Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями
Источники
Для описания парадоксов в Иране Гияби предлагает использовать термин «оксюморон» – внутренне парадоксальное суждение. Ghiabi, Maziyar. Drugs Politics: Managing Disorder in the Islamic Republic of Iran. Cambridge, United Kingdom: Cambridge University Press, 2019. p.9
Linz, Juan J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder, USA: Lynne Rienner Publishers, 2000. p.36
Более поздние и глубокие исследования подтвердили аномальные результаты по провинциям на тех выборах по сравнению с традиционными электоральными предпочтениями. Причем голоса скорее отнимали не у Мусави, а у других кандидатов: консерватора Мохсена Резайи и реформиста Мехди Карруби. См. например: Khosrokhavar Farhad, Ladier-Fouladi Marie, The 2009 Presidential Election in Iran: Fair or foul? EUI RSCAS, 2012/29, Mediterranean Programme Series
Confronting Iran Protests, Regime Uses Brute Force but Secretly Appeals to Moderates, The Wall Street Journal, Nov. 23, 2022
https://www.wsj.com/articles/iran-protests-government-mahsa-amini-11669137860
Harris, Kevan. A Social Revolution: Politics and the Welfare State in Iran. Oakland: University of California Press, 2017. p. 69–73
Mahmood Messkoub, Social policy in Iran in the twentieth century / Iranian Studies, volume 39, number 2, June 2006. p.241
Harris, Kevan. A Social Revolution: Politics and the Welfare State in Iran. Oakland: University of California Press, 2017. p. 3–4 (о доле женщин среди студентов); 11 (об уровне грамотности среди женщин в Иране и Турции)
Salehi-Isfahani, Djavad. Long Term Trends in Poverty and Inequality in Iran. Tyranny of Numbers Blog, 29 March 2016
https://djavadsalehi.com/2016/03 /29/long-term-trends-in-poverty-and-inequality-in-iran/
Персидская служба «Би-би-си», 31 мая 2020 года / وزیر کشور ایران می‌گوید بیش از ۲۰۰ نفر در جریان اعتراضات آبان کشته شدند
https://www.bbc.com/persian/iran-52865225
Интервью вице-президента Электропромышленного синдиката Ирана Пайама Багери, портал «Барг Ньюз», 11 июля 2021 года
https://barghnews.com/fa/news/46305/یارانه‌ی-۸۶-میلیارد-دلاری-بخش-انرژی
Агентство «Мехр», 28 апреля 2021
https://www.mehrnews.com/news/5199454/۳۷درصد-از-جوانان-به-دلیل-سبک-زندگی-امروزی-تمایل-به-ازدواج-ندارند
См. к примеру: Anderson, Benedict. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, United Kingdom: Verso, 1983; 2nd ed., 1991.
Hobsbawm, Eric, Ranger, Terence. eds., The Invention of Traditions. Cambridge, United Kingdom: Cambridge University Press, 1983.
Green, Nile. The Love of Strangers: what six Muslim students learned in Jane Austen’s London. Princeton University Press, 2016. p. 75–76
Новостной сайт «Афтаб Ньюс», 24 июня 2022 года / افشاگری همتی درباره تلاش روسیه برای تحمیل ترکمانچای به ایران؛ من و روحانی مخالفت کردیم
https://aftabnews.ir/fa/news/778251/افشاگری-همتی-درباره-تلاش-روسیه-برای-تحمیل-ترکمانچای-به-ایران-من-و-روحانی-مخالفت-کردیم
Kamarck, Elaine. The Iranian hostage crisis and its effect on American politics. The Brookings Institution, November 4, 2019
https://www.brookings.edu/articles/the-iranian-hostage-crisis-and-its-effect-on-american-politics/
3.5 Million Reported Middle Eastern and North African Descent in 2020 / Бюро переписи населения США (United States Census Bureau)
https://www.census.gov/library/stories/2023/09/2020-census-dhc-a-mena-population.html
См. к примеру: Moughty, Sarah. Eyal Arad: A “Messianic” Netanyahu. PBS Frontline. January 6, 2016 https://www.pbs.org/wgbh/frontline/article/eyal-arad-a-messianic-netanyahu/
Leslie, J.G. Netanyahu’s Populism: An Overlooked Explanation for Israeli Foreign Policy. SAIS Review of International Affairs, 37(1), 2017. p. 75–82
Simons, Jake Wallis. Truth behind killing of Iran scientist. The Jewish Chronicle, February 10, 2021
https://www.thejc.com/news/world/truth-behind-killing-of-iran-scientist-dhrzqyei
Bergman, Ronen, Fassihi, Farnaz. The Scientist and the A.I.-Assisted, Remote-Control Killing Machine. The New York Times, September 18, 2021
https://www.nytimes.com/2021/09/18/world/middleeast/iran-nuclear-fakhrizadeh-assassination-israel.html
Персидская служба «Би-би-си», 14 апреля 2023 года / روز قدس و «اشغالگر خوب یا بد»؛ انتقاد مخالفان از رفتار دوگانه جمهوری اسلامی
https://www.bbc.com/persian/articles/cp41l0vwrqvo
Издание «Аср-е Иран», 17 июля 2019 года / روحانی: نمی‌توان فضای مجازی را تعطیل کرد/ مردم روزانه از طریق فضای مجازی به مشروعیت حاکمیت نمره می‌دهند
https://www.asriran.com/fa/news/679436/روحانی-نمی‌توان-فضای-مجازی-را-تعطیل-کرد-مردم-روزانه-از-طریق-فضای-مجازی-به-مشروعیت-حاکمیت-نمره-می‌دهند
См. к примеру: Fitzpatrick, Mark. No good reason for Trump not to certify Iran nuclear compliance. International Institute for Strategic Studies (IISS), 26th September 2017
https://www.iiss.org/online-analysis/survival-online/2017/09/trump-iran/
Rabinowitz, Or. What Netanyahu’s dramatic speech about Iran’s nuclear program revealed – and concealed. The Washington Post, May 4, 2018
https://www.washingtonpost.com/news/monkey-cage/wp/2018/05/04/what-netanyahus-dramatic-speech-about-irans-nuclear-program-both-revealed-and-concealed/
Iran-China trade grows 20 % in 2017. The Tehran Times, March 18, 2018
https://www.tehrantimes.com/news/422154/Iran-China-trade-grows-20-in-2017
Iran-China trade transactions surpass $15 billion in 2022. Mehr, April 18, 2023
https://en.mehrnews.com/news/199640/Iran-China-trade-transactions-surpass-15-billion-in-2022
How the UAE will Underwrite the Iran Deal’s Success. Bourse & Bazaar Foundation
https://www.bourseandbazaar.com/articles/2022/2/10/how-the-uae-will-underwrite-the-iran-deals-success
См. к примеру: Khajehpour, Bijan. Deep Data: The Iranian economy in 2024. Amwaj.media, February 23, 2024
https://amwaj.media/article/deep-data-the-iranian-economy-in-2024
Chegeni M., Kamel Khodabandeh A., Karamouzian M., Shokoohi M., Abedi L., Khalili M., Rajaei L., Ardalan G., Sharifi H. Alcohol consumption in Iran: A systematic review and meta-analysis of the literature. Drug Alcohol Rev. 2020, Jul;39 (5). p. 525–538.
https://onlinelibrary.wiley.com/doi/epdf/10.1111/dar.13093
Пезешк-Зод И. Дядюшка Наполеон. Пер. с персид. Н. Кондыревой и А. Михалёва. – М.: Художественная литература: 1981
Wright A.E. The Battle against Opium in Iran: A record of progress. Bulletin of Narcotics 10, 2 (1958). P. 8–11
Noorbala A.A., Saljoughian A., Bagheri Yazdi S.A., Faghihzadeh E., Farahzadi M.H., Kamali K., Faghihzadeh S., Hajebi A., Akhondzadeh S., Mousavi M.T. Evaluation of Drug and Alcohol Abuse in People Aged 15 Years and Older in Iran. Iranian Journal Of Public Health. 2020 Oct;49(10). P. 1940–1946
Портал Thirtyone, 28 ноября 2023 / تریاک، بیشترین ماده مخدر کشف‌شده در ایران
https://fa.thirtyone.land/2023/11/28/ctm15drug/
Ghiabi M., Maarefvand M., Bahari H., Alavi Z. Islam and cannabis: Legalisation and religious debate in Iran. International Journal of Drug Policy. 2018 Jun;56. P. 121–127.
Mohammad, Kazemifar Amir et al. Crack in Iran: is it Really Cocaine? Journal of Addiction Research and Therapy. 2 (2011). P 1–3
The top 100 books of all time. The Guardian, May 2, 2002.
https://www.theguardian.com/world/2002/may/08/books.booksnews
Агентство ИРНА, 21 декабря 2022 года
https://www.irna.ir/news/84976584/۲۳۰۰-زندانی-مهریه-در-زندان-به-سر-می-برند
Процент занятых в сельском хозяйстве в наши дни (для России и для Ирана) приведен по данным Всемирного банка. По историческим данным, см: Петриков А., Галас М. Сельское хозяйство России в XX веке. Россия в окружающем мире: 2001 (Аналитический ежегодник). Москва: Изд-во МНЭПУ. 2001. С. 1
Nouri Naini, Mohammad-Said. Farming in Persia. Encyclopædia Iranica, online edition https://iranicaonline.org/articles/farming#article-tags-overlay
Агентство ИСНА, 17 мая 2023 // وجود ۳۳ مرکز قانونی «همسریابی» در کشور/ نحوه دریافت مجوز مرکز همسریابی
https://www.isna.ir/news/1402022415613/وجود-۳۳-مرکز-قانونی-همسریابی-در-کشور-نحوه-دریافت-مجوز-مرکز
Агентство ИСНА, 5 ноября 2019 года / ثبت ۱۰۰۰ ازدواج دوم در سال ۱۳۹۷
https://www.isna.ir/news/98081307938/ثبت-۱۰۰۰-ازدواج-دوم-در-سال-۱۳۹۷
Персидская служа “Би-Би-Си”, 31 мая 2018 года / زنده ایستگاه خبر؛ پنج‌شنبه ۱۰ خرداد
https://www.bbc.com/persian/live/44314594
Агентство ИЛНА, 31 мая 2018 года / ازدواج‌های تحمیلی از مهمترین دلایل خودسوزی دختران دیشموک است
https://www.ilna.ir/بخش-کهکیلویه-بویر-احمد-104/629070-ازدواج-های-تحمیلی-از-مهمترین-دلایل-خودسوزی-دختران-دیشموک-است-نرخ-خودسوزی-بین-زنان-دیشموک-بالاست
Ahmadi A. Suicide by self-immolation: comprehensive overview, experiences and suggestions. Journal of Burn Care & Research. 2007;28. P. 30–41.
Parvareh M., Hajizadeh M., Rezaei S., Nouri B., Moradi G., Nasab N.E. Epidemiology and socio-demographic risk factors of self-immolation: a systematic review and meta-analysis. Burns. 2018;44. P. 767–775.
Canetto, S.S., Pouradeli, S., Khan, M.M., Rezaeian, M. Suicidal Self-Burning in Women and Men Around the World: A Cultural and Gender Analysis of Patterns and Explanations // Pompili, M. (eds). Suicide Risk Assessment and Prevention. Springer, Cham, 2022. P. 971
Aghakhani, N., Lopez, V., Parizad, N., Baghaei, R. “It was like nobody cared about what I said?” Iranian women committed self-immolation: a qualitative study. BMC Women’s Health volume 21, Article number: 75 (2021)
https://bmcwomenshealth.biomedcentral.com/articles/10.1186/s12905-021-01221-8
Газета “Аср-е Иран”, 20 ноября 2023 / ازدواج ۲۷ هزار دختربچه زیر ۱۵ سال در سال ۱۴۰۱
https://www.asriran.com/fa/news/912335/ازدواج-۲۷-هزار-دختربچه-زیر-۱۵-سال-در-سال-۱۴۰۱
Агентство ИСНА, 17 декабря 2019 года / جزئیاتی درباره قتل‌های ناموسی در ایران
https://www.isna.ir/news/98092619812/جزئیاتی-درباره-قتل-های-ناموسی-در-ایران
Talaei A., Hedjazi A., Badieyan Moosavi N., Dadgarmoghaddam M., Lotfinejad N., Khorashad B.S. The Epidemiology of Gender Dysphoria in Iran: The First Nationwide Study. Archives of Sexual Behavior. 2022 May;51(4). P. 1881–1889.
https://pubmed.ncbi.nlm.nih.gov/35511409/
One Year Protest Report: At Least 551 Killed and 22 Suspicious Deaths. Iran Human Rights, September 15, 2023. https://iranhr.net/en/articles/6200/
Tilly, Charles. From Mobilization to Revolution. Reading, Massachusetts: Addison-Wesley. 1978.
© Никита Смагин, 2024
© ООО «Индивидуум Принт», 2024
Посвящается моему отцу
.
Введение
В начале был кот
– Ты работаешь или в отпуске? – написала мне неожиданно моя подруга Саша. – Я хотела тебе кота дать. Умоляю. Реально некому больше.
Отдавать кота навсегда мне не собирались – надо было просто посидеть с ним. Саша вместе с мужем уезжала в путешествие и хотела, чтобы я неделю пожил с котом Тимофеем на их даче в подмосковной Яхроме. В целом такие предложения я обычно встречаю без энтузиазма – слишком много мороки. Однако тогда Саша со своим котом появилась в удивительно подходящее время.
Это было начало августа 2014 года. Буквально накануне я написал заявление об увольнении после года работы в интернет-издании газеты «Собеседник». Увольнялся в никуда, от усталости. В «Собеседнике» я получил первый опыт работы в журналистике, где решил попробовать себя сразу после получения диплома бакалавра. Сидеть без дела не приходилось – год с информационной точки зрения выдался насыщенным. Началось всё с московских выборов мэра, где Сергею Собянину противостоял Алексей Навальный, затем были украинский Майдан, Олимпиада в Сочи, присоединение Крыма и вооруженный конфликт в Донбассе.[1][2]
Для сайта «Собеседника» даже человек, только пришедший с улицы, мог писать почти всё, лишь бы быстро. За двенадцать месяцев я успел поработать новостником, взять кучу интервью как по телефону, так и лично, опубликовать несколько репортажей и множество статей а-ля «10 самых выдающихся тиранов в истории» и написать неприличное для начинающего журналиста количество колонок по актуальной политической повестке, в основном совершенно бездарных.
После года работы впечатления у меня остались примерно такие: журналистика в России – это когда ты работаешь на износ за копейки, а за это на тебя постоянно орут. С этим сугубо субъективным суждением я уволился, не особо представляя, что делать дальше. В таких обстоятельствах идея провести неделю на пустой даче наедине с котом мне вдруг показалась вполне привлекательной.
– Согласен, – ответил я.
Прямоухий шотландец Тимофей оказался на редкость покладистым товарищем. Отношения мы с ним наладили моментально. Саша сказала, что я могу брать все, что есть в дачном холодильнике. Там я обнаружил полукилограммовую банку тушеной оленины и распределил по-братски в первый же день: полбанки съел сам, остальное – навалил в миску кота. После этого Тимофей проникся ко мне особым кошачьим уважением.
Что же делать на даче двадцатитрехлетнему «политическому обогревателю» (так в редакции «Собеседника» величали всех журналистов, писавших колонки)? На втором этаже хозяйской квартиры стоял продвинутый комп. Вместе с прочими обстоятельствами жизни это само собой определило распорядок дня: где-то до трех-четырех ночи я играл в Far Cry, затем спал до обеда. После этого кот начинал мягкими лапками ходить по моей голове, чтобы я встал и его покормил. Дальше следовал наш завтрак, и снова Far Cry.
Примерно через три дня такой отдых наскучил, и я начал беспорядочно искать в интернете все подряд. В какой-то момент в голове всплыла фраза моего научного руководителя Андрея Александровича Куделина, брошенная как будто между делом: «насколько я знаю, когда освоил арабский, среди других восточных языков легче всего учить персидский». И я загуглил «курсы персидского».
На первой же странице поисковых результатов мне попалась информация о наборе на такие курсы в Российском новом университете (РосНОУ) – название вуза я слышал впервые. Желающим предлагалось позвонить по указанному номеру. И я позвонил.
– Нет, ну курсы мы только осенью запускать будем. Сейчас набираем бакалавриат, – сказала мне женщина в трубке.
– Бакалавриат у меня уже есть.
– Магистров мы тоже набираем, но прием документов сегодня закончился. Но давайте так: вы приходите завтра, мы поговорим с вами, если вы хотите учить персидский.
Диплом бакалавра я получил в РУДН в 2013 году по двойной специальности историк/переводчик с арабского языка. Пять лет я занимался изучением арабского, ездил на стажировки по месяцу в Египет, Иорданию и Марокко, но язык давался откровенно сложно – итоговые экзамены еле-еле сдал на четверку. После этого я твердо решил: чтобы по-настоящему продвинуться в языковом плане, надо надолго уехать в другую страну. Варианты для этого были.
РУДН активно сотрудничал с сирийскими университетами, в начале 2010‐х планировали открыть двойную магистратуру с университетом в Дамаске – один год учишься в Сирии, один год в России. Но в 2011 году в стране началась гражданская война, поэтому эти планы пришлось отбросить уже на старших курсах. Потом в университете планировали договориться об аналогичной магистерской программе с Иорданией – тоже не сложилось.
Я был в контакте с представителями Высшей школы экономики, где арабское направление только начинало развиваться. В год, когда я выпускался из бакалавриата, в Вышке меня заверили, что на следующий год появится двойная магистратура ВШЭ и Иорданского университета. Я решил подождать, а пока попробовать силы в журналистике. Но спустя год эта программа тоже не открылась. В итоге я застрял: идти в магистратуру, в принципе, собирался, но не видел по-настоящему интересных вариантов, а задачи получить диплом любой ценой перед собой не ставил. Поэтому вопрос, где продолжить образование, оставался актуальным, но куда идти, было непонятно.
– Здравствуйте! Проходите быстрее на экзамен, – сказала мне на входе декан Факультета гуманитарных технологий.
– Какой экзамен?
– В магистратуру «Лингвистика»
– Но я же вообще не лингвист.
– Да не переживайте вы. Что напишете, то и напишете
Ошарашенный такими новостями, я прошел к аудитории на втором этаже.
– Этот молодой человек на персидский язык. Он вне конкурса, – сказала декан приемной комиссии.
Мне протянули билет.
Посидев какое-то время над полученным заданием, я пошел отвечать. Первый вопрос был из разряда общих знаний, поэтому получилось что-то наплести относительно в тему. Второй вопрос касался уже непосредственно лингвистики. Пришлось сочинять на ходу.
– Так, ну вы лингвистике до этого не учились, да? – прервала импровизацию комиссия.
– Нет, – ответил я.
– Оно и видно… Но не беспокойтесь, парень вы толковый, а уж лингвистике мы вас обучим.
В 2014 году Российский новый университет как раз впервые открывал персидское направление. Культурное представительство при посольстве Ирана в Москве поддержало вуз, полностью оборудовало персидский кабинет и пообещало предоставить преподавателя-носителя на один год за свой счет. В качестве ключевого российского преподавателя РосНОУ привлек известного филолога-ираниста Александра Анатольевича Веретенникова. В общем, все развивалось вполне неплохо.
За исключением небольшой проблемы: где взять студентов? На бакалавриат народ еще набрали, хоть и с горем пополам, но предполагалось принять на бюджет еще и двух магистров. Они уже в первый год обучения должны были отправиться на двухмесячную языковую стажировку в филиал университета Азад на иранский остров Киш, что в Персидском заливе. Иранистов-бакалавров в Москве выпускается не так много, и практически все желающие продолжать учебу идут в магистратуру там же, где заканчивали бакалавриат. Найти магистрантов для университета, который только открыл программу по иранистике, – задача непростая.
Одну девочку с хорошим персидским они все-таки нашли, а второе место оставалось вакантным. В этот-то момент и подвернулся я (хоть и с нулевым персидским), а мне, соответственно, подвернулся РосНОУ.
Уже в середине декабря первого года меня ждала языковая стажировка, а для этого нужно было овладеть персидским хоть на каком-то уровне. Поэтому я начал ходить на занятия по языку с первокурсниками-бакалаврами. Примерно все были на этом направлении откровенно «залетными», что моментально сказалось на характере обучения. Уже к концу первого месяца из десяти студентов группы иранистов на пары персидского приходили один-два человека. К концу второго месяца не ходил никто, кроме меня. В результате с начала ноября 70 % моих занятий персидским стали фактически индивидуальными. Меня это очень радовало, а вот профессор Веретенников периодически ворчал.
– Это что у нас с тобой, репетиторские курсы? Нафига я пришел в университет? Где эти оболтусы? Ну ладно, давай читать текст.
При этом руководство РосНОУ на тот момент настолько переживало об успехе своей персидской инициативы, что они, к моему удивлению, наняли за счет вуза репетитора, который два месяца дважды в неделю занимался со мной персидским. В итоге определенную языковую базу за три месяца я набрал. А в декабре меня ждал еще один сюрприз – единственная одногруппница в магистратуре отказалась ехать на стажировку, так что в Иран отправился я один.
На острове Киш меня привели к директору филиала университета Азад – выпускнику российского вуза, прекрасно говорившему на русском. С ним в кабинете сидели две аспирантки филологии, которые приехали из Шираза, чтобы преподавать персидский группе российских студентов (в моем лице). У нас состоялось небольшое собеседование, на котором я уверенно и четко произнес:
– Здравствуйте, меня зовут Никита, я учу персидский три месяца.
Моих будущих преподавателей такие новости откровенно удивили. Они-то ждали «магистров иранистики из России», которые изучают персидский уже много лет. Одна из аспиранток тут же начала что-то высказывать директору. Разбирал я тогда дай бог одно слово из двух, но все же понял, что работать со мной она отказалась наотрез, потому что готовилась совсем к другому. Однако вторая иранка – ее звали Махса, – как мне показалось, никакого возмущения не высказала. В этот момент директор уловил, что я частично понимаю их диалог, и попросил меня выйти из кабинета.
В итоге я остался один на один с Махсой. График обучения оказался вырвиглазным: утром две пары по полтора часа, затем задание, которое делаешь днем, чтобы его проверили на вечерних парах (тоже две по полтора часа). А после я возвращался в гостевой дом готовиться к утренним занятиям. И все это с Махсой, которая не знала ни слова по-английски. Зато к концу двухмесячного курса я обнаружил, что уже разговариваю на общие темы на языке Хайяма и Хафиза – пусть и с ошибками.
Почти сразу после возвращения из Ирана Фарзане, преподавательница персидского в РосНОУ, предложила мне побеседовать с новым главой Культурного центра Ирана, недавно приехавшим в Россию. Он дружелюбно принял меня, усадил на кожаный диван, на столе передо мной стояла деревянная шкатулка, наполненная фисташками.
– Только полгода учишь персидский, а уже говоришь! Прекрасно! – сказал он и взял меня на работу в Культурный центр.
Персидский язык в Москве преподают в ИСАА МГУ, МГЛУ, МГИМО, РГГУ, РУДН (РосНОУ, где учился я, с 2021 года иранистов больше не выпускает). В 2018 году к этому списку добавилась еще Высшая школа экономики. По логике, каждый год на рынок труда только в столице должны выходить несколько десятков иранистов с соответствующим профильным образованием. На деле же первое, что меня поразило на этапе знакомства с иранистикой, – колоссальный дефицит кадров.
Выпускаясь из бакалавриата РУДН, я одно время искал вакансии с арабским, и недостатка в них не было. Но на каждой вакансии требовали и опыт работы, и знание языка, близкое к свободному. С персидским все было совершенно иначе – на работу в посольство Ирана, иранские компании и туристические фирмы брали всех, кто хотя бы чуть-чуть говорит на фарси. Как я уже писал выше, на первом году обучения я уже более или менее изъяснялся на языке, однако на тот момент не составил бы никакой конкуренции выпускникам профильных вузов. Проблема в том, что таких выпускников я не встречал почти нигде. С иранцами в России гораздо чаще работают выходцы из Таджикистана, язык которых близок к персидскому.
Когда чуть позже я начал писать аналитику про Иран, ситуация в этой области оказалась еще более плачевной. «У нас как будто специально годами выжигали всю иранистику. Заказать статью особо некому, одни и те же люди», – жаловался мне арабист Руслан Мамедов, работавший тогда в Российском совете по международным делам.
Как так получается? Изучающих персидский язык в университетах не то чтобы много, но, казалось бы, более чем достаточно, чтобы закрывать ключевые ниши. Думаю, стоит обратить внимание на то, что большинство студентов-иранистов персидский не выбирают осознанно – им его назначают. Как правило, абитуриент в лучшем случае делает выбор в пользу восточного направления, а дальше вступает в дело система распределения: этот учит курдский, тот – турецкий, еще один – санскрит. Пожелания свои поступающие высказать могут, но почти все выбирают китайский, японский, корейский, арабский. Персидский (как, впрочем, и большинство других восточных языков за пределами четырех, перечисленных выше) – никто.
В абсолютном большинстве случаев студенты, которым назначают фарси, до этого момента ничего толком и не знают об Иране. «Когда мне назначили персидский, я подумал: а что, такой язык вообще есть?», – рассказывал один выпускник ИСАА МГУ. И похожих реплик я слышал очень много.
Примерно треть поступивших отчисляются или переводятся на другие специальности. Еще треть к последнему курсу понимают, что ничего общего с персидским в дальнейшем иметь не хотят. Судить их за это сложно, все-таки сами они это направление не выбирали, а оно, мягко говоря, специфичное. Персидский – это работа с Ираном или Афганистаном, не всех воодушевляет такая перспектива. [3]
В итоге до конца обучения благополучно добираются и готовы работать в соответствующей области дай бог треть поступивших. Но где им искать работу? На российских рекрутинговых сайтах вроде HeadHunter вариантов с персидским очень мало. Хорошо, если студент на этапе обучения проходил стажировку в МИД или где-то еще, и его там запомнили. А если не проходил или не запомнили?
На самом деле вакансии для специалистов с персидским найти можно, но только если вы уже оказались в соответствующей «тусовке». Иранцы ценят неформальные связи: даже если крупной компании нужен сотрудник, почти наверняка они не станут размещать вакансию в публичном доступе, если есть возможность разыскать кого-то через знакомых.
А теперь представим обычного студента, который начинает искать работу уже после получения диплома, и никаких навыков поиска, кроме как зайти на соответствующий сайт, у него нет. Скорее всего, он ничего не найдет и отправится работать в области, далекие от персидского и Ирана. Спустя год-другой вне персидского «поля» язык забывается. Карьера у такого выпускника может быть вполне успешной, но, скорее всего, к персидскому отношения иметь уже не будет.
– Прежде всего тебе нужно отправить запрос на оформление пресс-карты. Затем надо разобраться с машиной, где она и в каком она состоянии. Потом… А ты чего такой счастливый?
Только что я узнал, что еду корреспондентом ТАСС в Иран, и получал первые указания. Довольная улыбка выдавала мои эмоции по этому поводу.
Идея стать корреспондентом стала логичным продолжением моего увлечения иранским направлением. Несколько лет я изучал страну, рассказывал жителям России про ее культуру, пробовал писать аналитику. Пора было выходить на новый уровень, и в этой ситуации разумным следующим шагом казалась долгосрочная командировка. Нет лучше способа узнать страну, чем полноценно в ней пожить и поработать.
С иранским культурным центром, пока я там трудился, сотрудничали два бывших корреспондента ТАСС в Иране. От них я и узнал, что у агентства почти всегда проблема с поиском кандидата на эту позицию. А в какой-то момент журналистка «Коммерсанта» Марианна Беленькая, с которой я уже был немного знаком, разместила в фейсбуке пост с вакансией в справочном отделе ТАСС. Я написал ей и рассказал о своем желании поехать корром в Иран. Марианна посоветовала не идти в «справочную», а лучше сразу обратиться в редакцию международной информации, и дала соответствующий контакт.[4][5]
На тот момент я уже четырежды бывал в Иране, около трех лет проработал главным редактором издания «Иран сегодня» (нишевое СМИ про культуру и общество Ирана, которое я сам в свое время и запустил, сейчас пребывает в полуживом состоянии), накопил портфолио публикаций в нескольких СМИ. ТАСС иранист был нужен, и меня взяли. Семь месяцев я проработал в московской редакции, затем мне предложили долгосрочную командировку. Мучительные полгода оформления документов, тягомотина с выдачей журналистской визы – и вот в конце июля 2019 года я лечу в Тегеран.
Пожалуй, спустя столько лет было бы правильно сказать «спасибо» коту Тимофею за мой иранский путь, отблагодарив его банкой оленины. Но, увы, Тимофей в том же 2019 году в возрасте шести лет умер от сердечного приступа.
Иран, много Ирана и снова Иран. Но не все так просто. В Иране вообще всё непросто. Сложная коммуникативная культура – даже если знаешь персидский, не всегда разберешь, что иранец имеет в виду. Сложное политическое устройство: авторитаризм с элементами демократии, помещенный в теократическую рамку. Сложная внешняя политика, сложное общество, сложный образ мышления. А какие сложности ждут тебя, если ты сядешь за руль и попробуешь встроиться в поток иранских машин!
Пытаясь рассказать что-то об Иране, я частенько слышал в ответ фразу: «да ты же сам себе противоречишь!». Жизнь сама себе противоречит – так везде. А уж в случае Ирана частота этих противоречий возрастает многократно. Да иранцы вообще частенько сами себе противоречат, скажу я вам! В Иране парадоксальная политическая система, парадоксальное отношение к исламу, парадоксальные законы и мировоззрение.
Парадоксы в Иране не просто на каждом шагу, они – системное явление, которое лежит в основе государства и общества, позволяет ему выживать и развиваться. Как пишет ирано-итальянский исследователь Мазияр Гияби, каждый иранский парадокс – это не просто внутренне противоречивое явление, но противоречие, которое рождает новый смысл.
Именно поэтому книга построена как рассказ о парадоксах. Каждая глава – отдельный пример внутренне противоречивой истории с попыткой объяснить частичку огромной иранской мозаики. Собственный анализ и пересказ чужих научных изысканий перемежаются с моими личными наблюдениями и разговорами с жителями страны. Книга состоит из трех частей. Первая посвящена идеологическим основам иранского государства: структуре власти, социальной политике, отношению иранцев к религии и восприятию собственной нации. Вторая рассказывает о месте Ирана на международной арене: здесь я подробнее говорю об отношениях с Россией, США и Израилем и о том, как на повседневность Ирана влияют международные санкции. Третья часть сосредоточена на жизни иранского общества, и это, пожалуй, самый пестрый раздел книги – я начинаю с рассказа о таких табуированных (но спокойно существующих в Иране) явлениях, как алкоголь и наркотики, затем перехожу к особенностям искусства в Исламской республике, вопросам семьи и личных отношений и заканчиваю исследованием отношений общества и государства, которые часто принимают форму непримиримых уличных протестов. В заключении я подвожу итоги как своего пребывания в Иране, так и того этапа развития страны, который мне довелось наблюдать.
Конечно, вряд ли возможно в одной книге охватить все аспекты жизни огромной страны, как и отразить все события последних турбулентных лет. В 2024 году, когда я дописываю эту книгу, Иран не покидает заголовки новостей. В апреле Исламская республика успела побывать на грани войны с Израилем, запустив по нему беспрецедентное количество ракет и беспилотников, – пока большой войны удалось избежать, но нет гарантий, что ничего не изменится за те месяцы, пока книга будет в печати. В мае 2024 года в авиакатастрофе погиб президент Ирана Эбрахим Раиси, не раз упомянутый в этой книге, летом прошли президентские выборы, на которых внезапно победил кандидат от реформистов. Дописывать и актуализировать книгу можно было бы бесконечно, но ее цель в другом: рассказать об Иране, каким я его застал в период активного изучения этой страны, и о том, какой была Исламская республика, пока я туда регулярно ездил с 2014 по 2018 годы, а потом жил и работал с 2019 по 2022 годы. В каком-то смысле это книга о стране, которой уже нет, потому что на наших глазах Иран меняется и перерождается. Как именно, можно узнать, если дочитать «Всем Иран» до конца.
В целях безопасности иранцев – героев книги их имена изменены.
Часть I
Идеология
ایدئولوژی
Парадокс первый
Особенности исламской демократии
Едва ли не первая ассоциация с Ираном, которая возникает у непосвященного, – «там диктатура исламистов». На самом деле все сложнее, и если отойти от эмоциональных суждений, мы сразу вступаем на территорию нюансов и оговорок: да, но… В 1990‐е годы в Иране сложилась уникальная политическая система, где теократия сочеталась с демократией, а неизбираемые институты функционировали параллельно с избираемыми. Регулярно проходили выборы, и, хотя назвать их по-настоящему свободными сложно, они почти всегда были конкурентными и непредсказуемыми. Однако в конце 2010‐х – начале 2020‐х годов все изменилось, и хрупкая система ограниченной демократии оказалась практически разрушена. Мне довелось наблюдать, как за несколько лет Иран изменился политически – и как пустели выборные участки. Впрочем, как показали президентские выборы 2024‐го, иранская политическая система все еще может преподносить сюрпризы.
Когда я только начинал учить персидский язык в магистратуре РосНОУ в 2014 году, Иран входил в период новых надежд. За год до этого на президентских выборах в стране победил умеренный реформист Хасан Рухани, который выступал против новых блокировок в интернете, обещал вести с США переговоры о снятии санкций, наложенных в 2011–2012 годах, и призывал открыть Исламскую республику миру.[6]
Во многом он казался противоположностью своего предшественника – ультраконсервативного популиста Махмуда Ахмадинежада. Восемь лет президентства последнего запомнились особо суровыми рейдами полиции нравов, первыми интернет-блокировками (вне закона оказались фейсбук и твиттер), беспочвенными обещаниями о «нефтяных деньгах на обеденном столе каждого иранца» и агрессивными заявлениями. Именно при нем Иран из-за своей ядерной программы угодил под жесткие международные санкции, которые привели к эмбарго на экспорт нефти и полной изоляции иранской банковской системы. Санкции тогда поддержали и Китай с Россией – Иран эпохи Ахмадинежада казался угрозой далеко не только для Запада.
Рухани очень быстро показал, что новый человек в кресле президента – это не просто косметические перемены (даже несмотря на то, что президент – не первый, а второй человек в государстве после назначаемого пожизненно верховного лидера или рахбара). Финансовый блок при Рухани сумел быстро сократить инфляцию с 35 % до примерно 15 %, полиция нравов не исчезла, но стала почти незаметна, Тегеран и Вашингтон начали прямые переговоры по атомной программе. Затем в 2015 году была подписана ядерная сделка, в результате которой основные санкции в отношении Исламской республики сняли. Казалось, что в иранскую политику точно пришли перемены к лучшему.
Особенно это впечатляло в сравнении с событиями в России. Я, как и многие представители условного «среднего класса», принимал участие в протестном движении 2011–2013 годов, бывал на митингах на Болотной площади и на проспекте Сахарова, в конце лета 2013‐го даже успел поработать в предвыборном штабе Алексея Навального на выборах мэра Москвы. Однако к концу 2014 года уже было очевидно: протестное движение потерпело поражение, а Россия уверенно встала на путь авторитарного развития.
Иран, казалось, шел противоположным курсом. Несмотря на то, что в 2014–2015 годах с точки зрения личных свобод Исламской республике было еще далеко до России, не говоря уже о западных странах, страна явно двигалась от меньшей свободы к большей – достаточно удивительно, если помнить, что предыдущие восемь лет правительство Ахмадинежада упорно закручивало все возможные гайки. Казалось, иранцы смогли переломить негативный авторитарный тренд и повести страну по пути реформ.
Спустя пару лет эйфория схлынула, и пришло ощущение несбывшихся надежд. Президент Рухани и его окружение долго убеждали народ: надо только заключить ядерную сделку, а там заживем, – и в 2016 году основные санкции с Ирана были сняты, но далеко не все почувствовали улучшение уровня жизни. Да и сам Рухани имел не так много возможностей влиять на положение дел в стране – власть президента в Исламской республике серьезно ограничена другими институтами.
Тем не менее, когда в 2017 году я приехал в Иран посмотреть на президентские выборы, общество еще не успело окончательно разочароваться в политике. Два основных кандидата – Хасан Рухани и Эбрахим Раиси – представляли разные полюса власти и отстаивали каждый свое видение будущего. Избиратели, в свою очередь, свой выбор делали рационально, уже не веря в чудеса, но прикидывая, при ком будет лучше жить. Иранская политическая культура выглядела самобытной и устойчивой: конкуренция, электоральная борьба, непредсказуемый результат – всё на месте. С энтузиазмом к выборам подходили даже, казалось, закоренелые скептики.
За неделю до президентских выборов 2017 года мой друг познакомил меня с Арашем, профессиональным музыкантом из Исфахана. Ему было чуть меньше сорока, он играл на традиционных иранских инструментах, причем на высшем уровне – выступал в концертных залах и консерваториях, регулярно ездил в зарубежные поездки, бывал в том числе и в России. Араш был разведен, жил один и вскоре после знакомства тут же предложил остановиться у него, что я и сделал.
Сосед из Араша получился интересный: как только мы с ним оставались один на один, мой новый друг-музыкант тут же начинал через слово материться, рассказывать про свои сексуальные похождения и травить пошлые анекдоты. Меня такое общение вполне устраивало – каждый день я пополнял свой персидский лексикон замысловатой обсценной лексикой, да и в целом с Арашем было весело. Вот пример типичной шутки от него:
– Прихожу я, значит, к урологу. Говорю: «Доктор, у меня проблема: у меня стоит». – «И давно?» – «Каждый день с самого утра до поздней ночи». – «А началось когда?» – «Да сколько себя помню, всегда было так. С самого рождения и до сегодняшнего дня». – «Так это ты мне скажи: что ты делаешь для этого? Что ешь, что пьешь? Умоляю, расскажи, как сделать, чтобы было как у тебя?!»
В общем, Араш вел себя довольно легкомысленно, но при этом слыл одним из лучших музыкантов в городе, и все мои собеседники в Исфахане, которых я встречал, относились к нему с большим уважением. Да и любимые пошлые шутки он берег для близкого круга, в других ситуациях сохранял веселость, но без крайностей.
В первый же день я рассказал другу-музыканту, что хочу посмотреть на иранские выборы. Тот был настроен крайне категорично:
– Все политики – лжецы и воры! Я лично ни за кого голосовать не собираюсь.
Пробыл дома у Араша я всего один день, после чего переехал в другой гостевой дом. В следующий раз я встретился с ним, когда до выборов уже оставалось пять дней. Он дал мне адрес студии, где записывался с коллегами: когда я пришел, с музыкой они уже закончили и, сидя у микшера, за чаем обсуждали новости. Присутствующие музыканты – человек пять разного возраста – все говорили, что особых симпатий к Рухани они не испытывают, но очень боятся, что консерватор Раиси может закрутить гайки, если победит. Когда очередь высказаться дошла до Араша, он гнул свою линию:
– Может, Рухани и лучше Раиси, но я лично голосовать не пойду. Я против всей системы в целом.
На пару дней я уехал из Исфахана и вернулся, когда до выборов оставалось три дня. Мы встретились с Арашем и поехали на «Саманде» (машины этой марки – визитная карточка иранского автопрома) в гости к его сыну.
– До выборов совсем чуть-чуть. Что думаешь? Кто победит? – спросил я его.
– Я думаю, что отец в иранской семье каждый день разбивается в лепешку, чтобы на столе вечером было что поесть. И ему не важно, какая при этом власть, – ответил упрямый Араш, не отрываясь от руля.
– Думаешь, ситуация не изменится, победит ли Рухани или Раиси? – продолжал донимать его я.
В этот момент мы ехали по центральным улицам Исфахана вдоль пересохшей реки Заянде-руд. Наш «Саманд» в потоке машин поравнялся с «Пежо 206» с открытыми настежь окнами. В салоне сидело четверо молодых парней: модно одеты, зализанные прически – явно не электорат консерваторов. Мы ехали с ними вровень со скоростью километров тридцать-сорок в час, когда Араш вдруг открыл свое окно и заорал: «Раиси, Раиси!».
Все четыре парня посмотрели на него удивленно и даже испуганно.
«Сарашо белиси!» – завершил свою кричалку Араш. Аудитория в автомобиле взорвалась хохотом.[7]
– Можем сегодня, через пару часов, съездить на озеро в горах, – предложил Араш. – Там очень красиво. Я возьму с собой одного друга, он приехал из Бендер-Аббаса, тоже в этих горах не бывал.
– А на выборы успеем? – поинтересовался я.
– Да, конечно. Вернемся в Исфахан утром в день выборов.
Мы выехали, когда начало смеркаться. Пока мы были в дороге, вокруг окончательно стемнело, и за окном автомобиля лишь тянулась бесконечная череда огоньков среди непроглядной темноты. После двух часов пути огоньков вдруг стало намного больше.
– Где мы?
– Это Шехре-Корд, – ответил Араш. Мы приехали в один из самых высокогорных городов Ирана.
– Как будто холодно.
– Да, здесь всегда холодно.
В Исфахане в мае было не меньше двадцати пяти градусов днем и около двадцати вечером. А сейчас, по ощущениям, за окном было в районе десяти градусов. «Саманд» забирался по горной дороге вверх, на окраину города. Затем Араш со словами «приехали» остановился у одноэтажного дома. Нас пустили внутрь, где мы уселись на ковре с подушками в помещении, выполнявшем роль гостиной. Араш, очевидно, хорошо знал хозяина, пышноусого представителя народности бахтияров, на вид ему было лет пятьдесят. После общих бесед под чай хозяин расстелил скатерть и принес кебаб с рисом. Помогала ему жена в красивом красном платке. После еды беседа как-то сама по себе перешла на грядущие выборы. Усатый бахтияр периодически посматривал в простенький телефон – проверял новости. Сеть здесь ловила плохо, но ее хватало, чтобы обновлять телеграм, если без картинок. На тот момент телеграм еще не был заблокирован в Иране – соответствующее решение примут в декабре 2017‐го.
Хозяин рассуждал о политиках:
– Мне они все, конечно, не нравятся. Но Раиси меня вообще пугает. Ты слышал, откуда он взялся? Бывший судья. Только этого нам не хватало.
– Проголосуешь за Раиси – я тебе голову оторву, – пошутил Араш.
Вскоре беседа начала затухать. Хозяин попросил жену принести сетар, музыкальный инструмент, похожий на лютню, заиграл и запел. Стало понятно, откуда Араш так хорошо его знает. После нескольких грустных, тягучих песен нам дали матрасы, мы расстелили их на ковре и уснули.
– Сначала надо заехать в магазин, купить продукты и халим, – сказал Араш утром, как только мы выехали к горному озеру.
– Что такое халим? – спросил я
– Да что-то вроде густого супа из пшеницы с мясом. Я знаю тут одно место, где продают хороший халим.
Сначала мы поехали в «супер» – так в Иране сокращенно называют супермаркет, – захватили какие-то продукты, соки и овощи. На прощанье Араш посоветовал продавцу: «Голосуй завтра за Рухани». Затем двинулись к магазину, где в пластиковых полулитровых и литровых банках, вроде маленьких ведер, продавался халим. Араш приобрел все нужное и этому продавцу тоже напомнил, что завтра выборы и надо голосовать за Рухани.
Все последующие полчаса, пока мы ехали, Араш вел машину с телефоном в руках, сделал, наверное, десять звонков друзьям, и всем говорил примерно одно: завтра выборы, не забудьте сходить, голосовать надо за Рухани.
Потом мы доехали до места – над озером возвышались горы, на вершинах которых все еще лежал снег, и они красиво отражались в воде. На всем берегу стояли всего две палатки, так что мы без труда нашли место поодаль от них. Отсюда Араш звонить никому уже не мог, связи не было. Поэтому мы занимались делами туристическими: общались, ставили палатку, разводили костер и ели халим.
Рано утром Араш нас разбудил и очень серьезно сказал: «Пора на выборы». Быстро собрались и поехали. Вопреки моим ожиданиям, голосовать Араш отправился не в Исфахан, а в ближайший к озеру городок. Там он подъехал к местной школе, где проходило голосование – в Иране проголосовать можно на любом избирательном участке, главное, чтобы с собой были документы.
– У тебя с собой шенаснаме? – спросил он нашего третьего участника поездки, друга из Бендер-Аббаса. Шенаснаме в Иране – важный документ, аналог внутреннего паспорта.
– Да.
– Тогда пошли, – они отправились внутрь, а я как иностранец, права голоса не имеющий, ждал снаружи. Минут через пятнадцать они вернулись.
– Ну что, за кого голосовал?
– Рухани. И на муниципальных тоже за всех из команды реформистов, – ответил Араш.
Всего за неделю Араш, веселый музыкант и любитель пошлых анекдотов, прошел путь от ярого электорального нигилиста к участнику, да еще и агитатору. Так сработала атмосфера предвыборной гонки и постепенное осознание того, что твой голос действительно влияет на судьбу страны. Тогда на выборах решалось многое, и иранцы это чувствовали.
Современная политология считает политическую систему Исламской республики Иран исключением из традиционных моделей, существующих в других странах. Действительно, все происходящее выглядит по меньшей мере необычно. Неизбираемые политические институты сосуществуют с избираемыми, демократические – с теократическими. Причем весь этот антураж – не просто ширма: президенты сменяются на выборах, и это обычно приводит к заметным переменам в политике: как внутренней, так и внешней.
Такая сложносочиненная модель стала порождением «реформы имени Хаменеи – Рафсанджани» в 1989 году. До этого все 1980‐е годы политическая система Ирана находилась на этапе становления после главного события, сформировавшего современный Иран, – Исламской революции 1979 года, когда пала власть последнего шаха Ирана Мохаммада-Резы Пехлеви, а вскоре после революции была сформирована теократическая Исламская республика. Конечно, и президента, и Меджлис (иранский парламент) избирали и до 1989‐го, но вся институциональная конструкция тогда существовала скорее формально. Фактически в эти годы у только что образовавшейся Исламской республики были две основные задачи: разгромить внутренних врагов (прежде всего левые силы) и выжить в кровавой войне с Ираком, занявшей почти все 1980‐е (1980–1988 годы). Система работала в режиме ручного управления, все ключевые вопросы решал лидер Исламской революции Рухолла Хомейни, первый рахбар Ирана.
Однако в 1989 году легендарный аятолла умер. На тот момент внутренние враги уже были побеждены и репрессированы, а война с Ираком только-только завершилась «боевой ничьей»: погибли по меньшей мере 500 тысяч человек, пострадали – до миллиона. Возникли вопросы. Куда теперь идти Исламской республике? Какой линии придерживаться во внутренней и внешней политике? Кто, наконец, будет ей управлять? Лидера, хотя бы близкого Хомейни по авторитету и статусу, в иранской элите не было.
Схватка бульдогов под ковром показала, что самыми влиятельными людьми на момент смерти Хомейни оказались двое: председатель Меджлиса Али Акбар Хашеми Рафсанджани и президент Али Хаменеи. В итоге они и поделили власть: Рафсанджани стал следующим президентом, а Хаменеи – верховным лидером (рахбаром). Не менее важно то, что эти двое еще и инициировали первую и пока единственную в истории Ирана конституционную реформу. В частности, в результате этой реформы был упразднен пост премьер-министра, а его полномочия фактически переданы президенту страны.
Рафсанджани и Хаменеи стали двумя глыбами иранской политики и непримиримыми соперниками, – при том что когда-то близко дружили. Оба начали участвовать в антишахском движении задолго до революции, оба какое-то время провели в тюрьмах. Друг друга они хорошо знали еще с 1950‐х, более того, какое-то время даже снимали вместе дом в дореволюционном Тегеране – Рафсанджани, как выходец из более богатой семьи, платил за жилье чуть больше, хотя использовали всё поровну. Считается, что именно Рафсанджани привел Хаменеи в ближайшее окружение имама Хомейни, тем самым проложив ему путь к вершинам власти Исламской республики. В конце 1980‐х ни у кого среди политической верхушки Ирана не было настолько близких личных отношений, как у этих двоих.
Однако стоило начаться серьезной политической борьбе, как дружба стремительно отошла на второй план. Президент Рафсанджани стал лидером реформистского движения, которое выступило за либерализацию экономической жизни и нормализацию отношений с миром, включая Запад. Дабы укрепить свои позиции, реформисты пытались заручиться поддержкой населения, заметная часть которого желала перемен. В противовес этому на противоположном полюсе политического спектра начал формироваться блок консерваторов, апеллировавших к «хардкорным» ценностям Исламской революции, включая антизападную риторику и строгое соблюдение религиозных норм. Эта часть политического спектра Ирана консолидировалась вокруг Хаменеи, хотя формально он пытался показать, что не поддерживает ни одну из сил. Верховный лидер до сих пор предпочитает не высказываться в пользу того или иного кандидата на президентских выборах. В то же время намеки в его речах, да и данные в иранских СМИ не оставляют сомнений, на чьей стороне Хаменеи во внутриполитической игре.
В политической борьбе у обоих движений были свои слабости и преимущества. Реформисты пользовались большей поддержкой населения. Их идеи либерализации системы и открытости миру явно нашли отклик у избирателей: и Меджлис, и президентский пост чаще оставались за ними. За 35 лет, с 1989 по 2024 год, политики из числа реформистов занимали президентское кресло 24 года. Но на стороне консерваторов всегда был серьезный перевес в теократических институтах власти: верховного лидера (рахбара) можно сместить только по состоянию здоровья – по сути, избирают его единожды и навсегда. При этом конституционные полномочия делают рахбара самым влиятельным человеком в Иране. Он напрямую назначает половину членов Совета стражей конституции, который может отклонить любой законопроект Меджлиса, и к тому же решает, кого можно допустить на парламентские и президентские выборы, а кого нет. Кроме того, с рахбаром должны быть согласованы кандидатуры трех ключевых министров: главы МИД, минобороны и министерства разведки, контролирующего спецслужбы. Наконец, ему напрямую подчиняется Корпус стражей исламской революции (КСИР), военное формирование численностью в 300–400 тысяч человек, которое входит в состав вооруженных сил страны и исполняет функции армии и спецслужб одновременно.
Конструкция и так непростая, но национальная специфика добавляет сложности – в политической системе Ирана полномочия институтов разделены не четко, одни зачастую дублируют другие. В результате реальные полномочия и влияние определяются не столько тем, что написано на бумаге, сколько тем, кто из политиков и функционеров сейчас пользуется большим авторитетом. Неформальный статус столь же важен, как и формальный.
Так, Рафсанджани в 1997 году перестал быть президентом, но сохранил пост главы Совета по определению целесообразности (второстепенный орган, который решает спорные вопросы, если Меджлис и Совет экспертов не смогут договориться по тому или иному закону). Однако роль Рафсанджани в политике осталась огромной, несмотря на не самый высокий пост. Он всегда высказывался по поводу того, каких кандидатов должно поддержать реформистское движение, и к его мнению прислушивались – как политики, так и избиратели.
В результате в Иране сформировалась самобытная и рабочая модель, нормально функционировавшая с начала 1990‐х до конца 2010‐х. Выглядела она следующим образом: во главе Ирана стоит верховный лидер Али Хаменеи, который задает общую рамку государственной политики и обозначает красные линии – что можно, чего нельзя. Но внутри этой рамки действуют уже другие институты: президент и Меджлис, определяющие, какие принимаются законы, и управляющие большей частью процессов в стране. Верховный лидер может в любой момент вмешаться, если ему что-то не нравится, но делает это только в крайних случаях. Таким образом, рахбар скорее отвечает за стратегию внешнего и внутреннего курса и верность принципам Исламской революции, а президент и Меджлис – за текущую политику и ход реформ. Поэтому иранцы понимали важность выборов, хотя и не все спешили в этом признаться – в беседах с иранцами легко услышать, насколько проблемна сама система, – но за предвыборной гонкой граждане страны следили, в программы кандидатов вникали и приходили на участки, чтобы голосовать.
С Сетаре мы познакомились случайно, примерно тогда же, когда с Арашем, незадолго до президентских выборов 2017 года, но, в отличие от музыканта-весельчака, студентка Сетаре была политически активной. Встретились мы тоже из-за политики: 13 мая мы с друзьями из России шли по исфаханской улице, когда к нам вдруг подбежали несколько молодых девушек и парней. Вообще-то они агитировали за своего университетского преподавателя, который баллотировался на муниципальных выборах, но в президентской гонке поддерживали Рухани, поэтому призывали в паре проголосовать за своего учителя и кандидата от реформистов.
Сетаре в этой группе была заводилой. Она приехала в Исфахан из небольшого городка и училась в бакалавриате одного из местных университетов по специальности «компьютерная инженерия». По рваным потертым кроссовкам сразу было видно, что семья у Сетаре не из богатых. Зато вся предвыборная движуха ей очевидно нравилась: оживленно и дружелюбно улыбаясь, она рассказывала, почему надо голосовать за Рухани.
– Рухани должен переизбраться. Он далеко не идеальный кандидат – обещает много, а на деле все далеко не так радужно. Но при нем мы начали открываться миру. Не надо искать везде врагов. Нужен диалог с другими странами, сотрудничество, – тараторила она.
Сетаре предложила на следующий день сходить на митинг в поддержку Рухани, и мы согласились. Чтобы увидеть своего кандидата, на центральной площади Накше-Джахан в Исфахане собралось несколько тысяч людей. Фиолетовые шарфы участников (этот цвет Рухани использовал во время кампании), флажки со слоганами и прочая атрибутика – классика популярных предвыборных мероприятий. Рухани вещал с огромной сцены прямо перед величественной мечетью Имама, самой большой в городе, что возвышается над площадью.
Вся стилистика мероприятия подчеркивала: Рухани – кандидат от реформистов. На большом плакате он стоял вместе с покойным Рафсанджани, а толпа на митинге вовсю кричала: «Йа Хусейн – Мир-Хосейн!». Этот лозунг появился во время протестов «Зеленого движения» в 2009 году, когда протестующие требовали пересчета бюллетеней. В том году соперник ультраконсерватора Ахмадинежада, кандидат от реформистов Мир-Хосейн Мусави, недополучил голосов из-за фальсификаций (по мнению протестующих). К моменту митинга Рухани он давно находился под домашним арестом, однако оставался одним из символов реформистского движения.[8]
Наконец, в какой-то момент в первых рядах, прямо у сцены, загорелись фаеры, источавшие плотные клубы фиолетового дыма – спецэффекты тут же добавили согласованному митингу налет несанкционированной демонстрации. В 2009 году такие же фаеры и дымовые шашки пытались использовать участники протестов.