Новый мир
Славный врач местной больницы не стал указывать в медицинской справке абитуриента, что я наблюдался у психиатра. Он отдал маме медицинскую карточку, чтобы не было никаких доказательств.
Я отправился в большой город, о котором так давно мечтал. У меня было всего два варианта для поступления: юридическая или правительственная академия. Для поступления в первую было необходимо сдать ЕГЭ по истории не меньше чем на 73 балла. Иначе на бюджетную основу по медали было не попасть. Во второй требовалось пройти внутреннее испытание по праву и собеседование.
Когда в правительственной академии сформировали списки из 93 медалистов по дням испытаний, я попросил приемную комиссию перенести мою очередь на второй день – чувствовал, что в первой волне будут топить многих. Кроме того, появлялась дополнительная возможность подготовиться. Решающий день – в коридоре сидит огромное количество девушек. В этом моё преимущество – парней меньше, а значит, их охотнее примут. Мне дали настолько простой тест, что в каждом ответе я искал подвох. Парень передо мной не смог набрать пять из пяти баллов. Его отправили поступать на общих основаниях. Я получил требуемую пятерку. Сразу началось собеседование. Меня спросили про развитие экономики нашей страны. Я начал рассуждать, уводя разговор в сторону налогов, реформ приватизации и другого – заболтал комиссию, не ответив прямо на вопрос. Председатель комиссии поставила галочку в ведомости и сказала смотреть результаты на стенде через пару дней.
В день объявления результатов я сдавал ЕГЭ по истории, поэтому отправил отца смотреть списки поступивших. После экзамена я пошел к нему на работу.
Отца в кабинете не было. Когда он появился в полном молчании, я подумал, что моего имени в списках нет. Отец приблизился ко мне. «Ну что, сынок, поздравляю! Ты поступил!» – радостно произнес он.
Я вспрыгнул со стула и обнял его. Я не делал так с самого детства, но эмоции захлестывали. В кабинет зашли директор и бухгалтер. Они меня поздравили и вручили кожаную папку для документов. Отец уже успел им похвастаться. Мое имя было среди тринадцати имен счастливчиков-медалистов, прошедших собеседование. Я решил не ждать результатов ЕГЭ. В тот же день подал документы на зачисление в правительственную академию.
Когда мы отмечали на даче отца это событие, мне сообщили результаты ЕГЭ. Я набрал 68 баллов. Этот результат меня не разочаровал, а наоборот, воодушевил. Этими баллами я подтвердил свою пятерку по истории в аттестате (68 баллов – нижний порог для отличной оценки).
Пьяным я позвонил историку и порадовал его. Неожиданно трубку взяла его жена и стала спрашивать про задания в ЕГЭ. Отец был поражен, как в состоянии сильного опьянения мне удавалось четко изъяснять свои мысли. Я не мог стоять, но лежа на кушетке подробно рассказывал, какие вопросы вызывали трудности. На следующее утро мне было плохо, как никогда. До обеда я не мог встать с постели: голова начинала кружиться, как только отрывалась от подушки. Еще мне рассказали, что ночью я помочился на кресло, будто в унитаз.
***
В конце августа я поинтересовался, когда могу заехать в общежитие. Оказалось, мое заявление потеряли, – срочно пришлось писать новое. Я уже начал переживать, что придется жить у отца, как мне сообщили, что с 27 августа можно заезжать. Я заключил договор, оплатил проживание за полгода и получил ключи от комнаты 912.
Общежитие раньше значилось гостиницей партийной школы. Длинные коридоры, выстеленные ковровым покрытием; в просторных холлах – деревья в горшках, их листья свисают над новыми мягкими диванами. В комнате было две кровати с упругими матрасами и большой шкаф-купе в прихожей. И главное – отдельный санузел в каждом номере.
Я получил от комнаты ключи первым, поэтому выбрал себе кровать. Ближе к обеду в комнату зашел непримечательный парень с простой прической в аскетичной черной кофте. Это был мой сосед Ж. Мы с ним немного пообщались. Я еще не собрал все вещи, чтобы въехать в комнату, поэтому вернулся к отцу. Он спросил, хороший ли у меня сосед. «Не знаю пока. Мы поговорили всего пять минут. Одет он просто, как будто ученик церковно-приходской школы», – важно ответил я. Эту высокомерную фразу отец не раз припомнит мне в будущем.
Через пару дней я заехал со своими вещами. Мне не нравилось, что мой стол стоит у стены, как и у соседа. В таком положении он мог видеть, чем я занимаюсь. Мне хотелось защитить свою спину. К тому же я любил обзор перед собой, поэтому развернул стол поперек. Так свет из окна падал прямо на него. И теперь я всегда мог видеть, кто входит в дверь. Это еще и выглядело представительно, будто люди приходят ко мне на прием. Через некоторое время Ж. тоже повернул свой стол подобным образом.
Я предложил Ж. отметить заселение. Прямо перед входом в общежитие стоял киоск, где можно было купить вино без паспорта. В супермаркете через дорогу мы приобрели закуску. Поставили тумбу между кроватями – так было удобнее. За бутылкой вина обсуждали всякое. Травили байки про то, что тут с советских времен может стоять прослушка, про подземный тоннель, соединяющий общежитие с академией. С Ж. было приятно и просто общаться. Над моей кроватью висел кронштейн с подставкой. Нам пришла идея заполнить пустоту телевизором. У меня тогда не было своего ноутбука, а Ж. не привез еще свой компьютер. Мы сбросились деньгами и выбрали серый небольшой телеящик. По-другому его было не назвать, уж очень он был квадратным.
Первого сентября шел дождь. На линейке перед главным входом я стоял под зонтом Ж. С каждой минутой становилось все кучнее. Из-за толпы впереди, их зонтов и шариков я почти не видел концертную часть. Сначала выступил ректор, затем стали танцевать некрасивые девушки, после них запел хор, а в финале студенты дефилировали под дождем, как модели, только в обычной одежде. Рядом крутились в зеленых куртках представители походного отряда. Это все походило не на 1 сентября, а на 1 апреля. Среди прочих в толпе была женщина с усами, словно сбежавшая из ярмарочного шапито, – готовый персонаж ремейка «Гусарской баллады». Женскую часть академии трудно было назвать оранжереей, скорее запущенным огородом, где изредка пробивались цветы. Дождь казался единственной хорошей приметой нового начала.
Всех первокурсников отвели в римскую аудиторию для организационной лекции. Отделка помещений – из поздних 80-х годов. После очередного напутствия студенты разбрелись по аудиториям.
В моей группе из 21 человека было 19 медалистов разной пробы. Непрошедшие собеседование смогли поступить на общих основаниях. Среди одногруппников – всего четыре парня, включая меня. Роман – интеллигентный, вдумчивый человек в больших очках, с хвостиком на голове. Артем – мастер бальных танцев с подозрительной интонацией в голосе. Его выбрали старостой. Наконец, надменный Спесюк – рослый, крепкий парень азиатской внешности, бубнивший себе под нос. При таком мужском составе группы появление конкуренции за девушек казалось маловероятным. По крайней мере я высоко оценивал свои шансы на покорение сокурсниц.
На второй день учебы я сидел рядом со стройной блондинкой. Решил познакомиться – сказал, что у нее красивый почерк. Мы немного поговорили. Я попросил ее номер телефона. Она набрала его на своем экране. Я не успел переписать – экран погас. Я нажал кнопку ее аксессуара, но меню набора исчезло. Я снова попросил показать мне номер. Девушка косо посмотрела в мою сторону. Я позвонил ей вечером, предложив погулять по набережной. Она ответила, что это далеко от ее дома – назвала улицу, где жила. Я спросил, в каком это районе. Когда она узнала, что я неместный, сразу потеряла интерес к общению.
На теории государства и права преподаватель велел разделиться на группы по четыре человека. Девушки быстро создали альянсы. Активная О. попросилась к парням. Таким образом, я остался один. Увидев мою неприкаянность, она сказала, что меня надо взять к ним. Взгляд Спесюка, казалось, говорил: не иначе как пятым колесом в телегу. Раньше я замечал в О. лишь стройную фигуру и неестественное желание нравиться всем. Она влезала в разговоры одногруппников, часто задавала вопросы преподавателям.
У нее были большие голубые глаза, излучающие энергию, волевые скулы и блестящие светло-русые волосы. Тонкая верхняя губа при улыбке оголяла ровный ряд зубов. Передние два зуба образовывали будто стрелку, направленную к языку. Когда кончик языка касался края этой линии, хотелось, чтобы О. продолжала говорить, повторяя такое движение. Эту особенность ее улыбки я назвал крыльями бабочки.
В перерыве коллективной работы она потянулась к моему галстуку и аккуратно поправила его. Я не был избалован вниманием девушек – посчитал, что нравлюсь ей. А когда она предложила пообедать вместе, я решил, что у нас завязываются отношения.
Я пригласил О. в океанариум, где она с интересом разглядывала разных рыб. По прошествии часа начала торопиться, попросила проводить ее до остановки.
В комнате О. делала мне макияж шутки ради. «Какой красивой девушкой ты мог бы быть!» – смеясь говорила она и кидала в меня мягкую игрушку, чтобы я на камеру заговорил жеманным голосом. С ней было весело.
На собрании проживающих в общежитии она вызвалась танцевать на осеннем балу. Я последовал ее примеру, чтобы быть с ней в паре. Теперь она сидела со мной на всех лекциях.
По вечерам мы ходили на уроки танцев, которые нам организовал Артем с танцовщицей со второго курса. Показывая движение, она дотронулась до меня своими крепкими теплыми ладонями и попросила положить ей руки на талию. Я застеснялся и покраснел. О. не была такой пластичной и по-женски мягкой. Ее руки с тонкими длинными пальцами были холодными.
На третью репетицию О. сильно опаздывала. Прошел час, а она не брала трубку. Наконец написала, что подъезжает. Я вышел из общежития, чтобы встретить ее. Высокий плечистый парень целовал ее взасос. Я подошел поближе. «Насосалась?» – с укором спросил я. Они замерли от моей наглости. Я развернулся и ушел.
В павильоне я взял бутылку вина, спрятал под куртку, чтобы не увидели охранники, и пошел к себе в комнату.
Ж. был не один. Узкотелая девочка с мальчишеским лицом и широким ртом стала часто наведываться к нему. Пытаясь казаться до безумия креативной, она говорила, что пишет стихи, песни, рисует и делает много чего еще. Даже принесла нам как-то почитать свои дневниковые записи.
От ревности и злости я пил вино прямо из горла. И смотрел в окно, представляя, как О. где-то гуляет со своим ухажером. Своим поведением я смущал гостью. Она сказала, что мое позерство излишне – пить вино можно из кружки. Я не обращал внимания.
На парах я отсел от О. и не здоровался с ней. Понемногу писал начатую в первых числах сентября поэму. Через несколько дней я встретил О. у лифта. Она предложила помириться, ведь не будем же мы все пять лет друг друга игнорировать. Это был разумный довод. Когда я согласился, она сразу потребовала извинений за мое поведение. Я признал, что был на эмоциях, поскольку не знал о ее бойфренде. Сказал, что принял ее симпатию ко мне за нечто большее. О. ответила – со мной она только дружит.
Она познакомилась с Владом на вступительных экзаменах, когда не смогла пройти собеседование как серебряная медалистка. Он сидел с ней рядом в аудитории и вызвался помочь с английским – последним вступительным испытанием. Ей, девушке из области, очень льстило внимание мужественного парня из большого города. После пар она ездила к Владу домой. На танцы она опоздала, так как застряла в пробках на выезде из его района. Я спросил, будем ли мы с ней танцевать на Осеннем балу. После случившегося это исключено, сказала она. Влад не одобрит этой затеи.
Бесконечные трудности в поиске пары опять погрузили меня в меланхолию. Однако эти эмоции дали мне импульс завершить мое самое длинное произведение в стихах.
Волк-одиночка
Волк, да еще одиночка. Героя пороки
С ходу воспели начальные строки.
Однако не стоит так сразу решать,
Правду всю постараюсь сказать.
Во-первых, это не сказка про говорящих животных,
Про царевну-лягушку и тварей болотных,
Это притча о жизни прискорбной,
Одинокой, дерзкой, голодной.
Холодной она во всех смыслах была.
Пусто в желудке и мало тепла.
Стаей его обделила судьба,
Боль и обида в его сердце жила.
Долго волк бродил с горем своим,
Давно для других стал он чужим.
Под пристальным взглядом черных ворон
Крики их слышал с разных сторон.
Мокрая морда, большие клыки,
В шрамах остались ушей уголки.
Его грубые грязные лапы
С болью прошли отчужденья этапы.
Первый был вовсе не сложен,
Но фундамент оказался заложен.
Многие сильные волки из стаи
Душевные слабости в нем замечали
В отношении дичи, которую жрали.
Не терпел он, когда жертвы визжали,
А волки вокруг от счастья пищали.
Долго они его понять не могли
И потому волчонка оставили и просто ушли.
Детеныш протяжно скулил и страдал,
Но вскоре смирился и перестал.
Переломный момент в его жизни настал,
Второе рождение он испытал.
Волчонок сделался волком,
Стал цельным, а не от стаи обломком,
Сам через силу стал убивать,
Чтобы страшный голод свой утолять.
Душевные раны быстрей зарастали,
В матерого зверя его превращали.
Жизни летá никого не щадили,
Кому-то радость и прелесть дарили,
А кого-то оставляли ни с чем,
И не всегда лишь только затем,
Чтобы истинный смысл в этом найти,
Все же в русло дважды одно не войти.
И негласно сам выбираешь судьбу
Без права протеста себе самому.
В гуще деревьев, под покровом небес
Из раза в раз волочил волк свой крест.
Безразличье жило в нем до всего.
За исключением лишь одного.
Давно уже в этих лесах
Блуждающий конь медленно чах.
Как он здесь оказался и почему,
Известно было ему одному.
Но волк не трогал его,
Видел в нем себя самого.
В черных хищных глазах
Отражался конь в душевных чертах:
Он белый, высокий и быстрый,
Сильный, породистый, чистый
От грязной грубой жизни лесной.
Случайно ступил он в нее грациозной ногой.
Волк это чувствовал и вспоминал,
Каким же сам прежде бывал.
Но различие было лишь в том,
Что волк привык к одинокой жизни потом,
А благородный скакун обречен,
Ибо в мех густой не облачен.
Морозной зимы не пережить было ему.
Из дебрей выход коню не найти самому.
Скудные дни приближали зимý,
Тем самым решая чью-то судьбу.
Осенние капли хмурого неба
Повисли на зернах несжатого хлеба.
Прикосновения мокрого ветра
Колыхали ветви высокого кедра.
Набухшие кроны деревьев столетних
Запах дарили ароматов бессмертных.
Все в эту пору ярче и холоднее,
Дни короче, а ночи длиннее.
Казалось, что все как всегда,
Но волку было жалко коня.
Хищник знал, где люди тут жили
И сколько собратьев его там убили.
Если конь человека найдет,
То теплый уютный дом обретет.
Но как волку заставить коня
Беспрекословно слушать себя?
Ведь животные говорить не умеют
И кони рык волчий не разумеют.
Шкурой рискуя, осталось одно —
Гнать скакуна до селенья того.
Шелест листьев, веточек хруст,
Страшно в лесу онемения чувств.
Серая шерсть замелькала во тьме,
Волк, пасть приоткрыв, подходит к воде.
Медленно, но жадно речку зубами хватая,
Последнюю жажду свою утоляет.
Он замер и быстро к ручью побежал,
Конь, увидев, от него поскакал.
Волк, горловые связки свои напрягая,
Издавал жуткие звуки, его догоняя.
А тот то туда, то сюда убегал,
Не зная, что хищный зверь ему помогал.
Кустарники волку царапали морду,
Тучи над лесом влекли непогоду.
Волк не ушел от сородичей прежней судьбы,
Их призраков остро ощущал он следы.
Раскатистый выстрел – и кусочек металла
В волка попал, и с ним смерть заиграла.
Конь не видел того,
Убегая быстрее себя самого,
Но люди коня усмирили,
В хлев завели и накормили.
А раненый волк в поле шел,
Так и места своего не обрел,
В обществе чьем-то не хотел умирать,
И в последний раз решил увидать
То бирюзовое небо с далекими тучами,
Ели родные с ветвями колючими.
Небо заныло, созерцая несправедливость,
Волчье сердце реже все билось.
Слезы неба по серой шерсти стекали,
Волка лапы уже не держали.
Упал он на грязное поле,
Уже совсем не чувствуя боли.
Но образ в глазах белой гривы,
Шаг грациозный, свободы душевной мотивы
В каждом движенье были ретивы.
Вздрогнул волк, стертые лапы свои поднимая,
Сладостный воздух в грудь набирая,
Умер отшельник, все понимая,
Шкурой его спасена жизнь другая.
Многие думают, волк загрыз бы коня,
И вовсе не будут слушать меня,
Что уберег его тот от суровой зимы,
И смерть не грозила ему от «зубастой чумы».
И все же так в жизни бывает,
Когда кто-то о себе забывает,
Сам умирает, но другого спасает…
Ж. оценил, но подкалывал меня, замечая претенциозность моего произведения. «Волк-одиночка, пьяная дочка, сиська в сорочке», – дразнящим голосом говорил он.
Мы с ним тогда дурачились, как могли. Я исполнял народные танцы под его заводящие хлопки, а потом кланялся в пол. «Молодец-ка, попляши и себя-то покажи», – задорно повторял он. Это скоморошное прозвище, Молодец, быстро стало моим вторым именем.
По вечерам мы смотрели ситком про Гену Букина, который в точности повторял американский оригинал, который я любил в шестом классе. При этом на всю комнату стоял запах моего традиционного блюда – печеной в микроволновке картошечки с майонезом.
Мы вместе ходили в кино по студенческим билетам со скидкой. Первым нашим киносеансом в новом большом кинозале был эпик Сергея Бодрова «Монгол». Посетили открытый рок-концерт «На крыше», который на самом деле был на козырьке входа в педуниверситет. Вообще, с Ж. после занятий у меня начиналась настоящая жизнь. Как-то к нам пришел его кучерявый одногруппник С. Он спрашивал, почему у меня длинные, как у обезьяны, руки. Он не издевался, а искренне хотел узнать. Придурок, подумал я. При второй встрече я узнал, что С. – фанат сериала Lost. Мы обсуждали невероятную концовку третьего сезона. Он рассказал, что ему нравятся типажи антагонистов, потому что имеют более яркое воплощение в кино. Оказалось, С. долгое время снимал любительские ролики. Раньше я ни с кем не обсуждал свою страсть к кино так увлеченно. У меня появился второй друг.
Впрочем, обсуждал фильмы я и в клубе кино, который организовал преподаватель культурологии. Всегда в потрепанной одежде, с неухоженной рыжей бородой и в больших очках, он являл собой классический типаж профессора. Он говорил эмоционально, но не чувствовал уверенности перед аудиторией. Над ним часто посмеивались девушки. Когда он нервничал, начинал заикаться. Однако в клубе он был раскрепощен, у него горели глаза.
В клубе мы смотрели фильмы на большом кинескопном телевизоре через видеомагнитофон или DVD-проигрыватель, а потом обсуждали их. В то полугодие культуролог решил показывать нам исключительно отечественное кино. Я открыл для себя прекрасные советские фильмы «Сорок первый», «Весна на Заречной улице», «Когда деревья были большими». Смотрели мы и новое российское кино, например удивительные «Простые вещи» Алексея Попогребского. Однако казалось, что из всех участников клуба в кино разбираемся только я и культуролог. После просмотра фильма «Кремень» Алексея Мизгирева ни один из присутствующих не заметил, что это вольный ремейк «Таксиста» Мартина Скорсезе. Многие сидящие в аудитории имели минимальный багаж насмотренности, если вообще имели.
***
Пятого октября студенческий совет организовал «День бýнгальского ребенка» – торжественное посвящение в самостоятельную жизнь для первокурсников, живущих в общежитии. Оригинальное название, вызывающее ассоциации с уютным бунгало, раздражало тем, что нас воспринимали как детей. Несмотря на запрет алкоголя, я под столом разливал пиво, осторожно поглядывая на директора общежития, сидевшего за соседним столом. После официальной части была дискотека, поэтому он вряд ли бы меня заметил в потемках при громкой музыке.
После мероприятия Ж. и С. привели шесть своих одногруппниц к нам в комнату. Среди них была Н. Она дружила с ними. Заходила иногда к нам, когда оставалась в общежитии ночевать у подруги с лошадиным лицом. Сама она была городской, но жизнь здесь была веселее. А если дело касалось веселья, то Н. всегда была «за». Мы нарезали колбасу с сыром и дружно распили три бутылки дешевого вина. После этого большая часть присутствующих свалилась на койки, подогнув ноги, чтобы все могли влезть. Мы решили сделать два фото до и после праздника. Разумеется, на последнем многие были потрепанными. Однако я обратил внимание, что симпатичная блондинка Евгения в обоих случаях обнимала меня за руку.
Десятого октября у О. был особый день рождения. Ей исполнялось 18 лет. Она пригласила многих. Но из нашей группы – только меня и Артема, остальные гости – соседи О. и их друзья. Я не знал, что подарить, поэтому купил лицензионный диск с фильмом «Титаник», который она никогда не видела, и принес небольшой букет цветов. Она хорошо подготовилась по меркам общежития: сделала тазик салата с крабовыми палочками, кастрюлю пюре и запеченные куриные ножки. О. села во главе стола, а я рядом с ней. Так же, как на парах.
Двенадцатого октября в большом концертном зале академии проводили День первокурсника. Я не хотел участвовать в самодеятельности, только наблюдал из зрительного зала. Группа юристов показала одно из самых слабых и несмешных выступлений. А вот Ж. в розовой шляпе и гавайской рубашке заводил публику, феерично проезжая на коленях по сцене. С. же комично выпрыгивал из-за кулис в женском платье. После выступления наша комната традиционно принимала гостей. Коллективное веселье вошло в привычку. Я думал, как мне повезло жить с Ж. Будь моим соседом Спесюк, с которым жил С., мое студенчество превратилось бы в каторгу.
Третьего ноября, в субботу, мы большой компанией праздновали день рождения С. (как только его недружелюбный сосед уехал к маме на выходные).
Девушка именинника готовила вместе с Ж. запеканку из картошки, которую привез мне отец. После нескольких бокалов С. лежал в обнимку со своей избранницей, другая снимала все на телефон, а Евгения пошла решать IQ-тест на компьютере. Я сел рядом на пол и начал ей помогать. Не думаю, что ей это было нужно, просто мне требовался повод для разговора.
Мы слишком бурно праздновали – при обходе общежития комендант постучала к нам в дверь. Мы затихли. А когда подумали, что она ушла, та вернулась уже с охранником и ключами. Н. спряталась под стол. Комнату поставили в черный список и дали время разойтись. Мы не хотели заканчивать веселье. Н. предложила продолжить праздник у нее дома.
Пока мы шли несколько километров по ночному городу, я рассказывал Евгении, что – удивительное дело – оказался в одной группе с Машей, которая училась со мной в одной школе, в параллельном классе. Сейчас она встречается с Костей, деловым парнем с портфелем, зачем-то добавил я. Настало время удивиться Евгении: Костя учился в одном с ней классе, и странно, что он обзавелся девушкой, потому что несколько лет безуспешно ухаживал за одной ее подругой.
В дом к Н. мы попали в полночь. Семья ее уже спала, вышел лишь взбудораженный рыжий кот. Несмотря на все мои усилия я не смог заинтересовать Евгению.
Утром я попросил номер ее телефона у Ж. Ему было неловко, ведь не принято давать телефон человека без его разрешения. Но я выпросил. Предложил Евгении погулять и показать мне красоты ее района. Она не оценила такие обороты речи – посчитала меня странным и навязчивым.
***
На одном из показов в клубе кино включили фильм Алексея Балабанова «Мне не больно». Я его уже видел и не остался в восторге. Повторный просмотр не изменил моего впечатления. Одна из участниц нашего клуба, Дарья, начала приводить сравнения с фильмами, которые никто не видел. Складывалось ощущение, что кто-то отдал ей ненужный DVD-диск, кроме которого она ничего не смотрела.
Дарья была высокой стройной девушкой с длинными русыми волосами и детским лицом со сдержанной мимикой. Она почти не проявляла эмоций, глаза светились в меру, будто экономили внутреннюю энергию. Я спросил, могу ли вечером зайти к ней и обсудить фильм. Она назвала номер своей комнаты. Вечером я пришел к ней. Она налила мне чай, а сама села в свое офисное кресло. Смотрела на меня так, будто я соискатель должности у нее на собеседовании. Дарья рассказала, что окончила школу с золотой медалью и работала в местном модельном агентстве. Когда настала моя очередь, я, конечно, мог честно сказать, что постоянно выпиваю с друзьями и пляшу под хлопанье соседа, однако не стал ее пугать. Я похвастался, что снимал раньше фильмы, а сейчас по вечерам хожу в волейбольную секцию.
Честно говоря, я не очень хотел возвращаться к волейболу, но физрук посоветовал ходить в спортивные секции, чтобы сдать нормативы по дисциплине. Физкультуру у нас вел лысый пузатый отставной сотрудник МВД, которого все звали Ильичом. По его же словам, он готовил из нас будущих солдат для армии. Нагрузки были очень сильными. Я каждый раз чувствовал себя выжатым как лимон. После занятий шел в столовую и брал сразу три стакана компота.
– Что, с похмелья? – с улыбкой спрашивала кассирша.
– Только с физры вышел, – уставшим голосом отвечал я.
Волейбольную секцию у нас вели мужчина и женщина, которые состояли в тренерском штабе профессионального спортивного клуба. Уровень тренировок сильно отличался от моего нынешнего. Сетка была выше – удары жгли руки. Играть приходилось, прикладывая много усилий. Все, что я мог показать, так это свои четкие верхние подачи. Эта секция была единственным местом, куда я ходил пересиливая себя. Мне не хотелось взваливать на себя наскучившее дело.
Жене отца достались в подарок два билета на оперу «Борис Годунов», которые ей были не нужны. Я пригласил Дарью на свидание.
Была середина ноября. Я надел свою мешковатую кожаную куртку, которую купил на рынке за три тысячи. Думал, она похожа на кожаный плащ, как у Дензела Вашингтона в «Тренировочном дне». Однако на самом деле я еще не привык выбирать вещи и купил первое, что попалось. Дарья же надела элегантное пальто с вечерним платьем и сапоги на высоких каблуках. Она и так была выше меня, а из-за этой обуви мне приходилось смотреть на нее снизу вверх. В своей свисающей куртке я на фоне Дарьи выглядел еще короче.
Она захотела поесть в буфете. Мне пришлось отдать пятьсот рублей за скромные бутерброды, булочку и кофе. Денег у меня тогда было совсем мало. Мама перечисляла на жизнь по пять тысяч в месяц плюс моя стипендия тысяча двести. С учетом трат на продукты и наши частые застолья, денег хватало едва-едва.
Всю оперу Дарья внимательно смотрела на сцену. Мне же было ужасно скучно.
Как-то после пар я скачивал музыку в компьютерном классе «аквариум», где можно было сидеть в интернете сколько угодно. Ко мне подошла Маша и спросила, знаю ли я что-нибудь про Костю. Я вспомнил разговор с Евгенией и ответил: «Ничего такого. Якобы у него была какая-то девушка в школе, с которой у него не складывалось». Я не думал, что эта безобидная информация может привести к дурному.
На занятиях по физкультуре со мной бегал один не очень приятный замкнутый парень. Его все завали Вова ДиКаприо из-за прически как у Джека Доусона из «Титаника». Меня же группа менеджеров, с которой мы занимались, называла Саша Белый, потому что я зачесывал волосы как главный герой сериала «Бригада». Пока мы накручивали круги по спортзалу, Вова Ди рассказал, как занялся сексом с соседкой Дарьи. При этом он смотрел на модельные фотографии Дарьи на стене, от чего еще больше возбуждался. Он не знал, что я общаюсь с ней. Мне неприятно было это слышать, но я не подал виду.
Я пригласил Дарью на новый фильм Фрэнка Дарабонта, который снял выдающиеся фильмы по прозе Стивена Кинга. В этот раз он экранизировал его «Мглу». Пока мы шли в кинотеатр, я не знал, о чем говорить, и сболтнул, что Вова Ди много треплет о своих похождениях с ее соседкой. Сказал, что при нем ей лучше ничего не говорить, а то он всем растреплет. Во время фильма Дарья постоянно с кем-то переписывалась. Впечатленный финалом картины, я попытался обсудить его с ней. «Это всего лишь кино, не надо так заморачиваться», – сказала она. Как ножом по сердцу.
Когда я уезжал из родного города, думал, что перестану увлекаться фильмами и забуду о съемках. Однако культуролог предложил мне сделать серию скетчей в духе «Монти Пайтон». Я видел их абсурдный английский юмор в полнометражных работах. Меня не сильно вдохновляла эта идея, но я обещал узнать о возможности взять камеру на студенческом телевидении. С. сразу после поступления записался туда. Я рассказал ему об этом предложении. Он считал, что нам лучше создать свое кино. Мы стали думать, как сделать камерный фильм с привлечением наших знакомых. Мне, как и С., очень нравились сюжетные повороты «Игр разума» Рона Ховарда, «Помни» Кристофера Нолана и «Ванильного неба» Кэмерона Кроу.
Ж., С. и я придумали сюжет, по которому в конце выяснялось бы, что все вокруг – плод воображения героя. Общую концепцию мы создали, но сценарий писать было невозможно. Они много смеялись от глупых идей. В итоге я написал черновик, который потом мы редактировали.
Осталось собрать актеров. Я хотел, чтобы главную женскую роль исполнила Евгения. В книге-интервью Вуди Аллен рассказывал, как после судебных тяжб со своей бывшей женой подбирал актрису на главную роль в свой проект. Он сказал продюсеру, что та идеально подходит. Режиссера стали вразумлять, что из-за ее обвинений после развода ничего не получится. Однако Аллен настаивал, что кино – это отдельная субстанция, не связанная с личной жизнью. Только со временем он осознал, что идея и вправду была опрометчивая. То, что хорошо воображается, не всегда может воплотиться.
Так вот, Евгения не хотела участвовать в съемках, если я буду одним из режиссеров. Я просил С. ее уговорить. Перед съемками он представил меня коллективу студенческого телевидения. Помещение мало чем отличалось от телестудии в моем родном городе. Нам дали старую большую VHS-камеру, чтобы посмотреть, какой материал мы можем снять. У нас по сюжету были уличные сцены, которые можно было пустить без диалогов под музыку. К нам приставили первокурсницу, дочь декана, чтобы она контролировала нас. Сама она ничего в этом не смыслила, но хотела участвовать. Поспрашивала меня о моих предпочтениях в кино, а потом сказала, что хочет быть режиссером нашего фильма. Я ответил: это наш с С. проект, но мы можем написать в титрах, что она ассистент режиссера. Ей это не особо понравилось.
На следующий день мы ждали, когда на студию придет кто-то из работников и выдаст нам оборудование. В этот момент мне позвонила Дарья и попросила помочь ей со шторами. Когда я пришел, в комнате была молодая женщина, а сама Дарья куда-то вышла. Я подумал, что это ее старшая сестра. Она не сказала ничего, а сразу перешла к делу: попросила закрепить крючки на гардине. Когда я это сделал, мы вместе повесили плотную штору. Я обращался к незнакомке «ты». Вернулась Дарья и представила нас. Оказалось, это ее мама. Я извинился за свое нетактичное поведение, сказал, что принял ее за старшую сестру Дарьи. Тут мне позвонил С. – оборудование выдали. Я вежливо удалился.
Сначала мы снимали на центральной улице. Потом необходимо было попасть в кафе. Дочь декана договорилась, чтобы нас пустили поснимать. Мы были ей благодарны за это. Правда, нашлись недовольные посетители, которые просили удалить запись, другие требовали отдать видеокассету. Мы упорно объясняли, что их нет в кадре. В итоге пришлось обманывать, говоря, что ничего мы еще не сняли, а лишь настраивали камеру.
Несостоявшейся режиссерке было неприятно, что она участвует в процессе как тень. После дня съемок она отказалась с нами дальше работать – наверное, думала, мы будем просить ее вернуться. Однако нам полегчало, когда она ушла.
Главе студии материал понравился, и он разрешил нам взять их репортажную DV-камеру.
На очередном занятии по физкультуре ко мне подошли Вова Ди и Костя. «У тебя есть шанс все рассказать, пока мы не решили разобраться с тобой по-мужски», – заявили они. «Вы что-то путаете», – ответил я. После занятия, позвав друзей на подмогу, они высказали мне, что я крыса, потому что треплюсь о мужских секретах. По поводу претензий Кости я сделал вид, что не понимаю, о чем речь. Не знаю, что ему наговорила Маша. Может, она была ревнивой до ужаса. А Вове Ди я ответил, что это он не мужчина, раз треплет о своей женщине любому. Тот сказал, что говорил об этом только со мной, поскольку считал меня другом. Сдавать назад было нельзя, и я продолжал нападать. Мы разговаривали-то с ним пару раз, с чего бы он мне сделался другом?! И продолжал: в отличие от него, я защищаю честь этой девушки. В коридор вышел Ильич и потребовал не устраивать драк. Защищать честь девушки – дело благородное, но без кулаков. Ситуация вышла из-под контроля, однако мои слова все-таки звучали убедительно. Остальные парни подумали, что это обычная разборка из-за девушки, а не линчевание стукача.
Вечером того же дня Дарья позвала меня к себе. Мы немного поговорили о фильме «12» Никиты Михалкова, который показали на очередном сеансе клуба кино. Никто не мог понять значение оторванной руки с кольцом в зубах собаки. Мне казалось очевидным, что это связано с первой поднятой за справедливость рукой присяжного, которая спасла жизнь молодому подсудимому. Если же нет руки, то наступает моральное беззаконие. А во время войны наступает именно оно. Никто в клубе не пришел к такой очевидной мысли, даже культуролог.
В комнату зашла соседка Дарьи. Она просила не вмешиваться больше в ее личную жизнь. Если бы они знали, из-за чего я решил рассказать это все Дарье! Мой взгляд упал на стену, где до сих пор висели ее модельные фотографии. Я решил больше не общаться с ней.
***
Мы не могли продолжить съемку, потому что Евгения категорически отказывалась дальше сниматься. Я просил всех, кого мог, чтобы ее вразумили. Мы уже сделали с ней фотографии для постера, и я не видел никого другого в этой роли. В компании она часто напускала на себя веселость, а на самом деле глубоко внутри себя сильно скучала, искала, чем себя занять. Мне хотелось запечатлеть эти эмоции в кадре: ее дискомфорт, грустное непонимание, желание уйти. Когда Евгения наконец дала согласие, мы собрали всех актеров и отсняли за день все сцены с ней. Она была фотогенична, и сцены без слов получились отлично, но текст произносила отвратительно. Менять актрису сейчас мы не могли, да и где найти девушек, желавших тратить свое свободное время на наш фильм.
После съемок я пошел возвращать камеру. На лестнице у студии стоял Вова Ди с засунутыми под мышки ладонями. Своими манерами он напоминал Джеймса Дина. Я искренне извинился, чтобы исчерпать конфликт. Он послал меня. «Слушай, я же по-нормальному тебе говорю. Зачем ты быкуешь? Я признаю, что был неправ. Давай пожмем руки и забудем все», – убеждал я его. Он протянул руку.
По пути в общежитие мы поговорили про съемки. Ему эта тема тоже была близка – на студии он работал оператором выпусков новостей. Он спросил, когда мы начнем монтаж своего фильма, – боялся, что мы займем компьютер в студии. Я сказал – скорее всего, в следующем году.
Мне не нравилась перспектива монтировать фильм при посторонних. Нужны были деньги на компьютер. В это время к отцу обратился бывший сослуживец с просьбой утроить сына на подработку. Отец уже пять лет после выхода в отставку был заместителем директора по хозяйственной деятельности в научной библиотеке. Он узнал, что в соседнем исследовательском институте есть вакансия дворника, однако не стал предлагать ее сыну сослуживца, а позвонил мне. Я с радостью согласился приходить по вечерам четыре раза в неделю за шесть тысяч рублей в месяц.
В декабре мы завершили съемки. Хотелось поскорее начать монтаж, поэтому я установил на компьютере С. программу MAGIX Movie Edit Pro. Собирать с ним фильм было сплошное удовольствие. У него было тонкое чувство звука и ритма. Мы понимали друг друга, не произнося ни слова. Я почувствовал, что так и должно создаваться кино, когда люди увлечены своим делом.
В перерывах между всеми событиями умещалась еще и учеба. Когда я увидел расписание предметов, очень разочаровался. Математика, история, риторика, логика, иностранный язык, культурология, экономика, латинский язык и пр. – куча ненужных знаний для юриста. Названия только двух предметов содержали слово «право». Конечно, я не собирался включаться в гонку за оценками после трехлетнего медального марафона. Иногда я просто отпрашивался с занятий под видом посещения стоматолога, а сам шел в кино на дневной сеанс премьерного фильма. Однако Болонская система подразумевала получение обязательного числа баллов за полугодие, чтобы быть допущенным к сессии. В других вузах порой лишь на экзамене студенты знакомились со своим преподавателем – и получали хорошую оценку. У нас же постоянно требовалось отвечать на семинарах ради ничтожных баллов: от 0,5 до 1,5 за занятие. Студента всегда держали в тонусе. К концу года для допуска к экзамену надо было набрать минимум 39 баллов. Тройка по обычной оценочной системе равнялась 51 баллу. За экзамен надо было набрать минимум 12 баллов из двадцати возможных.
Самыми проблемными для меня были математика, с ее злосчастными матрицами, иностранный язык, который наша преподавательница вела без единого слова на русском, и физкультура, поскольку я не мог сдать нормативы подтягивания и не умел выполнять упражнения на брусьях.
Вместо контрольной работы по математике я сдал стих. Профессор поставил мне за это 0,5 балла из пяти. Жаль, он мне его не вернул.
Вероятность отчисления нарастала. Днем мне представлялась бархатная комната, которая зачаровывала, как блестящая от росы паутина. По вечерам я лежал на кровати, уставившись в окно, слушая Виктора Цоя, которого включал Ж. Песня «Спокойная ночь» заставляла меня еще сильнее погружаться в мысли о скорой развязке. Я не смог сдать экзамен по высшей математике, а также зачеты по иностранному языку, логике и физкультуре. Оказалось, что мои занятия в волейбольной секции Ильич не засчитал. Он брал в расчет лишь посещение тренировок, которые вел сам. На дзюдо мне ходить не хотелось. Только Спесюк получал удовольствие от заваливания людей на мат с каменным лицом социопата. Он был любимчиком Ильича и звал того сэнсэем.
О. сдала на отлично математику и предложила позаниматься со мной. Она очень хорошо и спокойно все объясняла. Ей понадобился всего день для того, что не смог сделать умудренный профессор за полгода. Немного рассеянный, с туманным взглядом, он казался убежденным в том, что, кроме математики, ничего не существует. На пересдаче я все решил правильно. Преподаватель не верил, что у меня это получилось без чьей-то помощи. Он дал мне еще один вариант задания, чтобы убедиться. Я спросил: если решу, то получу отметку? Он утвердительно кивнул. Когда профессор проверил второй вариант, захотел еще дать мне задание. Складывалось ощущение, будто ему важно посвятить меня в свой любимый мир. Он начал искать какие-то уравнения. Сказал, что я могу получить отметку выше, если решу кое-что еще. Я противился: он обещал отпустить меня после второго решенного варианта. Профессор разочарованно помотал головой и поставил тройку.
Преподаватель логики, напротив, не был охвачен желанием наполнить меня знаниями. Он сидел в аудитории за столом в своем привычном амплуа харизматичного старого ловеласа, важно куря сигарету. На пожарных датчиках загорались красные лампочки, но ему был важнее имидж. Со мной зачет пересдавала Маша. Когда она отдала работу преподавателю, он попросил ее сесть рядом с собой. Спросил ее, кому бы она дала шанс сдать зачет. Она показала на меня, пояснив, что мы учились в одной школе. Он велел мне побыстрее сдать работу. Что-то почеркал в ней. Сказал, что могло быть и лучше, однако слово дамы для него закон. В моей зачетке появилась очередная запись, приближающая меня ко второму семестру.
В день, когда я должен был пересдавать физкультуру и немецкий язык, пришел мой отец. Сначала он повел меня на стадион, чтобы я показал ему, как могу подтягиваться и отжиматься на брусьях. Всего вышло не больше шести раз – совсем плохо. Отец хотел поговорить с физруком, чтобы меня не отчисляли только из-за его предмета. Взял с собой бутылку хорошего коньяка. В кабинете у Ильича они долго говорили. А когда тот вышел, сказал, что у меня хороший отец, который беспокоится о судьбе «такого» сына. В итоге Ильич дал мне последний шанс до конца года набрать форму. Коньяк не принял, потому что не пил.
Отец поинтересовался, нужна ли мне его помощь с преподавательницей немецкого. Я уверил, что справлюсь сам. Прочитал несколько газетных статей и озвучил примерный перевод. Она сказала, что не хочет быть человеком, из-за которого меня отчислят. Последний зачет был получен. Я пережил первую сессию.
***
Страх быть отчисленным заставил меня пересмотреть приоритеты. Я не хотел потерять свою новую жизнь. Многие ездили к родителям на выходные, могли потом поступить на заочное, продолжая жить с ними. Для меня учеба в академии была обретением свободы. В клетку своего прошлого я возвращаться не собирался. Я даже по выходным никогда не ездил в родной город – мой дом был в комнате 912.
Я отказался от волейбола и клуба кино. Перестал искать себе девушку, потому что надоело быть отверженным. Оставалась лишь учеба, премьера нашего фильма и работа по вечерам. К концу января мы закончили наш двадцатичетырехминутный игровой фильм.
Сюжет такой. Рука неизвестного в кадре пишет некое объявление. В сумерках вешает его на улице. Утром в комнату заходит человек, занимается своими повседневными делами, любуется на открытку с надписью «Главное – найти свое место в жизни», заваривает кофе. Неожиданно появляется незнакомец, утверждающий, что это его комната. Внезапно его в плечо пихает бледный, как призрак, гость и, не замечая никого, садится к окну, освещенный ярким светом. После в дверь стучит девушка, которой предлагают заваренный кофе. У нее возникает дежавю. На кровати оказывается еще один парень. Дальше- сюрреалистическая беседа из непонятных обрывистых фраз. Все пытаются говорить, не слушая других. Сидящий у окна ударяет кулаком, чтобы это остановить. Он произносит монолог о том, как его отвергло общество, после чего пишет сообщение на телефоне и выпрыгивает из окна. Ветром на пол сдувает фотографию. Звук хлопнувшего окна – и в комнате остается лишь один человек, в голове которого эхом повторятся фразы присутствовавших в комнате. Он поднимает фотографию, на которой изображена сидевшая рядом девушка. Вспоминает, как познакомился с ней и пригласил ее на свидание. Он угощает ее кофе, часто гуляет с ней по городу, дарит цветы. Однажды он выходит из здания, читая какую-то бумагу, очень расстраивается. На заднем фоне появляется табличка на здании: «Медицинский центр». Он, потерянный, ходит среди толп прохожих. На заднем плане мелькает плакат с надписью: «ВИЧ, СПИД. Кого это касается?». Домой к нему приходит его девушка, которой он признается в выявленном у него СПИДе. Она молча стоит у окна, после чего уходит от него. Он слоняется по городу и падает в снег посреди улицы. Решает написать записку. Крепит ее на доску объявления. Его крик о помощи становится незаметным для других, из-за чего записка зияет своей пустотой. Теперь его сознание прояснилось. Он мучительно ждет, что кто-нибудь придет помочь ему. Он спроецировал на образы воображаемых гостей разные периоды своей жизни. Среди них и безвыходное будущее отчаявшегося одинокого человека. Он набирает прощальное сообщение своей бывшей девушке. Стоя на подоконнике, он прокручивает в памяти самые восхитительные моменты своей жизни, а потом выпрыгивает в окно. Пока идут титры, играет песня В. Цоя «Следи за собой», под которую главный герой проходит в людных местах, демонстрируя, что болезнь может быть у любого. Таких, как он, много.
Мы использовали разные приемы для экспрессии: резкие многократные повторения движений, голландский угол, размытость кадра, дрожащую ручную камеру, изменение палитры в зависимости от настроения героя. С самого начала подогревали интерес зрителя к надписям в кадре, скрывая на начальных титрах текст объявления. Специально искали необходимые на улице здания с надписями и стенды с плакатами, которые должны были естественно раскрывать сюжет.
Мы бережно делали отсылки к нашим любимым фильмам: фотография, заставляющая героя вспомнить прошлое, как в «Помни»; выдуманные люди, как в «Играх разума»; падение на фоне розового небосклона под мелькающие воспоминания, как в «Ванильном небе». Даже в название мы заложили намек на происходящее, сделав его из сочетания цифр: «5–4еловек», – хотели, чтобы зрители поняли намек (5 человек минус 4 человека = один герой). В то же время минус можно было прочитать как тире. Тогда получалось, что все пять – человек. Один человек.
В фильме мы не раскрыли, каким образом главный герой инфицировался СПИДом, чтобы на постер поместить философский слоган: «Важно ли, в чем причина, когда ничего не изменить?» На своем цветном принтере я распечатал несколько постеров формата А4 и расклеил в общежитии и академии. Потратил всю краску в картриджах.
Со студенческим телевидением мы договорились, что они организуют нам два показа в римской аудитории на цифровом проекторе. Накануне премьеры ко мне в комнату пришла Дарья с просьбой показать ей фильм первой. В моих больших наушниках она смотрела его не отвлекаясь. Ей понравилось увиденное. По крайней мере, она так сказала.
Первый показ посетило около пятидесяти человек, что нас очень порадовало. Несколько девушек даже растрогались. На втором показе было около тридцати человек, что тоже приятно удивило. Однако нам задавали много вопросов о смысле происходящего в фильме. Первая половина для зрителей была слишком непонятной. Мы решили сделать письменные пояснения для тех, кому будем давать фильм на DVD-дисках. Дэвид Линч бы не одобрил. По его мнению, зритель должен искать смысл самостоятельно.
Для того чтобы оправдать игру Евгении, я придумал объяснение к диску: «Девушка в начале фильма ведет себя неестественно, потому что является проекцией помутненного сознания главного героя. Он одновременно представляет ее как любящую и безразличную. Таким образом, актрисе приходится показывать внутренний диссонанс его представлений».
Еще и объяснил галлюцинации, которые привели к суициду: «Главный герой фильма страдает приобретенным меланхолическим раптусом1, вызванным сильным душевным потрясением из-за неизлечимой болезни».
От студии наш фильм отправили на студенческий конкурс медиапроектов. Штатный фотограф называл нас «братьями Коэнами», когда посмотрел фильм. К сожалению, короткометражка не получила никаких наград.
Той зимой мне пришлось по-другому взглянуть на красоту падающего снега, устилающего все белой пеленой. Для дворника это тяжелая проза жизни. Мне приходилось каждый день ездить на работу, сразу после занятий. Отец с утра мог меня подстраховать, расчистив дорожку у входа, но остальная территория была на мне. По несколько часов приходилось счищать снег и уплотнять его в огромные сугробы. У меня жутко болели спина и руки. Моя неидеальная осанка становилась еще кривее. Я так уставал, что перестал убирать комнату. На кровати валялись вперемешку продукты, книги, одежда. Я скидывал все в одну большую кучу, как снег. И это вошло в привычку. Знакомые девушки приходили в комнату, чтобы полюбоваться «молодцовой кучей», как достопримечательностью. «Einrichtungen representiert», – гордо говорил я. За значение фразы не ручался, но она почему-то вызывала ассоциации с обстановкой в моей части комнаты. Тогда я готовил пересказ о знаковых местах немецкой земли Бавария, и эта фраза впечаталась мне в память частым r в череде грубоватых слогов. Мне так не нравился немецкий язык, что я разыгрывал перед камерой сценки из «Великого диктатора» Чарли Чаплина.
Что касается физкультуры, я смог убедить спортивного врача, восьмидесятилетнюю женщину, что у меня стала болеть спина от врожденной болезни. Мое искривление было слишком очевидным, и мне выписали справку о занятиях в спецгруппе. Это означало, что планка нормативов снизится на треть: если раньше на удовлетворительно мне надо было подтянуться двенадцать раз, то сейчас лишь восемь. За полгода я смог этого достичь. А с беговыми нормативами я вовсе неплохо справлялся.