Тридцать один день

ХАЙНЕ ГЕЛЬБЕРГ

ТРИДЦАТЬ ОДИН ДЕНЬ

День 1

Знания, которые пригодились после школы

– Давление – это сила на единицу площади. Чем больше площадь, тем меньше давление. Давление – это сила на единицу площади…

Мысль билась о черепную коробку, и слова отдавались гулом, будто на каждый ударный слог кто-то бил в огромный гонг. Стоило одному слову закончиться, как его догоняло второе, и они повторялись по кругу священной мантрой, заглушая остальные звуки. Казалось, весь мир погрузился во всеобъемлющую тишину, и лишь треск льдины подо мной разрывал её, отдаваясь болезненной пульсацией в барабанных перепонках.

– Давление – это сила…

Я повторял снова и снова, стараясь не обращать внимание на этот назойливый, ужасающий звук под моим внезапно потяжелевшим телом. Хорошо, что даже спустя десять лет после окончания школы я помнил физику на отлично. Плохо, что вечно прогуливал физру: ползти по ледяной, рассыпающейся от каждого движения поверхности в реальности оказалось намного сложнее, чем обычно показывают в кино. Мои руки соскальзывали, негнущиеся пальцы саднили. Куртка то и дело цеплялась о снег, сбившийся в острые, ледяные наросты, и задиралась, обнажая багровую от холода и ссадин кожу. Дыхание сбивалось, каждый вдох давался с огромным трудом и заканчивался болью в лёгких, желание откашляться было едва ли преодолимым. Я полз медленно, оставляя за собой прозрачную дорожку, из-под которой за мной голодным хищником наблюдала речная тьма. Она смотрела не мигая и щёлкала своими ледяными клыками, ожидая, что я вот-вот ошибусь, оступлюсь, надавлю чуть сильнее на локоть или колено, и тогда хрупкая плёнка подо мной разломится, и я свалюсь прямо в её бездонную пасть.

Но чем громче был хруст подо мной, тем отчётливее звучали слова в голове, и в какой-то момент я понял, что уцепился рукой за корягу на берегу. Из последних сил я подтянулся и выбросил своё тело на твёрдую, вероятно песчаную поверхность. Голоса в голове постепенно начали стихать, уступая место приятной пустоте и жгучему, тяжёлому дыханию.

Я лежал на снегу, сквозь который ещё проглядывали последние осенние травинки и рассматривал чёрные полосы, оставленные мной на белоснежной речной глади. И чем дольше я вглядывался в эту безразличную белизну, тем сильнее во мне зарождалось желание поскорее вернуться в город и зайти в первый попавшийся цветочный магазин. Купить там самый большой и красивый букет, завалиться в школу и побежать по лестнице прямо на третий этаж, в кабинет с портретом Ньютона и целой кучей формул на стенах. А оказавшись там, вручить его улыбчивой старушке, которая на протяжении долгих школьных лет обещала своим ученикам, что знание физики обязательно пригодится в жизни…

День 2

Гулять по вересковым полям

– Мама, а что такое верескóвое поле?

– Вéресковое, – поправила мать на автомате и призадумалась. – Ну оно такое, вроде как фиолетовое… А где ты это вообще услышал?

– Да вот, – ребëнок показал на самую первую строчку на тонкой, пожелтевшей от времени странице. – Нашёл книжку у дедушки на чердаке, решил взять с собой почитать. Он был не против…

– Хммм, – протянула мать, рассматривая ветхую обложку с блëклой картинкой. Буквы с когда-то золотым тиснением выстраивались в название: "Сказки северного лета".

Это название не вызывало у женщины никакого интереса, чего нельзя было сказать о её сыне.

– Мам, а вереск – это что, краска какая-то? Если из-за него поле стало фиолетовым…

– Ну, это вроде как цветок, – неуверенно ответила она. – Типа того, что растëт на центральной площади, только поменьше. И другого цвета.

Сын округлил глаза от удивления и уставился на мать:

– Но почему из-за какого-то цветка поле стало фиолетовым? Он так сильно красится?

– Нет, просто когда цветов на поле очень много, кажется, что оно меняет цвет…

– Как это – много цветов? – не унимался ребёнок.

Мать снова задумалась. Ну а как она могла объяснить то, о чем сама не имела ни малейшего представления? В конце концов, она была ещё маленькой девочкой, когда в первый и последний раз в своей жизни видела поле с живыми цветами, да и те воспоминания казались чем-то смутным. Может, её отец ещё и застал что-то подобное, но едва ли он мог в своём состоянии связать хотя бы пару слов. И пока женщина ковырялась в мыслях, ребёнок продолжал засыпать её вопросами:

– Тут написано, что какой-то воин шёл по вересковому полю… А как он шёл? Прямо по цветам? А это не опасно? А ещё тут написано, что рядом с ним шёл его верный пëс… Пëс – это какой-то помощник?

Мама закрыла книгу и аккуратно убрала её из детских рук.

– Дорогой, – ласково произнесла она, – Ну это же всё-таки сказка… И поля, и куча цветов, и какой-то пëс… Это очень старая книжка, её писали люди из дикого мира, когда у них ещё не было ни телепортов, ни даже самых простецких бионических кукол. Им приходилось самим мыть посуду, убирать жилище и даже добывать себе еду. Их жизнь была очень тяжёлой, поэтому они и придумывали всякие сказочные истории…

– Ааа, – протянул ребёнок, – так вот почему здесь так много всего непонятного…

– Точно, – улыбнулась мать, – давай лучше почитаем про Рекса-Автобота? Или про робота Санни? Ведь реальные приключения гораздо приятнее придуманных…

День 3

Грибы тебя тоже ищут

"Устали ходить по лесу в поисках грибов?

Каждый раз ищете, но не находите?

Зачем кормить комаров, рискуя заблудиться,

когда грибы сами вас ищут?

Компании "Мицелл" срочно требуются технологи на полный рабочий день!

Приходите к нам, и узнаете всё о грибах!

Гребите их вëдрами за достойную плату!

Все подробности по телефону"

Павел Иванович с удивлением уставился на листовку, с которой на него смотрели мухоморы с пририсованными ручками, ножками и глазками. Выглядело всё это настолько нелепо, что Павлу Ивановичу самому стало неловко от подобного зрелища.

– Ну, что думаешь? – с любопытством спросил его шурин.

– Креативно, ничего не скажешь, – выдавил из себя Павел Иванович, пытаясь придать голосу максимальное спокойствие.

– Я тоже так думаю, – гордо ответил шурин и постучал костяшкой указательного пальца по нарисованному грибу. – Прикинь, сколько я тебе денег сэкономил на рекламе! Ты хотел пятьдесят тысяч отнести в агентство, а я с пацанами из общаги договорился всего за косарь!

– Ну да, – Павел Иванович аж потерял дар речи после такого заявления. Заручался же никогда не вести дела с родственниками, а теперь…

А теперь он думал, нужно ли вообще напоминать, чем на самом деле занимается НИИ "Мицелл" – ведущий институт в области биотехнологий, использующих грибковые культуры. Стоит ли тратить время и объяснять этому человеку, что существует разница между сыроежками и дрожжами? А может, лучше прямо сейчас выхватить эту листовку у шурина из рук и разорвать на мелкие клочья, пока этот позор не попался на глаза кому-нибудь ещё?..

И пока Павел Иванович – профессор с мировым именем и по совместительству генеральный директор этого самого НИИ – размышлял о том, что ему стоит сделать в первую очередь, его шурин, явно довольный своей находчивостью, заявил:

– Прикинь, я даже успел быстренько заскочить в копировальный центр и распечатать двести таких листовок – вышло чуть больше тыщи. Ну и этим пацанам накинул ещё два косаря сверху, чтобы расклеили по городу. – Шурин посмотрел на дешёвые наручные часы и весело прибавил: – Как раз, думаю, они уже должны закончить. Ребята вообще шустро работают, молодцы. Ещё и не жадные. Получается, мне всё это дело обошлось в четыре с небольшим тысячи. Четыре, Паш, а не пятьдесят! А в твоих рекламных агентствах одни жулики сидят. И за что только бабки получают?…

День 4

Азбука Морзе

– И давно она так?

Парень в синей форме кивнул в сторону худой бледной девицы, выстукивавшей какой-то ритм кончиками пальцев по крашеной гипсокартонной стене.

– Давненько, – ответил врач, опираясь на подоконник в коридоре и делая пометки в карте. – Когда я пришёл сюда, она уже была здесь. Так что лет десять точно, а, может, и больше.

– И что, она совсем не говорит?

Врач покачал головой.

– Только морзянкой, больше никак. Очень редко может написать что-то на бумаге, но за все эти годы я ни разу не слышал её голоса. Даже во время процедур молчит как рыба, и не важно, насколько они болезненные.

– Так она что же, от рождения немая?

– Не, всё с ней было раньше в порядке, а потом… Ты же не местный, так что вряд ли знаешь эту историю. Когда ей было около десяти, её вместе с братом-близнецом похитил один урод ради выкупа и запер в ангаре. Рассадил их по разным комнатам, накинул каждому по цепи на шею и связал руки скотчем. Ну, подробности мы уже потом от полиции узнали… В общем, этот чокнутый напротив них камеры поставил, видимо, чтобы не сбежали… Детишки при нём, разумеется, разговаривать друг с другом не могли, но постоянно перестукивались через стену – они и дома частенько так развлекались, по словам родителей…

– И что, много тот мужик денег запросил? – перебил парень в форме. – Стоило оно того, чтобы детям жизнь искалечить?

– А никто не знает, да и про выкуп – это лишь предположение. Даже суток не прошло после того, как он запер ребят на складе, как у его тачки отказали тормоза и еë вынесло на встречку прямо в гружёную фуру. Там даже собирать было нечего. А детей искали почти неделю, да и нашли только по счастливой случайности. Девочке, если так можно сказать, повезло – тот урод оставил рядом с ней миску с водой. У её брата такой роскоши, к сожалению, не оказалось. К тому времени, как полиция вскрыла амбар, он был мёртв уже несколько дней. Девочка пыталась всё время звать на помощь, даже после того как сорвала голос. А когда брат перестал ей отвечать, замолчала. И с тех пор не издаёт ни звука, хотя, я уверен, её голосовые связки восстановились давным-давно.

– Мда, – только и смог выдавить из себя парень, явно не зная, что на это ответить. – В принципе, это многое объясняет…

Он снова кинул взгляд в сторону палаты, и доктор уловил в нём явную настороженность.

– Ты не думай, она очень спокойная, иногда даже общительная, пускай по-своему. А то, что постоянно стучит по стенам – так это всего лишь мысли вслух.

– Откуда вы знаете? Может, это никакие не мысли вслух, а самый обычный нервный тик…

Доктор улыбнулся:

– Брось, за столько времени здесь только ленивый не выучил морзянку. И ты тоже выучишь, даже сам не заметишь, настолько это будет легко. Да и есть во всём этом что-то интересное. Родом из детства, что ли…

День 5

Дождь после радуги

– Ань, это всё равно случилось бы рано или поздно. Не стоит так убиваться… Хочешь, я тебе чаю налью?

– Да не, я сама, – Аня шмыгнула носом и поднялась с табуретки, оперевшись на трость с потертой ручкой. – Просто именно сегодня слишком много всего навалилось…

Её подруга тяжело вздохнула, стараясь найти слова утешения.

– Знаешь, – она смотрела в пол, чтобы Аня не увидела, что и у неё самой глаза были на мокром месте, – Масе же было почти семнадцать, это очень хороший возраст для кошки… И ушла она, особо не мучаясь. По крайней мере всю свою жизнь она купалась в любви и заботе. Ты и похоронила её с почестями, как положено. А не как некоторые – завернули в тряпку – и в мусорный бак…

– Конечно нет, – отмахнулась Анна Ивановна, разливая чай по кружкам. – Но знаешь, что я не могу выбросить из головы? Я ведь похоронила её в коробке. Из-под обуви, прям как в самом дешёвом клише. Не то, чтобы специально, просто других свободных коробок в доме не оказалось…

– Многие так и делают, – пожала плечами подруга, – в этом нет ничего странного.

– Нет, конечно нет. Просто сегодня пришла в голову мысль о том, что ты никогда не знаешь, когда купишь те самые сапоги, в коробке из-под которых похоронишь кошку. Может, это будут твои свадебные туфли, купленные десять лет назад и пылящиеся на антресолях. А, может, ботинки, которые ты заказала на днях и просто не успела вернуть из-за того, что они оказались малы.

– И в какую коробку ты положила Масю? Ты же не ходишь в обувные, – подруга отхлебнула из кружки и покосилась на трость, с которой Аня почти не расставалась.

– Из-под коньков, – горько вздохнула она. – Тех самых, которые мама подарила мне на шестнадцатилетие. Я же и года в них не откатала, хотя они нормально так износились. Сколько соревнований было, медалей, кубков…

– Да, твой тройной аксель был настоящим шедевром… – подруга закатила глаза, предаваясь счастливым воспоминаниям.

– Был, да. А потом сама помнишь мою неудачную попытку сделать четверной… Я до сих пор помню этот хруст в позвоночнике и как лопнули связки в колене. Врачи тогда сказали, что не то, что кататься, ходить не смогу. Но ведь выкарабкалась же как-то… И это тоже переживу. Просто сегодня с самого утра думаю, а для чего всё это было? Я тренировалась по двадцать часов в неделю почти десять лет подряд и никогда не жаловалась. Даже плакала только когда никто не видел, лишь бы тренер всегда хвалил. До сих пор злит, что я любила этого придурка, а он даже ни разу не навестил меня в больнице. Хорошо, хоть, что вы с мамой были рядом – без вас я бы точно не встала на ноги. И хорошо, что ты подобрала Масяньку – мне хоть было не так грустно, пока мама была на работе. А сейчас, – Аня задумчиво постукивала ложкой о края кружки, хотя сахар в чае уже давно растворился, – сейчас мамы нет, Маськи нет. Коньки тоже давным-давно лежат на свалке…

С минуту обе женщины молчали, пока Аня, наконец, не взяла себя в руки.

– Ладно, что-то я совсем сырость развела, – сказала она, вытерев слëзы и хлопнув себя ладонями по щекам, – ты же никуда не делась! И вообще, будет и на моей улице праздник.

– Конечно будет, Ань! Ты ж молодая, красивая женщина! К тому же ребятам из местного клуба фигурного катания плевать на твою хромоту, им нужен хороший тренер. Тебя хоть завтра возьмут, только ты всё никак не соглашаешься – мне муж уже все уши об этом прожужжал. Говорит, директор с него не слезает, чуть ли не каждый день спрашивает, когда ты выйдешь на работу. А директор, кстати, холостой и очень даже симпатичный. Так что подумай об этом как-нибудь на досуге…

Аня неловко улыбнулась и снова шмыгнула носом.

– А, и кстати, – подруга поковырялась в телефоне и показала фотографию, – у них в подсобке на днях кошка окотилась, четверых котят принесла. Смотри, какие милахи! Пока их директор себе домой забрал, но через пару месяцев начнёт раздавать. Так что на твоём месте я бы точно появилась в клубе…

День 6

Спичечный коробок

Деда я помню плохо. Мне было восемь, когда он нас покинул, и к тому времени дедушка уже несколько лет был прикован к кровати. Он очень плохо слышал и почти не говорил, так что общались мы довольно редко. Чему я был только рад, потому что, если честно, я его всегда побаивался. В моей памяти очень чётко сохранилась его абсолютно лысая макушка, покрытая пятнами и сморщенное словно печеное яблоко лицо. Один глаз у него был абсолютно белым, и от этого тоже было не по себе.

Ещё я помню, что у деда была очень интересная комната. Её стены были увешаны чёрно-белыми фотографиями, а на полках расставлены всякие непонятные железяки с разноцветными рисунками. И отдельно от этих побрякушек, на самой центральной полке лакированного шифоньера за стеклянной дверцей ютился спичечный коробок. Дед не говорил, что в нём находится, и ругался на каждого, кто, как ему казалось, задерживал на этом коробке свой взгляд. При этом он не обращал внимания, когда мы с друзьями брали другие железяки, чтобы их порассматривать.

Когда деда не стало, родители стали разбирать его комнату. Они аккуратно собрали все фотографии со стен и железяки с полок. Конечно, тот самый коробок тоже решили убрать. Отчего-то я очень отчётливо помню, как мы всей своей небольшой семьёй собрались за столом и поставили коробок в его центр. Дедушка был папиным отцом, поэтому и вскрыть коробок он захотел лично. И папа так долго держал его в руках, рассматривая каждую его сторону, что мне казалось, будто время остановилось. А когда, наконец, его пальцы вытолкнули внутреннюю часть, на стол высыпалось несколько камешков. Они были кривыми и неказистыми, и больше напоминали какой-то мусор. Я не понимал, почему мой дед оберегал такой хлам, и уже собирался спросить об этом папу, но остановился, не в силах выдавить из себя ни слова, стоило мне заметить слëзы в его глазах. Кажется, мама тоже не совсем понимала, что происходит. Она смотрела на папу, явно ожидая разъяснений, и тогда он, вытерев лицо рукавом, сказал:

– Отец никогда этим не хвастался, но он был танкистом во времена Великой Отечественной. Все четыре года провёл на фронте, и дошёл до самого Берлина. Он помогал брать здание Рейхстага. На дне коробка написана дата – первое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Видимо, эти камешки – его обломки. По крайней мере, очень на них похожи…

Папа тогда произнёс много слов, которых я не знал, и, видя это, потрепал меня по плечу и сказал с хрипотцой в голосе:

– Когда-нибудь, в школе, вам обязательно расскажут, что такое война. Мой отец всегда говорил, что лучше всего изучать её лишь по учебникам и картинкам…

***

Тогда я не понимал, ни почему были слëзы в папиных глазах, ни почему дедушка столько лет хранил какие-то обломки. Но теперь, каждый раз затягивая ремень на шлеме и держа руку на курке автомата, я прокручиваю в своей голове эти слова снова и снова. Я слышу папин голос.

И понимаю, что он имел в виду.

День 7

Танец листьев

Наконец, прозвенел звонок и вместе с ним закончился последний урок десятого класса. Я закинула рюкзак на плечо и с нетерпением выбежала на улицу, блестевшую майским солнцем. Сердце билось чуть быстрее и с каждым его ударом во мне нарастал трепет от мысли, что моё лето – последнее беззаботное лето – будет идеальным. В дачном посёлке собирались мои друзья, и я знала, что это была отличная возможность провести вместе все три месяца и запастись воспоминаниями, которые, возможно, будут согревать меня на протяжении всей моей жизни.

Мы собирались гулять ночами напролёт, жарить хлеб на костре, прыгать в озеро с тарзанки. Пашка обещал стащить у брата ключи от старого Урала и катать нас по полю. Настя говорила, что привезёт свою гигантскую колонку, чтобы нас слышали все соседи, уговорит Димку взять лодку и мы будем рассекать водную гладь, пока парни будут ловить нам раков. А ночами будем петь песни у костра и целоваться… Настя составила целый план, как устроить нам с Пашкой идеальное свидание – ведь знала, что я была влюблена в него с восьмого класса, и сама собиралась признаться Димке. В общем, мы хотели веселиться целыми днями, позабыв и о школе, и о предстоящих экзаменах, и о необходимости сделать выбор, в котором каждый из нас боялся ошибиться.

Поэтому, когда я выбегала из школьных ворот, в голове всё громче и громче кричала мысль:

– Я хочу, чтобы это лето никогда не закончилось! Пусть это лето длится вечно!

Но вопреки всем ожиданиям, лето оказалось паршивым. В первую неделю июня Димка разбил мотор, когда сгружал лодку с прицепа, и, конечно, мы уже никуда не поплыли. На третьей неделе Пашка неожиданно для всех предложил Насте встречаться, и мои мечты покататься с ним на байке разлетелись вдребезги. А потом, в середине июля, бабушка сломала ключицу, и вместо гулянок я до конца августа помогала ей с огородом, приборкой и готовкой. Хотя, если честно, и гулять уже было не с кем… Поэтому в последний день лета, когда меня, наконец, забрали родители, я только и мечтала поскорее вернуться домой. И хотя я всю жизнь ненавидела осень, сейчас я с умилением представляла, как красиво будут кружиться у земли жёлто-красные листья, за окном будет моросить дождь, а я, закутанная в тёплый плед, буду грустить о разбитом сердце с чашкой горячего какао в руках…

Но моим мечтам было не суждено сбыться. Стоило мне приехать домой и положить голову на подушку, как я каким-то невероятным образом снова очнулась у себя на даче. С отрывного календаря на меня ехидно глядело первое июня, и я, как того и хотела, выбегая со школьного двора, начала проживать заново каждый летний день. Я видела это лето десятки а, может, уже и сотни раз. И в каждый из этих разов я пыталась исправить что-нибудь, чтобы хотя бы однажды прожить своё идеальное лето, но как бы я ни старалась, в итоге ничего не менялось, кроме мелких деталей. Я даже не помню, когда перестала вмешиваться. В какой-то момент я просто поймала себя на мысли, что меня больше не расстраивало ни Пашкино признание, ни бабушкин гипс. А лето всё равно продолжалось.

И сколько бы я ни плакала и ни кричала, проклиная своё желание, сколько бы ни повторяла, что хочу, чтобы наступила осень, но так ни разу даже мельком не увидела ни одного пожелтевшего листочка. И я даже уже не надеюсь, что когда-нибудь смогу увидеть его снова…

День 8

Море волнуется за нас

– Вон, видишь? Видишь?

Офицер тыкал пальцем в экран. Камеры видеонаблюдения запечатлели на первый взгляд мирную картину: вот целый пляж отдыхающих на берегу океана, каждый занят своим делом. Кто-то плещется в тёплых волнах, кто-то лежит на шезлонге с книгой в руках, кто-то мажет руки солнцезащитным кремом. Дети строят замки из песка и таскают со дна мелкие камушки. И вдруг океан начинает стремительно отступать, и буквально за минуту тем, кто стоял в воде по пояс, она перестаëт доставать даже до щиколоток. На несколько секунд весь пляж замирает, а потом к каждому приходит осознание: океан обмелел на несколько минут лишь для того, чтобы смертоносная волна набрала высоту и обрушилась на пляж, снося всё на своём пути.

К счастью, камеры не пишут звук, но второму офицеру было достаточно и своего воображения, чтобы ярко представить, как в панике кричали люди, пытаясь спасти свои жизни.

– Я уже видел такое однажды, – сказал он напарнику, отворачиваясь от мерцающего экрана, – максимально тяжёлое зрелище…

– Ты не туда смотришь, – первый офицер отмотал видео назад, – вот, погляди на этого. Видишь, как все начинают суетиться, сгребать вещи, поднимать детей на руки? А ему хоть бы что.

Он показал на лысого человека в тëмном балахоне, который крутил между пальцами какой-то предмет.

– Ты понимаешь, он просто сидит, смотрит на пятнадцатиметровую волну, которая прëт прямо на него, и тупо перебирает чётки! Он даже с места не сдвинулся! И знаешь, что самое интересное? Десятки погибших, почти сотня раненых, а он цел и практически невредим. Выплыл сам каким-то чудом на берег, а когда его опрашивали как потерпевшего, лишь сказал, что потерял свои чëтки. Спасатели говорили ему о невероятной удаче, и знаешь, что он им ответил? Что жизнь не любит суеты…

– Ну, судя по тому, что на нём ни царапины, он прав. Хотя бы в какой-то мере. Наверное, это хорошо быть по жизни таким же рассудительным. Хотел бы я такому научиться – сильно бы облегчило рабочие будни…

– Ага, а ещё его спокойствие не помешало бы той половине пляжа, которая ринулась к турникетам на выходе, да там и застряла. Но в такие моменты люди чаще всего паникуют и не могут рассуждать здраво, поэтому ничего удивительного в том, что каждый раз так много пострадавших. Хотя, с другой стороны, ничего и не предвещало…

Второй офицер покачал головой:

– Не так уж это и неожиданно. Я частенько слышал от рыбаков, что океан в последнее время непредсказуемый, беспокойный.

– Ага, и беспокоился он, судя по всему, именно за этого парня, – первый офицер постучал по монитору. – Ну или вместо него. Ладно, нам ещё много раз придётся это пересматривать, чтобы оценить ущерб. А пока пойдём заполнять бумаги, их там уже горы скопились…

День 9

Лоскутное одеяло

– Бабуль, а что ты делаешь?

В старую уютную комнату, пропитанную лучами солнца, вбежала девочка с очаровательными рыжими кудряшками, веснушками на лице и полными любопытства глазами.

– Да вот, моя милая, ещё один кусочек довязываю. Осталось совсем немного, и можно будет собирать. Поможешь мне с этим?

Бабуля протянула девочке спутанный клубок с тонкими нитями, переливающимися всеми цветами радуги, и та принялась радостно наматывать их на пальцы.

– А что это за ниточка? Такая интересная…

– Это – нить путешествий. Свяжешь из неё несколько лоскутков, нашьëшь их на полотно, и у человека будет интересная жизнь. Главное не переборщить, иначе он никогда не найдёт свой дом – так и будет скитаться по миру до самой смерти. У нас, вязальщиц, самая главная задача – сделать жизнь такой, чтобы в ней всего было достаточно. И любви, и приключений, и забот. Вот видишь банку с маленькими тёмными пуговками? Это – неприятности: неудачи, ссоры, болезни, потери. Они могут быть разными, большими и маленькими, но без них жизнь будет пресной, и прочие радости не будут казаться людям по-настоящему яркими. Так уж они устроены…

– Ого, – девочка взяла банку в руки и уставилась на неё, как завороженная. Поднесла к уху и потрясла. В банке приятно зашуршало.

– Осторожно! – бабушка отобрала у внучки пуговки и убрала их в шкаф. – Если рассыпешь, собрать обратно не сможешь, уж очень они липучие. А человеку по нелепой случайности жизнь испортишь… Так, ну всё, последний лоскуток готов. Осталось только пришить их к полотну и, считай, готово.

– А мы точно успеем? Лоскутов здесь очень много…

– Успеем, – бабушка, прищурясь, посмотрела на странный прибор, напоминающий часы, но с кучей стрелок и двигающимся циферблатом. – Мальчик родится через два дня, так что нужно поторопиться. Бери корзинки и пойдём в вышивальную комнату.

И пока бабушка доставала из шкафа баночки и нитки, девочка подняла с пола невесомые плетеные корзины, полные самых разных лоскутков. Они искрились, переливаясь невероятными и красочными узорами, и от каждой из корзинок исходил едва ощутимый аромат.

– Не могу понять, – принюхалась девочка, пахнет то ли фруктами, то ли цветами, то ли морозным утром…

– Всем сразу, – у бабушки на щеках появились ямки от широкой улыбки. – На самом деле, каждый лоскутик пахнет по-особенному. Именно с этими запахами к человеку всегда приходят разные воспоминания. Например, аромат кипячëных простыней возвращает кого-то в детский сад, мандаринов – в новый год, а крема для рук – в мамины объятия…

Бабушка остановилась у деревянной двери с круглой стальной ручкой и несколько раз провернула ключ в замке.

– Вау, – только и смогла сказать девочка. – Сколько раз я сюда ни заходила, а всегда как впервые вижу. Вряд ли когда-нибудь смогу перестать восхищаться, глядя на всю эту красоту…

– Скорее всего, и не сможешь, – посмеялась бабушка. – Я вот почти всю жизнь здесь провела, и даже мне время от времени дух захватывает.

Комната была огромной, практически бесконечной, и в ней, растянутые на резных деревянных рамах, ровными рядами стояли полотна – очень высокие и пониже, некоторые – совсем маленькие, с человеческий рост. Но все полотна стояли парами – светлое, лёгкое и воздушное полотно напоминало небо в солнечный день и на ощупь было похоже на шёлк. Его пара – полотно цвета вечерней грозы ощущалось плотным бархатом под пальцами, и от каждого из них исходило очень приятное, живое тепло.

– Сложно даже представить, сколько здесь человеческих жизней, – девочка осмотрела зал, которому не было ни конца ни края. – Как же мы найдём ту, которая нам нужна?

– Она сама тебя найдёт, – улыбнулась бабушка. – Полотна, для которых ты вязала лоскутки, будут словно светиться изнутри. Ты поймёшь, когда сама их свяжешь. А наша жизнь – вот она.

Бабушка показала на пару высоких полотен практически у самого входа в зал.

– Смотри-ка, нашему парню повезло! Жить будет дооолго.

– А тот, кому достанутся эти?

Девочка ткнула пальцем на полотна напротив. Они были раза в три короче.

– А этому повезёт не так сильно… Но мы ничего не можем с этим поделать. Сама же знаешь, что на каждом полотне уже написано имя человека, и от него никак не избавишься. Но даже если у человека будет короткая жизнь, в наших силах сделать её счастливой и интересной. Хотя, конечно, есть и такие вязальщицы, которые считают лишним тратить своё время на такие полотна…

Бабушка слегка нахмурилась.

– Я принесу для нас лестницы, – сказала она, тряхнув головой.

И пока девочка пыталась сосчитать рамы хотя бы в одном ряду, бабушка подкатила к каждому из нужных им полотен по стремянке.

– Я возьму светлое полотно, – бабушка подняла с пола одну корзинку и подошла к центру. – Оно тоньше, поэтому к нему чуть сложнее пришивать лоскуты. Помнишь, как мы учили? Я нашиваю, а ты повторяешь за мной. Очень важно, чтобы на обоих полотнах лоскутики оказались на одних и тех же местах, чтобы когда мы сшили их вместе, не возникло путаницы. Начинаем с…

– С родительской любви, – отчеканила девочка и кивнула. – Пришиваем по центру. Это я помню.

– Верно, – улыбнулась бабушка. – Эти лоскуты самые важные, поэтому и самые большие. Старайся распределить равномерно по всей высоте. Если так сделаем, то любовь, которую мальчик получит от своих родителей, он сможет передать своим детям, когда сам станет отцом, а потом и внукам, и – в его случае – даже правнукам.

– Потом любовь к друзьям, – отчеканила девочка, – пришиваю в шахматном порядке от родительской. Следом – любовь к работе, за ней – любовь к приключениям, далее – любовь к животным и путешествиям. И если останется место, добавляем любовь к спорту и творчеству – музыке, кино, рисованию…

– Правильно, вся жизнь соткана из любви, хоть и невозможно уместить любовь ко всему миру на одном-единственном полотне, – бабушка кивнула и добродушно прибавила: – Видишь, ты уже и без меня всё знаешь. И когда только успела так повзрослеть…

– И в самом конце приклеиваем между лоскутами пуговки, – подытожила девочка. – Яркие и глянцевые для удачи, а тёмные матовые – для неприятностей. Стараюсь клеить равномерно и примерно в одинаковом количестве, пока из полотна и лоскутов не получится красивого одеяла.

– Ага, потому что если, например, высыпешь на одно полотно больше ярких пуговиц, на чьё-то другое их уже не хватит. И будет человеку казаться, будто его преследуют неудачи. А баночки-то не бесконечные…

Бабушка заправила в иголку плотную серебряную нить, девочка повторила за ней.

– Бабуль, а вот ты мне скажи, если светлое полотно – это полотно счастья, радости и веселья, то для чего вообще нужно тёмное полотно? К тому же, оно ещё и прочнее…

– Потому что человек может по-разному смотреть на одни и те же вещи в зависимости от настроения. Он может быть рад, что получил пятёрку по математике, а может и расстроиться из-за того, что учитель не поставил ему плюс. Может плакать от первого проигранного матча, а может смеяться от того, что вообще решился выйти на поле. Всё зависит от того, на какую сторону будет повёрнуто его одеяло. Когда человек рождается, мы обязательно укутываем его светлым полотном наверх, но человек всегда может раскутаться и поменять сторону…

– Да, но зачем?.. Почему нельзя вышить только светлое полотно и сделать человека счастливым?

– Моя дорогая, полотна всегда появляются парами, и парами исчезают. Мы как вязальщицы делаем всё, чтобы каждый прожил интересную, радостную жизнь, и не важно, насколько долгой или короткой она окажется. Но человек рождён свободным, поэтому у него всегда должно быть право выбора. И он этот выбор делает каждый раз, когда укрывается своим одеялом. Пускай человек не может его увидеть и даже не подозревает о его существовании, но именно он выбирает, под каким углом будет смотреть на то, что происходит в его жизни. Впрочем, одеяло в любой момент можно повернуть на другую сторону. Ведь стоит человеку только захотеть, и он станет счастливым. Или, наоборот, несчастным. И никто другой повлиять на это будет не в силах…

День 10

А вы умеете говорить НЕТ?

– Мам, нет. Нет. Я же говорю тебе, я не буду! Мам, ты вообще меня слышишь?!

В суете, граничащей с паникой, Вера бегала по комнате, прижав телефон плечом к уху. Она срывала с вешалок в шкафу одно за другим платья и небрежно бросала их неровной кучей в большую спортивную сумку.

– Мам, какая квартира? Какая машина, ты о чём вообще? Да мне плевать, сколько у него денег! Пусть он ими всеми подавится, а я больше ни на одну ночь в этом доме не останусь!

Вслед за платьями в сумку отправились футболки с джинсами и свитерами. Вера изо всех сил старалась, чтобы её голос не задрожал. Она буквально задыхалась от обиды, и слëзы упрямо подступали к горлу, но меньше всего Вере хотелось, чтобы мать услышала её шмыганье носом.

– Мам, да не в жене его дело! Ей на меня наплевать, как и мне на неё. Хотя, помяни моё слово, если она тоже от него не свалит, о ней вскоре вся страна заговорит в прошедшем времени…

Вера ворвалась в ванную комнату словно фурия и даже не заметила, как ударилась коленом о дверной косяк. Она поднесла к полке у зеркала вторую сумку, чуть меньше первой, и смахнула в неё рукой все баночки с кремами и косметикой. Посмотрела на своё отражение – слёзы вовсю катились из глаз, но их почти не было видно на фиолетово-жёлтом лице. Вера, тихонько застонав от боли, промокнула распухшие щёки салфеткой, закинула вслед за косметикой фен и выбежала обратно в зал.

– Мам, мне вот честно плевать, что вы с отцом думаете – это не у вас фарш вместо половины лица! И рëбра не у вас переломаны. А ты не подумала, что он вообще мог меня убить? В смысле я сама виновата, что его довела?! Мам, ты вообще себя слышишь? В смысле он больше так не будет? Помиримся, если он извинится?! Мама, это не ссора, ты что, не понимаешь? Простить можно отсутствие подарка на годовщину, измену простить можно, а таскание за волосы по всему дому, и пинки в живот – никогда! Да даже с собаками нормальные люди так не обращаются!

В сумках почти закончилось место, а в шкафах ещё оставалась висеть большая часть её одежды. Вера сняла тонкое пальто с плечиков, сложила его наспех в три раза и скинула в кучу к платьям. Зажала сумку между ног и надавила локтем сверху, чтобы застегнуть молнию. К счастью, сумка поддалась.

– Мам, не переживай, я не собираюсь у вас останавливаться. У меня так-то и кроме вас есть, у кого пожить в России, пока не придумаю, что делать дальше. Да, самолётом. Рейс через три часа. Да, сегодня. Можете не встречать, на такси мне хватит.

Последними во вторую сумку полетели туфли и кроссовки, после чего Вера бегло осмотрела квартиру. Она принципиально не стала забирать ничего из его подарков – только то, на что она сама себе заработала или то, с чем приехала в эту квартиру полгода назад. Да ценного ничего особо и не было: даже те несколько украшений с бриллиантами, которые он якобы подарил, были им же убраны в сейф, от которого Вера не знала пароля.

– Мам, я уже всё решила. В смысле, где я найду себе ещё одного министра? Да я лучше до самой старости одна буду, чем с таким уродом. Пусть в нищете, зато не в гробу. Мам, ты сейчас серьёзно спрашиваешь, кто о нём позаботится?

Вера с трудом сдержалась, чтобы не наорать матери матом прямо в трубку. Ей очень хотелось сказать, что единственный, кто должен позаботиться об этой твари – это её отец. Это он должен как минимум отправить своего недозятя в реанимацию за то, что тот осмелился поднять руку на его единственную дочь. Но с такой позицией родителей об этом можно было только мечтать. Вера сделала глубокий вдох, выдох, ещё раз вдох и спокойно ответила матери:

– Астрологиня его о нём позаботится. Хоть и гражданская, но жена ему, как-никак.

Вера закинула обе сумки на плечо, провернула ключ в замке и, пропуская мимо ушей уговоры матери, спустилась вниз. Кинула ключ в почтовый ящик и вышла на улицу, даже не оглянувшись.

– В смысле что со мной не так? Всё со мной так, просто, видимо, я оказалась умнее, чем ты, раз мне хватило одного раза… Слушай, ну раз он вам с отцом так нравится, вы с ним и живите. А с меня хватит. Всё, кладу трубку, меня уже машина ждёт.