Чья-то сансара

Профсоюзная, 90

Тоскуют ли люди без загадочных историй? Без щекочущих нервы чудес, без веры в волшебные существа, которыми могут быть полны закоулки даже современного города? Определенно, да. Но и забытые чудеса, мифические создания и чудовища точно так же тоскуют без своих людей. Может быть, там, совсем рядом, в соседнем доме или в пустующей квартире этажом ниже. Или там, в покинутом людьми здании на Профсоюзной, 90.

– Так там, это, новостей-то нет никаких? – охранник потирал озябшие руки, вопросительно глядя на айтишника, расписывающегося за сдачу ключей. Второй топтался с ноги на ногу рядом, молчаливый и угрюмый. – Что там будут делать с издательством-то?

В пустом здании по адресу Профсоюзная, 90, где отопление работало на самом минимуме, только чтобы трубы не разорвало, царил кромешный мрак и холод.

– Нет, сами ничего не знаем. Велено вот остатки оборудования перевозить. Но ты б обогреватель взял, что ли, в 422 комнате. Мы там видели сегодня, – сказал старший из них, и от его дыхания в воздухе стоял пар, хотя они были внутри помещения.

– Что, можно? Ну, спасибо, спасибо, мужик! А то я тут уж снег убираю, чтоб согреться-то. Холод зверский.

– Не лазает никто, не мешает?

– Да кому тут что надо? Пыль и запустение. А за разрешение спасибо, от души!

– Не болей, – старший из айтишников захлопнул журнал и кивнул своему коллеге. – Ну, чего стоим, уже бы давно в машине грелся!

Они подняли оставшиеся две рабочие станции и понесли к машине, ожидающей в закутке у ворот. Те, заваленные снегом вместе со двором, не открывались, только до калитки была прокопана скромная дорожка.

Шаги, короткие фразы и ощущение жизни скрылись за падающими снежинками, и потом на худо-бедно работающей камере было видно, как отъезжает машина – на черно-белом экране было непонятно даже, какого она цвета.

– Э-хе-хе-хе-хе-хе, – печально потянул охранник, закрывая обратно все двери и шагая от входа вглубь пустого холла, полного недовывезенных коробок и засохших цветов. Пока он шел, неровно прихрамывая, он постепенно рос ввысь и вширь, обрастал волосами на лысине, приобретая совершенно другой, хоть и тоже человеческий вид. – Э-хе-хе-хе-хе, – он поднялся на четвертый этаж, покрякивая, нашел 422 кабинет, постучал по двери.

Та, подумав, распахнулась, и охранник, кем бы он на самом деле ни был, вразвалочку зашел, пооглядывался в немного сумрачном зимнем свете, падающем из огромного мутного окна, поднял обогреватель и понес прочь. Дверь закрылась за ним сама.

– Э-хе-хе-хе-хе, – повторил он, поднимаясь повыше, на следующий этаж.

– Чего ты там «э-хе-хе-хе»? – в середине зала со стеклянной крышей, на стуле, стоящем прямо среди раскиданных бумаг, тут и там валяющихся карандашей родом из Советского Союза и белых наростов, сидела сухая дама с синими губами, оттянутыми вниз в одну сторону, в большом коричневом свитере и сером костюме. Вокруг нее гнездились наросты не то лежалого льда, не то пенопласта, ноздреватые и бледные.

– Обогреватель вот принес, – он поставил на пол свою добычу с кривой надписью «Собственность Производственного Управления» и огляделся, оценивая расстояние до других стоящих тут же обогревателей.

– Отдали? – дама поправила очки на тонком носу.

– Отдали, – охранник провел рукой по надписи, и она тут же сменилась на «Профсоюзная, 90». – Может, все-таки вылупится кто.

– Достаточно тщетные надежды, – дама поправила очки на тонком носу.

– Ты, Алефтина Ниловна, не квакай, – пожурил ее охранник. – Раз нас попросили коллеги, так наше дело вот приглядеть, свет обеспечить, тепло. А ты тут сидишь, чтобы следить, а не чтобы квакать. Довысказывалась уже. Сколько там лет? Двадцать? Не покину любимую работу, никогда не расстанусь с этими стенами… И не рассталась же, умерла, а все тут шляешься.

– Хам, – отозвалась дама. – И облик этот тебе совсем не идет!

– А мне нравится, – охранник потрогал пальцами рукав надетой на нем после изменения кофты с крокодильчиком, взъерошил сероватые густые волосы. – Директора-то все менялись тут за последние годы, а этот, хоть и не директор, сидел крепко. Врос. Забавно с ним было, да. Интересно. Я все думал, может, он и додумается до всего. Но нет, не успел. Уехали все.

– Так подсказал бы, раз надеялся.

– Это нельзя. Я артефакт, я свою инструкцию сам никому не раздаю.

– Вот и сиди, холодный, пустой и темный, – сказала Алефтина Ниловна. – Без людей, без новых знаний, без перспектив. Зато с кладкой букавацов на чердаке, семьей гулей в бомбоубежище и демоном Лапласа в актовом зале.

– Ты забыла вредную мертвую редакторшу, которая умудрилась почить на рабочем месте и так там и застрять.

– От меня хотя бы была польза, – оскорбилась Алефтина Ниловна.

– Да-да, уж сколько было скандалов за то, что ты правки поменяла или корректуры попутала, – проворчал дух артефакта. – Скучно, небось, теперь.

– Уж эти-то точно статей не пишут, книг не редактируют, – печально согласилась Алефтина Ниловна. – Но скандал у тебя тут точно будет, потому что демон не кормлен.

– Ох, ты ж прыть, – отозвался он, даже дернувшись. – И даже не зовет, зараза.

– А это чтобы скандалить погуще, – уже ему в спину сказала мертвая редактор Алефтина Ниловна, которая так навсегда и осталась на своем редакторском посту. Ей в самом деле было скучно, так скучно без привычной и любимой работы: даже если и кричали раньше иногда по коридорам суеверно: «Аля, прекрати», – чтобы она не вмешивалась в чужой творческий процесс выше меры, это было куда лучше тишины и пустоты.

Надо сказать, один из последних директоров даже священника вызывал, чтобы изгнать из здания проблемы вместе с демонами. Но и демоны, и призраки, и артефакт, которым было само здание, только ослабли – отчего защита дала течь, и проблемы в старейшем научном издательстве и вовсе пошли косяком. Так вот и докатились – пустота, тишина, холод и мрак.

– Сам поесть, что ли, не мог? – Демон Лапласа, с незапамятных времен обитающий в здании, был недавно переселен в самый центр сцены из закутка, в котором прозябал с момента падения Советской власти. Он был привязан к неизменной точке во вселенной – гипсовому бюсту Ильича – и от этой точки вел свои исчисления. В былые времена демон был закормлен контрольными экземплярами, счастлив, сыт и выслушан, позже – перебивался корректурами и черновиками, а сейчас дух артефакта был вынужден кормить его книгами с подземных складов в бомбоубежище, которые были списаны за ненадобностью в утиль и так и оставлены там, потому что вывозить их не было возможности. Кормить, чтобы демон не вымер, не пошел вразнос, разрушая и без того хрупкие грани реальности внутри артефакта, не сошел со своего космического ума.

– Э-хе-хе-хе-хе, – вздохнул дух артефакта, подсовывая демону тонкую книжицу.

– Это что? Инструкция… инструкция! От микрокалькулятора, – потянул демон с удовольствием. – Электроника! МК-44! Раритет! С привкусом веры в будущее! Когда делали эту инструкцию, так верили в людей, что там есть принципиальная схема, чтобы его можно было починить самостоятельно! И талончик, талончик для отзывов, и восемь страниц адресов ремонтных мастерских! А сам калькулятор, кстати, где, мон шер?

– Так люди вроде забрали.

– Нехорошо, нехорошо, мон шер, – пригорюнился демон. – Как же они его теперь починят без принципиальной схемы?

– Ты демон Лапласа или демон вопросов? Вот и предскажи, как.

– Не хочу, – отозвался тот. – Потому что окажется, что они его чинить не станут. У тебя там литературных памятников никаких не осталось? Соскучился по классике. Это как, знаешь ли, мон шер, глоток воздуха в сосновом лесу.

– Нет, «Памятники» вроде растащили.

– А нет ли, мон шер, хотя бы подшивок старых журналов «Докладов»? У них, понимаешь ли, есть небольшая кислинка замшелости, как от несбывшегося.

– По-моему, ты доел все журналы еще в прошлом марте.

– А что же есть, мон шер, что нам осталось?

– Вот, есть «Плоскоклеточный рак», будешь?

– Что же поделать, буду. Хоть он и не мечта. Это из поздних книг?

– Да, кто-то выбросил при переезде.

– Совсем не деликатес, – посетовал демон и закусил еще какой-то книжкой по локальной дендрологии. – А были времена, скажи же, мон шер! Знание, бурление, огромные тиражи! И как мне было дурно от цензуры.

– Теперь-то ее нет.

– Только вот и книг нет вместе с нею, – демон задумался и затих, переваривая последние скормленные ему книги и знания. – Шел бы ты, мон шер, к заднему входу.

– А что я там не видел?

– Лезут-с к нам, – так же меланхолично сказал демон и затих.

Дух артефакта, ни слова больше не говоря, дематериализовался до основы и тут же ощутил обещанное: заднюю дверь в самом деле пытались вскрыть. В целом, да что там пытаться особенно: замок от честных людей, на честном слове. Он быстро щелкнул, но дверь, конечно, заело, так что нежданному визитеру пришлось попыхтеть, расталкивая разбухшее дерево. Стоял он очень удачно, кстати, – так, чтобы не попадать на одинокую камеру с этой стороны, словно все заранее знал и изучил. Возможно, он даже знал, где что тут искать. Может, тут где-то был клад? Но нет, сам артефакт не был в курсе – и, значит, все клады, даже если они были, давно найдены. Давно откопаны. Что же может быть нужно тут постороннему? Остатки техники, может быть, или архивы документов? Договоры какие-нибудь? Где они там, в 334-м? Однако это не так уж важно, на самом деле, не так уж нужно знать.

Визитер прикрыл за собой дверь, оставляя за ней идущий третий день буран, но пропуская внутрь ощутимый ток холодного воздуха, огляделся, уверенно прошел до лестницы и начал подниматься наверх, явно точно зная свою цель и ее расположение. Поднявшись на третий этаж, он пошел по коридору, проверяя номера кабинетов. «323», «324», зашагал уверенней, прошел номер 301, вышел на площадку противоположной лестницы, пересек ее и, мельком глянув на номера кабинетов, резко затормозил.

Номера снова были «323», следующий – «324», словно половина здания куда-то пропала. Подумал, повернулся назад – последним номером в только что пройденном коридоре все еще был «301».

Вернулся снова вперед. «323».

Помотал головой, выругался себе под нос, пошел назад: «301», «302»… «322», «323».

Лестничная площадка, коридор… и номер «301».

– Какой еще триста первый, – пробормотал он. – Триста тридцать четыре где?..

– Вы, молодой человек, потерялись? – интеллигентно, с совсем небольшим пришамкиванием, спросил кто-то сзади него.

Визитер повернулся и уставился на кого-то серого, в легкомысленной розовой блузке с розочками, сером пиджаке с заплатами на рукавах, в джинсах и домашних тапочках с загнутыми мысками, с немного гнилыми мохнатыми ушами и густыми волосами под носом, из которых выступали длинные зубы и острый подбородок.

– А подскажите, где тут кабинет триста тридцать четыре? – от неожиданности храбро спросил незваный гость.

– Он в секции коридора, закрытой на обслуживание, – любезно ответил местный житель. – Вы можете, конечно же, обратиться с жалобой к дежурным, если вам сообщили неправильное время визита.

– А дежурный… это будете вы? – от встречающего, как смог различить гость уже через несколько секунд, попахивало гнилью, разложением и подвалом, несмотря на царящий вокруг холод.

– Я, конечно же, готов принять вашу жалобу и должным образом зафиксировать! У меня даже есть особый диплом коммуникатора с людьми. И я не ел человечины уже шестьсот шестьдесят семь дней, что является рекордом для моего вида.

Это могло быть шуткой. Программой-розыгрышем. Это могло быть гримом. И спецэффектами. Но в темнеющем, пустом здании на отшибе, где были целые катакомбы внизу, где можно спрятать кого и что угодно, проверять совсем не хотелось.

– Вы знаете, я, наверное, лучше пойду.

– Позвольте предложить вам горячий напиток? – донеслось уже ему в спину, но визитер предпочел быть невежливым и не останавливаться.

– Ну вот. Но я же старался, – сказал местный житель. – Даже оделся по-человечески, – он вздохнул и аккуратно закрыл стеклянные двери входа на этаж с обеих сторон лестничной площадки, чтобы ветер поменьше гулял.

Ускоряющийся топот по лестнице меж тем сменился скрипом половиц, хорошо слышимым в тишине здания, туда-сюда, снова туда, словно кто-то метался по первому этажу, пытаясь найти выход.

– Молодой человек, – послышался голос охранника. – А что это вы тут делаете? А пройдемте-ка на выход, молодой человек.

– Извините. Спасибо. Извините. Заблудился. А что за дежурные такие у вас там на этажах?

– Какие дежурные? Нет никаких дежурных, я вас и сам прекрасно выпровожу…

Вечерело, и снег даже не думал переставать падать, потихоньку засыпая тонкую цепочку следов, оставленную курьером совсем недавно от запертой уже опять калитки до дверей здания. Курьер приносил пиццу, заказанную на небольшой «штраф», ловко изъятый из карманов незадачливого визитера, пока тот пребывал в недоумении.

На парапете балкона над главным входом, свесив наружу ноги, сидели большой человек в красивой бежевой кофте с крокодильчиком, мертвый редактор Алефтина Ниловна и гуль Петр. Они ели (или делали вид, что едят, в случае Алефтины) пиццу с разными сырами прямо из коробки, и оттуда поднимался легкий пар.

– Думаешь, они вернутся? Люди, в смысле, – спросила Алефтина.

– У демона спроси, пусть предскажет.

– Отнесу ему буклет от пиццы, – согласилась Алефтина Ниловна. – А ты сам что думаешь?

– Сдается мне, коллеги, что никому это все уже не нужно, – глубокомысленно сказал гуль Петр, покачивая тапком на ноге. Тапок вместе с остальной его одеждой был найден в оставленных съезжающими редакциями вещах.

– Мы? Здание? Знание? Книги?

– Все это.

– Не говорите глупостей. Конечно, вернутся, – проворчал дух артефакта, откусывая большой кусок пиццы. – Это все очень нужное. Ценное. Просто нужно, чтобы мир двинулся немного в другую сторону. Надо просто немного подождать и никуда не торопиться.

Чья-то сансара

Чужая судьба, как блестящая игрушка на витрине, может показаться намного интересней и привлекательней своей, понятной, известной и налаженной. Но можно ли прожить чужую жизнь вместо своей? Или прожить две жизни? Три? Если ли предел тем желаниям, которые выполнит неведомая золотая рыбка для “старухи у разбитого корыта”?

В сорок лет, говорят, мы находимся на вершине жизни. И как с любой вершины, стоит неправильно ногу поставить, как тут же начинает сыпаться пыль и камни. А если еще чуточку не повезет, как случается лавина, и ты с этой вершины катишься колбаской, пока не переломает и не выкинет трупиком куда-нибудь в отстой.

– Никогда не поздно изменить свою жизнь! Девушка, девушка, возьмите листовочку! Вы тоже сможете изменить свою жизнь с ее помощью! Зуб даю!..

Листовку я машинально беру и смотрю на нее, тупо и устало. Как будто бы этому замерзшему нафиг промоутеру сильно помогло все это, да?

На листовке, при том, какая-то ересь: непонятные линии, похожие на узоры ковра в детстве, обрамляют броский заголовок: “скажи “да” и все поменяется!”

– М-да, – вздыхаю, комкаю бумажку и засовываю поглубже в карман задубелой дуленки, которой уже не один десяток лет, чтобы выкинуть попозже. Этот социальный договор соблюдают, наверное, только те, кто моего поколения и старше, кто застал самое начало промоутерской активности. Мы брали листовки не потому, что интересно, или нужен товар или услуга, а чтобы помочь человеку, который не от хорошей жизни так на хлеб зарабатывает.

– Девушка! Вы только подумайте получше! – вворачивает он мне вслед, и я только плечами передергиваю. Вот привязался!.. О чем думать? Как будто я на самом деле собираюсь на какое-то собрание сектантов, или что там у них?.. Хотя, наверное, любая жизнь была бы лучше, чем моя.

Было бы, наверное, здорово сойти с ума. Просто вот – взять и сойти. Стать городской сумасшедшей. Или спиться. Или еще что-то. Потому что, может, у меня не все мега-плохо, но чаще всего кажется, что просто хуже всех.

Нет, крыша над головой есть. У меня, у мамы, у брата и трех его детей, с которыми мы живем в трешке с одной проходной комнатой. Просто я чувствую себя там никем. Причем, занимающим место и лишним никем.

Нет, работа тоже есть. Только там я совершенно точно никто, и заменить меня – дело двух минут.

Нет, слава богу, хотя бы нет детей от бывших мужей с копеечными алиментами. Просто – нет детей, и чем дальше – тем мне все больше кажется, что я и не успею. Потому то личной жизни на горизонте тоже нет, и вряд ли будет. Лицо начало предательски ползти вниз, и фигура во внезапных областях куда-то поехала, тоже. Это еще не закат – но мое солнце явно ушло из зенита и клонится к вечеру.

40 лет, а что вы хотите, сказал мне мой доктор Г на мои жалобы.

А давайте поймем, чем вы любили заниматься в детстве и юности, чтобы узнать, откуда вы может получить радость жизни, сказал мне доктор П на мой запрос.

Никто из них никак не помог. Моя жизнь, вроде, и не кончена, родное государство и вовсе считает, что мне еще работать столько же, сколько я уже проработала, но я не вижу никакой разницы для себя или для мира между тем, умру ли я сейчас или попозже, через два десятка лет.

Карьера? Не задалась у меня карьера.

Личная жизнь? Только со знаком минус в остатке.

Семья? Я так, кривой придаток финансового характера.

Ничего у меня нет, и поменять это уже не получится. Я сложилась, да. Но как-то не так. Вот бы мне … лет на десять, двадцать стать моложе? Например. Со всеми теми знаниями об ошибках и неправильных выборах, со всем опытом. Я бы справилась лучше.

Я могу себе вообразить такой второй шанс. Я перечитала уйму книжек именно про это, господи боже. Про попаданок, про внезапные любовные любови, когда никому не нужная дамочка средних лет внезапно оказывается жуть как нужна красивому миллионеру. Но как бы мне не нравилось прокручивать это все в голове, в реальности этого не будет. Никаких вторых шансов.

Мой тупой возраст плох именно тем, что он выглядит так, словно ты в самом деле можешь немного поднапрячься и все-таки чего-то добиться, вроде бы, время еще есть. Но на самом деле – нет. Во всех сферах и направлениях есть более активные и молодые, или более знающие и крутые специалисты, и все кругом лучше меня. Кто угодно лучше меня – может, даже тот раздатчик, на самом деле он какой-нибудь важный чел, а листовки раздает так, для тонуса.

“Скажи “да” и все поменяется”.

– Да, – вздыхаю, и теплое облачко пара мгновенно рассеивается в воздухе.

Город начинает принаряжаться, и в кофейнях и тц уже стоят блестящие мишурой елки. Я чувствую себя сироткой со спичками, когда прохожу мимо красивых витрин с дедами морозами и расписными шарами, за которыми виднеются столики и довольные или задумчивые люди со своими десертами за овердофига денег и красивыми чашками вычурного “кофи”.

В целом-то … я могу точно так же толкнуть любую дверь, войти и взять себе чашечку за триста, чашечку за шестьсот. Раз в месяц, даже раз в неделю это не сделало бы мне хуже. Да и вообще, не сделало бы. Все равно я работаю “на холодильник”. Ну, или “на унитаз”, если миновать промежуточные остановки.

Не так уж часто шмотки себе покупаю, да и косметики я не фанат, только и уходят деньги, что на оплату квартиры, интернета и еду – потому что, если я хочу утром сделать себе бутерброд, вечером надо купить колбасу и хлеб, а иначе это и не работает. Стол у нас общий, и за день семья успевает смести все, что оставалось в запасе с утра.

Может, так и меняют свою жизнь? Просто в один момент сходят с проторенной дороги “как я делаю всегда”, и поступают так, как никогда не поступали? Останавливаюсь. Напротив меня – веселые окна кофейни-кондитерской с плохо читаемым названием – кто-то играл со шрифтами и проиграл, не иначе. Все миленько и светло, и вечерние скидки на пирожные.

Выдыхаю, берусь за ручку, и с другой стороны вижу свое отражение – растрепанная тетка сорока лет собралась в новую жизнь. Злюсь и дергаю, дверь не открывается, и я резко толкаю от себя, хотя это же против правил пожарной безопасности, нет? И внезапно на меня падает что, темное, черное, закрывает мне глаза как пеленой, и на секунду я не чувствую себя и не существую.

На секунду я счастлива.

А потом меня кто-то дергает, за руку, за плечо, пытаются поднять. Кто-то кричит в трубку, вызывают скорую?..

Открываю глаза – оказывается, они были закрыты. Вокруг – кофейня-кондитерская, и веселая праздничная елка на островке виднеется, и я на полу, кажется, и встревоженная официантка или бариста, поддерживая, помогает мне приподняться.

– Вы в порядке? Вы норм? Скорую вам вызвать? У вас шишка такая, кошмар! И кровь!

Подношу руку ко лбу, где болит, к затылку, где болит, и смотрю на свои пальцы с красной неровной кромкой крови поверх розового аккуратного маникюра.

Маникюра?..

Разве у меня бывает маникюр? Разве мои руки всегда так выглядели?..

– Можно мне … умыться? Руки вымыть. Кровь, – сбивчиво объясняю я голосом, который одновременно кажется мне чужим и своим собственным. Ребята – они совсем дети, на самом деле, лет по восемнадцать, двадцать? – помогают мне подняться, и девочка-бариста ведет меня прямо до туалета, и сует мне сумочку. Чья это сумочка? Ой, мамочки. Моя сумочка – за тридцать тысяч сумочка, купленная через ***грам кругом запрещенным образом.

Да что со мной? Да что это, что со мной?..

Я отражаюсь в туалетном комплимен-тарном зеркале – на работе у нас такое же, специально, чтоб никто не расстраивался – и в нем я очень даже ничего, несмотря на кровь из рассеченного лба, несмотря на маловатые губы. Надо побольше сделать бы, наверное. Подумаю. Промакиваю влажной салфеткой кровь на лбу, отряхиваюсь, поправляю макияж тревел-средствами. Челкой прикрываю ссадину и шишку на лбу. Нормально. Нормально же. Подбородок красивый – все с ним окей, почему мне помнится, что он начал сползать? И скулы на месте. Все хорошо.

Уточняю на выходе из туалета у терпеливо ожидающей меня милой девочки, заплатила ли я за кофе – совсем память отшибло – и еду домой, и мысли теснятся в голове, какие-то пустые, словно шарики, словно я пытаюсь думать не то, что должна.

– Рита, ты что так долго? – зовет с кухни мать, и меня буквально морозит посреди движения, пока рот сам собой отвечает.

– Пришлось задержаться, собираем новогодний номер студгазеты, я тебе говорила, на нас опять все спихнули.

Меня зовут не Рита.

И живу я не тут.

И выгляжу я не так.

И сумки такой у меня в жизни не было.

И таких ботинок, конечно.

Я с ума сошла?..

– Я думала, доделали уже. Захочешь, тут пироги есть с капустой, и с яйцом.

– Спасибо, мам.

Помню, читала про одну девушку, у которой было расстройство. Из-за придирок своей мамы она сорвалась, у нее что-то щелкнуло, и она напрочь забыла мать и придумала себе новую, другую жизнь.

Я тоже сорвалась? Но зачем мне придумывать себе унылую жизнь сорокалетней тетки, если мне двадцать девять, и живу я … нормально? Не шикарно, но нормально же. Нормально.

Что мне делать?

Вот она моя жизнь, разве нет? Глажу кота, который пришел меня встречать, трогаю свои ботинки, модную блестящую куртку. Проверяю карманы.

И тут же запихиваю обратно смятую листовку “скажи “да” и все поменяется”.

У меня от нее бабочки в животе. Только крылья у них стальные, похожие на лезвия, и они полосуют меня изнутри, превращая внутренности в фарш.

Если “я” тут, то где тогда … “я”? Другая я. Та, которая подошла к кофейне, дернула дверь, толкнула дверь, и что случилось?..

Это и есть мой второй шанс? Я его получила? Нет, в самом деле?

Волочу за собой сумку, иду в свою комнату. В Маргаритину комнату – но Маргаритины воспоминания, знания, умения – они все тут, они есть. Я могу без труда вспомнить, что она делала сегодня на работе, что ей предстоит делать завтра. Что ее начальницу зовут Жанна, но она в отпуске, и Маргарита пока за нее, и что их курирующего проректора зовут Григорий Евгеньевич, и Маргарита его ужасно боится, до трясущихся поджилок.

Все это тут, со мной. Маргарита – это я. Я – это она.

Но свою собственную жизнь я же не придумала, верно?

Медлю.

Думаю. Мысли теснятся в голове, как баблы-шары на странице комикса, и я даже не все их могу разобрать, словно они написаны на каком-то чужом языке.

“Скажи “да”.

А я и сказала. Дважды.

Господи. То есть, это вот все бывает на самом деле? По-настоящему? Со мной, из всех людей?

В зеркале отражается Белоснежка из сказки, не иначе, только по имени Рита – Марго, как ее называют все, кроме родителей. Двадцати девяти лет девушка с хорошим вкусом и модной внешностью. С густыми и прямыми темными волосами (хоть и крашеными), с черными, как кофе, цыганскими глазами, с проработанными фитнесом изгибами, со светлой, нежной, мягкой, подтянутой кожей, на поддержание качества которой уходило пол-зарплаты.

Вторые ползарплаты уходили на косметику, красивые вещи, парикмахера, ресницы, ногти и прочее. Быть красивой, в самом деле, стоит дорого – я даже близко не подозревала, насколько много я экономлю, не занимаясь своей внешностью.

Но я и близко никогда не была такой яркой и красивой, какой вылепила себя Марго.

И теперь это мое, что ли?

Было время, когда мне казалось, что вот стоит мне немножко постараться, то я сразу стану красотка. А поскольку постараться мне надо только немного, то и так сойдет – и только сейчас я понимаю весь воз тех дел по “бьютификации”, который тащит такая вот дева, как моя Марго. Такое, конечно, не для меня – но, судя по тому, как она, оставшись без моего пристального контроля, начала на автомате свою рутину по уходу за собой, мне и не придется ничего делать, только вовремя покупать всякие средства.

Просто мечта какая-то, разве нет? “Автобой” и “автопрохождение” для жизни.

Если только я не сошла основательно с ума, и это не следствие какого-то хитрого раздвоения личности с неконтролируемыми фантазиями. И как проверить?..

Марго тянется к телефону, чтобы через селфи разглядеть получше шишку-ссадину, и меня осеняет: я набираю номер жены брата, который единственный из всех телефонов семьи помню наизусть, потому что он у нее простой и похож на номер сети стоматологий из навязчивой рекламы 90-х.

– Алё? – отзывается она практически сразу. – Алё? Кто это?

Голос знакомый и … я отвечаю.

– Катя, привет! Это я. Слушай, я телефон потеряла, поэтому с чужого. Передай ле маман, чтобы не волновалась.

– А ты там в порядке? Все нормуль? Когда дома будешь?

– Я у подруги останусь сегодня, поздно уже ехать. Нот переживайтен, ладно?

Смотрю в зеркало, и вздрагиваю. В зеркале Марго отражаюсь… я.

Так, блин!.. А вдруг кто зайдет?..

– Ладно. Ты заряди телефон-то, у подруги-то, – с намеком говорит Катя, и я торопливо прощаюсь. Отбиваю вызов, некоторое время смотрю на экран с информацией о звонке, и, когда я снова поднимаю глаза на зеркало, мои собственные черты легко сменяются на лицо Марго. Словно кто-то перелистнул страницу вперед.

Вздрагиваю снова. Сосредотачиваюсь на своей прошлой жизни, на себе прежней – и Марго снова уступает место мне самой. Концентрация на вещах Марго – и снова она возвращается.

Так вот как это работает?..

Мы как склеившиеся странички. Главное, чтобы не отклеились, потому что жизнь Марго явно получше, чем моя. По крайней мере, она живет одна в своей комнате, а не с мамой, и в холодильнике всегда, если что, есть еда, которую покупают родители, и работа у нее более нормальная. Или, по крайней мере, мне так кажется.

Я попробую.

Если ничего другого, она, хотя бы, моложе и красивей, и это ресурс, который уж я соображу как использовать. Молодость – это шансы, нормальные шансы, а не последние, не попытки впрыгнуть в уходящий поезд.

– Мы с тобой попробуем жить, – говорю я ей в зеркале.

А как это случилось, и что случилось – я даже и знать не хочу. И совсем не хочу знать, откуда в кармане домашних джинс у нее внезапно взялась смятая листовка про изменение жизни.

Даже если это дар каких-то там злых сил, я не хочу этого знать, мне все равно.

Марго проснулась, собралась и пошла на работу еще до того, как у меня вообще включились мысли, и я стала хоть что-то понимать.

Минус – она готовится к новому дню раза в три-четыре дольше, чем я сама.

Минус – она оказалась веганкой, и моя попытка утащить из холодильника ветчину закончилась так себе.

Минус – ее тошнило в метро. Вчера мы обе были не в лучшем состоянии, и она толком не могла мне это “передать” по дороге домой, но сейчас мы огребли по полной. И как жить? Марго часто ездила на такси из-за этого, и яростно мечтала о покупке машины.

Минус – у нее есть невыплаченные кредиты. Один – на абонемент в тренажерный зал. Второй – на сумку.

Плюсы – у нее ничего не болит, ходит она легко и быстро, и в каждой полированной поверхности видно прекрасное отражение, которое можно прямо сразу на обложку журнала. Первый раз в жизни с Нового Года в детском саду, когда я была Снегурочкой, я довольна своим внешним видом.

Пожалуй, последний плюс был достаточно тяжеловесным, чтобы перевешивать любые минусы.

– Маргарита Сергеевна, опаздываете? – не успела свернуть за угол – проректор увидел. Марго бы моя подпрыгнула и вжала голову в плечи, но я заставляю ее обернуться уверенно и улыбнуться почти не испуганным оскалом.

– Доброе утро, Григорий Евгеньевич! – отвечаю я ему ее голосом. – Сегодня принесу Вам на подпись новогодний номер.

– А Жанна Оттовна?

– Жанна Оттовна в отпуске, Вы сами ее принудительно отправили. У нее было больше ста дней неотгулянных. Вы сказали, это безобразие.

Возможно, это самая длинная фраза, которую Марго ему сказала за все время своей работы в университете – но я же не Марго, чтобы бояться Страшного большого босса до помрачения рассудка. Что он мне сделает? Отругает? Уволит? Ха.

Да и смотрит он… Марго как-то иначе его воспринимает, наверное, но мне совершенно очевидно, что она ему просто нравится. Привлекает внешне, если не внутренним содержанием. А Марго все кажется, что он станет сейчас ругать ее за татушку на руке, или за глубину выреза, или за слишком высокие каблуки. Найдет, в общем, за что.

– Точно, – подтвердил он. – Я как-то и привык, что она всегда на месте, и никогда в отпуске не бывает. Хорошо, тогда буду ожидать Вас и новогодний номер.

Марго улыбается ему еще раз, прежде, чем уйти в кабинет, и на этот раз получается даже получше – кажется, ее почти животный страх перед начальством немного развеялся под моим влиянием.

Любые страхи напрасны.

Любые страхи ничего не делают лучше, и я тоже стараюсь ничего не бояться, когда в совершенно другой, чем вчера, одежде,в кармане кожаных модных штанов нахожу скомканную листовку. Нет, бояться нельзя. Ни мне, ни ей.

Работа делается как будто сама собой. Я почти не принимаю участия в процессе, да и не понимаю толком ничего – зато сама Марго – понимает и делает, словно игровой персонаж, поставленный на задание. Разбирает статьи и фотографии, и строчит что-то в социальные сети, и в свой канал тоже записывает “на автопилоте” какие-то видео. Я пересмотрела их – вроде бы, и ничего особенного, но как-то … залипательно. Талант у нее, наверное, есть, хотя академических знаний маловато. С другой стороны, зачем они ей? У нее и зарплата будет побольше моей, и обязанностей, хоть и столько же, но в текущей ситуации – все проще, потому что я могу не вникать. У нас разделение обязанностей: она гребет, а я думаю, как мы жить будем.

Интересно, а если на мою Марго побрызгать святой водой, я изыду? А если она, например, умрет, умру ли я с ней? А если она будет под наркозом, то я тоже? Спали мы одновременно – причем я даже немного дольше, значит, она может действовать без меня. А могу ли я действовать полностью без нее? Я же чувствую боль, например, это тут не совсем то же самое, что управлять марионеткой.

Наверное, лучше не экспериментировать.

И, наверное, нужно будет как-то решить с моей собственной работой и моей собственной жизнью – только вот так, чтобы, если что, если вдруг мой странный сон про то, что я совсем другая девочка с листовками, закончится, как-то вернуться обратно и не остаться совсем у разбитого корыта.

Сегодня-то ладно – я должна быть на конференции, а не на боевом посту, а вот дальше?.. Это мы решим позже.

Мы.

Всю мою жизнь я была только сама за себя, все решения и все ошибки – мои. А сейчас, вдруг, “мы”.

Я и Марго, хоть у нее и нет права голоса.

Она распечатывает макет газеты, выдыхает, прижимает папку к груди и мало не крестится – время идти сдаваться более высокому начальству заместо начальства более низкого. У Марго мелькает подленькая мыслишка – просто почтой отправить и сесть в засаде ждать, но Жанна всегда сама лично ходила с номером к Григорию Евгеньевичу, чтобы он не забил на это, как неважное и не просрал им все сроки.

Его можно понять – он крупный ученый, у него нормальные публикации, и научный журнал, в котором он рулит пальцем, и ему особо не до студенческих газет, но если уж взял на себя труд проверять, “что там дети пописывают” – то не косячь.

Впрочем, это мое мнение, а моя Маргаритка просто боится, даже каблучки подкашиваются. Народная молва гласит, что Григорий Евгеньевич уволил свою последнюю помощницу за то, что у нее слишком громко каблуки цокали по паркету, но Марго не знает, правда ли это. Жанна говорит – правда, но Марго иногда сомневается, что такое вообще возможно.

Однако, когда речь идет о Григории Евгеньевиче, вряд ли есть что-то, чего не может быть. Слишком велик тут масштаб личности.

Помощницы, впрочем, у него сейчас нет – стол в приемной пустой, и Марго с испуганным придыханием говорит секретарю ректора, что она-де, с газетой к Г.Е.

– Прописульки? Ну, давайте, – вздыхает Григорий Евгеньевич, протягивая руку за бумагами. Марго, ни жива, ни мертва, присаживается на край стула напротив и замирает, пока проректор, хмуря лоб, просматривает материалы и хозяйски перечеркивает и двигает блоки. Жанна относилась к этому с иронией – мол, господарю надо что-то подвигать по своему вкусу, нельзя принимать все без правок. А подвигал – вот уже и руку приложил. Марго таким дзеном не отличалась – собственно, какой тут дзен, если ее всю трясет, как мышь под веником?

И из-за того, что ее трясет, она не замечает и тех взглядов, которые Г.Е. то и дело бросает на нее поверх листочков. Вернее, конечно, замечает. И пугается – словно сделала что-то плохое, в то время, как взгляды эти совсем не того толка, чтобы так их пугаться. Я заставляю ее вспоминать. перебираю ее память, как фотокарточки, заново оглядывая и интерпретируя то, что она уже однозначно категоризировала и чего испугалась.

– Вот так поправьте, и можно запускать в печать.

– Спасибо, Григорий Евгеньевич, – отвечает она, и я заставляю ее продолжить. – А помните, Вы спрашивали, есть ли Мастер у Маргариты?

– Вспомнили еще тоже, Маргарита Сергеевна. Это было с полгода назад, разве нет?

– Тем не менее, – мы поднимаем на него взгляд, аккуратно собирая переворошенные странички одну к другой. – Вопрос еще актуален?

– Пожалуй.

– Нет, место Мастера сейчас вакантно.

– Почему Вы отвечаете сейчас, оно как раз освободилось?

– Нет. Просто я посмотрела на Вас немного иначе.

Он замирает на мгновение, словно оценивая наши слова, и потом красиво выгибает бровь.

– И что же Вас на это сподвигло?

И что же нас сподвигло? То, что в Марго вселилась демоническая тетка сорока лет, которая иначе смотрит на мир?

– Почему-то Вы показались мне сегодня очень волнующим.

Марго страшно, что писец. Она вообще не понимает, что творит, что происходит. Но смотри, смотри, Марго: да, ты привыкла к парням своего возраста, но он, хоть и старше, но отлично следит за собой, модно одевается, модно пахнет. У него еще не редеют волосы, спортивная фигура, он совершенно точно не женат – и даже если ничего серьезного из этого не выйдет, это, как минимум, интересно. Особенно с учетом отсутствия в нынешний момент нормальной личной жизни.

А уж мне-то как интересно. У меня таких экземпляров даже близко не случалось.

Кроме того, он – это воплощение возможностей и амбиций. Даже если не протянет руку помощи, то амбицией вполне может нас заразить, недаром рассказывают на тренингах про круг общения и его значение.

Григорий Евгеньевич откидывается в кресле, сцепляет руки вместе и смотрит на Марго, а Марго смотрит на него.

– Интересно. Что же, немного личной жизни мне бы не повредило.

– Мне тоже. Но я предпочла бы, чтобы это никак не повлияло на наши рабочие отношения. Чтобы о таким вообще никто на работе не был в курсе.

– Я рад, что у нас одинаковое мнение на этот счет. Я могу Вам написать сегодня?

– Да, Григорий Евгеньевич, – Марго опускает глазки и вместе со своими бумажками выходит в приемную. Сердце у нее так бухается о ребра, что мне кажется, что вот-вот выбьет их нафиг, выскочит и побежит по коридору, разбрызгивая кровь и вопя “господибожечтояделаюто”.

Спокойней, Марго. Спокойней. У нас обеих начинается новая жизнь. Надеюсь, она нам понравится. Хуже чем было – все равно не будет.

Г.Е. в самом деле пишет мне вечером – когда я заканчиваю дела из своей прошлой жизни. Это даже кажется мне каким-то хорошим знаком: вот я подбираю хвосты прошлого, боясь, что придется туда вернуться, и мне тут же написывает наше будущее. Надеюсь, светлое. По крайней мере, у меня на него большие планы, а Марго мне поможет, если в обморок не рухнет

“Маргарита, могу я Вас пригласить сегодня встретиться?”

“Да, Григорий Евгеньевич”.

“Давайте без Евгеньевича, все-таки, а то как-то не очень уместно в текущей ситуации”.

“А мне так нравится, Григорий Евгеньевич.”

“В таком случае я буду настаивать на Евгеньевиче даже в наиболее пикантные моменты”.

В этот момент Марго, кажется, наконец, успокоилась.

До этого ей было страшновато и дурно, и она не очень-то понимала, что и зачем мы делаем, и почему вообще все так, но от этой фразеологии про “пикантные моменты” ее попустило. Я почти физически услышала ее оценку, словно бы она делилась со мной, как с подругой: “вот это он старпер”.

“Но привлекательный.”

“Но привлекательный”, – повторила она за мной послушно.

Интересно, а она вообще может теоретически меня перебороть, сбросить и стать “главной личностью”? Хотя я не могу себе представить, чтобы она нашла что-то интересное в моей собственной прошлой жизни и моей собственной средненькой внешности. Нет, определенно, этот вариант намного лучше. Эта жизнь намного лучше, и мы постараемся сделать ее еще лучше.

“Договорились. Когда и где встречаемся?”

“Дайте Ваш адрес, я пришлю за Вами машину.”

Пока Марго колеблется, я уверенно пишу адрес в ответ.

“Выхино? А что так плохо?”

“Вы знаете, сколько я получаю. Думаете, я могу себе позволить что-то лучшее?”

“Туше”, – лаконично отвечает он, и у меня даже не возникает сомнений, стоит или не стоит надеть на эту встречу парадные трусы в сеточку.

Он до смешного крут.

Словно человек поставил своей целью отметиться кругом и везде, наследив в максимально большем числе сфер, строя себе не “памятник нерукотворный”, а какой-то, прямо-таки, плацдарм на куче стратегически вбитых свай.

Он “поигрывает” на фортепьяно, сочинил “пару романсов”. Романсов, блин! И книжек умных и научных он написал с десяток, и пол-мира объездил. А еще занимается пауэрлифтингом, участвует в марафонах, и, конечно, прекрасно разбирается в вине. Настолько прекрасно, что у него есть свой небольшой виноградник в Краснодарском крае, и винодельня, на которой он для собственного удовольствия выпускает селективные вина. И книжку, про это, конечно же, тоже написал. Честно говоря, мы с Марго не удивились бы, если бы внезапно оказалось, что весь подвальный этаж в доме с его квартирой им выкуплен, туда обустроен прямой лифт и там, внизу, находится его Бэт-база, с которой он по ночам выезжает спасать мир. Почти супергерой.

Интригующий человек, что и сказать. Из какого-то другого мира другой категории людей, которые совсем не как мы, грешные.

Наверное, интересно так жить. Да, и мы с Марго обе так считаем. На таком фоне даже ее жизнь как-то меркнет, несмотря на то,что она все равно куда лучше моей.

Что надо сделать, чтобы стать кем-то таким, как он? Как надо жить, что говорить себе по утрам, как мотивировать себя со старта, чтобы к сорока пяти прийти кем-то настолько до смешного крутым? Да, что и говорить, я хотела бы провернуть такое.

Я думаю частично об этом, когда смотрю на наши отражения в большом зеркале напротив кровати. Красивое, супер-эстетичное отражение, которое даже придирчивая Марго одобряет – мы хорошо смотримся вместе. “Пикантные моменты” и прочая “стариковские”, по мнению Марго, моменты в сторону, но стариком он совсем не выглядит, не держится и не ощущается. Сильный, красивый мужчина в расцвете сил, который не выглядит чем-то странным и некрасивым рядом с ухоженной и яркой молодой девушкой.

Прикосновения рук, губ, переплетение тел, широкие сильные плечи, на которых так красиво лежат наши светлые и тонкие руки, короткие стоны, протяжные стоны, жар внутри и жар снаружи, и …

– И как Вам?

– По крайней мере, не скучно, Григорий …. Евгеньевич,– вовремя вспоминаю я, не собираясь позволять ему иметь последнее слово в этом несерьезном споре.

– Всего лишь “не скучно”? Видимо, я не в форме.

– Можете попробовать еще раз, – милостиво разрешаю я, и тянусь к нему сама.

Черт, никогда у меня в жизни не было кого-то такого.

Впрочем, у Марго – тоже, и это хоть немного, но выравнивает наши обстоятельства. Мой опыт и вовсе смешон по сравнению со всем этим, но если перебирать её парней – ни один не был настолько же … хорош. Хорош. Он хорош. Интересно, на чем и ком Григорий Евгеньевич тренировался в аспектах секса? Какие-нибудь курсы, или это врожденный талант?

Я почти очарована. Нет, вру. Я очарована. Это Марго – “почти”, но у нее больше требований к мужчинам в принципе, но и ее цепляет. Но мы, как единое существо, мы увлечены – и ситуацией, и процессом, и поэтому когда наш любовник внезапно обмякает, мертвым весом придавливая меня к кровати, я успеваю почувствовать сначала недоумение, потом острую панику. А следом приходит ужасное осознание, что он не дышит.

И я кричу в ужасе, и пытаюсь выбраться из под него, но он значительно крупнее и выше, и весь состоит из тяжелых плотных мышц, и у меня не получается с первого раза.

От адреналина кружится голова, я начинаю задыхаться, и на короткое мгновение я перестаю быть.

Я нахожу себя в темноте и духоте, рот, нос и глаза чем-то забиты, и только спустя, может, минуту, до меня доходит, что я лежу носом в подушку. Первая моя мысль о том, что ну вот, доигравшись, инсультнуло. А потом мир начинает просачиваться вместе с тем, как я прихожу в себя.

Квартира. Огромная и просторная, с высоченными потолками, с дизайнерским ремонтом. Не для того, чтобы было уютно жить, а чтобы соответствовать. И чтобы самому ей соответствовать, тоже. Вещи должны быть определенного уровня, чтобы не было желания расслабиться. Зеркало у кровати того же происхождения – ни шагу назад.

Зеркало.

Вокруг разбросаны женские вещи, явно снятые в порыве страсти. Кожаные штаны, узкий черный топ, витиеватое белье того фасона, который делается во многом для того, чтобы его снять.

А еще это белье тоже имеет ту же цель – не давать своей хозяйке расслабиться, потому что куда как легче осесть квашней, если ты в удобных хлопковых трусах-парашютах.

Но где же хозяйка?..

Поворачиваюсь на бок, поднимаюсь, чувствуя нехорошее давление в груди, и у своего отражения спрашиваю молча, мол, что вообще произошло? Потом понукаю себя встать, подбираю с пола чужую одежду, и откуда-то из нее выпадает скомканная листовка.

Я откуда-то точно знаю, что на ней написано.

“Скажи “да” и все поменяется!”.

Стоп.

Я сказал да?..

Я сказала да. И мир изменился снова.

Я смотрю на себя в чертовом огромном зеркале – на себя, и на него. Того самого “интригующего человека”, “до смешного крутого” мужика и почти супергероя, которого мы с Марго сейчас так жарко обнимали, но ее нет, и меня нет, есть только он.

Мир резко становится некомфортным местом, и я сажусь снова на край кровати, разглядывая вещи в своих руках. Ничего себе я влетела!..

Впрочем, если мистер крутой герой умеет делать свою рутину так же, как Марго, какое-то время мы продержимся. Но … только вот я не уверена, что генерировать свои безумные уровни энергии, бежать и догонять, и вообще доминировать можно на автомате, поэтому я всерьез не уверена, что мне в самом деле нужна его жизнь, какой бы классной она не казалась со стороны.

Нет-нет, Марго, мне, пожалуй, ближе.

И что мы будем делать?

Вещи в руках напоминают о том, что если меня никто не стал бы искать, то ее – точно будут. Ей никак нельзя пропадать на ровном месте, отправившись на свидание, это может плохо кончится для нас всех, и особенно для нашего нового участника камарильи. Или конклава. Или кто мы там.

И сейчас это все почему-то страшно. То есть, мне почти не было некомфортно, когда я оказалась в теле и личности Марго. Это воспринималось просто как … второй шанс, что ли. Ответ на молитвы. Но сейчас ситуация становится более, чем странной. С другой стороны, может быть, мне удастся сделать с помощью Г.Е. что-то хорошее для нас? У него есть деньги, у него есть возможности. У него почти нет близких родственников: бывшая жена и совершеннолетний сын не в счет. Почему не сделать хорошо для нас, раз оно уже пришло в руки?

Но это все равно все странно, и не понятно, и хотелось бы хотя бы немного понимать, как это все работает.

Сначала надо привести себя в порядок, напоминает тень мыслей Г.Е. в у меня в голове. Перед любыми экспериментами. И я делаю именно это: отправляю его в душ, одеваю, собираю, словно на научный совет университета, потому что расслабляться никак нельзя – мы же помним его максиму, и только потом, полностью укомплектовав его, я пытаюсь переключиться. У меня это получалось с Марго, должно же выйти и сейчас, верно? Сосредотачиваюсь на осознании девушки, которая молча и тихо присутствует внутри меня, и да! Мир мигает, оставляя ее-меня перед зеркалом, возмутительно голую, возмутительно красивую. Она, теряя на ходу вещи, бросается собираться, тоже, приводить себя в должный и приличный вид, после чего я “пробую” снова, хоть и с неохотой: и в этот раз вижу в зеркале совершенно чуждый здесь элемент, свою собственную потасканную физиономию и вполне бедняцкую, как я сейчас вижу, одежду.

– И на что ты вообще надеялась всю свою жизнь, – говорю я сама себе, и щелчком отправляю опостылевшую морду в небытие.

Нет, мне все еще совершенно нечего терять.

Г.Е. заказывает такси для Марго, и она выходит за дверь, захлопывая ее за собой. Интересно, насколько безумно все это выглядело бы на камерах, если бы кто-то решил посмотреть записи из квартиры нашего мистера героя? Я бы сама не поверила, решила бы, что это монтаж. Слишком все это странно и непонятно, и противоречит любым законам реальности, которые мне известны. Впрочем, я никогда не отличалась знанием физики, например. Может быть, теперь уже есть теории, которые бы объяснили такое явление. Какое-нибудь квантовое слипание вместо квантовой спутанности.

Это был интересный, но сложный вечер – и у меня даже нет сил на длительную рефлексию. В комнате Марго я “мигаю” на Г.Е., словно переключаясь между двумя персонажами в игре, и проверяю его рабочую почту с его телефона, потому что нам нужно его благосостояние, разве нет? Мне оно нужно.

И насколько бы ни была мне ближе Марго, все же стоит подумать, не стоит ли игра свеч, и не надо ли мне лучше попытаться привыкнуть к тому, чтобы быть мистером героем. Его-то жизнь, пожалуй, в самом деле еще лучше: хоть он и постарше меня, настоящей меня, но его ресурсность и, скажем, качество намного выше. Он реально крут – и жизнь у него соответствующая.

А я хочу крутую жизнь. Независимую жизнь. Но чтобы при этом в ней были люди, которым я нужна. Как все это совместить?

Пока что мне приходится совмещать расписания и важные дела Марго и Г.Е., и я никак не могу понять, кого из них проще “спрятать”, ее или его. С одной стороны, Г.Е. может никому не отчитываться в том, когда он приходит, уходит и делает свои дела. С другой стороны, дел у него больше, и они куда более важны и значимы, чем дела Марго. Марго же менее занята, но больше на виду у других: ее отсутствие будет моментально замечено начальницей, стоит той выйти из отпуска, да и “смежных” начальников море разливанное, и все они живо обратят внимание на любые изменения в графиках присутствия.

Конечно, можно прикрыть Марго с помощью каких-то распоряжений Г.Е., но я пока не могу сложить этот пазл. И другой тоже не сходится: Марго сегодня в другой одежде, и я точно не перекладывала ничего и никуда, но в кармане толстовки почему-то снова находится чертова мятая листовка – и я понимаю, что это тот вопрос, на который мне нужно получить ответ. Я разглаживаю ее и читаю первый раз полностью.

Про веру, про единство, про изменения, про поддержку. Про собрания и церковь, в которую можно прийти в любой день – и с огромным неудовольствием намечаю себе сегодняшний вечерний путь туда, отменяя визит на массаж с огромным сожалением со стороны Марго. Но что тут сделать – Париж стоит мессы, а бумажка, с таким упорством возвращающаяся ко мне в любом моем “перевопощении” – хотя бы проверки. Может быть, именно там мне смогут объяснить, что именно со мной, с нами произошло.

Главное – чтобы отнимать это все не стали. Мне прекрасно нравится быть и Марго, и Г.Е., и только собой мне быть не нравится совсем. Для меня это не проклятье – это подарок судьбы или высших сил, возможность стать кем-то другим, добиться чего-то, не прикладывая особых усилий. Пожалуй, я всегда бы хотела решать только такие проблемы – как выбрать среди двух хороших вариантов, а не между плохим и еще более плохим, и как совместить расписания двух своих живых аватаров так, чтобы не спалиться. Это то, что я в самом деле готова делать, чтобы собирать дивиденды с обоих возникших у меня возможностей.

Главное – чтобы это не попытались отнять у меня. Нет, на такое я не согласная.

Я сбегаю с работы пораньше. Вернее, Г.Е. присылает сообщение помощнице ректора о том, что Маргариту Сергеевну надо бы услать посмотреть образцы к новому поставщику сувенирки, и та барским жестом меня и отправляет.

И мы выходим с работы. Как в фильме про супермена – водит в “вертушку” Марго, а выходит – Г.Е., и машину себе вызывает из ВИП-таксё, и садится в нее такой важный, что у меня на сердце становится тепло и хорошо, словно я за родимым внучком наблюдаю и радуюсь, как ему будет славно и удобно ехать.

Странно все это. Так странно, что даже уже окей – уровень гротеска и фантасмагории зашкаливает настолько, что это становится новой нормой. Я привыкаю – если вначале я была в почти шоковом состоянии, то ко второму участнику нашего конклава я привыкла намного быстрее, хоть он и совсем другой. Может, на самом деле, я всегда хотела именно этого? Быть крутым и борзым мужиком с кучей бабла? Транс-миллионер эдакий, а теперь вот – сбылось.

Но, на самом деле, мне не слишком удобно в его коже. В его ботинках. В его разговорах. я, видимо, все-таки ограничена своим первоначальным опытом и интеллектом, и если Марго для меня достаточно проста и понятна, то с Г.Е. я в каждом разговоре боюсь, что наделаю дел, потому что искушение “поисправлять” за ним велико, и ужасно трудно помнить, что работает именно то, что делает он, а не что делаю я. Я-то в своей собственной жизни, блин, нарешала на отлично. Со знаком минус.

Вернее, на полный, абсолютный ноль.

Район оказался так себе. Не “Восточное Бирюлево – обитель зла”, но такое себе. Я даже порадовалась, что не стала “мигать” в себя или Марго. Мистер герой тут, конечно, выделялся, как прыщ на заднице у модели Виктория Сикрет, но это было лучше, чем то, каково пришлось бы тут девочке.

Хотя часы, наверное, стоило бы снять, думаю я запоздало, пока деловым шагом двигаюсь по изрядно загаженному двору с останками детской площадки к нужному мне подъезду, рядом с которым красуется вывеска “Зал Собраний НКО “Возрождение”, и неизбежное “звонить решетка восемьдесят”.

Внутри, впрочем, стоило миновать немного обоссанный подъезд, оказалось достаточно мило: просторная комната вмещала в себя пару диванов, несколько кресел, проектор и рабочий стол, над которым висел жизнеутверждающий плакат “хорошо там где нас нет, но мы уже в пути”.

Под плакатом обнаружился ровно один местный, тутошний человек. Он широко улыбнулся мне и с радостным выражением лица поднялся навстречу.

– Здравствуйте! Вы, вижу, у нас первый раз. Пришли за путеводным лучом света в своей жизни?

Парень кажется мне до странности выглаженным, иначе не сказать. Словно бы он сытый, залюбленный, заглаженный по самое “не хочу” домашний котик, у которого волосок к волоску лоснится. Как-то не так я себе представляла сотрудников благотворительных организаций.

– В некотором роде, – отвечает за меня Г.Е. и достает из кармана скомканную листовку. – Это же ваши ребята раздают?

– Да! Конечно же, это наша работа – помогать людям находить путь к себе, менять свою жизнь и становится ближе к Богу! Раз вы пришли, я думаю, вы уже осознали, что нуждаетесь в изменениях. Скажите, что вас тревожит сейчас? И, пожалуйста, вот, давайте присядем и все такое. Хотите чаю? Кофе?

Ни чаю, ни кофе мы точно не хотим – прежде всего потому, что тогда мне придется сопровождать Г.Е. в сортир, а мне до сих пор не слишком уютно это делать. Хотя, может, я к себе в этом отношении слишком строга. Мы с ним вместе, дай-то бог, всего сутки, если не меньше, и большую часть этих суток я была с Марго, а она мне куда ближе, скажем, физиологически.

Нет, с оттенком тоски думаю я, все-таки придется не оставаться, в основном, в жизни Г.Е. Я просто не справлюсь, скорее всего, даже по чисто техническим причинам. Мне слишком сложно все это и непривычно.

– Нет, спасибо. Да и рассиживаться, признаться, мне не к месту. Меня интересует конкретно такой момент: после того, как я получил листовку несколько дней назад, моя жизнь в самом деле начала радикально меняться.

– Насколько радикально?

– Весьма. Даже не знаю, как описать так, чтобы это было достаточно точно. Вы смотрели, например, фильм “Без лица”?

– Это что-то про обмен телами?

Киваю.

– Представьте, что случилось нечто такого же масштаба. Словно я проснулся в другой жизни.

– Очень интересно! Говорите, это произошло сразу после того, как вы взяли нашу листовку?

– Именно. Кроме того, я теперь ее нахожу повсюду, как неразменный пятак. Надеюсь, этот термин вам знаком?

– Нет, но я себе представляю… Послушайте, можете рассказать поподробнее, что именно произошло с вами? Чем отличается ваша другая жизнь, как, вообще, это ощущается?

Я немного не понимаю, он мне верит, или он мне не верит? Г.Е. на своих инстинктах уверен, что парень нас вообще не понял, и не отсекает, что происходит, а мне кажется другое. Мне чудится, что за фасадом понимания и интереса, и за слоем непонимания есть более глубинный уровень, на котором все он прекрасно осознает и знает, только вот я боюсь, что ошибаюсь, и это, как раз, более вероятно. Потому что я вся такая, всю свою жизнь – мадам просер. И если я сейчас поверю своему мнению, это может плохо закончится – например, упекут моего Г.Е. в психушку, и придется как-то оттуда бежать в духе безумных коммандос из фильмов 90-х, и это будет совсем-совсем не весело, потому что у меня, вообще-то, планы если не на него самого, то на его денежки и возможности. Это то, что мне нужно от него больше всего, наверное.

– Представьте, что вы привыкли, что дела идут определенным образом, – говорит, тем не менее, Г.Е. под участливым и ожидающим взглядом своего собеседника. – Но каждый раз вы ошибаетесь, и все происходит совершенно иначе. Словно я провалился в какую-то параллельную вселенную.

– Это невероятно, потрясающе интересно! Возможно, Бог так указывает вам, что ваша прошлая жизнь была неправильной? Что вы должны измениться, изменить свое поведение?

Обдумываю это несколько долей секунды. Применимо ли это ко мне? Был бы некий Бог доволен или недоволен мной такой, какой я была до? Боюсь, скорее, никакой бог из традиционных религий не одобрил меня после. В конце-концов, чем я стала? Я сама не могу даже дать себе название или описание, и из всего, что я в своей жизни видела и знаю, больше всего стала похожа на чудовищ из фэнтезийных книг или игр. Кто-то, у кого три личности, три тела, и одна личность довлеет над остальными двумя. Только вот мне, кажется, все равно, если я и чудовище: главное, чтобы у меня были мои шансы, возможности жить так, как я хочу, а не так, как я могла жить раньше. Я не хочу обратно, в свою серость, в свою жалкость, в свое ничего.

– Я подумаю об этом, – лаконично отвечает Г.Е., уверившись в бесполезности нашего визита. – Спасибо. Я могу вам позвонить, если возникнут вопросы?

– Конечно, – тот просиял даже. Вот уж человек с какими-то неистощимыми запасами необоснованных восторгов – не на наркоте ли он, интересно? – На листовке есть наш телефон. но лучше приезжайте снова, например, в субботу. У нас будет собрание, мы будем слушать нашего пастора, и смотреть фильм. Вам понравится, обещаю!

Мы что-то сомневаемся – и с этими сомнениями выходим за дверь, и на тесной и темной лестничной клетке останавливаемся, хоть и хочется с ускорением покинуть подъезд. Просто, наверное, лучше вызвать такси отсюда, чтобы не светиться слишком долго на открытых пространствах в этом милом и гостеприимном, но потенциально опасном районе.

Г.Е. пытается поймать сеть, занятый этим, не сильно обращает внимание на звук открывающейся сзади двери, и поэтому, когда его хватают за шкирмы и тащат назад и вбок, он не успевает среагировать. Или, может быть, потому что у него, кроме занятости, еще и надстройка в виде меня, и от этого реакции тела опосредованы. Впрочем,буквально сразу же он начинает сопротивляться. Проворачивается в руках нападающего, вслепую бьет вверх и вбок, вкладывая в удар весь моментум поворота, но промахивается. Его, нас вталкивают в зловонные и темные недра квартиры, прижимают к стенке и начинают ощупывать карманы – и над ухом слышится прерывистое, хриплое дыхание, от которого ощутимо веет гнилыми зубами.

Мне страшно – почти парализующе страшно, потому что я понятия не имею, что будет, если одно из моих “тел” повредить. Или убить.

А Г.Е. лихорадочно перебирает варианты, то и дело дергаясь, пытаясь высвободиться из захвата.

– Не ерзай, бле, – чужак встряхивает нас, как бульдог добычу, и обдает вонью из глубин своего плохо пролеченного рта. – Не под клиентом, бле.

– Что вам надо? Денег? Давайте я дам вам денег и разойдемся миром.

– Да я сам возьму, чта мне, не барин какой царский. Не ерзай, говорю, а то пристукну, нах. Не понял, чта ле? Подобъяснить?

Под подбородком появляется ощущение холода, а потом давления, и сначала становится горячо, и потом – больно. Это кровь. Горячее – это кровь.

Говорить страшно – горло дернется и привет. Что мне делать? Мало ли что ему взбредет в голову?

И у меня еще одна проблема – там, где я хочу остановиться, перетерпеть и промолчать, Г.Е. начинает буквально рваться из-под контроля, пытаясь сделать что-то, высвободиться. У него кровь кипит и все бунтует при мысли, что он позволяет себя грабить вот таким вот дурацким способом, злится от бессилия, злится от того, что в телефоне, присвоенном чужаком, куча всего, и как все это восстанавливать? И карты, опять таки.

– Слышь, цапля, пин от карты какой? Ну? – чужак дергает нас сильнее и вдавливает нож в другое место на шее, но не кромкой, а лезвием плашмя.

– От какой? – спрашивает Г.Е. – Их там три.

– Я тебе бюхалтер, чта ле? – он возится сзади, явно пытаясь одновременно раздербанить кардхолдер и удержать Г.Е., и это, кажется, ошибка. Перехват за руку, рывок, поворот, и успевший среагировать нападающий и Г.Е. оба пытаются перетянуть руку с ножом в нужную себе сторону. Я могу разглядеть, наконец, того, кто на нас набросился. Ушкуйника, подсказывает память Г.Е. эстетичный термин, хотя я бы назвала его иначе. Огромный, мощный, но с полностью гнилыми серыми зубами, лысый – и с нездоровой тонкой пергментной кожей желтого ненормального оттенка, заметного даже в полутьме грязного коридора.

– Гнидаааа, – тянет он, отчаянно сопротивляясь, и на лице у него выступает болезненная испарина. Перетягивание каната идет еще несколько длинных секунд, или десятков секунд, я не знаю, но чувствую, как медленно, но верно лезвие ножа сдвигается все дальше от нас – пока рука чужака не срывается, и нож не втыкается с неожиданной легкостью ему в живот. Он выпучивает глаза с красными, воспаленными веками, хватается за нож, торчащий у него в животе, делает пару шагов назад, и потом зачем-то дергает нож, но не так, чтобы вытащить, а почему-то вверх, вспарывая себе живот.

Смотрит вниз, на себя, покачивается и падает назад.

Г.Е. делает шаг назад, еще один, и мы лихорадочно соображаем.

Отпечатки на ноже.

Отпечатки, возможно, на стене, на самом чужаке. Какие-то следы – волосы, еще что-то. Если у того НКО повернуты в коридор камеры – то еще и запись. И что нам делать?

Чужак на полу, заливаясь кровью, хрипит и сучит ногами, и затылком бьется о паркет, ритмично поднимая и опуская голову, и руками тащит в стороны края раны, явно не понимая, что он делает.

Скорую ему вызвать?

Да ладно. Не об этом стоит думать даже. Как нам вывернуться? Как?

Конечно, можно просто “бросить” Г.Е., заставить его исчезнуть, но как же все ресурсы? Нам и деньги его пригодятся, и все на свете его. Бежать в банк, снимать хоть что-то? Божечки, что делать?..

Так странно – рядом умирает человек, а никакого чувства вины я и в помине не ощущаю. Ни капельки. Хотя, если подумать, меня должно штырить и за Марго, чью жизнь я, фактически, забрала себе, и за Г.Е., который в цвете лет погиб, видимо, от инфаркта. Их же нет – по факту, они оба умерли, их телами я распоряжаюсь по своему усмотрению, и мне от этого тоже совсем не плохо.

И за этого, хрипящего на полу от моего удара ножом, мне тоже не плохо. Нет ощущения грядущего воздаяния, или мук совести – единственное, что меня тревожит – это как вывести из-под удара моего Г.Е., потому что он мне еще пригодится. Но мысли только кружатся одна за другой, и ни одной новой не появляется. Подбираем свой телефон, брезгливо отираем его, собираем раздебаненный кардхолдер, садимся на колченогую табуретку посреди коридора и смотрим, как руки чужака двигаются все медленней, и как кровавая лужа растекается по полу все дальше и дальше. Переступаем ногами, чтобы не замарать красивые ботинки ценой в полугодичную зарплату секретарши, и смотрим снова, надеясь, что какая-нибудь идея, все-таки, придет.

Но вместо этого через пару минут в глаза затекает мрак.

Вокруг влажно и немного липко, и даже в глаза словно горячей водой плеснули. И запах – тяжелый запах отходов, немытого тела, больного нутра и почему-то слез или соли. И еще боль.

Такая ужасная, разламывающая боль, заставляющая гореть изнутри глаза, мешающая думать нормально, дозволяющая мысли только об одном – как от нее избавиться. Так плохо, больно, плохо!.. Пытаюсь подняться на локте, но он соскальзывает, и я снова плюхаюсь обратно, и затылок больно бьется о поверхность, с таким ощущением, словно уже по шишке или набитому синяку.

Больно. Даже смотреть больно, даже составлять любую сознательную мысль. Больно так, что хочется выскрести себе глаза, чтобы добраться до их обратной стороны, где поселилось горячее и напряженное ощущение. Я слышу какой-то странный звук, и не сразу понимаю, что он идет от меня – я вою, подвываю как зверь, и против всякой разумной мысли начинаю биться головой обо что-то, пытаясь выключить себя нафиг, чтобы просто не чувствовать, раз я не могу справиться со своими ощущениями. Тело владеет мной, а не я телом – я в плену внутри, пока полная отчаянной боли плоть стремится к темноте и пустоте.

Вместо пустоты приходят странные видения о других мирах, в которых люди и предметы – всего лишь плоские рисунки, и третьим измерением служит только время. Все двигается в бесконечном плоском мире, с плоской планетой, плоским космосом, все заняты изучением того, что пространство как будто искривлено, и это искривление меняется – пока не оказывается, что этот плоский мир заключен в рулоне туалетной бумаги в грязном сортире придорожной заправки.

Глаза я открываю почти с облегчением, и сразу же осознаю, что меня, вроде как, попустило – только вот немного пониже моих собственных мыслей некрасиво ворочаются чьи-то еще, словно я хожу по чьей-то голове, и от этого тревожно. Кажется, что я схожу с ума.

Стоп, а кто это – я, и конкретно что для меня – сходить с ума, а что – нормально?

Руки и ноги затекли так, что я толком не могу ими двигать. Приходится раскачивать себя, пока не удается перевернуться, и терпеливо ждать, пока кровь прильет к рукам и ногам, чтобы хоть как-то прийти в себя.

Интересная фразеология – “прийти в себя”, и обратная к ней “быть не в себе”. Фактически, намек на отсоединение души, так ведь?

Смотрю некоторое время бездумно на грязный пол вокруг, покрытый какой-то мерзкой присохшей коркой, и потом, неловко подставляя и подсовывая руку, поднимаюсь.

В разбитом зеркале над советской тумбочкой отражается огромная, скошенная, щекастая морда и бритая голова, и когда я пытаюсь открыть рот, морда разевает свою пасть, демонстрируя покрошенные, серо-желтые зубы. Морду трясет, словно в нервном тике, и все движения кажутся одновременно резкими и неуверенными. Я себя не узнаю, но морда уверена, что ее зовут Славушка, и что он тут живет. Также Славушка знает, что хотел бы ширнуться, но на дурь нужны денежки. И Сахара, огромная засушливая Сахара во рту, господи боже.

Я? Это что, я?..

Насколько могу быстро поднимаюсь по стеночке на ноги и ползу на кухню, чтобы выпить, хотя бы воды. Подставляю голову под холодную струю, и чужие мысли немного смывает, как песок и жар, и от облегчения мне становится даже легче.

Я – не он! Ура, божечки, ура!..

Выпрямляюсь с трудом и встряхиваюсь, как собака, и сосредотачиваюсь на Г.Е., и с огромнейшим облегчением чувствую, как страницы переворачиваются внутри меня, и вместо картинки со Славушкой появляется картинка с ухоженным и здоровым мистером героем.

Он сразу ощущает стоящую в квартире вонь, но ничего не трогает – подбирает только нож, на котором могут быть отпечатки и при свете дня начинает проверять все вокруг на предмет своих следов – отпечатков, волос, чего угодно. Собрав пару подозрительных шерстинок, он платком берется за ручку двери и выходит в подъезд, и торопливо спешит прочь, на ходу вызывая такси.

Мельком мы смотрим на время – мы провалялись в отключке всю ночь и все утро, и если Г.Е. еще толком никто не ищет, наоборот, кажется, все вздыхают там свободно от того, что начальник куда-то подевался, то у Марго, наверное, семья на ушах стоит. Что вообще произошло? Кроме очевидного?

Г.Е. отвечает на рабочие письма в машине, спокойный и рассудительный – у него толком нет и не может быть своих эмоций, в конце-концов, он всего лишь моя марионетка, аватар – поэтому он, наверное, и не ощущает ничего от того, что, фактически, убил человека. Нападающего, да. Никчемного, да. Но – все же, живого, настоящего человека, такого же, каким был он сам. Но нет – пустота, ноль.

И хуже того – у меня сожалений тоже ноль. Раздавленный таракан в былые времена больше эмоций вызывал – гадливость, например, что теперь надо тараканьи кишки снимать с тапка. А сейчас … ну, убили. Так ему и надо.

И где-то на ТТК, когда Г.Е. поднимает, наконец, голову от телефона и смотрит в окно на проплывающий внизу и мимо пейзаж, до меня доходит. Вернее, мысль возникает откуда-то из глубин его мощной аналитической машины и поднимается выше, до меня, и я обрабатываю ее следующие долгие минуты.

Мои аватары – они все убиты мной.

Марго я ударила дверью в кофейне, она упала, ударилась головой и умерла мгновенно от кровоизлияния в мозг.

Г.Е. умер, вероятно, от инфаркта во время секса с Марго.

Славушку – я вздрагиваю от одного упоминания его имени – его убил Г.Е. в отчаянной борьбе за жизнь.

Они все умерли от моей руки, и стали мной, стали моими “страницами”, между которыми я могу “перелистываться”, выставляя наружу то одного, то другого, но ни в коем случае не обоих одновременно.

Их всех убила я.

Я.

Наверное, тут должно быть чувство вины, или что-то такое, но осознание есть – и ничего другого просто не приходит. Г.Е. и Марго для меня – все так же просто инструменты, и я готова их беречь и защищать, но мне не щемит от того, что я стала причиной и их смертей, и их, фактически, посмертного порабощения.

Мне надо. Мне они нужны. Я заслужила. Я заслужила все это, черт подери! Возможности, деньги, другую жизнь, я заслужила все это!.. И если Г.Е. прав, и я в самом деле забираю себе жизнь того, кого убиваю (как дивно звучит: “забираю жизнь” – я забираю жизнь и при этом забираю жизнь!), то это дает мне еще больше новых шансов.

У меня есть донор по деньгам и недвижимости, он же играющий тренер по успешному успеху, у меня есть учитель по красоте. И у меня есть безбашенный наркоман-убийца. И теперь я могу выбрать любого человека, которым хочу быть, и просто забрать его себе. Вот так.

Эта мысль вводит меня в такое нервное возбуждение, что даже Г.Е. подпрыгивает на сиденье машины, и нам приходится усилием воли подавлять это ощущение, хотя так трудно это сделать, когда перед тобой раскрываются ворота в волшебный идеальный мир, как створки окошка в детских фильмах.

Там ждет меня то, чего я всю свою жизнь хотела: надо только правильно выбрать себе идеальный аватар, чью жизнь я сделаю такой, как мне надо, и эта жизнь, наша общая жизнь станет моим раем на земле.

С проблемами отсутствия Марго оказывается разобраться сложнее, чем разрулить временное исчезновение Г.Е. В конце-концов, морально устав от своей этой ситуации, я хлопаю ею заявление по собственному – на работе, и хлопаю дверью дома, когда причитания ее матери и запах корвалола становятся совершенно невыносимы.

Конечно, так себе идея – увольняться в никуда в конце ноября, почти перед новым годом, и с родителями ссориться – тоже немного отстой, особенно с учетом того, что жить Марго больше негде. Но тут играют роль другие соображения – ведь, в конце-концов, мне теперь понятно, что Марго мне вряд ли потребуется на постоянной основе – я могу выбрать кого-то моложе, умнее, красивее – более перспективный для долгой и счастливой жизни вариант. Мне только надо его найти, этот прекрасный идеальный вариант.

“Выключив” Марго, я концентрируюсь на Г.Е., а про Славушку стараюсь и вовсе не вспоминать. Он мне потребуется точечно и временно: его задачей будет продать его квартиру за наличку, чтобы выручить с него хоть что-то, и добыть мне нужный аватар после этого. Дальше – все, разве что в опасные моменты его доставать, чтобы отбиться от нападений каких-нибудь. Хотя при хорошо организованной жизни такого просто не будет. Не потребуется.

С одной стороны, хорошо, что Славушка у нас появился – потому что грязную работу он сделает лучше всех. С другой стороны, мне от него немного страшно – из-за того, что он достаточно примитивный, состоящий почти из одних не слишком здоровых инстинктов, его связь с телом и власть над ним куда больше, чем у обычной Марго или достаточно просветленного Г.Е. И проблем от Славушки море, когда он активен. Его так и тянет найти какой-нибудь дряни, сделать что-то странное, добыть наркоты, порезать кого-нибудь. В общем, за ним только глаз да глаз, выпустить поводок и заниматься своим, как с Марго и мистером героем, совсем не получается.

Но зато свой функционал он выполнит, я знаю. Не моргнув глазом, не дернув щекой выполнит. А если менее метафорично – убьет нужного мне под аватар человека.

И, как ни странно, нужный вариант находится практически сам собой – помогает работа Г.Е., где вокруг, стоит только выйти за пределы административного этажа, бегают толпы хорошеньких, юных студенток. Одна из них и набегает – на мое счастье и свое … даже не знаю, что.

– Ой Григорий Евгеньевич, простите, – пискнула она, натолкнувшись на нас в коридоре. Большие ясные глаза, фарфоровая кожа, густые светлые волосы, фигура– песочные часы с тончайшей талией – шикарный экземпляр физического развития. – Извините! Я знаю, что вы не преподаете, но, может быть, вы рассмотрите возможность руководить моим дипломным проектом? Понимаете, у меня тема очень близкая к Вашей диссертации. Она мне попалась, когда я подбирала материалы, и … и … она очень, очень интересная! И я считаю, что могла бы хорошо раскрыть один из вопросов, которые у вас там стоят как темы дальнейших исследований. У меня хорошие идеи, честно!

Г.Е. непроизвольно щурится, как довольный кот. Он любит внимание, любит, когда его хвалят. В его запрещеннобуке самые любимые комментарии – самые восхищенно-кринжовые, вроде “вы тут просто Бетмен!”

А я думаю – хорошо, значит, еще и умненькая, как минимум. Или хитренькая.

– Как вас зовут?

– Яна. Шувалова Яна. Магистратура.

Фамилия тоже хорошая.

– А по отчеству?

– Ульяновна, – отвечает она бойко, но мне слышится, как сердце ее бьется чаще от чего-то.

– Что же, Яна Ульяновна, пришлите, пожалуйста, свою программу исследования на почту приемной ректора, с пометкой, что для Г.Е. Я скажу, чтобы мне переслали. Если мне все понравится – начнем работу.

– Спасибо! – глаза у нее сияют вполне искренне. А если и не искренне – то какая разница? Значит, она хорошая актриса, это тоже важно.

Мы находим ее личное дело сразу же – и, как на заказ – она еще и сирота. Учится на льготном “сиротском” месте, и квартира у нее для старта есть. То, что надо – хотя я оставляю себе некоторое время на то, чтобы оценить эту кандидатуру и поискать другие, но мы, на самом деле, уже знаем, что она нам подходит. Она будет моей, и будет мной, а я – ей. Яной Ульяновной Шуваловой.

И чем дальше – тем больше я сживаюсь с мыслью об этом.

И я не чувствую никакой боли, никаких сомнений, когда зову ее к себе домой, чтобы вместе поработать над текстом. И мне ничего не колет – потому что она соглашается, вероятно, думая о другом, и приходит нарядная и благоухающая, как золотой цветок.

Славушка подходит к ней сзади, когда она стоит, глядя на потрясающий вид внизу из панорамного окна и цедит понемногу вино из бокала, и первое прикосновение к шее даже не вызывает у нее тревоги – а потом сильные руки смыкаются и начинают ее душить.

Она сопротивляется – отчаянно, сильно, надо отдать ей должное, борется за свою жизнь, не хочет умирать, не хочет страдать, и мне бы пожалеть ее, выпустить – но я не чувствую никакой эмпатии, никакого сопереживания. Я чувствую только гнев – и Славушка вместе со мной – что она не может уже, блин, умереть и дать мне то, что мне надо.

А потом я дожидаюсь того, чего так желаю – меня поглощает знакомая темнота.

– И пришел тот, кто силы великой, и твердь дрожала от его шагов. Огонь изрыгали его пасти, и дыхание зловонное полнило мир. И спросил я его, устрашенный, “как зовут тебя, порождение зла? И ответил мне демон голосом, крошащим небеса: “Яночка!” Или, может быть, демон сказал – Славушка? Или… Григорий Евгеньевич? Марго? Или что ты сейчас предпочитаешь?

Я пытаюсь ответить, но не могу – цепи сковывают меня, я чувствую их всем телом, словно меня ими спеленали, как младенца.

– Только сорок лет и протянул. Полсрока, получается, и все заново. Не сидится тебе спокойно, да? Сколько можно, ну сколько можно уже? Сколько шансов тебе давали, сколько возможностей заслужить прощение? А теперь вот, сиди снова на цепях, лет двести сиди, пока волны, которые ты поднял, не улягутся. И тогда попробуем снова, что ли. Вот и что мне делать с тобой?

Я смотрю на Него, и из фракций и теней складывается неуверенный цельный образ. Словно у меня не два глаза и даже не десяток, а множество, по всему телу, и некоторые из них закрыты цепями. Я вижу их холодный серый, их грустный ржавый немного перекрывающий мне обзор.

Я смотрю на Него, и понимаю, что я Его знаю. Разве это не Он протянул мне листовку об изменениях? Там, в самом начале. Разве это не Он, но с другим лицом, встретил меня в том зале собраний, и морочил мне голову?

– Послушай, – пытаюсь сказать ему я, но чувствую только смутное движение внутри своего странного и как будто не совсем живого тела. У меня есть руки? Ноги? Голова? Кажется, нет. – Ты дал мне листовку. Что это значило? Это что-то значило?

Он качает головой.

– Так тяжело с вами, такими. Такая шутка высших сил, – он подходит ближе и касается … переплета?.. Часть моих глаз закрывается, когда он проводит ладонью по ним. – Свобода воли, сила, желания. А терпения нет, и смирения нет, и понимания высшего замысла – ни капли.

– Но послушай, я ничего не понимаю. Я не прошла испытание? Искушение? Но зачем было испытывать и искушать, если ты хотел, чтобы я продолжала, как было?

Он вздыхает, отворачивается, уходит. Я смотрю Ему вслед, пытаясь кричать, но все мои слова – всего лишь черточки и закорючки на моих страницах, которые никто и никогда не прочитает.

Девочка с книжкой

Если мечты сбываются, необходимо тщательно проверять, твои ли это были мечты.

Она не могла понять в жизни двух вещей. Нет, со звездным небом над головой и моральным законом внутри нас ей все как раз было нормально, но зато совершенно неясненько, почему выходные проскакивают так быстро и почему именно она должна заниматься всякой ерундой на работе по остаточному принципу.

Ведь есть секретари, есть всякие старшие помощники младших помощников. Черт возьми, у них в кадровой сетке даже шеф и су-шеф есть, хотя не ресторан вовсе, а совсем даже торговое предприятие. Но вот как какая-то фигня на постном масле – добро пожаловать, Оленька, постарайся побыстрее.

А Оленьке, может быть, совсем не этим хотелось заниматься, а очень даже к конкурсу готовиться, например. Только вот почему-то считалось, что раз она “на заявках сидит”, то супер как недогружена. Как будто сто тыщ требований, которые падают тут и там во всех корпоративных мессенджерах – это ерунда. Как будто каждый менеджер просто рад и счастлив помогать разбирать косяки своих же коллег (и свои тоже). И вообще, не Олины это совсем обязанности, и нигде они не записаны, только делать все это приходится, все равно.

Так и с нынешним заданием – сунули ей увесистую пачку бумаги, велели никому не показывать, отсканировать, распознать, проверить, а что от руки – перенабрать. Вроде бы, и ничего сложного, и ничего такого унизительного. Просто … странно. И еще “страньше” оказался сам текст, напоминающий бред сумашедшего. Оля не могла воспринимать это все всерьез, честное слово. Сплошные восклицательные и вопросительные знаки, наставленные в произвольном порядке, и наборы слабо связанных между собой слов.

Поэтому вопросы “доколе” и “зойчем” мигали огромными буквами на внутреннем табло, пока Оля возилась с бумагами, пытаясь понять, запятая там, все ж таки, или муха накакала.

Требования “никому не показывать” она тоже особо не понимала – но исправно хватала все разложенные бумажки в охапку, стоило кому-то прошелестеть мимо распахнутой настежь двери кабинета. Закрыть дверь было нельзя – соседки по офисному рабству тогда не видели, кто там ходит и могли пропустить какой-нибудь скандалец, какую-нибудь возможность, и вообще изнемогут от невыносимой духоты бытия.

Оля, впрочем, сама считала их теми еще душнилами – потому что они могли бы и не начинать цокать языком и закатывать глаза каждый раз, как Оля начинала клацать клавиатурой, разбирая заявки. В конце-концов, именно это, как считалось, и было ее занятием – принимать, обрабатывать заявки и с помощью менеджеров решать возникающие проблемы по качеству поставок и конфликтные ситуации. Но нет – кажется, дорогие сокамерницы считали, что как раз вся остальная ересь в Олины обязанности входила, а вот это все “цокательное” – нет.

– Что там с разбором? – уточнила Эмма, когда Оля в очередной раз сгребла и выгребла всю кипу бумаг. – По-моему, ты не очень продвинулась.

– Все очень непонятно, – посетовала Оля в тихой надежде, что найдется какой-то более умный желающий разбираться в доставшемся ей нелогичном контенте. Например, непосредственная начальница, которая явно опять заседала на своем блоге про правильное питание и фитнес, а не работала нудную и неинтересную работу.

– Что там может быть непонятно? Оля, ну. Читать-то, наверное, умеешь, – притворно сочувственно вздохнула Эмма.

– Срочно! Нужны курсы повышения квалификации, – поддакнула ей со своего места Лада. Укол был качественный – курсы буквально точно что Оле оплатили, и прошло это мимо Эммы, через кадры, так что та несколько была недовольна – потому что сама она Оле в них отказала.

– Могу показать свою грамоту за скорость чтения во втором классе, – съязвила Оля. Пожалуй, это было одним из самых запоминающихся и самых ненужных достижений, лучше бы она знала тогда, кем будет когда вырастет, или что-то такое. – Что я могу сделать, если тут какой-то бред?

– И как это может быть бред, Оля, ну, – отмахнулась Эмма. – Это же не придурок какой-то писал.

– А кто? – буркнула Оля. – Тут одних десятых страниц пять штук! И семь девятых. Но какая десятая идет за какой девятой – понять совершенно невозможно.

– Ну, ты совсем дурочка, что ли, – вздохнула Эмма, элегантно поднялась со своего места и подошла к Олиному столу. Та, полыхая задницей, тут же вручила ей оные десятые и девятые страницы, и углубилась в разбор восьмых.

– Ну, тут же все понятно, – с преувеличенной драмой сказала Эмма и надолго замолчала. Оля, злорадствуя, шелестела бумажками в своем ритме.

– Это, вообще, что?

– Это задание, которое вы с Ладой мне и дали.

– Эмма, а что там? – вклинилась Лада.

– Да вот, – начальница неопределенно махнула рукой и сунула бумагу обратно Оле.– Зачти вот, раз у тебя грамота за это есть.

– “МЫ!!!! Создали мир линейным…Вселенная дарит нам!.. Кто мы без неё?.. Мужчины и женщины… Хочешь быть волком или пчелой?”, – послушно прочитала Оля вслух так звонко, что в ухе засвербело, словно уховертка туда заскочила, а Лада аж помотала головой, совершенно не таким выверенным и изящным движением, какие она обычно себе позволяла.

– Погоди, это что, Ру такое пишет? Может, просто отрывок неудачный?

– Похоже, они все тут такие неудачные, – Эмма даже нахмурила лоб, перебирая страницы туда и сюда. Оле так и хотелось в ее собственной манере ткнуть ее в лоб и командно сказать “не хмурься, морщины уже образуются”. – Но все десятые похожи.

– Кроме трех.

– Ну… точно, кроме трех.

– И не понятно, к которым девятым относится какая версия десятой, по крайней мере, с первого прочтения. А что, это правда Рудольфа Юрьевича сочинения? – Оля немного считала себя знатоком, в конце-концов. Вот, например, конкретно в этот период времени она выбирала материал на конкурс, и вся эта история с текстами была совершенно не вовремя.

– Ты не слушала, что ли, когда тебе объясняли? А, ну, конечно. В общем, Ру у нас пописывает вот, все старшие в курсе, конечно. И советом директоров решили сделать ему подарок – собрать книгу его произведений и выпустить. Поэтому вот, пока он в отъезде, ты все это и разбираешь. Так что лучше просто все отскань, и потом ройся, а то еще вернется на пару дней раньше и будет швах.

– А он точно хотел бы, чтобы вы его так …издавали?

– Оля, ну! Какой пишущий человек не хотел бы? – закатила глаза Эмма. – Если бы кто-то мои посты собрал, вычитал, структурировал и сделал книгу, да я бы такого человека просто расцеловала бы! Ой, да куда тебе понять, скань лучше.

Оля задумалась. Хотела бы она, чтобы ее стихи разобрали, перебрали, отредактировали, собрали в сборник? С одной стороны, звучало, конечно, очень привлекательно. С другой … кто-то копался бы в черновиках? Господи!.. Почему-то это было ужасно позорно, хоть она и не могла понять, почему.

Все равно, наверное, было бы приятно, но лучше бы она сама все сделала, потому что никто лучше нее все равно не смог бы структурировать ее творчество и отобрать то, что действительно заслуживало оказаться в сборнике. Интересно, Рудольф Юрьевич такой, как Эмма, или такой, как она сама? Наверное, как Эмма – это они все из клуба дерзких и удачливых, любителей здорового образа жизни, беговых марафонов и смузи с сельдереем. Вряд ли бы почему-то директор был бы похож на “ленивенькую” по описанию Эммы, Олю. Правда, она была совсем не ленивой, честно. Просто немного более мечтательной, чем это принято в ее возрасте, наверное.

К счастью, на этом Эмма и Лада от нее отстали с ценными советами – убедившись, что Оля в самом деле в первую очередь сканирует все подряд, в промежутках между “раскидыванием” заявок и ответами на письма, и можно было даже немного подумать о том, что же, все-таки, отправить на конкурс.

Этот конкурс занимал ее мысли третий день подряд – потому что это явно был такой шанс, который случается раз на жизнь. Или не случается вообще. Поэтому Оля очень, очень хотела выбрать что-то интересное, что-то крутое из того, что написала за свою жизнь, и выступить на конкурсе так, чтобы ее, наконец, заметили. Но что выбрать-то? Она никак не могла решить.

Но тут телефон запрыгал по столу, мигая “будильничьей” надписью-напоминанием. “Конкурс. Короткая форма. Дедлайн.”

Оле резко подурнело, и она побежала проверять условия. Конкурс для молодых авторов, приз – издание книги, а всего лишь надо заинтересовать жюри любой короткой формой. Короткая форма была тем, что Оля, как раз, могла. А, если точнее, короткая стихотворная форма, а кому толком нужны сейчас стихи, если это не пирожки и Горалик, например? Шансы хоть на какое-то признание есть, наверное, только через конкурсы.

И дедлайн.

Сегодня дедлайн, а она еще ничего не выбрала.

Вот дура.

Отправить хоть что-то? Но у Оли и с собой даже ничего не было. Днем она только ДУМАЛА, что выбрать, а разбирала тексты вечером, дома, потому что на работе это было немного череповато, учитывая Эмму и Ладу в непосредственной близости и их отношения к цоканьям и клацаниям, не говоря уже о привычке совать нос в ее монитор.

А может, просто написать? Это же не книгу за два часа, а просто короткую форму?

Оля подумала было, что не может, потому что работа, но потом что-то переклинило в другую сторону. Работа, да. Разбирать странные тексты, которые она отсканировала – одним странным текстом больше, одним меньше, кто заметить?

“А судьи кто?”, что называется.

И она села писать.

Легче было это продекларировать, чем в самом деле начать. Под осуждающими взглядами за “клацанье” и думать – не думалось, и только в голове без конца крутилось это “Мы создали мир линейным! Вселенная дарит нам…”, и избавиться от этого было просто нереально. Как назойливая мелодия – earworm, ушной червь, ритмичное начало словно вгрызалось в беззащитный мозг. Личинка какая-то гребаная, которая все крепче укоренялась и прорастала внутри, порождая своим собственные мозговые волны.

“Мы создали мир линейным!

Вселенная дарит нам”, – повторила личинка, и Оля дописала за ней:

“Путь от метро до кофейни

И путь от рожденья в ад”.

А что? – подумала Оля и продолжила стихотворение, не особенно цепляясь за смысл и только следя, чтобы ритм совпадал с первыми строчками. В конце-концов, она уже свой шанс почти похерила – не сделать попытку было бы совсем обидно. Но как же она умудрилась перепутать числа? Оля была супер-уверена, что дедлайн был завтра, в пятницу. Видимо, просто сожрались куда-то дни, или вообще – темпоральная аномалия случилась, иначе и быть не могло. Объяснение было пусть и фантастическим, но зато успокаивающим, и можно было себя оправдать полностью и не мучаться.

Впрочем, получалось плохо, потому что не думать о том, что вот так и просираются шансы одни на всю жизнь, Оля не могла. И продолжала по кругу думать это, когда спешно дописывала до конца рабочего дня свое творение в пять четверостиший, и когда постила его с нужным тегом в ленте сайта с новосозданного аккаунта. На другие заявки она посмотрела только мельком, чтобы не расстраиваться, и все равно опечалилась – конечно, никто не делал, как она. Заявки были все НОРМАЛЬНЫЕ, вдумчивые, у многих даже с приложением краткого описания того, кто они, авторы, такие, с регалиями и всяким таким прочим.

И она. Со вселенной и личинкой в ухе.

Нет, конечно, здорово было бы вот р-раз – и победить, но совершенно не реально. забывшись, Оля, конечно, немного мечтала. Конечно, выиграть было бы классно, там же было обещано не абы что, а КНИГА, а изданная книга без такого подарка судьбы Оле просто никогда не светила, она же не Ру, которому любезные коллеги принесут издание с ISBN на блюдечке. Она … всего лишь она.

И вряд ли благодарные читатели какие-нибудь такую крупную поддержку окажут. Не так их много, тех читателей. В общем, выиграть издание было, наверное, единственным настоящим шансом когда-то подержать в руках свою собственную книгу, получить признание хотя бы немного и заявить о том, что она, вот такая вот Оля-ля, не просто девочка, а девочка с книжкой.

“Верь в себя”, – написал ей Смоленский метромост на своем дугообразном световом табло, когда она переходила через Москва-реку параллельно ему. – “У тебя есть шансы”.

– Буду я во всякую гадость верить, – пробубнила себе под нос Оля, отворачиваясь от него и утыкаясь в телефон.

Оповещений на шторке было слишком много – Оля даже испугалась на мгновение, что она промечтала ядерную войну или что-то вроде.

Но нет – она промечтала только свою победу. Пульс сразу подскочил и забился где-то в горле, и в первый момент Оле реально показалось, что она съехала по иголке вероятностей в другой, альтернативный мир, потому что ее ник совершенно определенно был в посте о победителях, а почта была забита оповещениями с сайта о новых комментариях к ее записи и о личных сообщениях.

Ни жива, ни мертва, она стала открывать все по очереди, толком даже не вчитываясь в половину или больше. Но в лицо все равно плеснуло горячим – кроме нескольких вежливых поздравлений, большая часть того, что она заслужила своей победой было не просто токсично, в модном смысле этого слова, а уже просто неприлично. Токсичность Оля узнавала в лицо. Токсичны были Лада с Эммой, например, а вот то, что лилось на нее через экран было просто потоком отборной ненависти. Причем ненависти не коллективной, а индивидуальной – один из участников, похоже, воспринял ее победу, которую она толком даже прочувствовать не успела, как личное оскорбление эпичных масштабов, и это было ужасно странно.

“Ты, прошмандовка бездарная, должна пойти и отказаться от победы. В пользу любого другого участника. Слышишь, овца? Потому что ты недостойна! И каждый, КАЖДЫЙ из других участников был достойней, чем ты!”

“Откажись, хуже будет!”

“Вылезла откуда-то со своей муа-муа джага-джагой, заползи туда обратно и сдохни!”

Талант настоящего литератора или настоящего графомана – вот так сообщение за сообщением подбирать все новые и новые острые сравнения. Только вот незадача – почему-то это все было не так больно, как Оля представляла себе, что может быть.

Она сталкивалась с ядом каждый день, и, может быть, против всякого ожидания, у нее развился какой-то иммунитет, потому что ей было, может быть, неприятно, но больше, все-таки, странно. Она даже пошла сходила на страничку своего “ненавистника” в социальной сети: обычный дядька средних лет, счастливый в семье, с работой, с хобби, с собакой. Никогда не подумаешь, что он способен производить такой поток виртуальных фекалий, что одинокое сообщение от администрации едва не прошло незамеченным. Но нет, Оля его заметила, и оно было как будто бы тем пером, которое перевешивает практически что угодно на посмертном суде души перед лицом египетских богов.

Эти несколько слов всерьез стоили всего того, что она только что прочитала в своей личке и треде с объявлением победителей.

“Позвоните завтра вечером, обсудим Вашу книгу.”

И приложенный контакт – может, быть, самый главный в ее жизни контакт, конечно, после мамы, папы, любимой подруги и ветеринара старенькой кошки-Пирожки, который знал все ее хронические болячки на пересчет. Главный ей написал: “Обсудим. Вашу. Книгу”.

Звучит, как музыка. Звучит, как самое лучшее, что могло бы случиться.

И не так стремно, что ее облили дегтем на сайте, и в перьях вываляли.

И не так стремно, что завтра опять обожаемые Эмма и Лада будут ее тиранить, чтоб им рвоты литра три на двоих.

И не так тяжко будет разбирать заявки и материал книги Ру.

Это все вообще все такая ерундовая ерунда, что не понятно, почему ее вообще это волновало когда-то.

У нее будет книга – и это самая прекрасная, самая невероятная, самая потрясающая новость за последнюю … жизнь! Ведь это был первый настоящий раз, когда она получила какое-то подтверждение тому, что у нее есть талант.

– У Вас, Ольга, определенно есть талант. Не буду скрывать, я лично выбрал Вашу работу из всех представленных, потому что ощутил в ней зерно того, что может стать очень важным и значимым текстом. Конечно, сейчас это еще очень сыро. Надеюсь, Вас не обижает, что я так говорю? – Главный и звучал как главный, его голос источал власть и могущество, и совершенно безмятежную уверенность в своих силах и своих возможностях. Он, очевидно, имел на это полное право: судя по тому, что он о себе рассказал, и что ей удалось спешно нагуглить по рассказанному, он, в самом деле, был человеком с деньгами и человеком со связями. И если такой вот большой дядя считал, что у нее есть талант, значит, он, определенно, был.

– Конечно, нет. Я же не профессиональный литератор, я многого не понимаю. Но я готова работать … над своими текстами.

– Это очень хорошо. Понимаете ли, конечно, можно взять ваши материал, просто сунуть его под одну обложку и выполнить, что называется, “букву” условий конкурса и приза. Но это не то, что я хотел бы получить на выходе, раз в самом деле нашел что-то интересное. Мы можем сделать что-то великое вместе. Перевернуть многие устоявшиеся представления о литературе и изменить мир, в какой-то мере. Но это потребует от нас обоих большой работы и большой вовлеченности в эту работу. Я, со своей стороны, готов к этому. Но готовы ли Вы, Вы уверены?

– Конечно, я готова, – тут и думать было нечего. Книга – это одно, но книга, которая в самом деле может оставить след в мире, разве это не то, ради чего стоит жить?

– Тогда мы будем работать, вместе, что называется, плечом к плечу, и когда будем близки к завершению, тогда уже подключим еще и нашего редактора, чтобы добавить третий взгляд. Что ж, хорошо. Очень хорошо. Я уверен, у нас все получится. Это будет шедевр, Ольга. Ваш шедевр, который я помогу Вам написать. Сейчас мы только в самом начале пути, и я хотел бы, чтобы мы приступили как можно скорее. Посмотрите на свой конкурсный текст, посмотрите критически, и выделите для себя, поймите сами, о чем, все-таки, Вы хотели в нем сказать. Сейчас он соединяет несколько тем, скажем, слишком много – или, наоборот, недостаточно много. Нужно составить на его основании представление о том, что вы вообще хотите сказать своим сборником. Мы наберем идеи, исходя из Вашего первого текста, и пойдем с ними дальше, развивая их в разные стороны. И все получится, Ольга, даже не сомневайтесь. Давайте созвонимся в следующий раз через неделю. Можете присылать мне Ваши идеи и мысли в процессе, может быть, какие-то тексты на этот номер в любом мессенджере.

“Я всего лишь мост, а ты не позволяй никому себя обижать”, – написал ей метромост по дороге на работу, и Оля послала ему воздушный поцелуй.

– Если ты заколдованный принц, пошли мне знак! – сказала она ему вслух.

“Если ты ждала знака, то вот он тебе”, – невозмутимо ответил мост, и Оля даже рассмеялась от такого совпадения. Мост – заколдованный принц, надо же.

– Тогда придумай, как мне справиться с Эммой и Ладой, ладно? Потом расскажешь! – она помахала ему рукой и пошла дальше, и личинка в ухе продолжала твердить: “мы создали мир линейным, вселенная дарит нам…”

“Мир без щучек и стервей, мир, где уютно нам”, – продолжила ей в тон Оля, против всякого разумения весело размахивая сумкой. Подумаешь, Эмма. Подумаешь, Лада. Зато она – не просто лисичка, а лисичка со скалочкой, то есть – девочка с книжкой. Почти что.

На удивление на работе было тихо – Оля немного опоздала, но и остальных было не видать. Лада появилась через час или около того, вся грязная, и, кажется, даже заплаканная.

– А Эммы нет? Я ей писала, что опаздываю, а ее самой нет? ГОСПОДИ! Ну и дебил мне попался. Ты представляешь, Оля?!

– Нет, – честно ответила та, глядя на нее поверх очередной распечатки очередной композиции страниц нетленки Ру.

– Я улицу переходила…

– По переходу?

– Зануда ты, Оля! Просто, переходила. И этот кретин мало того, что вовремя не остановился и толкнул меня в лужу, так еще и вышел и оборал меня! Да что я ему сделала, это он мне пальто испортил, говноед! Даже не извинился! Мог, между прочим, и химчистку мне оплатить!

– Но ты же переходила в неположенном месте?

– Ну и что! Пешеход всегда прав!

– Об этом стоит особенно помнить, когда под колесами умираешь, – без особой жалости к ней покачала головой Оля. – Ты ничего до крови не разбила? Перекись, пластыри, что-нибудь нужно?

– Нет, вроде. Сейчас пойду в туалет, отмываться. Блин! А Эмма где?

– Она мне не докладывается, – вздохнула Оля, возвращаясь к текстам Ру. Конечно, всякое бывало, но и начальница, в самом деле, никому из них не должна была сообщать, если задерживается и насколько, но обычно она черкала хотя бы пару слов кому-то из них, чтобы знали, что врать окружающим, а сейчас в эфире царила благословенная тишина.

“Мы создали мир линейным”, подсказала личинка где-то между ушами, и Оле показалось, что она хихикает. Это была такая невыносимо мерзкая мысль, что надо было срочно перестать ее думать.

Эмма так и не появилась до обеда, а после обеда Лада вернулась от Ру немного бледная и растерянно сказала:

– Оля, знаешь, Эмма попала в аварию.

– В смысле, в аварию? – дурковато уточнила Оля, с трудом удерживаясь от присвистывания о том, что “кучно пошло”.

– В коромысле, блин, – расстроенно ответила Лада и тяжело села на ближайший стул. – В больнице она, в реанимации. Не понятно, жива будет, или нет. А если и жива, то вряд ли на ноги встанет в ближайшее время. Там, ну, почти что мозги по стенке. Господи! – она выдохнула и вдохнула, пытаясь успокоиться, а Оля смотрела на нее, как примерзшая, и в голове только крутилось “мир без щучек и стервей”. – Ру сказал мне пока брать ответственность, и все такое. Типа, потом видно будет. Не знаю просто. Он говорит, а я вот, блин, – она неопределенно встряхнула руками, показывая на свои недоотмытые мятые брюки, на кофту с пятнами. – Спрашивает, мол, а с Вами что. Говорю – машина сбила. И у него лицо такое стало, – она поискала слово, но не нашла, и конец фразы утонул в молчании. – И что мы делать будем, Оля?

– Работать, как работали, – заставила себя сказать Оля. “Мы мир сотворим линейным”, – подтвердила личинка, и Оля почти физически ощутила ее шевеление. – Может, Эмма еще выкарабкается.

– Надо будет собрать денег для нее. И сходить в больницу, да? – немного деланно оживилась Лада. – Но сначала надо понять, что там по задачам у нее на сегодня. А я даже пароле не знаю.

Оля тоже не знала – Эмма всегда держала все в своих руках, на своих глазах и никого не допускала на внутреннюю кухню своих дел. Она всегда была занята, и с заданной периодичностью выдавала нужный результат – и этого было довольно для всех, начиная с Ру.

– Для начала – давай сделаем рассылку и попросим, чтобы айтишники поменяли пароли на ее учетке и ее почте, – рассудительно сказала Оля. – А дальше видно будет.

Неужели, в самом деле, мир без стервей?..

Это выглядело неправдоподобно, но, например, Ладе, зависимой подпевале, похоже, хватило просто пинка под зад от машины, душа из грязи и известий про Эмму и ответственность, чтобы начать проявлять нормальные человеческие качества, а сама Эмма, наверное, была орешком покрупнее и покрепче – и щучковость из нее можно было вывести только радикальными способами.

Но вот… почему? И как.

Мысли Оли крутились вокруг этого еще некоторое время, пока другие заботы не раздергали внимание – но вечером она зачем-то пошла к другому метро, только бы не ходить мимо говорящего метромоста.

Хотя, конечно, не в нем было дело.

Наверное.

Скорее всего, дело было просто в том, что у нее наступила полоса удач – хоть и стремновато было думать о том, что ее удачей было чужое несчастье таких эпических пропорций. Но если и так, то светлая полоса не собиралась, кажется, длиться долго.

– Нет, определенно, что-то не так. Вы следуете формульности, это никуда не годится, мы же не пытаемся написать с Вами проходную вещь, которую забудут в тот же момент, как перевернут страницу. Мы пытается сделать что-то, что будет вгрызаться в уши, просверливать мозг смыслом и ритмом. А у Вас снова вышел просто гладенький и спокойный текст, без вызова. Он не цепляет. Мы не можем позволить себе, чтобы Ваш текст не цеплял, – отповедь была … неожиданной, мягко говоря. Неделю назад она была автором будущего шедевра, а сейчас – кажется, этот титул более ей не принадлежал. – Нужно что-то другое, Ольга. Что-то неожиданное, хлесткое. Противоречивое. Что-то, что одновременно вызывает вопрос и дает ответ.

И он едва слышно вздохнул, разочарованно и глухо, и от этого тихого звука Олю буквально замутило, словно он переворачивал что-то внутри нее и тянул личинку за хвост из головы.

И что же это такое должно быть, вопрос-ответ? Оля отчаянно силилась придумать, но выходило только что-то все более беспомощное.

Возможно, она в самом деле была хуже всех, несмотря на первоначальные слова Главного, и прав был тот недоброжелатель, на самом деле.

“Мы создали мир линейным”, – не согласилась личинка у нее между ушами, но что это значило понять было невозможно.

Ру явился в их кабинет внезапно, как смерть, такой же стремительный, необратимый и пахнущий зимней хвоей. Оля еле-еле успела бахнуть поверх распечаток какой-то договор и подпрыгнуть на месте одновременно с Ладой, как пловчихи-синхронистки.

– Добрый день, дамы, – поздоровался директор с легкой небрежностью. – Как вам тут работается?

– Нормально, Рудольф Юрьевич, – отрапортовала Лада. – То есть, конечно, нам очень не хватает Эммы, но мы стараемся.

– Что ж, вижу, вижу, – он сделал круг по кабинету, разглядывая стены и шторы, потом более мелкие круг, обходя столы. Он выглядел таким нормальным, что Оле было странно себе представлять, что у него в голове такое, как ей приходилось разбирать. – Примите, пожалуйста, еще одно задание, – он обогнул Олин стол и потом снова – в другую сторону, от чего она сразу почувствовала себя жертвой в загонной охоте, а в голове что-то задвигалось, но молча. – Ольга, верно? Ольга. Пожалуйста, поищите, кто из наших конкурентов сейчас в хорошей форме. Меня интересуют компании с высокой капитализацией, но не расширявшие бизнес недавно.

…И как это сделать?

– Вы сейчас думаете либо “как это сделать”, либо “зачем это ему”, – точно угадал он, нависая над Олей и явно пытаясь разглядеть, что там у нее в бумагах. – Как это сделать – уж постарайтесь придумать. Эмма такие вещи могла решить, значит, и вы вдвоем сможете. Что касается того, зачем … дело в том, что в последние пару недель мне стало казаться, что мне неминуемо придется продать этот бизнес. Все очень …. линейно. Дамы, дамы. Не делайте такие глаза. Переживаете, почему я вам это говорю вот так открыто? Потому что я всегда считал и продолжаю считать, что бессмысленные задания убивают мозг и убивают будущее. Жду результата к концу недели. Справитесь? Вот и ладно.

“Мы создали мир линейным”, – подсказала личинка, как только он вышел, но это прозвучало как-то почти жалко, словно она … боялась? Уважала?.. Скучала? Понять эмоцию было практически невозможно, если она и была. Если эта личинка вообще была, тоже.

– Это все ерунда какая-то, – растерянно сказала Лада.

И то же самое, с очередным тихим вздохом, сказал Оле Главный, и выносить эти звуки разочарования было невозможно.

– Слушайте, – внезапно вскинулась Оля, озаренная внезапной идеей. – Погодите. Слушайте. Мы создали мир линейным, Вселенная дарит нам, кто мы без неё? Мужчины и женщины. Хочешь быть волком или пчелой?

Она почти чувствовала, как личинка извивается внутри, сопротивляясь, полная животного страха, и как она начинает вылезать наружу, словно ее тянули крючком.

Была тишина. А потом …

– Гениально! – выдохнул Главный. – Это гениально. Это шедевр. Это то, что нужно, Ольга! Я же говорил, вы справитесь, Ольга, Олечка! Умница. Нам нужно больше такого, именно такого!

– Я не уверена, что понимаю, – перевела дух Оля, придавливаемая к полу каждым словом. Воровство. Вот как это называется – воровство. Этот текст принадлежал Ру, а не ей, и, оказывается, Главному с самого начала нужен был текст Ру, это его он расслышал за Олиной переделанной версией?

И что ей теперь делать? Конечно, у нее есть еще “такой, именно такой” материал, целая книга этого материала, только он ей не принадлежит. И как правильно поступить? Признаться Главному? Признаться Ру? Не делать вообще ничего?..

Но один вариант отвалился сам собой: когда Оля пришла на работу, почти решившись поговорить с директором, особенно, учитывая то, что она ПОЧТИ сделала то задание, которое он дал. И она ПОЧТИ набралась духу, чтобы пойти к нему, взяла распечатки, поднялась со своего места, пошла к ни в кое веки закрытой двери – но тут та самая дверь с грохотом распахнусь и в комнату ворвалось чужое присутствие на конце автомата.

– На пол, руки за головы! Быстро!

Оля хлопнулась на ковер быстрее, чем успела подумать, и прикрылась бумажками – впрочем, их у нее тут же грубовато отобрали – краем глаза она увидела, как мужчина в камуфляже небрежно кидает их в груду других на ее столе.

– Все чисто, заходите.

– Погодите, вы что делаете?

– Проверочка, девочки, проверочка. Так, компьютеры под опись, бумаги в коробки. Вперед. Дамочек к остальным, в зал.

– Боже, что происходит? – пискнула Лада.

Но Оля тоже была не в курсе. И другие, согнанные в столовую, тоже ничего особо не понимали – и выглядели все как крысы, застигнутые за неприличным, хотя точно ничего эдакого они не делали. Или не знали, что делали.

Но, в любом случае, момент оказался потерян – потому что Ру куда-то забрали и увезли после нескольких допросов, а всех их, младших и не очень ценных, отпустили с условным миром на все четыре стороны.

– Значит, что-то все-таки было? То есть, Ру не просто так дал нам это задание? Он хотел замести следы, – трагическим шепотом сказала Лада, почти повисая на плече Оли. Кто бы мог подумать еще месяц назад, что они могут вот так, вцепившись друг в друга, идти куда-то? Они обе тряслись, как парочка осиновых листьев, и даже толком не могли сообразить, куда конкретно бредут. Просто – куда-то.

А оказалось, что мимо моста, и Оля суеверно ему кивнула, и шепотом сказала “Привет”, стесняясь и стараясь, чтобы Лада не заметила.

“Не бойся, если делаешь то, что считаешь правильным”, – практически сразу написал ей мост.

– О, привет! – помахала мосту рукой Лада, совершенно сбивая Олю с толка. – Да ладно! Неужели ты с ним не разговариваешь? Я всегда разговариваю. Мне вообще кажется, что он – как принцесса-лягушка, только принц-мост. То есть, я все понимаю, это там сидит какой-то человек и придумывает все эти фразы, и их запускают в зависимости от дня, но, знаешь, просто хочется думать, что на самом деле, это кто-то особенный.

– Да, мне тоже так кажется, – согласилась Оля.

– Мостик! – позвала его Лада, становясь на цыпочки. – Мостик, скажи, у нас наладится с работой?

“Я знаю, что тебе повезет”, – тут же пришел ответ.

– Вот! Видишь? Все равно, что к гадалке сходить, или гороскоп прочитать.

– Точно, – согласилась Оля, провожая мост задумчивым взглядом. А что она считает правильным? Это было очень ситуативно.

Вечером, когда она разговаривала с Главным, ей было правильно выдать ему еще одно четверостишие из книги Ру, но буквально через пару минут она испугалась того, что сделала, потому что Главный был не просто в восторге – он был просто в эйфории.

– Я знал, что не ошибаюсь! Я видел эту искру в Вас, Ольга, и я рад, очень рад, что Вы – в самом деле то, что мне нужно. Я считаю, Вы готовы. Да-да. Готовы.

– К чему?

– Приезжайте в наш офис завтра. Можете? Отлично. Мы поговорим, наконец, лично, и подпишем все бумаги, сделаем все как должно. Вы получите свой приз.

Подпишет договор. Она подпишет договор. На книгу, которой у нее нет, и которую она сама не может написать так, как того хочет Главный. На книгу, которую мог написать – и написал – Ру, Рудольф Юрьевич, который теперь, может, и вообще всего лишиться, потому что не совсем понятно, что именно приключилось в фирме, и можно ли это разрулить.

Но… может быть, она сможет имитировать? Повторить примерно то же, переставив местами слова и заменив?

Но разве это то, чего она хотела? Говорить чужими словами, или почти чужими словами?

Но она будет не просто девочкой, а девочкой с книжкой.

Разве что, не совсем со своей книжкой, так?

Дилемма мучала ее настолько, что она даже попыталась достать Ру: позвонила Ладе, выпросила у нее номер одного из замов, написала ему, обмирая от страха, попросила номер директора, потому что мол, он ей задание дал, важное, которое, может, сейчас как раз сильно актуально.

И номер ей даже дали – честно предупредив, что это “рабочий”, а не личный. Только он был выключен, конечно. Конечно. Скорее всего, его этот телефон просто конфисковали в ходе дознаний.

Все это было глупо.

Проходную в офисе она миновала без проблем, получила временную карточку-проходку и медленно, нога за ногу, пошла по коридору мимо местных богачеств в виде едва ли не сотни кофеен, столовок и магазинчиков, теснящихся на первом этаже, зашла в лифт, поднялась на нужный, вроде бы, этаж, вышла и застыла в недоумении. На стрелках право и влево были совсем не те числа, даже разрядностью отличались. Как будто это был последний шанс повернуть назад.

В коридорах было пусто – Оля беспомощно сунулась туда и сюда, но никого не было. Оля подергала несколько дверей по очереди, но было закрыто, а потом из-за угла кто-то вышел, и Оля рванула к нему.

– Здравствуйте, извините, не подскажете, куда мне идти? Мне нужен офис 5048.

– 5048 тебе? – мужчина сощурился на ее сверху вниз и сложил руки на груди. – Да?

Он выглядел немного знакомым – словно Оля когда-то мельком видела его, или кого-то на него похожего.

– Подумай еще раз, овца, – сказал он, смачно выплевывая последнее слово. – И вали домой по хорошему.

В голове щелкнуло, и Оля на шаг отступила. И еще раз.

– Простите?

– И не подумаю. Ты сама во всем виновата, – он опустил руки, шагнул к ней, огромный, лысый, колыхающийся на ходу под рубашкой жировыми слоями.

Оля задушенно ойкнула и бросилась прочь, а он, словно в кошмаре, побежал за ней.

Где-то между кабинетом 305 и 310 до нее дошло, где именно она видела этого человека – на сайте, том самом сайте, где проходил конкурс, и именно этот человек писал ей гадости. И что делал тут? И как он вообще узнал, что она придет, и когда, и … Слишком много вопросов, и ни одного ответа.

Оля бежала, и сзади были слышны тяжелые бухающие шаги, словно сама судьба за ней неслась, топоча, как долбанутый слон. Поворот. Еще один поворот – господи боже, она не проходила столько поворотов, когда шла от лифта! Однотипные, совершенно одинаковые коридоры один за другим, поворот за поворотом, только цифры мелькали, и сзади слышалось тяжелое дыхание. Толстяк, впрочем, не отставал – Оля не рисковала обернуться, чтобы не рухнуть в обморок, но она слышала его топот и его тяжелое булькающее сопение.

Она словно попала в головоломку, в какой-то бесконечно крутящийся кубик рубика, который подставлял ей новые и новые грани без выхода и решения.

“Мы создали мир линейным”, – ожила личинка в голове.

– Мы .. создали… мир.. линейным, – прошептала Оля, словно загипнотизированная ей. – Вселенная дарит нам … пути мимо дыр и бездны. Пути мимо круч и скал.

Толстяк сзади чертыхнулся, и следующий поворот внезапно открыл дорогу к лифтовой площадке. Оля рванула туда, и вломилась в закрывающиеся двери лифта, огромными выпученными глазами встречая изумленный взгляд некого подтянутого джентльмена в лифте. От него немного пахло елкой, и это сразу дернуло чувство вины напоминанием о Ру.

Двери закрылись.

– Вам на какой этаж? – вежливо спросил дяденька, опомнившись.

– Не знаю. Комната 5058, вы не знаете, какой это этаж? Я, кажется, промахнулась с первого раза.

Зачем она соврала? Она и сама бы не смогла объяснить. На всякий случай, наверное, пережив такой кошмар с толстяком.

– О. Да. У нас тут небольшая путаница с этажами.

Да уж, небольшая. Оля чуть ежика пулеметом не родила, какая небольшая.

– Тот этаж, на котором вы вошли, на самом деле не первый, а третий, считая подземные. А в лифте на кнопках нумерация этажей от настоящего первого. Поэтому когда вы нажимаете на пятый этаж в лифте, вы попадаете всего на два этажа выше. На тот этаж, где нумерация тройками, но на самом деле он пятый. А чтобы попасть на тот, где нумерация с пятерки, надо нажать на седьмой.

– Просто голова кругом, – пробормотала Оля. – Слишком все сложно.

– Что вы, просто привыкнуть надо. Вот, наш пятый, он же седьмой.

Оля разом насторожилась – ему ТОЖЕ на пятый?.. не перебор ли совпадений? Но зато, может, безумного толстяка джентльмен отпугнет, если он сюда доберется?

– Мне сюда, – он остановился возле офиса с цифрами 5048. – Ваш 5058 чуть дальше.

Оля, как зачарованная, шагнула мимо, гадая, что же ей делать, слыша за спиной, как джентльмен звонит в интерком, и через некоторое время ему отвечает женский голос.

Оля завернула за угол, проходя мимо 5058, и услышала, как джентльмен сказал в ответ что-то вконец непонятное:

– Слова замолкают в каплях! Ты зришь или ты мышь?.. Облака теряют вкус, деревья взлетают вниз!

Оля замерла за углом, прижимая руки к груди и прислушиваясь. Какое-то время в коридоре была тишина, потом интерком затрещал, и прозвучал голос Главного, и его особенный разочарованный маленький вздох.

– Крайне советую вам удалиться, пока не произошло нечто непоправимое. Знаете ли, тут стены плохо отмываются, не хотелось бы снова платить за ремонт.

– Это что-то вроде угрозы, что моя кровь будет тут размазана?

– Нет, друг мой, не кровь, – спокойно ответил Главный. – Удалитесь же. Я жду кое-кого, кто не вы.

“Меня”, – подумала Оля после паузы и ее обдало чем-то теплым и пахучим, кислый запах пота вперемешку с … сосной?

– Ах, вот ты где, овца, – прозвучал прямо над ухом голос, и Оля, заорав, дернулась, наверное, одновременно во всех направлениях. Неопределенность движения ее и спасла – толстяк впустую схватил воздух, и Оля зайцем метнулась за угол.

– Это я, я, – заорала она, подныривая под руку джентльмена. – Это я!

– Ольга, – удовлетворенно ответил Главный из интеркома и дверь щелкнула, открываясь. Оля дернула за ручку, проскочила внутрь и защелкнула замок за собой прежде, чем кто-то либо успел и мяу сказать.

В кабинете было светло. В коридоре тоже было светло, но тут свет был возведен в абсолют. Он был повсюду – настолько яркий, что в нем терялись все очертания и цвета.

– Простите? – Оля моргнула и помедлила, колебаясь. На дверь сзади нее обрушился удар, потом еще один, такой силы, что хлипкая офисная дверь содрогнулась.

– Ольга, проходите, пожалуйста, мы вас ждем, – раздался приятный женский голос, и Оля, моргнув, внезапно увидела совсем другое – свет рассеялся, уступая место самой обычной картине самого обычного, хоть и роскошного офисного пространства. Перед ней, улыбаясь, стояла высокая девушка, идеальная, как Эмма в лучшие времена, и даже еще более. Оля рядом с ней тут же показалась себе нелепой, неуклюжей растрепой.

Она сделала шаг, и сзади, словно сквозь слои ткани или далекое пространство, донеслись удары по двери, словно кто-то молотил по ней руками и ногами.

Оля торопливо шагнула снова.

– Я подготовила для вас договор. Вам осталось только подписать.

– А смогу я … поговорить с главным?

– Конечно, – блеснула улыбкой красавица. – Конечно же. После того, как подпишите договор.

– Мне надо с ним поговорить, обязательно.

– Конечно-конечно, только подпишите вот тут, – она протянула Оле договор на жесткой папке, и та, убегая впереди своих сомнений, подгоняемая страхом и ударами в дверь, которые продолжала слышать словно с обратной стороны воздуха, поставила свою подпись. – Проходите, – улыбнулась ей красавица, прижимая к себе папку, и Оле показалось, что идеальное тело и наряд ее собеседницы начинают втягивать в себя документы, словно в болото. Она даже глянула еще раз, чтобы убедиться, что она ошибается, и ей чудится неизвестно что, но нет, она не ошибалась. Папка с документами в самом деле растворялась в красавице, ассимилировалась на глазах, оставляя только пятна другого цвета.

Девушка радостно и немного хищно улыбнулась, и Оля поспешно отвернулась, чувствуя себя немного оболваненной и оглушенной. Взялась за ручку кабинета и вошла в темноту, совершенно убийственную после яркой приемной.

– Ольга, – радостный, потом почему-то немного грустный голос. – Наконец-то мы встретились. Идите ближе. Пожалуйста. Ближе.

Оля шагнула в темноту, где-то на краю сознания слыша резкий треск где-то сзади, приглушенный расстоянием и препятствиями. Что, вообще, происходит?

Темнота обрисовывала его изгибами, словно буквами. Очертания колыхались, словно листы бумаги, сложенные вместе, и лицо было скрыто тенью, словно его не было вовсе. Он протянул ей руку – как будто ненастоящую, нарисованную. Ольга коснулась ее, и сразу же почувствовала себя так, словно это была не рука, а труба пылесоса, потому что она высасывала что-то из нее, словно вакуумом вытягивая гной из прыща.

Личинку.

Та цеплялась и извивалась, и не желала двигаться, но Главный был сильнее – почти неуловимое присутствие скользнуло между ними и пропало, а потом темнота потеряла тональность, стала грустной, и внезапно раздался тот самый, короткий, тихий звук. Отрицание. Разочарование.

– Но как же так, Ольга? Ты – не то? Как это вышло?

Потому что она украла текст Ру, вот почему.

Потому что она – воровка.

– Я сожалею, – он сжал руку, и давление было такое, словно Оле перемалывали кости в ладони. Она закричала, без звука, и упала на колени, и потом еще ниже, словно под ней разверзлась приоткрытые страницы. Она провались в них, частично или полностью, как будто теряя телесность, и только и могла, что слышать.

Треск, грохот, резкий звук удара. Возмущенный женский голос, недовольный мужской. Снова треск, снова грохот. Мужской голос, скандирующий слова, которые поглощали друг друга и реальность вместе с собой.

Грохот.

– Мы пришли за тобой.

– Оба? Неразумно. Как же вы будете делить,то, что не делится? Кто из вас получит все, а кто останется в дураках?

– Мы потом разберемся. Иди сюда и покончим с этим.

– Боюсь, я вынужден отказаться. К сожалению, я снова не нашел того самого. Я надеялся, это была она. У нее была фабула, такая прекрасная фабула! “Мы создали мир линейным”! … Говорящая, рабочая фабула. Своевольная. Я узнал ее, я хотел ее. Она должна была быть моей, и остальные фабулы, которые девочка создала бы. Но девочка оказалась пустой.

– Кто, овца эта? Да сперла она фабулу. Просто сперла у кого-то, вот и все.

Снова разочарованный вздох.

– Вы ничем не лучше. И вам ничего не причитается. Прощайте.

– Останови его!

– Как?!

– Черт… черт!… Куда?!…

– Все из-за тебя.

– Ну, да, конечно. Щас.

– Не стоило тебе верить. А с той девушкой что?

– С овцой? Да пожевал он ее и выплюнул. Книга такое не ест, только настоящих творцов, а эта – пустышка.

А дальше была только тишина.

Кандидат три

Бессмертия можно достичь разными способами.

Вакансия была просто огонь. Зарплата выше рынка, требования вполне адекватные, сведения о рабочем месте и коллективе достаточно оптимистичные. Набор обязанностей посильный – любой человек, проработавший хоть сколько-нибудь в контакт-центрах, в целом, должен был все это уметь.

Я и умела, со своими десятью ценными годами опыта. Умела и спокойно выслушивать потоки оскорблений, и вычленять из них крупицы реальных проблем, и снижать уровень агрессии, и незаметно брать управление разговором на себя, и еще многое, многое другое.

Я справлюсь, я знала это. Но я понимала, что точно так же справятся и тысячи моих коллег, закаленных в тяжелых информационных баталиях. Поэтому ответ из компании с вежливым и безличным предложением заполнить подробную анкету уже был серьезным успехом. Значит, как минимум, первый отбор я прошла, и это было хорошо. Сфера клиентского сервиса уже давно перестала быть нормальным местом для работы. Хорошо настроенный ИИ когда-то уничтожил здесь все стартовые вакансии, научившись ловко перенаправлять вызовы нужным адресатам, принимать заказы, делать обратные звонки с подтверждениями и обрабатывать большую часть информационных запросов. Для людей осталось место только на второй линии обороны. Когда человек на другой стороне связи уже убился о чат-бота и разозлился вконец, нужен был кто-то живой, чтобы разобраться в сложной ситуации, нивелировать негатив и иначе умиротворить разозленного клиента. Так что, живой оператор контакт-центра должен знать сотни трюков, как решить проблему, а чат-бот – только один, но самый важный: вовремя перевести диалог на человека. Но и за места на второй линии шла иногда настоящая бойня, потому что количество соискателей обычно было намного больше, чем число вакансий.

Когда-то давно люди думали, что роботы однажды избавят их от скучной и неинтересной рутинной работы.

Роботы в самом деле это сделали – только попутно избавили значительную часть человечества также и от зарплат, практически лишив людей возможности заработать себе на жизнь низкоквалифицированным трудом. Да и на более требовательные должности в результате конкуренция стала так высока, что приходится многим жертвовать и не выбирать, не перебирать.

Так что я тут же взялась за присланную анкету, стараясь игнорировать тот факт, что большая часть вопросов в ней носит очень личный характер. Состав семьи, количество родственников, в том числе, не проживающих со мной совместно, хронические болезни, раса, некоторые генетические маркеры, наличие собственности, лицензированных и нелицензированных питомцев, вредные и пищевые привычки… Приходилось только надеяться, что эта компания – не какое-нибудь гнездо тайных пищевых извращенцев. Или, хуже того, пищевых извращенцев вполне открытых. За изучение их корпоративной культуры я еще не принималась, поэтому пока могла только гадать.

Я даже немного помедлила перед отправкой заполненных данных, сомневаясь, но в углу экрана высветилась информация о регулярном списании денег за потребление ресурсов, напоминая о том, что выбора, у меня как такового, нет. Мне нужна работа как можно быстрее.

Раз, два, три, четыре… секунды мгновенной нервозности после отправки сообщения миновали, и я вздохнула спокойней, но тут пришел ответ, такой же вежливый и безличный, но уже внушающий надежду.

“Согласно полученной предварительной оценке, Вы подходите под наши требования к личности сотрудника. Просим выбрать удобное время для очного интервью”.

Выбор времени иногда тоже был своего рода тестом на желание работать у конкретного работодателя, поэтому я, особенно не колеблясь, выбрала ближайший предложенный интервал.

“Принято. Мы оставим информацию о вас для прохождения входного портала. Пожалуйста, не забудьте свою идентификационную карту. Направляем адрес для посещения”.

На собеседовании еще сто раз могло что-то пойти не так, но пока это было лучшим моим достижением за последние пару недель.

“А что ты сегодня сделала для поиска работы, бесполезная клуша?” – спросил будильник симулированным голосом матери. За это тоже приходилось платить, но не так уж много. Куда меньше, чем стоила бы голограмма.

– Все, что могла. И еще немного больше, – вслух ответила я. Но расслабляться было рано: уже совсем скоро меня ждало живое собеседование, и надо было подготовиться к нему. Как минимум, изучить историю и специфику компании, узнать как можно больше об их корпоративных ценностях и все такое. Подлые вопросы про то, “почему вы выбрали именно нас” все еще были в моде, да и не выйдут из нее никогда.

Но с этим я тоже справлюсь. У меня хорошая память, я умею работать тщательно и сосредоточенно, и это необходимое требование для моей сферы деятельности. Только так можно конкурировать с машинами: быть почти как они, только с другой специализацией.

Для обычной жизни хорошая память – это отдельный плюс: благодаря этому карта города всегда оставалась у меня в голове, и мне обычно не требовался навигатор. Это особенно важно в такой период жесткой экономии, как сейчас, потому что подписка на построение маршрутов стоит денег.

Все кругом стоит денег, и только смерть относительно бесплатна, потому что после смерти нам, на самом деле, все равно, что сделают с нашими телами. Тех, кто не купил заранее погребение, или чьи родственники не сделали этого после, просто утилизируют. О мертвых всегда остается память – но ровно столько, на сколько хватит мыслей скорбящих, и остается могила – но ровно столько, на сколько оплачена подписка на нее. Стыдно не заказать родным погребение, и я никогда не признаюсь вслух, что для своих родителей я этого не сделала, потому что не было денег, а в их страховку это не входило. Я помню их и без могил, без любых внешних проявлений скорби, но меня, наверное, всегда будет болезненно царапать мысль о том, что я не сделала для них все, что должна была сделать.

А для меня никто погребение не закажет, и я сама платить за него никогда не собиралась, и в этом есть некоторая свобода – хотя бы умереть я могу бесплатно для самой себя.

Но пока хотелось бы еще пожить, хоть и платно. Хотелось бы просто … продолжать быть. Хотя, если вдуматься, то трудно понять, зачем и почему мне это вообще нужно. Вся моя жизнь целиком и без исключения с момента смерти родителей всегда состояла из страха потерять работу, пока она есть, и страха не найти новую, когда ее нет. Бесконечный замкнутый круг, как у миллионов других людей, который держится, наверное, на чистом инстинкте выживания.

– На собеседование, – я вставила идентификационную карту в слот портала офисного центра, и синтезированный голос поприветствовал меня, открывая проход. Все тут выглядело дорого и красиво, компания занимала целое здание, и, судя по единственному огромному логотипу на фасаде, оно в собственности – иначе они разорились бы на аренде внешних площадей такого размера и всех тех пустот, которые не заполнены чужой рекламой.

Девушка, которая меня встретила, выглядела нарядной, собранной и спокойной. Даже слишком спокойной – она казалась равнодушной и отрешенной, и немного бледной, все цвета на ней были будто подернуты белесой пеленой, от одежды и обуви до волос и глаз. Даже кожа выглядела немного сероватой. Впрочем, может быть, это местное освещение виновато.

– Добро пожаловать в “Биологические добавки “Мико”. Идемте. Другие кандидаты скоро прибудут.

Значит, у нас конкурентное собеседование. Это логично и закономерно, даже с учетом того, что групповые проверки обычно устраивают для претендентов на позиции чуть ниже, чем та, на которую я отправляла отклик.

Меня привели в полупустую небольшую комнату, после чего моя провожатая ушла, оставив меня наедине с аппаратами бесплатного кофе и сладостей.

Я читала про такой тест: многие кандидаты, увидев дармовщинку, срываются, наедаются и напиваются до отвала “бесплатным”, теряя возможность получить работу. Впрочем, не будь у меня надежды, я бы, пожалуй, тоже обожралась бы. И мне не было бы стыдно. Но надежда у меня есть, поэтому я прислонилась к стене и стала ждать. Просто – ждать. Мебели в комнате никакой не было, и сесть мне некуда, и, конечно же, тут нет сети, так что мне оставалось только демонстрировать идеальное терпение.

Подобно любому другому человеку, вынужденному платить за каждое развлечение, я привыкла к долгим периодам тишины. Как и многие дети из бедных семей, я научилась развлекать себя внутри своего мозга сама. Говорят, это роднит отпрысков бедняков с богачами: тех специально заставляют отказываться от многих благ, организуя время цифрового детокса. И, говорят, это очень полезно. Что ж, мне вот пригодилось.

Прошло больше часа, и я уже начала думать, что про меня, на самом деле, забыли, когда из скрытого динамика раздался голос:

– Проследуйте для продолжения собеседования в кабинет А-61.

“Продолжения”. Я хмыкнула про себя, но сохранила лицо невозмутимым. Я была права.

Конечно, я понятия не имела, где этот самый А-61, но на дверях комнаты, из которой я вышла, было написано А-68, и я точно помнила, что она была первой налево от лифта. Поэтому я пошла дальше по коридору, мимо запертых дверей без табличек, пытаясь изображать уверенность, которой не ощущала. Семь дверей спустя я столкнулась нос к носу с другим человеком, и еще одна девушка почти тут же показалась сбоку, из другого прохода.

– Привет, я Кип, – сказал тот, с кем мы одновременно потянулись к ручке двери. – Ты тоже на собеседование?

– Добрый день. Да, – вежливо ответила я.

– И я, – добавила девушка, подходя сзади.

– Проследуйте внутрь, пожалуйста, – неожиданно прозвучал голос сверху, но мы все – тертые ветераны стрессоустойчивости – даже не вздрогнули.

Кип тут же отбросил ложную учтивость и, открыв дверь, вошел первым, пока я немного замешкалась.

В достаточно просторном зале, в котором мы оказались, нас ожидала та же девушка, что встречала меня, и такой же странно-бледный мужчина в похожей одежде, видимо, местной униформе.

– Добро пожаловать. Располагайтесь. Мы приступаем.

Нам указали на соединенные с сиденьями столы, похожие на школьные парты, и мы сели вразнобой. Передо мной на экране, вмонтированном в стол, загорелась цифра три. Видимо, я кандидат номер три.

Я быстро огляделась вокруг, отметила цифру шесть на соседнем со мной столе, который занял Кип, и то ли восемь, то ли девять у немного в отдалении севшей последней кандидатки. Важно, или не важно, но это те вещи, на которые стоит обращать внимание. “Это может быть в контрольной”.

– Вам предложен математический тест. Кандидаты три и девять могут приступать. Кандидат шесть, вам предложен цветовой тест. Назовите цвет, которым написано каждое слово.

Я знала это задание, но слушала вполуха, чтобы иметь представление о том, какие испытания ждут меня дальше, и решала предложенную математику. Задачи были несложные, примерно такие, какие может оказаться нужным решать при анализе данных по поступившим обращениям, но достаточно мерзкие по части требований внимательности. Я старалась над ними, а Кип, тем временем, уже читал вслух инструкцию к одной из биологических добавок, которые тут производят.

– Достаточно, – оборвали его. – Какая дозировка в день для взрослого на пике физической формы?

– Э, – моментально сбился Кип, но уверенно ответил сразу же после. – Три капсулы один раз в день после еды.

– Кандидат девять, из чего формируется оболочка капсул?

Девушка вскинула глаза и яростно зашарила взглядом по стене, словно надеясь найти там ответ.

– Целлюлоза и полисорбат.

– Кандидат три?

– Пленочное покрытие из полимера, пластификатора и пигмента, целлюлоза и полисорбат.

– Кандидат девять – выбывание. Спасибо за участие.

– Эй! Это несправедливо! – возмутилась девушка, вскакивая на ноги.

– Кандидат девять, выбывание. Спасибо за участие, – равнодушно повторил белесый мужчина, и они с напарницей синхронно поднялись, повернулись и шагнули к столу девятой. Мне сделалось немного страшно. Вроде бы, ничего они такого не сказали и не сделали, но что-то странное, неживое в них было. Или такая натренированная слаженность, какая для обычных людей практически невозможна. Может, они киборги какие-нибудь?

– Это было нечестно! – девятая шагнула от них назад, но потом, словно смирившись, позволила себя вывести.

– А тебе не кажется, – тихо спросил, подвинувшись ко мне, Кип, пока наши проверяющие были заняты вытуриванием слабого звена. – Что они просто устроили себе такое развлечение? Игры для голодных людей.

– Не знаю. Имеют право, – одними губами ответила я, и не рискнула говорить ничего больше, потому что интервьюеры вернулись.

– Продолжаем, – сказал мужчина, и девушка, шагнув к нам, положила каждому на стол капсулу-гарнитуру. Они двигались в синхроне, таком мощном, что казались одним организмом. – Кандидаты три и шесть, вам предложено ответить на симулированный вызов в клиентскую службу.

Без паузы экраны на столах переключились в режим вызова, появилось окно справочной программы, и мы оба с Кипом схватили свои гарнитуры, чтобы успеть ответить на сигнал вовремя. И соображать надо было быстро, как можно быстрее, наперегонки.

– Компания “Биологические добавки “Мико”, оператор три, чем я могу вам помочь? – сказала я, улыбаясь, потому что улыбка слышна в голосе, даже если лица не видно, и торопливо пробежала глазами собранную программой обработки заявок информацию о звонящем: диалоги с чат-ботом, данные об идентификаторе и его принадлежности, его рейтинг, история обращений, все на свете, что хорошо обученная система могла получить за деньги и бесплатно из разномастных баз данных.

– Дорин Аверс, ИТ-аутсорсинг и программное обеспечение. С кем я могу поговорить о взаимовыгодном сотрудничестве?

– Господин Аверс, Вы можете составить Ваше предложение в письменной форме, и мы передадим его в ИТ-отдел.

– Девушка, я заинтересован с живым человеком поговорить, обсудить перспективы закупок вами программ у нас. У меня лучшие цены, лучшие возможности, отличные условия! Не для того я через ваших роботов пробивался, чтобы письма писать!

– Господин Аверс, сожалею, но я не могу ни с кем Вас соединить по вопросу закупки программного обеспечения. В соответствии с легально определенным регламентом, все предложения о сотрудничестве и закупках подаются в письменной форме, – я нашла нужный документ по справке и по диагонали пробежала по нему глазами. – Пожалуйста, направьте свое предложение электронным письмом, и оно обязательно будет рассмотрено. Я чем-то еще могу Вам помочь?

– Девушка-три, вы меня слушаете, вообще? Вы, кажется, совсем ничего не понимаете. Соедините меня с вашим отделом ИТ! Я сам с ними поговорю и все объясню. Или они у вас тупые все, как вы?

– Наш отдел ИТ выбирает поставщиков в соответствии со своими регламентами и потребностями организации. Отдел ИТ обладает высокой компетенцией, и у них определен ряд критериев для выбора, которые представляют собой закрытую внутреннюю информацию. Пожалуйста, направьте Ваше предложение о закупке в письменной форме, и оно обязательно будет рассмотрено.

Господин Аверс тяжело засопел на другом конце коннекта и, кажется, начал брызгать слюной, когда продолжил говорить.

– Почему вы не хотите нормально выслушать нормальное предложение?! У меня лучшие цены! Цен лучше просто быть не может в этой гребаной стране! И если вы не хотите лучшие цены, значит, вы там сговорились и на откаты сели, и вы там, и ваш ИТ-отдел!

Кажется, это вовсе не симуляционный звонок. Кажется, это самый настоящий звонок в “Мико”, который просто перевели на меня. Я мельком посмотрела на Кипа, и он ответил мне совершенно идентичным немного безумным взглядом. Это не телепатия, но момент разделенного понимания неожиданно четкий и яркий: у него сложилось такое же мнение, как у меня. Краем уха я слышала, как он пытается вежливо успокоить кого-то, кому срочно нужно решить вопрос по поставке в одном из регионов, но в том офисе никто не отвечает, и перевести туда вызов невозможно.

Это настоящие обращения, и нас бросили в настоящий бой, а не тестовый.

– Господин Аверс, я чем-то еще могу Вам помочь?

– Соедините меня с вашим директором! Я живо ему объясню, глаза ему открою на то, как вы тут все сговорились разбазаривать средства его компании! Он-то сразу поймет, какие уроды тут у него под боком завелись!

– К сожалению, господин Аверс, я не имею полномочий переводить звонки на директора напрямую.

– Ах, нет? Да я жалобу напишу ему, письмо, пусть он знает, что вы все тут обираете его компанию! Всех уволят, и вас, и ваш ИТ-отдел, жулики!

– Спасибо, господин Аверс, мы будем ожидать вашей информации в письменном виде на электронную почту, указанную в профиле компании.

– Тьфу, зла нас вас не хватает, чтоб вы сдохли все и вечность подписку на гроб тройную платили!

Он резко оборвал связь, и я замерла, пока не снимая гарнитуру. Что дальше?

Рядом Кип, закончивший свой разговор немного раньше, хмурясь, смотрел на наших интервьюеров.

– Кандидат шесть, в чем были ошибки кандидата три при разговоре с клиентом?

Кип нахмурился еще больше и бросил на меня короткий взгляд. Ему все это явно не нравилось, да и мне тоже. Но только если у него и был какой-то выбор, может быть, то у меня – нет. Моих средств хватит, чтобы продержаться еще неделю, и, значит, мне нужна работа прямо сейчас.

– Разговор превышал установленную нормативную длительность, – неохотно выдал он. – В остальном кандидат три справилась отлично.

– Кандидат три, в чем были ошибки кандидата шесть в разговоре с клиентом?

Кип снова посмотрел на меня странным взглядом, но у меня не было возможности носиться с его потенциальными проблемами. У меня своих предостаточно.

– Кандидат шесть переходил на личности в общении с клиентом, что недопустимо, а также не поддерживал должный уровень позитивных эмоций при беседе, – сказала я уверенно.

– Кандидат шесть, выбывание. Спасибо за участие, – сказал мужчина-интервьюер, и девушка тут же шагнула к Кипу, чтобы выпроводить его.

Кип поджал губы, кинул на стол гарнитуру, потом улыбнулся, тронул меня за плечо, поднимаясь, и сказал:

– Удачи, Тройка.

И я осталась наедине с ними, с двумя серыми людьми, которые смотрели на меня с полным равнодушием, словно они небо, словно они бетон и камень.

– Поздравляем, кандидат три. Вы успешно прошли предварительные испытания, – сказал мужчина. – Проследуйте за нами для знакомства с производством и принятием окончательного решения о дальнейшем сотрудничестве.

Это что-то новое. Не только они выбирают, принимают решение, но и я? Или что он имел ввиду? Но я не задала ни одного вопроса, поднялась и последовала за девушкой, которая повела меня обратно в лифт. Мужчина, несмотря на свои слова про “нас”, остался на месте.

– На средних этажах находятся лаборатории по очистке природных компонентов, химическое производство, а также цеха фасовки и упаковки, – сказала девушка без тени эмоций. – На верхних этажах расположены жилища сотрудников.

– Вы предоставляете жилье?

– Как и было обозначено в вакансии. Все соответствует нормативам, – девушка вперед меня вышла в белоснежный коридор, подошла к стенду с санитарными защитными костюмами и масками и начала облачаться.

Я последовала ее примеру, про себя удивляясь, что тут в самом деле поддерживаются высокие стандарты гигиены на производстве, и в цех нельзя заходить “как есть”. Мимо нас несколько раз прошли люди в таких же защитных костюмах с логотипом “Мико”, но никто не сказал ни слова и не остановился рядом.

Видимо, тут все знают свое дело и не тратят время на праздное любопытство.

– Лаборатория обработки природных компонентов, – девушка провела меня через санобработчик в просторный зал, где несколько человек, неразличимо похожих в санитарной защите, молча и споро работали с аппаратами фильтрации, перегонки, выпаривания, дистилляции, насколько я могу их узнать. Для меня это немного выше уровня понимания, поэтому я просто приняла все, как есть. – Далее основной природный компонент, который делает добавки “Мико” уникальными, дополняют другими действующими веществами, растворами, связующими агентами, фасуют, пакуют и распространяют.

– То есть, в контейнерах тот самый “экстракт”? – решилась спросить я. По тому, что я успела прочитать про “Мико”, их основным ноу-хау был природный компонент, который в рекламе описывался как “комбинированный грибной экстракт”, патентованный и защищенный, точный состав которого представлял собой коммерческую тайну.

– Да. Мы сейчас спустимся на культивационный этаж, – девушка прошла вперед, ведя меня за собой, к другому лифту. – Основатель компании “Мико” Теодор Лайден обратил внимание на адаптогенные и антиоксидантные свойства грибов, видя в них способ предотвратить болезни и старение человеческого тела. Эти свойства были известны всегда, но Теодор Лайден путем экспериментов и направленных мутаций смог создать особую грибницу, продуцирующую комбинированный секрет, который может быть использован для производства добавок, замедляющих старение физического тела человека. Для опытов Теодор Лайден использовал мицелий, которому на тот момент было уже более девяти тысяч лет.

Лифт плавно затормозил и остановился, я вышла из него следом за девушкой, не то зачарованная, не то немного испуганная ее рассказом. Надеюсь, этот волшебный мицелий не кормят людьми, которые пришли сюда на собеседование?

– Грибы, или, более точно, мицелий, относительно бессмертен, и конечной целью Теодора Лайдена был перенос этого свойства грибницы на человека. Создание новых добавок и лекарств должно продолжаться, потому что таково желание Теодора Лайдена. Однако, несмотря на все достижения по улучшению качества жизни людей, человеческое тело оказалось не способно в полной мере ассимилировать нужные способности мицелия этим способом.

Мы вышли в подземную пещеру. Только части стены и пола здесь напоминали о техногенном мире чуть выше этажом, и даже сборщики секрета были вовсе не в защитных костюмах: они были больше похожи на полуголых дикарей. Сборщики работали молча, собирая капли секрета с пронизывающих почву вокруг нитей мицелия, молча же менялись местами, молча помогали друг другу, двигаясь, как один огромный организм. Они все были такие же беловато-серые, словно покрытые налетом, как и провожающая меня девушка, и в местном скудном освещении это было еще больше заметно. Мне стало страшно и тоскливо, и я совершенно перестала понимать, за чем хорошим меня могут вести в глубины этих катакомб.

Мицелий вокруг давал блеклый свет, и в нем мы и двигались вперед, по проходам пещеры, пока не оказались перед большим люком, почти что горизонтальными воротами в полу. Несколько сборщиков-дикарей тут же оставили свою работу, подошли и вместе открыли крышку, чтобы мы могли спуститься по широкой наклонной лестнице вниз.

– Не стоит бояться. Это все часть производства, – сказала девушка, приглашая меня следовать дальше.

– Но выглядит это все пугающе, – с трудом сказала я, но отступать мне было некуда. “Дикарей” тут было так много, что в случае чего я не успела бы и пикнуть.

– Мы никого не принимаем в “Мико” без их желания. Мы когда-то пробовали делать так, но это порождает ненужные сомнения и волнения в нас, – девушка сказала это прежним безэмоциональным голосом, и мы продолжили двигаться дальше, куда-то в глубь земли, кажется, к самому ее центру. – Но “Мико” должно развиваться, и ему нужны новые знания и новые умы, новые навыки, чтобы продолжать достигать целей, которых мы желаем. Поэтому мы ищем тех, кто в самом деле может стать частью “Мико”, разделить наши мысли и намерения.

– “Мико”, – повторила я совсем тихо, останавливаясь перед большим залом, тихим и сумрачным в свете мицелия. Оттуда пахло землей, влагой и тленом. Это был пугающий запах, от которого по загривку пробегал холод. – Это, наверное, и есть имя грибницы, над которой экспериментировал Теодор Лайден.

– Верно. И которая сама является Теодором Лайденом.

Мы вместе сделали шаг в зал, и я смогла, наконец, разглядеть, что весь он был усыпан костями и человеческими телами разной степени разложения. Больше всего было скелетов, обглоданных временем полностью, и один из них сидел в центре, увитый белыми нитями мицелия, как бесконечными бинтами. Я замерла, не в силах шевельнуться и изо всех сил пытаясь проснуться, потому что реальность все больше напоминала больной сон, скатывающийся в кошмар.

– Человек не может перенять свойства мицелия. Но опыты показали, что возможен симбиоз. Теодор Лайден был первым человеком, который стал нами, – сказала девушка, и я невольно подняла взгляд, впервые вгляделась в ее глаза более пристально. И увидела в них тончайшие белесые нити, и они же оказались вплетены в ее плоть. – Тело и разум ассимилируются нами, и человек становится нами, разделяя общую жизнь.

– Но теряет собственное я? Пропадает, растворяется?

– Становится нами, голосом в общем хоре. Становится собой, чтобы никогда не чувствовать одиночества и не бояться. Обретает бессмертие.

– А если я сейчас скажу, что не хочу? Что я не хочу быть “вами”, хочу вернуться к себе и забыть про это все?

– Вы хотите другого. Мы исследовали вас, мы проверяли вас. У вас никого и ничего нет, и вы хотите мира и единения, спокойствия и возможности просто быть. Мы дадим это вам.

Это выглядело как продажа души. Так же заманчиво, так же просто и так же необратимо.

– А если я согласна?

Девушка подняла руку, отделяя нить мицелия от стены, и протянула ее мне.

У меня ведь нет особого выбора, так ведь?

И пришел Снарк