Восьмой грех

Пролог

Ужасная, всеобъемлющая, скрипучая боль разливалась по всем конечностям.

Она бешено пульсировала в такт учащенному сердцебиению и сбивала с ног. Кончики пальцев покалывало холодом, а ноги примерзли к земле. Где-то в груди образовалась дыра, из которой сочилось то, что обычный человек себе представить не может. А если и может, то только в той незначительной степени, которой не хватает для того, чтобы прочувствовать момент, запечатлеть его один-единственный раз и никогда больше не вспоминать.

Ее словно окатили ледяной водой в жерле костра. Жарко и одновременно жутко холодно. Грудь болезненно сжалась в ком, по ощущениям не больше спичечного короба, и ныла, ныла, ныла. Одна только оставшаяся сила воли не позволяла вырвать этот ком из груди, прекратить мучения и забыть о них. Сила воли и стиснутые зубы, чудом еще не треснувшие от усилия.

Прошла целая вечность, прежде чем капля за каплей потекли слезы. Они огнем ошпаривали холодные, как бетон, щеки, растворяясь где-то в пространстве пустой комнаты. Немой крик сошел с бледных, как снег, губ, уходящий туда же, куда и океан слез.

Она физически ощутила трещину в сердце. То, как она расползается, ломая холодные тонкие руки, выпирающиеся ребра, шею. Искаженную в боли гримасу украсила длинная, толстая, черная полоса. От носа откололся кусочек и звонко упал в лужу на темно-сером ламинате. Падали пряди черных волос, когда она дрожащими кистями дотронулась до груди и ничего там не обнаружила.

Пустота. Вот что от нее осталось.

Ламинат исчез, как и комната и окружающие люди, если они там вообще были. Мебель рушилась, что-то гремело и разбивалось, однако это все был второсортный шум, а перед глазами стояла пелена.

«Почему?..» – витал один-единственный вопрос, когда она медленно растворялась в темноте, уносящей остатки сознания куда-то далеко, откуда выбраться невозможно.

Часть 1. Прозрение

Глава 1

Вкус человеческой крови просто омерзителен.

Что-то кислое вперемешку с металлом, словно горсть монет положили на несколько дней в вязкую кислоту, а затем дали попробовать. Причем, когда она свежая и теплая, вкус как будто бы ярче, чем когда застоялась и начала сворачиваться. Консистенция напоминает жидкий клей или кефир, но вкус… Мне от него становится дурно.

А запах! Этот мерзкий, тяжелый запах ржавчины, который потом некоторое время стоит в помещении и ничем не выветривающийся! Мне кажется, у меня дома он уже вместо освежителя воздуха. Настолько часто мне приходится морщить нос, когда я вхожу в свою скудную комнатушку.

Но сейчас я чувствую на губах и в воздухе кровь не у себя в квартире. А на лестничной площадке, около третьего этажа – на середине жду вторым и третьим. Моя рука вывернута не совсем естественным образом, а перед глазами темно.

О, да. Я знаю это алое тепло, разливающееся по бетонному полу подъезда, знаю, как никто другой, поскольку ввиду своей неуклюжести и других причин вижу его чуть ли не ежедневно. Я снова упала. И снова жутко неудачно. Поскользнулась на чем-то липком и плашмя свалилась прямо на ступеньки. Мой и без того кривоватый нос, кончик которого смотрит совсем не вперед, и с горбинкой, вряд ли сломался, но ссадина останется на долгие недели, и никто, по своему обыкновению, не поинтересуется, что же со мной произошло или кто избил.

Кровь каким-то чудным образом оказалась у меня в глазах, так что, когда я встала и попыталась их открыть, вышло плохо. Хотя так даже лучше: когда я вернусь в свое серое однокомнатное убежище не придется смотреться в злосчастное зеркало, стоящее прямо на входе.

Для чего я его вообще туда поставила? Квартира и без того мала: шагу не ступить, чтобы не наткнуться на стену, и просто так пройти мимо адского агрегата невозможно. Каждый день оно мозолит мне глаза, напоминая из раза в раз то, как я выгляжу. И первое, что я вижу при входе – это даже не само зеркало, а мой кривой нос, выделяющийся на фоне всего остального: впалые щеки и вечные круги под глазами кажутся сперва блеклыми, незаметными. Я даже не вспомню, когда последний раз нормально спала, а этот темный взгляд под темно-коричневой, почти черной челкой заставляет меня об этом думать, когда перевожу взгляд с носа на него. За годы жизни здесь я так и не вспомнила, несмотря на все усиленные попытки.

– Черт… – Вырвалось из моего рта, когда я, наконец, поднялась. Моя одежда, волосы, и без того жидкие, даже потрепанный портфель, висевший на спине, – все было в моей крови, а лестница стала похожа на место преступления. Серьезно, если бы я возвращалась домой и увидела эту картину, то первая мысль у меня была бы не «кто-то серьезно упал», а «здесь кого-то убили».

Я приложила к разбитой в хлам переносице платок и тут же поморщилась от сильной боли. Ткань моментально пропиталась и стала бесполезной. Черт с этим. Оставляя за собой кровавые следы, я еле засунула ключ в скважину. Благо, живу на том самом третьем этаже, и упала почти у двери. Наконец, мне это удалось, и на негнущихся ногах я сразу повернула налево: прямо в ванную. Тут же наклонилась в раковину и выплюнула шмоток крови. От ржавого привкуса и соответствующего запаха, которым я дышала несколько минут, меня стошнило туда же. Слишком долго я лежала там, на лестнице, и даже успела сделать пару глотков. Глупый поступок, за который сейчас поплатилась алой рвотой.

Я обработала рану, оказавшейся совсем неглубокой, так как точно знаю, что нужно делать в такой ситуации: далеко не в первый раз ведь оказываюсь в подобной ситуации, когда срочно нужно оказать себе первую помощь.

Тяжелая повязка покрывала большую часть моего лица. Дышать через нос было невозможно, да и жутко больно, поэтому мой хрип доносился, кажется до соседей из другой многоэтажки.

Я скинула свою одежду и бросила ее в корзину для грязного. Даже мое нижнее белье – и то покрылось алыми крапинками. С трудом протиснувшись в свою излюбленную огромную ночную рубашку, так как ничего другого с большим верхом не нашла, выпила обезболивающее, коего у меня было хоть отбавляй, и уселась за старенький ноутбук.

Учиться на третьем курсе и совмещать работу – ужасно сложно. Вообще, я поняла это еще на первом. И каждый день думаю, что больше не выдержу, и каждый день сажусь, допоздна делаю домашку, а сплю всего по несколько часов. Иногда падаю в обмороки, и, о боже, в эти моменты могу наконец-то поспать.

Знаю, знаю. Здоровье мое похоже на старую яблоню. Которую срубили. И бросили на сожжение. А прах рассыпали по ветру, затем собрали обратно и сделали подобие той самой яблони, что была изначально. Хронические заболевания мучают меня с самого рождения, и одной напастью больше, одной меньше – мне уже никакой разницы. Проблемы с желудком, сердцем, костями – чего только у меня нет. Весь аромат букета болезней я прочувствовала еще в детстве, когда мои родители отказывались меня лечить. Но это другая история.

Откинувшись на стуле, я уперлась головой в стену и задумалась. Задание государственно-правового профиля юридического университета заключалась в том, чтобы самой выбрать тему реферата, написать его и сдать на следующий день. Бросив взгляд на время в углу дисплея, я тяжело застонала, тут же пожалев об этом и испытав шквал боли в области переносицы. Час ночи. Господи, час ночи. Единица на экране впивалась мне в глаза, разъедая их, казалось, изнутри. Только сейчас осознание того, насколько сильно я устала от работы в кофейне в вечернюю смену, настигла меня с головой. Мизерная зарплата явно не стоит таких жертв с моей стороны, однако выбора мне никто не предоставил. Мне нужно что-то есть, покупать лекарства и оплачивать коммунальные услуги. Медикаменты составляли 3/5 от всего моего скудного заработка, 1/5 – на квартиру. На еду оставалось совсем уж мало, моя фигура, больше напоминающая скелет, громко об это говорила. Хотя на боль в животе я давно перестала обращать внимание, по сравнению с ней есть проблемы помасштабнее.

Под моими пальцами зашелестела клавиатура. Ее стук громом раздавался в ушах, а ритм напоминал музыку смерти. Поисковик выдал готовый реферат, но, вопреки позыву скачать его и распечатать, я не стала этого делать: в прошлом году как-то поплатилась за это отработкой. Вместо этого просто вырвала из него несколько кусков, перефразировала некоторые предложения и вставила в свой текст. Глаза слипались, все тело кричало о том, что хочет спать. Одна только ноющая боль не позволяла мне заснуть прямо над ноутбуком.

Надавив на кнопку "сохранить" и отправив документ на флешку, я сходила на кухню: третью и последнюю, ужасно темную комнату в квартире, и открыла холодильник. Кусок старого масла, полпакета молока, наполовину гнилое яблоко, упаковка кетчупа лежали на левой половине. На правой зияла пустота и два куриных яйца. Моя рука потянулась прямо к ним, молоку и кетчупу. Сегодня на ужин будет, как всегда, яичница с соусом, который я скоро буду ненавидеть от каждодневного употребления. Старенькая плита скрипнула, когда открылся газ. Запахло гарью, но это лучше, чем кровь. Кстати о ней, я совсем забыла отмыть волосы! А ложиться в чистую постель с кровью на голове совсем не хотелось: запачкаю и постель, и одежду, мне придется ее стирать раньше времени и дополнительно платить за воду. Вот уж такого мне точно не нужно, лучше уж налью себе в разы меньше воды в тазик и отмою все как следует. Но сначала еда, которую сегодня я не видела больше тринадцати часов.

С безумной благодарностью своему университету за бесплатную еду в обед для бюджетников, я отрезала вилкой кусочек яичницы, смотревшей на меня своим огромным желтым блестящим глазом. Она явно не хотела, чтобы ее ели. Проникнувшись к ней жалостью, я запустила в рот кусочек и жадно проглотила. Когда отрезала второй, желток дернулся, словно желе, протестуя моим действиям. Он надоел давить на меня, поэтому я безжалостно проткнула его зубчиком вилки. Желток растекся по поверхности блюдца, затапливая все вокруг. Я усмехнулась про себя и спокойно доела.

Затем выполнила вторую задумку: смыла с волос кровь, поставила будильник на шесть, и наконец-то свалилась в постель. Пары начнутся в девять, но эта мысль не успела пронестись у меня в голове, поскольку я провалилась в блаженный, долгожданный сон.

И в ту же секунду прозвенела мелодия будильника! Песня, на самом деле, была неплохой, даже нравилась мне поначалу; но спустя два с половиной года ежедневного пробуждения ранищу под ее сопровождение, она начала меня жутко раздражать. Всякий раз, когда слышу ее на улице или в транспорте, стискиваю зубы и усиленно терплю, чтобы не ударить кулаком по проигрывателю. Но понимаю, что источник моих проблем не будильник и не его песня, а образ жизни, в который меня загнала судьба.

Но судьба ли была виновата? Мои родители… Не шибко меня любили и баловали. Даже на мои болезни они не особенно стремились тратиться, не говоря уже об остальных вещах, которые должны делать любящие мама с папой. Я выплакала уже достаточно слез, сетуя на обломанное детство, поэтому теперь эта мысль не вызывает никаких чувств. Но осадок от нее отдает горечью в горле, напоминая о том, что было, и что могло бы быть.

Находясь в состоянии легкого наваждения, я вспомнила о вчерашнем инциденте. Нащупав повязку, ослабшую за ночь, сняла ее. Самый нижний слой бинта приклеился к ране, поэтому пришлось его отдирать, скрипя зубами. Это оказалось больнее, чем можно было представить, поэтому тихий вскрик раздался в крохотной комнатушке, отразившийся от серых голых стен обратно в уши. Струйка крови потекла к губам, но я успела ее вытереть прежде, чем она их достигла. Я обработала это безобразие перекисью, приклеила большой медицинский пластырь, который скрыл ранение. Причесала волосы. В связи с тем, что перед сном их помыла, они растрепались, завились на одной стороне, смотрели в разные стороны, а челка напоминала одуванчик. Расческа плохо исправила положение, но все же стало чуть получше. Косметикой я не пользуюсь: слишком дорогое удовольствие, к тому же бесполезное. Мое лицо смогла бы исправить либо пластическая операция, либо сильная кислота, но ни того, ни другого у меня, к сожалению или к счастью, не было.

Меня зовут Агата, и я – полная неудачница. Вся моя жизнь – это череда несчастий, которые начались в момент моего незапланированного рождения и продолжаются до сих пор. Хотя нет, одна вещь все-таки была мною заслужена: это университет. Я пахала днями и ночами напролет, чтобы поступить туда и съехать от родителей как можно скорее. На работу меня тоже взяли, можно сказать, случайно. Желающих работать в кофейне под названием «Мятник» студентов было хоть отбавляй, а у меня даже нет опыта, но из всех конкурентов взяли, почему-то, в том числе меня. Но теперь я как могу цепляюсь за эту работу, ведь именно она обеспечивает мне еду, жилье и мою жалкую жизнь.

Честно говоря, я уже мало на что надеюсь. Из-за работы и учебы у меня вообще нет ни на что времени, а сама по себе я нелюдимый человек так что о друзьях и речи быть не может. Не люблю социум. Все люди злые, каждый так все время и норовит причинить кому-то боль, предать или обидеть. В детстве я пыталась дружить с людьми, но каждый только и делал, что пользовался моей добротой – верным признаком желания подружиться, – а потом предпочитал чужую компанию мне, оставляя меня в полном и унизительном одиночестве. В старшей школе я оставила бессмысленные попытки, то ли от бессилия, то ли от ненадобности: привыкла все время быть в одиночку.

Я натянула брюки и надела бесформенный свитер болотного цвета. Такая большая мешковатая одежда скрывает хотя бы мое уродливое тело. А если бы такие же штуки существовали на лицо, я, не колеблясь, надевала бы и их. Умылась, почистила зубы, взяла свой портфель, набитый книжками, и отправилась в путь.

Глава 2

Я ненавижу трамваи.

Толкучка, бесчисленное множество людей спешит по своим делам: кто-то читает доклад или реферат, кто-то по телефону обсуждает важную сделку, не терпящую отлагательств, какая-то старая женщина ругается с молодой мамочкой за единственное свободное место, а еще духота, давящая со всех сторон, несмотря на зимнюю погоду. Мне неприятно, когда кто-то касается моих ребер своим локтем или коленом задевает часть бедра. Я чувствую боль, а на тощем теле остаются синяки. Перманентный шум доносится со всех сторон, и даже максимальная громкость наушников спасает плохо, однако все равно спасает, так что я частенько с благодарностью вспоминаю тот день, когда решилась их все-таки купить.

Серый безжизненный город мелькал в окнах транспорта. Именно сегодня снег не шел, показывая все сугробы воочию, создавая пробки на дорогах и, скорее всего, аварии. Машины пролетали мимо, как и многоэтажки, магазины, супермаркеты и даже торговые центры. У всех них бурлила жизнь, они источали ее, а она долетела до меня даже сквозь стекло. Но проходила как бы сквозь, ибо я ее совсем не чувствовала, хоть и отчетливо видела. Я бесстрастно восседала на добытом местечке в передней части трамвая и раз за разом перечитывала реферат, сделанный мной этой ночью. Кое-где виднелись недочеты, но я же писала его в первом часу, мне простительно.

Глаза слипались, но я заставляла себя держать их открытыми. Громко зевнув, услышала голос оператора: "остановка университет". Всполошившись, быстренько выбежала из обители шума, боли и духоты и направилась вперед.

Не очень красивое, но большое и высокое здание находилось почти в середине города. Тут находились здания нескольких факультетов: здание слева – это физико-технический, справа – лингвистический. Я направилась в то, что посередине – юридический.

Вокруг был только снег, однако в теплую погоду тут цветут клумбы и деревья, названия которых я не знаю. Они небольшие и их немного, но они создают ощущение того, что находишься в настоящем саду. Дорога вела вперед и разветвлялась у входа в юридический корпус: здание из местами потрескавшегося белого камня высотой в четыре этажа. За этим находились еще несколько, но я не помню, каким факультетам они принадлежат, вроде филологический и еще какой-то. Народ столпился около входа. Я не опоздала, но время к этому неумолимо приближалось, поэтому вопреки боли протолкнулась внутрь, даже не смотря в лица тем, кто там находился. Все равно со мной никто не поздоровается, да и я тоже.

Мне трудно сравнивать этот университет с другими, поскольку я бывала за свою жизнь только в этом, но мне кажется, что он слишком серый. Никаких убранств, только голые стены, пустые коридоры и единственная радость: старые крупные растения на подоконниках в лестничных пролетах. Лавчонки в коридорах, да и те старые и ветхие, а аудитории больше напоминали кабинеты в очень старой школе, в которой не делали ремонт с момента ее постройки. Я оставила в гардеробе, удобно стоящем прямо напротив входа, свою черную курточку и прошла направо. Длинный коридор привел меня к лестнице, на которой я поднялась в нужную аудиторию. Наверное, люди, стоящие около двери, это мои одногруппники: мне не было необходимости запоминать их лица, только пара человек смутно кого-то напоминали, вроде тех, с кем приходилось работать в совместных заданиях.

По своему обыкновению, я направилась в самый конец аудитории. Иногда преподаватели даже не называли меня на перекличке, а многие одногруппники даже не знали, что в помещении есть кто-то с моим именем. Но в этот раз меня отметили, поэтому пришлось молча поднять руку, прежде чем отвернуться. Хотя мой взгляд скользнул-таки по присутствующим. Размытые лица сливались в непонятное нечто, что даже лицом назвать тяжело. Это моя извечная проблема: люди кажутся мне одинаковыми, а лица их – смазанными, как будто непонятными кляксами. И только на одного человека я засмотрелась на секунду дольше.

На самом деле это единственный человек, которого, отвечая на вопрос: «Это твой одногруппник?», я бы уверенно назвала таковым. Его знает, наверное, весь университет: активист, отличник, очень громкий, шумный и общительный. Он множество раз мелькал перед моими глазами, поэтому не запомнить его голубые глаза, большую улыбку, короткие, темные, выбритые по бокам волосы и несменную белую рубашку было сложно.

Я разрываюсь между неприязнью и уважением к этому человеку. Он выглядит полным свободы и уверенности в себе, которые мне даже и не снились с моей застенчивостью и страхом перед людьми. Шум от него первый достигает моих ушей в аудитории; его низковатый, слегка картавый голос разительно выделяется на фоне остальных монотонных звуков, сливающихся в один. Он же был второй, словно вообще на другой волне, как будто рядом поставили два радио с разными передачами. Мне одновременно не хотелось его слышать, и я желала разбавления этой ненавистной какофонии. Преподаватель начал вести семинар, а человек неожиданно повернулся ко мне. "Как же это зовут?" – Какое-то звучное имя, иронично непохожее на остальные. Наши взгляды столкнулись, но это столкновение не вызвало во мне никаких чувств. Я лишь бесстрастно снова изучила цвет его глаз, изгиб скул и маленькое пятнышко на белоснежной ткани его одежды. Хотя может быть я почувствовала что-то вроде разочарования, что общество с таким человеком и становление ему подобной мне не светит, кажется, никогда. Наверное, я уже смирилась с тем, что моя жизнь обречена. Прошло уже несколько секунд, а он так и не отвел взгляд. Меня это напрягло, и я нахмурилась, показывая свое негодование. Он ухмыльнулся и отвернулся-таки. "Как же, блин, его зовут?".

– Так… – донесся до меня голос преподавателя. Я даже не уверена в том, какой сейчас предмет. – Выходим рассказывать рефераты. Кто начнет?

Понятно, сейчас именно тот предмет, по которому задали это ужасное задание. Кто-то поднял руку и вызвался первым, но его речь проходила сквозь меня: не зря же сижу в конце помещения. Выставив руку вперед, я улеглась на нее, но было неудобно, потому что рука костлявая и жесткая, поэтому подложила портфель и закрыла глаза.

Кто-то коснулся моего плеча. Сперва я даже не поняла, где нахожусь, но, открыв глаза, разочаровалась. Все еще находясь в той самой аудитории, я осталась одна. Все уже ушли, одна моя персона лежит на последней парте в обнимку с портфелем. Что за позор. Я подняла взгляд, ожидая увидеть разъяренного семинариста, однако очень удивилась, увидев одно из нескольких единиц знакомое лицо.

– Что за… – начала я.

– Просыпайся. Препод ушел раньше и отпустил всех, одна ты осталась. Ночью совсем не спишь?

Какая ему разница, сплю я ночью или нет? Я вскочила с места, прихватив портфель, и пулей вылетела из аудитории.

Максвелл.

Его определенно точно зовут Максвелл.

Мне его имя вспомнилось потому, что вчера он посещал кофейню, где я работаю: обычно мы спрашиваем имя посетителя, чтобы написать его на стаканчике кофе. Он пришел туда с кем-то, но я совсем не обратила внимания на то, кто именно посетитель: такая информация мне неинтересна и ни к чему, но краем глаза все-таки отметила смутно знакомые инициалы. А вот лицо… Неловко вышло, что я даже не удосужилась посмотреть на посетителя, только мельком иногда оглядывала зал. Оказывается, мое подсознание уловило смутно знакомые черты. Наверняка он меня узнал, поэтому сегодня пялился без остановки, удивляясь, как кто-то вроде меня умудряется работать в социуме.

Я с ног валилась от усталости, но собралась и прошла дальше, в следующую однотипную аудиторию, отличавшуюся от предыдущей лишь тем, что другой, более старый и седой преподаватель восседал за кафедрой. У меня заболел живот, поэтому пришлось от усилия стиснуть зубы, но терпеть. Я пропускала завтрак уже несколько месяцев и скорее всего еще не скоро вернусь к этому приему пищи, так как он, к моему открытию, забирал достойную часть моих расходов. Где-то в глубине моего портфеля, когда он увалился на стол возле окна, скрипнул блистер с таблетками, благодаря которым я продолжаю жить.

Но стоит ли того моя жизнь? Чтобы вставать каждое утро рано, ложиться поздно, ходить в университет и работать? Для чего это все? Я не чувствую той надежды о хорошем, да хотя бы нормальном будущем, о котором ужасно громко болтают мои одногруппники. Они дружат друг с другом, общаются. Смысл жизни – наслаждаться ей, иного предназначения у нее нет, но я живу, погрязши в боли, бедности и страданиях.

На самом деле я часто задаюсь этим вопросом. Слишком часто для обычного человека, ведь каждый рано или поздно думает: "А для чего я вообще живу?". Я слишком слаба для того, чтобы тихо, незаметно умереть, но часто понимаю, что слишком слаба, чтобы продолжать жить.

Мой взгляд скучающе устремился в оконце под монотонный гул преподавателя. На заснеженной, местами грязной и подтаявшей улице, я заметила первокурсников со счастливыми лицами. Они что-то оживленно обсуждали и шли, кажется, к экономическому корпусу. Наверное, при виде такой картины люди улыбаются, но я лишь зевнула в ладошку и отвернулась.

Так до конца дня мой реферат и не спросили, и я ушла из здания столовой с мыслью о том, что рано или поздно мне придется его рассказать. Однако сейчас это не мои проблемы, а меня завтрашней, а так как это два разных человека я тяжело выдохнула, сминая в кармане недоеденную булочку, и пошла на остановку, чтобы отправиться на работу.

Рабочий день у меня длился обычно с трех-четырех и до позднего вечера. Утром работала девушка по имени Милана, а когда я приходила, то сменяла ее. Она добродушная студентка, учится очно-заочно, поэтому очень удобно, что утром работает она, а до одиннадцати вечера я. И она спокойно относится к тому, что я прихожу в разное время – то в два часа, то в три, то вообще ближе к вечеру. Как будто это ее вообще не смущает, а зарплата у нас все равно пополам. Хотя звонкий голос Миланы иногда раздражает после тяжелого учебного дня, а цвет блондинистых волос впивается в уставшие глаза мертвой хваткой.

Голос оператора объявил нужную остановку. Он будто выдернул меня из другой вселенной, заставив осознать, где я нахожусь, и что нужно срочно выходить. Пулей вылетев из трамвая, чуть не застряв в дверях, я метнулась в сторону, едва не задавленная проезжающим мимо автомобилем.

Я уже издалека увидела в окошке копну светлых волос за стойкой. Кофейня небольшая, но в людном месте, около главной улицы города. Узкий проход впустил меня внутрь, в нос сразу ударила смесь ароматов. Я поморщилась, свежая рана загудела.

Это место, пожалуй, единственное, которое не отталкивает меня так сильно, как остальные, помимо столовой университета с бесплатным обедом. Приятные мятные стены, цветочки у окна за стойкой, огромное меню на противоположной стене. Столиков от силы штук шесть, занимающих все пространство «Мятника». Посетителей немного, они раскинулись по уголкам помещения. Милана старательно делала кому-то кофе, судя по интенсивности взбивания и лежащим рядом ингредиентам, это капучино с ореховым сиропом. Я сглотнула подступившие слюнки. На прилавке около стойки лежали самые разные вкусности, которые из-за своей стоимости мне только снятся. Круассан с белой глазурью сверху, розовый пончик с разноцветной присыпкой, чизкейк, украшенный листиками мяты, овсяное, шоколадное и самое разное печенье – все ослепительно светило мне прямо в глаза, заставляя жмуриться и отводить взгляд. Когда я подошла ближе, Милана заметила меня и воскликнула:

– Агата! О боже, что у тебя с носом?!

Единственный человек, замечающий изменения во мне. Но нам некогда их обсуждать: я снимаю куртку, а ей уже пора собираться. Не похоже, что она очень хочет дружить с кем-то вроде меня, но ее вежливость и интерес иногда удручают и даже шокируют.

– Просто… Упала.

– Надеюсь, все в порядке. Удачной смены!

И она ушла, оставив меня в одиночестве.

Однотипные смены сменялись день за днем, выматывая меня одна сильнее другой. "Здравствуйте! Что будете заказывать?" – я честно старалась улыбаться каждый раз, когда говорила эту фразу. Старалась, но не всегда получалось. Я уже клевала носом, когда доделывала очередной капучино, латте или эспрессо, когда вновь произнесла эту злосчастную фразу, в ответ получив "обычный американо, размер эм". Как всегда, я в ответ спросила:

– Какое имя написать на стаканчике?

– Максвелл.

Я подняла глаза и вытаращилась на клиента. Он широко мне улыбался, явно в нетерпении ожидая заказ, и, казалось, что даже глаза его улыбались, заражая хорошим настроением остальных. Всех, кроме меня. Я тут же взяла себя в руки и пролепетала: "хорошо", вернувшись к работе.

«Какого черта он здесь делает?» – спросила себя, а затем мысленно хлопнула себя по лбу. Это кофейня почти на центральной улице, очень даже привлекательная, почему бы и не опрокинуть стаканчик-другой свежезаваренного кофе после учебного дня в университете? Даже для меня эта мысль звучит заманчиво, несмотря на количество посетителей – я не люблю находится в обществе, пусть даже таком небольшом.

Я сделала заказ и громко произнесла имя. Максвелл вышел откуда-то сбоку и протянул руку, чтобы забрать.

– Ваш заказ. – Отчеканила я.

– Благодарю. – Из-за чего-то он нахмурился. – А что с вашим носом?

Я не поняла его интонацию. То ли он насмехается надо мной, нарочно выделяя слово "вы", чтобы подчеркнуть, что еще с утра он говорил со мной на "ты", будя с последней парты в аудитории, либо искренне забеспокоился за мой нос. Я выдавила жалкое подобие кривоватой улыбки и выпалила:

– Все в порядке.

– Но у вас кровь.

Мои глаза медленно округлились. Ну все, сейчас руководитель посмотрит камеры, увидит, что я пугаю клиентов кровью на лице, и меня уволят. Я медленно дотронулась до пластыря на переносице. Пальцы почувствовали что-то теплое и вязкое. Я поднесла их к лицу, от которого отхлынула кровь, и увидела то, что ожидала – алое пятнышко. Пластырь ей явно пропитался и выглядел ужасно. Интересно, как давно рана открылась? Я ведь уже несколько часов здесь стою, неужели все это время на моем лице зияло кровавое месиво?

– Ой… – Единственное, что я могла ответить. По своей глупости, невнимательности или сонливости я не взяла с собой ни пластырь, ни бинты, ни вату.

Я побежала в служебное помещение, в которой, слава Богам, была маленькая раковина, чтобы удобно смачивать тряпки и протирать столы. С трудом отлепила пластырь, набрала воды в ладони и попыталась промыть рану. Но кровь шла, не останавливаясь, а во мне все сильнее закипала паника. Я выглянула обратно, проверить зал на наличие очереди, но напротив стойки никого не было. Один только Максвелл сконфуженно стоял около нее, всем видом показывая взволнованность.

Я вышла обратно, прикрывая рану рукой. Обогнула Максвелла, прошмыгнула к ближайшему свободному столику и схватила пару салфеток, тут же приложив их к лицу. Они пропитались и показалась алая жидкость. Я подняла глаза и заметила, что кроме нас в кофейне вообще больше никого нет и выдохнула: у моего конфуза только один свидетель. Надеюсь, он не пожалуется руководству, иначе меня могут запросто уволить, чего мне очень не хотелось.

– Могу я чем-то помочь?.. У меня с собой платок есть, могу дать.

С этими словами он полез во внутренний карман зимнего пальто и в следующее мгновение протянул мне чистый белый платочек. Чем я тогда думала – не знаю, не уверена даже, что вообще думала, ведь моментально схватила его и побежала обратно в служебку. Смочила платок и вытерла струю, успевшую опуститься аж до подбородка. Я крепко прижимала ткань к переносице, и только потом поняла, что натворила. Носом почувствовала аромат мужского парфюма, перемешанного с кровью, исходившего от платочка, и быстро вернулась назад с удивленным выражением лица. Максвелл смотрел на меня неприкрытым интересом, будто бы рентгеновским зрением изучал строение моего тела изнутри. Наши взгляд столкнулись: мой, полный ужаса, и его, слегка суженные порывами смешков. Моя суетливость явно его развеселила, только вот лично я ничего смешного совсем не вижу.

– Я… Извините… – мои губы словно перестали слушаться меня, а слова сталкивались друг с другом при выходе, образуя кашицу из звуков.

– Ничего. Я ведь сам предложил. – Порываясь вернуть платок, я остановилась, ведь он был в моей крови. Она наконец-то перестала идти, но сама рана явно выглядела ужасно, судя по косому взгляду, который Максвелл то и дело бросал на мой нос, неумело стараясь это скрыть. – О, я могу сбегать купить пластыри! Давайте, я быстро!

– Стойте, нет! – буду я еще клиента просить что-то мне купить. Тем более дополнительная упаковка пластырей – удар по моему кошельку и желудку, который останется без порции ужина на несколько дней. А один прием пищи в день, кроме субботы и воскресенья – это слишком даже для меня, человека, относительно привыкшего к пропуску завтраков и ужинов.

Максвелл вскинул бровь, но правда остановился. Мне не хотелось раскрывать подробности моей бедной жизни одинокого студента без родителей и единственным мелким заработком, поэтому я смутилась:

– Дорого же… – единственное, что додумался выдать мой мозг. Максвелл залился звонким смехом, будто я рассказала ему анекдот. Он махнул рукой и ответил:

– Ерунда! Я быстро. – И удалился.

Я не стала его останавливать второй раз. В конце концов это он вызвался купить мне пластыри, а тем более раз уж это бесплатно, мне остается только надеяться, что до того момента, как он вернется, никто не захочет выпить кофе.

Так и случилось: мне повезло, ведь Максвелл и правда вернулся в скором времени, гордо протягивая мне ленту пластыря, шмоток ваты и перекись водорода. Я вопросительно вскинула бровь, а он лишь пожал плечами:

– Обычных пластырей не было, я взял лентой. Но лентой будет больно на открытую рану, нужна ватка. А у тебя там чуть ли не открытое мясо, надо обработать.

Я тяжело выдохнула и хотела потереть ладонями лицо, но вовремя одумалась. Здесь даже зеркал нет, чтобы я могла как следует все это сделать. Максвелл понял мой вздох и заговорщицки прошептал:

– Могу помочь.

Я вдруг задумалась: а с какого перепугу он вообще мне помогает? Сначала платок, потом аптека, теперь хочет сам мне нос обработать… Разве такое бывает?

– Меня точно уволят. – Озвучила я свою последнюю мысль вслух.

– С чего бы? – Удивился Максвелл.

– Да с того, что сначала я посетителей кровью пугала, а теперь один из них помогает мне ее вытирать. Это… Непрофессионально.

Он снова засмеялся, а я снова не поняла, что смешного только что сказала.

– Да нормально все. Все равно нет еще никого. Давай сюда.

Я вышла из-за стойки и прикрыла глаза. Его взгляд вдруг посерьезнел, шершавые пальцы коснулись моего подбородка и чуть приподняли мое лицо. Жгучие капли брызнули мне на рану, она сразу зашипела и отозвалась жгучей болью, отчего я шикнула меж зубов. Ватка заткнула шипение на моем носу, а ее сверху прижал кусок ленточного пластыря.

– Вот так. – Оценивающе воскликнул Максвелл.

– Спасибо. – Только и смогла выдавить в ответ, виновато поглядывая в сторону окровавленного платочка, от бывалой белоснежности которого теперь могут только ходить легенды.

– Да ничего. Не парься.

– Я постираю. – Пробубнила я скорее себе, чем Максвеллу.

– Ну, тогда будет повод встретиться еще раз. Заодно расскажешь, откуда у тебя такая рана. Пока!

…Я заметила, что он перестал обращаться ко мне на "вы", когда говорил последние фразы. Покосилась на платок снова, поняв, что мне впечаталось в голову то, что он сказал, прежде чем попрощаться.

В абсолютном шоке с произошедшего я вернулась за стойку и, словно в трансе, отработала свою смену. Лица людей снова стали замыленными, расплывчатыми, непонятными, и только одни черты мелькали перед глазами, все никак не желая уходить.

Я посмотрела на время и чуть не вскрикнула от восторга. Мало того, что я могу идти домой и закрывать «Мятник», так завтра еще и суббота. А это значит, что вместо пяти часов я могу поспать семь, а то и восемь! Я поспешила на остановку и села, как всегда, на последний в это позднее время и, к моему огромному счастью, пустой трамвай.

Утром я не заметила, но сейчас точно видела, что кто-то убрал мою кровь на лестнице. Скинув одежду и бросив на пол рюкзак, я грузно свалилась на свою кровать с чувством полного опустошения. Никакой домашки или других дел. Кроме урчавшего живота. Если бы мне не нужно было принимать таблетки, я бы без раздумий легла спать, однако, громко простонав какие-то ругательства, встала и пошла на кухню. Однако, проходя по коридору, я остановилась: мой взгляд скользнул по брошенной в неположенном месте куртке, из кармана которой торчал носик крышки перекиси. Я достала ее и повертела баночку в руках. Затем взяла моток пластыря и аккуратно поставила в аптечку в ванной. Мне вспомнился окровавленный платок, так что я тоже его достала и сразу постирала руками. Он все еще был с красными пятнами, так я что замочила его в холодной воде и оттирала порошком, предназначенным для стиральной машины: я так делаю всякий раз, когда надо оттереть кровь с какой-нибудь одежды. Я хлопнула себя по лбу: в корзине для белья лежит одежда, в которую кровь уже наверняка впиталась настолько, что стала принтом. Эту одежду я замочила и отстирала тоже настолько, насколько это вообще возможно.

Так и пролетели добрые полчаса. А мне нужно еще поесть, чтобы принять лекарства. Мой взгляд снова упал на платок. Голова отказывалась думать, но я все равно заставила себя выстроить цепочку мыслей: что, мать его, сегодня произошло?

В первый раз за двадцать два года ко мне кто-то так добр и снисходителен. Так доброжелателен и действительно заинтересован в том, чтобы помочь мне. Я плотно сжала губы и нахмурилась. Искренне не понимаю его намерений, но мне все равно следует быть настороже.

Обычно так и началась моя "дружба" со сверстниками в начальной и средней школах. Кто-то мне помогал по доброте душевной, я видела намек на интерес к моей персоне и отдавала человеку всю свою энергию и большую часть времени. А человек-то и не хотел особо дружить со мной, как выяснялось позже. Непозволительно позже. Я с грустью сжала платок тонкими бледными пальцами. И тут же удивилась: откуда во мне столько грусти? Казалось, что всю ее я выплакала еще там, в доме родителей. А вот о нем думать о нем вообще не хотелось: я поклялась себе после переезда сюда никогда больше не вспоминать подробности тех времен.

Я стала такой именно из-за них. Точнее, из-за того, что они делали со мной. А еще точнее, из-за того, что они сделали из меня. Наверное, если бы не они, я стала бы кем-то вроде Максвелла или Миланы: добродушной простушкой, для которой друзья, путешествия и тусовки – самое важное в жизни. Но увы, ничего из вышеперечисленного не волнует меня абсолютно. Единственное, что беспокоит меня – это как бы закрыть все счета и не умереть от голода и болезней. У меня проблемы с щитовидной железой, желудком и целый спектр заболеваний спины и ног. От щитовидки и живота приходится каждый день пить лекарства, а с остальным приходится смиряться.

А однажды даже из-за того, что маменька с папенькой наплевали на мою аутоиммунную болезнь, я чуть не умерла. Это был первый раз, когда я была на волоске от смерти. Второй раз маленькая я опрокинула на себя ковш с кипятком; на животе до сих пор уродливые следы от ожога. Дряблая, сморщенная кожа, немного обвисшая, и смотрится просто омерзительно на моем бледном тощем теле. Третий раз я попала под машину, а от четвертого на моей левой руке зияют продольные толстые шрамы на запястье.

Я повесила платок на батарею в ванной, скудно перекусила тем, что осталось в холодильнике, снова обработала рану и отправилась спать. Удивительно, но мне не спалось; такого не случалось по крайней мере несколько лет. Глаза слипались и все тело ныло от усталости, но разум раз за разом находил новые мысли, не дающие мне уснуть.

Но в конце концов удалось. Будильник запел прямо у моего уха в семь, отрывая от вдруг ставшей ужасно мягкой и приятной подушки и заставил открыть глаза.

Надо идти на работу. К большому счастью, я не получила звонков от руководителя, а значит пока что меня пронесло и я не уволена. Пока я надевала свой несменный свитер, то и дело поглядывала на дверь ванной комнаты. Надо ли мне брать платок с собой, надеясь на встречу с Максвеллом? Мы неизбежно встретимся в университете, но мне было ужасно неудобно перед ним. Недолго думая, я все же сунула его в карман и пошла к остановке.

По субботам я работаю полный день, но ухожу раньше. В этом вся прелесть графика в выходные, однако большой минус в том, что приходится вставать ни свет, ни заря. Но завтра… Завтра мне не нужно на работу, вместо меня выйдет Милана.

Сегодня он не пришел. Странное, неописуемое чувство внутри меня заставляло поглядывать на дверь и всматриваться в лица клиентов, стараясь разглядеть знакомое. Белоснежный платочек в кармане шпарил кожу хуже кипятка. Я порывалась его вытащить и положить куда-нибудь в другое место, но заставляла себя терпеть.

Я вернулась в квартиру немного разочарованная. Откуда это чувство вообще взялось – не представляю. Мне казалось, что я давно разочаровалась во всем, чем только можно, но у судьбы другие планы: последние два дня она то и дело меня удивляет.

На следующий день я была дома. Сходила в магазин, купила себе хлеба, яиц и молока в своем любимом маленьком магазинчике, где цены на порядок ниже, чем в супермаркете. Пора бы найти замену яйцам, они стоят мне уже поперек горла: я их ем почти каждый день. Сделала все домашние дела: прибралась в комнате, помылась сама, протерла пол. Выполнила домашку и снова увалилась спать, в ожидании выходного.

Воскресение прошло ужасно быстро. Обычно я его провожу за сном, и это не было исключением. Очередной будильник затрезвонил, как назло, в точно назначенное мной время. Из забытой мною закрыть шторки выглядывали лучики солнца, такие, какие бывают только в середине зимы: светлые, почти белые, подрагивающие от столкновения с летящими шмотками снега. На третий этаж доходили только макушки берез, стоящих во дворе, шелест их листьев летом и осенью мне порядком надоедал. А именно солнце мне виделось, так как, хвала Богам, которые составляли мое расписание, у меня они начинались чуть позже обыкновенного.

Я приоткрыла глаза и тут же захлопнула их обратно, прошипев тихое "ай". Свет ударил мне прямо по больному носу. Кое-как встала и залепила рану пластырем, оделась и вышла.

Сегодня я точно отдам платок, чего бы мне это ни стоило.

Перепрыгивая грязные сугробы, лавируя между льдом и снегом, я пробралась в здание университета. Подошла к нужной аудитории, заглядывая в лицо каждому встречному, но так и не нашла нужное. Даже когда толпа зашла внутрь, на тот самом месте было пусто. Я тяжело вздохнула и отвернулась к окну, разглядывая на нем разводы от неудачной попытки его оттереть от многолетней грязи. В этих разводах я от скуки умудрилась разглядеть картину разбитого сердца. Несчастное уродливое лицо без правого уха грустило, а я рядом с ним было пятно, напоминающее сердце. А маленький кусок грязи – это уходящий в даль виновник.

Я взяла платочек и принялась рассматривать его. На самом деле мне не хотелось его разглядывать до этого, мне казалось, что, изучая его структуру, я вторгаюсь в личное пространство Максвелла. Но сейчас почему-то этого чувства не было, так что я провела пальцем по кружевной окантовке сантиметра два в ширину. Замысловатый узор цветочков оказался белой клумбой пионов и астр. Они боролись друг с другом за главенствующее место на обрамлении. Я тыкнула пальцем на пион и шикнула ему: "не трогай астру!", так как он явно на нее замахнулся.

Баталия бы наверняка закончилась безоговорочным проигрышем астры, если бы я не положила платок обратно в карман. Из университетской столовой я вылетела самой первой, едва не вприпрыжку идя к остановке.

Милана как обычно встретила меня приветливой улыбкой и покинула кофейню. Мне не было до нее особого дела, так что я спокойно переоделась и встала за стойку.

Поздним вечером клиентов почти не было, однако руководитель настаивал на том, чтобы мы работали вплоть до закрытия: до одиннадцати. Как работнику, мне это не нравилось, но как посетитель я бы с удовольствием сходила в одиннадцатом часу прогуляться в одиночестве и выпить какой-нибудь обжигающий латте. До закрытия осталось около пятнадцати минут, так что я стянула с себя фартучек и аккуратно его сложила, как вдруг испугалась от внезапного звонка колокольчика на входной дверце. Вошел высокий молодой парень в темном пальто.

– Максвелл. – Даже не спросила, а отчеканила я в полном шоке. Я привыкла видеть его в белой рубашке, так как каждый день он приходил на учебу именно в ней. Но сейчас его уложенный горшочек на голове был зачесан назад, открывая лоб, а черный джемпер и пальто смотрелись безумно элегантно и стильно. Мне вдруг стало стыдно за свой свитер.

– Извините, до закрытия еще десять минут. Могу я сделать заказ? – Он виновато улыбнулся, чуть наклонив голову. Отчего-то уголки моих губ тоже поползли наверх, но я остановила их и ответила, нагятивая фартук обратно:

– Конечно. Что будете заказывать?

– Мне американо размера эм. А могу я угостить вас кофе?

Я уже взяла заварник и застыла, недоверчиво покосившись на усевшегося за ближайший столик Максвелла. Он скинул пальто, положив его на спинку стула, и открыл свои широкие плечи, обернутые джемпером. Невольно мой взгляд остановился на мышцах рук. Я рассматривала его спину. Для меня это всегда было особым ритуальном, приносящим боль, но его лопатки и позвоночник совсем не причиняли ничего такого. Он увидел мой подозрительный взгляд и быстро добавил:

– Время позднее, посетителей нет. Я оплачу!

– Руководитель явно будет не в восторге.

– Почему же? Вы на работе, никуда не уйдете. Если кто-нибудь придет, вы его спокойно обслужите.

Не знаю, почему, но я согласилась. То ли его спокойный, размеренный тон на меня так подействовал, то ли желание выпить бесплатного кофе спустя пару лет. А то я все время чувствую его запах, не в силах сделать даже глоток. Сделав Максвеллу заказ, я подумала, чего хочу. Первой мыслью был латте, но я передумала, и сделала классический раф.

Я неловко уселась напротив Максвелла. Он прожигал меня заинтересованным взглядом, когда моя рука протянула ему стаканчик.

– Ваш заказ. – Пробубнила я. Он рассмеялся.

– Благодарю. – Он сразу сделал глоток. Я округлила глаза: кофе же невероятно горячий! Максвелла это вообще не смутило, он лишь с блаженством причмокнул губами, слизывая пенку со рта. Мои глаза упали на стакан в моих руках. Я неуверенно поднесла его к своему рту и вдохнула знакомый аромат.

Сняла крышечку со стакана и прислонила край к губам, запрокинув голову чуть-чуть назад. Горячая жидкость коснулась моего языка, разливаясь во рту. На меня нахлынул шквал мурашек. Сначала я почувствовала горечь, которую сразу захотелось выплюнуть обратно, но потом она вдруг стала невероятно сладкой. Я чуть не проглотила жидкость вместе с языком. Попыталась оторваться от стакана, но не получилось: моя голова будто к нему приклеилась. Одним залпом я осушила половину среднего размера кофе. Максвелл подавился от такой картины и, давясь от смеха, спросил:

– Ты что, кофе никогда не пила?

Я молча уставилась на него. Он, видимо, понял, что зря это спросил, поэтому добавил:

– Извини.

– Ничего. Знаю, это странно, работаю в кофейне несколько лет, и за все это время ни разу не пила кофе.

Максвелл повертел стакан в руках.

– Ты вкусно делаешь его.

– Спасибо.

– Жалко, что я раньше не заходил в это местечко. Тут уютно и вкусно. – Последнее слово он произнес с какой-то непонятной мне интонацией, а я лишь пожала плечами:

– Это моя работа.

У меня на языке висело несколько вопросов. Во-первых, какого черта кофе такой вкусный? Я сделала еще пару громких глотков. Во-вторых, что происходит? Я сижу в рабочее распиваю напиток с человеком, которого едва знаю, если «абсолютный ноль» можно назвать «едва». В-третьих, меня до сих интересуют его намерения, я с большой осторожностью разговариваю с ним и тщательно подбираю слова. В-четвертых… Что он такого нашел во мне, некрасивой девушке с дерьмовой жизнью? У него куча друзей в университете. Если его заинтересованность – это просто жалость, то я готова послать Максвелла прямо сейчас.

– Почему ты сейчас здесь? – Спросила-таки я. Не из интереса, а из тех намерений, чтобы прекратить этот жалостливый спектакль. Максвелл запустил руку в волосы. Ему явно не понравился мой вопрос, но я должна знать.

– Потому что мне захотелось попить кофе.

– Но ты мог выпить его где угодно.

– Только эта кофейня в этом квартале работает до одиннадцати. – Он пристально всмотрелся в мои глаза, четко проговаривая каждое слово.

– Какой человек в здравом уме захочет выпить кофе в одиннадцатом часу и захочет угостить бариста? – Продолжала я, тут же вспомнив свои размышления о том, что это я была не против. Ну и ладно. Максвелл усмехнулся и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

– Мне понравилась эта кофейня. Тут уютно, я люблю мятный цвет.

Я огляделась и даже слегка разочаровалась. Стены холла были глубокого мятного цвета с вырисованными где-то темными цветочками. Мой взгляд потемнел и уставился в стол.

– А еще бариста тут без моей помощи может запросто истечь кровью, так что надо за ней кому-то приглядывать, а?

Он не выразил никакой эмоции, пока это говорил, кроме дурацкой ухмылки на пол-лица. Мое сердце упало вниз, с треском разбившись о кафельный пол. И нет, вряд ли это из-за аритмии. С насмешкой он добавил:

– Видела бы ты сейчас свое лицо. Скоро закрытие, думаю, пора закругляться.

Мой взгляд упал на дисплей телефона. И правда, еще пара минут и моей ноги здесь быть не должно. Я быстренько все убрала, Максвелл оплатил заказ, и мы вышли на улицу.

– Проводить тебя? – Спросил он, внимательно разглядывая черное небо.

– Нет. Я на трамвае. – Ответила я, не сводя взгляд с остановки. В такое время по городскому кольцу трамвай останавливается последний раз, поэтому пропустить его означало идти больше полутора часов пешком по холодной улице. Да, вроде декабрь, но это как раз показывало, насколько сейчас морозные ночи. Максвелл внимательно посмотрел на меня и пошел к остановке, подозвав жестом.

– Все равно некрасиво просто оставить тебя тут. Мужской долг. – Подмигнул он. Почему-то от этого действия у меня не появились бабочки в животе, как это бывает у героинь фильмов и книг, а все внутри болезненно съежилось. Я просто кивнула и встала рядом с ним на остановке. Он достал телефон и начал что-то в нем делать, а я подумала, что будет невежливо доставать свой и делать вид, будто с кем-то переписываюсь или читаю ультраважные новости. Ничего подобного, мне уже давно никто не пишет, разве что деканат. А новости меня мало интересуют.

Трамвай подъехал через несколько минут. Максвелл прощально помахал мне рукой и зашагал прочь. А я села в почти пустой трамвай.

Когда он ушел вернулась пустота, и я заметила это только тогда, когда осталась одна. Чувство пустоты стало для меня привычным, но я даже не заметила, что оно ушло. На самом деле это было теплое, давно забытое ощущение, мне оно понравилось. Может даже не забытое, а никогда не испытываемое, но это неважно. Важно то, что я забыла отдать Максвеллу чертов платок.

Глава 3

Какое-то время я не видела Максвелла. Странным образом у меня появилась привычка заглядывать в лица своему окружению. Доселе такой необходимости у меня не возникало, поэтому ощущения странные. Я отгоняла все навязчивые мысли прочь.

Я знаю этот эффект. Обычно такое случается у мужчин после армии, когда они делают предложение первой женщине, обративших на них внимание. Раньше такое случалось в школе, когда ко мне были добры, а я воспринимала это как интерес. Теперь я не наступлю на те же грабли. Нужно немедленно прекратить искать встречи с человеком, с которым я разговаривала два раза в жизни. Отдать ему платок и вычеркнуть из своей жизни.

Я перевернула страницу старого учебника и уставилась на расплывчатый текст. Буквы плясали на строчках. То был вальс, танго, сальса.

Страница была серо-желтоватой, скучной по сравнению с кадрилями и менуэтами чернушных парочек гласных и согласных. Прямо перед носом одна-одинешенькая буковка изящно поклонилась и продолжила вырисовывать пируэты и фуэте, прежде чем достигла конца абзаца, где еще десятки таких же выстроились в очередь на следующую страницу. Глаза смыкались от желания спать, поэтому я моргала часто и долго, чего очень не хотелось, ведь когда я закрываю глаза, то пропускаю бурре, гавот и котильон очередных букв.

Преподаватель старательно что-то объяснял, но все мое внимание было приковано далеко не к нему. С таким отношением на сессии мне будет тяжко, однако ни разу за два с половиной курса меня не вызывали на пересдачу, иначе меня выпрут с бюджетного местечка, которое я грела своими бедрами.

Место Максвелла опять пустовало. Я старалась не гадать, где он сейчас, мне совсем не хотелось этого делать. Размышлять об этом означало осознавать то, что я думаю именно о нем, а мне этого совсем не надо. Вместо этого я тупо разглядывала в учебнике буквенные узоры. Это было интересно: как будто искать фигуры из облаков, только плоский рисунок среди пробелов в строчках. Я уже заметила гневную рожицу разъяренного человечка, крокодила с вмятиной на животе, котенка с кривой мордашкой и сейчас пыталась уловить контур розочки, но не получалось. Слишком криво даже для уже завядшего растения.

Занятие окончилось, поэтому я поднялась, убрала книгу в портфель и направилась в соседний корпус – столовую, не переставая молиться на тех, кто придумал давать желающим студентам на бюджете бесплатный обед.

На следующий день его снова не было.

И на следующий.

"Может заболел?" – подумала я, держа в руках заварник кофе, выполняя заказ: капучино вообще без всего. Даже без сахара. Как так можно – я не знаю, насколько я знаю, без сахара кофе ужасно горький. Я громко сказала имя клиента, он забрал заказ и отошел, освобождая место следующему.

Подняла глаза и кривовато изобразила улыбку. Но она тут же исчезла, освобождая место удивлению.

Придурковато лыбясь так, как умеет только он, да, там стоял Максвелл. Я глянула на часы: даже шести нет, и тут же собралась, вернув невозмутимость:

– Что будете заказывать?

– Как обычно – американо, эм.

– Какое имя написать на стаканчике? – Мне самой показалась эта фраза забавной, и, хотя мои губы оставались на месте, меня выдали морщинки под глазами.

– Макс. – Ответил он смешливым тоном.

Я снова удивилась. Это означало его лень полностью выговаривать имя или он говорит мне, что могу называть его сокращенно? Гадать не стану, надо будет – спрошу.

Стоп. Что? Какой спрошу? Я же пообещала себе перестать думать о нем и сталкиваться с ним. Я громко шикнула на кофейник, выскользнувший из моих влажных пальцев, чем тут же привлекла внимание последнего клиента. Успела подхватить агрегат, но обожглась. Прекрасно. Кожа между большим пальцем и запястьем сразу покраснела и зазудела. Краем глаза я заметила, как Максвелл скривил губы, словно почувствовал ожог на себе.

Закончив работу, я громко сказала имя. Это был не просто рабочий выкрик, как я бы назвала кого угодно в этом помещении. Я подозвала человека не забрать заказ, а подойти ко мне.

Он подошел и взял напиток. Наши пальцы на миг соприкоснулись, я ощутила его тепло. Не то, что исходило от горячего стаканчика, а, несмотря на холод на улице, пылало от него самого. Он косился на мой ожог, когда протянул мне помятую купюру. Взяв ее, я ощутила пальцами что-то снизу, скрытое за бумагой. С недоверием перевернув, я тихо ахнула: пластырь. Под купюрой он запрятал небольшой пластырь для меня. Подняла глаза, чтобы поблагодарить Максвелла, но он уже скрылся где-то в зале.

Быстрым, отточенным за годы движением, я вскрыла белую упаковку и налепила на ожог, сразу почувствовав прохладное облегчение.

Дома меня ждала звенящая тишина, давящая на и без того хрупкое тело со всех сторон, и чертово зеркало. Мое отражение злобно улыбалось мне, хоть и стояла я совершенно спокойно. Пришлось отвернуться.

Дрожащими руками я попробовала умыться. Живот болел так, будто мне в него воткнули раскаленный нож. Ноги подкосились, прекратив держать тело, и я упала. Во рту почувствовался знакомый металлический привкус. Непроизвольно по лицу потекли слезы, ошпаривая кипятком ледяную кожу.

И некому мне помочь. Некому набрать номер, чтобы приехало спасительное обезболивающее и моральная поддержка. Я привыкла. Людей беспокоят только их проблемы, нет никому дела до чужого горя: такова человеческая сущность. Злая и алчная, несовершенная и ужасно мерзкая. Пока я тут корчусь в конвульсиях от боли каждый, кого я встречала в своей жизни, в том числе родная мать, тихо-мирно сопят в своих теплых постелях и видят десятые сны. А может они веселятся, устроив вечеринку в честь чьего-либо дня рождения. Хотя я вообще не представляю, с какой целью это делать: день рождения – это просто день, когда ты стал старше. Все. Я терпеть не могу этот день, потому что именно в этот злополучный день я появилась на свет. А все это внимание… В детстве оно мне нравилось, но сейчас меня от него тошнит. Если кто-то вдруг вспомнит (хотя последние лет десять никто не вспоминал. Даже родители.) – то сразу неловко и слегка дурно. А ведь мне уже двадцать два, и совсем скоро двадцать три, если почти полгода можно назвать "скоро".

Пролежала я, наверное, около часа в луже рвоты, слез и немного крови. Скорее всего вырубилась. Кое-как поднялась. Боль слегка отступила, до такой степени, что я смогла умыть лицо, снять одежду, закинув в корзину для белья, выпить наконец-то сразу несколько таблеток обезболивающего и лечь в постель. Громко застонав, я обхватила живот руками. Меня всю трясло, я молила часы идти быстрее, чтобы лекарство подействовало как можно скорее.

Вызывать врача бесполезно. Он ничего не сделает, я уже пробовала пару лет назад. От хронического заболевания нет лекарства. Мне нужно регулярное и правильное питание, но в моих условиях выживания это просто невозможно. Болезнь Крона мучает меня всю жизнь. А питаюсь я в столовой университета тем, что дадут, в том числе продуктами, которые мне нельзя. И тогда встает выбор: либо я умру от голода, либо буду страдать от болей в животе. Обе перспективы не очень, но вторая хотя бы позволяет жить. Так что мне остается молча пить обезболивающие и молиться.

Боль вроде поутихла. Я не сделала домашнее задание, но встать с постели физически не получится. Перевернулась на другой бок, мое горло издало отчаянный хрип. После того, как какое-то время провалялась на полу в ванной, я не сделала ни глотка воды. Проклиная все человеческое существование, я сползла с кровати на пол и на четвереньках поползла на кухню. Негнущимися руками включила кран, сложила ладошки лодочкой и сделала глоток ледяной воды. Она тут же разлилась во все уголки тела, будто снова заставляя функционировать органы, забывшие, что и как надо делать. На секунду даже показалось, что от блаженства я снова увалюсь в обморок, а электрический разряд в одно мгновение вернул меня к жизни. Таким же способом я вернулась обратно.

Так и проходит моя жизнь. Ничего хорошего в ней нет, как и намека на то, что это поменяется. Я обессиленно приземлились в постель и чертыхнулась. На кусочке подушки зияло алое пятно, подозреваю, из моего рта. Я и не заметила, когда поставила его, но сейчас точно уже не стану ничего с ним делать.

Люди мерзкие, злые и отвратительные, в том числе я. Особенно я. Вряд ли во мне осталось еще хоть что-нибудь живое и гуманное, чтобы испытывать к ним чувства сострадания и эмпатии. Мои эмоции исказились несколько лет назад, и я продолжаю благодарить вселенную за то, что это случилось. Я умею смеяться, что удивительно, я умею грустить, но настоящих, живых эмоций не знаю и не помню. Я плачу, но не всегда понимаю, почему. Как будто внутренний рефлекс срабатывает, и когда мозг считает, что происходит что-то грустное, слезы образовываются сами по себе. А настоящие эмоции бы делали меня слабой, заставляя горевать о том, что было и что могло бы быть. Они бы оставляли меня в прошлом, создавая замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Хотя и не сказать, что я полностью в нем не нахожусь.

Люди… Сделали меня такой. Такой безразличной, отстраненной и одинокой, причем в последнем я признаюсь себе еле-еле. Иногда я думаю о том, что было бы, будь у меня настоящий друг, но так как этого чувства не знаю, то ничего не происходит. Только лишь отгоняю всякие разные желания и погружаюсь в беспокойный в сон. Так же беспокойно и хаотично просыпаюсь по несколько раз за ночь.

Невзирая на веселую ночку, я все равно встала и пошла в университет.

Сознание было мутным и плохо понимало, где я вообще нахожусь и что делаю. Периодически живот покалывало, и я сгибалась надвое, опираясь на стену. "Давно не было так плохо" – пронеслась мысль, когда я достала обезболивающее из рюкзака и попросилась выйти.

Холодные стены университета при каждом соприкосновении с ними обжигали ладони. Рельеф мелких белых камушков впивался в руку, наверняка оставляя едва заметные следы-вмятинки. Где-то висели портреты ученых, но перед глазами все плыло, так что даже Эйнштейна на третьем этаже я вряд ли бы узнала, хоть и хожу мимо него каждый день. Ноги отказывались разгибаться больше, чем на девяносто градусов, так что шла я почти гуськом, все больше склоняясь к земле. Волосы прилипли к лицу на пот, который уже звонко капал с моего лица на пол. Этот ритм капель отзывался в голове колоколом.

Я упала на колени, обхватив живот руками. Господи, эта боль разливалась по всем конечностям, и даже тяжело было поворачивать голову в поисках кого-то, кто мог бы помочь мне.

Но тут я вспомнила, кто я такая, и почти смирилась с тем, что найдут меня в таком положении только когда закончится пара. Если к этому времени не умру от болевого шока, что, к сожалению, вряд ли. Как я вообще доехала до сюда? Честно, помню смутно, но теперь жалею, что не осталась дома.

По лицу неконтролируемо потекли слезы. Они смешивались с потом и образовали небольшую лужу под ногами, оставляя след на брюках.

Вдруг кто-то сзади взял меня за подмышки и поднял на ноги. Я не видела кто это: мои глаза и так видели мутно, так еще и пелена слез заслоняла видимость. Приоткрыла рот, чтобы спросить, кто это, но почувствовала, как из него что-то течет. "Пожалуйста, пусть это будет просто кровь, а не слюни" – взмолилась я на удивление себе. Почему в такой момент я беспокоюсь о таких вещах, как смущение? Я тут почти умираю, мне спасает понятия не имею кто, а мой мозг выдает именно такую мысль.

Человек запрокинул мою руку себе за шею и обхватил талию. Мои ноги еле волочились за его ускоренными шагами в сторону лестницы. Он, видимо, понял, что вровень ему идти я не могу, поэтому поразительно легко поднял на руки. От такого жеста живот, резко изменивший положение, пронзился болью, и я тихо вскрикнула, вновь облившись слезами.

– Тише. Скоро все закончится. – Донесся до уха приятный, успокаивающий, слегка встревоженный голос. И до жути знакомый.

А затем наступила темнота.

Она нежно протягивала свои черные длинные руки, обволакивая каждый потаенный кусочек моего тела. От нее исходила приятная прохлада. Я вдруг почувствовала себя такой легкой и невесомой, мне захотелось кричать от восторга и смеяться до потери пульса. Я протянула свою руку в ответ темноте, чтобы она могла ее сжать и не отпускать, притянуть к себе, вскружить меня в танце и отправить в лучший мир, нежели тот, в котором я живу.

Я уже почти оказалась полностью окутана тьмой, когда где-то там, сзади, донесся тихий дрожащий голос:

– Она ведь будет в порядке?

И тут я вспомнила, что в том мире у меня есть одно неоконченное дело. Потрогав карман брюк, я нащупала приятную ткань и вытащила белый платочек. С грустью посмотрев на темноту, с большим сожалением выдохнула:

– Не в этот раз, прости.

Развернулась и пошла назад, ощущая на спине ее разочарование.

Глава 4

Что-то белое слепило мне глаза.

Усталость не давала мне просто от нее отвернуться. По всей видимости, лежала я на спине, и какое-то огромное светило било по мне всей своей яркостью прямо в нос, будто демонстрируя все свои возможности и хвастаясь передо мной тем, что сейчас изобретение человека над ним же и доминирует. Как бы сильно я ни жмурилась свет не исчезал. В голове уже перебрала все ругательства, которые только знаю, когда наконец подняла веки, чтобы встретиться с источником света с глазу на глаз.

Но, вопреки всем ожиданиям, над собой я не увидела никаких ламп. Просто какой-то белый полоток.

Я нахмурила брови, так как не узнала место, в котором нахожусь. Безуспешно попыталась подняться на локтях, чтобы осмотреться: резкое движение вызвало боль в животе, от которой я громко сказала: "Ох".

Я полежала еще несколько минут, разглядывая желтоватые кляксы в дальней части потолка. В помещение кто-то зашел, видимо, заметил, что мои глаза открыты, и тут же вышел. Снова кто-то зашел и уселся на кровати, которая жалобно скрипнула.

– Здравствуйте, Агата. Я ваш лечащий врач, доктор Ленский. Как вы себя чувствуете?

Врач? Ах, вот оно что. Я, должно быть, в больнице. Правда совсем не помню, как тут оказалась, поэтому стала в скором порядке перебирать в памяти события до этого момента. Ночь, боль в животе, темнота и… Какой-то человек. Который отвел меня сюда и ради которого я вернулась. Я себя не узнаю: как такое вообще могло случиться?

– Я… Нормально. – Не ощутив у себя каких-то проблем, я ответила именно так.

– Что ж, отлично. Вы знаете, почему вы здесь?

Я отрицательно покачала головой.

– Ваш молодой человек позвонил в скорую. У вас в тонком кишечнике было множество осложненных язв. Еще чуть-чуть и возникла бы перфорация. Вы знаете, откуда они могли появиться? – Вопрос он задал с ноткой пренебрежения.

– Он не мой молодой человек. – Кого бы он ни имел ввиду, я сразу заявила об этом. – Ну… Наверное из-за болезни Крона?

– Не совсем верно. – Он проигнорировал мою первую фразу. – Ваша болезнь тут участвует косвенно. Нет еще догадок?

Я собрала все силы и приподнялась-таки на локтях, чтобы посмотреть на доктора. Пожилой мужчина с седыми короткими волосами пристально смотрел на меня сквозь круглые очки. А моя палата совсем небольшая, двухместная, но сейчас в ней находились только я и врач.

– Наверное, из-за того, что я плохо соблюдаю диету… – Виновато выдохнула я. Доктор Ленский сжал губы и покачал головой.

– Вы не просто ее "плохо соблюдаете". Судя по тому, что мы с лаборантами лицезрели в вашем кишечнике, вы чихать на нее хотели. – Я откинулась обратно и плотно сжала губы. Он прав. Его недовольный тон и слова как нож ранили мое сердце, одно за одним. Будто я могу что-то поделать – о какой диете идет речь, если мне не приходится выбирать, чем питаться? Тон доктора смягчился, и он добавил:

– Хотя ваш молодой человек рассказал о вашей нелегкой ситуации. Полдня на учебе, полдня на работе, а в медицинской карте целый букет болезней, лекарства на которые стоят, как самолет. Желудок ваш мы почистили, но швы будут какое-то время заживать, поэтому придется задержаться в больнице. Мы подберем вам питание в соответствии с диагнозом.

Я резко подскочила обратно, чем снова вызвала боль. Какой задержаться?! У меня работа, учеба, за пребывание здесь нужно платить! Откуда я возьму деньги?! Доктор посмеялся при виде моего явно искаженного в изумлении лица и сказал:

– Ваш молодой человек покрыл расходы, не волнуйтесь. Лежите лучше и постарайтесь ограничить движения.

Он вышел прежде, чем я успела возразить. "Он не мой молодой человек" – с каплей грусти раздался внутренний голос.

Рука потянулась к тумбочке. Наощупь я нашла свой телефон. Старенький, но все еще рабочий. Мне хотелось позвонить "молодому человеку", чтобы хоть что-то прояснить в этой ситуации, но встал ряд соответствующих проблем: во-первых, его номера у меня не было, а, во-вторых, даже если бы и был, мне жутко не нравится совершать звонки. Я по несколько часов собираюсь отправить сообщение по почте, а на звонок и того несколько дней решаюсь. В-третьих, что я ему скажу?

Я открыла заметки и стала прикидывать ряд вопросов, которые могла ему задать.

"Сколько я должна за пребывание в больнице?

Это ты вышел тогда за мной в коридор?

Почему ты это делаешь?"

Мой палец остановился в сантиметре от дисплея.

Стоп. Работа! Меня уволят? Милана!

Я машинально набрала номер, забыв о страхе и стеснительности.

– Милана! – Громко выкрикнула я, положив руку на лоб.

– Агата! – Спародировала она меня с большим смешком. – Рада, что ты позвонила! Уже очнулась? Как чувствуешь себя?

– Откуда ты знаешь? – Осела я.

– Твой парень пришел вчера утром в кофейню и сказал, что ты в больнице. Бедненькая, тебя оперировали? Ничего, я поработаю за тебя неделю, поправляйся. Все равно мне денежка нужна, я тут такую сумку классную присмотрела! Но стоит как поезд, не меньше.

– Он не мой парень. – Как-то слишком грубо парировала я. И тут же мягче добавила. – Спасибо, со мной все в норме.

– Ладненько, продолжу работать. Поправляйся! – Повторила она и отключилась.

Я сжала телефон в руках.

Максвелл. Какого хрена ты делаешь?

Я не понимаю его поведения. Собиралась вычеркнуть из своей жизни, в итоге все закрутилось таким образом, что теперь я обязана ему своим спасением. И суммой денег за пребывание в больнице.

"Где ты сейчас?" – последний вопрос, написанный мной в заметках.

Отложив телефон, я как могла аккуратно перевернулась на правый бок, к стене, и уснула. И проснулась. И заснула снова. И так несколько раз, пока с закрытыми глазами вновь не почувствовала, как кто-то сел на кровать: в момент, когда человек вошел в комнату я, по-видимому, спала.

За окном уже вечерело, так что я без проблем открыла глаза и недовольно покосилась на вошедшего, ожидая увидеть медсестру или доктора Ленского. Но нет, во все зубы мне улыбался Максвелл, в своей белой рубашке и с приглаженными волосами.

– Ну привет. – Он заметил, что я проснулась. К такой встрече сегодня я явно была не готова. Просто молча ошеломленно пялилась на него, как на призрака, а того это забавило.

– Ты… Почему?

– Что "почему"? – Он скрестил руки, ехидно сощурив глаза.

– Почему я здесь?

– Потому что скорая тебя привезла.

– Нет!

– Как это – нет? Я лично видел, как фельдшеры на носилках тебя вынесли.

– Не об этом я. Меня не должно было здесь быть.

– Доктор Ленский мне показал снимки ФГДС твоего кишечника. Ты с ума сошла? Как ты вообще еще жива?

– Я… – Не нашла, чего ему ответить.

– Ну вот. И говоришь еще, что тебя не должно здесь быть. Если бы не я, тебя бы в скором времени не стало. – С упреком заметил он. "И слава богу, если не стало бы" – молча ответила ему я.

– Пребывание здесь сильно ударит по моему карману. – Полным грусти и отчаяния голосом сказала я.

– Вообще-то по моему́. Но это не суть, ты мне ничего не должна.

– Как – не должна?

– А вот так. В этой больнице работают знакомые моей семьи, так что мне это ни копейкой не обошлось.

Я молчала, и он тоже. Просто разглядывала изгиб его лица, каждый раз новый. Сегодня он был мягким и плавным, никаких изъянов, только маленькая, едва заметная при повороте головы горбинка на носу.

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Непринужденно ответил он.

– Нет, правда… Я не понимаю, почему ты так добр ко мне.

– Не зазнавайся. Я бы так поступил со всяким, кому нужна помощь.

– Но я не просила тебя.

– Ну, я тоже не особо спрашивал.

– Так почему?

– Я добряк. – От его улыбки словно исходил свет, ослепляя мои глаза. – Не могу пройти мимо того, кому нужна помощь.

– Но мне она не нужна…

Я не просила его помочь.

Я не привыкла принимать помощь людей. Теперь чувствую себя обязанной ему, мне ужасно неловко.

– Хей. Я такой человек. Не принимай на свой счет, ладно?

– Я не могу принимать чужую помощь. Всегда, всю свою жизнь, я справлялась сама.

– Это неправильно. Мы должны помогать людям.

"Это неправда".

Люди отвратительны, тщеславны и ужасно жадны. Каждый только и ждет, чтобы наживиться на чужом горе. Испытывает удовольствие, смотря на неудачу других. И с чего бы вдруг кто-то кому-то будет помогать? В этом нет никакого смысла: отдавать что-то свое в угоду чужому человеку.

– Я не знаю тебя. – Ответила я, имея ввиду то, что я фактически понятия не имею, кто он такой, не понимая, почему он помогает незнакомке.

– И я тебя. – Сказал он. – Но это не мешает мне желать…

– Почему? Откуда это странное желание? – Перебила я. Раньше, в школьное время, я тоже стремилась помогать одноклассникам, но ничем хорошим это не кончилось; рано или поздно все равно загнанной в угол оказывалась я. Так почему этот человек сейчас стоит передо мной и заявляет о своих желаниях?

– Ну… Это сложный вопрос. Откуда это желание – я не знаю. Но мне нравится смотреть на улыбки людей, а ты совсем не улыбаешься.

Это прозвучало эгоистично, будто я должна плясать под его дудку и улыбаться по все щеки только потому, что это нравится ему. Но вообще-то он прав, так что я ничего не ответила, а только лишь тяжело вздохнула.

– Тебе нужно отдыхать. – Он приготовился встать.

– Не уходи.

– Ладно. – С ноткой удивления ответил Максвелл.

Не имею ни малейшего понятия, зачем я его остановила. Он пошарился в карманах, достал смятый комок бумажки, развернул, и маленьким огрызком карандаша что-то начеркал. Затем положил на тумбочку рядом со мной.

– Мой номер. Если что-то понадобится или персонал обнаглеет… Сама понимаешь.

Сел рядом со мной. Живот ныл. Я легонько отодвинула одеяло и откуда-то взявшуюся на мне белую футболку и увидела аккуратненькие швы около пупка, справа сбоку и снизу. Максвелл тоже их увидел, но быстро отвернулся. Я откинулась обратно и закрыла глаза.

– Почему ты здесь?

– Что? – Переспросил он. Видимо, ушел в свои мысли, а я его отвлекла.

– Зачем ты пришел навестить меня?

– Ну как же. Это я тебя сюда привез, значит за это ответственность на мне.

– Но это ведь неправда. Ты не обязан был приходить.

– Ну захотелось мне.

Я больше не стала спрашивать. Просто отвернулась и постаралась заснуть, ощущая ногами присутствие человека. Когда проснулась поздно вечером, его уже не было.

За окном стояла ночь. Кое-как я нашла силы сесть на кровати. Небольшая комната освещалась лунным светом из крупного окна напротив двери, моя койка находилась справа от окна. Вторая кровать была пуста. На тумбочке около нее стоял небольшой кустик какого-то растения. Стены голые, пустые, белые. Я потянулась к телефону, яркий дисплей на секунду меня ослепил. 00:41.

Я взяла бумажку с номером Максвелла и ввела контакт. Вспомнила, что, вообще-то, эта соцсеть присылает уведомление пользователю, если его контакт вводится в поиск. Отвратительная функция. Через несколько секунд уведомление пришло уже мне:

"Привет. Не спишь?"

Опешив, я ввела ответ:

"Нет."

"Чего так?"

"Почему спрашиваешь?"

Я долго смотрела на яркий экран, прежде чем получила ответ:

"А ты все время будешь спрашивать, почему я что-то делаю?"

Меня смутил этот вопрос.

"Непривычно, что кто-то обо мне так печется." – честно призналась я.

"Да? Разве это – печься? Ты почти при смерти была."

"Наверное, я бы справилась."

"Вряд ли. Так как чувствуешь себя? Только без вопросов, почему спрашиваю."

"Нормально."

Он начал что-то печатать, но сообщения я не получила, поэтому просто отвернулась и попыталась заснуть.

"Маленькая девочка держала что-то в руках. Что-то крохотное, коричневое и довольно пушистое, едва вздымающее и опускающее грудь. Она бежала по пыльному тротуару, спотыкаясь, но не позволяя себе упасть. Ее коричневое платьице все перепачкалось в грязи, ведь там, откуда достала пушистый комок, ее было много.

Она бежала со всех ног, чтобы комок не успел умереть.

"Мама! Мама!" – кричала она. Взрослая женщина сидела на лавочке детской площадки – старой, с потрескавшимся покрытием у горок. Хотя горки и качели не интересовали девочку, она стремительно двигалась в сторону женщины, чье лицо было размылено.

"Мама!" – вновь крикнула она, подойдя ближе. Женщина даже не повернулась в ее сторону. Девочка протянула ей комок.

"Мама, ему нужно помочь!" – котенок лежал на ее ладонях с закрытыми глазами и едва подавал признаки жизни.

"Ему не поможешь." – ответила та бесстрастным грубоватым голосом, взяла котенка и отшвырнула в сторону.

"Нет!!!" – прокричала девочка, по лицу которой хлынули слезы. Она подбежала к умирающему животному. Беспомощному, хрупкому, истекающему кровью. Только из них двоих более беспомощной была девочка: ведь она – всемогущий человек, стояла над ним, не в силах ничем помочь, лишь упиваясь слезами и болью. Полный ненависти взгляд обратился на жестокую женщину. Как могла она с таким равнодушием разрушить невинную жизнь, неспособную сопротивляться? Это бесчеловечно! Это жестоко! Отвратительно!

Она взяла бездыханное тело котенка в руки и прижала к себе. Хотя бы в минуты смерти он будет не один. Легла на бетонную, холодную землю свернулась позой эмбриона и заснула. "

– М!

Я проснулась, испытывая боль. Не в животе, на котором красовались черненькие швы, а где-то внутри и в голове. Мне опять приснился сон, а вернее кошмар, история из детства, которое я помню отрывками. Но каждый кусок, что мне вспоминался, был наполнен болью, вроде того, что мне приснился сейчас. Я до сих пор помню котенка, которого впопыхах назвала Джерри. Он прожил недолго, умирал на моих глазах, а когда стал совсем плох, я побежала к маме, умоляя помочь животному. Но случилось то, что случилось. До сих пор помню, где в родном городе находится его могила: там воткнуты в землю две сухих веточки, с каждый годом гниющих все сильнее.

В больнице мне предстояло провести неделю. Швы мне снимут позже, но пока мои внутренности заживают – буду находится здесь. Еще доктор Ленский снова приходил и ругал мой сильно низкий вес. Пока что я могла есть только каши и пюре, но он приказал мне исправно питаться в больничной столовой под его строгим присмотром. Я сделала видимость согласия, однако в душе понимала, что так просто вряд ли получится питаться правильно и каждый день. Тем более из больницы рано или поздно я выйду, и снова перестраиваться на прежний режим? Спасибо, этого не надо.

Но когда через два дня мне разрешили поесть легкого супа… У меня словно снесло голову. Медсестра принесла горячую тарелку в палату и поставила на тумбочку. Я со скепсисом оглядела желтоватую жидкость, в которой плавали мелкие кусочки картошки, зелени и чего-то еще, дождалась, пока молодая девушка выйдет, и только потом приблизилась к тарелке.

Запах.

Он был… Чудесным. Божественным.

Я не ожидала, что во рту сразу образуется слюна, поэтому в последний момент успела ее сглотнуть, прежде чем она выйдет наружу. С головой окунулась в клубы пара, исходящие от супа, полностью забыв, где нахожусь и что вообще делаю. Впитывая в себя каждый кусочек аромата, я предалась невообразимому чувству. Такому теплому, как эта жидкость. Не описать мой восторг, когда я заметила рядом ложку и осознала, что суп можно не только нюхать, но и есть.

В столовой университета была посредственная еда. Холодная, как правило, довольно пресная. Скажем так, я ее ела не из-за вкуса, а из-за находящихся в ней каких-никаких калорий. Но это… Просто несравнимые вещи. Даже вкус того кофе, что я выпила недавно, даже близко не стоял с ним – с супом, первую ложку которого я вкусила. На самом деле еще из детства я к супам отношусь прохладно. Мать из рук вон плохо их готовила, поэтому со словом "суп" у меня ассоциировался вкус чего-то холодного и кислого, и до этого момента я думала, что все супы такие, и это просто мне они не нравятся. Казалось бы, просто вода, специи, картошка, зелень. Все, что тут может быть сверхъестественного? Но от удовольствия у меня чуть не брызнули слезы, я их держала лишь по той причине, что они попадут в тарелку, от которой я не могу оторваться, и испоганят великолепный вкус. Такой теплый, в меру солоноватый. Мягкая мелкая картошка перемалывалась в пюре и проскальзывала в горло, скатываясь по бульону. Кажется уже через тридцать секунд тарелка была пуста. Я даже не заметила, как опустошила ее, с восторгом глядя на белое дно. Тут зашла медсестра, явно хотя что-то спросить, но остановилась, нахмурив брови. Видимо и правда прошло не больше минуты, как я все съела, чему та удивилась. Она подошла, недоверчиво косясь то на меня, то на тарелку, аккуратно взяла ее в руки и ушла. Но вернулась снова и спросила:

– Доктор Ленский спрашивает, как вы себя чувствуете. Мне ответить ему, что все в порядке? – явный намек на то, с какой скоростью я уплела обед. Нездоровый человек вряд ли бы справился с ним и за десять минут. Я просто кивнула и улеглась вздремнуть, а она вышла. Мне кажется, за все проведенное здесь время я скомпенсирую все бессонные ночи, проведенные в квартире, и уже не смогу вернуться к прежнему режиму.

А все из-за одной встречи. Даже не встречи, встреча-то ладно, все из-за человека, который своим поведением сводит меня с ума. Его действия мне непонятны, я не могу найти причин для такой доброты ко мне – совершенно чужому человеку, которого он видел всего пару раз.

Несколько дней ничего не происходило. Ну, кроме того, что даже после операции мой желудок почувствовал себя живым. Еда незамысловатая, но такая вкусная! От мысли о том, что рано или поздно мне придется покинуть это место, становилось дурно, так что я старалась об этом не думать.

В четвертый день моего пребывания здесь я как обычно спала днем. Время было то ли два часа дня, то ли три, надоедливое солнце просачивалось сквозь тоненькие шторки. Я отворачивалась от них и закрывалась одеялом и жутко испугалась, когда в комнату вошли. Я сделала вид, будто крепко сплю. На мою койку сели, я молча возмутилась. До уха доносилось спокойное дыхание.