Тридцать дней в Париже

© 2023 by Veronica Henry All rights reserved

© Я. К. Забелина, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Моему брату Полу.

У каждого из нас есть свой Париж!

СДАЕТСЯ В АРЕНДУ

Очаровательная квартира во Втором округе.

Расположенные в двух шагах от блистательной Сент-Оноре с ее шикарными бутиками и кафе, комнаты для прислуги теперь представляют собой прелестную квартиру, оборудованную всем необходимым для комфортного пребывания в Париже.

Возможна как краткосрочная, так и долгосрочная аренда.

Глава 1

Лучше меня забыть. Лучше было бы все забыть[1].

Ален-Фурнье. Большой Мольн[2]

Джулиет стояла посреди собственной кухни, ошеломленная ее пустотой. На столешницах – ни единого прибора. В раковине – ни чашки, ни тарелки, ни пустой бутылки, ожидающей своего часа отправиться в ящик для мусора. На островке – ни баночки мармайта или арахисового масла, ни крошек, ни круглых следов от бокалов красного вина, ни влажных чайных пакетиков.

Ощущение было траурно-торжественным: ни запаха тостов, ни пролитого кофе, только слабый аромат чистящего средства «Сиф». Все поверхности блестели, от гранита до пустой черноты индукционной плиты. Все было нетронуто, безмолвно, как в каталоге кухонных интерьеров. Совсем как на картинке, которую Джулиет нашла на «Пинтересте», когда они затеяли перепланировку. Кухня в стиле шейкер[3], выкрашенная в цвет Mizzle[4] от «Фэрроу и Болл», с мансардными окнами и двустворчатой дверью в сад; винтажные ручки, которые Джулиет отыскала на складе вторсырья, делали ее особенной среди прочих на Персиммон-роуд.

Раньше они всей семьей практически жили на кухне. Могли часами сидеть за тарелкой начос в компании разношерстных друзей и соседей разных поколений, обсуждая политику и злободневные проблемы, а также более тривиальные вопросы. Стоит ли Джулиет сделать татуировку? Единогласное «да». Она не сделала. А Стюарту? Единогласное «нет». Но он набил кельтский орнамент на предплечье, чтобы подчеркнуть недавно накачанный бицепс. Вышло неплохо, что Джулиет вынуждена была признать. Стюарт вообще выглядел хорошо. Но вот что странно: чем более подтянутым он становился, тем сильнее она от него отстранялась. Эта его скульптурная, обтекаемая, мускулистая версия казалась ей чужой.

В том числе и по этой причине они оказались в нынешней ситуации. Почти двадцать пять лет совместной жизни закончились расставанием. В прошлую субботу они устроили вечеринку для всех соседей и спели «Go Your Own Way» группы «Флитвуд Мак», выразительно помахав друг другу на прощание. При этом улыбались. Это было дружеское расставание, между ними не осталось никакой вражды.

Они пришли к единому мнению, что так будет правильно.

Однако сейчас, когда Джулиет смотрела на косяк двери в подсобное помещение, в ее горле стоял комок размером с мяч для сквоша. К потолку уходили карандашные черточки, десятки раз повторенные имена и даты. На самом верху – по крайней мере, на голову выше самой Джулиет – значилось «Нат» и дата четырехлетней давности. Начало ритуалу было положено, когда сын был совсем маленьким и к нему на чай приходили приятели из детского сада, а конец – на пицца-вечеринке перед поступлением в университет, когда стало ясно, что мальчики перестали расти. Чего бы она только не отдала, чтобы они сейчас были здесь и боролись за право быть измеренными, а Иззи расталкивала их локтями…

– Мы не можем это оставить, – сказала Джулиет, проводя пальцами по призрачным именам.

– Просто сфотографируй, – посоветовал Стюарт, который, казалось, вместе с лишним весом потерял все остатки сентиментальности.

Ее подбородок дрогнул при воспоминании, как крошечная Иззи тянулась вверх так высоко, как только могла, а Джулиет, положив карандаш ей на макушку, аккуратно проводила линию, затем вписывала ее имя и дату. Это была не просто таблица роста. Это был дневник. Гостевая книга. Доказательство того, что эта кухня стала прибежищем для бесконечного потока детей. Напоминание о блюдах, которые она готовила для всех и каждого, от динозавров из индейки (она знала, что другие матери осуждают ее за это, но ей было все равно) до пасты путтанеска. Здесь давали советы, мучились над домашними заданиями и праздновали дни рождения. Но теперь Иззи и Нат были далеко: Иззи, первокурсница, – где-то в Южной Америке (ужас), а Нат, на третьем из четырех лет обучения, в Копенгагене (не так страшно).

Джулиет открыла крышку ящика с инструментами под кухонной столешницей и достала отвертку.

– О нет! – Стюарт знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она задумала.

– Они затевают полную реконструкцию. Все это поотдирают. Я сама слышала, как они это обсуждали, когда заходили посмотреть.

Джулиет попыталась поддеть дверной косяк, но Стюарт выхватил у нее отвертку и ласково положил руку ей на плечо:

– Они пожалуются адвокату.

– Мне все равно. Это часть нашей семейной истории.

Слезы затуманили ей взор, и она прижала ладони к глазам. Стюарт посмотрел на нее сверху вниз:

– Я сниму его для тебя. Потом сбегаю в магазин, куплю другую планку и установлю ее.

Она улыбнулась ему. Стюарту все еще невыносимо видеть, как она плачет. Он по-прежнему готов исполнить любое ее желание. А она по-прежнему испытывает непреодолимую тягу заботиться о нем в ответ. Как же они смогут обойтись друг без друга? Их совместная жизнь была взаимовыгодным сотрудничеством, где каждый мог рассчитывать на помощь и поддержку, без лишней суеты и споров.

Неужели они совершают ужасную ошибку?

Или это расставание было разумным, зрелым, взвешенным решением и оно давало им обоим свободу делать то, что хочется, до конца своих дней? Современное решение, которое кто-то из друзей встретил с любопытством, а кто-то и с завистью. В их числе были тоже отдалившиеся друг от друга пары, чьи разногласия стали очевидны, едва гнездо опустело. Однако они оставались вместе, потому что альтернатива слишком пугала.

Видимых признаков охлаждения не существовало: ни измен, ни ссор.

Однако Джулиет смогла проследить линию разлома. Все началось с того, что шесть лет назад Стюарт записался на благотворительный марафон – принять в нем участие его подбил какой-то юнец в офисе. На тот момент самое большое расстояние, которое пробегал Стюарт, было от дома до аптеки в конце улицы, но что-то в грядущем испытании привлекало его. Возможно, дело было в том, что он раздался в поясе с тридцати двух до тридцати четырех дюймов, а осознание собственного возраста нагоняло на него тоску. Джулиет застала мужа озабоченно рассматривающим себя со всех сторон.

– У меня пузо, – вздохнул он.

– Это пивной живот, – констатировала Джулиет. – Сахар превращается в жир. Забей на выпивку – и все наладится.

Она написала достаточно статей о наборе веса и чудодейственных диетах, чтобы постичь суть. По ее мнению, все было очень просто: меньше есть, больше двигаться, отказаться от лишнего. Ей удавалось сохранить талию между двенадцатым и четырнадцатым размером благодаря тому, что она не забывала об овощах, избегала хлеба и пирожных и плавала два раза в неделю. И давала печени передышку раз в несколько дней. Они слишком много пили. Все в их возрасте так делали. Изрядно выпить из второй за вечер бутылки вина на них двоих было нормой. Это сказывалось на весе, на коже, на характере.

Стюарт подвел всех, когда перешел на темную сторону и полностью отказался от алкоголя. Марафон положил начало навязчивой идее. Бег в парке каждую субботу. Интенсивные велопрогулки каждое воскресенье, независимо от погоды; в блестящей лайкре и шлеме он выглядел инопланетянином. А теперь еще и скалолазание, его последняя страсть, от одной мысли о которой у Джулиет леденели внутренности. У Стюарта не было времени ни на кого и ни на что другое, кроме как поддерживать себя в форме, чтобы тащить вес собственного тела вверх по отвесной скале и весь день напролет следить за пульсом. Они почти не виделись. По вечерам Стюарт ходил в спортзал, а Джулиет, будучи внештатным журналистом и литературным негром, посещала закрытые просмотры, открытия ресторанов и презентации книг. И когда чуть больше года назад они заговорили о продаже дома на Персиммон-роуд – недвижимость резко выросла в цене из-за популярности школ в этом районе, и казалось, что сейчас, когда Нат и Иззи выросли, самое время вложить деньги, – выяснилось: их представления о новом жилье совершенно не совпадают.

Джулиет хотела что-то уютное, с историей и характером, а Стюарт – новое, просторное и минималистичное.

– Значит, нам нужно будет разделить будущее жилище пополам и устроиться каждому на свой вкус, – пошутил Стюарт, когда они занимались расчетами.

То случайное замечание теперь стало реальностью. Им бесконечно приходилось извиняться и объясняться за сознательный разрыв отношений, хотя плюсы явно перевешивали минусы. Они по-прежнему оставались закадычными друзьями, но собирались разделить выручку от продажи дома и купить жилье, которое позволит им вести желанный образ жизни. Это было естественно, логично и просто, хотя могло показаться неприличным – расстаться после двадцати пяти лет брака, который на самом деле не был разрушен, но свобода выбора казалась лучше, чем постоянные компромиссы. Почему один из них должен жить в доме мечты другого, когда у каждого может быть свой собственный? Зачем пытаться быть созвучными, если они таковыми не являются? У Джулиет было не больше желания отправиться со Стюартом на велосипедные выходные, чем у него – пойти на последнюю пьесу в Национальном театре. Не лучше ли поодиночке заниматься своими делами, чем чувствовать себя виноватыми и постоянно придумывать оправдания?

– Это значит, что, когда мы видимся, мы действительно ждем этого с нетерпением, – объясняла Джулиет своему завороженному книжному клубу. – Это гораздо лучше, чем скатываться по винтовой лестнице обид и взаимного равнодушия. Мы по-прежнему очень любим друг друга. И в глубине души всегда будем любить. Но мы больше не хотим подстраиваться друг под друга.

Она еще не написала об этом. Несколько лет она работала над статьями обо всем на свете – от отчаянного стремления забеременеть до политических игр и климакса, – но все еще сомневалась, окажется ли успешным этот семейный эксперимент, и не считала, что может рекомендовать его. Может, года через два, когда преимущества станут очевидны, она поделится с миром своим рецептом дружеского расставания в середине жизни. Джулиет живо представляла себе комментарии читателей: восемьдесят процентов язвительных оценок, двадцать процентов – «поехали!».

Стюарт купил квартиру в Ричмонде – на третьем этаже в новостройке на берегу реки – и собирался поставить в свободной комнате гребной тренажер, как у Кевина Спейси в «Западном крыле». Джулиет пока ничего не приглядела. Посетив полтора десятка квартир, убедилась – все не то. Она не знала, чего хочет, понимала только то, что ей категорически не по душе.

Ощущение свободы ошеломляло.

Глава 2

К десяти часам все исчезло. Грузчики вывезли все до последней коробки, чтобы отправить либо в квартиру Стюарта, либо в арендованное Джулиет складское помещение на соседней промзоне. Дом превратился в раковину: ни паутинки, ни пылинки, ни пятнышка на окне, ни отпечатка пальца на зеркале.

– Что ж, – сказал Стюарт, – надо ехать домой, проследить, чтобы они расставили все по местам. – Он протянул руки. – Попрощаемся?

Джулиет шагнула в его объятия и крепко обхватила, подавляя нарастающую панику от прощания – с домом. О прощании со Стюартом она не слишком беспокоилась: они смогут увидеться в любое время.

– Итак, – кивнул он, – вот и началась холостая жизнь.

– Что бы ты ни делал, – строго попросила она, – никаких фотографий в стиле байкра в «Тиндере».

– Байкра? Это еще что?

Стюарта часто озадачивали ее словечки, а это было ее собственное изобретение.

– Велосипедная лайкра. Ни одна женщина не захочет видеть эти шорты. Не принимай на свой счет. Это просто общее правило. Никакой байкры, никаких фотографий с огромным карпом или пинтой пива.

– Справедливо. – Он рассмеялся и прищурился, глядя на нее. – Значит, ты уже присматривала кого-то себе?

Он не ревновал, а любопытствовал.

– Боже, нет, – отмахнулась она. – Это моя работа – знать подобные вещи.

– Ну а когда начнешь искать, знай, что ты безумно красива, и не позволяй никому заставить тебя усомниться в этом.

Она сглотнула – зря ляпнула насчет байкры. Впрочем, это был хороший совет, поскольку Стюарт ни о чем таком и представления не имеет. Той, что в «Тиндере» проведет пальцем вправо и выберет Стюарта, повезет. Хотя, по мнению Джулиет, он наверняка встретит кого-нибудь на паркране[5]. Стройную фитнес-чудачку, которая станет готовить ему протеиновые шарики и тофу. Она представляла, как они дарят друг другу куртки «Норт фейс» на Рождество и проводят долгожданный безрадостный отпуск в двухместной палатке на диком, продуваемом всеми ветрами болоте.

Что же случилось с парнем, с которым она выпила банку «Пиммса» в пабе на берегу Темзы тем летом, много лет назад? Они возвращались в ее квартиру рука об руку, петляя по тротуарам Хаммерсмита и напевая «Live Forever». Он был надежным, бесхитростным и забавным. Он надежный, поняла она тогда, не столько сексуален, сколько непредсказуем, но именно в таком мужчине она нуждалась после того, что с ней случилось. Они почти никогда не спорили. Их отношения не были страстными, но зато были устойчивыми. Никаких истерик, битья посуды, раздражения.

На мгновение она запаниковала из-за того, от чего они отказываются. Но, как заметил Стюарт, они не отказывались. Просто переосмыслили.

– Пока! – Он слегка сжал ее плечо.

Джулиет смотрела, как он выходит из дома и садится на велосипед. Его непривычно узкий зад вызывал умиление, но не более того. И он уехал, ее дорогой, милый, теперь уже бывший муж, на велосипеде в свое новое будущее с индексом массы тела 24 и чистой совестью.

Как только Стюарт скрылся из вида, она побежала наверх в ванную. И, взглянув в зеркало, вспомнила все версии себя, которые тщательно изучила за годы жизни на Персиммон-роуд, 42. Вздорная молодая журналистка. Невеста. Новобрачная. Измученная мама сначала одного, потом другого ребенка. Председательница родительского комитета. Редактор журнала, которая в сорок лет бросила нормальную работу, чтобы стать фрилансером и писать, где и когда хочется. Организатор лучших вечеринок в округе. Все удавалось, потому что она умела отличить важное от не важного. Неизменно небрежно-сексуальная, она принимала гостей в черных кожаных брюках и белой рубашке, наполовину расстегнутой и спущенной с плеч, и босиком. Ногти накрашены лаком цвета черной вишни, темные волосы стянуты в лихой пучок. Подходит ли ей сейчас этот образ? Или пришло время для чего-то более скромного и ухоженного?

Сейчас она выглядела не лучшим образом. Старая футболка и спортивные штаны, надетые на время уборки дома, отправились в мусорное ведро. Кожа серая от грязи, в разводах высохшего пота. Волосы собраны в тугой хвост. Джулиет наморщила нос, потянулась к сумке, которую прихватила с собой, и достала ножницы.

Она несколько раз просмотрела видео на «Ютубе» и решила, что это сработает. Ослабила резинку-скранч, наклонила голову и обрезала концы хвоста. Потом выпрямилась, распустила волосы и усмехнулась своему отражению. Вот он, идеальный, свеженький боб длиной до челюсти. Она профилировала концы волос, чтобы смягчить края прически, немного распушила их и одобрительно кивнула. Отлично. Осталось только помыться. Она забралась в душ и включила горячую воду.

Через полчаса Джулиет смотрела на себя в зеркало. На ней были винтажные ливайсы 501, безупречная белая футболка и пиджак-смокинг. Ноги она сунула в черные балетки. Наклонившись поближе к зеркалу, нанесла жидкую подводку для глаз и свою самую сексуальную, самую красную помаду YSL.

Потом сунула в сумку скромную коллекцию вещиц на память: видавший виды справочник «От А до Я», потрепанную книжку в мягкой обложке, тетрадь, наполовину исписанную какими-то заметками. И винтажный шарф «Эрмес» – за долгое время он совершенно не потерял яркости. Скользкий шелк холодил ей пальцы. Джулиет решила, что должна надеть его прямо сейчас. Она завязала его, как учили: расправила на вытянутой руке, аккуратно сложила по длине, а затем обмотала вокруг шеи, заправив один конец и оставив другой свободным. Пусть это будет ее талисман. Билет в прошлое. Она ощущала дрожь от возбуждения, предвкушения и тревоги.

Джулиет вызвала такси, вышла на улицу, распахнула дверцу машины и улыбнулась водителю.

– Сент-Панкрас? – спросил он.

– Да. Спасибо.

Джулиет скользнула на заднее сиденье, затаскивая за собой чемодан – совсем небольшой. Если время, проведенное в редакции женского журнала, и научило ее чему-то, так это тому, как составлять капсульный гардероб. Все остальное она сможет купить, когда приедет.

Париж.

Она собиралась в Париж.

Потому что Париж – это всегда хорошая идея.

Глава 3

Два часа спустя Джулиет прошла регистрацию на вокзале Сент-Панкрас и села в поезд. Ей казалось невероятным, что еще два часа – и она окажется в самом центре любимого города, там, где бьется его сердце. Когда она бывала в Париже последний раз, «Евростар» только маячил на горизонте, – новая захватывающая возможность, в которую тогда верилось с трудом. Поезд до самого Парижа! Мечта, да и только.

Она устроилась в кресле, положив руки на столешницу. Бледные, мраморные, с неровными венами рокфорово-голубого цвета и пятнами от солнца. Костяшки пальцев походили на крохотные морщинистые коленки. На третьем пальце правой руки у нее было два кольца, каждое с бриллиантом в честь Натана и Иззи, подаренные ей Стюартом после их рождения, – Джулиет никогда их не снимала.

Обручальное кольцо хранилось в потайном отделении сумки. Джулиет было как-то неловко вот так сразу отказаться от него. Она всегда гордилась тем, что была миссис Хискокс, – так ее называли в кабинете врача и на родительском вечере. На работе Джулиет всегда пользовалась девичьей фамилией. Очень полезно иметь два удостоверения личности. Миссис Хискокс проверила бойлер и отремонтировала его. Джулиет Миллер опоздала на последнюю электричку и вынуждена была взять такси, которое ей не очень-то по карману.

Теперь ей потребуется лишь одно удостоверение. Отныне она – только Джулиет Миллер. И эта Джулиет Миллер возвращается в Париж, пытаясь вновь обрести свое прошлое и надеясь, что это даст толчок будущему. За эти годы она часто думала о возвращении, но не хотела все усложнять, пока она жена и мать. Не хотела возвращаться к воспоминаниям, хорошим и плохим, с семейством за плечами, потому что не могла предсказать собственную реакцию. Даже сейчас ее мутило при мыслях о лучших и худших временах.

В двадцать лет Париж был ее мечтой. Он изменил ее, сформировал. Принял в свои объятия наивную и неискушенную девушку и направил на пути к женственности. Многое из того, что произошло, было чудесным. Джулиет открыла для себя целый мир, обзавелась кучей увлечений и новых знаний. Все это она бережно хранила в памяти. Носила с собой. И шрамы тоже – именно потому и не рвалась назад.

До нынешнего момента. Она знала, Париж ждет, готовый помочь ей в следующей метаморфозе. Все, за что она любила этот город, никуда не делось, оставалось открыть это заново, чтобы отыскать настоящую себя, стать новой собой. Умная, сексуальная, шикарная, успешная, интересная, дерзкая, игривая, готовая на эксперимент – все эти слова приходили ей в голову, когда она думала о качествах, которые вложит в эту новую Джулиет. В той или иной степени она и была такой, оставалось немного перестроиться. Рискнуть проявиться.

Ей, как и очень многим, здорово подпортил жизнь и истрепал нервы ковид. Тревога за детей – один застрял в своем университете, одинокий и растерянный, другая мучительно сдает вступительные экзамены – изматывала. Джулиет привыкла работать дома, но засевший на Персиммон-роуд Стюарт подрезал крылья ее вдохновению, а необходимость думать об обеде, вместо того чтобы просто макать питу в хумус, сидя перед ноутбуком, раздражала невероятно. Отлично понимая, что общественная жизнь – важнейшая часть ее личности и никакой онлайн-киносеанс не заменит кайфа от стояния в очереди за пластиковым стаканчиком вина в перерыве, Джулиет отчаянно скучала по регулярным, пару раз в неделю, поездкам в центр Лондона. Им всем повезло, они остались невредимы, сохранив здоровье и карьеру, но для нее изоляция стала гораздо большим испытанием, чем она могла предположить.

Локдаун, менопауза, опустевшее гнездо, конец многолетнего брака – поистине смертоносный коктейль, но Джулиет была полна решимости восстать из пепла. У нее не было ни обязательств, ни привязанностей. Никаких проблем с деньгами – благодаря продаже дома. Никаких горящих заказов: на ноябрь, на все его тридцать дней, она ничего не брала. Никаких журнальных статей, никакого сочинительства под чужой фамилией. В прошлом месяце она удвоила объем работы, печатала по ночам, чтобы написать все, уложиться в сроки и поддержать поток гонораров.

Теперь у нее был только один срок – тот, который она сама себе установила. После десяти лет, потраченных на создание книг для других людей, она была готова написать свою собственную. И знала, что это будет гораздо сложнее. Прежде у нее всегда имелся исходный материал, который наполнял ее вдохновением, определял структуру и обеспечивал мотивацию. Она погружалась в мир своего клиента, будь то знаменитость или представитель общественности с интересной судьбой, порой проводила с ним несколько дней: он рассказывал о своих переживаниях, отвечал на вопросы, вспоминая отдельные события, а Джулиет, выстраивая и излагая все это в письменном виде, превращала в историю его жизни.

Некоторые клиенты были откровенны, другие – замкнуты. Некоторых было трудно разговорить, и ей приходилось искать способ снискать их доверие. Чаще всего для этого приходилось открывать бутылку-другую вина. Иных невозможно было остановить: стоило им раскрыть рот, как начинался словесный поток. И тогда Джулиет приходилось решать, что оставить, а что выбросить. Какие эпизоды придают красок, какие вызывают недоумение, а какие могут закончиться судебным разбирательством! Кое-что из услышанного никогда не будет напечатано – эти истории разглашению не подлежат. Джулиет намеревалась унести их с собой в могилу, ведь ее главным оружием была осторожность. Люди, для которых она писала, знали: она – непревзойденный профессионал, и, даже если пара бокалов вина заставили их выболтать лишнее, дальше ее это не пойдет.

Джулиет никогда не говорила своим друзьям и близким, для кого пишет. Никогда не делилась сплетнями и подробностями личной жизни знаменитостей: кто из актрис не носит трусики, у кого есть тайная привычка употреблять кокаин… Все, что людям следовало знать, они могли почерпнуть в написанных ею книгах. Чаще всего они становились бестселлерами. Было странно видеть на полках супермаркета или книжного магазина то, во что ты вложил всю душу, с чужим именем на обложке. Иногда ей выражали благодарность, чаще не упоминали вовсе. Но литературные негры трудятся не ради удовольствия видеть свое имя на обложке.

«Разве вам не досадно, что слава достается другим?» – нередко слышала она. Но таковы были условия сделки, приносившей достойный доход и комфорт. Деньги и, что еще важнее, возможность большую часть времени работать из дома, особенно ценную при детях-подростках. В тот период Джулиет была им нужнее, чем в детстве, и ей хотелось держать их поближе к себе, когда начались трудности полового созревания. Сын и дочь всегда знали, что она там, в мансарде, сидит за ноутбуком, тогда как некоторые ее друзья, остававшиеся рабами своей работы, возвращались домой только после семи, а к этому времени и они сами, и их дети были слишком усталыми и голодными, чтобы наслаждаться обществом друг друга. Джулиет же могла оторваться от писанины, приготовить вернувшимся из школы Нату и Иззи быстрый сырный тост или рогалик с мармайтом, выслушать свежие сплетни и жалобы и отправить детей готовить домашнее задание, так что к ужину все были свободны и могли расслабиться и посмеяться.

Теперь настала ее очередь написать свою историю. Будет ли она интересна кому-то, кроме самой Джулиет, это еще вопрос, но она всю жизнь мечтала написать о том, что с ней произошло. И даже если ее труд окажется в нижнем ящике стола, это будет хорошим упражнением, позволяющим понять, на что она способна. Шанс найти свой собственный голос, а не подражать чужому. У книги уже было название – «Наивная», – потому что именно такой Джулиет тогда и была – простодушной девчонкой, плохо ориентирующейся в незнакомом городе. Зато у нее сохранилась тетрадь с набросками воспоминаний.

Джулиет дала себе тридцать дней, чтобы сидеть и писать. В Париже. Вновь окунуться в атмосферу, которая так сильно изменила ее, и дать городу второй шанс. Оставить в прошлом плохие воспоминания и создать новые. Прогуляться по набережным Сены, пока падают листья, перейти каждый мост, глядя на сверкающую воду, выпить по бокалу красного вина на каждом тротуаре, посмотреть все картины, съесть все блюда, увидеть всех людей, по которым она успела соскучиться за последние тридцать – целых тридцать! – лет.

Джулиет потянулась к сумке за ноутбуком, но ее внимание привлекла книга в мягкой обложке, лежавшая сверху, и она достала ее. По мере того как она листала страницы, воспоминания будто просачивались сквозь кончики пальцев. Она вспомнила и тот самый момент, когда книга была ей вручена, и ее особенную ценность. И Джулиет вновь охватило чувство вины за то, что возможность вернуть ее так и не представилась…

– Помню, я читал это в шестом классе…

Услышав незнакомый голос, Джулиет вздрогнула. Это сказал мужчина, сидевший напротив, и она покраснела, гадая, как долго он за ней наблюдал. Погрузившись в себя, она его даже не заметила. Моложе ее лет на пять или около того, с коротко стриженными седыми волосами и в шерстяной рубашке поло.

– Вам понравилось? – спросила она.

– Как могло не понравиться? – Его правая бровь вопрошающе взлетела. – «Большой Мольн» – это классика. Трогательная история о безответной любви.

Она уловила иронию, прозвучавшую в его словах, и улыбнулась:

– Именно так.

– Мне всегда казалось, что это предупреждение: не стоит возвращаться к прошлому.

Джулиет сглотнула, снова уткнувшись в книгу, и ничего не ответила.

– Старинный экземпляр.

– Мм…

– И на французском. Впечатляет. Или вы… француженка, я имею в виду.

Он скользнул взглядом по Джулиет, и ей стало приятно, что он мог так подумать.

– Боже, нет. Но я подумала, что книга поможет мне усовершенствоваться в языке. Я не говорила по-французски более тридцати лет.

– Надо бы и мне снова ее купить. Много лет назад я ее потерял. Спасибо, что напомнили о ее существовании. – Он улыбнулся. – Я уверен: первый признак хорошего книжного магазина – наличие этой книги.

Так и есть. Джулиет улыбнулась ему в ответ, очарованная его замечанием. Она не ожидала, что в поезде завяжется ни к чему не обязывающий разговор о ее любимой книге. С незнакомцем. А теперь чувствовала, что им будет нетрудно перейти к флирту. Она взглянула на левую руку собеседника: ни золотого, ни серебряного кольца, но его отсутствие ничего не значило, ведь многие мужчины не носят обручальных колец. Стюарт, например, не носил.

Но хотя у нее имелся карт-бланш на любые отношения с кем угодно, она еще не была готова. Как-то неприлично, только этим утром мягко закрыв дверь в свой брак, завязать отношения с первым встречным. Джулиет достаточно писала о рикошетных отношениях – тех, что заводят, лишь бы избавиться от прошлого негатива, – чтобы понять: с ними нужно быть осторожной. Ну и потом, у нее есть важное дело, и, только завершив его, она сможет вновь открыть свое сердце. На выполнение миссии выделено всего тридцать дней, и времени отвлекаться нет.

– Извините, – пробормотала она, наклоняясь и вытаскивая ноутбук. – Мне нужно поработать.

Мужчина кивнул, взял смартфон и принялся пролистывать сообщения.

Джулиет посмотрела на часы: до прибытия на Северный вокзал оставалось два часа. Если взяться за дело сейчас, можно успеть написать первую главу. Она приучила себя не задумываться: чем больше думаешь о том, что собираешься написать, тем меньше желания начинать. Это все равно что залезть в ледяной бассейн – нужно просто сделать глубокий вдох и окунуться.

Французской семье с новорожденным, живущей в центре Парижа, требуется добрая и ответственная помощница по хозяйству, готовая помочь с детьми: Шарлоттой (6 лет), Гуго (4 года) и малышом Артюром. Мы немного говорим по-английски. Предоставляется прекрасная солнечная комната в доме нашей счастливой семьи во Втором округе. Щедрое пособие и три часа языковых занятий в неделю. Желательно как можно скорее приступить к работе. Длительность контракта – не менее трех месяцев.

Глава 4

Париж. – Мама посмотрела на меня так, словно я сказала «Пондишери». Или «Полинезия».

– Да, – ответила я так легко, как только могла.

Она пронзила меня взглядом, в котором читались паника, подозрение и неодобрение. Такова моя мама – всегда настороже. Выискивает проблемы и риски. Предпочитает, чтобы ее мир был как можно меньше и безопаснее. Я могу это понять – это облегчает жизнь. Но я не должна быть такой же. Это мой первый шаг к тому, чтобы не превратиться в нее. Не то чтобы я ее не любила, я просто не хотела стать такой же и поэтому нашла работу помощницы по хозяйству за границей.

– Ты имеешь в виду, нянькой. – Она ненавидела, когда я использовала иностранные слова. Думала, я воображаю о себе невесть что.

– Нет. Au pair – это другое, – объяснила я. – Это значит «равный». Живешь как член семьи. Наниматели дают деньги на расходы в обмен на помощь с детьми.

– О-о. – Мама выглядела озадаченной. – Но почему? У тебя ведь отличная работа.

– Ты же знаешь, я не хочу торчать там вечно. И знаешь, что я хочу работать в сфере моды. Если я выучу французский и познакомлюсь с Парижем, это будет полезно для моего резюме.

К сожалению, только это и составляло бы мое резюме, учитывая, что я провалила вступительные экзамены. Я не осталась в школе на шестой класс, а пошла в колледж, потому что там учились крутые люди. (Я к таковым не относилась, то есть к крутым.) И это была моя первая ошибка. А вторая – то, что я решила, будто мне не нужно готовиться. В итоге мои результаты оказались ужасны, и в университет я не попала.

– Но ты и сейчас работаешь в сфере моды.

– Нет, мам. Я работаю в отделе женской одежды в старом, захудалом универмаге.

Она сделала вдох через нос, пытаясь найти аргументы, которые могли бы на меня подействовать.

– Там о тебе будут заботиться всю жизнь.

У нее так и вышло, но двадцатилетнюю девушку это не прельщало. В этом возрасте важен только нынешний день.

Я покачала головой:

– Да разве это жизнь? Я хочу в конце концов перебраться в Лондон.

Мама вздрогнула, и я поняла, что слишком поторопилась. Париж. Лондон. Но это не было неожиданностью. По журналам, которые я приносила домой и страницы которых бесконечно слюнявила, она знала, что я помешана на одежде. По тому, что я тратила все до последнего пенни на дешевые копии последних нарядов из «Вог». В моей спальне висели постеры с изображением моих кумиров: Мэрилин Монро, Одри Хепбёрн, Дебби Харри, Джеки Кеннеди. Я изучала подолы их юбок и высоту каблуков, рыскала по благотворительным магазинам в поисках одежды, имитирующей их стиль, и с помощью старой швейной машинки «Зингер» перешивала юбки и платья, подгоняя их под свой размер.

Я мечтала работать в модном журнале, стать журналисткой, писать об иконах стиля, супермоделях и подиумах. Мне предстояло пройти долгий путь, прежде чем я встану на первую ступеньку воображаемой карьерной лестницы, но я была полна решимости. За неделю до этого разговора я прочитала в «Мари Клэр» статью такой же девушки, как и я, не имевшей никакой квалификации, но пробившей себе дорогу наверх и ставшей младшим редактором. Это вселило в меня надежду.

А потом, сидя у кабинета стоматолога в ожидании очередной пломбы, я увидела в «Леди» объявление о найме помощницы по хозяйству. Что-то витало в воздухе, подталкивая меня к тому, чтобы изменить свою жизнь.

Я похлопала маму по руке:

– Я должна это сделать.

Ее взгляд смягчился, и она отвела глаза. Я была уверена, что мама меня не понимает. А может, она и понимала – даже слишком хорошо понимала и не хотела с этим смириться. Может, она ревновала?

Париж предоставлял мне шанс к побегу. Париж – это мир гламура, способ продвижения и билет на волю. Из прочитанной статьи я поняла: чтобы навсегда уехать из Вустера и хотя бы приблизиться к осуществлению своей мечты, я должна стать чем-то большим, чем очарованная модой девочка из провинции. Мне следовало навести лоск и проявить немного инициативы. Париж предоставил бы мне необходимое преимущество. Я улучшила бы школьный французский и впитала немного столичной атмосферы, надеясь, что часть парижского шика осядет на мне. Я бы научилась правильно повязывать шарф и приобрела немного je ne sais quoi[6]. Вернулась бы утонченной, изысканной и умной – такой, какой должна быть незаменимая помощница редактора гламурного журнала. Она оценила бы мой потенциал, а я ухватилась бы за представившийся шанс, и моя карьерная лестница устремилась бы в небеса.

– Мама, это всего лишь на три месяца. Я вернусь после Нового года.

И она кивнула, смирившись: у нее закончились аргументы. Я представила, как иду по набережной Сены, одетая в шикарное пальто, волосы слегка взъерошены осенним ветерком, вокруг кружатся разноцветные листья, я направляюсь на встречу со своим возлюбленным. Мы будем пить красное вино в крошечном ресторанчике, говорить о жизни, любви и искусстве, выкурим сигарету-другую. Я узнаю, как всегда выглядеть элегантной, неотразимой, уверенной, привлекательной. Отстоящей на миллион миль от провинциалки, продавщицы, провалившей вступительные экзамены.

Париж должен был спасти меня от самой себя и сделать из меня ту, кем я хотела быть.

На пароме меня тошнило – самым натуральным образом. Я сидела прямо на своем месте, одной рукой держась за чемодан, чтобы он не покатился, а другой – за сумку, и чувствовала, как желудок бурлит, когда судно переваливается с борта на борт. И чем больше я старалась не думать об этом, тем хуже себя чувствовала. Черный кофе из автомата болтался в яме моего пустого желудка, исторгая из него горечь.

Я нервничала, хотя плавание из Дувра в Кале было недолгим и не предполагало приключений. Но я беспокоилась о грядущей пересадке на поезд, то и дело поглядывала на часы, проверяла время на билете и жалела, что выбрала не дневной, а утренний рейс. Правда, тогда я приехала бы в Париж уже в темноте, и от этой перспективы у меня сразу пересохло во рту.

Образу, к которому стремилась, собираясь в дорогу, я соответствовала плохо. Я понимала, что выгляжу зажатой, неуверенной в себе и, что очевидно, не привыкшей путешествовать. Я хотела бы походить на девушку в джинсах и свободной клетчатой рубашке, что устроилась напротив меня: она сидела, положив ноги на сиденье, с наушниками «Дискмен» в ушах, жуя жвачку. По сравнению с ней я выглядела неуместно нарядно в своей джинсовой юбке-карандаш и твидовом пиджаке, к которому пришила большие позолоченные пуговицы, думая, что он будет выглядеть как вещь от «Шанель». В Вустере так и было, но здесь, в открытом море, это смотрелось просто отвратительно. Я заметила, как девушка оглядела меня с ног до головы и слегка ухмыльнулась. Кофе снова взмыл по пищеводу, но смириться с мыслью, что меня стошнит у нее на глазах, я никак не могла и как можно быстрее бросилась к туалетам, таща за собой чемодан и не решаясь спросить, не присмотрит ли она за ним.

Когда я наклонилась над раковиной, кофе сразу устремился наружу, и я почувствовала мгновенное облегчение. Пожалуй, это было единственное утешение.

Мне потребовалась целая вечность, чтобы открыть чемодан, достать зубную щетку и пасту, почистить зубы, а затем вернуться на место.

Бледная и дрожащая, я снова села, чувствуя себя несчастной, и посмотрела на часы. До прибытия оставался еще час. Обычно в это время в субботу я крутилась в отделе аксессуаров, убирала упаковки колготок, перекладывала шарфы и раздавала советы нуждающимся. На мгновение мне захотелось оказаться там, в целости и сохранности, и поразмышлять, какое видео взять в «Блокбастере» по дороге домой. Последним фильмом, который я брала, был «Тельма и Луиза». Сейчас мне не хватало их авантюрного духа. Я старалась выглядеть непринужденно и беззаботно. И не думать, успею ли на пересадку.

Когда я сошла с парома и села в поезд до Парижа, от облегчения у меня закружилась голова. Я попыталась закрыть глаза и уснуть, но потом заволновалась, что пропущу остановку. К тому же я начала мерзнуть. Похолодало, а мой твидовый пиджак не очень-то согревал. Я проигнорировала мамины просьбы одеться потеплее и теперь жалела об этом. К тому же меня все еще немного подташнивало после парома. Стоило бы перекусить, чтобы хоть немного восстановить силы, но я слишком нервничала, опасаясь оставить свое место и чемодан и пойти в буфет.

Я взялась за книгу, надеясь, что она отвлечет меня. Это был роман Элейн Данди «Дуд Авокадо». Я нашла его в книжном магазине, куда часто заходила в обеденный перерыв, и меня привлекло название – немного странное. Я прочитала первую страницу и влюбилась в героиню: покрасив волосы в розовый цвет, та бродила по Парижу в вечернем платье средь бела дня. Меня покорила ее искрометность.

Именно такой я хотела быть. Свободной душой, отвечающей за свое будущее, открытой всему, что может предложить жизнь. Это немного подняло мне настроение.

В конце концов мы добрались до окраины Парижа. Под грязно-желтым небом все выглядело заманчиво: клубок башен и пилонов, изредка проглядывающий между бетоном шпиль красивой церкви. С хрипом тормозов мы соскользнули в Северный вокзал. Я вытащила свой чемодан из вагона и шагнула в хаос толпы.

Вокзал меня ошеломил. Паддингтон, где я бывала несколько раз, по сравнению с ним казался сонным. Я не могла разобрать ни слова из того, что слышала. Я даже не была уверена, что половина из них произнесена на французском. Заметив вывеску «Métro» в стиле модерн, я торопливо спустилась под землю, на каждом шагу задевая чемоданом собственные ноги и других прохожих и стараясь не обращать внимания на ответные тычки.

Над шумом взлетали звуки скрипки – дикая цыганская джига. Я улавливала резкий запах пота, едкого сигаретного дыма и экзотических духов, а иногда и вонь несвежей мочи. Мимо меня проходили красивые женщины; чьи-то пылкие взгляды блуждали по моему телу, и мне становилось неуютно.

Я чувствовала себя за миллион миль от дома, и на мгновение мне захотелось перенестись туда, в наш маленький домик с террасой. Вечером папа отправится в чип-шоп…[7] Я представила, как с предвкушением разворачиваю тяжелые влажные упаковки, от которых струится пар.

Перестань, сказала я себе. Это же Париж, воплощение твоей мечты.

Кое-как я добралась до киоска, где продавались билеты на метро. Я сходила в Вустерскую библиотеку, чтобы все изучить, и запомнила свой первый маршрут: одна остановка до Восточного вокзала, затем пересадка на розовую линию, потом шесть остановок до станции «Пирамид».

Я подошла к билетному киоску, прокручивая в голове слова, которые тщательно заучила. «Un carnet, s’il vous plaît»[8]. У меня нет права на ошибку. Меня не должны понять неправильно. Когда женщина за стеклом кивнула и взяла пачку билетов, я обрадовалась и потянулась за кошельком.

В сумке его не было.

С пересохшим ртом я принялась судорожно искать кошелек в сумке, перерывая ее содержимое: косметику, тетрадь, мятные конфеты, расческу, бутылочку аспирина. Слезы навернулись на глаза, когда я встретилась с каменным взглядом женщины. Как сказать «кошелек»? Как ей объяснить?

– Mon argent… il n’est pas là [9].

Женщина пожала плечами, проявив лишь малейший проблеск сочувствия, и движением руки велела мне убраться и не мешать следующему пассажиру.

«Полиция?» Я произнесла эти слова и сразу сообразила, что зря. Что бы сделала полиция? В тот момент я поняла, что такое случается постоянно. Мой кошелек уже опустошили, франки, которые я заказала на почте, вытащили, пересчитали и рассовали по карманам, а сам кошелек выбросили в урну.

Что же мне было делать? У меня не было с собой ни су. Я не знала языка, чтобы пойти и рассказать все полицейским, а они вряд ли станут финансировать мое дальнейшее путешествие. Они бы просто пожали плечами, как билетерша. Возможно, даже посмеялись бы надо мной.

Адрес семьи Бобуа у меня хранился в том же кошельке, в прозрачном пластиковом кармашке. Его я, к счастью, помнила наизусть, а вот номер телефона – нет. Конечно, я могла бы попытаться отыскать его в телефонной книге, но не представляла, как позвонить с оплатой со стороны вызываемого абонента и как объяснить этим Бобуа свое затруднительное положение, если дозвонюсь. Я запаниковала, взмокла, и в голову пришло, что на вокзале, в его духоте и толчее, мне снова станет плохо. Нужно на улицу, на свежий воздух, подальше от толпы, от чужих глаз и рук. Выходя из метро, я хватала ртом воздух, в котором смешались бензиновые пары, тошнотворный сигаретный дым и луковая вонь. Выбора нет – придется идти пешком. Я покопалась в сумке в поисках путеводителя «От А до Я о Париже», который заказала в книжном магазине, придвинула чемодан к стене какого-то здания, села на него, затем взяла ручку «Биро» и прочертила маршрут на нескольких страницах. И с учетом масштаба прикинула, что это около двух миль.

Спускались сумерки. Измотанная, голодная и немного напуганная, я принялась себя увещевать. Я здесь, в Париже, и не так уж далеко от места назначения. Между домом и работой я пробегала такое же расстояние каждый день. Конечно, тогда при мне не было чертовски большого чемодана, но я справлюсь. На это уйдет, наверное, чуть больше часа, с маленькими привалами на отдых.

Не обращая внимания на пульсирующую боль в голове и урчание в животе, я упорно переставляла ноги, а чемодан бился о мои лодыжки и колени. Продолжай идти, Джулиет, говорила я себе.

Я отвлекалась, пытаясь разобрать незнакомые слова на вывесках: «Tabac», «Bureau de change», «Nettoyage»[10] – и отгоняя мысли о том, что этот Париж не похож на тот, который я себе представляла. Магазины были унылыми, улицы замусоренными, ни одно кафе на моем пути не выглядело гостеприимным. Мое сердце по тяжести не уступало чемодану. Я вспомнила сцены из моего любимого фильма «Забавная мордашка», где Одри Хепбёрн танцует вокруг всех этих знаменитых достопримечательностей, раскинув руки, поет «Бонжур, Париж», ее глаза сверкают от восторга. Именно такой я видела себя, а не бредущей по унылому тротуару без намека на гламур.

Однако по мере приближения к цели улицы становились все более приветливыми. Это куда больше походило на Париж из моего воображения: широкие бульвары, от которых отходят мощеные улочки, заманчивые магазины и кафе, нарядные женщины и красивые мужчины. Наконец я оказалась на последней странице путешествия, обозначенного на листках моего путеводителя «От А до Я». Было уже почти шесть часов вечера – я сильно опоздала, но тем не менее стоило попытать счастья.

И вот я на узкой улице, здания стоят друг против друга, словно соревнуясь в элегантности. Я поискала номер, который мне дали, и нашла черную дверь двойной высоты с огромной латунной ручкой. Терзаясь сомнениями, я толкнула ее и вошла в мощеный двор. Здесь было немного жутковато – ни звука, кроме шелеста мертвых листьев на деревьях в деревянных кадках, нависающих словно охранники.

Я окинула взглядом окна, смотревшие на меня, пытаясь понять, какие из них могут принадлежать Бобуа. В некоторых горел свет, другие были пустыми и черными. Тут я заметила еще одну дверь, а рядом с ней – ряд нарисованных колокольчиков. К своему облегчению, я отыскала нужную фамилию и нажала на кнопку рядом с ней.

Я ждала и ждала, не зная, сколько еще смогу продержаться. Затем дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина с ребенком на руках. Она была примерно моего роста, но тоньше, скорее даже худая, с темными глазами, которые казались выжженными на ее бледном лице, и широким ртом. Я сочла ее самой красивой из всех, кого когда-либо видела.

Это и есть мадам Бобуа?

– Меня зовут Джулиет,– сказала я. И добавила с готовностью: – Je suis l’au pair[11].

– Вы сильно опоздали.

И женщина, и ребенок уставились на меня.

– У меня пропал кошелек. – Я указала на свою сумку. – Мои деньги. Mon argent. – Я изобразила, как кто-то вытаскивает мой кошелек.

– О!– Она пренебрежительно закатила глаза.– Gare du Nord[12]. Полно воров.– Последнее слово она произнесла с презрительным фырканьем. Наконец ей удалось улыбнуться.– Я Коринн. Это Артюр.– Она похлопала ребенка по спине, а затем махнула рукой, приглашая меня внутрь.– Entrez[13]. Входите же.

Я подхватила свой чемодан и втащила его в коридор с большой каменной лестницей.

– Оставьте это здесь. – Она указала на нижнюю ступеньку. – Мой муж принесет.

Она взбежала по лестнице, и я последовала за ней, Артюр по-прежнему озирался через ее плечо, как сова. На втором этаже она направилась к полуоткрытой двери и крикнула:

– Жан Луи! Elle est arrivée!

Я знала, что это значит: «Она приехала».

– Ici[14]. – Она пригласила меня войти через богато украшенные двойные двери.

Я вошла и поневоле разинула рот. Высоченный потолок, в центре – сверкающая люстра. Полы из блестящего дерева, стены искусно отделаны панелями, а окна вдоль дальней стороны – выше моего роста. Два дивана бледно-желтого цвета стояли друг напротив друга, по всей комнате были расставлены позолоченные кресла и маленькие стеклянные столики, а на них – вазы с цветами. Висели огромные зеркала и картины, очень ценные, – даже я это поняла, хоть совершенно не разбиралась в искусстве.

Коринн стояла перед мужчиной, который, как я уже поняла, был ее мужем, и что-то бормотала ему по-французски, размахивая свободной рукой. Он был высоким, с каштановыми волосами, зачесанными назад, и, как и его жена, очень худым. Но его карие глаза были теплыми и добрыми, а не затравленными и горящими, как у нее.

– Джулиет.

Он шагнул вперед, чтобы поприветствовать меня. Никогда еще мое имя не произносили так, будто я была важной особой. Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки. Я покраснела.

– Я Жан Луи. Мне очень жаль. Коринн сказала, что вас ограбили на вокзале. Это ужасно. Мы возместим вам пропажу.

– О! – радостно удивилась я.

– Это самое меньшее, что мы можем сделать.

Коринн выглядела взволнованной.

– Жан Луи, через полчаса мы должны идти на ужин. Мне нужно переодеться.

Жан Луи нахмурился:

– Коринн, мы никуда не поедем. Раз уж так случилось, мы должны позаботиться о Джулиет. Мы не можем бросить ее одну.

– Ничего страшного, – сказала я, благодарная ему за щедрость.

– Нет. – Жан Луи был тверд.

Коринн нахмурилась.

– Я пойду одна, – буркнула она в конце концов. – Уже слишком поздно отменять визит.

Она передала Артюра Жану Луи, который безропотно принял его. А когда Коринн вышла из комнаты, с улыбкой наклонился ко мне:

– Люди, с которыми мы нынче ужинаем, мне не нравятся. Так что спасибо.

Несмотря на усталость, я хихикнула.

– Папа?

Я повернулась на голос – в дверном проеме показались два ребенка. Девочка в темно-синем джемпере и серой плиссированной юбке и мальчик в желтых вельветовых брюках и такой же рубашке поло. Их глаза неуверенно перебегали с отца на меня. Я присела перед детьми на корточки, чтобы было удобнее разговаривать.

– Бонжур, – сказала я им. – Я Джулиет. Ты, должно быть, Шарлотта. – И я показала на Гуго. – А ты, наверное, Гуго. – Я указала на Шарлотту.

Они захихикали.

– Нет! – воскликнул мальчик. – Гуго – это я!

Я похлопала себя ладонью по лбу, признавая очевидную ошибку:

– Гуго. Шарлотта.

На этот раз все было правильно.

– Дети, скажите «привет» по-английски, – велел им Жан Луи.

Дети шагнули ко мне. Шарлотта обняла меня за шею.

– Пьивет, – сказала она и поцеловала меня по очереди в обе щеки, совсем как давеча ее отец.

За ней последовал Гуго. Мое сердце растаяло, когда я почувствовала их мягкие теплые губы на своей щеке, и я забыла о своих злоключениях.

– Пожалуйста, присядьте. – Жан Луи указал на диван. – Отдохните. Я принесу ваш саквояж.

Саквояж – гораздо интереснее, чем чемодан. На французском все звучит гораздо интереснее.

Он вышел из комнаты, и я села, усталая и благодарная. Дети забрались на диван рядом со мной. Они ворковали со мной по-французски, как два маленьких голубка. Кажется, они спрашивали меня, люблю ли я кошек.

– J’adore les chats[15], – сказала я им, что, похоже, вызвало у них одобрение.

Жан Луи появился в дверях и улыбнулся нам троим:

– Я провожу вас в вашу комнату.

Жестом он попросил детей оставить меня. Они послушно удалились, а я последовала за ним по коридору.

Мы миновали, должно быть, главную спальню – звуки подсказали мне, что там переодевалась Коринн, – но Жан Луи ничего не сказал, пока не дошел до двери в конце коридора.

– Комната небольшая, но удобная, – сообщил он. – И если вам что-то понадобится, скажите мне.

Комната оказалась как минимум вдвое больше моей спальни дома. Кровать была застелена белоснежными вышитыми простынями, напротив стоял массивный деревянный шкаф с перегородчатым фасадом, а перед окном – маленький письменный стол. Я вздохнула, и Жан Луи встревожился.

– Вам не нравится?

– Это просто прекрасно! – выдохнула я.

– Ванную вам придется делить с детьми. Подойдет?

– Конечно!

Я видела ванную комнату, когда мы проходили мимо. Она была просто огромной. Я подумала об очередях в нашу ванную по утрам. Шатающееся сиденье унитаза, жалкая струйка воды, вытекающая из душевой насадки, то слишком горячая, то холодная. А если осмелишься задержаться, кто-нибудь тут же начнет барабанить в дверь.

– Оставлю вас на несколько минут. Приходите на кухню. Вы, должно быть, проголодались.

Голода я уже почти не чувствовала, а желудок все еще крутило, но пренебречь его гостеприимством я никак не могла. Выйдя из комнаты, он закрыл за собой дверь. Я прилегла на кровать, вдыхая незнакомый запах чужого дома. Здесь пахло дорого – лавандой и старым деревом.

Я тихонько прокралась в ванную, чтобы воспользоваться туалетом, вымыть руки и лицо. Посмотрела в зеркало, чтобы увидеть то, что видели Бобуа, – бледную особу с темными волосами до плеч, запавшими глазами и щелью между передними зубами. Обычная девушка из обычного города. Все Бобуа, даже дети, выглядели необычно. Привлекательная внешность, уверенность в себе и впечатляющая манера держаться. Одежда сидела на них идеально, именно так, как надо, в то время как моя изрядно помялась, обтрепалась и выглядела еще дешевле, чем была.

Слишком утомленная, чтобы думать о переодевании или макияже, я вернулась в комнату, натянула джемпер поверх футболки, которая была у меня под пиджаком, затем подошла к окну, открыла его и посмотрела на улицу. Дома казались бледными в вечернем свете, крыши серебрились под луной, булыжники мостовой были черными и блестящими. Я вдохнула парижскую ночь и почувствовала уверенность в том, что утро принесет надежду, а беды минувшего дня останутся позади.

Я открыла дверь и пошла обратно по коридору, разыскивая кухню. К моему удивлению, она оказалась крошечной, даже меньше, чем у нас дома. Жан Луи с впечатляющей скоростью кромсал ножом кучу шнитт-лука.

– Приготовить вам омлет? – с улыбкой спросил он, когда я вошла.

Омлеты я не любила – сухое, резиновое яйцо с не очень приятным вкусом. Но сейчас я съела бы и ножку стула, а в воздухе витал ореховый аромат тающего масла, от которого у меня перехватило дыхание.

– Прекрасно, – сказала я. – Спасибо.

Взяв три яйца, Жан Луи ловко разбил их в миску одной рукой, а другой тем временем взбивал масло на чугунной сковороде. Я зависла: мне хотелось ему чем-нибудь помочь – например, накрыть на стол, – но у меня пропал дар речи.

В кухню ворвалась Коринн и затараторила по-французски. Я едва узнала в ней ту женщину, которая совсем недавно открыла мне дверь. Сейчас на ней было черное платье без рукавов с открытой спиной и туфли на высоком каблуке, с атласными лентами, завязанными вокруг лодыжек. Ее волосы были убраны в узел на затылке, а в ушах поблескивали крупные бриллианты. Я решила, что они настоящие: она не походила на женщину, которая носит бижутерию. Темные круги под глазами исчезли, а губы она накрасила темно-красной помадой. Из потока слов, произнесенных, пока Коринн доставала из холодильника коробку шоколадных конфет с начинкой, я почти поняла, что малыш спит.

– Приятного аппетита, – сказала она мне, выходя и оставляя за собой шлейф невероятного аромата – я ощущала такой впервые.

Бриллианты, высокие каблуки, пьянящий парфюм. Смогу ли когда-нибудь стать такой, как Коринн?

Я посмотрела на Жана Луи, и он улыбнулся, ничем не выдавая своих мыслей.

– Ваш омлет готов,– сообщил он и указал на дверь.– Salle à manger[16] находится здесь…

Там было накрыто для меня. Рядом стояла тарелка с салатом, совсем не похожим на тот, что мы ели обычно: дома у нас подавалась либо головка салата с дедушкиного участка, в которой часто прятались жирные слизни, либо нарезанный бледно-зеленый айсберг. Здешний салат состоял из темно-зеленых, красных и фиолетовых листьев, блестящих от масла и сопровождаемых багетом.

Я села, и Жан Луи поставил передо мной тарелку. На тарелке лежал золотистый полумесяц, не похожий ни на один омлет, который я когда-либо видела, с нарезанным шнитт-луком. Жан Луи налил мне бокал красного вина:

– Наслаждайтесь.

Гуго и Шарлотта вбежали и сели по обе стороны от меня. Я чувствовала себя невероятно неловко, но была очень голодна.

– Merci[17], – пробормотала я с застенчивой улыбкой.– Merci beaucoup[18].

Жан Луи поднял за меня свой бокал с вином, выходя из комнаты.

Омлет был неземной. Он оказался мягким, кремовым и насыщенно-маслянистым, чуть солоноватым, с легким привкусом лука и трав. Я мигом проглотила его, подбирая остатки ломтиками хрустящего багета. Салат из загадочных листьев был горьковатым, но идеально сбалансированным по вкусу. Вино я, конечно, выпила. Оно было темным и показалось мне крепким, но, как и в салате, в нем чувствовалось что-то правильное. Я никогда не забуду этот первый вкус Франции – еда простая, но тщательно продуманная и умело приготовленная.

К концу трапезы я почувствовала себя другим человеком – не просто ожившим, а прямо-таки просветленным. Я со вздохом откинулась на спинку кресла, а дети захлопали.

– Attendez![19] – сказала Шарлотта, потом взяла мою тарелку и отнесла ее на кухню.

Вернулась она с тарелкой поменьше, на которой лежал треугольник сыра с меловой белой корочкой, сочащейся желтизной. Девочка триумфально поставила его передо мной.

Я почувствовала легкий запах капусты и подумала, не протух ли сыр.

– C’est bon[20], – подбодрила меня Шарлотта, почувствовав мои сомнения, и Гуго кивнул в знак согласия.

Взяв нож, я отрезала крошечный кусочек и отправила его в рот, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать запаха. Но, как и омлет, это было откровением. На вкус сыр оказался совсем не таким, как на запах. Насыщенный и пикантный, он больше всего напоминал грибы. И как только я проглотила крошечный кусочек, мне захотелось еще. Я поглощала сыр с удовольствием. А доев его, поняла, испытывая некоторую неловкость, что не знаю, как теперь быть, чего от меня ждут. Взяв тарелку и бокал, я понесла их на кухню. Вино сразу ударило мне в голову, навалилась усталость. Оказавшийся на кухне Жан Луи взглянул на меня и посоветовал:

– Вам нужно лечь.

Внезапно я поняла, что именно этого хочу больше всего на свете. Я подумала, что надо бы поинтересоваться, не помочь ли ему с детьми, но у меня не было сил. Я просто хотела упасть и уснуть.

– Спасибо. Merci. Pour le…[21]

Я не могла вспомнить слово, обозначающее еду или блюдо. И не знала, был ли это обед или ужин, или как они это называют.

– Omelette…– наконец произнесла я.– Delicieux[22].

Он улыбнулся и слегка пожал плечами, словно это было пустяком:

– Bonne nuit[23].

И вдруг я обнаружила, что дети обнимают меня за ноги своими маленькими ручками.

– Bonne nuit, Джулиет! – хором сказали они.

Мне удалось найти в себе силы рассмеяться, наклониться и обнять их в ответ.

– Bonne nuit, mes petits[24], – сказала я, не уверенная, правильно ли обратилась к детям.

Но они выглядели счастливыми, и я решила, что именно так, методом проб и ошибок, и буду учиться.

В спальне, пока я скидывала одежду прямо на пол, у меня слипались глаза. Простыни оказались холодными, тяжелыми и гладкими – я привыкла к нейлоновым простыням в конфетную полоску, на которых спала с детства, они всегда немного липли к коже, чем раздражали до зубовного скрежета. Подушка представляла собой длинный жесткий валик во всю ширину кровати, заправленный под простыню. Я думала, что никогда не усну, настолько все было непривычно, но стоило мне лечь на мягкий матрас, как простыни нагрелись и я расслабилась.

Воспоминания о прошедшем дне пронеслись перед глазами: паром, поезд, ужас метро, бесконечная прогулка и боль в руках от усталости. А потом Коринн, гламурная и немного пугающая. Ласковый, добрый Жан Луи, который казался ее противоположностью. Двое малышей, в которых я уже успела влюбиться, и крошка Артюр.

Я добралась до места, я была в безопасности, лежала в мягкой теплой постели и невероятно гордилась собой.

Глава 5

С головой погрузившись в свою писанину, Джулиет и не заметила, как показались пригороды Парижа. Высоких жилых домов и граффити стало больше, чем во время первого путешествия, но вид оставался все таким же мрачным и неприветливым, не отвечавшим представлению о прибытии в Город света. Однако истинных ценителей это противоречие – грубая, жесткая бесцеремонность и безжалостность кварталов, которые служили плавильным котлом рас, религий, идеалов и философий, – скорее, очаровывало.

Джулиет сохранила файл в ноутбуке и начала собираться, мысленно все еще оставаясь в прошлом. В теле отражалось то предвкушение, которое она испытывала все эти годы. Тот же пустой желудок и тот же всплеск адреналина, только на этот раз у нее были знания и уверенность. Тем не менее она оберегала память о себе двадцатилетней и, конечно, не собиралась допустить, чтобы пятидесятилетней Джулиет был причинен какой-либо вред.

– Вы надолго в Париже?

Сосед удивил ее своим вопросом: она погрузилась в свой собственный мир и забыла о нем.

– Скорее, нет, – ответила она неопределенно, но вежливо.

– Если захотите выпить, пока вы здесь, я остановился в Четвертом округе.

Настойчивость мужчины, первоначально получившего отказ, удивляла.

– Я замужем.

Она улыбнулась, давая понять, что на этом разговор окончен. Это не было ложью. Они со Стюартом решили пока не менять семейный статус: ни у кого не было сил на возню с бумагами по поводу развода, а финансами они всегда занимались самостоятельно. Возможно, со временем это изменится.

– Это же Париж. – Он слегка пожал плечами.

Она нехотя рассмеялась:

– Спасибо, но нет.

На этот раз он понял, в чем дело, и встал, чтобы взять свое пальто с багажной полки. Перед тем как уйти, протянул ей визитную карточку:

– Если передумаете. Можно просто по-дружески выпить.

Она улыбнулась мужчине, восхищаясь тем, как ему удается быть одновременно настойчивым и ненавязчивым. Прочитала на визитке: «Пол Мастерс» – и спрятала ее в сумку, где уже хранился целый ворох квитанций и прочего бумажного мусора.

Выйдя на платформу, Джулиет устремилась к выходу. На этот раз она ни за что не станет жертвой карманника. Ее сумка была спрятана под курткой. Она знала, куда идет. За плечами у нее были годы международных путешествий. Да, она не бывала больше в Париже, но посетила многие столицы. И ни один из городов не запал в ее сердце так, как этот. Тем не менее она держалась настороже, отлично зная, что в любой точке мира есть острые глаза и ловкие пальцы.

Она пробралась сквозь толпу к стоянке такси и встала в очередь. Вообще-то, Джулиет дала себе обещание ходить пешком везде, где только можно, – Париж город удивительно маленький и до большинства мест действительно можно добраться своим ходом, а ей нужны физические нагрузки, – но в этот первый вечер она собиралась побаловать себя.

Холодный ночной воздух и яркие огни обострили ее чувства и усилили пульс. Любой ночной город интересен, но встречи с этим она ждала уже давно. Ей не терпелось погрузиться в атмосферу оставленного ею Парижа.

Не прошло и десяти минут, как она села в такси, и вскоре они уже кружили по площади дю Марше-Сент-Оноре – маленькой, усыпанной ресторанами, в которых мерцали огни, а на террасах у тротуаров, несмотря на время года, было полно людей, которые ели и пили на улице. Официанты сновали туда-сюда, принося коктейли, coupes de champagne[25], салат с козьим сыром, стейк с картошкой фри… У нее потекли слюнки, но сейчас было не время останавливаться.

В дальнем конце площади такси въехало на тихую улицу – здесь в одном из домов находилась снятая ею квартира. Расплатившись и забрав багаж, Джулиет набрала код на входной двери, вошла в холл и вызвала лифт. Когда он приехал, она раздвинула решетчатые металлические двери и шагнула внутрь. Они с лязгом захлопнулись. Лифт оказался ужасающе крошечным, но на нее саму и на чемодан места хватило. Джулиет поднялась на четвертый этаж, а затем затащила свой чемодан по лестнице на самый верх. Еще один код, и она толкнула дверь.

Включила свет и радостно вздохнула. Квартира, всего пятнадцати футов в ширину, примостилась под карнизом восточной части крыши высокого здания, левая стена была наклонной. Стены, оклеенные бледно-серыми обоями с серебристым узором из изящных раковин, создавали впечатление, что находишься в одной из таких раковин, под ее перламутровым сводом. В дальнем конце стояла кровать, заваленная квадратными подушками и покрытая бархатным покрывалом. Маленькое мансардное окно с белыми ставнями выходило на улицу, и можно было разглядеть дома напротив, с их створчатыми окнами и богато украшенными коваными балконами.

В центре стояли небольшой диван и кофейный столик, а также консольный столик с парой позолоченных стульев в стиле Марии Антуанетты. На стенах висели картины в потертых рамах и несколько потускневших зеркал. В них отражался свет удивительно большой люстры, миллионы крошечных хрустальных капелек переливались и кружились, отбрасывая бриллианты света в дальние углы.

Недалеко от входа располагалась миниатюрная кухня с рабочей поверхностью, достаточной для чайника и тостера, двухконфорочной плитой, холодильником и раковиной. Под мансардным окном стоял круглый стол с двумя стульями. А за ним – ванная комната, меньшая, чем туалет на Персиммон-роуд.

Джулиет вздохнула. Идеально. Все, что нужно для тридцати дней в Париже. Будуар и писательская мансарда; потенциальное любовное гнездышко; место для отдыха, восстановления сил и обновления. Для всего, чего она пожелает.

Распаковав вещи, Джулиет сняла с крючка на стене кухни плетеную сумку и отправилась вниз, на окутанные сумраком улицы. Неподалеку, между бутиками, она обнаружила минимаркет «Карфур». Остановившись у витрины с фруктами – ей приглянулись гроздь темно-красного винограда и несколько румяных яблок, – Джулиет обратила внимание на мужчину в темно-синем пальто, придирчиво выбиравшего помидоры. Она не могла представить себе ни одного британца, который уделял бы такое пристальное внимание спелости, запаху, цвету, подыскивая идеальный экземпляр. А для француза это был ритуал, дело первостепенной важности, то, для чего он родился.

Узкие проходы минимаркета были забиты людьми до отказа. Джулиет купила спелый камамбер, баночку ремулада[26] из сельдерея, немного байонской ветчины, несоленое масло «Презент» и багет. И еще бутылку белого бургундского из холодильника. И наконец, под влиянием импульса, достала из ведра букет роз, пышных и белых, с легким намеком на розовый цвет по краям.

На обратном пути Джулиет замедлила шаги возле магазина, представлявшего собой нечто среднее между старой аптекой и антикварной лавкой, где товары были выставлены на великолепных старинных столах и полках. Для ее апартаментов ей недоставало только ароматической свечи. Джулиет могла бы провести в этой лавке весь вечер, но в конце концов нашла свечу, которая пришлась ей по душе и показалась подходящей для парижского приключения. Оплачивая покупку, она подумала, что обычно такие деньги тратят на дни рождения или Рождество, но чувствовала, что заслужила это.

Вернувшись в квартиру, Джулиет развернула покупки, поставила сыр доходить до комнатной температуры, фрукты выложила в миску на столе, зажгла свечу и поставила ее на консольный столик – пламя заплясало в зеркалах. Она подрезала стебли роз и поставила их в вазу рядом со свечой. Нашла в смартфоне песню Жюльетт Греко[27] и подключила его к мини-динамику, который привезла с собой, – дети подарили на день рождения. Затем открыла окно и впустила мягкий ночной воздух. С улицы доносились голоса: люди шли на ужин, на концерт, к друзьям.

Джулиет налила себе бокал вина, покатала на языке насыщенную тягучую жидкость. И, ощущая, как напряжение последних месяцев сползает с ее плеч, словно сброшенный лисий мех, поняла, что теперь, благодаря дополнившим интерьер штрихам, она чувствует себя как дома. Джулиет перечитала написанное в поезде и подумала, что, возможно, она поработала бы еще немного, коли есть подходящее настроение.

Музыка, вино, свечи – что еще требуется, чтобы вызвать музу?

Глава 6

Проснувшись на следующее утро, я не сразу поняла, где нахожусь. Доносились незнакомые звуки детского плача и высокие пронзительные голоса. У изножья кровати стоял шкаф, окно закрывали длинные льняные занавески, а на крючке у двери висело мое пальто. Озадаченная, я села. В голове всплывали вчерашние воспоминания, ноздри улавливали запах кофе – темный, дымный, вкусный. Только его было достаточно, чтобы меня поднять.

На кухне Коринн, одетая в черный шелковый халат, нарезала багет. Она выглядела так, словно ходит во сне, а синяки под ее глазами были еще темнее, чем когда я впервые увидела ее. Малыш свернулся в кресле и ворковал что-то под нос.

– Гуго! Шарлотта! – прохрипела Коринн, пронзив меня взглядом.

Она отрывисто кивнула, схватила с плиты кофейник – вот-вот закипит, – обожгла руку и выругалась. Внезапно в кухне воцарился хаос. Коринн всхлипывала от боли, Артюр начал плакать, и вбежали Шарлотта и Гуго.

– Вам надо подержать руку под холодной водой, – сказала я Коринн.

Она безучастно посмотрела на меня. Я показала на раковину, подбежала к ней и повернула кран холодной воды, указывая на ее руку:

– L’eau froid[28].

Я ободряюще кивнула, удивляясь, отчего женщина с тремя детьми не знает простых правил оказания первой помощи.

Коринн не шевельнулась. Я взяла Артюра на руки и, пытаясь успокоить его, повторила:

– Eau froid.

Гуго и Шарлотта прыгали по кухне, что только усиливало напряжение. Я потрепала каждого из детей по плечу и указала на багет.

– Mangez[29], – сказала я им, но они слишком переживали за свою мать, чтобы послушаться.

Коринн смотрела на красную отметину на своей бледной руке. Я подумала, что, возможно, она в шоке.

Появился Жан Луи в коротком темно-синем халате и бархатных тапочках, волосы его были взъерошены, глаза блестели. Все началось сызнова. Коринн вопила еще пронзительнее, чем дети, Артюр заплакал сильнее. Жан Луи посмотрел на изливающий воду кран, подвел жену к нему и, несмотря на протесты, сунул ее руку под струю.

– Все хорошо,– сказала я детям, надеясь, что они меня поняли. Потом приложила палец к губам, поясняя, что они должны вести себя тихо, а затем снова указала на багет.– Petit déjeuner. Mangez[30].

Все это время я поглаживала Артюра по спине, и в конце концов он привалился к моему плечу, прижался, как маленький коала. Единственное мое утешение в странной ситуации, когда я оказалась в центре чужой семейной драмы за много миль от дома, еще и проснуться толком не успев.

Гуго и Шарлотта взяли по тарелке и по куску багета. Коринн наконец замолчала – она наблюдала, как на обожженную руку льется прохладная вода. Я заметила, как Жан Луи на мгновение закрыл глаза и выдохнул. Затем он посмотрел на меня и благодарно кивнул. Я улыбнулась, чувствуя, что сделала все возможное для исправления ситуации, которая выходила из-под контроля.

– Кофе? – спросил Жан Луи, направляясь к виновнику утренних событий – кофейнику.

Обычно по утрам я пила крепкий чай с двумя ложками сахара. Но что-то подсказывало мне: здесь я не получу чашку чая и мне придется изменить свои привычки. Когда ты в Париже…

– Спасибо. – Я кивнула и приготовилась выпить что-то крепкое и бьющее по сердцу.

Жан Луи подогрел молоко, налил в него немного кофе из кофейника и разлил в три голубые чашки. Дети взяли по одной, третья предназначалась мне. Мы – я с Артюром, все еще продолжавшим отчаянно цепляться за меня, – отнесли чашки и тарелки в столовую. Дети принялись макать багет в кофе с молоком. Я села и отпила глоток кофе: он оказался восхитительным, совсем не крепким.

Из столовой было слышно, как Жан Луи и Коринн что-то обсуждают, бурно, на повышенных тонах. Дети, впрочем, не выглядели встревоженными, и я решила, что это в порядке вещей. Как бы то ни было, Артюр смешил брата и сестру, протягивая им кусочки багета, которые они же ему и давали. Вскоре я была вся в крошках, но меня это не смущало. Я усадила малыша на стол, взяв под мышки, и он радостно заворчал. Дети были такие милые, все трое: Шарлотта и Гуго в одинаковых пижамках с красной отделкой и Артюр в белом комбинезончике, усеянном бледно-коричневыми кроликами.

В конце концов вошел Жан Луи. Он выглядел напряженным, но улыбался. Поговорил с детьми, а затем объяснил мне, что Коринн возвращается в постель.

– Мы пообедаем не дома. Очень жаль, но мне понадобится ваша помощь. Я хотел дать вам день отдыха, чтобы вы могли прийти в себя после путешествия, но… – Он поднял руки в шутливом отчаянии.

– Я отлично себя чувствую, – ответила я. – Не проблема.

– Если вы поможете детям одеться, я справлюсь со всем остальным.

Он взял у меня Артюра и поднял над головой. Малыш задорно засмеялся и задрыгал ножками. Жан Луи смотрел на мальчика, и его лицо светилось любовью. А я отправилась с детьми постарше, чтобы помочь им подобрать наряд на день. Их спальни выглядели безупречно. Комната Шарлотты была бледно-желтой, а Гуго – бледно-зеленой, у обоих имелись белые кровати, комоды и ситцевые занавески в уютную мелкую клетку под цвет стен. А сколько у детей одежды – стопки выглаженных рубашек и блузок, аккуратно сложенных джемперов, белоснежного нижнего белья и свернутых носков, все с цветовой маркировкой. Зимние пальто висели на вешалке, а под ними лежала обувь на все случаи жизни.

Когда проблема была решена, я отправилась к себе и порылась в чемодане, пытаясь решить, что же надеть мне. В итоге выбрала черное платье из лайкры, черные колготки и черные замшевые сапоги, решив, что все одного цвета – это шикарно. Но, глядя на себя в зеркало на внутренней стороне шкафа, хмуро подумала: ничего подобного. Я выглядела оплывшей и блеклой. Не такой, как Коринн, – томительно-бледной, – а просто тусклой. Даже жемчуг, крупный, на который я долго копила и которым так гордилась, меня не красил. Я надеялась, что жемчужины придадут моей коже кремовый оттенок и сияние, как то и положено жемчугу, но им оказалось это не по силам, потому что они были ненастоящими.

Мы собрались в холле. Артюр сидел в своей коляске, Шарлотта и Гуго застегивали ботинки. Я снова надела твидовый пиджак, сознавая, что его полы расходятся так, как Коко Шанель никогда бы не допустила. Жан Луи накинул верблюжье пальто, сидевшее на нем как влитое и выглядевшее, что называется, с иголочки.

– Allons-y[31]. – Он улыбнулся, пропуская меня в дверь первой, а сам пошел следом с коляской.

Мой путеводитель «От А до Я» ни в чем не обманул: Париж оказался таким, каким он должен быть, все находилось там, где ему полагалось, и все было очень близко. Через несколько минут мы уже шли по утоптанной земле Тюильри – парка, который простирался от Лувра до площади Согласия. Все выглядело так знакомо, что казалось, вот-вот в кадр вбежит Одри Хепбёрн со связкой воздушных шаров. Я старалась не выдать своего волнения и выглядеть непринужденно, будто брожу по этим садам изо дня в день. Для Шарлотты и Гуго парк был привычным местом отдыха, и они запрыгнули на низкую стенку круглого пруда, чтобы побегать вокруг него.

– Придется подождать, – улыбнулся Жан Луи, закатив глаза от удовольствия. – Пока они не набегаются.

А потом мы взошли на Королевский мост. Я понимала, что это значит! Сен-Жермен-де-Пре[32]. Писатели, философы, актрисы, певицы. Мы остановились на полпути, и я посмотрела на реку. Солнце, давно выскользнувшее из постели, светило неохотно, не особо припекая, но заставляя воду переливаться и сверкать. Передо мной открывался прекрасный город, о котором я мечтала. Меня затрясло.

– Вам холодно? – забеспокоился Жан Луи. – Мы уже недалеко.

Я не могла сказать ему, что это волнение, всплеск эмоций. Проявление щемящего неверия в то, что я здесь, сбежала от обыденности и направляюсь на обед туда, где иконы стиля, о которых я читала, ели, пили, ссорились, влюблялись и обретали смысл жизни.

Бульвары Сен-Жермен-де-Пре оказались шире и оживленнее, чем я себе представляла. Мне подумалось, что Шарлотта и Гуго, должно быть, устали – любой английский ребенок, плоть от плоти своих родителей, уже начал бы хныкать,– но в конце концов мы свернули и вскоре добрались до ресторана на углу двух мощеных улиц. Темно-красные двойные двери были отделаны латунью, а между длинными высокими окнами висела панель с надписью «Vins bistro café restaurant pâtisserie liqueurs»[33] в стиле ар-деко.

Жан Луи поднял Артюра из коляски, захлопнул ее и открыл дверь. Мы вошли следом за ним. Меня сразу окутал аромат дыма, чеснока, горячего масла, ванили, жженого сахара и кофе. Вдоль зеркальных стен стояли переполненные кабинки, батальон официантов обсуждал меню и с благоговением открывал бутылки. Самый крупный официант, с животом, обтянутым белоснежным фартуком, подошел к Жану Луи и, расцеловав его в обе щеки, подтолкнул нас к свободному столику, из воздуха сотворил стульчик и кивнул мне в знак приветствия.

Нам передали бумажные меню, и я взглянула на немой для меня список. Узнала я всего несколько слов, причем некоторые привели меня в ужас. Rognons[34], я была уверена,– это почки, veau[35] – телятина, и я ни за что не стала бы это есть. Я искала что-то знакомое, когда Жан Луи взял у меня из рук меню.

– Мы возьмем poulet rôti[36], – объявил он. – Не волнуйтесь, дорогая, лягушачьих лапок и улиток не будет. Пока.

Он поддразнивал меня, но по-доброму, и я почувствовала облегчение, оттого что мне не придется сидеть над полной тарелкой, не рискуя положить что-то в рот.

Я откинулась на спинку кресла и расслабилась, оглядывая прочих клиентов заведения. Провожала взглядом тарелки с едой, которые несли к столам, слушала смех и обрывки разговоров на языке, к которому пыталась привыкнуть, и поздравляла себя, когда выхватывала знакомое слово или фразу. Не успела я опомниться, как появился еще один официант с двумя фужерами: одним – для меня, другим – для Жана Луи.

– Кир рояль[37], – объявил он.

Я сделала глоток прозрачной жидкости с розовато-золотистыми пузырьками и пришла в восторг. Это было то, о чем я мечтала, когда увидела рекламу этого напитка, и даже больше.

В ожидании обеда мы вели довольно монотонную беседу на моем плохом французском и идеальном английском Жана Луи. Я говорила ему что-то, он объяснял ключевые слова Шарлотте и Гуго, которые повторяли их и, в свою очередь, переводили мне на французский. Например, я рассказала, что мой отец был машинистом поезда.

– Машинист! – воскликнул Жан Луи. – Мечта любого маленького мальчика, да? – Он взъерошил волосы Гуго. – А ваша мама?

Мама работала на полставки кассиром в строительном обществе. Я понятия не имела, как по-французски сказать «строительное общество», да и есть ли они вообще, поэтому соврала, заявив, что она работает в банке.

– Et vous?[38] – спросила я, ободренная воздействием коктейля.

– Je suis agent immobilier[39], – ответствовал он.

Агент по недвижимости? Я вежливо кивнула. Агенты по продаже недвижимости в Англии не пользовались хорошей репутацией. Какие-то из них были шикарными типами в твидовых костюмах, другие – сомнительными личностями в блестящих, и те и другие безбожно обдирали клиентов и лгали напропалую. Жан Луи, похоже, не подходил ни под одну из этих категорий.

– Это семейный бизнес. Мой отец основал компанию. У нас есть офисы здесь и на юге Франции, где живут мои родители. Я отвечаю за Париж.

– А Коринн? Она работает? – Мне было любопытно узнать о его жене.

– У Коринн свой бизнес – она занимается интерьерами для наших клиентов. Но она в длительном отпуске. – С поясняющей улыбкой он наклонил голову в сторону Артюра. – Однако, надеюсь, завтра вернется к работе.

Жан Луи сделал еще глоток из своего бокала, прочистил горло и наклонился ко мне, чтобы дети не услышали его дальнейших слов.

– Ей трудно быть матерью троих детей, – признался он. – Я пока не уверен, что она вернется на работу. Но она полна решимости. – Он указал на меня. – Вот почему нам нужна помощь.

– Для этого я и приехала. – Я улыбнулась ему, радуясь, что могу быть полезной.

– Это была моя идея – взять помощницу по хозяйству. Коринн от этого не в восторге. Но я надеюсь, она скоро привыкнет к вам.

Вероятно, это объясняло холодное и настороженное отношение ко мне Коринн. Я прекрасно понимала, почему ей, еще и обремененной маленьким ребенком, неприятно видеть в своем доме чужого человека. Но возможно, я смогу завоевать ее расположение, если буду помогать по дому, ей самой не мешая.

Не успела я что-то сказать, как к столу подошел официант с целой зажаренной курицей. Ее благоговейно положили перед нами и разрезали с точностью до микрона с помощью смертоносно-острого ножа. К блюду прилагалась башня из тонких хрустящих ломтиков жареного картофеля и охапка зеленого кресс-салата. Была также открыта бутылка красного вина. Мне нравилась вся эта театральность, повышенное внимание к процессу и предвкушение.

Если бы кто-то сказал мне, что на обед будет курица с картошкой, я бы не обрадовалась. Но два кусочка – и я пришла в восторг. Горячая, хрустящая кожица. Тающее белое мясо, которое хранило привкус дыма от открытого огня, на котором его готовили. Соленые ломтики картошки. Я слопала бы все в три укуса, но старалась быть деликатной и не заглатывать пищу, как дикарь. Никогда не пробовала ничего подобного.

Я смотрела, как Шарлотта и Гуго, аккуратно заправив салфетки за воротнички, с упоением поглощают блюдо. Даже Артюр вел себя ангельски – Жан Луи кормил его шпинатом со сливками, который прислал для малыша шеф-повар, с маленькой ложечки.

Когда цыпленок был съеден, Жан Луи заказал целый тарт-татен[40]. Его поставили на стол – перевернутые половинки яблок блестели золотистой карамелью, – и официант аккуратно разрезал пирог на ломтики. Часть он положил нам, а остальное убрал в коробку.

– Коринн его обожает, – пояснил Жан Луи.

Я подумала, как же ей повезло с мужем, догадавшимся принести домой ее любимый десерт.

К тому времени как мы доели пирог, я чувствовала себя немного утомленной. Обильная еда, вино, жара в ресторане, напряжение от попыток общаться по-французски, вчерашнее путешествие… Мои веки тяжелели с каждой минутой. Жан Луи заметил это и рассмеялся:

– Вы похожи на Артюра, когда ему нужно поспать. Пора доставить вас обоих домой.

Когда мы вернулись, Коринн уже встала и оделась. Джинсы, рубашка поло, волосы убраны в хвост – она выглядела очень собранной и сразу протянула руки к Артюру. Она казалась совсем другим человеком, когда, усадив малыша на колени, слушала, как старшие дети рассказывают ей, что ели на обед. Она погладила Артюра по щеке тыльной стороной ладони, и он прислонил свою головку к ее, глядя на меня так, словно я совершенно ему незнакома и он не ел сливки из моей ложки меньше часа назад.

– Если хотите, можете идти в свою комнату, – улыбнулась мне Коринн.

Я поняла, что меня отсылают, как горничную, но не стала возражать. От еды и вина у меня слипались глаза. Я свернулась калачиком на кровати, намереваясь немного вздремнуть.

Проснулась я только на следующее утро.

Глава 7

Джулиет подняла руки над головой и расправила плечи. Пока она писала, в комнату прокралась темнота, в углах сгустились бледно-серые тени. Она остановилась только для того, чтобы включить лампу рядом со столом и продолжить писать. Она любила, когда такое случалось: когда ты настолько погружаешься в работу, что время пролетает незаметно. Принимаясь писать, никогда не знаешь, найдутся ли слова легко или будут ускользать, но сегодня все получилось без труда. Она написала в два раза больше, чем запланировала.

Теперь ей нужно было подышать свежим воздухом и размять ноги. Она натянула кроссовки «Скечерс» и вышла в прохладную ноябрьскую ночь. Она точно знала, куда направляется. До цели меньше километра. Она знала этот маршрут как свои пять пальцев, ведь достаточно часто водила детей в Тюильри, так что оставалось только проделать обратный путь к Опере.

Правильно ли она поступает – еще вопрос, но хотелось проверить, насколько точна ее память, не ускользнула ли какая-то деталь. Пишите о том, что знаете, советовали Джулиет. Но знала ли она это на самом деле, или просто воображение разыгралось?

Улица не изменилась ни на йоту. На ней царила атмосфера тихой привилегированности и исключительности, заставляющая задуматься о тех, кому посчастливилось здесь жить. Камень был кремовым и безупречным, зелень на балконах – ухоженной, краска – сверкающей. Ни один кирпич или оконное стекло не потускнели с годами.

Она почувствовала, что ее тянет к огромной черной двери, такой же внушительной, как и в тот вечер, когда она приехала сюда. Что, если бы она никогда не переступила порог этого двора? Как бы сложилась ее жизнь, если бы она не увидела то объявление, не вошла в дом Бобуа?

А что, если бы она переступила порог этого дома сейчас? Джулиет коснулась ручки – холод металла ударил ее, словно ток. Она могла бы открыть дверь и отправиться на поиски своего прошлого. Может, они все еще живут там? Будет ли ее призрак стоять у окна и смотреть на ту же луну, что висела над головой?

У эмоций, как и у мышц, есть память, подумала Джулиет. Это было больше чем просто ностальгия. Она почти заново переживала каждый момент, ее сердце замирало, а пульс учащался. Она чувствовала, как нервничает в ту первую ночь, как у нее сводит живот. И то, как она, уходя в последний раз, услышала хлопок двери позади. Но она также помнила, как проскакивала через нее, готовая отправиться навстречу новым приключениям, или беззаботно распахивала ее с пакетом круассанов в руках.

Как же все пошло не так? Какой крошечный момент послужил катализатором? Что она могла сделать по-другому?

Нет, все это слишком болезненно – чувства, вопросы.

Столкнуться со своим прошлым в реальной жизни было гораздо тяжелее, чем изложить его на бумаге, и она почувствовала себя уязвимой. Джулиет повернулась на каблуках, сгорбившись под курткой, и пошла прочь, злясь на себя. Зачем она сюда приходила? Она ведь не собиралась устраивать сцену. Это не в ее стиле.

Джулиет никогда не была склонна к конфликтам. Теперь она задумалась, хорошо ли это. Неужели неготовность бросить вызов – это трусость? Не постоять за себя – это значит быть тряпкой под ногами? Или не раскачивать лодку – признак силы? Ее проверенный способ справляться с неприятными вещами – писать: дневник, письмо, статья. А теперь – книга.

Минуло три десятка лет, и она снова берется за перо, чтобы разобраться в своем прошлом и заглянуть в будущее. Но как далеко она должна зайти? В конце концов, можно врать по ходу написания, вычеркивая детали, бросавшие тень на нее, героиню, и перестраивать текст так, чтобы история поднимала ее в собственных глазах. И Джулиет поняла, что должна быть честна с собой. Откровенно рассказывать о том, чем никак не могла гордиться. К чему пытаться приукрасить себя? В этом нет никакого смысла.

В конце улицы она свернула налево и ускорила шаг, торопясь поскорее уйти. Похолодало, ветер пронизывал ее насквозь. Внезапно Париж показался не таким уж гостеприимным. Она была совершенно одна в чужом городе, и ей не к кому было вернуться. Ни мужа, ни детей, ни друзей. Никто из тех, кто был ей дорог, сегодня вечером не думал о ней, все занимались своими делами. Джулиет полагала, что справится. Она считала себя сильной, независимой, находчивой и выносливой, но сейчас казалась себе жалкой и нелюбимой. Она храбрилась, обманывала всех, даже себя. Уверенность, с которой она, обращаясь к друзьям, оправдывала их со Стюартом решение, была лишь фасадом. А все ее захватывающие планы – миражом, фантазией, которые она выстроила, чтобы скрыть свой страх. Она использовала Париж, чтобы отвлечься, нарисовать картину новой захватывающей главы в своей жизни, внушить людям зависть, в то время как на самом деле ее следовало только пожалеть.

Она задрожала, но не из-за порыва ветра. Это был холод от осознания безрадостности своего положения. Глупая женщина, которая согласилась выбросить на свалку свой брак из-за того, что муж, похоже, полюбил свой новый велосипед больше, чем ее? Она не уделяла Стюарту достаточно внимания. Если бы она была хорошей женой, если бы достойна была сохранить брак, она должна была бы проявлять интерес, не так ли?

От паники свело живот. Она сожгла за собой мосты. Дома больше нет. Все, что у нее осталось, – деньги в банке, правда немалые, больше, чем она когда-либо ожидала иметь, – но что в этом хорошего, когда не с кем строить планы?

Джулиет остановилась перед пешеходным светофором, на котором загорелся красный, и огляделась. Она понятия не имела, где находится. Названия улиц были незнакомы. Она не узнавала зданий и не помнила, чтобы проходила мимо них. Должно быть, свернула не туда. Она достала смартфон и ткнула в карты «Гугл», но как только сетка улиц начала заполнять экран, он почернел: телефон сел.

Это ее вина. Она всегда забывала ставить мобильник на зарядку. Это сводило всех с ума: Стюарта, детей. Но она не была так одержима своим телефоном, как они, поэтому не замечала, когда батарея разряжалась. А теперь вдруг поняла, как сильно зависит от этой электронной штуки, хотя думала, что нет. Как она собирается узнать, где находится?

Джулиет дошла до конца переулка и оказалась на широкой шумной улице с аляповатыми магазинами, заполненной оживленной толпой и грохочущим транспортом. Автомобильные гудки, громкая музыка, смех и крики, запах жареного лука и дешевого масла. Навстречу ей валили компании молодых людей в ярких пиджаках и пижонских кроссовках; за ними тянулись шлейфы вейпа, а иногда и чего-то более экзотического.

Ей хотелось найти карту и сориентироваться, чтобы не слишком выбиваться из толпы. Она чувствовала себя не в своей тарелке или как рыба на суше. Натуральная английская мамаша средних лет, которая заблудилась, а не какая-нибудь вышедшая прогуляться парижанка. А думала, что она такая крутая, раз помнит дорогу без карты. Но в голове было пусто, и она потеряла всякое чувство направления. Ей казалось, что все оценивающе смотрят на нее.

Она поплотнее запахнула пальто и постаралась выглядеть непринужденно. Если бы она курила, то вытащила бы сигарету и запалила кончик, выигрывая время, но они со Стюартом давно бросили. Никто из ее знакомых больше не курил, что, в общем-то, было хорошо – до тех пор, пока не потребовался реквизит и не понадобилось сделать вид, будто тебе на все наплевать, когда на душе кошки скребут. Она приказала себе подумать. Визуализировать свою внутреннюю карту Парижа, понять, где она ошиблась. Она должна быть в квартале Ле-Аль, рядом с Форумом Ле-Аль, старым продовольственным рынком, который когда-то называли Чревом Парижа. Это был вполне безобидный район с огромными сетевыми магазинами и фастфудом, притягивающий молодежь из пригородов.

Если она не растеряется, то ничего страшного не случится. Ей нужно пойти на юг, к реке, а затем петлять вдоль Сены до улицы Сент-Оноре. Но она чувствовала себя так, словно ей завязали глаза в игре «Бабушкины шаги» и мельтешили вокруг, пока у нее не закружилась голова и она не потеряла ориентацию.

«Просто иди», – сказала она себе. Париж маленький. Она найдет дорогу из этого квартала за пять минут. А если окажется в Марэ, свернет не в том направлении, тогда ей придется больше пройти, но, по крайней мере, она будет знать, где находится. Джулиет опустила плечи и пошла дальше, уворачиваясь от компаний подростков, не замечавших прохожих, и укоряя себя за школьную оплошность, из-за которой ее телефон разрядился.

Пробираясь сквозь толпу, Джулиет ощутила тоску по дому. Она отдала бы все на свете, лишь бы оказаться сейчас на Персиммон-роуд, налить бокал аргентинского мальбека, который посоветовал их сосед-виноторговец, или подобрать ингредиенты для какого-нибудь рецепта из «Гардиан» за прошлую неделю. Они всегда брали субботние газеты и обводили в кружочек то, что собирались посмотреть, скачать на свои ридеры «Киндл» или приготовить в ближайшие выходные. В позапрошлом году Джулиет решила каждую субботу готовить вечером что-то новое, и ей это неплохо удавалось, лишь изредка она возвращалась к старым любимым блюдам, которые могла соорудить даже во сне, и стала довольно бесцеремонно обращаться с мисо, хариссой и гранатовой патокой.

Но в последний год Стюарт отказался от их субботних винных посиделок и перешел на «чистую» пищу. Он предпочитал растительную диету. Джулиет была за овощи – она их любила, – но знала, что муж имел в виду не тиану из баклажанов и кабачков, пропитанную оливковым маслом, с чесноком и петрушкой, сочащуюся моцареллой и осыпанную панировочными сухарями. Растительная пища в его новом мире была пресной и безрадостной. Тофу, кейл, мангольд, киноа, ростки бобов, люцерна – съедобность продукта определялась макро- или микроэлементами.

Повернув за угол и оказавшись на улице Риволи, Джулиет испытала облегчение. Она снова находилась в знакомой местности, и к ней вернулась уверенность. Она ускорила шаг и тут поняла, что ей не хватает именно прежнего Стюарта. Старого Стюарта, по которому она скорбит. По тому, у которого были слишком длинные волосы и животик; по тому, который без спроса доливал вина в бокал и включал «Перл Джем», когда выпито было слишком много. Она была бы рада, если бы Стюарт оказался сейчас с ней. Они бы поглощали стейк тартар и жареную картошку в какой-нибудь шумной брассери, по дороге домой заходили бы за дижестивом, может быть, рука об руку бродили бы вдоль реки.

Новый Стюарт будет сидеть в приложении «Страва» и искать лучшие места для пробежек. Джулиет представила, как он разминается в арендованной квартире, натянув кроссовки «Сокани», и пожалела об утраченном товариществе, которое связывало их с самого дня знакомства. Они были скорее соратниками, чем страстными любовниками. Близкими друзьями, которые строили совместную жизнь, потому что это было легко и хорошо получалось.

А теперь они стали друзьями без общего интереса…

Перед поворотом на улицу, ведущую к ее квартире, Джулиет прошла мимо отеля, такого неприметного и шикарного, что ей немедленно захотелось посетить его с тайным любовником. Фасад здания был кремового цвета, с идеально симметричными створками окон и дверью, обрамленной классическими колоннами. В нескольких ярдах по боковой улице находилась еще одна дверь, над которой висело затейливое панно с изображением золотой раковины, окруженной виноградными гроздьями и гирляндой из листьев.

Не успела она оглянуться, как оказалась в крошечном баре. Бармен в белоснежной рубашке смешивал мартини для пары в самом дальнем углу: их пальцы были переплетены, они что-то шептали друг другу и смеялись, их лица озаряли свечи.

Джулиет опустилась на бархатный табурет у стойки. Она была одна, но это не имело значения. Она была независимой женщиной с миссией открыть себя заново и хотела, чтобы для нее смешали коктейль в обжигающе-ледяном бокале. Бармен слегка кивнул ей в знак того, что подойдет, как только сможет.

Она взяла в руки лист со списком коктейлей и стала изучать окружающую обстановку. Бар был оформлен в черно-золотых тонах – типичный кич, – но продуманное освещение, роскошные ткани и мягчайший ковер придавали ему изысканности. Джулиет, очарованной его невысказанными обещаниями, захотелось остаться там навсегда. Заказав коктейль «Сайдкар», она ощутила себя победительницей. Она была здесь, о ней заботились, она баловала себя. Ей не нужен никто другой, чтобы получить максимум удовольствия от Парижа.

Она инстинктивно понимала: чтобы жить своей новой жизнью на всю катушку, она должна быть самодостаточной. Быть счастливым в собственной компании – умение, которым владеет далеко не каждый. Заказать напиток в баре и выпить его, не стесняясь, было обрядом посвящения. Джулиет и раньше заказывала напитки в барах в одиночку, но обычно в знакомых местах и в ожидании друга. В этот раз она оказалась в незнакомом месте, и вероятность того, что туда заглянет кто-то из ее знакомых, была минимальной. Но она с удивлением обнаружила, что чувствует себя нормально.

Конечно, помогло то, что бармен был очарователен и обслуживал ее так, словно она много лет была его постоянным клиентом.

– Вы в отпуске? – поинтересовался он, торжественно подавая ей напиток.

– Нет. Я здесь работаю. Сняла квартирку на тридцать дней. Чтобы написать книгу.

– Это так круто. – Его глаза загорелись. Писатели всегда привлекают интерес. – И о чем ваша книга?

– Une femme d’un certain âge[41], – ответила она с блеском в глазах, – которая заново открывает себя в Париже.

Описание удивило ее саму. Неужели это и есть цель ее работы?

– О, так вы исследователь? Дайте мне знать, если я смогу вам помочь.

Бармен заигрывал с ней, его глаза дразнили. Неужели он дерзит ей? Она улыбнулась, наслаждаясь этим чувством, а также понимая, что не собирается улавливать его подтекст. В конце концов, бармен обучен внушать людям чувство собственной неповторимости.

– Обязательно. – Она с улыбкой подняла за него бокал. – Спасибо.

– Приходите, когда только пожелаете. Я позабочусь о вас. – Он поставил у ее локтя маленькое блюдо с оливками. – Писателю нужен хороший бар. Как Хемингуэю, да?

Коктейль был ледяным, но обжег ее изнутри, на губах остался вкус «Куантро». Джулиет почувствовала, как досаждавшая ей тревога исчезает. Она не испытывала ни малейшего стыда или необходимости объяснять, почему она здесь одна. Она была женщиной, которой и одной хорошо, и это было прекрасно. Потягивая свой коктейль, она наблюдала, как приходят и уходят другие посетители. Друзья здоровались, кашемировые пальто опускались на спинки стульев, мягкие сумки ставились на пол, в воздухе витали ароматы разнообразных духов.

Допив коктейль, Джулиет поставила бокал на барную стойку. Бармен улыбнулся:

– Bonne soirée, madame. À bientôt[42].

Это прозвучало так тепло, что она решила: он прав.

Пожалуй, стоит заглядывать сюда, если накатит неуверенность, чувство одиночества или чтобы просто выпить аперитив, дижестив или поднять настроение. Это место станет для нее особенным, как «Ритц» для Хемингуэя. Она представила себе строчку в журнале посещений: «Сюда по вечерам, чтобы выпить свой привычный „Сайдкар“, приходила писательница Джулиет Миллер. Всегда дружелюбная, одинокая, но не отстраненная, воплощение утонченной женщины…»

Фантазия, может быть, и нелепая, но она придавала Джулиет сил. Она рассмеялась, поднимаясь на лифте в свою квартирку, и без колебаний направилась к ноутбуку. Только так она могла воплотить свою мечту в жизнь.

Глава 8

Утро понедельника стало для меня боевым крещением. Из-за прогулки, еды и вина накануне я проспала, потеряв всякое представление о времени, и меня разбудил неистовый стук в дверь. Вскочив с кровати, я натянула джинсы и толстовку и бросилась на кухню, где застала Коринн, которая совершенно бесстыдно расхаживала в черном сетчатом бюстгальтере и колготках, пытаясь накормить Артюра.

– Desolée, desolée[43], – бормотала я, ужасаясь, что облажалась в первый же день, тем утром, когда Коринн возвращалась к работе.

Должно быть, ее это ужасно напрягало. Она бросила Артюра в мои объятия.

– Merci! – С кривой улыбкой она указала на свой скудный наряд. – Мне пора собираться.

Сегодня дети уже не казались милыми: они были унылыми, капризными и не желали идти навстречу.

– Vous n’aimez pas l’ècole?[44] – спросила я их, предполагая, что им не хочется в школу, и они покачали головой.

Я подняла пальцы, чтобы показать им, через сколько часов они вернутся домой, пытаясь подбодрить.

– Huit heures[45].

Но они не очень-то утешились, и я не могла их винить: на самом деле восемь часов – это очень долго.

Управляться с тремя детьми оказалось непросто. Пока я вытирала банан с милого личика Артюра, Шарлотта пролила кофе с молоком на свой сарафан. Разволновавшись, одной рукой я стала ликвидировать кофейное пятно, и тут появился Жан Луи, в синем костюме, как всегда безупречный. Он потрепал старших детей по голове, поцеловал Артюра и, не оглядываясь, выскользнул за дверь. Дома надо продавать, деньги делать, подумала я.

К восьми Шарлотта и Гуго каким-то чудом были готовы: зубы почищены, волосы расчесаны, пальто и туфли надеты. Я знала, что до их школы пятнадцать минут ходьбы, и мне не терпелось выйти с ними, но Коринн, которая должна была отвести Артюра в ясли, не показывалась.

В конце концов она появилась, такая же нарядная, как в субботу вечером: в короткой черной юбке, облегающем черном жакете с большими «алмазными» пуговицами и в высоченных сапогах. По сравнению с ней я показалась себе унылой и неопрятной.

– Ух ты! – не удержалась я.

Она одарила меня тенью улыбки, забрала Артюра, и мы все направились вниз по лестнице – путаясь в ворохе школьных, детских и дамских сумок, задыхаясь в облаке духов Коринн.

Хаос наступил, как только мы все вышли на улицу. Коринн уже собиралась уйти, как вдруг Гуго обхватил мать за ноги и явно не собирался отпускать. Шарлотта присоединилась к нему, и они вдвоем завыли. Исчезли вчерашние милые, очаровательные крошки. Я подозревала: они притворяются, по крайней мере Шарлотта. Краем глаза я видела, как она следит за моей реакцией.

Коринн застыла в панике, не зная, что делать, ведь кругом полно прохожих – неподходящее место, чтобы отчитывать непокорных отпрысков. Она попыталась оттолкнуть их свободной рукой, другой удерживая Артюра. Я застыла на месте. Что делать? Оттаскивать детей?

Затем к какофонии присоединился Артюр. Люди начали оглядываться. Я повернулась к Коринн, чтобы спросить, что делать, и, к своему ужасу, увидела, как по ее лицу струятся слезы. Хотя эта женщина пугала меня, мне стало ее искренне жаль. Бедняжка просто пытается вернуться к работе.

– Pauvre Maman[46], – объявила я и шагнула вперед, чтобы заключить Коринн в объятия и утешить ее. – Pauvre Maman.

Я похлопала ее по спине и почувствовала, как она, явно непривыкшая к спонтанным объятиям и сочувствию, напряглась.

Гуго и Шарлотта испуганно подняли глаза. На их лицах не было слез, но эти маленькие зверьки выглядели потрясенными при виде такой реакции своей матери. Я опустилась на колени и взяла их за руки.

– Maman должна идти на работу,– твердо сказала я.– А мы должны пойти в школу. Courage, mes enfants. Courage[47].

Я подняла руку в знак солидарности, выуживая из памяти столько ободряющего французского, сколько могла вспомнить.

Чудесным образом дети отделились от Коринн, и Артюр тоже перестал плакать.

– Au revoir, Maman. À bientôt![48] – пропела я, и мои подопечные повторили за мной.

Коринн стояла на месте, все еще пребывая в шоке.

– Mon maquillage?[49]

Похоже, макияж был ее единственной заботой.

– Ça va[50], – сказала я, немного покривив душой, но таков был ее дневной образ – слегка растрепанные волосы и размазанные глаза.

– Merci, – пробормотала она. – Merci…

Она выглядела несчастной, и я подумала, что, возможно, она более уязвима, чем кажется. Инстинктивно я похлопала ее по руке. Она глубоко вздохнула, взглянула на меня с благодарностью и пошла по тротуару. Я смотрела ей вслед, как она идет на своих шпильках, словно модель по подиуму, а Артюр с ее плеча таращился на меня своими совиными глазами. Затем я повернулась на пятках, подскочила на месте и крикнула детям:

– Vite, vite![51]

Отвлекающий маневр сработал. Гуго и Шарлотта захихикали и поскакали следом за мной. К концу улицы я запыхалась и поневоле сбавила темп, но дело было сделано. Мы направлялись в школу. Еще не было и половины девятого, а я уже выбилась из сил.

Каким-то образом мне удалось пережить первые два дня. Мне, застенчивому человеку, было очень трудно прижиться в незнакомой семье, в незнакомом районе и общаться на другом языке. Каждое действие отнимало у меня все силы: я транспортировала детей к школьным воротам, занималась покупками, согласно предоставленному Коринн списку, прочесывая полки в поисках загадочных ингредиентов и надеясь, что купила нужный товар и в нужном количестве. Затем следовало решить, что с этим делать. Дети ели нормальную взрослую пищу. Никаких куриных котлеток или картошки из духовки. Все было приготовлено с нуля, за исключением прекрасных тортов и пирожных, которые мне разрешалось приобретать на десерт. Я привыкла, что для меня готовит мама, и мои кулинарные навыки были не на высоте. Первые несколько дней я полагалась на курицу гриль и тертую морковь с изюмом, которыми, как оказалось, охотно перекусывали дети, – ни одной пачки «Монстр Мунк» со вкусом маринованного лука здесь было днем с огнем не сыскать. Но мой вкус быстро менялся, и я стремилась научиться готовить. Еда во Франции всегда в радость.

Вторую половину среды мне предстояло провести в одиночестве, так как детей, учившихся до обеда, забирала Коринн. Мои работодатели записали меня на языковые курсы, и при одной мысли о том, что придется идти в класс с кучей незнакомых людей, сводило живот. Еще одно испытание! Но одновременно и самый быстрый способ познакомиться с ровесниками. Поэтому я набралась храбрости, накрасилась и отправилась в языковую школу. Это было не сложнее, чем пытаться заказать сыр у прилавка в супермаркете под безучастным взглядом продавца, который оживился, лишь когда я изобразила пальцами клин, а потом показала, сколько мне нужно.

Если я собираюсь выжить в Париже, мне нужно добиться, чтобы меня понимали.

Глава 9

На следующее утро Джулиет разбудил колокол, пронзительно и звонко пробивший восемь часов. Этот звук был одновременно меланхоличным и обнадеживающим. «Время на вашей стороне», – казалось, говорил он ей. Что бы ни случилось, часы все равно пройдут. И только от тебя зависит, что ты будешь с ними делать.

Наблюдая, как солнце восходит над крышами домов напротив, Джулиет нежилась в лучах света, наполняясь энергией, которой не испытывала уже давно. Она лежала, наслаждаясь свободой.

Как это произошло? Как она прошла путь от портфелей, ланчей, визитов к стоматологу, дней спорта, концертов, рождественских песен и вручения призов, от мучительного водоворота материнских обязанностей до возможности делать все, что ей заблагорассудится, – казалось, за одну ночь?

Конечно, это произошло не в одночасье, а постепенно: практических задач стало меньше, когда дети подросли и смогли сами о себе позаботиться (теоретически – она ворчала на Иззи и убирала за ней до самого отъезда), но эмоциональная ответственность по-прежнему была огромной. Прошлым летом Джулиет пережила с Иззи каждую пред- и экзаменационную минуту, помогая дочери справиться со сложным расписанием, следя за тем, чтобы та достаточно спала и правильно питалась. Потом мучительное ожидание результатов: она не спала почти всю ночь, перебирая варианты, которые Иззи могла выбрать в зависимости от своих оценок. Разумеется, Иззи выполнила все задания, и теперь ей предстояло отправиться на поиски приключений. «Моя работа завершена», – подумала тогда Джулиет с язвительной улыбкой, хотя понимала, что это, конечно, не так, что материнство не прекращается, когда ребенку исполняется восемнадцать. Бывают периоды, когда, как сейчас, дети в ней не нуждаются, но в кризисной ситуации они непременно обратятся к матери. А кризисы будут.

Но пока что ее жизнь принадлежала ей самой. Время словно простерлось перед ней, не прерываясь на встречи, обязательства и сроки, и она больше не могла жаловаться, что его на что-то не хватает. Она так много писала о том, как выкроить время «для себя», как важно ставить себя на первое место, чтобы удержать на плаву всех остальных, что появление бесконечной череды дней, заполненных минутами свободы, когда она может делать все, что захочет, ошеломляло. Ей в плоть и кровь вошла привычка проверять ежедневник и просматривать списки дел, учитывать тысячи утомительных мелочей, связанных с ведением дома и проживанием в нем людей. Стюарт, правда, был довольно практичным мужем и отцом, за что Джулиет была ему благодарна. Но она понимала, что нынешнее положение дел сущая роскошь и ее долг – использовать его по максимуму.

Она решила, что писать, и побольше, будет по утрам, когда голова ясна, а язык точен. Как только наберется разумное количество слов, остаток дня можно будет посвятить чему заблагорассудится. Конечно, ей придется быть строгой с собой, потому что, когда нет обязательств, возникает соблазн отложить работу на потом. Злейший враг писателя – промедление – уступает только отвлечению на Интернет, и, конечно, одно может подстегнуть другое. Она решила не подключать ноутбук к вайфаю в квартире, чтобы не бродить по Интернету под предлогом уточнения деталей, адресов и бог весть чего еще. Да ей это и не нужно, в конце концов. Это же ее собственная история, написанная в голове, а все, что ей могло понадобиться, ждало ее снаружи.

А еще Джулиет решила до начала работы каждое утро выходить на пробежку. Навязчивая идея, овладевшая Стюартом, не вызывала у нее позитивных эмоций, однако она прекрасно понимала, что ее собственное «фи» – это не глобальный отказ от активности. Сидячий образ жизни так же вредит здоровью, как привычка курить двадцать раз в день. А начиная день с легкой пробежки, вероятно, удастся уберечься от того, что в народе называли «писательской задницей». Джулиет надела спортивную форму, кроссовки и вышла в жемчужно-серое утро.

Обежав вокруг Тюильри, она преодолеет примерно одну милю – расстояние, которое, как казалось, ей по силам, и это было самым важным на данном этапе выстраивания режима дня. Джулиет сбежала по террасам в ухоженные сады и направилась по дорожке между конскими каштанами, сохраняя медленный и уверенный темп, наслаждаясь резким, ароматным ноябрьским воздухом, видом оголенных ветвей над головой, приятным хрустом бледно-желтого гравия под ногами. В дальнем конце она перешла на бодрую ходьбу и оказалась перед статуей Родена «Поцелуй». Ее взгляд медленно скользил по мраморным фигурам, и вдруг накатили воспоминания: как она исследовала другое тело с той самозабвенной страстью… Горло перехватило от тоски. Будет ли ей дано когда-либо вновь испытать нечто подобное?

Она вышла из парка и направилась обратно вдоль колоннад улицы Риволи, где уже начали открываться магазины с блестящими парижскими сувенирами: брелоками, снежными шарами и магнитами на холодильник. Она повернула на улицу Сент-Оноре и улыбнулась, проходя мимо дорогих бутиков, непринужденно поселившихся среди кафе, баров, лавок, торгующих шоколадом, и цветочных магазинов. От содержимого витрин у нее перехватывало дыхание, она замирала от вида объемных пальто из букле, тюлевых юбок, ботильонов из табачно-коричневой замши по щиколотку.

Она пообещала себе, что если станет усердно работать, то каждый день будет себя чем-нибудь баловать. Это может быть что-то маленькое: крошечная коробка конфет или журнал. Или что-то из списка классических вещей, в которые она хотела вложить свободные средства: тренч, белая рубашка, фирменные духи. Она отложила часть денег от продажи дома на новый образ, на начало новой жизни в качестве одинокой женщины. А где еще можно создать новую личность, как не в Париже?

В списке были и другие вещи. Места, куда стоит сходить. «Водяные лилии» Моне. Ателье Сен-Лорана. Может быть, Версаль.

И люди, с которыми стоит повидаться. Возможно.

Она правильно сделала, что приехала сюда. Нельзя прятаться от чего-то и кого-то, кого ты полюбил, до конца жизни только потому, что все пошло не так.

На мгновение она позволила воображению разгуляться, вновь вызывая в памяти лица из прошлого, но сейчас было не время. Она заметила кондитерскую и зашла туда, разглядывая выстроившиеся в витрине пироги, торты и пирожные – шоколадные, клубничные, лимонные, с идеальной глазурью и кристаллами сахара.

После пробежки она почувствовала себя вправе уйти с пухлым пирожком с изюмом в коричневом бумажном пакете.

Возвращаясь в квартиру, Джулиет чувствовала воодушевление. Неужели это и есть тот самый кайф бегуна, о котором говорил Стюарт? Нет, решила она. На сердце было легко потому, что она свободна и осознает свои возможности и потенциал. Чувствует радость оттого, что во время утренней пробежки она наткнулась на шедевр.

Сияя улыбкой, Джулиет вошла в подъезд и нажала на кнопку вызова лифта.

Лифт с лязгом прибыл и остановился. Джулиет посторонилась, пропуская пассажирку – женщину лет тридцати, одетую в элегантное желтое пальто.

– Bonjour[52], – пропела Джулиет.

– Привет, – улыбнулась незнакомка. – Как поживаете?

Джулиет скорчила гримаску и рассмеялась:

– Неужели это так очевидно?

– О нет, простите. Просто хозяин сказал, что к нам въезжает англичанка.

– Только на месяц. Я Джулиет.

Незнакомка протянула руку:

– Мелисса. Мы живем с Бернаром, наша дверь – соседняя.

– Приятно познакомиться. Полагаю, вы тоже не француженка?

– Я из Бостона. Но Бернар – парижанин. – Она произнесла это как «парежан». – Я здесь уже пять лет. Так что вы здесь делаете?

Джулиет была слегка ошарашена настолько прямым вопросом.

– Ну, – сказала она, – взяла небольшую паузу. Пересматриваю ушедшую молодость. Пытаюсь найти себя.

– À la recherche du temps perdu?[53]

– Вроде того. И я пишу книгу. Пытаюсь, во всяком случае.

– О. Что за книга?

– Хороший вопрос. Сейчас это просто мемуары и мешанина из воспоминаний юности, но посмотрим, куда меня заведет эта история.

– Я всегда хотела написать роман, – рассмеялась Мелисса. – Что-то вроде похождений парижской мисс Марпл, с ног до головы в «Шанель», с миниатюрной таксой в качестве помощника. Может, вы вдохновите меня на начало работы?

Джулиет улыбнулась. Если бы за каждого, кто так говорил, ей перепадал бы фунт стерлингов, она бы сама была в «Шанель» с ног до головы. После короткой паузы она поинтересовалась:

– Что привело вас в Париж?

– Я приехала сюда студенткой и осталась. Влюбилась в парня из квартиры этажом выше.– Глаза Мелиссы сверкнули.– Теперь провожу экскурсии. Всевозможные туры. Продуктовые. Литературные. Художественные. Любые туры, какие только пожелаете.– Она скорчила гримаску.– Даже туры «Эмили в Париже»[54].

– Звучит забавно. – Джулиет рассмеялась.

– Это и правда забавно. Присоединяйтесь! Бесплатно, я имею в виду. Загляните на мой сайт. – Мелисса покопалась в сумке и протянула Джулиет визитку. – Я побегу, а то опоздаю на большой сырный тур. Странно, но он самый популярный. Кто бы мог подумать? Увидимся!

Взмахнув рукой, она исчезла за дверью.

Джулиет улыбнулась, входя в лифт. Она провела в Париже всего двенадцать часов, а уже обросла знакомствами: мужчина в поезде, очаровательный бармен, а теперь еще и дружелюбная соседка. Это замечательно – быть одной: втягиваешься в разговор, как никогда не рискнул бы, окажись попутчик рядом. Это расширяет горизонты.

Вернувшись в квартиру, Джулиет сварила кофе, положила на тарелку пирожок с изюмом и устроилась за столом перед окном. Она перечитала написанное накануне, сопротивляясь желанию потратить время на внесение изменений – стоит только начать, и провозишься целую вечность. Главное – всегда вперед.

Но что-то не давало ей покоя. Конечно, хорошо знакомиться с новыми людьми, но к чему обманывать себя: на самом деле ей хотелось возродить дружбу, которая значила для нее больше, чем любая другая. Может, из-за возраста, в котором она тогда была, – юная, впечатлительная, смотрящая на мир широко раскрытыми глазами. А может, из-за резкого разрыва в конце…

Она так и не нашла никого, кто мог бы заполнить эту пустоту в ее жизни.

Джулиет потянулась в сумку для ноутбука за папкой с вырезками. Как сочинителю статей на все случаи жизни, ей было важно знать, чем занимаются ее конкуренты и каковы тенденции, поэтому она скрупулезно просматривала все ежемесячные журналы и вырезала все, что представляло интерес. Она пролистала последнюю пачку и нашла нужную статью.

Это был двухстраничный разворот «Классные вещи, которые можно сделать в зимние выходные в Париже» из воскресного приложения. Среди неизбежных фотографий пастельных пирожных макарун, бутик-отелей «Бижу» и висячих замков на Новом мосту была фотография женщины в черных джинсах и черном фартуке, стоявшей со скрещенными на груди руками под вывеской с надписью: «Девушка, которая плакала шампанским».

Джулиет перечитала статью.

Франко-американка Натали дю Шен в девятнадцатилетнем возрасте переехала из Нью-Йорка в Париж и осталась навсегда. Она работала в розничной торговле, когда поняла, что больше всего на свете хочет открыть собственное заведение. Так родился бар «Девушка, которая плакала шампанским». В баре, расположенном на задворках тусовочного района Сантье, подают отборные выдержанные вина и, конечно, шампанское, а также сыр, мясные и прочие закуски. Знаменитый шлягер Карлы Блей вдохновил Натали дать бару его нынешнее название. Здесь всегда звучит кул-джаз, создающий атмосферу стильного кино.

Сердце Джулиет екнуло, как только она прочитала эту заметку в первый раз. Конечно, Натали не могла поступить иначе. Она была рождена, чтобы стать хозяйкой уютного заведения, чтобы завлекать людей в созданный ею мир, где они могли бы получить истинное наслаждение. Джулиет почувствовала прилив гордости, а затем разозлилась от зависти. Ее подруга выглядела совсем как прежде: все та же фирменная ярко-рыжая прическа, озорные глаза и любимая сливовая помада. На фотографии Натали излучала уверенность в себе. У Натали всегда на все хватало смелости.

Джулиет затрепетала: она рядом, отчего бы не встретиться? На протяжении многих лет они переписывались – время от времени. Джулиет была более усердной – регулярно посылала открытки на Рождество и день рождения. Натали же годами хранила молчание, а потом разражалась длинными письмами с извинениями, большими буквами, восклицательными знаками и глупыми рисунками. Последнее пришло несколько лет назад, но Джулиет тогда отреагировала вяло. В последний раз, когда ей вздумалось связаться с подругой, ничего интересного сообщить она не смогла. Посидела, прежде чем вписать имя Натали в пустую рождественскую открытку, а потом, просто подписав ее имя, крепко поцеловала, зная, что в следующем году ничего отправлять не станет.

Теперь же мысль о Натали наполняла ее тоской.

Уникальная энергия Натали толкала на поступки, при ином раскладе невозможные, как, например, выкрасить волосы в безумный цвет.

Или заговорить с красивым парнем, которым ты тайно восхищаешься издалека.

Дух Натали подтолкнул ее на путешествие в Париж. Статья о ней дала Джулиет импульс, необходимый для того, чтобы забронировать эту квартирку. Даже на расстоянии, даже спустя тридцать лет Натали вдохновляла ее. Такие люди не попадаются каждый день.

И если вы в своем уме, не стоит терять их из виду.

Глава 10

В среду, во второй половине дня, я отправилась в языковую школу, расположенную за рекой, неподалеку от улицы Отель-де-Виль.

Там было полно студентов, в основном американцев, и я с облегчением услышала английскую речь. Мой мозг был измотан постоянным переводом. Я отыскала свое имя в списке и прошла в обшарпанный, пронизанный сквозняками класс на втором этаже.

Было странно снова оказаться в учебной среде. Я ненавидела школу, иерархию и конкуренцию, всегда последней поднимала руку, из-за чего учитель часто ко мне придирался.

Все остальные студенты, казалось, уже знали друг друга, и у меня пересохло во рту от волнения. Тем более что в предстоящие три часа мы не должны были говорить по-английски. Что еще хуже, нас заставили встать и представиться. На французском языке. Я приготовилась к унижению.

– Je m’appelle Juliet,– заикаясь, произнесла я.– Je suis de Worcester en Angleterre. Je suis au pair pour une famille à Paris[55].

Я стала думать, как рассказать о себе настолько интересно, чтобы привлечь внимание прочих учеников. Я хотела сказать им, что мечтаю работать в журнале.

– Je veux travailler pour un magasin…[56] – Я запнулась, вспомнив, что magasin[57] вроде означает «магазин», а не «журнал», а подходящее слово все не находилось.– Non. Pour un journal. Non, un magazine…[58]

Конечно! Magazine – это и «журнал».

– Un magazine de quoi?[59] – спросила преподавательница, худая понурая женщина с кислым лицом, которая даже не пыталась меня подбодрить.

– Un magazine de mode[60], – пробормотала я, и она оглядела меня с ног до головы, словно говоря, что мне действительно нужно приложить побольше усилий, если я собираюсь работать в сфере моды.

Я просидела там на протяжении еще шести представлений, но никто из студентов не казался мне похожим на будущего товарища по парижскому приключению. И тут к столу преподавательницы вышла девушка, моя ровесница: лицо в форме сердечка, ярко-рыжий боб, очень короткая юбка и ковбойские сапоги.

Она одарила класс чарующей улыбкой, а ее светящиеся глаза ослепили нас.

– Je m’appelle Nathalie,– сказала она.– Je suis de New York. Mon père est français et j’habite ici avec ma tante. Elle est très chic.– Она сделала небольшое движение а-ля Мэрилин Монро, чтобы проиллюстрировать гламурность своей тети, и ее браслеты зазвенели.– J’adore Paris. J’adore les Gauloises et le pastis et les garçons[61].

Учительница нахмурилась.

– Je veux être…– Девушка протянула руки и пожала галльскими плечами с озорной ухмылкой.– Quelqu’un[62]. Я хочу что-то собой представлять.

Она говорила с абсолютной уверенностью в себе. Я представила ее с тетей в шикарной квартире, со столиками для коктейлей и пальмами в горшках. Она была полной моей противоположностью – целеустремленной, уверенной, амбициозной. В одно мгновение я поняла, что если хочу осуществить свою мечту, то должна стать похожей на нее. Предыдущие выступления не имели особого успеха, но на Натали все в классе смотрели с восторгом.

Вот бы мне с ней подружиться!

Если я собираюсь пережить следующие несколько месяцев, мне нужен союзник. Я подозревала, что во мне нет ничего такого, что могло бы ее привлечь, за исключением, может, того факта, что я англичанка. Но, наблюдая за Натали на протяжении всего урока, я решила, что рискнуть точно стоит. Она была умной, подвижной, веселой, смелой, но не злой, подшучивала над собой, но не над другими.

В четыре часа все отодвинули стулья и, встав, устремились к выходу. Натали тоже направилась к двери, и я проскочила перед ней:

– О боже, простите. Я не смотрела, куда иду.

Я была ужасно возбуждена. Это было мучительно.

– Все в порядке. – Она прошла мимо меня.

– Э, послушай. – Я потянулась и положила ладонь ей на руку. Она удивленно подняла глаза. – Не хочешь выпить кофе?

Она уставилась на меня. Я покраснела.

– Просто… Так здорово говорить по-английски. У меня в мозгах каша.

– Кофе? – переспросила она. – Нет. Кофе я не хочу.

– О, все в порядке. Отлично. – Я чувствовала себя раздавленной ее прямотой. Это был тот самый отказ, которого я так опасалась. – Извините.

Затем ее лицо расплылось в улыбке.

– Кофе я точно не хочу. Я хочу вина. – Она ткнула в меня пальцем. – Я знаю самый милый бар на свете. Пойдем.

Она пронеслась через дверной проем, и я, очарованная, последовала за ней.

Глава 11

Натали дю Шен. Смелая, веселая, верная, она оставляла такие же долгие воспоминания, как и тянущийся за ней пьянящий аромат ванили. И сейчас, закрыв глаза, Джулиет чувствовала его, сладкий и кружащий голову. Следы этого запаха останутся и на ее коже, если они проведут вечер вместе, будут сидеть рядом, рука Натали будет касаться ее руки.

К шести часам, потратив весь день на описание своей подруги, Джулиет убедила себя, что связаться с ней точно стоит. Что она теряет? С отказом она справится. А если Натали вспомнит Джулиет, то сомнений нет, она будет рада повидаться. Нет ничего плохого в том, чтобы заглянуть в бар и пропустить стаканчик, если вдруг там окажется ее старая подруга. Еще раз все обдумав и убедившись, что решение правильное, Джулиет открыла чемодан, который еще не успела как следует распаковать.

Что ей надеть, чтобы избежать и небрежности, и излишней пафосности? На фотографии Натали выглядела так, словно ей удалось совершить невозможное – сохранить свою индивидуальность и при этом идти в ногу со временем. Она выглядела очень круто, но при этом была вполне узнаваема.

Последние несколько лет Джулиет запустила себя. Работая дома, она не старалась следить за модой, как раньше, когда каждый день ходила в офис. Джинсы, конверсы и толстовки стали ее униформой. В каком-то смысле это было освобождением – не быть рабыней платьев и каблуков, но в Париже Джулиет захотелось предстать в лучшем виде.

Пока у нее не будет возможности пройтись по магазинам и составить список желаний, придется довольствоваться тем, что уже есть. В последнее время, собираясь куда-то пойти, она не затрудняла себя выбором наряда, если только речь не шла о торжественном мероприятии. Но сегодня ей нужно было выглядеть и собранной, и расслабленной.

Она достала из чемодана любимые черные бархатные брюки и надела их с черным поло. Считается, что после определенного возраста не стоит носить черное, но Джулиет не придерживалась этой философии. Затем свободным узлом завязала шарф от «Эрмес». Шелк, напоминая ей о том дне, когда она его купила, лег как надо. Она надела блейзер, взъерошила волосы, накрасила губы красной помадой и улыбнулась себе в зеркало. Почему она перестала беспокоиться о том, как выглядит? Потому что не видела в этом смысла. Ведь на нее все равно никто не смотрит. Она потеряла уверенность в себе, и ей казалось, что проще сделаться невидимкой.

Может, и нет ничего удивительного в том, что Стюарт так вкладывается в свою внешность? Может, ее затрапезный вид приводил мужа в ужас? И их расставание – ее вина? Джулиет поморщилась, поняв, что снова придирается к себе. Еще одна привычка, пришедшая со средним возрастом. Она никогда не критиковала себя в тридцать или сорок лет. Кажется, по достижении определенного возраста все эти подростковые переживания вернулись и усилились. Этому нужно положить конец. Она уперла руки в боки, как Виктория Бекхэм, и обворожительно надула губки, а потом рассмеялась. Все-таки выглядит она неплохо.

Узнает ли Натали в ней ту застенчивую англичанку, ловившую каждое ее слово? С годами к ней пришло понимание, что самая большая цена, которую она заплатила за случившееся, – утрата дружбы с Натали. Прежде Джулиет не хватало мужества вернуться и навестить ее, а теперь придется набраться смелости и попытаться возродить былую дружбу. Тридцать лет в разлуке – долгий срок, Натали за это время успела горы свернуть. Она завела больше друзей, чем многие люди съели горячих ужинов. Может, ей и не нужно, чтобы какой-то случайный друг из далекого прошлого заглянул на огонек, чтобы поздороваться?

Но желание Джулиет увидеть подругу было сильнее страха наткнуться на холодный прием. Она хотела порадоваться успехам Натали. Может, и ей перепадет кусочек удачи? Эмоции последних месяцев – решение о раздельном проживании, продажа дома, отъезд Иззи в Южную Америку, прощание со Стюартом – нахлынули на нее вместе с пониманием: ей необходим заряд бодрости. Необходим соратник. Может быть, даже советчик.

Была и еще одна причина. Может, Натали узнает… нет-нет, нечестно использовать подругу для разведки… У нее должно хватить чертовой наглости самой сделать грязную работу. Самой произвести раскопки. Все это время Джулиет делала вид, что не собирается искать его, но сама мысль, что, возможно, они находятся в одном городе, дышат одним воздухом, навевала воспоминания, пробужденные статуей этим утром. Возможно, именно потому Джулиет чувствовала себя немного навеселе? Неужели ее снова затягивает?..

Она заставила себя успокоиться. Необходимо защитить себя. И ни к чему ворошить неприятное прошлое. Если не терять голову, ее путешествие пройдет без эксцессов. Поход к дому Бобуа прошлой ночью был глупостью, но связанные с ним воспоминания можно спокойно оставить позади. Однако если бы она рассказала обо всем небезразличным ей людям… Это не повредит.

Джулиет замерла у ноутбука, пульс бился в горле. Конечно, придерживаться своего же решения не подключаться к вайфаю в квартире нереалистично – как иначе она сможет следить за электронной почтой? Она ненавидела нажимать кнопку «Ответить» в смартфоне. И так и не освоила технику «двух пальцев», которой пользуются дети, – они отвечают на письма за миллисекунды.

Она вызвала поисковую систему. Засомневалась. Ее пальцы зависли над клавиатурой. Стоит ввести его имя в поиск по картинкам – и она перейдет границу. Как ей поступить, если он отыщется? На что она надеется? Неужели снова жаждет стать уязвимой?

«Я справлюсь с этим»,– сказала себе Джулиет. Она стала намного старше и мудрее, чем была в то время. Она взрослая женщина. И потребность удовлетворить свое любопытство куда сильнее осторожности. Ощущая прилив мужества, она набрала имя: Оливье Годар.

Глава 12

По извилистым узким улочкам Натали повела меня куда-то к северу от языковой школы.

– Это Марэ. Крутое место. Не шик и не верх совершенства. Здесь есть своя изюминка.

Квартал – его средневековые витрины, дома, которые, казалось, подпирали друг друга, не то что прямые, ровные, высокие османовские[63] здания в большинстве районов Парижа, – безусловно, выглядел более загадочным, чем все виденное доселе. Мне казалось, меня ведут в другой мир, возможно опасный, но в тот момент я пошла бы за Натали хоть на край земли. В конце концов она остановилась возле небольшого, выкрашенного в темно-зеленый цвет бара, зажатого между кондитерской и ювелирным магазином, с выстроившимися в ряд велосипедами.

Натали вошла с таким видом, будто это место принадлежит ей, а я смущенно поплелась следом. Мне казалось, я не подхожу этому месту. Бар был темным, атмосферным, прокуренным и полным людей, которые выглядели так, словно оторвались от написания или рисования шедевра. Натали принялась с ними здороваться, что, с обязательными поцелуями в обе щеки, заняло некоторое время, а затем представила им меня, и мне тоже пришлось пройти через этот ритуал.

Я изо всех сил старалась побороть неловкость, а никто и глазом не повел, расцеловывая незнакомку из Англии.

– Откуда ты знаешь этих людей? – спросила я, когда мы сели за столик.

– Просто они здесь оказались, – легкомысленно ответила Натали и заказала бутылку вина, не спросив, чего я хочу.

– Целую бутылку? – Я смутилась. – Днем?

– Почему бы и нет?

– Я не могу вернуться полупьяной!

– Все в порядке – это Франция. Если ты выпьешь, никто не удивится. Наоборот, будет странно, если ты останешься трезвой.

Натали с удовольствием налила себе и мне по изрядной порции, а затем подняла бокал:

– За тебя, одноклассница. Теперь я хочу знать о тебе все.

– Честно говоря, рассказывать особо нечего. Я очень скучная.

Она посмотрела на меня сузившимися глазами:

– Тогда расскажи о семье, в которой ты живешь.

– Ну, они кажутся очень милыми.

Она рассмеялась:

– Ты такая деликатная. Такая британская. Ну же. Выкладывай.

– Ну, глава семейства очень обаятельный. Красивый. Одевается великолепно.

– Типичный француз. А что насчет его жены?

Я скорчила гримасу:

– Она сногсшибательна. Но я ее немного побаиваюсь.

– Не стоит. – Натали указала на меня. – Ты нужна ей больше, чем она тебе.

– По-моему, ей неприятно меня видеть. Это была идея ее мужа – взять помощницу по хозяйству.

– Ей очень повезло. У нее есть своя Мэри Поппинс. «Что-что?» – Натали забавно изобразила псевдоанглийский акцент.

– Да. – Я рассмеялась и вздохнула. – Но без волшебной сумки и летающего зонтика. Зато дети просто очаровательные. Я не знала, как буду с ними управляться, но они очень милые. И кажется, я им нравлюсь.

Странно, что они привязались ко мне. Может, я им в новинку? Может, я им по душе оттого, что позволяю все то, что запрещают родители? Да, я мягкотелая, мной легко манипулировать.

– Ну, это потому, что ты само очарование, – сказала мне Натали, и я просияла, услышав комплимент. – Мне бы понравилась такая няня, как ты. – Она со вздохом откинулась в кресле. – Я в свое время просто торчала весь день перед телевизором.

– Ничего в этом такого нет. Моя тетя усаживает моих кузенов перед телевизором с шести утра.

– Да. Но они ведь не предоставлены сами себе?

– Нет. Конечно нет. – Сама мысль о таком положении вещей ужаснула меня. – А ты?..

Натали грустно кивнула:

– Моя мама не интересовалась мной. Она была… есть… алкоголичка. Мой отец отказывается в это верить. Вот почему я здесь и никогда не вернусь домой.

Мрачное выражение ее лица испугало меня. Мне хотелось копнуть поглубже, но я не знала, как это сделать. Я еще не умела расспрашивать. Не могла заставить себя задавать глубоко личные вопросы – не в те дни. И еще я боялась услышать что-то пугающее…

– О боже, – пролепетала я. – Мне очень жаль.

– Не стоит за меня переживать. Никаких проблем. Я могу провести остаток жизни в Париже с моей замечательной тетей. Ей, похоже, нравится, что я рядом, в отличие от моей настоящей семьи. – Натали взяла бутылку, снова наполнила наши бокалы, и я почувствовала, что трудная часть разговора закончилась. – Я свожу тебя в ее магазин. Она продает подержанную дизайнерскую одежду. Ты просто обалдеешь, когда увидишь ее.