Я, мой кот и парень с мельницы

Грязное стекло пересекала длинная трещина, между рамами скопился мелкий мусор – фантики, пожелтевшие окурки, комки тополиного пуха. Я открыл пыльную форточку, и на чердак ворвался воробьиный щебет – вместе со струей свежего воздуха, так пахнущего листвой и мокрым асфальтом, что едва не закружилась голова от почти эйфорического счастья, какое может вызвать только короткий летний ливень, пляшущее на кровельном железе солнце и сознание того, что ты находишься там, куда нормальные люди не забредают. Нормальные не забредают, а ты сидишь тут, куришь, смотришь из чердачного окошка на блестящие после дождя крыши, покрытые граффити вентиляционные трубы, и тебе кайфово.

Не то чтобы я был каким-нибудь психованным романтиком, лазающим по крышам, нет. Просто люблю старые дома: живу в обычной скучно-серой девятиэтажке, а люблю такие – с осыпающейся лепниной в подъезде, крутыми каменными ступенями, деревянными перилами, затянутой фигурной сеткой шахтой лифта. Здесь даже запах особый, и солнечные лучи сквозь пыльные стекла кажутся особыми, и гулкое эхо…

Загасив окурок, я бросил его к другим, валяющимся между рамами. Не потому, что привык свинячить, а просто захотелось, чтобы на этом старом чердаке осталась что-нибудь и от меня, хотя бы такая крохотная и нелепая память о том, как я сидел здесь, наслаждаясь странным, щемящим счастьем.

Я уже собирался уходить, когда заметил пробирающуюся между наваленным в углу хламом тень. Кошка. Я осторожно присел обратно на подоконник, чтобы не пугать. Люблю кошек. Или, скорее – уважаю. Так же, как и старые дома – есть в них что-то, с одинаковой силой способное проникать в душу. У меня жил кот. Умный, с которым можно было разговаривать без слов, все понимающий друг детства. Да и не только детства – Барс был из кошачьих долгожителей, но… Этого вспоминать не хотелось.

Зверек тем временем вышел из угла и уверенно направился ко мне. Я рассмотрел его и почувствовал, как одновременно губы непроизвольно складываются в удивленную улыбку, а по спине пробегает холодок: кот был пушистый, серо-полосатый, с белым треугольником на подбородке, но не в окраске дело, не такая уж она и редкая, а вот остальное – походка, выражение мордочки, даже два крохотных пятнышка на носу… Если кто-то мне скажет, что кота нельзя узнать в лицо, то я ему в морду плюну, честное слово!

Не дав додумать эту мысль, кот деловито вскочил мне на колени, доказывая, что он не призрак, а вполне осязаем. Я провел рукой по длинной шерстке, и он запел, словно моторчик включил.

– Барс? Что ты здесь делаешь? – имя вырвалось само собой. Кот урчал, устраиваясь на коленях. Я взял его на руки и поднялся. – Пошли домой. Что тебе на чердаке делать…

Пробежавший по спине холодок исчез. Ну, пусть не тот Барс, но – какая разница? Раз уж зверь сам меня выбрал… И тут же холодок вернулся. Не тот? Я осторожно потрогал бархатное ушко – еще котенком Барс однажды запрыгнул на плиту, подпалил усы и ухо, которое так и осталось слегка искривленным, – так вот, сейчас под пальцами я ощутил неровность. Кот недовольно потряс ухом, но урчать не перестал. Я крепче прижал его к себе. Мистика какая-то, ну и ладно. Пошли, друг, домой.

С котом за пазухой я вышел во двор. Барс прекратил свою песню и прижал уши – во дворе лихо разворачивалась тачка, из салона неслась бьющая по барабанным перепонкам попса. Морщась, я двинулся к воротам. Машина дала задний ход, газанула – ну правильно, хреновому водителю и двор маловат, и ворота узковаты, и вообще, как в старом фильме говорили, «королевство маловато, разгуляться негде».

Я отступил и прижался к распахнутой створке, воняющий бензином капот оказался совсем рядом. Барс царапнул меня и выскользнул из-за пазухи. В этот момент горячее железо с такой силой прижало меня к воротам, сдавив ребра, что перекрыло воздух. От внезапной боли потемнело в глазах, я не удержался на ногах и упал коленями на мокрый асфальт. Тачка с грохотом унеслась… гады! Темнота перед глазами рассеялась, и я увидел, как Барс крупными скачками несется к открытой двери подвала. Этого еще не хватало! Я поднялся, стараясь продышаться, и пошел за ним. Стоило таким странным образом найти кота, чтобы он тут же потерялся из-за напугавших его идиотов. Проклиная тех, кто продает всяким уродам права, я стал спускаться.

Хоть в подвале было темно, однако Барса, ровной трусцой бегущего впереди, можно было различить. Я попытался позвать его, но голос прозвучал так сдавленно, точно потонул в окружающей черноте. Здесь царила такая сырость, что вскоре одежда стала противно влажной, а кроссовки и вовсе промокли – я шел по воде. Самое же плохое, что я уже не ориентировался, в какой стороне выход: гонясь за Барсом, я миновал несколько развилок. Хотя, это, конечно, просто подвал, а не лабиринт, так что рано или поздно упрешься в дверь или, на худой конец, в окошко. Я повертел головой. Ни двери, ни окна, ни вообще щели – только впереди слышался шорох и тихое хлюпанье, да сквозь темноту странным образом проступала маленькая тень. Создавалось впечатление, будто Барс не убегает, а ведет за собой. Видно, много времени, бедняга, жил по подвалам, даже странно, что он такой чистый, словно только из дома…

Внезапно впереди показался прямоугольник света. Барс метнулся к выходу, кошачий силуэт на секунду мелькнул на пороге и исчез снаружи. Я выбрался следом и ошарашенно огляделся. Вместо улицы передо мной была грунтовая дорога, вокруг деревья, за которыми начинались поля да искрилась на солнце лента реки. Я обернулся – дверь, из которой мы только что выбрались, была прорезана в осевшей землянке, на которой сидел Барс и, как ни в чем не бывало, вылизывал лапу. Я снова повертел головой. За землянкой, не слишком далеко, виднелся небольшой пригорок, где стоял одноэтажный дом. И все, больше никакого жилья, никакого намека на город. Куда же, интересно, мы вышли? Блин! Еще полчаса назад я сидел на чердаке, любуясь блестящими от дождя крышами, а сейчас стою в какой-то рощице посреди поля, ничего не понимаю, и кажется, что прошло не полчаса или около того, а целая вечность.

Я посмотрел на спокойно моющегося кота.

– Барс, ты хоть что-нибудь понимаешь?

Желто-зеленые глаза с узкими зрачками так посмотрели на меня, что без слов стало ясно – понимает. Впрочем, если бы кот ко всему прочему еще и заговорил, я бы не удивился. От того, что творилось, любая способность удивляться просто атрофировалась. Я сделал шаг и едва не споткнулся, словно вместо кроссовок у меня на ногах были… я опустил глаза и обомлел: странные сабо с негнущейся подошвой и жутко неудобные. И вообще – вместо привычной одежды нечто несусветное, какая-то полотняная рубаха навыпуск, грубая куртка, подпоясанная ремнем, да еще и не слишком чистая.

Я помотал головой, чтобы избавиться от наваждения, как вдруг из-за поворота дороги вышел гориллообразный парень с хмурым взглядом. Если такой встретится на темной улице и попросит закурить, надо либо сразу бить, либо сразу убегать… В общем, я принял независимый вид и постарался, не делая резких движений, исчезнуть между деревьями.

– Эй, ты… это…

Обращался он явно ко мне. Черт, этого не хватало! Но следующие слова парня заставили меня застыть, забыв обо всем, только что так меня удивившем.

– Отец-то… того. Помер отец. А ты тут… шатаешься, чтоб тебя.

Я чуть не задохнулся. Он же ко мне обращается, значит… папа?! Но как?..

– Слышь… домой пошли.

Парень разом перестал казаться ищущим развлечений гопником. Да мне вообще было теперь на него наплевать. Он что же, про моего папу говорит? Я механически шел следом за ним, сердце бешено колотилось, спина холодела, мысли скакали, как в лихорадке. Единственное, чего я хотел – узнать, что это ошибка и незнакомый парень все перепутал.

Мы пошли вдоль берега реки. Чуть выше по течению виднелось что-то вроде запруды, рядом – какие-то постройки; возле них стояли несколько человек, которые разом повернули головы в нашу сторону. Сердце сжалось так, что, кажется, дальше некуда. Люди расступились, и мы, миновав какие-то сарайчики, вошли в дом. Я изо всей силы закусил губу и тут же едва не прислонился к стене от облегчения, выплеснувшегося на меня, точно ведро воды. На кровати лежал абсолютно незнакомый мертвый мужчина.

Парень, приведший меня, угрюмо перекрестился. Я машинально последовал его примеру, почувствовав, как моей ноги что-то коснулось. Опустив глаза, я увидел Барса и с трудом подавил желание схватить его и расцеловать. Не важно, за кого меня тут принимают, главное – на кровати не папа.

И все же, за кого меня принимают? Страх за моего настоящего отца прошел, способность спокойно соображать возвращалась, а с ней – сознание ненормальности происходящего. Я сделал печально-отрешенное лицо, что, с одной стороны, соответствовало обстановке, с другой же – освобождало от каких бы то ни было проявлений активности, а когда ни черта не понимаешь, от активности лучше воздержаться. Надо было как-то сориентироваться, что я и пытался сделать, прикрываясь приличествующей случаю рассеянностью.

Люди вокруг деловито готовились к похоронам, а заправлял всем тот самый парень, приведший меня сюда и оказавшийся старшим сыном почившего, то есть – мама дорогая! – моим родным братом. Впрочем, мамы, то бишь, вдовы покойного, нигде видно не было – и на том спасибо. Появления незнакомой женщины в роли мамы я бы, кажется, не выдержал, хватит с меня и братца-гориллы. Обретение этого родственника так поразило меня, что я с трудом прогонял с лица нервную улыбку. Мне даже было не особо интересно, кто эти, явившиеся на похороны люди – родственники, соседи… мало ли, кто. На меня почти не обращали внимания, что очень устраивало. Зато из обрывков разговоров я уяснил, что сооружение, принятое мною за дамбу, было водяной мельницей (значит я – сын мельника), и унаследовал ее, конечно, старший брат (вот и славно), а мне, непутевому младшему (ха, сами такие!), придется остаться у него батрачить (я мысленно показал говорившим фак). Скорее бы вытерпеть все эти церемонии, взять Барса в охапку да смыться отсюда. Но хоронить мельника должны были завтра утром, так что одну ночь все же придется провести здесь.

Ни намека на спальню в доме не оказалось, и я еще раз порадовался, что на меня почти не обращали внимания и никто не заметил, как вытянулось мое лицо, едва стало понятно, что спать придется прямо на лавке, а то и на полу, среди всей честной толпы, собравшейся разлечься кто куда. Впрочем, я вовремя вспомнил о пристройках во дворе и, разыскав сеновал, решил переночевать там.

Если кто-то думает, что спать на сене большое удовольствие, как это пишут в книжках и показывают в кино, то теперь я мог бы его сильно разочаровать. Уже через несколько минут все тело отчаянно чесалось – для колкой сухой травы одежда не препятствие, да еще на лицо постоянно падали какие-то насекомые.

Барс предусмотрительно устроился у меня на груди и завел свой урчащий моторчик. Я не стал его гнать, пусть хоть кот выспится с комфортом, к тому же его пение будто перенесло меня в детство, когда он сворачивался на подушке и вот так меня убаюкивал. Наверное, благодаря ему, а, отчасти, усталости, я таки провалился в сон.

Наутро беднягу мельника отпели, отнесли на кладбище и по-быстрому, как-то очень буднично помянули. Я невольно проникся жалостью к этому совсем незнакомому человеку, которого все считали моим отцом; настолько, что и сам удивился: что же это, вхожу в роль, что ли?

Наконец на мельнице остались только мы с братом да несколько работников. Я вышел во двор и присел на крыльцо, раздумывая, как бы поприличнее обставить свое исчезновение, когда в дверь выглянул так называемый брат.

– Чего это животинка тебя так полюбила… – хмыкнул он, кивнув на уютно устроившегося у меня на коленях Барса.

Улыбнувшись, я пожал плечами и погладил мягкую шерстку, но, встретив угрюмый взгляд брата, буркнул:

– Не твоя забота.

По выражению его лица я понял, что ответил правильно, нежничать тут не принято. Следовало ковать железо, пока горячо, и я продолжил:

– Пойду я. Чего мне у тебя на мельнице делать? Своей жизнью буду жить.

Брат кивнул, словно именно этого и ожидал. Собравшись идти в дом, он остановился и покосился на Барса.

– Бесполезный зверь. Дармоед. В мешок его, да…

– С собой заберу, ясно? – перебил я, и на этот раз грубость в голосе уже не была наигранной.

– А и забирай, – ухмыльнулся братец. – Муфту из него сделаешь. Все равно мне нечего тебе дать.

– И не надо. Голова и руки при мне, не пропаду.

Он кивнул и исчез за дверью. Я посадил Барса за пазуху, затянув потуже ремень, чтобы кот не вывалился, и уже собрался было идти, как дверь снова отворилась, и брат поставил на порог пару крепких кожаных сапог.

– На вот… – как-то смущенно сказал он. – Мне все равно не в пору… маловаты.

Я хотел поблагодарить, забыв, что сантиментов тут не жалуют, но дверь захлопнулась. Переобувшись, я с легким сердцем покинул якобы родной, но такой неприветливый и совсем не знакомый мне дом.

Я медленно шел берегом реки, Барс бежал чуть впереди, изредка нюхая придорожную траву и чихая. Вода блестела до рези в глазах, над осокой носились стрекозы, в ослепительно-голубом небе резвились ласточки, и мне, несмотря на странность происходящего, было до одурения хорошо. Думать не хотелось, хоть и было над чем.

В самом деле, где я и что со мной? Все больше вживаясь в эту реальность, я не мог при том не понимать, что совсем недавно был буквально выброшен в нее из другой – моей, родной. Да, где-то остались родители, институт, привычная жизнь. Но и окружающее тоже начинало казаться привычным и настоящим. Разве эта пыльная дорога, блестящая река, бегущий рядом Барс – не настоящие? Я остановился, как вкопанный. Барс. Ведь в том, моем родном мире, ты умер. Ощущение счастья пропало, по спине снова скользнул противный холодок. Барс тоже остановился и посмотрел мне в глаза все понимающим, по-кошачьи проницательным взглядом. Живой, осязаемый Барс, но и – умерший несколько лет назад. Я вспомнил прижавший меня к воротам капот машины, мгновенную боль, удушье, и – бесконечный сырой подвал, из которого вышел сюда. Стало до головокружения страшно. Неужели эта машина задавила меня насмерть, и теперь я – здесь, куда вывел меня тоже умерший в том мире Барс? Неужели все эти байки про параллельные миры – не просто сказки?

Слово «сказки» застряло в мозгу, будто зацепившись за какое-то воспоминание, но не успело оформиться ни во что определенное, потому что сзади послышался топот копыт, голоса, лошадиное ржание. Я схватил Барса в охапку и поспешно отступил с дороги, на которой показалась карета, окруженная нарядно одетыми всадниками. Когда кавалькада поравнялась со мной, один из всадников чуть осадил коня и бросил мне мелкую монетку, исчезнувшую в траве.

– Эй, чей это замок? – Он махнул рукой с зажатым в ней хлыстом куда-то в сторону. Я, проследив его жест, заметил вдалеке на фоне полей холм, а на холме – самый настоящий замок, словно с туристического буклета, рекламирующего тур по замкам Луары.

– Ну, ты! Немой?

Всадник замахнулся хлыстом, но раздумал, плюнул и тронул поводья. Кавалькада пронеслась мимо, а я так и остался стоять столбом. Барс спрыгнул на траву и стоял рядом, нервно подёргивая хвостом, а мне очень хотелось показать вслед хаму с хлыстом средний палец. Чей замок, чей замок… а я почём знаю? В памяти всплыл старый детский мультик, где на подобный вопрос крестьяне хором пели: «Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса…»

Стоп! Только что зацепившее меня слово «сказка» наконец встало на место, словно недостающий кусочек мозаики. Умерший мельник и его два сына: старший унаследовал мельницу, а младший получил сапоги и кота… Это что же, я попал в сказку про Кота-в-Сапогах? Барс, мне что же, сапоги тебе отдать? Мигом успокоившийся Барс пристально взглянул на меня жёлто-зелёными глазищами. Я сел в траву и сжал голову руками. Бред какой-то. Сигарету бы сейчас… Ага! Значит, я – это я, потому что вряд ли мельников сын привык курить сигареты. А раз я не настоящий сын мельника, значит мое место не здесь, а в другом, родном мире, просто туда нужно вернуться. Я чувствовал, что логика моих рассуждений хромает, но лучше хромая логика, чем никакой. Во всяком случае, я так считаю, и точка. Найти ту землянку, из которой выбрался в этот мир, вот что мне нужно.