Крест Марии

От автора

Мне нравится цикл «Крест» от Дема Михайлова. В принципе, у него все циклы прекрасны, но именно этот меня настолько зацепил, что я уже не первый год нахожусь под впечатлением от романа «Перекресток одиночества». Перечитываю его периодически и каждый раз нахожу что-то новое.

Главная мысль, суть романа – то, что Автор взял за основу сюжет о Спасителе, который спустился (попал) в эту мрачную реальность, выжил, зажег в сердцах людей надежду и повел их за собой. Только библейский Спаситель умирает, чтобы воскреснуть и спасти людей. А у Гниловоза – свой Путь: чтобы спасти людей, ему, наоборот, нужно выжить в ледяном аду одиночества и спастись самому.

Канон: «переКРЕСТок одиночества» Дема Михайлова

Казалось бы, простой незамысловатый сюжет, а вот не отпускает и всё. При этом я часто ловлю себя на мысли о том, а как бы в такой ситуации повела себя слабая женщина? У Библейского Спасителя была Мария, и здесь, в этой истории, Дем Михайлов тоже значительную (хоть и второстепенную) роль отвёл именно Марии. В романе она изображена скупыми мазками, фрагментарно, с 13 по 14 главы. Её роль, как вдохновительницы обречённых на одиночество узников, – показать своей случайной и страшной гибелью, что если долго ждать, то можно так ничего и не дождаться.

Я же хочу посмотреть на всю эту ситуацию её глазами, глазами немолодой женщины, которой довелось попасть в странный ледяной ад и жить, выживать, с надеждой на избавление. Мария – самая противоречивая и неоднозначная личность в этой истории, и поразмышлять о её судьбе мне показалось интересным.

Дем Михайлов дал мне разрешение на написание книги по «Перекрёстку одиночества». Более того, мы согласовали основные вопросы, возраст героини, дату попадания и так далее. Перед опубликованием история была прочитана Демом Михайловым.

Надеюсь, вам будет интересно посмотреть на всё это с другой точки зрения.

Книга (фанфик) называется просто и незамысловато – «Крест Марии».

Приятного чтения!

Пролог

Женева, 1982 год. 

Когда на гроб Бенджамина упал последний ком земли, эта старая коза Адолфа, его мамаша, сказала:

– Собирай свои манатки, и чтобы я тебя здесь больше не видела! У тебя ровно час.

На поминальный обед меня не пригласили.

В последний раз я оглянулась на усыпанный белыми лилиями свежий холмик, на застывших, словно восковые статуи, братьев с толстыми глупыми женами, на исходящую ядом свекровь, на сутулого Йоргена, его сына от первого брака.

Как стая ворон.

Я вышла с кладбища через старые кирпичные ворота с башенкой, увенчанной потемневшей мраморной скульптурой пухлощёкого ангела. Он укоризненно смотрел на меня мудрым взглядом.

Я скривилась и показала ему кукиш. Он не ответил, а я пошла собираться.

Наш с Бенджамином дом находился в типичном фахверковом здании почти рядом с улицей Гранд-Рю, где, говорят, родился сам Жан-Жак Руссо. Здесь мы прожили практически семь счастливых лет. Жаль, так и не расписались. Не могли, ведь развода от Геннадия я не получила. Да и кто ж знал, что всё так выйдет?

– Мари, mon cher ami, это ты? – донесся из соседней комнаты хриплый голос Мадлен, старшей сестры Бенджамина.

Бедняжка совсем сдала, и её даже не взяли на похороны. Хотя не уверена, что она до конца осознавала, что происходит.

– Да, дорогая, не беспокойся!

Я прислонилась к стене и взглянула в зеркало: под глазами залегли синяки, щеки запали – слишком тяжело мне дались последние месяцы, когда он слёг. Да, от той Машеньки Покровской, восторженной мечтательницы, которая семь лет назад бросила всё и сломя голову понеслась вслед за любовью, больше ничего не осталось.

Сейчас мне сорок четыре. И я теперь вдова. А с сегодняшнего дня стала ещё и бездомной.

Замечательная перспектива, что уж тут говорить.

Я напихивала вещи в небольшой дорожный чемодан, а в дверях соляным столбом застыла Глория, домработница, из греческих переселенцев, и внимательно следила, чтобы я не захватила чего лишнего.

Когда я уже выходила из дома, услышала, как Мариэтта, соседка, которая всегда так мило улыбалась, сказала мне в спину:

– И правильно, гнать её надо отсюда! Эти русские, дай им волю, захватят весь мир! Как саранча!

Я обернулась и показала ей кукиш.

Лицо Мариэтты перекосило, а я ей подмигнула и пошла дальше.

Я дошла до улицы Гранд-Рю, мимо улицы Кожевников, затем свернула к площади Фруктового рынка. Немного не дошла до старого готического здания, в котором был расположен антикварный магазин Огюста Больца, где я последние два года работала оценщицей букинистики и нумизматики. Мне повезло, что меня сюда взяли, а всё благодаря опыту работы в архивах Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина (ну и связям Бенджамина – без этого здесь никак). Тринадцать лет там отпахала после института всё-таки. А когда дышать пылью советских архивов надоело до крика, меня угораздило влюбиться в иностранца и сбежать в новую жизнь, чтобы дышать уже пылью архивов буржуинских.

Такой вот результат.

Я толкнула тяжелую дверь и вошла в полутёмное помещение под дребезжание колокольчика. Пахнуло запахом старой мебели, воска и кисло-пряных индийских благовоний. Пока глаза привыкали к полумраку, я подслеповато щурилась – старик Больц с каждым годом становился всё прижимистее и экономил везде, где только можно.

– Мари? – от удивления его сморщенное, как печёное яблоко, лицо ещё больше сморщилось. – Что ты здесь делаешь?

Он вышел из подсобки и вопросительно уставился на меня. Голова его тряслась.

– Можно я переночую в подсобке? – спросила я и, глядя в его выцветшие глаза за толстыми стёклами очков, торопливо прибавила: – В счёт зарплаты, конечно же.

– Эм-м-м… Мари… – скривив лицо, замялся Больц. – Мы тут с сыном подумали и решили сократить букинистический отдел. Он больше не приносит того дохода, как раньше. Спрос, к сожалению, сейчас сильно упал. Времена такие. Кассиан считает, что мы должны сосредоточиться на картинах.

– А я? – упавшим голосом переспросила я, уже заранее зная ответ.

– Извини, но мы в услугах букиниста больше не нуждаемся, – проскрипел Больц, отводя взгляд, и добавил: – Я хотел сообщить тебе завтра, но раз ты сама пришла сейчас…

– Понятно, – сказала я, стараясь держать себя в руках. – А расчёт получить…

– Это к Кассиану, – отмахнулся старик. – Он вернется из Цюриха послезавтра. Тогда и приходи…

– Ладно, прощайте, – упавшим голосом сказала я, размышляя, куда податься на ночь глядя, ведь в карманах у меня было негусто.

– Погоди! – напыжился Больц. – Ты не закончила работу. Вот, возьми!

Он сунул мне в руки связку потрёпанных книг и сварливо добавил:

– Иначе Кассиан не сможет рассчитать тебя.

Машинально я ухватила увесистую стопку и рассеянно вышла из магазина, не прощаясь. В одной руке я несла чемодан с вещами, в другой – связку книг, на плече висела сумочка, но тяжести я совсем не чувствовала.

Я вообще ничего не чувствовала.

Я долго куда-то брела, бездумно глядя впереди себя, пока наконец не уткнулась в небольшую скульптурную композицию, вроде как Блаженного Августина с крестом в руках. В канун очередного муниципального праздника их сейчас понатыкали по всему городу. Аккуратно остриженные кусты розмарина и лаванды уютно окружали статую. Алебастровый пузатый святой смотрел на меня с таким осуждением и настолько явной насмешкой, что нервы мои не выдержали. Я схватила тяпку, явно позабытую кем-то из рабочих, и изо всей дури лупанула по его наглой насмешливой морде. Но то ли рука дрогнула, то ли меткость у меня была так себе, но попала я по кресту. С грохотом кусок откололся и упал на вековую брусчатку, обдав меня алебастровой крошкой.

И тут только я поняла, что натворила.

Нет, я никогда не была особо верующая, в церковь ходила, только когда мамашка Бенджамина начинала недобро на меня коситься. У нас же, в советской школе, вовсю царил атеизм.

Но всё равно стало как-то не по себе.

Я раздражённо отбросила тяпку, отряхиваясь от алебастровой пыли, пнула осколки креста и побрела дальше.

Зато хоть пар выпустила.

Пошёл дождь. Ледяные струи косо шелестели по асфальту, всё ускоряя ритм. А я была в легком темно-зелёном платье (чёрного у меня не было) и босоножках. Платье тут же намокло и тяжёлым комом липло к ногам.

Чёртов день никак не заканчивался.

Я ускорила шаг. Ковылять на высоких каблуках было чертовски неудобно, но дождь подгонял.

Я не знала, куда мне идти, мои зубы уже стучали от холода.

И тут на глаза попалась вывеска кнайпа: «Пляска смерти». Узкие готические окна приветливо подмигивали сквозь витражные стёкла. Из-за дверей доносились обрывки музыки.

Заходить ужасно не хотелось, но других вариантов всё равно не было, и я толкнула дверь – по ушам жахнула «Розамунда», которой весело подпевали пьяненькие посетители. Слышались хлопки и притоптывания в такт. От одуряюще густых запахов жареной картошки, лука и мяса у меня заурчал живот.

– Пинту горячего глинтвейна и что-нибудь перекусить, – сделала заказ я, прикидывая, хватит ли у меня денег рассчитаться.

Я устало опустилась на скамейку у самого дальнего столика и смежила веки.

– Ваш заказ, фрау, – голос официанта буквально вырвал меня из полусна.

Я отпила горячего вина, щедро сдобренного специями, чувствуя, как кровь приливает к щекам и озябшим конечностям. Стало тепло. После третьего глотка в голове слегка зашумело. Не удивительно, ведь я весь день ничего не ела. Да и вчера вечером тоже.

Я с жадностью набросилась на яичницу с беконом и умяла всё за раз. Даже крошки хлеба смела.

От обильной еды и глинтвейна я аж осоловела.

– Вы позволите? – рядом со мной стоял невзрачный толстячок в сером несвежем костюме и мятой синей рубашке, очевидно, из бюргеров средней руки.

Я вопросительно взглянула на него.

– Там шумно, – пожаловался он, показывая на веселящийся зал, и, взглянув на мой опустевший бокал, добавил: – А я вас угощу ещё глинтвейном. Как компенсация за беспокойство.

Я чуть задумалась, затем согласно кивнула.

– Гнусный денёк, – тяжело вздохнул он, когда наконец сделал заказ.

– Угу, – согласилась я, чтобы поддержать беседу.

– Вот почему жизнь так несправедлива? – Мужчина достал из нагрудного кармана большой клетчатый платок и устало протёр взопревшую лысину.

Я скептически пожала плечами. Мне хотелось ответить, мол, да что ты знаешь о несправедливости, но я разомлела, и было лень.

Помолчали.

В зале веселье набирало обороты.

– Сейчас стало так трудно найти приличную работу, – внезапно пожаловался мужичок тихим голосом, – а ещё труднее её удержать. Пашешь, пашешь все дни напролёт, а потом внезапно, словно обухом по голове – всё, вас понизили в должности. Чёртова жизнь! Как же это всё несправедливо!

Я понимающе ухмыльнулась. Точнее это была не столько улыбка, сколько наполненный горечью оскал. Несправедливо! Мне внезапно захотелось рассказать ему всё, чтобы он понял, что такое настоящее «несправедливо». Меня вдруг как прорвало, и я заговорила, я говорила долго, взахлёб…

Мужчина оказался очень внимательным и понимающим собеседником. Он согласился, что старая Адолфа – та ещё дрянь, и что могла бы и по-человечески отнестись ко мне. Тем более я столько лет жила с её сыном.

– Она все эти годы, целых семь лет, надеялась, что у нас с Бенджамином всё несерьёзно, – пожаловалась я, отпивая большой глоток глинтвейна. – А когда поняла, что ничего из её ожиданий не выйдет, начала интриги крутить и настраивать всех против меня.

– Многие матери считают, что они рожают сыновей лишь для себя, – согласился мужчина. – Ещё глинтвейна?

Я кивнула. Понемногу я приходила в себя, и ещё одна пинта ничего плохого мне уж точно не сделает. А напряжение последних дней так хотелось сбросить.

Помолчали, пока официант не принёс заказ.

– И вот мне сорок четыре, а жизнь полностью рухнула, – грустно покачала головой я, – одни осколки остались. А с чего начинать – не знаю. Я тут одна, в чужой стране, чужая культура… Домой, в Советский Союз, вернуться после того, как сбежала, не могу, сами понимаете, здесь же начинать что-то новое не хочется. Да и сил больше нету…

– А замуж? – вдруг перебил меня мужчина.

– Тем более замуж, – на мои глаза навернулись слёзы, – так, как с Бенджамином, уже не будет, так и зачем начинать?

Мужчина согласно покивал, мол, да, начинать бессмысленно.

Мы ещё поговорили немного об отвлечённых вещах, и тут он опять сказал:

– А что вам хочется?

– Что мне хочется? – грустно усмехнулась я, – Мне хочется забиться в какую-то норку, чтобы меня больше никто и никогда не видел и не слышал! Вот что мне хочется!

– Точно? А жалеть не будете? – простодушно спросил он, чуть склонив голову набок, и стал похож на большого лысого птенца. – Женщины так любят все эти праздники, театры, гости…

– Ну уж точно не я, – заверила я убеждённо и покачала головой. – Я так устала от всего этого. Мне бы покоя… спрятаться за толстыми стенами и никого больше никогда не видеть… Но такая мечта, увы, невозможна…

– Всё возможно, – неопределённо сказал мужчина и вдруг, взглянув на часы, заторопился.

Он подозвал официанта, расплатился (кстати, и за мой ужин тоже) и, коротко попрощавшись, вышел из кнайпы.

А я осталась одна. Усталые плечи гудели, но в голове было пусто-пусто. И почти хорошо. Я долго так просидела, бездумно глядя перед собой. Никто меня отсюда не гнал, но, когда последние посетители начали расходиться, я поняла, что пора идти искать ночлег.

Я вышла на улицу. Дождь, к счастью, закончился. И вдруг сообразила, что у меня же здесь есть вполне приличная знакомая, я несколько раз ей помогала, думаю, она меня не прогонит. Мне бы всего одну-две ночки перекантоваться, а потом я что-нибудь всё равно придумаю.

Точно! Решено! Иду к Софи!

Я развернулась и решительно зашагала по направлению к Каштановой площади, но тут услышала знакомый голос за спиной:

– По поводу норки не передумали?

– Что? – не поняла я, разворачиваясь.

– Главное, выживите там, Мария! Боритесь! Я знаю, вы сможете! – мужчина внезапно сильно толкнул меня в спину.

От неожиданности я выпустила чемодан с вещами и полетела, словно Алиса, в кроличью нору. Летела я долго, аж тошнить начало.

Затем меня окутала вязкая серая хмарь, сознание помутилось, а дальше – темнота…

Глава 1

А боги смеялись....

Я открыла глаза и не смогла сдержать сдавленный вскрик: вокруг была кромешная тьма. Настолько густая, что я сначала испугалась, что ослепла. Но нет, приглядевшись, я заметила небольшое, чуть более светлое пятно впереди.

Что это?

Где я?

Что за ерунда?

Как я сюда попала? Неужели виноват тот мужик? Да нет, не может быть! Хотя, с другой стороны, кроме него, я ни с кем в последний момент не общалась.

Да! Точно! Он! Он толкнул меня, чтобы забрать чемодан (вот он удивится, обнаружив там лишь мою поношенную одежду и больше ничего).

Ладно. Толкнул. Отобрал.

Но, чёрт возьми, как я оказалась здесь? В этом странном бункере.

Нет, что-то не складывается.

А зачем я тогда здесь? Меня похитили? Зачем? Будут требовать выкуп? Смешно. Никто за меня и ломаного гроша не даст. А может, это какой-то эксперимент и меня будут изучать. Сделают лоботомию… Да нет! Нет!

Мысли заметались калейдоскопом, до тошноты. А нормального объяснения я так и не придумала.

Ладно. Придётся ждать, когда мои похитители появятся…

Лежать на бетонном полу было холодно. Тело болело все так, словно я – отбивная. Я пошевелила пальцами рук и ног и поняла, что всё ещё жива. Вроде бы. Из-за темноты на меня накатила паника. Панические атаки шли волнами, я зажала рот руками и еле-еле сдерживала крик. Было настолько страшно, что меня аж колотило. Там, в темноте, кто-то притаился. Мной овладел иррациональный ужас. Я вскочила. Сердце моё отчаянно колотилось, в ушах стоял шум. Казалось, он смотрит на меня оттуда и ждёт возможности броситься и уцепиться в глотку.

Если бы я верила во все эти духи-привидения, я бы сейчас орала. Но больше всего я боялась, что там, в темноте, может быть крыса. Много крыс. Мокрых, мерзких и пищащих. Крыс и мышей я боюсь до дрожи, до крика.

Я начала прислушиваться, если они там, в темноте, то рано или поздно они выдадут себя писком. Время шло, а я так и сидела, дрожа, напрягая слух, в непроглядной тьме, среди полной тишины. Прошло, очевидно, достаточно много времени, но оно не принесло никаких перемен. Меня окружала все та же тёмная гулкая пустота. Неоткуда было набираться внешних впечатлений. Я постепенно теряла чувство времени.

Начала кружиться голова.

Пока я приходила в себя и пыталась собрать мысли в кучу, задубела окончательно. На мне было лишь лёгкое платье, длиной чуть ниже колена, которое я надевала на похороны Бенджамина, бельё и открытые босоножки. И всё.

Сейчас мне казалось, что становится всё холоднее и холоднее. Когда меня уже заколотило по-крупному и зубы начали выплясывать чеканный ритм, я, наконец, решилась. Осторожно ступая, оступаясь и поминутно спотыкаясь на высоких каблуках, я побрела к светлеющему пятну впереди. Тихо-тихо, крадучись, я ощупала пространство. Рука наткнулась на липкую стену, покрытую плесенью, и я пошла дальше, придерживаясь её легкими касаниями. Каждый раз, касаясь этой липкой грязи, покрывавшей стену, я содрогалась от отвращения, но заставляла себя идти дальше.

Наконец, рука наткнулась на какой-то рычаг, и от неожиданности я замерла. Стараясь не потревожить его, я аккуратно ощупала. Это был металлический штырь, с толстым набалдашником. К моему удивлению, он приятно грел руку. Не отдавая себе отчет, я машинально потянула за рычаг вниз.

Штырь сперва не поддавался, а затем как-то слишком легко сдвинулся, с тихим щелчком. Моментально вспыхнул свет. Темнота, казалось, отслаивалась от него, распадаясь с шелестом на клочки, которые моментально таяли. От неожиданности я аж зажмурилась. Когда раскрыла глаза и торопливо осмотрелась – ахнула.

Я находилась в странном, похожем то ли на военный бункер, то ли на допотопный подвал помещении. Окон не было. То, что помещение закрытое, свидетельствовали мощные стены с древней кирпичной кладкой. Такая же кладка была у нас в Женеве, на базилике Пресвятой Девы Марии. Старинная и очень крепкая. Такую не прошибёшь ничем. Раньше ведь на века умели строить.

Осматриваясь, я вдруг поняла, что больше так не мёрзну. Более того, мне даже стало довольно тепло. Не так чтобы уж очень, но сносно. Возле рычага (это оказался не штырь, а рычаг), виднелся выход от трубы и оттуда потоками шел умеренно теплый воздух. Я подошла ближе погреться.

Пока грелась, смотрела. Странный бункер представлял собой длинное-длинное помещение, в одной стороне которого зиял вход куда-то, а в другой – терялся во тьме. Рассмотреть, что там, я не успела – внезапно свет погас, и помещение погрузилась во тьму.

От возмущения я топнула ногой. Первый раз в жизни я не могла сдержаться. Поэтому выразилась крайне экспрессивно, чего раньше никогда себе не позволяла.

Мой голос прозвучал глухо, отскакивая от стен.

Ответом была звенящая тишина.

Никто не отозвался на мой голос. Мои тюремщики или не услышали меня, или проигнорировали.

Минуты проходили. Прождав немного, я поняла, что света так и не будет.

Тогда я попробовала опять дёрнуть рычаг. К моему удивлению, он снова легко поддался и всё повторилось заново: опять зажегся свет, пошло тепло. Буквально через пару минут что-то щёлкнуло и свет погас.

Обычно я редко матерюсь, а тут опять прямо от души приложила, не выбирая выражений.

Какая-то ерунда!

Если свет и тепло идёт только тогда, когда я дёргаю за рычаг, а дёргала я его примерно с интервалом в пять минут, то, если это продолжится, очень быстро я устану, возможно, потеряю сознание или даже усну от усталости и все станет опять ледяным и тёмным.

Такая перспектива сильно пугала.

Но, тем не менее, я продолжала дёргать и дёргать.

Нужно было бы сходить к тому выходу и глянуть, что там, но я боялась, что, если прекращу дёргать, станет темно и я заблужусь и потом не смогу найти ни выход, ни рычаг. Опять же, там могут быть крысы…

Но просто сидеть и ждать, когда придёт время дёргать, было скучно, и я решила сделать ревизию своего имущества.

Кстати, сидела я сперва на полу, где было меньше грязи. Зато потом, когда свет стал ярче, обнаружила небольшой деревянный топчан. Он тоже был достаточно замусолен, но всё же там было лучше, чем на холодном бетоне, поэтому я перебазировалась пока туда.

Когда я сюда попала, у меня была только сумочка и стопка книг, которые пихнул мне скотина Больц. Чемодан с личными вещами вырвал тот мужчина.

Сволочь он!

И к чёрту книги!

Я не знаю, как скоро мои тюремщики придут за мной, поэтому мне сейчас нужны вещи первой необходимости и ценные вещи: вдруг придётся договариваться с похитителями. Денег у меня всё равно не было.

Итак, я раскрыла сумочку. В последнее время я носила небольшую, примерно пятнадцать сантиметров. Мадлен когда-то переубедила меня, что большая сумка – для домохозяек, а роскошная дама должна ходить исключительно с маленькой. Так она выглядит моложе. Ходить совсем уж с маленькой я не могла, мне постоянно что-то было нужно, поэтому пошла на компромисс – носила среднюю сумку.

Женская сумочка – целая Вселенная. Я криво ухмыльнулась, вспомнив, как Геннадий, мой первый муж, еще при жизни в Советском Союзе, всегда шутил по этому поводу. А однажды он сунул в мою сумку гантель и разводной ключ. И я так и носила почти две недели всю эту тяжесть, не понимая, почему же так сильно устают руки. Как-то, на работе, мне срочно нужно было что-то найти в сумке, и я, чтобы не перерывать всё содержимое, просто вывалила всё на стол. Каково же было моё удивление обнаружить весь этот металлолом, который я таскала все это время. Самое обидное, что Геннадий совершенно не чувствовал себя виноватым. Наоборот, именно меня он обвинил в халатности и разгильдяйстве, недостойном советского человека.

Я вздохнула.

Как давно всё это было!

Я хлюпнула носом и приготовилась разреветься.

Но тут сердце тревожно ёкнуло, и я поняла, что у меня выработался условный рефлекс – сейчас свет погаснет. Бросив всё, я торопливо подбежала к рычагу и дёрнула.

Фух! Успела.

Ладно, надо продолжить.

Этот забег и всплеск адреналина смыли мою грусть. Досада отступила, и я опять раскрыла сумочку и аккуратно вытряхнула содержимое на деревянную поверхность топчана.

Итак, в моей сумочке было: небольшая катушка белых ниток с иголкой (хорошо! пригодится), подсохшие зефирки Schokokuss в небрежно разорванной бумажной коробочке (уже хоть что-то), засохший бутерброд с сыром, который ещё вчера утром сунула мне заботливая Мадлен, а я замоталась и совершенно забыла съесть (это тоже хорошо, ведь еды здесь нету, и, возможно, это поможет мне продержаться хоть какое-то время), кошелёк с несколькими мелкими купюрами, что удалось сэкономить за ужин (чёртов бюргер!), витая золотая цепочка со сломанным замочком, которую я всё забывала отдать на починку ювелиру, две роговые пуговицы (уже не помню, откуда они взялись: одна – большая и плоская, от мужского пальто, вторая – небольшая «под жемчуг», на металлической ножке), начатый тюбик перламутровой помады, блеск для губ (да, я носила и то, и то, под настроение), расчёска, круглая металлическая коробочка с мятными леденцами (их осталось три штуки), зеркальце (настолько маленькое, что видно было лишь один глаз, зато его носить было удобно), полфлакона духов «Givenchy III», ключ от квартиры, две таблетки анальгина и прочая ерунда.

В общем, всякий женский хлам. Ерундистика. Ничего, что поможет мне выжить, пока меня не найдут. То, что меня найдут, я не сомневалась. Зная, что Больц отдал мне ценные книги для оценки, я верила, что если я не появлюсь, то уже сегодня-завтра он поставит на уши всю полицию и они перероют все окрестности, и меня найдут.

Не понятно, зачем меня похитили? Выкуп за меня никто не даст.

Я вздохнула.

Время приближалось к опасной черте. Нужно дёргать за рычаг. С трудом я поднялась на ноги и поковыляла к рычагу.

Опять успела.

На гудящих ногах я вернулась обратно к топчану. Нет. Так дело не пойдёт. Я осмотрела ноги – они опухли в щиколотках от хождения на каблуках. Я всегда носила очень высокие каблуки, иногда и подошва туфель была на платформе. Вот и сейчас на ногах у меня были легкомысленные босоножки перламутрового цвета, на каблуках в девять сантиметров. Ремешки были очень узкими, и в целом босоножки были неустойчивыми и неудобными. В них было очень тяжело ходить. Но зато походка казалась беззащитно-женственной и красивой. Кроме того, они так шли к этому платью. Да и к любому моему платью они безумно шли.

Сейчас меня всё равно никто не видит. Но я не снимала их.

Во-первых, сюда могли внезапно войти, а я предстану перед посторонними людьми в жалком виде. Нет. Не бывать этому!

Кроме того, пол был ужасным, неровным, из отвратительного бетона. Вполне можно было наступить на какую-то ерунду и поранить ногу. А у меня ничего из медикаментов с собой нету, кроме анальгина.

Между тем я продолжила осмотр. Кроме сумочки, у меня оказалась французская булавка, приколотая под воротничок (чтоб не сглазили). Я в это не верю, но Мадлен меня приучила носить. Кроме того, на руке у меня был браслет, правда тонкий и серебряный, но всё равно. Стоил он немного, мне его Бенджамин подарил в пору нашего букетно-конфетного периода. Этот браслет и массивное кольцо с желтоватым непальским топазом – вот и всё, что оставалось у меня от него. Кольцо я заложила в ломбарде, когда пришлось оплачивать лечение его и потом Мадлен. А вот браслет остался. Я не спешила расставаться с ним. Он был симпатичным и напоминал мне о том времени, когда я была красива и желанна. Когда всё было так хорошо…

Разболелась голова. У меня в сумочке был анальгин. Там оставалось ещё две таблетки. Но я решила терпеть, сколько смогу. Непонятно, когда меня отсюда выпустят. Может, вообще – никогда. Поэтому таблетки нужно приберечь.

В общем, надо терпеть.

Я потёрла виски, помассировала «вдовий горбик» между шеей и спиной. Боль чуть отступила, но продолжала тянуть тупой болью, отдавая под правой лопаткой. Ладно, уже лучше. Надо будет периодически делать себе массаж. Сказывалось неудобное сидение на топчане. Но альтернатив не было.

Опять накатила паника. И я зарыдала. Вот так, без всякого явного повода, слёзы побежали по щекам, капая на грудь. Видимо, накопились напряжение, страх и тревожность, и вот сейчас всё вылилось в полноценную истерику. Я рыдала вслух. Я выла, плакала и скулила долго. Очень долго. Пока не погас свет. Необходимость дёргать за рычаг подтолкнула меня. А уже через мгновение я ковыляла на распухших ногах к заветному рычагу.

Дёрнула.

Свет и тепло возобновились.

У меня было немного времени, чтобы осмотреть помещение.

И я решила искать выход. Нечего предаваться унынию. Это не поможет. Будет только обезвоживание организма. И я умру.

А умирать не хотелось.

Тем более вот так, на холодном бетонном полу в странном бункере.

В общем, пришлось взять себя в руки. Я дважды глубоко-глубоко вздохнула и выдохнула. У нас в антикварном салоне как-то работала по приглашению Шраддха Пхат, искусствовед индийского происхождения, так вот она всегда говорила, что, если страшно или обидно, или любая другая сильная нехорошая эмоция – нужно глубоко-глубоко и медленно подышать.

Я подышала. Удивительно, но чуть помогло.

Надо будет по возвращении купить Шраддхе круассанов. Она их очень любит. В кондитерской Симона Роша всегда свежие круассаны, лично я люблю с ореховой начинкой и шоколадом.

При этой мысли желудок сильно потянуло от голода. Я поняла, что невыносимо хочу есть. Достала из сумочки бутерброд и зефир. Подумав, вернула зефир обратно. Он сильно сладкий, энергия мне, конечно же, нужна, но воды здесь не было. И я буду умирать от жажды. А ведь мне ещё нужно за рычаг дёргать.

Я устроилась на топчане. Решила, что не буду уподобляться зверям. Поэтому достала салфетку, аккуратно расстелила её на коленях, положила бутерброд. Немного посидела и чинно, степенно принялась есть, стараясь не уронить ни крошки.

Закончив, я ещё немного посидела, прислушиваясь к ощущениям. Сытой я не была, но, по-моему, французы говорят, что из-за стола нужно вставать немного голодными. Я была голодной, и не немного, но нет предела совершенству. Думаю, французы были бы мной довольны.

Во всяком случае мне нужно было самой себя утешить и доказать, что всё хорошо.

Утешила.

Доказала.

Теоретически.

Ну что ж поделать, я не могу сейчас сожрать сразу всё, а потом умирать от мучительного голода. Тем более проблема с водой никуда не исчезла.

Я зевнула.

Еда, пусть и скудная, заставила кровь прилить к желудку, потянуло в сон.

Но я боялась, что усну и опять станет темно и холодно.

Этого допустить никак нельзя!

Поэтому я потёрла себе уши. Раз. Другой. На третий раз я окончательно взбодрилась.

Этому трюку меня научил Геннадий. Мой первый муж. Ещё из той, прошлой, советской жизни. Я вспомнила его волевой подбородок с ямочкой, карие глаза. В душе опять появилось смятение. Всё же нехорошо я с ним поступила, когда бросила его и сыновей и сбежала к Бенджамину в Швейцарию.

Почувствовав соленую влагу на щеках, я мысленно запретила себе раскисать. Что-то сегодня я часто плачу. Сказывается недосып, усталость и страх.

Кряхтя и охая, я слезла с топчана и заставила себя пару раз покрутить руками, головой и ногами в коленях. Не особо помогло, хотя кровь забегала чуточку поживее, судя по мурашкам в ступнях и кистях. Все же долго сидеть в одной позе – плохо.

Тут уж подошло время опять дёргать за рычаг, что я и сделала.

Причём даже с каким-то удовлетворением, что мол, я вот, я готова.

Почти как пони в нашем городском зоопарке. Их приучили ходить с маленькой расписной тележкой по кругу и катать детей местных бюргеров. Тем пони, которые проехали круг, давали яблоки. Поэтому они остаток пути быстро бежали, торопясь получить лакомство.

Мне, вместо лакомства, положены были свет и тепло. Но кто сказал, что это мало?

Хотя от лакомства я бы не отказалась.

Я представила огромный-огромный кремовый торт с розочками, и мой рот наполнился слюной.

Так, отставить! Одёрнула я себя.

Не хватало ещё язву желудка получить.

Но не удержалась. Проявила малодушие. Воровато (зачем-то) оглянувшись, подбежала к сумочке, достала зефирку и торопливо сунула в рот. Очнулась уже, когда рука опять потянулась за другой.

Обматерила себя.

Какая же я дура!

Мерзкая, слабовольная дура!

Ну вот и что я сделала? Сожрала зефир. Возможно, он бы продлил мне жизнь завтра-послезавтра. А я взяла и слопала. Ведь только что съела бутерброд и на тебе!

Дура!

Стараясь не зареветь от обиды, я отошла от сумки.

Примерно через полчаса помещение уже чуть прогрелось, и я решилась пройти осмотреться. Более того, с удивлением я обнаружила, что промежуток между дёрганием рычага стал гораздо больше – примерно минут десять-пятнадцать. Часов у меня не было, Глория, по указанию старой суки, не отдала, и я сейчас могла ориентироваться только на свои внутренние ощущения.

С внутренними ощущениями у меня, по правде говоря, было так себе.

Я опять дёрнула чёртов рычаг и решила-таки идти на разведку.

Прошла по направлению к выходу, пошатываясь на высоких каблуках, словно пьяная, и заглянула туда: волосы встали у меня дыбом. Это оказалось небольшое помещение, скорей всего какое-то техническое, типа чулана или кладовки.

Но не это меня ужаснуло: на большом крюке, что торчал из стены, висел человек. Судя по всему, этот человек был мёртв.

Я оказалась наедине с трупом!

Глава 2

На всякий случай я отскочила и громко позвала его:

– Эй! Вы кто?

Ответом было молчание. Что ж, всё оказалось совсем ужасно – я находилась в странном бункере в компании мертвеца. Сразу вспомнился рассказ Толстого о семье вурдалака. Стало так страшно, что я отпрянула, тихо поскуливая от ужаса. И тотчас же всё накрыла тьма. Я задрожала от страха, что мертвец сейчас прыгнет на меня, а я ничего не смогу сделать.

Чёрт, о рычаге я совсем забыла!

Осторожно, на ощупь, я стала возвращаться по направлению к рычагу (поплутать пришлось знатно, у меня был концентрированный «топографический кретинизм», как любил шутить Больц, но то было при свете, что уж тут говорить, когда вокруг тьма, рядом труп, возможно, и крысы, а я забыла, в каком направлении нужно идти).

Я непонятно куда шла, шла и уткнулась в какой-то угол. Рука угодила во что-то омерзительно склизкое. Меня аж передёрнуло. Бррр!

Явно здесь рычага не было. Пришлось возвращаться тем же путём. Глотая слёзы, я медленно-медленно брела, придерживаясь рукой за мокрые холодные стены. Наконец, я нащупала знакомые уже выемки и пошарила вокруг.

Сперва рука натыкалась на пустоту, и я уже отчаялась найти этот проклятый рычаг.

Да где же он?!

И что интересно, еще пару минут назад я крыла матом этот рычаг, я почти ненавидела его, то сейчас мечусь во тьме в поисках его как своего спасителя.

В помещении стало ещё холоднее. Меня уже колотила крупная дрожь. Мне чудилось, что кто-то прячется в дальнем конце коридора и подслушивает, как я тут хожу.

Наконец после ещё нескольких неудачных попыток я нащупала-таки заветный рычаг. Раздался знакомый щелчок, зажегся свет, и я поняла, что сейчас задохнусь – от переживаний я затаила дыхание и сейчас у меня не хватало воздуха.

Я с силой вдохнула воздух, греясь в струях тепла.

Во время всех этих «хождений по мукам» я поняла, что совсем забыла о трупе. И страх незаметно растворился.

Я решила, что нужно будет осмотреть вторую часть помещения, пусть первую я видела лишь мельком, но чем чёрт не шутит – вдруг где-то здесь, прямо рядом со мной, таки есть выход.

От этой такой простой мысли я засмеялась, как маленький ребенок.

Но пока я рассуждала, прошло уже несколько минут. Отходить от рычага я побоялась. Скоро свет опять погаснет и придётся дёргать. И снова буду, как дура, ходить кругами по комнате.

Ну уж нет! Теперь-то я умная!

Свет опять мигнул и погас. Я торопливо дёрнула за рычаг.

Фух!

Неохота оставаться в темноте с трупом.

Так-то я атеистка, но чем чёрт не шутит.

И хоть из трубы потянуло теплом, меня вдруг обдало жутким ледяным холодом – временные промежутки между дёрганьями рычага опять уменьшились.

Что же это получается? Если я не сразу дёргаю проклятый рычаг, то время между ними уменьшается. Я расстроилась: похоже, отдохнуть мне больше не удастся. Или же я рискую замёрзнуть в темноте. Да ещё и труп этот.

Я оглянулась на дверь в комнату, но похоже, трупу были безразличны мои душевные метания, и он вел себя вполне спокойно.

Мамочки, как же я боюсь всего этого!

Но дело в том, что я всегда отличалась от кисейных томных барышень, я не падаю в обмороки от испуга, не лью слёзы над потерянным котиком, не расстраиваюсь из-за ободранных венчиков чайных роз. После того, что я прошла, когда под видом туристического путешествия бежала из СССР к Бенджамину, бросив мужа и сыновей, мне уже ничего не страшно (ну, кроме крыс, разумеется). Вот и сейчас я вместо того, чтобы запаниковать, принялась размышлять над сложившейся ситуацией.

После трех дёрганий рычага подряд временной промежуток опять увеличился, и, так как мои похитители всё ещё не появились, я хотела сперва отправиться на разведку в дальнюю часть помещения. Но туда было идти далеко, кто его знает, насколько длинный там коридор, а вдруг там целая сеть, кроме того, если я заблужусь в том лабиринте и не успею вернуться дёрнуть чёртов рычаг, опять будет темнота.

Нет, не сейчас… так не хочется.

Но всё равно, страшно-не страшно, а нужно продолжать изучать помещение. Вместо меня никто этого не сделает. Мало ли что там, за углом.

Я взяла себя в руки и прошла по коридору, где уткнулась в тупик.

Так, ясно. Здесь ничего интересного. Ну разве что здесь тоже был рычаг.

Я хмыкнула. Мой рычаг, если дёрнуть, давал свет и тепло. Интересно, что даст этот?

Подумав немного, я всё же решилась и дёрнула.

Но ничего не вышло. Рычаг был заблокирован намертво.

Вот чёрт.

Ну ладно, с тобой я ещё разберусь.

А сейчас мне нужно продолжить осмотр. Время бежит неумолимо, а я ещё не представляю, где я и что со мной.

 Я развернулась и пошла обратно.

С другого края, у тупичка, я обнаружила небольшое окошко. Примерно сантиметров сорок на пятьдесят. Больше похоже на форточку, но его закрывал мощный металлический люк.

Мой нюх уловил идущий от окошка слабый, но такой знакомый запах. Запах еды!

Желудок недовольно заурчал.

Я торопливо попыталась открыть люк, но только сломала ноготь. Причём глубоко так сломала. Брызнула кровь. Я ойкнула. Больно-то как! Кроме того, здесь явно не стерильно. Не хватало еще занести какую-то заразу. Кричать и звать на помощь, как я уже убедилась, не выйдет. И никто мне не поможет.

Так и буду лежать и в одиночестве в страшных муках умирать от гангрены.

Меня передёрнуло.

Кусая губы, я хотела уже вернуться. В сумочке был носовой платок, пусть хоть так, но это лучше, чем ничего.

Внезапно ухо уловило звук. Я прислушалась. Нет, мне не показалось. Журчание. Вода!

Воодушевлённая, я поспешила на звук. И там, в стене, я обнаружила тонкую металлическую трубку, из которой тоненькой струйкой текла вода. Она с шелестом падала в небольшой бетонный жёлоб. Отсюда и звук.

Обрадованная, я бросилась к воде и, припав, стала жадно пить.

Я пила, пила, пила до тех пор, пока живот мой не раздулся и в нём не забулькало. Отпрянув, я тут же принялась ругать себя за легкомыслие – непонятно, что это за вода. Здесь же могут быть какие-то лямблии и прочие паразиты. Не хватало ещё заразиться чем-нибудь.

Но дело сделано. Теперь нужно подождать и посмотреть – заразилась или нет.

Время покажет.

Но всё-таки какая же я дура. Глупая дурацкая дура!

Ладно.

Время поджимало. Я сбегала к «моему» рычагу и успела дёрнуть прежде, чем свет пропал.

Затем я вернулась обратно к воде.

Умылась. Тщательно вымыла лицо, шею, уши, прополоскала рот.

Немного подумав (время ещё есть), стащила платье и повесила его на предусмотрительно вбитый кем-то в стену гвоздь. Затем сняла бюстгальтер и трусы. Помылась по частям. Я пока боялась залезать туда полностью.

Не знаю почему. Просто боялась и всё. Пусть пока так.

Тщательно вымыла ноги. Немного подержала их под струйкой воды. Они опухли в щиколотках. Вода была теплая, но всё равно было приятно держать их вот так. Но я не дала себе слишком много времени на расслабление. Немного подержала и хватит.

С обувью нужно что-то делать и то срочно.

Бюстгальтером я тщательно вытерла ноги. Постирала его и трусы. Натянула обратно платье на голое тело. После мытья почувствовала, что платье неплохо бы простирнуть тоже – явно чувствовался запах пота.

Я скривилась. Но ничего не поделаешь. Ходить голышом в этом помещении будет неправильным. Вдруг за мной наблюдают?

Меня передёрнуло от отвращения.

А вот когда бельё высохнет, оденусь, тогда уж простирну и платье.

Я не собиралась стирать его сейчас полностью, шифон – очень деликатная ткань, но вот хотя бы под мышками застирать было бы неплохо. И у ворота.

Прихватив мокрое бельё с собой, я вернулась обратно. Над топчаном, вверху, была веревка. Я развесила трусы и бюстгальтер, перед этим тщательно выкрутила, чтоб не скапывало на меня. И устроилась на топчане отдохнуть пару минут. Я позволила себе отдохнуть целых десять минут.

Всего десять.

Ведь ничего же не случится за десять минут?

Очнулась от адского холода.

Я была в абсолютной темноте. И в холоде.

Не знаю, сколько я проспала, но очевидно, что уснула я намертво и пропустила дёрганье рычага.

Дура!

Заскулив от бессилия, я ринулась к заветному рычагу.

Дёрнула.

Щелчок. Вспыхнул приглушенный свет. Меня обдало чуть ощутимой струйкой тепла.

Какая же я дура!

Это ж надо было уснуть! Я уже «раскачала» время дёрганья рычага где-то почти до часа и тут на тебе! Опять всё заново.

От бессилия я зарыдала. Громко, с подвыванием. По-бабски.

Нужно что-то решить с обувью. Ковылять на каблуках по бетонному полу – я так рискую остаться без ног. Да и босоножки жалко. От моих передвижений по неровному бетону лак на каблуках, внизу, потрескался, а на левой босоножке начал слезать. А ведь они стоили мне кучу денег.

Да и в то, что меня скоро выпустят отсюда, я уже не верила.

Сколько я уже здесь сижу? Сутки уж точно. А может, и больше.

Я это понимала по увеличившимся промежуткам между дёрганием рычага. И по моим прикидкам, совсем скоро увеличится ещё. Оно бы уже давно увеличилось, но я лажанула, уснув самым возмутительным образом, и пропустила время дёргать за рычаг. Поэтому меня отбросило назад и пришлось начинать всё заново.

Через какое-то время я почти привыкла и даже когда засыпала, успевала очнуться вовремя. Так что пока всё было под контролем. Жаль, что каждый раз сон подкрадывался внезапно. И хоть я очень боялась уснуть в одном помещении с мертвецом, но тем не менее я была так вымотана, что пару раз засыпала почти стоя.

Не знаю, смогу ли я выдержать до того момента, когда промежутки увеличатся до такого периода, что я буду успевать высыпаться. Иначе я сойду с ума.

В голове от недосыпа гудело. Было ощущение, что туда набили ваты. Или опилок, как у Винни-Пуха.

Но ничего. И не такое я преодолевала. Как вспомню, как я бежала из СССР, так вздрогну. А затем первые счастливые месяцы с Бенджамином. Жаль, что их было так мало. Два месяца всего. А затем начался ад. Даже вспоминать не хочется.

Меня передёрнуло.

Если бы не Мадлен, не знаю, как бы я и выдержала.

Интересно, как она там, без меня? Бедняжка. Но она сильная. Я верю, что с ней всё будет хорошо.

Жалела ли я, что ушла от Геннадия к Бенджамину? Не знаю. Сложный вопрос.

Жизнь вообще сложная штука.

Как же хочется спать.

Усилием воли я собралась и поковыляла к трубе с водой.

Умылась. Ещё.

Ух. Вроде немного раскемарилась я.

Я поняла, что вопрос с висящим мертвецом нужно решать. В помещении становилось всё теплее. Нет гарантии, что через время здесь будет жарища и мне придется дышать миазмами разлагающегося трупа, который будет привлекать крыс.

Кроме того, я очень боялась, что именно меня могут обвинить в убийстве этого человека. Зная свою «удачливость», я нисколько в этом и не сомневалась.

Дёрнув в очередной раз рычаг, пошла к трупу. Откладывать дальше некуда.

Решительно и неотвратимо я вошла в комнату-отделение.

Пахнуло сладковатым. Очевидно, труп уже начал понемногу разлагаться. Это придало мне решимости. И хоть было ужасно брезгливо, я тем не менее заставила себя осмотреться.

Труп человека так и висел. Это была женщина. Невероятно толстая, уже изрядно распухшая, но женщина. Об этом свидетельствовали длинные спутанные волосы и относительно изящные кисти рук. Одежда на ней была явно мужская – глухой то ли клифт, то ли пиджак, штаны, растянутые на коленях, с пузырями, калоши.

Вот последнее привлекло моё пристальное внимание. Обувь!

Пусть страшная, пусть уродская, но это была обувь. Непромокаемая, на подошве без проклятого каблука. В ней можно было ходить без угрозы вывихнуть щиколотку.

В общем, первое, что я сделала, это, морщась от жуткой вони (женщина, когда повесилась ещё и обделалась капитально, что отнюдь не ароматизировало помещение), стащила с распухших ног калоши.

Мне повезло: на ней были шерстяные носки. Иначе я даже не представляю, как бы я надевала на себя это.

Калоши оказались в моих руках, и я покрутила их, рассматривая. Они были изрядно ношенные, со сбитыми каблуками (да, на них были каблуки, но широкие, примерно в сантиметр высотой). После моих это был один смех. От них несло несвежими носками и ещё чем-то вонючим.

Я поморщилась. Не хватало ещё грибок заработать.

Но калоши – это было важно. Поэтому я бросила труп (причём с большой радостью) и отправилась к трубе с водой. Там я тщательно, как смогла, вымыла их снаружи и ещё более тщательно – изнутри. Жаль, что у меня нет никаких моющих средств, ничего. Но хоть так. Носом крутить в этой ситуации не пристало.

Я пристроила вымытые калоши под отверстиями, откуда шел теплый воздух, дёрнула рычаг и решила передохнуть. Устала драить жесткую резину.

Я уселась на топчан и тут же поймала себя на том, что я таким вот образом просто оттягиваю момент, когда придётся идти опять к трупу.

Я осознавала это. Разумом. Но эмоции! Меня захлёстывала волна омерзения, раздражения, испуга, я сразу придумывала кучу причин, лишь бы не идти туда.

Я боялась его до крика.

Посидев какое-то время, я почувствовала, что начинаю проваливаться в сон.

Нет. Так нельзя. Стоит мне сейчас уснуть, и я опять провороню время, когда нужно дёргать за рычаг. И тогда опять придётся начинать заново.

Но подумав немного, я нашла прекрасную отмазку – мне будет сложно и неудобно убирать труп в босоножках на каблуке. Нужно подождать, пока высохнут калоши, и переобуться. А то не хватало еще не дай бог наступить открытой частью ноги на что-нибудь.

Меня опять передёрнуло.

Но настроение повысилось. Потому что появилась обоснованная причина не идти к трупу.

Времени до следующего дёргания рычага было не так чтобы много, и я решила, чтобы не уснуть, продолжить осмотр помещения. Ведь судя по тому, что я уже столько времени нахожусь здесь и до сих пор никто за мной не пришел, я могу тут просидеть очень и очень долго. Так что мне же лучше устроиться с максимальным комфортом.

Я присмотрелась и на противоположной стене увидела корявые надписи.

Подскочив поближе, прочитала:

– Прощай ты, воля! Прощай ты, мой любимый! Маруся.

– Мокшанский уезд, Степановская волость, с. Успенское, Кашина Раиса Фёдоровна, 1928 г. рождения. Вот уже тридцать два года, как я нахожусь в этой тюрьме. Нонче совсем потеряла равновесие в кислую сторону. Предвижу только один конец – смерть. Прощай, свободная, радостная жизнь!

– Здесь сидела комсомолка Валя.

– Ежель кто попадёт сюды из знакомых, передавайте горячий привет сородичам и всей молодежи пос. Богородское. Прощайте. Нюра Ефимова.

– Вспоминайте. Катерина.

– Знайте. Отсюда выхода нет. Левонтия.

– За что мне это всё?!

Я всматривалась в неровные, часто прыгающие строчки, а на глаза набегали слёзы. Меня ошеломила, нет, поразила надпись, где Кашина Раиса Фёдоровна писала, что провела здесь тридцать два года. Тридцать два года! Это ж за что же дают столько? Что нужно сделать, чтобы получить такой страшный срок?!

А вторая, Левонтия, написала, что отсюда выхода нет. Почему выхода нет? Это аллегория или действительно так? Может же быть, что убитая горем женщина от тоски такое написала? Но зачем ей это писать, только чтобы растравить душу других? Из вредности? Да нет, это скорее было похоже на крик души, а не на холодный цинизм и издёвку. Неужели это правда? Неужели я здесь навсегда?

Вопросы. Вопросы. Вот только ответов на них нету.

Но ответы я найду. Не зря скотина Больц всегда ставил меня в пример за въедливость. Да, я из СССР смогла бежать, и никто меня не вычислил. Никто не разгадал моего плана. А тут не смогу? Смогу! Я найду ответы, или я – не я!

Меня затрясло. Я захлюпала носом.

Зубы стучали, выбивая крупную дробь. Почти марш Измайловского лейб-гвардии полка. Больц его любил именно за зубодробильную бравурность.

Я хмыкнула. Шутница, блин. Но вот такая глуповатая шутка слегка примирила меня с действительностью.

Тем более, пора было бежать дёргать рычаг.

Это приевшееся рутинное движение слегка меня успокоило. Но всё же я находилась под впечатлением от надписей. Сколько же отчаяния, сколько горя в тех корявых надписях!

Получается, повесившийся человек в комнате – это предыдущий узник этой тюрьмы. Вспомнив о висельнице, я со вздохом поплелась обратно. Сейчас только проверю, высохли ли калоши, переобуюсь и пойду решать вопрос с мертвецом.

Меня передёрнуло.

В душе я очень надеялась, что калоши не высохли.

Не повезло. Не помню, говорила ли я, что невезучая, но в любом случае – очередной раз не повезло: калоши оказались сухими и теперь придётся идти.

Я вздохнула.

Надо идти. Эх, что за жизнь!

Я переобулась. Наконец-то босоножки были сняты с моих измученных ног. Какое же это блаженство сойти с каблуков. Я не знаю, что чувствовал Зевс, когда сходил с Олимпа к людям, но, когда я спустилась с этих надоевших каблуков, я испытала такое блаженство, которое невозможно описать словами. Женщины меня поймут.

Ох.

Я пошевелила пальцами. Хорошо-то как!

Калоши были великоваты. Но то не беда. Главное, я теперь была прямоходячая, как нормальный человек. В общем, повздыхав и пожалев себя, я обречённо поплелась к моему соседу-висельнику. Точнее, к соседке-висельнице.

Перво-наперво я обрезала верёвку возле самой шеи. Верёвка мне самой пригодится (не знаю ещё зачем, я никогда не была особо домовитой хозяйкой, но если те бедолаги просидели тут тридцать два года, то за это время для чего-нибудь и понадобится. Магазинов что-то рядом я не вижу).

Верёвку резала долго, моими маникюрными ножничками. Дважды бросала (приходилось бегать дёргать рычаг же). Наконец, веревка была перерезана, и труп мёртвой женщины с шумом шмякнулся на бетон. При этом он лопнул, обдав меня вонючими брызгами. Меня согнуло пополам. Проблевавшись, я торопливо побежала к воде. Там принялась мыть и тереть испачканные участки, прополоскала лицо, рот. Стащила платье. Намочила под тугой струйкой воды. Выкрутила. Ещё пару раз. Мне кажется, я его теперь без содрогания не надену больше. Хорошо, что бельё почти высохло. Я натянула чуть влажноватые трусы и бюстгальтер. А платье повесила сушиться.

Это ж надо!

Меня аж трясло от омерзения.

Так что я чуть не прозевала момент, когда нужно дёргать за рычаг.

Еле успела.

Фух!

Я вытерла испарину со лба.

Нет. Так не пойдёт.

Нужно срочно успокоиться.

Но успокоиться не выходило. Не помогала ни дыхательная гимнастика Шраддхи Пхат, ни самовнушение, в которое так верил Больц.

И тогда я решила клин клином, как говорится. Я отправилась читать дальше надписи. На той, противоположной, стенке я прочитала уже. Вроде всё. Но есть же и другие стенки. Я медленно прошлась вдоль одной стены, другой, пока не упёрлась в тупик.

Ладно. Я вернулась назад и решительно пошла к трупу.

Труп я порубила. Точнее попилила.

Там от потолка шла цепь, к которой была прикреплена огромная то ли секира, то ли топор. Очевидно, ею полагалось порубить предшественницу и выбросить сквозь решетку.

Решетка была в полу и, очевидно, выполняла функцию туалета. Эти полтора суток я ходила пописать к жёлобу, куда стекала вода. Но долго это продолжаться не может. Кроме того, скоро будут у меня и другие потребности, и там уж желобом для стока воды не обойдёшься.

А здесь отверстие зияло во всей своей красе. Оттуда тянуло холодом.

Мда.

Если сидеть дольше – цистит однозначно обеспечен.

Но возвращаюсь к трупу.

Я осмотрела женщину, переворачивая её с омерзением. А с другой стороны, что мне кривиться. Когда-нибудь придёт и моя очередь. И следующая бедолага будет также пытаться меня утилизировать, сдерживая рвотные позывы.

Собачья смерть.

Женщина была, как я уже говорила, необыкновенно толстой. Лицо посинело от удушья и представляло собой неэстетическое зрелище. Но что характерно, это мощные надбровные дуги, очень широкая переносица и большие, чуть вывернутые ноздри. Зато глазки маленькие, как фасолинки. Глубоко посаженные.

Да уж, бедняжка. При жизни ты была не красавицей. А сейчас и подавно.

Ну извини.

Ничего личного.

Я должна тебя спустить вниз. Иначе я рано или поздно погибну от трупных миазмов. Я знала, что это страшный яд.

Поэтому сбегала, дёрнула рычаг и быстро вернулась.

Правда сделала ещё кое-что. А именно – заставила себя обшарить карманы женщины. В верхнем нагрудном кармане я обнаружила свёрток.

Свёрток я отложила. Потом посмотрю.

На запястьях женщины были браслеты. Золотые. Неожиданная находка. Тем не менее я решила их забрать. Бедняжке они уже не понадобятся, а чем чёрт не шутит, может, смогу выменять что-нибудь у тюремщика. Если он появится, конечно же. То, что тюремщик должен появиться, я твёрдо знала. Я здесь уже скоро вторые или третьи сутки, а меня ещё ни разу не кормили. Я съела свой бутерброд и зефирку. Потом одну мятную конфетку. У меня еще есть одна зефирка и пару конфеток. Но я их не ем. Берегу. А то мало ли.

Есть, конечно, надо. Но то ли тревога и усталость, то ли общее недомогание и необходимость разделать этот ужасный труп, но вопрос с едой отошёл на задний план.

Я попыталась стащить браслеты, но замочки не раскрывались, казалось, они вросли в руки намертво. Каламбур прямо. Я злобно ухмыльнулась. У мертвеца намертво. Как мило.

Что же делать?

Ну, выбор у меня невелик. И так, и так труп придется рубить на куски. Начну с рук.

Но прежде я попыталась стянуть пиджак. Не вышло. Труп сильно распух и рукава не слезали. Тогда я схватила топор и принялась пилить ткань с бортов и полочек. Пусть хоть ткань будет. Она плотная, теплая. Сделаю коврик. Или жилетку. Или начну одеяло делать.

В то, что мой шифон на хлипком платьишке прослужит мне долго, я не верила. Поэтому вопрос с одеждой встал очень остро. Голышом щеголять холодно. И не эстетично.

В то, что меня быстро отсюда выпустят, я тоже больше не верила. Надписи на стене были более чем убедительны. Да и эта женщина. Сколько она здесь провела? Год? Два? Двадцать? Всю жизнь?

Когда я с трудом допилила куски ткани, пришла очередь и раздутых на коленках линялых штанов. Они были трикотажные. Выглядели мерзко. Тем более хозяйка их в момент повешения обделалась. Но та же половая тряпка мне тоже нужна.

В общем, штаны я тоже срезала частично. Морщась от отвращения, отнесла под струю воды и там бросила. Пусть отмокают. И подольше.

Фух!

Вот если бы мне еще полгода назад кто-то сказал, что я буду ржавым топором отпиливать у трупа руки, чтобы снять браслет, я бы рассмеялась ему в лицо. Да. Всего полгода назад мы с Бенджамином обедали в «Одеон-ам-Бельвюплац», а Бенджамин ещё все время возмущался, что после нового открытия в восьмидесятом году шампанское там стали подавать на разлив, а не как раньше. Меня всегда это так смешило. Да уж. Цюрих. Милый старомодный Цюрих. Я размахнулась топором и с силой ударила по окоченевшей руке несчастной женщины. Топор с глухим стуком отскочил, что меня аж развернуло по инерции, а на трупе остался лишь небольшой разрез. И всё.

Кошмар!

Это ж сколько мне придётся махать этим топором?!

А он, между прочим, тяжёлый. Руки после одного удара чуть не повыворачивало из суставов. А таких ударов мне нужно сделать сколько?

Я расстроилась.

И вот что делать?

Так дело не пойдёт. Я просто физически не смогу уничтожить труп. А значит, мне придётся задыхаться в трупных испарениях и медленно умирать.

Но ведь в помещении только эта несчастная. Её предшественниц нету. Значит, она как-то смогла. Хотя, глядя на её габариты, я и не удивилась, что смогла. Не женщина, а настоящий бегемот. И весу у нее под центнер где-то. Если не больше.

Я совсем раскисла.

Правда сбегала, опять дёрнула за рычаг.

И позволила себе напиться воды. Заодно проверила, как там отмокают мои тряпки.

В общем, я засекла себя, что снова начинаю копошиться, заниматься всем, чем угодно, лишь бы не возвращаться к трупу.

Но за меня никто не выполнит мою работу.

Поэтому взяла себя в руки и вернулась.

Я сделаю это! Или я – не я!

Но лозунги хороши тем, что они лозунги. Мне же это помогло мало. Рука как не хотела отрубаться, так и не отрубилась. Я сильно устала. Пот заливал глаза.

Надо бы отдохнуть. Но я прекрасно знала себя. Если я сейчас дам себе отдых, то следующий раз будет ещё хуже. Опять придётся заставлять себя зайти сюда, опять придётся махать этим тяжеленным топором и всё остальное. Вот только труп разложится сильнее. И дышать этим предстоит мне.

Поэтому вперёд, Мария!

Глава 3

Я опять взялась за ручку топора, и тут мой взгляд зацепился за что-то непонятное. Напротив входа была шторка. Обычная клеёнчатая шторка. Просто клеёнка была тёмно-зелёной, как в больнице, и стена была тоже темная, вот я её и не заметила сразу.

Я бросила топор и подошла к шторке, старательно обойдя труп.

Аккуратно открыла её. За шторкой была ниша. Довольно глубокая. В ней находились ящички. В одном из них я обнаружила пилу. Слегка ржавую, но тем не менее крепкую одноручную пилу.

Я обрадовалась почти так же, как тогда, когда Бенджамин подарил мне прекрасное кольцо с жёлтым топазом. Это было в кафе-кондитерской «Шпрюнгли». Перед этим мы долго-долго гуляли возле Цюрихского озера, затем прошли по Банховштрассе, и потом Бенджамин с таинственным видом предложил попробовать их фирменных пирожных. Как сейчас помню нежнейший вкус шоколада и торжественное лицо Бенджамина, который делает мне предложение.

Я вздохнула, схватила ржавую пилу и принялась пилить руку. Дело пошло лучше. Я тогда была в тёмно-бордовом платье из бархата. Оно мне необычайно шло. Бенджамин был в восхищении. Дорогой элегантный наряд. Эх, знал бы он, что я его пошила сама из шторы, которую спёрла в красном уголке нашей библиотеки. Тогда был страшный скандал. И виновника не нашли. Потому что больше всех бегала и возмущалась именно я. А потом я за две ночи пошила себе это платье.

Ну, а где ещё я могла бы взять себе нормальный гардероб? Простая библиотекарша. Не смешите мои тапочки. Зато в том кафе, среди изысканной публики, я была действительно самой прекрасной. Говорю это без ложной скромности. Так и есть. Я принялась с остервенением пилить другую руку. Наконец получилось. И вторая рука отправилась через решетку в черный зев.

Я прислушалась. Звука удара я не услышала. Это свидетельствует о том, что моя тюрьма высоко. Возможно, на вершине холма или даже в горах.

Ну ладно.

Я опять сбегала, дёрнула рычаг. Воду пить пока не стала. Решила, что отпилю ноги и уж тогда и передохну, и попью вволю. А может, даже съем кусочек зефирки. От тяжелой физической работы есть захотелось неимоверно.

Но не сейчас. Не сейчас.

Я хмыкнула.

Вот ведь… Я пилю руки у мёртвого человека и рассуждаю о том, как и когда я съем зефирку, вспоминаю какие-то цюрихские пироженки. И смех, и грех.

Я принялась пилить ногу. Как деревянная, но помалу пилится.

Вжик-вжик.

И вот тут меня ждала жестокая неудача. Как только я допилила до кости – пила встала намертво. Кость она пилить отказывалась.

Что же делать?!

Я чуть не взвыла.

Вот незадача!

Но опять мне повезло – колесо от штанги, огромный металлический блин, который валялся в коридоре, я сбегала и прихватила. Тяжелый, гад.

Затем я с трудом вытащила пилу из разреза и поместила туда топор. С трудом, но смогла. А затем размахнулась (это громко сказано. Просто высоко попыталась приподнять) и жахнула этим блином по рукояти топора. Раздался хруст, и кость лопнула. Но мои руки, казалось, лопнули за компанию. Во всяком случае отбила я их знатно. Пришлось бросать блин и дать себе отдых. Иначе я бы упала прямо тут, прямо на этот труп.

Я побрела к воде. Там напилась, отмылась. И даже помыла голову. Точнее, намочила и поскребла. Шампуня и даже самого завалящего мыла у меня не было, так что пришлось просто водой мыть. Но вымыть надо было. Вдруг волосы пропитали миазмы от трупа. Заболеть оно мне совсем не надо.

Уж лучше я перестрахуюсь.

Я опять постирала трусы и бюстгальтер.

Надо срочно что-то делать с одеждой. От частых стирок белья надолго не хватит, а шифон тоже хлипковат.

Вот только что я могу сделать?

Я пожала плечами и вернулась к топчану. От мысли, что придётся рано или поздно надевать на себя обрывки ткани с трупа, меня чуть не вырвало.

Суки. Сунули сюда, могли бы хоть одежду какую-то дать!

Я показала фигу по направлению к большому коридору, но соответственно никто мой жест не увидел. И не оценил. Натянув платье, изрядно истрёпанное уже и чуть влажноватое, я пошла дёргать за рычаг.

Дёрнула. Внезапно раздался громкий щелчок.

Меня аж подбросило от неожиданности.

Я обернулась и уставилась на второй рычаг. Как-то я на него за всеми этими волнениями не обратила внимания. Он слегка вибрировал.

Это что же?

Я бросилась к нему и дёрнула. Внезапно мою тюрьму закружило, пол заходил ходуном так, что я еле-еле удержалась на ногах. Порадовалась, что на мне устойчивые калоши. А не босоножки на шпильке.

Внезапно мне показалось по ощущениям, что я полетела. Точнее, моя тюрьма полетела.

Фантастика.

Я прислушалась к ощущениям. Но кроме еле ощутимой вибрации (как в самолёте), больше никакого дискомфорта не было. Решив не загружать саму себя, я вернулась к топчану с намерением немного поспать. И тут внезапно опять! Раздался мелодичный звон, и люк у дальней стены подсветился. Я бросилась туда. Люк отъехал в сторону, и на подставке показался какой-то предмет.

Осторожно я приблизилась.

Нос уловил запах свежей выпечки.

Еда!

Я схватила сверток, точнее, это была словно коробка неправильной формы. Горячая.

Люк со скрежетом отъехал на место и встал намертво. Я подёргала и убедилась, что на этом всё.

Ну ладно, зато еды дали.

Обжигая руки, я бережно понесла её к топчану, который служил мне сейчас пристанищем.

Бережно примостила всё это источающее умопомрачительные ароматы богатство на топчане (предварительно расстелив платочек) и пристроилась рядом. Еда была чудная. Похожая и одновременно не похожая ни на какую кухню. Я рассмотрела: тесто было запечённое до хруста, очевидно, пресное или из кисляка. Такое впечатление, что запекали в тандыре. Оно пахло дымком и ещё чем-то неуловимо диким. Внутри находилось пюре. Я зацепила пальцем капельку и лизнула, обжигаясь. Вкусно. В меру солёное, очень острое. Но при этом пюре явно не картофельное. Скорее нечто среднее между перетертыми тыквой, картофелем, горохом и репой. И в тесте, и в пюре были включения трав и каких-то пахучих пряностей. Я понюхала. Похоже на сельдерей или базилик. Но это не оно. В общем, за неимением другой информации и опровергающих аргументов я пока для себя определила, что кухня уйгурская.

Мою догадку подтвердил ещё один пресный пирожок, схожий на самсу, запечённый треугольничком. Ну точно это уйгурская кухня! А вот начинка тоже хоть и была в виде пюре, но какая-то сладковато-терпкая. Такое впечатление, что ягодный кисель варили до очень густого состояния и использовали вместо начинки.

Первое я смела, не заметив. Давясь, почти не жуя, я съела всю порцию. Так как ложки не было, пришлось на манер уйгуров использовать кусочек лепёшки. Право она была достаточно жёсткая. Хотя моя «ложка» в процессе отмокала и начинала провисать, так что после двух-четырёх ложек приходилось «мастерить» новую. Поэтому скоро от моей тарелки не осталось ни крошки.

Фух, я откинулась к стене, отдуваясь. Лоб украсила обильная испарина.

Хорошо-то как!

Ради интереса откусила и небольшой кусочек самсы. Тесто хорошее, в меру пропечённое, а вот начинка мне не понравилась. Приторно. Чересчур слащаво как-то.

Но не мне сейчас носом крутить. Надо радоваться, что покормили.

Самсу я решила пока отложить. Накрыла носовым платком и сунула в мою сумочку. Непонятно, когда меня в следующий раз кормить будут. Вдруг это раз в день. Или, что хуже, раз в два дня. С этих сволочей вполне станется.

Время до дёрганья ещё было, и я решила подарить его себе для отдыха. Пусть еда нормально переварится. Огюст Больц всегда говорил, что нужно после обеда иметь моцион. А он знал толк в жизни, этот старый паскудник.

Меня совсем развезло. Я почувствовала, что сейчас усну. Если бы я не сидела, опираясь на руку, и затёкшая рука не подломилась так, что я рухнула на деревянный топчан, больно ударившись щекой, то я бы точно крепко уснула. И скорей всего пропустила бы время, когда нужно дёргать рычаг. А это – всё начинать заново.

Испугавшись такой перспективы, я заставила себя встать и пройтись по периметру коридора. Пусть будет послеобеденная прогулка у меня такая. Сейчас немножко похожу, дёрну рычаг и пойду дальше разбираться с остатками трупа. Хотя какие там остатки – почти полноценный труп, только руки отрезаны до локтей и одна нога немножко.

Почти Венера Милосская.

Бррр.

Меня аж затошнило, когда я представила, что мне сейчас предстоит.

Нет, нужно переключаться.

Я вернулась к топчану. Там, рядом с ним, сиротливо стояла стопка книг, которую сунул мне в руки Больц как раз перед моим попаданием сюда. А я даже не знаю, что за книги там есть. Если мне предстоит провести здесь много времени, то именно эти книги – основное моё богатство, основное средство, чтобы не сойти с ума.

Я посмотрела на стопочку. Там было восемь книжек разной степени истрёпанности и направлений. Я внимательно их рассмотрела. Итак, у меня было две книги по радиофизике, пять художественных книг и одна потрёпанная Библия.

Вот и чудненько. Удовлетворившись осмотром, я поспешила к рычагу. Сейчас мне предстоит поработать с трупом.

Книги по радиоэлектронике мне уж точно не нужны. Вот ведь скотина Больц! Лучше бы томик Толстого или Достоевского пихнул. Они достаточно занудные и такого чтения мне хватит надолго. И вот что я буду с этой электроникой делать?

Я возмущённо фыркнула.

В «страшной» комнате меня по-прежнему ждал труп.

– Ну здравствуй, моя красавица, – хихикнула я, глядя на искромсанный синюшный труп. – Ты у нас как Венера Милосская, без рук. А сейчас будешь и без ног.

Мда. Дожилась. Уже и разговариваю сама с собой. Так и кукухой поехать недолго.

Хотя, может, я уже давно поехала, и это мне всё чудится? А я сейчас лежу в какой-нибудь швейцарской клинике после лоботомии?

Но нет. Если бы было так, я бы не ощущала всё так чётко. И запахи. Таких галлюцинаций просто не бывает. Мозг может воспроизводить сюжеты из ранее виденного, а проектировать неизвестные ранее картины – не может. А вот такое я не видела никогда. Это уж точно.

Я вздохнула и принялась пилить вторую ногу.

Когда нога ухнула в чёрный зев, я позволила себе чуток передохнуть.

Опять, чтобы не уснуть, я отправилась в дальний конец, куда я ещё не ходила. Там было темновато и мрачно. Тусклая лампочка света давала мало. Этот кусок коридора не представлял собою ничего интересного. Разве что в самом углу, возле стены, на которой я заметила что-то наподобие огромных люков, я обнаружила неожиданную находку: в небольшом глиняном горшке росло растение. Зелёное растение. От удивления я аж подскочила. Откуда ты тут взялась, радость моя?

Зелень сильно пожухла – в этом конце коридора было холодно и темно.

– Сейчас я тебя заберу, зайчик, – пробормотала я, пытаясь справиться с нахлынувшей на меня радостью. – Пойдём со мной. Там тепло. Тебе понравится.

Я подхватила растение и поспешила обратно.

Там поставила его на топчан и внимательно рассмотрела. Это оказалось не просто растение. А именно дерево. Точнее, деревце. Небольшое, примерно высотой сантиметров двадцать, но на нём уже кое-где сформировались веточки и листочки. Они были овальные, неправильной формы, сверху блестящие, словно покрытые лаком, с обратной стороны – матовые, шероховатые. Некоторые листочки с обратной стороны были розоватыми. Они напоминали то ли листья груши, то ли яблони, то ли ещё чего-то. Листочки слабо пахли мелиссой.

«Ладно, раз я не знаю, что ты такое, побудешь ты у меня айвой», – решила я. Не знаю почему. Айву ела всего один раз, да и то в виде варенья. Но слово звучало красиво. Мне нравилось.

Под ярким светом я внимательно рассмотрела горшок. Он был грубой ручной работы, на нём накарябаны какие-то странные иероглифы. В общем, я ещё раз убедилась, что это какие-то уйгуры или даже китайцы. Хотя раньше я таких иероглифов никогда не видела, но кто их знает, этих китайцев, их так много, они все такие разные, вполне может быть какое-то племя, в своё время откочевавшее куда-то на территорию Монголии или Тувы. В эту мою теорию вполне гармонично вставала их кухня – с пресными лепёшками и странным пюре из непонятного овоща. Кто их знает, что у них так посреди пустыни Гоби растёт. Или даже на Тибете. А что? Тоже хорошая теория. Сюда очень неплохо вписывалось то, что в решетку я сбрасывала куски трупа, звука падения не было слышно. Так что вполне вероятно мой тюремный бункер находится на какой-нибудь вершине горы Кайлас.

Потому и голова часто кружится.

Я хохотнула и с таким вот легкомысленным настроением отправилась пилить труп дальше. В этот раз я планировала отпилить голову. Почему-то я решила, что если труп будет без головы, то дальше разделывать его будет легче. О том, что я буду делать с позвоночником, я старалась не думать.

Пилить шею оказалось неожиданно легко, и я довольно быстро справилась. Позвонки на шее оказалась хрупкими. Мне даже не пришлось воспользоваться топором и блином от штанги. Что радовало. Но руки всё равно ощутимо болели.

Но я себе не позволила отдыхать в этот раз.

Если всё хорошо прошло, значит, нужно увеличить количество работы. И я усердно принялась пилить дальше. Примерно после того, как я отпилила и спустила ещё кусок предплечья, пришлось бежать дёргать рычаг.

Я усмехнулась.

Если бы мне кто-то сказал, что я буду проводить время, бегая между расчленением трупа и дёрганием за рычаг, я бы рассмеялась ему в лицо. Более того, я уже не испытывала никаких эмоций от этого. Лишь кривилась и старалась увернуться, когда раздутое тело от прокола с противным чавканьем выдавало струю тухлой трупной жидкости.

Её голову я, кстати, просунуть сквозь прутья решетки не смогла. Придётся пилить череп. Это пугало. У меня точно не хватит на это никаких сил. Кости черепа я разделать не смогу уж точно.

В общем, провозилась я, по ощущениям, дня два. Пока смогла разделать труп на достаточно мелкие куски и спустить вниз.

– Ну вот ты и стала маньяком, Мария, – грустно пошутила я сама с собой, глядя, как исчезает последний кусок тела предыдущей сиделицы в этой тюрьме.

– Через время кто-то распилит тебя, – внезапно для самой себя подытожила я и вздохнула.

Как ни странно, не сойти с ума от всего этого мне помогло айвовое деревце. Мы подружились. Я с ним разговаривала, читала ему книгу. Причем взяла верхнюю, из стопки. Это оказался учебник по радиофизике. Я вообще ничего не понимаю из текста, но, очевидно, мне было важно слышать звуки собственного голоса, чтобы не сойти с ума.

В общем, в той комнатушке, выполняющей роль туалета, у меня осталась только голова, которая щерилась на меня. Я её отвернула к стене, но так как моя тюрьма таки двигалась (я ощущала постоянную вибрацию, а иногда она поворачивалась, и тогда ощущение полёта было очень реалистичным). И голова, видимо, при вращении тюрьмы постоянно поворачивалась ко мне и смотрела укоризненно и грустно.

Справлять нужду под таким осуждающим взглядом было неудобно, хоть я себя виноватой не чувствовала, но тем не менее додумалась – сняла брезентовую шторку и накрыла голову. Пусть пока так. Что делать с головой, я не знала. Поэтому решила пока отложить вопрос. Потому что моя тюрьма постоянно подбрасывала мне какие-то сюрпризы. То новый рычаг (второй), то ощущение полёта, то еда, то странные находки.

Кстати, о находках. Периодически я натыкалась на всякие странные предметы и тайники.

В свёртке, который я экспроприировала у трупа, я обнаружила блокнот, очень засаленный и старый. В нём были записи на неизвестном мне языке, точнее, на том, который я временно определила, как уйгурский. Ну вот гипотеза у меня такая. Кривая, хромая, но я держалась за неё крепко, как за спасительную соломинку для моей бедной измученной психики.

Я очередной раз подскочила к раздатке. Хотя я назвала это окошко «кухней». Так мне привычнее.

Сегодня я получила нечто, похожее на рыбное рагу. Было довольно вкусно, хоть и непривычно. Сладкую самсу из предыдущей порции пришлось съесть, так как в тепле клейкая начинка могла испортиться. А я не могла позволить себе разбрасываться таким ресурсом, как еда.

Вообще кормили неплохо. Хоть и странно.

На сладкое была непонятного вида булочка с кусочками какого-то фрукта. Тесто было очень сладкое, а фрукт – кисловатым. Поэтому всё вместе было довольно вкусно. Я с удовольствием всё съела. Обычно я старалась не есть так много. В той, прошлой жизни. Но сейчас я находилась в странной ситуации и силы мне были нужны. Во всяком случае так я себя убедила.

Кормили регулярно. Два раза в день.

Я исправно дёргала за оба рычага, когда приходило время. И вот что странно: обычно я сложно понимала собственные биоритмы. Вот Мадлен всегда просыпалась в одно и то же время, даже без будильника. Мне же без будильника проснуться было нереально. Более того, будильник я всегда ставила на другой стороне спальни, иначе если поставлю рядом, то просто выключу его и буду дальше спать.

Здесь же я вскакивала ровно за полминуты до того, как нужно было дёргать рычаг. И хотя промежутки между рывками всё увеличивались, всё равно для сна мне этого было мало. Поэтому я спала. Затем просыпалась. Дёргала рычаг. Ложилась и опять спала. Затем рычаг. Спала. Рычаг. И так раз пять.

Спала я пока на топчане, было холодновато без одеяла и жёстко на деревянных досках, но других вариантов не было.

Сегодня я решила покончить с неизвестностью. Так высокопарно я назвала мой поход и осмотр ранее не выявленных «участков» моей тюрьмы. Интуиция подсказывала, что здесь таятся ещё неизведанные участки.

Я ещё раз прошла по периметру каземата и вдруг уставилась на ровную на первый взгляд стену. Сейчас уже свет стал настолько ярким, что можно было рассмотреть и отдалённые участки в подробностях. И вот на одной из дальних стен я отметила, что довольно большой участок вроде как более светлый, чем всё остальное. Я подошла и потрогала.

Так и есть. Более того, материал этого куска стены (примерно в мой рост) был не из кирпича, как всё остальное, а из дерева, просто сверху «заляпан» каким-то составом, похожим на извёстку.

Я постучала по светлому участку. Стук вышел глухим. Не такой, как по стенке. Значит, там, за этим куском стены, была пустота. Я попробовала нажать на неё. Тщетно.

Затем я внимательно рассмотрела стык между светлым и тёмным участком стены. Так и есть, между ними была щель, небольшая, меньше сантиметра. Но она была.

Теперь для меня уже было жизненно необходимым разобраться со странным участком.

Я обстучала и ощупала весь кусок. Но ничего не обнаружила.

Уже практически разочаровавшись, я продолжила щупать чисто на упрямстве. Для меня это была принципиальная позиция. И я не намерена была отступать.

 Я уже собиралась уходить (пришла пора дёргать рычаг), как что-то щёлкнуло и внезапно кусок стены отошел в сторону.

Глава 4

Это оказалась дверь, за которой была ещё одна комнатка.

В это же время щелкнул второй рычаг, а это значит, что мне нужно бежать дёргать. Я вынуждена была убежать. Ведь промедление допускать нельзя.

Когда же я вернулась, к моему разочарованию стена опять стала монолитна. Я снова принялась искать «секрет», чтобы открыть проклятую дверь. То, что это жизненно важно, не вызывало сомнений.

Простучав и ощупав всё, что можно, я так и не нашла никаких следов ручки, замка или ещё чего-то. Более того, я в своё время начиталась о том, как в Средневековье в замках можно было нажать на какой-то кирпич или загогулинку и открывался подземный ход.

А вдруг там выход? Эта мысль меня окрыляла и подстёгивала. И я продолжала судорожно искать ручку. Наконец, уже отчаявшись, я оперлась спиной о стену и о чудо – она отъехала в сторону, явив мне проход в потайную комнату.

Я ужас как обрадовалась. Но заходить туда не спешила. Вдруг дверь закроется, и я не смогу найти выход. Умирать от мучительной смерти мне не хочется. Поэтому я сбегала к «туалету» и схватила металлический блин от штанги.

Я молилась, чтобы дверь не закрылась, пока я отошла. Мне повезло, и дверь оставалась открытой.

Я заблокировала блином дверь так, что даже если она начнет закрываться, то там всё равно останется щель и я оттуда вылезу.

И вот наступил «час икс» и я вошла в вожделенную «комнату». Здесь освещение было не столь ярким, зато было значительно теплее. Комната представляла собой чуть вытянутое помещение, в одном краю которого была деревянная кровать (!). И о чудо, накрытая одеялом. Там даже подушка была! Небольшая, набитая тряпками, но подушка! Это же какое счастье для моей бедной, измученной шеи. От спанья в неудобной позе на том узком деревянном топчане шея постоянно затекала и начинали болеть голова и спина.

Зато сейчас я была на вершине блаженства.

Я подошла ближе и потрогала постель: и одеяло, и подушка сильно отсырели. Ну ничего страшного, главное, плесени не было. Я понюхала – не воняло вроде.

Конечно же, я это всё постираю. Ведь спать на чужой постели для меня немыслимо. Понятно, что это была спальня той бедолаги, которая повесилась в туалете. Но кто знает, чем она болела, да и просто – брезгливо.

Ещё одной хорошей новостью было то, что под одеялом обнаружился даже не матрас, а практически перина. И она была накрыта простыней! Ситцевой, застиранной до серого цвета, но тем не менее это была простыня.

Какая прелесть. Значит, я буду жить теперь более-менее по-человечески.

Я разулыбалась. Настроение повышалось и повышалось. Да так, что, увлёкшись, я опять чуть не пропустила время дёргать за рычаг.

Ругая себя всякими нехорошими словами, я заторопилась к рычагу.

Здесь меня поджидал ещё один сюрприз. Когда я дёрнула оба рычага по очереди, внезапно со стороны «кухни» послышался металлический звон. Сказать, что я удивилась – это ничего не сказать. Время до кормления еще было в избытке. Что же это такое?

Меня разрывало любопытство продолжить изучение комнаты и посмотреть, почему звенит кухня. Я подскочила к «окошку» и обнаружила поощрительный приз. На площадке лежал брусочек мыла и бутыль из тёмного стекла.

Я схватила оба предмета, пока окошко не захлопнулась, и потащила на топчан.

Как же я радовалась мылу! Оно было хозяйственное, пахло малоприятно, едким щёлоком, но тем не менее это было мыло. Настоящее мыло! Вот теперь я отстираю всё. И вымою нормально голову. А то мои волосы, хоть я их и промываю периодически водой, похожи на измазанную жиром паклю.

Я бережно положила мыло в сумочку. Мало ли, вдруг начнется потоп, а я не могу допустить потерю столь ценного ресурса.

С бутылкой я решила разобраться позже и заторопилась обратно в комнату.

Дальнейший осмотр принёс немало приятных сюрпризов, и первый был под «кроватью» (таки она больше была похожа на нары, но зато достаточно широкие. Настолько, что можно вполне приводить сюда любовника. От этой странной в таком месте мысли я аж усмехнулась).

Любовники. У меня они были. Когда-то. Эх, жизнь.

Но тайны комнаты продолжали манить, и я увлечённо возобновила поиски. Под кроватью обнаружилось небольшое оцинкованное корытце, похожее на ночвы (интересно, откуда это здесь?). Тем не менее находка была необычайно полезна, и я решила, что сегодня же я должна воспользоваться этим сюрпризом.

С огромным воодушевлением я продолжила поиски. Примерно за период в три дёргания рычага я обнаружила немало полезных вещей.

Список находок приятно удивлял и радовал. Здесь были:

– четыре исписанные мелким почерком потрёпанные тетради (одна на непонятном языке, очевидно, уйгурском, так как сплошные иероглифы). Все записи я отложила и решила изучить позже;

– два клубка шерсти – тёмно-серого и грязно-жёлтого цвета;

– спицы вязальные, вроде как алюминиевые, но почему-то тёмно-зелёного цвета и покороче чем те, к которым я привыкла (видимо, у уйгуров так принято. Ведь вяжут же в Тунисе длинным крючком. Есть даже стиль вязания – тунисская вязка. А здесь, видимо, уйгурская вязка. Ну или не знаю, что ещё подумать. Других версий у меня не было);

– две стеклянные (примерно двухлитровые) банки с сухарями (очевидно, та бедолага сама сушила их на чёрный день, потому что хлеб был уйгурский, с вкраплениями трав, как в тех лепёшках, что выдавали «на кухне»). Нужно будет разобраться, зачем она их сушила в таких количествах. Банки были плотно закрыты клеёнкой и обвязаны бечёвкой;

– моток бечёвки;

– пять больших гвоздей;

– молоток с облезлой ручкой;

– три куска мыла (!). Причем один кусок был не хозяйственным. Он пах цветами (то ли лавандой, то ли пионом, было сложно определить, так как всё мыло находилось в одном свёртке, тщательно замотанное в клеёнку, и все запахи перепутались). Цветочное мыло я сразу же отложила в сторону;

– две катушки ниток, чёрная и красная;

– четыре иглы, причём одна «цыганская»;

– колода игральных карт, но, очевидно, тоже уйгурских (потом разберусь);

– шахматы в большой коробке (вот тут я сильно удивилась);

– зеркало, примерно сантиметров тридцать в высоту (я лишь мельком взглянула на себя, заметила две новые морщинки под глазами и быстро отложила его в сторону. Потом. Не хочу сейчас расстраиваться);

– пустой пузырёк от духов «Ландыш» ленинградской фабрики «Северное сияние». Там, на самом донышке, была загустевшая капелька. Возможно, из-за этого их не выбросили.

Но самое главное! Я нашла одежду! В небольшом тюке под ящиком со всем этим барахлом я обнаружила ещё один свёрток, побольше – в нём была одежда. Трясущимися руками я размотала ткань. Это были брюки, со стрелками, шерстяные, темно-синего цвета. Судя по тому, что по бокам были лампасы – брюки от какой-то военной формы. Прекрасно. Будет мне в чём ходить. Размер примерно мой. Чуть великоваты в талии, но подвяжу бечёвкой вместо пояса. Чуть позже ушью, не вопрос. Чуть длинноваты, так подметаю, это тоже легко. Нитки-иголки есть. А эти смешные лампасы отпороть – дело пары минут.

Воодушевлённая, я принялась рыться дальше. Следующие находки меня ещё больше обрадовали: я нашла длинную холщовую рубаху. Она была некрасивая, из грубо выделанной ткани, но тем не менее это была более практичная одежда, чем моё шифоновое легкомысленное платье. Я рассмотрела, что она была мне велика. Но ничего. Хуже, если бы была маленькая. В принципе я эту рубаху смогу носить вместо платья.

Ещё я нашла небольшой тючок (примерно метра три) ситца. Весёленькой «дачной» расцветочки. Радости моей не было предела. Скоро у меня должна начаться менструация, и я порадовалась, что проблема с гигиеной практически решена. Наделаю себе многоразовых прокладок. Придётся каждый раз стирать, но ничего не поделаешь. Всё же лучше, чем часами стоять с раздвинутыми ногами под струёй воды.

Так что тючок я с удовольствием отложила. Кроме того, скоро моё бельё придёт в негодность, и я сошью из этой ткани себе новое.

А ещё я нашла кучу всякого ненужного хлама: от сломанных детских игрушек до каких-то связок ключей, запчастей и прочей ерунды. Пока решила не выбрасывать. Зачем-то хранили же его. Так что посмотрю, может, и мне понадобится. Поэтому положила всё на место.

Занятие это растянулось у меня надолго. Да так, что я совсем потерялась, забыла, где день, а где ночь. Хотя здесь и не было ни дня, ни ночи. Круглосуточно светили лампочки.

О том, что время не стоит на месте, напоминала лишь необходимость дёргать рычаги.

Наконец организм взбунтовался. Да так, что меня чуть не вырубило прямо на месте.

Нет, так явно нельзя.

А что, если я сейчас отключусь так крепко, что не проснусь дёргать рычаг? От осознания этой мысли я похолодела.

Кое-как доковыляв до своего топчана, я умостилась на твёрдой деревянной поверхности. Надо бы было замочить одеяло и постель, но сил уже не было. «Ну и чёрт с ними!» – подумалось мне. Насколько я понимаю, впереди – вечность. А раз так, то нужно же будет чем-то заниматься и завтра, и послезавтра, и все оставшиеся мне годы…

Однако эту мудрую мысль додумать я не успела, так как сонная тьма накрыла меня.

Следующий день был у меня посвящён большой стирке. Я вытащила корыто под водяную струйку, набрала туда воды и добавила немного хозяйственного мыла (построгала его топором). Затем я вымыла в мыльной воде волосы до скрипа и тщательно прополоскала под проточной водой. Волосы я решила не вытирать, пусть сохнут под струйками теплого воздуха. Прическа у меня была модная – гарсон. Поэтому короткие волосы должны были высохнуть быстро. Затем я влезла в корыто и тщательно вымылась мыльной водой. Что ни говорите, а мыться с мылом и мыться без мыла – это две разные вещи. Потом я с удовольствием ополоснулась под струйкой воды. Считай, приняла душ.

Эх, сейчас бы ещё мужчину! Такая вымытость пропадает!

Рассмеявшись своей немудрёной шутке, я принялась замачивать вещи в мыльной воде. Сперва я замочила бельё – трусы и бюстгальтер. Дам ему полчаса помокнуть, в принципе достаточно. Затем в этой же воде замочу чужие тряпки.

Да, сама понимаю, что это стирка «так себе», но мыло нужно экономить. Кто его знает, что дальше будет.

Пока бельё отмокало, я решила пролистать найденные тетради. Их было четыре. Две в коленкоровых обложках, стандартно-коричневого цвета. В таких конторские работники любят вести свои записи. Ну или студенты используют для конспектов. А что – удобно. В меру толстые, на девяносто шесть листов.

Остальные две представляли собой ученические тетрадки на двенадцать страничек с невзрачными бледно-зеленоватыми обложками. Одна – в клеточку и одна в косую линию. Во всех трёх тетрадях были красные поля. На той, что в клеточку, сзади была таблица умножения. На той, что в косую линию, – гимн Советского Союза. На обороте был указан год – 1963.

Я решила начать с толстых.

Не знаю почему. Просто так захотелось. Считай интуитивно.

Первая же открытая тетрадь удивила – там были уйгурские письмена. Я разочарованно перелистала. Вся она была заполнена мелким убористым почерком, покрывавшим каждый сантиметр пространства, кроме последних трёх страниц, которые, видимо, просто не успели заполнить. Даже промокашка была разрисована этими загогулинами.

«Ну ладно», – подумала я и отложила тетрадь. Это отнюдь не значит, что я от неё отказалась. Совсем нет. И если мне здесь предстоит сидеть ещё долго, то времени, чтобы разобраться с этим уйгурским языком, у меня будет предостаточно. Я где-то читала, что один учёный самостоятельно смог разобрать какой-то древний рунический шрифт. И читал, и писал на нем превосходно. Правда разговаривать и понимать на слух не мог. Так что и я так смогу.

Наверняка смогу.

Затем я потянула вторую толстую тетрадку к себе.

При этом интуиция пиликнула «пора» и я сбегала, дёрнула за оба рычага. Кроме того, постирала бельё и в мыльной воде замочила ситцевую ткань, холщовую рубаху и простыню. Пусть мокнет.

Своё бельё я развешала на верёвке (для этого я протянула через весь коридор от стены до стены бечёвку) и вернулась к записям.

Вторая толстая тетрадь была заполнена почти наполовину. Причём записи велись разными почерками. Это был дневник. И вели его по очереди все «сиделицы» в этой тюрьме.

Первой была некая Левонтия. Я вспомнила. Именно она написала о том, что отсюда выхода нет. Записи Левонтии были датированы еще 1875 годом. Это же когда она тут жила? Интересно, а до неё здесь другие были? Но записи начинались с неё. Начинала она длинной плаксивой историей о некоем Прошке, который оказался шельмец и обрюхатил её, а сам забрился в солдаты. Она осталась одна, на сносях, то есть не девка, но и не мужняя жёнка. Поэтому мамка выгнала её из дому. Затем шло длинное-предлинное повествование о любви к злоебучему Прошке, которое растекалось в некоторых местах (очевидно, от слёз), в других местах строчки настолько поплыли, что читать было совершенно невозможно. В общем, этот кусок я пропустила. В принципе там не было ничего интересного, если бы не упоминание о некоем старце, который обещал помочь решить проблему, а потом она оказалась здесь.

Вполне типичная ситуация. У меня ведь произошло всё так же. Безвыходная ситуация. Отсутствие воли к борьбе, дурацкий разговор с этим чёртовым бюргером. И вот я тоже здесь.

В общем, из всех записей Левонтии ничего путного обнаружить не удалось (если не считать того, что её история почти дословно повторяла мою). Ну и ещё год попадания. Нынче 1982 год. То есть она попала сюда почти на сто лет раньше (если быть точнее – на сто семь лет).

Выходит, более ста лет эта келья обитаема.

Хм… келья. Почему-то всплыло это слово. Возможно, после причитаний Левонтии?

Я задумалась и обомлела. Ребенок???? У неё же должен был родиться ребенок. Тут?

И я представила, как она одна тут рожает ребёнка. Это ужасно.

Но судя о записях, она здесь жила долго. И о ребёнке ни слова. Кроме того упоминания, как паршивец Прошка её обрюхатил. Что же произошло с тобой, Левонтия?

Далее шла другая запись. От некоей Маруси. Она оказалась дамой серьёзной. Беглая каторжанка. До этого была с жёлтым билетом. Девка гулящая. Зарабатывала на улицах Твери. Затем промышляла в Иркутске. Её историю я не совсем поняла, но не сомневалась, что там произошло что-то эдакое. Не удивлюсь, если дело было «мокрое». Так вот Маруся писала, что крам (это ткань в переводе или вообще все вещи она имела в виду?) прятать надо в потаённые места. Что здесь ходит чёрный человек и «глядит». После этих слов волосы дыбом встали у меня на голове. Сколько раз я совершенно спокойно спала, даже не думая, что по моей келье может ходить какой-то человек и рассматривать меня. А ведь часто я спала в одном белье. Кошмар.

Записи, сделанные Кашиной Раисой Фёдоровной, потрясли больше всего. Она просидела в этой одиночной камере тридцать два года. Может быть, и дольше. Но под конец записи стали редкими и совсем не разборчивыми. То есть вполне вероятно, что Раиса Фёдоровна или заболела, или, что совсем уж грустно, начала медленно сходить с ума. Сначала записи были оптимистичные. Это оказалась женщина из мещанского сословия, крепкая и с любовью к жизни в любых её проявлениях. Но затем, очевидно, под гнётом одиночества, она стала постепенно деградировать. Начала сперва хандрить, жаловаться на «кислую жизнь», на «потерю равновесия». Ругала красноармейцев, особенно одного – Ивана. Вспоминала родню, мать, отца, братьев. Затем начался какой-то бессвязный бред. А потом записи вообще прекратились. Из всего этого бабского сопливого слезогонного потока я поняла главное – нужно постоянно иметь какое-то дело. Иначе можно вот так вот сойти с ума.

Следующая запись была от Ефимовой Нюры. Ужасные каракули, но читать можно. Девушка явно была не великого ума и жила просто и примитивно. Вполне довольствуясь самыми бесхитростными радостями: вкусно покушать, хорошо поспать, отдохнуть. В общем, вот кому было здесь хорошо, так это ей. Насколько я поняла, в родной деревне возле большого рабочего поселка Богородское она была как рабсила. Жила у дядьки, который использовал её руки по полной: и огород вскопать, и корову выдоить, и обед приготовить, и остальное по хозяйству. Причём огородов у него было несколько. В общем, загоняли девушку до такой степени, что она пошла к пруду, чтобы утопиться. А наш вредный мужичок тут как тут. Поговорил, посочувствовал, и вот она здесь. А здесь ничего и делать не надо. Знай, рычаг себе дёргай и всё. Кормят, поят – вволю. Вкусно. Таких блюд она дома отродясь не едала. Да ещё и досыта. Вот уж кто радовался всей этой ситуации, так это Нюра.

Но её записи были самыми малоинформативными.

Комсомолка Валя вела записи зло и лаконично. Крыла буржуазию, мелкособственнические инстинкты некоего Карла и Арчи. А больше ничего и не было.

Когда я открыла записи Катерины, а они были последними, волосы у меня на голове зашевелились…

Глава 5

В общем, Катерина жила здесь до моего попадания примерно лет за двадцать – двадцать пять. И в отличие от предыдущих малообразованных обитательниц кельи, она была учительницей начальных классов. Женщиной строгой, въедливой и рассудительной. Любила всё раскладывать по полочкам, до всего докапываться.

Именно среди её записей я обнаружила самое интересное. Во-первых, оказалось, что моя келья-тюрьма летала. Да. Именно так. По воздуху. Катерина удивлялась, что это противоречит всем существующим законам термодинамики, но тем не менее.

Кроме того, среди записей была полная возмущения заметка о жадности луковианцев. С двумя восклицательными знаками. Сперва я не поняла даже. Но потом, продолжив чтение, мягко говоря, обалдела. Как оказалось, здесь такая келья-тюрьма не одна. Их много. Точнее очень много. И все они летают. Далее записи обрывались банально – кусок страницы был выдран с мясом.

Следом шли четыре чистые странички. И всё.

Да ну к чёрту! Бред какой-то. Я сердито отбросила тетрадь, сходила, дёрнула рычаги, отжала постельное, добавила в мыльную (и уже изрядно грязную) воду ещё мыла (совсем немного, так как этого уже было явно недостаточно) и замочила самое главное – одеяло и брюки.

Пусть хорошенечко откиснет.

Постельное бельё тем временем простирнула под струйкой воды, отжала грязную воду и оставила в жёлобе под проточной – пусть само теперь полощется таким вот нехитрым образом.

В общем, сейчас стирка у меня шла двумя параллельными партиями. Оставались ещё лоскуты ткани, срезанные с трупа моей предшественницы. Кстати, о трупе. Я теперь задумалась о том, что женщина была не совсем человеком. Может, она была луковианкой? А кто они такие? Какое-то монголоидное племя? Раса? Вроде я неплохо знала все имеющиеся на земле расы, среди них такие люди мне не встречались. Но кто ж их знает.

Мои мысли опять вернулись к записям.

Так что же это получается? У меня есть два варианта. Первый – это бедная Катерина начала сходить с ума, вот и понаписала всякого бреда.

Второе – здесь творится что-то непонятное, и я должна разобраться с этим как можно скорее.

Вторая версия была хоть невероятной, но уж слишком много аргументов говорили в её пользу. Ещё старикашка Больц учил меня не пренебрегать фактами. Любые, самые дикие доводы могут в результате оказаться истиной.

Ну ладно.

Итак, что из странного я имею?

Первое – моя летающая тюрьма. То, что она летает – факт. Я это ощущаю по толчкам. И летает она от дёрганий моего рычага номер два. У Катерины в записях есть упоминание, что таких тюрем много. И очевидно, что в каждой тюрьме-келье находится узник. Это нужно будет обдумать отдельно. Значит, здесь такая я не одна. О! Сколько всяких мыслей сразу!

Усилием воли я заставила себя вернуться к анализу.

Второе. Некие луковианцы. Катерина упоминала, что они жадные. То, что эти луковианцы существуют – факт. И странная женщина-предшественница. И не менее странные «уйгурские» письмена, в виде иероглифов, однако не похожие ни на какие ранее виденные. А ведь я обожала ходить по историческим музеям и в своё время посетила их великое множество. Я видела и шумерскую клинопись, и письмена настоящих уйгуров, и китайские иероглифы, и арабскую вязь. Но конкретно эти «иероглифы» были совсем другими. Чужеродными.

Отсюда еще один вывод. Раз луковианцы жадные (по мнению Катерины), значит, она с ними где-то пересекалась и общалась. Иначе откуда она это всё знает?

Что из этого следует? А то, что рано или поздно мне тоже предстоит с ними встретиться. И это не тюремщики. Моя предшественница была, как и я, – узницей.

Поэтому нужно подготовиться.

А для этого я должна разобраться, где я и что мне предстоит дальше.

С толстой тетрадью я разобралась, к сожалению, слишком быстро. Хотя небольшие примечания на полях, зачёркивания, вымарывания слов – мне всё это ещё предстоит изучить и исследовать. Какое-нибудь «лишнее» слово может дать мне пищу для новых выводов и новую информацию. А это может оказаться очень важно.

А ещё я теперь боюсь сойти с ума, как Маруся и Раиса Фёдоровна. Поэтому мне нужно чем-то занимать себя. Я проанализировала личности своих предшественниц: Левонтии, Маруси, Раисы Фёдоровны, Нюры, Вали и Катерины. И странной безымянной луковианки. Помешались только двое – Маруся и Раиса Фёдоровна. Отсюда вопрос – почему не сошли с ума остальные?

Я принялась анализировать. Левонтия была вся в любви к Прошке. Об этом свидетельствовали многочисленные, залитые слезами записи. То есть она была одержима своей любовью. А значит, её мозг, эмоции были заняты более сильным раздражителем. Ей банально было некогда сходить с ума, ведь все её мысли были лишь о Прошке.

Дальше. Нюра. Примитивная девушка, которая не ела досыта и не спала нормально. У которой тяжелый труд – это всё, что было. Для неё эта тюрьма была как санаторий. И она прямо лучилась незамысловатой радостью. То есть её ведущие эмоции – удовольствие и радость.

Затем идёт Валя. Она – идейная комсомолка. Даже находясь в тюрьме, она не перестает обличать врагов, причём отдаётся этому со всем пылом. То есть её мысли все время заняты борьбой с классовым врагом. Ей тоже неинтересно отвлекаться.

Катерина. Это исследователь. Она, судя по записям, приняла факт, что будет находиться в этой тюрьме и надолго. И со всем своим пылом она принялась изучать новую жизнь, исследовать её. Поэтому ей тоже было некогда сходить с ума.

Итак, общий вывод. Из шести женщин четверо (луковианка не в счёт), у которых была идея, цель и смысл в жизни – они не сошли с ума. Поэтому я должна срочно найти себе цель. Желательно потруднее и поинтереснее, чтобы было чем заниматься и не деградировать.

Я хмыкнула. Вот я и сделала первый шаг по приспособлению к новой жизни. Теперь нужно будет составить план. А для этого надо продолжить изучать обстановку.

Я достирала обе партии барахла, развесила всё сушиться и оставшейся мыльной водой тщательно намыла сперва пол в «спальне», затем коридор и туалет. Вылила густую грязную жижу, набрала чистой воды и принялась отмывать всё по новой.

С туалетом была особая проблема. Хотя я тогда, после расчленения трупа, как-то позамывала следы крови, но сейчас, когда я стала перемывать тщательно, везде оказались засохшие пятна крови. Спёкшуюся кровь отмывать было трудно. Приходилось некоторые участки скрести.

За день я не справилась, конечно же. И за два не справилась.

Прерывалась я все это время лишь на отдых, еду и сон. Ну и, само собой, на дёрганье рычагов.

И тут у меня появилась ещё одна проблема. Важная. Дело в том, что я стирала, мыла полы, скребла, и в результате за эти дни мои руки стали покрываться мозолями, кожа покраснела и начала шелушиться. Я всегда очень бережно ухаживала за руками.

Я горько усмехнулась и посмотрела на свою руку. Раньше у меня всегда были холёные красивые руки. Возраст женщины выдают две части тела – шея и руки. Лицо можно загримировать, можно натянуть кожу, говорят, в Бонне нынче делают такие операции. Помню, Мадлен ещё до того, как окончательно сдвинулась, всё собиралась туда, сколько я её ни уговаривала, она не слушала, всё хотела продлить молодость. А сейчас мои руки были шершавыми, в цыпках, лак на ногтях потрескался и стал облазить. Неэстетическое зрелище!

С руками нужно что-то делать. У меня не было ни крема, ничего. Среди находок в спальне – тоже ни крема, ни жира. Это плохо. Буквально через пару месяцев мои руки необратимо превратятся в руки старухи со сморщенной кожей. Передо мной встал вопрос о креме для рук. И я совсем не знала, как его решить.

Эх!

Я потрогала развешенное на верёвках бельё и прочие тряпки. Всё сухое. Прекрасно. Сегодня я буду спать на королевском ложе. Осталось решить вопрос: стоит ли перебираться в «спальню» или лучше остаться на топчане? Он-то был не слишком удобным, но зато я не боялась, что дверь застопорится и меня замурует в узком пространстве.

Как же быть?

Я сбегала к «спальне», поискала открывающий изнутри рычаг (да и снаружи тоже. Я ведь так и не поняла, как дважды её открыла). Но пока ничего не вышло. Поэтому решение пришло само – я буду пока ночевать в коридоре на топчане.

Зато у меня будет перина-матрас, одеяло и подушка. И простыня. Буду как королева.

Я счастливо рассмеялась и принялась набивать подушку выстиранными тряпками.

Хм. Я когда стирала, торопилась, была под впечатлением от записок бывших сокамерниц и не обратила внимание, что, кроме лоскутов и обрезков разных тряпок, попадались вполне себе неплохие моточки ниток. Вроде полушерсть или даже шерсть. Найденные в спальне два мотка были слишком тонкими, я их решила пока не трогать, но вот найденная в подушке шерсть была вполне пригодна для вязания.

Всё это время я ходила в калошах на босу ногу. По правде говоря, мотать портянки я категорически не умела. Хорошо, что я ходила не так много, но все равно носить калоши на босую ногу – приятного мало. А тут шерсть! И у меня есть спицы. Значит, я в первую очередь должна связать себе носки. А лучше не одни, а парочку. На смену.

От радости, что я придумала такое прекрасное занятие, я аж рассмеялась.

Громко. По-детски.

Сегодня кормили очень вкусно. Был странный суп-пюре с уже привычными вкраплениями трав и волокон мяса. Но, кроме того, дали большой пирог с запеченной внутри рыбой. Рыбу я не особо люблю, разве только рыбу фиш по-еврейски, которую когда-то готовила моя бабушка, да ещё селёдку. Но эта рыба была, во-первых, совсем без косточек, во-вторых, очень нежной на вкус. Напоминала скорее тигровую креветку.

Поэтому я всё с удовольствием съела и принялась вязать носки.

Чтобы занять мысли, я решила составить план. Пусть пока это будет набросок, проект плана. Некий черновик. Зато я хоть приблизительно буду знать, куда двигаться.

Итак, общие задачи. Нужно в первую очередь отмыть мою тюрьму. Тщательно. Так, чтобы можно было ходить по полу босиком. Нет, я не собиралась ходить босой по бетонному полу. Но мало ли что может случиться. Пол должен быть стерильно чистым. Кроме того, нужно было вымыть стены и все выступающие части – от окошка кухни до кровати в спальне и решетки в туалете. А она ой какая грязная. Похоже, предыдущая владелица этой камеры особо чистотой не заморачивалась – протирала только пол в коридоре и всё.

Теперь интеллектуальное развитие. Первое – продолжать поиски следов жизни бывших заключенных, которые могут пролить хоть немного света на эту мутную историю. Кроме того, нужно читать книги. А ещё (но чуть позже) я начну учить луковианский язык. Нужно разобраться с иероглифами. Но это потом, когда я прочту все книги и раскрою все тайны, и заняться для ума мне будет нечем. Так что сумасшествие мне не грозит ещё долго.

Вот. Я молодец.

Идём дальше.

Физическое развитие. Здесь главное – притормозить старение. Нужно найти крем. Или сделать самой. Вопрос – из чего? Нужно заняться аэробикой. Я и так физически постоянно что-то делаю, но это рутина, домашняя работа. От нее фигура не сохранится. Где вы видели хоть одну домохозяйку с хорошей фигурой? Кроме того, нужно или садиться на диету, или сжигать чуть больше калорий, чем мне поступает с едой. А для этого нужно проследить за едой, которую мне дают, и составить меню. А уж потом исходить из того, что получится.

Очевидно, что кто-то из предыдущих жительниц этой кельи занимался физкультурой, иначе откуда здесь взялся металлический блин от штанги?

И последнее. Духовное. Здесь я зависла. Я выросла в СССР и была атеисткой. Бенджамин был протестантом, но приучить меня к посещению храма так и не смог. Я пару раз сходила с ним из вежливости и любопытства. Или когда его мамашка совсем уж доставала меня придирками. Когда он это понял, перестал таскать меня на все эти молебны. Я когда-то читала, что у индийских йогов были медитации. Вроде как это духовные практики. Я не понимала, что это и зачем это. Поэтому оно мне тоже не подходит. Ну что ж, буду петь. Искусство тоже является духовной практикой. Кто-то из моих знакомых говорил это, и я запомнила.

Ну, пока так.

Размышляя, я связала почти половину носка. Получалось замечательно. Но на сегодня всё. Отложу. А то свяжу за раз, а потом что я делать буду?

Мне нужно разнообразие.

Так что перейдём к физическим упражнениям. Я поприседала. Три раза. И у меня заболели колени. Нет. Колени нужно беречь. Поэтому я взяла металлический блин от штанги и поподнимала его вверх. Целых семь раз. И все. Видимо, спорт – это не моё.

Для успокоения совести я пробежалась по коридору, но калоши норовили свалиться с ног, и бежать было мучительно. Так что это тоже не подходит.

По крайней мере сейчас.

Читать тоже не выходило пока. Я открывала книгу и внимательно вчитывалась в строчки. Но мысли были заняты тайнами Левонтии, Маруси и остальных. А ещё не давали покоя мысли, что это за жадные луковианцы такие. Где мои предшественницы с ними пересекались? Пересекусь ли я с ними? Когда?

Все эти маленькие и большие вопросы сбивали меня и не давали возможности понять текст. Поэтому книгу я с досадой отложила. Потом почитаю. Когда совсем скучно будет.

Петь. Я попыталась спеть романс, но слова забыла, да и желания не было. Так что петь тоже не стала.

В общем, из моего плана пока что выходит только общее задание – отмывать камеру. Чем я и занялась. Вот только кожа на руках становилась всё хуже и хуже.

Решено. Вот домою ещё один участок к боковому коридору и займусь собой. Да. Выделю один день на СПА. Вообще надо раз в неделю собой только заниматься. А что, время у меня есть, могу себе позволить.

Я думала-думала и придумала. Пусть это временное решение, но я его буду использовать. Я обмотала руки тряпками (пришлось пожертвовать кусок ситцевой ткани, но ничего не поделаешь, надо). Надо будет сшить перчатки для хозяйственных работ. Моя бабушка всегда работала только в перчатках и на огороде, и в избе. Соседки над ней посмеивались, зато руки у нее до самой старости были в прекрасной форме.