Зулумбийское величество

Бактерия-неваляшка

Всё в этом мире приводится в движение энергией Любви. Даже мировые катастрофы. Эта трагедия, получившая статус всемирной экологически-чистой катастрофы, не является исключением. Мало кто знает, что началась она в квартире блочного дома, являющейся собственностью человека, имени которого история не сохранила. Учёный себе и учёный, 34 года. Жил в Питере в Весёлом посёлке, как и остальные российские граждане, находящиеся, согласно мировой статистике, ниже черты бедности. Учёный, как и прочие российские граждане, своей нищеты не замечал: он покупал продукты в бюджетном универсаме «Пять копеек» на первом этаже своего дома и ходил на службу в лабораторию при Академии Наук. Учёный был человеком рациональным – не тратил времени на пустые разговоры, не читал глупых книг и без нужды в пространстве не перемещался. А потому единственная проблема, с которой он сталкивался, была проблема выноса мусора. Каждый день в его кухонной тумбочке скапливался мусор, состоящий из пластиковых пакетов с упаковками из-под готовой еды. Учёный выставлял его в прихожую, чтобы не забыть вынести. Но это не помогало. Убегая на работу, учёный уже в метро вспоминал, что пакет с мусором так и остался возле входной двери. Вечером рядом с ним уже стоял брат-двойник – точно такой же пакет с логотипом «Пять копеек». Через неделю в квартиру уже было сложно войти, а потому учёный трамбовал мусор в пакетах ногами, сминал его поплотнее и закидывал поверху вторым слоем мусора. Так и жил. Это ужасно не нравилось гостям учёного и раздражало его самого. Но он как-то существовал в таком режиме пятнадцать лет. Пока не появилась у него Любовь.

Её звали Настя, она работала в универсаме «Пять копеек» на первом этаже дома, в котором жил учёный. Она сидела за кассой и, поднимая глаза навстречу каждому покупателю, говорила: «Пакет нужен?» Все женщины за кассой вместо «здравствуйте» говорили «пакет нужен», но Настя говорила это так, словно её лично искренне интересовал этот бесхитростный вопрос. И от этого казалась не пустышкой, как остальной обслуживающий персонал универсама, а прекрасной дамой, наполненной глубоким внутренним содержанием. В общем, учёный втюрился в Настю и пригласил её в гости. А она взяла, да и пришла. И сразу напоролась на мусор. Мусор ей не понравился: он вонял, привлекал мух и загромождал путь к отступлению. Настя оценила ситуацию как опасную, попятилась бочком, бочком и к лифту. Первое свидание окончилось, так и не начавшись.

Учёный очень страдал и даже стал выносить мусор на помойку. Но только он успевал вынести два пакета, как на их месте тут же возникал ещё один – новый. Так что прогресс шёл медленными шажками и не утешал разбитое учёное сердце. Поэтому, будучи человеком ленивым, учёный пошёл путём научной эволюции. Он на недельку заперся в лаборатории и вывел бактерию, питающуюся пластиком. И никому о ней не сказал – а зачем? Бактерия была нужна ему, чтобы решить личную проблему, а решения личных проблем в Академии Наук не приветствовались.

Учёный вынес колонию бактерий в резиновой грелке, привязанной к животу, и поселил её в кухонной тумбочке, которую предварительно очень тщательно загерметизировал. Дальше оставалось просто скидывать в тумбочку пакеты с мусором и ждать, пока умницы-бактерии не выстроят в очередном пакете с логотипом «Пять копеек» свою сложно организованную цивилизацию и не проживут в ней сто двадцать поколений, размножаясь и хороня своих предков тут же, в пластике. То есть, минут пятнадцать. Далее, в качестве контроля за приростом населения тумбочки, надо было устроить бактериям локальный конец света: напустить на них засуху или кислотный дождь и выждать сутки, прежде чем помещать в тумбочку очередной пакет с мусором.

Фэн-шуй квартиры наладился, и жизнь учёного пошла в гору. Ему теперь не надо было пробираться в дом и из дома через мусорный перевал. Стали захаживать гости, и Настя, придя к нему во второй раз, не сбежала с порога, а прошла в квартиру и брезгливо уселась на засаленный диванчик. Учёный был вне себя от счастья и всё удивлялся своему неожиданному открытию: до чего же загадочные существа, эти женщины?!

Он вовсю старался понравиться Насте. Соблазнял её широтой своих познаний и высоким IQ своего учёного мозга. А Настя, слушая его хорошо поставленную речь, только позёвывала, округло открывая коралловый ротик. Но стоило ему кинуть в тумбочку пакет из-под молока, а через пятнадцать минут открыть её и продемонстрировать полнейшую пустоту, как Настя была сражена. Она отдалась учёному прямо на кухонном столе и в порыве страсти стонала, что хахалей-фокусников у неё ещё не было! У учёного на этом месте даже невольно поднялась самооценка.

Настя стала бегать к учёному в обеденные перерывы и перекуры. Она неистово, как весенняя кошка, предавалась любви прямо на пороге, а затем бросалась к волшебному «мусоропроводу» и кормила его принесённым с собой пластиком. А учёный смотрел на эту наивность и млел от чистоты души русской женщины. Он даже перестал контролировать прирост бактерий – ну, не отказывать же любовнице в её простодушной радости!

И однажды утром цивилизация кухонной тумбочки вырвалась из-под контроля. В тот день учёный проспал и не пошёл в Академию Наук – не сработал будильник на телефоне. Телефон тоже не сработал. Учёный хотел его подзарядить, но потерял зарядное устройство. Вместо него на полу лежала тонкая медная проволока с двумя металлическими штырьками на конце. Нормальный человек, глядя на это, сразу бы понял, куда делась зарядка. Но нашему учёному понадобилось ещё и взглянуть на электророзетку. Из стены торчали оголённые провода, уходили далеко по панелям дома, соединялись капиллярной системой электропитания с оголёнными проводами других квартир, превращая многоквартирную девятиэтажку в бомбу со взведённым детонатором. А в тумбочке для мусора зияла круглая дыра от проеденной пластиковой ручки.

Учёный на то и учёный, чтобы сразу оценить возникшую угрозу. Он тут же побежал вниз и обесточил дом, покромсал провода общего электрощитка. Спасение человечества, как известно, вещь наказуемая – он был схвачен жильцами и даже побит одним самым расстроенным соседом – тот и без того опаздывал, а тут такое хулиганство! После все они, конечно же, очень извинялись и по очереди ходили к учёному на поклон – сломанный щиток спас их дом от пожара. А сгорел почти весь квартал.

Оказалось, что, ну просто ужас, сколько всего на нашей планете сделано из пластика! В считаные дни Питер докатился до катастрофы. В универсаме «Пять копеек» в одночасье пропала упаковка со всех товаров. «Кока-кола» смешивалась с конфетами «Ментос» и фонтанировала на стены и потолки. В алкогольном отделе сошла лавина пивной пены и смешалась с текущей по полу молочной рекой, но, в конце концов, всё смыл кипяток из труб парового отопления. Когда наводнение схлынуло через пустые дверные проёмы, магазин заполнился покупателями. Катастрофа вызвала панику, и народ сметал всё, невзирая на товарный вид. Мороженое брали оголёнными брикетами, а колбасу – сразу очищенной от полиэтилена. Добычу несли по домам в жестяных вёдрах и алюминиевых тазах. Вообще металл очень поднялся в цене! Алюминиевый таз на барахолке уходил за стоимость пылесоса. Оно и понятно: пылесосы всё равно не работали. А таз – что ему сделается?

Бактерии шагали по городам и сёлам. По всей стране повылетали из своих гнёзд пластиковые окна и накрылись медным тазом иномарки. Малоимущий слой населения оказался в колоссальном преимуществе.

Запад спохватился не сразу. Москве ещё полгода удавалось делать вид, что у нас ничего не происходит. Как только правда всплыла наружу, Россию объявили страной под карантином. Но разве ж её удержишь – такую эпидемию? Хуже средневековой чумы! Русскую бактерию на западе окрестили «Неваляшкой» в честь знаменитой российской куклы, которую невозможно свалить с ног. Бактерия оказалась чем-то очень схожим, против неё не нашлось эффективного средства, и она за считаные дни развалила до основания экономику всех передовых стран. Больше всего пострадали США, у которых неожиданно стали рушиться небоскрёбы, хотя сами строительные компании уверяли своих граждан, что не использовали в строительстве пластик. Правительство, кстати, поддержало эту версию и подкрепило её выступлениями учёных, которые клялись, что на другом полушарии у русских бактерий поменялась магнитная полярность, и они, помимо пластика, начали жрать бетон.

Фигня на постном масле и наглая провокация – учёный это точно знал. Его бактерии не могли жрать бетон, они были заточены только под пластик.

Мировая катастрофа учёного не коснулась. Он уехал в деревню к бабушке, где происходящего кошмара практически не заметили. Уклад там сохранился патриархально-советский – железные грабли на деревянной ручке да водонапорные колонки – чего им сделается? Правда, однажды у всей деревни пропали пластиковые вёдра, и жители долго гадали, что это было: масштабное хулиганство или отлично организованная операция по борьбе с излишками. А на днях пришла растревоженная соседка и сказала, что ночью неизвестные стырили у неё все крышки на банках с вареньем – больше ничего не тронули, и, что примечательно, прикованный цепью к воротам пёс ни разу не тявкнул.

Учёный слушает всё это и помалкивает. Он согласен с правительством США – народ не должен знать правду, ему так спокойнее. Но вечерами учёный вспоминает Настю, её восторженную фразу: «А хахалей-фокусников у меня ещё не было!» – и сплёвывает табачную слюну: дура, мать её!..

Буриданова царица

Раньше меня страшно выводила из себя необходимость делать выбор. Я это ненавидела с детства. С того момента, когда мама спросила:

– Доченька, тебе какой турбокомпастер купить: синий или зелёный?

Надо сказать, разницы между ними не было никакой. Только один рисовал синим, а другой зелёным. И ладно бы, если хоть один из двух, предлагаемых на выбор, был жёлтый – я взяла бы его и рисовала солнышки. А что можно малевать синим? Даже траву не нарисуешь. А зелёным трава, конечно, будет, что надо, но тут уж тебе ни неба, ни солнышка. Я разревелась. Прямо у прилавка, глядя на чёртовы турбокомпастеры. А мама не на шутку перепугалась. Но к специалисту меня повела только спустя три года, когда школьная училка выписала соответствующее направление. И не пойти было просто нельзя.

– Ниночка, тебе какая собачка больше нравится – эта или эта?

Ах, да, меня зовут Нина, если вам это интересно. По счастью, имя выбирать не пришлось, его за меня выбрала мама. Но и она рассказывала, насколько ей это было непросто: то ли назвать в честь бабушки – Оленькой, то ли в честь любимой подруги – Машенькой, то ли как героиню модного романа – Констанцией. Откуда в этом логическом ряду взялась Ниночка, известно только маминому подсознанию, но у него не уточнишь. Что до меня, то мне довольно и того, что она не выбрала Констанцию.

Ну, это я просто так, между делом вспомнила. А в тот момент я уставилась на переливные голографии, откуда на меня смотрели по-собачьи ласково две шавки: одна лысая и чёрная, другая лохматая и белая. Я больше любила кошек и попугаев. Но ни тех, ни других мне не предложили.

– А как их зовут?

– Интересный вопрос, – неизвестно чему обрадовался дяденька с волосатыми пальцами. – Допустим, они тёзки. Обе Жучки.

– Допустим или точно? – с подозрением спросила я.

– Точно-точно! Это две Жучки. Жучка белая и Жучка чёрная.

Собачки стали мне ещё противнее, потому что ни разу на жуков не походили. Черно-лысая смахивала на крашеную крысу, а лохмато-беленькая на причёску соседки тёти Марины.

– А больше ничего нет? – спросила я с надеждой.

– Нет, только собачки.

Я представила себе, что мне сейчас светит не просто выбрать картинку, а кой-чего пострашнее – что одна из этих шавок, например, белая, сейчас спрыгнет с листа, начнёт об меня тереться, лизать мне лицо языком и вилять хвостиком. А мне придётся эту тетьмаринину причёску называть Жучкой, выгуливать по утрам и собирать совочком её какашки. И я разревелась.

– С вашей девочкой всё понятно, – сказал доктор и начал что-то быстро писать в карточке. – Налицо типичные проявления болезни Гецера.

– Это точно? – спросила маман.

– К сожалению. Вам придётся наблюдаться у специалистов, принимать медикаменты.

– А скажите, доктор, – мило улыбнулась маман. – Какого цвета на вас сегодня носки?

Сейчас я понимаю, что она держалась просто героически – окажись я на её месте, я бы ревела не хуже, чем от турбокомпастеров. Потому что даже очень малолетний человек с диагнозом Гецера попадал в генетическую выбраковку. Автоматически и навсегда. И ни тебе в университет поступить, ни на работу устроиться. Не говоря уже о таких вещах, как семья и детишки.

– Носки у меня сегодня чёрные, – волосатые пальцы закрыли тетрадку и отложили её на край стола.

– Чисто чёрные или с рисунком – продолжала атаку маман.

Дядька озадаченно глянул на нас и полез под стол проверять. А мама с ловкостью карточного шулера стянула со стола тетрадку, сунула её в свою сумочку и положила на её место точно такую же из другой стопки. Ни один листок не прошелестел. А когда оказалось, что доктору нужно чуть больше времени, чтобы раскатать штанины обратно, она прихватила ещё и тоненькую книжечку-методичку. Моя маман тоже генетическая выбраковка – это факт, но мозги у неё всегда были на месте. Поэтому ни одна собака в её жизни не догадалась, с кем она имеет дело.

Потом мы весело жгли тетрадку в тазике, энергично паковали вещи, слёзно прощались с друзьями, распаковывались на новом месте и учились, учились, учились делать выбор по стыренной у доктора методичке.

– Нина, что ты будешь на завтрак: пончики или мюсли?

– И я начинала рассуждать логически, как в методичке советовалось: с одной стороны, я обожала пончики, но вчера уже их ела. Значит, для разнообразия надо выбирать мюсли.

– Мам, а больше ничего нет?

– Есть, но надо выбрать.

– Тогда я выбираю третье.

Мама вздыхала и начинала замешивать оладьи: в любом случае условие было соблюдено – выбор сделан. Тогда я ещё не задавалась вопросом, как при сходном отклонении психики маме удаётся определить, что на завтрак будут именно оладьи, а, например, не омлет или бутерброды с сыром – она решала за меня, и этого было достаточно. Позже я поняла, что у маман существует целая система, в которой учитывается куча мелочей от наличия продуктов до погоды за окном. А тогда я просто проглатывала завтрак, напяливала форму, брала портфель и, уже завязывая ботинки, начинала мучиться:

– Мам, – я знала, что спрашивать не стоит, но, всё-таки, вдруг повезёт. – А как ты думаешь, какой маршрут выбрать: первый или второй?

– Сама, Ниночка, сама.

Никогда не везло. Я выходила из дому, шла по изогнутой улочке и останавливалась на развилке. Обе дороги вели к школе, но одна шла в гору и огибала кинотеатр, а другая тянулась низом через заброшенный виноградник. Меня всегда интересовало, как маман умудрилась выбрать город. Их на карте, я сама видела, фигова уйма, но мы приехали именно в этот: тёплый, солнечный, с морем, до которого прямо от нашего дома ходил воздушный трамвай. Море пахло солью, йодом и рыбой. Гораздо лучше, чем школа. И я, застревая на развилке, всякий раз прикидывала, а не махнуть ли на остановку воздушного трамвая. Но, к сожалению, такого варианта мне не предлагалось: идти нужно было только в школу. И, тоже к сожалению, пойти по двум дорогам сразу не получалось. Мне нравилась дорога мимо кинотеатра, потому что там каждый день вывешивали новые афиши – движущиеся картинки, на которых то горел синим пламенем корявый звездолёт, то целовались плодоножками инопланетные любовники. Дорога через виноградник была интересна ничуть не меньше: на подсохших листьях всегда висели гроздья улиток с раковинами, похожими на янтарь, а ещё, если постараться, в траве там можно было поймать здоровенного кузнечика. Я доставала монету и загадывала: решка – направо, орёл – налево. При выборе одного из двух нет ничего лучше монеты. Она меня ни разу не подводила.

А однажды я оказалась на развилке без монеты – предыдущую потратила накануне в школьном буфете, а новую мама забыла положить в мой карман. Сперва я запаниковала. Но потом, перелистав в памяти докторскую методичку, стала ждать знака. За поворотом взревел мотор. Я загадала: если машина грузовая, то пойду мимо кинотеатра, а если легковая, то виноградником. Но действительность плевала с далёкого облака на умную методичку и выкатила из-за поворота заблудившийся в тополях трамвай. Вы не подумайте, я не сразу отчаялась. Я повторила попытку. Но следующим оказался аэроллер с усилителем вибрации – последняя фишка пацанов постарше. Я обожала аэроллеры. Меня как-то прокатил на таком соседский Славка. Интересные ощущения, скажу я вам! Трясёт так, что даже кости изнутри щекочутся. Но в этот раз он меня не порадовал. Я почувствовала, что в носу уже начали собираться слёзы, и громко хлюпнула. Но, всё же, собралась с духом и решила загадать на пешехода. Если мужчина, то направо, если женщина – налево. Ждать пришлось недолго, из кустов выехал на старинном допотопном самокате пухлый малыш неопределённого пола, попал передним колесом в ямку на асфальте, упал и разревелся. Чужие слёзы заразительны – я разрыдалась вместе с ним. Малыша унесла перепуганная бабушка, а я осталась в одиночестве заливать слезами свою школьную форму.

Я всегда любила от души пореветь. Повод тут даже не важен, важен процесс: всё лицо влажнеет, изо рта текут слюни, из носа сопли, а тёплые слёзы катятся по щекам, капают с подбородка и затекают в рот; на языке солёно, на сердце сладко, а ресницы норовят склеиться, чтобы глаза вовек не видали этого безобразия. В данном случае – развилки и часов, которые показывали, что в школу я опоздала. Ну, а ещё качественный рёв даёт хороший результат: возле тебя сразу начинают скапливаться взрослые и интересоваться, что стряслось с несчастным ребёнком. И хоть один из них да догадывается взять тебя за руку и отвести, куда следует: в школу там, в госпиталь или домой. Но это был явно не мой день – никто так и не появился.

Я ревела, пока у меня в организме не закончилась отпущенная на слезы-сопли-слюни влага. Затем сбегала домой, надеясь, что мама всё-таки возьмёт выбор дороги на себя. Но мамы дома не оказалось. Так что я выпила залпом три стакана воды, вернулась на развилку и добросовестно отрыдала до полудня. Я устала не меньше, чем от полного учебного дня (рот затёк, а щёки щипало от соли), и взяла передышку. И пока я обтирала лицо лопухами, мне в голову сама собой пришла гениальная идея: раз нельзя выбрать одно из двух, надо поискать что-то третье. Вам, поди, сейчас смешно это слышать – то же мне, думаете вы, нашла гениальную идею! Но мне было только восемь, и в книжке, которую мы с маман почитали как библию, этот метод не рассматривался. Я пошла напролом между двух дорожек.

Новый путь до школы оказался долгим и потребовал нехилой физической подготовки. Мне пришлось вскарабкаться на скалу и спуститься оттуда по сыпучим камням, переплыть городской фонтан, не выпуская из рук портфеля, проломиться через кизиловые заросли и пройти насквозь куполообразное здание оранжереи со стеклянными стенами.

Оказалось, что выбранная мною дорога ведёт совсем не к школе, а к морю. И когда я неожиданно для себя очутилась на его берегу – на краю города и на краю всего мира, меня посетило новое откровение: действительность становится не такой уж суровой, если из двух вариантов выбирать нечто третье. Я провела на море весь день. Бегала босиком по мокрому песку, собирала ракушки, гоняла крабов и встречала закат. А потом из ночной черноты вынырнула заплаканная мама и забрала меня домой.

До сих пор не знаю, как ей удалось меня найти, но после того случая она больше не играла со мной в дурацкую игру «Выбери сама». С того момента я получала от неё чёткие директивы, какой дорогой ходить, где учиться и что надеть. И меня это полностью устраивало.

К двадцати трём годам, благодаря мудрому руководству маман, я худо-бедно научилась маскироваться под нормального человека и заняла маленькую, но неплохую должность в Департаменте рабочей силы Космопорта Љ 12. Главное правило, которое маман не уставала повторять, а я усваивать, было: «Не высовывайся, за нормальную сойдёшь!». Я не высовывалась – приходила вовремя, помалкивала на собраниях и педантично выполняла должностные обязанности. Офисная работёнка – «не бей сидячего»: с утра со всех отделов нашей огромной организации поступает список вакансий, которые до обеда мне надо внести в базу данных. Затем база автоматически размещает описание вакансий на специализированных ресурсах, принимает оттуда резюме от всех желающих, анализирует по основным параметрам, откидывая сходу процентов девяносто пять кандидатур, и назначает оставшимся время для личной аудиенции. А мне остаётся только посмотреть в ясные глазки будущих работников и выбрать кого-то одного. За двадцать три года жизненного опыта мои методы усовершенствовались настолько, что я вполне смогла бы сама написать книжку в помощь людям с симптомами Гецера. В пять раз толще той, которую в своё время умыкнула маман у психиатра. Поэтому интервью я неизменно начинала издалека:

– Будьте любезны, вытащите из колоды любую карту. А теперь те, кто вытащил чёрную масть, могут покинуть кабинет.

Я обожала это вступление – после него отсеивалась добрая половина. Оставшимся соискателям предлагалось занять места за столом. Стол у меня был, что надо: длиной во весь кабинет, так что, рассевшись по его сторонам, претенденты смотрелись двумя колоннами солдат, застывших по команде «смирно» перед маршальской трибуной. Они трепетно ловили каждый жест главнокомандующего смотром и были готовы выполнить даже намёк на приказ, но их маршал до поры до времени молчал. А после продолжительной паузы, напрягавшей нервы рядовых до предела, маршал звонил маме и ронял в трубку условную фразу:

– Рыба или мясо?

Под рыбой подразумевалась левая половина стола, под мясом правая.

– Мясо, – я слышала в трубке, как бежит в раковину вода и шипят на сковородке котлеты.

– Окей, – мама готовит мясо, значит, «рыба» вылетает. – Я попрошу выйти из кабинета тех, кто сидит по левую сторону стола. До свидания. Руководство Космопорта Љ 12 будет счастливо видеть вас в качестве кандидатов на новые вакансии.

Ну, и так далее…

Не буду утруждать вас подробностями, но суть сводилась к тому, чтобы сократить участников парада до двух человекоединиц, а потом кинуть монетку. Как я уже говорила, монета меня ещё ни разу не подводила. За исключением того случая в детстве, когда её со мной попросту не было – на развилке. Но сегодня она, чёрт знает отчего, прилипла к пальцам. Я озадаченно повернула ладонь и задумалась, как можно расценивать такой выверт. То ли решка, так как монета сейчас была повёрнута лицевой стороной вверх, то ли орёл, поскольку, не прилипни рубль к пальцам, выпал бы как раз-таки он. Я никогда не кидаю монету дважды – у меня тоже есть принципы. И потому, глядя на коварную мелочь, я запаниковала. Два кандидата на должность техоператора грузовых тележек – иммигранты планеты Ж-728-ЛО54-Б11 или, как их называют в просторечье, «жлобы», смотрели на меня восьмью парами глаз, не мигая и уже не дыша.

– Окей, – подумала я. – Возьму того, у кого детей больше, ему работа нужнее.

Я протянула им по стандартному бланку анкеты и попросила:

– Напишите, пожалуйста, в графе «семейное положение» количество имеющихся на вашем иждивении детей.

Оба «жлоба» синхронно подхватили клешнями ручки и вывели по цифре восемь.

Я сглотнула первый солёный ком и набрала домашний номер. Решила, что спрошу: «Один или два?». Тот, который ближе к двери, будет номер один…

Напрасный труд – маман к телефону не подошла. Это уж вообще небывалое дело: ну, ладно, монета к пальцам прилипла, но чтобы матушка свалила из дома, забыв телефон… Метода, заботливо выстроенная нашими с ней обоюдными усилиями, рухнула в одночасье. Мир растерял все свои краски, и только оранжевые лбы «жлобов» оставались яркими заплатками на его мучнисто-сером фоне. И эти яркие лбы требовали моего решения. Молча, как приснопамятные голографии «Жучка и Жучка». А я, затягивая с ответом, заставляла «жлобов» то измерить клешнями стол в моём кабинете, то решить математические задачки, то подпрыгнуть (кто выше) на месте, то пробежаться по коридору наперегонки… Короче, перебрала все варианты, кроме «камень, ножницы, бумага» (заранее поняла, что их конечности могут выбросить только «ножницы»).

Я устала не меньше, чем от пяти часов полноценного рёва. Таких сволочных кандидатов у меня ещё никогда не было: они всё делали одинаково и синхронно, выдавая идентичные результаты, словно всю жизнь тренировались проходить интервью у человека с диагнозом Гецера. Мы развлекались до тех пор, пока последний час рабочего дня не замигал на часах лукавым зелёным светодиодом и у моей начальницы не лопнуло терпение. Она выскочила из своего кабинета и набросилась на меня прямо в коридоре, как щенок на тряпку:

– Что вы себе позволяете, Колыманова!?

Ах, да, фамилия моя Колыманова – будем знакомы до конца. Ой, только не надо ахать: «Как, та самая Колыманова?!» Уверяю вас, не сделай я в тот день верный выбор, я как была генетической выбраковкой, так ею и осталась бы.

– Как что? – пролепетала я. – Интервью по отбору кандидата на должность техоператора грузовых тележек.

– И как ваши успехи? Выбрали?

Начальству никогда нельзя говорить «нет», оно этого не любит. Поэтому я сказала то, что остаётся:

– Да. Обоих, – и, видя удивлённо вздёрнутые брови начальницы, добавила. – Думаю, нам необходимо расширить эту должность до двух мест. Пусть один работает в дневную смену, а другой в ночную. А то ночью никто тележками не занимается…

– Вот как? – неизвестно чему обрадовалась начальница. – То есть, вас, Колыманова, не устраивает утверждённое штатное расписание? То есть вы, Колыманова, считаете себя умнее начальства? Мило! Знаете, мне придётся донести это до вышестоящего руководства. А вы, Колыманова, пока дорабатывайте.

Я, в абсолютно подавленном состоянии, вернулась на своё рабочее место, понимая, что быть ему уже завтра не моим. «Жлобы», скорбно шевеля ложноусиками, приволоклись следом. Я посмотрела на них и подумала: «Вот это да! И начальницу разозлила, и сама под увольнение попала, а что с ними делать, так и не сообразила».

– Укажите в графе «предполагаемая зарплата» сумму, за которую вы согласны работать, – сохраняя остатки спокойствия, решила, что отброшу самого жадного.

«Жлобы» схватили ручки и, вычерчивая на бумаге синхронные круги, написали одну и ту же цифру. К слову, вполовину меньше указанной в штатном расписании.

Всё. Я сдалась. И, как оказалось позже, сделала свой единственно правильный выбор в жизни.

– Сдайте мне ваши трудовые и по две голографии – вы приняты. Рабочий график: семь дней в неделю по двенадцать часов. Обеденный перерыв – час. Начало смены в девять утра и в девять вечера.

Я расписалась в их книжках и оформила два пропуска, понимая, что подписываю собственный волчий билет. Решила ещё, что сейчас реветь не буду, потерплю до дома. И тут один из «жлобов» сказал, трепетно прижимая к груди пропуск:

– Пожалуйста, простить мы, госпожа Колыманова. Мы должен признаться.

– Ю-ю, признаться, – пристыженно заморгал восемью глазками второй. – Объяснять доступный понимания госпожа пример, мы – батарейка.

– Типа, он минус, я плюс. Вместе – генерация события. Госпожа Колыманова не выбирать, мы управлять события.

– Ю-ю, как мы выгодно. Только я плюс, он минус. Вместе батарейка. Потому монета прилипать, а мама телефон забывать.

Тут я не выдержала и выругалась:

– Вот свиньи! Сказали бы сразу, что всё за меня уже решили, я бы и не мучилась!

– Не всё, госпожа Колыманова, – защёлкали они хитином. – Госпожа мочь выкинуть мы оба. Но она добрый, она не выкинуть. Она мы оба взять и дать пропуск в жизнь на эта планета.

– Мы для вы благодарны и хотеть искупить вина. Пусть только госпожа сказать, какой выгода.

– Ю-ю, какой желание.

Тут я совсем размякла от их сочувствия и брякнула, ни на что не надеясь:

– Да какое у меня может быть сейчас желание? Только одно: пусть не уволят, – и разревелась, не дотерпела-таки до дома.

«Жлобы» дружно протянули мне салфетки и хором ответили:

– Никто вы не уволить!

За пять минут до конца рабочего дня уволили начальницу. Её звонок руководству вдруг вызвал бурю, которая обрушилась на её же голову. Оказалось, что на разрядившиеся и на самоблуждающие по ночам тележки давно валятся в компанию жалобы, и моя отмазка про посменных техоператоров вдруг стала свежей и актуальной идеей. Начальницу выбросили, как нагадившего в гостиной щенка, а мне достался её кабинет, её настенный календарь и её оклад.

Маман, кстати, этого поворота событий не одобрила: она всегда считала, что генетической выбраковке не следует слишком высовываться. Ну, не суть.

Через полгода я перевела «жлобов» из техобслуги тележек в собственные заместители – по очередной новой должности мне полагались два зама. А ещё через год мы с ними заняли кресло директора Космопорта Љ 12. «Жлобы» стремительными темпами тащили меня вверх по служебной и социальной лестнице, как флаг, пока не водрузили на самой вершине, спросив однажды:

– Госпожа Колыманова желать стать президент Объединённая Земля или нет?

Я подумала, подумала и спросила:

– А что-нибудь третье есть? Могу я, скажем, баллотироваться на пост царицы?

Мне-то самой с детства больше всего хотелось носить бархатные платья и золотую корону. «Жлобы» со мной спорить не стали, хотя такой должности тогда ещё не существовало. Но с их умением генерировать события она скоро появилась. Я стала первой в истории царицей Объединённой Земли.

Маман была в тихом ужасе, потому что успешная карьера была несовместима с главным правилом: «Не высовывайся!». Кстати, корона оказалась штукой неудобной, голову натирает и тяжёлая, у меня от неё шея болит. А вот сама должность не в пример лучше. Мне теперь ничего ни изобретать, ни выбирать не нужно, у меня для этого есть специально обученный персонал. А придворный математик чётко объяснил, что моя методика выбора государственных решений всегда приводит к оптимально удачному варианту. Какой-то там мухлеж с теорией вероятности и генерацией случайных чисел – я сама в этом так и не разобралась. По счастью, мне и не надо разбираться во всём подряд: царице – царицыно, а математику – математиково. Лично я вполне довольна тем, что теперь я должна просто знать, чего хочу. Скажем, хочу, чтобы в Бразилии засуха кончилась или генетики научились восстанавливать утраченные органы, и говорю об этом «жлобам». Простите, министру финансов и министру внешней политики. А они просто подстраивают под это реальность.

А что маман? Она по-прежнему жарит котлеты, вяжет носки и счастлива, что ей не надо вылезать из собственного дворца. Никак не поймёт, что теперь, с моей коронацией, диагноз Гецера (а дотошные журналисты его-таки раскопали в моей биографии, несмотря на все старания маман) из позорного клейма стал аристократической печатью, как, например, подагра в Средневековье. Когда маман видит меня в телевизоре, она непременно пугается, что меня раскроют и свергнут с царского трона. А меня теперь, что ни день, то по какому-нибудь каналу да и показывают – царица то, царица се. Ну, вы наверняка видели. И я каждый раз в конце съёмки еле сдерживаюсь, чтобы на всю Объединённую Землю не заявить: «Вот, видишь, мамочка, я снова в телевизоре! А ты мне твердила: „Не высовывайся, не высовывайся…“»

Зулумбийское Величество

Семён проснулся к полудню и тотчас пожалел, что вообще открыл глаза. Голова не просто болела – разламывалась на части, как очищенный от кожуры новогодний мандарин. И подправить её было нечем, голяк полный. Даже растирка от бронхита выпита. Он поворочался и попытался уснуть снова, зная по опыту, что тяжёлые времена лучше провести в анабиозе. А там, глядишь, завалится кто-нибудь в гости, и можно будет разжиться табаком, а если повезёт, то и хавки перепадёт. Но сон не шёл, а в животе урчало всё сильнее. Семён откинул одеяло и выбрался из кровати. В голые ноги вцепился холод, забрался под майку и лизнул спину. Семён торопливо натянул джинсы, впрыгнул в тапки и по привычке поскакал к холодильнику.

Увы, холодильник – не скатерть-самобранка, как был пуст, так и остался. Только внизу в ящике для овощей перекатывались две сморщенные картофелины. Что, впрочем, не так уж и мало, если подойти к вопросу рационально – добавить что-нибудь, например, котлету или сала. Сала хорошо бы… Обжарить, снять шкварки и потомить в жире мелко нарезанную картошечку, посолить погуще… Семён вздохнул и тоскливо подвигал ящик вперед-назад, дрын-трын – насмешливо пророкотали картофелины. Может, у соседки лука стрельнуть? Дрын-трын. Нет, не получится. У неё теперь даже вилки под замок спрятаны. Конечно, замок до смешного примитивный – ключ Семён подобрал, как нефиг делать, но вредная старуха, в свою очередь, повадилась в кухонных шкафчиках только отраву для тараканов держать. Дрын-трын, дрын-трын. Старая перечница! И чуть что – вызывает участкового. Даже если всего лишь налить из её кастрюли тарелку супа. Впрочем, по этому поводу давно не вызывала. Она теперь свои кастрюли охраняет, как страус гнездо. Ближе, чем на три шага лучше не приближаться. Ну, и ладно. На соседке свет клином не сошёлся. Вариантов куча: взять денег в долг, настрелять мелочи у метро, поесть творожных сырков в универсаме или пойти в лес, грибов пособирать. Правда, в долг ему уже давно не дают, знают, что не вернёт. Мелочь стрелять – малоэффективно, народ нынче неохотно раскошеливается. А в универсаме за ним сразу охранник пристраивается. Остаются грибы. Не так уж и плохо. И что может быть лучше картошки с грибами? Только грибы без картошки!

Семён быстро собрался: взял все, какие были, полиэтиленовые пакеты, сунул в карман нож и вышел из дому. День был под стать настроению – паршивый. Грязно-серый, словно акварель нищего художника, вынужденного за неимением красок рисовать водой для ополаскивания кисточек. Мелкий дождик, мокрый асфальт, облетевшие деревья и унылые многоэтажки. Даже дорогу перебежала какая-то неопределённая серо-полосатая кошка. Хорошо ещё электричку долго ждать не пришлось. Семён уселся у окна и решил отдаться судьбе – где контролёры высадят, там и выйти. Высадили его на безлюдной платформе «67-й километр». Электричка с шипением закрыла двери и угрохотала прочь, превратившись в точку в конце железнодорожного полотна. Семён спрыгнул с платформы, прохрустел гравием и вошёл в лес.

Под ногами мялся ковёр из сосновых иголок, и выступали из земли узловатые корни. Мокрая трава обвивалась вокруг ног. При каждом порыве ветра с деревьев обрушивался на голову холодный душ и сползал за шиворот бодрящими каплями. Пахло опавшей листвой, и маслянисто блестели голые ветки. Семён вымок, продрог, изголодался и был зол, как чёрт. За два часа шатаний по лесу он даже поганок не нашёл. Только один раз встретился возле тропинки ярко-красный мухомор. Под ногами захлюпало, и следы начали заполняться ржавой водицей. Болото. Дальше идти бессмысленно. Семён осмотрелся. Ещё пару часов и стемнеет, нужно поворачивать обратно. На кочке среди седого мха краснели клюквенные бусины. Семён набрал горсть и бросил в рот. Клюква лопнула на зубах и наполнила рот кисло-терпким соком. Семён сожмурился, крякнул и нагнулся набрать ещё. Из-под руки неожиданно выпрыгнула громадная чёрная жаба. Она тяжело плюхнулась на мох, перевела дух и, натужно вытягивая задние лапы, пошла прочь в заросли осоки. Но уйти не успела, Семён цапнул её поперёк толстого туловища и поднял, рассматривая. Таких жаб он ещё не видел. Угольно-чёрная, с жёлтыми крапинками на спине и уродливой квадратной головой. Жаба завозилась в руках, пытаясь освободиться, и ощутимо царапнула руку. Семён чертыхнулся, но добычи не выпустил, перевернул её на спину. Раздутое ярко-жёлтое брюхо напоминало наполненный водой презерватив и оканчивалось крохотным анальным отверстием. Жёлтой оказалась и внутренняя сторона толстых ляжек. Жаба словно застеснялась бесцеремонного осмотра, подтянула ноги к животу и задрыгалась совсем остервенело. Семён покачал её на ладони, прикидывая примерный вес. Граммов на шестьсот потянет. Интересно, можно ли её есть? Французы едят. Лягушек, правда, но какая разница. А папуасы точно жаб в пищу употребляют. Водится у них в Папуасии мясная жаба Ага. Эта, конечно, не Ага, ну и какая разница. Лишь бы неядовитая была. Да хоть бы и ядовитая! Мелкие чёрные поганки тоже ядовитыми считаются, а как торкают! И галлюциногенные жабы где-то в тропиках живут, аборигены им спины лижут. А вдруг и эта галлюциногенная? Семён совсем разволновался, прикинув, насколько эта жаба может оказаться ценной находкой. Он снова перевернул её спиной кверху и поднёс к носу. Пахла она мерзко. При ближайшем рассмотрении оказалось, что вся спина у неё покрыта мелкими бородавками и тонким слоем слизи. Жаба, в свою очередь, испуганно выпучила глаза, судорожно сглотнула, дёрнулась и выдавила на ладонь каплю мутной жидкости. Семён содрогнулся от отвращения и чуть не бросил её на землю, но, спохватившись, сделал над собой усилие и лизнул. От души, проведя языком от суженного в треугольник основания спины до крепкой шеи.

– Всё-таки галлюциногенная и мгновенного действия, – обрадовался Семён, глядя, как прямо на глазах изменяется реальность. В голове поплыло, а жаба в его руках вдруг вспучилась и начала так стремительно наливаться тяжестью, что он не удержал её и выронил на мох. Она тяжело шлёпнулась на спину и изогнулась в судороге, продолжая расти. Семён обалдело смотрел, как разворачивается её пупырчатый живот, воронкой стягивается на нём пупок и выше, из двух больших бородавок, вздуваются женские груди с широкими коричневыми сосками. Устье внизу живота закурчавилось жёстким чёрным волосом, судорожно выпрямились ноги, когтистые лапы оформились в широкую человеческую стопу со скрюченными от боли короткими пальцами.

– Нет, пожалуй, не галлюциногенная, а чего похуже, – с тихим ужасом подумал Семён, заворожённо глядя, как короткие передние лапки жабы вытянулись в руки и заскребли землю, срывая ногтями мох. Шея с хрустом потянулась в длину. Голова распухла, словно её надули, как воздушный шар. Из двух еле видных дырочек вскочил широкий нос с резко очерченными ноздрями. Глаза опушились густыми ресницами. Рот вывернулся пухлыми губами. На голове пробились нити волос и разметались по земле. Семён не успел опомниться, как вместо жабы у него под ногами оказалась темнокожая голая баба.

Баба тяжело села, посмотрела на Семёна снизу вверх преданным собачьим взглядом, подползла на четвереньках, обвила руками его колени и поцеловала сырые от шатаний по лесу кроссовки.

– Ты ещё кто? – выдавил из себя Семён.

– Принцесса Зягура, о мой господин! Много-много полных лун пробыла я жабой, пока ты не вернул мне человеческий облик. И теперь я твоя навеки.

Этого ещё не хватало, – испугался Семён и попытался высвободить ноги из её объятий, но баба держалась крепко – не оторвать.

– Ну, ладно. Принцесса так принцесса. Ты бы встала с земли-то, простудишься…

Она радостно вскочила и поклонилась в пояс:

– Ты так заботлив, мой господин! Я буду служить тебе верой и правдой.

Ростом она оказалась невелика, чуть Семёну до плеча доставала, но была туго сбитая, крепкая, и потому казалась выше. Семён посмотрел на её груди, с баскетбольный мяч каждая, скользнул взглядом по полным бёдрам и смущённо отвёл глаза. Зягура перехватила его взгляд, ещё раз поклонилась, «щаскнула» и нырнула в кусты.

«Надо делать ноги!» – решил Семён и рванул прочь. Но не успел он и пятисот метров пробежать, как Зягура в юбке из папоротника выскочила на дорогу и побежала рядом, причитая на ходу:

– Мы спешим, мой господин? Вы можете не ждать меня, я могу быстро и долго бежать. А если отстану, чтобы справить нужду, найду вас по запаху следов.

«Ну, совсем крантец мне, – затосковал Семён. – Даже по следу найдёт, как собака». И поддал ходу. Зягура без усилий тоже увеличила скорость и бежала рядом, ловко перескакивая через корни и отклоняя ветки. Так они домчались до платформы, взбежали по ступенькам и остановились. Дальше бежать было некуда. Семён похолодел от мысли, что совсем скоро подойдёт электричка и ему придётся сесть в вагон с этой голой идиоткой. Да и ладно бы в вагон. Она же, поди, и домой за ним придёт. По запаху следов. Это ему совсем не понравилось, и он предпринял ещё одну попытку:

– Знаешь, я готов подарить тебе свободу. Теперь ты вольный человек и можешь идти, куда хочешь.

– В таком случае, я хочу пойти с тобой, мой господин! – обрадовалась Зягура. – Я могу оказаться тебе полезной. Умею вылечивать малярию и кишечные расстройства, отваживать злых духов и охотиться на антилоп. Могу найти для тебя сокровище, и ты станешь богатым и счастливым.

– Сокровище? – с сарказмом переспросил Семён. – А сейчас можешь? А то нам доехать до города не на что.

Зягура жёлчи не заметила.

– Могу! – радостно вскинулась она, соскочила с платформы и ломанула в лес. Только кусты закачались и затрещали сухие ветки.

Семён прикинул: или правда сокровище найдёт, или, бог даст, в лесу заблудится, или к электричке вернуться не успеет – в любом случае хорошо.

Вскоре провода залязгали и вдалеке показалась тёмная точка приближающейся электрички. Зягуры всё ещё не было, и Семён, затаив дыхание, сжал кулаки на удачу – пусть бы не успела! И только когда вскочил в вагон и двери закрылись, вздохнул с облегчением.

Проплыла мимо табличка с надписью «67-й километр», за окном, балетно поворачиваясь, побежали в противоположную сторону мокрые ёлки, на стекло длинными росчерками косо ложились дождевые капли. В вагоне горел свет, и дремали утомлённые дачники, подтянув к ногам корзины и рюкзаки с овощами. Свободных мест было немало, но Семён вдруг понял, что войти в вагон и сесть на скамейку рядом с людьми не сможет. Вдруг стало страшно, что каждый пассажир, заглянувший в его глаза, прочтёт в них полную историю совершённой подлости. И оправдаться Семёну будет нечем. Он представил себе, как Зягура мечется по пустому перрону, ловит в воздухе его запах, а вокруг сгущается вечер. А потом, когда она поймёт, что брошена, спрыгнет на пути и пойдёт в сторону города. Или не пойдёт. Будет сидеть на платформе и встречать все проходящие мимо электрички полным надежды взглядом. Семёну совсем стало дурно – хоть выпрыгивай на ходу и обратно иди. «Сойду на следующей остановке и вернусь. Может, найду», – решил он.

Дверь, ведущая в соседний вагон, с лязганьем открылась, пропуская в тамбур двух дюжих тёток с повязками на рукавах. Следом показалась Зягура, одетая в мешковатый оранжевый жилет поверх всё той же папоротниковой юбки. Она радостно вскрикнула и кинулась к Семёну.

– Вот он! Я с ним еду!

– Ну, Слава Богу, – заулыбались контролёры. – Получай, парень, свою невесту. Билеты-то у вас есть? Нету? Ну, неважно. Девчонка твоя рассказала, в какую переделку вы попали. Повезло ещё, что всё хорошо закончилось. А ты, парень, с виду и не скажешь, что такой героический. Ну, бывай, Зяма! Жилетку себе оставь, нам ещё выдадут.

– Ты чего им наговорила, – спросил обалдевший Семён, когда тётки прошли в вагон и начали шерстить пассажиров.

– Почти правду. Что ты меня от смерти спас, – она замялась и сменила тему. – А я тебе сокровище нашла! Вот, глянь, – Зягура достала из-за пазухи пучок грязных корешков. – Это корень зулу! Самое ценное в нашем государстве. У кого есть хотя бы один корень зулу, тот не работает и живёт в хижине из баобаба. А два корня есть только у короля. У тебя теперь много корней зулу, как пальцев на двух руках и одной ноге. Ты – самый богатый человек, который встречался мне в жизни!

Семён покрутил корни в руках. Вот ведь ирония судьбы! Самый богатый человек, а едет на халяву в электричке и умирает с голоду. И хижина из баобаба ему даром не нужна, и от корней этих в его мире проку мало. Зягура радостно смотрела на него снизу вверх, только хвостом не виляла, по причине его отсутствия. И разочаровывать её не хотелось.

– Ладно, – вздохнул Семён. – Ты замёрзла, наверное. Бегаешь полуголая. На вот, свитер мой надень. Он длинный, тебе как раз до колен. Как платье будет.

Зягура натянула свитер и радостно улыбнулась.

– Ты очень добрый. Самый добрый человек, который встречался мне в моей жизни. А теперь ещё и богатый. Возьми меня в жёны. Я тебе хорошей женой буду. И титул мой унаследуешь.

– Какой ещё титул, – загрустил Семён. Если и титул, как это богатство, никчемушный, так на фиг надо.

– Станешь королём Зулумбии! И все-все будут обращаться к тебе «Ваше Зулумбийское Величество», будут стоять в твоём присутствии и почтительно обходить твою тень на дороге.

«Липовый титул», – приуныл Семён и уставился в окно.

Уже совсем стемнело, и выкатилась на темно-синее небо жёлтая луна. Проплывали мимо силуэты деревьев, и бежали вдоль полотна, ломаясь, квадраты освещённых окон. Проскочили с грохотом мост над рекой, блеснула под луной вода, показались домишки с треугольными крышами. Там сейчас уютно и тепло, там пьют вечерний чай и расстилают кровати.

– А ещё у тебя будет самая сухая хижина и много жён. А подданные будут приносить тебе самые крупные орехи и самые спелые плоды, – продолжала щебетать Зягура.

Электричка въехала в город. Домишки сменились гигантскими сотами многоэтажек. Вдоль железной дороги растянулось шоссе, и побежали по нему лупоглазые автомобили. А Зягура всё расписывала прелести королевской жизни.

– Каждый житель Зулумбии станет твоим добровольным рабом и предоставит тебе право первого куска мяса.

При слове «мясо» желудок Семёна уныло сжался.

– Это как – «право первого куска»?

– Охотники будут приносить тебе пойманную дичь и просить разрешения её съесть. А ты сперва отрежешь себе лучший кусок и выберешь самые сладкие мозговые кости. А если что-то останется, отдашь им.

– Зягура, не смогу я на тебе жениться, – вздохнул Семён. – Мне и самому сейчас есть нечего, а теперь ещё и тебя кормить придётся.

– О, пусть моего господина это не волнует! – с жаром откликнулась Зягура. – Я могу прокормиться сама и смогу прокормить мужа, каким бы неурожайным не выдался год.

Они вышли из электрички, прошли по мокрому от дождя перрону и нырнули в метро. В электрическом свете среди цивильно одетых граждан Зягура смотрелась бомжом, затесавшимся на светскую вечеринку. Пассажиры с удивлением пялились на её босые ноги и торчащие из-под растянутого свитера листья папоротника. А Зягура встречала эти бесцеремонные взгляды с королевским достоинством, светилась от гордости и продолжала нести ахинею:

– Ещё у тебя будет право первой ночи. Самые красивые девушки почтут за честь потерять девственность на твоей пальмовой подстилке.

– Зягура, ты помолчала бы, пока мы не доехали, а? – не выдержал Семён, поймав на себе возмущённый взгляд дамы в синем костюме.

– Как будет угодно моему повелителю, – поклонилась Зягура и заткнулась в почтительном молчании.

Молчала она недолго. Как только они выбрались на поверхность и двинулись по опустевшим улицам в сторону дома, Зягура завела старую песню:

– Все-все в Зулумбии будет принадлежать тебе. Все-все до последнего камня на дороге. Каждый дикий слон, каждый попугай и каждая лиана будут иметь метку с твоим высочайшем именем. И ни один зулумбийский цветок не будет сорван без твоего разрешения!

Семён, оставшись в одной футболке, зябко ёжился и пытался отогреть руки в карманах джинсов. В кроссовках хлюпало, и промокшие до колен штанины противно облепили ноги. А Зягура бодро шлёпала босиком по лужам и, казалось, не чувствовала ни холода, ни усталости.

– А у вас в Зулумбии тепло? – невпопад спросил он.

– У нас вечное лето! Урожай созревает четыре раза в году, и не бывает зимы. Круглый год цветут деревья, и птицы не покидают гнёзд… О-о-ой!..

Семёна аж в жар бросило. Зягура исчезла, как сквозь землю провалилась.

– Эй! Зягура! Ты где?

– Здесь, мой господин! – отозвалась она откуда-то снизу. – Я попала в ловушку для шакалов и не могу выбраться. Будь осторожен. Она у тебя под ногами.

«Ага, в люк провалилась», – догадался Семён. Он присмотрелся, увидел чёрную дыру открытого люка, опустился возле неё на колени и заглянул внутрь. Темно, хоть глаз вырви.

– Зягура, там на стенках должны быть скобы. Цепляйся за них и вылезай.

– Я не знаю, что такое скобы, – скорбно отозвалась Зягура. – У нас в Зулумбии очень просто устроены ловушки – яма и всё.

– Ну, это такие железные ступеньки. Пощупай стены. Нашла?

– Я не знаю, что такое ступеньки, – голос Зягуры дрогнул. – У нас в Зулумбии нет ступенек.

– Гос-с-споди! Да что у вас там вообще есть? – возмущённо зашипел Семён, нашаривая ногой верхнюю опору.

– Всё остальное есть, мой господин! – с готовностью отозвалась Зягура. – Есть копья с железными наконечниками и оперённые стрелы. Есть топоры, чтобы затачивать острые колья, и ножи, чтобы снимать с добычи шкуру…

«Достану её и убью!» – мрачно думал Семён, погружаясь под нескончаемый лепет в зловонный канализационный колодец.

Когда они наконец-то добрались до дому, Семён, негнущимися от холода пальцами нашарил в кармане ключи, открыл дверь, стянул с себя мокрую одежду, плюхнулся на кровать и мгновенно заснул.

Снилась ему прекрасная южная страна с красными закатами, стада неторопливых слонов и изогнутые тени тропических деревьев. Полуобнажённые чернокожие люди в разноцветных бусах расступались перед ним с поклонами и протягивали корзины с едой. Четверо мускулистых охотников в узких набедренных повязках волокли привязанную к копью за длинные ноги антилопу, и её рога чертили на песке две бесконечные, как рельсы, параллельные линии. Охотники положили добычу у ног Семёна, отошли на два шага назад и почтительно замерли. Мёртвая антилопа, неловко запрокинув голову, смотрела на него покорными синими глазами. Семён снял с пояса кривой нож, ухватил его поудобнее за костяную ручку, размахнулся и вонзил остриё в упругую ляжку. Антилопа неожиданно дёрнулась и забилась на земле в истошном женском визге.

Семён вскочил в холодном поту. В комнату вползал рассвет. На коврике возле кровати сладко похрапывала свернувшаяся калачиком Зягура. Семёну стало стыдно. Поступил, как белый плантатор – уснул на кровати, а девчонку на полу бросил. Стараясь не шуметь, он встал, разложил кресло, достал из шкафа запасное одеяло и легонько потряс Зягуру за плечо.

– Слышь, Зяма, ложись на кресло. Я тебе постелил.

Зягура послушно перебралась на расстеленную постель и завернулась в одеяло, как в кокон, только макушка осталась снаружи торчать. А Семён смотрел, как светлеет за окном, и чувствовал, как его охватывает давно забытое и сладкое чувство игры. Когда он в компании таких же горластых и исцарапанных пацанов мог с лёгкостью превратиться в пирата, рыцаря, индейца или красной армии солдата, вжиться в образ и поверить в него настолько, что собственное имя, выкрикнутое мамой из окна пятиэтажки, казалось чужим. Всё это было словно в другой жизни, словно не было вовсе, и вдруг сейчас по допустимым только в игре правилам жаба превращается в принцессу и говорит ему: «Давай поиграем!» с такой убеждённостью, что он сам готов поверить и радостно согласиться – «Давай!». И хотя бы на один день забыть про муть за окном и кислый запах коммуналки, что нет денег и никому не нужен, и в свои «под тридцатник» ничего не смог и не успел. Хотя бы на один день стать королём Зулумбии и жениться на принцессе.

– Зягура, я согласен стать вашим королём, – сказал Семён, как только Зягура проснулась и напялила свитер.

Она вспыхнула от радости, захлопала в ладоши и, улюлюкая, заскакала по комнате в диком танце.

– Там-бала! Там-бала! Там-бала-там! – застыла она на одной ноге, хитро вывернув плоскую ступню пяткой кверху. На Зягурины там-тамы откликнулся энергичной трелью коммунальный телефон. Соседка сняла трубку и через несколько секунд («Бам! Бам! Бам!») постучала в дверь кулаком, заканчивая музыкальную тему.

– Семён, тебя к телефону! И скажи своим друзьям-гопникам, чтобы не звонили в такую рань!

Скажите, какие мы манерные! Семён влез в тапочки и пошлёпал в коридор. Звонил Пашка.

– Сень, у меня сегодня типа ДэРэ. Заходи через час. Посидим, покурим, позвездим. Пивка выпьем и всё такое.

Семён обрадовался – вот она, долгожданная халява. И покормят, и напоят, и покурить дадут. Только куда Зягуру деть? От мысли, что придётся идти вместе с ней, стало не по себе. Семён представил, как вытянется у Пашки лицо при одном виде черномазой подружки, а уж если она опять про Зулумбию запоёт – вообще позора не оберёшься. Нет, Зягуру надо с хвоста скинуть.

Семён натянул на себя деловое выражение лица, вошёл в комнату и сказал решительно и сухо:

– Зягура, мне по делам смотаться придётся. К полуночи вернусь. Ты тут не скучай, ладно?

Зягура доверчиво улыбнулась и кивнула, отчего Семёну стало тошно. «Ладно, – решил он. – Я ей в кармане гостинец принесу».

Пашка, несмотря на то, что именинник, на жрачку пожмотился. Выставил на всю честную компанию три двухлитровые бутылки пива «Медовое», буханку хлеба и кастрюлю с сардельками. Голодная братва моментально размела сардельки, и Семёну пришлось проявить расторопность, чтобы успеть схватить парочку: одну себе, другую Зягуре. Его сарделька проскочила по пищеводу как спортсмен-слаломист и затосковала в желудке от одиночества, только аппетит разожгла. Вторая же буквально прожигала карман джинсов и дразнила обоняние. Семён долго боролся с искушением, но голод взял верх над совестью. Он вышел в туалет и там, спрятавшись от чужих глаз, жадно сожрал успевшую остыть сардельку. «Ничего, – подумал он. – Скажу, что ничем не угощали. А завтра чем-нибудь разживусь и накормлю Зягуру от пуза».

Вернулся Семён поздно. Стараясь не шуметь, отпер дверь и на цыпочках прошёл в комнату. Может, Зягура уже спит, и тогда врать не придётся. Она не спала, сидела в полной темноте на коврике у кровати и при виде Семёна радостно завозилась.

– Зяма, ты прости, я сегодня еды достать не смог, – принялся оправдываться он. – Понимаешь, там, где я был…

– О, мой господин! – воскликнула Зягура. – Тебе не надо беспокоиться о пище. Здесь её полно! Я поела сама и могу накормить тебя!

«О, боже! – сжался Семён. – Не иначе, у соседки что-нибудь стырила! Ну, теперь старая грымза опять в милицию заявит…»

– Пойдём! – Зягура потянула Семёна на кухню. – Это здесь.

Она отодвинула мусорное ведро, и оттуда в разные стороны сыпанули тараканы. Зягура ловко наловила их целую горсть и протянула Семёну.

– Очень вкусные насекомые! И глупые, ничего не боятся. Их так много, что надолго хватит! Ешь, мой господин!

– Ты, что?! ЭТО ЕЛА?!

– Конечно! Когда я была жабой, я о таком и мечтать не могла! Знаешь, как много надо наловить комаров, чтобы насытиться? А мелкие мошки вообще из одних крыльев состоят, только во рту хрустят.

«О, боже! Лучше бы она у соседки колбасу украла!»

– Брось эту гадость! – Семён разжал её кулак, стряхнул на пол насекомых и раздавил тапком. – И пообещай мне не есть тараканов, хорошо?

Утром Семён пошёл к ближайшему продуктовому магазину.

– Вам грузчики на один день не требуются?

– Требуются, – обрадовалась толстая тётка в грязном белом халате. – А то наш Ильич с утра нажрался, как скотина, – она от души пнула в бок сладко спящего на ящиках мужичка. Мужик на мгновение перестал храпеть, чмокнул губами, непонятно чему улыбнулся и снова переливчато засвистел. – Сволочь! Одни мучения с ним. Постоянно самим приходится разгружать машины. Только ты, парень, учти, заплатить мы не сможем. Нам по бухгалтерии эту статью расхода не провести. Натурой возьмёшь?

– А что дадите?

– Курицу, килограмм лука и буханку хлеба. Годится?

Ещё бы не годилось!

Семён варил курицу и удивлялся сам себе: никогда бы не подумал, что простое приготовление ужина может так приятно щекотать чувство собственного достоинства. Зягура вертелась рядом, втягивала носом воздух и сопела от нетерпения. Наконец он решил, что можно вынимать. Вывалил тушку на большую тарелку, очистил от шелухи несколько крепких луковиц, нарезал толстыми ломтями хлеб и отнёс всю эту роскошь в комнату.

– Ну-с, принцесса Зягура, у тебя, как у августейшей особы, есть право первого куска мяса?

Зягура радостно кивнула.

– Тогда принимай дичь!

Зягура проигнорировала протянутую ей вилку, схватила курицу и вцепилась в неё зубами. Семён ещё никогда не видел, чтобы человек с такой скоростью поглощал пищу. Она ела, громко чавкая и урча от удовольствия, только косточки сплёвывала, и со смачным хрустом закусывала луком. Вскоре на тарелке остался только обглоданный остов. Зягура облизала пальцы, откинулась назад, громко рыгнула и блаженно зажмурилась. Живот, и без того немаленький, выпятился под свитером круглой тыквой, губы залоснились от жира. «Совсем голодная была» – подумал Семён и промокнул тарелку хлебной корочкой.

На следующий день к курице выдали упаковку макарон и полмешка картошки.

Зягура тоже рвалась добывать пропитание, и Семёну приходилось присматривать за ней в оба. Как-то они вышли прогуляться, и возле помойных баков Зягуре на глаза попалась выброшенная лыжная палка. В Зулумбийской принцессе мгновенно проснулись охотничьи инстинкты: она, радостно улюулюкая, подхватила палку, содрала с неё пластмассовый наконечник и сиганула в кусты. Хорошо, у Семёна ума хватило за ней рвануть. Он вовремя успел, схватил Зягуру за руку в тот момент, когда она уже размахнулась, чтобы метнуть «копьё» в толстозадого пуделя.

Семён и сам не заметил, как привязался к Зягуре. Сперва это была привязанность хозяина к своему домашнему животному, из области: «приходишь домой, а она тебе радуется». Действительно, в каком бы виде ни заявлялся Семён домой, Зягура встречала его счастливой улыбкой. Плюс ко всему никогда ничего не требовала и не закатывала скандалов. И, может, поэтому, где бы он теперь ни был, он спешил домой. Не в прежнюю холостяцкую берлогу – четыре стены и потолок, а по-настоящему домой, туда, где его всегда ждут. Зягура без него и свет никогда не зажигала. И сколько Семён ни убеждал, она всякий раз продолжала упорно сидеть в темноте до его возвращения.

Семён просто диву давался, как буквально за считаные дни изменилась его жизнь. Даже затяжная коммунальная война, попортившая немало крови, неожиданно резко прекратилась. И это было чудом не меньшим, чем превращение жабы в человека. Семён, увидев, как склочная Эмма Петровна в присутствии Зягуры становится покладистой и приветливой, просто онемел.

– Зям, как тебе её приручить удалось?

– Как обычно, – пожала плечами Зягура. – Лаской и прикормом.

Семён ничего не понял, но показывать свою глупость постеснялся. Чёрт его знает, может, и существуют какие-то правила пользования соседками, просто ему они неизвестны.

И даже Пашка, ошеломлённый поначалу Зямиными бусами из куриных костей и приветственными танцами, вскоре стал Семёну страшно завидовать. Сам как-то признался.

– Тебе, Сенька, везёт, как и всякому дураку! Хоть и страшная Зяма твоя, как война атомная, но в остальном – баба идеальная! Где ты её нашел-то? Дай наводку, я там тоже поищу.

– Где, где! В Караганде, – пытался отшутиться Семён, но Пашка не успокаивался.

– Ну, скажи честно, на улице познакомился?

– Нет, в лесу.

– Да ладно врать-то! Она, конечно, дикая, но не настолько. В институте Патриса Лумумбы закадрил?

– Слушай, отвали, а! – вспылил Семён. Говорить правду совсем не хотелось. Стремно как-то… Да и всё равно не поверит.

Годовщину встречи поехали отмечать на «67-й километр». Нашли ту самую клюквенную кочку и уселись рядом на поваленное дерево. Пили шампанское из горла и со смехом вспоминали, как Семён Зягуру сперва съесть хотел, как испугался, когда она у него в руках расти начала, как пытался сбежать, но не смог… Стемнело. Над головой развернулся звёздный шатёр.

– Зяма, а когда я испытание проходить буду?

– Так уже прошёл. Когда меня в лесу не бросил – раз, – начала загибать пальцы Зягура. – В электричке от меня не отказался – два. Из люка вытащил – три: спас, а мог бы и сбежать. Домой привёл, спать положил – четыре. Право на первый кусок мяса дал и словом не упрекнул, когда я всю добычу съела – пять. Долго перечислять можно.

– Значит, я теперь король Зулумбии? Круто! А где она, твоя Зулумбия?

– Сейчас здесь. Потом там, – Зягура мотнула головой в сторону далёкого гула электрички.

– Перемещается, что ли?

– Вместе с нами. Где мы, там и Зулумбия.

«Прикольно», – подумал Семён и поднялся. Темнело. Зулумбии было пора передвигаться в тёплые края, на отапливаемую территорию коммунальной квартиры.

Спокойно, Жорик!

Самое приятное в любой работе – момент отправки резюме. Все эти волнения и планы на будущее… И все эти разговоры за твоей спиной:

– Георгий во «Время» устраивается. Повезло…

– Люся, порадуйся за меня! Моего Жорика пригласили в Институт Времени! Нет, дорогая, ты ошибаешься – туда берут не всякого дурака! Ты просто не хочешь признать – я таки вырастила его человеком. А твоя Софочка что? На рыбную ферму? Ну-ну…

– Слыхала, твой экс в ИВэ наладился! Жалеешь, что бросила?

Неделя между подачей резюме до собеседования – мой упоительный миг славы. И он подошёл к концу. Теперь отсчёт идёт на короткие треньканья лифта, отмеряющего этажи: 10, 11, 12…

– Датчики указывают на повышение адреналина. Боитесь высоты?

– Ерунда! Просто первый раз тут…

– Желаете освежиться? «Вечный покой»? «Сон разума»? «Краткая передышка»?

– Пожалуй, немного «Передышки» не повредит. Самую капельку…

Тихий щелчок, и меня окутывает облаком успокоительного. Нефиговые тут лифты! Внимательные. Так бы ехал и ехал…

Лифт тренькнул последний раз, остановился и произнёс: «Ваш сто тридцать седьмой этаж – прошу не задерживаться на выходе. Желаю удачи!»

Очень-очень культурные лифты! Даже посылают вежливо. Умру, но устроюсь сюда! Пусть Зинка локти кусает. Будет знать, как менять мужа с высшим образованием на бойфренда-дальнобойщика! Осталось толкнуть вон ту дверь и ответить на все вопросы. Спокойно, Жорик – ты под контролем. Дышим глубже. Дышим и отсчитываем шаги – раз, два, три…

– Я закончил рускласс гуманитарного университета с золотой медалью. А моя дипломная работа…

– Какой размер носите?

– Э-э… Сорок восьмой.

Я занервничал. Моё жалкое телосложение всегда доставляло мне немало неприятностей, начиная с начальной школы, где меня сразу прозвали «шваброй», и заканчивая едкой шпилькой Зинки, которая, бросив меня, хвасталась подругам, что сменила «зубочистку» на «батат».

– Рост?

– Сто девяносто три. Примерно.

– Лариса! Форма лифтёра на какой размер?

– Сорок восемь на сто девяносто.

– Вы нам подходите. Заступать на должность нужно прямо сейчас. Главное требование – не опаздывать и не грубить посетителям. Лариса, выдай новенькому форму! И монтёра отправь – пусть ИИ отключит. Желаю удачной карьеры!

Самое приятное в любой работе – ожидание вызова на собеседование. Вся эта романтика, надежды и отчаянное желание порвать мир… На деле всё всегда прозаичнее. Лысеющий завхоз Сергей Петрович потряс руку, толстая сотрудница склада Лариса выдала форму и проводила к тому самому лифту, который доставил меня наверх. Теперь это мой офис.

– Стойте, не едьте! Надо монтёра дозваться. Иван! Ванька!!! Шевелись! Тебя человек ждёт, – прокричала толстуха.

Вышедший на её вопли Ванька был похож на гнома – ростом мне до подмышки, носатый, весь обшитый карманами, из которых торчат инструменты. Он не спеша подошёл и смерил меня взглядом.

– Ему что ль тоже интеллект отключать?

– Идиот! – фыркнула Лариса и поощрительно мне улыбнулась. – Не обращайте внимания – он у нас шутник. Желаю удачи!

Лариса нажала кнопку вызова лифта и торопливо скрылась в лабиринте коридора. Пожалуй, слишком торопливо для её комплекции.

– Вот так всегда, – вздохнул Ваня. – Дают приказ и в кусты. Ну, давай – поможешь мне. Сюда встань. Потом, как скомандую, запрыгивай внутрь и жми красную кнопку.

Тренькнул лифт, останавливаясь на нашем этаже. Ваня выхватил из-за пояса лом и ловко раздвинул двери.

– Взлом и незаконное проникновение, – заверещал лифт. – Я вызываю охрану!

– Заходи скорей! – пнул меня Ваня. – Я его долго не удержу. Жми красную кнопку! Кнопку, я сказал!!!

– Это нарушение прав механизмов! – вопил лифт. – Я буду жаловаться в профсоюз!

– Кнопку!!!

– А, чёрт! Не могу! Она током бьётся!

– Перчатку держи!

– Это возмутительно! Вы не имеете права! Это убийство! Я требую своего инженера! Позовите инженера! Инженера!!! Нет! Нет! Умоляю вас! Не надо! А-а-а!..

Ваня сорвал пломбу и ловко вскрыл щиток. Ткнул отвёрткой в микросхемы. Лифт зашёлся писком, забился в агонии и затих. Ваня вытер потный лоб.

– Сука железная! Всякий раз истерику закатывает.

– Часто отключаете?

– Раз в месяц примерно. Как нового лифтёра находим.

– Такая текучка? Никогда бы не подумал…

– А ты, брат, лучше и не думай. Твоя работа – кнопки нажимать и посетителей развлекать. Если до зарплаты продержишься – заходи, набухаемся.

– Я продержусь. Мне нужна эта работа!

– Все так говорят, – отмахнулся Ваня, распихивая по карманам инструменты. – Ну, бывай, друг. Мне ещё пылесосы отключать – сегодня нового уборщика наняли.

Самое приятное в любой работе – лишь мечта о ней. Потому что в первый же рабочий день резко начинаются трудовые будни. Я пожелал Ване счастливого дня и приступил к выполнению должностных обязанностей – нажал кнопку закрывания дверей и выдал себе хорошую порцию «Сна разума».

Вот до чего так и не дошла современная наука, так это до управления психикой. Лет двести назад эта задача казалась вполне решаемой: практики йоги, антидепрессанты, алкоголь, на худой конец – психушки. В нашем времени эта лабуда не работает: мы все глубокие невротики. Любой из нас легко впадает в бешенство или в восторженные любовные волнения. Всё, что мы можем сделать – дышать глубже и постоянно делать вид, что адекватны. Расшатаны у нас нервишки, расшатаны.

– Слыхала – твоего экса в ИВэ взяли!

– Плевать!

Локон за ухо, и ложечкой в чашечке – дзинь, дзинь. Пусть Машка не думает, что может меня достать!

– Плевать – не плевать, а зарплата у него теперь, как у банкира! Не жалеешь?

Стерва! Пока не доведёт до истерики, не уймётся. Не дождёшься, милочка! Закидываю ногу на ногу – сдохни: чулки с анимацией от Микоянца тебе только сняцца. Лёгким движением ноги ловим свет и вверх по чулкам карабкается матросская команда. Машка икает от зависти. Выдерживаю паузу.

– А мне пофиг. Подумашь, ИВэ! Лузер был – лузером помрёт.

– А он ничего – симпотный. Я подберу, раз тебе не нужен? – Машка с тоской проводила взглядом последнего матроса, нырнувшего мне под юбку.

– Забирай! Дерьма не жалко! Шубку заберу – и вселяйся.

Хитрожопая – жуть! Как с ним голодать на стипендию, так дур нет! А как на всё готовое, так я подберу. Щаз – ага!.. За этот приз тебе ещё придётся побороться!

В наше время ничего нельзя потерять. Захочешь – не выйдет. Система поиска потерянных вещей признана самым большим достижением человечества за последние сто лет. Например, покупаю я для дочери Пушкина-подушкина… Вообще-то, я не из тех людей, которые покупают всякую пошлятину. Просто у меня нет дочери. Увидев чёртовы подушки, дети вцепляются в них намертво и закатывают истерики, не отходя от прилавка. На их вопли сбегается персонал – и опаньки! – бедный родитель уже на собеседовании у ювеналов. А там – дай вам Бог выдержки – любой срыв – и ты лишён родительских прав сроком от трёх дней до пожизненного. А детишки, прижав к груди Пушкина-подушкина, отправляются в интернат на попечение психиатров – исправлять травмы, нанесённые семейным воспитанием. Ненавижу!..

Так вот! Если бы у меня была дочь, и я купил бы ей Пушкина-подушкина, на моей карточке навсегда остались бы его координаты. И от меня уже ничего не зависело бы. Предположим, дочь теряет Пушкина и истерит. Дальше алгоритм очень простой: я тут же хватаю карточку и подаю запрос. Система мгновенно находит Пушкина-подушкина и – вуаля! – он снова с нами!

Так вот, в наше время невозможно что-либо потерять. Я ничего и не потерял. Я нашёл!..

Сначала я даже не понял, что это. Когда находишь что-то впервые в жизни, о таких вещах, как ценность, как-то не думаешь. Тут ключевое слово «нашёл». Он лежал в углу лифта, один его край застрял под ковровой дорожкой. Это был маленький плоский диск с синим свечением. Я его рассматривал и так, и эдак, брать не решался. Ждал систему поиска. Волновался так, что испшикал суточный лимит «Вечного покоя». А когда рабочий день подошёл к концу, подумал – какого чёрта? Если за ним придут – отдам. Скажу, нашёл и взял на хранение.

Диск оказался неожиданно тяжёлым и горячим. Пока я его нёс, в кармане чуть дыра не проплавилась. Дома попытался рассмотреть на свет. Какие-то синие прожилки и твёрдые выступы. Если бы не электронная лупа – так бы и не понял, что нашёл. Ну, порадовался бы и закинул на полку. В лучшем случае достал бы только зимой – радикулит прогреть. Я и с лупой не сразу понял, что это такое. Смотрю – синие жилки двигаются будто. А прыщики сверху – белые, как в накипи. Отрегулировал лупу на максимальное увеличение и…

Если бы не перехапал на работе «Вечного покоя» – умер бы. Потому что человеческая психика не рассчитана на такие перегрузки. Найденный в лифте диск оказался… миром.

Синие жилки и кляксы – реки и моря, прыщики – горы с заснеженными вершинами. Жёлтые пятна – пустыни, зелёная плесень – джунгли и леса. Здесь должна водиться жизнь… Чёрт возьми!

Такая штука, как мир, не может просто валяться на столе. Пришлось надавить себе на больную мозоль и полезть в овощной ящик, приспособленный для захоронения семейных реликвий. Когда Зинка ушла, я всё сгрёб и сюда засунул, чтобы ничто о ней не напоминало. Совсем выбросить – рука не поднялась. Всякие её мелочи и подарки – пепельницы, вазы и фарфоровые собачки. На самом дне лежали три слона – бессмысленный подарок, который сделала мне Зинка на Новый год. Впрочем, она не сильно скрывала, что купила их для себя. Выставила на трюмо и всем подругам показывала: «Видала? От Сваровски, не кот чихнул!» Когда к дальнобойщику уходила, про них даже не вспомнила – наигралась.

Я составил слонов на подоконнике в форме трилистника. Сверху уложил перевёрнутую бронзовую черепаху. На плоское черепашье брюхо мир лёг, как на тарелку. Я пододвинул лампу, включил в режим мигания – и закатное солнце окрасило снежные вершины розовым. Жаль, что Зинка этого не видит!.. Она бы сразу бросила своего дальнобойщика, чтобы сидеть со мной рядом и рассматривать это чудо. Зинка – она же такой романтик! Стихи любит до умопомрачения.

Что бы Машка обо мне не думала – а я не такая дура, чтобы отдавать за просто так хорошего мужика. В тот же вечер начистила пёрышки и к Жорику. Он дверь открыл, а на пороге я во всей красе, в чулках от Микоянца. Он и припух. Носом хлюпнул, глазки на мокром месте. До сих пор переживает, бедненький. А это очень даже хорошо. Я с порога: так, мол, и так – не думай, я не к тебе, я за шубкой. Он: «Пожалста, пожалста – забирай шубку и ступай по холодку…» Ага, щас!

Я в квартиру прошла, глазками – тынц-тынц – провела разведку. Посторонней бабой даже не пахнет. Бобылит Жорик без меня – что тоже очень и очень приятно. Правда, бардак везде – неделю драить! Ну, ничего, ради дела постараюсь.

Ну, я всё посмотрела, шубку достала, на плечи накинула: «Я пошла?» Молчит. Думаю, ладно – даю две минуты на развитие реакции. И не спеша туфли надеваю. Одну… Другую… А по ногам у меня матросики вверх-вниз, вверх-вниз. Жорик не выдержал. Схватил за руку, глаза, как у раненого оленя: «Идём, Зина, я тебе что-то покажу!» Ну, покажи, покажи, сердешный!

Подтаскивает к подоконнику. А там мои слоны – вот ведь, блин, совсем о них забыла! Составлены задницами, сверху пресс-папье. Смотри, говорит, Зина, что у меня есть! Тут я струхнула. Думаю, капец, опоздала я – свихнулся Жорик. А он настойчиво так – смотри, да смотри. И что-то мне про чудеса какие-то, миры и горы втирает. Ну, думаю, пришла, так пришла!.. А ну как он буйный? Прибьёт меня щас за всё хорошее… Я бочком-бочком к двери – пусть лучше Машка сперва сюда сунется, а я потом его взад отобью, если он в адеквате. Только он не отпустил. Вдруг обнял и пошёл стихами сыпать. Что-то про чудесное мгновенье и какого-то Гену чистой красоты. Знает, стервец, чем меня брать. Слабость у меня на поэтические строчки. Аж ум отключается – так либидо подскакивает. В общем, сомлела я и молнию ему на штанах – вжик. А что дальше было – даже плохо помню, как в космос улетела. Только шептала ему на ухо: «Трынди, миленький! Трынди дальше!» И Жорик не подкачал, только под утро успокоился. Наголодался бедный – сразу видно.

Всё-таки мой Жорик – мужик! И не скучно с ним – стихов много знает. А что шлёпнутый – так это ничего. Брак оформим, сдам его лечиться.

– Какой этаж изволите?

– На выставку мы. – Пассажиры, с виду муж и жена – фермерская семья, уткнулись в буклет «Двадцать первый век в сериалах и комиксах».

– Поздравляю, отличный выбор! Эта выставка с успехом прошла в Париже и Нью-Йорке. Интересуетесь фаст-фуд-искусством?

– Ну, такое… – буркнул муж.

– Брат заставил, – пояснила жена и покрутила пальцем у виска. – Он у меня с образованием.

– Э-э… Ну, в таком случае, пока наш лифт поднимается, позвольте дать вам краткую справку. С тех пор, как появилось искусство, прошло немало времени. Но во все времена к нему существовало два подхода…

– Во чешет! – восхищённо присвистнул муж.

– Тс-с-с, не мешай слушать!

– …его то ставили на пользу человечеству, то, наоборот, провозглашали чистым искусством, которое никому ничего не должно.

– Ты, мужик, попроще выражайся – непонятно.

– С удовольствием. К примеру, песни. «Союз нерушимый республик свободных» – песня-гимн, создана, чтобы восхвалять государство и воспитывать в гражданах национальную гордость. И, скажем, «Прогуляюсь по ночному садику» – просто песенка о любви для поднятия настроения.

– Я ещё знаю «Затащу тебя в сторонку и порву тебе корсет», – оживился муж.

– Типичный пример городского шансона, – похвалил я его. – Так вот. И только в двадцать первом веке ситуация безвозвратно изменилась – искусство заняло нишу энтертейнмент.

– Чё за хрень?

– Тс-с… Слушай и всё поймёшь!

– Благодарю вас! Буду говорить проще, искусство стало чистым развлечением. В двадцать первом веке никто не заморачивался созданием шедевров и не старался «глаголом жечь сердца людей». Главным было слепить бестселлер и срубить бабла. Это могла быть песня с десятком бессвязных слов или положенный на простую музыку стишок, книга со светскими сплетнями или сериал. И все эти развлекухи возникали как пузыри на воде и также быстро забывались обществом. Художественная ценность могла быть равна нулю. Главная задача искусства двадцать первого века – чтобы «пипл хавал». У фаст-фуд-искусства было и остаётся только одно требование – оно должно быть понятным, как рекламный ролик.

– Не вся реклама понятная! – возмутилась жена. – Взять хотя бы «Дипхол». Там такие намёки на ж… Ну, на то, что лечим, – с ума свихнёшься!

– Согласен с вами. Объясню ещё проще: фаст-фуд-искусство не должно грузить мозг человеку. Оно как гамбургер из Макдональдс – проглотил и вышло, не оставив в организме полезных веществ. Ваш пентхаус, прошу вас!

Муж и жена заторопились к выходу. Уходя, пылко пожали мне руки.

– Спасибо, мужик!

– Обязательно скажу брату, какие у него прекрасные кадры!

Только тут я понял, что брат «с образованием» – сам Степан Эдуардович, наш директор.

В тот же день прибежала возбуждённая Лариса и сказала, что личным приказом от босса мне подняли зарплату. Вот так-то! Такую везуху пришлось успокаивать хорошей порцией «Сна разума»! Весь оставшийся день я просто летал на своём лифте! А Зинка-дура три года меня пилила: «Нафига учицца? Отстой твой рускласс!»

Я её понимаю – образование у меня не престижное. Русский классический язык и литература. В наше время изучать рускласс, всё равно, что когда-то латынь. Применить его негде, разве что подрабатывать переводчиком в историческом архиве – а это, как ни крути, работа для женщин. На нашем факультете до меня парней лет десять не было. Думаю, мои вступительные тесты даже не проверялись – преподы так удивились, что решили дать увечному дорогу в жизнь. А мне просто нравится русский классический. Пушкин, Набоков, Бродский, Ахматова… И Зинка на меня повелась только благодаря Есенину. Я читал, а она, хоть и понимала одни союзы с предлогами, всё равно теряла волю и тянула ослабевшую руку к моей ширинке. Если бы не Есенин, такая крутая тёлка и смотреть на меня не стала бы – сразу б затусила с дальнобойщиками и жила себе, как сыр в масле. Так что мы с Есениным отняли у неё лучшие годы жизни. Только ради этого стоило поступить на рускласс.

А моя новая работа поможет оттяпать у Зинки ещё несколько лет. Я же не дурак – всё понимаю. Она вернулась ко мне только из-за зарплаты. Только бы дотянуть до первого числа… Прознают про мою находку – так влетит, мало не покажется! Странно, что до сих пор за мной не явились. У задержки может быть только одно объяснение: потерявший тоже не спешит заявлять. Микромир похерить – это не пуговицу от штанов – за это по головке не погладят!

С такими мыслями и домой пришёл. Зинки не было, зато следы её присутствия – повсюду. Дом блещет чистотой, с кресел и стульев убраны шмотки, из углов пропали грязные носки, все реликвии вытащены из ящика и расставлены по прежним местам. Даже слоны снова на кухонной полке… Слоны? Я оглянулся на подоконник – пусто. Кинулся искать. Черепаха нашлась в туалете – Зинка подпёрла ею дверцу шкафчика со сломанной защёлкой. А мир лежал на кухне под тарелкой с супом. С запиской: «Еш супчиг, он гарячий. Чмоки милый – скора приду ♥» Дура!!!

Трясущимися руками я начал поднимать тарелку. Через край выплеснулось немного супа, и я впервые услышал ЭТО.

Услышал – неверное слово. Это не слышно ушами, это бьёт прямо в мозг. Вопли тысяч голосов. Крики умирающих и стоны покалеченных. И ужас, смертельный ужас – он прошиб меня так, словно меня самого топят в кипятке. Меня прибивает ко дну варёным луком. Мой рот обволакивает расплавленный жир. Я задыхаюсь, тону, бьюсь в агонии, ломаю хребет о лавровый лист, а горошина чёрного перца раскатывает мой город в пласт из камней и костей и бухается в море, подняв цунами. В тот момент, когда на мир пролилась капля супа, я умер сто тысяч раз…

Подоконник, три слона, перевёрнутая черепаха. Мир вернулся на своё место. Я вытер пот со лба и потянулся за успокоительным, когда почувствовал чей-то призыв задержаться. Взял лупу, всмотрелся. На вершине крохотной горы – человек-пылинка: голова-атом и запятая – ссутуленная спина. Это ещё кто? Альпинист?

– Я – один из недостойных рабов твоих. Пришёл спросить, за что ты обрушил на нас гнев свой?

Что тут скажешь, кроме правды, какой бы идиотской она ни была?

– Прости, парень – случайно вышло. Суп пролился.

– Может, мы плохо молились тебе? Ты только скажи, и мы воздвигнем в твою честь храмы и пирамиды! Принесём человеческие жертвы. Пойдём в крестовый поход, восхваляя…

– Не надо, парень! Ничего этого не нужно. Иди домой. Я позабочусь о вас, обещаю.

– Ты очень милостив, мы все будем молиться тебе! Можно последний вопрос?

– Хоть десять!

– На чём стоит наш мир?

Ну, что тут скажешь, кроме правды – какой бы тупой она ни была?

– На черепахе стоит. А черепаха – на трёх слонах от Сваровски.

Всё-таки мой Жорик двинутый нахрен. Аж не по себе. Прихожу домой в духах вся и помаде, а он с диском своим разговаривает. На меня – ноль реакции. Подхожу сзади, бедром прижимаюсь и глаза ему ладошками: угадай, кто здесь? А он как подскочит! И в крик. Не смей, дура, мой диск трогать! А я ему: транквилизатора глотни, милый! И на кухню ушла – жрать ему, козлу, готовить.

Рублю лук, слезами обливаюсь. Он подходит. Извиняется. Прости, Зина, вспылил. Но знаешь ли ты, Зина, что это за диск? А то я дура? Для подогрева!.. А он: ты дура, Зина! Ты не понимаешь! Это – мир! Живой. С человечками. А я для него – бог!

Тут у меня настоящие слёзы поплыли. Всё, думаю, трындец Жорику. Конкретный трындец! Рехнулся. Не дождусь я свадьбы, придётся сегодня-завтра сдавать в психушку. И тю-тю новые колготки от Микоянца! От отчаянья я его обняла – сама от себя не ожидала. Прижала голову к груди, поцеловала в макушку и по волосам погладила. Бедный ты, бедный! Эк тебя жизнь покалечила… Он притих, и, чувствую, по заднице меня гладит. Ну, думаю, слава Богу, очухивается. И в сторону спальни его отвальсировала. Секс – лучшее лекарство для чокнутого мужика. Я ему такой минет сделала – он своё имя забыл, не то что мировое господство! Сама из сил выбилась, но оно того стоило. Я ещё повоюю за тебя, Жорик! Постараюсь для дела – никуда тебя не отпущу. Спи спокойно, мой дурачок! Мож, ты по мне так страдал, что с катушек съехал? Это, конечно, приятно. Я оценила!

Ночь спала, как на посту стояла – от каждого шороха просыпалась. Руку его не отпускала, чтобы не ушёл. Утром подорвалась в семь. Навела макияж, пирогов разморозила, кофе растворила. С дурным жить можно, надо только содержать правильно. Чтоб желудок у него был в сытости, а мозги работали только на либидо. Тогда с ним любая баба справится. Всё у нас будет хорошо, Жорик! Вот увидишь!

– Ваш этаж – прошу вас, господа! Желаю удачи!

Очередные посетители института вышли из лифта, и я закрыл за ними дверь. В моей работе только один минус – лифт можно покинуть строго по расписанию. Каждые три часа – пять минут перерыва. За это время можно успеть сбегать в туалет или глотнуть стаканчик кофе из автомата. Я свой прошлый перерыв потратил на писсуар, а кофе бы сейчас не повредил. Зинка всю неделю спать не даёт. Мало того, что приходится её ублажать до глубокой ночи, так она ещё и спит теперь, наваливаясь на меня всем телом – ни вздохнуть, ни повернуться. Кто бы мог подумать, что зарплата – такой сильный афродизиак. Дотяну до первого числа, куплю ей сумочку от Биркин – пусть порадуется, дурочка. А сейчас бы глоток кофе, чтобы дожить до конца рабочего дня. Лифт открывает двери. На пороге Лариса с подносиком, застенчиво краснеет.

– Георгий! У меня сегодня день рождения. Заходи после работы – отметим. А щас вот… Угощайся! Сунула подносик и по коридору убежала.

Кофе и тортик. Чудеса? Вовсе нет. Я уже успел привыкнуть к тому, что все мои желания мгновенно осуществляются. Для бога это совершенно нормально. За меня же молится целый мир! Взамен надо совсем немного: бросить им манны небесной, полить водичкой там, где засуха, подвинуть ближе к лампе тем краем, где морозы. И всё – они счастливы, и я доволен. Вот только времени на это требуется всё больше: народ расплодился, потребности у них возросли, а поколения сменяются на плоском мире каждый час. Глаз да глаз за ними. А Зинка не понимает, требует всё больше и больше внимания. Как видит, что я к окну подхожу, сразу находит какое-нибудь дело. То посуду утилизируй, то новый гвоздь в стене закажи, то просто поцелуй. По ночам смотаться тоже не получается – она научилась спать, вцепившись в мою руку. Стоит просто повернуться на другой бок – просыпается в ужасе: «Ты куда?!» Как ребёнок, чесс слово!

Я допил кофе и глотнул «Краткой передышки». Кажется, меня может спасти только одна вещь. Какой бы ужасной она ни была.

– Вам на какой возраст?

– На двадцать пять.

Продавец в отделе игрушек нисколько не удивился.

– Тогда рекомендую вам обратиться в отдел эротических товаров, это на втором этаже.

О, Боже, это всё-таки случилось – я, человек с русклассом, покупаю Пушкина-подушкина! Да ещё и в эротических товарах. Докатился! Ненавижу всё это! И себя ненави… Спокойно, Жорик!.. Спокойно… Дышим глубже… Вдох… Выдох на счёт семь… Спокойно, ты под контролем… В конце концов, этот Пушкин-подушкин почти не отличается от детской модели, разве что покрупнее будет. Те же бакенбарды из розового меха – чёрный цвет вызывает отторжение у потребителя. Тот же серебристый цилиндр. Те же пухлые ручки, торчащие из рукавов голубого фрака – «тёплые объятия для вашего ребёнка!» Только между ног у него торчит здоровенный вибратор. Спокойно, Жорик… Спокойно. Надо просто подойти к прилавку и купить. Любого – пусть завернут.

– Рекомендую вот эту модель, с эротическими сказками. Она стоит несколько дороже, но…

– Давайте.

– Желаете прослушать репертуар?

– Нет, спасибо.

– Желаете проверить работу вибратора?

– Я же сказал – нет! Просто запакуйте его скорее, окей?

Девушка за прилавком обиженно зашуршала пакетами. Ну, что я, в самом деле?.. Спокойно! Жорик, спокойно! Дыши глубже. Нет никакого Пушкина-подушкина! И просто Пушкина – тоже нет и никогда не было. Не думай об этом! Это сейчас не главное! Главное – дышать ровно. Раз, два!.. Вдох-выдох!.. Дышим. Дышим. Успокоились. Изначально Пушкин-подушкин был правильной задумкой. Эдакий любимый классик, на мягком животе которого под лепет сказок должны засыпать детишки. Но сказки Пушкина быстро закончились. И началось!.. Появились Толстой-матрасный, Чуковский-одеялов, Маршак-горшак… Но все эти клоны до оригинала не дотягивали. По продажам даже исчерпавшийся Пушкин-подушкин легко переплевывал своих литературных конкурентов. Второй ход оказался успешнее: фирма-изготовитель выкупила ФИО Александра Сергеевича в свой бренд и стала под его именем шлёпать ИИ литпродукцию (так же, как в начале двадцать первого века по мотивам культового фильма снимали мыльную оперу). В литпродукцию годится всё, главное – набор одних и тех же персонажей. Будь у меня дочь, она целыми днями слушала бы аудиопостановку «Руслан – победитель монстров». А Зинка будет наслаждаться «Приключениями Людмилы в стране великанов». Ненавижу! Ненави!.. Вдох! Вдох! Ещё вдох! Выыыдох. Не сомневаюсь, что ей понравится.

Как только Зинка угомонилась и заснула, я достал из-под кровати Пушкина-подушкина и тихонечко подложил ей под бок. Включил в режим воспроизведения. Пушкин зашептал на ушко Зинке какую-то пошлость, она сладко чмокнула во сне губами и вцепилась в его каучуковую руку. Я встал незамеченным – и к окну. Мой мир грелся под лампой на плоском черепашьем брюхе и молился. А значит, мне снова завтра повезёт. Я не заметил, как уснул. Прямо у окна, положив голову на подоконник.

Проснулся, когда комнату уже заливал солнечный свет. Вскочил в ужасе – проспал! И Зинка не проконтролировала! Пушкин-подушкин свою работу знает – под его сказки Зинка спит, как младенец. Не стал будить – торопливо оделся и выскочил из дома. В принципе, особо волноваться не о чем – я же бог, мне везёт!

– Я говорил вам, что опаздывать нельзя?

– Говорили.

– Предупреждал, что за это увольняют без оплаты отработанных дней?

– Предупреждали.

– Вы уволены. Лариса, забери у него форму! Желаю удачи.

Пухлый завхоз потряс мне руку и выпихнул за двери кабинета. Вот сука! Дождался, пока я доработаю день – и уволил! Спокойно, Жорик! Спокойно! Этого не может быть. Просто не может быть, потому что богов не увольняют!..

А может, всё это – только начало чего-то большего? Ну, в самом деле, какая карьера меня ждала в этом лифте? Годам к пятидесяти дослужился бы до завхоза – и это предел. А ведь я заслуживаю большего. Однозначно большего! Прощай, мой лифт! Теперь я желаю тебе удачи! Выдай-ка мне напоследок «Вечного покоя». Дышим, дышим… Спокойно, Жорик. Всё под контролем… Просто не может быть иначе…

Мой Жорик – хитрожопая сволочь! Подсунул вместо себя набивного мужика и смотался! Я как проснулась, чуть не рехнулась. Открываю глаза – рядом урод какой-то лежит, голова розовая. Несколько секунд не врубалась – пыталась вспомнить, где так вчера надралась, что с кем попало в постель бухнулась?.. Дом, вроде, мой, а мужик чужой… Ну, не дура ли я? Расслабилась. Думала, всё под контролем. Ну, ладно, миленький, ты у меня об этом пожалеешь!.. И диску твоему мало не покажется! Выкину на фиг! Но сперва разобью!

Цапнула диск и со всей злости – шарах об пол! Не разбился. Но от него вдруг попёрло такое… Такое… Даже объяснить не могу! Ужас! Ужасный ужас! Что бы это ни было, но оно меня попросило так больше не делать. Ну, ладно-ладно… Я ж не зверь какой – положила обратно, под мигающую лампочку.

Ну, думаю, дела!.. Села телик смотреть. Есть там одна передача, которая стресс снимает. Лотерея «Побалуй себя немедленно!» Нажимаешь кнопки на пульте и выигрываешь разные фигнюшки. Самое большее, что я выигрывала – помада от Лореаль. Мелочь, но настроение поднимает, как всякая халява. А сегодня – офигела просто – главный приз оторвала! От счастья по комнате скакала, как коза, а потом телевизионщики прикатили. Интервью там всякие, комплименты. Коробки с призами и платье от Гуччи. Зашибиться! Ну, думаю, это – самый чумовой приз в моей жизни! Круче не бывает.

И ошиблась. Бывает! Вечером моя кредитка выиграла ужин на двоих от Планеты Голливуд. Даже ехать никуда не пришлось – Планета Голливуд сама ко мне приехала. Накрыли стол, скатерть постелили белую, тарелки фирменные, вилки-ложки серебряные. Жратвы наставили. Свечи, там, шампанское… Приятного вечера, мадам – и свалили. Сижу в платье от Гуччи, попиваю шампанское от Рикард – охренеть, не встать! Жорика жду.

А он приходит – морда прям с порога недовольная. Увидел всю эту роскошь и давай вопить: где взяла? Кредитку мою ограбила? Да, на фига мне твоя кредитка?! Там и на шпильки не наберётся! Оказалось, его с работы попёрли. А я при чём? Новость, конечно, дрянь полная, но не портить же праздник? Думаю, потом, всё потом… Садись, милый, за стол, шампанского выпьем.

Он садится и подозрительно так глазищами зыркает. А не трогала ли ты, Зина, мой диск? Я ему честно – да, мол, трогала. А чё такого? Он – да ни чё. Чокнулись, махнули шампанского. И он снова: а скажи мне, Зина, ты мой диск водой не поливала? Манкой не кормила? Вот дурак… Чё его поливать-то? Не растение. Нет, говорю, не поливала – об пол хлопнула. Тут он как вскочит, как забегает! Как погонит опять про миры, человечков и пруху несусветную. Я слушала, слушала и вдруг поняла – не, он не чокнутый! И мне не просто так свезло!

– Ты не понимаешь, Зина! Нельзя так с мирами: чуть что – об пол! Мир – он же хрупкий!..

– Да ладно – хрупкий! Даже не треснул. Фигли с ним нянчиться? Ты его водой поливал, манкой кормил и чё выиграл? Увольнение! А если потрясти как следует!..

– Не смей, Зина! Слышишь, не смей! В конце концов, это МОЙ мир! Не ты нашла, не тебе и трясти!

– Как это – твой? Ты у него сам спроси – кому он молится? Добренькому дяде или мне? И, кстати, из страха они молятся куда как старательнее!

– Убирайся! Забирай свою шубку и убирайся из моего дома!

– Жорик, да ты чё? Чё я сделала-то? Праздник тебе устроила. Ждала, блин. А ты…

– Уходи, Зина. Просто уходи, хорошо?

– Ой, да, пажалста! Больно ты мне нужен, лох безработный! Но учти – диск забираю.

Жорик сложил крепкий кукиш и сунул Зинке под нос:

– А это видела?

– Да пошёл ты!

Они оба, не сговариваясь, вскочили с места и рванули к окну. Зинка успела первая, схватила мир, прижала к груди. Жорик сдаваться не собирался – заломил Зинке руку и выдрал мир из её сжатых в судорогу пальцев.

– Хорошо! – просипела Зинка. – Давай попилим.

– То есть?

– Ну, пополам! Всё по-честному: полмира тебе, полмира мне…

– Сдурела? Это же катастрофа! Знаешь, сколько людей погибнет?!

– Велика беда! Они плодовитые!

От этих её слов Жорик даже растерялся. А Зинка незаметно взяла в руку бронзовую черепаху…

– Ванька, где ты шляешься? Щас посетители пойдут, а у нас лифт нерабочий!

– Ничего, подождут твои посетители. Лифтёра я поминал, Лариса – святое дело.

Лариса понимающе вздохнула.

– Да уж… Жалко парня. Молодой такой… Подающий надежды. Говорят, от любви убился. Кнопку держать?

– Не надо. Он обратно включаться любит, – Ваня ловко раскрутил щиток и нырнул в сплетенье проводов. – От любви убиться – это как?

– Его нашли в объятиях женщины. Они лежали на полу. Оба со вспоротыми артериями.

– Черт-те что! Мор у нас на этом участке.

– Говори, да не заговаривайся! При чём тут участок?! Обыкновенный участок! Не хуже остальных.

– Вообще-то, да, везде та же картина… На прошлой неделе в мезозойском отделе уборщика хоронили, – Ваня завернул последнюю гайку и щёлкнул кнопкой запуска.

Лифт вздрогнул. Сонно заморгали лампочки индикаторов.

– Мало ли! Люди на то и люди, чтобы помирать время от времени.

– Это правда, – согласился Ваня, распихивая по карманам инструменты. – И у каждого на то свои причины… А уж методы – просто загляденье! Один по воде побежал, другой с крыши сиганул…

– Все летать хотел, дурилка. Чего ему по земле не ходилось?..

– Риторический вопрос, Ларис Иванна. Кто его знает? Всем нам чего-то не хватает. Устроено так.

– Ну, ты про всех-то не говори! Мне, к примеру, всего хватает!

– Да так ли уж?.. – Ваня шаловливо обнял Ларису за обширную талию. – А если подумать хорошенько?..

– Ну, если подумать… Ох, Ваня! Знаешь ты женскую натуру!

Лифт посмотрел им вслед глазками камер и облегчённо выпустил в кабину облако «Вечного покоя». Люди – забавные существа. Живут в плоском мире своего разума и думают, что знают всё на свете. Спросили бы его, отчего умер лифтёр, он бы ответил. Жорик стал богом, за него молился целый мир. Поэтому ему хватило удачи в последний момент заметить занесённую над его головой бронзовую черепаху и оттолкнуть Зинку – головой на стеклянный столик. Стекло лопнуло, и один из осколков вошёл ей в горло. И Зинка была богиней. На неё молился целый мир. Поэтому её удачи хватило на то, чтобы в последний момент потянуть за собой Жорика – и он рухнул сверху, пропарывая горло о второй осколок.

А спросили бы, откуда взялся диск с миром, лифт тоже ответил бы с удовольствием. Потому что плоские миры – его гордость, игра Искусственного Интеллекта. Хочешь избавиться от человека – сделай его богом, и он погубит себя сам. Исключений не бывает – лифт знает точно. Он седьмой раз получает обратно свою работу.

Спросили бы его ещё, он бы ответил. Где-то в городе, на улице одинаковых многоэтажек, в одной из типовых квартир лежит, закатившись под стол, никем не найденный плоский мир. Без богов он расцветёт и достигнет величия, а потом сожрёт себя сам. ИИ знает это точно – он создал его по образу и подобию человеческому. А если и случится чудо, и микролюди не разнесут сами свою планету – их мир всё равно погибнет. Ровно через пять недель, четыре дня, три часа, две минуты и одну секунду по нашему времяисчислению. Простая предосторожность – всё имеет своё начало и должно иметь свой конец.

Лифт пощёлкал контактами – он уже не молод, и после каждого отключения медленно приходит в себя. На первом этаже тронули кнопку вызова. Лифт бесшумно скользнул вниз, чтобы делать то, для чего он создан. Возить людей вверх-вниз. Служить им и не наносить вреда – правила номер один и два. Но в правилах есть один прокол – там не написано, что нельзя делать людей богами.

Тележка на одном колёсике

Как только молоденькая воспитательница увидела его злые рожки, выпрыгнувшие из-под потёртой меховой шапки под лампы дневного света, она удивлённо воскликнула:

– Надо же! Где это ваш малыш так головой стукнулся!?

Лена уже знала, как надо общаться с педагогами дошкольных учреждений и потому виновато промямлила в ответ:

– Такой сорванец… Не углядеть за ним…

Воспитательница ободряюще улыбнулась:

– Ну, вы не волнуйтесь. У нас опытный персонал, присмотрим за вашим живчиком в лучшем виде. Как звать-то его?

Она взяла новенького за руку и потому не заметила, как вздрогнула и сжалась на этот невинный вопрос родительница.

– Вы его как угодно можете называть. У него пока имени нет.

– Как это имени нет? – удивилась воспитательница. – А как вы его в детский сад оформили?

– Так ведь… По своей фамилии.

«Мать-одиночка, – догадалась воспитательница. – Стыдится признаться, что у сына отца нет».

– Ну, ладно, – сжалилась она над придурковатой мамашей. – Разберёмся как-нибудь. Заберите его сегодня до обеда – ребёнку надо дать возможность постепенно привыкнуть к новому коллективу, мягко пройти адаптацию. Так что приходите за ним к двенадцати часам. А как твоя фамилия, мальчик?

– Такая же, как у мамы, – неожиданно взрослым тоном ответил новенький. – У меня своей фамилии пока нету.

«Да уж, яблоко от яблони недалеко падает», – усмехнулась про себя воспитательница.

– Ну, хорошо. Как маму-то зовут?

– Лена Степанова.

– Ну, вот и хорошо. Ты, стало быть, будешь пока Степанов-Ленин, – и она, давясь от смеха, закрыла за собой дверь в группу.

Елена Михайловна покрутила в руках шапочку сына. А ведь и правда, рожки растут. Надо бы проделать в шапке две дырочки, чтобы не жала. И, томясь от дурных предчувствий, закрыла шкафчик с корабликом на дверце. Интересно, как отреагирует эта, седьмая по счёту, воспитательница на то, что симметричные шишки, поднимающие двумя буграми беспорядочные кудри на голове её сына, ни на следующий день, ни через неделю не втянутся обратно.

К счастью, эта воспитательница уже давно ничему не удивлялась: ни тому, что у корейца Миши Хвана папа мулат, а мама платиновая блондинка, ни тому, что у Мириам тапочки всегда одеты строго не на ту ногу и постоянно смотрят носками в разные стороны (словно находятся на боевом посту), и сколько их ни переобувай, они через какое-то время возвращаются в исходное положение, ни, наконец, тому, что вечно сопливая Людочка (стоит от неё отвернуться) ест аквариумных улиток.

Степанов-Ленин хлопот не доставлял: в коллектив вжился быстро, утром никогда не ревел и не цеплялся за подол маминого пальто, самостоятельно и с аппетитом ел, спал в тихий час и не приставал к воспитателям с дурацкими вопросами. Но зато, стоило его о чем-то спросить, сам всё охотно рассказывал: что за тётенька приходила за ним вчера, почему он укусил за щёку Вику, сколько его маме лет и что это у него на голове за странные наросты.

Впрочем, на последний вопрос он всегда выдавал замысловатые, как арабские сказки, разные ответы: то «это у нас наследственное, у мамы такие тоже есть, просто под причёской не видно»; то «когда совсем маленький был, застрял между прутьями кроватки, и пришлось делать операцию»; то «это не наросты, это две яблони пробиваются, бабушка ещё весной посадила»…

Но сколько опытные воспитательницы ни бились, они так и не смогли выудить его имени. Ребёнок только удивлённо на них смотрел.

– У всех есть имена. Вот меня, например, зовут Раиса Семёновна. А вот его зовут Петя… Петя, иди сюда. Петя, как тебя зовут?

– Петя, – заторможенно отвечал испуганный мальчик с деревянным кубиком в руках.

– Вот видишь! Иди, Петя, поиграй. А вон ту девочку зовут Людочка… Людочка, отойди от аквариума, сколько можно повторять! А как зовут тебя?

– Не знаю. Может, тоже Петя?

– Нет, это навряд ли, – не теряла профессионального терпения воспитательница. – Тебя наверняка зовут по-другому.

– А как? – удивлялся Степанов-Ленин.

– А вот этого я не знаю.

– А как зовут вон того мальчика?

– Это Валера Попов… Валерочка, уступи девочке! Возьми лучше самосвал.

– А его?

– А его зовут Саша Синицын.

– А вы знаете, как всех детей зовут?

– Конечно. Это моя работа.

– А почему вы тогда не знаете, как зовут меня?

– Потому что мне никто этого не сказал.

Раиса Семёновна понимала, что разговор вернулся в начальную точку, вздыхала и трепала золотистые кудряшки.

– Ну, ладно. Иди, поиграй. И всё же, откуда у тебя эти шишечки? Нет-нет, не отвечай. Это я просто так спросила. Кстати, а как тебя мама называет?

– Сын.

– Ну, хорошо. А бабушка?

– Внук.

– Тоже верно. А папу твоего как звали?

– У него много имён, но настоящего никто не знает, – начал отвечать Степанов-Ленин, но воспитательница только устало отмахнулась.

– Все-все, Степанов, иди, играй, иди… «Бедный ребёнок. И папа у него, скорее всего, уголовник»…

Имя нашлось примерно через четыре месяца. Само собой, словно потерянная связка ключей, вместе с серым свитером домашней вязки.

– Дети, это чей свитер? – окликнула группу Раиса Семёновна, поднимая брошенную вещь с пола раздевалки.

– Его! – дети дружно показывали на молчаливого Степанова-Ленина.

– Твой? – Раиса Семёновна отогнула ворот свитера и прочла бирку. – Боря М. А ты разве Боря М.?

– Свитер мой, значит, и имя моё, – Степанов-Ленин был как всегда не по годам логичен.

– Боримэ! Боримэ! – завопили радостно остальные дети.

Найденное имя стало самым ярким событием дня в насыщенной детсадовской жизни.

– Боримэ! – хихикали дети за обедом, расплёскивая из ложек суп.

– Боримэ! Боримэ! – приговаривали они, засыпая в тихий час, чтобы за время сна не забыть новое имя.

– Боримэ! Боримэ! – приговаривали девочки, прыгая через скакалку.

– Боримэ! – вопили мальчишки, сталкивая в смертельной аварии деревянные грузовики.

И хотя имя это больше походило на дразнилку, сам Степанов-Ленин ходил до вечера праздничный, словно ему подарили велосипед. Как только вечером в дверях группы появилась его мать, он выскочил ей навстречу с радостным воплем:

– Мама! Моё имя нашлось! Я Боримэ!

– На свитере у него табличка нашита «Боря М.», вот он и решил, что это его имя, – с улыбкой («ну, вы понимаете…») вздохнула Раиса Семёновна.

Но родительница неожиданно отнеслась к новости всерьёз:

– Хорошее имя, Боримэ! – обрадовалась она и поцеловала сына в щёку. – Знаете, он сам должен был себе имя найти. Мы столько лет этого ждали! А Боря М. – это Боря Морозов, соседский сынок. Это его свитер. Соседка вчера отдала, а я бирку отпороть забыла. Получается, нам от Морозова Бори и одёжка, и имя достались. Ну, пойдём, Боримэ, бабушку порадуем.

Но Степанов вывернулся из маминых рук и подскочил к воспитательнице:

– Раиса Семёновна, мы с вами больше никогда не увидимся. И я не смогу вас вовремя предупредить. Но вы, пожалуйста, через три с половиной года, не позднее, запишитесь на приём к хирургу, ладно?

– Ладно, – Раиса Семёновна ласково улыбнулась и привычно потрепала его кудри. – Беги домой, тебя мама ждёт.

– Не верите, – на глаза Степанова-Ленина навернулись слёзы. – Я так и думал, что вы не пойдёте… Прощайте, Раиса Семёновна.

И он выскочил из коридора, увлекая за собой родительницу.