Горячее сердце тайги

Об авторе

Светлана Литвинцева выросла в глухой сибирской деревушке, где с детства познала суровую жизнь тайги. Её отец был профессиональным охотником и часто брал её с собой в лесные походы, прививая любовь и уважение к дикой природе. Всё, о чём она пишет, – не просто фантазии, а пережитый опыт.

Летняя рыбалка, долгие зимовки в бескрайней тайге, где на сотни вёрст нет ни души, отсутствие дорог и связи – всё это стало частью её жизни. Светлана не понаслышке знает о трудностях и опасностях лесного быта, о его красоте и величии. Эти испытания закалили её характер и стали бесценным источником вдохновения для её книг.

Горячее сердце тайги

Я дрожу от страха и холода, и кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Всё моё тело пронзает леденящий ужас, а хрупкая дверь лесной избушки сотрясается под натиском лап медведя.

Он рычит, скребётся снаружи, словно пытается выломать единственную преграду, которая отделяет меня от его клыков и лап. Мороз пробирается сквозь щели в бревенчатых стенах. Фитиль свечи дрожит и потрескивает, словно боится погаснуть. Единственный источник света мерцает, отбрасывая дрожащие тени. Кажется, ещё одно движение – и тьма окончательно поглотит всё вокруг.

Не знаю, чего я боюсь больше: рычания медведя или тишины, которая на пару секунд наступает после его каждого удара огромной лапы. В тишине мерещится, что он тихо, осторожно обходит дом, выискивая слабое место.

Я прижимаюсь к стене, обхватывая руками плечи, чтобы хоть немного согреться. Щекам больно от мороза, но, кажется, слёзы уже остыли, прежде чем успели пролиться. «Почему же я пошла на это?» – мысленно ругаю себя. Когда я напросилась на вертолётную заброску к дядюшке Степану, опытному охотнику, я и представить не могла, что окажусь в совершенно незнакомом месте, потерянной в безлюдной тайге. Вместо тёплого и надёжного зимовья дяди Степана я оказалась в этой полуразрушенной, заброшенной избушке, старой покосившейся, где сквозь щели в стенах гуляет ветер.

***

Я уже слегка обустроиться в вертолёте и готовилась морально к скорой встрече с дядей Степаном, когда пилот, ткнув куда-то пальцем на карте, сказал: «Ну вот твоя точка высадки, тут есть избушка, дальше мне нельзя из-за погодных условий». Я растерянно моргнула, но всё же послушно вылезла из кабины на заснеженный просвет в густом лесу. Ветер тут же хлестнул в лицо ледяными снежинками, а порыв холодного ветра заставил меня нырнуть в пуховик глубже.

Я успела бросить пилоту что-то вроде: «А вы точно уверены, что это то место?», но он лишь кивнул, торопясь подняться в воздух, боясь, видимо, ухудшения погоды. Мотор взревел, вертолёт медленно оторвался от земли. Я закричала ему вслед, пытаясь уточнить хоть что-то, но шум заглушил мои слова. Он взмыл выше вершин деревьев и растаял в снежной дымке, оставив меня одну.

Прошло всего пару минут, и до меня вдруг дошло: это не та локация. Ни одна из примет, описанных дядей в его рассказах, не совпадала. И уже было поздно – птичка из металла и винтов исчезла из поля зрения. И тогда я осознала, что до возвращения вертолёта остаётся целая неделя.

Семь дней одной в тайге. Я огляделась: тишина и бескрайная белизна вокруг мгновенно поглотили мою уверенность в себе. Было страшно до дрожи в коленях.

Я поняла, что не просто потеряна, а ещё и поставлена в безвыходную ситуацию. Ни магазина, ни телефона, ни проводника – ничего. Только я сама и, может быть, карта, которую я плохо умела читать. Снег начал скрипеть под ногами, почти насмешливо отвечая на мои внутренние всхлипы. Или, может, это я сама постанывала от ужаса. Ведь я была абсолютно одна.

Я растерянно огляделась вокруг, пытаясь нащупать глазами хоть какую-то постройку: пилот говорил, что в этих местах есть старая охотничья избушка. Сквозь белое марево снега и ветви сосен вдруг увидела тёмное пятно. Оно едва различалось на фоне заснеженных стволов, но внутри меня вспыхнула искра надежды. Я вытерла навернувшиеся слезы и припустила к избушке. Она оказалась довольно-таки далеко. Силы быстро заканчивались, ноги вязли в глубоком снегу, но я была настроена добраться туда, во что бы то ни стало.

Шаг за шагом, проваливаясь по колено в пушистые сугробы, я упорно пробиралась вперёд. Каждый вдох отдавался острым покалыванием в груди. Мороз жалил щёки, казалось, что даже ресницы замерзли и стали колкими, как сосульки. Но я упрямо шла, борясь со сковывающим холодом и ноющей болью в ногах.

Подойдя ближе, с трудом различила очертания избушки. Вид у неё был более чем убогий: покосившиеся бревенчатые стены, ветер свободно свистел в щелях между ними, крыша покосилась и только прикрыта кое-как старыми досками. Захотелось тут же развернуться и пойти дальше в надежде найти что-то лучше. Но «лучшего» я здесь не увижу, да и сил к тому же уже не оставалось.

Приступ отчаяния чуть было не накрыл с головой, но я тут же спохватилась: нужно действовать, иначе замерзну. Внутри избушка оказалась ветхой и продуваемой, свет пробивался сквозь дыры в стенах, а пол был пыльным с подгнившими от времени половицами. Ничего похожего на теплое жильё. Однако я заметила железную печку – ржавую, но по виду ещё рабочую. «Значит, шанс согреться есть», – мелькнула мысль, и от неё на сердце стало чуть теплее.

К сожалению, осмотрев все, я не нашла ни щепки, ни полена. Похоже, в избушку давненько никто не захаживал. А снаружи не было заметно ни сложенных дров, ни валежника поблизости. Времени на раздумья не оставалось: дыхание уже становилось прерывистым, руки похолодели, а ноги отказывались гнуться.

Выйдя наружу, я отправилась в ближайший лесок, в поисках сухих веток. С ветвей сосен и берёз осыпался снег, падал за шиворот, мокрым холодом обжигал кожу. Но я упорно хватала толстые, сухие, как мне казалось, ветки – те, что легко ломались с хрустом, указывающим на их пригодность в качестве топлива. Долго искать не пришлось: старые поваленные деревья и сломанные бурей сучья лежали повсюду. Собрав небольшую охапку, решила, что хватит, чтобы хотя бы растопить печку и немного обсохнуть, а потом схожу ещё раз.

С огромным трудом, чуть не выронив половину дров на пути, я вернулась к избушке, втиснулась внутрь, вдыхая терпкую сырость. От усталости села на кривую лавку, которая едва держалась на одной ножке. У меня дрожали руки, но я понимала: нельзя терять ни минуты. Пока я могу двигаться, нужно создать хотя бы минимальное тепло.

Забив печку сухими ветками, достала из кармана зажигалку (спасибо собственной предусмотрительности – обычно я ношу её с собой даже в городе). Огонёк вспыхнул, и душу согрело ощущение, что я спасаюсь. Пусть даже ненадолго, ведь впереди меня ждала целая неделя одиночества и борьбы с холодом. Но я глядела на пламя и думала, что если уж судьба решила закинуть меня сюда, то придётся бороться до конца. И сюжет для книги… Господи, да его хватит на целую серию!

Тепло от печки пока было слабым, отчего я продолжала ежиться и дрожать, а мысли без конца метались от радости, что нашла хоть какую-то крышу, к безнадёжному отчаянию. Кто бы мог подумать, что моя наивная задумка «набрать ярких впечатлений в тайге» обернётся столь суровой школой выживания. Но других вариантов у меня не было, и оставалась только одна цель – продержаться до возвращения вертолёта.

***

Немного согревшись, я стала осматриваться. Внутри избушка выглядела так же убого, как и снаружи: тёмные закопчённые брёвна стен, потолок с прогнившими балками, пол, покрытый слоем старой трухи и опавших иголок, занесённых ветром через щели. Запах сырости и застоявшегося дыма въелся в каждую щель, создавая ощущение, что время здесь остановилось много лет назад. Стены из грубо тесаных брёвен покрылись тёмными пятнами, в углах висели клочья паутины, а сквозь щели в стенах пробивался ледяной ветер, наполняя помещение слабым завыванием.

Вдоль одной из стен стояли нары, покрытые соломенным матрасом, из которого торчали жёсткие сухие стебли. Поверх него небрежно накинуты старые шкуры, потрёпанные и давно утратившие мягкость.

В центре комнаты – небольшой деревянный стол, тёмный от времени, с глубокими царапинами и следами копоти. На нём – железная кружка, покрытая налётом ржавчины, несколько пустых мисок и ржавая ложка, будто забытые здесь кем-то много лет назад.

У стены скромно пристроился рукомойник – эмалированное ведро с краником, под которым стоял облупленный таз. Вода в нём промёрзла до самого дна, мороз взял своё, заключив воду в ледяные оковы.

Из-под пола доносился слабый, глухой скрип – избушка жила своей жизнью, вздыхала и поскрипывала, словно следила за каждым моим движением. В углу валяется рюкзак, который я успела стащить из вертолёта, прежде чем пилот, торопливо захлопнув за мной дверь, умчался прочь. В рюкзаке – пара банок тушёнки, немного крупы, а ещё мой блокнот. Глупо, но я невольно подумала: «Ну хоть сюжет для книги получился отличным».

Печка, к счастью, хоть и ржавая, но рабочая. Я порадовалась, что мне удалось собрать немного дров. В печке весело потрескивали ветки, через неплотно прилегавшую дверку подмигивал мне огонёк.

Он чуть приглушил жуткое чувство одиночества. Но стоило мне вздохнуть с облегчением, как за стеной раздалось приглушённое шарканье, тихий скрип дерева и едва слышный, настораживающий звук, словно кто-то осторожно водил когтями по двери, проверяя, прочная ли она.

Я медленно, почти не дыша, подошла к окну. Стекло было мутным, покрытым тонкой плёнкой инея, и сначала мне показалось, что снаружи просто темнота. Но стоило мне прищуриться, как в глубине ночи что-то шевельнулось. Я прижалась лбом к холодному стеклу, игнорируя стылый укол инея, и внезапно различила массивную тень. В нерезком свете зимней ночи, словно из другой реальности, медленно двигался силуэт медведя. Он был огромен, и моё воображение тут же дорисовало зловещие детали: широкую, косматую спину, тяжёлую голову и исполинские лапы, способные разорвать на части за считаные мгновения.

Внутри меня всё замерло. Сердце, казалось, перестало биться, будто боялось выдать моё присутствие. Я почувствовала, как меня обволакивает волна ледяного ужаса: руки стали ватными, дыхание вдруг стало еле слышным, а сознание лихорадочно искало спасения там, где его нет. Каждая секунда тянулась вечностью, а в голове пульсировала лишь одна мысль: «Он здесь, у самой двери».

Сквозь звонкую тишину я услышала собственный стук зубов. Боялась пошевелиться – даже шорох моего рукава казался слишком громким. Мне казалось, что если я тихонько постою так, не дыша, зверь, возможно, не заметит меня и уйдёт. Но в голове уже вертелся образ тяжёлых когтей, скользящих по дереву, – как будто чудовище смакует каждый миг, прежде чем войти и утащить меня в ночную тьму.

Я сжала губы, чтобы не закричать от паники, и попыталась собраться с мыслями. Внутри всё сжалось до крошечной точки, а страх ломал мою волю, словно сухую ветку. Лишь слабый голос разума шептал, что нельзя поддаваться панике, нельзя делать резких движений. Но тело не слушалось, каждая клеточка тряслась в дикого напряжения, а сердце всё-таки продолжало стучать – теперь уже так громко, что казалось, он, этот огромный зверь, способен услышать его и через дверную щель.

Я стояла, словно статуя, вжавшись в стену, и молилась, чтобы эта ночь не стала последней. Я напряженно прислушивалась, но снаружи все стихло. Но, полная, почти звенящая тишина только усилила напряжение. Я замерла посреди избушки, будто пригвождённая к месту: в ушах звучал лишь гул собственного пульса, а перед глазами всё ещё стоял образ косматой тени у двери. Склонив голову набок, я вслушалась – ни шороха, ни скрипа. Казалось, весь лес затаил дыхание.

«Наверное, он ушёл», – пронеслось в голове. Руки немного расслабились, и я хотела уже вздохнуть с облегчением, прогнать липкий страх, но что-то во мне упорно твердило, что рано успокаиваться. Возможно, медведь притих, скрывшись в тени, чтобы перехитрить меня. Слишком уж неожиданной было его появление, слишком близко он подошёл к избушке.

Я сделала осторожный шаг к окну, почти на цыпочках, боясь даже задеть половицы, которые могли бы предательски заскрипеть. Облизала пересохшие губы, вглядываясь в ночной мрак за мутным стеклом. Снаружи застыл тёмный, недвижимый лес: редкие пятна снеговых сугробов поблёскивали в лунном свете, ветки деревьев не дрогнули ни на дюйм.

«Никого», – подумала я снова и почувствовала, как из горла вырывается слабый вздох облегчения. Но внутри всё ещё бурлило напряжение, остатки адреналина то ли вколачивали кровь в виски, то ли заставляли меня дрожать, словно от холода. Казалось, даже стены избушки – эти жалкие, дышащие сквозняком брёвна – стали моими союзниками, стараясь не пропускать ни звука снаружи.

Несколько мучительных секунд я стояла неподвижно. Затем, собравшись с духом, всё же решилась заговорить вслух, проверяя, действительно ли исчезла опасность:

– Есть тут кто-нибудь?.. – голос сорвался на шёпот, настолько я была вымотана страхом.

Ответом была пустая тишина, будто вся природа вымерла в радиусе моего слуха. Гулкая пустота показалась ещё страшнее медвежьих когтей. Но тут же я вздрогнула: испугалась собственного дыхания, отозвавшегося негромким эхом. Ладонь машинально сжала рукоять ножа, который я наспех выудила из рюкзака и держала в руке, как последнюю защиту.

«Пожалуй, хватит бояться», – подумала я, хотя внутри всё ещё трепетало малодушие. Нельзя же просто замереть и ожидать, когда кошмар продолжится. Нужно самой убедиться, что зверь действительно ушёл. И я, словно загнанное животное, приникла к холодной стене, продолжая прислушиваться к каждому шороху, не решаясь подойти к двери.

Прошло ещё несколько мгновений – медленных, тяжелых, заполненных пулемётной очередью моего сердцебиения. Наверное, это была лишь пара ударов секундной стрелки, но казалось, что минула целая вечность. Я наконец позволила себе тихо выдохнуть. Сглотнула, почувствовав едкую горечь адреналина на языке, и осознала, что начинала понемногу оттаивать: страх всё же выпускал меня из цепких когтей.

«Похоже, мне повезло», – прошептала я себе под нос, слабо улыбаясь и глядя на остывшую печку. Подумала, что надо скорее разжечь её снова и прогреть избушку, пока есть возможность. В голове мелькнуло отчётливое обещание самой себе: если опасность действительно миновала, я ни за что не стану рассиживать без дела. Надо действовать, укреплять двери, заткнуть щели, заготовить ещё дров, пока зверь не вернулся.

Ведь теперь мне предстояла целая ночь тревожного сна – и не факт, что медведь не вздумает вернуться…

Медведь вернулся. Сначала я думала, что мне просто почудилось, пока не услышала тяжёлые удары по стене. Глухие, недоброжелательные. Я видела его силуэт в сумерках – огромный, бестия, лохматый, с перекошенной пастью. Мой мозг отчаянно ищет объяснения: «Может, ему просто любопытно? Может, он уйдёт?» Но он не уходит, а напротив, припадает к двери. Кажется, ему нужна либо еда, либо моё тепло, а может, и то и другое.

Отчаяние – странное чувство. Оно не только пугает, но и подстёгивает внутрь какую-то первобытную ярость. Мне хочется кричать. Но я боюсь спугнуть того самого медведя, вернее, я боюсь раздразнить его ещё сильнее. Вместо этого я зажимаю рот рукой и начинаю судорожно перебирать варианты спасения. Их немного. Попробовать отогнать зверя громкими звуками – бить металлическими предметами по печке, стучать по стенам. Поможет ли это, или разозлит его еще сильнее? Попробовать напугать его огнем? Но для этого придется открыть дверь, выпустить драгоценное тепло. Да и просто страшно…

Остаётся сидеть и ждать. Но сколько продлится эта осада? Дров у меня не так много, еды ещё меньше. Держать печь на полную мощность ради тепла нельзя – дрова могут быстро кончиться, а если уйдёт тепло, замёрзну и погибну и без всякого медведя.

Жуткий удар сотрясает стену, и я слышу треск дерева, будто оно вот-вот расколется. Поленья в печке негромко потрескивают, и в этом треске слышится тихая насмешка над моей беспомощностью. «Как я докатилась до этого?» – думаю я. А ведь всё начиналось так невинно и даже весело.

Возможно, судьба решила меня хорошенько испытать: «Хотела, мол, книгу о природе писать? Получай материал в полном объёме!» Я даже улыбаюсь сквозь слёзы – сквозь эту боль в груди и ноющее ощущение, что может быть уже слишком поздно.

Медведь снова рычит. Я слышу, как собственные зубы звонко стучат в темноте, почти громче, чем свист ветра за дверью. Вылезает мысль: «А вдруг я так и останусь здесь, запертая в этой клетке из страха?»

***

И вдруг в ночной тишине до меня долетает короткий, резкий звук – выстрел. Один, другой. От неожиданности я вздрагиваю так сильно, что едва не опрокидываю горящую свечу на стол. Медведь за стеной взревел ещё громче, но звук выстрелов повторяется. И я понимаю: кто-то рядом. Кто-то стреляет, и, судя по удаляющемуся рёву зверя, попал не в него, но рядом – чтобы отпугнуть.

Осторожно, как загнанное зверьё, я подхожу к окну, вглядываясь наружу. Пушистые клочья снега вьются в лунном свете, и сквозь них я различаю неясный силуэт человека. Кажется, это мужчина в тулупе и шапке-ушанке. Он уверенно направляется к избушке, держа ружьё наготове.

Сердце радостно колотится в горле: «Я спасена!». Зверь уже не ломится в дверь – выстрелы отогнали его прочь.

Мои ноги, будто ставшие ватными, с трудом поднимают меня с пола. Я топчусь несколько секунд, не решаясь подойти к двери. Человек за окном что-то громко говорит, но ветер уносит слова. Я вцепляюсь в ручку двери, сердце моё будто в груди стучит молотом. Наконец приоткрываю дверь и, забыв о всякой осторожности, делаю шаг наружу.

Передо мной стоит высокий, плечистый молодой охотник. Его лицо выглядит суровым, а глаза пронзают меня холодной решимостью – или это просто отражение моего собственного страха? Мне чудится, что он сердится, но тут же замечаю в его взгляде смягчающую тёплую искру. Возможно, ему жалко бедную городскую «туристку» в рваном пуховике и испуганными глазами.

– Ты что здесь делаешь одна? – хрипло вырывается из его уст.

Я в ответ лишь всхлипываю. Слёзы, которые, казалось, давно замёрзли, вдруг хлынули из глаз. Силы кончились – вместе со страхом я выплескиваю наружу столько боли и одиночества, что меня качает от всхлипываний. И, к собственному удивлению, я прижимаюсь к нему, как к единственному источнику спасения в этом жестоком мире.

Он не отталкивает меня, хотя, кажется, стесняется такой внезапной горячей сцены. Я чувствую, как он задумался: «Что теперь делать с этой несчастной девчонкой?»

В его жестах я читаю молчаливое обещание защитить. Мой разум словно наконец-то успокаивается, потому что рядом есть кто-то сильный и надёжный. В груди всё ещё колотится тревога, но уже появляется искорка надежды.

– Зайди в избу, – наконец говорит он. – Медведь пока ушёл, но я не могу гарантировать, что он не вернётся.

Я вхожу, он следом. Луна освещает его широкие плечи, и на миг я думаю, что этот человек – единственный свет в диком, холодном царстве тайги. И возможно, наше появление друг в жизни друга не случайно.

Снова раздаётся звенящая тишина. Но она уже не кажется мне такой безысходной.

Ведь в этой избушке, среди промёрзших стен и жутких рыков тайги, я вдруг поняла: иногда самая страшная угроза – это одиночество. А если рядом появляется хоть малейший шанс на помощь – это уже победа.

***

Я сидела у огня, который Паша развёл буквально через полчаса после того, как отогнал медведя. Он нарубил толстых, крепких веток, чтобы огонь горел долго и жарко.

Горящие поленья потрескивали, из печки приятно тянуло теплом, и я впервые за весь день начала чувствовать, как пальцы оттаивают. Однако в душе по-прежнему оставался холодок – ощущение полной неизвестности.

Я подняла глаза на Пашу. В пляшущем свете огня он казался ещё выше, ещё мощнее. Его широкие плечи скрывались под тяжёлой, потрёпанной временем меховой курткой, запах которой смешивался с дымом костра и хвойной свежестью тайги. На ногах – высокие, до колен, валенки с меховой отделкой, покрытые снежной крошкой. Шерстяные рукавицы лежали на лавке рядом, а за плечом висело охотничье ружьё на крепком кожаном ремне.

На его поясе я заметила нож в потемневших от времени ножнах, а за спиной – большой заплечный мешок, из которого выглядывали концы верёвки, складная пила и какие-то другие, незнакомые мне вещи. Его одежда была легкой, но надёжной, созданной не для красоты, а для выживания в этом безжалостном мире.