Сборник рассказов о любви

Глава 1

Влюбилась в доме престарелых

Анна Петровна поправила белоснежную салфетку на прикроватной тумбочке и задумчиво посмотрела на фотографию в старой серебряной рамке. С потускневшего снимка улыбался Михаил – её муж, ушедший пять лет назад. В уголках его глаз прятались смешинки, как тогда, в день их золотой свадьбы. "Всё правильно делаю, Миша?" – прошептала она, осторожно протирая стекло рукавом халата.

– Мама, ну как можно быть такой упрямой? – в дверях показалась дочь, Наталья, с коробками для вещей. – Давай всё-таки останешься?

– А что изменится, Наташа? – Анна Петровна медленно опустилась в кресло-качалку – последний подарок мужа. Потёртый подлокотник хранил тепло их прикосновений.

– Мы с Серёжей всё устроим, будем по очереди приходить. Няню наймём…

– Няню? – Анна Петровна горько усмехнулась. – В восемьдесят лет? Чтобы чужой человек за мной ходил?

– Но пансионат – это же тоже чужие люди!

– Там профессионалы, Наташенька. И другие люди моего возраста. А здесь что? Сидеть целыми днями одной, ждать, пока вы с работы вернётесь?

– Мам, – Наталья присела рядом на корточки, взяла её руки в свои. – Мне кажется, ты просто сдаёшься. После папиной смерти…

– Не надо, – Анна Петровна высвободила руки. – Не начинай.

– Но ты же сама говорила, что одиночество убивает! Помнишь, когда бабушка умерла…

– Вот именно поэтому я и еду. Там хоть общение будет.

– А мы? Мы что, не общение?

– Наташа, – Анна Петровна погладила дочь по волосам, уже тронутым сединой. – Ты прекрасная дочь. Но у тебя своя жизнь. Работа, муж, дети…

– Какие дети, мам? Мне пятьдесят через месяц.

– А для меня всё равно девочка, – улыбнулась Анна Петровна, разглаживая невидимые складки на покрывале. – Помнишь, как ты в пять лет заявила, что выйдешь замуж за соседского кота?

– Мама! – Наталья попыталась улыбнуться, но глаза предательски заблестели. – Ты специально сейчас про кота вспомнила?

– А помнишь, как папа тебе тогда сказал…

– "У каждого своя дорога, даже если это дорога к соседскому коту", – закончили они хором и рассмеялись.

– Вот и у меня сейчас своя дорога, доченька, – Анна Петровна встала, подошла к окну. За стеклом кружились первые снежинки. – Я же не в ссылку еду. Будете навещать.

– Каждые выходные! – Наталья обняла мать сзади, прижалась щекой к плечу. – Обещаю!

– Не надо каждые, – Анна Петровна накрыла её руки своими. – Живите своей жизнью. А я… я просто хочу встретить закат там, где не буду никому в тягость.

– Ты никогда не была в тягость!

– Пока не была. Но годы идут, Наташенька. И лучше решить всё сейчас, самой, чем потом…

Она не договорила, но обе знали продолжение. Обе помнили, как угасала бабушка, как её деменция превратила последние годы в кошмар для всей семьи.

– Ладно, – Наталья выпрямилась, вытерла глаза. – Давай собирать вещи. Только обещай, что если там будет плохо…

– Обещаю, – кивнула Анна Петровна, снова глядя на фотографию мужа. – Знаешь, Миша всегда говорил: "Надо уметь вовремя начать новую главу".

Пансионат "Золотая осень" встретил её запахом свежей выпечки и звуками фортепиано из холла. Кто-то неуверенно наигрывал "Лунную сонату", и каждая неверная нота отзывалась в сердце щемящей тоской по прошлому.

– Это наш Борис Александрович, – пояснила медсестра Люда, помогая разложить вещи. – Бывший преподаватель консерватории. Каждое утро играет. Только вот после инсульта пальцы уже не те…

– Но играет с душой, – заметила другая медсестра, Вера. – Представляете, специально приехал сюда из Петербурга. Говорит, здесь акустика лучше.

– И рояль хороший, – кивнула Люда. – Его сын купил. Навещает каждую неделю.

Анна Петровна прислушалась к мелодии, пытаясь уловить в неровном ритме отголоски былого мастерства. Когда-то и она училась музыке, подавала надежды. Но война спутала все планы – пришлось бросить музыкальную школу ради медицинского. "Сейчас нужны не пианисты, а хирурги", – сказала тогда мама. И она послушалась. Всю жизнь проработала хирургом, спасала людей, а теперь вот сама нуждается в присмотре.

– А вы не думали вернуться к музыке? – спросила вдруг Люда, заметив, как её пальцы невольно отбивают такт по подлокотнику кресла.

– В моём возрасте? – Анна Петровна грустно усмехнулась. – Поздно уже.

– Знаете, что Борис Александрович говорит? – Люда понизила голос до заговорщического шёпота. – "Для музыки нет возраста. Как и для любви".

– Ох, молодёжь… – покачала головой Анна Петровна, но щёки её чуть порозовели.

Вечером, сидя в общей гостиной с книгой, она украдкой наблюдала за обитателями пансионата. Особенно заинтересовал её седой мужчина с аккуратной бородкой – тот самый пианист. Он сидел у окна, делая пометки в нотной тетради. Что-то благородное было в его осанке, в движениях рук, даже в том, как он хмурился, вглядываясь в ноты.

– Простите, – вдруг сказал он, подняв голову. – Вы так внимательно смотрите… У меня что-то не так с галстуком?

– Нет-нет, что вы! – она смутилась как девочка. – Я просто… задумалась. Давно не слышала живой музыки.

– Боюсь, моё исполнение сейчас больше похоже на издевательство над Бетховеном, – он горько усмехнулся, подняв правую руку. Пальцы заметно дрожали.

– Зато с чувством, – возразила она. – Знаете, технику можно восстановить, а вот душу в музыку не каждый вложить может.

Его глаза удивлённо блеснули: – Вы разбираетесь в музыке?

– Когда-то училась… – она запнулась. – Очень давно.

– Тогда позвольте исправить ваше долгое музыкальное одиночество, – он галантно поклонился и направился к инструменту.

Воспоминания нахлынули волной: вот она, семнадцатилетняя, берёт первые аккорды на старом пианино. Вот Миша дарит ей билеты в консерваторию на их первую годовщину. "Ты должна вернуться к музыке, Анюта," – говорил он. Вот дочка учится играть "Собачий вальс", а она украдкой смахивает слезы, понимая – не сбылось, не вернулась…

– Не составите компанию? – Борис Александрович похлопал по месту рядом на банкетке. – Может, сыграем в четыре руки? Мои правая и ваша левая как раз составят одного приличного пианиста.

– Что вы, я всё забыла давно… – она невольно спрятала руки в складках платья.

– Музыку нельзя забыть, – он мягко улыбнулся, и от этой улыбки морщинки в уголках его глаз сложились в лучики. – Она живёт в сердце. Как и всё настоящее.

Три месяца пролетели как один день. Каждое утро начиналось с музыки – теперь они играли в четыре руки, его дрожащие пальцы и её неуверенные касания складывались в удивительную гармонию. После завтрака гуляли по парку, где облетающие листья кружились в своём прощальном вальсе.

– Знаете, Анна Петровна, – говорил Борис Александрович, когда они сидели на их любимой скамейке, – я всю жизнь учил других музыке, но только сейчас по-настоящему понял её язык.

– Как это? – она поправила шаль на плечах.

– Раньше я гнался за совершенством техники. А теперь… – он посмотрел на свои дрожащие руки. – Теперь я слышу музыку в шелесте листьев, в стуке дождя по карнизу, в вашем смехе…

По вечерам они сидели в библиотеке. Он рассказывал о своих учениках – вундеркиндах и двоечниках, о гастролях и конкурсах. Она – о сложных операциях, о спасённых жизнях, о минутах отчаяния и торжества.

– А помните того мальчика, с аппендицитом? – спросила как-то Анна Петровна. – Который очнулся и первым делом спросил про свою скрипку?

– Конечно! Это же был мой лучший ученик, Гриша Левитан. Сейчас в Карнеги-холле выступает…

– Надо же, – она покачала головой. – Какой мир маленький…

Однажды вечером он пригласил её в зимний сад. Сквозь стеклянный купол виднелись первые звёзды.

– Анна Петровна, – сказал он, протягивая ей нотную тетрадь. – Я написал это для вас.

Её руки дрогнули, когда она открыла первую страницу. "Вальс поздней любви" – гласило название, выведенное его характерным, чуть дрожащим почерком.

– Борис Александрович…

– Подождите, – он взял её руки в свои. – Сначала послушайте.

Они подошли к роялю. Его пальцы, обычно неуверенные, вдруг обрели былую силу. Мелодия полилась – нежная, чуть грустная, но полная надежды.

– Выходите за меня замуж, Анна Петровна.

Последний аккорд ещё звучал в воздухе, когда она почувствовала, как краска заливает щёки: – Что вы такое говорите? В нашем-то возрасте… Это же…

– А что возраст? – он повернулся к ней, глаза его блестели. – Разве сердце стареет? Разве музыка становится менее прекрасной оттого, что написана не вчера?

– Борис Александрович, но это безумие! – она встала, отошла к окну. – Что люди скажут? Что дети подумают? У меня внуки уже…

– А мы их спрашивали, когда молодыми были? – он подошёл сзади, осторожно коснулся её плеча. – Помните, что вы сказали в день нашего знакомства? "С чувством важнее, чем с техникой".

– Тогда было другое… – она посмотрела на фотографию Миши, которую всегда носила с собой. С потускневшего снимка муж смотрел всё так же понимающе. – Я не могу… Это предательство…

– Не вините себя за то, что ваше сердце открылось вновь, Анна Петровна, – произнёс он с глубокой убеждённостью. – За долгие годы жизни я понял одну важную истину: пока человек способен чувствовать, он по-настоящему жив. И каждое новое чувство – словно ещё одна струна в симфонии жизни, она не заглушает прежние звуки, а обогащает общее звучание.

За окном медленно опускались снежинки, освещённые уличными фонарями. Откуда-то из соседних комнат доносились приглушённые звуки радиопередачи.

– Мне нужно всё обдумать, – едва слышно произнесла она. – Дайте мне время.

Спустя семь дней Анна Петровна разбирала старые снимки, сидя у себя.

С них улыбался Миша – молодой и седой, весёлый и усталый, но всегда родной. Вот их первое фото после свадьбы: она в белом платье, которое шила мама, он в отцовском костюме. Вот они с новорождённой Наташей. Первый день в школе, выпускной, свадьба дочери…

В дверь тихонько постучали.

– Анна Петровна? К вам дочь приехала, – сообщила медсестра Люда.

– Почему ты трубку не берёшь? – встревоженно воскликнула Наталья, распахивая дверь. – Я с утра звоню тебе… Фразу она оборвала на полуслове, заметив россыпь фотоснимков на постели.

– Присядь, доченька, – Анна Петровна похлопала по месту рядом. – Нам нужно поговорить.

– Что-то случилось? Ты заболела?

– Нет, – она улыбнулась. – Наоборот. Я, кажется, снова начала жить.

– Не понимаю…

– Помнишь, что папа всегда говорил? "Живи полной жизнью, Анюта. Не оглядывайся".

– Мам… – Наталья нахмурилась. – Ты о чём?

– Борис Александрович сделал мне предложение.

В комнате повисла тишина, прерываемая только звуками фортепиано из холла – там играли "Лунную сонату".

– Ты согласилась? – наконец спросила дочь.

– Пока нет. Хотела сначала с тобой поговорить.

– А ты… ты хочешь согласиться?

Анна Петровна подошла к окну. Во дворе пансионата облетали последние листья, но на клумбах ещё цвели упрямые осенние астры.

– Знаешь, Наташа, я думала, что моя осень уже закончилась. Что остались только воспоминания. А оказалось…

– Что, мам?

– Что сердце не стареет, – она обернулась к дочери, и та удивилась, какими молодыми вдруг стали мамины глаза. – Что любовь может прийти в любом возрасте. И что это не предательство памяти отца, а… продолжение жизни.

Наталья встала, обняла мать: – Знаешь, я помню, как папа говорил перед смертью: "Береги маму, но не дай ей закрыться от жизни".

– Правда? – Анна Петровна прижала дочь к себе. – Он так сказал?

– Да. И ещё добавил: "Она у нас слишком молодая душой, чтобы жить только прошлым".

Они обе рассмеялись сквозь слёзы. За окном мелодия сменилась – теперь играли что-то незнакомое, светлое.

– Это его новое произведение, – пояснила Анна Петровна. – Он каждый день добавляет по несколько тактов. Говорит, это история нашей встречи.

– Мам, – Наталья вытерла глаза, – а ты счастлива?

– Знаешь, я думала, что в моём возрасте уже нельзя… стыдно… А теперь понимаю – счастье не имеет возраста.

Она подошла к тумбочке, взяла фотографию мужа: – Знаешь, Миша, ты всегда хотел, чтобы я была счастлива. Всегда говорил: "Живи полной жизнью, Анюта". Я помню. И я живу.

Бережно поцеловав фотографию, она поставила её на место – теперь не как символ прощания, а как благословение.

– Пойдём, – она взяла дочь за руку. – Познакомлю тебя с Борисом Александровичем. Заодно и спросим…

– О чём?

– Сможет ли он сыграть на свадьбе свой фирменный вальс.

Они вышли в холл. Борис Александрович сидел за роялем, его пальцы летали над клавишами увереннее, чем обычно.

– Борис Александрович, – окликнула Анна Петровна.

Он обернулся, и все слова вдруг стали лишними – в его глазах она увидела отражение собственной надежды, той, что не имеет возраста. Той, что делает восемьдесят лет всего лишь началом новой главы.

Глава 2

Последний подарок

Снег падал крупными хлопьями, укрывая промёрзшие улицы белым одеялом. Я прижался к стене дома, пытаясь найти хоть немного тепла. Мои лапы онемели от холода, а шерсть давно перестала согревать. Звуки города доносились как сквозь вату – шум машин, обрывки разговоров прохожих, скрип снега под ногами.

– Ах, малыш! – внезапно чьи-то нежные ладони подняли меня. – Что же привело тебя сюда?

Взглянув вверх, я встретился с взглядом юной особы – её волосы отливали коричневым, а в мягких глазах цвета тёмного шоколада светилось сочувствие. Аромат, исходящий от неё, напоминал свежую выпечку со специями.

– Нет, Мария, только не говори, что ты опять собираешься притащить домой очередного бездомного кота, – раздался резкий голос её подруги.

– Посмотри на него, Лена! Он же замёрзнет насмерть.

– У тебя уже была кошка в детстве. Помнишь, чем это закончилось? Три месяца рыданий и обещаний больше никогда не заводить животных.

– Это другое. Я теперь взрослая.

– Взрослая? – Лена фыркнула. – Ты до сих пор плачешь над каждым бездомным котёнком. Что будет, когда этот состарится и умрёт?

– Замолчи! – в голосе Марии зазвенели слёзы. – Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. Ты не можешь спасти их всех.

– Но я могу спасти хотя бы его.

Через неделю в квартире Марии

– Мурзик, прекрати точить когти о диван! – Мария всплеснула руками. – Уже третью накидку покупаю.

Я виновато прижал уши, но продолжил своё занятие. Мне нравился этот диван.

– Упрямый, совсем как я, – вздохнула она, садясь рядом. – Знаешь, Лена говорит, что я совершаю ошибку. Может, она права?

Я запрыгнул к ней на колени, утыкаясь носом в ладонь. Мария улыбнулась сквозь слёзы: – Ну и пусть говорят что хотят. Ты теперь мой.

Пятнадцать лет спустя

Солнечный луч скользнул по подоконнику, где я любил дремать после обеда. За эти годы квартира наполнилась новыми запахами и звуками. Появился Андрей – высокий мужчина с громким смехом и добрыми руками, от которого пахло кожей и древесиной.

– Папа, почему мама так волнуется, когда Мурзик чихает? – спросил как-то маленький Миша.

– Понимаешь, сынок, – Андрей задумчиво почесал мой подбородок, – когда-то Мурзик был очень болен. Мама тогда места себе не находила. Мы думали, что потеряем его…

– А сейчас?

– А сейчас он наш семейный ангел-хранитель. Правда, старый и ворчливый, – усмехнулся Андрей.

Я наблюдал, как рос Миша, как делал первые шаги, держась за мой хвост. Как учился говорить, называя меня "Мурр" вместо "Мурзик".

– Мама, а почему Мурзик всегда спит на твоём свитере? – спросил Миша однажды вечером.

– Потому что это тот самый свитер, в который я его завернула, когда нашла, – улыбнулась Мария, поглаживая меня по голове. – Знаешь, тогда все говорили, что я совершаю ошибку…

– И что?

– А я совершила чудо, – она поцеловала меня в нос. – Каждый день с ним – это маленькое чудо.

Сегодня я чувствую, что пришло время. Мои лапы уже не такие проворные, а прыжки не такие высокие. Но я должен сделать ещё одно дело.

– Мурзик, ты куда собрался? – Мария встревоженно смотрит на меня у двери. – На улице снег…

Я мягко мурлычу, прощаясь. Она всегда понимала меня без слов.

Я нашёл его вчера – маленького чёрного котёнка, такого же, каким был когда-то сам. Осторожно беру его за шкирку и несу к нашему подъезду. Оставляю у двери, зная, что Мария скоро выйдет на работу.

– Мурзик! – слышу я её отдаляющийся голос. – Вернись!

Медленно иду прочь, чувствуя, как падает снег – такой же, как в тот день, когда началась моя счастливая жизнь. Я прожил её хорошо. И теперь могу уйти спокойно, оставив после себя новую историю любви.

Глава 3

Ресторанная любовь

Закатное солнце заливало витрины ресторана "Евгений" расплавленным золотом, создавая вокруг здания в центре Москвы особую, почти магическую ауру. Внутри витал пьянящий аромат свежеиспеченного хлеба и прованских трав, смешиваясь с приглушенными разговорами гостей и мелодичным звоном хрустальных бокалов. Кухня гудела как растревоженный улей – лязг металла, шипение масла на раскаленных сковородах, отрывистые команды поваров.

Евгений стоял у плиты, его руки двигались с отточенной грацией дирижера симфонического оркестра. Темные волосы выбивались из-под идеально белого поварского колпака, а в карих глазах читалась одержимость перфекциониста. На накрахмаленном фартуке красовалась золотая брошь в виде половника – единственное наследство бабушки, научившей его не просто готовить, а вкладывать душу в каждое блюдо.

"Бабушка," – пронеслось в его голове, – "что бы ты сказала, увидев меня сейчас?" Но он тут же отогнал эту мысль, как назойливую муху.

– Где чертов соус для столика шесть? – крикнул он, оглядывая кухню. – Вы все здесь спите?

– Уже готов, шеф! – отозвался молодой повар, торопливо подавая тарелку.

– Это что? – Евгений брезгливо взглянул на блюдо. – Ты называешь это соусом? Это помои!

– Но шеф, я сделал точно по вашему рецепту…

– Значит, у тебя руки не из того места! – он отшвырнул тарелку в мойку. – Переделать!

– Мария, черт возьми, столик четыре ждет уже десять минут! – рявкнул он, швырнув полотенце на стол. – Ты что, не понимаешь, что репутация ресторана строится годами, а рушится за минуты?

Мария, сжав губы, попыталась объясниться:

– Евгений Андреевич, там правда сложная ситуация. Гость утверждает, что вино испорчено, требует сомелье…

– Меня не интересуют твои оправдания! – перебил он, резко развернувшись к ней. – Не можешь справиться – ищи другую работу. У меня очередь из желающих здесь работать.

– Евгений Андреевич, – вмешался су-шеф Игорь, – может, стоит просто…

– Тебя не спрашивали! – отрезал Евгений. – Занимайся своим делом!

– Да что вы о себе возомнили? – вдруг вспыхнула Мария, ее серые глаза заблестели. – Думаете, если у вас успешный ресторан, можно обращаться с людьми как с мусором? Вы же сами когда-то начинали с нуля, помните?

– Не забывайся! – Евгений шагнул к ней, поправляя золотую брошь дрожащими от гнева пальцами. В голове промелькнуло воспоминание – бабушкина кухня, запах ванильных булочек, её теплые руки, показывающие, как правильно замешивать тесто. "Главное, Женечка, готовить с любовью…" Он яростно тряхнул головой, прогоняя непрошеное воспоминание. – Ты всего лишь официантка. Твоё дело – молча выполнять свою работу.

– А ваше дело – помнить, что вы тоже человек, – тихо ответила она, глядя ему прямо в глаза. – И что успех может быть таким же горьким, как пережаренный соус. Вы так боитесь потерять свои звезды, что теряете себя.

Евгений почувствовал, как внутри что-то дрогнуло от этих слов. На мгновение в глазах Марии он увидел отражение того самого мальчишки, который когда-то мечтал просто готовить для людей. Но гордость и страх показаться слабым взяли верх:

– Вон с кухни. И можешь не возвращаться.

– Как скажете, – Мария развернулась к выходу, но у двери остановилась. В её глазах блеснули слезы. – Знаете, ваша бабушка говорила мне, что главный секрет вкусной еды – это любовь к людям, для которых готовишь. Жаль, что вы забыли об этом. Она бы очень огорчилась.

Кухня замерла. В звенящей тишине было слышно только шипение масла на плите и далекий гул голосов из зала. Евгений стоял, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, чувствуя, как бабушкина брошь словно обжигает грудь.

Мария замерла в дверях кухни, сжимая папку с отчетами до побелевших костяшек. Её русые волосы, обычно собранные в аккуратный пучок, растрепались после очередной двенадцатичасовой смены. В больших серых глазах застыла усталость вперемешку с обидой.

– Евгений Андреевич, – она шагнула вперед, расправив плечи, – нам нужно поговорить о графике работы персонала.

– О чем тут говорить? – он даже не обернулся, продолжая колдовать над соусом. – Работаем, пока есть гости.

– Но люди выгорают! Марина уже вторую неделю с температурой…

– Значит, слабая, – отрезал он. – Найдем другую.

– Вы же не всегда были таким, – в голосе Марии зазвенела сталь. – Помните, как два месяца назад мы открывались?

Евгений на мгновение застыл. Перед глазами промелькнула картина: пустой зал, пахнущий свежей краской, нераспакованные коробки с посудой в углу, и они вдвоем, полные надежд и планов.

– Зачем ворошить прошлое? – процедил он сквозь зубы.

– Затем, что тогда вы были человеком, а не машиной по зарабатыванию денег! – Мария швырнула папку на стол. – Тогда вы говорили о команде, о семье, о мечте!

– Два месяца назад, – он резко развернулся, – я был наивным идиотом, который думал, что можно построить бизнес на сказках о дружбе! Знаешь, сколько у меня кредитов? Знаешь, что будет, если мы хоть раз оступимся?

– А знаете, что будет, если продолжите относиться к людям как к расходному материалу? – она подошла ближе. – Помните, как сидели в пустом зале, вложив последние сбережения в ремонт?

– Помню, как ты сомневалась во мне, – хмыкнул он. – "Может, стоит начать с чего-то поменьше?" – передразнил он её голос.

– Я не сомневалась! – воскликнула Мария. – Я боялась за вас! За человека, который готов был рискнуть всем ради мечты!

– И оказалась права, – горько усмехнулся он. – Без жесткой руки все развалится в момент.

Ресторан действительно процветал. Столики бронировались на полгода вперед, критики захлебывались от восторга, расхваливая авторскую кухню молодого шефа. Но Мария видела, какой ценой давался этот успех – и дело было не только в деньгах.

– Евгений Андреевич, – она понизила голос, – к вам журналист из "Гурмэ". Ждет уже сорок минут.

– Пусть подождет еще, – бросил он, любуясь своим отражением в начищенной до блеска кастрюле. – Я занят.

– Но вы сами назначили время! – не выдержала она. – И это восьмой журналист, которого вы динамите за месяц! Думаете, ваша репутация…

– Моя репутация, – он с грохотом опустил половник, – это мои три звезды и полная посадка на полгода вперед! А твое дело – работать молча, а не учить меня вести бизнес!

– Тогда, может, уволите меня? – тихо спросила она. – Раз уж я настолько бесполезна?

Он замер, чувствуя, как от её слов что-то болезненно сжалось внутри.

– Я сказал – пусть журналист подождет, – процедил он сквозь зубы, отворачиваясь к плите.

Вечером того же дня воздух на кухне вдруг стал густым и тяжелым. Евгений принюхался – от плиты тянуло горьким запахом горящего масла.

– Что за… – он резко обернулся и увидел, как из-под вытяжки вырываются первые язычки пламени. – Всем немедленно покинуть кухню!

– Шеф, огнетушитель! – крикнул кто-то из поваров.

– Бесполезно, – процедил Евгений, наблюдая, как огонь с жадностью пожирает деревянные панели. – Уходите!

Мария ворвалась в кухню, задыхаясь от дыма: – Евгений Андреевич! Пожарные уже едут, но гости…

– Эвакуируй зал! – он закашлялся, пытаясь пробиться к плите. – Немедленно!

– А вы? – её глаза расширились от ужаса.

– Выполняй! – рявкнул он, срывая со стены огнетушитель.

Дым становился все гуще. Сквозь его пелену Евгений видел, как пламя перекинулось на потолок. Треск горящего дерева смешивался с воем сигнализации и криками персонала.