Сталин и репрессии 1934-1939 годов, или Про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага
Сталин и репрессии 1934-1939 годов или про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага
Краткое вступительное слово
Вопрос о Большом терроре, пик которого пришелся на 1937-1938 годы, обычно вызывает бесконечные споры, раздоры и скандалы в современном российском обществе.
Часть населения при имени Сталина сразу вспоминает про репрессии и со страшной силой обрушивается на бывшего вождя с обвинениями, проклятиями и жуткими угрозам.
Другая часть общества, наоборот, считает репрессии полезным инструментом для избавления общества от предателей перед Великой Отечественной войной.
Третья часть не отрицает репрессии, но считает, что Сталина подставили другие руководители (тут спектр велик от Берии до Хрущева), а сам вождь ничего не знал.
Четвертая часть вообще отрицают массовость репрессий и стоит на той точке зрения, что сажали тогда даже меньше людей, чем в современной России.
Среди писателей и иной творческой интеллигенции тоже царит разброд и шатания.
Прозападные писатели (их лагерь посмертно возглавляет легендарный Александр Солженицын) нагоняют всяческую жуть, во множество раз преувеличивая количество жертв.
Патриотическая часть авторов литературы, наоборот, склонная возвеличивать Сталина, в том числе за его прозорливость в деле истребления врагов народа.
Более-менее нейтральные «инженеры душ» вообще уходят от этой темы, чтобы не возбуждать к себе ненависти той или другой части общества.
Автор не будет уходить от этой сложной темы и постарается в меру своих сил рассказать о том, как все было на самом деле.
А было это так…
Глава 1. Выстрел в Смольном (1934 год)
В январе 1934 года Сталин посчитал, что после нужных и даже необходимых в период массовой коллективизации репрессий, страна нуждается в смягчении политического климата.
Волевым решением он прекратил репрессивную политику в отношении кулаков, старых имущих классов, вечно ворчащей интеллигенции и бывших партийных оппозиционеров.
В феврале 1934 года было ликвидировано ОГПУ, которое занималась политическим сыском. Вместо него был создан Наркомат внутренних дел СССР. Важным отличием нового наркомата от его предшественника была направленность на борьбу с уголовной преступностью, а не инакомыслием.
Одновременно Сталин резко усиливал роль прокуратуры и суда, которые должны были контролировать следствие и не допускать фабрикацию дел.
Не остановившись на этом, в сентябре 1934 года Сталин создал комиссию Политбюро для расследования жалоб по делам о вредительстве и шпионаже. Он дал директивы комиссии освободить невиновных и строго наказать работников правоохранительных органов, виновных в фабрикации дел.
Одним из примеров пересмотра судебных дел в 1934 году, стало дело А.И. Селявкина.
Селявкин был руководителем среднего звена Наркомата тяжелой промышленности СССР. В начале тридцатых годов его арестовали и осудили на 10 лет за продажу секретных военных документов. В 1934 году он написал жалобу Сталину, что подписал ложные признания под диктовку следователя из-за систематических избиений и угроз расстрела.
Сталин отреагировал на жалобу немедленно. В июне 1934 года Политбюро отменило приговор Селявкину и наказало его гонителей.
Дальнейшая судьба Селявкина сложилась удачно. Он геройски воевал в Великую Отечественную войну, закончил ее в звании полковника, а в 1981 году выпустил любопытную книгу мемуаров «В трех войнах на броневиках и танках».
Результатом смягчения политики Сталина стало резкое снижение количества политических дел. Из тюрем, лагерей и ссылок стали массово возвращаться осужденные по политическим статьям.
Однако сталинской политике умиротворения помешал выстрел в Ленинграде.
01 декабря 1934 года в коридоре Смольного на пути к собственному кабинету был убит руководитель Ленинграда и лучший друг Сталина Сергей Миронович Киров. Убийцей оказался член партии и в прошлом партийный функционер Леонид Николаев.
Остановимся на этой фигуре подробнее, поскольку она сыграла важную роль в истории СССР.
Николаев родился в 1904 году в Петербурге в рабочей семье. Его отец умер вскоре после рождения сына. Леонида вместе с двумя его сестрами и маленьким братом тянула на себе мать, которая всю свою сознательную жизнь проработала уборщицей в трамвайном парке.
Революцию Николаев встретил восторженно, ожидая от нее перемены к лучшему в своей беспросветной судьбе. Происхождение у него было пролетарское, грамоту он знал, так что мог вполне рассчитывать на хорошую карьеру при новой власти.
Поначалу для него все складывалось удачно. Николаев вступил в комсомол и сразу пошел по номенклатурной линии: работал на ответственных должностях в Выборгском райкоме ВЛКСМ, был секретарём комсомольских организаций на заводах «Красная заря» и «Арсенал», а затем заведующим отделом Лужского уездного комитета ВЛКСМ.
В 1923 году вступил в партию.
В 1924 году шумно отметил в ресторане свое двадцатилетие.
– Ты блестяще начал свою жизнь, Николаев! – хвалили его приглашенные гости. – Тебе всего двадцать лет, а ты уже большой комсомольский начальник. Какие планы на будущее, Леонид?
– Я надеюсь, что в ближайшее время меня заберут на работу в Ленинградский обком партии! – скромно отвечал Николаев. – Лет через пять планирую стать там начальником отдела. В тридцать лет планирую переехать в Москву в аппарат Центрального комитета партии. Дальше загадывать не буду, но не удивлюсь, если в году так в 1945-ом вы увидите меня на трибуне Мавзолея, а немного позже в самом Мавзолее.
Увы, но светлым мечтам его молодости не суждено было сбыться.
Его часто переводили с одной должности на другую, но либо по горизонтали, либо вниз по карьерной лестнице. В конце концов, в 1933 году он докатился до рядового сотрудника института истории партии, которая была научной синекурой для отставных работников из партаппарата.
Николаев поначалу страшно возмущался и расстраивался, но нечеловеческим усилием воли взял себя в руки и приготовился с честью нести этот крест.
– Эх! Не о том я, конечно, мечтал в юности! – думал он про себя. – Мне светит тридцатник, а я не только не стал большим начальником, а вообще задвинут на научный фронт. Что ж! Придётся смириться с этой участью! Утешаю себя тем, что даже в таком положении, есть свои плюсы. Самый главный из них, что теперь делать ничего не надо. Сиди себе целый день в уютном кабинете и плюй в потолок.
Однако, как вскоре выяснилось, в научной среде были свои законы.
В институте действительно ничего не надо было делать, но при этом обязательно нужно было эмитировать бурную деятельность, плести интриги, лизать известное место начальству и драть глотку на собраниях. Все это вместе называлось «соответствовать должности».
Николаев должности не соответствовал. Он скромно сидел в своем кабинете, почти ни с кем не общался, а на собраниях, где без него хватало крикунов, тихонько посапывал в заднем ряду.
В апреле 1934 года на очередном собрании, когда Николаев прикорнул в уголке, директор института Отто Лидак объявил, что в повестке дня стоит вопрос о переводе одного из сотрудников института на «ответственную работу» в Сибирь.
– Товарищи! Друзья! В наш институт пришло письмо от сибирских товарищей с просьбой о помощи! – хитро поглядывая через линзы очков, сообщил директор. – В Сибири не справляются с работой по контролю над железнодорожным транспортом. Надеюсь, что мне не нужно вам объяснять, что такое железная дорога в наше время. Это перевозки людей, оборудования, зерна и так далее. Если говорить фигурально, железнодорожные перевозки можно назвать венами, по которым течет кровь организма нашей страны. Между тем, Сибирь огромная, а работа транспорта далека от идеала. Не побоюсь громких слов. Скажу вам, как коммунист коммунистам. Сибирский железнодорожный транспорт просто задыхается от недостатка опытных управленческих кадров, которые могут этот самый транспорт контролировать. Не буду растекаться дальше по древу, а скажу прямо: требуется отправить одного из наших сотрудников на выручку сибирским товарищам!
– Я бы съездил в командировку от семьи отдохнуть! – заинтересовался один из ученых. – В гостинице номер «люкс» оплатите?
– Вы не поняли, товарищ. В Сибири нужен работник на постоянной основе. Оформим переводом.
На лицах сотрудников института появилась тревога.
– Добровольцы есть? – директор обвел взглядом ученых.
Все угрюмо молчали, уставившись взглядом в пол.
– Мы вообще-то специалисты по истории партии! – проворчал кто-то из зала.
– Не было печали, черти накачали!
– Я – доктор исторических наук! – прошипели из темного угла.
– Вижу, что придется закрыть вопрос моим волевым решением! – неумолимо продолжил директор. – Я сегодня целый день думал над этой проблемой и решил, что более достойной кандидатуры, чем Леонид Николаев у нас нет.
По залу пронесся вздох облегчения (сам Николаев крепко спал). У сотрудников института что называется «отлегло от сердца».
– Убежден, что он справится! – продолжил директор. – Верю, что он именно тот, кто сейчас нужен в Сибири!
Раздался гром аплодисментов.
Николаев проснулся от шума и, ничего не подозревая, присоединился к общему хору.
– Товарищ Николаев! – обратился к нему директор. – Я искренне желаю тебе удачи на новом месте работы. Уверен, что выражу общее мнение всех сотрудников института, что ты навсегда останешься в наших сердцах!
– На какой работе? – Николаев с трудом отходил ото сна.
Коллеги наперебой стали рассказывать ему о новом крутом повороте в его жизни.
– Сибирь? Транспортный отдел? – несколько раз переспрашивал Николаев, будто не верил ушам своим.
– Дорогой Николаев! – торжественным тоном продолжил директор, когда шум поутих. – К огромному сожалению, ты ушел от нас так неожиданно, что мы не успели приготовить тебе прощальный подарок. К счастью, у меня есть то, что тебе нужно. Настоящая сибирская обувь!
Директор улыбнулся и достал из-под стола залатанные во многих местах валенки.
– Я их последний раз надевал, когда в Иркутске при царской власти отбывал ссылку. Жена хотела их на помойку выкинуть, а я на работу отнёс. Будто знал, что пригодятся! – директор, расчувствовавшись, спустился с трибуны и пошел обниматься с Николаевым.
Однако его ожидал более чем холодный прием.
– Какая, твою мать, Сибирь?! Какой, к чертям собачьим, транспорт?! – бушевал Николай, потеряв над собой контроль.
Он выхватил у директора валенки, бросил их на пол и принялся топтать ногами.
– Ты что, ненормальный?! – поразился директор. – Валенки почти новые!
– Теперь слушать меня! – заорал Николаев. – Со мной такие шутки не прокатят! Вы тут собираетесь дальше балду гонять, а я должен в Сибирь тащиться?! Ни на того нарвались! Никуда я не уйду! Я на вас самому Сталину жаловаться буду! Вся страна работает буквально до изнеможения, а вы тут нашли себе тепленькое местечко! Я вас выведу на чистую воду! Распотрошу ваш гадюшник!
– Как ты смеешь, сопляк, скандалить в научном учреждении! – взревел директор, в момент потеряв всю свою интеллигентность. – Я тебе покажу, как оскорблять партийную науку и плевать в лицо своим товарищам! Сибирь ему, видите ли, не подходит. Нашелся фон-барон! Мы все работаем там, куда нас послала партия! В науку послала – пошли в науку! В Сибирь пошлет – пойдем в Сибирь!
Речь директора встретили громовые аплодисменты, переходящие в овацию.
– Вы не имеете права насильно меня отправлять! – продолжал орать Николаев, стараясь всех перекричать. – Крепостное право у нас отменили в 1861 году. Где хочу, там и работаю!
Он попытался ударить валенком директора по голове, но тот ловко увернулся. Ученые скрутили Николаева и насильно усадили в кресло.
– Мы сейчас у коллектива спросим, где ты будешь работать! – продолжил директор, вернувшись на трибуну. – Кто «за» то, чтобы исключить товарища Николаева из нашего института?
Поднялся лес рук.
– Кто против?! Нет. Воздержались? Двое. Решение принято. Собрание закончено.
– Прошу слово! – поднялся крупный (даже толстый) секретарь парткома.
– Пожалуйста.
– Товарищи! – громогласно начал парторг, выйдя на трибуну. – Сегодня мы с вами узрели изнанку личности Леонида Николаева. К сожалению, до сих мы не могли разглядеть его истинное нутро. Николаеву удавалось так искусно маскироваться, что мы с вами наивно принимали его за честного коммуниста. На этом собрании мы с вами поняли, что он хам, скандалист, лентяй, склочник, хамелеон, лжец, трус, клеветник и человек, совершенно чуждый делу великого социалистического строительства. Его черная душа предстала перед нами во всей ее наготе, и эта нагота ужаснула нас. Считаю, что мы не можем терпеть дальше в рядах большевистской партии такого человека!
– Правильно!
– Молодец! – аплодировали ученые.
– Мы, все те, кто пришел служить в этот храм партийной науки с целью углубить эту самую науку, ужаснулись словам Николаева, что якобы пришли сюда искать себе тепленькое место. Когда Николаев это сказал, мне стало совершенно ясно, что он зашел в своем нравственном падении так далеко, что оказался абсолютно потерян для партии. Предлагаю исключить Леонида Николаева из партии большевиков.
На этот раз воздержавшихся не было. Все дружно проголосовали «за».
Николаев пытался дальше скандалить, но его взяли под локотки и выставили за дверь, предварительно отобрав партийный билет и пропуск на работу.
С этого момента для него началась другая жизнь. С утра до вечера он писал жалобы и обходил начальственные кабинеты.
Первоначально он ставил перед собой две задачи: восстановиться в партии и получить новую должность (он метил вернуться в партийных аппарат).
Первую задачу удалось выполнить частично. Потратив массу энергии, времени и сил, ему с огромным трудом удалось получить назад партийный билет. Бюро райкома отменило решение о его исключении из партии, сочтя, что за скандал на собрании достаточно объявить строгий выговор.
А вот с новой работой ничего не складывалось. Слух о скандале на собрании разлетелся по Ленинграду, и Николаева чурались, как прокаженного.
После нескольких месяцев бесплодных хождений по инстанциям Николаев так издергался и изнервничался, что сам уже не мог работать, даже если бы предложили. С определенного момента он стал просить не работы, а бесплатную путевку в лечебный санаторий.
Однако получить путевку оказалось делом ещё более сложным и, можно сказать, безнадежным. Дело в том, что путевки выдавали профсоюзы по месту работы. Поскольку Николаев нигде не работал, а у безработных своего профсоюза не было, то отдых ему не полагался.
Казалось, что Николаев, который сам долгое время проработал во власти, должен был понимать это лучше других, однако его, что называется «замкнуло», и он с маниакальным упорством продолжал добиваться своего.
Не найдя понимая в Ленинграде, Николаев пошел выше и стал бомбардировать письмами Москву.
Впоследствии в архивах было найдено три письма Николаева на имя Сталина.
Письмо № 1
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Скоро исполнится ровно год, как я (член ВКП (б) Леонид Николаев) не могу получить путевку в санаторий, которая мне нужна для поправления здоровья. Весь этот год я проходил по бюрократическим инстанциям, после чего мое здоровье не только не улучшилось, а даже наоборот.
Все организации, куда я обращался, отказали мне по надуманному предлогу, что я у них не работаю.
Однако в Ленинградском институте истории партии тоже никто не работает, зато в санаторий ездят регулярно. Да ещё тащат с собой жён, всевозможных родственников и даже любовниц!
Я же прошу путевку только для себя, и, хотя действительно не работаю, но зато не делаю вид, что работаю.
Поскольку вы, товарищ Сталин, обличены всей полнотой власти, будьте так любезны и не соблаговолите за труд (ха-ха-ха) распорядиться выдать мне бесплатную путевку на отдых в санатории в Крыму с правом бесплатного проезда в оба конца по железной дороге.
Заранее благодарю! Крепко жму руку!
С коммунистическим приветом, Леонид Николаев.
На документе имеется пометка: «Не докладывал в виду явной неадекватности заявителя. В архив. А. Поскребышев».
Письмо № 2
Уважаемый, товарищ Сталин!
Обидно, что у вас не нашлось лишней минутки ответить на мое прошлое письмо.
Здоровье мое, между тем, еще больше ухудшилось, и я начал временами кашлять (уж не эпилепсия ли?!).
Недавно слышал, что в августе – сентябре сего года вы в компании с Кировым и Ждановым почти два месяца отдыхали в Сочи. Заметьте, что это было в самый курортный сезон, когда солнце не так печет, как в июле, а море еще очень теплое.
Вот и мне хотелось бы отдохнуть в курортный сезон в Сочи или Крыму, только на мои просьбы об отпуске вы упорно молчите.
Получается, что вы сами отдыхаете, а мне не даете?!
Обидно!
Курортный сезон мы с вами прошляпили (на дворе уже ноябрь). Черт с ним! Я готов уйти в отпуск даже зимой, но только бесплатно и в хорошем санатории, например, в Абхазии или Крыму.
Жду ответа. Крепко жму руку.
С коммунистическим приветом, Леонид Николаев.
На документе пометка: «Не докладывал. Николаев – больной псих. В архив. А. Поскребышев».
Письмо № 3
Здравствуйте, товарищ Сталин!
Пишу вам в третий и последний раз.
Я, как вы хорошо знаете, второй год не могу уйти в отпуск.
Куда я только не обращался, однако, как выяснилось, без вашего распоряжения сделать это практически невозможно. Повсюду ужасная бюрократия, формальное отношение к делу и полное непонимание моих проблем.
Все требуют, чтобы я непременно где-то работал! А я не могу работать, пока не отдохну на курорте! Получается заколдованный круг!
На основании вышеизложенного прошу и требую немедленно отправить меня отдыхать на курорт!
Несчастный страдалец, Леонид Николаев».
На документе пометка: «Не докладывал. Николаев – наглый сумасшедший! В архив. А. Поскребышев».
Между тем, материальное положение Николаева становилось все более угрожающим. С начала 1934 года он жил на средства жены, латышки Мильды Драуле (они познакомились на комсомольской работе в Луге). У супругов было двое маленьких детей, и вскоре недостаток в средствах стал серьезно ощущаться в семье.
В первые месяцы после увольнения Николаева жена вела себя понимающе. Она рассчитывала, что в ближайшее время мужа восстановят в институте или дадут другую работу, и все будет по-прежнему.
Однако месяц проходил за месяцем, и супруга начала волноваться.
– Ты на работу собираешься устраиваться? – однажды накинулась на мужа Драуле, когда он, удобно расположившись на диване, беззаботно попивал пивко.
– Ты же знаешь, что я целыми днями хожу по инстанциям!
– И долго ты еще ходить собираешься?
– Сие не от меня зависит.
– Мне плевать! У нас дети голодные!
– Что я могу поделать?
– Иди на завод работать!
– На завод?! – Николаев поперхнулся пивом.
– Неделю даю! – жестко предупредила жена. – Если не найдешь работы, сама возьму тебя за ручку и отведу в отдел кадров. Встанешь у станка, как миленький!
Николаев струхнул и стал напряженно думать, как избавиться от грозившей ему участи. Он не спал несколько суток, и, в конце концов, придумал.
– Нашел работу? – ровно через неделю спросила жена.
– Все гораздо лучше!
– В смысле?
– Я сел писать мемуары.
– Ты в своем уме?
– Темная ты женщина! В наше время литература самое выгодное дело! Ты знаешь сколько Алексей Толстой получает? А Миша Зощенко? На заводе ты за сто лет таких денег не заработаешь!
– Они писатели, а ты куда лезешь?
– У меня в издательстве исторической литературы остались связи. Я тут перетер кое с кем одну тему. Им срочно требуются мемуары о Гражданской войне.
– Ты же не воевал!
– Но я жил в эту великую эпоху!
– И что ты написать можешь, идиот?
– Я уже половину написал. Пока ты на работе прохлаждалась, я тут спины над столом не разгибал.
– Сколько заплатят?
– Тысяч сто или даже больше!
– Ладно. Пиши! – разрешила жена. –Только побыстрей!
Николаев действительно начал писать нечто наподобие дневника, однако ему это быстро наскучило. Да и жена, заглянув однажды в литературную тетрадь мужа, сильно засомневалась, что кто-то будет читать эту белиберду.
Тогда Николаев выдумал новую причину не работать.
– Молчи, женщина! – таинственно прижал он палец к губам, когда жена в очередной раз подступила к нему с угрозой.
– Я не могу одна семью тянуть! Вставай с дивана! Бездельник чертов!
– Лучше ей не знать этого! – задумчиво (как бы про себя) произнес Николаев.
– Чего?
– Ничего!
– Иди на завод, придурок!
– Придется ей открыться! – тяжко вздохнул Николаев.
– Ну?
– Дело в том, дорогая, что меня приняли в тайную организацию!
– Че?
– Только это секрет! Великая тайна! В этом году мы должны взять власть. Я отвечаю за Ленинград. На мне Киров. Понимаешь?
– В смысле Киров?
Николаев поведал жене, что в глубоком подполье действуют некие могущественные силы, которые готовят государственный переворот. При этом, он (Николаев) один из руководителей заговора.
Драуле прониклась уважением к мужу и сделалась такой милой, какой была только до свадьбы.
Видя такое дело, Николаев теперь каждый день и даже по много раз в день рассуждал перед женой о заговоре, убийстве Кирове и скором приходе новой власти, в которой он будет играть первую скрипку.
Он говорил об этом так часто, что через некоторое время настолько вошел в роль, что сам поверил в свои россказни.
Теперь, наряду с пунктиком, что ему должны дать путевку в санаторий, у Николаева появился новый пунктик, что он выполняет чье-то тайное задание убить Кирова.
Свыкнувшись с этой мыслью, Николаев стал прикидывать план убийства.
Он достал из рабочего стола наган, который ему выдали на работе во время Гражданской войны (тогда это была общая практика) и стал ездить на стрельбище упражняться в стрельбе.
Примерно через месяц он вполне сносно овладел оружием.
Во всей этой ситуации его смущало только одно.
– Почему со мной до сих пор никто не вышел на связь? – иногда думал он. – Где наша тайная организация? У меня нет сомнения, что они за мной наблюдают, но почему не дают о себе знать?! Видимо потому, что ждут от меня конкретных действий. Мне надо убить Кирова, и тогда со мной обязательно свяжутся и выдадут путевку в санаторий!
Каким-то непостижимым образом два пунктика в голове у Николаева переплелись между собой и связались в узелок.
С определенного момента им овладела полная уверенность, что после убийства Кирова, он получит вожделенную путевку в санаторий. Об этом свидетельствует стихотворение, которое он написал незадолго до покушения.
Хожу по кабинетам и страдаю!
Путевку себе выбиваю!
Мне отказывают каждый день!
Бюрократам путевку дать лень!
Я безработный уже год!
Жена меня шлет на завод!
И зовёт меня идиот!
А я хочу на курорт!
Я знаю, что бюрократы!
Путевками очень богаты!
Но гонят они меня вон!
Мой дух почти побежден!
Но их победа Пиррова,
Когда я убью Кирова!
Меня друзья найдут!
И путевку в санаторий дадут!
Николаев, который постоянно ошивался в Смольном, выбивая себе путевку, настолько примелькался там, что его воспринимали, как мебель или часы, тикающие на стене.
– Все еще не получил путевку? – дружелюбно спрашивал вахтер на входе, не спрашивая документов.
– Пока нет!
– А я получил! – хвастался вахтер. – В Одессе целый месяц бесплатно отдыхал.
– Куда только не писал. Даже самому Сталину, а воз и ныне там! – тяжко вздыхал Николаев.
– Удачи! – шутливо козырял вахтер.
Работники Смольного относились к Николаеву двойственно. С одной стороны, они дружески пожимали руку, смеялись, шутили и даже целовали его, когда у них было хорошее настроение. С другой стороны, хорошим тоном считалось отказывать Николаеву во всем. Его попытки занять деньги «до получки», стрельнуть сигаретку или попить на халяву чайку наталкивались на стену непонимания. Например, если Николаев заходил в курилку, все дружно делали вид, что курят последнюю сигарету, а если он заглядывал в кабинет, где угощались сладостями, его бесцеремонно выставляли за дверь.
В редкие дни, когда Николаев не приходил в Смольный из-за болезни, его вспоминали шутками-прибаутками.
– Куда наш дурачок-Николаев запропастился? – удивлялись в курилке. – Может какой-нибудь идиот ему по ошибке путевку дал?!
– Вряд ли! Скорее, его самого в психушку загребли! –ржали курильщики.
15 октября 1934 года Николаев сделал первую попытку подобраться к Кирову. Он подстерег вождя Ленинграда возле его собственного дома, но был задержан охраной.
– О! Николаев! – дружно засмеялись телохранители, которые его хорошо знали. – Решил сменить тактику? Теперь прямо на улице будешь путевку просить?! Оно правильно! В Смольном, надо записываться у секретаря, сидеть в очереди и еще не факт, что примут. На улице проще! А наган тебе зачем? Самоубийство хочешь разыграть?
Николаев показал им разрешение на оружие, и его отпустили.
01 декабря 1934 года Николаев, как всегда, свободно прошел в Смольный. В этот день вечером должно было состояться выступление Кирова в Таврическом дворце, и сотрудникам обкома выдавали бесплатные билеты (глава Ленинграда считался прекрасным оратором).
Николаев принялся бродить по кабинетам и выпрашивать себе лишний билетик. Свободные билеты, конечно, были, но ему, как обычно, отказывали.
Проходя по коридору Николаев услышал, как один из сотрудников жалуется товарищу, что имеет пару лишних билета, а подарить их некому.
– Привет! – подошел к нему Николаев. – Есть лишний билетик?
– Увы!
– Ты же только что говорил, что у тебя два билета!
– Ты куда-то шел, Николаев? Вот и иди себе дальше! Не до тебя!
Николаев вроде бы привык к тому, что его все посылают, но этот случай стал последней каплей.
– Сволочи! – с обидой думал он, сжимая кулаки. – У самих билеты куры не клюют, а мне зажали.
Как раз в этот момент он увидел идущего по коридору навстречу Кирова. Руководителя Ленинграда сопровождал всего один охранник, который отстал от него.
– А вот и моя путевочка! Сама плывет ко мне в руки! – радостно подумал Николаев, достал наган и спустил курок.
***
Когда Сталину сообщили об убийстве его друга, он немедленно выехал в Ленинград. Сразу по приезду к нему доставили Николаева, который чувствовал себя плохо: временами у него шла из-за рта пена, а глаза смотрели в одну точку.
– За что ты убил такого хорошего человека? – жестко и вместе с тем устало посмотрел на него Сталин.
– Я тебе писал! – смерил его дерзким взглядом Николаев.
– Что ты мне писал?
– Просил дать мне путевку в санаторий.
– И что я ответил? – удивился Сталин таким поворотом разговора (в этот момент он был потрясен потерей друга и мало что соображал).
– Ничего. Ноль эмоций, фунт презрения.
– Может, в канцелярии где-то затерялось?
– Три письма!? Не смеши!
– И что? Убивать надо, если тебе на письмо не ответили?
– А как ты хотел? Дал бы мне путевку, твой друг был сейчас жив.
– Странная логика!
– Нормальная логика. Если разобраться, ты сам убил своего друга!
– Я? – поразился Сталин.
– Ты! Теперь все тебя так и будут звать убийцей Кирова. Помяни мое слово.
Сталин уставился в пол, пытаясь осмыслить услышанное.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать в такой ситуации – это дать мне путевку в санаторий в Крым на три месяца! – продолжал рассуждать Николаев.
– Чего? – поднял на него усталые глаза Сталин.
– Этим ты докажешь, что стал выше личной обиды и научился прощать врагов. Если же ты пойдешь по другому пути и попытаешься меня судить, за меня жестоко отомстят. У нас такая организация, что тебе во сне не снилось!
– Какая организация?
– Такая организация, которая не даст тебе покоя. Сотни и тысячи моих соратников будут стрелять в тебя, пока не убьют. Хоть прячься в бункере, все равно тебя достанем!
– Уведите его! – нахмурился Сталин.
Когда Николаева увели, вождь несколько минут молчал, что-то обдумывая, а затем резко повернулся к наркому НКВД Генриху Ягоде.
– Странное дело. У нас в стране действует тайная организация, а я об этом узнаю случайно от одного из террористов.
– Он блефует, товарищ Сталин. И вообще он очень сильно смахивает на дурачка!
– А я думаю, что на дурака смахивает кто-то другой.
– Кто?
– Ты! Николаев застрелил моего лучшего друга, а твоя охрана ничем ему не помешала. Так кто же после этого дурак?
– Я во всем разберусь, товарищ Сталин! – покраснел Ягода. – Все ваши враги будут вычислены и уничтожены!
– Ты только дров не наломай, Генрих! А то я твой наркомат знаю! Арестуете невиновных и доложите, что все чики-пуки.
– В этот раз все будет нормально.
– О ходе расследования будешь докладывать мне лично! Звони в любое время!
Ягода возглавил следственную группу, куда включил лучших сыщиков страны.
Первой догадкой советских Пинкертонов было, что Николаев состоит в белогвардейском подполье. Дело в том, что проигравшие гражданскую войну белые, периодически устраивали террористические акты против советских руководителей, как внутри страны, так и за рубежом.
На похоронах Кирова ораторы обличали «подлых белогвардейских убийц». Даже такой осведомленный человек, как глава советского правительства Вячеслав Молотов, заклеймил позором «белых террористов, которые оказались неспособны победить советскую власть в открытом бою и нанесли свой коварный подлый удар из-за угла».
Однако, когда сыщики выяснили биографию Николаева и круг его знакомств, в первоначальной версии возникли нестыковки.
Убийца Кирова был из бедной семьи, поддержал революцию и ни с кем из белогвардейцев никаких дел никогда не имел.
Казалось, что от первоначальной версии следует отказаться, но как известно, в доброй традиции сыщиков, если у них не сходятся концы с концами, постараться «подогнать» доказательства.
– Хочешь я помогу тебе, Николаев?! – обратился к нему тет-а-тет Ягода.
– В санаторий меня отправишь?
– Лучше. Давай напишем в протоколе, что ты незаконнорожденный сын какого-нибудь аристократа и всегда сочувствовал белому движению.
– Зачем?
– Для тебя будет прямая выгода. Смотри. Сейчас за тебя никто не вступается, и ты никому не нужен. Если же ты окажешься сыном какого-нибудь князя, получится совсем другой коленкор. Все демократические правительства европейских стран моментально возмутятся и будут требовать, чтобы мы тебя отпустили. Мы их пожелания рассмотрим и, скорее всего, пойдем на встречу. Поменяем тебя на какого-нибудь коммуниста, который томится в капиталистической тюрьме. Поедешь жить в Европу. Там курорты еще лучше наших. Отдохнешь в Ницце или Сан-Тропе!
Николаев истерично рассмеялся (после убийства у него совсем расшаталась нервная система).
– Сейчас быстренько напишем протокол! – обрадовался Ягода, который принял смех за положительную реакцию. – Зафиксируем, что в Гражданскую войну ты вступил в комсомол только для отвода глаз, а на самом деле выполнял тайное задание белого подполья. Потом ты затаился, но недавно на тебя вышли твои дружки-белогвардейцы с заданием убить Кирова. Подпишешь протокол и можешь потихоньку готовиться к поездке в Европу. В Италии сейчас теплынь. Завидую тебе!
– Я вам не верю и ничего подписывать не буду! – возразил Николаев, и сколько бы Ягода не искушал его, остался стоять на своем.
Между тем, пришло время делать доклад Сталину. Нарком решил за неимением лучшего придерживаться версии об аристократическом происхождении убийцы.
– Товарищ Сталина. Нам удалось далеко продвинуться в расследовании и выяснить, что Николаев является незаконнорожденным сыном одного из князей. Сейчас выясняем какого именно.
– Николаев в этом сознался?
– Пока, к сожалению, нет. Разрешите применить физические меры воздействия?
Сталин просмотрел уголовное дело, где была подробная биографическая справка на Николаева, и нахмурился.
– Вы издеваетесь надо мной, Ягода? Какой князь? Он все детство перебивался с хлеба на воду! Может, я тоже сын князя? Или вы считаете меня потомком Николая Михайловича Пржевальского?
– Никак нет! – испугался Ягода.
– Хватит мне лапшу на уши вешать. Где факты?!
– Товарищ Сталин, мы просто разрабатываем эту версию.
– Вы не версию разрабатываете, а херней страдаете!
Нарком НКВД вышел из кабинета вождя весь красный и в тот же день собрал совещание.
– Товарища Сталина не устроила наша версия с белым подпольем! – мрачно сообщил он. – Какие еще будут мысли?
Советские Пинкертоны призадумались.
– Предлагаю классический любовный треугольник! – предложил заместитель наркома внутренних дел Яков Агранов. – У Николаева есть жена. Симпотная латышка Мильда Драуле. Работает в партийном аппарате на технической должности. У товарища Кирова, как мы знаем, были не лады с супругой. Вполне логично, что он обратил внимание на Драуле и повел ее в ресторан, а затем в баню. Там их застукал Николаев…
– Какая баня? Кирова в Смольном убили! – перебил Ягода.
– Извините, товарищ нарком, увлекся! – поправился Агранов. – Бани не было. Просто Николаев узнал об их любовной связи и застрелил товарища Кирова.
– А что! Вполне себе удобоваримо! – кивнул Ягода. – Попробую доложить хозяину. Авось, пронесет!
Ягода набрал по прямому проводу Сталина и рассказал о новой версии Пинкертонов.
– Ты совсем кукушкой поехал?! – разозлился вождь народов. – Хочешь посмертно опозорить руководителя Ленинграда?! Есть у тебя факты, что у них была любовная связь?!
– Конкретных фактов нет, товарищ Сталин. Мы просто предположили, что…
– Я тебе предположу! – Сталин бросил трубку.
– Не пронесло! – вздохнул нарком НКВД. – Чего рты разинули?! Давайте! Начинайте мозговой штурм!
– У Николаева в записной книжке мы нашли телефон Германского консульства! – вспомнил Агранов. – Нам удалось выяснить, что он был на личном приеме у консула. На допросе Николаев пояснил, что хотел попросить в консульстве путевку. Потом он с той же целью посетил Латвийское консульство.
– И что с того?
– Ясно, что Николаев темнит насчет путевок. Никаких путевок советским гражданам консульства не выдают. Он скрыл настоящую цель своего посещения, значит, ему было, что скрывать. Я думаю, он получал задания и инструкции…
– Немецкий шпион! – обрадовался Ягода. – Вот это уже кое-что! Это ты в самое яблочко попал, Яков! Сейчас обрадую хозяина.
Он вновь набрал Генерального секретаря.
– Товарищ Сталин! Новая срочная информация по делу Николаева.
– Говорите.
– Выяснилось, что Николаев немецко-фашистский шпион. Мы выяснили, что он неоднократно бывал в немецком и латвийских консульствах, получал там инструкции и деньги.
– Доказательства?
– У него в телефонной книжке найдены номера немецкого и латвийского консульств. Кроме того, на допросе он признался, что неоднократно посещал консульства, где имел беседы с консулами.
– О чем они говорил?
– Николаев утверждает, что просил дать ему путевку в санаторий. Чушь, конечно!
– Инструкции у него нашли?
– Нет. Скорее всего, он их уничтожил.
– Деньги?
– Он их тоже уничтожил.
– Давно хотел спросить вас, товарищ Ягода. Вы сами на какую разведку работаете? Английскую?
– Я? На русскую, товарищ Сталин.
– А у меня другое мнение. На приемах в посольствах бываете регулярно. Водку с послами пьете. Не далее, как в прошлом месяце видел, как вы пьянствовали на приеме у американского посла. Это вы тогда получили задание поссорить нас с Германией?
– Товарищ Сталин, я ничего не получал! – жалко пролепетал Ягода.
– Как вы можете утверждать, что немецкий консул дал приказ убить Кирова? Вы понимаете, что это международный скандал? Мало того, что вы обвиняете иностранную державу, так еще не имеете конкретных доказательств. В моей телефонной книжке есть прямые телефонные номера президентов США и Франции. По-вашему, я американский или французский шпион?
– Никак нет, Иосиф Виссарионович.
– Оставьте немецкое консульство в покое. Сначала разберитесь, а потом уже докладывайте. Вы меня очень расстроили, Ягода! Очень!
– О-хо-хо! Не знаешь, где получишь по шее! – вздохнул нарком, положив трубку. – Давай, Агранов, исправляйся. Начни, наконец, думать.
– Версий может быть множество! – в свою очередь вздохнул Агранов. – Только какая устроит хозяина? Поди угадай!
– Ты набрасывай, а потом будем вместе решать!
– Тогда по порядку. Первая. Киров до революции работал во Владикавказе в газете, которую издавала Кадетская партия. Что если предположить, что его прежние соратники, кадеты, решили убить его, как ренегата своей партии. Вторая. Его могла заказать собственная жена, с которой у него были весьма непростые отношения.
– Стоп, Яша! Ты опять о своем! – прервал его Ягода. – Товарищ Сталин ясно дал понять, что мы не должны касаться имени Кирова в негативном ключе. Наши версии должны исходить из того, что товарищ Киров в своем убийстве не виноват!
Пинкертоны задумались.
– Я собрал сюда лучших сыщиков страны, и никто ничего не может сказать! – выразил неудовольствие нарком. – Совсем мышей перестали ловить. Может, вас всех выгнать, к чертям собачьим, и набрать молодых?
– Разрешите! – поднялся один из наиболее опытных сыщиков. – Мы с вами можем предполагать все, что угодно. Но все версии разбиваются о личность Николаева. Я думаю, что уважающий себя заказчик не будет доверять исполнение преступления такому ненадежному киллеру. Николаев – неврастеник, и то, что он вообще довел свой замысел до конца, можно приписать чуду. Ежу понятно, что, если такой горе-киллер попадется в руки правосудия, он сдаст всех и расскажет все, что знает и чего не знает. Если он до сих пор этого не сделал, получается, что он – одиночка.
– Чушь! – возразил Ягода. – Николаев сам признался Сталину, что действовал по заданию тайной организации! Наше дело найти эту организацию! А если вы хотите рассуждать о психологии убийцы, сдайте свое удостоверение и идите преподавать в медицинский институт!
– У нас только один выход! – заметил Агранов. – Нужно посадить в камеру к Николаеву наших людей, которые будут раскручивать его на разговоры. Авось, что-нибудь да узнаем!
Так и сделали. Но поскольку приказ прошел через несколько инстанций, его слегка не так поняли, и в камеру к Николаеву подсадили сотрудников НКВД, одетых в форму.
Впрочем, Николаеву было все равно. Он действительно много болтал, но все его речи были бессвязными и напоминали бред сумасшедшего.
Так продолжалось несколько дней, но однажды из потока бреда удалось вычленить три фамилии: Котолынов, Шацкий и Румянцев.
Агранов отнесся к этому серьезно. Следователи засели за картотеку и вскоре выяснили, что все трое были руководителями комсомола в Ленинграде в первую половину двадцатых годов. Они, как все ленинградское начальство, поддержали Зиновьева в борьбе со Сталиным, после чего были сняты с должностей и исключены из партии.
В деле появился след зиновьевской оппозиции.
Ягода перекрестился, помолился (хотя был неверующим) и пошел докладывать новую версию Сталину.
– Получается, что зиновьевцы взялись за оружие? – задумался вождь народов. – Вполне возможно. Николаев работал под руководством Котолынова и Шацкого в комсомоле. Они имели на него влияние. Похоже, что в этот раз вы на верном пути.
– На верном! – обрадовался Ягода, у которого гора упала с плеч.
В Ленинграде прокатились аресты среди бывших руководителей комсомола. Однако все они признавались только в критике Сталина и существующих порядков, но решительно отрицали, что давали указания убить Кирова.
Сам Николаев тоже отрицал связь с комсомольцами. Тем более, что лично он никогда не принадлежал к зиновьевской оппозиции.
Тогда Агранов решил пойти на хитрость.
– Для тебя хорошие новости, Николаев! – объявил он как-то на допросе. – На самом верху принято решение наградить тебя путевкой в санаторий в Ялту сроком на три месяца. Счастливчик!
– Не верю! – равнодушно отвернулся Николаев.
– Держи! – Агранов протянул путевку.
Она была в точности, как настоящая. С печатями и подписями. Только искусный эксперт мог определить, что сделана она была специально для этого случая в лаборатории НКВД.
– Наконец-то! – обрадовался Николаев, тщательно изучив документ. – Все-таки есть разумные люди в нашем Правительстве.
– Мы тебе доверяем. Но и ты пойди нам навстречу! Напиши, что Котолынов, Шацкий и Румянцев дали тебе задание убить Кирова. Нам это нужно, чтобы их тоже отправить лечиться в санаторий.
– Хорошо! – безропотно согласился Николаев.
После получения вожделенной путевки Николаев стал выполнять все, о чем его просили следователи. На очных ставках он с таким жаром изобличал своих бывших начальников, что даже следователи начали ему верить.
Судебный процесс над Николаевым и его комсомольским начальством (всего 13 человек) начался 28 декабря в 14 час. 20 мин., а завершился в 5 час. 45 мин. 29 декабря. Суд приговорил всех к расстрелу.
– Скоро на курорт?! – успел спросить Николаев перед тем, как его поставили к стенке.
Самым последним из подсудимых расстреливали Котолынова. Перед казнью он вел себя спокойно. Агранов и прокурор Андрей Вышинский решили еще раз послушать его.
– Иван Иванович! – уважительно обратился к нему Вышинский. – Из всех арестованных вы вызвали во мне наибольшую симпатию. У вас пролетарское происхождение. Вы много лет проработали на руководящих должностях в комсомоле. Имеете жену и ребенка. Я много раз спрашивал себя: как мог такой человек стать членом подпольной антисоветской организации? Я убежден, что вас запутали. В глубине души вы остались честным коммунистом. Очистите свою революционную совесть. Расскажите нам кто еще состоял в вашей тайной организации и какое отношение к ней имели Зиновьев, Каменев и Троцкий? Расскажите мне все, и обещаю, что спасу вам жизнь!
– В лечебный санаторий на курорт отправим! – добавил Агранов (он очень гордился своим фокусом с Николаевым и решил повторить его).
– А ничего не было! – усмехнулся Котолынов.
– В смысле? – удивился Вышинский.
– Бродил по Ленинграду безработный Ленька Николаев. Никому он был нафиг не нужен. Все на него плевали с высокой башни. А он имел простое человеческое желание: поехать на курорт. Вот и поехал! И меня отправляйте уже поскорее!
Глава 2. Эхо выстрела в Смольном (1935 год)
Вскоре выяснилось, что суд над Николаевым и его комсомольским начальством был только первым в череде процессов над «убийцами Кирова».
В декабре 1934 года арестовали бывших лидеров ленинградской оппозиции: Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева и других. Никто из них не знал Николаева. Но, как оказалось, этого не требовалось. Следователи обвиняли их в психологическом воздействии на убийцу.
– За что меня арестовали? – негодовал Зиновьев.
– Николаев еще в середине двадцатых годов мог слушать ваши речи против товарища Сталина, Григорий Евсеевич! – вежливо объяснил ему следователь.
– И что!? Меня тогда весь Ленинград слушал!
– Я не спорю. Но пока, слава богу, (извините за выражение) один Николаев решил воплотить ваши идеи в жизнь.
– Я что призывал убить Кирова?
– Я такого не говорил. Но вы же не будете отрицать, что неоднократно произносили речи с требованием снять товарища Сталина с должности Генерального секретаря?
– В середине двадцатых годов произносил.
– На Николаева ваши речи могли произвести впечатление. Он решил воплотить их на практике. Зафиксируем это в качестве предположения?
– Мало ли, что на него могло произвести впечатление!
– Зафиксировали. Идем дальше. Я не собираюсь с вами лукавить, Григорий Евсеевич. В ГПУ известно, что вы и в тридцатые годы продолжали ругать Сталина только уже в узком кругу. У нас есть соответствующие показания. Вы неоднократно критически высказывались о методах проведения коллективизации, об неудовлетворительном состоянии экономики, о неправильном внешнеполитическом курсе. Хотите прочитать сообщения наших информаторов?
Зиновьев бегло пролистал доносы и побледнел.
– Высказывался, но я никогда не говорил о терроре. А Николаева я вообще ни разу в жизни не видел.
– Верю! Вы только критиковали политику Сталина в узком кругу. Говоря фигурально, бросали камни в адрес руководства. Потом от этих камней расходились круги по воде.
– Какие круги?
– Скажем, вы рассказывали свои мысли Каменеву или Евдокимову. Они передавали услышанное от вас своим друзьям, а те в свою очередь ретранслировали на более широкий круг. Для многих людей в Ленинграде вы продолжаете оставаться авторитетом. К вашим словам прислушиваются. В конце концов, ваши мысли дошли до Николаева, который будучи человеком психически неуравновешенным, решил убить Сталина.
– Минуточку! – возражал Зиновьев. – Я никогда не говорил об убийстве. Максимум, что я говорил, это снять Сталина с должности Генерального секретаря.
– Допустим, что неустановленное следствием лицо в неустановленном месте и неустановленное время рассказало Николаеву, что товарища Сталина невозможно снять с должности Генерального секретаря, поскольку вся партия и весь советский народ поддерживают его. В связи с этим Николаев решил убить его. Логично, Григорий Евсеевич?
– Протестую! Сталина никто не убивал!
– Правильно. Потому что даже у такого законченного подонка, как Николаев, не смогла подняться рука на товарища Сталина. Он понимал, что убить Сталина, все равно, что убить солнце. Поэтому он решил немного подкорректировать ваши идеи и застрелил лучшего друга товарища Сталина незабвенного Сергея Кирова!
Зиновьев несколько минут просидел молча, силясь осмыслить полученную информацию. Следователь терпеливо ждал.
– И что мне за это будет? – осторожно спросил Зиновьев, когда пришел в себя.
– Все зависит от вас, Григорий Евсеевич. Вам нужно подписать чистосердечное признание, что вы искренне раскаиваетесь в том, что сбили с толку Николаева. Тогда скоро выйдете на свободу. Дело прошлое, а, как, кто старое помянет, тому глаз вон!
Зиновьев попросил о встрече с Каменевым. Бывшие вожди оппозиции всесторонне обсудили вопрос и подписали чистосердечное признание.
Ягода преподнес эту новость Сталину под вкусным соусом.
– Товарищ Сталин! Рад доложить, что мы полностью изобличили тайную организацию, в которой состоял Николаев. Следствие установило, что данная организация имела сложную многоступенчатую конспиративную структуру, где каждое звено действовало автономно друг от друга. Самое сложное было выйти на вершину пирамиды и установить заказчиков. Мы долго блуждали впотьмах, но благодаря моей чекистской прозорливости, нам все-таки удалось выйти на след главарей.
– Не тяни кота за хвост, Ягода! – перебил Сталин.
– Во главе преступной пирамиды стояли Зиновьев и Каменев. Лично они практическими делами не занимались. Свою функцию они видели в том, чтобы всячески вас дискредитировать и возбуждать у своих адептов желание вас убить.
– Не могу поверить! – изумился Сталин. – Я их столько раз их прощал, возвращал в партию, давал работу. Этого не может быть. Вы врете мне в лицо, Ягода!
– Товарищ Сталин! Я бы никогда не осмелился. Зиновьев и Каменев были полностью изобличены следствием и дали признательные показания!
– Двурушники! – поморщился Сталин, прочитав «чистосердечные признания».
– Что с ними прикажете делать?
– А вы не знаете? Судите по всей строгости закона. Я больше их спасать не намерен!
Суд над бывшими лидерами оппозиции прошел 15-16 января 1935 года. Зиновьев получил десять лет, Каменев пять, их соратники в этом диапазоне: от пяти до десяти лет.
Еще одной группой подсудимых занялся высший судебный орган – Верховный суд СССР. Ему доверили определить судьбу самых непростых людей по делу Николаева: бывших сотрудников управления НКВД по Ленинградской области. Их обвиняли в халатности при выполнении служебных обязанностей.
В этом уголовном деле имелась одна странность – главный обвиняемый, личный телохранитель Кирова некий Борисов, который шел вместе с ним по коридору в роковые минуты, не дожил до суда. Когда на следующий день после убийства Кирова, Борисова везли на допрос к Сталину случилась автомобильная авария. По официальной версии водитель не справился с управлением, врезался в бордюр, и Борисов так сильно ударился головой о борт грузовой машины, что скончался на месте (сам водитель и охрана не получили ни одной царапины).
Остается предположить, что Борисов не должен был рассказать вождю что-то очень интересное, о чем уже никто никогда не узнает.
Суд посчитал вину работников ленинградского НКВД небольшой. Начальника управления Ф. Д. Медведя и его заместителя И. В. Запорожца приговорили к 3 годам заключения, остальным бывшим сотрудникам дали еще меньше. Чекисты уходили из зала суда, улыбаясь, даже не скрывая своего торжества.
Параллельно «Особое совещание» под руководством Якова Агранова рассмотрело дела еще 77 человек. Это были малозначительные члены ленинградской оппозиции и практически все родственники Николаева – его мать, сестры и т.д. С ними тоже обошлись сравнительно мягко. Сорок человек приговорили к заключению сроком на 5 лет, 7 человек – на 4 года, 25 человек – к ссылке на 5 лет, 4 – на 4 года, 1 – на 2 года.
Гораздо хуже дела сложились у жены Николаева (М. Драуле) и ее сестры.
Впрочем, в данном случае суровый приговор был вызван не тяжестью их вины, которая была не больше, чем у других, а исключительно поведением на суде Р. М. Кулинера – мужа сестры жены Николаева.
Кулинер оказался на скамье подсудимых почти случайно или, как говорится, до кучи. Однако умудрился повести себя там таким образом, что вызвал шок даже у видавших виды судей.
Дело было так.
В начале процесса все шло по плану, и ничто не предвещало беды.
М. Драуле по договоренности со следователем призналась, что слышала, как ее муж грозился убить Кирова, но «не придала этому значения».
Сестра жены также подтвердила, что была в курсе намерений своего родственника, но считала это ребячеством и баловством.
– Ничего себе баловство! – заметил председатель суда, а его коллеги довольно заулыбались (они недавно вкусно пообедали и были в отличнейшем расположении духа). Скромно улыбнулись и сестры Драуле.
Один Кулинер посчитал шутку несмешной и не только не улыбнулся, а наоборот бестактно зевнул. Этот зевок очень не понравился председателю суда.
– Зевает он, видите ли! – неодобрительно подумал судья. – Сейчас ты у меня перестанешь зевать. Задам-ка я тебе хитрый вопросик, чтобы приплюсовать к твоим двум годам колонии еще год.
– Скажите, подсудимый, имел ли на вас влияние Николаев? – коварно спросил председатель.
– Не имел! Абсолютно никакого! –пожал плечами Кулинер.
– Хоть самую малость?
– Ноль процентов.
– Извините, но мне трудно в это поверить. Я понимаю, что Николаев подонок. Но все-таки он был ярким человеком. Фанатиком, который убежден в своей правоте. Суду кажется, что встречи с таким человеком не могли пройти для вас совершенно бесследно.
Кулинер снисходительно улыбнулся.
– Николаев был придурком и фантазером. Я же человек серьезный, с высшим образованием, работаю начальником отдела в крупном тресте и на этого дурачка не обращал никакого внимания.
– Понятно! – разочарованно вздохнул председатель, видя, что ловушка не удалась.
Тут бы Кулинеру помолчать. Но хотя он был человеком образованным и даже умным, но при этом весьма самодовольным.
– Скорее уж я имел влияние на Николаева! – зачем-то добавил он.
– И в чем заключалось ваше влияние?
– Он уважал меня и старался поступать так, как я ему советовал.
– Какая наглость! – поразился председатель. – Первый раз вижу человека, который с таким чудовищным бесстыдством изобличает себя в организации убийства!
– Ужас! Ужас! – зашептались между собой судьи, которые моментально потеряли добродушный вид, и за какие-то доли секунды превратились из веселых дядечек в суровых служителей Фемиды.
– Суд удаляется для вынесения приговора! – строго объявил председатель, ударив по столу молоточком.
Кулинера и двух несчастных женщин, которым не повезло оказаться с ним на одной скамье подсудимых, приговорили к расстрелу без права апелляции.
Пока НКВД, прокуратура и суды изобличали убийц Кирова в Ленинграде, мысли Сталина текли по другому руслу, о котором мы расскажем в следующей главе.
Глава 3. Сталин и Енукидзе (1935 год)
– Если Кирова так легко убили в Смольном, то меня также легко могут убить в Кремле! – думал Сталин. – Накануне войны это будет означать, что страна останется без лидера. Нужно принимать меры.
Сталин дал указание НКВД провести проверку технического персонала Кремля: охранников, работниц столовой, библиотекарей, уборщиц и т.д.
Кремль тогда был государством в государстве. Если хозяином СССР был Сталин, то хозяином Кремля его друг со времен кавказской молодости Авель Енукидзе. В подпольной дореволюционной работе Енукидзе был левой рукой вождя (о правой руке, Орджоникидзе, мы поговорим позднее).
С 1918 года Енукидзе бессменно занимал должность секретаря ВЦИК.
Сейчас (в двадцатые годы двадцать первого века) такой должности не существуют и аналогов ей нет. В круг обязанностей Енукидзе входила разработка законов (он был вторым человеком в парламентской системе после председателя ВЦИК Калинина) и руководство аппаратом ВЦИК. Кроме того, ему подчинялась комендатура Кремля, все его технические службы и даже отдельный полк ВЦИК, который нес охрану Кремля.
Енукидзе был человеком добродушным. Если к нему обращались с просьбами о помощи, он всегда старался помочь. Особенно он не мог устоять перед обаянием женщин.
Он не был бабником или сексуально озабоченным человеком. Просто, если красивая женщина пускала в его кабинете слезу или смотрела на него долгим нежным взглядом, он, как истинный рыцарь, старался защитить ее.
Когда органы НКВД начали проверку технического и обслуживающего персонала Кремля, они ужаснулись.
Уборщицами там работали красавицы семнадцати-двадцати пяти лет, которые почти все на проверку оказались из семей раскулаченных кулаков. После проведения коллективизации их папы пошли по этапу, а дочки бежали в Москву, где их приютил Енукидзе.
Еще хуже дело обстояло с интеллигентными профессиями: библиотекаршами и телефонистками. Почти все они имели дворянское происхождение (нашлись даже княгини) или были родственниками оппозиционеров (например, старшим библиотекарем работала жена родного брата Каменева – Н.А. Розенфельд).
Но это была только вершина айсберга.
В ходе проверки выяснилось, что все эти женщины давно уже занимались склоками, интригами и писали друг на друга доносы, которые посылались Енукидзе, а он клал их под сукно.
Вот лишь несколько примеров.
Донос № 1
Дорогой товарищ Енукидзе!
Сообщаем, что уборщица А. М. Константинова неоднократно в самом оскорбительном тоне высказывалась о товарище Сталине. Например, она говорила такое: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия».
Письмо не подписано. На письме имеется резолюция: «Бабские сплетни. А. Енукидзе».
Донос № 2
Рады сообщить Вам, дорогой товарищ Енукидзе, что уборщица А.Е. Авдеева (22 лет отроду) происхождением из деревни из кулацкой семьи сказала нам: «Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один двери открывает, другой воды подает».
Преданная Вам группа товарищей.
На письме имеется резолюция: «Чушь! А. Енукидзе».
Донос № 3
Товарищ Енукидзе!
Мы, труженицы фронта уборок Кремля, спешим поставить в известность, что среди нас появилась иностранная шпионка. Это уборщица Катынская (говорит, что ей 24 года, но по виду все 25-27).
Она рядится в заграничные шмотки, которые на зарплату не купишь и в Союзе не найдешь. Кто их покупает? Живет она явно не по средствам. Ест американское печенье, немецкую колбасу, итальянский сыр, а нас не угощает. Ходит по театрам и потом рассказывает нам, что якобы водил кавалер (где она такого кавалера нашла?).
Порывшись в ее сумочке, мы нашли очень дорогие драгоценности (толстую золотую цепочку и сережки с бриллиантами).
Товарища Сталина она ненавидит и поносит последними словами. Неоднократно высказывалась о нем такими словами: «Товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает двести рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он получает несколько тысяч, да разве об этом узнаешь?».
Просим наказать Катынскую.
На письме имеется резолюция: «Ха-ха-ха! Это я ей купил драгоценности, угощаю колбасой и вожу по театрам. Все остальное – бред. А. Енукидзе».
Донос № 4
Строго секретно. Лично в руки товарищу Енукидзе.
Доверительно сообщаю, что старший библиотекарь правительственной библиотеки Розенфельд Нина Александровна при входе в помещение библиотеки постоянно не вытирает ноги, грязнит уже помытый пол, огрызается, когда я требую, чтобы не ходила по помытому, на любое мое справедливое замечание отвечает дерзко, а вчера нарочно толкнула меня, когда я мыла в проходе между столами, а она пыталась пройти по помытому.
Кроме того, данная Розенфельд является супругой родного брата оппозиционера-изверга Льва Каменева.
Умоляю, не рассказывать Розенфельд о моем письме, т.к. она может жестоко отомстить.
Ваша доброжелательница.
На письме резолюция: «Мы все чьи-то родственники, а пол надо мыть, когда библиотека не работает. А. Енукидзе».
Когда комиссия НКВД доложила Сталину, что творится в Кремле, он незамедлительно вызвал к себе Енукидзе.
– Авель, ты совсем мышей перестал ловить? Я понимаю, что тебе некогда. Ты же у нас из фракции «профессиональных отпускников». По восемь месяцев в году на курортах или заграницей. Но ты совесть имей. Захламил Кремль какими-то подозрительными бабенками.
– Успокойся, Коба! – возразил Енукидзе, удобно располагаясь в кресле. – Ты просто их не знаешь. Отличные девчонки. Предлагаю поехать всем вместе на пикник за город. Ты с ними познакомишься поближе и поймешь какие они классные!
– Ага! Там они меня и укокошат!
– Чего ты такой дерганный стал?! Как Кирова убили, всего боишься. Я тебе, как друг, советую расслабиться. Отпусти ситуацию. Возьмем вина, пожарим шашлык, девчонки нам станцуют. Могут даже голыми!
– Ты совсем охренел! – Сталин встал и прошелся по кабинету. – У тебя уборщицами дочери врагов народа работают! Библиотекарши вообще какие-то оппозиционерки! Родственница Каменева старший библиотекарь! Ни в какие ворота не лезет! Мне теперь страшно в библиотеку зайти! Где мне книги прикажешь брать?
– У тебя какая-то мания преследования, Коба! – встревоженно посмотрел на него Енукидзе.
– Ты можешь понять, что я в библиотеке за книгой Ленина забываю сам себя. В этот момент меня вполне могут убить, а я ничего не замечу! Так и представляю себе картину: сижу в библиотеке, мирно читаю Ленина, сзади подкрадывается Розенфельд со своим библиотекарским ножичком и чик по горлу!
– Розенфельд такого никогда не сделает. Она очень понимающая нежная дама, правда, уже не первой свежести, но фигурка сохранилась в великолепном состоянии!
– Ты по какому принципу своих баб набрал? Кто больше меня ненавидит?
– Я люблю девчонок, которые горят, как огонь! Женщина должна гореть (особенно в постели)!
Сталин задумчиво прошелся вокруг стола.
– Сам удивляюсь, как я до сих пор жив. И это мы еще полк ВЦИК, как следует, не проверили. Кстати, кто у тебя комендантом Кремля работает?
– Петерсон. Отличный профессионал.
– В Гражданскую войну знавал я Петерсона, который был у Троцкого начальником бронепоезда.
– Он самый. Прекрасный мужик.
– Приехали. Как он в Кремле оказался?
– Так его Троцкий и привел.
– Как Троцкий? Когда?!
– Еще в 1921 году.
– И он до сих пор работает?
– Конечно. А за что его увольнять? Великолепный работник!
– Ужас! – Сталин остановился перед другом и с сожалением посмотрел ему в глаза. – Почему я должен ходить по Кремлю и постоянно оглядываться? По-твоему, это нормально?
– Я тебя не узнаю. Такой горный орел был, а теперь всего боишься. Зиновьева и Каменева зачем-то посадил. Они же старые большевики, как мы с тобой. Чего ты к ним привязался?
– Привязался?!
– Ты бы их лучше отпустил, Коба! Помирись со старыми друзьями, и поехали все вместе на шашлык. Ты, я, Зиновьев, Каменев, девчонки-библиотекарши и бригада нежнейших уборщиц. Возьмем с собой гитару, бубны и барабан. Устроим танцы вокруг костра. Потом будем ходить паровозиком.
– Паровозиком?
– Я давно об этом мечтаю! И знаешь, что я придумал? Я твой вагончик поставлю сразу за Розенфельд, чтобы ты мог хорошенько пощупать ее.
– Зачем?
– Знаешь, есть девчонки, у которых попки рыхлые, как манная каша, а у Розенфельд попа твердая, как грецкий орех!
– Очень интересная информация! Как я без нее раньше жил? – усмехнулся Сталин.
– Ты не смейся. Я вообще считаю, что все твои проблемы от недостатка женского внимания. Как Надя умерла, так пошло и поехало!
– Что поехало?
– Жениться тебе надо, Коба. Я давно об этом мечтаю и успел подобрать тебе новую жену.
– Какую жену?
– Я больше, чем уверен, что вы с Розенфельд будете прекрасной парой. Правда, она сейчас замужем, но, думаю, что ради тебя она разведется.
– Ты в своем уме?
– Ты лучше меня внимательно послушай, не перебивая, а потом будешь делать выводы!
– Ну?
– Во-первых, давай ты не будешь вести себя так, как будто у тебя сейчас в приемной сидит куча невест и просятся на прием!
– Не понимаю!
– Я буду говорить откровенно. Ты почти старик, Коба. Годы летят и никого не щадят. Скоро тебе шестьдесят, а потом, не успеешь оглянуться, семьдесят. Дальше невесту искать будет поздно. Так что ты либо сейчас женись, либо уже никогда!
– Ну?
– Следующий момент! Репутация у тебя по части женитьбы не очень хорошая!
– Какая репутация?
– Двух жен успел в могилу свести! Обе были молодые цветущие девчонки.
– Ты в своем уме?
– Вот! Твой самый главный недостаток, что ты любишь обижаться и капризничать. Не каждая женщина это вытерпит. Кстати, я до сих пор не могу понять, чего ты на Троцкого обиделся? Ты лучше с ним помирись. Давай его тоже на наш пикничок из-за границы выпишем?
– Какой-то бред!
– Ничего не бред. Учти, что у тебя на шее куча детей. Розенфельд придется их воспитывать! Не каждая женщина способна стать матерью для чужих детей! Это очень важно!
– Ты сам себя слышишь?
– Я же о тебе волнуюсь! Может, Розенфельд твой последний шанс?! Представляешь, если ты ее упустишь?
– Не могу даже представить такого! – усмехнулся вождь.
– Напрасно улыбаешься. Даже если ты затащишь в ЗАГС молодуху, ничего хорошего из этого не выйдет! Молодые любят молодых. Таков закон природы. Может, молодая и выйдет за тебя, притворившись, что любит, а потом возьмет себе в любовники какого-нибудь молодого джигита, и будешь ходить с рогами, как олень. Другое дело, Розенфельд. Хоть она далеко не девочка, зато многое успела повидать, значит, чужого мужика к вам в постель затащит. Есть и еще один очевидный плюс. Женившись на Розенфельд, ты породнишься с Каменевым. Прикинь?! Ты будешь мужем бывшей жены его родного брата. По нашим кавказским меркам самая близкая родня. Троцкий – родственник Каменева. Поэтому вы все станете членами одной большой семьи. Прикинь, как это круто? Все вы помиритесь, и заживем, как раньше, во времена нашей золотой молодости!
Енукидзе мечтательно улыбнулся.
Сталин посмотрел на старого товарища долгим грустным взглядом (так смотрят на внезапно сошедшего с ума близкого родственника).