Ловец человеков

Сейчас

Пребывая в ожидании полуночи, я сидел и нервно поглядывал на часы. Книга лежал на коленях, но я и не пытался её читать, потому что постоянно ловил себя на том, что либо тереблю брючину, либо постукиваю пяткой об пол.

Необычное время, необычный человек.

Наша встреча произошла в девять вечера. Он сказал мне возвращаться домой и ждать его посланника, который отведёт меня туда, где должна совершиться наша сделка.

– Я живу в очень странном месте, мистер Оскар, – сказал тот старикашка. – Одному вам туда ни за что не добраться, поэтому я пришлю к вам своего человека. Он проводит вас ко мне. Доверяйте ему во всём, как собираетесь довериться мне.

Поэтому сейчас я сижу у себя дома и жду, и всё гадаю, кем может оказаться этот неожиданный незнакомец. Одно хорошо, другого такого страшилища, как этот старик, пообещавший исполнить моё заветное желание, в мире не сыщешь. Хотя, с другой стороны, его любезность и заискивающие манеры, которыми он снискал моё расположение, во многом компенсируют в нём недостаток благоприятной внешности.

Я был крайне удивлён, когда он объявился совершенно внезапно, едва ли не материализовавшись за моей спиной, и, вот так с ходу, сразу предложил мне то, о чём я страстно и давно мечтаю, так что эта мечта чуть ли не стала моим наваждением. Не раздумывая, я согласился на его предложение, потому что это мог быть мой единственный шанс, но, во-первых, я едва ли поверил, что в его силах исполнить моё желание, каким бы хорошим колдуном он ни был; а во-вторых, если это ему всё же удастся, цена моей платы смехотворна и нелепа. Так и тянуло спросить, не разыгрывает ли он меня, но, словно прочитав мои мысли, старик ещё раз повторил свои слова, наделяя их особым смыслом и придавая веса и значимости:

– Я за вами давно наблюдаю, молодой человек. Знаю, как страстно вы желаете стать кем-то большим, нежели есть сейчас, и знаю, о ком вздыхаете. Я сочувствую вам. Неразделённая любовь у молодых разрывает сердце старика. Поэтому я поклялся, что помогу ещё одному бедолаге. Работа у меня такая – помогать нуждающимся и страдающим обрести желаемое. И люди счастливы-довольны, и я получаю немножечко для себя. Вот с вас, например, собираюсь всего-то взять ваш фантастикум. Он станет мне верным помощником, ведь мои жизненные силы изрядно истощились за годы непосильной работы.

Я не вполне понял, что он имеет в виду, и так и сказал об этом.

– Что это ещё за фантастикум?

– Вот видите, вам он ни к чему, раз вы даже не знаете о его существовании, а мне, старику, сможет принести пользу. Фантастикум отделяется от человека, как то происходит во сне. Он несколько равен душе, но окружающие видят не его самого; это лишь внешний вид телесного существа, приданый необычайной способностью таких людей, как я, чьи возможности превышают силы, которые обычно даны человеку.

Старикашка ещё долго верещал нечто едва понятное и вразумительное, чтобы убедить меня, что изъятие фантастикума никоим образом не отразится на моём самочувствии, прежде чем наградить инструкциями о том, каким образом должна совершиться наша сделка. Конечно, странностями эта полуночная деловая встреча так и сыпалась.

А вот и звонок в дверь. Надо идти открывать.

На пороге стоял высокий человек, одетый во всё чёрное. Нет, не совсем человек, скорее какая-то объёмная тень. Искусственный свет падал на него как-то тускло, так что я совершенно не мог разглядеть его лица, лишь неясные линии носа и ушей, провалы глаз и рта на вполне обычных своих местах, как и у прочих людей. Но ни намёка на выраженную индивидуальность. Одним словом, человек толпы, неотделимый от остальной массы.

– В вашем доме огни погашены? – первым делом спросил он, не торопясь входить. Его голос тоже оказался каким-то тусклым, бесцветным.

– Да, всё приготовлено в соответствии с инструкциями, – подтвердил я.

Старик сказал, что его помощник не выносит яркого освещения, поэтому света в доме у меня быть не должно. Хватит уличного освещения, проникающего через окна. Я подумал, не по этой ли причине и время выбрано полуночное. Но в моём доме гости со странностями не были редкостью…

Мужская тень в шляпе прошла мимо меня. Небольшое колебание воздуха, будто мимо проплыл какой-то бесплотный невесомый дух. Если бы я не был так возбуждён, я бы забеспокоился из-за близости такого спутника, но мои мысли занимали картины будущего в случае успешного выполнения колдуном своей части сделки, так что сейчас меня не могло ничего испугать или потревожить. Я вышел бы один против противника, превосходящего численностью, потому что чувствовал лишь прилив новых неограниченных сил. Безрассудство торжествовало, благоразумие же вовсе оставило меня.

– Что вы стоите? Берите пальто, шарф, шляпу. Перчатки можете не брать. Я дам вам свои.

Я воззрился на пришельца. Этот тип, похоже, нервничал сильнее меня. Уж не новичок ли он в своей сегодняшней работе? В самом ли деле он обладает той властью, о которой мне поведал старик? Мне не слишком пришлось по душе, что не успел он войти, как уже полноправно командует в моём доме, даже не представившись. Но тут я вспомнил указание во всём слушаться полуночного визитёра, поэтому подавил в себе возмущение. Я накинул верхнюю одежду и собрался распахнуть входную дверь, чтобы пропустить его вперёд и следовать за ним, куда бы он ни привёл. Но не успел я дотронуться до дверной ручки, как он предупредил мой жест.

– Не этим путём. Хозяин сказал, в вашем доме имеется большое зеркало в пол. Отведите меня к нему.

Да, мы говорили об этом. Я тогда удивился, зачем старик совершенно не к месту спрашивает о зеркалах в моём доме. Но от прежних владельцев действительно остался гардероб, как называли они этот громоздкий предмет, с большим встроенным зеркалом, хотя по мне это был обычный большущий шкаф. Так я ему и сказал, а потом отвёл своего гостя в залу, она же гостиная, и вытянул руку в сторону тяжеловесного гардероба с большим прямоугольным зеркалом в пол между его дверцами. С любопытством ожидал я того, что за этим последует.

– Этот гигант достался от бывших владельцев. Всё собираюсь выставить его на аукцион, да никак руки не доходят, – пояснил я, чтобы не молчать.

– И правильно, что он всё ещё у вас, – похвалила тень к моему недоумению, измеряя размеры зеркала рулеткой. – Большие зеркала – это входы в иные пространственно-временные миры. И как раз сейчас одним таким мы воспользуемся.

– А если бы в моём доме такого зеркала не оказалось? – поинтересовался я, потому что многого не понимал и попросту думал, что впустил в дом сумасшедшего.

– Тогда мы бы потратили время на поиск другого входа. Но мой хозяин не любит ждать, особенно если речь идёт о новичках, как он называет тех, кто впервые собирается прийти к нему. Но лучше прекратим эту пустую болтовню. Для чего гадать, что было бы, если зеркало у вас есть и мы вот-вот в него войдём.

Я слушал его как помешанного. Войти в зеркало? О чём он вообще? Из-за своих желаний я скоро окажусь в Бедламе. Ведь я уже начал серьёзно относиться к тому, что мне придётся заложить свой фантастикум, что бы это ни было, хотя любой нормальный человек посчитал бы всё это бредом воспалённого сознания. Но после этой встречи со стариком в девять часов вечера я готов поверить во что угодно, потому что никто кроме него не способен дать мне желаемое. Так что после этого предложения войти в зеркало я продолжал стоять в тёмной гостиной и молча таращить глаза на эту хлипкую тень в мужском обличье, которая водила руками в толстых кожаных перчатках по тусклой поверхности между дверцами гардероба, проделывая какие-то незамысловатые пассы. Он был внимателен, не пропуская ни малейшего участка, словно бы выполнял некую очень важную работу, где требуется огромная концентрация усилий, а малейшая небрежность способна привести к катастрофе. Наконец он выпрямился и сказал:

– Готово. Путь открыт.

Тень вынула из кармана ещё одну пару перчаток и протянула мне. В голове промелькнула мысль, окажется ли он телесным на ощупь, но он передал перчатки так, чтобы не коснуться моей руки. Я надел их. Они пришлись впору и удивительно обволакивали. И они были не кожаные, а из какого-то странного синтетического материала.

– Теперь мы можем идти. Вы первый, – бросил гость.

– Не понимаю. Что я должен делать?

– Вытяните руки, кончиками пальцев коснитесь зеркальной поверхности и пройдите вперёд. Внутрь входите, не оглядываясь. Ничего не бойтесь.

Я не тронулся с места, не желая выглядеть нелепо и комично. Проделывать фокусы перед зеркалом при помощи рук это одно, но заставлять и меня участвовать в этом балагане… Должно быть он прочитал на моём лице то, что было у меня на уме.

– После смерти моей физической оболочки, я превратился в допльгенгера, которого незадолго до того уничтожил собственными руками, так как он был убийцей невинных. Я властвую в мирах теней и зазеркалья, поэтому именно меня послал хозяин на этот раз. Сомнамбула, мой товарищ по несчастью, всё же не вполне пригоден для такой работы. Если вы будете чётко выполнять мои инструкции, с вами ничего не случится, – он сказал это так, словно меня это должно было утешить.

Всё-таки я не решался, уверенный в том, что зеркальное стекло меня не пропустит ни вперёд, внутрь гардероба, не тем более ещё дальше, туда, куда мы собирались.

– Мы зря теряем время. Делайте, как я говорю.

Я нутром чуял, что тень пребывает в сильном нетерпении, и ещё раз вспомнил о том, что старик советовал доверять моему провожатому. Так что я пожал плечами и подчинился, ожидая, что уткнусь в непреодолимую преграду и сразу скажу этому ненормальному, чтобы он отвёл меня в нужное место обыкновенным путём. Хотя мне едва ли хотелось иметь такого спутника. Вечер выдался сумасшедший, да и ночь обещала стать такой же. Не хватало ещё иметь подле себя неадекватное существо. Я даже не стал спрашивать его, что значит быть допльгенгером. Но тут мои кончики пальцев погрузились в поверхность, слегка подёрнувшуюся рябью, и я спокойно прошёл вперёд – туда, внутрь ли гардероба или комнаты, потому что границы пространства на миг необъятно расширились и снова сжались, и я сам не понял, как оказался в другом месте, а именно, в совершенно иной реальности. Рядом со мной стоял высокий мужчина, теперь вполне ясно обозначенный. Не какая-то безликая тень, а вполне себе красивое лицо, складки на одежде, выражение целенаправленности и решимости в глазах. Почему-то мне подумалось, что с такой внешностью он мог бы быть киноактёром при жизни.

– Как же так? Мы ведь только что были там, – я беспомощно развёл руками и обернулся, но позади не было ни намёка на комнату. Мы стояли среди руин зданий, имеющих самое отдалённое сходство с нормальными зданиями Лондона.

– Здесь никаких там не существует. Это зона между жизнью и смертью вне времени, – его голос обрёл необъятную глубину, но, мне показалось, он специально придал ему такую интонацию.

Здесь был его мир, а я лишь путник, проходящий мимо. Чтобы не приключилось какой-либо беды, мне следует беспрекословно подчиняться ему.

– Постарайтесь не отставать, – бросил он и пошёл вперёд.

Я поспешил следом, но вертел головой, рассматривая живописные руины и полуразвалившиеся конструкции. Иногда я узнавал какую-нибудь улицу Лондона или известную достопримечательность, однако в этом мире она приобрела крайне причудливый вид. Архитектура распахивала свой зев, давая мне возможность оценить правильную геометрию внутренностей. Фантасмагория царила повсюду, так что по большей части я не понимал, где мы идём.

Несколько раз допльгенгер останавливался, поджидая меня, но как бы я ни ускорялся, я всё же не мог идти с той же лёгкостью, что и он. В зеркальном мире любое движение давалось мне несколько тяжеловато. Здесь царили иные законы физики, и на меня, как на незваного пришельца, они по-другому влияли.

Часто мой провожатый бросал мне через плечо «Скорее!» или «Ускорьтесь!», хотя прекрасно видел, что я весь выдохся. Каждый шаг давался с трудом, как будто на ногах у меня были свинцовые ботинки водолаза или цепи каторжника со сферической гирей на конце.

Всё то время, что мы шли, я замечал то тут, то там людей. Самых обычных людей, идущих по своим делам, которые не выглядели ни напуганными, ни сбившимися, словно это я один здесь не к месту. Вот женщина, развешивающая бельё, или паренёк с кипой газет и в жёлтой кепке оказались вполне близко к нашему маршруту.

– Тут есть люди, – доверительно сообщил я, наконец-то нагнав посланника колдуна, хотя из-за этого у меня сбилось дыхание от нагрузки.

– А почему им тут не быть? Зазеркалье такой же мир, полный населяющих его существ.

– Но вы сказали, мы в зоне между жизнью и смертью, а не в зазеркалье. О, смотрите, кажется, мимо нас только что прошёл стекольщик, – я оглянулся на человека, нёсшего стёкла в специальной сумке на спине.

– Так и есть. Стекольщики – самые нужные люди на свете. Они поддерживают связи между мирами. Это в вашем мире все они вымерли, потому что их профессия устарела и считается ненужной. В этом же они по-прежнему продолжают исполнять свою важную миссию.

– Какую же?

– Довольно вопросов. Мы почти пришли.

После этих слов я забыл обо всём.

Осталось совсем немного, а потом я подпишу договор, заключу эту чёртову сделку или что там хочет колдун, отдам свой фантастикум, что бы это ни было, и получу то, что так желанно для меня. У меня реально появится та жизнь, о которой я только и мог мечтать. Всё остальное я забуду как страшный сон – прозябание в серой действительности, сумасшедший вечер и встречу с двояким стариком, его не от мира сего посланника и эту прогулку по зазеркальной стороне пространства-времени.

Мы подошли к витрине, по видимости, бывшего магазина женской одежды, судя по установленному на подиуме манекену в шляпке, пласированной юбке и туфлях-лодочках. Все остальные предметы, которые я мог различить в неосвещённом помещении, были расположены причудливым образом. Однако явно чувствовалась атмосфера заброшенности, словно никто не заходил сюда по меньшей мере лет двадцать, но при этом складывалось впечатление того, что какой-то человек всё же присматривает за всем этим добром. Предметы явно были разложены так хаотически не случайно. Возможно, хозяин, чьё дело прогорело, предаётся ностальгии, а возможно, специально нанятый работник следит, что бы в этой витрине всё оставалось по-прежнему, если какой-то смысл имела подобная демонстрация.

– Мы пройдём сквозь витрину в точности так, как прошли сквозь зеркало, – дал мне инструкции называющий себя допльгенгером, чтобы это ни означало.

Мне хотелось уточнить, разве не будет он над этой витриной проделывать такие же пассы руками, чтобы проход открылся, как у меня дома, но, взглянув на его серьёзное лицо с оттенком смутного напряжения, я передумал. Вдруг, если мы задержимся здесь, то не сможем вернуться? Тем более мой спутник должен знать, что делает, лучше меня. Так что, вытянув вперёд руки в волшебных перчатках, я коснулся кончиками пальцев стеклянной поверхности витрины, которая незамедлительно подёрнулась рябью и пропустила меня в своё нутро. Пространство расширилось и снова сжалось. В следующий миг я оказался на одной из незатихающих ни на час лондонских улиц на значительном расстоянии от своего дома. На площади церковные часы пробили полночь. Но полночь уже наступила, когда в мою квартиру вошёл этот посланник колдуна. Всё это до крайности странно. Поскорей бы оставить эту ночь позади…

За моей спиной светилась ярким неоном вывеска магазина одежды, а в витрине выставлялись вполне нормальные образцы современной моды. Мой провожатый стоял рядом, возвышаясь на полголовы, но снова казался тенью. В свете фонарей я не мог различить в его внешности и лице никаких подробностей. Он попросил назад перчатки и, когда я снял их с рук, сказал:

– Видите этот дом в конце улицы? Завернём за него и окажемся на месте.

Теперь мы шли плечом к плечу. Вернулись законы моего привычного мира.

– Я прав, думая, что вас бесполезно отговаривать от этой затеи? – вдруг так неожиданно и быстро проговорил допльгенгер, что мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, о чём именно он спрашивает.

– Да, я не переменю своего решения, – отозвался я.

– Неужели вам так необходимо то, что пообещал вам Хозяин? – в его голосе послышались судорожно-истеричные нотки.

– Его предложение – единственная возможность, – начал пытаться объяснять я, потому что не хотел, чтобы он так нервничал из-за меня, хоть и не вполне понимал причину этого. – Я потерял всякую надежду на то, что в моей жизни наступят перемены. Мне всё опротивело, а потом вдруг так внезапно появился этот …колдун. С трудом верится, что он выбрал именно меня, чтобы помочь. Он так любезен и услужлив, а я прекрасно понимаю, что он не может помогать всем нуждающимся. Но, раз выбран я, ничто не удержит меня от заключения этой сделки.

– Мой хозяин не любезен и отнюдь не из жалости помогает смертным. Он змий. Он намерено подбирает такой момент, когда человек находится на распутье, когда надежда оставила его, но впереди существуют два пути, по которым он может пойти. Тогда мой хозяин соблазняет несчастного слабака сладостными обещаниями, и тот сдаётся, и так начинается его падение. Хозяин мимикрирует, притворяется, выдаёт себя за того, кем не является на самом деле, а потом втаптывает жертву в грязь и получает то, что измыслил получить с самого начала. Я сам повёлся на это, а до меня были и многие другие. Потому я и хочу предостеречь вас не доверяться его лести и лживым словам, какими бы приятными они ни были, потому что мёдом он пользуется, чтобы привлечь дураков.

– Я не дурак, – огрызнулся я, опять начиная считать своего спутника несколько сумасшедшим. Я прочувствовал это подсознательно и не случайно начал относиться к нему с некоторым опасением с самого начала. И я тем более не стану прислушиваться к его безумным речам.

– Я не хотел вас обидеть. Это было образное выражение. Я лишь хочу сказать, что сам был таким, как вы. Был тщеславен и самовлюблён и не мог думать ни о чём, кроме славы. Мне казалось, моя жизнь невозможна и невыносима до крайности. И меня предостерегали в своё время, но я и слушать не желал. У меня был шанс избавиться от вечных страданий и не быть тем, кем я стал, но я проигнорировал его. Поэтому теперь я обречён на невыносимые мучения в образе допльгенгера на службе у зла против собственной воли.

– Понимаю, и мне жаль вас, но я иду своим путём. Счастья мне не достичь, пока я не закончу то, что начал. Моя нынешняя жизнь ужасна.

– И я был таким же! Думал так же! – вскричал допльгенгер, заламывая руки в каком-то неестественном театральном жесте. Я вспомнил о своём сравнении его с актёром и подумал, сейчас подходящий момент для того, чтобы он начал рвать на себе волосы. – Я тоже не осознавал, что счастьем было то, чем я владею, а не то, к чему стремлюсь. Подумайте! Готовы ли вы расстаться с тем, что есть у вас сейчас? Задумайтесь о том, что именно придётся отдать. Расплата наступит скорее, чем вы себе представляете, поверьте мне. Если есть хоть малейшее сомнение, я отведу вас назад сейчас же, чего бы мне это ни стоило.

– Благодарю вас за сочувствие и предостережение, но я не передумаю. Мне нечего терять и не о чем жалеть. У меня ничего нет, кроме моей жизни, да и она мне не в радость. Если бы вы знали меня лучше, вы бы поняли, что я говорю правду.

– Вы уверовали в то, что это правда! – он едва ли не всхлипывал. – А мне опять предстоит быть свидетелем того, как зло восторжествует. Но я не способен на это. Я слишком слаб, чтобы наблюдать за тем, как ещё один бедняга скачет навстречу своей гибели, как все его планы обернутся крахом и он кончит жизнь раньше времени, и знать, что я тому виной. Колдун предвидел это с самого начала. Он намерено стал поручать мне именно эту работу – приводить новичков – потому что знает, что тем самым причиняет мне ещё большие муки. Он наказывает меня за то, что однажды я пытался противостоять ему и желал разрушить его злые намерения, – всё это было сказано с неподдельным страданием.

– Не вините себя, – сказал я твёрдо, потому что он искренне мучился. – Вы сделали всё возможное, чтобы меня предостеречь. По собственному решению иду я на этот шаг. Что бы ни случилось в дальнейшем, я не стану вас винить. Наоборот, именно вы открыли мне глаза на истинное лицо этого колдуна, так что при подписании контракта я буду проявлять большую осторожность и бдительность.

– Это не поможет. Он хитрее вас и всё равно заполучит то, что ему нужно.

– Это ещё предстоит увидеть. Не судите всех по себе.

Тут мы как раз завернули за нужный дом в конце улицы. Я с удивлением отметил, что на часах чуть более полуночи, хотя прошли мы изрядно. Мы уткнулись в нечто вроде сторожевой башни португальских колонизаторов. Ничего подобного прежде мне в Лондоне не встречалось.

– Дальше я с вами не пойду. Вам придётся в одиночку проделать остаток пути. Входите и поднимайтесь по лестнице. Полуотворённая дверь в освещённую комнату, туда вам и надо.

Я собрался пожать ему руку на прощание. Как-никак, но он доставил меня в нужное место, но тень покачала головой.

– Я потерял способность пожимать смертным руки, – его голос прозвучал крайне печально, насколько это было возможно при его бесцветности. – Берегите себя, если сможете.

Я кивнул и открыл дверь в башню, но оглянулся, прежде чем войти. Он отвернулся от меня, прикрыв рукой глаза в безмолвной скорби. Несчастный! Что перенёс он, прежде чем стать безвольной игрушкой в руках того, к кому я иду? Чаша страданий его души полна до краёв.

Ещё какое-то время допльгенгер продолжал так стоять, успокаивая свои искорёженные чувства, прежде чем сгинул в страну теней. Он страдал неимоверно, вспоминая и о том, что приключилось с ним самим. Теперь будет ещё одна жертва алчущего Колдуна. До каких пор ему предстоит являться несчастным глупцам, каким и сам он был когда-то, и провожать их к месту заключения сделок, где их чистые души обмениваются на какие-нибудь капризы и прихоти нестоящего материального мира? Сколь долго ему ещё предстоит наблюдать за тем, как у них отбирают самое дорогое? Это его кара, потому что однажды он попытался сопротивляться, ведь на службе у тёмных сил он по-прежнему не может мириться с некоторыми вещами. Хозяин всегда добивается того, что хочет, и получает то, что ему положено. Так что все они, в конце концов, попадают в зависимость от его воли.

Один фрагмент из многих похожих фрагментов детства Криса

Зимой в доках снега не бывает, либо его очень мало и он быстро стаивает. Но маленьким ребяткам порой так хочется налепить снеговиков и поиграть в снежки, что они готовы ради этих забав очень долго идти и идти до какого-нибудь парка, где с утра пораньше в выходной день почти нет людей, снега достаточно, а деревья припорошены, так что кажется, где-то совсем рядом скрывается какая-то тайна.

В один год зима оказалась поразительно морозной, и в одном парке прохожие часто могли видеть двух мальчиков, одетых очень похоже и в одинаковых ручной вязки шапочках, шарфах и варежках, которые постоянно играли или возились в снегу; а когда пруд превратили в каток, они стали кататься на коньках.

Любопытный наблюдательный прохожий уже знал, что они братья, что они приходят сюда издалека, потому что очень любят этот парк с его зимней тайной, что связь между мальчиками крепка, и что младший постоянно тормошит старшего разговорами на одну и ту же тему.

Вот, например, что мог подслушать этот любопытный наблюдательный прохожий из типичных разговоров этих двух маленьких мальчиков, если бы остановился неподалёку, пока старший помогал младшему справиться с коньками. Братья уже накатались и собираются домой, и младший начинает свои обычные просьбы. Чувствуется, что для него всё это представляет огромную важность.

– Генри, пойдём завтра в театр, ну пожалуйста! Давай сходим завтра в театр, – начинает младший жалобным голоском, будто для него этот поход вопрос жизни и смерти. Однако видно, что он большей частью притворяется. Словом, прирождённый актёр.

– Ты, как и я, уже выучил весь репертуар и должен помнить, что завтра идёт «Ромео и Джульетта». Мы уже смотрели этот спектакль дважды. И если мы даже и пойдём в третий раз, то как ты думаешь выполнять домашние задания? Другую ногу давай.

– Да ну их, – отмахнулся младший с деланным равнодушием, вытягивая левую ногу вперёд. – В школе скучно, а в театре нам дано познать саму жизнь. Школа этому не научит, – по-философски протянул он, совсем как взрослый. – И если мы сходим в третий раз, то ничего не потеряем. Спектакль ведь интересен, а актёры каждый раз преподносят свои реплики по-другому. И вдобавок, Шекспир не может надоесть.

– Ну, не знаю, надо спросить у мамы. Но она скажет, что мы опять собираемся потратить деньги, которых и так мало, на глупости.

Старший взял их вещи, пару коньков, младший поднялся со скамейки и взял его за руку, и они пошли к выходу из парка. Любопытный наблюдательный прохожий продолжал бы следовать за ними на почтительном расстоянии, но так, чтобы хорошо слышать продолжение разговора.

– Даже если она не разрешит, всё равно пойдём, – настаивал младший. – Ей не скажем. Ведь я не потратил те деньги, что она мне давала на обеды. Я их копил, и на билеты нам хватит. Я готов пожертвовать не только едой ради театра. Пища ничто по сравнению с тем удовольствием, которое я получаю от спектаклей. Я хочу ещё раз увидеть Ромео. Как только он начинает говорить, я не могу оторваться от него. Когда-нибудь я стану лучшим Ромео! Вот увидишь, Генри.

– Конечно станешь, малыш. Так уж и быть, я схожу с тобой на этот спектакль в последний раз, – его голос потеплел, в нём послышались любовь и забота. – Но свои сбережения оставь при себе. У меня тоже есть деньги, а маме ничего не скажем, если не спросит.

И они переключились на свои мальчишеские забавы.

Предварение

С самого детства старший брат водил меня в театр, но это было уже после того, как мама привела туда нас обоих. С тех самых пор любовь к артистическому миру, театральной сцене, огням рампы навсегда поселилась в моём сердце. Для меня почти не имело значения, куда мы пойдём смотреть представление, потому что я даже уличные балаганные выступления мог смотреть с открытым ртом. Любая сцена казалась мне другим миром, сказочным, волшебным, куда обычному человеку хода нет. Только актёрам, на которых я смотрел как на божеств. С поднятием занавеса для меня начинались чудеса, каким бы бедным ни был театр, какой бы ни шёл спектакль, как бы плохо и невнятно актёры не играли. Я всё равно продолжал видеть чудеса там, где никто другой их не замечал. Пусть бы неудачное представление освистали, а критики отметили сотни недостатков, для меня актёры всё равно оставались идеальными людьми, носящими в своём сердце отпечаток божественности. И я смотрел представление, затаив дыхание, боясь шевельнуться, чтобы тем самым не спровоцировать исчезновение чудесного. Двухчасовое представление ужималось для меня до нескольких минут, и некоторое время после окончания спектакля я ходил как оглушённый, перебирая в уме лучшие моменты или заново проигрывая забавные сценки. С нетерпением ожидал, когда снова смогу прикоснуться к этому волшебному миру, и вдвойне приятнее было, когда это случалось неожиданно. Например, мама уже приносила нам билеты, или Генри вёл меня на прогулку, и каким-то непостижимым образом мы оказывались рядом с театром и шли покупать билеты на сегодняшнее представление. Я даже играть любил больше всего в театр и изображал из себя актёра, выдавая реплики из любимых спектаклей, либо придумывая что-то своё, оригинальное, но всегда я предпочитал сценический мир чудесного.

Чем старше я становился, тем больше самостоятельности и независимости во мне проявлялось. Я всё чаще стал приходить туда, куда желал, пользуясь любым возможным случаем, потому что брат всё реже составлял мне компанию. Он не видел смысла ходить на один и тот же спектакль повторно. Мне же всякий раз удавалось отметить в повторке нечто новое, потому что не сюжет и не смысл того, что режиссёр хочет донести до зрителя, стояли для меня на первом месте при посещении театра. Я приходил ради самого театра, сценического действа и игры актёров, которые всякий раз играли по-разному, ведь не могли же они дублировать себя изо дня в день. Сегодня у них идёт всё как по маслу и некоторые превосходят самих себя, а завтра мы увидим, что они работают через силу, что кто-то толкнул декорации, произнёс что-то невпопад или забыл застегнуть часть одежды. Ради удовольствия выучил я многие роли и мог изображать из себя то одного, то другого героя, проживая чужие жизни, потому что это мне было приятно и интересно, а иногда я просто копировал чью-нибудь манеру. Я упивался тем, что могу так забавно передразнивать некоторых актёров. У меня это всегда выходило крайне удачно.

И конечно, я представлял множество раз, как зрители аплодируют именно мне, как величайшему актёру, будто это я только что отыграл спектакль, превзойдя сам себя в главной роли.

Уже в двенадцать лет я твёрдо решил, что хочу стать великим актёром, и начал уделять много времени тому, что следует актёру знать – декламации, физкультуре, английскому языку. Литературу и искусства я уважал, а вот на уроках математики и точных наук вёл себя безобразно, и учителя, не переставая, жаловались моей матери. Но я был уверен в том, что знаю, что именно мне нужно, и на всё остальное не желал понапрасну тратить времени.

Я мечтал стать актёром и верил в свою счастливую звезду. Не скрою, что в пору юности я был очень тщеславен. Я только и делал, что грезил о славе и о том, как весь Лондон будет поклоняться мне, как меня и мою потрясающую игру будут превозносить, и все, кто были до меня, померкнут перед моим величием.

Я начал со школьного драматического кружка, а позднее сменил несколько актёрских курсов, но едва ли принимал то, что говорили мне более опытные наставники. Я не желал прислушиваться ни к кому, ни к чему, уверенный в собственном оригинальном стиле и воистину безграничном таланте. Слишком поздно пришло осознание того, как я жалок как актёр, но мечта никуда не делась. По собственному высокомерию пропускал я мимо ушей ценные уроки мастеров своего дела, которых презирал, уверенный в том, что все они как один хотят подавить мою индивидуальность.

Диалог между Генри и Крисом

1962 год (по большей части)

С этой ссоры и началась реально история этого несчастного…

(Генри спокойно лежит на диване, читая какой-то технический журнал. Тут врывается Крис и начинает ходить по комнате, трогая то один, то другой предмет меблировки. Ясно видно, что он чем-то крайне недоволен и удручён. Он расстроен, но перед братом пытается не показывать этого, маскируясь гневом и негодованием. Генри же всё время разговора остаётся спокойным и рассудительным. Он никогда не верил в то, что Крис добьётся чего-нибудь на театральном поприще, но щадил его чувства, проявляя снисхождение к его молодости и наивности. Видно, что он очень любит младшего брата. Поначалу он не отрывается от своего журнала, но позднее отбрасывает его прочь и садится, настроенный на серьёзный разговор.)

Г.: Какие новости, Крис?

К.: Снова отказали, даже не прослушав мои реплики. Идиоты, вот они кто!

Г.: Не ругайся, пожалуйста!

К.: Да их не назовёшь другими словами, этих узколобых снобов. Посмотрим, как они заговорят, когда я добьюсь успеха. Как у них вытянутся рожи, когда они вспомнят, что когда-то, когда я ещё был начинающим актёром и никому не известным, они отказали мне, а вот теперь, когда я уже знаменит, я никогда не приму их предложение, каким бы щедрым оно ни было.

Г.: Успокойся, брат. В тебе слишком много гнева, но он не поможет. Расскажи мне всё по порядку. Ты сходил в эти три театра, в которых тебе обещали роли? Почему они отказали? Ожидали тебя, или были удивлены, когда ты вошёл?

К.: Меня все уже, должно быть, знают в Лондоне, поэтому никто не был удивлён. Они смеются за моей спиной, потому что я не первый раз обиваю их пороги, но только я один всегда получаю отказы. И все непременно спрашивают, в каких ролях я уже пробовался, хотя прекрасно понимают, что я не мог нигде играть по причине повсеместного отказа.

Г. (медленно, с расстановкой): По порядку, Крис.

К.: Я пришёл в первое место, театр современной комедии нравов и положений, и на меня сразу посыпались вопросы. (Имитирует женский голос.) Где вы уже работали? Кто вас обучал сценическому мастерству? Какой-нибудь режиссёр или актёр может поручиться за вас? (Снова своим голосом.) А я и говорю, откуда у меня всё это, если я начинающий актёр. Только кончил курсы такого-то, но нигде пока не играл. Я стал упрашивать (что ради профессии не приходится делать!), возьмите меня хотя бы на самую маленькую роль, дайте самое незначительное место в труппе, только пусть это будет на постоянной основе, а не ради одного единственного спектакля, в котором заболевшего актёра некому заменить. Ты же помнишь, что так уже получалось несколько раз, и я с тщетной надеждой работал за гроши, после чего снова оказывался не у дел. Я ведь могу и дублёром быть. Я знаю многие пьесы на память. А мне говорят, нет, такой им не нужен. У них полно и своих начинающих актёров с незначительными ролями. Тогда я пошёл в другой театр, классической драмы, но там меня даже слушать не стали. (Снова имитирует женский голос.) Кто вы? Ах, никто, простой любитель, но для такого у нас места нет. У нас серьёзный театр. Мы показываем постановки в лучшем классическом духе и не можем выпускать новичка на сцену. Вам бы заниматься самодеятельностью, а вы собираетесь начать с нашей сцены.

Г.: Так ты бы им сказал, что знаешь любые роли не хуже всякого другого актёра с образованием и мастерски перевоплощаешься.

К.: Да они даже слушать меня не стали. Отмахнулись, как от назойливой мухи. Можно подумать, что Мольер был профессиональным актёром, или образование помогло Шекспиру написать хотя бы одну пьесу. Не перестаю удивляться людскому скудоумию. Твердят, что нужен актёр с образованием. Но настоящему таланту никакая корочка не нужна. Гениями становятся не в университетах. А неореализм? Какие таланты он открыл среди обычных людей…!

Г. (отбрасывает журнал и садится): Но диплом об образовании подтверждает уровень твоего мастерства. И не я ли говорил, что, сколько бы ты не занимался в театральных студиях, тебя всё равно никуда не примут, кроме любительских постановок, где ты будешь трудиться задаром, что никак не назовёшь настоящей работой. Ты всегда тратил ползарплаты на все эти актёрские курсы, которые сам же и называл никому не нужными, и я и слова не говорил, хотя знал, что это ни к чему не приведёт. Прости мне мои слова, брат, но я считаю, что ты занимаешься дурью. И пора это прекратить. А скажи, ходил ли ты в тот театр, где, как ты меня заверял, тебе обещали серьёзную роль через три месяца? Ведь срок уже истёк.

К.: Да, пришёл к ним. Но, позволь, я разыграю сценку, чтобы показать тебе в лицах, как был отшит. Итак, я пришёл, через сорок минут был принят, сел и сказал этому толстяку, руководителю труппы, следующее:

– Я согласен на любые роли, какие предложите. Мне не много надо, и я готов быть статистом, если хотите.

– К сожалению, в данный момент в труппу совершенно никто не требуется. У нас нет свободных вакансий, и даже при желании я не могу вас принять.

– Тогда зачем вы обещали попридержать для меня место, когда я приходил к вам три месяца назад? Вы могли бы сразу отказать, и я не стал бы тешить себя надеждой.

Тут он немного смутился, верно, совесть дала о себе знать, хотя у таких наглецов и обманщиков совести в принципе быть не может.

– Вы тогда меня не совсем верно поняли, молодой человек. Мои слова были лишь формой вежливого отказа, а если вы углядели в них нечто большее, приношу свои извинения. Я думал, вы сами всё поймёте.

(В сторону.) Собака! Я потратил время на ожидание, хотя мог бы получить роль в другом месте.

Г.: Значит, теперь тебе совсем ничего не светит. Помнится, ты уверял меня, что в этом-то театре тебе обязательно повезёт.

К.: Но не по моей же вине! Я сам имел столько надежд на этот театр. Откуда мне было знать, что их директор наигнуснейший обманщик?

Г.: Крис, твоя жизнь в большом мире связана с доками больше, чем с любыми другими местами. Ты разрываешься между работой там и мыслью получить место в театре. Забудь ты о своей дурацкой детской мечте! Уже в какой раз я предлагаю тебе стать совладельцем моей звукозаписывающей компании.

К.: Нет-нет, ведь, знаешь, ещё в паре мест я оставил своё резюме. Если они не позвонят мне в ближайшую неделю, я сам к ним приду.

Г.: Ты кормил меня этими отговорками неоднократно. Если быть точным, как окончил школу. Тебе двадцать пять. Когда ты, наконец, бросишь свои глупые фантазии и заживёшь, как все нормальные люди? Работа со мной ничуть не хуже тех, что ты находишь в доках. И это никак не скажется на твоей независимости. Мне давно нужен помощник, и я хочу видеть им тебя, а не какого-нибудь ленивого глупого незнакомца, а тебе эта работа будет приносить стабильный доход. Потом ты обзаведёшься семьёй, а не будешь коротать вечера непонятно с кем. Твои подружки, разыскивая тебя, постоянно ломятся в мою квартиру. Знаешь, всему есть предел. Пора бы уже перестать смотреть на мир сквозь розовые очки.

К.: Что ты упрекаешь меня, будто я несмышлёный ребёнок?! Если тебя напрягает, я могу больше не появляться в твоём доме.

Г.: Речь не об этом сейчас. Ты меня даже не понимаешь. Получая отказ за отказом, ты упорно продолжаешь настаивать на своём. Когда ты поймёшь, что актёр из тебя никудышный? Когда тебе будет тридцать, сорок лет? Тогда ты поймёшь, что загубил свою жизнь? Потратил молодость на глупости.

К.: Ну, знаешь ли, такого я тебе не прощу. Я думал, братья всегда должны стоять друг за друга, и вдруг узнаю, что ты никогда не верил в меня. Прощай, Генри. В следующий раз мы увидимся только тогда, когда я чего-нибудь добьюсь как актёр. Вам всем назло! И то, если мне захочется. (Убегает, хлопая дверью.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Я знаю, что мой брат Генри всегда готов мне помочь и пустит в свой дом даже в середину ночи. Он выручит меня из любой беды, и я уже не раз убеждался в этом. А все его упрёки есть только следствие любви и заботы обо мне. Наши родители погибли, когда ему было двадцать, а я ещё учился в школе, поэтому ему пришлось научиться быть всем для меня, забыть о себе, только чтобы я ни в чём не нуждался, и это сблизило нас ещё сильнее. Но эти его последние слова я не смог стерпеть и жутко обиделся, потому что, к моему сожалению, он сказал чистую правду, а я не в силах этого вынести, потому что нет ничего хуже, чем крушение твоей самой заветной мечты.

Я сам немногим позже убедился в правоте его слов, когда пришёл в то последнее место, где мне обещали возможное участие в двух спектаклях, а дальше как сложится. Я не сказал брату раньше, потому что надеялся обрадовать его, ведь этот театр кормил меня время от времени своеобразными обещаниями, по крайней мере, там я трижды заменял заболевших актёров за гроши. Но на этот раз они заявили, что место в ближайшем будущем для меня не предвидится, но сказали, что им срочно требуется плотник. Если я у них задержусь, то смогу потом претендовать на роль актёра без очереди. Я мог бы быть у них отменным плотником, ведь в доках я многому научился, но это предложение было не только унизительным для меня, как насмешка над моей мечтой, я боялся, что так навсегда и застряну в рамках обычного работника, поэтому отказал. И снова ушёл разочарованный, пытаясь скрыть чувство досады.

Мне было двадцать пять, а я так и не обрёл своего места в жизни.

Когда наши родители погибли, работа брата позволяла нам только не умереть с голоду, так что ни о каком дальнейшем образовании для меня тогда речи не шло, хотя Генри знал, как страстно я мечтаю стать актёром. И мне пришлось забыть об этом на то время, пока я пытался устроиться после школы хоть на какую-нибудь работу в доках. Мы оба родились и выросли в бедных рабочих лондонских кварталах, потому-то большая часть моей жизни всегда была связана с доками. И мне не хотелось ничего менять, потому что я был привязан к этому месту. Так что все мои первые работы юности так или иначе связаны с этими местами – сортировщик рыбы, учётчик, матрос на буксире или грузовом баркасе, плотник и тому подобное. Эти профессии помогли мне накопить достаточную сумму денег на то, чтобы пойти на актёрские курсы. Вообще, с доками у меня многое связано. Мы и жили неподалёку, да и на первую работу помог мне устроиться брат, который сам какое-то время подрабатывал в доках, убирая в капитанских каютах. Я мог бы сменить место, как только обрёл самостоятельность, но не стал этого делать. В порту много всяких любопытных чудиков, много интересных разговоров. Я наблюдаю за людьми и запоминаю их привычки, манеры, имитирую походку, жесты, потому что потом это может пригодиться мне в моей карьере. Так вырабатывался мой особый индивидуальный стиль.

Всегда я хотел быть актёром. С самого детства. С того раза, как мать впервые привела нас с Генри в театр. Уже тогда я не думал ни о чём другом, кроме сцены. Лишь по причине того, что я был вынужден зарабатывать себе на пропитание и не получил никакого образования, мне неизменно отказывают, хотя я продолжаю страстно мечтать о театре. И я ничем не хуже других, пытающихся тоже сделать успехи на театральном поприще. Я был бы рад играть на улице, но брат запрещает, неизменно напоминая, что мать не для того воспитывала нас. Только это меня и удерживает, хотя потребность к паясничеству особо сильна во мне от природы.

Куда бы я ни пришёл, первым делом интересуются моим дипломом или предыдущим местом работы, затем следует неизменный отказ. Возьмут любого, но не меня, хотя я знаю, что лучше многих. Актёрский дар дан мне от природы, а это большая редкость по сравнению со склонностью к подражательству, которой тебя обучил твой преподаватель. Всё, что я мог себе позволить, голодая, чтобы накопить необходимую сумму – различные театральные курсы, которые не дали никаких результатов. По большей части, это было не то, что мне нужно, рассчитанное более на хобби и увлечение театром, чем на серьёзное занятие, которому я желал посвятить себя всецело. Лишь одно место более менее пришлось мне по душе, но и там роли получили все, кроме меня, потому что лишь я один не вовремя заболел и не мог даже на ноги встать в тот решающий день распределения.

Так ли я дурно играю? Или это насмешка судьбы?

Я должен страдать всю жизнь из-за того, что не могу получить желаемое?

Всю свою юность я подрабатывал то здесь, то там, не желая, однако, расставаться с мечтой. Потому и не устраивался на постоянной основе. Я верил, что ещё смогу получить достойное образование, накопив необходимую сумму для поступления в Королевскую академию драматического искусства. Но шли годы, а я этого так и не сумел, и только даром потратил время. Я упустил свой шанс.

В моём нынешнем возрасте уже глупо получать образование, ведь по-настоящему я смогу тогда выйти на сцену лишь к третьему десятку. И даже если бы всё вышло удачно, не сочтут ли меня слишком старым для ролей героев-любовников и не оставят ли навсегда на задворках задников и декораций, как второсортную разноплановую реликвию? Мой дух, желающий во всём быть первым, не сможет с этим примириться.

Сколько раз я уже приходил в театры и узнавал, что немногим раньше моего появления они уже приняли человека на вакантное место. Сколько порогов я переступил, доказывая, что при помощи одного только своего таланта могу стать гением и давать полные сборы спектаклями со своим участием. Они оставались глухи к моим увещеваниям. Мне предлагали заняться самодеятельностью или открыть собственную театральную студию. Никто из них и понятия не имел, что я жажду лишь самой крупной сцены города и работы с подлинными мастерами. И я всё надеялся, что в следующий раз мне повезёт больше или кто-то случайно оценит моё мастерство и предложит заветную работу. Но это тянулось годами. Вот, что имел в виду Генри, говоря, что я смотрю на мир сквозь розовые очки. И по-своему он был прав, как это ни тяжело признать.

А ещё брат часто вздыхает, что я до сих пор не обзавёлся собственной семьёй. Он считает меня легкомысленным, потому что, по его мнению, я не способен на серьёзные отношения. Много раз мои подружки стучались в его квартиру с вопросами о том, где можно меня найти, потому что я часто прибегал к уловкам. Зная, что скроюсь в скором времени, я называл им адрес брата, уверенный, что он поможет мне спровадить их. И вдобавок, мне казалось это смешным. Я помирал со смеху, представляя, как он, лишь недавно женившийся, открывает дверь и видит перед собой очередную незнакомую девушку, пытающуюся отыскать меня по следам того адреса, что я оставил после своего внезапного исчезновения.

С юности я знал, что достаточно симпатичен, и пользовался этим. У нас с братом тёмные как смоль волосы и голубые глаза нежного оттенка, что придаёт необычный контраст нашей и без того привлекательной внешности, причём мы оба достаточно высокого роста. Так что нет ничего удивительного в том, что девчонки всегда стайками вешались мне на шею. Но мысли мои были заняты путями достижения славы, так что к любви я относился, как к игре, как к авантюре, в которой есть и свои приятные моменты, и опасности. Самому мне не хотелось ни за кем ухаживать, потому что обделён вниманием я не был. И так я гулял сегодня с одной, завтра с другой, кружа девушкам головы и упиваясь своим мастерским подражанием безумно влюблённому, тому самому Ромео, которого в детстве прямо таки боготворил. Я думал, что так будет всегда, ведь вблизи доков достаточно простодушных девиц, которым можно наврать с три короба, и которые этому поверят. Ни о чём серьёзном я не помышлял. Женщины были для меня добычей, которую я пытался поймать в свои сети, распушив хвост павлина. Завоевав одну и пробыв с ней некоторое время, я терял всякий интерес, потому что вдруг находил недостатки, а загадка в ней куда-то пропадала, и переходил к другой.

Но когда молодость миновала, я и оглянуться не успел, как все обзавелись жёнами, кроме меня.

После вчерашнего разговора с братом я как-то резко, в один момент, прозрел и увидел, чем он обладает, и понял, что провёл лучшие годы жизни в погоне за невозможным. А теперь мне уже поздно что-либо менять. Остались лишь сожаления. У Генри замечательная жена и собственная студия звукозаписи, а у меня в руках – пшик, туман, мираж. Одни слова о возможной достойной жизни в отдалённом будущем. Однако даже после всего этого я пока не готов присоединиться к нему. Может, через пару месяцев. Всё же я не теряю надежды и продолжаю грезить о славе и известности.

Если бы кто-нибудь, пока я сидел на лавочке, размышляя обо всём этом, убедил меня, что не нужно желать большего, потому что к добру это не приведёт, я бы ему не поверил. Я бы не послушался, если бы мне сказали заново переоценить то, чем я владею. Если мог бы кто-нибудь остановить меня, предупредить – не проявляй любопытства, не ходи за тем, что так заманчиво и лишь кажется лёгким, тогда зло, нависшее над тобой, отступит… Но этого не произошло. Я уже был во власти рока. Так началась моя стремительная направленность к неизбежному.

Я шёл по набережной и думал о том, почему же моя жизнь сложилась так неудачно. Видит небо, в этом не было моей вины. Такова была моя судьба, что другие получали всё, что хотели, но только не я. Я много работал, но собственными силами не мог достичь того, что было для меня так желанно. Я не хотел и дальше оставаться обыкновенным человеком, прожить свою жизнь в безвестности. Я грезил о славе, желая всю душу отдать искусству, но во мне никто не нуждался. Мне было мучительно приходить в театр как простому зрителю, но я всякий раз продолжал это делать. Я вслушивался в аплодисменты и представлял, что рукоплещут мне, что я – тот самый герой, который так безупречен на сцене и заставляет публику безутешно рыдать либо безудержно смеяться. Я просто не мог не приходить туда, где навечно поселилось моё сердце.

Такие невесёлые думы помещались в моей голове, пока я удалялся от доков. Утро было необычайно солнечное, но в моей душе царил беспросветный мрак. Все уже ушли на работу, так что людей на улицах было крайне мало. Около одной постройки я наткнулся на прохожего, который буквально буравил меня взглядом, так что у меня по коже даже пробежала мелкая дрожь. Я не мог сказать, что от выражения его лица передавалось неприятное впечатление всей его фигуре, но от всего облика веяло какой-то необычайной силой. Он было одет во всё чёрное и, как мне показалось, в старомодную одежду. Я быстро миновал его, ведь он стоял на противоположной стороне тротуара через дорогу, но потом всё же оглянулся. Снова захотелось взглянуть на его причудливый облик и сурово сдвинутые брови. Но на том месте уже никого не было. Я пожал плечами. Чудики часто встречались в моей жизни, и моя натура давно уже перестала удивляться чьему-либо поведению.

Я бродил безо всякой определённой цели по улицам, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок после вчерашнего полного неудач дня. Я хотел казаться себе этаким неунывающим болванчиком. По моим губам скользнула улыбка. Талантливый актёр порой может обмануть самого себя. В какой-то момент я поднял голову и снова наткнулся на того человека в чёрном. Он опять стоял на противоположном конце улицы через дорогу и, не таясь, разглядывал меня во все глаза. Шестое чувство шепнуло мне, что это не случайно. Этот старик следил за мной намеренно. Я был не из робкого десятка, но внезапно мне стало до жути не по себе. Я двинулся дальше, ускорившись и не желая оглядываться. Что может от меня хотеть подобный человек, задавался я вопросом. От этого незнакомца так и веяло потусторонним. Несмотря на жаркую погоду, меня пробрал озноб.

Но потом я снова погрузился в себя настолько, что не заметил, как очутился в рабочих кварталах, в которых провёл всё своё детство. После смерти матери мы с братом перебрались в другой квартал, поближе к докам, где он трудился с утра до вечера, а затем, когда я уже тоже начал работать, в несколько лучший район. Когда он женился, то приобрёл отличную квартиру, куда перебрался с женой, а я так и остался в этом районе, только дом сменил. Ныне я снимаю квартиру на пару со знакомым, который тоже жаждет известности, но которого больше привлекают шоу. У него уже было несколько успешных съёмок в рекламе на уличных баннерах, и потому он ждёт приглашения от телевидения. И вот теперь я в быстром темпе проходил по тем улицам, на которых играл мальчишкой, воображая себя одним из героев любимых спектаклей и привлекая к себе внимание взрослых, чем получал несказанное удовольствие.

Ноги сами привели меня к антикварному магазину или лавке древностей. Я хорошо её помнил, тем более что за несколько лет она нисколько не изменилась. Тёмное и угрюмое помещение в десятом доме, которым мальчишки так любили друг друга пугать. Ходили слухи, что владелец лавки – злобный колдун, старый как само время. Я вспомнил, что детьми мы звали его за глаза Папаша, с кем чёрт пошутил. Сейчас для меня это просто была пыльная антикварная лавка с тусклыми стёклами, но до сих пор можно было видеть через большую витрину, забитую всяким мелким хламом, огромное в пол старинное зеркало в бронзовой раме, которое, всегда казалось, не отражает ничего из того, что происходит на улице. Во времена моего детства в эту лавку редко кто заходил из обычных покупателей. В основном, какие-то молодые люди входили и выходили в тревожном состоянии. Я бы даже сказал, под гипнозом находящиеся что ли. Некоторых из них я помнил достаточно хорошо до сих пор. Мы, мальчишки, шептали друг другу, что это несчастные жертвы Папаши, которых он поработил. Те, кого он обманом завлёк в свои силки. Для нас проявлением мальчишеской храбрости было забежать внутрь и сделать там круг до того, как объявится сам хозяин, выйдя из подсобки, либо обратит на нас внимание из-за своей конторки, что случалось реже, но оценивалось дороже в нашей компании, как проявление бесстрашия.

Не знаю почему, но, стоя сейчас напротив этой лавки, во мне зародилась крайне острая нужда войти внутрь. Я чувствовал, что найду там для себя нечто очень важное или, быть может, полезное. И я решительно поднялся по трём ступеням и толкнул дверь. Внутри пахло древностью и затхлостью. Несмотря на яркое солнце, в помещении было полутемно, наверное, из-за громоздкой мебели, поставленной без всякого порядка теми, кто втащил её в магазинчик, докуда они нашли в себе силы её доволочь. Многие предметы были расположены в точности так, как я их и запомнил с последнего раза, что было много лет назад. Однако теперь взглядом повзрослевшего человека я мог отметить, что большинство вещей всё же представляет собой самый настоящий хлам или рухлядь. Мальчишкой же я считал, что здесь спрятаны значительные богатства и сокровища.

Я успел осмотреться, прежде чем послышались шаркающие шаги хозяина. Фигура ступила на свет, и я вздрогнул. На миг показалось, что это тот самый тип, что, не таясь, пожирал меня взглядом и словно преследовал, будто бы намеренно подгоняя к этому месту. Я ещё раз глянул на него и убедился, что вблизи это вполне добродушный старик, так что я сам себя напугал на улице. Мало ли что могло привидеться моему богатому воображению.

– Добро пожаловать, молодой человек! – радушно поприветствовал он приятным голосом. – У меня здесь есть много всего, так что, обещаю, с пустыми руками вы не уйдёте. У меня найдётся товар на любой вкус. Я знаю все ваши желания, а вы не знаете моих, именно поэтому мы можем совершить достойный обмен.

Несмотря на многообещающие речи опытного продавца-зазывалы, это был обыкновенный старик. Едва ли в нём имелось сходство с тем типом, кто так напугал меня на улице. И от его маленького дряхлого тельца не веяло никакой мощной силой. Издалека было не разобрать лица, лишь фигуру в старомодном костюме. А если даже я не ошибся и признал в нём того прохожего, он мог идти открывать свою лавку почти тем же маршрутом, что и я. И вообще, мне могло лишь показаться, что он смотрит на меня, а он вполне мог быть занять созерцанием чего-то за моей спиной. Ни для кого не секрет, что старики часто бывают рассеяны и смотрят в никуда.

Как бы то ни было, но я решил пройтись по лавке и посмотреть древности. Обычно я не заходил в магазины антиквариата, так что не мог сказать, отличалось ли чем-нибудь это место от подобных ему прочих в более престижных частях города, было ли хуже или лучше их. Тут только знаток мог разобраться, представляют ли эти вещи хоть какую-нибудь ценность. Я подошёл к большому зеркалу, которое в детстве так волновало меня. Вся его поверхность была какой-то тусклой, безжизненной. Отражение магазина в нём было как-то искажено, но в чём именно это заключалось, я не мог сказать. Было нечто неправильное в том отражённом пространстве. Рядом с этим зеркалом мне стало как-то не по себе, и я отошёл. Я изначально не намеревался здесь что-то покупать и уже собрался уходить, но владелец лавки остановил меня, сказав:

– Если Крис не нашёл себе тут ничего по вкусу, у Папаши в запасе имеется ещё Чуланчик желаний.

Я замер, соображая, не ослышался ли. Откуда этот старикашка знает моё имя? Как узнал, что давным-давно мы за глаза называли его Папашей, с кем чёрт пошутил?

– Пройдите сюда, – он поманил меня к конторке и откинул ширму за собой, которая прикрывала вход в ещё одну комнату.

Я пошёл туда, хотя какой-то частью себя понимал, что лучше уйти. Но мне хотелось выяснить, что ещё он знает обо мне, так что я прошёл с ним за ширму и оказался в маленькой комнатке, самым настоящим образом переделанной из бывшего чулана под небольшую библиотеку. Посередине стоял простой стол с двумя стульями, а напротив дверного проёма шкаф, занимающий всю стену. Древностью тут пахло ещё сильнее. Я сразу понял, что все книги в шкафу очень старые и ценные, раз владелец хранит их в отдельном помещении, где почти не бывает света, чтобы страницы не пожелтели ещё сильнее и даже, у особо ветхих экземпляров, не превратились в пыль. У некоторых я разглядел чёрные кожаные переплёты, инкрустированные перламутром, другие были настолько толстенными, что один человек с трудом справился бы с ними, а названия иных томов не поддавались прочтению – золотые тиснёные буквы были либо неудобочитаемы, либо совершенно незнакомы мне, какие-то загадочные письмена. Все они, должно быть, стоили баснословные суммы, но даже если бы это было не так, в мои намерения никак не входила покупка книги. Я собрался вежливо поблагодарить хозяина и уйти, но он снова предупредил моё намерение.

– Садитесь, Крис Браун, – он указал мне на стул и сам тоже сел.

Стол разделял нас, и моё воображение принялось придумывать сценки с похожим действием, чтобы я мог избрать соответствующее поведение. Либо я клерк, которого вот-вот примут на работу, либо провинившийся работник, которого поймали на воровстве, но которого собирается вразумить начальник.

– Я торгую не только предметами старины, – начал Папаша, с кем чёрт пошутил, он же мой вымышленный босс (я сидел с понурым видом). – У меня есть товар, если можно так выразиться, и для потребностей души. В некотором роде я способен исполнить любую мечту. Я запомнил тебя, когда ты был ещё мальчишкой, Крис. Ты был не робкого десятка, отважный для своего возраста.

Я кивнул. Был немного удивлён, что меня запомнили и через столько лет узнали. Хотел сказать, что мне ничего не нужно, но не решался прервать Папашу, который продолжал разглагольствовать о том, каким особенным мальчишкой он меня запомнил. Я думал, что после этого он обязательно предложит одну из своих книг, да ещё по суперской цене специального для меня, но вместо этого он сказал:

– Я знаю, что для тебя желанно более всего. О чём томятся твои сердце и душа ежедневно, еженощно и ежечасно.

Я вздрогнул. До того вкрадчивым тоном это было сказано. Я слушал его вполуха до этой самой минуты, не предполагая, что ему откуда-то известны столько сокровенные сведения обо мне.

– Зачем вы следили за мной? – всё же озвучил я вопрос, который не давал мне покоя.

– Не следил, – поправил он, поморщившись. – Наблюдал. Мне хотелось убедиться, что ты не перестал быть тем самым храбрым мальчиком, который всякий раз так настойчиво забегал сюда. Мне хочется заключить с тобой своего рода соглашение.

Тут-то я точно решил, что он собирается навязать мне свой товар, поэтому пояснил, вставая и собираясь уходить: