Пепел

I

Алые силуэты деревьев полыхали в последних лучах заката. Солнце, оставив после себя золотые тучи, скрылось, словно под тяжестью темноты.

Босоногий мальчишка сидел на крутом берегу реки и мечтательно провожал взглядом бегущую водную рябь. Она искрилась и мерцала, как тысячи звезд, снятых с неба. Вокруг парнишки возвышался камыш, оставляя незаметную крохотную лазейку в почти неприступных зарослях. За ними изредка слышалось похрапывание лошади.

Ветер принес шаги, заглушенные высокой травой, однако мальчик не обратил внимания, занятый мыслями.

– А где он?.. – прошептал оторопелый голосок за стеной камышей. – Степан!

Наконец услышав зов со второго раза, мальчишка юркнул в камыш, покинув берег. Выбираясь, он столкнулся с девочкой лет десяти. Она тут же сменила испуг на суровость и уперлась кулаком в бок.

– Почему ты бездельничаешь? – грозно спросила девочка, но строгий вид не пробудил стыда в парнишке: он беспечно стряхивал травинки со светловолосой головы.

– Батя велел мне пасти наших и Никифоровых коров, – пожал плечами Степан. – Вот, пасу. А ты чего здесь, Ксюш? Надо что?

– Уже домой пора! – дивясь его легкомыслию, воскликнула маленькая Ксюша. – Зараз все с сенокоса воротятся, а ты ещё тут!

Узнав голос, стоящий рядом конь легко боднул ее в плечо, будто призывая не сердиться на недотепу. Девочка, не переставая удивляться, погладила его по носу.

– Зачем ты и Белокрыла привел?..

– Да веселее с ним! – оправдывался парень. – Всё, устал я от расспросов.

Степан ловко вскочил на коня и потрепал его гриву:

– Я домой!

– А я?

– Догоняй! – рассмеялся парень, однако с места не сдвинулся. – Не боись, я шагом, – и снова смех. – Ну не хнычь!

Спрыгнув рядом с насупившейся девочкой, он помог ей сесть верхом, а сам пошел к коровам.

– Стёпа, ты только поторопись! – крикнула она ему в спину, и лошадь тихо тронулась следом. – Там Васютка…

Что там с Васюткой мальчишка не расслышал: прохладный ветер оборвал фразу.

Согнав стадо вместе, он шагал позади, помахивая хворостинкой и насвистывая песню. Густые сумерки опустились на поле. Он поднял взор на первые звезды, приветствуя их улыбкой.

Рядом послышалось цоканье копыт.

– Ну так что там Васютка? – спросил Степан.

– Сегодня совсем плох, – вздохнула девочка и добавила: – Матушка наказала не отходить от него, но я как увидела, что темнеет, а тебя нет, так и пошла за тобой. Неспокойно теперь…

Лицо парнишки подернулось серьёзностью. Хоть Васютка был не родным братом, а двоюродным, Степан любил его больше всех, ведь помнил и воспитывал его с младенчества.

– Что… – пробормотал он, ускоряя шаг. – Правда так хвор?

– Я с самого утра с ним сижу, не могла даже на сенокос пойти.

– А за мной зачем шла? Сидела бы.

Ксюша нахмурила темные брови:

– Страшно стало. Темнеет – тебя нет, а должен был вернуться уже. Да и мне помощь нужна, а то я и готовить должна, и за Васюткой смотреть. Ты-то в это время баклуши бил.

– Ай, да ладно тебе, заладила! – закатив глаза, бросил Степан и поспешил к Никифорову двору. Плетеные ворота ему помогли отворить хозяйские дети; старшему он с важностью поручил загнать коров и тотчас помчался к своему стаду. Оно ждало его, неторопливо отыскивая траву на песчаной дороге.

– Пошла, пошла! – подгонял парнишка, чуть тревожась.

К дому они приблизились, когда совсем стемнело. Двор Васютки и Ксюши располагался по соседству с двором Степановой семьи. Раньше, как говаривал его отец, двор был единым, большим; сейчас же, поделенный между братьями, он представлял собой два худых участка.

Степан загнал стадо и стремглав понесся по улице, норовя разбить нос в темноте.

В хате было приятно-тепло и сумрачно. На печи, закутанный в одеяло, лежал ребенок. Увидев гостя, он привстал; яркая луна осветила его круглое лицо.

– Ой, Степашка пришел! – пискнул малыш, скидывая одеяло и свешивая ноги.

– Лежи! – скомандовал Степан и, запрыгнув на печь, снова укрыл его. – Как ты? А, Васютка? Слышал я, что плохо.

Ребенок глядел на него полными обожания глазами:

– Немного голова болит. И холодно.

– Поправляйся, ладно? – поглаживая его ладонь, говорил парнишка. – Скоро опять с тобой будем пасти стада. Буренка без тебя ни шагу! Упрямится, представляешь? Звёздочка же бродит, ищет тебя.

– Правда? – изумлённо протянул малыш.

– А то!

– И Вьюнок? – оживился Васютка. – Он уже тоже ходит пастись?

– Не, Вьюнок ещё маленький, он только родился. Но он просил передать тебе сказку.

Лицо Васютки загорелось интересом; он с готовностью умолк, обратившись в слух.

– Закрывай глаза, и я все-все расскажу, – велел Степан, и мальчик послушался.

Он начал неторопливую повесть, которую сочинял на ходу; ветви молодого деревца порой скреблись в окно, перебивая рассказчика. На ковре, тоже слушая, устроилась полосатая кошка.

В сени вошла Ксюша с матерью – женщиной, измотанной трудом. С тех пор как муж Фоминичны вернулся с японской войны покалеченным, хозяйство пришло в упадок. Когда, спустя годы, калека все же умер, оно тяжёлым грузом легло на женские плечи, превратив недавно молодую девушку в старуху. Фоминична часто приходила за помощью к Степанову отцу, Захару Саввичу, и так же нередко отзывалась, если нужно было пособить. Случай поворачивался едва ли не каждый день, ведь дом Саввича также посетило горе. Лет одиннадцать назад от чахотки слегла его любимая супруга. Утраты сблизили две семьи, и, не сраженные тяжким ударом, они поддерживали друг друга.

Фоминична обратилась к красному углу и перекрестилась.

– Отец твой пришел, Степаша, – тихо возвестила она.

Парнишка бесшумно спрыгнул на пол и направился к выходу:

– Доброй ночи! – шепнул Степан и шмыгнул на объятую прохладой улицу.

Со двора в запыленном оконце виднелся рдяной свет лампадки. Степан в три прыжка достиг крыльца и вошёл в сени.

В хате, за длинным столом сидели двое мужчин. Один – седой и с печально-синими глазами, второй – широкоплечий молодой человек, старший брат, Дмитрий. Оба, постукивая деревянными ложками о дно тарелок, ели кашу.

– Будешь кушать, сынок? – участливо спросил у вошедшего мальчика старик, приподнявшись.

– Нет, батя, – откликнулся Степан и сел на сундук, застеленный серым покрывалом.

Парнишка прилёг, заложив руки за голову, и зевнул. Мерный стук дерева баюкал его.

– Ты загонял коров Никифора? – внезапно прозвучал низкий голос брата.

Не открывая глаз, Степан утвердительно промычал.

– Как же ты не уследил, что они весь двор разнесли?

– Что? – переспросил парень, удивлённо оглядываясь. – А, так пусть Никифор со своих детишков спрашивает, – и вновь улёгся.

Вскоре лампадку потушили, и комнату наполнила синева ночи с устилающим пол лунным сиянием.

II

Степан стоял по пояс в желтоватой траве. Щурясь от яркого света, он вытер красной ладонью пот со лба и тяжело выдохнул. Коса упала в высокие заросли, и уставший парнишка присел на корточки. Щеки его полыхали от жары.

В паре-тройке шагов успешно воевал с травой старший брат Дмитрий. Высокие стебли в едином ритме плавно ложились на лысеющую землю; наконечник косы мерцал в пылающих лучах солнца.

– Кого высиживаешь? – усмехнулся брат, не отрываясь от работы.

– Да устал я, Митька. Отдохнуть бы…

Старший оценивающе взглянул на небо и пожал плечами:

– Рано пока, наверное. Коса твоя где? Не потерял?

– Волки в лес утащили, – пробурчал Степан, вставая и поднимая с земли косу.

Работа шла с трудом, даже прихрамывая. Трава, что ему попадалась, будто нарочно уворачивалась от лезвия. Через несколько шагов мальчишка снова остановился, положив голову на рукоять косы.

– Вот бы искупаться, – мученически протянул он.

– Зараз, – хмыкнул Дмитрий, указывая на крупную тучу, укрывшую горизонт. – Успеть бы до дождя.

– Нехай хоть сейчас пойдет, – бросил Степан и тоскливо добавил: – Мить, а ты не уморился?

Тот засмеялся в усы:

– Всё, прицепился клещ.

– Ну?

– Хоть уморился, хоть не уморился – сено от этого не соберётся само, – Митька сощурил лукавые голубые глаза и подставил ладонь козырьком. – Гляди, вон, целое поле ещё!

– Видеть его уже нет мочи.

– Ты же здесь не каждый день, – покачал головой брат. – Я в твои шестнадцать годков так не хныкал.

Вздохнув, Степан взялся за рукоять, продолжая косить.

Неподалеку от них, у высокого стога стояла телега; женщины и мужчины грузили в нее свежескошенную траву. Закончив, они присели в густой тени стога, по очереди отпили из кувшина, постелили на землю платок и разложили там хлеб и яйца. Степан с завистью поглядывал на их трапезу, мечтая присоединиться. Юная крестьянка вышла из тени, отделившись от семьи, и с кувшином робко направилась к Дмитрию. Он заметил ее издали и улыбнулся.

– Сестрица только с дому привезла молока, – молвила девушка, протягивая кувшин.

– Ну, спаси Христос, Матрена, – зардевшись поблагодарил Дмитрий и сделал пару глотков. – Вкусное очень, передай спасибо сестрице.

– Передам, – улыбнулась девушка и удалилась к семье.

Досада, что он остался без молока, искрой вспыхнула в душе Степана, но тут же была потушена интересом; от его внимания не укрылись взгляды, которыми обменялись Матрена и его брат. Поняв, к чему идёт дело, парнишка хмыкнул и мысленно похвалил свою наблюдательность.

– Батя давно говорит, что живём мы, как три бирюка, – бросил Степан.

Дмитрий откликнулся спустя пару махов косой:

– Ты к чему это?

– К тому, Митька, что будет веселее, когда ты женишься.

Покосившись на младшего брата, Дмитрий не думал отвечать. Однако оттерев пот, остановился и бросил:

– Мне сводники не требуются.

Первая лохматая тучка скрыла солнце, и поле утратило золотой блеск.

– Пойдем к телеге, нужно успеть до дождя.

III

Воздух пах вечером; в зарослях амброзии стрекотали сверчки. Небольшое стадо коров медленно шло по дороге, влажной от вчерашнего дождя. Позади шагал Степан, рядом с ним – оправившийся Васютка в соломенной панаме.

– Потом мне приснился чудесный лес, – воодушевленно рассказывал малыш, поспевая за взрослым. – Там были сказочные звери, про которых ты мне рассказывал той ночью! И тигр, и лев, и лошадь полосатая! Помнишь, ты рисовал мне?

Степан довольно кивнул, напомнив:

– Зевра.

– Ага, зевра!

– И что же, они все дружно жили? – поинтересовался парнишка.

– Ну да.

Он вздохнул:

– Во сне и сказке все так хорошо! В жизни бы тигры слопали твою зевру.

– Как же? – ахнул малыш, не веря своим ушам.

– Потому что они хищники. То есть… Значит, любят мясо и жить без него не могут. Вот, например, коровы – они едят траву, а кошка твоя Мурка – мясо. Она хищник.

Нагруженный новыми знаниями, Васютка умолк в раздумьях.

Только они подошли к дому, Степан сразу заподозрил неладное. Белокрыл был запряжен по всем правилам, дверь оставлена нараспашку. Нетерпеливо загнав коров и с тревогой отослав Васютку, парень зашёл в хату.

Складывая вещи в огромную сумку, у сундука стоял Дмитрий; взволнованный отец у стола заворачивал ему еду.

– Что стряслось? – недоумевал замерший на пороге Степан.

– В город нужно съездить, – кратко ответил брат, явно утаивая правду.

– Зачем?

Отец напряжённо молчал, хотя глаза его блестели, говоря о большой беде.

Дмитрий сложил еду в сумку и вышел во двор, к коню. За ним поспешили все остальные.

– Митька, да скажи же ты! – дёрнул его за рукав Степан, прежде чем тот поставил ногу в стремя.

Нехотя старший ответил, стараясь, чтоб отец не расслышал его:

– Война, говорят, будет.

Земля точно затряслась под ногами; оправившись от удивления, Степан продолжал:

– С кем? Почему?

– С немцами, – буркнул Дмитрий, запрыгивая на коня. – Почему – не знаю. Убили кого-то.

Старик робко тронул сына за колено и перекрестил его.

– С богом, Митенька… Осторожней…

Молча стегнув коня, он выехал на улицу; отец дошел до ворот и опёрся о плетень, точно подрубленный.

Степан торопливо зашагал рядом с лошадью.

– Убили кого-то… А нам какое дело? А? Зачем нам эта война сдалась?..

– Что ты меня пытаешь? – рассердился брат; угрюмость была ему несвойственна, поэтому он тут же печально улыбнулся. – Я сам ничего не понимаю.

Сердце заныло в груди парнишки. Он крепче сжал стремя:

– Митька!.. Возвращайся только скорее.

Вместо ответа Дмитрий подстегнул коня, и тот сначала перешёл на рысь, затем – на галоп.

IV

Жизнь с тех пор напоминала озерную воду – так же стояла на месте, не утруждаясь наполнить разнообразием дни.

Оставшись наедине с отцом, Степан осознал, что будто вовсе его не знает. В прошлом оба проводили время в обществе Дмитрия, и отец слепо предпочитал старшего сына. Но не от нелюбви к младшему. Дмитрий попросту был ближе отцу: он воспитывал его в лучшее время своей жизни, старший являлся ему светлым образом счастливых лет; Митька с мальства работал с отцом, сопровождал его везде. Неразлучные, они уж не могли друг без друга.

Со Степаном сложилась другая история. Его растили все, но похож он был лишь на себя самого и жил, точно кошка, сам по себе. Отец замкнулся, едва ребенку исполнилось четыре; конечно, он оставался добрым и ласковым, однако любовь и внимание редко пробивались сквозь скорлупу глубокого горя. Дмитрий старался взяться за брата, обучить его работе в поле; все же она его затягивала больше, нежели маленького Степана, и малыш бросал занятие, убегая к животным. Скот был его отдушиной и убежищем, стада – страстью. Им он посвящал себя и отдавал внимание.

Проводив Дмитрия на поезд, семья словно разошлась по швам. Степан порой виделся с Васюткой, но в основном коротал дни со скотиной: то хлев приходилось налаживать, то сена телятам таскать, то коров доить и пасти. К концу года он не без сожаления расстался с одним бычком – продал его и купил козочку. Денег оставалось достаточно, так что, когда Степану предложили молодого солового жеребца, он непременно купил и его, нарек Тишкой за спокойный нрав и обустроил ему конюшню. Тяжёлый ежедневный труд мигом обратил мальчишку в мужчину; никто и не заметил, как и когда успел вырасти Степан: он переменился так же быстро, как жизнь. Если бы Дмитрий неожиданно воротился домой, то уж не признал бы родного брата.

Отец же отныне каждый день посещал церковь и молился за сына; тяжёлые мысли не давали ему покоя, мешали работать. Так все заботы и легли на плечи Степана.

Одним вечером, когда он гнал коров домой, с ним поравнялся человек.

– Здорова, сосед! – протянул он руку молодому пастуху.

– И ты, будь здоров, Петрович. Откель идёшь?

– С почты. На, вот, принес тебе весточку от братухи.

Сердце Степана пропустило удар. Он принял конверт и с жадностью впился в него глазами, точно стараясь угадать: хорошие или плохие новости скрываются за ним.

– Я гляжу, у тебя приплода вдоволь, – заметил Петрович, осматривая умноженное рогатое стадо. – Да тебе и не до меня сейчас! Ладно, бывай! – махнул он и свернул на другую улицу.

Тревога сверлила грудь, однако Степан не разорвал конверта. Загнав коров в хлев, он постоял у ворот в ожидании отца – тот был ещё в церкви, – а затем вошёл в дом.

Темнело. Старая лампада бросала рыжий свет. Степан сидел за столом, склонившись над запечатанным письмом и подперев рукой щеку.

Наконец отец пришел.

– Батя, – упавшим голосом пробасил Степан. – Письмо от Митьки.

Старик оторопел. Бледнея, он приблизился к столу.

– Что с ним? – пробормотал он.

– Не читал ещё. Тебя ждал.

Степан стремительно разорвал конверт и принялся читать по слогам вслух, ведь отец читать не умел. Сперва его напугал короткий объем письма, но он проглотил ком в горле.

«Дорогие батя и брат, скоро я приеду домой. Ждите через неделю. Ваш Дмитрий».

– Возвращается! – радостно вскричал Степан. – Возвращается, батя! – счастье разрывало его, и он даже засмеялся. – Недолго немчин его терпел!

– Живой… – онемевшими губами пролепетал старик и, заплакав, сложил руки в молитве. – Слава тебе, Господи!..

V

Темным ноябрьским утром выпал первый снег. Не зажигая света, Степан вышел из дому. Густой пар сорвался с губ, и он зарылся носом в воротник тулупа.

Нетронутый голубоватый снег сиял, точно отражая небо на земле. Тонкие ветви деревьев накренились от тяжести.

Степан отпер конюшню и оседлал коня, время от времени широко зевая. Уже скоро он выехал на улицу и поскакал на станцию встречать брата.

Он прибыл на перрон, когда совсем рассвело. Рабочие в спешке расчищали пути, лентой уносившиеся в даль и растворяющиеся в тумане.

Рокот колес встревожил тишину; на горизонте показался локомотив, выпускавший облака пара. Конь взволновался, прижав уши и попятившись, и Степану потребовалось немало усилий, чтоб его усмирить.

Состав остановился; из окон на половину высовывались солдаты, замечая в толпе родных и знакомых. Радостный шум людей поглотил перрон. Двери распахнулись, извергнув десяток человек. Грузно вздохнув, паровоз напрягся и сдвинулся с места, снова набирая ход.

Степан увидел брата ещё в окне, а когда он сходил, ринулся к нему. Дмитрий огляделся, не замечая ничего; осунувшееся лицо его выражало глубокую потерянность, серая шинель добавляла отчуждения облику. Степан налетел на него, едва не повалив, и заключил в крепкие объятия.

– Братуха! – смеялся он. – Ну привет! Живой-таки, а! Рассказывай, где тебя черти носили? Чего не писал так долго?

Счастью Степана не было предела; улыбка ни на миг не остывала, синие глаза жадно изучали брата, словно он мог вот-вот испариться.

– На войне особо не попишешь, – дёрнул плечом Дмитрий и тяжело прибавил: – Отойди-ка, на ногу наступил.

Степан сделал шаг назад и только сейчас обнаружил, что Митька опирается на костыль, и от бедра до пятки его ногу затягивает бинт.

– Поэтому я и дома, – бросил солдат. – Так и будем на морозе стоять?

– Да нет… Вон, лошадь… Я-то, дурак, думал, что ты с Белокрылом приедешь, – помогая Дмитрию дойти до коня, говорил Степан. – Ему в паровоз, наверное, нельзя?.. Давай я помогу тебе сесть!

– Я сам, – отказался Дмитрий, опёрся на костыль, здоровую ногу поставил в стремя, а больную перекинул; боль сжала его в судороге.

– Ну что ты, я бы помог!.. – досадливо вздохнул младший брат и повел коня шагом. – Ты, Мить, чего такой смурной? Ужели не рад?

Тот не сразу дал ответ. Долгие секунды лишь хруст снега скрашивал безмолвие.

– Рад, конечно, – буркнул он. – Война это всё. Как подумаешь…

Жалость заворошилась в груди Степана, и он с сочувствием вздохнул:

– Тебя где так?..

Дмитрий посмотрел на свою ногу и отмахнулся.

– Это ещё легко отделался. Коня моего ранили. Как сейчас чувствую: уходит земля, он подгибается, падает. А я лежу под ним. Вылезти не могу. У самого ранение в плечо, но там ссадина да и только. Товарищ вытащил меня.

Пораженный его историей, прозвучавшей, как эхо смерти, младший брат не стал спрашивать о коне, понимая, что тот, вероятно, был оставлен на поле боя.

– Говорят, – неловко вставил Степан. – Эта война не похожа на прошлые. Прямо мясорубка.

– Много чего говорят.

– А конец ей когда?.. Жаль, жаль народ губить зря! – неожиданно вырвалось у него. – Ведь люди ни за что помирают!

– Ни за что? – повторил Дмитрий, нахмурившись. – Они погибают за царя, за веру, за землю и за свои семьи.

Они повернули, выйдя на проселочную дорогу; солнечный луч осветил полотно снега.

– Не понимаю, о чем ты толкуешь, – покачал головой Степан. – До семьи немец как доберется? Да и неужто они убивать будут наши семьи, а? Не звери же они… Я вот всё думаю днём и ночью: по ту сторону же тоже люди. И им, небось, рассказывают басни, что мы поубиваем всех. И все бьются от страха и обмана. Ты не веришь мне, а давеча у Демидовых сын погиб. Вот и я не верю, что какого-нибудь немца так же не ждала мать. Его, ты думаешь, по-другому растили?..

– Выдумщик ты, – оборвал его брат, грозно смотря перед собой. – Всё сказки сочиняешь.