СЮРПРИЗ ЛАКОЛИТА Серия: Путешествие Гули и Веры

Часть I. ПРИЗРАЧНЫЕ ТРОПЫ

Глава 1

– Все, мне пора, – Вера сползла с сиденья и, пошатываясь в такт электричке, принялась стягивать с багажной полки рюкзак с рабочей одеждой.

– Да куда лезешь, минут пять тебе еще ехать, – пробурчала Светка, недовольная операциями, производимыми над ее головой.

– Сядь и успокойся! – Ольга потянула подругу за полы куртки и вернула назад на сиденье. – Ты, мать, лучше скажи, ты все поняла, что я тебе говорила?

– Насчет чего? – удивленно встрепенулась Вера.

– Ты совсем уже засыпаешь, что ли? Только что я тебе час вещала про тейпы, патчи и прочие корейские примочки для омоложения.

– Ах, это… Ты серьезно?

– Да, я серьезно. Ты что до пенсии собираешься по ночам на складе сортировать всякую байду? Нет, нас ждет большое будущее! Я чувствую, с этой темой сейчас можно будет реально раскрутиться. Вадик нам поможет.

– С масками ковидными сейчас можно реально раскрутиться, – хохотнула Светка. – А какая у тебя под ней рожа – все равно.

– Вот не скажи, – Ольга была непреклонна. – Скоро закончится вся эта «корона», и начнется настоящее буйство жизни. Бабы поснимают маски и обнаружат, что постарели, а им хочется, наоборот, помолодеть. И эта тема станет очень актуальной.

– Люблю оптимистов, – сонно пробормотала Вера.

– Люби, – разрешила Ольга. – И давай, выполняй домашнее задание. Вот тебе образцы, – она извлекла откуда-то пакет, слава богу, небольшой, и протянула Вере.

– Она потеряет. Смотри, она спит уже, – заметила Светка.

– Эй, мать, мать! Не спать! Скоро на выход! Дай, я сама тебя упакую, – Ольга сунула пакет во внутренний карман Вериной куртки и до горла застегнула молнию. – Значит, ты поняла? Дома тренируешься. Ты будешь лицом нашей фирмы. Пока что мы видим, как чудесно преображаются возрастные азиатки. Мы же покажем чудесное омоложение на славянском типе внешности «сорок плюс». Ты идеально подходишь.

– Ага, только скорее «пятьдесят минус».

– Не наговаривай на себя. Ты и так выглядишь обалденно. Фигурка как у девочки, лицо моложавое…

– Это если выспится, – подначила Светка. – Да, девки, планы – супер! Как раскрутитесь, пойду к вам офис-менеджером. Возьмете?

– Возьмем-возьмем. Будешь кофе нам готовить… Верка! Проснись! Вот теперь реально – на выход. И сумку не забудь.

– Ой! Маска! Где моя маска? – запаниковала Вера, вскакивая с места. – Там на выходе – контроль.

– Да вот же она, из кармана торчит! Все, давай. Счастливо. Жду фоток с твоими экспериментами.

Вера выскочила на перрон и через окно помахала подругам. Торопливо натянула маску и направилась к выходу.

Она брела от станции в направлении дома, к счастью недалеко расположенного. Мысли были туманными, сонными. Скорее добраться до постели… Нет, ночные смены – это не для нее. Ольга права, конечно. С этой работой надо завязывать.

Вера много раз меняла свою жизнь. Когда-то давно был в ней университет. Была наука и диссертация. Даже доля в бизнесе, прости господи, когда-то была. А теперь вот – сортировка на складе… Нет, определенно, жизнь надо снова менять. Понять бы только, куда и как.

Но сначала спать. Надеюсь, Ксю погуляла с Гулькой, – подумала Вера, подходя к двери квартиры.

Ксю с Гулькой не погуляла. Это стало очевидно, когда Вера открыла дверь и увидела эти глаза…

– Что же ты, хозяйка, со мной делаешь? – говорила Гуля, сидя на придверном коврике. – Кому ты меня доверила? Уже утро почти прошло, а эта даже не собирается выполнять свои обязанности. И что за непутевая дочь у тебя, хозяйка.

Здесь Вера была не вполне с Гулей согласна. Дочь у нее выросла замечательная. Умница, отличница, красавица. Училась в университете по такой мудреной айти-специальности, что даже технически образованная Вера не могла сходу воспроизвести ее наименование. Но, конечно же, она почти всю ночь просидела в интернете, а сейчас сладко посапывала, с головой завернувшись в одеяло.

Вера еще раз взглянула в укоряющие собачьи глаза и обреченно вздохнула.

– Хорошо, Гуля, пойдем гулять.

Услышав, что жизнь налаживается, Гуля сорвалась с места и принялась демонстрировать свое горячее одобрение.

– Только недолго, – предупредила Вера. – Я валюсь с ног. – Она поставила рюкзак и принялась искать, куда Ксю после вечерней прогулки могла бы кинуть поводок-рулетку. Обнаружив пропажу в дочкином кроссовке и прикрепив карабин к Гулиному ошейнику, Вера двинулась обратно из такого теплого и желанного дома в этот жестокий пандемийный мир.

Гуля была добропорядочной трехлетней собачьей матроной породы «карликовый пинчер», и вообще-то она была не просто Гулей, а целой Гулиельмой. Именно это пафосное имя значилось в ее щенячьей карте, которую Вера так и не удосужилась обменять на родословную. И Гуля отнюдь не разделяла хозяйкиного пессимизма относительно жестокого мира, а радостно, увлекая за собой Веру, рвалась вперед – по дороге вдоль гаражей к стоящей впереди лесополосе.

– Куда тебя несет?! – кричала собаке Вера. – Я же сказала – мы ненадолго.

Но, объективно, Гуля была права. Весенний мир призывал собой насладиться: утро – солнечное, листва – молодая, ветерок – легкий и теплый. И если бы не двенадцатичасовая ночная смена, Вера вполне бы все это оценила. К тому же ковид был где-то далеко от них, казалось, его вовсе не существовало…

– Ладно, – сдалась Вера. – Давай чуток пройдемся по лесу.

Они углубились в лесной массив и двинулись по знакомой тропинке. Вера хорошо знала этот путь – минуты через три неспешной ходьбы тропка выводила на большую и обычно замусоренную поляну, на которой местный народ регулярно устраивал пикники. До поляны идти не хотелось, и минуты через две дамы повернули назад.

«Хорошо, что я ее обработала», – подумала Вера, глядя, как спущенная с поводка собака рыщет по обочине вдоль тропы. – «Там, наверное, клещей уйма…»

Вдруг Гуля остановилась и навострила уши.

– Что там? Гуля! Ко мне! Гуля! Рядом!

Но Гуля чихать хотела на Верины окрики, сорвалась с места и кинулась прочь от протоптанной дорожки. Естественно, Вера последовала за ней, проламываясь через какие-то кустарники. Еще не хватало потерять в лесу собаку!

Гуля обнаружилась на небольшой проплешине между кустами, замершей в стойке над предметом прямоугольной формы – не то коробкой, не то сумкой.

– Гуля! Фу!

Подбежав, Вера первым делом схватила питомицу на руки, обеспечив таким образом ее безопасность, а затем чуть отступила прочь от предмета и на сей раз взглянула на него более внимательно.

Нет, Вера, как и все нормальные современные люди, была многократно наслышана об ужасах, которые могут нести в себе валяющиеся бесхозные вещи, о взрывных устройствах и всем эдаком. Но тот идеально правильный человек, кто скажет, что ей надо было, схватив собаку, немедленно бежать прочь, наверное, никогда не находил в лесополосе чемодан с приоткрытой крышкой, доверху набитый зеленоватыми пачками долларовых купюр.

Вера замерла. В сознании всплывали какие-то слова, типа «розыгрыш», «фальшивка», «подстава», но взгляд оторваться от чемодана не мог. Так она и стояла, завороженно уставившись на эту кучу денег. Схваченная Гуля, слегка поскуливая от недоумения, принялась лизать хозяйкину щеку.

– Нравится такой, да? – раздался рядом насмешливый и странноватый голос. – Такой хочешь себе иметь?

В нескольких метрах от Веры стоял и лыбился худощавый подросток. С выбеленными патлами и малиновой прядью, свисающей на лицо. Одет во что-то мешковатое «оверсайзовое», как нынче любят подростки. Несколько лет назад приблизительно так одевалась ее дочь Ксюха. Но сейчас перед Верой находился совсем незнакомый мальчишка. И он нагловато лыбился ей, а во рту у него сверкал золотой передний зуб, что выглядело совсем уж зловеще.

«Цыган. Мальчишка – цыган», – встрепенулась мысль, зацепившись за золотой зуб и игнорируя прочую явно нецыганскую внешность. – «Или даже не он мальчишка вовсе… не такое уж молодое лицо… Да. Сейчас будет какая-то подстава!»

В попытке отступить, но продемонстрировать при этом спокойствие и достоинство, Вера повернулась спиной к человеку и чемодану и попыталась обнаружить среди кустарника ту дыру, через которую сюда проникла. Дыра не просматривалась – кустарник стоял перед ней плотной стеной.

«Вот же черт, теперь и выхода не найти», – запаниковала Вера. Она вновь обернулась к златозубому, готовая теперь идти в бой, поскольку «лучшая защита – это нападение», и вопрос «Да что здесь происходит?!» на высокой ноте уже готовился сорваться с ее губ, как вдруг обнаружилось, что задавать его некому. Странный подросток или мужчина, кем бы он ни был, исчез. Даже кусты нигде не шевелились, указывая на его уход. Вера взглянула на чемодан и обомлела. Какой еще чемодан с долларами? Старый, замызганный «дипломат» из кожзама, древнее ископаемое из советских еще времен валялся перед ней. Внутри – какие-то отсыревшие газетные вырезки. Тьфу!

Вера почувствовала, как резко накатила злость. На себя – за то, что поперлась гулять практически в сомнамбулическом состоянии, и теперь спит на ходу и ловит глюки. На дочь – за то, что та вовремя не погуляла с собакой, да и на саму бедную Гулю – видимо, за то, что ей вообще требуется прогулка… Постояв немного и справившись с деструктивным чувством, она решительно проломилась сквозь стену кустарника и принялась искать знакомую тропинку. Найдя нечто похожее, она наконец опустила собаку на землю и некоторое время бездумно брела в том направлении, которое казалось верным, пока не осознала, что они идут слишком уж долго. Не таким ведь широким был этот лесок у жилого комплекса на окраине Новой Москвы! Вера сунула руку в карман за смартфоном, чтобы попытаться сориентироваться, но вспомнила, что оставила его в рюкзаке, и чуть не разревелась от нелепости всего происходящего. Как на подбор! Одно к одному! И погода, видимо, собралась испортиться. Как-то темнело вокруг, чего не может быть погожим весенним утром.

Стало очевидно, что они глупейшим образом заблудились. Но паниковать и истерить было не время – не дай Бог еще попасть под ливень среди этого бурелома.

Вера решила придерживаться тропинки, куда бы та ни вела. Не бесконечная же она в самом деле? Они шли еще некоторое время среди довольно густого леса, пока наконец впереди не обнаружилось более-менее открытое пространство. И даже некий очаг цивилизации в виде какой-то остановки.

– Слава тебе господи, – выдохнула Вера. – Вот это, Гулька, мы с тобой погуляли!

Пейзаж вокруг был незнакомый, они вышли где-то очень далеко от дома. Тропинка подвела аккурат к обшарпанной автобусной остановке. Вера думала, что такой архаики уже и не существует. Ступив под козырек, она слегка воспряла духом. Хорошо, что они выбрались до грозы. А гроза, безусловно, скоро будет. Совсем стемнело. И какие жуткие огромные тучи собрались на горизонте!

Вера уселась на деревянную скамью, некрасиво выкрашенную прямо поверх старой облупленной краски, отчего вся поверхность стала вздыбленной и шершавой. Облегченно перевела дух. Хоть какое-то укрытие. Интересно, автобусы здесь ходят? Или же это просто старая заброшенка? Правда, краска на скамье довольно свежая, так что, возможно, нет… Скорее бы попасть домой… И Гульку накормить надо. У нее же лечебное питание и режим. А то, все лечение пойдет насмарку…

Вера внимательно оглядела остановку. Никакого намека на расписание. На том месте, где, видимо, должен был находиться щит с информацией, зияла пустая ржавая рамка. Вера поднялась со скамьи и еще раз внимательно оглядела окрестный пейзаж…

Странные тучи. Или не тучи…

«Я сплю и ничего не было на самом деле. Я не пошла гулять с собакой, а добралась до дивана, сразу отрубилась и вижу эти дурные сны. Вот Гулька меня разбудила и сейчас Ксю приготовит кофе. И нет никакого безумного кошмара…»

Теплый собачий язык методично и с энтузиазмом обрабатывал Верино лицо. И что случилось с ее постелью, почему на ней так жестко и что-то колет в спину? Вера резко села и с ужасом увидела, что сидит в какой-то пыли, из которой кое-где высовываются клочки травы. Подняла взгляд на горы, что в сумерках приняла за тучи. Никакой собирающейся грозы не было, был довольно теплый и ясный вечер. Только вот ГДЕ именно был этот вечер? Вера, безусловно, находилась в курсе всех современных фантастических теорий насчет порталов, пространственно-временных переходов, жизни после смерти и параллельных миров. И даже вполне себе допускала, что «что-то такое там есть». Но одно дело, когда ты, удобно устроившись на своем диване, сидишь и читаешь на чьем-нибудь канале про «загадочные случаи из реальной жизни», и вот совсем другое – когда ты солнечным утром вышла прогуляться с собакой в Новой Москве, а оказалась неизвестно где. У Веры оставалась надежда, что она все-таки еще спит. Она вспомнила, что для того, чтобы убедиться, что происходящее – не сон, принято себя щипать. Почему именно щипать, Вера не очень-то понимала, но, возможно, это было некое магическое действие. Она с энтузиазмом сжала пальцами свое бедро. Стало больно, но вокруг ничего не изменилось. Хотя, нет. Рядом кто-то появился. Гуля неуверенно гавкнула и прижалась к хозяйке. Она обычно побаивалась незнакомцев.

– Эй, женщина, вы в порядке? Что с Вами? – к остановке подходил молодой мужчина. – Я вот издали вас увидел. Лежите на земле. Слава богу, живая. Что случилось?

– Где я? – прошептала Вера.

– Понятно. Курортница?

Вера неуверенно кивнула.

– Я так сразу и понял. Кто еще будет здесь лазать в такой дорогой одежде. Это ведь настоящий «Адик», не индпошив1?

Мужчина приблизился к Вере и протянул руку, помогая подняться. Гуля тихо заворчала, выражая неодобрение, но вмешиваться не стала.

– Вы отчего упали-то? Давление? Или сахар?

– Давление, – соврала Вера. – Так где мы, ответьте, пожалуйста? Что это за место?

– Эх, а я-то думал, Вы мне скажете, Пятигорский автобус был уже или нет… Как Вам сказать, где… Ну, Иноземцево здесь недалеко. До электрички, остановки «Бештау» – минут пятнадцать пешком. А Вы по лесу, наверное, бродили и заблудились? Очень опасно. С лесом, да еще и в горах, шутить нельзя. Вам, курортникам, кажется, что тут все понарошку, для вашего развлечения… Что в лесу-то делали?

– Вот, собаку искала, – быстро ответила Вера, прекрасно понимая, что вранье получилось очень глупым.

– Собаку, значит… Вот эту? – мужчина перевел взгляд на сидящую под лавкой Гулю. Было ему лет тридцать пять. Сероглазый шатен совершенно обычной внешности. Вид вызывал доверие. Одет незатейливо – джинсы, ветровка, старые кроссовки… И словоохотлив весьма.

– Дайте-ка угадаю… Я часто правильно информацию про людей вижу и еще кое-что умею. Думаю, может, я экстрасенс, типа как Лонго или Чумак? Итак… – Мужчина пристально посмотрел на Веру. – Вы приехали из Москвы. И Вы поссорились со своим мужчиной, когда вы с ним ходили подниматься на гору. Он Вас бросил прямо в лесу, ушел с вещами и деньгами, а Вы из чувства гордости сразу за ним не побежали. А когда опомнились – опаньки. Куда идти – непонятно. Заблудились. И бродили здесь несколько часов со своей псиной. Похоже?

– Очень, – буркнула Вера. – И я теперь без вещей, денег и документов.

– Вот! Я же сказал. Точно, я – экстрасенс! Надо на телевиденье наше пятигорское написать. Вы откуда заходили? Небось из Железноводска. Оттуда проще всего подниматься.

– Не знаю… Я плохо здесь ориентируюсь. Недавно я здесь.

– А он – наверняка местный… Меня, кстати, Анатолием звать.

– Вера, – представилась Вера. – А это – Гуля.

– Очень приятно. Это же пинчер, верно? У меня у соседки такой есть. Вы, Вера, не расстраивайтесь сильно. Из леса благополучно вышли, автобус на Пятигорск сейчас должен быть. Вам же в Пятигорск? Или в Железноводск?

– В Пятигорск, – обреченно выбрала Вера первый названный вариант. Она ни разу не была на курортах Кавминвод, хотя, конечно же, о них слышала.

– Вот и отлично. За проезд я заплачу, не беспокойтесь. Человек человеку брат! Или сестра. В общем, людям надо помогать. Меня родители так учили. Сегодня вот весь день потратил на сеструху и ее пацана.

– Анатолий, а у Вас есть телефон? Мне очень надо позвонить дочери.

– Откуда же тут телефон? – Анатолий удивленно дернул бровями. – Таксофоны только в поселке. Или на станции.

То подозрение, которое все это время подспудно и неуклонно формировалось в голове Веры, получило финальный мощный удар. Не пространственный портал! А пространственно-временно́й! Вторично она не грохнулась на землю, очевидно, лишь потому, что нервная система и так была близка к параличу и новые потрясения должным образом уже не отрабатывала.

Точку в вопросе поставила очередная реплика собеседника:

– Ну, и как там у вас в Москве? Бурлит страна, от телевизора не оторвешься. Ельцина позавчера избрали… Интересно, вот два президента теперь у нас, непонятно, кто главнее и кого слушаться? Я так думаю, добром это не кончится.

– Не кончится, – угрюмо поддакнула Вера и принялась вспоминать, когда же избрали Ельцина. Вроде, президента РСФСР выбирали в девяносто первом году. Летом. И ясно, что до мятежа ГКЧП. Значит, она попала в лето девяносто первого. Боже! Тридцать лет назад! А в какой точно день? Ладно, как говорится в том анекдоте, «к черту подробности».

А общительный Анатолий между тем продолжал:

– Вот телевизор же раньше скучный был. Что смотреть? А сейчас – не оторвешься. И тебе «120 минут», и «Взгляд», и телемосты всякие… Сегодня вот, у меня выходной, думал буду целый день сидеть перед телевизором… Так нет! Как следопыт юный по лесу бегал, пацана нашего вылавливал.

Поймав недоумевающий взгляд женщины, Анатолий пояснил:

– Сестра младшая у меня здесь в поселке. Живет без мужа, с сыном, дом тут у них. Мужик ее бросил с больным ребенком. Сволочью он всегда был! Я ему дважды морду бил. И еще набью, если увижу. Да только он слился куда-то, вроде на севера отправился, за большими деньгами. А Наталья одна с Виталиком мучается. Умственно отсталый он у нее родился. Сейчас четырнадцать лет, так совсем трудно стало. Чуть Наталья не уследит, он из дому убегает. А она все боится, что беды какой натворит – бугай-то вырос уже большой. И кидается к автомату мне звонить, рыдает в трубку, мол, приезжай помоги. И как тут не помочь? Сеструха у меня хорошая, да так вот ей не повезло в жизни… Еле нашел сегодня Витальку. Пока привел, пока то да се. Здесь вот сижу. К программе «Время» теперь точно опоздал.

– Мальчик сегодня был в лесу? – встрепенулась Вера. – Я, наверно, его видела. Как он выглядел? Белобрысый с малиновой челкой?

Анатолий расхохотался:

– Нет, ну он, конечно, дебил, но не клоун же. Да, белобрысый, но челка нормальная. Эх, чувствую, добегается он! Я все сестру уговариваю в интернат его определить, но она уперлась. Болезненный он, говорит, чуть сквознячок – у него простуда… – мужчина безнадежно махнул рукой.

– А золотой зуб? На переднем зубе золотая коронка есть?

– А это, кстати, да. Бабка его по отцу, когда жива была, у частника ему золотой зуб поставила. Тоже мальца любила по-своему. Он тогда у деда в сарае звезданулся об арматуру, зуб и сломался. Надо же! Похоже, действительно он Вам повстречался?

– А челка?

– Может, в крови измазал? Но сам-то вроде не поранен был, когда я нашел. И челка была нормальная…

– Вот что, Анатолий, – решилась Вера, – очень Вас прошу, отведите меня к сестре. Мне надо увидеть мальчика. Возможно, он сможет мне сильно помочь. Мне надо найти то место, где мы с ним встретились.

– Э-э-э, – протянул Анатолий. – Вряд ли Виталик кому-то в чем-то способен помочь. Он же дебил и говорит еле-еле.

– Мне надо попробовать. Это очень важно! – Вера почувствовала, как глаза наполняются слезами, вместе с которыми опять зачем-то полезла странная ложь: – Там моя собака-а-а.

– Вторая, что ли? – оторопел Анатолий. – Такая же? Ну так сожрут ее там, если еще не… Эх! Не судьба мне сегодня нормально добраться до дома. Ладно! Вы, Вера, не плачьте. Раз хотите – пойдем в поселок, познакомлю с Натальей и племянником. Но шансов чего-то от него добиться нет, сразу предупреждаю.

Вера подхватила Гулю на руки, и они куда-то пошли. Вера не следила за дорогой, в этом для нее не было никакого смысла. Минут через пятнадцать они оказались перед линией небольших и опрятных домиков, окруженных заборами.

– Сюда, – Анатолий приблизился к крашеной в зеленый цвет деревянной калитке и нажал на кнопку. Звонок сопроводил криком:

– Наташ! Это я опять. Дело срочное есть!

Прошло немного времени, и калитку открыла женщина.

– Кто это? Кого ты привел? – удивилась она, увидев за спиной брата незнакомую женщину.

– Ты свет включи, не видно ни хрена. Познакомься вот… это Вера, случайно встретил на остановке. Она не местная, курортница из Москвы, заблудилась тут у нас…

– Ну а я здесь при чем? – грубовато перебила брата Наталья, включив, однако, фонарь перед входом в дом. В круге света перед Верой предстала бледная, понурая и, видимо, безмерно уставшая женщина. Пожалуй, она выглядела постарше Веры, хотя, безусловно, была намного моложе.

– Понимаете, Наталья, – вступила в разговор Вера, – мне кажется, я сегодня видела Вашего сына на том месте, которое мне очень важно найти, понимаете – очень, очень важно! Я потеряла там очень ценную вещь. И если бы он хоть как-то мне помог…

– Ничего не понимаю, – недовольно проговорила Наталья. – И что вы там делали с моим сыном? Он что-то украл?

– Нет, что Вы! Нет! Я просто подумала, что он мог бы мне показать…

– Собака у нее там потерялась, – пояснил Анатолий.

– Еще одна?

Женщина с недоверием уставилась на Гулину морду, торчащую из Вериной ветровки. И хотя это была чистой воды ложь, но сама мысль о том, что она могла потерять собаку, так потрясла Веру, что она вновь разрыдалась. И это помогло.

– Ладно, не реви. Разберемся. Виталик сейчас уже заснул, будить не стану. Да и смысла нет – тьма на улице. А завтра попробуем. Вы вообще чего на ночь-то пришли? Ночевать будете?

Вопрос был адресован обоим гостям. И ответили они по-разному.

– Нет-нет, – спешно вскричал Анатолий. – Я побегу, с вашего позволения. По идее, успеваю на последнюю электричку. Хотя бы «Взгляд» посмотрю.

– А мне идти некуда, – сказала Вера. – И сил больше нет. Может, дадите какое-нибудь ненужное покрывало. Я здесь прикорну. Я заплачу, Вы не думайте. Денег нет, но вот, – Вера схватилась за цепочку на шее. Она золотая. Можно сдать в ювелирку.

– Заходи, разберемся, – фыркнула Наталья. Похоже, «разберемся» было одним из ее любимых слов. – Внутри прикорнешь. А ты, Толян, давай двигай в темпе, если собираешься.

– Пока, сестренка. Позвони потом, расскажи обо всем. А Вам, Вера – успехов. – Анатолий чмокнул сестру в щеку и растворился в ночном пространстве.

Наталья провела гостий в помещение, которое тридцатью годами позже назвали бы студией. По одну сторону – кухонные шкафы, плита, мойка, большой водонагреватель, на противоположной стороне диван, обеденный стол. Имелись также телевизор и весьма профессионально выглядящая швейная машинка.

– Для кооператива одежду шью, – пояснила Наталья, уловив Верин взгляд. Садись сюда, чай пить будем. Ты ведь небось голодная?

Вера пребывала в таком стрессе, что совершенно забыла о том, что люди едят еду. А вот Гуля… Бедная собака!

– Мне бы вот ее хоть чем-нибудь накормить… – она посмотрела на Наталью жалобным взглядом, достойным самой Гули. – Она много часов ничего не ела, а у нее режим и лечебное питание. А обо мне не беспокойтесь.

– Слушай, давай на «ты», мы тут люди простые, – потребовала хозяйка. – К тому же, мы ведь, наверно, ровесницы. Тебе вот сколько?

– Сорок, – соврала Вера.

– Серьезно? А выглядишь моложе. А мне вот – тридцать три. Эх, жизнь… Чем твою псину кормить – даже и не знаю, – сменила Наталья грустную тему. – Пупки куриные разве… Давай я их быстро на сковороду кину и с пшенкой протушу?

– Давай попробуем, – обреченно согласилась Вера. Выбора не было. Лечебные консервы для собак мелких пород, страдающих заболеваниями ЖКТ, остались в двадцать первом веке…

А потом Вера отрубилась. Этот чудовищный марафон – ночная смена на работе, потом блуждание по лесу, потом пережитый стресс от невозможных, но произошедших событий… Все это требовало релаксации. Едва оказавшись в относительном покое, Вера провалилась в забытье, из которого ее ненадолго вывело только требование хозяйки переместиться куда-то в другое помещение. Она сомнамбулически проследовала за Натальей и, едва приняв горизонтальное положение, опять отключилась.

Солнечный свет слепил глаза. Оттого она и проснулась. Сев на раскладушке, Вера некоторое время окидывала окружающее пространство недоумевающим взглядом, не понимая, где она находится. Потом вспомнила свой яркий и неприятный сон о путешествии в прошлое… Или не сон? Что это за место, в конце концов? На полу перед раскладушкой сидела Гуля и призывно на нее глядела: «Пора гулять, хозяйка. Или ты предлагаешь мне совершать утренние процедуры здесь?» Неподалеку от псины стояла тарелка с остатками какой-то еды. Похоже, что Гулиной.

Вера чуть-чуть пришла в себя и попыталась восстановить события предыдущего дня. Они плохо укладывались в голове. Она вспомнила про чемодан с деньгами, странного парня с малиновой челкой и золотым зубом, горы, разговорчивого Анатолия и несчастную, но добрую Наталью. Но это же не могло быть на самом деле? Однако, похоже, что все-таки было. Сознание Веры отказывалось принимать происходящее, и после некоторой внутренней борьбы решилось на компромисс – воспринимать все так, как будто Вера просто заблудилась в незнакомом месте и теперь ей предстоит найти дорогу домой. Про пространственно-временной портал лучше было не думать.

Оказалось, что Вера спала не в доме, а в отдельно стоящем маленьком строении, вроде как подсобке или сарайчике, где было расчищено пространство для раскладушки. Она подошла к двери и с удивлением обнаружила, что та закрыта на щеколду изнутри. А значит, это она сама и закрыла, ибо кроме нее и Гули здесь больше никого не было. Надо же, она ничего этого уже не помнила.

Во дворе перед Верой сразу предстал туалет типа «сортир», которым она с удовольствием воспользовалась. Гуля аналогичным образом использовала газон у забора.

– Проснулись? – раздался от дома голос Натальи. – Идите завтракать, я оладий нажарила. И Виталик проснулся. Я ему про тебя рассказала, так что не должен испугаться.

Парень оказался белобрысый, с золотым зубом, но совершенно не тот.

– Это не он. Извините… Я зря вас только взбаламутила, – Вере было очень неудобно.

– Ничего, бывает, – успокоила гостью хозяйка. – Хотя бы выспалась. Садись за стол. Вот чашка, вот тарелка. И, давай, рассказывай, что там с тобой случилось? И что за собака потерялась? Виталик, ты поел? Иди к себе. Вот твой альбом, иди нарисуй собачку. Я потом посмотрю.

Мальчик послушно удалился, а Вера обреченно вздохнула и приступила к эпичному повествованию про гада-мужика, бросившего ее в лесу, и про потерявшегося Гулиного бойфренда.

– То есть, как я поняла, ты приехала на несколько дней отдохнуть дикарем и сняла непонятно у кого какой-то угол. И вот, в день отъезда, очень приятный мужчина, местный житель, с которым ты познакомилась накануне, предложил показать незабываемые виды, чтобы остались незабываемые впечатления. И ты с двумя собаками… Я не спрашиваю, зачем ты ездишь на курорт с собаками – у всех свои обстоятельства… Так вот, ты с собаками, с дорожной сумкой и с мужиком поперлась в лес… Ты дура! – констатировала Наталья.

Возразить Вере было нечего. Именно такой образ главной героини и вырисовывался из ее фантазийного повествования.

– Дура, – покорно повторила она.

– Иди в милицию. Может, найдут твоего героя. Эх, что же с нами, бабами, страсть делает! Я вот тоже попала…

– Нет, в милицию не пойду. Стыдно. Черт с ними, с деньгами и вещами! Наука мне пускай будет. Мне, главное, место бы найти, где собака потерялась.

Наталья взглянула сочувственно:

– Ты же понимаешь, что вряд ли живым найдешь? Он оттуда убежать мог. Сожрать его там могли. Есть кому.

– Я должна, – упрямо сказала Вера.

– Ну, ищи, раз должна. А с деньгами-то что делать будешь?

– Не знаю… Кольцо вот сдам. На лом золото возьмут, я думаю. Вот тебе цепочка за ночлег, кстати…

– Не думай! Не нужна мне твоя цепочка. Что мне раскладушки для человека жалко.

Наталья вдруг задумалась.

– А вот куртку твою могу купить, если хочешь. Интересный такой у нее крой. Робику покажу, он в восторге будет. У нас же кооператив, одежду модную шьем. Мы по этим лекалам такого «адидаса» настрочим! За пятьдесят возьму, пожалуй…

– Здорово! Спасибо! – искренне обрадовалась Вера. Насколько она помнила, пятьдесят рублей в девяносто первом были не такими уж маленькими деньгами.

Наталья ненадолго удалилась, и вернулась с десятирублевками и вполне приличной ветровкой.

– Вот, возьми взамен. Не твоя фирма́, но так ничего себе, и почти новая. Пригодится, если ты по лесу рыскать будешь. И мелочь на проезд вот возьми.

– Спасибо. Большое спасибо! – Вера была тронута заботой этой совершенно чужой женщины. Выгребла из карманов своей «фирмы́» невеликое содержимое – ключ от квартиры, обертку от жвачки, Ольгин пакет с чудо-косметикой, неиспользованную маску… Переложила все в Натальину ветровку. Пора было уходить.

– Пошли, выведу тебя из нашего лабиринта, а то полдня будешь плутать, – сказала Наталья.

И они несколько минут действительно брели каким-то хитромудрым путем, пока не оказались на прямой грунтовой дороге.

– Ну вот, дальше давай сама. Иди до перекрестка, там направо полкилометра и будет та самая остановка, куда ты вчера вышла. А передумаешь – иди налево, там минут пятнадцать ходьбы и будет электричка. Удачи тебе, Верка! Побегу, как бы Виталик опять чего не учудил…

Наталья развернулась и поспешила назад.

Какая добрая женщина, подумала Вера. И ее брат. Простые добрые советские люди. Пока еще советские…

Гуля и Вера двинулись по направлению к остановке. Там ждал сюрприз. К остановке из лесного массива выводили сразу три тропы, и Вера, хоть убей, не могла вспомнить, по какой она шла вчера. Она села на бугристую скамью и задумалась. Как найти небольшой клочок в лесу, который она толком и не запомнила. Ну, кроме того, что там валяется старый дипломат. Наверно, грамотно было бы разбить весь массив на квадраты и методично их прочесывать. Купить карту и компас. Боже, как существовали эти древние люди без навигатора и гугл-карт! А сейчас ей оставалось положиться на удачу. Которая была дама капризная и особо никогда Веру не жаловала.

Они с Гулей наугад выбрали тропинку и пошли по ней. Довольно долго бродили по лесу… надо будет обзавестись часами… Вышли обратно, пошли по другой тропе… По третьей. Когда солнце стало клониться к закату, Вера признала поражение. Она еще вернется сюда. С часами, картой и компасом. С термосом и бутербродами. Она найдет эту проклятую проплешину с дипломатом посередине, которая обязана пропустить их обратно! Но сейчас следовало позаботиться о еде и ночлеге. Вдали показался автобус, старый, похожий на большую хлебную буханку. Подъехал, заскрипел открывающимися дверями и впустил в себя усталых путешественниц.

«Так…» – размышляла Вера, трясясь на ухабах. – «Когда я несла эту околесицу, про то, что снимала угол у какой-то бабки, Наталья совсем не удивилась. Значит, такая ситуация вполне реальна. Значит, будем искать угол у бабки»…

«Все что нас не убивает, делает нас сильнее», – заключил как-то раз один немецкий философ. А спустя десятки лет советский писатель на ту же тему добавил: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой». Веру и Гулю пока ничего не убивало, а невыносимо было разве что морально. Стало быть, им следовало прислушаться к классикам – жить и становиться сильнее2!

Глава 2

И они стали жить. Нашли в Пятигорске бабульку, на две недели сдавшую им в частном секторе маленькую комнатку с удобствами во дворе. Большего и не требовалось. Значимым плюсом бабульки и удобств во дворе было то, что никто не спросил документов. Красноватые хрустящие десятки прекрасно их заменили. Вера очень порадовалась своей «сорочьей» натуре – она обожала все золотое, и сейчас это очень им пригодилось. На момент попадания в чертов портал на Вере оказались надеты целых четыре золотых вещицы: кулон на цепочке и три кольца. Это позволяло решить финансовую проблему. За самое нелюбимое свое колечко Вера легко выручила сто рублей.

Получив таким образом временный статус «без жилищных и материальных проблем», они сконцентрировались на поисках входа в портал. Вера купила подробную карту местности и компас, но толку от них было мало – она не умела серьезно пользоваться ни тем, ни другим. С утра они прибывали на пресловутую остановку, уходили в лес по одной из троп и почти до вечера, пока не начинали валиться с ног, бродили, пытаясь как-то соотнести свои передвижения с показаниями компаса. Когда Вере казалось, что возникшие на маршруте кусты могут быть теми самыми, она хватала Гулю под мышку, бросалась в их гущу, оцарапываясь и чем-то обжигаясь, пытаясь обнаружить среди них маленькую поляну с дипломатом. Безуспешно. Иногда ей думалось, что дипломат вовсе не важен, что он – случайный элемент в этой схеме. И его кто-то уже оттуда забрал. Убирают же когда-то мусор в этом лесу? Тогда она начинала присматриваться ко всем мало-мальски подходящим проплешинам среди зарослей кустарника, подолгу на них стоять, сидеть и ходить взад-вперед. Тоже тщетно. Портал от нее скрылся.

Она постепенно знакомилась с городом. Оставляя дома на хозяйстве Гулю, Вера даже посетила краеведческий музей и домик Лермонтова. Пятигорск понравился. Эх, надо было приехать сюда раньше… Или, наоборот, позже… Смотря какую использовать временную шкалу.

По ночам, когда она ворочалась в не очень удобной постели, на Веру накатывало отчаяние. Она понимала, что может никогда не найти портал. «Может остаться здесь навсегда и двигаться в будущее с естественной скоростью? Определенно, это сулит и выгоды. Можно попробовать предотвратить известные теракты и катастрофы. А также подсуетиться перед кризисом девяносто восьмого и накупить дешевых долларов. Акции правильные приобрести тоже можно. А в десятом надо будет накупить биткоинов по десять центов… Круто! Но мне же будет тогда… сколько-сколько? Шестьдесят семь? Стоп. Стало быть, в двухтысячном, когда родится Ксю, мне будет пятьдесят семь? Как же тогда родится Ксюха, и у кого она родится?»

Вывод о том, что в этой вновь формируемой реальности вдруг не оказывается места для ее дочери, был невыносим. Следовало как можно скорее прояснить ситуацию. Ведь, по логике вещей, в этом времени должна существовать другая, восемнадцатилетняя, Вера – жизнерадостная студентка, живущая с матерью в пятиэтажке на окраине Москвы.

При воспоминании о маме сердце сжалось – она умерла несколько лет назад. В том, нормальном времени. А в этом? По идее, она должна быть жива и бодра. И примерно того же возраста, что и сама Вера… Они с мамой сейчас ровесницы!

Мысль, появившись однажды, не отпускала. Она должна все это увидеть. Свою молодую мать и юную себя. Убедиться, что появлению Ксю ничего не угрожает. И в одну из ночей Вера созрела. Она долго ворочалась, пыталась отвернуться от навязчивых мыслей, потом решительно села в постели и опустила ноги на пол.

– Мы едем ко мне домой, Гуля. В Москву, – сказала она собаке.

Гулю, в отличие от Веры, не тревожили дурные мысли. Жизнь ее протекала увлекательно и вполне неплохо. А тушеные с кашей и овощами куриные желудки вообще понравились ей гораздо больше прежних лечебных консервов. И проблем с ЖКТ вроде бы не вызывали. Но все же, видя возбужденную хозяйку и уловив знакомое слово «домой», Гуля тоже села и навострила уши.

Какое счастье что для поездки в поезде был не нужен паспорт. Плати деньги, бери билет и езжай. Не сложнее, чем в электричке. Вере нечасто доводилось ездить в поездах, а уж с собакой – никогда. И она немного волновалась за Гулю. Купила ей билет. И проводнице денежку сунула, чтобы уж наверняка. Но попутчики соседству с собакой все равно не радовались, хотя та и вела себя выше всяких похвал. Поезд был фирменный, самый быстрый. Маршрут через Ростов, Харьков, Белгород, Орел, Курск занимал около суток. Вера большую часть пути лежала на своем месте, прикрыв глаза и прислушиваясь к чужим разговорам. Народ говорил много и возбужденно, в основном, всех интересовала политика…

И вот они дома. Условно дома. Привычной им новостройки в поселке Новой Москвы в этом времени не было и в помине. Их путь лежал в район Вериного детства и Вера вела Гулю по давно забытым улицам. Однако пейзаж не вызвал диссонанса, он был именно таким каким и хранился в памяти. Вера с матерью приватизировали и продали здешнюю квартиру в середине девяностых, с тех пор здесь и не появлялись. «Вот она – родная кирпичная пятиэтажка. Сейчас там живут чужие люди… Стоп! Какие, чужие?» – одернула себя Вера. – «Ты снова запуталась, сбилась во времени и все позабыла. Сейчас девяносто первый, и здесь живешь молодая ты. И, может быть, ты вот сейчас появишься из-за угла этого дома».

Но во дворе у подъезда никого не было. И не удивительно – середина рабочего дня и очень жарко. Бабульки Матильда Никитична и Ангелина Иванна, завсегдатаи лавки у подъезда, видимо, отправились на сиесту, чтобы набраться сил перед вечерним дежурством. Только трое отчаянных пацанов, с виду, кстати, знакомых, тусовали в районе жутко скрипучих качелей. Они не обратили на женщину с собачкой никакого внимания, занятые своими важными мальчишескими делами.

– Ну что, рискнем? – обратилась Вера к Гуле. – Поднимемся и позвоним?

Идя сюда, она не очень представляла себе, что, собственно, собирается предпринять. Наверное, ей достаточно было бы увидеть себя и мать со стороны, оставшись незамеченной. Но вот сейчас она вдруг подумала, что, мать в это время должна находиться на работе, а значит, можно и зайти. Уж с самой собою, если юная Вера вдруг окажется дома, она сумеет как-нибудь пообщаться. Хотя и страшновато немного… Пришла отвлеченная мысль, что боязнь общения человека с самим собою – это круто! Хотя, скорее всего, в клинической психиатрии уже описано.

Они зашли в подъезд – ура, никаких кодовых замков – и стали подниматься по лестнице. И даже добрались до двери. И даже позвонили. За дверью стояла тишина.

– Ну, что? Войдем? – прошептала собаке Вера. – Гостевой ключ должен быть на месте. – Это же не будет считаться взломом, как думаешь?

Гуля была согласна.

Надо сказать, что судьба одарила Веру изрядным числом тетушек-дядюшек и, соответственно, кузин с кузенами. У матери были две родные сестры, старшая и младшая, и еще двоюродные брат и сестра. И у всех у них имелись семьи. Провинциальная родня очень ценила наличие в своих рядах людей, имеющих московскую квартиру, и периодически сваливалась на голову. Хозяева к их визитам относились благожелательно – люди те были интересные, заезжали ненадолго и не все сразу – в общем, особо не напрягали. Но появиться родственники могли неожиданно, в связи с чем вставал вопрос с доступом в квартиру в отсутствие хозяев. Верина мать нашла изящное решение этой проблемы – «ключ под ковриком». Ну, не совсем классически «под ковриком», а в щели между нижней частью двери и примыкающей плитой пола. Но да, потом к щели, скрывая ее, придвигался коврик.

Вера уже нагнулась, чтобы добыть ключ, когда стала открываться соседняя дверь. Ну, конечно. Баба Шура! Куда же без нее.

Она морально готовилась ко всяким таким встречам, но все равно на секунду оторопела и замерла.

– Вы к Черкашиным? Родственница, да? Сестра? Ой, на Верку-то как похожа…

Вера автоматически кивнула, завороженно глядя в лицо бабы Шуры.

– К Черкашиным. Сестра я. Двоюродная…

– Господи-и-и… Горе-то какое-е-е, – вдруг запричитала старушка. И не наиграно – из глаз и впрямь покатились слезы.

Вера почувствовала, как внутри нее что-то как будто рухнуло – от груди к ногам, и ноги стали подкашиваться.

– Что случилось? – прошептала она задеревеневшими вдруг губами.

– Не знаешь ничего? Как так-то? Убили-и-и…. Верочку уби-и-и-ли-и-и!

– Как убили? Не может быть такого? Кто убил?

– Изверг! Хулиган школьный. Видели люди, как он ее на мотоцикле своем увез… Поймали его вчера. Он было в бега ударился, но дружки его сдали. И говорил он им, что ее ненавидит. И вещи Верочкины у него обнаружили. Верочка-а-а-а! Деточка-а-а! – опять перешла на вой баба Шура.

– Не может быть такого! Труп нашли?

– Вроде нет еще, а может, уже и нашли-и-и. Неделя, как без следа пропала-а-а. Татьяну в милицию повезли сейчас, сказали вещи опознать надо-о-о… А ей вчера два раза «Скорую» вызывали-и-и… С сердцем плохо-о-о…

– Не плачьте, не хороните человека раньше времени, – с нажимом сказала старушке Вера. – Не может это быть правдой!

А противный голосок внутри шептал: «А если может? Если в этой новой реальности может?»

Случается, что в жизни человека происходит эпизод, который ему хотелось бы забыть. Когда он вдруг совершенно неожиданно для себя совершает что-то настолько постыдное, настолько выламывающееся из его же собственных моральных установок, что потом сознание пытается всячески вытеснить его из памяти, сделать как бы небывшим. Но тщетно. И деяние это потом долго преследует… Наличествовал такой эпизод и в Вериной биографии.

Это случилось в девятом классе. В тот последний год старой школьной системы отсчета, когда классов было всего десять и нумеровались они нормально – от одного до десяти. (Потом, долгое время, люди тоже учились десять лет, но по какой-то причине считалось, что классов – одиннадцать, и после третьего народ оказывался сразу в пятом.) Соответственно, Верин девятый класс в тот год являлся предвыпускным, потом произошла перенумерация и на следующий год она пошла уже в последний – одиннадцатый.

Вера была звездой класса, да и всей школы. Умница, активистка, отличница. Математическое дарование! Одноклассники глядели на Веру Черкашину, с легкостью получающую по три пятерки за раз, с изумленным восхищением. При этом Веру любили. Она не была чванливой, не была правильной занудой, а на контрольных обычно успевала решить задачи для всех страждущих.

Как водится, имелся в классе и записной хулиган – Пашка Горелов. Бог знает, почему он не ушел в ПТУ после восьмилетки. Успеваемостью Пашка не блистал, хотя на трояки тянул уверенно. Отличался какой-то нестандартной, странноватой логикой. И постоянно попадал в повестку педагогических советов. Он демонстрировал все классические грехи проблемного подростка: курил в школе, пил после школы, грубил старшим, срывал уроки, бил стекла на окнах и морды на дискотеках, подозревался в кражах и вызывал стойкий интерес детской комнаты милиции. «Еще один случай, Горелов, и ты исключен» – говорила классуха. Но потом «один случай» наступал, и школа давала слабину, предоставляя Пашке еще один «последний» шанс.

Вот так они и существовали в пределах одной структуры – хорошая девочка Вера и плохой мальчик Паша. Вера принимала наличие Пашки как данность, но более никак к нему не относилась. Пока все не перевернул этот день.

Все начиналось совершенно как обычно. Была годовая контрольная по математике, и все усердно корпели над вырванными из тетради двойными листочками. Все, кроме Веры. Та, как обычно, справилась с заданием уже за двадцать минут и скучающе глядела вокруг. Еще минут через пятнадцать от Валентины Семеновны поступил сигнал – кто закончил, сдавайте работы. Вера и еще пяток «математически одаренных» потянулись к выходу, по пути кладя работы на учительский стол… Потом был последний урок – классный час, на котором все ту же Валентину Семеновну, как обычно, волновал вопрос, когда же ее подопечные начнут хорошо себя вести и хорошо учиться. Вот как Вера Черкашина! И что если еще раз Павел Горелов сорвет хоть какой-то урок, то из школы точно вылетит на следующий же день. Решение принято и приказ об отчислении у директора на столе. Одноклассники как обычно, сонно внимали – про то, что надо быть такими как Вера, и упаси бог быть такими как Паша, они слышали множество раз…

Уроки закончились, и Вера направилась домой. Легко и непринужденно. Хотя нет, не вполне, какая-то зацепка-впечатление-воспоминание неприятно ворочалась в подсознании. Вера остановилась на детской площадке и присела на край песочницы. Задумалась. Встрепенулась от уловленного мозгом факта. Немыслимого, невозможного! На контрольной в четвертом задании она перепутала синус с косинусом! И для преобразования выражения она использовала не ту формулу! Соответственно неправильным было дальнейшее решение, найденные интервалы и финальный ответ! Она полностью завалила важное четвертое задание!

Осознание этого стало для Веры столь чудовищным, столь несовместимым с реальностью, что она почувствовала, как ее начал бить озноб. Не вполне понимая, что и зачем она делает, Вера стремительно бросилась назад в школу. Зачем? Она не смогла бы объяснить этого ни себе, ни кому-либо другому.

А в школе уже царил послеурочный расслабон. Математический кабинет был пуст. Вера бросилась к учительской. По дороге едва не споткнулась о ведро с краской, принесенное, очевидно, завхозом Валерием Николаевичем. Около учительской сейчас заменяли какие-то стенды, и рукастый Валерий Николаевич намеревался подновить стену. Вера приоткрыла дверь в учительскую, надеясь застать там Валентину Семеновну. Что она собиралась ей сказать? Об этом Вера тоже не думала. Она думала об одном – ее ошибки не должно существовать. В учительской тоже не было ни души. Зато почти у входа находился стол, за которым всегда располагалась классная. А на столе… На столе лежала стопка их контрольных работ.

Да, это, безусловно, было искушением. Но Вера тогда не думала в таких терминах. Ею всецело владела идея изменения реальности, стирания из этой реальности ее позора. Она не пыталась размышлять и рефлексировать. Она просто схватила стопку листков и, выскочив из учительской, сунула ее в ведро с краской…

Вечером у нее поднялась температура. Встревоженная мать наутро вызвала врача, и тот совершенно непонятно почему диагностировал ОРВИ, что дало Вере возможность неделю не появляться в школе. Ей позвонила подруга Оксанка и сообщила потрясающие новости об очередном школьном ЧП. Пашка Горелов выбросил их контрольные в ведро с краской. Но попался, потому что завхоз видел его слоняющимся рядом с учительской, где классуха оставила работы. И на этот раз терпение педагогов лопнуло – Пашку исключили. Контрольную они, в результате, переписывали. Без Веры – ей годовую пятерку поставили и так.

Мерзость совершенного ею поступка добиралась до Вериного сознания постепенно. Первым чувством было облегчение – никто ничего не узнал, Верино реноме не пострадало. Она по-прежнему умница и гордость класса. Ну, а хулиган Пашка… Так его все равно исключили бы. К этому давно шло… Но эта аргументация не устраивала Веру, чем дальше, тем больше…

Начались последние школьные летние каникулы. Вера замкнулась в себе, мало общалась с подругами и много размышляла. Иногда она была почти готова пойти и рассказать правду. Но потом понимала, что не сможет этого сделать и кляла себя за гнусность и малодушие. Она осознала, что не в состоянии вернуться в эту школу и потребовала от матери на последний год перевести ее в другую. Мама недоумевала, но не препятствовала – она доверяла дочери. В итоге, в прежней школе Вера так и не появилась, все вопросы решала мать. Учителя, кажется, сильно обиделись, они рассчитывали на Верину золотую медаль. А Пашку она больше не видела… Два года.

Да, это событие случилось с ней два года спустя, четырнадцатого июня девяносто первого года. Сейчас Вера даже точно вспомнила дату. Только что прошли первые выборы президента РСФСР – первые выборы, в которых участвовала уже совершеннолетняя студентка Вера. Итак, в тот летний вечер она сидела в сквере напротив киоска с мороженым, ела свою любимую «Лакомку» и слушала Цоя на новеньком плеере «Панасоник» – подарке от мамы на недавнее восемнадцатилетие. Жизнь была хороша: сессия сдана досрочно, впереди маячит поездка в Крым с друзьями из универа… и с Александром…

Шумная компашка появилась внезапно. Сопровождаемые грохотом и выхлопами, четыре мотоцикла остановились метрах в двадцати от Веры прямо на газоне. Правда, газоне уже затоптанном и грязном. Прибыло человек шесть – парни и девчонки. Они устроили привал и о чем-то возбужденно переговаривались. Доносился мат и визгливый девичий хохот. Похоже, компания была не вполне трезва. Вера уже собиралась уйти, но тут в одном из парней узнала Пашку. Он подрос и возмужал, но изменился не сильно. И он, похоже, тоже ее узнал.

Ноги Веры будто онемели, заставить себя подняться со скамьи и двинуться с места она не могла. Пашка о чем-то оживленно говорил с приятелями, пару раз кинув быстрый взгляд в сторону Веры. Потом компания расселась по транспортным средствам, и они удалились. Все, кроме Горелова. Тот со своим мотоциклом подошел к скамейке, к которой приросла Вера. Внушительные размеры железного коня, казалось, нимало его не смущали, он обращался с ним как с велосипедом.

– Ну, здравствуй, Черкашина, – ухмыляясь, сказал Пашка. – Давно не виделись. Мороженое, смотрю, ешь? Нравится?

– Здравствуй, Горелов, – ответила Вера. Выбросила в урну подтаявшие остатки «Лакомки», про которую, узревши Пашку, совершенно забыла. – Как дела?

– Лучше не бывает. Твоими стараниями. Должок за тобой, Черкашина. Расплатиться бы надо.

– За что? Какой должок?

Вера побледнела, а Пашка продолжал:

– Идиотку только из себя не строй! За подставу с контрольными расплатиться надо.

– Ты знал? – прошептала Вера.

– Знал! Засек я тебя тогда. Иду себе, такой весь из себя положительный, и вдруг вижу – наша звезда шмыг в учительскую – и контрохи – в ведро с краской! Ну, ты, блин, и отмочила тогда, я весь вечер ржал, как конь!

– А если ты видел, почему не рассказал им, когда тебя обвинили?

Пашка задумался. Ранее он явно не терзал себя рефлексией по поводу той истории.

– А, черт его знает, – наконец выдал он. – Достали меня вконец эти суки. Все равно бы исключили. И потом, кто бы мне поверил?

– И как ты теперь?

– А, нормально. Вообще, мне еще раньше из школы валить надо было. Ну, не срослось у меня там! Мать только доставала, чтобы я в девятый шел, я и остался после восьмого. Но ты, Черкашина, с темы не съезжай. Как расплачиваться будешь? Плеер, гляжу, у тебя импортный.

– На, возьми, – Вера извлекла кассету Цоя и протянула пустой плеер Пашке. Теперь в расчете?

– Ха, дешево откупиться хочешь… Одним плеером! – Пашка, однако, быстро прибрал штуковину в карман. – Вот что. Придумал, поехали.

– Куда? – испугалась Вера. – Никуда я не поеду.

– Не ссы, Черкашина. Не убью, не изнасилую. Когда контрольные из учительской тырила, небось не ссала. Садись. Долги надо платить.

И как надо было поступить? Правильный ответ – никуда не ехать, встать и уйти. Что бы он ей сделал? Вера выбрала ответ неправильный, она послушно села на мотоцикл сзади Горелова. Он помог ей надеть свой шлем, потом дал газу и лихо крутанул мотоцикл прямо перед киоском с мороженым. В ответ раздалась брань продавщицы. «А это хорошо, что она нас видит», – про себя отметила Вера. – «На всякий случай.»

Пашка вез ее долго, очень долго, больше часа. Они выехали из города и двигались по каким-то дорогам, иногда приличным, а иногда грунтовым. Вера совершенно не разбиралась во всех этих шоссе, трассах, направлениях. Их маршрут был для нее полной загадкой. Впрочем, садясь на мотоцикл, она отчего-то не предполагала, что поездка будет длиться настолько долго. Уже в процессе езды она кричала Пашке, требовала, чтобы немедленно остановился, но похититель не отвечал. Вера несколько раз даже собиралась спрыгнуть с мотоцикла, но было очень страшно.

Наконец они остановились.

– Выгружайся, Черкашина, – обернулся к ней Горелов. – Тебе сюда.

Вера разжала затекшие пальцы, которыми вцепилась в Пашкину куртку, и спрыгнула на землю. Ну, как спрыгнула – ноги затекли, вестибулярный аппарат чудил – она свалилась в какую-то сырую массу, похожую на несвежий стог – то ли сена, то ли соломы. Вера была девочкой городской и в прелестях деревенской жизни совсем не разбиралась. А она сейчас оказалась именно в деревне, причем, видимо, заброшенной. Несколько кривых деревянных построек, серые сараюшки с приоткрытыми дверями. А вокруг – поля.

– А теперь вот скажи мне, Черкашина, зачем ты контрольные наши тогда Николаичу в краску бросила? Все время об этом думаю. Жутко интересно.

– Ошибку я там сделала! – заорала Вера. – Ошибку! Синус с косинусом перепутала!

– Синус? С косинусом? – Пашка вдруг расхохотался, по-детски, заливисто и, похоже, искренне. – Ну, ты даешь, Черкашина!

Не переставая смеяться, он приблизился к Вере, расстегнул шлем и надел на себя.

– Ну, пока. Теперь, считай, мы в расчете.

– Эй, ты куда? Мы где вообще? Ты меня что, здесь бросаешь?

– Не ссы, Черкашина. Вон видишь – за полем деревья. За ними дальше – остановка. Доберешься как-нибудь. Удачи!

Пашка газанул и стремительно понесся прочь, оставляя за собой клубы пыли.

Да, действительно, нестандартно мыслящий мальчик, подумалось Вере. Часы показывали начало восьмого. Вера стряхнула с себя прилипшие соломины и отправилась туда, куда показал Горелов. Тропинка через поля обнаружилась сразу же, и Вера воспряла духом. Ну сколько тут может быть километров до ближайшей цивилизации? Часа за два она ведь наверняка доберется. Как ни странно, настроение было неплохим, Пашка будто снял лежащий на душе груз. И даже потеря плеера не огорчала. Оно того стоило.

Она прошла поле и некоторое время бодро шла по лесочку, прежде чем поняла, что на самом деле идет по заброшенному и довольно большому кладбищу. Не робкого десятка была Вера, можно даже сказать, наоборот, но оказаться вечером в незнакомом месте в окружении старых заросших могил, через которые приходится непонятно как пробираться – удовольствие так себе.

В общем, уже в сумерках, Вера выбралась к автобусной остановке, успела к последней проходящей электричке и за полночь наконец появилась дома.

Мама уже начала волноваться, но еще не паниковала. Понимала – дело молодое, друзья, любовь… Вид грязной и ободранной дочери конечно вызвал вопросы, но Вера заверила, что все нормально и даже прекрасно. Мать пожала плечами.

Эта картинка тридцатилетней давности вихрем пронеслась в памяти Веры. Вот оно, оказывается, как. Значит, в той предыдущей «нормальной» реальности четырнадцатого июня девяносто первого она бродила по заброшенному кладбищу где-то на Ярославском направлении под Москвой. А в этой, «неправильной», реальности молодая Вера в это же время бесследно пропала, зато появилась Вера старая и тоже бродила не пойми где… Еще и с собакой в придачу.

– Мы посидим в квартире, мне надо подумать, – твердо заявила она бабе Шуре, достала из щели гостевой ключ и уверенно открыла дверь.

Знакомый теплый мир детства навалился на Веру. Она посмотрела в висящее в прихожей зеркало, надеясь увидеть там девчонку, но увиденное не порадовало… Вот гостиная, она же комната матери, а вот дверь в ее собственную комнату. За дверью все так, как она помнит. Она у себя дома.

Вера прошла на кухню и присела на табурет. На столе перед ней лежало что-то медицинское. Какие-то вскрытые ампулы. Пузырек… Вера вспомнила, что соседка говорила про «Скорую». Боже мой. Бедная мама! У нее с детства были проблемы с сердцем, которые с возрастом только усиливались. И умерла она в восемнадцатом году именно от сердечного приступа. В той реальности, которую Вера считала «нормальной». А как события будут развиваться теперь?

– Гуля, Гуленька! – обратилась она к собаке.

Гуля поднялась на задние лапы и положила голову на колени хозяйки. Вера наклонилась к ней и прикоснулась губами к влажному носу.

– Что мне делать теперь, Гуленька? Что нам теперь делать?

Гуля смотрела на Веру ободряюще.

– Прежде всего, хозяйка, не паниковать, – говорила она. – Мы обязательно найдем выход, и все станет таким, каким и должно быть. Но сейчас, пока мы находимся в этой версии реальности, надо действовать в ней сообразно обстоятельствам. Прежде всего успокоить твою маму и снять подозрение с Пашки. А потом усиленно искать портал.

– Да, Гуля, ты совершенно права, – Вера еще раз поцеловала собаку в нос. – Именно так мы и будем действовать.

Она прошла в свою комнату и открыла нижний ящик письменного стола. Здесь царил привычный ей бардак, среди которого, к счастью, обнаружился и паспорт. Интересно, милиция не должна была его забрать, когда мать заявляла об исчезновении? Или мать его не нашла, что очень, конечно, странно… Или вернула на место?

– Ладно, это детали, – сказала Вера. – Главное – это мой паспорт. Она сунула документ в карман сумки. – Что же делать с мамой?

Не будь бдительной бабы Шуры, можно было бы, например, оставить матери записку. Типа «Прости, мамочка, я жива, здорова, у меня все хорошо, даже замечательно, была вынуждена срочно уехать, но скоро появлюсь и все тебе объясню. Забегала взять паспорт. Люблю, люблю, люблю!!!»

Но ведь соседская бабка обязательно доложит маме о визите в квартиру не Веры, а странной родственницы, и у той возникнет много вопросов. Начнется обзвон родни, попытки понять, кто же приезжал. А если будет еще и эта записка, все окончательно усложнится…

– Я тебя не понимаю, – ответила Гуля. – Зачем записка? Есть телеграф, есть телефон, в конце концов! Сперва дай телеграмму, чтобы подготовить мать, потом ей позвони. Голос твой мама узнает.

– Ты – гений, Гуля.

– Да, это так, – скромно потупила глаза питомица.

– Значит, едем назад и разруливаем здешнюю ситуацию дистанционно?

– Опять поезд? – Гуля недовольно мотнула мордой. – Не понравилось мне там…

«Моя жизнь напоминает мне эту известную фразу из Чехова про ружье на стене, которое обязательно должно выстрелить», – думала Вера, усаживаясь за стол перед маленьким круглым зеркальцем и высыпая содержимое Ольгиного пакета. На столешницу вывалилось множество косметических прибамбасов – слава богу, маленьких пробников, иначе пакет был бы неподъемен. Очень радовало то, что Ольга подошла к делу основательно, похоже, на самом деле относилась серьезно к запуску собственного бизнеса. К каждому пробнику оказалась приклеена бумажка, на которой она доходчиво и по-русски написала, что это за штука, для чего нужна и как использовать. Видимо, не очень на Веру в этом плане надеялась.

– Итак, Гулька, чего я хочу?» – продолжила вслух Вера, перебирая пробники и вчитываясь в Ольгины указания. – Я хочу с помощью этих вот штук омолодить и оштукатурить себя так, чтобы в милиции какой-нибудь товарищ капитан или товарищ майор принял меня за восемнадцатилетнюю девочку и удостоверил мою личность в соответствии с паспортом. О чем и сообщил коллегам в Москву. Мол, никуда не исчезала бесследно ваша девица Черкашина Вера Владимировна семьдесят третьего года рождения, паспорт такой-то, и уж тем более никто ее не убивал. А просто сорвалась она и уехала к нам на Кавминводы. Совершеннолетняя – имеет полное право. А что мать переполошила, так потому, что человек Вера Владимировна – ветреный и безответственный. Пусть мать с ней на эту тему поговорит, когда та домой вернется. Приблизительно как-то так.

Да, но товарищ капитан или товарищ майор ведь должен быть слеповат и туповат, если он поверит, что мне восемнадцать. Ладно, посмотрим! – Вера решительно вынула из пакетика гидрогелевый патч и приступила к эксперименту…

Вернувшись в Пятигорск в свою комнатушку с удобствами во дворе, она сразу же дала матери телеграмму. Потом позвонила. Это оказался тяжелый разговор. По голосу было понятно, какой стресс пережила мама. Она, конечно, уверяла, что ни на секунду не допускала мысли, что с дочерью случилось что-то ужасное. Рассказала и о задержанном Пашке. Тот божился, что пальцем Веру не тронул. Что, мол, ездили они кататься за город, а потом Верка потребовала, чтобы он ее высадил. Сказала, сама дальше доберется. Ну, он и высадил, где велела. А что? Старших ведь надо слушаться! Сами говорите – она взрослая и совершеннолетняя, а он, Пашка, пока еще, кстати, нет. А куда Верка после делась, он понятия не имеет. И плеер она сама ему подарила. Мама пересказывала все это, но в каждом ее слове был слышен упрек: «Как ты могла? Как ты могла так со мной поступить?». Вера несчетное количество раз извинилась. Заверила, что у нее все замечательно, что она заходила и забрала паспорт, что сейчас она далеко от Москвы, но скоро вернется и, как только будет можно, все объяснит. Мама пыталась делать вид, что понимает и принимает…

– Да, и плеер я Пашке, действительно, отдала сама. Я очень виновата перед ним, мамочка, и пыталась как-то это загладить, – сказала Вера на излете того разговора в будке телефонного узла.

– Что ж, я рада, что мой подарок тебе пригодился, – холодновато ответила мама.

– Прости меня, прости! Но так было надо, поверь! Я очень тебя люблю!

– Я тебя тоже, доченька!

В итоге мать она вроде бы успокоила, но дело о пропаже человека было заведено, посему требовалось официально удостоверить наличие живой и благополучной Веры. С этой целью Вера и экспериментировала с корейскими чудо-средствами…

– Ну… такое себе, – рассматривала она результаты своих часовых усилий. Были использованы все возможности корейских пакетов: патчи, основы, консилеры, хайлайтеры и Бог знает, что еще. – Если повезет и там у них в милиции тусклое освещение… Как ты считаешь, Гуля?

Гуля находилась в недоумении. Эти странные существа – люди – совершали такие удивительные манипуляции, чтобы доказать, что они – это они. Вот ей, Гуле, и без всяких бумажек ясно, что это ее хозяйка, ее запах. И ни с кем она ее никогда не спутает! Гуля ничего не ответила Вере.

– Думаешь, я рехнулась, да, Гуленька? Ничего, рискнем, – решила Вера.

– Девушка, Вы куда? – спросил дежурный, весьма обнадежив Веру этой «девушкой». Она изложила причину своего визита, и вскоре ее провели к товарищу майору. Им был грузный мужчина примерно Вериного реального возраста. Уяснив, что от него требуется, он подошел к делу основательно. Долго изучал ее паспорт, потом саму Веру. Потом попросил ее расписаться и сравнил с подписью в паспорте. Потом принялся расспрашивать о матери, друзьях и учебе. Потом стал выяснять причины внезапной поездки на Кавказ. (Вера выдала захватывающую дух романтическую историю о великой любви и поруганной дружбе, которая была вполне достойна публикации в серии «Любовный роман».)

Потом милиционер прочитал нотацию о том, что дети должны бережно относиться к родителям, в чем Вера с ним горячо согласилась. А завершил сурово – сообщил, что сам – отец и выпорол бы свою дочурку, если бы та куда-то пропала, его не уведомив. Вера в душе было возмутилась, но потом представила, что чувствовала бы сама, исчезни вот так ее Ксю, и осуждать майора не стала. Родительские чувства – они такие…

В конце концов ее отпустили, взяв слово как можно скорее вернуться и успокоить мать. Депеша, подтверждающая личность отдыхающей в Пятигорске Веры Черкашиной, понеслась в Москву.

– Так, Гуля, а теперь все наши усилия должны быть сосредоточены на портале, – сказала Вера, вернувшись в свою каморку. – Игры кончились. Я разобью этот чертов лес на мелкие участки, промаркирую, пронумерую и изучу каждый квадратный его метр!

Гуля была всецело согласна и готова помочь.

Глава 3

Та самая проплешина возникла перед ними внезапно и совершенно обыденно. Вера раздвинула очередные кусты и увидела ЕЁ. Для убедительности посередине темнел старый дипломат.

Вера замерла и несколько секунд стояла как истукан.

– Гулька… – прошептала она одними губами. – Мы нашли.

Она мечтала об этом моменте уже две недели, но сейчас вдруг растерялась. Что теперь нужно делать? Как сделать все правильно? А вдруг не сработает, или портал забросит ее не туда? А вдруг – в эпоху динозавров или на середину океана? Чем больше Вера размышляла, стоя в своих кустах, тем больше чувствовала нерешительность. До сего времени ей казалось, что главное – найти это место, а потом все будет естественно и понятно. Но так ли это на самом деле?

Так она довольно долго топталась и вздыхала. Гуля удивленно на нее глядела:

– Ты чего, хозяйка? Вот, нашли же то, что ты так хотела. Пойдем вперед, обнюхаем этот дипломат.

– Да, Гуля, ты, как всегда, права. Умная моя собака. Пойдем.

Вера взяла Гулю на руки и подошла к центру проплешины…

… И ничего не произошло. Они стояли около старого чемодана с отсыревшими газетами внутри – и только. Не изменилось ни небо над ними, ни кусты вокруг.

«Может, там оно все точно такое же?» – с надеждой подумала Вера. – «Может, кустарник в моей лесополосе выглядит так же?»

Но в душе, неким шестым, седьмым или каким там еще, чувством она ощущала, что это не так. Перехода не было.

Как вообще это должно происходить? Инструкцию по пользованию пространственно-временными порталами, кажется, еще никто не написал. Вера отошла от дипломата и пристально на него посмотрела. Должен быть маркер. В ее случае маркером наверняка являлся этот дипломат и его содержимое. Там, в ее реальности, это были пачки долларовых купюр. Причем наверняка из «Банка Приколов». А сейчас перед ней газеты… Да, и еще тот странный парень. Он тоже присутствовал при ее входе в портал. Но парень живой, он мог и скрыться… А, кстати, в какое время ее должно было бы выбросить назад – ровно в то же самое или, скажем, спустя несколько секунд, минут? А может, через две недели? Что, если те самые две недели, что они провели здесь, должны пройти и там? В общем, вопросов было уйма, а ответов – ноль.

Вера отошла от дипломата к кустам и уселась на землю в позе васнецовской Аленушки. Задумчиво разглядывала центр поляны. Гуля прижалась к ней теплым боком.

Они сидели так довольно продолжительное время. Минут пятнадцать, может. Потом слух уловил некие новые посторонние звуки. Первой насторожилась и вскочила Гуля. За ней – Вера.

С противоположной стороны от них кусты раздвинулись, и между ними показалась фигура. Мужчина, а точнее старик, воззрился на Веру и Гулю, затем что-то неразборчиво пробормотал себе в бороду и вышел из-за кустов полностью. Да, это был седой дед, с косматой шевелюрой, в трениках, классически пузырящихся на коленях, и в резиновых сапогах. Дополняла образ деревянная палка-посох.

– Значит, это вы? – обратился старик к дамам. – То-то я чувствую, кто-то дергает дверь. Что же, давайте знакомиться. Я – Малыш.

Час от часу не легче. Что за место такое! Видимо, не один ненормальный Виталик бродит по этому лесу – других сумасшедших тоже сюда тянет. Но дед продолжил:

– Но, можете, конечно, называть меня Иваном Андреевичем. Я – хранитель Портала.

Вера почувствовала, как перехватило дыхание. Хранитель! Портала! Вот оно!

– Вы знаете про то, что здесь происходит? – обратилась она к деду. – Про портал?

– Еще бы. Лучше, чем кто-то другой. В некотором смысле я и есть этот портал. Вернее, портал есть некая моя часть, моя ипостась.

Нет, Малыш, или Иван Андреевич, не был безумным. Вернее, не более безумным, чем все вокруг Гули и Веры происходящее.

– Я – Вера, – представилась Вера. – А это Гуля.

Гуля неожиданно оторвалась от нее, подбежала к старику и прижалась к его ноге. Это было невероятно! Гуля не любила чужаков, по сути она признавала только Веру и Ксюшу. Иван Андреевич наклонился и погладил собаку.

– Привет, Гуля. Красавица…

Затем он перевел взгляд на Веру:

– Это, стало быть, вы прошли тринадцать дней назад? Я чувствовал переход, но, когда появился, здесь уже никого не было. Опоздал. Не сразу сюда можно из города добраться. Теперь каждый день стараюсь приходить. Сегодня вот повезло.

У Веры вдруг вырвалась грубость:

– Ну и жили бы тут рядом, раз Вы – хранитель. А то опоздали, а люди мучаются.

Дед расхохотался и, кажется, не обиделся:

– Другие дела, знаете ли, тоже есть. Жить как-то приходится… Я прикинул, вы должны быть где-то из две тысячи двадцатого-двадцать четвертого года. Верно?

– Из двадцать первого, – уточнила Вера. – И отправьте нас скорее обратно. Пожалуйста.

Иван Андреевич развел руками:

– Пока что, увы. Вы ведь пробовали сейчас его открыть. Не смогли. Что-то магнитит вас к этому месту и времени.

– И что все это значит? Что еще за «магнитит»? Вы же сами сказали – этот портал – Ваша часть! Вот и откройте его и верните нас с Гулей на место.

– Рука, например, тоже Ваша часть. Но все ли происходящие с ней и в ней процессы Вы контролируете? Я много размышлял о Портале и наблюдал за ним. Это некое трансцендентное образование, искусственно созданное в пространственно-временном континууме. В проекции на наш обыденный мир у него есть начало – день, который я никогда не забуду, и есть конец – день, когда я умру. Я чувствую, если кто-то к нему подходит, так сказать, «дергает дверь». Почувствовал вот, что вы прошли. Почему сюда? Потому что, когда вы вступили в зону действия Портала, он выбросил вас туда, куда вас притянула некая предопределенность. Судьба. Магнит, если хотите. Значит, здесь, в этом времени существует нечто, что зависит от вас, что-то вы должны здесь сделать.

– Кто Вы? – спросила Вера. – Чем занимаетесь, я хотела спросить. Кроме портала?

– Я преподаватель, – коротко ответил тот, кто представился Малышом. – Химик.

Вера задумалась. Она ведь тоже умела анализировать.

– Допустим. Допустим, что этот ваш портал некий пространственно-временной туннель, в котором мы оказались и проделали в нем дырку в том месте, куда нас притянуло. Но, как мы вообще оказались в этом туннеле? Почему вход в него был в то утро в нашем московском перелеске?

– Вы задаете очень толковые вопросы, – прищурился Иван Андреевич, взглянув на Веру с новым интересом. – Я знаю ответ. Именно туда его и выбросило. И там образовалась воронка. Она затянется постепенно, конечно. Но вы успели в нее попасть.

– Кого выбросило? Что затянется? Вы хотите сказать, что через какое-то время мы уже не сможем вернуться туда, откуда пришли?

– Нет, этого я не думаю. У вас с собачкой там довольно сильный собственный магнит.

– А выбросило-то кого?

– Магистра. И вот его-то выбросило, как говорится, с концами. Портал его исторг и больше не примет. Он топчется, ломится в дверь, но без толку.

– Что за магистр? Расскажите. Тот странный мальчишка был магистром?

– Вы видели у портала какого-то мальчишку? Что же, это мог быть и он.

Малыш замолчал, о чем-то размышляя.

– Знаете, Вера. Пойдемте сейчас отсюда. Назад вас пока не пускают, и оставаться здесь смысла нет. Уже полдвенадцатого, и у меня скоро пересдача… Студенты экзамен пересдавать придут, мне на работе надо появиться, – пояснил он в ответ на непонимающий взгляд Веры. – И я вам с Гулей вот что предложу. Поживите у меня, пока не решите свою проблему. Надо бы мне за вами присматривать. Не волнуйтесь, Вера, человек я одинокий, смирный, докучать не буду. И дом у меня собственный в частном секторе. Так что места полно, разместитесь с удобством. Вы сейчас где обитаете?

– Снимаем. У бабульки одной.

– Вот! Съезжайте от бабульки и перебирайтесь ко мне. Настоятельно прошу.

А почему нет, – подумалось Вере. – Человек, видно, что интеллигентный, порядочный. Если и правда места много, почему бы и не пожить. Все-таки он – единственная связь с моей потерянной реальностью. Надо держать его поблизости.

– Мы согласны, – ответила она за них с Гулей. – Если точно Вас не стесним. Так что это за мальчишка-магистр? И почему Вы назвали себя Малышом?

– Давайте выбираться из лесу, Вера. То, о чем вы спрашиваете, требует долгого и обстоятельного рассказа. Я расскажу Вам обязательно.

Малыш, он же Иван Андреевич, жил в небольшом каменном доме почти в центре. Дом оказался красивым, старинным, двухэтажным. На первом этаже располагалась оборудованная кухня, также там имелась ванная и какие-то подсобные помещения. Жилая часть располагалась на втором этаже и состояла из трех просторных смежных комнат. В итоге получилось так, что комната, отведенная Гуле с Верой, и спальня хозяина с разных сторон имели выход в общую гостиную. Из нее по лестнице можно было спуститься вниз. Все весьма продумано и удобно. Вера вообще удивлялась – для одинокого холостяка, каковым представился Иван Андреевич, дом казался очень ухоженным, хорошо и даже со вкусом обставленным. И снаружи весьма импозантен – оконные и дверные проемы оформлены наличниками из каменной кладки, есть и прочие украшательства. При доме имелся небольшой, но также весьма аккуратный садовый участок, поднимавшийся слегка вверх. Дверь какого-то подсобного помещения торчала прямо из склона горы.

– Дом середины девятнадцатого века, – с нескрываемой гордостью просветил хозяин, разливая по чашкам чай. От помощи он категорически отказался. – Тогда городских домов из камня немного было. В основном деревянные да саманные. По семейному преданию, его построил для моей прапрабабки один из Бернардацци. Это братья-архитекторы, что начинали отстраивать наш Пятигорск в самом его начале. Прибыли они из самой Швейцарии в двадцатых годах прошлого века. Собственно, архитектором был младший брат – Джузеппе, а старший – Джованни – скорее строителем.

– Да, я тут ознакомилась немного, – поддержала разговор Вера. – Слышала – парк Цветник, Ресторация, Эолова арфа… Красивый вообще у вас город…

Вера и Гуля только что устроились на новом месте, перенеся от бабульки свой нажитый за две недели нехитрый скарб. И так им было уютно и приятно сидеть теперь за чаем в красивом доме и беседовать с этим милым человеком!

– Много чего они здесь строили. Другое меня всегда удивляло… Братья-то курортную часть для приезжей чистой публики обустраивали. А здесь в то время задворки жуткие находились, можно сказать и не город вовсе. А тут, ишь ты – Бернардацци дом строит.

– А кто такая эта Ваша прапра?

Иван Андреевич задумался.

– Мальцом я совсем был, когда дед что-то об этом рассказывал. Восемь-девять лет, а может, и того меньше… Я – с тридцать первого года, дед же умер в сороковом, перед войной. Так вот, напрямую он мне, понятно, не говорил, но складывается у меня сейчас от тех рассказов впечатление, что прапрабабка эта прадеда моего нагуляла от старшего брата Бернардацци. Отсюда и подарок. Может, клевещу, конечно, на родственницу. Да только Магистр тоже, когда меня увидел, назвал «потомок ублюдка Джованни». Я тогда подумал, что он так ругается на какого-то Джованни, а позже решил, что все-таки имелся ввиду ублюдок некого Джованни, то есть его незаконнорожденный сын. И я, вроде как, его потомок. Как раз старшего Бернардацци ведь Джованни и звали. Или Иваном. Так что все может быть…

– Да расскажите же, что это за магистр такой! – воскликнула Вера, вспомнив о главном. – Он и в портале перемещается, он и про ублюдка говорит.

– О, это довольно длинная история, – голос хозяина стал глуше. – Тяжелая история. В войну это произошло, в оккупацию.

– Расскажите, – потребовала Вера. – Я все хочу знать.

Иван Андреевич кивнул. Некоторое время он сидел молча, видимо, выстраивая в уме план повествования, а затем приступил к необычному своему рассказу – удивительно детализированному и весьма трагическому.

Операция «Эдельвейс» по захвату Кавказа. Вы слышали наверняка это название, Вера. В конце июля сорок второго от Ростова в нашем направлении выдвинулось около ста семидесяти тысяч фашистов. Отлично укомплектованных артиллерией, танками и самолетами. Наш Северо-Кавказский фронт тогда разделился на Донскую и Приморскую оперативные группы для обороны Ставрополья и Кубани. Но, увы. Силы были слишком неравными… В первых числах августа на Кавминводы отступили остатки дивизий нашей 37-й армии – всего тысячи три человек. Без танков и практически без артиллерии. Седьмого августа от Невинномысска сюда направилось более восьмидесяти фашистских танков и броневиков. Удержать врага получилось ненадолго, хотя в ходе обороны немцев мы значительно потрепали – они потеряли человек триста и кучу техники. Фашисты зашли в город девятого августа сорок второго. Шли двумя колоннами – от Мин-Вод и по Черкесскому шоссе. Здесь, в тылу пятигорского гарнизона, тогда еще оставались курсанты полтавского тракторного училища. Примерно двести пятьдесят человек пацанов – без серьезного оружия и без боевого опыта – вступили в неравный бой. И еще два дня героически сражались в районе нашего Некрополя. Вы видели наш пятигорский Некрополь? Это недалеко. Я Вам потом покажу. Там, кстати, и оба брата Бернардацци похоронены.

Впрочем, то, что я сейчас излагаю, стало известно мне гораздо позже. А тогда, в августе сорок второго, я был одиннадцатилетним мальчишкой. Мать – учительница, отец – на фронте. Я помню сперва бесконечно тянущиеся из города колонны с ранеными – это эвакуировались военные госпиталя́. Их здесь располагалось целых четырнадцать, и они срочно вывозили людей и оборудование. А потом помню немецкие мотоциклы на улицах. И громкую отрывистую чужую речь… Помню лица пятигорчан – своих соседей – изменившиеся, серые, застывшие в напряжении.

Немцы сразу взялись хозяйничать, установили свою администрацию, ввели комендантский час. Стали выявлять евреев, цыган, партийных… В дома фашисты заходили как в собственные, чувствовали безнаказанность. Мы с матерью жили здесь же, в этом доме. Он, как я говорил, принадлежал моей прапрабабке, потом, соответственно, перешел к семьям прадеда, деда и отца. Мать просила меня сидеть тихо и лишний раз на улице не показываться.

И все же до нас добрались уже на следующий день. Несколько человек – немецкие офицеры и двое местных коллаборантов – совершали обход. Они ввалились в дом и нимало не интересуясь нашим разрешением стали осматривать помещения. Говорили по-немецки. Позже я выучил этот язык, но тогда ничего из их речи не понимал. Они прошлись по дому и ушли. Я было решил, что на том все и закончилось, но мать так не считала. Она, я думаю, понимала больше меня.

Ближе к вечеру к нашей калитке подъехал автомобиль, и несколько фрицев стали вытаскивать из него чемоданы. Потом из машины появился офицер – один из приходивших днем. Немцы носили вещи к нам в дом и чему-то между собой смеялись. Какой-то белобрысый солдат на ломаном русском сказал нам:

– Быстро! Женщина, готовь комнаты для господина обер-лейтенанта.

Мать собрала в верхних комнатах необходимые и ценные для нас вещи, и мы перенесли их вниз – в маленькую комнатенку под лестницей.

– Найн, найн, – засмеялся немец. – Руссиш швайн, иди в хлев. – И он указал нам на дверь дворового сарая. – Здесь живу я. Денщик господин обер-лейтенант Кестнер.

Мы с матерью поплелись в сараюшку и принялись обустраиваться там. Надо сказать, сарай наш был достаточно добротен. Вот только очень мал. Но мама оказалась довольна. «Это лучше. Здесь лучше, чем в доме, Ванюша», – говорила она. Мы не успели толком расположиться, как снова появился белобрысый.

– Женка, юнге! Мыть, убирать! Орднунг! Шнеллер!

Мы отправились назад в дом. Мать хотела приняться за мытье полов, как вдруг перед ней возник обер-лейтенант Кестнер. Он успел по-хозяйски расположиться в наших комнатах. Был в одной рубахе с закатанными до локтей рукавами и, похоже, уже изрядно пьян. Он подошел к матери очень близко, почти вплотную и обхватил ладонями ее лицо:

– Кайн бедарф ан орднунг! Лас унс вайн тринкен. Ду бист майне либхабер.

То есть, «Не надо никакого порядка, пойдем пить вино. Ты будешь моей любовницей». Немецкие слова, которые я тогда слышал, навсегда врезались мне в память. Уже позже я восстановил перевод. Но тогда я каким-то образом понимал все и так, не зная языка.

– Найн, – ответила мать.

Кестнер засмеялся и схватил мать за руку:

– Ком мит мир! (Пойдем со мной).

Я дернулся в сторону матери, но она быстрым жестом меня остановила.

– Шнеллер, шнеллер! Юнге, фершвинде фон хир! (Быстрее! Мальчик, пошел вон отсюда!)

Он продолжал тянуть мать за собой.

– Найн, – услышал я ее отчаянный голос.

Дальше мною управляли, видимо, рефлексы. Надо спасти маму! Не раздумывая, я подскочил к обер-лейтенанту и зубами вцепился в его оголенное предплечье.

Раздался дикий вой. Мне кажется, Кестнер орал не столько от боли, сколько от изумления, смешанного с яростью. Таких диких выпученных бледно-голубых человеческих глаз я никогда в жизни больше не видел.

Прибежал белобрысый денщик и, схватив меня за волосы, оторвал от руки своего господина. Про мать они забыли, они вцепились в меня и стали стаскивать вниз по лестнице. Мама ухватилась за рубаху Кестнера и орала «Нет», уже по-русски. Тот на секунду отвлекся от меня и наотмашь ударил ее по лицу. Она упала.

Спустив по ступенькам к входной двери, фрицы выволокли меня во двор и бросили перед крыльцом. Это странно, но я был в сознании и наблюдал все происходящее как в замедленной съемке. Позже я прочитал об эффекте подобного «замедления времени», но тогда я испытал его на себе. Вот в руках у обер-лейтенанта появилась коричневая кобура, вот он ее расстегнул, вот достал свой Вальтер… Я, как мальчишка, интересовался оружием и даже узнал пистолет…

Тут, по логике вещей, жизнь моя должна была закончиться, но вдруг позади, от калитки, раздался спокойный, но твердый голос:

– Эс бляйбт! (Отставить!) Обер-лейтенант, если с данной секунды Вы причините этому ребенку еще хоть какой-то вред, я Вас расстреляю. И освободите дом от своего присутствия. Жить здесь намерен я.

(Это перевод, разумеется. Сказано было по-немецки.)

Мой несостоявшийся убийца застыл с направленным на меня пистолетом. Застыл и его денщик. А я и так уже являлся застывшим в ожидании неминуемой пули. Мы втроем пребывали в полной неподвижности секунд, наверное, десять, как будто все это было неким чудовищным подобием игры «Заморозка», в которую мы с местной детворой иногда играли на улице. За эти секунды человек, отменивший мою казнь, вошел в калитку и приблизился к нашей группе.

– Ганс, занеси вещи и сервируй стол, – произнес он, и из-за его спины тут же возник высоченный слуга с двумя огромными чемоданами, он уверенно прошел мимо, направляясь внутрь дома.

– Поторопитесь, обер-лейтенант. У вас есть пятнадцать минут. В семь часов у меня ужин, и не хочу, чтобы мне мешали, – произнес человек.

– Вилли, собери, – прошептал Кестнер белобрысому. – Мы уходим.

Да он же смертельно напуган, вдруг понял я, глядя в его лицо, которое на глазах меняло цвет – из пунцового алкогольно-разъяренного становилось землисто-серым.

– Мы уходим, господин магистр, – наконец выдавил он в сторону пришедшего человека. А тому никакого подтверждения не требовалось, он и мысли не допускал, что Кестнер может не выполнить его приказ. Более того, он уже, казалось, забыл об обер-лейтенанте и каких-то связанных с ним неудобствах. Тот, кого назвали «магистр», целиком сосредоточился на моей персоне.

А моя персона вся в ушибах и кровоподтеках валялась на земле перед крыльцом. Магистр встал надо мной и вперил взгляд в мое лицо.

– Значит, это и есть потомок ублюдка Джованни? – задумчиво проговорил он, обращаясь непонятно к кому, может к самому себе, но явно не ко мне. В то же время речь шла, видимо, все-таки обо мне, потому что смотрел он именно на меня. Да, и еще он с легкостью перешел с немецкого на русский, и язык его был почти безупречен. Как я потом убедился, лишь в минуты сильного эмоционального возбуждения в его русской речи ощущалась легкая необычность.

– Малыш, этот дом всегда принадлежал твоим предкам?

В этот раз вопрос был адресован мне. И с тех пор я стал Малышом.

– Да, – выдавил из себя я и попытался подняться. Возникла мысль о матери, которая свалилась от удара Кестнера и сейчас находилась в доме с тремя этими сумасшедшими фрицами.

– Мама, – сказал я. – Там мама.

– Ганс разберется, – ответил магистр. – Где вам отвели место?

– Там, – я показал на сараюшку.

Он на это ничего не сказал. Он стоял, по-прежнему глядя на меня, только быть может менее пристально.

Тут в проеме двери возникло движение и показался слуга с моей матерью. Мать была жива и в сознании, но Ганс почему-то нес ее на руках. Не обменявшись ни словом, ни жестом со своим хозяином, он прошел прямо к нашему нынешнему жилищу – сараю – и там сгрузил мать на один из тех тюфяков, что мы подготовили для себя в качестве постелей. Я доковылял туда же, и мы с матерью остались одни. Мы обнялись и плакали, и это продолжалось очень долго, и я так, кажется, и забылся сном, обнимая мать.

В городе потекла жизнь под немецкой оккупацией. Появились комендатура, они назначили коллаборанта-бургомистра и городскую управу… Приказали перевести часы на час назад, чтобы время совпадало с берлинским. Все население обязано было зарегистрироваться в бюро труда. Восемьсот человек из Пятигорска угнали на работы в Германию – в основном, молодых девушек и женщин.

Повсюду искали евреев и коммунистов. Они арестовывали и расстреливали, расстреливали… Расстреляли раненых красноармейцев, которых не успели эвакуировать из госпиталя. На улицах теперь можно было увидеть людей с шестиконечной желтой звездой – фашисты заставили евреев нашить на одежду звезду Давида – спереди и сзади. А в начале сентября они собрали несколько тысяч еврейских семей и, под предлогом, что везут на переселение, вывезли за город и расстреляли. В противотанковом рву напротив Стекольного завода недалеко от Мин-Вод были убиты тысячи евреев, вывезенных из Ессентуков и Пятигорска!

В сентябре же в центре появилось пафосно оформленное флагами отделение «гестапо» с часовыми на входе. Главными в городе стали Винц, Фишер и Монц. Капитана Винца, бывшего работника немецкого посольства в СССР, назначили начальником группы на Ставрополье. Обер-лейтенант Фишер был заместителем Винца по следственной работе, а полковник Монц стал начальником жандармерии. Присутствовали в городе и предатели-коллаборанты. Гестапо создало так называемую «роту резерва» и конный взвод, которыми командовали перешедшие на сторону немцев бывшие красноармейцы – Пузак и Шиянов. Эти твари арестовывали, пытали и казнили своих сограждан. Имелись и другие полицаи из местных. Начальник Управления полиции Вовченко, начальник отделения тайной полиции Колесников. Особо изощрялся в пытках людей изверг-садист Махмудов… Некоторые горожане выбирали повязку полицая вынужденно, чтобы не отправляться на работы в Германию…

Арестованных людей, подозреваемых в неблагонадежности, ослушании или связях с партизанами, после пыток и истязаний увозили за город и расстреливали. Либо использовали для убийств «душегубки» – специальные, заводского изготовления, автофургоны, предназначенные для массового отравления людей выхлопными газами. Такая казнь происходила прямо во дворе гестапо, потом «душегубка» с убитыми ехала их хоронить…

Партизаны же здесь были! В период оккупации в Пятигорске действовали несколько групп подпольщиков, в том числе – подпольная молодежная организация. Увы, большинство этих героев, взрослых и практически совсем детей, попали в руки гестаповцев…

Улицы города опустели. Люди почти не выходили из домов, сидели за закрытыми дверями и окнами. С едой было скудно, большинство семей питались главным образом кукурузной крупой, жмыхом и соей. Продуктовые пайки выдавались только работающим.

Но, как Вы, Вера, понимаете, то, что я сейчас рассказываю – всю эту картину – я воссоздал для себя уже позже. Тогда же, будучи одиннадцатилетним пацаненком, практически не покидавшим пределов нашего двора, я мало что об этом знал. У меня была своя персональная оккупация.

Я до сих пор не понимаю, кто такой Магистр. Он не носил фашистской формы, ходил всегда в штатском. Но это был совершенно особый для немцев человек. Он, безусловно, обладал гипнотическим влиянием на людей. И они его боялись. Ей-богу, боялись, не взирая на свои высокие ранги и должности! К нам в дом несколько раз приходил сам начальник гестапо Винц. Мама мне шептала, что вот он – Винц – самый главный изверг. И этот самый Винц боялся Магистра, я видел его лицо и видел его страх, когда он шел мимо. Они беседовали о чем-то прямо здесь, за этим вот столом…

Это удивительно, но я не могу описать внешность Магистра. Вроде бы, она была какая-то совершенно обычная, невыразительная. Если я не смотрел на него конкретно в данный момент, я не мог вспомнить его лицо. Я не мог определить его возраст. И это несмотря на свою великолепную зрительную память! Я полагаю, что у меня фотографическая память, Вера, хотя многие считают такую память мифом…

Уже после войны стало известно про «Аненербе» – «Немецкое общество по изучению германской истории и наследия предков». Вот там, в числе прочего, занимались эзотерическими исследованиями и всяким оккультизмом. Я думаю, может быть, Магистр был как-то связан с этим? Не знаю… Знаю одно – он точно был очень странен, очень страшен и очень одержим. Он что-то здесь искал.

На следующее утро после моего несостоявшегося убийства за нами с матерью пришел его долговязый Ганс. Слуга Магистра вызывал у меня еще больший ужас, чем его хозяин. Я тогда сильно сомневался, человек ли он вообще. Если честно, я до сих пор сомневаюсь в этом. Ганс был очень высок и тощ, примерно на грани, где вариант нормы уже переходит в патологию. Он почти не издавал звуков, но при этом не был немым. Пару раз я все же слышал, как он что-то отвечал Магистру. А Магистру он был предан как… Обычно говорят «предан по-собачьи», но собачья преданность – это преданность живого существа, имеющего собственную сущность, душу, можно сказать. У Ганса собственной сущности, по моим наблюдениям, не было. Если хозяин не занимал его исполнением своих приказов, он сидел на стуле в прихожей, молча и неподвижно. Когда приказ поступал, он поднимался со стула и приступал к исполнению. Я не видел, чтобы он что-то ел, и не знал, где в нашем доме он спит… Но я отвлекся. Итак, наутро явился Ганс. Он жестом приказал нам следовать за ним.

Мы с матерью зашли в нашу бывшую комнату, где ждал Магистр. Сейчас это моя комната, вот та, напротив Вашей. Магистр не особенно много чего в ней тогда изменил, добавилось лишь несколько деталей, но это оказалась уже чужая комната, от нее веяло тем же ужасом, что и от ее тогдашнего хозяина. На столе – этот добротный письменный стол принадлежал еще моему деду – были разложены разнообразные вещи. Часть из них напоминала о медицине – какие-то колбы, чаши, шприцы, пузырьки с жидкостями. А часть предметов я вообще не мог идентифицировать, они были мне незнакомы.

Первым делом Магистр занялся мною. Он усадил меня за стол и пережал резиновым жгутом мою руку выше локтя. Мать вскрикнула, но он сказал:

– Не беспокойся, женщина, я не причиню вред малышу.

Он воткнул в вену иглу и нацедил из меня крови. Причем, для ребенка, крови он взял немало, я думаю, миллилитров сто. У меня закружилась голова, и Ганс отнес меня в кресло у окна.

Потом Магистр занялся матерью. Он тоже воткнул иглу, но тут цель преследовалась другая. Он ввел ей в вену какой-то препарат. Сейчас, оглядываясь на этот эпизод с высоты своего опыта, я понимаю, что это была так называемая «сыворотка правды». Когда вещество подействовало, Магистр принялся задавать вопросы. Я не прислушивался к точным формулировкам всех тех его вопросов. Были они скучные, однотипные, касались моего отца, деда, даты и времени их рождения (чего мать толком, естественно, не знала), даты и времени моего рождения (с чем у нее оказалось лучше). Потом он спрашивал об имеющихся в этом доме семейных реликвиях, потом перешел на дом в целом, спрашивал о комнатах, окнах, дверях, чердаках, сараях, кладовках… Не знаю, в какой степени мать удовлетворила его любопытство, но наконец Магистр отстал.

– Накорми малыша, Ганс, – приказал он слуге и куда-то удалился.

Тут стоит упомянуть про «накорми малыша». Время оккупации для большинства горожан, естественно, было весьма голодное. И, пожалуй, я тогда оказался единственным в Пятигорске ребенком, для которого прием пищи был сущей мукой. Меня кормил Ганс. Если отдавался приказ «накорми малыша», он приводил меня в нашу маленькую столовую рядом с кухней, усаживал за стол, ставил передо мной тарелку и стакан, садился напротив и начинал неотрывно смотреть в лицо своими белесыми рыбьими глазами.

Ганса не волновало время, которое он проведет таким образом. Ему требовался результат – моя пустая тарелка и пустой стакан. Но я не мог даже смотреть на ту еду, которую он мне давал. Нет, это не были какие-нибудь жабьи глаза и мухоморы, как можно было бы представить. Отнюдь. Все вполне обычное – каша, мясо, молоко. Я не мог заставить себя проглотить ни одного куска под взглядом Ганса! И мы сидели. Так порой завтрак перетекал в обед, а обед – в ужин. Лишь за несколько минут до семи вечера Ганс сдавался, отводил взгляд, вставал и принимался за сервировку ужина для своего господина. Ужин этот всегда происходил здесь, на втором этаже, за этим столом. И вот, когда Ганс поднимался на второй этаж, мой паралич ослабевал, и я мог затолкать в себя ложку-другую.

Сам Магистр питался тоже странно – по моим наблюдениям, всего один раз в день. Его ужин начинался строго в семь по Берлину и ни минутой позже… у нас ведь тогда время перевели, и оно совпадало с берлинским… Если же днем он дома отсутствовал, а так бывало часто, то к семи всегда неукоснительно появлялся и садился за стол. Откуда бралась его и моя еда – не знаю, наверно, кто-то приносил. Ел ли что-то Ганс, повторюсь, не знаю… О том, чтобы предложить еду маме, у Магистра и мысли не возникало, да она и сама не стала бы брать пищу из рук оккупанта.

Школа, где мама раньше была учительницей, работать перестала, в ней немцы устроили какой-то свой склад. По предписанию мама обязана была встать на учет на бирже труда и вообще-то ей грозил вывоз на работу в Германию. Но ее не трогали. Наверно, отсвет ужасной личности человека, проживающего в нашем доме, лежал на нас с нею… Мама давала частные уроки детям некоторых горожан, за что получала какие-то небольшие деньги или продукты.

Но я снова отвлекся, я хотел рассказать об одержимости Магистра неким поиском. К обыску нашего дома он приступил на третий день. И это были странные поиски – не простукивание стен и выдвигание ящиков – отнюдь нет… Сейчас такого человека люди не задумываясь назвали бы экстрасенсом. Они сейчас в моде, вон, по телевизору их полно. А тогда я ни о чем подобном даже не слышал. Пока не увидел своими глазами…

Когда под конвоем Ганса я снова был доставлен к Магистру, он опять усадил меня в кресло. И принялся производить надо мною странные манипуляции – что-то чертил на моем лбу и запястьях, макая кисть в чашу с какой-то темной жидкостью и бормоча непонятные слова. Помню, что в голове моей возникло слово «заклинание», и я очень этому удивился, потому что был ребенком насквозь советским, и заклинания у меня ассоциировались исключительно с цирком, чалмой и танцующей змеей… Потом он отступил от меня, взял в руки подсвечник с горящей свечой и принялся обходить с ним комнату, при этом не спуская глаз с меня.

Такое действо он проделал во всех помещениях дома: мы с ним переходили из комнаты в комнату, меня усаживали на стул, Магистр ходил со свечкой и следил за мной. И вроде как ничего не происходило. Продвигались мы довольно медленно, он тщательно обрабатывал своим странным способом каждый сантиметр здания. Часа за три мы прошлись по верхнему этажу и спустились на первый. Там тоже обработали несколько участков, затем он внезапно прервал работу, сказав: «Продолжим завтра» и добавив свое сакраментальное: «Накорми малыша, Ганс». Впрочем, тогда это было еще в новинку, я лишь поежился, вспоминая вчерашнее «кормление».

Я просидел перед Гансом практически до семи, потом выскользнул из дому. Выходить на улицу было уже запрещено – комендантский час, и я принялся слоняться по участку. Идти в наш сарай мне совсем не хотелось. Я набрел на колонку с водой, открыл кран, напился и попытался вымыть шею и запястья – те места на теле, где рисовал кистью Магистр. Там, правда, не присутствовало никаких следов этого рисования, похоже, вся жуткая темная жидкость впиталась в кожу. Я забрался на растущее у колонки дерево грецкого ореха, на свою любимую ветку, довольно высоко от земли. Оттуда виднелся участок соседней улицы. Я некоторое время пялился на проезжавшие по ней фашистские автомобили и мотоциклеты, потом в приступе ярости рванул на себя висящий передо мной на ветке орех и, ободрав о ствол дерева его зеленую кожуру, принялся яростно втирать в себя выступивший сок. В те самые места, которые разрисовывал Магистр. Сам не знаю, чего я хотел достичь этим действием, это был протест, бессильный протест заключенного перед могуществом своего тюремщика. Потом я долго ходил с несмываемыми коричневыми пятнами…

Магистровому «Продолжим завтра» осуществиться было не дано. События потекли по другому сценарию. Я вернулся в наш с мамой сарайчик и повалился на свой тюфяк у дальней стены. Вообще-то это была не вполне обычная стена. Это важно. Если Вам интересно, Вера, я покажу потом, что я имею в виду. Местность у нас, как видите, неровная, гористая, участок идет с подъемом и дальней своей стеной сарайчик упирается прямо в склон холма – он как бы приставлен к холму задней стенкой. Обшита эта стена тогда была старыми необструганными досками разной ширины. Красоту там никто наводить не пытался, тому моему предку, который обустраивал сарайчик, явно не приходило в голову, что когда-то в нем будет жить его потомок. Я несколько раз получал от тех досок занозы…

Так вот, повалился я тогда на тюфяк и некоторое время лежал, уткнувшись в подушку. Потом вдруг осознал, что я умираю. Мысль эта была четкая и вместе с тем – светлая и обнадеживающая. Дальнейшее я знаю из рассказа матери.

Она обнаружила, что я лежу без сознания в сильнейшем жару. У мамы не имелось при себе никаких средств, которые могли бы облегчить мое состояние. Мы – в сарае, на улице – ночь и комендантский час. На кухне в доме имелся уксус, который можно было использовать для компрессов. Мать кинулась к дому, но входная дверь оказалась закрыта. Она побоялась стучать – не знала, как отнесутся фашисты к заболевшему ребенку. Тогда мама просто сорвала со своей постели простынь и принялась под дворовой колонкой смачивать ее холодной водой. И тут за спиной ее возник Магистр…

– Что случилось, женщина? – спросил он, с присущим ему отстраненным спокойствием глядя на ее нервические движения.

– Ребенок без сознания, у него жар, – решилась открыться мать.

Это сообщение внезапно жутко возбудило Магистра:

– О-о-о, это интересно! Женщина, я должен видеть немедленно это!

Он подбежал к моему тюфяку, мама, не отставая, тоже. Склонился и осмотрел меня, впрочем, весьма бегло. Потом тихо сказал:

– Ганс, вынеси малыша отсюда.

Тут же возник этот долговязый, как будто стоял у них за спинами, хотя, вроде бы, его там не было. Ганс схватил меня в охапку вместе с тюфяком и вынес наружу. А магистр повел себя странно. Он принялся скакать и прыгать на месте, где только что лежал тюфяк, потом подоспел Ганс с ломом и еще каким-то инструментом. У них имелось полно различного инструмента. Обосновываясь в нашем доме, они привезли и выгрузили из машины много всего такого…

Они с Гансом принялись вскрывать пол и стену сарая. Ганс выламывал доски и выносил их во двор. Мать наблюдала за этим, сидя у моего тюфяка. А что касается меня, то мне стало лучше. Температура стала падать, я жутко вспотел. Я вынырнул на поверхность из глубин небытия и даже попытался сесть. С удивлением увидел, что нахожусь в очень странном месте – во дворе, рядом мама, и по щекам ее катятся слезы, а в нашем сарайчике среди ночи идут демонтажные работы.

Так мы с мамой сидели и пялились из ночи в освещенный электрическим светом небольшой дверной проем, из которого периодически возникал фантасмагорический силуэт – это длиннющий Ганс, груженый досками, пытался выбраться наружу.

Наконец они закончили свои работы, и Магистр подошел ко мне.

– Пришел в себя. Хорошо, – прокомментировал он, взглянув на меня. – Теперь пойдем со мной, малыш.

– Он слаб, – запротестовала было мама. – Он болен.

– Запомни, женщина, я не причиню вред малышу, – ответил Магистр с некоторым нажимом. Он крепко взял меня за руку и повел назад к сараю.

Пол и стены там оказались полностью ободраны. За стеной, у которой раньше лежал мой тюфяк, обнаружился камень. Причем, не искусственно туда привнесенный – похоже, это была естественная скальная порода. В руках у Магистра я опять увидел подсвечник с зажженной свечой. Он велел мне снять рубаху и лечь на оголенную землю. Увидел коричневые пятна от ореха, удивленно спросил:

– А это еще что?

– Орех, – выдавил из себя я.

– Зачем? – хмыкнул Магистр. Очевидно, что в тот момент он находился в особом радостном возбуждении, в предвкушении близкой находки. И вот этот наш короткий необязательный диалог запомнился мне как единственный, хоть чем-то напоминающий общение между двумя людьми. Сейчас я понимаю, что он использовал меня в качестве медиума – посредника в своих эзотерических манипуляциях. Я являлся необходимым ему инструментом, очень ценным, очень дорогим, но – инструментом, не человеком. И если бы в перерывах между теми случаями, когда я ему требовался, меня можно было как ненужный чемодан задвинуть под кровать, он бы так и делал. Но, к сожалению, меня надо было кормить, поить и, вообще, обеспечивать, чтобы я был жив и здоров… Ну, а к маме он, по-моему, относился как к вещи, которая ко мне прилагается…

Мое лежание на влажной земле не удовлетворило Магистра. Он велел подняться и прислонил меня к обнажившейся скале. И тут что-то встрепенулось во мне, рассыпалось по телу мелкой дрожью, и я вторично потерял сознание и стал сползать вниз, царапая спину о щербатый камень.

Упасть мне, впрочем, не дали. Меня подхватили и вывели из сарая. Когда я чуть пришел в себя, Магистр принялся задавать вопросы:

– Малыш, мне очевидно, что холм, к которому прислонен сарай, представляет собой засыпанный землей каменный грот. Что тебе об этом известно?

Я помотал головой:

– Ничего.

– Да, наверно… Ты слишком мал. Женщина тоже ничего не знает. Она здесь чужая, да к тому же глупа… Твои старшие родственники, мужчины, говорили при тебе что-нибудь об этом холме, гроте, сарае? Вспомни! Я знаю, у тебя должна быть эйдетическая память. Наследственная.

Я честно сконцентрировался, но ничего подобного вспомнить не смог.

– Когда в последний раз велись какие-нибудь работы на холме или в сарае?

– Сараем часто пользовались, там хранятся всякие, ведра, грабли… То, что нужно для работы на участке. И всякие ненужные вещи из дома туда переносили.

– Так. А что с холмом?

– Ну… это же холм. Грядки там делать неудобно. Там только цветы растут. Дед их рассаживал там иногда… Поливал…

– Пойдем, покажешь, где сажал дед.

Мы подошли к холму, и я показал. Мест, где я видел работающего деда, имелось много, в общем-то, они покрывали всю поверхность. Тем не менее, Магистр внимательно все осматривал. Напомню, была ночь, середина ночи, и действовать ему приходилось при свете электрических фонарей, во множестве принесенных и расставленных Гансом.

Я уже сообразил, что он пытается обнаружить какие-нибудь следы входа в пещеру, заваленную землей и превращенную в холм. Но осмотр, похоже, ничего не выявил, потому что Магистр отдал слуге приказ откопать грот целиком.

И Ганс незамедлительно принялся за работу. Работал он без остановки, механистично, как будто был роботом. Штыковой лопатой он снимал землю с холма и откидывал ее в сторону, так что рядом со старым холмом стал расти новый. А Магистр, кстати, внимательно землю осматривал. Мы с мамой, закутавшись в одеяло, обнявшись сидели на скамейке у крыльца и на них смотрели.

Ганс рыл часов, наверно, пять, пока не наткнулся на металлическую дверь в постепенно обнажавшемся гроте. Само собой, уже давно рассвело. Магистр со всех ног бросился к этой двери, и они стали пытаться ее открыть. Движимый любопытством, я тоже было дернулся в ту сторону, но мама меня удержала:

– Не подходи туда, Ванюша. Тебе там опять станет плохо, ты же видишь, колдун тебя заколдовал.

Поэтому мы продолжали наблюдать издали. Наконец, они раскопали дверь и проникли внутрь грота. Чуть позже я и сам увидел, что находилось там внутри. В основном это были старые, даже можно сказать старинные, вещи. Но невеликой ценности – скукожившаяся от времени обувь, деревянная этажерка с посудой, кувшины там всякие, блюда… Статуэтки. Фотоаппарат старый. В общем, хлам. И среди всего этого хлама Магистр обнаружил шкатулку. А внутри нее – вожделенный объект своих поисков. Я помню, как он появился из двери грота с этой маленькой шкатулкой в руках и быстрым шагом направился в дом.

Ко мне приблизился Ганс и жестом приказал следовать за ним. Я подчинился и даже охотно с ним пошел, меня снедал интерес: что же такое находится в нашей шкатулке? То, что шкатулка – наша, я ни секунды не сомневался. Раз она находилась на нашем участке в нашем помещении среди наших вещей – значит, определенно, наша. Я был настоящим маленьким хозяином. Я думаю, что и мой отец, и уж тем более мой дед знали о гроте, скрытом в холме. Я же не успел узнать от них по малолетству, ведь когда умирал дед, в доме хозяином оставался мой отец – молодой здоровый мужчина, и никто не предполагал, что впереди его ждет война, фронт и гибель под Сталинградом…

Наша шкатулка стояла на нашем письменном столе. Магистр уже успел ее открыть, и я увидел, что она полна ювелирных украшений. Но тут я опять почувствовал, что сейчас умру, и уже начал было сползать вниз. По кивку хозяина Ганс подхватил меня под мышки и перетащил в кресло, а сам Магистр подступил ко мне со своей кистью и чашкой и опять, как и вчера, принялся что-то рисовать на моей коричневой от ореха коже.

– Все, – наконец завершил он свой ритуал. – Я тебя отцепил. Подойди к столу и посмотри внимательно. Ты видел когда-нибудь эти предметы или слышал о них?

Я подошел и стал внимательно рассматривать лежащие в шкатулке драгоценности. Потом рискнул взять одно из украшений в руки и, поскольку окрика не последовало, занялся изучением содержимого основательно. Шкатулка была маленькой, ни на какой великий клад она не тянула. Там оказалось несколько резных перстней с цветными камнями – золото с топазами и изумрудами. Это я потом уже, естественно, установил… Был браслет из граната, десяток разнообразных серег. Даже ожерелье с алмазами там было.

– Нет, я никогда ничего об этом не слышал, – честно сказал я.

– А об этом? – Магистр поднес ко мне желтый старый листок. – Ты видел где-то еще такое?

На листке были шеренги букв. И каких-то символов. Какие-то буквы узнавались сразу, какие-то напоминали иностранные, а какие-то символы казались вообще ни на что не похожими.

Я поднял взгляд на Магистра и помотал головой.

– Ладно. Это не так уж важно. Теперь иди отсюда. Ганс, покорми малыша…

– Я не утомил Вас, Вера, – спросил ее Иван Андреевич. – Время уже позднее, отдохнуть хотите, наверное? Поспать…

– Да уж, уснешь тут с такими Вашими рассказами. Нет уж, давайте дальше. Что там с этим листком? Он остался у Магистра? Он его искал? И как появился портал?

– Да, листок остался у Магистра. Рассказываю-то я все всегда излишне подробно, сам не знаю, когда доберусь, собственно, до портала. Это обратная сторона хорошей памяти – слишком многое помню. Хотя я специально тренировался фильтровать свои воспоминания, чтобы, так сказать, не засорять эфир.

– А что у Вас и правда эйдетическая память? Это ведь когда человек помнит каждый момент своей жизни, верно? Это же страшная редкость.

– Не знаю, как насчет каждого момента… Я бы с ума, наверно, сошел, если бы помнил все сразу. Нет. Но если я ставлю себе задачу вспомнить – как, что и когда происходило, то вспоминаю обычно легко и в деталях. И у меня отличная зрительная память. Ее еще фотографической называют.

– А я читала, что не существует фотографической памяти. Только в книгах у выдуманных персонажей типа Шерлока Холмса. Можете вот мне нарисовать, что на том листке из шкатулки было?

– Могу. Но потребуется время. Сама картинка перед глазами четко стоит, но вот перенести ее на бумагу…

Хозяин на минуту удалился и вернулся с карандашом и блокнотом. Склонился над ним и принялся усердно что-то вырисовывать. Вера прихлебывала из чашки остывший чай. Гуля спала на коврике у ее ног…

– Вот. Как-то так, – Иван Андреевич протянул Вере листок. Старался. По-моему, один в один вышло.

Вера рассматривала картинку.

– Похоже на то, что кто-то пытался срисовать некую надпись, не понимая смысла, но стремясь передать все детали.

– Прямо как я, – усмехнулся Малыш.

– И что, вот именно листок с этой надписью он и хотел найти в вашем доме?

– Похоже на то. Потому что дальнейшие поиски в доме прекратились. Зато начались в другом месте…

– Рассказывайте! И не бойтесь подробностей.

Глава 4

Побочным эффектом того, что сарай оказался разобран на доски, стало наше переселение в дом, в каморку на первом этаже. Там у нас всегда была кладовка, забитая всякой всячиной, и чтобы расчистить ее для проживания, мы целый день разбирали этот хлам – неизбежный атрибут жилья с длинной историей. А Магистр засел наверху и сидел три дня, закрывшись в комнате, почти из нее не появляясь, кроме как на свой обязательный ужин. Потом, похоже, дело у него сдвинулось с места, потому что Ганс был отправлен куда-то с поручением, а ближе к вечеру к нашему участку подкатили сразу три авто с очень важными немецкими офицерами, и эти фрицы что-то обсуждали с Магистром. Нас тогда выгнали из дому, и мы с мамой слонялись по улицам, пока не наступило семь по Берлину, и гости Магистра уехали, а сам он приступил к трапезе.

В последующие дни он с раннего утра уезжал на своем автомобиле, сопровождаемый Гансом в качестве шофера. У Магистра имелся «Стейр 1500А» – огромная мощная зверюга, легко справляющаяся с бездорожьем. В его грузовом отсеке умещалось все снаряжение, необходимое для лазанья по горам и скалам. А именно лазать по горам они и ездили. Магистр там что-то искал. Не всегда, но довольно часто, он брал меня с собой.

А ездил он на Змейку. Не слышали ничего об этой горе? Тогда дам небольшой экскурс. Это километрах в семи от Пятигорска, если двигаться на юго-запад. Вот Вы, Вера, не обращали на Змейку внимания. А она того стоит. Как и все здешние горы – это лакколит, то есть недоразвившийся вулкан. Второй по размеру после Бештау. Гора эта раньше была сплошь покрыта узкими извилистыми оврагами, издали похожими на змей. Есть версия, что отсюда и название. На Змейке множество разнообразных и очень интересных скальных пород, в том числе и с научной точки зрения. Но сейчас большинство скал уничтожено… Дело в том, что в конце двадцатых там начались работы по созданию горнодобывающего предприятия – карьера. Построили дороги, цеха, камнедробилки. И начались взрывы! Сначала скалы были уничтожены с северной стороны, а затем – с восточной и южной. Сейчас сохранились только с запада.

Ударными темпами велась здесь добыча змейского бештаунита – уникального очень прочного камня. Кислотостойкость его – девяносто восемь процентов, что уступает только кислотостойкости стекла! Да, «бештаунит», если не слышали, это название для местных горных пород магматического происхождения, введенное геологом Герасимовым… Впрочем, простите, здесь я увлекся. Просто, это сфера моих непосредственных научных интересов, потому не сдержался. Уж потерпите, Вера…

Так вот, камень вывозили с горы вагонами – на строительство Сталинградской и Куйбышевской ГЭС, на Волго-Донско́й канал, много еще куда. Ну и да, радиоактивный фон добываемой породы был повышен, поэтому официально ее не разрешалось использовать при строительстве гражданских объектов. А неофициально… Чего только не строили.

Потом довзрывались – добрались до водоносных слоев, и из курортов Кавминвод стала уходить минеральная вода. Карьер нанес огромный ущерб не только горе, но и всему нашему региону, его уникальному лечебному климату и его водам. И в восемьдесят первом под давлением ученых и общественности его наконец закрыли. А разломы потом заливали тяжелым бетоном… Но, как говорится, сделанного не воротишь. Скалы уничтожены.

А ведь Змейские Холмы сформировались более ста тысяч лет назад! И это было священное для древних место – Семихолмье. Там существовали языческие капища и проводились древние религиозные обряды… Кое-что интересное на Змейке осталось, конечно… Вот, например, Истукан – стометровая скала, похожая на истуканов острова Пасхи. Или – Чертов Палец. Смотрится как рукотворная пирамида, но это не так. Скала образовалась обычным здесь образом – магма внедрялась в толщу осадочных пород…

И вот, значит, Магистр и его Ганс лазали по рельефу горы, имевшемуся на тот момент – на сорок второй год. По скалам, по карьеру. И что-то маниакально там искали. Насколько я, ребенок, понял ситуацию, наличие карьера и проводившиеся на горе взрывные работы сильно разозлили Магистра. И есть одно жуткое подозрение… Нет, доказательств у меня нет, но уже гораздо позже я узнал, что именно тогда, в августе сорок второго все работники карьера на Змейке были расстреляны. И я не могу отделаться от мысли, что Магистр к этому причастен, что таким образом нашла выход его злость…

Его интересовали пещеры. Они с Гансом методично изучали пещеры на Змейке. Оба фрица, на мой взгляд, достаточно бодро забирались на скалы. У них было при себе альпинистское снаряжение. И, явно, неплохой опыт. Я же большей частью ждал их у машины, так сказать, в разбитом лагере.

Когда некая пещера вызывала особый интерес Магистра, он посылал Ганса за мной, и тот доставлял меня к ней. Иногда я мог проделать весь путь самостоятельно, но чаще, в трудных местах, Ганс тащил меня на спине, как рюкзак. Затем Магистр проводил надо мной какой-то свой оккультный ритуал, не всегда, надо заметить, одинаковый, и пристально наблюдал за моей реакцией, иногда чуть передвигая с места на место. Я чувствовал себя измерительным прибором, каким-то термометром! Но колдуна преследовали неудачи – умирать, как это было тогда в нашем сарайчике, меня больше не тянуло. Однажды, правда, я чуть не потерял сознание, но то оказалось от голода. Он быстро это определил. Был отдан приказ «покорми малыша» и тут же исполнен в походном варианте: сидя в машине, под пристальным взглядом Ганса я давился плиткой немецкого шоколада.

Так, в общем, однообразно, проходили наши дни. Они методично исследовали пещеры, я при необходимости выступал в роли медиума. Даже я понимал, что гора настолько большая, что если просто обследовать каждую пещеру, то это может занять годы. А если они на что-то рассчитывают, значит, наверное, у них есть еще кое-какие ориентиры. И действительно, некоторые скалы вовсе не интересовали Магистра, а к некоторым он терял интерес, едва взглянув.

Закончилось лето, прошла осень, наступил декабрь. Стало холодно, с неба срывался снег. А воз был и ныне там. Магистр стал сильно раздраженным, я часто слышал, как он кричит на своего слугу. Правда, безо всякого эффекта – Ганс не воспринимал ни ругань, ни похвалу – он всегда казался одним и тем же бесстрастным роботом. Несколько раз к нам приходил обер-лейтенант Винц и еще какие-то фашисты. Потом они спускались вниз и уходили из дома с бледными перепуганными рожами.

Дела у оккупантов шли все хуже. Уже в декабре войска Красной Армии активно готовились к массированному наступлению по всему Северному Кавказу. Участились налеты советских самолетов. Засылались наши диверсионные группы, взрывавшие склады, мосты и прочую фашистскую инфраструктуру. Выросла активность подпольщиков и партизан. Они распространяли листовки, устраивали диверсии и выявляли фашистских прихвостней. Подчас наши герои платили своими жизнями. Так, в декабре (на Змейку, кстати) была десантирована диверсионная группа «Месть», но нашелся предатель, и гестапо схватило парашютистов. Изверг Винц лично участвовал в допросах, но ничего не добился. В канун нового года их расстреляли у Машука. А чуть позже, уже в январе, всего за четыре дня до освобождения Пятигорска фашисты расстреляли и отважную разведчицу Нину Попцову. Перед смертью в гестапо девушку жутко пытали…

Но это я опять, конечно, излагаю то, что мне стало известно позже. А в то время – канун Нового сорок третьего года, я ничего этого, естественно, не знал, но явственно чувствовал – фашистам здесь настают кранты… А Магистр все искал. По морозу и выпавшему снегу. Лазать по скалам им с Гансом стало гораздо труднее, и темпы сильно замедлились. Но он не останавливался.

Освобождение Пятигорска происходило довольно-таки стремительно. В первый день сорок третьего года Северная группа войск Закавказского фронта перешла в наступление. Вечером десятого января соединения 37-й и 9-й армий вплотную приблизились к Кавминводам, а утром одиннадцатого вошли в Пятигорск.

Вот я, кажется, и дошел в своем повествовании до Портала… Итак, в начале января фашисты спешно отступали, пытаясь нанести городу максимальный урон – разрушали здания, памятники культуры, сжигали архивы. Более трехсот пятидесяти домов было разрушено в Пятигорске! Город пылал от пожаров, что-то взрывалось, носились авто и мотоциклеты, сновали немцы, загружали, выгружали, выносили, увозили. В общем, сбегали. Наконец, и Магистр осознал эту необходимость.

Хочу еще раз повторить Вам, Вера, я не знал и до сих пор не знаю, кем на самом деле был этот человек, в плену у которого я находился пять месяцев. А на самом деле, я и сейчас в некотором смысле его пленник. И я не ведаю, откуда он явился, под каким небом и в каком времени он родился на свет. Не представляю, как и зачем он прибился к Рейху и какую роль он там играл. Но очевидно одно – он являлся носителем неких тайных знаний, он многое умел. И я могу только фантазировать, что же искал он с таким остервенением в недрах нашей горы. Источник Абсолютной силы? Абсолютного знания? Ради чего он, кажется, был готов на все?

И вот, когда Магистр осознал, что приход Красной Армии случится в ближайшие дни и поискам его пришел конец, он тоже стал готовиться к бегству. Но по-своему. Он решил уйти через Портал. Тогда я еще не знал, что он замышляет, но видел, что это нечто необычное. Он окончательно превратил одну из наших комнат в подобие химической лаборатории. Я не подозревал, что в привезенном им багаже столько стекла: разнокалиберные колбы, трубки, пробирки, воронки, реторты… И много реактивов – жидкостей и порошков. Как ранее он одержимо ползал по пещерам, так и теперь он несколько суток одержимо просидел, закрывшись в комнате, и оттуда булькало, свистело и воняло. Нет, ну свой семичасовой ужин он, разумеется, не пропускал. Это – святое.

А потом он ненадолго вышел из дому и привел к нам Софию.

Я знал эту странную девочку с нашей улицы. Она жила в небольшом одноэтажном домике с бабкой, отцом и братом. Брат, вероятно, являлся ее близнецом – того же возраста и очень похож. Мы, уличная детвора, считали ту девчонку чокнутой. А как там оно на самом деле – бог знает. София и ее брат были старше меня года на четыре, и в силу возраста мы не общались. Брат ее вообще выпадал из поля моего внимания, он водился со своими ровесниками, у них имелась своя компания из взрослых ребят. София же ни с кем не дружила. Ее часто можно было видеть сидящей на скамейке перед домом, она что-то напевала себе под нос и слегка раскачивалась в такт пению. Я несколько раз, как воспитанный и вежливый мальчик, пытался с ней поздороваться, но терпел неудачу. Хотя она, реагируя на приветствие, и поворачивала голову, ее глаза не фокусировались на моем лице, она смотрела куда-то вдаль, сквозь меня и продолжала свое тихое неразборчивое пение… Отец их вроде бы работал бухгалтером или кем-то подобным. Еще уличное сарафанное радио доносило, что бабка и отец – из «бывших», и потому я считал все их семейство буржуями. А при фашистах, в октябре, отца и брата вдруг схватило гестапо. Опять же, по слухам, они участвовали в подполье и имели отношение к громкому уничтожению в Пятигорске высокопоставленных немецких офицеров. Тогда по наводке подпольщиков, подсвечивающих цель сигнальными ракетами, наш Пе-2 разбомбил гостиницу «Бристоль». Там в тот час собрался на совещание весь цвет немецкого командования Северного Кавказа, и многие фрицы погибли. Больше отца и брата Софии никто не видел, она осталась вдвоем с бабкой. И вот сейчас Магистр привел девушку к нам.

Были сумерки девятого января. Девятое января – особенный для меня день, день рождения. А тогда мне исполнилось двенадцать. Мама, как могла, попыталась устроить праздник. Доступ к кухне нам был разрешен, и она приготовила торт с коржами из кукурузной муки, пропитанными сметаной и вареньем. Очень вкусный, кстати, торт, я до сих пор иногда его готовлю. Даже свечки имелись – двенадцать штук. Я задул их и загадал желание – чтобы все это скоро закончилось. Немцы, мой странный плен… Чтобы нас освободила наша родная Красная Армия!

И тут в доме появились Магистр и София. Сперва Магистр повел девушку в лабораторию. Не сомневаюсь, что он, так же как у меня, брал у нее кровь – после я видел след от иглы на ее руке. Затем они спустились к нам, и Магистр приказал матери:

– Женщина, приготовь место. Это дитя будет здесь ночевать.

Мама принялась искать, где можно разместить гостью, а я пододвинул к Софии тарелку с куском торта:

– У меня сегодня день рождения. Съешь, пожалуйста.

Она, как и всегда, смотрела куда-то мимо. Но вдруг взяла ложку и начала отламывать от торта малюсенькие кусочки и отправлять в рот.

Она так и не произнесла ни слова. Только уже поздним вечером, когда София сидела на импровизированной постели, собранной мамой из каких-то коробок и матраса, я услышал ее тихое пение…

На следующий день Магистр и его слуга загрузили в свой «Стейр» пару сундуков и чемодан. Мне было видно, что это не их обычное снаряжение для лазанья по горам. Я чувствовал близость развязки.

Затем Магистр велел мне и Софии садиться в машину. Мама схватила меня и не отпускала. На это Магистр кивнул слуге, и тот оттащил мать в сторону. И мне показалось, что в этот раз даже нечеловечески сильному Гансу пришлось напрячься.

– Не мешай мне, женщина, – сказал Магистр, вперив в маму свой тяжелый взгляд. – Я, опять говорю тебе, я не причиню вред малышу. Он обязан прожить долгую жизнь. А сейчас он поедет со мной. Я обещаю, он вернется к тебе невредимым.

Магистр в этот раз даже снизошел до объяснений и обещаний. Понимаю, им, как хорошим хозяином, двигала забота о своем рабочем инструменте. Ведь состояние моей матери отражалось на мне, а я в тот ответственный день должен был быть спокоен и уверен в своей безопасности.

– Нет! Не пущу, – крикнула мать. Она ему не верила. Евреям, расстрелянным под Минводами, тоже обещали, что их везут на малонаселенные земли и дадут по шесть гектаров каждой семье…

Тогда Ганс затолкал сопротивляющуюся мать в дом и закрыл дверь. Для верности еще и припер садовой скамейкой.

– Не волнуйся, Малыш, – на сей раз Магистр обратился ко мне. – С тобой все будет в порядке.

И мы вчетвером поехали прочь из города. Я как-то не сомневался, что едем мы опять на Змейку, по проторенному маршруту, который мне уже жутко надоел. Но колдун выдал на сей раз нечто новое – мы поехали на Бештау. Собственно говоря, Вы, Вера, видели, место действия. Почему он выбрал именно его – не имею понятия. Какие-то его оккультные штуки, наверняка. Какие-нибудь астрологические и нумерологические расчеты. А может, еще что…

Пока автомобиль мог продвигаться, мы ехали. Потом вышли из машины и дальше двигались пешком. Ганс прокладывал нам путь. Наконец Магистр велел нам остановиться на небольшой поляне. Она была вся в снегу. Следуя приказу хозяина, Ганс принялся этот снег утаптывать, и в результате в центре образовался довольно большой круг – метра три в диаметре. А дальше начался магический ритуал…

Он дал мне и Софии выпить вина из красивого металлического кубка, который извлек из своего саквояжа. Он вообще много чего из него подоставал… Потом велел нам донага раздеться. Мне было неудобно обнажаться на людях, особенно при девушке, но под удавьим взглядом Магистра я это сделал. А София не шевельнулась. И в результате ее раздевал Ганс. Она стояла недвижимая, как каменная статуя, и чтобы снять одежду, слуге приходилось самому поднимать ей руки и ноги.

Холода я совсем не ощущал, может быть, что-то оказалось намешано в этом вине, а может, это была естественная реакция на нервное возбуждение. Правда, совсем обнаженными нам долго быть не пришлось – Магистр достал из саквояжа какие-то шелковые белые накидки и велел их надеть.

Сам же он снял пальто, пиджак и рубаху, и оказалось, что его торс весь исписан странными незнакомыми символами.

И вот здесь, Вера, можете не просить меня их вспомнить и написать. Я уже говорил, что все, что касается деталей внешнего вида Магистра, моя память не воспринимала. Я даже убежден, что он поставил для этого особую защиту.

Он поставил меня на колени в центр круга и принялся разрисовывать кистью. Увы, для меня это стало уже рутиной, при поисках на горе такое случалось несколько раз в неделю. Закончив со мной, аналогичные манипуляции он произвел с Софией.

Потом мы втроем, соприкасаясь головами, стояли на коленях внутри этого круга, и Магистр бормотал слова на странном совершенно незнакомом языке. Потом он достал флягу и облил наш круг по периметру черной маслянистой жидкостью. Потом он вывел меня из этого круга, велел встать на колени и влил в рот еще какую-то жидкость, на сей раз она не походила на вино.

И от этого снадобья я вдруг окаменел. Я стоял на коленях и был не в состоянии сделать ни одного серьезного движения, наверно, я мог только моргать и дышать. Я словно врос в снег в своей коленопреклоненной позе, я оказался не способен даже качнуться в сторону, чтобы упасть.

– Да наречен ты отныне хранителем Надмирного Хода и будут года твои до́лги, а служение бессрочно, – изрек Магистр, возвышаясь надо мной. – Наблюдай же, как откроется Ход, а после ступай и служи ему.

А затем прибавил уже менее пафосно:

– Ты – здоровый малыш и обязан прожить длинную жизнь. Ганс отвезет тебя домой, когда здесь все закончится. Я отдаю его в твое распоряжение.

После этого он опять вошел в вытоптанный в снегу круг, обведенный темным контуром. Там так же, коленопреклоненная, стояла девушка в белой хламиде. Длинные, пшеничного цвета волосы Софии были распущены, взгляд ее, как всегда, блуждал далеко. До меня донеслось ее обычное тихое пение…

У Магистра в руках оказался зажженный факел, и он поднес его к нарисованной окружности. Окружность вспыхнула.

Я смотрел на этот пылающий контур и на две человеческие фигуры внутри него. И в тот момент ко мне вдруг пришло ясное осознание, что ведь у меня и у Софии разные роли в этом спектакле! Я тут же понял, какие. Что до меня, то я должен был долго жить и тем самым охранять этот слепленный Магистром пространственно-временной объект, который он назвал Надмирным Ходом и с которым связал мое тело и душу в своем оккультном ритуале. А ей было предназначено зарядить этот объект энергией, включить его, заставить работать. А как известно, ничто не несет в себе такой мощный заряд темной магической силы, как человеческое жертвоприношение.

Крик ужаса застрял у меня в горле. Но я ничего не мог поделать, я мог лишь смотреть. Передо мной пылал огонь. И внутри этого огня что-то рождалось и прорастало вверх. Мерцающая полупрозрачная стена поднималась из пламени по периметру круга. Портал готовился к своему рождению…

Мне было хорошо видно и Магистра, и Жертву. София стояла на коленях, и до меня доносилось ее неразборчивое пение. Магистр находился перед ней с кинжалом в руке. Он обнажил ее шею откинув назад волосы и оголил плечи, стянув вниз шелковую ткань. Он тоже что-то бормотал. Близилась кульминация, я чувствовал это. Я попытался закрыть глаза, но ничего не получилось. Внутри у меня, казалось, все сжалось, готовясь к неизбежному. И неизбежное произошло. Но произошло не по плану.

Колдун заканчивал свое заклинание. Еще мгновение – и его кинжал пришел бы в действие. Но тут вечно сомнамбулическая София вдруг резко выбросила вперед обе руки, ухватилась за руку Магистра, сжимающую орудие убийства, и затем, используя это как точку опоры, стремительно вскочила с колен. Магистр, по-видимому, оказался настолько поражен, что на мгновение оцепенел. А девушка уже стояла перед ним и по-прежнему крепко сжимала его запястье. И я клянусь, она сама, собственным усилием, направила его руку и вонзила кинжал себе в солнечное сплетение. Она сама лишила себя жизни!

Нечеловеческий вой исторгся из горла Магистра. Я не слышал более никогда такого ужасающего и одновременно жалобного звука, который производили бы человеческие голосовые связки. Но было поздно. Портал раскрылся, но вышел из-под его контроля. Круг полностью окутало мерцающей пеленой, и лишь краткое мгновение сквозь нее еще можно было видеть дергающуюся фигуру.

А потом все затихло, и пелена стала быстро рассеиваться. И пламя тоже исчезло. Я увидел, что нет и Магистра. А вот София, кажется, осталась. Что-то лежало на снегу в центре круга. Я почувствовал, что снова могу шевелиться. Повалился в снег, потом попытался подняться. Тело пока слушалось меня не очень хорошо.

Я доковылял до круга и, не задумываясь, в него вступил. Сейчас это был просто участок утоптанного снега на небольшой полянке. Исчез темный круг, исчез Магистр… В центре лежало тело Софии. Впрочем, уже не вполне тело. Буквально на моих глазах оно исчезало, сжималось, растворялось в ткани пространства. Портал преобразовывал материю в энергию и эту энергию пожирал.