Не покинь в пути. Повесть

© Юрий Васянин, 2025

ISBN 978-5-0065-4127-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

4 июня 1706 года дьяк Алексей Горчаков по указанию Петра I без всякого удовольствия отправился в Бахмут. Поездка дьяка на Дон наметилась по причине того, что казаки Бахмутского городка пожаловались царю на изюмского полковника Федора Шидловского, согнавшего их с земли, причинившего многие обиды и угрожавшего им смертным убийством.

Полковник в свою очередь тоже донес на бахмутских казаков.

Запряженная отощавшей парой отощавших гнедых коляска уныло скрипела в степи несмазанными осями. Возница в одиночестве трясся на передке и подгонял лошадей, испуганно прядавшими ушами. Слабосильные кони с трудом тащили коляску.

– Дегтю нет, чтобы смазать оси? – вопросительно пробормотал дьяк.

Долгая дорога утомила Горчакова. Покачиваясь в коляске, дьяк раздумывал о том, как ему изучить и доложить царю обстановку на Дону, чтобы покончить с междоусобицей между донскими и изюмскими казаками за Бахмутские соляные промыслы.

Алексей предполагал, что ему вряд ли удастся что-нибудь решить, потому что в Черкасске до него уже побывал Петр Языков и переписал все земли по речке Бахмут. После его доклада царь запретил донским и слободским казакам, а также всем пришлым людям селиться на Бахмуте. Но указ царя не принес желаемого результата, поэтому Петр I, чтобы навсегда покончить со ссорами, указал отписать на него все соляные промыслы на речке. Однако и этот шаг царя не положил конец междоусобице в Бахмуте.

На большой кочке бричку тряхнуло так, что дьяк подскочил.

– Тьфу! – густо сплюнул Алексей, обозлившись на кучера. – Все кости растряс проклятый.

Рассердившись на донских казаков, Петр I передал спорные земли по реке Бахмут в управление полковнику Федору Шидловскому. Но Войско Донское не согласилось с этим и для защиты своих интересов на Бахмутских солеварнях назначило походным атаманом отличившегося беспримерной отвагой в Азовском походе Кондратия Булавина. В жестоком сражении отважный казак одним из первых ворвался в турецкую крепость и зарубил палашом многих турок, оказавшихся на его пути.

Вступив в должность, Булавин с пятью сотнями казаков забрал солеварни в свои руки и согнал слободских казаков с речки Бахмут. Продав государственную и слободскую соль, Булавин сам занялся варкой соли.

В ответ наказной полковник Шуст по приказу Федора Владимировича Шидловского осадил Бахмут, но этот шаг вызвал возмущение казаков Изюмского полка. Испугавшись, что Кондратия Булавина поддержат соседние городки, полковник вынужден был снять осаду и ни с чем возвратиться в Изюм.

Солнечные лучи щедро поливали донскую степь. Коляска катила по пыльной дороге. Пролетел верстовой столб, в небесную высь взметнул пестрый ястреб. Изредка попадались ветхие и малолюдные хутора, имевшие по три-четыре избы с просевшими крышами и заросшие крапивой.

Вдохнув запахи разнотравья, Горчаков унылым взглядом оглядел сутулую спину извозчика. Несмотря на трудную дорогу, кучер нахлестывал кнутом по запавшим бокам рысаков. Кони прибавили рыси, коляска покачивалась на ямах и подпрыгивала на кочковатой дороге.

Ближе к Дону картина стала веселее. Лошади все время норовили сорваться вскачь, но извозчик с трудом сдерживая их, туго натягивал плетенные вожжи. Коляска въехала в богатую станицу с крепкими хатами и двинулась медленно по запруженным народом узким улицам.

– Колесо вот-вот отлетит – надо в кузницу заехать, – развернувшись к дьяку, предупредил кучер.

Горчаков сдержано вздохнул:

– Ну надо – значит надо!

Лошади возле верстового столба свернули к отдельно стоящей на косогоре закопченной кузнице. Коляска внеслась прямо в центр двора. Всюду валялись перевернутые телеги, сохи, бороны, слева раскинулась коновязь.

Низкое приземистое строение дышало огнем и гарью. Загремев массивной цепью, грохнула бешенным лаем собака. На шум из кузницы вышел кузнец в кожаном фартуке и могучими руками.

– Что случилось?

– Колесо отвалилось, не видишь? – изумленно расширив глаза, дьяк грузно вывалился из коляски. – Когда управишься?

Кузнец, перехватив его взгляд, подложил под ось чурку и, сняв колесо, покачал кудлатой головой:

– Работы много.

– Делай быстрее, времени нет, царский указ везу.

– Раньше вечера не сделать, – угрюмо ответил кузнец.

Горчаков, неловко потоптавшись, умоляюще посмотрел на него:

– Поторопись: я хорошо заплачу.

Кузнец перевернул пролетку, вытащил железную ось и принялся за дело. Он насыпал угля, сунул ось в горн и раздул огонь мехами. Подержав ось в жарком горне, кузнец кинул ее на наковальню и, все время поворачивая, стучал молотом, как в пасхальный перезвон.

Незадолго до вечера пролетка была собрана и готова. Дьяк щедро расплатился с кузнецом, и коляска отправилась в путь. Кучера все время сдерживал коней, чтобы коляску меньше качало. После дождя дорога стала влажной, поэтому из-под копыт коней летели влажные комья. На узкой дороге дуги иногда задевали за ветви и тогда извозчика с дьяком щедро осыпало дождевыми каплями с листвы.

– Занес меня черт на проклятый Дон. Подгребай к Бахмутке, не могу больше: кости в штаны свалились, – устало простонал на рассвете Алексей Горчаков, злобно уставившись в сгорбленную спину ездового. – Чтоб чума взяла этих казаков!

Коляска по наезженной дороге катила мягко. Легкие ветви хлестали по бортам коляски. К речке Алексей Горчаков подъехал уже в сумерках. Возница натянул вожжи, чтобы кони остановились. Горчаков, перекрестившись, размял затекшие ноги: слава Богу приехали.

– Буду через три дня. Жди здесь, – наказал Алексей кучеру. – Раньше не буду.

Красная полоса заката побледнела, перешла в зеленый свет. Мягкое журчание воды действовало на дьяка успокаивающе. На берегу реки Горчакова встретил небольшой казачий разъезд. Казаки подлетели к нему, подняв большое облако пыли. От утомленных лошадей поднимался белесый пар.

Горчаков поинтересовался о местонахождении Булавина.

– Зачем тебе понадобился наш атаман? – с недовольством спросил бородатый казак.

– Я прибыл по поручению царского правительства, чтобы разобраться с солеными варницами, которые принадлежат государю, – с вызовом ответил дьяк и подал казаку царскую грамоту.

Свежий ветер, насыщенный степными пахучими травами, заиграл обнаженными волосами на голове Алексея. Неожиданно перед его лицом закрутилась злобная пчела. Горчаков нервно покривил тонкими губами.

– Что за поручение? – навострил ухо казак.

– А это уж не для твоего ума дело! – вдруг рассердился Горчаков.

Встревоженный казак повертел в руках бумагу, но так как не владел грамотой, тут же вернул ее дьяку и грубо махнул жилистой рукой:

– Следуй за мной.

Всю дорогу казаки бросали недовольные взгляды на царского посланца. Им пришлось не по нраву, с чем прибыл думный дьяк. Когда встало солнце Горчаков в окружении казаков вошел во двор войсковой избы. Из распахнутых окон доносились возбужденные голоса.

Бородатый казак, оглядев его, как подозрительного человека, заскочил за дверь. Возвратившись, он жестом крепкой руки указал дьяку войти в избу. Дьяк, натянув на голову войлочную шляпу, переступил порог со спокойной душой, но со вздрагивающими плечами.

В большой комнате из мебели имелось: два стула, стол, лавки и старый шкаф. За большим столом сидел крепко сбитый казак с суровым лицом. Большие капли пота дрожали на его ресницах, как на листьях дерева. Бьющие с высоты яркие солнечные лучи отражались на полу. В раскрытое окно врывался веселый птичий гам.

– Кто вы? – с важной неторопливостью осведомился Алексей.

Казак жилистой ладонью поправил выбившиеся из-под головного убора волосы и поднял пристальный взгляд на дьяка. Его пронизывающие глаза остановились на шляпе Горчакова, а носок изношенного сапога нервно заходил по полу.

– Кондрат Булавин. А ты кто будешь?

Дьяк мгновенно оживился, его охватило смятение, но он все же смог совладать с волнением. Надменно представившись, дьяк достал пакет и протянул атаману. Кто-то заботливо подставил Алексею стул.

Кондрат сломал толстыми пальцами восковую печать, развернул указ государя и, поводив по бумаге глазами, строго ответил дьяку:

– Когда мы начали жить здесь, изюмских людей и в помине не было, поэтому казаки никогда не согласятся с тем, чтобы бахмутские земли отошли им. Мы не уйдем с земли, которая нас кормит и поит.

– Петр Алексеевич настроен решительно, поэтому вы должны понимать, чем это может закончиться для вас. Я бы не советовал вам перечить государю, – мягко предупредил Горчаков.

Бросив бумагу на стол, Булавин недоверчиво оглядел Горчакова и легким кивком головы дал понять, что он понял дьяка.

– Мы сами знаем, что нам делать. Отдохни пару дней в соседней избе. В сей час у меня нет времени, чтобы заниматься тобой, – не спуская пристального взгляда с дьяка, снисходительно ответил Кондрат.

Ответ Булавина привел дьяка в большое разочарование.

– Вам не стоит раздражать Петра Алексеевича своим сопротивлением, – помрачнел Горчаков. – Царь выпустил уже девять указов, его терпение не безгранично. Советую исполнить указ государя!

– Ничего не поделаешь, брат. У нас кроме тебя полно дел, – усмехнувшись, отрезал Булавин.

Дьяк пребывал в неукротимой ярости, отступив на один шаг, он состроил на лице рассерженный вид.

– Я доложу о вашем поведении царю.

– Проводите дьяка до места, – не обращая внимания на возмущение Горчакова, распорядился атаман и тихо шепнул казаку на ухо, чтобы дьяк не услышал:

– Следи за ним в оба глаза – чтоб за порог шага не ступил.

Правда он произнес эти слова настолько громко, что его нельзя было не услышать: у крыльца вишня громче шепталась.

Бородатый казак коротким кивком головы указал дьяку на дверь и, пропустив его вперед, пошел сзади. Кондрат поместил Горчакова под арест и послал троих казаков в Черкасск, чтобы известить наказного атамана и старшин о появлении в Бахмуте дьяка с царским указом.

Булавин провел беспокойную ночь. Его сердце было наполнено тревогой. Но Максимов не заставил долго ждать. Ответ пришел быстрее, чем Кондрат рассчитывал. Наказной атаман поручил Булавину всеми правдами и неправдами препятствовать деятельности дьяка.

Заручившись поддержкой из Черкасска, Булавин объявил дьяку:

– Возвращайтесь домой, здесь вам больше нечего делать.

– Я не могу вернуться, не исполнив царского указа, – болезненно сморщившись, возмутился Горчаков.

В каменных глазах Булавина сверкнули недобрые огни. Встретившись со злым взглядом атамана, Алексей отвел глаза в сторону. Он понял, что уготовил ему Булавин.

Пакет с печатью по-прежнему лежал на столе.

– Мы решили, что в этом никакой необходимости нет, – небрежно ответил атаман и отдал распоряжение вооруженным пиками и саблями казакам:

– Караул, чтобы дьяк не заблудился на наших дорогах, проводите его за пределы Бахмута.

– Я пожалуюсь на вас царскому правительству, – с разъяренным лицом воспротивился Алексей.

– Пойми дуралей: мы же можем доложить великому государю, что ты здесь три дня не просыхал, – с мрачным видом ответил Кондратий.

Булавин своей злости не скрывал, но на Алексея Горчакова его не выплеснул.

– Это мы еще посмотрим! Имейте в виду, – правительство не намерено признавать казаками, тех кто пришел на Дон после 1695 года. Царь сурово спросит вас за то, что вы принимаете выходцев из русских городков и уездов. Поэтому поберегите свои жирные задницы, – столкнувшись с устремленными на него глазами атамана злобно пригрозил дьяк.

Когда казак заботливо прикрыл за собой дверь, Кондрат, оставшись в одиночестве мысленно усмехнулся и с трудом сдерживая в себе спокойствие, пробормотал вслед Горчакову:

– Не бывать тому, чтобы дьяк все переписал и разорил нас.

Казаки проводили дьяка до берега. Горчаков, втянув в плечи голову, сел в качнувшуюся под его тяжестью коляску и разномастные кони, подхватив царского посланника, понесли от Бахмута. Рядом легкой рысью скакал невозмутимый казачий разъезд с суровыми осуждающими глазами. Кучер то и дело оглядывался на беспокойного дьяка и на сердитых казаков.

В утренний час с лохматых туч закапал дождь. В степи невольные спутники Алексея Горчакова отстали. В нескольких верстах от Бахмута дьяка настигли гром и молнии.

Не исполнив царского поручения, разгневанный дьяк прибыл в Воронеж, а войсковая старшина направила царскому правительству отписку, в которой твердо заверила, что донские казаки Горчакову никаких препятствий не чинили.

Глава 2

Поздним вечером, когда в подсвечниках догорали свечи, Петр I стоял злой и недовольный. Толстой, Долгорукий Меншиков, Репнин, Романов, Нарышкин, Одоевский, Салтыков, Воронов и другие докладывали ему, что с русских порубежных городков и уездов, посадские люди и крестьяне, не желая платить денежные подати, оставляли свои промыслы и бежали в донские городки.

Царь был сильно разгневан. Рабочих рук не хватало, помещичьи хозяйства рушились. Земля не убиралась, зерно склевывали птицы. И что было самым ужасным люди уходили из тех городков, которые участвовали в строительстве кораблей и в иных важных промыслах. Работный люд бежал на Дон вместе с женами и детьми, чиня при этом воровство и убийство.

Но правда была в том, что простолюдины шли на тихий Дон, чтобы не тянуть на своем горбу кучу дьяков, помещиков, князей. На реке они кормились, ставили избы, пускали корни и промышляли грабежами. Голытьба больше верила острой сабле, чем горькой неволе. А донские казаки этих людей из городков не высылали и держали в своих домах.

По лицу царя проскользнула серая тень. Его темные брови сомкнулись, а потом разлетелись в разные стороны. Плотно сжав губы, Петр от злости скрипнул зубами. С его решительно сомкнутых губ слетело крепкое ругательство. Князья, графы и помещики требовали от царя, чтобы он вернул им людей, иначе они не смогут исполнить перед ним свои обязательства.

Петр Алексеевич всей душой чувствовал их озабоченность. На какие деньги строить армию и флот, если казна не наполнялась от повинностей и податей? Кто будет изготавливать пушки и строить корабли, если люди ушли на Дон? Государь понимал, что нужно было исправлять это положение. Война со Швецией угрожала существованию России. Русские должны были или погибнуть, или победить и другого государству было не дано.

Петр справедливо считал, что главной угрозой для России является Швеция, самая могущественная страна Европы. За счет успехов в предыдущих войнах Швеция заняла обширные территории Финляндии, Скандинавии, Прибалтики, Германии, Польши, а также часть земель на Балтийском побережье и Ладожском озере, которые ранее принадлежали России. Владычество шведского короля Карла XII в Балтийском море и на суше, не устраивало не только русского царя, но и соседние страны Швеции.

– Я разгромлю Карла, чего бы мне это ни стоило, – проговорил одними губами царь и, согнувшись пополам, ударил кулаком по столу так, что подскочили чашки.

Неожиданно Петр Алексеевич вдруг вспомнил, что когда в 1699 году тучи сгустились над северной Европой, то Россия, Речь Посполитая, Саксония и Дания заключили Северный союз против Карла XII, думая, что они быстро разобьют восемнадцатилетнего шведского короля, но союз не учел одного: сыну от отца досталось сильное государство и могучее войско.

Явился вызванный государем Алексей Горчаков.

– Садись, писать будешь! – указал Петр I с видом умиротворенного человека и, не выходя из воспоминаний вгляделся в икону Казанской Божией Матери озаренной яркой лампадой.

Государь даже не заметил, что фитиль упал в расплавленный воск и потух. Воспоминания царю нужны были, чтобы исключить ошибки в будущем и разобраться, что нужно для этого сделать. Петр Алексеевич хорошо понимал, что проигранная война дорого обойдется России.

– Свечу бы зажечь, – попросил Алексей и царь зажег ее от другой свечи.

Горчаков застрочил пером, а царь полностью ушел мыслями в прошлые годы. В его голове сами собой рождались мысли и их нелегко было прогнать. В сознании Петра I проскользнуло много запоминающихся мгновений. Его мысли пронеслись испуганной птицей и остановились на осени 1700 года…

Петр полностью погрузился в сентябрь 1700 года, когда сорокатысячное русское войско с легкими пушками сдвинулось с места и по большой дороге направилось к Нарве, растянувшись на сто верст. В тот осенний день дьяконы, закатив глаза к небу, протяжно пели молебен о даровании победы над Швецией. А бояре, купечество и простой люд, стоя на коленях перед иконостасом, жертвовали деньги на нужды русской армии.

Царю трудно было подавить в себе желание не вспоминать проигранную битву под Нарвой. Этот поход навсегда остался в памяти Петра I. Все пережитое под Нарвой встало перед ним с прежней ясностью. Тогда с собой пришлось взять из тыла все. Фуры везли: хлеб, бочонки, ящики и кули. Но поход русскими полководцами был организован так плохо, что не хватало ни лошадей, ни подвод, ни продовольствия с припасами.

В дороге войско одолевали холодные дожди, казалось, что природа разгулялась не на шутку. Шествию людей, лошадей и повозок не было конца. Из-за дождей дороги пришли в полную негодность. Кони и колеса повозок тонули в грязи. Ездовые неистовствовали, но лошади с трудом тянули тяжелые фуры. Нелегко приходилось и царским солдатам. Им все время приходилось вытаскивать из вязкой глины, то пушки, то фуры, то собственную обувь.

Полки шли днем и ночью, оставляя за собой потухшие костры. Но преодолеть трудные версты оказалось не так просто. Неповоротливые фуры заполонили всю дорогу. Войско с трудом умещалось на узкой дороге. 23 сентября, когда на небе обозначился просвет, русская армия свернула с ямгородской дороги, подошла к Ивангороду и направилась к острову Кампергольм, чтобы переправиться через реку.

Осада Нарвы началась в октябре, когда над крепостью вовсю властвовал холодный ветер. Он налетал с ожесточенным шумом и бешено вращал жестяной флюгер на башне. Иногда ветер приносил холодные тучи и начинался дождь. И хотя потом светило солнце, но оно уже не давало никакого тепла.

По плану Головин должен был уничтожить передовые редуты, пробить брешь в крепостных стенах, и преодолев ров, приступить к штурму крепости. Но обстрел из легких пушек ничего не дал. Ядра отскакивали от крепости как орех. Не было пробито в стене ни одной значимой бреши. Крепость Нарва осталась неприступной, хотя над бастионами постоянно висело серое облако пыли. Через две недели боеприпасы закончились и бесполезный обстрел прекратился. Нарву с налета взять не удалось.

Петр озабоченно осмотрел в подзорную трубу даль, прихваченную зыбким холодом. И хотя солнечные осенние лучи били прямо в глаза впереди угадывались очертания древней Нарвы. Придирчиво осмотрев крепость, царь с рассерженным видом обошел длинную линию войск и заметил, что работа была проведена не до конца. В тяжелых шагах, в манере говорить чувствовалось крайнее недовольство Петра. Его быстрые передвижения были пронизаны злой энергией.

Скоро положение русских войск под Нарвой резко осложнилось. Ситуация складывалась намного хуже, чем под Азовом. Продовольствия оставалось на несколько дней. Из-за отсутствия корма кони заметно потеряли в весе. От сырости и ночного холода негде было укрыться. Каждый день войско хоронило офицеров, солдат, коней и пригнанный скот.

День ото дня Петр I становился все злее и злее. Генералы боялись встретиться с его взглядом. Иногда дело доходило до резких разговоров. 18 ноября Петр I с Меншиковым отправился в Новгород, чтобы подготовить его к обороне, а заодно за подкреплением и припасами. За Петра остался герцог де Кроа.

Но в отсутствие царя шведы неожиданно разгромили русских. Потери были катастрофическими. Они составили не менее 8000 человек, включая 10 генералов и 50 офицеров. 7000 пленных остались у шведов. Немалое число пропало без вести. Кроме того, было потеряно 184 пушки, 20000 мушкетов, 32000 рублей царской казны и 210 знамен.

Тихим ясным утром двадцати трехтысячное деморализованное русское войско, ломая сугробы, под распущенными знаменами направилось к Новгороду. По разбитым дорогам, увязая в снегу, заскрипели телеги. Тысячи солдатских ног плотно уминали снег.

С каждым днем русскому войску идти становилось все труднее. Метель напрочь замела все дороги и тропы. Разгромленная армия шла долго и ночевала в заснеженном лесе. Из-за холода появилось много обмороженных. На отдыхе солдаты разводили костры, чтобы отогреться и растопить снег. Но вырвавшиеся на просторы русское войско не смогло избавиться от уныния. Огромная толпа была молчалива и равнодушна…

Петр без труда восстанавливал в памяти прошлые года. Царя настигли воспоминания неподвластные разуму. Они как вспышками озаряли встававшие перед его глазами картины. Увлеченный воспоминаниями он позабыл про все на свете. От набежавших воспоминаний Петр даже прикрыл глаза, чтобы скрыть тоску…

Государя ошеломил разгром русских войск под Нарвой, но проигранная битва не сломила его. Однако тяжелая неудача давила на сердце и стала крушением всех замыслов. Это был болезненный укол в сердце государя и огромным ударом для всего государства. В его взгляде все время горела не развеянная досада.

За поражение Петру пришлось расплачиваться тревогой. Он ощутил на своих плечах огромную тяжесть забот. Но печальный государь не потерял твердость духа. Его глаза смотрели на происшедший разгром строго и холодно. Он чувствовал потребность в том, чтобы разобраться в причинах поражения. Ему хотелось понять размеры трагедии, свалившейся на его голову.

– Раненых всех подобрали? – спросил Петр, встретив повозки с раненными.

– Нет, ваше величество, – отрицательно покачал головой Голицын, перебив своим голосом стоны страдающих людей.

На лице царя возникла тень жестоких раздумий, он был бледен.

– Не годится, – резко ответил государь и, не коснувшись стремени, влетел в седло.

Шереметев посмотрел на Петра, и чтобы отвлечь от тягостных мыслей, которые угнетали его, успокоил:

– Все исправим, государь!

– Постарайтесь довезти солдат живыми, – указал царь и поскакал, не разбирая дороги, а потом вдруг соскочил с коня и припал всем лицом к земле.

Петр бил по ледяной земле кулаками, рычал зверем и никого не хотел пускать в свою душу. Ему хотелось остаться наедине со своими мыслями. Ясность поражения охватила его душу с удвоенной силой. Царь стонал, как от непереносимой боли. Петр готов был орать от бешенства и злости. Он понимал какую угрозу несет опасность с Запада. Это ощущение оставило в душе тяжелый осадок.

Среди всеобщего уныния Петр начал молиться, призывая Божье благословение на русское войско. Сей час для царя был очень тяжелым. Его лицо было усталым и посеревшим. Вокруг безутешного Петра молчаливо грудилась свита. Один Меншиков внешне сохранял спокойствие.

Когда в кустах взбрыкнув, заржал конь. Петр встал, отряхнул кафтан и не оборачиваясь, зашагал к рысаку. Вскочив на жеребца, царь, поправив на бедре шпагу, вернулся к своим генералам.

Петр понимал, что должен мобилизовать все силы, чтобы разбить грозного врага. Потому что жизнь государства была его жизнью. Это оно Петра вспоило и вскормило. Поэтому судьба этой земли очень волновала царя. Перед этим отступало и меркло все остальное.

Мягкое лицо Петра сделалось грубым и жестким.

– Первым делом нужно привести в порядок свои войска, – поразмыслив, сказал царь. – Это важное дело поручаю князю Аниките Репнину и ему же указываю быть губернатором Новгорода, чтобы организовать там оборону. Для укрепления Пскова отправится Борис Шереметев.

– Мы оправдаем доверие, государь! И никогда больше не огорчим тебя горькими вестями.

Репнин с Шереметевым покорно согнули головы. Из уст Петра прозвучало напутственное слово генералам перед суровыми испытаниями и святой ответственностью всех перед государством. Репнин с Шереметевым остро осознали, то что было до сих пор – ничто, и что им предстояло сделать все возможное, не жалея своих сил.

Суровые глаза государя засветились всесильной властью.

– Я предприму все меры, чтобы государство начало работать на войну. Шведы набросятся на нас, если мы не возродим войско, – с горечью в голосе сказал Петр I, чтобы подбодрить своих офицеров. – Они побьют нас еще не раз и в конце концов научат побеждать. Но нам негоже при великом несчастье упасть духом и лишиться всего!

Алексашка, полностью разделяя мысли царя, с теплой ноткой в голосе произнес:

– Не печалься государь! Жизнь положим за тебя!

– Мы должны рассчитывать только на свои силы. Пусть каждый знает, что пропустить шведов к Москве нельзя! Это сильный враг и одолеть нам его будет нелегко. Следующий проигранный бой грозит нам поражением.

Разобравшись с катастрофой под Нарвой, государь возложил всю ответственность на герцога де Кроа и главный штаб, не принявших правильных решений. В тот час государь твердо решил, что для победы над шведами не пожалеет никаких сил. И в то же время будет сберегать их для важных сражений в будущем.

Петр полностью разделил тревогу за судьбу государства. Потеря Нарвы только раззадорила его и стала полезным уроком. Царь горел желанием немедленных действий. После разгрома русской армии Петр разобрал все причины поражения, ошибки и направил все усилия на создание современной армии и флота, чтобы они были не хуже, чем у Швеции. Он не жалел для этого никаких ресурсов, но сейчас армия Петра не имела даже собственных офицеров. Войсками командовали в основном саксонские офицеры.

На подвиг царя двигала большая любовь к России. Со свойственной неутомимостью Петр бросился решать важные вопросы. В его душе горела надежда, что он сумеет преодолеть все стоящие перед государством трудности. Это был сосредоточенный и ответственный человек. Он всегда мог в трудных случаях найти правильное решение. Каждый смысл его действий был ясен и понятен. Петр был готов собственной грудью закрыть Россию.

После сражения под Нарвой Карл XII получил прозвище шведский Александр Македонский, а в Европе надолго сложилось мнение, что Россия оказалась слабой. Ожидания Петра I, что Карл XII пойдет на Москву, не оправдались. Король посчитал, что русская армия сейчас ослабла и он в любое время может ее добить. Вместо Москвы Карл XII направился в Речь Посполитую, чтобы управиться с Августом.

– Я приду к заветной цели, – задумчиво поправив усы и будто отвечая на свои мысли, сказал сам себе Петр. – Ничего не пожалею, чтобы шведы были биты…

Эти думы им владели настолько, что он ни на секунду не сомневался в их решении. Петр на минуту остановился, как бы припоминая все неурядицы. Глядя вперед сердитыми глазами он продолжил вспоминать прошедшее время. Царь выхватывал из всеобщего хаоса самые важные мысли. Думы, которые теснились в его голове, раскрывали тайну поражения. Петр радовался мыслям, которые на него нахлынули. Надо было вспомнить все и не упустить ни одной мелкой детали. Государь размышлял молча, анализируя все ошибки. Необходимо было разобраться, чтобы уберечь себя от неприятностей в будущем.

Разгром русской армии произвел на него впечатление грома, неожиданно грянувшего среди ясного неба. Но давящая тяжесть со временем отлегла от сердца и появилась твердая уверенность в своих силах. Петр быстро стал невозмутимым. Надежда на победу помимо его воли жила в нем и пронизывала все мысли. Царь верил, что если сильно хотеть, то желания часто становятся реальностью. Петр всей душой мечтал увидеть русский север и запад свободными от шведского нашествия.

Ошибка шведского короля дала Петру время, чтобы подготовить русскую армию к новым сражениям. Засучив рукава, государь взялся за дело, чувствуя, что обязан устоять во что бы то ни стало. Царь с головой ушел в деловую атмосферу. Но следовало прежде всего разобраться в обстановке. А она было была поистине сложной. Ему даже не на что было опереться.

Однако Петр Алексеевич был упрямым в своих решениях. Загоревшись жарким пламенем, он работал с небывалым напряжением. Царь думал, рассчитывал и прикидывал, как сделать лучше и свита поняла, что его заразило дело. Для него ничего другого и не могло быть в обстановке борьбы с врагом. В русском государстве все укреплялось во имя победы и завязывалось в крепкий узел. Но, укладываясь спать государь был недоволен тем, что было сделано за день. Хотя с утра до вечера сидел за работой.

Всю зиму Петр метался между Москвой, Новгородом и Воронежем, чтобы обеспечить армию всем необходимым, и чтобы она была способна сражаться против шведов. Но военное искусство требовало талантливых солдат и офицеров, а это было труднее всего. Потому что на то, чтобы их обучить нужно много времени, а его не было. Поэтому старые генералы, стряхнув пыль с париков и мундиров приступили к интенсивному обучению войск.

От восхода и до заката солнца в военных лагерях звучали барабаны и трубы, а на поле шли солдатские учения. Кроме того, по указу царя начался рекрутский набор: по одному пешему с пятидесяти дворов и по одному конному со ста дворов. Вместе с этим Петр напомнил русскому народу об указе от 1697 года, по которому семьи добровольцев освобождались от крепостного права.

С больших трудностей начался новый век для России. Но государю удалось одолеть косность бояр и безразличие других чинов, чтобы перестроить государственную машину на европейский лад. Государь нисколько не сомневался в том, что предпринятые им решения принесут успех. Однако Петр понимал, что этот путь будет трудным, но всё можно поправить кроме непоправимого. Россия медленно и уверенно становилась сильной. Царь смотрел на будущее России в радостных тонах…

В эту минуту с улицы донеслись звуки конских копыт, по двору неторопливым шагом расхаживал часовой. А издалека донесся мелодичный колокольный звон. Царь недовольный тем, что его мысли прервали, поморщился.

Сопоставление почему тот бой был проигран, а этот выигран сильно помогало государю разобраться в причинах. Потому что и успех, и поражение складывались из правильных или неправильных действий командиров. От этого зависело будут ли в будущем победы. Государь все еще погруженный в воспоминания мягко нахмурился.

Перебирая в памяти разбитые вдребезги мечты, Петр сгорбился от неприятных воспоминаний. Царю мучительно было вспоминать об этом. Под влиянием нахлынувших воспоминаний, в его сердце вспыхнула на время притихшая боль. Давно он столь остро не переживал прошлое и настоящее. Для него оно слилось в одно неразделимое мучение. Но царь еще не один раз вспомнит прошлое.

Прислушавшись к собственным воспоминаниям, Петр постоял с минуту не двигаясь. Его лицо было сурово, а мысли носились где-то далеко. Но все мечты о мирном времени были преждевременными. И сегодня, и завтра его ждали большие сражения за Россию. Государь заученным движением перекрестился и, с надеждой в душе сотворив короткую молитву, перенесся своими мыслями в мирскую суету.

– Все дописал, Алексей? – спросил Петр, всмотревшись в его лицо, освещенное ярким огнем свечи.

– Да, ваше величество! – ответил Горчаков.

– Оставь книгу раскрытой и ступай, – прошептал государь.

В сумраке лицо царя выглядело особенно суровым. В сей час его озаботило настоящее время: кого направить на Дон – Долгорукова? Пожалуй, лучшей кандидатуры ему не найти. Пускай Юрий Владимирович для сыска беглецов незамедлительно отправится из Азова на Дон. Пусть князь перепишет всех беглецов в казачьих городках и вместе с детьми и женами вышлет в те городки и места, откуда они бежали, а воров и убийц под караулом отошлет в Москву или Азов. Он прикажет Юрию Владимировичу, чтобы он, не особо стесняясь в средствах разобрался с казаками Бахмутской станицы, которые нанесли обиду Изюмскому полку и полковнику Федору Шидловскому.

Злость царя в тяжелом молчании росла час от часу. Это ж те казаки, которые не дали посланному с Воронежа Алексею Горчакову описать и осмотреть спорные земли и угодья на Бахмуте. Как они посмели продержать его за караулом и нарушить его указ? Ведь дьяк был послан с Воронежа, чтобы между Изюмским полком и донскими казаками вражду искоренить.

Оставшись, в одиночестве, Петр задумался о том, что судьба России теперь в немалой степени зависит от того станет ли тихим Дон. Государь от навязчивых прошлых мыслей полностью вернулся к сегодняшнему дню. Ему было горько сознавать, что беды и неудачи разрушали государство. В усталых глазах Петра накрепко отпечаталась озабоченность.

Сложив руки за спину царь, сутулясь, вскрикнул:

– Макаров!

Алексей вошел мягкими вкрадчивыми шагами. Вышколенный многолетней службой секретарь вырос перед ним мгновенно. Петр I погруженный в свои думы не сразу услышал его шаги. Вздрогнув, он не сразу поднял взгляд на вошедшего Макарова. Его глаза горели так, как будто он продолжал руководить жестоким сражением.

Желтый огонь, то спадал, то вспыхивал и вдруг потух. Петр зажег погасшую свечу, но она беспощадно закоптила. Тогда царь быстрым движением обломил уголек, и она загорелась ярче. Огонь осветил стол, заваленный бумагами и картами. По свече стекла тонкая струйка воска. В глазах Петра вспыхнули тусклые отсветы.

Резко вздернув голову, царь развернулся к секретарю.

– Пиши указ господину Долгорукому, – повелительно потребовал царь и начал диктовать, рассерженно глядя на сосредоточенное лицо Алексея.

Макаров, ничего не забывая, не успевал макать перо в чернила. Яркий свет мешал писать. Алексей прикрыл глаза ладошкой. Когда указ был готов, Петр подписал и припечатал печать. И немного подумав, собственноручно добавил, что писано из Люблина в 6 день июля 1707 года.

– Ступай, через полчаса зайдешь, я Екатерине еще отпишу.

Алексей с преданным выражением на лице откланялся и бесшумными шагами унес указ. Государь, прикрыв глаза, грустно перекрестился. Перо плохо слушалось руки царя. Он несколько раз начинал и бросал писать.

– Господь отведи напасть, не покинь в пути!

Петр строчил письмо, чтобы поделиться своими мыслями и чувствами с Екатериной. Справившись наконец с посланием жене, царь короткими глотками отпил воду из кружки и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Письмо получилось горячим и искренним.

Перелистывая воспоминания, царь с трудом отошел от прошлых воспоминаний. От усталости он уснул за столом с обгорелой лучиной в руке, но через несколько минут проснулся от птичьего гама на деревьях и беззлобно погрозил указательным перстом:

– Ну погоди Кондрашка, я тебе башку ссеку!

В его голосе никакой враждебности не ощущалось, хотя глаза царя горели злым огнем. С этой мыслью Петр обессилено забрался под одеяло и устало, сомкнув веки, спокойно заснул. Его сон был ровным.

Глава 3

2 сентября, когда солнце на горизонте окунулось во мглистое марево, Юрий Долгорукий по указу государя с одной тысячей солдат прибыл из Азова в Черкасск. Лукьян Максимов и старшина, чтобы не вызвать гнев князя, встретили его радушно.

Долгорукий надменным тоном довел им царскую волю:

– Беглый люд, оставив прежние промыслы, по дороге чинил убийства, поэтому государь указал мне, чтобы я во всех казачьих городках провел сыск беглых людей разного чину, которые вместе с женами и детьми со старых насиженных мест бежали на Дон.

Юрий Владимирович молча достал из кармана листок и подал Лукьяну Максимову. Атаман, послушно отбив поклоны князю и господу Богу, молча пробежал по бумаге встревоженным взглядом.

Князь бросил исподлобья долгий взгляд на примолкшего Лукьяна.

– Государю остро нужны люди для рекрутчины, для податей и для подневольного труда. Без них заводчики и дворянство не могут исполнить указы царя. Я требую от вас усердного участия в этом деле.

Заглянув Долгорукому в лицо, атаман с деланной бодростью произнес:

– Князь, в Черкасске и в нижних донских городках беглых нет. Здесь мы уже все проверили. Искать таковых нужно в верхних городках и станицах. Я и старшины, чтобы продемонстрировать великому государю свою преданность, отпишем от Войска Донского свою сказку к казакам Дона и отправим с вами две сотни казаков. Вместе с ними отправятся старшины Ефрем Петров, Абросим Савельев, Никита Саломата, Григорий Матвеев и Иван Иванов.

Названные старшины в знак согласия покорно склонили головы. Они знали, что в делах Юрий Владимирович был суров до жестокости. Долгорукий не терпел бессмысленных действий.

Князь, не сбавляя надменного тона, спросил:

– Когда приступим к сыску?

– Послезавтра с утра, – ощутив в душе неприятную истому, ответил Лукьян.

Долгорукий поднял требовательные глаза на Максимова.

– Найдется место для моего отряда?

– Для всех найдется ночлег, – добродушно поклонился атаман и немного помедлив, сдержано спросил: – Князь, позволь твое требование обсудить на круге?

Долгорукий нервно дернул скошенными тонкими губами:

– Чего обсуждать царское решение? Вы холопы царские, давай ближе к делу. Разговор будем вести после того, как наведем порядок на Дону.

– Князь, ты нас креста не клади. Чистая формальность, дань старой казачьей традиции, – с подчеркнутой вежливостью пояснил атаман и, приложив руку к сердцу, добавил: – Казаки примут царскую волю.

Князь, сузив глаза от ненависти, ушел ни разу не оглянувшись.

– Истинно пронесло! – тихо произнес Лукьян и, глядя ему вслед, почувствовал неподдельную тревогу в душе.

– Дай Бог! – сокрушенно покачал головой Петров.

Максимов стоял посреди избы, как громом пораженный. В его сознании птицей пролетела мысль: как самому уцелеть и других от беды уберечь. От напряжения у него так сдавило виски, что он окаменел от беспокойства. Атаман, продолжая думать, что будет дальше, начал усердно молиться, чтобы избавиться от дурных мыслей.

Утром, едва алая заря расширилась, Лукьян собрал большой войсковой круг, чтобы получить согласие казаков на сыск беглых людей в донских городках и станицах. Для решения этого вопроса в Черкасск со всех сторон стеклись казаки. На майдане собралась большая взволнованная толпа.

– Казаки, всем ведомо, что князь прибыл с царевым указом. Сегодня нам надо решить: выдадим или нет голытьбу, беглых ратных людей и других чинов царскому опричнику? – многозначительно бросил в толпу Максимов.

В разных местах вспыхнули гневные крики и дерзкие озлобленные голоса.

– Мы, что холопы? Такое устроим, что не рад будет.

– В воду его! Покажем горячую кровушку.

– Кишки ему выпустить! Неужели стерпим обиду?

– С чем дьявол приехал! Нету у нас беглых.

– Нам не в первый раз подниматься!

– Никого не выдадим!

– А разве Дон кого-нибудь выдавал?

Старшины повелительными криками попытались успокоить казаков, но толпа утихла не сразу. Вспотевший атаман, подняв булаву, дождался тишины. В его усталых глазах вспыхнула тревога за Дон.

– Казаки! В наших интересах оставить все как есть, поэтому никого не отдадим. Но вместе с этим мы должны сказать государю, что готовы нести свою службу за царское жалованье и хлеб также, как наши отцы и деды, – бросил веские слова в толпу Максимов и, оглянувшись вокруг, значительно понизил голос:

– До сего времени не было указа великого государя, чтобы пришлых с Руси людей не принимать. И есть святая казачья заповедь: с Дона выдачи нет! Если они всех отловят, – с кем мы останемся?

– Любо атаман! Не посрамим казачьего рода! – враз ответили казаки и единогласно приняли решение не выдавать беглых людей князю.

– Мы отправим гонцов во все притоки Дона, во все верхние донские городки и станицы, чтобы они предупредили атаманов о том, что беглые люди должны на время скрыться от князя. Любо казаки?

– Любо атаман!

В полдень казаки формально согласились с решение царя. Кому захочется открыто бросить ему свою ненависть?

Задолго до вечера Долгорукий отписал царю Петру I письмо, где он пожаловался, что ему в Черкасском городке всяких чинов людей разыскать не дали и дальше приписал, что ему дали сказку написанную рукой атамана и заверенную войсковой печатью. И что для помощи в этом деле посланы вместе с ним старшины Войска Донского.

На следующее утро прощаясь с князем, атаман заверил, что во все верхние донские городки посланы письма с предостережением атаманам: в сыске и выдаче беглых людей быть послушными. Когда начался редкий осенний дождь, отряд тихо-мирно и без барабанной дроби покинул Черкасск. Солдаты без лишнего шума и гама ступили сырую и неуютную дорогу. Впереди шли всадники, за ними старшины, позади тащился обоз. По ночам на небе из-за тяжелых туч не светило ни одной звезды. Было темно как в преисподней, невозможно было разглядеть, что находилось впереди. Редкие факелы выхватывали из тьмы лишь фигуры солдат и лошадей.

Осенние дожди размыли все дороги и тропы. Длинные фуры неуклюжими колесами вязли в непролазной грязи. По не просыхающей дороге копыта коней разъезжались. Ездовые от злости матюгались и без конца били нагайками рысаков. А дождь то усиливался, то затихал, то останавливался. На привалах невозможно было разжечь костры или укрыться от холодного дождя. На то, чтобы приготовить пищу или устроиться на ночлег не оставалось сил. Измотанные солдаты с трудном переносили тяготы. Не помогали ни крики Долгорукого, ни угрозы его офицеров.

– Становитесь впереди колонны, – указал казакам Долгорукий, поставив коня поперек дороги.

Растянувшись на большое расстояние, царский отряд едва поспевал за черкасскими казаками. Скоро они добрались скрытными дорогами в Манычский юрт и в Багаевскую станицу, где князь схватил небольшое количество беглых людей. В ходе допроса Долгорукий установил, что у шестнадцати задержанных женщин мужья находились в военном походе против Швеции. Передав женщин под расписку атаману Багаевской станицы, князь направился в Герасимовую Луку, расположенную на реке Деркул, но в опустошенном городке князь никого не обнаружил.

– Волоките ко мне атамана! – жестко потребовал Юрий Владимирович и когда по его требованию старик явился, грубо спросил:

– Есть в твоем городке беглые люди?

Атаман охотно подтвердил, что есть и привел дряхлого деда.

Побагровев от торопливых действий атамана, Долгорукий удивленно приподнял тонкие брови и сквозь зубы заорал:

– Ты кого ко мне привел? Он скоро богу душу отдаст.

Атаман развел руки в стороны: более никого нет. Князь едва удержался от того, чтобы не расправиться с ним на месте. Лишь нехватка времени, да подкупающая тихость, не подходящая ни к одному атаману, спасла старого казака от неминуемой расправы. Старик действительно представлял собой резкий контраст с другими, как на подбор ретивыми атаманами.

– Почему городок пуст? – продолжил орать князь, поливая атамана отборной руганью: – Где твои люди? Отвечай, тать!

– Я не знаю куда они девались, – извиняющимся тоном ответил казак.

– Врешь, пес. – крикнул князь и его крылья носа от злости раздулись. – Сам то ты кто?

Застывший в удивлении атаман с гордым чувством ответил, что урожденный казак, но на румяном лице Долгорукого отразилась брезгливая усмешка.

– Сволочь ты, а не казак. Благодари Бога, что мне не до тебя.

– Пускай спасет тебя Христос князь! – согнулся в поясе старик.

– Прочь с дороги пока кнутом не огрел!

Добравшись через неделю до Мелехова городка, Долгорукий изловил двадцать беглецов и пришел к выводу, что так ему указ Петра I до зимы не исполнить, поэтому разделил свой отряд на четыре части и пустил по разным направлениям. Один отряд во главе капитана Плохова двинулся вверх по Дону до Паншина городка, другой капитана Киреева направился от Паншина до Донецкого городка, третий капитана Тенебекова пошел к Медведице и Бузулуку. Сам же Долгорукий во главе четвертого отряда отправился на Северский Донец и запольные реки.

Добравшись до Северского Донца, Долгорукий остановился на крутом побережье и залюбовался красивой рекой. Во многих местах где-то спокойный Северский Донец, а где-то быстрый, то сужался, то расширялся. И деревья или вплотную стояли к реке, или отступали далеко в степь.

Князь, борясь с дремотой, двинулся дальше. В поредевшем тумане слышался звонкий перестук лошадиных копыт. Лениво помахивая кнутом, Долгорукий прошел Гнилую, Деркулу, Калитву и скоро добрался до Обливенского городка на реке Деркул, в котором замерли жилища казаков.

– Атаман Обливенского городка! – вдруг раздался слева голос офицера.

Долгорукий замедленно повернул голову и, смерив презрительным взглядом, явившегося по собственному почину атамана, грозно спросил:

– Говори харя разбойная, есть в твоем городке беглые?

– В городке до вчерашнего дня проживало двадцать беглых людей, но они все сбежали, услышав, что приближается царское войско, – ответил испуганный атаман, и чтобы у князя не возникло никаких сомнений, перекрестился с особым усердием.

Казак с виду спокойный стоял перед князем не шелохнувшись, хотя руки его заметно дрожали. Долгорукий обвел его недоверчивым, колючим взглядом, затем в ярости выхватил из-за пояса плетку и со всей силы хлестнул по лицу.

– За что князь? – отшатнувшись, вскрикнул атаман.

– Молчи холоп! – в гневе раздраженно вскрикнул Юрий Владимирович. – Чтобы впредь знал, как с ворами связываться. И что будет, если и дальше будешь вводить в грех добрых людей!

– Я правду гуторю, милостивец! – надтреснутым голосом попытался возразить атаман, но Юрий Владимирович потрясая кулаками, разразился в его адрес отборными ругательствами, а потом приказал Несвицкому:

– Подать сюда розги!

– Князь помилуй, я верой и правдой служу, – взмолился атаман.

– Валите его на землю и бейте без пощады! – вне себя заорал князь и, атамана повалив на деревянную скамью, стали беспощадно пороть плетью.

– Смертно сыпьте дьяволу, – потребовал Долгорукий.

– Отпустите, не могу больше терпеть! – заревел казак, ловя открытым ртом воздух.

– Ответишь – отпустим! Говори правду!

Атаман только вскрикивал под градом ударов. В результате дознания с пристрастием выяснилось, что в Обливенском городке имелось 6 казаков-старожилов, десять человек из Малороссии и двести из русских провинций, но они попрятались в глубоких оврагах в притихшей степи.

Драгуны в поисках беглых холопов рассыпались в разные стороны и, схватив голытьбу, на веревках притащили в городок.

– Всех смердов заковать в цепи и отправить в Воронеж. Никого не жалеть, никакой пощады! Пытать, бить, рвать ноздри и вешать! – взъярился холеный князь и в гневе пригрозил плетью: – Я вас воспитаю злодеи! Крушить буду безжалостно.

Пополнив запас продуктов и овса, Долгорукий направил отряд во главе братьев Арсеньевых вверх по Северскому Донцу, сам же продолжил сыск по левым притокам Донца. И здесь князь совершил вторую большую ошибку, раздробив свои силы еще на два отряда, что в дальнейшем приведет его к гибели.

В Ново-Айдарске, в Беловодске и в Явсужске князь тоже провел сыски, но это к ничему не привело, что привело потомка Рюриковичей в большую ярость. Не успокоившись, Долгорукий приступил к таким карательным акциям, что казачья старшина из Черкасска не в силах вынести страшные сцены, отворачивала глаза. Дальше Долгорукий, ослепленный злостью, шел, не соблюдая никакой осторожности.

Всего князю удалось разыскать около двух тысяч беглых и дезертиров.

Глава 4

Когда вести о жестоком обращении с голытьбой и казаками на Дону дошли до станиц, Булавин призвал казаков со всей округи и с нетерпением стал ожидать их в Ореховом буераке в трех верстах от Новоайдарского городка.

Кондрат напряженно вслушивался в тишину, выглядывал в окно, но шли часы, а пришли единицы. В настроение атамана выросла тревога – где верные казачеству товарищи? Эта неопределенность породила в его душе горечь. Он почувствовал себя забытым всеми.

Но его тревога была напрасной. Увидев на майдане несколько сотен казаков, и в их числе Семена Беспалого, Никиту Голого, Семена Драного, Ивана Лоскута, Григория Банникова и дьяка Гордея, Кондрат скинул с плеч горький груз. По всему майдану прокатился вздох его глубокого облегчения, но на лице атамана еще долго стояло напряженное выражение.

Булавину в те годы было уже под пятьдесят лет, но вид у него был молодцеватый. И хотя атаман вел себя спокойно, с достоинством, но усталость от предыдущей бессонной ночи давала о себе знать. Ему пришлось предпринять немалое усилие, чтобы показать себя бодрым.

Когда все собрались и подтянулись к станичной площади, склонившееся к югу солнце высветило темную толпу. В солнечных лучах сверкнули сабли и блеснули пики.

– Круг тихо, Булавин гуторить будет! – сдержанным голосом крикнул Семен Беспалый.

Кондрата очень распирала радость от присутствия своих соратников. Он бы тяжело переживал, если бы их не было рядом. Еще никто не видел его в таком настроении.

– Казаки, что творит Долгорукий всем ведомо, – обратился к казакам Булавин, подчеркнув жестом руки каждое слово. – У старожилов носы и губы режут, многих кнутами бьют и вешают, некоторых наших женщин берут силой, а детей кидают за забор. Мы не может простить этого царскому сатрапу. За эти бесчинства Долгорукий должен ответить своим животом!

Рокот многих голосов взбудоражил тишину. По изумленной толпе казаков пронесся злой говор. На майдане возник возмущенный шум, невообразимый гвалт и оглушительный свист. Ропот в толпе все нарастал, нарастал и вдруг сменился глубоким молчанием.

– Но нас должно беспокоить не только это! Старое Поле и наша казачья вольность должны остаться неприкосновенными. Когда это было, чтобы с Дону выдавали беглых людей? Никогда не бывало! Мы всегда давали приют обиженным и обездоленным.

Тяжело передохнув, Кондрат Булавин перевел дух.

– Вы хорошо знаете, что наша жизнь веками проходила в извечной борьбе с турками, горцами и степняками. И что произойдет, если мы перестанем принимать людей? Потери будут, а притока новых сил нет. В таком разе казаки все переведутся, и мы ни за что не сможем удержать в своих руках Дон.

Атаман вытер рукавом пот с лица и обвел горящими глазами униженных людей.

– Царь хочет отобрать наши казачьи традиции и нашу старую веру. Злые бояре и немцы заставляют нас брить бороды и усы. Они жгут наши часовни по всем казачьим рекам. И хотят отвратить нас от христианской веры, чтобы ввести в эллинскую.

Казаки, почувствовав в себе дерзость, одобрительно кивали головами. Они испытывали небывалую радость от дозволенной свободы. Впервые за многие годы они могли наговориться всласть. Из-за этих чувств они не жалели ни времени, ни душевных сил. На потных лицах лихорадочно заблестели глаза.

Те, кто был ближе к атаману, не сводили с него восторженного взгляда.

– Любо ли вам это? – прищурившись, бросил слова в толпу Кондратий.

По майдану снова пробежал недовольный говорок.

– Нет, не любо! – ответил за всех молодой казак. – Многие казаки сейчас находятся вместе с царем в походе против шведов. Мы не заслужили злого отношения к себе! Казаки требуют отмены позорного решения государя.

– Если вы не хотите потерять наши реки, наше Поле, то нужно за это крепко встать, так как наши отцы и деды стояли. За смерть невинных людей, за кровь отцов, матерей и наших детей мы должны встать за одно и лишить живота князя Долгорукова с его подручными.

– Мы припомним ему все обиды. Все как один поднимемся!

– Мщения! – потрясая волосатыми кулаками закричали старые казаки.

– Мы верим тебе, атаман! – воскликнули молодые казаки. – Мы готовы, веди нас! Зачем воду в ступе толочь? У нас землю, солеварни – все отобрали! А самих сгоняют в негодные места. Жены и дети с голоду пухнут. В лохмотьях ходим. Как дальше жить?

Кондратий обвел толпу горящими глазами:

– За Дом Пресвятой Богородицы, за Войско Донское встаньте единодушно. Сын за отца, брат за брата, друг за друга встаньте как один. Долг каждого казака защищать угнетенных людей. Готовьтесь отстаивать свою волю! Отливайте крепкие пули, точите шашки, готовьте пики и подковывайте верных коней. Не будет больше ни голода, ни унижений. Смерть или воля!

Булавин был из тех атаманов, которых любил казачий люд. Он мог завоевывать расположение толпы. В его глазах выросло торжественное выражение. Он понял, что в сей час его судьба круто изменится.

Игнат Некрасов решительно шагнул вперед и громко спросил круг:

– Кого желаете видеть походным атаманом?

– Булавина хотим, – дружно закричал в ответ казачий люд: – Справится чего уж там. Он всегда стоял за казачью правду. Толковый будет атаман для похода.

– Годен! Верим Булавину!

– Благодарю, что доверяете мне казаки и простите если я говорю слишком горячо, – растроганно ответил новоизбранный атаман и тут же обратился к кругу: – А кого вы хотите выдвинуть в сотники?

– Банникова и Лоскута, – вскричало враз несколько десятков голосов.

– Годится, достойные казаки!

Неожиданностей на круге не произошло. После недолгого обсуждения казаки избрали двенадцать сотников, восемь есаулов и двенадцать объездчиков, которые должны были объехать все станицы и городки Войска Донского, чтобы поднять людей на борьбу против князя Долгорукова.

– Казаки поздравляю вас с новыми сотниками и есаулами. Покоряйтесь им, как мне, отныне они ваши начальники! – одобрил выбор казаков Булавин.

Казаки ответили согласием, но некоторым пришлось не по душе отдать свою судьбу в руки Булавину, Банникову и Лоскуту.

– Зима на носу, – с тревогой спросил Бударин. – Как воевать будем?

Булавин поднял напряженные глаза на старого казака и, не замечая его тревожного взгляда, ответил ровным голосом:

– Всех оденем и накормим. Никто разутым, голым и голодным не останется. Скоро весь Дон поднимется! Я тоже готов голову сложить.

Казаки, зная, что Кондрат зря слов не бросает, попросили, чтобы он остался с ними навсегда для правого дела. И завтра, и послезавтра и через год, чтобы был рядом.

– А что дальше будет? Вы об этом подумали? – мерно отпуская слово за словом, спросил Бударин. – Что, если царь направит на Дон свои войска? Тогда до нас доберутся и отдадут в холопы воеводам. И сами пропадете, и нас погубите. Слишком тяжелой станет ноша.

– Чего пророчишь? Будь ты трижды проклят!

– Ничего не будет – чай бывалые! Одним махом уничтожим князя и его собак.

– Чепуху городите! Голытьба нас не касается, – не унимался Бударин.

У атамана на потемневшем лице нервно дернулась щека.

– Сейчас царю не до этого, – равнодушно махнул рукой Булавин. – он всецело занят войной со шведами. Да и мы сидеть на месте не будем без дела. Нас поддержат запорожские казаки и голытьба, а кто к нам не пойдет – у тех мы животы будем грабить. Мы многих к себе приторочим.

Атаман вызывающе вскинул голову и заскользил взглядом от казака к казаку. Все ли пойдут за ним в трудную минуту и будут ли верны делу, которому он служит? Или, если что-то случится, никто не поддержит? И тогда все шишки посыплются на его голову?

Булавин бросил взгляд на удрученного Бударина и продолжил говорить:

– Вначале мы пройдем по Запорожью, Тереку, Астрахани и призовем Белогородскую орду. По всем донским казачьим городкам соберётся такая сила, что ни Азов, ни Таганрог не устоят. Тысячи освобожденных каторжан и голытьбы станут нам верными товарищами. С таким войском нам и сам черт не будет страшен. Но вначале мы должны взять Черкасск и пройтись по городкам от Изюма до Рыбного, чтобы разжиться достаточным количеством лошадей, оружия и платьев. А весной двинемся на Воронеж и Москву.

– Любо! Любо! – горячо воскликнули казаки. – Если смолчим, то пропадет наша волюшка. Царь хочет ярмо на нас одеть.

– Это правда! – вскрикнул молодой казак.

Слова Кондрата были встречены с радостью и симпатией.

Почувствовав, что многие казаки разделили его мысли, воодушевленный атаман обвел красными глазами возбужденные лица и между ними возникла невидимая нить взаимного доверия. Атаман тронутый вниманием казаков, крепко пожал их руки.

– А разве недостаточно будет, если мы разобьем только войско Долгорукова? – протолкавшись вперед, не смирился Бударин.

Атаман с выражением недоумения посмотрел на старика.

– Нет. Я уже сказал, что мы должны твердо стоять за нашу веру, за казачье поле и волю. Мы должны показать царю свою силу. Казаки должны помочь униженной голытьбе в порубежных городках. Не будем откладывать дело в далекий ящик. Ночью всем собраться здесь с чистой душой и сердцем!

– Вон куда гнет подлюга! Охота нам воевать с царем, – с недовольством пробубнили старики, но большинство казаков твердо высказалось в поддержку того, чтобы выступить против князя Долгорукого.

– Не беспокойся атаман, можешь на нас положиться, – произнес Никита Голый.

Булавин мягким, звучным голосом поблагодарил казаков за верность делу и за готовность хоть завтра идти в бой за казачью волю. В его настроении произошел коренной перелом, он уже не сомневался в правильности принятого решения.

– Я благодарствую вас, казаки! Если я взялся за дело, то не отступлюсь. Мы побьем Долгорукого и его слуг. И вернем себе землю, и солеварни. У нас из старого вырастет новое. Нам трудно будет его увидеть, а еще труднее понять. Но наши дети – это точно увидят.

– Отче, благослови казаков! – басом пропел дьяк Гордей.

– Заварим кашу, как расхлебывать будем? – опять встрял Бударин и атаман густо побагровел, словно его сильно обидели.

Отерев потное лицо платком, Кондрат твердо заверил:

– Со мной не пропадете!

Сбившись толпой вокруг дьяка, казаки дружно затянули протяжную песню. Из окон войсковой избы донеслись громкие голоса. И вдруг в Ореховый буерак на красном коне полным карьером прискакал Панька Новиков. От взмыленного животного валил густой пар. Рысак, задрав морду, с шумом разводил крутые бока.

Спрыгнув с коня, Новиков задыхаясь, спросил Ефима Семилетова:

– Где атаман Булавин?

– В войсковой избе сидит, – ответил Ефим и с интересом спросил: – А, что?

– У меня весточка для него, – привязав коня к коновязи, пояснил Панька.

Дверь в избу Новикову открыл дьяк Гордей. Находившиеся внутри казаки встретили Новикова безмолвно. В избе от буйно разросшейся под окном акацией стоял сумрак. Панька с трудом дыша, протянул атаману письмо.

Взглянув на запыхавшегося юношу слегка прищуренными глазами, Кондрат недоуменно спросил:

– Откуда у тебя бумага к князю?

– Атаман Фома Алексеев дал доставить князю, – ответил Новиков, все еще охваченный азартом лихого наездника и сбивчиво рассказал, что ему известно.

Булавин передал свернутое в трубочку письмо дьяку Гордею. Тот хмуря брови зачитал его вслух и, крякнув возвратил Булавину. Из перехваченного письма стало известно, что атаман Шульгинского городка предупреждал Долгорукого о том, что Булавин собрал две сотни казаков, чтобы уничтожить его отряд.

– От кого Фома прознал? – поменялся в лице атаман.

– Его сыновья возили сено из Орехового буерака, – ответил Новиков, стирая с разгоряченного лица, выступивший градом пот. – И там прослышали, что вы собрались побить князя.

Булавин от негодования то бледнел, то краснел.

– Молодец, что донес бумагу, – поблагодарил он Паньку, и чтобы придать фигуре лихой вид, тщательно оправил одежду. – Что будем делать?

После небольшой паузы старшина Савельев тихо обронил:

– Я уже говорил Кондрат: наказной атаман и старшины дали мне понять, что одобряют нападение на отряд Долгорукова.

– Тогда этой ночью тихо подберемся к ним и неожиданно ударим, – с расстановкой произнес Кондратий и акцентировал внимание казаков, что Фому надо взять живым.

– Любо, атаман! – откликнулись казаки.

Попрощавшись с Семилетовым, Новиков ловко взметнул в седло и пулей вылетел из ограды. Подняв белый шлейф над дорогой, конь вихрем промчался по улице. Еще пыль не осела, а от Паньки уже след простыл. Всадник словно исчез в сером облаке.

Уставший и голодный Булавин остался ночевать в войсковой избе. И весь вечер с его ума не сходили Ульяна с Никиткой. Они крепко вросли в его сердце, он каждый день о них думал. После дум о жене с сыном у Кондрата на сердце стало теплее. И в его душе выросла надежда на лучшее время.

Кондрат кинулся в неизвестный мир борьбы, как в омут. От многих дел у него закружилась голова.

Глава 5

В середине поникшей осени, изнуренный походом Долгоруков, двигался вдоль реки Айдар. Ни днем, ни ночью не смолкали чавканье ног и шлепанье конских копыт. И сколько бы они ни шагали, до ближайшего городка было не близко.

В дороге царскому войску приходилось преодолевать много трудностей, поэтому среди солдат редко звучали разговоры. Отдаленность от дома вселяло в их сердца неуемную робость. Даже в холодном осеннем воздухе чувствовалась беспокойная тревога.

– Когда будем в Шульгинском городке? – в спокойной раздумчивости прервал молчание князь.

– Через пять верст, – ответил с обычной улыбкой Ефрем Петров и сухо спросил князя: – Где ночевать будем, Юрий Владимирович?

Сердце Долгорукого кольнуло неприятное чувство.

– В Шульгинском городке остановимся. Надо перепрячь лошадей и пополнить запасы с фуражом.

– Там есть где разместится – не пропадем, – проговорил Петров.

– Жаль, такая благодать кругом, – мечтательно сказал Семен Несвицкий, вдохнув смолистый воздух. – Самое время ночевать у реки возле костра.

– У казаков губа не дура, воздух и в самом деле пряный! – поддержал Иван Дубасов. – Но в городке мы и сами сыты будем и коней накормим, а в случае тревоги хлопот будет меньше.

В синих сумерках отряд Долгорукого добрался до Шульгинского городка.

На майдане их встретил со всем приличием встревоженный Фома Алексеев. По команде Булгакова солдаты спешились и отвели коней за скотный двор. За оградой разнузданные рысаки напали на пожухлую траву. В воздухе смешались запахи конского пота и заплесневелого сена.

Долгорукий, не выразив никакого удовольствия от встречи с атаманом, передал коня ординарцу и кинул долгий взгляд на Алексеева:

– Устрой моих людей на ночлег и задай корма коням.

– Моя хата в вашем распоряжении, – радушно предложил Фома и указав рукой на соседнюю избу, добавил: – Подьячий и десять дворовых остановятся рядом с вами, в двух саженях разместятся солдаты и черкасские казаки.

Сумерки сгустились, кроме силуэтов домов, ничего невозможно было разглядеть. Спустя минуту по земле застучал тяжелыми горошинами дождь. Затем зигзагом сверкнула молния и сразу же начался сильный дождь. И все погрузилось во мрак, от дневного тепла не осталось следа.

Когда в темноте солдаты занесли в дом дорожную поклажу князей, Юрий Долгорукий на крыльце громогласно распорядился:

– Князь Семен Несвицкий и поручик Иван Дубасов останетесь при мне.

Над городком висли крики солдат, в сараях ревел крупный скот, блеяли овцы, во дворе лаял крупный пес. Под навесом грудились оседланные кони, в отдалении уныло скрипели повозки. Сыновья Алексеева привезли несколько возов пахучего сена.

Долгорукий, напившись воды из колодца с высоким журавлем, ушел в избу атамана. Следом на пороге вырос Фома Алексеев.

– Юрий Владимирович, я посылал к тебе Паньку Новикова с письмом, – произнес атаман и сделал почтительный поклон: – Он передал его вам?

– Что ты хотел мне донести? – не выразив удивления, спросил Долгорукий.

Алексеев наклонился к уху князя так, что он почувствовал его теплое дыхание и, приглушив голос до едва слышного шепота, сказал:

– Мне сообщили по секрету, что Булавин с казаками Верхнего Дона собрал большую силу. Они хотят убить тебя вместе с офицерами. Об этом святотатстве Кондрашка объявил на круге.

Князь, уловив в голосе атамана нотки заискивания, смерил его недоверчивым взглядом и с тревогой в голосе тихо проговорил:

– Где сейчас он?

Алексеев протянул руку в сторону:

– В трех верстах от Нового Айдара.

– Откуда дознался? – спросил Юрий Владимирович и, выпив чарку, зажевал

свежеиспеченным хлебом.

– Мои сыновья возили сено с Орехового буерака и там им об этом сообщили, – ответил атаман, сощурив черные с хитринкой глаза.

Долгорукий побагровев, посмотрел на атамана и все взвесив, важно поднялся. – Вели им явиться.

Атаман крикнул сыновей и мысленно пожелал, чтобы все без беды обошлось. Едва юноши без промедления явились, князь поманил к себе старшего сына атамана согнутым пальцем.

– Это правда, что вор замыслил убить меня? – оскорбительным тоном спросил Юрий Долгорукий и пристально посмотрел суровым взглядом в лицо юноши.

– Попробуй соври: враз узнаешь, почем фунт лиха, – в крайнем смущении ответил он, созерцая на румяные щеки князя.

Долгорукий, с подрагивающей в пальцах трубкой, развернулся к Алексееву:

– Где Панька?

Алексеев под пытливым взглядом Юрия Владимировича сложился в поклоне и, озадачив князя, разочарованно протянул:

– Не вернулся – ищем.

У князя сами собой сжались крепкие кулаки.

– Найти и приволочь ко мне! – с особой настойчивостью потребовал князь и не отрываясь выпил невкусный чай.

Покачиваясь ногами на одном месте, Юрий Владимирович с недовольством посмотрел на атамана. Его взгляд ничего не выражал: ни гнева, ни страха. Но чувство неприязни, возникшее к атаману, не исчезло. Ему хотелось сказать ему что-нибудь жесткое, но нужных слов не находилось.

– Ступайте прочь, – закрыв пустые глаза, разрешил Долгорукий и, позвав князя Булгакова, отдал распоряжение: – Матвей, расставьте вокруг городка двадцать караульных так, чтобы разбойники не смогли застать нас врасплох. И предупреди всех об опасности от воров.

– Слушаюсь, Юрий Владимирович, – ответил Булгаков и щелкнув каблуками, ушел исполнять приказ.

Сохраняя на лице внешнее спокойствие, Долгорукий согнулся над картой и перемещая холеную руку по потертой бумаге, сделал какие-то пометки пером.

– Кишка тонка, чтобы сюда сунуться, – сквозь зубы прошептал князь и, резко встрепенувшись, распахнул холодные глаза. – Пуганому коню только плеть покажи.

В тихий вечер, в доме атамана слуги Долгорукого стали готовить стол. Фома Алексеев распорядился, чтобы во дворе зажарили небольшого поросенка, и несколько домашних гусей. Из кухни на весь двор запахло вкусной едой. На столах появилось много жареного и вареного, запыхтел самовар. Приятно разило печеным хлебом и медовой травой. Князьям было, что выпить и поесть. Для поднятия настроения хозяин зажег несколько толстых свечей.

После ужина князья ушли проверить, чтобы все было в порядке.

– Никому не спать под страхом смерти! – предупредили они караульных.

В поведении солдат и казаков князья не увидели никакой тревоги. Дозоры на окраинах городка бодрствовали и чутко прислушивались к ночным шорохам. Расседланные кони под навесом пугливо озирались по сторонам.

Предпринятые меры подействовали на князей успокаивающе, и они спокойно легли спать. Но ворочаясь с одного боку на другой, они долго не могли заснуть. Чувство опасности и усталости охватило их. Им не хотелось ни думать, ни говорить.

– Не спать даже вполглаза! – наставляли и офицеры.

В тот вечер и солдаты засиделись у костра дольше обычного, подкидывая в костер сушняк. Становилось тихо, во дворе погасли факелы. В прохладном воздухе витал сизый дым. Часовые борясь с сонливостью, бесшумно бродили между избами и всматривались затуманенными глазами перед собой, но тьма стояла непроницаемая. Многие солдаты, тихо переговариваясь, не спали. Уже луна взошла, а они, лежа на охапках сена, глядели то на рубиновые огни, то на часовых одиноко маячивших в темноте.

– Ложитесь отдыхать, а то завтра чуть свет подниметесь, – предупредил Фома.

Во тьме чувствовалась напряженная жизнь. Она не угасала ни на минуту. Ни одного огня не светилось в окнах. Глухая ночь была грозовой и пустынной. Между деревьями носился свежий, холодный ветер. На темном небе неистово горела яркая звезда. Где-то в степи тлел слабый огонь, но определить откуда он светил было невозможно.

Алексеев, зарывшись с головой в сухое сено, густо захрапел в бане на попоне с крепким конским запахом. Но едва он задремал, ему привиделось такое, что он проснулся в липком поту. Однако через минуту атаман опять засопел.

И князья, и офицеры давно уже спали, и Долгорукий утомленный передрягами тоже прилег, отвернувшись к стене. Их сердца были свободны от ужасных предчувствий. Они бились ровно и спокойно.

Никто из них не думал, что грядущая ночь будет чреватой на события.

Глава 6

8 октября, когда небосвод затянуло черными тучами, на небе не проглядывалось ни одной звезды, кроме самой яркой. С разных сторон доносились звуки: где-то чуть-чуть журчал ручей, откуда-то доносился неясный шорох.

Задолго до ночи, казаки собрались многолюдной толпой. Безмолвные до этого улицы огласились гулом восторженных голосов. Кто-то из стариков боевыми криками подогревал настроение толпы, а кто-то торопливо собирал сыновей в дорогу и запрягал коней.

С детства приученный к седлу Кондрат сидел, как впаянный на коне. Его сердце возбужденно билось и глаза строго поблескивали. Проведя колючим взглядом по строгим лицам, атаман восхитился казачьей стихией. Отряд получился боевым, дружным, хотя издали это сборище с пиками и саблями больше походило на разношерстную толпу.

– Лучшей погоды не придумать, – обрадовался Кондрат, полагая, что казаки сметут всех, кто встанет на их пути.

Закончились напряженные минуты. Казаки, бренча стременами и оружием, вскочили в седла. Голый доложил Булавину о готовности казаков к выступлению и толпа расступилась, образовав широкий проход.

– Время идет, по коням! Надо их ночью врасплох застать, – обойдя казачий отряд, скомандовал Булавин, слегка приподнявшись на стременах. – Внезапный налет всегда страшнее ожидаемого.

– Не сомневайся Кондрат, мы разгромим царского подручника, – отозвался Никита Голый, сплюнув на большое расстояние. – Они у нас в ловушке. Возьмем голыми руками.

Атаман протянул Никите широкую ладонь мужественным жестом.

– Дорогой никому не отставать! – щуря бесстрастные глаза, предупредил Кондрат и неожиданно ему страшно захотелось пить, но он не решился сойти, чтобы утолить жажду. – Нажимать как следует на плеть! За мной рысью марш!

В пути облака расползлись по небу. Зыбкие звезды сбившись в кучу, дрожали между туч. Отряд Булавина двинулся по едва видимой дороге. Их стало не видно и не слышно. Рысаки, пофыркивая на ходу, покрылись крупным потом. Под копытами коней шуршала сухая трава.

В полночь атаман с двумястами казаков пришел к Шульгинскому городку.

– Тихо и без шума, казаки! – предупредил атаман и, осмотревшись с седла, указал: – Семен Беспалый, Никита Голый, Семен Драный и Иван Лоскут берите по полсотни казаков, чтобы одновременно ударить со всех сторон. Сигналом будет горящий факел. Когда зажжет каждая полусотня – идем в атаку.

Казаки разделились на четыре равные части. Атаман дал время, чтобы полусотни заняли исходные позиции. Через несколько минут Булавин зажег факел и заметил, что тут же загорелся второй, третий и четвертый. Атаман коротко свистнул, и торжественная тишина нарушилась.

Полусотни коротким галопом рванули к городку. Легко смяв небольшие посты на дорогах, казаки густыми толпами устремились вперед. Уничтожив на окраине городка караульных, они начали заполнять улицы. Вдоль коновязей выросли длинные ряды лошадей. Во тьме прорисовались избы, амбары и сараи с сеном.

В это время Алексеев, положив под голову ладонь, не спал. Фоме не спалось и не лежалось. Его ночью обуревали мрачные мысли. И вдруг, разорвав тишину, бахнул один выстрел, второй, третий, затем раздалась частая ружейная трескотня. Поняв что случилось, Алексеев кинулся к избе, где спал князь, перепрыгнул через плетень, затоптал разгоревшийся костер и, растолкав часового, подскочил к окну. Фома знаками объяснил Долгорукому, что в городке появился Булавин.

– В ружье! Тревога! – выскочив во двор, дико закричал подьячий Дровнин и солдаты проснулись от разноголосой стрельбы и конского топота на окраине.

– Почему не разбудили, кто проглядел? – не излив своего негодования, вскрикнул Долгорукий.

– Казаки! – блеснул взволнованными глазами Булгаков. – Прячьтесь, Юрий Владимирович!

Частая стрельба раздававшаяся со всех сторон, душераздирающий крик и беспрерывное ржанье лошадей разорвали тишину.

– Что началось? – завертел головой Долгорукий.

Князья, оглушённые ружейная трескотнёй, наспех оделись. И хотя их сердца бились часто, но страха в душе не было. Однако от сильного волнения они не сразу попадали в рукава. Схватившись за оружие, князья, сбросив сонливость, выскочили во двор.

В предрассветной темноте блеснули выстрелы. Огоньки возникали со всех сторон, пули летели роями. Скоро казаки с азартом схлестнулись врукопашную. В ход пошли пики, сабли и топоры. Солдаты не могли разобраться что происходит. Протирая заспанные глаза, они метались между избами, сшибая друг друга. То тут, то там валились раненые и убитые. Кто-то опрокинул котел с водой и по двору расползся белесый дым.

У Долгорукого глухо скрипнули зубы, он дышал часто и трудно.

– Не сдавайтесь разбойникам! – зычным голосом воскликнул он и пронзил острой саблей грудь заспанного караульного. – Падем за царя в честном бою с Богом!

Мушкет из рук солдата с предсмертным криком упал в дождевую лужу.

– Бейте их! – вскричал Булавин и с гневом указал: – Князей взять живыми!

Разбуженная выстрелами казачья старшина в нижней одежде кинулась к избе Фомы Алексеева и тут же наткнулась на облитого кровью сержанта, ведшего за узду лошадь. Встряхивая длинной мордой, его лошадь дико ржала.

Старшина кучей сбилась вокруг пешего сержанта. Петров свободной рукой оттер пот со лба. Его тело отяжелело в седле от перенесённого испуга. Ефрем, вжав голову в плечи, жалкими глазами стал жадно искать мятежников. Но сколько бы он ни щурился – никого не увидел.

– Вертайтесь назад, воры берут приступом князя и спрашивают про вас, – произнес раненый сержант, крепко держась за поводья возбужденного коня.

– Да ты что! – воскликнул черными губами Ефрем и на его лице прочитались растерянность и досада.

Булавин внушал казачьей старшине безотчетный страх. Вскочив на лошадей без седел, они кинулись в степь. Не слыша за собой топота копыт, Петров тревожно оглянулся назад и к своему ужасу увидел, что за ними увязались с диким гиком несколько конников. Ефрем несколько раз стегнул коня, но породистый скакун и без этого, как осатаневший несся по степи. Добрый конь вихрем унес Ефрема от неминуемой смерти.

В эти же минуты князья и солдаты во дворе из последних сил отбивались от наседавших казаков с саблями и пиками. Они беспощадно кромсали царских людей. В коротком бою Юрий Долгорукий, Семен Несвицкий и пятнадцать солдат были изрублены на куски. Оставшиеся в живых солдаты, побросав оружие, сдались в плен. Матвея Булгакова казаки взяли живьем.

Уставшие от яростного боя люди, вложили в ножны сабли. Во многих местах загорелись костры. К небу потянулся дымок и крикливый говор. В темноте одни стали перевязывать раненых, другие начали готовить завтрак.

Забрав себе шашку князя Долгорукого с золотым эфесом, Кондрат пробрался между расступившимися казаками к Булгакову и, окинув его мрачным взором, указал Драному:

– Голову князя Долгорукова отправить в Черкасск, Булгакова взять с собой в Трехизбенку. Выживших солдат отпустить на все четыре стороны.

Едва в Трехизбенке забрезжил рассвет, Булавин распорядился привести Матвея Булгакова. В избе князь уставился потускневшими глазами в земляной пол и сосредоточился на угнетавших его мыслях.

– За что наших жен и детишек убивали? – грозно спросил атаман с суровым выражением лица и схватил Булгакова, не оправившегося от перенесенного волнения, за отворот кафтана жесткими пальцами. – Думали, что вы будете убивать нас, а мы вас нет?

Голос у Кондратия был под стать взгляду.

Не выдержав враждебного взгляда Булавина, Матвей опустил голову на грудь и молча помотал головой. Обессиленный от борьбы и пережитого волнения князь обмяк. Его вдруг охватила нерешительность, но он всеми силами старался унять нервную дрожь.

Раскрыв потухшие глаза, Булгаков обтер рукавом, выступившую на бледном лбу крупную испарину. На лице с черной тенью глаза Матвея горели тревожным огнем. Он понял, что всему пришел конец.

– Беспалый, в воду Булгакова и чтобы духу его не было на казачьей земле! – с налитым багрянцем лицом вскричал Кондрат и, жестом левой руки остановив Сережку, обнаженной шашкой указал на князя:

– Но вначале перед воспарением к Илье-пророку пускай отведает плеть.

– Может обменять его на пленных казаков?

– Чего его жалеть! Пусть сгинет на страх врагам!

Неожиданно Матвей затрясся от мстительного чувства и то что мучило его наконец нашло выход.

– Недолго и тебе осталось жить рожа богомерзкая, – в презрительном тоне произнес Булгаков и тряхнул локтями, чтобы освободиться от крепких казачьих рук, но не хватило сил. – Клятвопреступник, государь за нас вас всех перевешает.

Булавин, вложив шашку в ножны, злыми глазами показал князю дорогу в сторону реки:

– Сейчас ты умрешь пес!

На берегу казаки повалили Матвея на перевернутый струг и, отстегав до полусмерти, утопили в реке. И в эти же окаянные дни, донские казаки в ожесточенном бою перебили отряды капитана Хворова на Бузулуке и капитана Тенебекова на Хопре. Вместе с ними погибла казачья старшина из Черкасска.

Из Трехизбенки Булавин ушел в Новый Айдар и там обратился к тихому Дону, призвав в прелестных письмах казаков, чтобы все как один шли к нему.

Из городков и станиц, из оврагов и из степи, вздымая по дорогам пыль, к Булавину потянулся попрятавшийся от Долгорукова народ. Униженной голытьбе нравилась в Кондрате простота, смелость и лихость в бою. И то, что он обещал народу волю. Атаман умел отделять правду от лжи и добро от зла.

– Кто такие, куда бредете? – останавливал пеший люд казачий разъезд.

– К Кондратию Булавину идем. Хотим сражаться за его правду.

К атаману шли в основном бедные казаки и босая голытьба и почти все без оружия и коней. Народ собирался разных возрастов и кто во что одет. Всего на призыв атамана откликнулось около 2 тысяч казаков и голытьбы.

– Разве можно уверенно на них положиться? Эта бесшабашная толпа способна только пограбить и погулять. Разве могут быть им дороги неприкосновенность старого поля и казачья вольность? – впервые задумался Булавин.

Оценивая свое будущее, Кондрат понимал насколько трудно будет ему затеряться среди других людей. Хотя атаман был далек от мысли сохранить свою жизнь любым образом.

В Новом Айдаре задымились бани. В холодном воздухе явственно запахло дымным углем. Днем на майдане казаки и голытьба отводили душу в разговорах. Уже вечер наступал, а они все вспоминали прошлое. Все были так возбуждены, что никто подолгу не ложился спать.

И когда на городок надвигалась тишина, а на темном небе появлялись первые звезды, Кондратий лежа на жесткой кровати с раскрытыми глазами, вспоминал свою семью. Он мысленно представлял себе, как увидится с ними в первую встречу и, ворочаясь с боку на бок, засыпал тревожным сном.

Из его сердца Ульяна с Никиткой не сходили даже ночью.

Глава 7

Когда в Черкасск прискакали казаки с отрубленной головой Долгорукова, то в городке от небывалого известия возникло паническое оживление. От страшного подарка из Шульгинского городка, старшины окаменели и впали в тревожное замешательство. Озадаченные таким поворотом дела, они почувствовали себя неуютно. Для старшин и атамана словно походный колокол прозвучал.

– Доигрались! – нервно произнес Максимов.

Лукьян попытался найти выход из создавшегося положения и не находил его. Взволнованно пройдясь несколько раз по комнате, он поднял на старшин растерянный взгляд. Старшины увидели в его глазах искренний страх и отчаяние. Бледность на его лице с морщинами, проступала даже сквозь темный загар.

– Что будем делать? – срывающимся голосом спросил Максимов, напрочь забыв, что до этого поддержал намерение Булавина.

– Теперь нам царского гнева точно не избежать, – тряхнув головой, с дрожью в голосе посетовал Ефрем Петров. – Как только земля этого злодея носит. Его надобно схватить и выдать царю.

Лукьян взглянул на него гневными и тревожными глазами.

– Тут и думать нечего. Не надо быть пророком, что добром это дело не кончится, – ответил наказной атаман и, поправив сбитую на затылок шапку, простуженным голосом предложил:

– Надо убрать Кондрата, чтобы концы в воду спрятать. Будем действовать сообща с царским войском, потому что Булавин затеял пагубное дело. Мы должны продемонстрировать великому государю свою верность. И с этой целью к Толстому отправится гонец.

– Это разумный поступок, – путаясь и запинаясь от волнения, отозвался Ефрем Петров. – Я думаю, что к этому делу губернатор Толстой отнесется хорошо.

Лукьян обвел мрачным взглядом старшин и атаманов с ближайших городков и остановил глаза на красном лице Зерщикова. Илья, не выдержав его холодного взгляда, отвел глаза в сторону.

– С другой стороны государь должен увидеть, что мы являемся реальной силой на Дону и что нам по плечу любая опасность, грозящая царскому правительству, – стараясь придать голосу спокойное и беспечное звучание, договорил Максимов.

Атаман потрогал рукой шашку в обтертых ножнах и перевел суровый взгляд на Петрова.

– Кроме того, мы должны сказать его боярам, чтобы они не применяли военную силу к казакам, ибо мы сами сможем утихомирить Дон.

– Любо атаман! – с радостью воскликнул Ефрем, жаждущий поквитаться с Булавиным за испытанный страх в Шульгинском городке.

С лица Максимова сбежало неопределенное выражение.

Заметив, что старшины одобрительно закивали головами, Петров оглянулся вокруг и с довольной улыбкой добавил:

– Казаки с Бахмутской, Сухаревской, Краснянской и Боровской станиц целиком поддержали нас и уже идут в Черкасск.

– Отправьте голову князя к Ивану Андреевичу Толстому и отошлите во все городки наши грамоты с призывом к казакам не поддерживать Булавина в воровских делах, – затряс побагровевшими щеками Максимов.

Лукьян с нетерпением ожидал вестей из Азова, но гонец от губернатора возвратился не быстро.

– Что сказал, Иван Андреевич? – спросил есаула Максимов, когда он вернулся.

– Губернатор поблагодарил Черкасск за верность царю и выразил надежду, что мы совместно с калмыками разобьем Булавина, – радостно доложил есаул. – Кроме этого Толстой пообещал выделить в помощь солдатский полк.

Скоро Черкасск до отказа запрудили повозки, фургоны и телеги с пушками. Днем по городку растекался шум, гам и неумолкающий грохот, а вечером по улицам туда-сюда сновали пешие и конные вооруженные казаки. Городок, стал походить на развороченный палкой муравейник.

– Войско готово к встрече с Булавиным. Казаки наточили пики, шашки и приготовили коней, – вскоре лихо отрапортовал Петров и не сдержавшись, предложил: – Лукьян, наши деды ложным отступлением часто заманивали врагов в ловушку. Полагаю, что и нам нужно использовать этот прием, чтобы разбить Булавина.

– В обороне лучше стоять, – сбивчиво и нервно возразил старый есаул.

– Зачем нам стоять в обороне, если мы имеем большее количество казаков? – не разделил его мнение Петров. – Нет ничего худшего, как сидеть и ждать.

– Нам ни к чему лишние приемы: мы их и так сомнем, – разглядывая курительную трубку сощуренными глазами, с чувством собственного достоинства ответил Максимов. – Бог даст и так разобьем разбойников.

В середине октября войско Лукьяна Максимова, перевязавшись через плечо белым платком, чтобы чем-то отличаться от воровских казаков, вышло из Черкасска. Навстречу из Закатного городка выдвинулись мятежные отряды Булавина. После полудня оба войска встретились в двух верстах от реки Айдар.

– Казаки за мной! – взмахнул витой нагайкой Ефрем Петров и, пригнувшись к шее коня, услышал за своей спиной топот нескольких сотен копыт.

Черкасские казаки с воинственными криками развернулись лавой. По степи отрывисто фыркая, понесся конский табун. Разношерстная лавина голытьбы с диким ревом кинулась навстречу. На солнце серебристыми бликами засверкали сабли и пики. В руках мятежников завертелось холодное оружие.

Над степью взвилось пыльное облако. На поле шум то усиливался, то ослабевал. Противники с азартом схлестнулись в жестокой сече, чтобы безжалостно кромсать друг друга. В бою звенело оружие, разносились крики раненых. Степь покрылась изрубленными телами. Особенно большой урон случился в войске Булавина.

Жестокий бой продолжался полдня. Наиболее кровопролитными случились последние минуты сражения. Мятежники с повозками прижались к реке. Несколько раз голытьба бросалась на противника, но верные царю казаки принимали их в пики, и они вынуждены были с большими потерями отступать.

Когда солнце приблизилось к закату, Булавин, не выдержав дружного натиска войска Максимова, приказал голытьбе с казаками спешиться и занять оборону в выстроенном в круг обозе. Атаман понял, что оказался в безвыходном положении: Максимов взял его в кольцо, чтобы добить.

Прислушавшись с тревогой к близким звукам, Кондрат взволнованно поднялся на высокий пригорок и увидел, что степь затянуло густой пеленой дыма. Сквозь сетку мелкого дождя огонь длинной змейкой двигался в их сторону. Осунувшееся лицо Кондрата приняло выражение отчаяния. В его груди бешено заколотилось сердце.

– Пошлите казаков во все стороны, чтобы узнать обстановку, – распорядился Булавин, но не успели разведчики отойти от лагеря, как тут же вернулись обратно.

– Что творится вокруг? – мрачно спросил атаман.

– Мы полностью окружены.

Булавин, испытав сильное волнение, впал в тяжелые раздумья. Он понял, что произошло непоправимое. Вражеское кольцо окружило его войско со всех сторон. Неужели он просчитался и победы не видать? Разум Кондрата не мог осознать размер беды.

Оставался единственный путь – отступить через реку. Но и в этом случае их ждал плен или смерть. Голытьба в ожидании приказа замерла, однако его не последовало. К вечеру мятежные казаки отбили три атаки и на радость, воронью степь покрылась новыми трупами.

– Расставьте посты, чтобы Лукьян не смог застать нас врасплох, – задолго до ночи приказал Булавин сотникам.

Поздним вечером серые краски поглотила тьма. Холодный редкий дождь усилился. От хвойного леса потянуло духмяным духом. Ржали и храпели утомленные лошади. Махнул крылом и бесшумно улетел в темноту коршун. Повсюду зажглись тусклые костры. Мятежники, прижавшись к огню, грелись травяным чаем. От грязных давно не мытых тел валил дурно пахнущий запах.

Наступившая ночь прекратила бой, но казаки понимали, что с рассветом Максимов накинется на них с удвоенной силой. Голытьба стала пугливо озираться по сторонам. Ими овладело ощущение безнадежности. Не было никакой возможности уйти не замеченными.

Дождь перестал, возвратились посланные в разведку казаки.

– Что там? – поднявшись с земли, спросил Булавин, разминая затекшие ноги.

– Лукьян расставил многочисленные посты. У нас не хватит сил, чтобы прорваться. Сделать это будет невозможно, – доложил сотник.

У Кондрата глаза сузились от невыносимого волнения. Тревога смела с его лица безразличное выражение. В его душе будто что-то надломилось. Он все еще не мог побороть растерянность. Атаман потерял надежду уцелеть в казачьем бунте. Но горечь от поражения была столь велика, что страх пропал из его сознания.

Булавин оглядел суровые лица товарищей.

– Ступайте! – мрачным голосом ответил Кондрат и, шумно втянув воздух, столкнулся взглядом с глазами Беспалого. – Трудно будет нам тягаться с ними. Однако можно попробовать прорваться ночью за реку, чтобы хотя бы верных товарищей сохранить.

Беспалый, нерешительно потоптавшись, затаенно спросил:

– А с голытьбой, что будем делать?

Атаман посмотрел на него изучающим взором и неловко перевалился с ноги на ногу. В его манере говорить чувствовалось крайнее недовольство, а быстрые движения глаз были пронизаны злой энергией.

Кондрат понял, что разговор следует как-то завершить.

– Придется оставить и в этом нет никакой подлости. Так нужно поступить, чтобы продолжить свое дело за правду. Пожертвовав ими, мы спасем от разгрома нашу надежду. Сейчас для нас важно сохранить кости, а мясо нарастет, – разведя руки в стороны, туманно объяснил Булавин и набожно перекрестившись, с неподвижным лицом произнес короткую молитву.

Ночью в черном небе растеклись багровые зарницы. Степь продолжила гореть бледным светом. Поле затянулось дымом и облаками. По высохшему за лето ковылю играли блики пожара. Виднелись яркие вспышки вражеских выстрелов.

Но Беспалого мало успокоила простая мысль атамана. Он хотел что-то объяснить Булавину, но вступать в дальнейшие рассуждения ему не захотелось. Однако его поразило, что Кондрат не беспокоился о судьбе товарищей. Беспалый с незаметным укором посмотрел на него. Булавин еще ни разу так не говорил. Это было на него не похоже.

– Пускай будет так, – не в тон своим мыслям примирительно ответил Беспалый, прислушавшись к выстрелам. – Но это решение может привести к неуспеху.

Беспалый не без труда согласился с предложением Булавина. Остальные сподвижники предпочли промолчать и не решились вступить в спор. Даже непримиримый Хохлач не стал настаивать на своем.

– Запрягите коней и поставьте в кусты у реки. И не забудьте кинуть пахучего сена, – сделав безнадежный жест, распорядился Кондрат. – Ночью идите осторожно, чтобы не перебить друг друга в темноте.

Когда над рекой отразились мерцающие звезды, Кондратий с верными товарищами покинул лагерь. Часто оглядываясь на вспышки выстрелов, казаки прокрались к реке. Хохлач по мелкому броду подвел отряд к прибрежным камышам. На другом берегу развилась короткая схватка. Перебив пост, мятежники, взяв за поводья коней, темной тенью кинулись к лесу. Шелестя ветвями, они растворились в густой темени.

От усталости и дум двигались молча. За спиной постепенно отдалялись выстрелы. Рядом, оглядываясь на своих хозяев шагали верные кони. По мокрой земле и траве копыта животных разъезжались. Но шедшая за казаками тьма, не обещала безопасности. Иногда атаман чутко прислушиваясь, останавливался и просил казаков, чтобы не шумели оружием. Потом Булавин жадно глядел в небо и двигался вперед.

Шли осторожно, чтобы не создавать шума. Не испытывая никаких неудобств от скрытного передвижения, Хохлач уверенно ориентировался в пересеченной местности. По узкому проходу в лесу мятежники прорвались в степь и по бездорожью скрылись от Максимова.

Крадучись и прислушиваясь, они шли в обход станиц и хуторов, чтобы наверняка улизнуть от черкасских казаков. В глубокой лощине казаки залегли отдохнуть и надежно укрыться от плена и смерти. Перед рассветом тьма в степи ожила и задвигалась.

Утром голытьба в лагере проснулась и, не обнаружив Булавина, подняла крик:

– Булавин сбежал! Вон оно как все повернулось!

– Видно пропадать нам здесь. Отступилась от нас царица небесная!

– Пропадать так пропадать! Чего раскричались, как бабы?

Когда солнце поднялось, Лукьяну удалось сосредоточить против мятежников большие силы. Заняв удобную позицию войско Максимова кинулось в атаку и тихое утро огласилось дикими выстрелами. Бой быстро разгорелся, со стороны обоза захлопала разрозненная пальба. Не отвечая на стрельбу, черкасские казаки, обнажив сабли, помчались на лагерь мятежников. Одна часть голытьбы, жертвуя собой, бросилась в бой за справедливость, другая, бросив обозы с припасами, попыталась спастись бегством, через сомкнутые ряды врага. Но участь голытьбы была предрешена: многие погибли, двести тридцать попали в плен и лишь немногим удалось спастись.

Обрадованный легкой победой к мятежникам подскочил Максимов. Его лицо сияло такой радостью, будто он не в бой шел, а на праздничный парад. Бросив поводья на луку, Лукьян со злобой на лице соскочил с коня и широким шагом подошел к пленным. Это не сулило голытьбе ничего хорошего. Толпа замерла почти не дыша. По потемневшим лицам потекли стыдливые слезы.

– Не чини смерти! – рухнув на колени, заголосила голытьба.

Наказной атаман с тоном брезгливости спросил:

– Где Булавин?

– Сбег, – дрожа от холода, ответил казак в дырявом зипуне.

– Сбег? – изменившимся тоном переспросил Лукьян и свирепо вращая глазами, огрел его нагайкой. – А с вами мне, что делать разбойники? Вам не зазорно в изменниках великому государю быть?

– В этом Кондрашка виновен, – сказал за его спиной Ефрем.

– За изменников ратуешь? – с осуждением в голосе гневно вскрикнул Максимов и смахнул ладонью, катившийся градом пот со лба. – Никто из них с повинной не вышел!

Лукьян неодобрительно взглянул на старшину неподвижными глазами.

– Я для них лютый враг атаман, – сохранив серьезность, ответил Петров.

Максимов с присущей ловкостью запрыгнул в седло и, несмотря на возражение Ефрема, распорядился десять казаков забрать с собой для публичной казни в Черкасске, десять отправить в Москву для следствия, а сто тридцать выпороть плетьми прямо на поле и отрезать носы.

– Выловим, выбьем всех и тогда смуте настанет конец, – с гримасой презрения добавил наказной атаман и, нервно поправив шапку, как ни в чем не бывало перекинулся несколькими словами с черкасскими казаками.

Назначив 200 рублей за голову Булавина, Лукьян направился в Шульгинский городок, чтобы провести расследование и извлечь из волчьей ямы тела Юрия Долгорукого с Семеном Несвицким и похоронить 15 царских солдат. Покончив с похоронными мероприятиями в Шульгинском городке, Максимов распорядился, чтобы тела князей под караулом отправили в Азов и сообщили в Белгород, чтобы жинку гада ползучего Булавина в острог посадили.

Разорив Шульгинский и Белогородский городки, наказной атаман в тяжелых раздумьях возвратился в Черкасск. За праздничным столом по случаю победы Лукьян не проронил ни единого слова.

В ближайшие дни в Москву отправился с зимовой станицей Ефрем Петров, чтобы доложить царю, что с Булавиным все покончено и что Дон снова стал тихим. После отъезда Петрова, в Черкасск от Кулебяки прибыл гонец, чтобы доложить, что Семен сжег дотла Сзатолуцкую и Мелоброцкую станицы и схватил всех вернувшихся казаков.

Глава 8

Известие о том, что мятежное дело милостью Божией окончилось, обрадовало царя. От неожиданной радости у Петра заблестели глаза. Однако государя огорчила весть, что заводчик Булавин с малыми людьми сумел скрыться. Но государь решительно настроился на то, чтобы навсегда покончить с восстанием на Дону. Петр был уверен, что Булавину не удастся уйти от его расправы. Рано или поздно он будет пойман.

Выразив Войску Донскому благодарность, Петр поручил правительству выдать черкасским казакам жалование 10 000 рублей за победу под Закатным городком. Калмыцкий тайша Батырь, поддержавший Лукьяна Максимова в походе против Булавина получил 200 рублей. Достались подарки и старшине Ефрему Петрову, принесшему в Москву радостное известие.

Пребывая в радости, царь призвал к себе Алексея Горчакова и под горение свечей в серебряных подсвечниках начал диктовать мысли, которые вставали перед ним. Петр, не останавливаясь ворочал в голове прошлыми воспоминаниями, а дьяк Горчаков едва успевал строчить пером. Увязнув в минувшем времени, Петр глубоко вздохнул и его мысли прочно перенеслись в 1702 год.

Разложенная перед царем карта способствовала переносу мыслей к недалекому времени, как нельзя лучше. И, хотя голова Петра была целиком занята ходом собственных мыслей, но он сосредоточенным взглядом рассматривал изрисованную бумагу. Воспоминания о прошлом были для царя нелегким испытанием…

В тот год русские войска под командованием Бориса Шереметева, сминая на пути мелкий кустарник, пошли на Гуммельсгоф. Фейерверкеры подкрепили удар наступающих русских войск огнем из пушек. 18 июля армия Петра имея всего лишь двукратное превосходство наголову разбила в бою шведское войско Вольмара Шлиппенбаха. События происходили быстро и шумно. Из семи тысяч шведы потеряли в кровавом бою пять с половиной тысяч солдат.

Проиграв сражение, шведский генерал, оставив догорающие костры хмурому дождю, увел остатки войска и доложил королю, что русские оправились от Нарвского разгрома и снова стали слишком дерзкими. После поражения шведов восточные части Лифляндии и Эстляндии защищать стало некому. Шереметьев, крепко держа рукой повод любимого коня, ринулся покорять земли Ливонии.

Осенью Петр направил усилия на то, чтобы овладеть Нотебургом и Ниеншанцем. Всю весну и лето в Новгород по царскому указу свозились артиллерия и припасы. На берег Невы по просеке, по логам, по топям и речушкам русские солдаты протащили 50 лодок, 12 мортир, 31 пушку и штурмовые лестницы. Из-за нехватки лошадей два гребных фрегата солдаты перенесли на руках. Артиллеристы несли на себе полную амуницию и пушки.

После обильных дождей дороги разбухли от сырости. Кони, не выдерживая бездорожья, выбивались из сил. Идти русским войскам было трудно. Полки растянулись на десятки километров. На отдыхе негде было присесть, от сырости ноги замерзали. Солдаты стелили около костров солому, чтобы немного передохнуть, но от дымного огня с трудом дышалось.

В конце сентября войска соединились на берегах Назии. В Ладоге собралось 12000 войско под командованием Бориса Шереметьева. В непогожие осенние дни русская армия сдвинулись с места и 25 сентября сосредоточилось на мысе недалеко от Нотебурга. Место для лагеря выбрали возле густого леса, рядом с рекой. Начались подготовительные работы.

7 октября Петр приказал набрать охотников для штурма крепости. Через два дня каждому офицеру поставили задачу и роздали лодки с лестницами. Ночью 11 октября тишина нарушилась сильным грохотом многих пушек. Как только артиллерийские припасы иссякли и едва забрезжил рассвет, русское войско приступило к штурму крепости.

Сигнал боевой тревоги утонул в частой и яростной стрельбе. После того как в живых осталось не более 41 человека, Густав фон Шлиппенбах приказал ударить в барабан и над крепостью взметнулся белый флаг. В пропахший дымом воздух, взметнулись радостные крики. Победные голоса уставших русских солдат вызвали в душе царя бодрое чувство. Только Петр знал какой ценой досталась эта победа. И чего ему стоило упорство, терпение и железная сила воли.

– Бог милостив, ваше величество, – разгрызли Орешек, – не совладав с собой, возликовал Шереметев и особым взором посмотрел на Петра.

– Молодцы, постарались, не посрамили Русь-матушку! – обрадовался Петр, не обращая на звенящую боль в висках и на сухость во рту.

Государь метнул в сторону орлиный взгляд и невольно залюбовался своими солдатами. И вдруг в глубине его глаз задрожали знакомые злые искорки. Царь обратил внимание на нездоровый вид солдат и стал их расспрашивать о житье-бытье. Они нехотя и коротко ответили на его расспросы. Однако в результате опроса Петр узнал, что солдаты не доедают и что плохи дела с одеждой и обувью. Это вызвало сильное неудовольствие у государя.

– К утру изыскать все, что нужно солдатам, – сердито нахмурившись, жестко потребовал царь.

Неожиданно в крепости захлопали ставни, затрещали крепкие двери и из окон полетел скарб. Началось разграбление зажиточных жителей, но царь под страхом смерти запретил бесчинства против населения крепости.

Вскоре на берегу реки загорелись яркие костры, и солдаты повесили на огонь большие котлы. На вертелах повисли свежие куски мяса и большие котлы с водой. По указу царя прикатили бочки с горькой водкой. Пока готовилась пища, солдаты делились друг с другом впечатлениями от сражения за Нотебург.

– Пускай шведы приберут улицы! – указал Петр офицеру и русские вместе со шведами начали наводить порядок в крепости.

Шереметев в сражении за крепость потерял около 600 человек убитыми и в два раза больше ранеными. Потери шведов оказались намного меньшими. Когда царь узнал о количестве потерь, его лицо утратило добродушное выражение. Петр, чуть не рыча от горя, приказал похоронить всех погибших в центре крепости: нижних чинов в общей могиле, офицеров раздельно.

Чтобы покинуть крепость, противник попросил на сборы три дня. Петр вначале разрешил шведскому гарнизону покинуть крепость через брешь в стене, но получив известие, что к крепости приближаются шведы, приказал Борису Петровичу Шереметеву занять крепость раньше оговоренного срока. Оставив в крепости 128 пушек, шведы покинули Нотебург с пулями во рту.

Государь не оставил без своего внимания ни одного участника штурма неприступной крепости. Многие солдаты и офицеры были награждены и удостоены его милостью, но изловленных дезертиров по указу Петра подвергли позору и казнили.

Переименовав крепость в Шлиссельбург, Петр I отправился в Москву, чтобы отпраздновать победу над шведами. Русский царь прибыл в столицу на золоченной колеснице. У Мясницких ворот царское войско встретили именитые люди. Государь отмечал победу над шведами две недели. Гуляли на широкую ногу, да так, что Кремль сгорел дотла. Но все равно это было торжество, это была победа и их становилось больше.

Почувствовав себя уверенней, Петр продолжил забирать городки и крепости у шведов. К весне 1703 года в его руках оказались Ниеншанц, Ямы, Капорья и устье Невы.

Узнав, что Петр занял Неву шведский король надменно сказал:

– Пусть русский царь трудится над закладкой новых городов. А мы оставим за собой честь забрать их себе. Сейчас же мне нужно наказать за измену веры моего двоюродного брата Августа, который приняв католицизм, напал на меня, наплевав на родственные связи. Я посажу на польский трон своего ставленника. И тем самым усилю свое влияние не только на море, но и на суше.

В 1703 году Карл XII на время оставив Россию, изгнал из Польши саксонские войска и продвинулся вглубь территории. Шведский король, пренебрегая военной наукой, полагал, что теперь русские ему не помеха для достижения победы над врагами. Он, как и прежде считал, что все победы ему предначертаны свыше…

Государь в раздумье подошел к окну. В его голове друг на друга громоздились воспоминания. И их становилось все больше и больше. Они текли бурно, ломая все преграды. Думы одолели царя с такой силой, что он полностью отрешился от настоящей жизни. Охваченный беспокойными мыслями Петр отошел к иконе и истово помолился, все еще оставаясь в прошлом. Никаких других мыслей в его душе не было.

Это была недавняя и незабытая жизнь, которая постепенно оживала перед его глазами. Вспоминая сражения, русский царь ощущал необычайное волнение в груди. Так свежи были воспоминания и настолько они были сильными. Петр Алексеевич любил разбирать прошлые военные события. Такие мысли он всегда носил при себе.

Оборвав думы, государь вышел на свежий воздух и закурил трубку. От разрозненных мыслей о прошлом воля Петра стала тверже. Действительность мягко и быстро унесла прошедшую жизнь прочь. Почувствовав в себе силу, царь задумался, что еще сделать для победы над шведами. Обрадовавшись силе своих идей, он понял, что теперь уже никто не сможет вставить палку в колесо русской военной телеги.

В настоящее время государя беспокоили многочисленные известия о растущей угрозе со стороны Дона. Терпение царя кончилось, Петр I страшно разозлился на Булавина, который призывал к разбою и обещал всем хорошее жалование. Воровской атаман угонял казенных коней, захватывал пушки, ядра, порох. В его прелестных письмах уже не было слов встать за старую веру и казачью правду. В последнее время атаман открыто призывал пойти походом на Москву. К тому же волнения на Дону распространились на пять южнорусских уездов.

– Алексей! – вскрикнул царь: – Напиши указ гетману Ивану Степановичу Мазепе, чтобы он приказал кошевому Запорожской Сечи изловить вора Булавина, заковать в цепи и прислать с крепким караулом в Москву. И укажи, чтоб гетман удержал от возмущения запорожских казаков. Но если кто-нибудь ко злу все же присоединится, то пусть применит к этим людям жестокое наказание. Исполни в сей час!

Макаров вернулся с указом и с целым ворохом бумаг.

– Готово, ваше величество!

– Доставишь это письмо лично! – приказал государь и, взглянув на икону Казанской Божьей Матери пламенными глазами, распорядился, чтобы гетман Мазепа отправил в поход против Булавина и его воров полтавский полк Ивана Левенца и компанейский полк Кожуховского.

По указу Петра гетман Мазепа в коротком бою разбил войско Булавина и побрал в полон многих казаков. После поражения Кондратий Булавин и примкнувшие к нему запорожцы ушли на Дон. Петр I милостиво похвалил гетмана Мазепу за посылку ратных людей, и одарил своей милостью полтавского полковника Ивана Левенца, компанейского полковника Кожуховского и двадцать одного сотника.

Но волнения в верховых городах Дона продолжились. На их усмирение наказной атаман Максимов направил из Черкасска отряд, возглавляемый старшинами Тимофеем Федоровым и Матвеем Матвеевым. Сам же Лукьян с другими старшинами продолжил сыск беглых холопов, что вызвало гнев всего Дона. Особенно в жестоком деле преуспел Ефрем Петров.

После указа царя по приказу Лукьяна Максимова в Запорожскую сечь отправились Степан Мумыка и Панкрат Орленок с письмом, где было написано, что если вор Булавин появится в Сечи, то его следует задержать, заковать и уведомить Войско Донское о его поимке.

Глава 9

Потерпев поражение, Кондратий Булавин с приближенными казаками добрался по бездорожью до Запорожья и остановился в трех больших зимовьях на реке Вороньей, которые находились чуть ниже Звонецкого порога. Устраивались надолго, потому что до весны о чем-то нечего было и думать.

Поплевав на ладони, озаботившиеся подступавшими холодами казаки, начали рубить дрова и заготавливать съестные припасы. Несколько дней в лесу не смолкал стук топоров и визг пил: казаки готовили строительный материал для жилья. Вокруг было безлюдно, но лес, река и степь были добры и уютны. Хотя в туманной дымке темнел грустный лес, а из-под земли выбивался мелкий родник.

На отдыхе в запорожской пади дымились костры. Над огнем жарились козьи туши и кипели котлы с ароматной водой, а на раскаленном куске железа пеклись аппетитные лепешки. В ожидании вкусной пищи голытьба, сидя под деревьями дремала. Рядом хрустели кони заготовленным сеном.

Вскоре дни, напоминавшие о надвигающийся зиме, стали короче и казаки, угрюмо наблюдая за снежными облаками, заскучали. В серой и однообразной жизни безделье давило в покосившихся избах. Но незадолго до зимы в эти же места явилась уцелевшая голытьба с казаками и на реке воцарилось шумное веселье. Уставший люд несколько дней отогревался в теплых зимовьях, чинил сбрую, одежду, обувь и подковывал коней.

В первый зимний день, отдохнувший и набравшийся сил Булавин отправился с товарищами на охоту в безмолвный лес, тревожно шумевший вершинами. В глухом ропоте покрытых инеем деревьях Булавин угадал, как будто предостереженье. Наклонившись вперед, Кондрат напряг слух и обратился во внимание. Но от чего лес предупреждал атаману не стало ясно. Вдохнув колючий морозный воздух, Кондрат пробрался вглубь.

Не чувствующий холода атаман ступал по мягкому снегу бесшумно. Неожиданно ветер принес раздраженное хрюканье дикой свиньи. Прислушавшись к неясному шуму, Булавин оглянулся и заметил троих зверей. В это же мгновение крупный кабан с диким визгом ринулся в атаку. Однако Кондрат ловко вонзил пику в бок дикого зверя. Другие секачи, перепрыгнув через овраг, скрылись в густых кустарниках. Но там их удачно добыли Беспалый с Драным. Набравшись мороза и кабаньего мяса, казаки в полном восторге вернулись обратно. Возбужденный атаман сиял от радости, как начищенный самовар.

Зима в этот год на Дон пришла злой, как никогда. Деревья, крыши и изгороди покрылись сплошным инеем. Мороз щипал лица, студил ноги и проникал под полушубки. В избах без остановки сжигались в печи сухие дрова.

Незадолго до Нового года, Кондратий решил, что должен заручиться крепкой поддержкой Запорожской Сечи. Несмотря на пронизывающий ветер, Булавин с двенадцатью товарищами прибыл к кошевому Финенко.

– Я хотел о деле с тобой поговорить, – шаркнув растоптанным сапогом, сказал с порога Кондрат.