Гридень 3. Экспансия

Глава 1

– Что ты знаешь? – нависал надо мной Степан Кучка.

– Задай, боярин, вопрос точнее! – не менее решительным, чем у боярина, голосом потребовал я.

– Как смеешь ты… – Кучка тяжело задышал, а после замахнулся на меня, но я смог перехватить его руку и даже демонстративно сжать запястье боярина, показывая, что и вовсе могу сломать конечность.

– Смотри, Степан Иванович, ты один раз меня ударишь, более пути назад не будет, – сказал я, откидывая его руку. – Ты не меня бить собрался, ты Братство измыслил унизить.

Было видно, что такое общение обескуражило боярина. С того времени, как мое сознание появилось в этом теле, в этом времени, я не особо-то и внешне изменился, все такой же молодой, пусть и рослый не в меру. Так что, привыкший к покорности от всякого, кто мал годами, кто не князь, да еще и в своем доме, от человека почти без охраны, не считать же два десятка ратников за таковую, Кучка не мог понять, насколько я блефую. Если смею угрожать, а прямых доказательств моего слабоумия нет, то, видимо, считаю для себя возможным отстоять свои слова. Но как?

– А что ты мне сделаешь? – уже другим тоном, полным неподдельного любопытства, после продолжительной паузы, спросил боярин.

– Самое малое, Степан Иванович, я могу убить тебя, – спокойно, даже с насмешкой сказал я.

– А я считал тебя разумным малым, – разочарованно сказал Кучка, но шаг назад сделал.

А я мог убить. Боярин предстал передо мной даже не в кольчуге. Да будь он и в ней, то можно кадык вырвать, вцепиться в глаза и выдавить их. Пусть последний вариант и не убьет Кучку, но неприятностей по жизни доставит. У слепца, думаю, не самая медовая жизнь. А так… убить человека голыми руками можно, знаючи, но, что важнее простого изучения приема, если ранее уже делал такое. Шею свернуть, шейную артерию перекусить… вариантов много. Но это сделает тот, кто уже ранее делал, ибо малейшее сомнение и ничего не выйдет. Я, было дело, шеи скручивал.

– Что ты знаешь? Почему и поныне нет вестей от моего сына? – спрашивал боярин. – И почему ты здесь? Мог раньше прибыть, позже, но ты сейчас пришел, опередив только на день, даже меньше, князя Юрия с его войском.

– Я хочу спасти свое. Никто не может у меня забрать то, что мне принадлежит. Ты перехватил обоз, мой обоз, – сказал я.

– Если бы я отдал тебе твою соль и остальное, ты бы ушел? – спросил боярин.

– Теперь ты можешь с моей помощью спасти свою дочь и младшего сына, за что дашь сильно больше, чем только мой обоз, – сказал я, уже в четвертый раз сделав подобное предложение боярину.

– Ты нагл и слишком горделив. Может потому, что знаешь, больше, чем хочешь говорить. Железом бы тебя спросить… Но, да, ты прав, что я пока не намерен ссориться с Братством. Не потому, что боюсь вас… – боярин ухмыльнулся. – Не хочу прослыть безбожником, который избивает христианских братьев-воинов. Мне нужно признание от князей, а не их отвращение от меня. Но ты не можешь решать, как братству быть. И ты не можешь у меня дома мне угрожать.

Кучка кивнул трем охранникам и один из них начал отводить правую руку назад для замаха. Ну, никакого понимания грамотного кулачного боя. Тут без замаха нужно бить.

Бью, а, скорее, сильно толкаю ногой в живот того, кто замахивается. После без замаха пробиваю в нос еще одному моему охраннику. Третий уже в движении, опрометчиво выставил руки и устремился с ревом на меня. Перехватываю руку воина, чуть пригибаюсь и укладываю противника себе на бедро. Бросок, сам заваливаюсь сверху на воина, добавляя ему локтем в грудь. Пусть противник и в кольчуге, но удар все равно чувствительный, тем более, что я и сам в кольчуге. Вскакиваю на ноги и готовлюсь добивать воина, у которого ручьем течет кровь из носа.

– Все, хватит! – закричал Кучка, стоявший в углу горницы, в которой я показывал свои возможности.

Замерли воины, приходящие в себя, остановился и я. Убивать нельзя, по крайней мере, так открыто, без возможности скрыть свои действия. Вот началась бы операция, и Угрюм, наконец, ударил бы исподтишка, тогда, в шуме и гаме, пора и мне пустить кровь боярскую и людей-кучковцев. А убить сейчас – это путь в никуда, даже, скорее, к моей смерти. Заколют и дело с концом.

– Я понял, что ты сильный воин. Если я одержу победу, я сделаю тебе предложение, которое тебе по нраву придется, – сказал Кучка очень важные слова.

Нет, я не о том, что меня может заинтересовать какое бы то ни было предложение от боярина. Сам боярин сильно низко летает, чтобы я удовлетворился сотрудничеством с ним, находясь в нынешнем своем статусе, уже вровень с Кучкой, а в перспективе, так вровень стану и каким удельным князьям. Важнее другое – сказанное боярином слово «если». Кучка сомневается в том, что победа будет за ним. А еще недавно был полностью уверен в своем гениальном плане. План, действительно, разумный, но мало учитывает противодействие со стороны Братства.

– Не гневайся, боярин, но ты, как сильный и честный воин, должен понимать, что мне, выученному бою, командиру над почти двумя сотнями сильных воинов, тысяцкому, не в чести быть под опекой твоих воинов. И ты прислушайся к моим словам. Улите лучше уйти, как и твоему сыну младшему, – настаивал я.

Боярин вновь ударился в раздумья.

– Если бы мне такое предложил твой воевода Иван Ростиславович, да еще и клятву дал взять в жены Улиту, то я согласился бы. Мне проще думать, что род мой не зачахнет, а Кучково не достанется Юрию. Для того ты просишь к себе еще и Якима, чтобы по правде мои земли достались ему, если я сгину, как и старшие мои сыны-воины? – в очередной раз Кучка показал, что умен и прозорлив.

– Тысяцкому Братства Якиму и его потомкам останутся земли, – отвечал я, не будучи уверенным, что такое случится.

Якиму четыре или пять лет. Никто его сейчас не станет назначать в Братстве тысяцким, хоть бы и простым иноком-воином. Даже княжич Ростислав Иванович и тот пока никто в Братстве. Только совершеннолетние, то есть не младше шестнадцати лет мужчины, могут занимать должности в Братстве, как и быть рядовыми братьями. И пусть в мыслях было сделать своего рода «Суворовское» училище и воспитывать воинов с пяти, а то и с четырех лет, но это планы для того времени, когда Братство будет сильным и богатым, так как подобный проект потребует изрядно ресурсов. А пока еще каждый кусочек железа важен и подучетный.

– Быть боярином, но под рукой воеводы твоего и Братства вашего… – задумчиво проговаривал свои мысли боярин. – Это лучше грядущее для моего сына Якима, чем быть убитым, или остаться без земель и чести.

Я уже было подумал, что удалось, что прямо сейчас Степан Иванович Кучка отдаст приказ на формирование обоза, богатого обоза, я заберу Улиту, Якима, уйду из Куково и стану наблюдать, как городок берут княжеские воины, ну и Геркул с отрядом. После представлю, оставшихся в живых детей Кучки, воеводе, не забыв перенаправить большую часть обоза в свои земли… Так было бы лепо…

– Стража! – закричал боярин и в горницу ввалились пять воинов. – Взять его, можете помять, но не сильно, лишь пусть понимает, что в моем доме только я могу ударить моего же воина.

Боярин резко развернулся и ушел, такие действия были несколько похожи на бегство. Восемь человек, экипированных в броню и с оружием, но при этом слабо понимающих суть рукопашного боя. Если ли шансы? Был бы со мной мой десяток, тот, что Боброка, так положили бы всех без проблем. А так…

Ухожу от удара, бью противника в кадык, он задыхается, в это время успеваю подсечь ногу другому противнику, бью третьего в его наглую рожу своей головой.

– Умх, – реагирую на удар в затылок.

В глазах появляется туман, но я успеваю провести апперкот в челюсть одному из нападавших. Пропускаю еще один удар, еще. Мешая друг другу, обступив меня плотным кольцом, боярские псы, не жалея лупят по мне. Приходится уйти в глухую защиту, периодически нанося удары. Вот одному из вояк бью по ступне, другой пытается взять меня за ворот, но я подбиваю его руку и наношу удар локтем в голову.

– Бам, – глухой звук от попадания кулаком в мой череп предвещает отказ от атакующих действий.

Удары сыплются один за другим, но я уже лег на пол и скрючился, прикрывая жизненно важные органы и лицо.

– Достаточно! – слышу удовлетворенный голос одного из псов. – А то так и забьем до смерти.

– Ишь ты, ушлый какой, – возмущается еще один.

– Все? Закончили танцы? Могу встать? – говорю уже я.

Не так все весело, чтобы шутить, но противнику не стоит знать, что у меня болят ребра, которые, скорее всего, поломаны или с трещинами, часть их, конечно, но даже дышать болезненно. Но такое проходили и не раз, перетерплю.

Встаю и с удовлетворением смотрю, что четыре из восьми боярских прихвостней лежат или сидят, скорчившись от боли. Немного не дожал. Еще бы одного выключил бы из боя, так остальные и посыпались, растерялись точно.

– Заговоренный, ты? – спросил, видимо, старший в этой стае, рассматривая меня.

– А вы что за воины, что десятком на одного отрока полезли? Знайте, кабы нужно было вас убивать, но не жалел, рвал бы, но убил. Выживите в бою, чтобы после умереть от моей руки, – сказал я, злостно рассматривая своих обидчиков.

Один, на вид самый молодой из восьмерки, рванул было вновь попытать счастье в драке со мной, но его остановили.

– Боярин сказал, только чуть помять, – напомнил всем старший воин.

«И когда уже начнет действовать Угрюм?» – подумал я.

Говорят, что мысли материализовываются? Я в это уже почти верю.

– Тревога! Предательство! – начали орать вокруг. – Всем к воротам!

В горнице были окна, если прямоугольные вырезанные внутри стен дырки можно так гордо называть. Но оттуда доносились выкрики и даже какая-то энергетика от паники и растерянности, что начала царить в Кучково. Зря так кричат. Сейчас воины надумают в своих головах черти знает что. Что тут сотни предателей, несмотря на то, что в крепости всего-то меньше четырех сотен защитников осталось… Даже меньше должно быть, старший же сын боярина, взял вроде бы немало воинов.

Мои охранники явно растерялись. Не было бы ноющей боли в боку, так и посмеялся бы с того, как все восемь псов начали метаться в разные стороны: то к двери, то посмотрят на меня и остолбенеют, опять к выходу, назад. И все это с шальными и выпученными глазами. С одной стороны, они же должны бежать на выручку своим со-ратниками, сражаться. А здесь я такой, отвлекаю аж восемь бойцов.

Что это для меня означает? Да то, что и мне нужно действовать.

– К боярину меня ведите! Я знаю, кто предал, мне говорить с ним нужно, – начал настаивать я, еще больше смущая и практически вгоняя в панику воинов.

– Что ты знаешь? – спросил старший среди псов.

– Нынче же сотня восстала из ваших ратных, значит на подходе шесть сотен князя, думаю и больше. Ворота открыты, значит, ворвутся сюда и всех вас… На колы посадят, – попробовал я хитростью избавиться от своих охранников.

– Нет, с тобой тут будем, – сказал старший. – Боярского приказа не ослушаемся. Не смутишь ты нас.

– Ну а горница закрывается? – решил я подойти к решению своей проблемы, используя более опасный способ.

– Да, снаружи есть замок у меня ключ… – механически отвечал воин. – И зачем я тебе это говорю?

В это время я уже рассчитал свои шансы и счел их приемлемыми. Сложно осуществимыми, но не сидеть же мне под охраной, когда действовать нужно. На стене висело копье и рядом топор. Это нормально для хозяина дома, который помешан на войне, когда в каждой горнице висит оружие. Вот с этими копьем и топором и начну истребление своих обидчиков. А ведь могли же еще жить и жить…

Хватаю копье и метаю его в старшего воина, сразу же сдергиваю с крючка топор и, пока остальные в недоумении смотрят на корчащегося командира, который нелепыми движениями с выпученными болезненными глазами, еще больше насаживает свою плоть на копье, рублю ближайшего воина. Топор прорубает череп врага и я успеваю его выдернуть, сразу же метаю в пса, который первым оценил обстановку и отреагировал на опасность.

Это не метательный топор, сложно таким, с большим древком, метнуть правильно, оружие в полете чуть заваливается в сторону, но, даже если камень с силой кинуть в бегущего человека, эффект будет. И здесь он также был. Воина отбросило назад, и он впечатался в стену, ударяясь о бревна головой и оплывая. А все почему? Шлемы носить нужно! Мама не говорила им, что выходить из дома без шапки опасно? Маму слушать нужно, она плохого не посоветует!

– Стой, окаем! – кричал один из воинов, отчего-то не стремясь меня остановить.

А я уже стоял с мечом в правой руке. Оружие мне «любезно одолжил» валяющийся с продырявленной головой пес. Четыре моих охранника стояли в шагах пяти от меня также с обнаженными мечами. Вступать с ними в бой на мечах опрометчиво. Так что же делать?

– Брось меч и ложись на пол! И тогда боярин твою участь решит, – скомандовал один из противников, принявший, видимо, командование после смерти старшего.

– Нет мне пути обратно, – сказал я, прикидывая, что же такое сделать, чтобы увеличить свои шансы на победу, или вовсе их заиметь.

А псы – дурни. Им бы послать одного воина к боярину, ну, или еще к кому, сообщить о происшествии, но нет, они тут все собрались. Хотя я, видимо, выгляжу опасным. Мало того, что чуть в рукопашную не навалял им же, так уже троих прибил. Или нет… тот, в кого кинул топором, шевелится, но явно плох.

– Бросай, ты сам подраненый, не выдюжишь! – продолжал меня упрашивать все тот же воин.

Не получилось скрыть свой дискомфорт от болезненных ощущений в боку, я даже немного согнулся, чтобы унять кольнувшую боль. Все-таки резкие движения не прошли бесследно.

– А ты пробуй взять меня! – сказал я, прикидывая возможность осуществления одной задумки.

Делаю шаг назад, противники стоят на своих местах. Медленно еще раз ступаю спиной вперед. Упираюсь в стол. Да, он массивный, но не такой большой, как в трапезной. Тут столик, скорее для четырех человек, ну пусть потеснившись, шесть персон усядутся, толкая друг друга локтями. И даже такой дубовый предмет мебели поднять сложно, не многим дано. Но я сильнее многих, потому…

Резко захожу за стол, опрокидываю его и поднимаю, но не на вытянутые руки, а, напрягая свои бицепсы, чуть выставляю тяжелый предмет мебели вперед.

– А-а-а! – вырывается из меня крик, так как в боку начинает не просто болеть, а, словно, об меня пытаются затушить факел, настолько часть тела начинает гореть.

Принимаю стол на грудь – так чуть легче – и бегу на своих противников. Они пытались что-то противопоставить такому виду оружия, как стол, но тщетно. Столом я зажимаю в углу горницы сразу четверых противников, один пес успевает отпрыгнуть в сторону.

Но эти мои действия только для ошеломления, для дезориентации противника, может, еще чуть пришибить кого. Конечно, я не рассчитываю на то, чтобы убить столом кого-то. А еще… я зажал часть противников столом в углу. Это препятствие, которое им нужно обойти, ну или откинуть, для чего понадобится слаженная работа, время, которое становится самым важным ресурсом. А пока враги будут приходить в себя и выходить из-за угла, оттаскивая стол, я разберусь с тем псом, который остался вне ловушки.

Делаю два шага в направлении врага и вновь меня начинает скрючивать, отчего я плохо реагирую на первый удар противника, как и вообще, позволяю ему первым бить. Вражеский меч рассекает кольчугу на мне и делает разрез на груди.

Вот же черт, шрам же останется, девки меньше любить будут! Но, видимо, моему противнику плевать на мою будущую сексуальную жизнь, так как он не стал сочувствовать мне, а, напротив, напирал на меня. От следующего удара мечом мне пришлось изворачиваться с еще большим напряжением сил. Вынимаю из сапога нож, беру очередной удар врага на меч и резко, невзирая ни на что, из положения сидя практически выпрыгиваю навстречу настырному псу и всаживаю ему нож через подбородок в голову. Лезвия ножа должно хватить, чтобы и до мозга добраться. Противник хрипит, но мне он уже не интересен.

А вот его меч очень даже нужен. Уже выбираются из ловушки иные участники моего безумного боя. Это я боевые топоры не научился метать, да и они не для того, а вот кинуть меч – вполне. И не убить у меня цель, это просто не получится, так как даже с моей силой так сильно метнуть меч, чтобы он проломил кольчугу – это сложно, если вовсе возможно. Но пошатнуть воина, уронить его, сделать больно – это запросто.

Я метнул меч в противника, который уже выходил из-за стола, до того его чуть, лишь угол, отодвинув. От удара пес падает назад, задевая своего подельника. Не взирая на боль, которую перекрывают массовые впрыски в кровь адреналина, я делаю четыре шага и колю одного пса, потерявшего равновесие, после ударяю ногой все по тому же столу, мебель ударяет оставшихся в живых противников. Колю еще одного, но тут не получается пробить кольчугу. Отбиваю попытку ударить меня, замечаю удобно расположенную рожу врага и с левой руки бью ему в висок. Сразу же колю…

– Стой! Все, хватит! Чего ты хочешь? – заорал последний, оставшийся почти невредимым, пес.

Я согнулся от боли, начал тяжело дышать.

– Добей тех, кто ранен! – потребовал я. – Тогда отпущу, лишь закрою тут, в горнице, на замок.

– Вправду? – схватился за шанс выжить жалкий трус. – Побожись!

Я перекрестился и увидел, как просияло лицо у оставшегося вонючего пса. Он без сантиментов, лишь изредка посматривая на меня, перерезал горло каждому из своих же со-ратников. Даже командиру, который явно был мертвым, так и лежал проткнутый копьем, трусливый крыс не забыл перерезать горло.

– Что дальше? – спросил шакал.

– А ничего! – сказал я и рубанул скота.

– Ты же побожи… – успел сказать трусливая гнида и упал замертво.

Религия для меня – все еще способ и ресурс, чуть меньше вера. Пока я еще могу крестоцелованием пренебречь. Но, что за собой замечаю, так то, что молюсь все более искренне.

А такой гниде, которую я только что убил, не следует поганить землю своим существованием. Его сослуживцы хоть дрались, и никто не просил пощады, а этот… Я быстро восстановил картину только что произошедшего боя и понял, что трусливый предатель постоянно избегал вступать со мной в боевой контакт. Может, этой восьмерке именно не хватило усилий восьмого пса, чтобы дожать меня.

Жаба давила на меня, но в этот раз, она не получила должного внимания. Ну, нельзя начать сейчас трофеить оружие и доспехи побежденных мной людей. Я просто не донесу ничего, да и задачи сейчас стоят иные.

Найдя ключ, как и замок, я, лишь сменив свою кольчугу на целую, снятую у одного из поверженных противников, пошел на выход. Хотя… лишь. Нисколько не «лишь». Было неимоверно больно, пришлось в очередной раз превозмогать себя, кряхтеть и чуть ли не орать, но я сменил доспехи, взял, на мой взгляд, лучший меч в руку, еще одним клинком опоясался, и пошел…

Глава 2

Оставив кровавую гридницу с убитыми мной противниками, я навесил массивный замок на входную дверь и устремился прочь. Почти уверен, что в кутерьме творящегося вряд ли кто-то будет ломиться в эту комнату, которая, тем более, располагалась в углу правого крыла боярского терема да еще и на втором этаже. Не до того сейчас всем кучковцам, чтобы проверять, что там находится. Это только тогда, когда грабить начнут боярина, свои ли или мои союзники, не важно, но к этому времени я должен уже многое сделать. Да и соотнести убитых со мной будет сложно. Кучка мог бы, но он должен умереть.

На втором этаже воины были только в стороне женской половины терема, так что я спустился на первый этаж без проблем.

– Стой! – окликнул меня один из воинов, явно бывший не ниже десятника, если судить по зрелому возрасту, да и по тому, как был тот облачен. – Ты со стражей должен быть.

Я прямо натолкнулся на этого кучковца, чуть не столкнулся с ним лбом.

– Мои стражники отправились во двор, все же кричат о прорыве, – как само собой разумеющееся сказал я.

Десятник, или кто он там, завис, видимо, размышляя.

– Почему ты с мечами? – спросил он. – Разве тебе боярин дозволил брать оружие?

– А ты кто, чтобы сомневаться? Я гость Степана Ивановича, нынче все воины кричат об угрозе. Должен я иметь возможность защититься? А еще, как меня лишить оружия, коли я третий человек в Братстве христианском? Ты заберешь мой меч и рассоришь Братство и боярина?

Я делано возмущался и своим тоном, жестким и требовательным, напирал на воина. Требую? Значит, право такое имею. Сомневаешься? Иди и спроси у боярина, что сейчас вряд ли возможно, так как, я уверен, что Кучка во дворе или в гуже сражения. Хозяин Кучковохотел стать князем, вел себя, как князь, а это значит, что не может отсиживаться за спинами своих воинов. Такие тут понятия, иначе за тобой не пойдут. Время сладких и страстных речей, но скупых действий, еще не настало, таких политиков мир ожидает, но в будущем.

– Корень! – выкрикнул воин и уже через десять секунд перед нами материализовался еще один боец. Этот был молодым, сказал бы, со взором горящим. – Возьми еще кого-нибудь и от этого… гостя боярина не отходи ни на шаг. Понял?

Корень кивнул головой, рванул в рядом находящуюся комнату и очень скоро предстал передо мной с еще одним бойцом.

«Жалко мне вас, ребята, будет… убивать…, но переживу такое расстройство», – подумал я, когда рассмотрел двух молодых парней.

Оба воина не так, чтобы и рослые, скорее, напротив. Однако физически развиты. Но не это зацепило мое внимание, а молодость парней, их энтузиазм, жажда проявить себя, показать на поле боя. Вот такие бойцы чаще всего первыми гибнут, у них в головах романтика, жажда побед, стремление показать свою лихость. А еще они, чаще всего, легко обучаемы, с незашаренными умами опытных бойцов, которые уже решили, как будут воевать, забили головы нарративами и установками, которые не пробить никаким обучением.

– Мне не любо с тобой, гость боярина, хаживать без толку… Ты просто должен это знать, – сказал тот, кого называли Корнем.

Я не ответил. Они мне не нужны еще больше, чем я им. Мой путь лежал на выход из терема боярина, и я это сделаю, кого бы ко мне не приставили.

Я шел на выход, но не собирался ни коем образом влезать в бой, что сейчас уже идет у ворот в детинец. Тем более, что эти «предатели», о которых все еще продолжали кричать по всему Кучково, – мои люди. Но посмотреть и оценить обстановку, должен был.

Уже с крыльца терема была видна диспозиция защитников Кучково, но до конца не ясно положение полусотника Угрюма и его людей. Скорее всего, сектанты-фанатики, в моем мировосприятии угрюмовцы точнотаким являлись, заняли главные ворота, обосновались в надвратных бойницах и на стене рядом. При этом они должны были максимально забаррикадировать подходы к себе, чтобы усложнить действия кучковцев.

Самым сложным было держать открытыми сами ворота, но тут подготовленный к приступу участок крепостицы играл против защитников Кучково. Смола уже «томилась на малом огне». При желании выливать ее можно было как на тех, кто напирает с внешней стороны стен, так и на тех, кто эти стены подпирает изнутри. Стрелять из луков и кидать камни так же можно в обе стороны. Пять десятков воинов должны были долго держать оборону, при хорошей выучке, мотивации и наличии боеприпасов, тех же стрел, да камней.

– Стройся! Готовься! Щиты! – раздавалась команда во дворе.

Не менее полторы сотни ратников-кучковцев выстраивались во дворе, напротив ворот, в пять линий, организуя вытянутый прямоугольник. И после команды эта фигура из воинов стала двигаться вперед, к воротам.

На встречу боярскому войску устремились стрелы. Были видны только десять, не больше, стрелков из угрюмовцев. Но стрел летело не менее чем в два раза больше, чем могли бы выпускать десять воинов. Часть моих союзников стреляли из-за укрытий.

По полусотне Угрюма начали стрелять кучковские лучники. Я чуть не чертыхнулся, когда увидел, что первой жертвой в этом обмене стрелами, стал воин-угрюмовец, который защищал ворота. Если бы мои сопровождающие не взирали на происходившее столь внимательно, что и не отвлекались на меня, так могли заметить, за кого я болею. Это как кричать «Гол», когда забил Зенит, а при этом находится в фан-зоне Спартака.

Такие ассоциации выдавили у меня улыбку на лице, но она сразу же сошла на нет, как только я увидел, что еще один мой союзник оказался сраженным стрелой. У боярина отличные лучники, жаль, что они у боярина…

Воины-кучковцы слаженно подходили к воротам и к лестницам, ведущим на стены. Я не заметил, что кто-то из них был ранен, или же убит стрелами, которые непрекращающимся дождем сыпались сверху. Идущие на приступ грамотно прикрывались большими щитами.

Вот они остановились перед лестницами в метрах десяти от них. Теперь нужно размыкать строй, так как таким построением на лестницу никак не взобраться. Защитников ворот не было видно, хотя именно тут должна была быть оборона наиболее насыщенной. Узкий проход можно и нужно защищать.

Кучковцы разомкнули ряды, часть щитов покинула построения и в только сто образовавшиеся бреши, которые не успели закрыть боярские воины, устремились стрелы. Вот теперь эффективность стрельбы угрюмовцеврезко повысилась.

Одному воину стрела впилась в шею, но он продолжал свой забег к вожделенной лестнице, теряя стремительность только уже на самих ступеньках. Такой предсмертный героизм кучковца мог быть похвальным, если бы не то, что он, все же рухнувший у ступенек, становился преградой для своих собратьев, спешащих следом. Вот еще одному воину бронебойная стрела пробивает кольчугу в районе плеча и воина, замешкавшись, так же мешает другим себя обогнать.

И тут… Кипящая смола полилась на головы атакующих.

– Перун Громовержец! – простонал один из воинов, стоящий рядом со мной.

Я промолчал. А внимание охранников стало еще более сконцентрировано на происходящем у ворот.

Идею о том, чтобы начать уговаривать своих соглядатаев отправиться в бой, я отмел. Слишком это будет выглядеть подозрительно. Но почти уверен, что окажись так, что меня рядом с ними не станет, так еще и спасибо скажут, что могут с чистой совестью и с огнем в груди спешить в бой, на встречу со смертью.

Между тем, к атакующим кучковцам все пребывали новые силы, воины бежали с других участков стен, оголяя оборону.

Этот вариант, ударить еще и с другой стороны детинца, также рассматривался, и была вероятность, что Геркул высказал князю Юрию Владимировичу идею о том, что можно было атаковать с двух-трех сторон, отправляя отряды на приступ стен с противоположной стороны от тех ворот, которые до сих пор удерживали угрюмовцы.

Полетела вверх стрела с черной лентой. Этот сигнал предвещал уже скорую атаку основных княжеских сил. Возможно, я этого не видел, но стрела с черной тканью была уже пущена в который раз.

– Вперед! – услышал я крик боярина Кучки и его воины, только что растерявшиеся, взирая на ужасную участь своих со-ратников, облитых смолой, вновь устремились к воротам, лестницам.

Кучковцы переступали, отталкивали обожженных, мечущихся в предсмертном ужасе, своих собратьев, которые не сразу умирали от вылитой на них кипящей смолы, но явно большинство воинов, попавших под воздействие такого ужасного оружия, не жильцы. Бывшее только что стройным построение рассыпалось и образовало, скорее, толпу, но кучковцы настырно шли на приступ ворот и участка стены. Эти воины погибали, получали ранения, но шли вперед. Постоянно работали боярские лучники, которые выцеливали угрюмовцев, но стреляли кучковцы так опасно, вблизи от своих собратьев, что наверняка задевали и союзников.

У ворот начался рукопашный бой. Не менее двух десятков из полусотни Угрюма выдвинулись навстречу кучковцам и заняли пространство в воротах, образовав лишь две линии. Эти воины были с копьями, наиболее эффективным оружием в складывающейся ситуации, когда нужно скорее сдержать, чем победить.

На лестнице закипел бой. Тут так же применялись копья, которыми угрюмовцы старались колоть противника сверху, находясь на ступеньках выше. А еще к баррикадам, выстроенным на участках стен так же подошли воины боярина, и там закипело противостояние.

«Долго не выдержат братья», – подумал я, начиная пятиться в сторону.

Нужно было воспользоваться тем, что мои соглядатаи, как завороженные смотрели на происходящее, лишь периодически поминая то Перуна, то Велеса, чуть реже Христа. Шаг, еще один, еще… Я знал, где должны были находиться мои воины, туда и нужно бежать.

Два десятка ратников, которые, если грамотно подойти к делу, могли бы многое совершить в сложившейся ситуации, например, можно создать еще один очаг сопротивления и оттянуть на себя силы кучковцев, были оттеснены в один из домов-казарм Кучково.

Пройдя незамеченным уже шагов семь, я развернулся и побежал в сторону одной из казарм в Кучково. В городкератники жили в двухэтажных домах, я бы сказал, что в многоквартирных помещениях. А еще добавил бы, что эти помещения были просто катастрофически пожароопасными, так как и на первом этаже, и на втором, были сложены печки из камней, лишь обложенных глиной, но все равно являясь почти что открытым источником огня.

Нужен кирпич и нормальные печи – это очень многое значит для жизни и важность печей становится понятна только лишь тогда, когда их нет. О чем я думаю?! Вокруг хаос и смерть с трудом успевает собирать свою обильную жатву, а я о кирпиче.

Поступь конной лавины я не увидел, услышал. Началась атака Кучково и княжескими силами. Где-то там, рядом с князем Юрием Владимировичем, должен находиться и Геркул. Выстраивалась во дворе детинца и боярская конница. Уверен, что Кучка сейчас поведет в бой именно их.

Отвлекшись лишь на те секунды, которые понадобились мне, чтобы осознать творящееся вокруг, я уже не таясь побежал к дому-казарме. Сейчас все вокруг бегали, суетились еще пуще прежнего, так что на меня, мало чем, если только не ростом, отличающегося от других воинов, никто и не обратил внимание.

– Боярин требует всех к себе! – кричал я еще издали. – Князь прорвался. Воины бегут! Кучку убили!

Больше крика, больше невнятной, но сдобренной паникой информации. Да и не было тут много воинов, двери в дом-казарму охраняли всего-то трое ратников. Правда замок тут, на входных дверях, висел, и был он не менее массивный, чем тот, который я вешал в кровавой горнице.

– Ты из Братства? – спросил один из трех воинов-охранников у дверей. – Ты же гость боярина? Нас предупреждали, что можешь прийти.

И звучали слова растерявшегося бойца неуверенно. Страх… он тут ощущается везде. Не был бы я на стороне побеждающих, также мог поддаться панике и сам. Много воинов у Кучки было из пришлых, не все готовы умирать за амбиции боярина. Но клятвы… они враги здравому смыслу, конечно, если к такой форме присяги относится ответственно и боязненно.

– Воин, не погибай понапрасну. Я возьму тебя с собой и после посмотрю на что ты годен, может и войдешь в мою тысячу и станешь братом. Но сейчас отстранись! – сказал я, извлекая и второй меч из ножен.

Не то, что бы я амбидекстр, правая у меня рабочая, а левой рублюсь хуже, но с опорой на правую руку, научился подрабатывать и вторым мечом. Вот только проливать кровь тут, во дворе, – это крайний вариант, даже пробегающие мимо воины обратят внимание на бой у дома. А еще, признаться, не хотелось дразнить Судьбу. И так я уже вышел победителем из такой схватки, что кроме как Удачу и благодарить особо некого и нечего.

– Бран, ты слышишь рубку у ворот? Это уже княжеские войска подошли, не иначе. Мы шли в Братство служить, как повелел князь Пинский, а остались у боярина Кучки служить за серебро. Так за что нынче воюем, за обещанные гривны? – нашелся в тройке воинов трусоватый, но здравомыслящий человек.

Нет, такие мне в со-ратники не нужны, много сомнений… трусости.

– Бран, – обратился я к воину, который, видимо, был за старшего. – Не уйдешь, будете убиты. Просто отступи и я слово даю, что не убью вас, а еще и князя упрошу этого не делать.

Бран думал, а я решил, что в какофонии множества звуков не будет слышно одно воззвание. Может мои браться под дверьми стоят, услышат меня, да и ударят по двери, вышивая ее.

– Эй, Боброк, Фома? Не засиделись вы там? – кричал я.

Стоящие трое охранников озирались, крутили головой, но никто более не реагивал на мой крик, да и вовсе рядом не оказалось больше никого. Все силы, все отряды Кучки были задействованы для отражения атаки.

– Хорошо, мы уходим! – сказал Бран. – Будем недалеко. Помни свое слово, что оставишь в живых.

Мне протянули ключ, я не сразу попал в замочную скважину замка, но с третьей попытки открыл дверь.

– Красавцы! – я даже прихлопнул трижды руками.

Двадцать воинов были связаны и сидели кучками спина к спине с кляпами во ртах.

– И как позволили себя охомутать? – просил я, разрубая толстую веревку и высвобождая Боброка, почти одновременно высовывая кляп изо рта десятника Фомы.

– Не было силы смолчать, тысяцкий, посекли мы четверных кучковцев. Но они так нас принижали, что нельзя было смолчать… – оправдывался Фома.

– Вот заладил: «нельзя смолчать». Понял я. Но говорил же всегда, что можно и нужно стерпеть все унижения, хоть бы и просить о пощаде и уверять врага, что предал своих, но выполни задачу, сделать, что должно! А потом уже шкуру снимай со своего врага, – говорил я, помогая высвобождаться воинам.

Хотя… Воины… Повязали их, еще и половина из братьев с синяками под глазами сидели. Если уже драться начали за обиды свои, так надо было идти до последнего

– Потери есть? Оружие где? – задавал я вопросы.

– Нас не убили, но помяли. А по оружию… знаю я, видел, как сносили его. Все тут, в этом доме, там, наверху. Не беспокойся, тысяцкий, – говорил Фома, а у самого глаза пол дырявили.

– Стыдно? Но не красные девицы, кабы стыдится нынче. Служить нужно. Вот задача вам: быстро облачиться в брони и занять боярский терем. Никого не впускать, никого не выпускать. Кто будет на пути вашем, бить, но не убивать, только связывать. И веревки – вот они, – говорил я. – Главное – то женская половина. Там Улита, там младший сын боярина Яким. Ни волоска с их головы, кабы не упало!

– Все сделаем, тысяцкий, – выкрикнул Боброк, первым побежавший наверх за вооружением и доспехами.

Я поспешил за ним. Нужно было иметь представление, что происходит за стенами дома-казармы. По моим расчетам, я уже опаздываю и могу не успеть взять под свой контроль терем боярина. Бои уже должны были перерасти в избиение кучковцев и сдачи в плен отдельных отрядов-наемников. Но звуки боя доносились только со стороны ворот.

Выбив на втором этаже дома пузырь в оконце, я подставил лавку, так как даже моего роста не хватало, чтобы смотреть в вырубленное отверстие, стал смотреть.

Сражение велось у ворот, прорыва княжеской дружины не случилось. При этом я не видел огромного количество воинов. Складывалось впечатление, что князь прибыл сюда всего может с двумя сотнями воинов, или того меньше. Это создавало некоторый паритет сил, так как две сотни у князя, полсотни, наверняка уже меньше, у Угрюма, а против них было не менее трех сотен воинов боярина.

В кутюрьме сражений среди княжеских стягов, я не увидел Андреевского флага – стяга Братства. Но это не значило, что братьев среди сражающихся не было. Несколько знакомых воинов, узнанных мной скорее по вооружению, я увидел.

Хотелось бы в будущем откреститься от того, что Братство участвовало в сражении. По сути, воевода выразил своим молчанием нейтралитет. Но получится ли скрыть то, что Братство и план разработало по захвату Кучково, и участвовало в операции по выманиванию из крепости части войск боярина? Нет, но вот выступить спасителем бедной и несчастной девушки, как и ребенка, в лице Якима Степановича, вполне можно, христианское же, богоугодное дело. Это и нужно сделать.

Я всматривался в развернувшееся сражение, оно было не просто кровопролитным, обе стороны стремились уничтожить друг друга, нанести, хоть какой-то урон. Я наблюдал, как один из кучковцев, с дротиком в животе, не просто оставался в седле, но и пытался хоть кого-то достать своим мечом, умирая он хотел убивать. Другой боярский ратник, проткнутый мечом, схватился за лезвие поразившего его клинка и пусть ладони почти что мертвеца истекали кровью, но воин не отдавал меч хозяину, и тогда княжеского воина рубанул по голове другой кучковец и ратник упал с коня.

Ожесточенная битва казалась столь яростной, что я уже и не делал ставку, кто именно победил бы, не будь у союзников в запасе еще не менее чем пять сотен воинов. Где они? Не столь важно, нужно свои задачи решать.

Через минут пятнадцать, я входил в комнату, самую дальнюю в тереме. Все никак не могли заткнуть Марфу, пожилую сестру боярина, она кусалась, не давала себя увести. Так тетка стремилась защитить своих племянников.

– По здорову ли, Улита Степановна? – усмехаясь сказал я, увернувшись от неумело брошенного в меня ножа.

И тут скрутило от боли в ребрах. Когда были активные действия, не ощущал особо, так, дискомфорт, а сейчас, когда перед девкой хотелось бы выглядеть молодцем, и скрутило.

– На! – ударила меня древком от копья Улита.

– На! – пришлось ударить в ответ.

– Тысяцкий, там княжеские прорвались на стене и ударили свежими силами у ворот, – вошел в комнату с новостями Боброк.

– Якима нашли? – спросил я.

– В сундуке прятался, – отвечал десятник.

– Сделай то, что нужно!.. – сказал я с нажимом и Боброк, не отвечая, пошел прочь.

У него своя задача… Та, которая повернет историю таким образом, что уже в прежнее русло ей вернуться будет крайне сложно.

Глава 3

Пронзительные, чарующие девичьи глаза злобно, но с потаенным интересом смотрели на меня. Или мне хотелось увидеть этот интерес и я его придумал? Может получилось все же заглянуть в сознание Улиты? Не столь это важно. Важнее не поплыть от такого взгляда девушки. Я взрослый человек в теле молодого мужчины, очень молодого, гормоны тут должны господствовать и сложно их обуздать. Хотелось сделать Улиту кроткой, доминировать над ней, назвать своей. Хотелось, но с желаниями своими я боролся.

Сильные женщины манят, они, как магнит притягивают к себе. Слабые и властные, сильные, мужчины почти в равной степени поддаются чарам роковых женщин. Вот только слабые уходят, не веря в то, что могут быть достойны таких женщин, сильные мужи могут так же уйти, подспудно опасаясь растерять свою силу рядом с такими ведьмами.

Есть в отношениях мужчины и женщины метафизика, то, что объяснению не подлежит, что заставляет сильного, мудрого мужчину делать глупости и вести себя так, что осознание нелепости поведения может прийти сильно позже, порой и через года, изредка и некогда.

– Ты или твои люди, вы убьете нас? – задала вопрос Улита после продолжительной паузы.

Девушка сидела на кровати и обнимала испуганного младшего брата, который уже перестал закатывать истерику, но лишь тихо всхлипывал. Из горницы вывели тетку Марфу, которая задавала тональность истерикисвоим племянникам. Вкупе с тем, что я старался говорить спокойно и доброжелательным тоном, психологическая атмосфера внутри помещения выравнивалась.

Без добровольного согласия Улиты на выход из Кучково такую операцию будет сложно осуществить. Она должна поверить в то, что ее спасают.

– Мы не собираемся тебя убивать, как и твоего младшего брата. Я хочу предложить тебе выехать из Кучково, – сказал я.

– Что с моим отцом и с моими братьями? – спросила Улита, зажимая уши своему брату и готовясь услышать самое страшное, но неотвратимое.

– Думаю, что убиты, или будут казнены в ближайшее время, – ответил я, делая вид, что не в курсе судеб старших братьев и отца Улиты.

Самый старший, Иван, мертв, это почти точно. Средний был в гуще сражения, но я не видел его смерти, как и гибели самого боярина Степана Ивановича Кучки. Вот только есть четкий приказ от меня, отданный лично Угрюму, ну и Боброку только что. Они не должны были допустить, чтобы Кучка остался жив, как и его второй сын.

Боброку еще было задание… Убить, если появится на то возможность, ростовского князя Юрия Владимировича.

И тому была причина, причем связанная с текущим положением дел на Руси. Если Юрий будет жить, то он имеет больше прав на Киев, чем Изяслав, являвшийся всего внуком Владимира Мономаха, а не сыном, как Юрий. Большая усобица при таком положении дел была бы неминуемо. Нельзя допустить, чтобы русские земли вновь погрязли в Смуте, вместо того, чтобы направить свою энергию во вне, расширяя границы и приобретая новые ресурсы.

Время до прихода монголов остается не так, чтобы и много, если прямо сейчас ничего не сделать, а допустить усобицу Долгорукого с племянником Изяславом, осаду Луцка, разорение Мурома и Рязани, продолжение чехардыс княжением в Киеве, еще большее удаление Новгорода от княжеского правления и полный переход к республиканскому… А после, если все пойдет по схожему с иной историей сценарию, состоится грандиозная усобица с битвой при Липе. Там погибнут тысячи ратников, так и не решив междоусобных проблем.

Нет, именно сейчас решается судьба Руси. Нельзя было бы многое исправить, случись так, что я оказался бы во временах перед самым Батыевом нашествием. Нет, я постарался бы, сделал все, что возможно, но не верю, что получилось. А сейчас, за девяносто лет до Батыя можно перестроить Русь.

И Кучково, как и Улита, ее брат – это очередной шажок на пути уже не становления Братства, а начала экспансии на юг, восток, есть вероятность, что и на Запад. Овладеть этими землями, московскими, – это уже создать сильную экономическую опору для Братства, которое могло бы существовать в таком случае и без эффективной поддержки извне. Следовательно, обладать большей независимостью в принятии решений.

– И за кого меня замуж думаешь отдать? Я постельной девкой не стану, так и знай, ратник… – начала возмущаться Улита.

– Тысяцкий – такой у меня чин, боярская дочь. А замуж… – и так распирало сказать, чтобы шла за меня, но… – За князя-воеводу Ивана Ростиславовича сватать стану, как того и хотел твой отец.

– Да? – удивленно спросила Улита.

– Ты ждала, что я позову замуж? – усмехнулся я, взяв себя в руки и отворачивая глаза, чтобы не смотреть на девицу и не поддаваться ее чарам.

– А ты бы позвал? А князь твой, он старый поди? А терем у тебя какой, а у князя?.. Земля добро родит? Много ль рядовичей и холопов? – сыпала вопросами девица, которой, казалось, уже не так и важно, что ее родных убили, но первостепенно важно, как выглядит воевода и богато ли он живет.

Я отвечал односложно и скупо, прислушиваясь к творящемуся за стенами терема. Дом боярина Кучки, или уже не его, казался островком безопасности в бушующем океане.

Нужно дождаться докладов о том, что происходит снаружи, и действовать дальше. Я послал своих людей на крышу терема для сбора информации. Там же должен затаиться и Боброк, который будет искать в несуществующий прицел мощного арбалета Юрия Владимировича, как и Кучку с его сыном.

Но и без точных сведений можно с уверенностью говорить, что процесс сопротивления кучковцев закончился, а начался процесс их избиения. Крики людей, чаще всего с мольбами о милости, топот и ржание коней, снующих хаотично, у терема и пот всему детинцу, приказы княжеских командиров по принципу «руби их всех, в плен не брать» – все это свидетельствовало о том, что был Кучка, на весь вышел.

Бедная старушка с косой, несчастная Смерть… Сразу, на небольшом клочке земли, не менее полтысячи человеческих жизней ей придется употребить. После такой обильной пищи у Смерти может начатьсянесварение.

– А ты… ты хотел бы взять меня женой? – спросила Улита, неожиданно для меня, схватив мою руку.

– Да, – неизменно лаконично отвечал я девушке.

– А-а! Ну, понятно, – многозначительно отвечала Улита, отбрасывая мою ладонь, которой только что дарила тепло своей руки.

И что ей понятно? И зачем эти вопросы? А еще в то время, как во дворе режут людей, и девка это не может не слышать, она спрашивает о моем желании женитьбы? Это либо сумасшествие, либо Улита за таким трепом скрывает свои страхи. Хотя… все равно. Не орет, не исполняет тут капризную царицу, ну и ладно.

– Тысяцкий! Все получилось! – в горницу, практически вынося напрочь двери, ворвался Геркул. – Вот ты, вот я, вот…

Витязь-брат осекся, посмотрев на Улиту. На эмоциях Геркул мог и всю подноготную моего витиеватого плана рассказать, причем рядом с теми ушками, которые о плане не должны были вовсе слышать.

– И я рад тебя видеть, – сказал я, обнял Геркула и шепнул ему. – При ней не говори ничего.

– А мой отец? – вскричала Улита. – Как он?

– Погиб, – сказал Геркул, при этом скорчил такую гримасу скорби и печали, что только в драмкружке школьном играть на вторых ролях.

И тут и деваха, и ее брат выдали акопельно «Плач Ярославны». Мы с Геркулом только переглянулись и пожали плечами. Помер «Максим», ну и хрен с ним, за копали его «мать его …». Так должно было случиться, это и произошло. А меня распирало спросить еще и про Юрия Владимировича, но не стал. Если и это событие случится, так вообще все удалось и можно строить планы на далекое будущее.

– Пошли! – сказал я, не желая находится более в горнице с пока выжившими детьми боярина Кучки, тем более, что те начали слишком громко рыдать.

Пусть поплачут, это еще не понимают, видимо, что их участь окончательно еще не решена. Тут многое зависит от того, как себя поведет князь. Зная вспыльчивый и горделивый характер Юрия Владимировича, он может и на конфронтацию пойти, если встретит с моей стороны, со стороны Братства, препятствие в деле присвоения Кучково, и больших территорий вокруг его.

Мы с Геркулом вышли из горницы Улиты, осмотрелись, кроме нашей стражи чуть дальше, на входе на женскую половину терема, никого не было. Первым вопрос задал я:

– Как настроен ростовский князь?

– Как ты говоришь, рвет и мечет. Он настроился уже на то, то владения Кучки будут его, – отвечал Геркул. – А тут понимает, что дети боярина живы и их убийство – это уже серьезный грех, да еще и при свидетелях: мы с тобой и наши люди и есть свидетели.

Иного я и не ожидал. Вопрос только: насколько далеко в своих желаниях может пойти князь? Не закружится ли у него голова от успехов. Подумает, что разгромил сильный боярский заговор, тут еще и рязанско-муромские князья вступили в переговоры, а половцы и мордва, которых они привели на русские земли, скорее всего, уйдут в своих кочевья, зима все-таки. Так чего с Братством общаться, можно же так же разгромить.

– С князем нужно было решать! – сказал Геркул, посмотрел мне прямо в глаза. – Раз и навсегда.

Я посмотрел на витязя-брата, но промолчал. Разговор с ним о роли ростовского князя был и намеков прозвучало немерено. Переходы, длинной в неделю и больше, дают много времени для разговоров – почти что единственным развлечением в пути. Ожидал я от Геркула такого предложения, что Юрия Владимировича можно под шумок и того… Но я все еще надеялся на то, что проблему с князем решит один лишь выстрел Боброка.

В это время подошел воин, посланный разведать обстановку во дворе усадьбы и в целом по Кучково. Все, как и предполагалось. Уже закончился, или почти закончился, разгром боярского войска. Часть воинов Кучки, судя по всему, закрылась в домах-казармах и хотят вступить в переговоры, ну а тех, кто не успел укрыться, или продолжал сражаться, добивают. Начинался грабеж, в котором мы должны были участвовать не на последних ролях. Но пока в отстающих.

– Тысяцкий, княжьи люди собираются вышибать двери в тереме и идти на приступ, – с нотками паники сообщал прибежавший десятник, должный следить за входом в дом боярина. – Нам как? Бить их? Али как? Прикажешь будем биться!

– Мой выход, – сказал я и, поправив кольчугу, надев шелом, поспешил на двор.

Два десятка воинов присоединились ко мне на выходе из терема. Это все те же ратники Фомы и десяток Боброка, без самого десятника. Главный вход в терем распахнулся и моему взору открылась толпа ратников, которые ощетинились копьями и мечами, направленными на воинов Братства.

– Уберите оружие! – выкрикнул я, добавляя в свои слова максимум властности, насколько только мой нынешний голос способен.

Подействовало лишь частично. Оружие княжьи люди не убрали, но пыл несколько поумерили и оставались на своих местах, молчали, давая возможность говорить без надрыва.

– Мне нужно переговорить с князем, а пока вы оставите меня и моих людей в покое, – говорил я решительным тоном.

– А ты кто таков? – прозвучал вопрос, я даже не заметил кто спрашивал, будто это был озвучен коллективный интерес.

– Я тот, кто право имеет и говорить и требовать. Я тысяцкий Братства Владислав Богоярович, – не без доли пафоса заявил я.

Пошли шепотки. Слухи разносятся в этом времени быстро, даже удивительно как именно. И о том, что в Братстве, почитай, третьим по значимости человеком является некий отрок, явно знали многие. Знали, но я своим лицом особо не торгую, чтобы узнавали, как киноактера какого. Но есть еще нюанс – в существующей реальности просто невозможно приписывать себе чужое имя. Это выходит за рамки понимания и восприятия людей. Может подобное явление и стало, станет, в будущем залогом успеха всякого рода лжедмитриев. Так что если я сказал, что являюсь тысяцким Братства, так оно и есть.

– Что происходит? – послышался голос, который я узнал, несмотря на то, что слышал его лишь раз.

На красивом вороном коне к нам поскакал княжич Андрей Юрьевич. Юноша, но полный величественности и важности, прогарцевал между воинами Братства и княжьими, взирая то на одних, то на других. Заострил он свое внимание и на мне.

– Мне не по душе хитрости всякие, тысяцкий Владислав, и думаю я, что ты решил обмануть и боярина Кучку, ныне почившего и отца моего. Нам нужно говорить, моему отцу нужно с тобой говорить. Следуй за мной, тысяцкий! – сказал княжич и направил своего коня к воротам.

Коня я нашел быстро, просто отобрал у одного воина из сотни Геркула. Андрей Юрьевич не оставил возможности ему возразить, ускакал и нужно было догонять княжича.

Проезжая двор, а после и выезжая из ворот детинца, я видел множество трупов или же корчащихся в предсмертной агонии людей. Даже сотня погибших – это уже ужасающая картина, а тут было не менее трех сотен воинов. Кто-то нашел свою смерть на лестнице, штурмуя ее, кто-то лежал с обезображенным лицом и головой, опаленной до черепа из-за действия кипящего масла.

Вот и потеряла Русь еще три сотни убитыми тут, у ворот, да не менее двух сотен в иных местах в Кучково. Если прибавить к тому, что три сотни загублено было во время ловушки, устроенной старшему сыну бояринаКучки, Ивана, то чуть ли не серьезная часть потенциального общерусского войска погибла. А возьми эти ратники, да пойди на мордву, черемисов, даже булгар или помогать остаткам славян, которых уничтожают германцы… И не надо убивать, не обязательно кровью действовать. Большие и сильные армии могут быстро принуждать к миру, нужному Руси миру и фактом своего присутствия.

А князь… трусоват. Ну а как еще можно расценивать то, что он стоял с частью своих войск в полуверстве от Кучково? Ну или осторожен не в меру, по нынешним-то временам. Он так и не ввел часть своей дружины в бой. Возможно даже опасался того, что Степан Кучка прорвется и нападет на его, на князя.

– Что за игру затеяли вы? – спросил князь Ростовский, как только я лишь обозначил ему поклон. – За кого ты и твое Братство? Вы против меня? Того, кто дал вам приют?

– За Русь и христианство православное стоит и будет стоять Братство, – отвечал я.

– Ты за кого принимаешь меня, отрок? Нечаговорить, как византиец какой, не оплетай меня словесами! – взъярился Юрий Владимирович.

Я выдержал и взгляд княжий, полный гнева, и его напор. Ну не действуют уже на меня такие вот крики да оры.

– Говори! – потребовал князь.

– Ты знаешь, Юрий Владимирович, на чем Кучка обогащался? На что войско нанял такое, что тебе большую часть дружины взять пришлось? – спрашивал я князя, но его ответы мне не нужны были, я продолжал говорить. – На Братстве он нажился. Пусть твои люди полоняных поспрашивают, и те скажут, что многие воины и обозы шли к нам, в христианское Братство, но Кучка людей перекупал. Даже скажу чем заманивал людей – обозами, теми, что князья русские слали нам, снова же Братству.

– И ты хочешь забрать все себе? – рассмеялся князь, а ему вторили иные люди, что так же присутствовали в княжьем шатре на разговоре.

– Все ли? Нет все я забрать по правде и чести не могу. Но забрать свое, при том не обидеть сирот боярских – это мой долг христианский. И кто я такой, чтобы сомневаться в своем долге, или не исполнять его?! Между тем, утварь столовая, злато и серебро – они твои. Коней поделим, припасы так же. Только мой отец прислал мне из Галича пятнадцать возов всякого, прежде соль, но и оружие и коней и ткани. Это один из многих обозов.

– И что будет, если я все заберу? – усмехнулся князь. – И коней, оружие, соль твою?

– Прежде я не могу отдавать своего, как не могу отдать и то, что принадлежит Братству. Что скажет митрополит, что скажут князья, которые присылали помощь нам? Твой брат присылал так же. Они присылают нам, а забираешь ты… И ты, княже, сам понимаешь, что Братство не так и беспомощно нынче. У нас больше пяти сотен воинов… БОЛЬШЕ пяти сотен, – сказал я, приготовивший к самому худшему.

Прозвучали, пусть и завуалированно, но угрозы в адрес властителя Ростово-Суздальской земли. Ну а как иначе? В ином случае никто с тобой считаться и не станет, если за тобой нет силы, если ты сам не часть большой силы. Тут не грех и прикрыться митрополитом, намекнуть, что можно и сторону изменить и вместе с рязанско-муромскими князьями обрушиться на Юрия Владимировича, если тот поведет себя по-скотски. Даже припугнуть тем, что политический вес ростовского князя упадет, когда узнают, что он, как тать лесной, перехватывал обозы Братства христианского.

– Ты заберешь часть… Никакого серебра, ни утвари домашней не возьмешь себе. Коней делим тебе треть от всех, – скрепя зубами говорил князь. – Я вижу, что сделано Братством для моей победы, которая и так бы состоялась, но не быстро и большей кровью, чем нынче. Но ты и твои братья на МОЕЙ земле. Это следует помнить. Я жду воеводу к себе на разговор. Все…

– Что с людьми, князь, с кучковскими, и теми воинами, что закрылись в домах? – спросил я.

– Что? Тебе милости моей мало? Каких людей ты забрать собрался? – заорал князь. – Мне Братство поперек горла становится. Дождусь еще, что василевс и патриарх Константинопольский ответит на этот Орден ваш. Не ересь ли это. Пока живите, но я жду ответа. Людей хочешь спасти? И это не по-христиански, а выгоды ради! Забирай! А дале посмотрим еще…

Чего только человек во гневе не выдаст! Оказывается, Юрий написал в Константинополь, чтобы спросить про отношение к Братству у патриарха и василевса-императора? Какой молодец! Не решается обрушиться на нас, так как Братство вроде бы под защитой русской церкви. Но русской то она еще не стала и Климент Смолятич-митрополит, по сути, узурпатор митрополичьего стола, пусть и поддержанный епископами Руси, но нет у него благословления константинопольского патриарха.

В таком ключе, весьма возможна религиозная война на Руси, инициатором, вернее, первопричиной которой станут мои действия. Возьмет, да подымет знамя истинной, греческой, церкви Юрий Владимирович, к нему присоединиться вассал Византии – Галич, там еще найдутся желающие. Те же черниговские и новгород-северские Ольговичи обиженные на Изяслава пойдут за Юрием Ростовским. Опять Смута… Нет, кончать нужно с Долгоруким.

Через два часа большой обоз из почти пяти десятков возов и более чем четырех сотен людей уходил из Кучково. Люди оставляли свои дома для полного разграбления княжескими воинами. Я забирал всех ремесленников, которые только остались в живых и не додумались вступать в ряды боярских дружинников. Забрал я и почти шесть десятков ратников, которые поспешили дать клятву Братству, пусть я и был против такого. Эти воины даже предоставили грамоту от Волынского князя, который и послал их для вступления в Братство. Пусть пока идут со мной, но без серьезных испытаний на верность и прочность, они не станут братьями.

А еще… в крытой повозке, на манер используемых в этом времени половцами, ехали три человека, явно не военных, да и с такими руками, что и в ремесленники их не определишь. Эти руки может только веретено, да иголку держали. Это была тетка Марфа, взять которую слезно попросила Улита, сама дочь убитого боярина ну и наследник Кучково – Яким. Земельное право на Руси сильное. Если наследник есть, а еще есть за ним сила, то можно и обратно усадить представителя рода Кучки в Кучково, даже если тут уже будет Москва.

На выходе из городка, нас не проверяли, хотя при погрузке вещей и ценностей споры возникали. Я демонстративно запрещал брать серебро и золото. Был же уговор об этом с князем. Но вот шкуры, бронзовые предметы, свечи, ткани, одежды, в том числе и сундуки боярина, это оставлять не могли, забирали. А еще много комплектов вооружения, доспехов, стрел и луков.

Князь не удосужился попрощаться, лишь прислал своего наручного, чтобы тот передал небольшой пергамент, на котором было написано, нет… предписано воеводе явиться пред ясные очи князя и объясниться. Это можно было бы счесть и за унижение, так как Иван Ростиславович ни разу не вассал, не боярин Юрия. Но точно пока обострять не нужно.

Забрать всех людей мне не дали. Какого-то оружейника, видимо, прославленного, княжич Андрей Юрьевич сам вытянул из обоза, чуть ли не начиная битву с моими братьями-ратниками. Но и без такого мастера, даже на вскидку, было немало ремесленников, которых еще нужно пристроить к делу, да жилье предоставить. Придется рубить избы прямо зимой.

– Были среди боярских ратников, кто сбежал? – спросил я, поравнявшегося со мной Боброка.

– Были, – отвечал десятник.

– Это хорошо, на них, если что и подумают. Сделай, наконец, что должно! Но только уйти, если что от погони, или подожги свое лицо, чтобы не признали, если провалишься, – сказал я Боброку и оставил его, поспешил высказать свое «самое-самое» удовольствие Улите.

Мы уже в четырех-пяти верстах от Кучково, можно особо и не скрываться в повозке. А так ли эта девушканужна воеводе? А так ли он нужен ей? А мне? Нужна ли?

Глава 4

Боброк был из людей, которые не могут служить, если не понимают за что и во имя чего это делают. Пытливый ум парня требовал разъяснений, почему именно так нужно поступать, а не иначе. Между тем, о чем сам десятник не особо догадывался, он был внушаем, поддавался уговорам и манипуляциям. Достаточно было затеять с Боброком разговор, с толикой пафоса, выразительности фраз, приправленный аргументами и фактами, и десятник быстро проникался, становился ярым сторонником того, что ему внушают.

Но нельзя сказать, что подобное – это лишь отличительная черта самого десятника, нет, это такое время на дворе, полное суеверий и еще не привитое качественной прививкой от лжи, хитрости, лести и других приемов одурманивания сознания человека. К чести людей средневековья, нужно сказать, что и в далеком будущем, так же далеко не всегда действовала прививка. И там будут секты, зомбированные сознания, уловки и обманы политиков, в которые все равно многие люди верят. Ну а как же иначе? Если не верить всему и каждому, то и сойти с ума можно.

Так что-то, что собирался сделать Боброк – это, как он для себя решил, его собственное дело, его миссия. Ну а как же? Ведь главное – это сильная, неделимая Русь, способная стать большим, чем есть на данный момент. Свары князей не дают возможности русским землям прирастать. Значит, нужно мирить князей, или отправлять на Суд Божий.

А ведь нужно еще избавляться от половцев, которые медленно, порой ускоряясь, подтачивают могущество Русской Земли. Нужно решать, причем срочно, вопрос с Булгарией, которая перекрыла международную торговлю для Руси и сама обогащается на этом, провоцирует и организовывает набеги на русские земли, чтобы ослабить своего конкурента. Просто необходимо хоть что-то сделать с тем, что германцы уничтожают родственные Русской Земле славянские племена, могущие стать плечом к плечу с Русью… стать Русью. Было бы неплохо основать и православное государство где-нибудь в «Палестинах», ну не все же латинянам шастать у Гроба Господня.

За время общения с тысяцким Владиславом все эти нарративы были вбиты в голову Боброка, как вбивают сваи при строительстве причала: мощно, глубоко, чтобы долго продержалась конструкция. И не только десятник проникся стремлениями и речами крайне странного отрока Влада, устами которого говорит старик. Многие теперь понимают точно, за что готовы воевать и умирать. За веру, единую сильную Русь и за будущие своих детей!

И он, Боброк уже свою войну за это самое будущее ведет.

– Пора уже? – спросил напарник Боброка, Елдаш.

Как же он раздражал десятника! Задавал неимоверное число вопросов, быстро уставал, во всеприготовления старался сунуть свой курносый нос. И никакого уважения и хоть доли субординации. И зачем именно этого Елдаша взял с собой Боброк? Наверное, потому что не жалко его потерять?

Елдаш был типичным представителем племени меря. От каждого рода боярин Кучка затребовал по одному-двух самых сильных молодых мужчин, чтобы в последствии сделать их своими воинами. Вот таким и был Елдаш. На тело – большой и грозный, на разум – скупой и ущербный. По крайней мере, именно так считал Боброк, которого сильно раздражал напарник.

– Ждем! – сказал десятник, укутываясь в овчину.

Все же лежать на снегу, даже скорее всего, в снегу, холодно. Особенно, когда ждать, почти что и не шевелясь. Второй день Боброк, таская за собой горе-напарника выслеживал передвижение княжеской дружины, изучал поведение князя, как устроена охрана при переходах. И вот что он уже понял – то, как организовывает переходы воевода Иван Ростиславович более правильно и безопасно. Гордость брала Боброка, что он не только на правильной стороне, но еще и более разумной.

Может быть потому воевода-брат тщательно следит за соблюдением порядка при переходах, что Ивану Ростиславовичу Берладнику постоянно приходилось перемещаться по враждебным землям: печенегов, половцев, торков. Ну а князь Юрий Владимирович на своей земле и после разгрома боярского заговора он не чувствует опасности вовсе. Право же, ну не будет же по собственному дому Юрий ходить в кольчуге и со щитом!

В любом случае, поведение князя было на руку Боброку. Десятник уже понял, как и где можно подловить Юрия Владимировича, высчитал и рассчитал и свои силы, дальность, определил пути отхода. И все равно было боязно. Нет, не за свою жизнь, которую десятник был готов положить на алтарь общего дела, а потому, что могут узнать его, если поймают. Успеет ли он себя убить, да еще так, чтобы не быть опознанным? А сможет ли это сделать? Нельзя, чтобы появились прямые доказательства в отношении Братства, пусть все думают про мстителей-людей погибшего Кучки.

– Дай мне выстрелить! – потребовал Елдаш.

– Ты стреляешь, если я промахнусь, или попаду, но в ногу-руку, – прошипел Боброк.

Они уже больше трех часов ждали на пригорке появления княжеской дружины. Десятник высчитал, что-то время, которое Юрий Владимирович проводит в седле, как раз должно припасть на проезд извилистого поворота в лесу, который окружали заросли и болота, но где была и холмистая местность. Иной путь, ну или дорога, был, потому Боброк мог и безрезультатно прождать проезд князя, после вновь планировать покушение, исследуя дороги до Ростова. Но тут удача все же прикоснулась к десятнику.

– Товсь! – приказал Боброк.

– Чего? – переспросил Елдаш, не знавший, конечно же, звучаний команд, которые уже внедряются в сотне тысяцкого Влада.

Боброк не обращал внимания на свой говорящий и копошащийся раздражитель. Он поправил на голове белую накидку, чтобы не быть замеченным, после стал выцеливать князя. Как правило, если ростовский властитель не отдыхал на оборудованном для него возу, то возглавлял колону своего воинства, гарцуя на поистине великом коне.

Шагов пятьдесят, не больше разделяло расстояние от жертвы и убийцы… карающей длани, строителя будущего Руси. Последняя формулировка больше нравилась десятнику. Он верил в то, что все делает правильно. Удачность места для покушения также определялась двумя факторами: Боброк со своим напарником размещался на возвышенности метров в тридцать над тропой, по которой должны пройти княжеские воины, ну и, соответственно, сам князь. Тут же есть спуск к зарослям леса, к полянам, где можно проскакать уже и на коне. Так что и стрелять удобно, и уходить сподручнее. Пока это княжьи ратники еще взберутся на холм! Пока сообразят куда им бежать! К этому времени Боброк уже рассчитывал во весь опор уходить на отдохнувшей и сытой лошади, да еще и с заводным конем.

– Вон он! – возбужденно чуть ли не выкрикнул Елдаш.

Боброк пшикнул на своего напарника и стал делать частые вдохи-выдохи. Вот князь остановился у заваленного сухого дерева, которое с таким трудом повалили и притащили десятник с бывшим боярским ратником, вот Юорий раскрылся и смотрит на вершину холма…

Глухой звук сорвавшейся с крючка тетивы запустил финальную часть плана покушения на Юрия Владимировича Ростовского. Массивный болт самого мощного арбалета, который только был найдет в оружейных комнатах Кучкова, устремился навстречу с плотью князя. Еще нужно не только попасть, но и пробить шубу, которая неизменно была на Юрии в переходах. А там…

Любое попадание в плоть должно стать смертельным для Юрия Владимировича. Наконечник болта был измазан вонючей субстанцией, взятой у полуразложившейся крысы. Так что заражение неминуемо. А тут такой уровень медицины, что без шансов. Тем более, когда ранение будет получено в двух-трех днях пути до Ростова, а в дружине лекарей не сыщется.

– Есть! – сказал Елдаш, когда увидел, что арбалетный болт, пущенный Боброком попал князю в район груди и ростовской властитель слетел со своего коня.

Парень так увлекся просмотром последствий от выстрела десятника, что не заметил, как Боброк достал нож. Воин-инок Братства накинулся на своего нерадивого, уже бывшего напарника, и ловко перерезал ему горло. После Боброк вложил нож, с острия которого капала кровь убитого Елдаша, ему же в руку, чтобы сложилось впечатление самоубийства, оставил свой разряженный арбалет, перехватил оружие парня и, захватив белые материи, рванул прочь.

Боброк старался идти по тем следам, которые же были оставлены на снеге, чтобы меньше чего указывало на присутствие тут еще кого-то кроме воина боярина Кучки, который «отомстил князю, убив того, но и, чтобы не попасться в руки княжьих людей покончил с собой».

Жалко было оставлять коня Елдаша, но это необходимо, не поверят же в то, что мститель прибыл сюда пешком. Жалко было и потерять хороший, мощный арбалет, но это неотвратимо, чтобы хоть сколько отвести подозрение на участие в акции Братства. Потому бедолагу Елдаша и тащил Боброк с собой на операцию.

Подгоняя себя, десятник бежал прочь. Уже должны были забраться на холм княжьи люди. Еще полминуты-минуту и они могут отправится в погоню, даже если и будут уверены в той версии произошедшего, котораяинсценировалась и предоставлялась для просмотра и принятия на веру.

Кони стояли примерно в полверсты от места акции, так что пришлось поднапрячься. Боброк себя утешал тем, что у него должна быть лучше физическая подготовка, чем у его противников. Тем более, следы были путанные, они с Елдашем ходили в разные стороны, но по одиночке, так что не сразу преследователи и выйдут на нужный след, если только их поведет не сам Господь Бог. Но он же на стороне Боброка?

Через пять часов скачки, на ходу меняя коней, чтобы те не исдохли от усталости, Боброк позволил себе передохнуть. Чуть овса было на одном из коней, так что животные чуточку подкрепятся, да и у самого десятника лежало добротное, подкопченное сало с травами, еще идобрая краюха хлеба. А жизнь-то удалась!

*………….*………….*

Дорога назад казалась мне исходом евреев из Египта. Но тут было иное: исход, или попытка исхода, племени мерь со своих земель. Может я что-то и не так сделал? Смотрю на этих людей, старост, простых крестьян, они чуть ли не боготворили Степана Ивановича Кучку, искренне рыдая, что боярин погиб, а после искренне радуясь, что осталась жива его дочь Улита и младший сын боярина Яким. Любили тут Кучку, и не особо понятно почему. Может то, что свой, из мери?

При этом люди крестились. Да, слышал я и поминание богов, кстати чаще славянского Велеса, но и крестились же. Так что край вполне свой, православный. Некоторые старосты со своими семьями присоединялись к нам по пути, конечно с моего разрешения. Разбавить на своих землях черемисов и беженцев с юга, я посчитал хорошей идеей. Как прожить только, прокормиться? Так уже почти что сто телег ехало, еды в них было немало. Ну а надо, так средств на то, чтобы купить по почти что любой цене провизию, у меня хватало.

– Где я буду жить? – меня нагнала Улита, лихо управляющаяся с конем и то и дело, но достававшая меня расспросами.

– Мой дом должны отстроить. Там две горницы я выделю тебе и брату с теткой Марфой. Пока так, а там решать будем, – сказал я.

– Я за старого князя-воеводу не пойду, так и знай. Сватай меня к кому иному! – чуть ли взвизгнула девица.

– С чего именно я должен тебя сватать? Не проще ли тебя придушить? – говорил я, уже преизряднораздражаясь Улитой.

Раздражение было, но при этом имело место возбуждение от общения и созерцания девицы. Хотелось отослать Улиту куда подальше, одновременно, ее не хотелось покидать. Странное, конечно, мое отношение к девке. Как пелось в одной песне из будущего «я люблю и ненавижу». И пусть о любви говорить не приходится, но влечение было явным. И как жить под одной крышей? Чувствую я так могу наглотаться этого наркотика – общения с Улитой, – что спрыгнуть «с иглы» без ломки не получится.

– Мне мыльня нужна. У тебя мыльня есть? – спрашивала девица, а у меня начали всплывать образы…

– Должна быть. Уходя в Кучково повелел поставить, – отвечал я.

Может и не такая она уже и важная кобыла, чтобы ее не оседлать? Да и к девственности в этом времени не так, чтобы сильно строго относятся. Все еще христианская мораль с множеством запретов не стала доминировать, женщины более-менее свободны, как и нравы. Это после, ко времени Ивана Грозного, женщин должны будут запереть на своей половине дома и чтобы не показывались на глаза, пока муж не призовет для утех своих. А сейчас бабы все еще говорливые, гонорливые, да строптивые, если только не познали голод.

– В баню мужики и бабы могут одновременно ходить. Это не зазорно. Без этого… ну что между мужем и женой происходит… конечно, но вместе мыться можно. Вон и тетка Марфа с отцом моим вместе мылись, а они брат и сестра. И я с братьями мылась. Так что знаю, как там у вас, мужей, все устроено, – Улита засмеялась.

Ведьма, не иначе. Ведь она мастерски играет моими эмоциями, не осознанно, интуитивно, используяприродные таланты. Как тут не поверишь в высшие силы, если уже при рождении такие вот Улиты получают сверхспособности повелевать мужчинами? И понимаю, что не будь я уже познавшим целую жизнь человеком, так уже стал бы покорной игрушкой в цепких пальчиках молодой еще, незамужней, девушки. Мне-то и сейчас нелегко устоять.

– Я вижу, я чую, что люба тебе. Это мой дар, чуять, как ко мне относятся. Но ты… Ты сопротивляешься, почему? – тон Улиты, вдруг, стал очень серьезным.

Такая перемена в тембре голоса, поведении, могла и с толку сбить. Чего там… И сбила. Так что я посчитал за верное взять паузу и несколько помолчать, приходя в себя. Шла атака женскими чарами во всем направлениям.

– А у нас может быть будущее? – предельно серьезно, будто разговариваю не с великовозрастной, но все же девчонкой, а с мудрой женщиной, говорил я. – Мы убьем друг друга, так как я не покорюсь, а ты слишком строптивая. У нас будет безумная близость, мы будем страстно относится друг другу, но это не семья, это… сумасшествие.

– Ты говоришь, как старик, – буркнула Улита и отвернулась. – Если люба тебе, то не отдашь никому!

Вот так. И пойми этих женщин! Две, хоть и три жизни проживи и все равно не сможешь предугадать, что в женских головах, или где у них, в каких частях тела, мысли роятся. То дня два рыдала с перерывами на то, чтобы сказать, что я не достоин ее, хотя я и не набивался в «достойные». После вот… чуть ли не признание в любви.

Прибыли мы домой только через полторы недели после того, как вышли из Кучково, хотя тут идти-то всего ничего. Пришли, а Владово, словно грандиозная сплошная стройка. Нужно будет обязательно выделить Ефрема, который остался на хозяйстве, да сына Крота, который так же развил бурную деятельность.

Что сразу бросается в глаза, наравне со строительством, так большое количество детей. Они сновали туда-сюда, те, что по старше пробовали помогать мужчинам тягать бревна и обтесывать их. Даже женщины и те работали на сложных, мужских работах. Все-таки из тех детей и женщин, которые некогда были нами гонимыми из леса, многие прибились именно во Владово. Местные исподволь, но помогали своим соплеменникам.

Нужно все-таки давать названия поселениям. Владово – это первоначально только селение местных черемисов, но уже три деревни организовано, а еще и детинец с моей усадьбой. Будет так: Земля Владова пусть разделится на селение Кротово, с черемисами, Беглянково, с беженцами, Кузнечное, с ремесленниками и иными.

– Боярскую дочь определите в мои покои, сына Кучки туда же. Пусть Марта накормит их досыта, да выделит две комнаты, – давал я распоряжения Ефрему. – А я к Маске поехал.

Наказав всем обустраиваться и занимать уже построенные три большие дома-общежития, я поехал ккузнецу Маске. Мне было важно узнать, как идут работы, определить именно там, что построено и насколько кузнечный комплекс эффективен. А еще пусть мой главный кузнец-драчун забирает к себе всех кузнецов и бронных дел мастеров, что прибыли со мной. Размещает их, решает вопросы первоначального кормления и все сопутствующие. Он над ними будет главным, а я уже через неделю должен увидеть работающий мой заводик. Чтобы не хуже, чем в Гомие было!

– Биться будем? А то и не с кем размяться, как ты уехал, – встречал меня Маска. – Ефрем твой… Подучи его, может чуть больше продержится.

– У тебя мало работы? Не успеваешь устать, что в драку лезешь? – усмехнулся я, обнимаясь с кузнецом.

– Пошли в дом! Мне тут кабана принесли… Домашнего, с салом и мягким мясом. Будем лакомиться, – сказал главный кузнец моих земель и, так себе, не ласково, подтолкнул.

– Медведь… И пришибить своим гостеприимством можешь, – сказал я, последовав в дом.

Вот и ответ, почему в целом ворохе дел, я выбрал именно поездку к Маске. Приятно у него. Этот мужик из тех, кто к себе близко не подпускает, но если уже ворваться в его ближний круг, то «задружить» может и до смерти. Нравится мне такой подход в людях, пусть я сам несколько иной, вообще стараюсь не пускать к себе в душу людей. Больно расставаться с друзьями… навсегда, лучше видеть в своем окружении не друзей, а попутчиков. Но и мне, как и любому человеку, свойственно доверяться, искать место, где хорошо.

В целом, работа на кузне кипела, а Маска был настроен на реализацию грандиозных планов. И даже то, что ему следует заняться организацией целого кузнечного цеха и стать над семью мастерами главой, не смутило деятельного кузнеца. Я заприметил заготовки на плуги, готовые три косы, серпы, несколько шлемов по моим подсказкам, пики. И не верится, что один человек столько уже смог сделать.

Вернувшись домой через часа четыре, я встретил Марту на входе в свой терем. Уже отстроенный, но сильно уступавший тому, что я видел у боярина Кучки, в раза так три уступавший, все равно новый дом впечатлял. Но ничего, лиха беда начало, еще отгрохаю себе хоромы.

– Бояриня-хозяйка повелела… – начала было раболепным голосом говорить Марта, но я ее перебил.

– Кто? Эта курица уже боярыня в моем доме? – взъярился я.

– Так сказала Улита Степановна, – отвечала Марта.

– Где эта курва? – выкрикнул я.

– Так в бане она, перво-наперво повелела истопить мыльню, – отвечала Марта.

С решением жестко одернуть зарвавшуюся девицу, я, не задумываясь, направился в баню. Хотелось выпороть Улиту, которая… Да не знаю я, которая. Просто выпороть и все… И понимал же разумом, что это иррациональный порыв, слишком эмоциональный, чтобы быть разумным, но пошел прямиком в баню.

Распахнув двери, войдя в предбанник, я даже не обратил особого внимания на то, что женские вещи были разложены на лавке, даже ночная рубаха снята.

– Ты! Да что ты себе, сука, возомнила! – начал было я отповедь, но резко замолчал и встал, как вкопанный.

Стройная, с красивым, как мне нравится, подтянутым телом, белоснежная, вся такая… естественная, желанная. Улита стояла посреди бани обнаженная, лишь ее длинные, густые светлые волосы чуть прикрывали оформившиеся груди.

– Иди ко мне! – потупив взор, прошептала Улита, показавшаяся мне такой невинной, желанной.

Кровь отринула от головы и устремилась ниже, к тем участкам тела, которые были не способны думать, но лишь стремились действовать.

– Я твоя, но я должна оставаться девой. Ты обещаешь мне оставить меня девой? – шептала Улита, а я рваными, судорожными движениями стал снимать с себя одежду, даже порвал рубаху, так торопился.

«Не правильно это, не нужно это!» – говорили мне остатки разума.

Но я не хотел более прислушиваться к разуму. Ну мы же так… поиграемся только, девой оставлю ее, а об остальном, так и не узнает никто, наверное.

Глава 5

– Готовой уже выделанной одежи взяли на три сотни человек. Теплой одежи из Кучково не более сотни, – докладывал Звяга.

Содокладчиком выступал Арон. Этих двух людей я и видел своими заместителями по экономическим вопросам, или просто управляющими. Теми, на кого я повешу все проблемы производства и сбыта продукции.

Звяга был из тех старост, которые пришли с земель боярина Кучки. Приближая к себе именно этого человека, я ориентировался на то, что староста Звяга менее остальных был привязан к семье Кучки. После ему был и задан прямой вопрос о том, как Звяга отнесется к тому, что Улита, как и Яким Степанович, будут обижены, мной ли или еще кем, не важно. Ответы мне понравились, а фальши я не заметил.

Это, конечно, не значит, что ее, лжи в словах старосты, нет. Звяга мог хорошо скрывать злые умыслы, ну так и я не передаю ему свою казну. Пока что он только собирает сведения, занимается подсчетом материальных благ. А дальше посмотрим. Будет приносить пользу – пусть остается на руководящем посту, нет… Всякое может случится…

Уговаривать Арона работать на меня не пришлось. Я забирал все его серебро за то, что поеду выручать Рахиль. Так что купец оставался без средств к существованию. И пока он соглашался работать на меня лишь вынуждено, ничего, скоро у меня будут такие товары, что Арон еще в летописи войдет, как богатейший купец Руси.

Я решил лично отправится за Рахиль. Правда, здесьимеет место быть совмещение миссий, так как по весне мы с воеводой едем в Киев на встречу с митрополитом, да еще и со специальным посланником василевса-императора Византии должны встретится. А от Киева до половецкого Шарукани ближе, чем от Ростова до Новгорода. Вот я и думал сперва отправится за Рахиль, а уже позже, с ней остаться в Киеве и дожидаться воеводу.

– Что ты скажешь мне, брат-витязь Геркул? – спросил я.

– Вооружить и снарядить мы уже сейчас можем три сотни ратников. Хорошо вооружить, не хуже и княжьих дружинников, – несколько горделиво говорил Геркул.

– Где только взять ратников? – пробормотал я задумчиво. – Но продовать брони и оружие не будем.

– Если есть меч да кольчуга, то и найдется тот, на кого это можно одеть, – изрек витязь Геркул.

– Набрать можно молодых да сильных в селениях кучковцев, хоть и тысячу. Тем более, что уже готовилось ополчение, а почивший боярин направлял своих ратников, и те обучали людей, больше отроков, им нынче по шестнадцать лет, но в дружину так и не успели войти, – вполне себе не глупый вариант развития выдал Звяга.

– Они из племени меря? – спросил я.

– Христиане православные, – ответил Звяга.

Я усмехнулся. А хорошо он так меня одернул.

– Витязь-брат, – обратился я к Геркулу. – Займись этим делом, или поставь кого из иноков-братьев заниматься. Пешцев набирать станем, три сотни пока.

– А прокормим? – засомневался витязь.

Я не ответил, а лишь выразительно посмотрел на Арона и Звягу. В их обязанности как раз и будет входить развитие поселений и обеспечение населения всем необходимым. Эту зиму проживем без особых проблем с продовольствием, а вот дальше… Но озимые уже посеяны, яровое зерно для посева в наличии и даже перебирается, выделяя большие зерна. Коровы должны отелиться, свиней решили забивать только на Рождество, и то немного. Да все будет хорошо, если не лениться.

А что касается пополнения в своих рядах, то я бы лишь частично набирал молодежь из местных. Уверен, что стоит немного подождать и уже по весне начнут вновь прибывать люди в Братство. Ну или другой вариант – отправить рекрутеров в Новгород, Ярославль, Курск. Будет столько желающих, что еще докупать станем брони и оружие. Уже то, что я мог сам экипировать своих воинов, говорит в пользу того, что многие захотят прийти. Конкурс можно будет проводить.

Но не я буду этим непосредственно заниматься, своей задачей вижу сказать, как надо, а исполнители должны быть другими. К примеру, на Геркула ложилась работа по сортировке и обучению всех воинов, которые становились «послушниками» – так у нас в Братстве называются кандидаты на приношение клятвы. И такими вот послушниками становились уже сто двадцать три воина. Проявят себя, так и станут братьями, ну, а нет… Так и прогоним, или же оставим в прислужниках, пусть воюют в таком статусе.

Все достаточно должно быть устроено просто и по отработанной в иной реальности системе. Тевтонский Орден, как и другие, находящиеся на территории Прибалтики, поступали таким образом, что у них при малом количестве самих рыцарей-братьев, были вполне себе приличные армии. Кроме тяжелой конницы, у крестоносцев была пехота, которую и я хочу развить. Это не братья, а прислужники. И вполне подойдут на роль тяжелых пехотинцев именно местные, безлошадные. А еще немецкие ордена постоянно привлекали к своим военным делам союзные местные племена, используя их, скорее, как пушечное мясо, пусть и пушек пока нет.

Но полного подражания тевтонцам, или же тамплиерам, не будет. Да и не нужно.

– Все, я ушел, дальше сами. Вам троим нужно так сработаться, чтобы понимать друг друга и смотреть в одну сторону, – сказал я и вышмыгнул из комнаты.

Я проводил совещание, а сам чувствовал себя неуютно, будто не там, где надо, нахожусь. И, нет, не в объятьях Улиты я хотел оказаться, а в мастерской, где сегодня должно было начаться производство бумаги. Этоуже не первые опыты по «изобретению» такого универсального писчего материала, а именно что производство.

Что касается Ули, то… Ничего не понятно, а я решил, что и не стоит в этом разбираться. Самокопание, или эмоции с переживанием – это все от Лукавого. И даже, если бы я допустил подобные терзания, что результата не случилось бы. А если нет результата, то и не нужно. А еще сам себя перестал бы уважать. Не может женщина, будь какая занимать мои мысли больше, чем работа. Ну, побаловались мы в баньке уже три раза, но и всего-то.

Правда, Улита бесится, она-то считала, что я уже прирученный зверек, а здесь нет, все еще дикий, да и на других самок заглядываюсь. Марта не осталась без моего внимания, и вот с ней, как раз-таки, мы не балуемся, а мнем шкуру медвежью так, как завещает матушка-природа, за тем лишь исключением, что не стараемся забеременеть.

Уля рвала и метала, когда поняла, что с Мартой у меня такое плодотворное сотрудничество. Мало того, так чухонка в последний раз так стонала и покрикивала, что я пару раз приостанавливался и осматривал женщину, не зажал ли я ей что-нибудь, не сломал ли какую кость. Уж больно орала она выразительно. Ну, это у Марты проснулась стервозность женская. Мол, смотри, девка боярская, как тысяцкий меня мнет, не чета тебе.

Такой вот получается гарем у одного из иерархов христианского Братства. А позже кто-нибудь раскопает информацию обо мне и будут аргументы в пользу того, что все братья, на самом деле, – грешники и прелюбодеи. Но пока мне на это настолько чихать, что буду продолжать спать с Мартой, щепать за наиболее выпуклые места Улиту. Ну а станут при этом бабы права качать… Я не женоненавистник и никогда не одергивал женщин, не стремился сделать из них свою собственность. Так может в этом времени, где подобное нормально, поступать именно так?

Никто из женщин, пусть это и дочь боярина, мне не указ. Улита, кстати, наказана мной за очередное проявление строптивости и за то, что попробовала оттягать за волосы Марту. И теперь ее, Улиту Степановну, я не хочу видеть к обеду, пусть ест у себя в комнате. Ишьты, хозяйка выискалась! На днях приедет воевода Иван Ростиславович, скрепя сердце, но сбагрю девку.

– Ну, Порсай, как тут дела? – спросил я.

Надеюсь, что именно он в будущем станет мастером по изготовлению бумаги, бумажником… или как еще называется тот, кто создает бумагу. Младший сын Крота оказался и смышленым и рукастым. Таким вот с инженерным мышлением, насколько такое понятие можно употреблять в этом времени.

– А ты посмотри, там, под прессом из досок, – усмехнулся сын погибшего Кроти.

Этот молодой мужчина так хотел себя проявить, так стремился оказаться полезным, что очень даже быстро стал понимать, что я от него хочу… Ни много, ни мало, а желаю производить бумагу в товарном количестве. Слишком многого хочу? Потерял связь с реальностью? Нет, отнюдь.

В своей прошлой жизни я дважды видел, как изготавливают бумагу, причем, по средневековым технологиям. Например, в белорусском замке в местечке Мир, был на мастер-классе по производству бумаги. Ну, а еще раньше я участвовал, как турист, в производстве бумаги по старинным технологиям в Каменец-Подольске. Было это еще в «домайданное» время, когда со мной вполне нормально разговаривали на русском языке и доброжелательно объясняли все тонкости производства бумаги.

Такие вещи не вычитать в книгах. Когда руки почувствовали каждый процесс, технология стала более чем понятна. У меня даже возникали мысли пробовать делать свою бумагу, так, баловства ради, но начались тяжелые времена и вместо лотка с жидкостью, из которой получается бумага, я взял в руки автомат.

Ничего сложного в том, чтобы сделать бумагу, я не заметил ни тогда, в будущем, и сейчас не вижу препятствий. Рогоза имеется в округе в большом количестве, речка Нерль вся в камыше, на болотах, лесных озерах, так же все в этих растениях. Местные говорят, что порой только им и спасались от голода, но так и не уничтожили растения. Есть немного льна, есть известняк, чтобы чуть отбелить листы, мука и крахмал.

Создать большой чан-бассейн – не проблема. Измельчить материал, те же льняные ткани, нити, рогозу, причем, как размягченные стебли растения, так и околоцветник с пухом, не составляет никакого труда. Добавить сюда еще немного крахмала и муки, ну и воды. Все это максимально сильно сбить, перемешать. После брать в форму, рамы, у нас они примерно размером А3. Заливать туда полученное вещество, просушить, вынуть и «электрическим утюгом все это выгладить». Ну, а за неимением оного, просто положить бумагу под пресс из досок и камней.

Вот и все, вся технология, за которой стоит много работы, но при этом не нужно семи пядей во лбу или получить большой опыт, чтобы создать, по сути для Руси, уникальный продукт. Продавать бумагу можно и нужно за дорого. Если даже двадцать листов бумаги будут стоить, как один лист пергамента, это будет такая бешенная выгода, что скоро здесь, в Кротово, где и будет бумажное производство, можно дворцы строить, нанимая мастеров из Византии или из Венеции. Да хоть из Китая.

– Ну, дай-ка я сам сделаю! – сказал я.

После взял одну из двадцати рамок, зачерпнул в нее вязкой белесой субстанции, выровнял, оставил чуть подсушиться, после тряпицей протер, и под пресс. Все – лист бумаги готов.

– Порсай, мы с тобой уже говорили о том, что нельзя никому рассказывать, как мы делаем бумагу… да, это называется – бумага. Так вот, я напоминаю тебе… Не подставляй ни себя, ни иных, молчите о том, как вы работаете, – решительно говорил я. – За такие тайны убивают, знай это!

Все равно собираюсь учреждать что-то вроде полиции, нельзя без стражи, без контроля за людьми, да и за воинами тоже. Думаю, что после ряда консультаций со мной, с такой задачей сможет справится Ефрем. Столько планируется производств, что без контроля за носителями технологий, никак нельзя. А еще, уверен, что через год-другой, можно ждать и промышленных шпионов.

Покинув бумажную мастерскую в прекрасном расположении духа, я направился в храм, к Спиридону. Давненько я не общался с нашим братским капелланом. А тут он только что прибыл из Ростова, где должен был стать свидетелем событий, которые последовали после мучительной смерти князя Юрия Владимировича.

С собой в храм я нес три листа бумаги. И пусть она с шероховатостями, бледно-серая, но явно это то, на чем можно и нужно писать. То, что можно и нужно продавать. И вот для этого тоже мне нужен был такой торговец, как Арон.

– Что слышно, друг мой Спиридон? – спрашивал я с порога церкви, осеняя себя крестом.

– Слышно, друг мой тысяцкий, что мне новый храм нужен. Прихожан в десять раз больше, чем вмешает церковь, – с порога начал тут жаловаться Спирка. – Ты обещал, что строительство начнется скоро.

Я остановился, подбоченился и стал пристально рассматривать Спиридона.

– Что? Что не так? – крутился Спирка в поисках несоответствия внешнего вида. – Рясу измазал? Где?

– Ты куда моего друга Спирку дел? А? Признавайся! Мой друг с порога не станет требовать, а обрадуется приходу моему, – шутливо говорил я.

– А я-то думал… Ведешь себя в храме, как нехристь какой, а еще и тысяцкий Братства, – раскусил спектакль Спиридон. – Чего пришел-то, спросить чего? Да я и сам думал наведаться к тебе. Есть то, что и богоугодно рассказать. Ты же за этим пришел, узнать, что да как в Ростове делается?

– И это тоже, – согласился я.

– Ну, а зачем еще? Не наведать же меня, не спросить, как мне тут, в этом храме живется, где и службу добрую не провести… – причитал Спирка.

– Все, хватит уже этих стенаний по новой церкви. Я сказал тебе, что по весне начнем строить новый храм, а через год я думаю и каменную церковь начать ставить, – перебил я Спиридона. – Вот смотри! Что скажешь?

Я протянул три листа бумаги нашему настоятелю храма апостола Андрея Первозванного. Спиридон крутил, мял бумагу, даже на зуб ее попробовал.

– Что это? – спросил после долгих манипуляций Спирка.

– Бумага это. Попробуй на ней что-нибудь написать! – сказал я.

Минут пятнадцать Спиридон искал чернила, а потом еще, высунув язык, минут пять затачивал перо, но в итоге стал выводить буквы на бумаге.

– Пишет! – радостно сказал настоятель храма. – А сколько много у тебя таких листов?

– Может быть, очень много, – сказал я, понимая, что «очень много» – это тысяча, не больше листов.

Для того, чтобы переписать на пергаменте книгу, ту же Библию, нужно забить до тысячи животных. Лучше, конечно бычков, можно даже не рожденных еще. И что это по деньгам выходит? Катастрофа! Такую книгу может позволить себе только что епископ, ну, или Спиридон, которому в подарок досталось Евангелие на греческом языке, присланное митрополитом. Такая книга – это стоимость одной большой деревни, ну или чуть ли не половину от тех земель, что мне дали на пользование. Хотя тут нужно смотреть по степени развитости селений.

– Бумага дешевле, можно много переписать книг. Хочешь, так займись этим. Я дам серебра, привлеки каких дьяков, попроси митрополита, чтобы прислал. Пусть у нас тут переписывают книги, да за одно обучать детей станут. Я даже без оплаты стану поставлять бумагу… Но книги продавать станем, – предложил я бизнес, но такой, социально направленный.

Вполне себе решение вопроса о начальном образовании. Будет здесь десять-пятнадцать дьяков, так три раза в неделю могут обучать детей.

– Уж было дело я подумал о том, что ты в дар сию бумагу дашь церкви нашей, а ты снова о серебре говоришь, – деланно возмутился Спирка.

– А сколько серебра будет стоить строительство каменного храма? Молчишь? Так что не смей более мне указывать о серебре! Давай, рассказывай, что твориться в Ростове! – отмахнулся я от возмущений Спиридона.

– Сперва скажи, когда уйдут те воины, что сидят в лесу? Сил моих нет бегать к ним каждый день, – Спирка запнулся. – Господи, прости меня грешного, но они днями молятся! Даже истязают себя.

Да, с Угрюмом и его людьми нужно было что-то делать, вернее, пора бы их отсылать в бассейн Нижней Оки, к ее притоку Железнице. В будущем в этом месте может появиться город Выкса. Нет, не так, он появится и не в середине восемнадцатого века, а уже скоро. Именно угрюмовцами я решил реализовать этот проект. Пусть они отсваивают земли, а после туда придут кузнецы и их ученики.

В том месте находятся замечательные насыщенные металлами руды. В радиусе пятисот километров лучшего железа не найти. В иной реальности этот район мог бы стать серьёзневшим центром русской металлургии. Однако, нахождение на расстоянии двести верст от Москвы, что обусловило вырубку леса, как и массовая разработка металлов на Урале, сильно притормозили возможности развития металлургии в городе Выкса и его окрестностях.

Эти земли лишь условно принадлежат Муромскому княжеству, но Глеб Ростиславович не претендует на эти территории. Частично Выкса станет платой Братству за посредничество в урегулировании конфликта. Глеб останется, скорее всего, муромским князем, а усобицы не случится.

Сорок опытных опытных, даже фанатичных воинов, пятьдесят строителей с семьями. И, первоначальная помощь Глеба Ростиславовича Муромского – все это, по моим расчетам, позволит крепко стать в том районе.

– С Угрюмом решили. Ты мне все-таки расскажешь, что в Ростове творится? – спросил я у Спирки.

– А не ладно все. Ростислав Юрьевич после смерти князя Юрия Владимировича права свои на Ростов предъявил. По старшинству сынов, так ему и править, – начал просвещать меня Спиридон. – В Новгороде нынчен княжить – это каждый день ждать вечевого колокола и что погонят. Так что Ростислав хочет стать в Ростове, но боярство ростовское того не хочет, а новгородцы прислали во след Ростиславу людей своих, кабы возвращался, а то они другую княжескую ветвь пригласят к себе, видимо, намекая или на Ольговичей, или на Мстиславовичей.

– Ты мне, Спирка, зубы не заговаривай. О спорах Андрея и Ростислава всем известно. Что решили с Кучковскими землями? Ивану воеводе нужно совет давать, что нужно требовать с ростовского князя, коим является Андрей, а на чем стоять в переговорах просто опасно, – сказал я.

– Владыко Ефрем говорил мне, что если воевода станет требовать все земли боярина Кучки себе, то быть войне. Андрей, чтобы утвердиться и показать свою силу, пойдет даже на жестокие меры. Владыко просит отдать Андрею Кучково, – говорил Спиридон, заглядывая мне в глаза, будто прося согласиться.

Москве быть! Пусть Андрей Юревич создает и развивает город. И я не против этого. Все же садиться на торговые потоки не стоит. Вообще, нужно соблюдать баланс, когда Братство может стать такой корпорацией, что все княжества подомнет. Нет, Руси нужен владетель, один князь, а Братство только его инструмент. И не так легко добиться именно подобных раскладов.

С другой стороны, а что мешает братству получить земли рядом с Москвой? Временно, пусть лет на десять-двадцать заключаем ряд с ростовским князем, по которому имеем право пользоваться землей. Часть бывших владений Степана Ивановича Кучки нужно обязательно выбить в виде вотчины сыну боярина Якиму Степановичу. Пусть это будет три-четыре деревни, но полностью сдавать свои позиции перед Андреем Юрьевичем так же нельзя. Кроме того, следует требовать и три деревушки в качестве приданного Улиты Степановны.

В итоге по такому хитроватому плану получится своего рода город «федерального значения Москва», окруженная временными или вотчинными землями Братства. Политически в споре выиграл Андрей Юрьевич, фактически – Братство становится главным выгодоприобретателем от всей этой истории. Здесь еще важно не выпустить от себя Улиту, если ей достанется приданное, и вырастить из Якима Степановича достойного члена христианского братства. Мой подован! А что? Вот и возьму на воспитание.

– Вот ты сейчас рассказал все и кажется мне, что согласится Андрей Юрьевич на такое, – сказал Спиридон. – Он и честь свою сохраняет и укрепленный город имеет, пусть и не кормится с земли. Кажется, это хорошее решение.

– Когда кажется, Спирка, креститься нужно, – сказал я, вызывая недоумение дьячка. – Андрею ничего не останется, он согласиться.

Поговорив еще о всяко-разном, о том, что все черемисы исправно ходят в церковь, вызывая умиление и удовольствие у Спиридона. Спросил друг и о том, именно передать в подарок митрополиту и не помогу ли я с подарком, к примеру сто листов бумаги. Поговорив, я засобирался домой, вернее вначале чуть прогуляться по своим владениям, после узнать, о чем договорились Арон, Звяга и Геркул, ну а после и ужин с молитвой.

– Жду тебя на ужин, отец святой. Месте и помолимся, – сказал я, стараясь, чтобы слова про «отца святого» не звучали, как издевательство.

– Прости, тысяцкий, но не могу я к тебе прийти. Была бы моя воля, не был бы ты моим другом, я сжег бы на костре ведьму Улиту. Она смущает умы мужей. Это как чародейство, волхование, – эмоционально говорил Спиридон.

Он тоже молодой мужчина, причем, еще не перерос пубертатный возраст. Ох и змеюка же эта Улита, нужно и с ней быстрее решать. Не захочет взять ее в жены Иван Ростиславович, может, и сам женюсь. Но тогда… она у меня шелковой станет. Или Спирке ее сосватать? Как, «Матушка-Улита», это звучит? Только в качестве шутки.