Страсть в ее крови

Глава 1

Однажды июльским утром 1717 года рано проснувшиеся жители городка Уильямсбурга в штате Вирджиния могли лицезреть, как невысокий неухоженный толстяк тащит высокую полногрудую рыжеволосую девушку лет шестнадцати, обвязав веревку вокруг ее тонкой шеи.

Ханна Маккембридж, на чью шею была накинута веревка, старалась держать голову как можно выше, насколько это было возможно из-за тугого узла. Она сдерживала слезы и старалась не обращать внимания на взгляды и смешки горожан. Руки ее были крепко связаны за спиной.

Застилавшие ей глаза слезы были вызваны главным образом гневом. Из всех издевательств, которые она вынесла от своего отчима Сайласа Квинта, это было самым жестоким, самым тяжким и убийственным. Ее продали, как невольницу, и тащили по улице, как темнокожую рабыню…

Ханна вспомнила, как однажды видела рабынь со сверкающими на солнце черными обнаженными телами, а вероятные покупатели гладили и щипали их, разглядывая их зубы, как у лошадей. Тогда она всем сердцем прониклась жалостью к ним и теперь на себе прочувствовала всю глубину их позора и унижения.

Сайлас Квинт, развеселившийся от проявленного к ним интереса, резко дернул за веревку, отчего грубые волокна впились в шею Ханны, и девушка рухнула на колени в грязь.

Когда они свернули на улицу герцога Глочестерского, Квинт остановился и повернулся к Ханне.

– Поторопись-ка, барышня. Вон уже таверна «Чаша и рог».

Ханна с отвращением глядела на красное лицо отчима. Сайласа Квинта при всей снисходительности нельзя было назвать привлекательным. У него был огромный, весь в выпирающих венах, нос, как у пьяницы, а злые черные глаза спрятались в мясистых щеках, словно дробинки в сале.

– Ты только посмотри на себя. Грязная, будто в свинарнике валялась. Теперь ты не выглядишь гордой и сильной, девочка моя.

Ханна вздернула подбородок и смерила его злобным взглядом своих зеленых глаз, от которого устыдился бы любой, в ком остались следы хоть каких-то чувств. Она не произнесла ни слова, прекрасно зная, что пререкаться – лишь доставить ему удовольствие.

– Ты неуклюжая и всегда была такой, как корова. В таверне тебе придется быть половчее, барышня, иначе Амос Стритч отхлещет тебя по стройным ножкам.

Квинт воровато посмотрел на Ханну, наслаждаясь ее злобой и беспомощностью.

– Но погоди-ка… – Его обычно тусклые глаза вспыхнули, злобный тонкогубый рот осклабился в сальной улыбочке, которую она в последнее время слишком часто замечала у него на лице. – Вижу, ты порвала платье, барышня. Этим можно воспользоваться. Я всегда говорю: умный человек из всего может извлечь выгоду.

Не успела Ханна сообразить, что у него на уме, как Квинт подскочил к ней и засунул руку с толстыми, как сосиски, пальцами за стоячий воротник ее платья. Она почувствовала, как материя впилась ей в спину, и услышала звук рвущейся ткани – платье разошлось вместе с сорочкой, почти обнажив правую грудь.

Лицо Квинта сделалось еще краснее, и он облизнул губы, уставившись на мягкую соблазнительную грудь своей падчерицы.

«Она лакомый кусочек, это точно», – подумал он. Его возбуждение напомнило ему о неисполненных плотских вожделениях к девушке. Квинт снова протянул руку и погладил ее нежную кожу, оттягивая порвавшуюся ткань от розового соска, наслаждаясь шелковистостью груди и подрагиванием девичьей плоти от его прикосновения, в то время как она тщетно пыталась отстраниться.

Ханна почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Руки у отчима были грязные, под обломанными ногтями виднелись черные полумесяцы. Но омерзение и отвращение внушала не столько грязь, сколько мысль о том, что она знает, что у него на уме. В течение последних нескольких месяцев, когда ее тело приобрело смущающую глаз округлость, она видела подобное выражение на его лице всякий раз, когда он глядел на нее. Ханна хорошо знала, что означают эти взгляды, хотя она была совсем юной девственницей. Маленькая лачуга, которую она, ее мать и отчим называли домом, не позволяла никому из них хоть ненадолго побыть наедине с собой.

Сайлас Квинт был никудышным добытчиком для Ханны и ее матери. Работал он не больше положенного, в основном продавцом в городских лавках. А остальное время проводил за выпивкой и карточной игрой в любой таверне, где ему открывали кредит.

Поскольку британская корона не разрешала колониям чеканить собственную валюту, наличных денег всегда не хватало, и хозяева лавок частенько отпускали товары в долгосрочный кредит. Подсчет по итогам года был обычным явлением. Куда чаще рассчитывались бартером, например, складскими расписками за часть годового урожая табака. Но у Сайласа Квинта не было табачной плантации, он даже не владел жалкой лачугой, где жила их семья.

Квинт отпустил грудь Ханны и отступил на шаг назад.

– Может, ты и неуклюжая и работаешь на так усердно, как надобно, но старина Стритч, хоть он и в годах, но по-прежнему охоч до молодых девок. Один взгляд на твою грудь, и штаны у него натянутся, это уж точно, и он не посмотрит, работящая ты или нет. Так что пошевеливайся, барышня.

Волоча Ханну на веревке, Квинт восторгался своей удачливостью. Он был озадачен тем, что Амос Стритч открыл ему такой выгодный кредит. В своем везении он не сомневался и продолжал его использовать.

Неделю назад он, наконец, получил объяснение, когда Стритч потребовал уплаты долга. Если Квинт не заплатит сейчас же, ему светит долговая тюрьма. Конечно, у Квинта за душой не было ни шиллинга. Стритч предложил другой способ платежа, а именно: они с Квинтом подпишут договор, по которому его падчерица проработает у него пять лет, и тогда не только погасится прежний долг, но и откроется новый кредит в зависимости от того, как хорошо Ханна будет справляться со своей работой.

Квинт ухватился за эту возможность. Для него падчерица была лишним ртом, а в последнее время его одолевали похотливые мысли. Он знал, что однажды ночью залезет Ханне в постель и овладеет ею. Видит бог, что он откладывал это отнюдь не из моральных соображений. Хоть он и был негодяем, однако понимал, что мать девушки пойдет на убийство, если он до нее дотронется. А еще ему не давала покоя мысль, что такую миловидную девушку, как Ханна, можно выгодно продать и что покупатель мог бы заплатить за девственницу хорошие деньги. Если же Ханна превратится в порченный товар, то за нее и фартинга не выручишь.

Таверна «Чаша и рог» представляла собой узкое двухэтажное кирпичное здание с островерхой крышей, на втором этаже которого располагались спальные номера, а на первом – таверна. Поскольку час был ранний, в таверне никого не было. У входа с ведром воды и шваброй суетился мальчишка лет двенадцати. При виде волочившего на веревке девушку мужчины у него отвисла челюсть.

Усталыми шагами пройдя за Сайласом Квинтом в провонявшую выпивкой таверну, Ханна почувствовала, что силы покидают ее. В то утро она ничего не поела. В горле у нее пересохло и першило. По крайней мере, в полутемном зале царила спасительная прохлада, обнявшая ее после обжигающего утреннего солнца. Ханна готова была от усталости рухнуть на пол, когда перед ними возникла туша хозяина заведения Амоса Стритча.

Это был крупный мужчина лет пятидесяти без парика на лысой голове и выпиравшим из-под грязной жилетки внушительным животом. Он выпирал так сильно, что Ханна сразу вспомнила беременных женщин. Стритч хромал, припадая на правую ногу.

Он еще сильнее вытаращил свои серые глаза навыкате, увидев полуодетую Ханну.

– Это что такое, Квинт? Она похожа на притащенную с улицы потаскуху!

Несмотря на слова возмущения, Ханна заметила, что взгляд его прикован к ее груди, лишь слегка прикрытой разорванным лифом платья. Квинт стянул с головы засаленную шляпу и поклонился.

– Она очень не хотела сюда идти, сквайр. Пришлось тащить ее на веревке, вот. Норовистая эта барышня! – ухмыльнулся он. – Не какая-то сивая баба-размазня. Я знаю, что вам нравятся бабенки с огоньком да с перчиком!

Хозяин таверны облизал пухлые губы бурым от табака языком, и его глаза, впившись в тело Ханны, горели словно подожженный сухой хворост.

Квинт фыркнул, протянул руку и ухватился за остатки лифа на платье Ханны. Ткань легко подалась, обнажив твердые юные груди девушки.

– Прямо как молоденькие дыньки, – проговорил он, глядя и впиваясь в них пальцами, отчего соски сразу затвердели. – Думаете, она вам подойдет?

Амос Стритч с лицом, сделавшимся почти пунцовым, сглотнул и кивнул, не в силах одолеть комок в горле. «Клянусь святым Георгием, вот это скороспелка, а ведь ей всего шестнадцать!» – подумал он. Внезапно Стритч впился острым испытующим взглядом в Квинта, все еще тискавшего грудь Ханны.

Ханна, онемев от стыда и потрясения, пыталась совладать с дрожащими губами и не дать себе расплакаться. Она не доставит им удовольствия видеть ее слезы. Но настанет ли когда-нибудь конец этим мучениям? Неужели унижения, жгучая злоба и холодное отчаяние – ее спутники до конца дней? Она пыталась своим мыслями защититься от навязчивых прикосновений отчима.

Однако Квинт, верно прочтя мысли Амоса Стритча, быстро убрал руку и отступил на шаг назад.

– Ну-ну, не бойтесь, она ваша, как и договаривались.

Стритч откашлялся.

– Ты клялся, что она девственница. Однако обращаешься с ней прямо-таки бесцеремонно… Бракованный товар мне не нужен. Скажи-ка мне честно, Квинт, девушка нетронута?

Квинт наклонил голову, его лицо приняло подобострастное выражение.

– Клянусь, что так. Стал бы я вам врать, сэр, после всего, что вы для меня сделали? Нет, я ее не касался, хотя частенько ох как хотелось. Еле сдерживался. Вы сами увидите, сэр, какая она аппетитная девка.

Ханна, хотевшая лишь одного – чтобы все поскорее закончилось, едва прислушивалась к их разговору.

Стритч фыркнул, ненадолго успокоившись. Он не очень-то верил Квинту, зная, что перед ним лжец, пьяница и негодяй. Скоро он узнает всю правду. Стритч скривился от боли, переступив ногами и перенеся вес тела на подагрическую ступню и произнес:

– Тогда по рукам. – Затем Стритч кивнул головой. – Шагай наверх по лестнице, девка. К себе в комнату. Нам с твоим отчимом надо о деле поговорить.

Квинт снял веревку с шеи Ханны, потом развязал ей руки.

Чуть пошатываясь, Ханна послушно пошла наверх, потирая затекшие запястья. Вцепившись в узкие перила, она начала подниматься по узким ступеням винтовой лестницы. Стритч захромал вслед за ней и положил руку ей на бедро. Ханна рванулась вперед, и Стритч рассмеялся смехом, похожим на поросячий визг.

На втором этаже он тычками погнал ее по коридору.

– Не сюда – здесь у меня постояльцы спят. Вверх по лестнице.

Ханна, собрав последние силы, начала карабкаться по лестнице, представлявшей собой прибитые к стене деревянные полоски. Она услышала за спиной похотливый смех Стритча и с опозданием поняла, что он заглядывает ей под юбки. Но она слишком устала и вымоталась, чтобы злиться.

Как только Ханна поднялась выше и протиснулась через люк в потолке, дверь-ловушка мгновенно захлопнулась за ней, и засов задвинулся до упора.

Комнатка, в которую она попала, была маленькой, не больше лошадиного стойла. Из-за крутого ската крыши встать во весь рост можно было только у внутренней стены. Там было душно, не хватало воздуха, который проникал лишь сквозь щели между толстыми досками внешней стены. Немного света пробивалось через маленькое оконце в скате крыши. Окно было очень грязным, и Ханна не увидела, как можно было бы его открыть. Она присела рядом с ним, смахнула грязь, насколько это было возможно, и выглянула наружу. Ее глазам предстали лишь полоска синего неба и крыши соседних домов.

Сгорбившись, Ханна оглядела комнату. Вся обстановка состояла из пустого сундука с поднятой крышкой в дальнем углу, тюфяка на полу и ночного горшка. Постельное белье было очень грязным и кишело, судя по всему, клопами. А на грубом дощатом полу было не меньше трех сантиметров грязи.

Ханна опасливо присела на тюфяк. Здесь, конечно, было не многим хуже, чем там, где она жила. Вот только они с матерью старались поддерживать в доме хоть какую-то чистоту.

Мама, бедная, вымотанная работой мама… Родного отца Ханна едва помнила, хотя на момент его смерти ей уже исполнилось восемь лет. Каждый раз, когда она думала о нем, ей представлялись кровь и жуткая смерть, и перед ее внутренним взором, казалось, захлопывались ставни.

Ее мать вышла за Сайласа Квинта вскоре после смерти отца. С тех пор они не знали ничего, кроме горя и лишений. Помимо ведения дома и ухода за Ханной ее мать бралась за любую работу, которая находилась в домах богатых горожан. Почти все заработанные деньги у нее отбирал Квинт. Мать могла лишь припрятать несколько монет, чтобы купить Ханне чего-нибудь поесть и изредка прикупить ей кое-что из одежды. Иногда Квинт находил припасенные ею монеты, избивал ее до потери сознания, а потом спускал деньги на выпивку и карты.

В их доме была всего одна спальня. Ханна спала в кухне на тюфяке. Единственным преимуществом в этом обстоятельстве было то, что в кухне было теплее, чем где-либо в доме. От комнаты, где спали мать с отчимом, ее отделяла пара метров. Сквозь широкие щели в стене можно было подглядывать. Ханна этим не занималась, но слышала каждое произносимое за стеной слово. Она слышала, как они совокуплялись, слышала, как он хлестал мать по щекам, когда та отказывала Квинту в том, что он называл супружеским долгом. Она почти каждую ночь слышала их ссоры, а потом пьяный храп Квинта и душераздирающие всхлипывания матери.

И однажды, подслушав очередной такой ночной разговор, Ханна узнала о предложении Квинта отдать падчерицу в услужение хозяину таверны Амосу Стритчу.

– И слышать об этом не желаю, мистер Квинт, – заявила ее мать. – Она моя дочь! И превратить ее почти в чернокожую рабыню?!

– Может, она и твоя дочь, женщина, но для меня она – лишний рот. Времена нынче тяжелые. Я надрываюсь на работе, и все мало. По мне, так ты должна радоваться. Там ее будут кормить, дадут кров, будут одевать. Это только пока ей не исполнится двадцать один год. К тому времени найдется молодой жеребчик, который захочет на ней жениться. – В голосе Квинта слышались льстивые нотки, совершенно не свойственные ему в разговорах с женой.

– Ее там станут заставлять работать с рассвета до полуночи. А в таверны наведываются только хулиганье да всякий уличный сброд.

– Выходит, я сброд? – Раздался шлепок, и мать вскрикнула.

– Извини, женушка. Ты немного вывела меня из себя, да. Но, сама видишь, выхода у нас нет. Сквайр Стритч спишет мне все долги и снова откроет кредит.

– Ты из-за пьянства погряз в долгах, Сайлас Квинт. А теперь моей дочери придется продавать себя, чтобы ты мог и дальше пьянствовать и в карты играть!

Ханна, затаив дыхание, прислушивалась к каждому слову. Мать редко говорила так дерзко, из нее давно выбили все душевные силы. Потом Ханна поняла, что на своей памяти мать разговаривала так с Квинтом только тогда, когда речь заходила о ней, о Ханне.

Однако на этот раз Квинт прикусил язык.

– Мужчине нужно чем-то заниматься после работы и до темноты. И все это для дочкиного же блага, как ты не видишь, женщина? Она хоть чему-то научится. Для такой девушки, как она, в таверне всегда найдется подходящее место трактирщицы. А в конце срока она будет худо-бедно зарабатывать пятьдесят шиллингов. Так прописано в договоре.

– Нет, я не позволю…

Снова звук пощечины.

– Ты позволишь то, что я скажу! Это дело решенное. Прикуси язык, женщина. Мне надо поспать.

Через мгновение единственными звуками, доносившимися из спальни, стали храп Квинта и приглушенные рыдания матери Ханны.

Но на следующий день ее мать передумала. Или так Ханне показалось. Мать сказала ей:

– Может, это и к лучшему, доченька. Тебе лучше побыть подальше от этого дома. Я видела, как Квинт на тебя посматривает…

Мать вдруг умолкла и сжала губы, но Ханна прекрасно понимала, о чем идет речь.

Мэри Квинт внезапно обняла дочь, и Ханна ощутила у себя на щеке ее слезы. Женщина тяжело вздохнула.

– Доля женская очень тяжела. Иногда я гадаю, может, Господь создал нас, женщин, для того, чтобы за что-то наказать…

Ханна почти не слушала мать, гладя ее по спутанным волосам. А мать то умоляла Господа Бога, то винила его в своей участи. Ханна прекрасно понимала, что мать права: доля женская очень нелегка…

И теперь, после утренних унижений, Ханна поняла, что вот она – вся горечь женской доли. Хотя, возможно, мать была права – лучше пожить подальше от Квинта. Вряд ли здесь будет хуже, чем дома. Она отмоет чердачную комнатенку, да и с едой тут наверняка будет получше. Даже объедки со столов будут куда вкуснее, чем то, к чему она привыкла дома. К тому же мама говорила, что иногда подвыпивший посетитель может дать ей монетку, другую за поданные блюда.

Но затем Ханна подумала об Амосе Стритче: о его взглядах, его руке у нее на бедре, когда он шел вслед за ней по лестнице. Он такой же отвратительный, как Квинт, и девушка подозревала, что Стритч имеет по отношению к ней такие же грязные намерения. К тому же она отдана в услужение за долги, и ее положение немногим лучше темнокожей рабыни из Африки. Именно мысль о рабстве заставляла ее сопротивляться до последнего, пока Квинту, наконец, не пришлось тащить ее на веревке.

С мужчинами такое тоже случается, это верно. Например, с мальчишкой, убиравшим крыльцо. Но мужчина может, если хватит духу, вырваться, сбежать. Его могут в конечном итоге поймать и вернуть обратно в кандалах, возможно, заключить в колодку и прилюдно высечь кнутом, но некоторым все же удалось скрыться.

Но у девушки нет ни малейшего шанса. Ханна знала – если она попытается сбежать, то успеет одолеть лишь несколько километров, прежде чем ее поймают и вернут обратно. Мужчина может прятаться в лесу, питаясь его дарами. Если ему кто-то встретится, он может сказать, что направляется по делам, и, скорее всего, ему поверят.

Но женщина, держащая свой путь одна? Сразу же возникнут подозрения.

Ханна вздохнула. У нее нет иного выбора, кроме как найти в сложившейся ситуации хоть что-то хорошее. Здесь она, по крайней мере, освободится от Сайласа Квинта. Наверное, она ошибается насчет Стритча. Возможно, он отнесется к ней по-доброму, если она будет усердно работать и не доставит ему неприятностей.

Если бы Ханна слышала разговор, имевший место между ее отчимом и Амосом в таверне, у нее было бы куда больше причин для беспокойства.

Мужчины потягивали эль из высоких кружек. Стритч, задрав на подставку свою подагрическую ногу, курил отвратительно вонявшую трубку, а Квинт жадно хлебал эль. Ему пришлось бы по душе что-нибудь покрепче, но он не осмеливался попросить, пока они не придут к окончательному соглашению.

– Ты уверен, что девчонка – девственница, Квинт? – спросил Стритч. – Если – нет, то сделке не бывать.

– Клянусь, что девственница, сквайр. К ней никто не прикоснулся даже пальцем, – зловеще осклабился Квинт. – Если после первого вашего с ней раза на простыне не будет пятен крови, я не стану настаивать на сделке.

– Последи за языком, любезный, – грозно отозвался Стритч. – Сам знаешь, что против всяких законов и обычаев, чтобы хозяин путался со служанками. – Тут он улыбнулся и облизал губы. – А девка прямо вся сочная.

– Это точно. Сочная, как персик. – Квинт расплылся в похотливой ухмылке. – Я подглядел за ней, когда она мылась.

Стритч сверкнул выпуклыми глазами.

– Я же сказал, что даже волоска на ее голове не тронул! Клянусь! – торопливо заверил его Квинт. Затем он заговорил тоном праведника. – Но должен вам сказать – я ведь человек честный – за девчонкой придется хорошенько приглядывать. Она хорошо работает под присмотром, а только отвернись, так она тотчас принимается мечтать.

– Это не страшно, – пробурчал Стритч. – Я уже имел дело с мечтательницами. Треснуть ей пару раз по заднице, и она запрыгает. Клянусь королем, запрыгает! – Он достал из кармана несколько бумаг. – Вот договор о найме. Поставь крестики там, где я написал твое имя.

Квинт поставил крестики, потом осушил кружку, с грохотом поставил ее на стол и фамильярно улыбнулся.

– Может, выпьем чего-то покрепче, чтобы скрепить сделку?

Глава 2

Хотя был только полдень, Квинт вернулся домой уже в стельку пьяным. Мэри Квинт ничуть этому не удивилась. Она редко видела мужа трезвым. Он напился в день их свадьбы, мертвецки пьяный рухнул на их брачное ложе и с тех пор, как казалось Мэри, бо`льшую часть времени пребывал в подпитом состоянии.

Прислонившись к дверному косяку, Квинт ухмыльнулся, глядя на нее красными припухшими глазами.

– Ну, дело сделано, жена. Ханна узнает, что значит самой зарабатывать себе на жизнь.

Мэри ничего не ответила, лишь смотрела на него пустыми глазами.

– Тебе что, нечего ответить? – издевательски хмыкнул он. – Когда я тебе об этом сказал, ты много чего наговорила.

Мэри провела красными от работы пальцами по седеющим волосам.

– А что сказать-то, мистер Квинт? Как вы говорите, дело сделано.

– Это точно, сделано. И тем лучше для нас. – Он заковылял в спальню. – Надо немного поспать. Намаялся я, когда тягал эту упрямую сучку. Она хуже мула. Ты тут давай не шуми.

Мэри, не шевелясь, глядела, как Квинт ковыляет в спальню. Она не шевелилась до тех пор, пока не услышала, как скрипнула кровать, когда он рухнул на нее. И сразу же раздался его громкий храп.

После этого Мэри принялась убираться в хибарке, стараясь без нужды не шуметь. Пока Квинт спит, она может подумать о своем и немного успокоиться. От уборки было мало толку – даже полк уборщиц не смог бы справиться с въевшейся в полы и стены грязью. Но Мэри привыкла убираться – это давало ей возможность чем-то занять руки.

Ей казалось, что все шесть лет замужества за Квинтом она только тем и занималась, что убиралась и готовила, когда было из чего, и делала все, что могла, для Ханны. Она вышла за Квинта, чтобы у десятилетней девочки был отец. Но этот «прекрасный» отец продал свою дочь почти в рабство!

Мэри резко одернула себя: «Не свою дочь, Господи Иисусе, нет!»

Мысли Мэри, как это часто случалось в последнее время, обратились в прошлое.

По закону отца у Ханны не было. Мэри не состояла в официальном браке с Робертом Маккембриджем, хотя любила его до безумия, а он – ее. Роберт наотрез отказывался сделать ее своей законной супругой. Сын плантатора-шотландца из Южной Каролины и темнокожей рабыни, Роберт получил свободу после смерти матери. На самом деле его мать не была чистокровной африканкой – ее отец был белым, что делало Роберта квартероном. Хотя его кожа была оливкового цвета, он унаследовал от отца аристократические черты лица и мог сойти за испанца или иного смуглого европейца, если не присматриваться к нему слишком внимательно. Но плантаторы тесно связаны между собой, и слишком много людей знали, кто он такой. Для темнокожего или мулата женитьба на белой женщине могла означать вечное изгнание из колоний для обоих. Были зафиксированы случаи, когда вешали и мужа и жену. Именно поэтому Роберт отказывался жениться на Мэри.

Они переехали на север и поселились рядом с границей штата Вирджиния, где их никто не знал, и нашли старую заброшенную ферму с полуразвалившимся домом. Роберт начал обустраивать жизнь…

Время было тяжелое, денег вечно не хватало, и почти всегда еды было кот наплакал, но они все равно были счастливы. Через год родилась Ханна, и Мэри не верила своему счастью. Иногда она могла даже ненадолго забыть, что живет с мужем невенчанной, во грехе.

Роберт обожал Ханну, отец и дочь были неразлучны. Едва научившись ходить, Ханна всюду следовала за отцом. Семья жила очень уединенно, соседей рядом не было, и Роберту приходилось отправляться за тридцать километров в деревню, когда нужно было что-то продать и купить еды. Между супругами бытовало негласное соглашение, что заводить друзей – это ошибка, и это относилось к друзьям всех цветов кожи.

По иронии судьбы Роберта убил темнокожий, а не белый. Однажды поздно вечером на их домишко набрел беглый раб с плантации Маккембриджа. Он был серьезно ранен и оголодал так, что только напоминал человека. Семья приняла его, выходила и даже прятала, когда к ним заявились охотники за рабами. Раб по имени Исайя пробыл у них несколько недель, деля с ними кров и скудную пищу.

Когда Исайя начал поправляться, то стал поглядывать на Мэри. Она это заметила и старалась как можно реже с ним пересекаться. Роберт, похоже, пребывал в полном неведении, а Мэри не смела ему ничего сказать, поскольку ее муж хоть и был мягким человеком, но в гневе представлял собой чудовище.

И вот однажды днем, когда Роберт с Ханной, которой уже исполнилось восемь лет, работали в поле, беглый раб подкараулил Мэри в доме и повалил на пол, задрав на ней юбки. Когда она стала сопротивляться, он сильно ударил ее по лицу. Придя в себя от почти что обморока, она увидела, что Исайя коленками раздвинул ей бедра и спустил штаны, готовясь ее изнасиловать. Резкие крики Мэри разнеслись по всему маленькому дому.

Дальше она увидела, что Исайя исчез, не успев нанести ей вред, отскочил от нее, словно на помощь Мэри пришел ангел-хранитель.

Мэри села и увидела Роберта с искаженным от ярости лицом и пылающими от гнева глазами. Этот добрейший человек, который ни разу пальцем ее не тронул и даже не повышал на нее голоса, сейчас был воплощением злобы.

Он заговорил громовым голосом, Мэри опомнилась и посмотрела в угол, куда Роберт отбросил Исайю, словно мешок с зерном.

– Ты, называющий себя Исайей, явился к нам на грани смерти. Мы дали тебе приют и пищу, мы лечили твои раны. Мы приняли тебя, как брата, а ты отплатил тем, что набросился на мою жену!

Исайя поднимался, прислонившись к стене, и натягивал штаны.

– Жену! Твою женщину, белую женщину! – Темнокожий фыркнул. – Ты знать, что говорить белый. Если его женщина спать с ниггером, она тоже ниггер. И то, что у тебя белый кровь, не спасет тебя, сквайр Маккембридж. Ты все равно ниггер, ниггер, а кто же она?

Роберт шагнул к нему, сотрясаясь от гнева.

– Я убью тебя за эти слова, Исайя.

– Никого ты не убить, ниггер.

Тут Исайя выхватил нож, которым Мэри разделывала мясо, и он зловеще сверкнул у него в руке.

«Наверное, он спрятал его на себе», – мрачно подумала Мэри и тут же вскрикнула:

– Роберт! – Исайя, пригнувшись, виляя шел на него.

Роберт стоял наизготовку, опершись на ногу и выставив вперед сжатые кулаки. Внезапно оба они бросились друг к дружке со скоростью дерущихся котов, и от столкновения стены хибарки затряслись. Роберт огромной рукой обхватил руку темнокожего, державшую нож. Они боролись, опрокидывая мебель. Мэри вскочила на ноги и прижалась к стене, окаменев от страха за Роберта. Он был крупнее соперника, но Исайя был моложе и проворнее.

Они сцепились, не произнося ни слова. Затем Исайя ударил Роберта коленом между ног. Тот вскрикнул от боли и ослабил хватку на руке с ножом, согнувшись пополам.

Быстрый, как змея, нож впился в тело Роберта, потом еще раз и еще, каждый раз оставляя на его рубашке кровавый след.

Роберт начал оседать на пол. Он упал лицом вниз и замер без движения.

Хрипло дыша и с глазами, как у загнанного в угол зверя, Исайя стоял над ним и чего-то ждал. Роберт не шевелился.

Наконец, Исайя ошеломленно огляделся по сторонам. Его глаза уперлись в Мэри, и он шагнул к ней. Женщина завизжала.

Тут Исайя развернулся и выбежал из хибарки, все еще сжимая в руке окровавленный нож.

Мэри бросилась к Роберту. С огромным усилием она перевернула его на спину. Живот у него был вспорот, кишки вывалились наружу, как клубок червей. Вовсю текла кровь.

Роберт открыл глаза, пытаясь разглядеть жену, и прошептал:

– Мэри, любовь моя, Мэри…

И скончался.

Мэри в отчаянии опустилась на колени, помертвев внутри. У нее не осталось причин жить в тот момент, когда совершилось это жуткое злодейство. Она так и стояла на коленях, бормоча молитвы, вновь и вновь повторяя бесполезные слова. По какой-то неведомой причине Господь покарал ее. Может, потому что она жила во грехе с человеком, с которым не была венчана? Если бы Исайя бросил нож рядом с телом, она бы в тот страшный миг вонзила бы его себе в грудь.

– Мама, мама, а что с папой?

Нотки отчаяния в голосе Ханны вернули Мэри к жизни. Вот ради кого нужно жить! Как она могла забыть о Ханне?

Мэри вскочила на ноги и бросилась навстречу входившей в комнату Ханне, прижав девочку к юбкам.

– Папу ранили, да? Тут кровь везде-везде!

– Да, доченька, его ранили, – ответила Мэри как можно более ровным голосом. – Была… – Она судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки. – Папа ушел, ушел навсегда. Тебе придется учиться…

Ханна выскользнула из ее объятий и без чувств опустилась на пол.

Мэри была благодарна Богу за такую милость. Она взяла девочку на руки и отнесла в маленькую спальню. Затем, собрав все силы, о наличии которых она и не подозревала, Мэри вытащила тело Роберта на улицу и поспешно похоронила его. Потом вернулась в дом и тщательно отмыла пол от крови, сама не понимая, зачем это делает, разве чтобы чем-то занять руки, пока думает о том, что делать дальше.

Она решила, что здесь оставаться нельзя. Исайя может вернуться и убить их обеих. Она не посмела сообщить о случившемся властям. Да и не могла сообщить, не признавшись в том, что они укрывали беглого раба. К тому же она одна хозяйство вести не сможет.

К вечеру они уехали. Мэри побросала их нехитрый скарб в повозку и запрягла в нее старую лошадь, на которой Роберт пахал землю. Ханна сидела рядом с матерью. С тех пор как она пришла в себя после обморока, девочка была словно в тумане.

Денег у Мэри не было. По дороге она меняла на еду их скудные пожитки. И вот они, наконец, добрались до Уильямсбурга, где Мэри продала повозку и лошадь. Она нашла работу уборщицы в богатых домах у рыночной площади.

А потом Мэри встретила Сайласа Квинта. Естественно, она и словом ему не обмолвилась о том, что у Ханны есть негритянская кровь…

Что теперь станется с Ханной? Поскольку отец Роберта был плантатором, он позаботился о том, чтобы сын его получил какое-никакое образование, и Роберт учил Ханну считать и читать. Но сама Мэри была малограмотной, так что большему научить девочку не смогла…

– Старуха! – раздался из спальни рев Квинта. – Есть хочу. Собирай на стол!

Мэри вздохнула и пошла готовить то немногое, что у них было поесть.

Ей еще и сорока нет, а она уже старуха. И Ханна… Ханна тоже состарится раньше времени.

Глава 3

Ханна стояла на коленях и отскребала грязь с грубого дощатого пола таверны. Часом ранее Амос Стритч откинул задвижку на люке и сказал:

– Ступай вниз, девка, и начинай-ка работать. Грязь с пола в таверне нужно соскрести до прихода вечерних посетителей. Работай хорошенько или врежу тебе как следует по заднице. Я не могу все время за тобой следить. Пойду прилягу, подагра опять ногу грызет. Больно мне на ней стоять. Но пол к моему приходу должен блестеть!

Ханна давно придумала уловку, с помощью которой время пролетало быстрее, когда она занималась тяжелой монотонной работой. Из-за нее Квинт презрительно прозвал ее мечтательницей.

Она вспомнила, как несколько раз ходила вместе с матерью работать в богатые дома на рыночной площади. Как было бы прекрасно жить в таком доме! И куда прекраснее было бы стать хозяйкой такого дома! Тонкое белое белье, сверкающее столовое серебро, огромные канделябры, мебель, начищенная до такого блеска, что в ней отражается твое лицо. А одежда, дивные наряды на богатых дамах! Шелка, бархат и атлас. Ханна размышляла о том, как должно быть приятно чувствовать такую мягкую ткань на своей коже. А ароматы, такие сильные, что едва не падаешь в обморок, словно сотни цветущих садов.

Теперь в Уильямсбурге строилось много таких домов. Почти всю работу выполняли искусные мастера, но также всегда требовались разнорабочие, чтобы выполнять черную работу. Однако, как только ее мать заговаривала на эту тему с отчимом, всегда слышала одно и то же нытье:

– Но моя спина, женщина! Ты же знаешь, что я ее потянул несколько лет назад. Нельзя мне тяжелой работой заниматься.

Ханна отбросила неприятные мысли и снова принялась мечтать. Она никогда не забудет, как много лет назад ехала с матерью в Уильямсбург на скрипучей повозке. Дорога заняла почти месяц, и за это время воспоминания о смерти отца несколько стерлись, или же, лучше сказать, она мысленно поставила им заслон и не пускала их в сознание.

Она вспомнила огромные плантации, мимо которых они с матерью медленно проезжали, с прекрасными домами за зелеными лужайками, красивых мужчин и дам, которых они видели всего несколько мгновений. Вспомнила зеленые табачные поля, на которых трудились рабы, и их тела будто из черного дерева блестели от пота посреди удушающей жары…

Многие из них работали голыми. Так Ханна впервые увидела неприкрытое мужское естество. Она с ужасом и любопытством глядела на мужскую плоть, качавшуюся в такт движениям рабов.

Мать заметила ее взгляд и повернула голову дочери вперед, раздраженно сказав:

– Негоже девочке в твоем возрасте глядеть на такие вещи.

– Мама, а почему они без одежды?

Мать так долго молчала, что Ханна решила, что она не хочет отвечать. Наконец женщина с горечью произнесла:

– Потому что очень многие ни во что не ставят своих темнокожих рабов. Для них они… вещи, такой же скот, как наша старая лошадка. Так зачем беспокоиться и давать им одежду?

Дом плантатора, который запомнился Ханне больше всего, находился в четверти дневного пути из Уильямсбурга. Это было белое двухэтажное здание в тени огромных деревьев, стоявшее на невысоком холме фасадом на реку Джеймс и со всех сторон окруженное просторными зелеными лужайками. Вокруг большого дома находились хозяйственные или надворные постройки. Все это показалось Ханне небольшой деревней.

Над воротами перед широкой подъездной дорожкой висела доска с одним только словом. Ханна, еще не научившаяся складывать буквы в слова, спросила, что там написано.

– Там написано «Малверн», – ответила мать. – Многие богатые господа дают названия своим плантациям. Модничают, так я тебе скажу.

Позже Ханна узнала, что плантация принадлежит Малколму Вернеру. А также, что теперь он живет там совсем один, если не считать многочисленных слуг и работников на плантации. Жена его несколько лет назад умерла от лихорадки, а единственный сын Майкл годом ранее без вести пропал в море. Ханна подумала, что при всем его богатстве он, наверное, самый несчастный человек на свете.

Стать хозяйкой такой плантации – это самое чудесное, о чем она могла только мечтать. Конечно, это были всего лишь мечты, только и всего. Но даже отправиться работать по договору в такой дом было бы бесконечно лучше, чем здесь…

– Ты новенькая?

Ханна ошарашенно вскочила на ноги. От усталости и голода вдруг закружилась голова. Она пошатнулась и начала оседать на пол.

Ее подхватили крепкие руки и прижали к широкой груди, от которой вкусно пахло свежеиспеченным хлебом и другими лакомствами. Низкий голос проговорил:

– Милое дитя, что с тобой? Ты бледная, как призрак. – Раздался раскатистый смех.

– Видит бог, я не призрак, – ответила девушка, и после ее слов огромная грудь затряслась от смеха.

Ханна открыла глаза и увидела перед собой самое черное лицо и самые добрые глаза из всех, какие ей только встречались. Лицо было таким черным, что при тусклом свете казалось синим. На широких щеках виднелись белые пятна, похоже, от муки.

Ханна смущенно отступила на шаг назад.

– Спасибо, – робко сказала она. – Простите, я…

Темнокожая женщина взмахнула рукой, прервав извинения.

– Меня звать Бесс, дитя. Старый Стритч зовет меня Черная Бесс, когда не злится. А когда злится – а зол он почти всегда, – то зовет меня так, как не пристало слушать молодой девушке. – Бесс серьезно посмотрела на Ханну. – А ты Ханна. Так с чего ты падаешь в обморок? – Она хлопнула себя по лбу, отчего там появилось белое пятно. – Да я же знаю! Ты голодная, да, детка? И скоблишь тут в такой духоте. Идем-ка со мной.

– Но мистер Стритч сказал…

– Плевать на этого старого черта Стритча! К тому же он не слезет с пуховой перины до самого вечера, если вообще слезет. – Бесс улыбнулась, обнажив белые зубы. – Не слезет, если его подагра мучит.

Бесс привела девушку в кухню, расположенную в нескольких метрах от основного здания. Ханна поняла, что это для того, чтобы жар с кухни не накалял таверну.

Она вошла в кухню вслед за Бесс, и на нее обрушились удушающая жара и запах жареного мяса.

Ханна быстро оглядела кухню и с изумлением обнаружила, что она больше, чем та хибарка, в которой они жили вместе с матерью.

У одной стены почти во всю длину располагался огромный очаг с кухонными принадлежностями. Очаг был такой большой, что в нем, казалось, мог бы поместиться целый человек. На вертеле медленно вращалась огромная оленья нога, и на мгновение она так приковала к себе взгляд Ханны, что у нее потекли слюнки. Бесс перехватила ее взгляд и указала на небольшой стол у двери.

– Садись туда, дитя, там прохладнее, а я соберу тебе что-нибудь поесть.

Темнокожая женщина направилась к очагу, остановила вертел и начала отрезать от ноги полоски мяса. Потом положила их на большую оловянную тарелку, пока Ханна, не веря своим глазам, следила за ее руками, не смея думать, что все это сейчас дадут ей съесть.

Бесс снова запустила вертел, потом взяла тарелку и поставила ее на большой стол посередине кухни. Достала из шкафа буханку хлеба, отрезала толстый кусок и положила его рядом с тарелкой.

Белый хлеб. Дома у них никогда не было такого. Ханна ощутила в животе спазм от голода, когда глядела, как Бесс также положила на тарелку кусок масла и налила в кружку свежего пенистого молока.

Женщина жестом подозвала Ханну и поставила перед ней еду. Девушка, несмотря на решимость вести себя как благородная дама, набросилась на еду, как оголодавший дикарь. Бесс пару секунд с одобрением смотрела на нее, а потом отвернулась.

Мясо снаружи было с хрустящей корочкой, а внутри – очень сочным, хлеб был мягким и ароматным, а молоко – холодным и вкусным. Когда Ханна, наконец, утолила первый голод, она увидела, как Бесс поставила на стол еще одну тарелку. Положила туда хрустящие ароматные имбирные пряники, кусочек запеченного индийского пудинга и большой спелый румяный персик.

Ханна с благодарностью посмотрела на Бесс, не в силах сказать ни слова. Великанша понимающе улыбнулась, после чего вернулась к готовке, давая Ханне спокойно доесть.

Когда Ханна утолила голод и огляделась по сторонам, ее удивление возросло еще больше. Она никогда не видела такого разнообразия кастрюль и сковородок. Кухня явно была оборудована по-современному. Она даже не догадывалась о предназначении различной утвари, висевшей над очагом и по стенам, а вращающийся вертел с мясом был поистине чудом.

Наконец-то наевшись, Ханна откинулась на спинку стула, чувствуя, как по телу разливается тяжесть и ее клонит в сон от необычайно сытной пищи. Ханна наблюдала, как Бесс тяжело шагает по кухне, работая медленно, но без лишних движений, и по ходу дела постоянно что-то говорит. Бесс была настолько крупная, что Ханна удивилась, как она переносит кухонный жар.

– …этого старого черта Стритча примерно раз в две недели разбивает приступ подагры. Он слишком набивает себе пузо моей стряпней, вот что. Когда-нибудь у него пузо-то лопнет! – Бесс громогласно расхохоталась. – Вот до этого дня я ой как надеюсь дожить! А тебе, дитя, нужно радоваться этой его подагре. Не очень-то он попрыгает ближайшие несколько дней.

Она умолкла, сочувственно посмотрела на Ханну, но девушка слишком разомлела, чтобы это заметить.

Бесс снова принялась за работу и продолжала говорить:

– Знаешь, дорогуша, в честь кого меня назвали? В честь королевы белых людей, что в Англии. Королевы Елизаветы. Ее называют королева Бесс. – Она снова расхохоталась. – Моя старая мамаша много чего находила смешным, хоть и рабыней была, и думала: как смешно, что меня назвали в честь королевы белых.

Ханна резко встряхнула головой и попыталась изобразить интерес к болтовне Бесс.

– Бесс, а на какой срок тебя отправили работать по договору на мистера Стритча?

– По договору! – Бесс резко обернулась, мигом посерьезнев и уперев руки в бедра. – Господи, доченька, я вовсе не по договору работаю на старого Стритча! Он пожизненно купил меня со всеми потрохами. Разве что вдруг решит продать меня.

У Ханны перехватило дыхание.

– Ой, Бесс, прости!

– Ладно, дорогуша, не надо понапрасну сотрясать воздух и жалеть старую Бесс. Я рабыня с самого рождения. Тебе еще ой как часто себя придется пожалеть…

В этот момент в кухню робко вошел мальчик, которого Ханна видела подметающим у порога.

Бесс повернулась к нему.

– Зашел поесть, да? Ты там все закончил?

– Да, мэм, – кивнул мальчик.

– Ханна, вот этого мальчишку звать Дики, – сказала Бесс.

Девушка улыбнулась парню.

– Привет, Дики. А как твоя фамилия?

Дики опустил голову и уставился на свои босые ноги.

– Нет у меня никакой фамилии, миледи, – пробормотал он.

Бесс потрепала длинную шевелюру мальчика.

– Дики у нас сирота, дорогуша. Нет у него ни родни, ни близких. Его привезли к нам по большой воде из Англии, а здесь отдали в услужение по договору. – Тут она отступила на шаг назад, голос ее стал суровым. – Прежде чем получишь пожевать, малыш, тебе надо наполнить котел водой из колодца.

Дики кивнул, взял стоявшее в углу деревянное ведро и вышел на улицу.

Бесс повернулась к Ханне.

– А тебе, дитя, срочно надо помыться. Я нагрею в котле воды, мыться будешь вон в той лохани. И найдем тебе другую одежду, а то на тебе сплошные лохмотья.

Ханна вспомнила, что с ее платьем, и прижала к груди рваный лиф.

– Оно… порвалось… по дороге…

– Видела. Я наблюдала, как этот дядька тащил тебя на веревке. Его в тюрьму надо, да. Так с родной дочерью обращаться!

– Он мне не отец, а отчим!

– Не имеет значения. Стыдоба, да и только.

Дики вернулся с ведром воды, которое вылил в висевший над очагом большой черный котел. Бесс развела огонь, а парень сделал еще несколько рейсов, выливая воду в стоявшую в углу деревянную лохань.

Наконец, Бесс сказала.

– Хватит. Вот… – Она положила на тарелку еду. – Теперь иди на улицу, Дики. И не заглядывай в кухню. Мы хорошенько помоем эту дочурку.

Она выставила Дики за дверь и вернулась к Ханне.

– Теперь раздевайся, дорогуша. Совсем-совсем.

Ханна смущенно замешкалась. Она никогда ни перед кем не раздевалась, кроме матери.

Бесс, почувствовав ее нерешительность, повернулась к ней спиной, не переставая говорить.

– Твои лохмотья сожжем. Тебе подойдет пара платьев девушки, что работала тут до тебя. У нее кончился срок дого…

Она снова повернулась к Ханне, когда та скинула рваное платье. Ханна застыла на месте.

– Боже праведный, дитя, вот это да! – беззвучно присвистнула Бесс. – Ты прямо красавица, прямо как благородная.

Ханна почувствовала, как заливается краской.

– Ты так думаешь, Бесс? А Квинт говорит, что я слишком высокая для женщины. Говорит, я прямо корова.

Бесс фыркнула.

– А ты, дорогуша, никогда не слушай, что говорит этот дядька. Он ведь отребье, только и всего, и ничего не понимает в благородстве. Слушай лучше старую Бесс, а старая Бесс говорит, что ты красавица.

Черные глаза Бесс оглядели длинные, цвета меди локоны, обрамляющие лицо в форме сердечка. Зеленые глаза напоминали изумруды. Груди высокие, выдающиеся вперед, живот чуть округленный над темно-рыжим курчавым треугольником волосков, скрывающим женское естество. Ноги длинные и стройные. Бесс подумала, что девушка станет настоящей красавицей, как только сойдет детская полнота. И сказала она Ханне сущую правду. Судя по гордой осанке, Ханна могла заткнуть за пояс многих знатных дам. Ее красоту не умаляли даже пятна грязи на руках и лице. В ней чувствовались необыкновенная грация и благородство. А ее кожа была нежная и розово-золотистая, как спелый персик.

Бесс вдруг протянула руку и взяла Ханну за ладонь. Хоть и привычная к работе рука, но изящной и правильной формы. Бесс отпустила руку и погладила Ханну по голове, огорченная тем, что увидела. «Где-то в жилах этого ребенка течет кровь африканских вождей, – подумала она, – но сама девушка явно понятия об этом не имеет».

Глядя на цветущее тело Ханны, Бесс ясно поняла, почему старый черт Стритч уцепился за возможность получить по договору такую работницу! Бедное дитя, если бы она только знала, что ей предстоит пережить!

Бесс резко взмахнула рукой.

– Полезай-ка в лохань, дитя.

Ханна подчинилась, ступив туда сначала одной ногой, затем другой.

– Ой, Бесс, холодная!

– Конечно, дорогуша, – проворчала Бесс, подходя к лохани с кипящим чайником. – Скажешь, когда будет тепло.

Она стала выливать воду в лохань, где стояла Ханна, уже стесняясь своей наготы. Через несколько секунд ноги ее стало обнимать тепло. Она села в лохань, подобрав колени.

– Так тепло?

Ханна кивнула, и Бесс протянула ей кусок хозяйственного мыла и мочалку.

– Помойся хорошенько.

«Можешь не волноваться», – подумала Ханна, наслаждаясь теплом. Дома она могла позволить себе лишь обтирание мочалкой. А тут – райское наслаждение! Она медленно мылась, лениво слушая болтовню Бесс.

– В большинстве таверн с дюжину слуг, рабов и договорных. Но старый Стритч слишком прижимистый. Есть только ты, я и Дики. Нам втроем придется прислуживать за столами и убираться наверху. Еще есть Нелл.

– А это кто такая?

– Нелл еще одна подавальщица в таверне. Она сущая крыса, гадкая, как кошачье дерьмо. Не давай ей наседать на себя…

Сначала Ханна была потрясена, услышав такие слова от женщины, но понемногу начала привыкать и поняла, что ей нравится Черная Бесс с ее словечками и всем остальным.

– За одно ты можешь быть благодарна, дитя. Наверное, несколько недель тебе не придется надрываться, будет время освоиться. Вот когда съедется народ в Дом парламентариев, тогда побегаем. Приедут благородные господа со всей Вирджинии. Тогда будем носиться как угорелые. Все комнаты наверху будут заняты, кроме конуры Стритча, гости все время будут есть и пить.

Ее слова прервал крик сверху. Бесс подошла к двери.

– Слушаю, масса Стритч.

– Давай гони сюда свои черные ноги да захвати что-нибудь поесть, чтоб тебя!

– Слушаюсь, масса Стритч. Бегу и лечу.

Оборачиваясь, Бесс перехватила взгляд Ханны, широко улыбнулась и подмигнула ей.

– Старику Стритчу нравится, когда я так говорю. Он уверен, что черной так и следует обращаться к хозяину. Он очень вспыльчивый, когда подагра прихватывает, а я ему никогда не перечу. Старый Стритч вообще злой всегда, а уж как выпьет – берегись! – Она сновала, наполняя тарелку едой. – Ты побудь здесь, пока я не вернусь, дорогуша. Я быстро – пару минут. Принесу тебе платье. Накормлю его жирной утятиной, может, тогда он не встанет с постели до утра. У старого Стритча не хватает мозгов понять, что он от еды в лежку лежит.

Бесс подошла к очагу, перед которым стояла полукруглая жаровня, и присела посмотреть, как готовится птица. Потом начала срезать с нее кусочки мяса.

Бесс оказалась права – этим вечером Стритч не появился в таверне. Посетителей собралось достаточно, но без толкучки. Подавальщица Нелл и вправду была жуткой по характеру, грубиянкой и не очень-то чистоплотной – от нее исходил неприятный запах. Она была старше Ханны, и срок ее найма по договору скоро истекал. Слегка полноватая, она носила платья с низким лифом, из которого груди грозили вывалиться наружу каждый раз, когда она наклонялась.

Платье, которое Бесс раздобыла для Ханны, было ей чуточку великовато, но повариха немного повозилась с ним, и оно стало сидеть сносно. Платье было сшито из мягкой ткани светло-зеленого цвета, который очень шел Ханне. Бесс расчесала девушке волосы, и они заблестели. Ханна с восхищением глядела на себя в зеркальце, которое Бесс достала из ящика комода. Ей никогда не было так легко и спокойно, ее тело никогда так не благоухало. После мытья она посвежела еще и потому, что Бесс щедро побрызгала на нее какими-то духами.

Когда Ханна зашла в таверну, чтобы начать работу, там было почти пусто. К ней подошла Нелл. С выражением отвращения в злобных черных глазках она оглядела Ханну с ног до головы и, не стесняясь, фыркнула.

– Ну вот и дама расфуфыренная! Вся разнаряженная, как госпожа из богатого дома. Ручаюсь, что не успеет кончиться вечер, как ты растеряешь весь лоск. Лучше не верти зазывно задом, иначе его тебе до синяков отобьют!

Ханна слишком опешила, чтобы что-то ответить, но даже если бы у нее и нашелся достойный ответ, он прозвучал бы впустую, потому что сразу после своей едкой тирады Нелл убралась восвояси за стойку.

Поскольку все было для Ханны внове и она раньше никогда не бывала в тавернах, Ханна слишком погрузилась в свои раздумья о том, что делать дальше, как дать отпор Нелл.

Спустя некоторое время улица заполнилась людьми: торговцы со своими товарами, холеные господа в бриджах, тонких чулках, туфлях с пряжками и в напудренных париках, тихо переговаривающиеся друг с другом, и сновавшие туда-сюда простолюдины. Ханна знала, что в тавернах жизнь бьет ключом, особенно по вечерам.

Но именно то, что происходило внутри таверны, вызывало в ней наибольший интерес.

Таверна была сравнительно небольшой по размерам. В одну стену был встроен камин, который летом не топили. По бокам его стояло два кресла, в центре – небольшие столики, а вдоль стен – лавки. На одном из столиков стояла шахматная доска, и вскоре после прихода Ханны за игру сели два джентльмена. Она подала каждому по кружке пива. За другим столиком шумное трио играло в кости. Когда таверна стала наполняться, большинство посетителей вели негромкие разговоры, но иногда спорщики повышали голос. Многие курили длинные глиняные трубки с душистым табаком.

В одном углу таверны была стойка из красного дерева, расположившаяся за прочной конструкцией из деревянных прутьев, которую можно было спустить с потолка, отгородив таким образом часть таверны. Позже Ханна узнала, что за стойкой находится потайная дверь, ведущая в винный погреб, где хранятся запасы спиртного.

Бесс рассказала Ханне, что обычно за стойкой стоит сам Стритч, потому что никому не доверяет это дело. Но поскольку нынче вечером он не смог спуститься вниз, его на время подменил один из темнокожих подавальщиков еды из соседнего зала. Это, как вскоре поняла Ханна, стало для нее большой удачей, поскольку она совершенно не знала что и как делать, а подавальщик терпеливо и негромко объяснял все ее обязанности и показывал, что и куда наливают. Ханна решила, что Бесс чуть раньше потихоньку его подговорила.

Один предмет на стойке вызвал у Ханны особый интерес. Это был старый раздатчик трубочного табака. На его крышке красовалось слово «По-честному». Посетитель опускал в щель сбоку два пенса, поднимал крышку и насыпал себе табака на одну трубку. Посетитель должен был по-честному взять не больше одной порции.

Бесс сказала Ханне:

– Иногда старый Стритч прямо бесится, что надо держать этот раздатчик. Он никому не верит. Но так заведено во всех тавернах. Хоть во многих тавернах девушки не подают напитки, а только еду, но старый Стритч думает, что симпатичная девушка привлекает посетителей. В других заведениях напитки разносят мальчики вроде Дики. Там доверяют, позволяя посетителю расплатиться в конце вечера, а то и вовсе в конце года. Конечно, и старый Стритч отпускает в долг, приходится ему. Так уж заведено. Но он зорко за всем следит.

Ханна гадала, доверят ли Сайласу Квинту опустить два пенса в ящичек с табаком. Хотя Квинт не курит – бережет деньги на выпивку или игру. К счастью, в тот вечер Квинт не появился, а Ханна переживала, что он может заявиться.

Выбор напитков был невелик. Большинство посетителей спрашивали пива или вина, некоторые заказывали французский коньяк, ром или пунш.

После первой встречи Нелл больше не заговаривала с Ханной, хотя девушка время от времени ловила на себе ее взгляды. Она заметила, что Нелл ведет себя вызывающе распущенно. Пользуется любой возможностью, чтобы наклониться и продемонстрировать пышный бюст, не пренебрегает случаем потереться о посетителя округлым задом. Эти движения обычно приветствовались громким смехом и грубыми словечками.

Посетители настороженно относились к Ханне, которая с царственной грацией продвигалась между столиками. Возможно, оттого что она была новенькая. Но это все же не мешало им отпускать сальные реплики в ее адрес. Два раза ее ущипнули за ногу, а один раз хлопнули ладонью по заднице. Она не обратила на это внимания, сделав вид, что ничего не произошло.

В следующий раз, когда она проходила мимо того же столика, мужчина, хлопнувший ее по ягодицам, поймал ее за руку. Не успела она высвободиться, как он что-то сунул ей в ладонь. Через несколько секунд она разжала пальцы и увидела – целый шиллинг! Игравшие в шахматы, уходя, тоже дали ей по фартингу.

Таверна пустела, и вскоре не осталось ни одного посетителя. Еду подавать перестали уже давно. Ханна и Нелл принялись убирать со столов и мыть посуду. Пришел Дики и стал подметать пол, а подавальщик за стойкой носил бутылки обратно в погреб.

Ханна устала, но была в приподнятом настроении, потому что ее первый день завершился. А в кармане звенело несколько монеток – первые в ее жизни деньги.

Но хорошее настроение быстро улетучилось. Когда обе девушки шли из таверны в кухню, где Бесс разогревала им ужин, Нелл резко схватила Ханну за руку и развернула к себе.

– Так, моя благородная дама, – прошипела она. – Я следила за тобой, как ястреб. И видела, как трое мужчин тебе кое-что дали. У нас тут делиться принято. Давай сюда мою долю!

И протянула руку ладонью вверх. Ханна со злостью вырвала руку.

– Не дам! Это мне дали!

– Неважно. Всем. Что нам дают, мы делимся. Если Стритч видит, что нам дают чаевые, он требует их себе. Так что если не отдашь мне мою долю, я скажу ему, и он отберет у тебя все!

– Нет! Это мне дали!

Нелл фыркнула.

– Может, ты с ними договорилась попозже встретиться в кустах?

Не думая, Ханна широко замахнулась и влепила Нелл звонкую пощечину с такой силой, что та пошатнулась. Пораженная тем, что только что сделала, Ханна отступила на шаг назад. Сунула руку в карман платья, где лежали монеты, и сжала их в кулаке.

Нелл бросилась на нее с искаженным от ярости лицом.

– Ах ты мужичка-скотница! Врезала мне, да? Я тебя сейчас отделаю!

Скрючив пальцы, она потянулась к лицу Ханны, но та увернулась, и Нелл не успела ее оцарапать.

Нелл остановилась, ее взгляд сделался хитрым. Она вдруг снова бросилась вперед и схватила руку Ханны, которой та сжимала монеты. Платье затрещало, монеты выпали на землю.

Вся ярость и отчаяние, целый день копившиеся в душе у Ханны, вдруг вырвались на волю. Она бросилась на Нелл, и через мгновение они уже катались в пыли, терзая и царапая друг друга. Ханна вцепилась пальцами в длинные волосы Нелл и принялась бить ее головой о землю. Нелл неистово завизжала.

Голос сверху рявкнул:

– Так, хватит!

Сильные руки подхватили Ханну за подмышки и поставили на ноги. Нелл с бледным от страха лицом проползла пару метров, потом вскочила и пустилась наутек, тряся юбками.

Бесс громко хмыкнула.

– И не думай, что она еще на тебя полезет, дорогуша. Ты задала ей перцу. – Бесс отпустила Ханну. – И не дергайся, ничего она не расскажет старому Стритчу. А если скажет, придется ей признаться, что зажимает то, что ей дают. Если он узнает, то ой как намылит ей шею.

К ним робко подошел Дики и протянул руку.

– Ничего не потерялось, мисс Ханна. Я все подобрал.

Ханна взяла монетки. Затем вдруг протянула ему фартинг.

– Вот, Дики, это тебе.

Дики уставился на нее, разинув рот. Он осторожно протянул руку, словно боясь, что она отнимет у него монету. Крепко сжав пальцы, он, задыхаясь, проговорил:

– Спасибо, миледи.

После чего пустился наутек, стуча по земле босыми ногами.

Ханна задумчиво поглядела ему вслед.

– Бесс, а ты знаешь, что раньше никто не называл меня «миледи»?

– Бедняжка. Он не привык к добрым словам…

На втором этаже открылось окно, и сердитый голос рявкнул.

– Что за черт там происходит? Как будто кошки разорались!

В окне показалась голова Стритча – его фланелевый ночной колпак съехал и виднелась лысина.

– Так, шутим немного, масса Стритч.

– Ночь вам не время для шуток. Давайте там тихо, или я вас палкой отхожу!

– Слушаюсь, масса Стритч.

– Не дают человеку поболеть спокойно…

Голова исчезла, окно захлопнулось.

Трясясь от беззвучного смеха, Бесс обняла Ханну за плечи.

– Пошли, дитя. Я там тебе ужин собрала.

Перед тем как они вошли в кухню, Бесс посерьезнела и мельком взглянула на второй этаж. Голос ее прозвучал как-то странно, когда она сказала:

– Похоже, старому Стритчу полегчало. Он быстро очухается, да поможет нам Бог!

Через два дня Ханна узнала, что именно Бесс имела в виду.

Следующим вечером Стритч также не появился в таверне, и все шло хорошо. Нелл старалась избегать Ханну, а Ханна, в свою очередь, начала разбираться в своих обязанностях еще лучше. Монет от посетителей этим вечером она не получила и знала, что не стоит ждать подобных вещей каждый день.

Однако случилась одна неприятность. В таверну зашел Сайлас Квинт. Ханна с ним не заговаривала, даже обходила стороной скамью, где он сидел, и ему приходилось самому ходить за выпивкой к стойке.

В какой-то момент, возвращаясь на место, он преградил Ханне дорогу и схватил ее за руку железной хваткой.

– У тебя даже доброго слова не найдется для старика-отца, барышня?

Ханна вырвала руку.

– Ты мне не отец. К тому же зачем тебе со мной разговаривать. Ты же меня продал.

Квинт сурово нахмурился.

– Слышал я, что мистер Стритч уже несколько дней с постели не встает. Погоди, вот он поднимется, и тогда тебе будет не до благородных манер, барышня.

Когда на третий день вечером за стойкой появился Амос Стритч, атмосфера в таверне резко изменилась. Он следил за всем острым глазом. Когда один из посетителей дал Ханне фартинг, он потребовал его себе, как только девушка в очередной раз подошла к стойке.

– Все оставленное на столах принадлежит мне, девка. Заруби это себе на носу. Глаз у меня острый, от него ничего не скроется. Еще раз замечу, что прикарманиваешь мое, отхожу палкой.

Когда таверна закрылась, и девушки собирались уходить, Стритч крикнул из-за стойки:

– Эй, девка! Да, ты, Ханна! Иди сюда.

Ханна, глядя опасливо, подошла.

Стритч выглядел чертовски довольным, его красное лицо расплылось в уродливой ухмылке.

– Живо ступай на кухню и скажи Черной Бесс, чтобы собрала мне поужинать. Потом подашь его ко мне в комнату.

– Я, сэр?

– Да, ты. Да пошевеливайся. Я устал ждать.

С колотившимся от дурных предчувствий сердцем Ханна вошла в кухню и сказала Бесс:

– Мистер Стритч хочет, чтобы я принесла ему в комнату ужин.

Бесс замерла, прищурив глаза.

– Правда? Старый греховодник, вот кто он. – Она отвернулась и пробормотала: – Будь у меня селитра, я бы ему показала.

– Что-что?

– Ничего, милая, ничего.

Пока Бесс накладывала на тарелку еду, Ханна успела наскоро перекусить. Бесс, похоже, собиралась возиться вечно. Ханне хотелось, чтобы повариха поторопилась. Она страшно устала, ей хотелось улечься на тюфяк.

Наконец, ужин был готов. Бесс молча протянула тарелку Ханне, стараясь не пересекаться с ней взглядом. Озадаченная поведением Бесс и немного обидевшись, Ханна вышла из кухни.

Если бы она оглянулась, то увидела бы, как из глаз Бесс по щекам покатились две крупные слезы, а также, что она возвела глаза к небу и пробормотала слова молитвы:

– Господи, помоги этой бедной девочке. Она ведь еще ребенок, невинная как младенец.

Если не считать комнату справа от лестницы, которую занимал Стритч, на втором этаже находилось еще четыре смежные комнаты, между которыми не было дверей. Все свободное пространство было заставлено кроватями, отапливались комнаты большим камином, находящимся в центре. Во время сбора Дома парламентариев или в другое загруженное время, как узнала Ханна, Стритч сдавал все эти кровати. Люди ютились так, что иногда на одной кровати спали по трое, неважно, знакомы они были или нет. Для женщин удобств предусмотрено не было. Мужчины редко останавливались вместе с женами. А если и приезжали с ними в Уильямсбург, то заранее договаривались, что жена погостит у знакомых. В тавернах и на постоялых дворах было не принято сдавать комнаты женщинам.

Ханна робко постучала в дверь Стритча.

Он сразу открыл. Мужчина стоял на пороге во фланелевом ночном колпаке и длинной ночной рубашке до самого пола. Выглядел он так комично, что Ханне хотелось рассмеяться, но она не осмелилась.

– Так, девка, долго возишься! – пробурчал он. – Заходи!

Ханна вошла, стараясь держаться подальше от него.

– Поставь тарелку на стол у кровати.

Кровать была огромная, с балдахином и высоко поднималась над полом на четырех ножках. Ханна искоса поглядела на нее, когда ставила тарелку на стол.

Она резко обернулась, услышав, как ключ поворачивается в замке.

– В чем дело, сэр?

Он подошел к ней с гаденькой ухмылкой на пунцовом, как вареная свекла, лице.

– Я овладею тобой, девка. Возьму причитающееся мне по праву.

– По какому праву? – вскричала Ханна, чувствуя, как сердце у нее упало. – По договору я работаю в таверне.

– А тебе Квинт ничего не сказал? Ладно, неважно. Для работы внизу я могу найти сколько угодно баб. Но мне нужна девчонка, чтобы согревала мою постель. Притом девственница. – Его лицо потемнело. – Ты ведь девственница? Квинт мне клялся…

– Да, мистер Стритч, я девственница, – дрожащим голосом ответила Ханна. – И хочу ею остаться.

Его лицо посветлело, и он подошел к ней. Ханна лихорадочно шарила по комнате глазами, ища путь спасения. Сердце грохотало у нее в груди. Единственный выход из комнаты – через массивную деревянную дверь. Даже если бы Ханна увильнула от Стритча, дверь все равно была на замке. Как только она об этом подумала, Стритч опустил большой ключ в карман ночной рубашки.

Ханна лихорадочно соображала, как бы отсюда сбежать. Можно закричать, но она знала, что никто из прислуги не посмеет прийти к ней на помощь, даже Черная Бесс.

Стритч был уже совсем рядом, настолько близко, что Ханна почувствовала его зловонное дыхание. Его глаза, затуманенные от похоти, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

Он протянул к ней руку, но Ханна быстро нырнула вниз и бросилась к двери, охваченная паникой. Она подергала ручку, но та не подавалась. Девушка начала в отчаянии колотить в дверь кулачками, даже не чувствуя ее при ударах. Тут Стритч подобрался к ней сзади и запустил пальцы ей в волосы. Потом он резко дернул, отчего Ханна так сильно ударилась о стену, что у нее перехватило дыхание и в голове все перемешалось. Он бросился на нее, прежде чем она смогла прийти в себя. Стритч по-прежнему хромал на правую ногу, однако казалось, что он двигается довольно проворно.

– В одном Квинт был прав. Ты норовистая, это уж точно. А теперь живо в кровать, девка! И снимай с себя все тряпки, чтобы я видел, какая ты из себя. Не люблю покупать кота в мешке.

Он с силой швырнул ее в сторону кровати. Ханна пролетела через всю спальню и оказалась на пуховой перине, а ее ноги ударились об пол. Она почти пришла в себя и вскочила, прежде чем Стритч смог до нее дотянуться.

Насильник, тяжело дыша, бросился за ней. Во фланелевом ночном колпаке и в длинной ночной рубашке он выглядел очень комично, но Ханна была до такой степени охвачена ужасом, что и думать не могла о смехе.

Несколько минут ей удавалось уворачиваться от него, перебегая из одного конца комнаты в другой. Он без устали преследовал ее, хромая на правую ногу, и его отвратительное лицо делалось все краснее и краснее. «Может, его удар хватит», – с надеждой подумала Ханна. Она чувствовала, что начинает выдыхаться.

– Чертова девка! – взревел Стритч. – С меня хватит!

Он внезапно загнал ее в угол. Бежать больше было некуда. Стритч схватил ее за руку и с силой ударил о стену. Другую ее руку он отвел назад. Его кулак впился ей в лицо, и на Ханну опустился спасительный покров тьмы.

Стритч отступил на шаг назад, когда девушка осела на пол. Он подождал мгновение и отдышался. Потом наклонился, подхватил ее за подмышки и потащил по полу к кровати. Затем с огромным трудом уложил на постель. «Черт, вот ведь здоровая», – подумал он. Наконец, Стритч положил ее на спину.

Не теряя времени, он методично стаскивал с нее одежду.

Отойдя на шаг назад, Стритч оглядел ее с ног до головы: «Вот это девка! Никогда такой фигуристой не видел!» Его взгляд впился в рыжеватый курчавый треугольник между сжатыми бедрами. Он почувствовал огромное возбуждение и едва сдерживался, чтобы тут же не наброситься на нее.

Вдруг Стритч подумал, что девушка в самый неподходящий момент – с ее-то силой – сможет легко сбросить его на пол. Так точно не пойдет. Он торопливо повернулся и залез в нижний ящик комода, нащупывая что-то, необходимое для таких случаев.

Ханна пришла в себя от прикосновений к ее телу рук Стритча. В голове страшно стучало, и на мгновение ей показалось, что у нее лихорадка. Все тело горело, а голова раскалывалась. Ей привиделось, что мать обтирает ее холодной тканью, что-то при этом ласково напевая.

Потом она пришла в себя и в ужасе открыла глаза. Холодной тканью были руки Амоса Стритча, а звук, который она слышала, вырывался из его слюнявого рта.

Его руки блуждали по ее телу, а сама она была совершенно голая!

Ханна попыталась слезть с кровати, но обнаружила, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. Ханна подняла голову, и ее окутал леденящий ужас от того, что она увидела: негодяй привязал ее к четырем столбикам кровати кожаными ремнями. Она лежала, распростершись, как на картинках, где людей пытают на дыбе.

– Ха-ха, девка! Очнулась, ну наконец-то. Ждал…

Стритч встал на колени и задрал на себе ночную рубашку, обнажив огромный живот.

Ханна отвернулась, увидев под висячим брюхом что-то красное и омерзительное. Потом он всем весом навалился на нее. Она пыталась сопротивляться, но бесполезно. Она была прикована к кровати, и он мог делать с ней все, что хотел.

– А сейчас, красуля, я тебя возьму! – крикнул Стритч.

Ханна ощутила короткую режущую боль. Хуже того, она ощутила в себе его плоть. Ханна забилась, стараясь поглубже вжаться в пуховую перину.

Боль, ставшая тупой, не стихала. Стритч фыркал и пускал слюни, вновь и вновь входя в нее.

К счастью, это длилось недолго. Он издал резкий свистящий вскрик, похожий на визг, и рухнул на нее всей своей тушей.

Ханна лежала, не шевелясь, под зловонной грудой мяса, представлявшей собой тело Амоса Стритча. Он явно мылся не очень часто. На Ханне был его пот, и под этой тушей было трудно дышать. Она усилием воли заставляла себя не шевелиться. И в этот самый момент в ее душе вспыхнула ненависть к этому человеку и к подобным ему, ненависть, которая – Ханна была в этом уверена – не утихнет до тех пор, пока она не отомстит Амосу Стритчу.

Наконец, он со свистом вздохнул и встал на колени. Его ночная рубашка опустилась, скрыв отвратительное жирное и волосатое тело.

Он нагнулся и посмотрел на простыню. Удовлетворенно и торжествующе фыркнул:

– Тут Квинт не соврал. Вот и доказательство. Девка-то девственницей была. Я заключил выгодную сделку!

Глава 4

Бесс не было необходимости смотреть на простыню с постели Стритча, чтобы понять, что Ханна была девственницей. Когда прибиравшаяся наверху служанка с хихиканьем показала ей простыню, Бесс шикнула на нее:

– Не твоего это ума дело, девочка! Не суй свой нос, куда не надо, и не трепись по всей таверне!

Бесс знала, что от предупреждения толку будет мало. Безмозглая девица станет везде нашептывать о случившемся.

Если честно, Бесс не понимала всего этого шума вокруг девственности. Свою невинность она потеряла в двенадцать лет примерно при таких же обстоятельствах, попав в руки безжалостного белого человека.

Однако ей было известно, что у белых невинность ценится высоко и молодыми девушками, и мужчинами, которые первыми ими овладевают.

На следующий день Бесс тщательно избегала Стритча, боясь, что может наговорить ему грубостей. Но она представляла, как он сейчас горделиво разгуливает, словно петух в курятнике.

А Ханна… Бедная девочка ни слова не сказала о случившемся. На щеке у нее была припухлость размером с яйцо, и она еле волочила ноги, опустив глаза, как в воду опущенная.

Бесс безумно хотелось что-то ей сказать, утешить бедного ребенка, но чувствовала, что делать этого не следует.

Наконец, она попыталась намекнуть девушке, что знает о случившемся.

С момента появления Ханны Бесс выгоняла всех остальных ужинать на улицу, а в кухне оставались лишь Ханна и Дики. Люди не возражали, потому что во дворе было прохладнее.

Этим вечером Ханна и Дики также ужинали в кухне, и Бесс заметила, что девушка еле-еле ковыряется в тарелке. Женщина начала рассказывать какую-то несуразную историю.

– Знаешь, этот старый черт Стритч – очень плохой человек, очень. На любое зло способен. Когда он купил меня десять лет назад, я тут стала посудомойкой. В то время у него не было устройства для вращения вертела, для этого использовались крутильщицы-таксы. Ты знаешь, что такое крутильщицы-таксы, дорогуша?

И посмотрела Ханне в глаза.

Ханна покорно ответила безжизненным голосом:

– Нет, Бесс.

Ханне было не до рассказов Бесс. Ей не хотелось ни говорить, ни кого-то слушать. Хотелось лишь погрузиться в свое оцепенение, в пропасть щемящего страдания, где она пребывала со вчерашней ночи.

– Ну если бы ты такую собаку увидела, что крутит вертел, то сразу бы все поняла. Они с длинным телом и кривыми лапами, как у кроликов. Так вот, таксу-крутильщицу ставят на прилаженное к вертелу колесо, которое его вращает, пока собака бежит. А чтобы уж точно бежала, на колесо рассыпают горящие угли. Как только псина остановится, лапы у нее начинают подгорать…

Ханна с трудом ахнула.

– Да как же так, это же ужасно!

Бесс чуть улыбнулась.

– Старый Стритч на любое зло горазд. Так вот, старый пес в какой-то момент понял что к чему. Работа тяжелая, ведь иногда туша на вертеле весит вдвое больше собаки, а зажарить ногу требуется часа три. Конечно, иногда старые псы умнели и прятались во время жарки, да так, что их не найти. Так что крутить вертел три часа приходилось мне. В конце концов, я подбила старого Стритча купить крутилку. И знаете, ребятки, как мне это удалось?

– Как, Черная Бесс? – отозвался Дики.

– Через его кошелек. Только так можно надавить на старого Стритча. Я ему сказала, что кормить собак встанет дороже, чем купить крутилку. – Она зычно расхохоталась. – Конечно, я чуток приврала. Собак обычно кормили объедками, но старый Стритч иногда такой тупой, такой тупой, почти как злой.

Ханна вдруг расплакалась. Сдерживая рыдания, она вскочила и выбежала из кухни.

Бесс грустно поглядела ей вслед. Дики ошарашенно разинул рот.

– Что это с мисс Ханной?

– Не твое дело, малыш. Тебе как мужчине этого не понять. Ну почти как мужчине.

Ханна пробежала сквозь пустую таверну в свою комнату на чердаке. Ей очень не хотелось, чтобы кто-то видел, как она плачет. В комнате было душно и почти так же грязно, как и в первый день. Ханна не старалась навести там чистоту. Какое это имело бы значение, если она живет в грязи? Ничто не может быть грязнее того, что произошло с ней прошлой ночью. И сегодня все повторится, она уверенна, и продолжит повторяться.

Как Ханна и думала, было лишь два выхода из сложившейся ситуации. Можно сбежать, но она знала, что ее поймают и вернут обратно, а потом станет еще хуже. А если она убежит домой и спрячется, то Квинт изобьет ее и снова притащит к Стритчу. Так что на самом деле выбора-то не было. Надо остаться и терпеть. Ханна вытерла слезы тыльной стороной ладони.

Но в одном она была полна решимости. Просто так она не сдастся. Старому черту нравится норов, так он его получит!

В тот вечер, когда таверна закрылась, Стритч снова приказал ей принести ужин к нему в комнату. Ханна покраснела, заметив рядом Нелл, которая понимающе ухмылялась.

Поднимаясь по лестнице с тарелкой в руках, Ханна подумала о том, что произошло вчера ночью после того, как Стритч, наконец, овладел ею.

Он неуклюже слез с кровати и, намеренно не обращая на нее внимания, набросился на еду с аппетитом настоящего обжоры. Ханна натянула на себя рваную одежду и с трудом выбралась из комнаты без единого жеста или слова с его стороны. Она чувствовала себя тряпкой, которую использовали для какой-то грязной цели, а потом выбросили на помойку.

И вот сегодня вечером Стритч снова открыл ей дверь в ночной рубашке и колпаке, потом снова защелкнул замок. Ханна снова заставила его побегать за собой по всей комнате не для того, чтобы угодить ему или подразнить, а просто затем, чтобы он выдохся, вопреки всему надеясь, что он изнеможет и оставит ее в покое или же грохнется на пол с апоплексическим ударом.

Но в конце Стритч снова привязал ее к кровати, открыв ее извивающееся тело своему похотливому взгляду. Он тяжело дышал от напряжения.

– Клянусь, девка, – прорычал он, – я окорочу твой норов, точно окорочу. Клянусь Богом!

Ханна сопротивлялась. Даже будучи связанной, она брыкалась, изо всех сил не давая ему в себя войти.

А когда Стритчу это все-таки удалось и он был на вершине наслаждения, она подняла голову и смачно плюнула ему в лицо.

Он обмяк и скатился с нее.

– Как на духу, никогда такой бабы не видал. Прямо какое-то бесовское отродье! А теперь марш, пошла вон с глаз моих!

– Не могу, – спокойно ответила Ханна, – пока вы меня не отвяжете.

Стритч отвязал одну ее руку, потом рухнул на кровать.

– Остальное сама сделаешь. Не будь я слаб, то так бы тебя избил, что ты бы ходить не смогла, черт подери, избил бы!

Ханна торопливо отвязалась, натянула одежду и убежала. Закрывая за собой дверь она услышала, что Стритч уже храпит.

Смела ли она надеяться, что на этом все закончится? Она победила?

Ее надежды окрепли, когда следующим вечером после закрытия таверны Стритч не сказал ей ни слова.

В ту ночь Ханна спала крепко и без снов. На следующее утро Бесс удивленно вздернула бровь, увидев, как Ханна оживленно работает, что-то мурлыча себе под нос. Девушку подмывало поведать все Бесс, но ей по-прежнему было слишком стыдно от перенесенных унижений. Возможно, позже ей захочется об этом рассказать.

В тот вечер ее надежды рухнули. Когда таверна закрылась, Стритч поманил ее пальцем. Его жуткое лицо было искажено злобой.

– Хочу, чтобы ты принесла мне ужин наверх, девка. Да поторапливайся. Нынче ночью ты усвоишь урок!

К своему огорчению, Ханна не смогла сдержать дрожь в руках, когда ставила тарелку с ужином на столик у кровати Стритча. Когда Стритч запер дверь и двинулся на нее, она забежала за кровать.

Он остановился, его пухлые губы расплылись в зловещей ухмылке.

– Ой, не сегодня, красавица моя. Нынче вечером мы выучим один урок.

Стритч подошел к комоду у стены. Ханна со страхом наблюдала за ним. Она помнила, что там он держит ремни, которыми привязывает ее к столбикам кровати. Из среднего ящика он достал длинную толстую шишковатую палку. С той же зловещей ухмылкой подбросил палку в руке.

– А теперь, девка, мы увидим, кто – хозяин, а кто – служанка. Когда я тебя сегодня отделаю, ты на коленях будешь проситься лечь со мной в постель!

Дрожа от страха, Ханна глядела на приближавшегося к ней Стритча. На мгновение решимость оставила ее, и все в ней воззвало к тому, чтобы подчиниться его воле. Какая разница, если он снова ею овладеет? Потерянного уже не вернуть. Ее тело уже начало содрогаться в ожидании удара этой жуткой палкой.

Затем Ханна замерла. Она скорее умрет и будет гореть в геенне адской, но не подчинится его мерзким похотям!

Когда Стритч приблизился, Ханна собралась с духом и бросилась его обегать. Но немного не хватило проворства. В какой-то момент палка рассекла воздух и обрушилась ей на плечо. Девушка вскрикнула от боли и споткнулась, Стритч бросился к ней, и посыпались удары палкой ей на спину, плечи и ягодицы. Наконец, она рухнула на колени, чуть не потеряв сознание от боли. Стритч еще два раза ударил ее по спине, отчего она упала на пол лицом вниз.

Тут Стритч отступил на шаг, тяжело дыша, и уставился на нее. Платье на ней порвалось, спина во многих местах кровоточила. «Вот теперь, – довольно подумал он, – теперь ты моя, вся моя! Не будешь больше рыпаться и плеваться, как кошка!» От битья он возбудился и был готов.

– На кровать, девка, – хрипло прорычал Стритч. – На кровать, на спину, живо!

Ханна слышала его голос сквозь красную пелену боли. Инстинктивно она подчинилась его словам. Это был инстинкт животного, так зверски избитого, что в нем не осталось сил сопротивляться, только желание подчиняться.

Она с огромным трудом доползла до кровати и, скрючившись, залезла на нее. Стритч никак ей не помог. Он дождался, пока Ханна ляжет на спину, потом вскарабкался на постель и задрал свою ночную рубашку. Он не стал ее раздевать, в нем слишком бурлило желание. Насильник задрал ей платье до живота, яростно разорвал белье и накинулся на девушку.

Ханна воспринимала все как в тумане. Она чувствовала, как на нее навалилась тяжелая туша, с каждым движением которой боль пронзала ей спину. Но вот в последний момент, когда Стритч со свистом облегченно захрипел, она приподнялась, набрала в рот побольше слюны и выплюнула огромный ком прямо ему в лицо.

Затем Ханна вспомнила, что руки у нее свободны. Она хлестнула его ладонью, впившись ногтями прямо в щеку, как в густое тесто, оставив три параллельные царапины, из которых начала сочиться кровь.

– Боже праведный, боже, боже, – злобно бормотала Бесс, втирая пахучее снадобье в рваные раны на спине у Ханны. – Свинья, змея, исчадие ада этот старый черт Стритч. Господи, дитя, бедная твоя спинка! Убить бы его, на то Господь бы меня благословил.

– Нет, Бесс, – слабо проговорила Ханна. – Если ты это сделаешь, тебя повесят.

– Но все равно я покажу ему, где раки зимуют!

– Этого тоже не надо. Сама же знаешь, что будет дальше. Он и тебя отделает. Но спасибо тебе, Бесс, за заботу. – Она погладила негритянку по руке. – Ты единственная, кто обо мне заботится… Раньше это делала мама и… папа… Так уж мне суждено, видимо, – как-нибудь выживу. – Ханна мрачно улыбнулась. – Но хозяин Стритч так и не стал мне полновластным хозяином.

Но выживет ли она? Как выдержать унижения и надругательства?

Ханна рассказала Бесс об избиении. Другого выбора у нее не было. Посеченная и кровоточащая спина нестерпимо болела всю ночь, не давая уснуть. А еще Ханна знала, что в раны проникнет инфекция, если их не обработать, а сама она себе помочь не могла.

Поэтому она и пришла к Бесс, и женщина сказала:

– Но, дорогуша, дальше так продолжаться не может. Нет, я не о том, что он с тобой спит. Это чепуха, женщина может такое выдержать, пока мужик весь не износится, и у него перестанет вставать. Но огрызаться, царапаться, плеваться… он же ведь до смерти тебя забьет, этот старый черт. – Она усмехнулась. – Но, господи боже, как бы мне хотелось на это посмотреть. Это утешило бы меня до конца дней!

В кухню влетел Дики и резко остановился, увидев почти голую Ханну. Бесс торопливо прикрыла ее.

– С чего ты сюда врываешься, парень? – проворчала она. – Разве я тебе не велела так не делать? В следующий раз стучаться надо.

– А что такое с мисс Ханной?

– Не твоего ума дело. Так что там за шум?

Дики мгновение раздумывал, потом лицо его просветлело.

– В городе люди Черной Бороды, разгуливают там, где хотят.

– Боже праведный, – выдохнула Бесс.

– А кто это, Черная Борода? – спросила Ханна.

– Это пират Тич, дитя. Его прозвали Черная Борода. Он грабит и убивает по всему побережью. Говорят, сущий дьявол.

– А почему они тут так свободно разгуливают?

– Так быть не должно, но кто же их остановит? Разве что губернатор созовет ополчение. Но к тому времени они давным-давно уберутся. Так что в таверне нынче вечером будь поосторожнее, дорогуша. Эти пираты не боятся ни Бога, ни людей. Как напьются пойла старого Стритча, так на все способны станут! – Бесс презрительно фыркнула. – По закону нельзя наливать им и любым матросам с кораблей, потому как они почти всегда сбегают, не заплатив. Сегодня почти все таверны не откроются. Но старый Стритч пойдет на все, лишь бы карман набить. Он самому дьяволу нальет, если тот звонкой монетой заплатит.

Амос Стритч был сильно озадачен.

Он тщательно подготовил таверну к приему посетителей, заставив всех, кроме Черной Бесс, работать на обслуге. Люди Черной Бороды нынче вечером хорошенько его обогатят. Для них сегодня будет открыто только его заведение. Стритч не боялся, что они могут чего-то натворить: напьются, побуянят, но особого вреда не принесут. В этом он был почти уверен и надеялся, что в будущем им захочется снова получить такой хороший прием.

Стритч увидел, как в таверну вошла Ханна, держа спину очень прямо. Он расплылся в довольной ухмылке, вспомнив, как врезал ей. Потом почесал покрытые коркой царапины на щеке, и ухмылка сползла с его лица.

Он из-за нее был сильно озадачен, из-за этой сучки! Никогда в жизни Стритч не встречал более упрямой бабы. Вчера ночью он был уверен, что палкой сломит ее дух. А потом, на вершине его блаженства, она снова смачно плюнула ему в лицо, да к тому же еще и расцарапала!

Целый день ему задавали скользкие вопросы. Стритч отделывался от них, говоря, что на него в темноте бросилась кошка.

Черт подери, должен же быть хоть какой-то способ сломить ее норов. Ему еще никогда так не действовали на нервы. Подмывало отправить ее обратно Квинту, но будь он проклят, если признает поражение от какой-то там соплячки!

Стритч вдруг наклонил голову набок, услышав, как два голоса на улице поют:

Песня кончилась, и грубый голос произнес:

– Вот она, ребята, таверна «Чаша и рог». Старина Стритч хорошо нас примет!

Люди Черной Бороды! Лицо Стритча расплылось в широкой улыбке, когда в его хитрой голове шевельнулась интересная мыслишка, и он понял, как сможет окончательно сломить Ханну! Еще до утра она будет рада, как блоха, запрыгнуть к нему в постель, когда он этого захочет. И ведь будет рада!

Он быстро пересек зал, подошел к ней и взял за руку, а затем вкрадчиво проговорил:

– Пойдем-ка со мной, девочка!

И, не дав ей возразить, повел к лестнице. На ступеньках она остановилась.

– Нет, не сейчас, сэр. У меня страшно болит спина…

– Да не о том я, дура. Я делаю это для твоего же блага. – Стритч сделал озабоченное лицо – Тебе опасно работать нынче вечером в таверне. Эти пираты Черной Бороды много месяцев были в море и юбки женской не видели. Когда они напьются пива и узреют такую ладную девицу, как ты, то могут вытащить тебя на улицу и снасильничать. Так что я о тебе забочусь.

Ханна с опаской посмотрела на него. Эта внезапная забота казалась фальшивой, но она пошла наверх вместе со Стритчем. На втором этаже он затащил ее к себе в комнату и закрыл дверь.

– Так, теперь снимай с себя все.

Она отшатнулась.

– Нет! Вы же сказали…

– Да не об этом я, дурочка, – вкрадчиво и отеческим тоном сказал Стритч. – Мне надо быть внизу в таверне. Штука в том, что ты со своим норовом можешь выскочить наружу. – Он улыбнулся делано-восхищенной улыбкой. – Давай сюда одежду, и я тебе ее верну, когда все люди Черной Бороды уйдут. – Стритч протянул руку. – Клянусь тебе!

Ханна снова смерила его недоверчивым взглядом, но, наконец, повернулась к нему спиной и разделась. Стритч забрал у нее одежду и быстро вышел. Запер дверь и сунул ключ в карман, не обращая внимания на ее крики при звуке защелкивающегося замка. Потом швырнул ее одежду на подоконник у лестницы, улыбнувшись хитроумности своего плана.

Довольно потирая руки, Стритч торопливо спустился вниз и встал за стойку. В таверне царило оживление от наплыва посетителей – моряков в узких безрукавках и парусиновых широких штанах, пропитанных дегтем до такой степени, что могли бы защитить от ударов кинжалом или даже от острия сабли. Это были странные люди, пираты, многие с бородами и длинными нечесаными волосами. Они носили шапки или треуголки, у некоторых в ушах сверкали золотые серьги. Было много изуродованных шрамами лиц, а речь их была полна крепких словечек. Поскольку они были со всех краев земли, за столами слышался разноязыкий говор. Однако у всех были деньги, и в достатке. На стойку Стритча падали монеты самых разных стран. Он принимал все и с радостью.

Стритч подметил, что постоянных посетителей в таверне не было, но это и к лучшему: они вернутся, когда Черная Борода со своей бандой снова отправится в море.

Хозяин таверны зорко осматривал зал в поисках подходящего человека. Наконец, когда в таверне уже стоял дым коромыслом, а воздух гудел от гомона голосов, он его заметил. Высокий, широкоплечий, с изящным поясом, одетый, как благородный дворянин, он остановился на пороге таверны и окинул ее властным взором. Его широкие ноздри раздувались, словно он услышал запах хлева. У него была пышная, черная, как ночь, борода, а в ухе сверкала золотая серьга с драгоценным камнем. Одет он был в камзол тонкого сукна, бриджи и башмаки с пряжками. Шпаги при нем не было, другого оружия также не было видно, но Стритч был уверен, что где-то под одеждой у него спрятан кинжал.

Стритч знал, что перед ним не сам Черная Борода, хотя борода очень напоминала бороду Тича.

Сейчас этот мужчина пробирался сквозь толпу к стойке. По почтительным взглядам других пиратов Стритч понял, что перед ним персона авторитетная, возможно, один из ближайших подручных Черной Бороды. Для такого высокого человека он двигался с поразительной грациозностью кошки, надменно и презрительно, так, будто остальных вокруг не существовало.

– Хозяин, у тебя есть французский коньяк? – Голос у него был глубокий и зычный, и манеры образованного человека.

Стритч знал, что многие из благородных подаются в пираты. Ходили давние слухи, что даже сам губернатор Спотсвуд сколотил почти все свое состояние с помощью сотрудничества с пиратами.

– Ты что, оглох, хозяин?

Стритч вздрогнул, так как был погружен в свои мысли.

– Прошу прощения, сэр, – проговорил он с подобострастным видом. – Французский коньяк? Конечно есть!

– Запомни, самый лучший, не подделку.

– О, у меня самый лучший, недавно из Франции доставили.

Стритч налил ему коньяку. Человек с бородой взял рюмку, потянул носом запах, кивнул и выпил. От стойки он не отошел, а лениво оперся на нее локтем, окинув зал надменным взглядом.

Выждав пару секунд, Стритч наклонился к нему и прошептал:

– Не угодно ли джентльмену девочку, сэр?

Сверкающие глаза впились в Стритча.

– Девочку? Какую-нибудь шлюху подзаборную, да еще и с дурной болезнью?

– О, нет-нет, сэр, – торопливо заверил его Стритч. – Девочка молодая, не больная, клянусь вам. Сочная, с норовом и свежая, как распустившаяся роза.

Бородач долго молчал, тщательно обдумывая предложение. Наконец, сказал:

– Не в моих правилах платить за удовольствие, впрочем, я много месяцев не сходил на берег…

– Удовольствие вам гарантирую, сэр. Клянусь.

– Тогда я покупаю прелести твоей девицы.

Стритч лукаво проговорил:

– Поскольку она свеженькая и просто красавица, то встанет недешево.

Бородач опустил руку в карман, достал оттуда большую монету и снисходительным взмахом руки бросил ее на стойку.

– За девицу хватит, хозяин?

Взяв монету в пальцы, Стритч даже чуть задрожал. Испанский пистоль! Ему безумно хотелось попробовать его на зуб, но он как-то сдержался.

– Вы очень добры, благородный господин, – сказал Стритч.

– И за коньяк? – спросил бородач, залпом допив рюмку. – Этого хватит за девицу и за коньяк?

Стритч замялся, соображая, стоит ли попросить еще. Но его осадил взгляд черных глаз, и он торопливо ответил:

– Да-да, сэр, хватит!

– И где эта девица, чьи прелести ты мне так нахваливаешь?

Вытащив из кармана латунный ключ, Стритч протянул его бородачу.

– Вверх по лестнице на второй этаж. Первая дверь направо. Вот ключ, сэр.

Бородач бросил на него подозрительный взгляд.

– Что же это за девица, которую держат под замком словно дикого зверя?

– Я же сказал, сэр, она с норовом. Однако уверен, что такой мужчина, как вы, без труда ее приручит.

– Люблю женщин с огоньком и позволю себе заметить, что приручал куда более норовистых девиц, чем она.

Он взял ключ из раскрытой ладони Стритча и направился к лестнице.

Из комнаты Стритча Ханна слышала доносившийся снизу шум. Отчего-то ей хотелось быть там – она никогда прежде не видела пиратов. Должно быть очень интересно подавать им выпивку. Но ведь Стритч сказал, что они опасные субъекты.

Забота Стритча озадачила ее. Как это на него не похоже – беспокоиться о ее благополучии…

В замке щелкнул ключ, и Ханна резко обернулась, глядя на открывавшуюся дверь.

Вошел незнакомый высокий чернобородый мужчина. Он остановился при виде ее обнаженного тела. Его черные глаза вспыхнули, когда он своим дерзким взглядом прошелся по ней снизу доверху. Ханна почувствовала, как заливается краской.

– Кто вы, сэр?

– Меня зовут Танцором, сударыня.

Он изящно подогнул колено, на его губах мелькнула насмешливая улыбка.

– Откуда у вас ключ?

– А, так это ваш хозяин внизу продал мне его, а также час развлечения с вашими прелестями за испанский пистоль.

– Боже праведный, нет!

Ханна закрыла лицо руками и присела, повернувшись к бородачу спиной.

Она услышала, как он громко вздохнул.

– Боже милостивый, девочка, что у вас со спиной?

Ханна не ответила.

– Это дело рук хозяина?

Девушка безмолвно кивнула.

– Я с первого взгляда понял, что он негодяй. Причем первостатейный!

Ханна слышала приближающиеся шаги и напряглась, готовая кинуться прочь.

– Не бойтесь, сударыня, – сочувственно пророкотал незнакомец, нежно положив ей руку на плечо. – Я не причиню вам зла и не трону вас. Я был бы последним подлецом, если бы взял вас силой в таком положении. Желаю вам спокойной ночи, сударыня.

Ханна с огромным облегчением услышала, как удаляются его шаги и закрывается дверь. Она не стала гадать, почему пират отнесся к ней с таким уважением, потому что все ее мысли были заняты лишь вероломством Стритча. Ханна думала, что уже пережила худшее в своей жизни унижение и надругательство, но оказывается она сильно ошибалась.

Теперь Стритч продавал ее, как кружку пива за стойкой.

Человек, назвавшийся Танцором, немного задержался за дверью, раздумывая, запереть ее или оставить открытой, чтобы девушка смогла сбежать, если захочет.

Его охватила жуткая ярость. То, что мужчина может так обращаться с женщиной – шлюха она или нет, – просто чудовищно! Его первым желанием было ринуться вниз и проткнуть этого негодяя шпагой. Тут он вспомнил, что сошел на берег без оружия, разве что на поясе у него был спрятан кинжал. Но пусть даже и так, он знал, что ничего не предпримет, сколь бы этот мерзавец того ни заслуживал. Сегодня вечером он не мог себе позволить оказаться в центре внимания. Совсем скоро ему предстоит важная встреча, и, если он ввяжется во что-то, что привлечет к нему ненужное внимание, под угрозой окажется не только намеченная встреча, но и он сам.

Танцор вздохнул и повернул ключ в замке, потом шепотом пробормотал:

– Прошу меня извинить, сударыня. В каком бы плачевном положении вы ни находились, вы наверняка хотя бы отчасти в этом виновны сами.

Он еще немного постоял на лестничной площадке, чтобы не вызвать подозрений у хозяина, затем спустился вниз. Подошел к стойке и бросил хозяину ключ. Танцор не смог удержаться от язвительного замечания:

– Ты ошибся, хозяин. Я видел кошечек куда более норовистых, чем эта.

И вышел из таверны.

Стритч смотрел ему вслед, разинув рот и застыв от изумления. Как он так быстро управился с девкой? Разве она не сопротивлялась? Стритч едва не задохнулся от нахлынувшей на него злобы. Она что, поддалась ему, потому что он симпатичный и выглядит как джентльмен?

Вот ей-богу, он ей вложит ума!

Зажав ключ в руке, Стритч оглядел таверну в поисках того, кто выглядит наиболее зверски.

Когда дверь с грохотом распахнулась, Ханна резко развернулась в ее сторону. Первой мыслью было то, что называвший себя Танцором незнакомец внезапно передумал.

Потом она поняла, как жестоко ошиблась, и у нее почти перестало биться сердце.

На пороге стоял самый огромный мужчина, какого Ханна только видела в жизни. Он заполнял собой весь дверной проем, а лицо его было воплощением ужаса. Был он бритым, и сабельный шрам, словно молния, пересекал все его лицо. Тот же удар срезал ему часть носа и рассек верхнюю губу, через щель торчали черные зубы.

Он был жутко пьян. Глядя на ее обнаженное тело налитыми кровью глазами, он крикнул:

– Так ты, значит, та девка, что продал мне Стритч! Хороша, нечего сказать! – Из-за разрезанной верхней губы он немного шепелявил, но вид у него был настолько устрашающий, что шепелявость эта отнюдь не показалась Ханне забавной, напротив, она делала его еще ужаснее.

Ханна в паническом страхе глядела, как он пошел на нее, хлопнув дверью так, что затряслись стены. Она стала медленно пятиться назад.

– А где же норов, о котором говорил Стритч? Ты больше похожа на испуганную мышку! Да все равно, ты симпатичная, и я с тобой потешусь, клянусь бородой Тича, потешусь!

Он близко подошел к Ханне, и она услышала его запах. Наверное, он не мылся несколько месяцев. Даже за винным выхлопом ей в нос ударяла его вонь.

Ханна пыталась увернуться от его жадных рук, и хоть он был пьян, но оказался проворнее ее. Он огромной лапищей впился ей в плечо и швырнул к кровати, нависнув над ней, гогоча и показывая полный рот гнилых сломанных зубов.

Девушка коленями ударилась о кровать, потеряла равновесие и упала. Он мгновенно навалился на нее, рухнул, словно огромное подрубленное дерево, придавив своей зловонной тушей.

Она сопротивлялась напрасно. Одной рукой он железной хваткой впился ей в горло, едва не задушив, а другой – расстегивал штаны. У Ханны все поплыло перед глазами.

Тут он набросился на нее, руками грубо лапая за грудь и мерно покачиваясь своим огромным телом. Каждым движением он причинял ей боль. Когда Ханна снова попыталась увернуться от него, он еще сильнее сдавил ей горло, у нее перед глазами все потемнело, и она потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, он уже не сжимал ее горло, но продолжал всей тушей вдавливать ее в перину. Он спал, храпя с присвистом, как осел.

Ханна собрала в кулак все силы и постаралась выбраться из-под этой бесчувственной туши. Сначала казалось, что она ее никогда не сдвинет с места, но, наконец, она столкнула его с себя. Мужчина перекатился на спину, так и не переставая храпеть.

Вымотанная и охваченная отвращением к его вони, Ханна немного полежала, ожидая, пока к ней вернутся силы.

И тут она вспомнила – дверь! Он не запер дверь. Она мигом вскочила и бросилась к выходу. Ручка повернулась у нее в руке. Ханна чуть приоткрыла дверь и выглянула наружу. На площадке никого не было. Она замешкалась, глядя на свое голое тело, потом осторожно вышла, неслышно закрыв дверь.

Вот это и вправду чудо! На подоконнике кучей лежала ее одежда. Ханна торопливо натянула ее дрожащими руками. Из таверны внизу по-прежнему доносились пьяные крики. Сколько еще будет ждать Стритч, прежде чем поднимется узнать, как там пират у него в комнате?

Ханна на цыпочках спустилась по узким ступенькам, неся в руке башмаки. Внизу повернула направо. Если пойти через главную дверь, то напрямик попадешь в таверну. Она пошла через пустой зал, где днем подавали еду. Осторожно вышла через черную дверь, потом замерла, глядя в сторону кухни. Может, поговорить с Бесс?

Нет, Бесс станет пытаться отговорить ее, а она уже твердо все решила.

Она сбежит отсюда. Во второй раз ужаса произошедшего с ней за последние полчаса она не переживет. Она убежит. Чтобы вернуть, им придется заковать ее в кандалы! А если ее все-таки вернут обратно, она найдет способ покончить с собой.

Ночь была теплая и благоухала ароматами деревьев, но Ханна обливалась холодным потом, когда инстинктивно направилась на юг, откуда они с матерью приехали в Уильямсбург. Башмаки были у нее в руках. Она привыкла ходить босиком, и ее стопы давно огрубели. Без обуви она двигалась быстрее и тише. Ханна считала, что ее вряд ли заметят, если она будет держаться подальше от улицы герцога Глочестерского, где было полно людей Черной Бороды. На всех других улицах дома стояли темными с закрытыми ставнями. Все явно спали или дрожали в темноте от страха перед пиратами.

Ханне показалось, что она очень быстро вышла из города, торопливо идя по южной горной дороге. Ночь стояла безлунная, и она держалась дороги, боясь заходить под деревья, росшие вплотную к проезжей части.

Один раз Ханна бросилась с дороги в траву, где, дрожа, пережидала, пока проедет повозка с четверкой лошадей. Час спустя она снова услышала стук копыт и спряталась в высокой траве, пока мимо не проехал всадник на лошади.

К этому времени она почти валилась с ног от усталости. Ханна понятия не имела, как далеко она ушла от города, но знала, что точно на несколько километров. Ханна то и дело спотыкалась, ноги и ступни немели, и она шла только благодаря силе воли. Иногда она падала, но каждый раз вставала и упрямо брела вперед.

Потом Ханна споткнулась о выбоину и почти без сознания рухнула головой вперед в дорожную пыль. На этот раз она не стала сопротивляться и свернулась калачиком, забывшись от усталости мертвым сном.

Ханна не заметила приближения красивой коляски с двумя горячими вороными лошадьми. Коляска была обшита деревом с изящной резьбой и росписью и застеклена спереди. Сиденье внутри, рассчитанное на двоих пассажиров, было расшито серебром и оторочено шелковой бахромой. На нем сидел мужчина, опиравшийся на серебряный набалдашник упертой в пол трости.

Темнокожий кучер сидел на приподнятом сиденье, отделенном от кузова коляски. Впереди по углам горели две большие свечи, закрытые стеклянными шарами.

Кучер вдруг что-то пробормотал себе под нос и натянул вожжи, остановив коляску.

Брошенный вперед от резкой остановки, пассажир коляски громко спросил:

– Что там случилось, Джон, черт подери?

– На дороге тело, масса. Похоже, женщина.

Этот неожиданный поворот явно оживил пассажира.

– Ну так поживее спустись и посмотри, жива ли она. Если – да, то принеси сюда.

Ханна проснулась от мерного покачивания. Осторожно открыла глаза. Она была внутри какой-то вовсю мчащейся повозки. Ее что, уже поймали?

Девушка перевела взгляд налево и увидела сидевшего рядом мужчину. Он был одет в изысканный камзол прямого покроя с подкладками из клееного полотна и китового уса, в атласный жилет поверх батистовой рубашки с пышным жабо и в узкие бриджи. На нем были голубые чулки с изящно вышитыми стрелками, сразу ниже колен небольшие серебряные пуговицы застегивали бархатные подвязки, пряжки на башмаках так же, похоже, были серебряные. На голове у него красовался напудренный парик с длинными буклями по бокам и длинной косой сзади.

Услышав, что Ханна пошевелилась, он обернулся, и девушка увидела, что перед ней старик с испещренным меланхолическими морщинами лицом. Она также подметила, что он очень худой, почти истощенный.

Его губы сложились в едва заметную улыбку.

– Ну-с, дорогая моя юная леди, рад убедиться, что вы вернулись в мир земной.

– Кто вы, сэр?

– Малколм Вернер, сударыня, к вашим услугам.

Ханна со страхом оглядела салон коляски.

– Куда вы меня везете?

– Конечно же в «Малверн», дорогая. На свою плантацию.

Глава 5

Коляска остановилась у хозяйского дома поместья Малколма Вернера, но Ханна слишком вымоталась, слишком пала духом, чтобы по достоинству оценить красоты «Малверна».

Она словно в тумане слышала, как Вернер кликнул слуг, затем ей помогли подняться, почти что понесли по широкой лестнице в спальню. Она безучастно стояла, пока ласковые руки раздели ее и обмыли ее усталое, истерзанное тело теплой водой и вытерли мягким полотенцем. Ханну обступили темнокожие лица, охавшие и ахавшие при виде шрамов и свежих ран у нее на спине. Спину ей обработали каким-то душистым снадобьем, и она на мгновение вспомнила Бесс. Затем Ханну, почти спящую, подвели к большой кровати со столбиками и уложили на пуховую перину, нежно обнявшую ее усталое тело. Последнее, что она почувствовала, перед тем как провалиться в сон, были запах чистого белья и аромат лаванды.

Ханна проснулась от лившегося в комнату солнечного света. Сквозь москитную сетку она увидела чуть колыхавшиеся от ветерка кружевные занавески на открытом окне. Она сквозь сон слышала доносившиеся с улицы звуки. Где-то смеялся ребенок. Ханна была растеряна и не совсем понимала, где находится, она очень смутно помнила события прошедшей ночи. Не успев собраться с мыслями, Ханна снова заснула.

Когда она проснулась во второй раз, то увидела, что с каждой стороны кровати на нее смотрит любопытное темнокожее лицо. Москитную сетку убрали. Ханна просыпалась долго, она приподнялась, чтобы получше разглядеть своих нянек, принявшихся негромко хихикать, увидев, что она очнулась. Как только Ханна села, раздался громкий стук в дверь, которая тотчас же распахнулась, и вошел Малколм Вернер. Ханна сразу же ясно вспомнила минувшую ночь, и к ней вернулись опасения и страх.

В то же мгновение она поняла, что лежит на кровати совершенно голая, и подтянула на себя одеяло, чтобы прикрыть грудь.

Лицо у Вернера было суровое, и опасения Ханны еще больше укрепились. Она ожидала худшего, не зная, в чем оно может выражаться.

– Сударыня, служанки мне сказали, что у вас на спине шрамы, – резко проговорил Вернер. – Это правда?

Ханна молча кивнула.

– Кто так чудовищно с вами обошелся? – Голос его звучал спокойно и сдержанно, но она уловила в нем неподдельную ярость.

Какое-то мгновение Ханна медлила с ответом, хлопая глазами и делая вид, что не совсем проснулась, но она прекрасно услышала вопрос. Как много можно рассказать этому человеку? Если он узнает, что она сбежавшая от хозяина служанка по договору, вернет ли он ее к Стритчу?

Впервые в жизни Ханна поняла, что сама должна сделать выбор, от которого зависит ее судьба. Может, пойти на хитрость и соврать? Или выложить всю правду? И что из этого для нее выгоднее?

Размышляя подобным образом, Ханна из-за полуопущенных век разглядывала Малколма Вернера. Минувшей ночью, даже пребывая в смятении, она уловила в этом человеке какую-то необъяснимую печаль. Теперь Ханна в добавление к ней почувствовала еще и мягкость, доброту и понимание. И сразу же решила рискнуть и рассказать правду.

– Я служанка по договору, – просто ответила она. – Когда вы нашли меня на дороге, я оттуда сбежала.

Похоже, Вернер на минуту растерялся.

– Мне не очень нравится такая система, – наконец, сказал он. – Но договор нужно соблюдать. Рабство мне тоже не очень импонирует, однако у меня много рабов. – Губы его подернулись гримасой, когда он пристально посмотрел на темнокожих девушек у кровати Ханны. – Дженни, Филомне, можете идти. Оставьте нас. – Когда служанки вышли, Вернер спросил Ханну: – Кто отдал вас в услужение, милочка?

– Отчим, сэр.

Казалось, Вернер был ошеломлен.

– Отчим! Почему, позвольте спросить?

Ханна опустила глаза.

– Он бедный человек, сэр, у него много долгов и он очень любит выпить. А еще он жестокий и сам бы плохо со мной обращался, если бы не мама, которая меня защищала…

И тут ее словно прорвало, она рассказала все с самого начала, с замужества матери за Сайласом Квинтом и до того момента, как он отдал ее в услужение Амосу Стритчу и о его невыносимом обращении.

– Он бил меня не кнутом, а суковатой палкой, которую иногда носит с собой. У Амоса Стритча сильная подагра…

Малколм Вернер с ужасом слушал, гнев его становился все сильнее. Примерно на середине рассказа Ханны он присел на прикроватную скамеечку для ног. И вскоре, сам не вполне того понимая, взял руку Ханны в свои ладони и время от времени ее поглаживал, словно отец, успокаивающий плачущего ребенка.

Ханна закончила свой рассказ, горько плача, почти ничего не чувствуя от пережитых ею невзгод.

Внимательно слушавший и рассматривавший Ханну, Вернер действительно почувствовал к ней отеческое участие и вместе с тем восхищался ее красотой. Даже со спутанными волосами и красными от слез глазами Ханна была чрезвычайно привлекательна. Время от времени, взволнованная собственным рассказом, она не замечала, как одеяло соскальзывало с ее пышной груди, и Вернер ощущал возбуждение, которого не чувствовал уже много лет. «Страсть, – подумал он, – спустя столько времени и в моем-то возрасте?» И тут же ответил на свой вопрос: «То, что мне шестьдесят лет, вовсе не значит, что все страсти во мне умерли!» Вернер тотчас устыдился своих мыслей и отогнал их подальше.

Рассказ Ханны привел его в ужас.

– Этот Амос Стритч – мерзавец, первостатейный негодяй! – в ярости воскликнул Вернер. – Нужно заставить его поплатиться за то, что он с вами сделал. Его надо отхлестать кнутом, и я бы сам этим занялся, если бы не слабое здоровье. Я знаю, что у отданных в услужение участь незавидная, но есть закон, наказывающий за жестокое обращение и довольно сурово. Многие отданные в услужение этого не знают. Но я обладаю в Уильямсбурге кое-каким влиянием и сделаю так, чтобы Амос Стритч жестоко заплатил за содеянное!

Первым порывом Ханны было полностью с ним согласиться. Ей бы очень хотелось посмотреть, как наказывают Амоса Стритча. Сама мысль о его страданиях наполняла ее сердце радостью. И все же…

Ханна не могла не заметить интерес Вернера к ее персоне, блеск в его карих глазах, вяло опущенные веки, чувственный изгиб пухлых губ. Хотя опыт общения с мужчинами у нее был крайне невелик, она уже узнала, насколько легко в них воспламенялась страсть при виде красивого женского тела. Она быстро просчитала, что может выиграть от реакции Вернера на свою красоту.

Ханна осторожно спросила:

– И какие же существуют наказания?

– Ну… обычно это штрафы. Иногда суд может наложить на обидчика очень крупный штраф. У него есть на это полномочия. Я сделаю все, чтобы эти полномочия были реализованы в полной мере.

Ханна вспомнила, какие жестокие кулаки у Амоса Стритча. И суд тоже должен больно по нему ударить! Но…

– А что же будет со мной, мистер Вернер? Меня вернут к нему, чтобы я доработала срок по договору?

Вернер сильно удивился.

– Ну да… Думаю, таково будет решение суда, дорогая. Однако полагаю, что вы можете быть уверены, что он и пальцем вас не тронет.

– Нет, только не это! Вы его не знаете. Если меня к нему вернут, я ведь снова убегу. Или убью себя! – Ханна выпрямила спину. Подчиняясь какому-то необъяснимому порыву, она позволила одеялу сползти с груди. На глаза навернулись слезы, которые она была не в силах сдержать. – Пожалуйста, мистер Вернер, неужели нет другого выхода?

– Ну же, дорогая, не стоит так убиваться.

Вернер тронул ее за плечо и отдернул руку, словно коснулся горящих углей. Покраснев, он отвел глаза.

– Я постараюсь что-нибудь придумать.

– Мистер Вернер, а вы можете так устроить, чтобы я отработала по договору здесь? – с нетерпением спросила Ханна. – Я хорошая и прилежная работница. Похоже, у вас в хозяйстве одни только рабы. Возможно, я могла бы работать домоправительницей и присматривать за ними. Если думаете, что это мне доверить нельзя, я могла бы работать на кухне. – Она схватила его за руку и крепко ее сжала. – Я на все согласна, лишь бы не возвращаться в таверну к Стритчу!

Покраснев еще больше, Вернер осторожно высвободил руку.

– Я что-нибудь придумаю, дорогая. Обещаю вам. – Он снова взглянул в ее сторону. – Э-э-э… возможно, вам нужно, э-э-э, прикрыться.

– Простите, сэр. Я не хотела вас смущать. Просто от одной мысли о возращении в то жуткое место, к тому человеку… – Ханна подтянула одеяло, но очень медленно, чтобы он все разглядел. Ей начали нравиться эта игра и это чувство власти. Вернер тяжело дышал. На этот раз он не отвел взгляда, и пот выступил у него на лбу.

– Мистер Вернер?

– Да, дорогая? – вздрогнул он.

– Похоже, я знаю способ. Вы говорите, что его могут крупно оштрафовать, если вы обратитесь в суд. Амос Стритч очень жадный. Если вы пойдете к нему и скажете, что вам известно о его жестоком обращении со мной, то, возможно, вы могли бы пригрозить ему приводом в суд, где ему придется заплатить крупный штраф. Это испугает его гораздо больше, чем угроза избиения, я уверена. Потом если вы… – Ханна в нерешительности умолкла, опустив глаза. – Если вы предложите промолчать об этом взамен на его подпись под передачей договора вам…

Вернер был потрясен.

– Но это же шантаж, сударыня! Джентльмен не прибегает к таким методам.

Ханна широко улыбнулась.

– Помню, как мама мне однажды сказала, что единственный способ иметь дело с негодяем и мерзавцем – это вести себя как он.

Негодование Вернера не утихало.

– То, что вы предлагаете, сударыня, совершенно недопустимо! Мы больше не будем обсуждать эту тему. Возможно, вы станете более… разумны, когда ваша, э-э-э, лихорадка уляжется. – Он встал и поклонился. – С вашего позволения. Вероятно, вы голодны? Я распоряжусь, чтобы вам принесли поесть.

Вернер быстро вышел из комнаты.

Ханна не расстроилась. Своим цепким умом она поняла, что Малколм Вернер не так уж рассержен, как делает вид. Она откинулась на мягкие подушки, очень довольная тем, как начала общение.

Сквозь открытую дверь Ханна слышала, как Вернер отдает распоряжения двум служанкам. Голос у него не был ни резким, ни властным, как у многих рабовладельцев, которых ей доводилось слышать при общении со своими невольниками.

Две молодые темнокожие девушки снова торопливо вбежали в комнату, не испугавшись, а хихикая и обмениваясь лукавыми взглядами, и Ханна догадалась, что они, похоже, ждут, что она станет спать с их хозяином.

В голове у нее родилась мысль, точнее сказать, продолжение сделанного ею Вернеру предложения. Пока девушки подавали ей еду, она их расспрашивала: строгий ли хозяин Малколм Вернер? Тяжела ли их участь?

– Ой, барышня, хозяин – он хороший, – ответила Дженни, та, что постарше. – Никогда нас не бьет, даже если мы что-то украдем или соврем ему.

– Он лучше других хозяев, – добавила Филомне. На вид ей было не больше шестнадцати. – И никогда не пытается нас склонить к постели. Он…

– Вот ты глупая! Конечно нет! – воскликнула Дженни, пытаясь шлепнуть ее, от чего та легко увернулась. – Но он хороший, наш хозяин. Слыхала я, что если он кого купит, то больше не продает. Другие негры говорят, что такого никогда не бывало. Он никогда не бьет ни мужчин, ни женщин, никогда не продает детей, не отдает внаем жеребцов для улучшения породы…

Дженни продолжала болтать, но Ханна ее уже не слушала. Она все поняла и погрузилась в свои мысли, прикидывая, как все устроить…

Малколм Вернер пребывал в смущении, когда отпер дверь в комнату на первом этаже, которую он называл конторой – небольшое помещение, где было душно и стояли стол, стул, всегда наготове бутылка коньяка и ящичек с сигарами. Вдоль стен располагались полки с книгами. Там он работал с бухгалтерскими отчетами «Малверна».

Он взял сигару, налил бокал коньяка и опустился в мягкое кресло с подставкой для ног – единственный предмет роскоши в комнате. Кресло было повернуто к большому окну в конторе, которое было там одно, чтобы хозяин мог наслаждаться дневным светом. Плантация работала как часы и не требовала большого внимания, так что у Вернера было много свободного времени. Его обязательное присутствие требовалось во время сбора урожая и сушки табака, после чего он лично следил за всем на табачных торгах. До сбора урожая оставалось еще больше месяца…

Вернер хорошо обращался с рабами в «Малверне» и мог доверить им проработать целый день без присмотра. К тому же его главный надсмотрщик Генри знал о табаководстве ровно столько же, сколько и он сам, если не больше. Малколм Вернер был единственным табачным плантатором в Вирджинии, державшим темнокожего надсмотрщика, и остальные плантаторы считали его дураком. Однако Генри ни разу не давал повода пожалеть об оказанном ему доверии.

Минусом всего этого был огромный излишек свободного времени… Времени для раздумий, чтения и выпивки. Вначале Вернер, весьма неплохо образованный человек, намеревался посвятить свободное время тому, чтобы прочесть множество собранных им книг. Но теперь они по большей части собирали пыль, оставшись непрочитанными, а свободное время Вернер посвящал раздумьям и потягиванию коньяка, поэтому ему зачастую приходилось добираться до кровати с чьей-то помощью.

Конечно, так было не всегда. Двадцать три года назад Вернер купил свои первые двадцать гектаров земли и построил небольшой неказистый домик, где поселился вместе с Мартой. В этом домике в том же году родился Майкл. Тогда Вернер был в самом расцвете сил, ему только что исполнилось сорок, он был крепок здоровьем, энергичным, способным и желавшим работать от зари до зари, если понадобится.

В Англии Вернер был из джентри, нетитулованного мелкопоместного дворянства, из довольно небогатого рода (по крайней мере по тамошним меркам), и почти не знал, что такое тяжелая работа, и вообще ничего не знал о плантаторстве. Но когда он получил небольшое наследство, то прибыл в эти непаханые новые земли с верой, что упорная работа и решимость могут сделать человека богатым. Решимости у него было много, и он употребил ее себе на пользу.

Вернер одним из первых осознал все преимущества выращивания табака и занимался исключительно этим делом. Он также одним из первых понял, что постоянное выращивание табака на одном и том же поле быстро истощает землю. Положение о севообороте еще со Средних веков было в Англии основой сельского хозяйства, но на новых землях о нем мало что знали.

Вскоре Вернер понял, что земля дает хороший урожай примерно в течение семи лет, прежде чем истощится, и тогда ей следует дать отдохнуть и держать под паром около пятнадцати лет. Это означало постоянное приобретение новых угодий. Первоначальные двадцать гектаров превратились в сорок, а потом в несколько сотен, пока он не стал одним из самых крупных землевладельцев в Вирджинии. Предусмотрительность и проницательность Вернера принесли большие плоды.

На исходе семнадцатого года он смог построить «Малверн» – дом, который должен был стать достопримечательностью окрестностей Уильямсбурга.

Вернер намеревался устроить пышный бал по поводу окончания строительства «Малверна», да такой, о котором вспоминали бы еще многие годы. Однако не успела семья перебраться в новый особняк, как Марта заболела и вскоре умерла от болотной лихорадки…

Трагическая и совершенно неожиданная смерть жены повергла Вернера в глубокую депрессию, от которой он так и не смог оправиться… Разумеется, «Малверн» никогда больше не радовал его, хотя хозяин им очень гордился.

Майклу было почти семнадцать, когда умерла его мать. Это был высокий, ловкий и симпатичный юноша. Сын стал для Вернера смыслом жизни, и позднее он понял, что именно сын не дал ему окончательно погрузиться в пучину отчаяния, а возможно, и не сойти с ума…

В характере Майкла присутствовал бунтарский дух, который озадачивал и злил Вернера. Мальчик обладал безрассудным, взрывным характером и проявлял мало интереса к плантаторству. Было вполне естественно ожидать, что его единственный сын возьмет в свои руки бразды правления фамильным имением и хозяйством. В Англии это воспринималось как должное.

Майкл поступал наперекор отцу на каждом шагу. Когда Вернер заставлял его сопровождать себя в инспекцию плантаций, сын делался угрюмым и молчаливым, усваивая очень мало из того, чему должен был научиться.

Ему куда больше нравилось проводить время в Уильямсбурге, предаваясь игре и, как подозревал Вернер, интрижкам с женщинами. К тому времени, как ему исполнилось двадцать, Майкл пропадал из дома на несколько дней. Вернер понимал, что у юноши играет молодая кровь, и старался быть снисходительным, веря в то, что со временем Майкл остепенится.

Но этого не произошло. Майкл безрассудно швырялся деньгами, и Вернер узнал, что его сын приобретает в Уильямсбурге репутацию беспутного повесы. Деньги для Вернера не были главным, он был богатым человеком и уж никак не скупцом. Его задевало темное пятно на имени Вернеров.

Развязка наступила на праздновании двадцать первого дня рождения Майкла. Вернер планировал закатить роскошный бал, пригласив на него соседей-плантаторов. Бал должен был стать грандиознейшим из празднеств, которые только видывал «Малверн». Таким, как тот, что задумывался ранее по случаю постройки «Малверна», и тот, что пришлось отменить из-за безвременной кончины Марты. Рабы из прислуги, а также с полей пребывали в радостном настроении, и Вернер разрешил им устроить собственный праздник.

За ужином вино лилось рекой, а также после ужина во время бала. Даже несмотря на свою репутацию, Майкл считался идеальной партией для потенциальных невест, и в тот вечер он много танцевал. Но ближе к ночи он опьянел и сделался угрюмым, дерзким и грубым с гостями.

Поскольку у сына был день рождения, Вернер старался не обращать внимания на недопустимое поведение сына до определенного момента. Но когда один из гостей обиделся и уехал, а негодующая дама, чей огромный бюст плыл перед ней, словно форштевень корабля, подошла к Вернеру и пожаловалась, что Майкл позволил себе вольности с ее дочерью на темной веранде, Вернер понял, что нужно употребить власть.

Он нашел Майкла освежавшимся из коньячной бутылки у сервировочного столика в бальном зале. Он хотел сделать сыну выговор за недостойное поведение. Сделав над собой усилие, Вернер обуздал свой гнев и обнял сына за плечи, сказав:

– Майкл, думаю, сейчас самое время, чтобы ты получил подарок на день рождения.

Майкл пробормотал себе под нос что-то нечленораздельное.

– Что, сынок?

– Неважно… Отец. – Майкл тряхнул головой, ему на лоб упала черная прядь волос. – Ты сказал – подарок на день рождения?

– Да. Надо выйти на улицу.

Когда они дошли до конюшни, Вернер понял, что подарок не станет особым сюрпризом для Майкла. Сын любил лошадей, которые для него были одной из привлекательных сторон жизни на плантации, и был прекрасным наездником.

За несколько недель до этого их пригласили на воскресный ужин на соседнюю плантацию. У ее владельца было увлечение – он разводил хороших верховых лошадей. Майклу сразу же понравилась одна из них – горячий вороной жеребец, только что достигший зрелости. Огромный конь был чернее безлунной ночи, за исключением белой звездочки между глаз. Его звали Черная Звезда.

При виде великолепного скакуна Майкл просиял, и на мгновение Вернер вспомнил, каким славным мальчишкой некогда был его сын.

Майкл пошел к стойлу Черной Звезды, мурлыча себе под нос:

– Ах ты, черный красавец! Ах ты, мой милый!

– Осторожнее, парень, – сказал тогда владелец конюшни Барт Майерс. – Этот коняга с норовом, боюсь, у него зловредный нрав. Недели две назад он укусил меня за руку почти до кости.

Не обращая внимания на его слова, Майкл продолжал идти к стойлу, что-то мурлыча и вытянув вперед руку. Конь ржал и всхрапывал сквозь раздувающиеся ноздри, потом встал на дыбы, рассекая копытами воздух.

Однако через несколько секунд, после того как Майкл подошел к стойлу, конь тыкался носом в его протянутую руку.

– Чтоб мне пусто было! – восторженно вскричал Барт Майерс. – Будь там кто другой, он бы сразу его затоптал. Твой сын просто колдун, Вернер!

– Да, к лошадям у него есть подход, – не без гордости ответил Вернер. И подумал: «Нечасто я им горжусь», но тотчас же устыдился своей недостойной мысли.

Чуть позже Вернер сторговался с Майерсом о покупке Черной Звезды. Он понял, что Майерсу очень хочется избавиться от коня, однако заплатил ему хорошие деньги, чтобы избежать долгих пререканий.

И теперь, когда Вернер открыл двери конюшни в «Малверне», заморгали свечные фонарики. Джона и еще одного раба предупредили ждать их появления.

В конце конюшни заржал конь, дернул головой и горделиво встряхнул гривой.

– Черная Звезда!

Майкл бросился к нему.

Вернер неторопливо последовал за ним снисходительно улыбаясь. Перед его внутренним взором предстала картина: Майкл Вернер, его сын, едет по плантации верхом на вороном жеребце. Возможно, выбор подарка оказался более символичным, чем он думал. Именно такой подарок нужен, чтобы привязать сына к дому и очагу.

Когда Вернер подошел к стойлу, Майкл гладил коня по шее, что-то шепча ему на ухо. Затем он обернулся.

– Спасибо, папа, – просто сказал он. В тусклом свете глаза его блеснули, возможно, от слез. Затем Майкл повелительно взмахнул рукой, и мгновение задушевности исчезло. – Джон, уздечку и седло! Я должен его объездить! Сейчас же!

– Но, сынок! – в смятении воскликнул Вернер. – Сейчас, ночью? У нас еще гости!

Майкл сверкнул глазами. Презрительно тряхнул головой.

– Гости! Сборище хихикающих баб, у которых все мысли о том, как бы выскочить за сына хозяина «Малверна»! А мужчины… разговоры у них только об урожае да о ценах на табак! Папа, разве ты не видишь, что с меня хватит всего этого? Там ведь целый мир существует. – Он широко повел рукой. – Я должен увидеть хоть частичку его. Должен!

Вернер молчал. Он сначала подумал запретить сыну ехать, но понял, что слишком долго медлил в ожидании чего-то. Джон, приняв молчание хозяина за согласие, уже накинул на вороного жеребца уздечку и вывел его из стойла. При помощи второго раба они надели на Черную Звезду седло и затянули под огромным животом коня подпругу. Конь стоял на удивление послушно, не отрывая от Майкла влажных глаз словно в ожидании быстрого пролета сквозь темную ночь с Майклом на спине.

Майкл с улыбкой принял у Джона поводья. Одним мощным прыжком взлетел на коня. Кроме белой рубашки с кружевным воротником, вся одежда на Майкле была черного цвета, делая его единым целым с лошадью. Юноша натянул поводья, и конь встал на дыбы. Вернер мимолетно подумал о кентавре, но отогнал эту мысль как нелепую фантазию.

Земля вздрогнула под копытами опустившегося на нее жеребца. Майкл легонько стукнул каблуками по бокам лошади.

Вернер отступил в сторону.

– Сынок, подожди! Куда ты?..

Слишком поздно. Черная Звезда уже мчался к дверям конюшни, Майкл сидел в седле с легкостью опытного наездника.

Он повернул лицо к Вернеру, сверкнув белозубой улыбкой. Что-то прокричал, но его слова потонули в грохоте копыт, и конь со всадником исчезли в ночи.

Вернер подошел к двери конюшни и прислушивался к удалявшемуся топоту копыт, пока тот не остался лишь в его воображении.

Наконец, он развернулся и тяжелой походкой пошел к дому, по дороге пытаясь придумать оправдание внезапному исчезновению сына, которое нужно изложить оставшимся гостям…

Раньше Майкл исчезал на ночь, а иногда на две или три. Но когда прошла неделя, а от сына не было ни слуху ни духу, Вернер встревожился. Он сел в коляску и направился в Уильямсбург. Почти все отводили глаза, когда он расспрашивал о сыне. Наконец, он разыскал его в одной из самых низкопробных таверн на улице герцога Глочестерского, где тот играл в карты. Партнерами его были жуткие типы, настоящие подонки. Лицо у Майкла опухло от вина, он был небрит, одежда была измятой и грязной.

Вернер мимоходом заметил, что перед Майклом лежала горка выигранных монет, и на минуту задержался вне поля зрения игроков. Он знал, что избаловал Майкла. Разве неестественно для отца баловать единственного сына? Но Вернер всегда внушал себе, что мальчик с возрастом станет серьезнее. Теперь оказалось, что он ошибался.

Вернера охватила черная злоба, которой он никогда раньше не испытывал. Он подошел к столу.

Майкл заметил его и откинулся на спинку стула. Он улыбнулся язвительно, даже какой-то жестокой улыбкой.

– Ну, папа?

Вернер так разозлился, что боялся взорваться. Наконец, он взял себя в руки.

– Майкл, можно с тобой поговорить?

Сын легкомысленно взмахнул рукой.

– Давай, папа.

– Наедине, если можно.

Их взгляды на мгновение встретились. Майкл отодвинул стул от стола.

– С вашего позволения, господа. Я скоро вернусь.

Вернер резко развернулся и вышел на улицу. Он не видел, встал ли Майкл из-за стола, но слышал за спиной его шаги.

Стоя на булыжной мостовой, Вернер повернулся к сыну.

– Когда ты вернешься домой, мальчик?

– Мальчик? Мне уже двадцать один год, папа. Забыл? – Майкл наклонил голову набок. Изо рта у него кисло пахло вином. С подчеркнутой дерзостью он произнес: – Я подумывал вернуться домой. Мне еще предстоит принять решение.

– Ты намерен оставаться здесь и предаваться разгулу? – дрожащим голосом спросил Вернер.

– У него есть привлекательные стороны. В конце концов, папа, я взрослый человек. И могу распоряжаться своей жизнью как хочу.

– На что ты будешь жить? От меня ты денег не получишь!

– Я смогу легко прожить картами. Похоже, я неплохой игрок.

– Мой сын – картежник, повеса! Я этого не допущу! Это позор!

Майкл улыбнулся еще шире.

– Папа, ты уверен, что боишься опозорить доброе имя Вернеров?

– Твое место в «Малверне»!

– Хочешь сказать, что там я должен вкалывать, как раб в поле, и уработаться до смерти, как мама?

Вернер разинул рот, сраженный таким обвинением.

– Твоя мать умерла от лихорадки! Если она и трудилась усердно, то по своей воле.

– В «Малверне», папа, хозяин ты, – с откровенной насмешкой ответил Майкл. – И ничего не делается против твоей воли.

– Это неправда! – Малколм Вернер не просто злился, он был потрясен и глубоко уязвлен. Говорило ли это в Майкле выпитое вино или же он лелеял в себе такие мысли все эти долгие годы? Вернер умоляюще протянул к нему руку: – Ты сам не ведаешь, что говоришь, сынок! Прошу тебя, скажи мне, что это злая шутка!

Майкл отвернулся, равнодушно махнув рукой. Вытащил тонкую сигару и стал вертеть ее в пальцах.

– Это не шутка, папа. Я говорю, что думаю.

Вернер смутно понимал, что рядом толпятся какие-то люди, несомненно, слушавшие с нескрываемым любопытством. На выручку ему пришла гордость, он выпрямился.

– Если ты продолжаешь на этом настаивать, у меня нет иного выбора, кроме как отречься от тебя…

– Слишком поздно, папа. – Майкл оборвал его взмахом руки. – Я здесь и сейчас отказываюсь носить фамилию Вернер.

Не думая, Вернер замахнулся и раскрытой ладонью ударил сына по лицу, выбив у него изо рта сигару. Удар был настолько сильным, что Майкл отшатнулся и отступил на несколько шагов назад. Его черные глаза вспыхнули огнем, кулаки сжались. Майкл шагнул вперед, и в это мгновение Вернер решил, что он ответит ударом на удар. Потом Майкл презрительно взмахнул рукой и вернулся обратно в таверну.

Некоторое время Малколм Вернер стоял, опустив плечи. Его переполняло отчаяние. Ему казалось, что за несколько минут он постарел лет на десять. Наконец, он поднял голову и огляделся по сторонам. Рядом по-прежнему толпились люди, таращась на него. Вернер бросил на них испепеляющий взгляд, и они опустили глаза, после чего почти все разошлись. Однако он знал, что еще до захода солнца по Уильямсбургу поползут сплетни о ссоре между отцом и сыном Вернерами.

Вернер устало дошел до коляски и вернулся в «Малверн».

Через три дня привели Черную Звезду. Нанятый для доставки конюх привез Вернеру короткую записку. Она гласила:

Сэр, поскольку я более не считаюсь вашим сыном, я счел своим долгом вернуть вам ваш подарок. Вскоре я уеду из Уильямсбурга.

Майкл

Через несколько дней до Вернера дошли слухи, что Майкл и вправду уехал из Уильямсбурга. А через год ему сообщили, что его единственный сын погиб в море.

У Малколма Вернера больше не было сына, который продолжил бы род Вернеров. Он подумывал жениться, чтобы обзавестись еще одним сыном – Бог свидетель, было много женщин, с радостью вышедших бы за хозяина «Малверна». Но с повторной женитьбой у него как-то не сложилось. Вместо этого он сидел в конторе и напивался до бесчувствия…

Осторожный стук в дверь отвлек его от горьких воспоминаний. Он поднял голову.

– Да? Кто… кто там?

Он осознал, что сильно пьян.

– Мистер Вернер, – неуверенно произнес женский голос. – Можно с вами поговорить, сэр?

Это девушка… как там ее? Ханна, Ханна Маккембридж.

– Нет! – крикнул он. – Уходите! Оставьте меня в покое!

Через мгновение он услышал ее удаляющиеся шаги. И громко вздохнул.

Что ему с ней делать? Оставить ее у себя, не сообщив об этом в суд или этому Амосу Стритчу, – значит нарушить закон. Но Вернер знал, что ничего никому не сообщит. Не сейчас. От одного воспоминания об отметинах у нее на спине его передернуло.

Ее предложение шантажировать Амоса Стритча представлялось ему омерзительным. В то же время его чувство юмора потешилось от ироничной справедливости такого действия.

Тут Вернер вспомнил, как его огорошил вид ее неприкрытой груди, и ощутил волну стыда. Почему она вдруг появилась в его жизни, нарушив ее размеренный, пусть и скучный уклад?

Он на мгновение закрыл глаза. Перед его внутренним взором плясали картины его плотского соития с ней. А какого сына она могла бы ему родить…

Нет!

К черту эту треклятую девчонку!

Громко выругавшись, он швырнул бокал в стену. Тот разбился, осколки посыпались на пол, на стене расплылось темное пятно.

Вернер тотчас же встал, взял другой бокал и наполнил его коньяком.

Глава 6

«Малверн» просто покорил Ханну.

Когда-то давным-давно они с матерью проезжали мимо этой плантации, и Ханна мечтала, что однажды увидит, что находится внутри большого дома. И увиденное превзошло все ее ожидания.

От мыслей о матери Ханну охватило чувство вины. Она знала, что та будет беспокоиться и переживать, узнав о необъяснимом исчезновении Ханны, но она также знала, что, если попытается передать весточку матери, об этом узнает Сайлас Квинт и сразу же сообщит Стритчу. Ханне оставалось лишь надеяться, что ее мать, которой пришлось столько в жизни вынести, переживет и это. И также надеялась, что скоро все изменится.

Эти мысли причиняли Ханне сильную душевную боль, поэтому она постаралась выбросить их из головы и заняться осмотром огромного особняка.

Хотя ей с матерью приходилось и раньше бывать в роскошных домах богачей Уильямсбурга, казавшихся ей тогда вершиной богатства, но те дома не шли ни в какое сравнение с этим особняком.

«Малверн» был построен позже многих домов плантаторов. Большинство из них возводилось по частям, по мере надобности комната пристраивалась к комнате. Но «Малверн» проектировался изучавшим архитектуру специалистом и строился с соблюдением всех правил зодчества. Высокие белые колонны у главного входа были для того времени необычны, а широкая лестница, ведущая на второй этаж, разительно отличалась от узких витых лесенок, сохранившихся во многих домах постарше.

В «Малверне» имелся коридор, тянувшийся сквозь центр дома и в двух местах огибавший лестницу, как поток огибает валун, и, когда были открыты парадная и черная двери, там дул освежающий ветерок даже в летнюю жару. А окружавшие с трех сторон дом огромные дубы давали прохладную тень.

Ханна неустанно осматривала множество комнат с мебелью, которую она раньше никогда не видела. Ей очень нравилась комната, которой ей разрешили пользоваться. Девушка с большим удовольствием валялась на огромной кровати с четырьмя столбиками и бархатным балдахином, тонким постельным бельем и шелковым покрывалом. На полу возле большого открытого камина лежал красивый зеленый турецкий ковер. Также имелся украшенный изящной резьбой платяной шкаф, вот только он пустовал, так как платьев у Ханны не было.

Одной из самых любимых ею комнат была музыкальная гостиная – парадная комната с клавесином, двумя скрипками, лирой, блок-флейтой и обычной флейтой. Хотя Ханна впервые видела большинство присутствующих инструментов, разве что кроме скрипок, ей все же нравилось держать инструменты в руках, а когда вокруг никого не было, она научилась подбирать на клавесине простенькую мелодию.

Она также обошла всю усадьбу за пределами дома. Помимо понравившихся ей ухоженных садов, там располагались надворные постройки, состоявшие из кухни, коптильни, оранжереи и отхожего места. Большинство построек соединялось с главным зданием крытыми переходами, чтобы можно было беспрепятственно передвигаться в плохую погоду. Все это представляло воплощение роскошной жизни, о которой Ханна раньше и понятия не имела.

Хотя просторные лужайки и сады, тянущиеся на двести метров от берегов реки Джеймс, соответствовали врожденному чувству красоты Ханны, больше всего ее восхищало внутреннее убранство особняка. И вызывало массу вопросов. Несмотря на изысканность и изящество, Ханна чувствовала, что в этом доме нет счастья. В комнатах царил неясный призрак печали, словно оставшийся после похорон запах погребальных цветочных венков. Ибо комнаты эти были пусты, если не считать присутствия Ханны и служанок-рабынь, прибиравшихся здесь с горем пополам.

В огромной гостиной все было покрыто слоем пыли, мебель затянута муслиновыми чехлами. Ханну не покидало ощущение того, что дом спит, ждет кого-то или чего-то, что снова вдохнет в него жизнь.

Кроме комнаты для приемов или гостиной, были еще полная книг библиотека внизу с аскетичной кожаной обстановкой, небольшой кабинет, где каждый день запирался Вернер, и огромная столовая по одну сторону коридора и лестницы. С другой стороны, как вскоре выяснила Ханна, располагался шикарный бальный зал.

Шикарный бальный зал!

Ханна о таких слышала, но никогда не видела. Хоть воздух и был пропитан пылью, это не могло скрыть дивной красоты зала. Вдоль длинных стен стояли ряды стульев, теперь в муслиновых чехлах. В одном конце помещения стояли изящно украшенный клавесин, большая арфа и несколько пюпитров. Ханне не пришлось особо напрягать воображение, чтобы представить себе играющих музыкантов и изящно скользящих по вощеным полам танцоров. В центре зала висела огромная хрустальная люстра, потускневшая от пыли, которую можно было опускать, чтобы менять и зажигать свечи. С двух сторон вдоль стен зала висели люстры поменьше, но не менее роскошные.

Ханна подумала, как жаль, что такой красивый зал, способный дарить много радости, остается пыльным и пустым.

При первой же возможности она спросила у Дженни, когда бальным залом пользовались в последний раз.

Лицо у Дженни сделалось испуганным, она украдкой посмотрела на закрытую дверь кабинета Вернера.

– Ни разу с тех пор, как уехал масса Майкл, мисси.

– Сын мистера Вернера?

Дженни кивнула.

– Это был единственный раз, когда хозяева пользовались этой комнатой. Слыхала, как рассказывали, что масса собирался дать большой званый бал и пригласил соседних господ, когда построили этот дом. Но тут умерла его жена, и бала так и не было. А потом, когда массе Майклу исполнился двадцать один год, масса велел отпереть зал и закатил большой бал. Слыхала я, что тот бал надо было видеть. А после масса Майкл уехал, и хозяин запер зал, и с тех пор его ни разу не открывали.

Дженни кивнула и убежала по делам.

Ханна долго смотрела ей вслед. Потом пересекла коридор и открыла дверь в бальный зал.

Перед ее внутренним взором предстали музыканты с инструментами, игравшие менуэт – мелодию, которую Ханна знала, сколько себя помнила. Также она знала, что ее этой мелодии научил Роберт Маккембридж – так говорила мама.

За свою короткую жизнь Ханна никогда не танцевала с мужчиной, но мать научила ее нескольким движениям, а врожденный талант девушки к музыке и естественное изящество помогли ей грациозно двигаться по залу.

Закрыв глаза, держа в ладони руку воображаемого партнера, крепко державшего ее за талию, она скользила и кружилась по огромному залу. Всполошенная ее ногами пыль поднималась все выше и выше, пока Ханна не оказалась кружащейся в золотистой дымке, такой же легкой, как ее мечта.

Резкий голос вдребезги разбил ее грезы наяву.

– Черт бы вас побрал, девушка, что это вы себе позволяете?

Ханна быстро раскрыла глаза. На пороге стоял Малколм Вернер, тоже покачиваясь из стороны в сторону, словно в такт звучавшей у него в голове музыке. На башмаках с пряжками лежала пыль, рубашка и брюки – грязные и мятые. Волосы растрепаны, на лице седая щетина, налитые кровью глаза блестели. Она впервые увидела его после своего появления в «Малверне» неделю назад.

– Я… – начала сбивчиво объяснять Ханна. Потом резко взяла себя в руки, вспомнив, что дала себе слово, что ее больше не запугает ни один мужчина. – Я танцую, сэр. Это же бальный зал, верно?

– Вот ведь черт, – пробормотал Вернер. – Я же велел, чтобы этим залом не пользовались. – Он, похоже, повнимательнее к ней пригляделся. – А что это за одежда на вас?

Ханна опустила голову. Дженни выстирала, погладила и заштопала ее платье, но оно все равно представляло собой сплошные лохмотья.

– Это мое единственное платье, сэр.

– Вы в нем выглядите хуже некуда. У Марты… у моей жены был примерно ваш размер. Скажу Дженни, пусть глянет, что можно сделать. Я никогда не давал ей одежду… – Он сглотнул и отвел глаза, потом продолжил более грубым голосом: – Вся одежда моей жены в сундуке. Теперь уходите отсюда. Зал нужно запереть.

Ханна вышла вслед за ним все также с высоко поднятой головой. Вернер плотно закрыл дверь и без единого слова направился в свой кабинет на другой стороне коридора.

Чуть позже Ханна на цыпочках подошла к двери зала и попробовала открыть. Вернер ее не запер, и в глубине души она была уверена, что не запрет. Так что если закрывать за собой дверь, то она, с его молчаливого согласия, сможет посещать зал тогда, когда захочет.

Принадлежавшая Марте Вернер одежда пахла пылью, и ее пришлось целые сутки проветривать. Платья оказались немного маловаты Ханне, но сшиты с запасом, так что можно было их подогнать. Красивых платьев было много, и Ханна почувствовала себя королевой, когда начала их носить. Дженни хорошо шила, но она никогда не прислуживала хозяйке и ничего не знала ни о белилах, ни о пудре, ни о прическах, так что в этом отношении Ханна внешне осталась прежней. Но пока и одежды было достаточно.

Ханна по-прежнему не представляла, что именно Вернер намеревается с ней делать. С его губ не сорвалось ни единого слова касательно ее дальнейшей судьбы, но поскольку ей было позволено там оставаться, Ханна полагала, что она будет в безопасности.

Однако прошло несколько дней, и девушка начала беспокоиться. Она уже достаточно хорошо изучила главное здание и надворные постройки, смотреть больше было нечего. Ханна начала чувствовать себя бесполезной, ей очень хотелось дать выход своей энергии, поскольку к безделью она не привыкла. Однажды Ханна попыталась помочь Дженни и другой прислуге, но быстро поняла, что лишь смущает их.

Наконец, она решила без обиняков поговорить с Малколмом Вернером. У него было достаточно времени, чтобы что-то решить касательно ее будущего.

Неведение убивало. Хотя Ханна и содрогалась при мысли о том, что ее могут силой выставить из «Малверна», узнать об этом все равно лучше, чем не знать ничего.

Она вымылась, помыла голову и расчесала волосы, пока они не заблестели. Надела по своему вкусу лучшее из платьев миссис Вернер, которое ей перешила Дженни: светло-коричневое, в тон ее волосам. На платье был откровенный вырез спереди, оголявший часть ее полной груди. В сундуке миссис Вернер она нашла пакетик с сушеной лавандой. Запах почти исчез от времени, но Ханна все равно обильно обсыпала ею свое декольте.

Во всеоружии девушка спустилась по лестнице и подошла к двери кабинета Вернера. Сделав глубокий вдох, она постучала. Это было единственное помещение в доме, где Ханна еще не побывала. Она понятия не имела, в каком состоянии хозяин дома и захочет ли он вообще ее выслушать.

С самого первого дня Ханна подозревала, чем Малколм Вернер занимается в этой комнате. И как-то раз она напрямую спросила об этом Дженни.

С перепуганным видом, Дженни ответила шепотом:

– На хозяина порой что-то находит… И он напивается. С тех пор как погиб масса Майкл, хозяин стал напиваться просто ужасно. А в этот раз… – Дженни глубоко вздохнула. – …еще сильнее, чем раньше.

Ханна снова постучала, теперь гораздо громче.

– Войдите, – отчетливо отозвался Вернер. – Не заперто.

Ханна открыла дверь и вошла. В комнате можно было вешать топор от табачного дыма, слишком едкого из-за закрытого окна.

Она задохнулась от этого запаха, на глазах выступили слезы. Не дожидаясь разрешения хозяина, она прошла мимо него и настежь распахнула окно, впустив в кабинет свежий ветерок. Потом повернулась и внимательно посмотрела на Вернера. К ее удивлению, он был совершенно трезв. Одежда чистая и свежевыглаженная, башмаки начищены, глаза ясные. Лицо твердое, хотя явно обрюзгшее после долгого запоя.

– Похоже, вы слишком много на себя берете, девушка. Заявляетесь в мой кабинет, распахиваете окно. – Но злобы в его голосе слышно не было. – Чего вы от меня хотите?

– Дело не в том, чего я от вас хочу, – ровным голосом произнесла Ханна, – а в том, чего вы от меня хотите. Что будет со мной дальше?

Вернер вздохнул, потерев свежевыбритый подбородок.

– Я много размышлял над вашим положением. Вообще-то, думал о нем прямо сейчас.

– И что вы решили?

– Похоже, мне ничего не остается, как согласиться с вашим предложением. – Он пожал плечами и криво усмехнулся. – Продержав вас тут две недели, я подставил себя под угрозу. Есть законы, карающие за укрывательство сбежавших слуг, работающих по договору. Это такое же нарушение, как и укрывательство беглых рабов. Поэтому, сколь бы неприемлемым ни было ваше предложение, у меня, похоже, нет иного выбора. Я сегодня же отправлюсь в Уильямсбург и поговорю с вашим Амосом Стритчем…

– Хотелось бы попросить вас о большем. – Ханна умолкла, чтобы собраться с духом, и отважно выпалила: – В «Чаше и роге» есть еще два человека: рабыня и работающий по договору мальчик. Я прошу вас также забрать к себе и их. Если Амос Стритч здорово испугается, уверена, он расстанется с ними за очень малую…

Малколм Вернер выпрямился, в глазах его сверкнула злоба.

– Вы и впрямь слишком много на себя берете, сударыня, предъявляя мне подобные требования! Не забывайте, в каком положении вы находитесь. Вы по-прежнему работающая по договору служанка!

Ханна не позволила ему разрушить ее решимость.

– Вам нужен повар, хороший повар. То, что вам подают за столом, немногим лучше, чем помои для свиней. Возможно, в вашем состоянии вы этого не замечаете…

Она осеклась, поняв, что зашла слишком далеко.

Вернер чуть вздрогнул, взгляд его сделался суровым. Но он промолчал, давая Ханне закончить.

– Эта рабыня, о которой я сказала, Черная Бесс – чудесная повариха. Еда у нее просто восхитительная. Она окупит любую цену. А парнишка… Дики славный мальчуган, он работает усердно и с желанием. – Глаза ее сверкнули. – Амос Стритч иногда сильно поколачивает его палкой, когда у него настроение плохое, просто так, без причины. Прежде чем кончится срок договора, парень окончательно сломается и превратится в забитую дворняжку.

Вернер несколько секунд изучающе смотрел на нее.

– И это все? Вы уверены, что у вас нет больше требований, которые я должен выполнить?

В его голосе послышался резкий сарказм.

– Они окупят любые заплаченные за них деньги. Клянусь, это правда! И я знаю, что если со Стритчем грамотно обойтись, он отдаст их вам за бесценок…

– Довольно, девушка! – бросил Вернер, рубанув ладонью воздух. Он снова внимательно на нее посмотрел: на точеную фигуру, на зрелые формы, стянутые чересчур облегающим платьем. Он вспомнил мгновения в спальне, когда в нем проснулось желание. В этой девушке есть огонь и нрав, и он внезапно понял, что хочет ее. Вернер продолжил более резким голосом, чем хотел:

– А каких услуг мне ожидать от вас, сударыня, коль скоро выполню вашу просьбу?

Ханна решила, что его поведение немного изменилось. Глаза у него были сонные, затуманенные, и на какие-то секунды она растерялась, не уверенная, как ответить, чуть испугавшись того, что прочла в его словах. Потом Ханна глубоко вздохнула, отчего ее грудь высоко поднялась в лифе платья. Заметив впившийся в свою грудь взгляд, она сказала:

– Вам нужна домоправительница, кто-то, кто должен следить, чтобы в доме был порядок. Дженни и другие служанки работают с желанием и на совесть, но им нужна твердая рука.

– И вы, шестнадцатилетняя девушка из таверны, сможете стать такой твердой рукой?

– Я быстро учусь, сэр. Я справлюсь, вот увидите.

– И это все, что я получу за эту невыгодную сделку, на которую вы меня подбиваете?

– А что еще, скажите, сэр? – невинным тоном спросила Ханна. – Я всего лишь служанка по договору, как вы говорите, ничего больше не умеющая.

Вернер тряхнул головой.

– Вы что, смеетесь надо мной, сударыня?

Ханна широко открыла глаза.

– Не понимаю, о чем вы, сэр.

Вернер пристально посмотрел на нее, изучающе прищурив глаза. Потом вдруг взмахнул рукой.

– Ступайте девушка. Оставьте меня.

– Но вы так и не сказали, каковы ваши намерения.

– Я подумаю. А теперь ступайте!

Ханна сделала книксен и вышла.

Малколм Вернер сидел неподвижно, пока Ханна не вышла из кабинета. Потом он встал и задвинул щеколду на двери. Вернер достал бутылку с коньяком и хотел было налить себе в стакан, но ругнувшись себе под нос, передумал. Прикурив сигару от специально горевшей для этого свечи, он встал у открытого окна: стоял долго, курил и пустыми глазами смотрел вдаль. Вернер пребывал в нерешительности. Он знал, что ему должно сделать. Необходимо вернуть Ханну Маккембридж ее хозяину. Само ее присутствие в его доме страшно выбивало из колеи.

Амос Стритч чуть не спятил от ярости, когда обнаружил, что Ханна сбежала. Стритч этого не знал до тех пор, пока таверна не закрылась и он, хромая, не поднялся к себе в комнату. Нахваливал себя за хитроумие и был уверен в том, что увидит девчонку сжавшейся в комочек на его кровати, опозоренную и сломленную, готовую с этой секунды выполнять все его прихоти…

Но Стритч сразу почуял неладное, как только увидел, что дверь в его комнату не заперта. Он распахнул ее и вместо Ханны увидел на кровати огромную храпящую тушу пирата. Девушки нигде не было.

Стритч принялся колотить пирата палкой, пока тот не проснулся. Затем здоровяк с воем скатился с кровати, подобрал свою одежду и вылетел из комнаты.

Распахнув окно, Стритч выглянул во двор и взревел.

Первой появилась Черная Бесс.

– Да, масса?

– Этой девки, Ханны, в комнате нет. Тряхни-ка своим черным задом, дуй наверх и приведи ее! Да поживее!

Чуть позже Бесс постучала к нему в дверь, и Стритч распахнул ее.

– Ну?

– Мисс Ханны там нет, масса.

Бесс стояла с кротким видом, сложив руки на огромном животе.

Стритч был уверен, что заметил на ее лице злорадную улыбку.

– Что значит нет?

– Я же сказала, масса, ее там нет. Просто нет.

Стритч занес палку, чтобы ударить негритянку, но потом передумал. Он давно понял, что лупить ее – напрасный труд. Бесс сносила побои стоически, без стонов, и все равно поступала по-своему. Стритчу почему-то казалось, что из подобных поединков он выходил проигравшим.

– Тогда поднимай всех на ноги. Обыщите таверну, обыщите двор. Если она сбежала, я пущу по ее следу собак!

– Слушаюсь, масса Стритч.

Немного времени понадобилось для того, чтобы убедиться, что Ханны нигде нет. Стритч треснул Дики палкой по плечу.

– Беги и приведи сюда Сайласа Квинта. Он наверняка спит, но скажи, если он не поторопится, я сам к нему явлюсь.

Стритч сидел за столом в таверне, у его локтя горела одинокая свеча, когда Сайлас Квинт торопливо вбежал в дверь. В мятой одежде, небритый, с налитыми кровью глазами и разящим перегаром изо рта, он напомнил Стритчу выгнанную из норы помойную крысу.

Стритч ударил палкой по полу и взревел:

– Эта твоя девка… она сбежала! Домой сбежала?

– Я не видел ее, сквайр. – Задыхаясь, Квинт опустился на стул. – Клянусь, домой она не приходила. Явилась бы, я бы тут же вернул ее обратно, уж будьте покойны. А может, она тут где-нибудь прячется?

– Черт подери, нет! Думаешь, я тупой? Я тут все обыскал!

– Может, чего-нибудь нальете, а, сквайр? – ноющим голосом попросил Квинт, стреляя глазами по сторонам. – Нальете, а? Разбудили среди ночи, так крепко спал, а голова раскалывается…

– У тебя голова вечно раскалывается, навозная ты куча! – Стритч стукнул палкой по полу. – Не получишь от меня ни капельки, пока девку не найдут!

Квинт испуганно отшатнулся.

– Я-то тут причем, если она сбежала? Клянусь, я ничего такого…

– Она ведь твоя дочь, так? – прорычал Стритч.

– Падчерица. Она не моей крови, она не из моего рода!

– Это и слепому видно, – буркнул Стритч – Будь она твоей крови, никогда бы ее у тебя не купил.

– Масса Стритч, хоть капельку…

– Нет! – Палка грохнулась об пол. – Может, жена твоя, мать ее, что-то о ней знает?

– Мэри? – выпучил глаза Квинт. – Уверен, что нет, но сейчас сбегаю домой и спрошу. – Он по-прежнему не двигался, глядя на Стритча вытаращенными глазами. – А что вы думаете делать, если ее не найдут? Пустить по ее следу охотников за рабами с собаками?

Стритч снова что-то буркнул вместо ответа. Он уже подумывал об этом. Но придется раскошелиться: найдут девку или нет, в любом случае он заплатит свои кровные. И тут Стритч вспомнил, как она сопротивлялась, как больно его оцарапала, и на мгновение задумался, так ли сильно он хочет вернуть ее обратно?

– Черт подери, да! Она принадлежит мне, мне! – На этот раз он треснул палкой по столу.

Перепуганный Квинт вскочил на ноги.

– Сквайр Стритч, что?..

Стритч уставился на него:

– Я думал, что ты уже бежишь домой, чтобы расспросить жену.

– Уже бегу, сквайр Стритч. Я все узнаю. – Он сжал руку в кулак. – Я из нее душу выбью, если надо.

Сайлас Квинт вылетел из таверны на улицу. Стритч долго смотрел ему вслед, а в его голове роились черные мысли. Вряд ли Ханна убежала домой. Квинт бы об этом знал и уж точно бы ему рассказал. Этот пройдоха был доволен, как свинья у полного корыта, что может здесь пить допьяна, ни гроша при этом не платя. Стритч то ли хрюкнул, то ли вздохнул. Квинт будет и дальше ошиваться здесь, клянча выпивку. Но если девку не вернут, Сайласу Квинту придется выпрашивать выпивку где-нибудь в другом месте.

Наконец, Стритч решил, что пора на боковую и потащился по узким ступенькам к кровати. От ночных переживаний его подагра разошлась не на шутку. Нога болела просто жутко.

Он не послал за Ханной охотников с собаками. Единственное, что он предпринял – это повесил на площади объявление о пропаже сбежавшей служанки по договору Ханны Маккембридж. За данные о ее местонахождении было обещано небольшое вознаграждение. А еще он расспрашивал о ней у всех, кто заходил в таверну. Никто ничего не знал.

После того как прошло почти две недели с исчезновения Ханны, Стритч почти оставил поиски. Он пребывал в полнейшем недоумении. Как, черт подери, такая девка, как Ханна, без гроша в кармане могла бежать по сельской местности никем не замеченная? Его мучали мрачные подозрения, что ее кто-то прячет. Если он узнает, кто именно, виновного потащат в суд и заставят очень сильно раскошелиться…

Как-то раз в обед он сидел за стойкой в таверне. Стоял теплый сонливый день. В заведении сидели только двое посетителей и потягивали из кружек пиво. Стритч поставил локти на стойку и задремал. Внезапно в таверну влетел Дики, отчего Стритч проснулся.

– Там на улице коляска, масса Стритч, – задыхаясь, выпалил он. – У седока к вам дело. Он говорит, что он Малколм Вернер.

Стритч разинул рот.

– Вернер? Малколм Вернер из «Малверна»?

– Он так говорит.

– И хочет поговорить со мной? – стукнул себя в грудь Стритч.

Тут он вдруг окончательно проснулся и рявкнул на посетителей:

– Вон отсюда, вон, деревенщина! У меня дело к самому Малколму Вернеру, а благородные господа вроде него не станут вести разговоры при таких, как вы!

Посетители торопливо допили пиво и вышли. Стритч протянул руку над стойкой, схватил Дики за рубашку и притянул к себе, встряхнув так, что у парня дыхание перехватило.

– Проводишь Малколма Вернера сюда как благородного господина, а потом встанешь на страже у дверей. Никого не впускай, пока мы не закончим. Никого, даже если тебе будут смертью угрожать. Понятно тебе, мальчишка?

– Да… – выдохнул Дики. – Буду сторожить дверь, даже если смертью станут грозить.

Стритч отпустил его, и Дики выбежал на улицу. Затем хозяин таверны поставил на стойку бутылку лучшего французского коньяка. А потом вдруг вспомнил, в каком он сейчас виде. Парик остался наверху, на рубахе и штанах красовались винные пятна, к тому же утром он забыл побриться. Разве так нужно принимать хозяина «Малверна»? В панике он захромал к лестнице, но остановился, поняв, что уже слишком поздно. И тут он впервые задумался: а с чего бы это Малколм Вернер к нему приехал? Конечно же, он о нем знал, в Уильямсбурге все знали Малколма Вернера как самого преуспевающего плантатора во всей Вирджинии, но Стритч за всю жизнь ни разу с ними и словом не перемолвился.

Не успел он чуть больше над этим задуматься, как вошел Малколм Вернер, немного задержавшись на пороге. Он великолепно выглядел в камзоле с прямыми полами, в атласном жилете, рубашке с кружевным воротником и бриджах. Серые чулки были вышиты стрелками, на ногах – башмаки с медными пряжками. Голову венчал расчесанный напудренный парик. Стритч не припомнил, чтобы к нему в таверну заходил столь изысканно одетый посетитель.

Он поспешил навстречу Вернеру, подобострастно улыбаясь. Поклонился.

– Добро пожаловать в «Чашу и рог», сквайр Вернер. Большая честь для меня, большая честь!

Вернер брезгливо оглядел заведение. Он не был завсегдатаем таверн, предпочитая выпивать в «Малверне». Но те немногие, в которых он побывал, были по крайней мере чистыми. Здесь пахло разлитым вином и пивом, и Вернер был уверен, что уловил запах рвоты. Он сморщил нос и подавил в себе желание прикрыть его платком.

А это что за образчик сильного пола, стоявший перед ним? Жирный, в мятой и грязной одежде, с заискивающей улыбочкой на красной физиономии. От одной мысли о том, что он спал с Ханной, совокуплялся с ней, избивал ее и заставлял работать в этой жуткой дыре, в Вернере закипала злоба. Он едва сдерживался, чтобы не отходить Стритча тростью.

– У меня к вам важное дело, хозяин, – ледяным тоном произнес он.

– Конечно, сэр, к вашим услугам. – Стритч показал на стол у камина: – Возможно, бокальчик коньяка, пока мы говорим? У меня есть прекрасный французский коньяк…

Вернер скорчил гримасу и взмахнул тростью.

– Думаю, будет лучше, если мы поговорим без выпивки. Должен вас предупредить, что это не дружеский визит. – Он снова оглядел таверну. – Разве у вас нет кабинета, где можно побеседовать с глазу на глаз?

Кабинета у Стритча не было. Зачем он, если не сможет приносить доход? Каждый сантиметр площади служил извлечению прибыли.

– Мой кабинет, э-э-э, красят, сквайр Вернер, – соврал он. – Однако тут нам никто не помешает, даю вам слово. Я велел мальчишке у входа никого не впускать.

– Мальчишке, да. Чудесный мальчуган, – заметил Вернер, похлопывая по мыску башмака прогулочной тростью. – Как его зовут?

– Ну как, Дики, сэр, – растерянно ответил Стритч.

– Дики? Без фамилии?

– Она мне неизвестна. Парень и сам не в курсе, – засмеялся Стритч. – Он незаконнорожденный, не знает имени отца. Прислали его сюда из Англии, да. Его мне отдала по договору родившая его женщина.

– Я так понимаю, что у вас по договору работает еще и некая Ханна Маккембридж.

– Ханна? – У Стритча отвисла челюсть. – Что вы знаете о Ханне? – нетерпеливо спросил он. – Если знаете, где она, я назначил вознаграждение. Она сбежала, неблагодарная девка!

– Неблагодарная? А за что ей быть вам благодарной, скажите на милость? За битье палкой, от которого у нее вся спина – сплошная рана? Благодарной за то, что вы ее изнасиловали, а потом обращались с ней хуже некуда? Или за то, что вы против ее воли продавали в пользование пиратам?

Стритч, разинув рот, отступил на шаг назад и плюхнулся на стоявшую у камина лавку.

– Не знаю, где вы все это услыхали, сэр. Но это ложь, гнусная ложь до последнего слова!

– Неужели? – холодно отозвался Вернер. – А что вы скажете, хозяин, если я предоставлю доказательства?

Стритч открыл рот, потом закрыл его. В голове его родилось ужасное подозрение. Он злобно вскричал:

– Это вы! Вы прячете эту сучку Маккембридж!

Вернер небрежно взмахнул рукой.

– Это вас не касается.

– Не касается? Еще как касается! – взвизгнул Стритч. Внутри него вскипел праведный гнев. Больная нога дернулась. – Ханна принадлежит мне. У меня есть на нее договор! Это преступление – укрывать беглых слуг по договору!

– Не считайте меня идиотом, Амос Стритч. Есть еще законы, защищающие слуг по договору. Думаете, я этого не знаю? Если я притащу вас в суд и сообщу обо всех ваших издевательствах над бедной девушкой, на вас могут наложить крупный штраф. Возможно, настолько крупный, что вам придется… – Вернер обвел тростью таверну: – …продать свое заведение.

«Как вам такой шантаж, дорогая моя Ханна?» – насмешливо подумал Вернер. Странно, но от этой мысли он воодушевился. Казалось, что впервые за долгое время он совершил решительный поступок, пусть даже таковой джентльмену совершать не пристало.

Что же до Стритча, то мысли его путались. Он глядел на этого с иголочки одетого джентльмена, угрожавшего самому его существованию, на бледного, истощенного человека, похоже, недавно поднявшегося с ложа больного. На мгновение Стритч ощутил безумное искушение вскочить и палкой выгнать его из таверны. Затем он вовремя вспомнил, кто такой Малколм Вернер, и понял, что этого не сделает.

Словно прочитав его мысли, Вернер произнес:

– Если вы сомневаетесь, кому поверит суд, не забывайте, кто я такой. Поверят мне, уж будьте покойны. Я человек с хорошей репутацией и некоторым влиянием в Уильямсбурге.

Это была правда, и Стритч это слишком хорошо знал. Кто поверит слову хозяина таверны против слова этакого джентльмена?

Стритч угрюмо спросил:

– Что вы от меня хотите?

– Во-первых, вы передадите мне договор на девушку. Взамен я – хоть мне это и противно – промолчу о вашем скотском к ней отношении.

Стритч сделал вид, что глубоко задумался, но уже знал, что согласится на любое предложение Вернера.

– Согласен, – наконец, проговорил он.

К тому же, может, будет и лучше наконец избавиться от этой сучки. Если ее вернут, она вполне может прокрасться к нему ночью и оттяпать его мужское достоинство.

– В дополнение к этому у вас в услужении находятся еще двое, – отчеканил Вернер – Работающий по договору мальчик Дики и рабыня по имени Черная Бесс…

От негодования Стритч подался назад.

– Вы слишком много от меня хотите, сэр. Они недешево мне обошлись!

– Прошу вас, выслушайте меня. Я не прошу вас их мне отдать. Я хочу заплатить за них достойную цену. Но их продажа мне станет дополнительным наказанием, которое вы должны понести как плату за мое молчание.

– Достойную цену? А что вы считаете достойной ценой?

Стритч выпрямился, готовясь торговаться, но лишь для приличия. Эта тетка, Черная Бесс, всегда доставляла ему заботы, и ему, возможно, будет лучше избавиться и от нее. А вот Дики… просто мальчишка, вставший ему в небольшую сумму. Если он выторгует за них достойные деньги…

– Женщина уже в годах, а парнишка слишком мал и годится лишь для подсобных работ. Однако я готов предложить вам рыночную цену. Но не пытайтесь надуть меня, хозяин. Я прекрасно знаю, сколько они стоят!

Чтобы извлечь из этой встречи хоть какую-то выгоду, Стритч немного поторговался. Но в конце разговора, когда они договорились о цене, она оказалась – и Стритч это знал – более чем приличной.

Стритч с трудом оторвал свою тушу от скамьи и скривился, когда перенес вес тела на больную ногу.

– Я сейчас принесу договор…

Он захромал к стойке. Все его ценные документы вместе с накопленными деньгами хранились в винном погребе за вынимаемым из стены камнем.

– Постойте… и вот еще что!

Стритч остановился и оглянулся.

– Да, сквайр Вернер?

– Я не стану вас позорить разглашением подробностей нашей сделки. Взамен я ожидаю от вас того же. Если вам станут задавать вопросы, вы можете похвастаться, что продали мне всех троих втридорога. Я не стану с этим спорить.

Поскольку у Стритча и в мыслях не было делиться с кем-то деталями сделки, он с радостью согласился.

Вернер раскурил сигару от уголька в камине, стоял и курил, пока тучный владелец таверны, пыхтя и кряхтя, протискивался в дверцу-люк погреба. Вернер устал. Его отвращение к только что имевшему место разговору выкачало из него слишком много сил. В иных обстоятельствах он чувствовал бы такое же отвращение и к себе. Продажа и покупка людей, как скот, всегда действовали на него удручающе. Вернер знал, что экономика Вирджинии в теперешнем ее состоянии рухнет без рабства и использования подневольного труда свободных людей, но от этого знания легче ему не становилось.

Как бы Вернер ни устал и ни вымотался морально, он решил, что ни за что не присядет в этой таверне. Он тяжело оперся на трость и ждал.

– Сэр? Масса Вернер? – раздался у него за спиной робкий голос.

Вернер обернулся. В паре метров от него стоял мальчик Дики. Его сильно трясло то ли от страха, то ли от волнения. «А может, и от того и от другого», – подумал Вернер. Он улыбнулся.

– Да, малыш?

– Прошу прощения, сэр, я не хотел, но так уж вышло, что я со своего места у двери услышал, что вы сказали… Это правда, сэр? Вы выкупили Бесс и меня? Мы будем жить с вами и с мисс Ханной?

– Будете-будете, малыш – ответил Вернер, по-прежнему улыбаясь. Потом заставил себя строго сказать: – Но только ни словечка об услышанном здесь Ханне. Обещаешь?

– Ой, конечно, сэр! Я ни словечка не пророню!

И тут, к великому смущению Вернера, мальчуган взял его за руку, наклонился и поцеловал ее.

Высвободив руку, Дики отступил на шаг назад и поднял на Вернера полные слез глаза. Потом прошептал:

– Спасибо вам, сэр. Каждый вечер буду Бога за вас молить.

– Ладно-ладно, парень. – Поддавшись внезапному порыву, Вернер опустил руку и погладил мальчугана по спутанным волосам. Потом поднял руку и весело произнес: – Так, беги-ка и сообщи новость Черной Бесс. Соберите вещи оба и приготовьтесь ехать вместе со мной в «Малверн».

Дики кивнул и выбежал из таверны, поскальзываясь и чуть не падая от спешки.

Вернер глубоко затянулся сигарой и широко улыбнулся.

И тут же все случившееся предстало ему в лучшем свете. Возможно, он все-таки не зря приложил нынче столько усилий, но вот методы – будь они прокляты!

Глава 7

Ханне казалось, что буквально в одночасье в «Малверне» произошли огромные перемены. Он стал счастливым домом. Началось все с того самого момента, как по комнатам разнесся рокочущий смех Черной Бесс.

Изменился даже сам Малколм Вернер. Он больше не запирался у себя в комнатенке, пытаясь коньяком заполнить пустоту и боль. Вместо этого он рано поутру выезжал из дома и осматривал плантацию, снова погружаясь в хозяйственные заботы и общаясь с людьми, обеспечивавшими его благополучие.

По вечерам ужин подавали в столовой, ярко освещенной свечами и блеском серебряной посуды. Свет отражался в хрустале и играл на тонком фарфоре.

Раньше Ханна часто гадала, дома ли Вернер, поскольку никогда не видела его за едой. Теперь же он с удовольствием поедал все, что с любовью и в достатке готовила Бесс, и потихоньку начал расставаться с худобой. Ханне казалось, что с каждым прибавленным килограммом он, похоже, становился по крайней мере на год моложе.

Ханна пребывала в восторге от такого поворота событий. Впервые она была довольна своей жизнью…

Дики и Бесс были крайне благодарные Ханне за проявленную заботу. В тот вечер, когда Бесс вылезла из коляски Вернера, девушка сбежала по парадной лестнице особняка, и негритянка заключила ее в свои крепкие объятия.

– Боже правый, деточка, я уж думала, что мои старые глаза никогда больше тебя не увидят!

Ханна заметила в глазах Бесс слезы. Она поняла, что никогда не видела Бесс плачущей, и была тронута.

– Ты богоугодное дело сделала, милочка, что освободила нас от этого старого черта Стритча!

Ханна с удивлением обнаружила, что тоже плачет. Она взяла Бесс за руку.

– Добро пожаловать в «Малверн», Бесс.

Отступив на шаг назад, Бесс возвела глаза и хлопнула в ладоши.

– Как тут красиво! Вот уж не думала, что стану здесь работать. У меня такое чувство, будто я умерла и вознеслась в рай, это точно, потому как ты выглядишь словно ангел!

И разразилась озорным рокочущим смехом.

Тут Ханна заметила Дики, с тоскующим видом стоявшего в стороне. Она тоже обняла его и поцеловала, пока все трое не стали смеяться, как одержимые.

Стоявший рядом с коляской Малколм Вернер смотрел на них, и улыбка осветила его обычно грустное лицо. Теперь он точно знал, что сегодня совершил достойный поступок.