Неядерная весна

ПРОЛОГ

Над открывшейся дверью бункера автоматически зажёгся белый плафон. Свет почти слепил открывшего массивную дверь человека. Гул фильтровентиляционной установки мерно разрывал тишину. Он же будил беспокойство. Ожидание, подобно голодному псу, глодало последние нервы – давала знать о себе бессонница и нервотрёпки последних двух недель. Но ещё сильнее давило осознание сказанного посапывавшим на кровати, за бетонной стенкой, седоватым мужчиной лет пятидесяти.

«Запомните, капитан – у нас всего три дня…». За этими тремя днями стояла не только судьба человека, открывшего дверь из бункера. За ним были его люди, данный ему, двумя неделями ранее приказ, конкретика исполнения которого уже давно расплылась, но и возникала неопределённость мира, который зыбко установился над бункером последние четыре года.

Восьмой год на войне… Именно восьмой – с 1941-го, с прорыва по немецким тылам из Августовских лесов, тогда, в июне, когда молодой лейтенант, начальник пограничной заставы по приказу коменданта участка, переданного с раненым посыльным, при десятке израненных бойцов оставлял за спиной пепелище от заставы на старом польском фольварке и тела двадцати двух не похороненных подчинённых и оставшиеся под развалинами семьи младшего политрука и старшины заставы…

Сейчас же была весна 1949-го. Мир с привкусом пороха давил на нервы, но ещё больше давила неизвестность постылого «завтра», перед которым уже был Монблан из покойников, засады, погони, поступки с оттенком предательства и постоянный цейтнот.

«Ждать и гоняться – это самое мерзкое в нашей работе» – подумал он.

Тамбур бункера выходил в канализацию, чудовищно хотелось закурить, руки уже начали шарить по карманам британского офицерского кителя. Однако не сильно уже пышущий здоровьем худощавый тридцатилетний мужчина понимал, что за затхлостью канализации и водостоков, наличием газовых труб и отсутствием извечного атрибута человеческого жилья и дерьма – крыс, тут курить-то не безопасно, метан – газ коварный, а крысы чувствуют его лучше человека и бегут от опасности. Да и кто знает – уж больно ретиво вцепились «хвостом» те ребятишки в чёрной форме без знаков различия, устроив два дня назад беспорядочную стрельбу, при отходе двух выпрыгнувших из окна дома у железнодорожной станции мужчин, перенацелившись на якобы случайно оказавшийся рядом патруль американской военной полиции. Может и впрямь «хвост» не сброшен и ждут, падальщики, на выходе здесь, да с дымошашками с отравой?

Оставалось одно – уйти в давящие воспоминания последних дней. Не он открыл начало дьявольской «пляске смерти», начавшейся в конце солнечного апреля 1949 года в лесах Германии, в американской оккупационной зоне. Но ему этот буйный и разухабистый праздник было уготовлено заканчивать.

Как там говорил Ларри – бросить всё при паспортах и деньгах и раствориться посреди Европы по новым жизням? «И дорог же ценник откупа у тебя, парень» – по лицу пробежала ухмылка.

Этому парню, производному от почившего в бозе «третьего рейха», простительно – наглый, хамоватый пацан из гитлерюгенда, ничего не видевший кроме полунищего и полуфеодального «нового порядка» в «двенадцатилетнем рейхе», разбомбленных городских кварталов, американских солдат в прицеле паршивых фольксштурмовских «штурмгеверов» и послевоенной разрухи, желавший жадно пить, есть, да беспардонно и грубо ласкать женский пол без разбора. Бесшабашность тоже проходит, как и «выбор настоящего немца» – ох уж этот чёртов хозяин пивной, как ведь завернул тогда. Стереотипы и желания тоже меняются как вещи, женщины и возраст в паспортах и удостоверениях.

Ещё более тревожил невысокий горбоносый худощавый парнишка с лагерным клеймом у правого запястья, лет двадцати пяти на вид, но с двумя глубокими вертикальными морщинами скорбящего старика над верхними уголками рта, крепко во сне обнимающий немецкую винтовку G-43 c оптическим прицелом. Слишком не прост он казался – как он смог уйти живым из катакомб варшавского гетто весной 1943-го, попасть в застенки гестапо, и, почему-то, оказаться в бараках Освенцима? И вовсе даже не в лагере близ тупиковой польской станции Треблинка, куда сгоняли нескончаемым потоком эшелоны из товарных вагонов, соблазнив единовременным пайком, людей-теней из гетто. После войны, зачем-то, еврейский мальчишка, мешающий в кучу малу в разговоре немецкий, польский и идиш, едет в Палестину, а затем столь же неожиданно уезжает в Европу. В Палестине сейчас буквально идёт открытая война третий год – будто назло затухающему величию Британии и мечущимся после колониального ярма арабам возник Израиль, как государство мечущийся от левых к правым. Слишком парень поднаторел во владении ножом и винтовкой и явно не здесь, в гессенской подворотне – это очевидно. И забросили его явно с хорошими оперативными позициями – не сам он по себе работает. Но никак было не понять битому русскому офицеру мотивов молодого «кацетника»1 с замашками матёрого оперативника, безропотно и упрямо пошедшего за ним. Слишком страшен был в своём неистовстве этот тщедушный «человек войны». На минуту подумалось – «дашь ты ещё шороху, альраун с винтовкой, но ведь надо пытаться жить как люди».

В дальней комнате, у радиостанции, стройно храпели на ящиках и мешках два ещё более старых солдата, лет под сорок. Один в тёмном камуфляже, подложив под голову берет, второй в британской солдатской униформе, отшвырнув «головной тазик» в угол.

Один из них бессовестно врал, потому что приучен был врать и улыбаться тремя войнами и кучей сменившихся то ли «отцов-командиров», то ли вербовщиков-костоломов, то ли «психологией загнанной крысы», когда крысе в отпоре от более крупного хищника терять нечего и остаётся последнее средство – бросок на нападающего.

Второй врал, потому что боялся уже собственной тени. Боялся того клейма выродка, которое повисло над ним после Нюрнберга в 1946-м. Потом его взяли в оборот другие, ещё более страшные подонки, в противно безликой чёрной форме. И он, подобно мечущемуся после гражданской жизни новобранцу, «умер снова», отбросив от себя прежнее – безликие личные номера «товарищей по оружию», клички вместо имён, переброски к местам боевых операций чуть-ли не с завязанными глазами… И затхлый мрак протяжённого подземелья, который он оставил под треск автоматных очередей за спиной. Но привыкший, как старый солдат, верить командиру, этот решил для себя теперь – всё или ничего. Одни чёрные петлицы сменялись другими, жестокость и кровь стали давящей обыденностью за десять лет, но «женевского греха» стрельбы в безоружного за ним не было, как он говорил. Поверить бы такому… А других, «чистых» людей, в распоряжении сейчас и не водилось.

Карие глаза мужчины, стоящего в проёме дверей, ехидно сузились. Не верил он в сложившуюся логику ситуации. Да и Петрович сколько упрекал, когда уходили от преследования, что обратной дороги с такой ситуацией не будет. Доигрались в шпионов…

«Хороша у меня компания – отборные хитрецы и негодяи, вперемешку с кадровыми разведчиками. А начиналось всё с этой смазливой стервочки, которая на поверку стоила роты подготовленных мужиков. Дошла ли? Ведь продаст, дур-р-ра – какая уж вера кадровому офицеру разведслужбы супостата, да по нынешним, скудным временам «суперкрепостей» с циклопами на парашютах, ровняющими до состояния безжизненной пустыни целые громадные города?».

Глянув на желтоватый корпус наручных немецких часов, он зло сплюнул. Как в Москве, ещё в пограничном училище, выработался этот дурацкий «сержантский подъём» за 15-20 минут до общей побудки, да с пробуждением за полчаса, так он и не изменил себе.

Обернувшись, он через пару шагов свернул влево, в спальное помещение-кубрик на четверых. Толкнул рукой спину в британском кителе офицера-парашютиста.

– Larry, weck die Jungs auf. Bald nach oben2 – тихо сказал он, расталкивая «белокурую бестию», лет двадцати от роду.

В ответ отборная швабская ругань и весьма содержательный по смыслу монолог:

– Капитан, завязывай с этим сборищем фризских пастухов! Заканчиваем и разбегаемся к чёртовой матери!

Убежать бы… А куда? Потом будет слепящее зарево поутру и сбивающий с ног вихрь ударной волны, а через несколько часов безмолвия преисподней будет стоять грохот артиллерийской канонады, рёв бронированных чудовищ, противный свист серебристо-стальных птиц на головой, будто нечаянно роняющих смерть из когтей. Не наигрался ты, мальчишечка – мне врёшь, а сам воплощения этого ада желаешь. А завтра может просто не быть ничего. И тебя в том числе. Святая простота…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. КАПИТАН (АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВ).

Ехидство офицера по кадрам в штабе дивизии во Вроцлаве откровенно вызывало бешенство. Седоватый, добирающий выслугу к медали «За боевые заслуги», майор весело щурился:

– Из цивилизации, мать её, Европы, в закарпатскую грязь и нищету поедешь! Не всё по курортам отдых! Не обижайся, старик, но там действительно беднее местных церковных мышей люди живут. Да и не нравится мне такая ротация – украдут тебя между делом кадровики из МВД и МГБ, да с твоими-то заслугами, да и при тамошней оперативной обстановке.

Приказом по кадрам меня отправляли во Львов, в распоряжение начальника разведки ПрикВО на какие-то курсы переподготовки. Конспирация, мать вашу – через штаокр, без конкретики направления обучения. Знакомые штучки…

Размеренно-педантичная жизнь офицера штаба по разведке, в дивизии в Северной группе войск, с выработанной за два года бессонницей, с мотаниями между занятиями и полевыми выходами в ротах, штабными совещаниями за полночь, безобразием вводных на дивизионных учениях, с редкими вечерами отдыха в Доме офицеров, перемежающихся неуклюжим разучиванием «па» танца- «польки» с местными красавицами, всё-таки дала «под дых».

И так до этого хватило двухгодичного полуголодного жития и обучения в Академии имени Фрунзе. Не мог ничего поделать со своим отсутствием усидчивости в громадных аудиториях и библиотеках академии, оживая только на командирских занятиях. Раздражали среди преподавателей седоватые полковники из штабных, мало представляющие реалии войсковой разведки, как казалось нам. Единственная отдушина для самообразования почему-то нашлась в занятиях по немецкому и английскому языку – кафедранты не корчили из себя командармов и не страдали комплексами не воевавших «рядовых-необученных», хотя хамства от недалёких им доставалось. С почти материнской добротой, преподаватель нашего потока по немецкому, Вера Францевна, уверенно завлекала нас в чары классической немецкой литературы – Шиллер, Гёте, Гейне. При этом постоянно, рефреном, ей произносилось – «работая на направлении, надо любить направление, несмотря на личное восприятие».

Слишком бурлила в нас ещё прошедшая война, вставали по ночам в кошмарах друзья, шалил в словах и делах молодой максимализм, позвякивая орденами, хватаясь за сердце, да за голову, посреди занятий – доканывали молодых старлеев и капитанов, с добрыми иконостасами из орденов Красной Звезды, Боевого Красного Знамени, Александра Невского, старые раны.

Но учиться всё же надо было – вне армии я себя не представлял. Единственное, что за четыре года войны вызывало животный ужас – воспоминания об июне сорок первого. Гибель на моих руках ивановского парня, младшего политрука Сеньки Харламова, который за двадцать минут до своей гибели бился в истерике над телами жены и дочери, после налёта «юнкерсов», вставала во снах почти все четыре года, хотя вихрь войны кружил меня потом в более страшном танце – мы с лихвой хлебнули сквозь позор отступления ад боёв под Борисовом и Лепелем, когда наша сводная группа из вчерашних окруженцев охотилась на немецкие разведпатрули и агентов-парашютистов, застав разгар Смоленского сражения. Потом ранение, госпиталь…

А потом кадровики Главного Управления погранвойск НКВД выкинули фортель, изменивший судьбу молодого лейтенанта. Куда они смотрели, когда перебрасывали личные дела из ведомства в ведомство? Слишком многое тогда было необъяснимо в общем бардаке. После госпиталя, в сентябре 1941 года, группу из десяти средних командиров по приказу Главного управления кадров РККА откомандировали в Москву, в распоряжение 5-го управления Красной армии3. И оказались мы в спецшколе разведки, с пунктом дислокации в городе N, под началом майора Степана Михайловича Михалёва.

Мы, как искренние защитники Родины, строчили рапорты «прошу послать на фронт», а лысый, с казацкими усами майор с тремя орденами Боевого Красного Знамени, беззастенчиво рвал рапорты в клочья. «Война будет идти долго, и вас готовят для того, чтобы она скорее кончилась!».

А готовили, что называется, на износ. Занятия по шестнадцать часов в сутки, марш-броски учебных разведгрупп по болотам с развертыванием КВ-радиостанций, лыжные кроссы со стрельбами и учебным минированием «на последнем вздохе», на фоне одышки с кровью от напряжения, воспринимались как должное. Спасало то, что до службы я с мальчишеских лет ходил и бегал на лыжах по заснеженным ярославским и вологодским лесам. Часть из нас была непосредственно в войсках во время финской кампании, и эти командиры воспринимали сие усердие лукаво – дескать, больно ретиво нас готовят для уровня ротных в разведроты и лыжбаты. В разгаре была битва за Москву, а мы всё гоняли по лесам тридцатикилометровые лыжные кроссы с выходами на радиосвязь и уходом от преследования.

Меня, за какие-то грехи (а ведь вверенная мне группа дважды на учебных выходах устраивала засады на идущий по следам «хвост», за что я получал разносы от Михалёва), в феврале 1942 года оставили инструктором для подготовки разведдиверсионных групп – уже наращивались усилия разведки Западного фронта, ввиду сложного положения на ржевском и вяземском направлениях…

Ох уж этот Михалёв? Ни его ли рука опять?

…В самом начале марта 1949-го я прибыл во Львов. Проторчав, как водится, три дня в гарнизонной гостинице, ибо штабы мирного времени тяжелы на подъём с определением офицерской судьбы, я явился пред очи начальства.

– Ну что капитан, в обойме опытно-неудобных прибыло! – сказал с хитриной в голосе старший офицер разведуправления округа, подполковник Кириченко. Группу офицеров-фронтовиков, да ещё и с опытом инструкторской работы в войсках, либо службы в разведорганах объединений не ниже общевойсковой армии, собирали по всем Вооружённым Силам, а учитывая твой боевой опыт, не грех за тебя войну устроить!

Вот шельма, опять недомолвки, как с майором во Вроцлаве… Мягко стелете, стервецы, да жёстко спать.

– Значит так – продолжил Кириченко – сегодня сбор в 14-00 в штабе округа. Поедете в составе группы из пятнадцати офицеров. Предупреждаю – о расположении учебного центра вы знать не будете, вам даже в дороге за брезент машины глядеть запрещено! Удостоверение личности офицера будет изъято! Никто не будет знать вашего имени и фронтовых заслуг! Ваша условная кличка на период обучения – «Грач»!

Снова тайны… Ну что ж делать – привыкли…

Слякотным днём перед дежурным по штабу округа толкалась угрюмая толпа из битых фронтом и судьбой тридцатилетних мужиков в шинелях и при чемоданах.

Прогромыхав массивными дубовыми дверями в фойе штаба вошёл сухопарый майор в шитой на заказ фуражке с пехотным околышем и ладно подогнанной шинели, при портупее, при вычищенных хромовых «дерьмодавах».

Стать выдавала фронтовика, но начал он сурово, как с курсантами. Как знакомо…

–Товарищи офицеры! Поступая в моё распоряжение, запомните – на период обучения у вас нет ничего. Ни званий, ни орденов, ни имени, ни фронтового прошлого. До окончания обучения к каждому из вас я буду обращаться «товарищ курсант», вы будете обращаться ко мне «товарищ преподаватель». Никаких обращений при общении между собой по именам! В ходу только клички, присвоенные вам командованием, они же радиопозывные. При несоблюдении данного правила немедленно будет доложено командованию учебного центра и виновный понесёт дисциплинарное взыскание!

Далее последовало построение с выходом из строя справа налево по номерам. Строевая машина в лице майора всё так же жёстко и строго вызывала из строя, будто рентгеном просвечивая каждого. Это был не ехида-особист – этот народ был ещё более колюч – но успокаивало с высоты опыта, что перед нами Офицер с большой буквы, а не самодур.

У штаба нас ждала процессия – «Студебеккер» с брезентом над кузовом, да кортеж из двух «доджей» с автоматчиками. Зная о сложной специфике округа и борьбе с бандами националистов, народ безмолвствовал.

Сопоставив в головах адрес штаба и основные дороги из города, мы быстро поняли, что везут нас куда-то на юго-восток, в сторону Тернополя.

Двое из курсантов – капитаны «Аист» и «Бекас» – начали ударяться в воспоминания. У ребят была богатая биография. Весной 1944-го на Правобережной Украине, в разгар наступления 1-го Украинского фронта на Тернополь, Черновцы и Проскуров, была такая же грязь и слякоть. «Аист» был командиром разведвзвода на ленд-лизовских БТРах в 6-м гвардейском мехкорпусе, «Бекас» командовал мотоциклетной ротой в 25-м танковом корпусе. Роту «Бекаса» из-за грязи на дорогах и потерь в матчасти посадили танковым десантом на броню, прокатив лихим и отчаянным рейдом по немецким тылам. Других вариантов задействования разведчиков, кроме действий подвижными отрядами на танках там просто не было.

За шутками и прибаутками прошло пять часов. С шоссе выехали на просёлки, ещё через два часа лесной дороги колонна упёрлась в казённые ворота КПП со звёздами на створках.

Чертыхаясь, наше героическое воинство вытряхнулось на слякотный плац. Строевая машина вновь повторила львовское построение.

Заведомо зная обычный разведчицкий трёп, майор спрашивает:

– Товарищи курсанты, где находится наша воинская часть?

Ребята настолько надоели своим трёпом, что я обратился к майору:

– Судя по скорости колонны и направлению маршрута…Каменец-Подольский?

Строевая машина лукаво улыбнулась:

– Ответ неверный. Товарищ курсант, так вы знаете, где находится наша воинская часть?

–Никак нет!

– Отлично! Группа, напра-а-а-в-о! В расположение шагом марш! – скомандовал майор.

Лукавство майора было явной частью проверки мужиков. Полтора десятка офицеров в тот же вечер разбили на группы – «тройки». Мне достались эти двое, с местным колоритом – «Аист» и «Бекас».

Разбивка имела отработанную за годы войны схему, применявшуюся в диверсионно-разведывательных группах ГРУ и абвера4 – командир группы, боевик-маршрутник с навыками снайпера и радист. В зависимости от темы занятия, задач полевого выхода, роли в группах менялись.

Причина столь основательного подхода по знакомой атмосфере военного времени и выяснилась утром, на первом занятии в классе…в 6 утра. Не вдаваясь в игру в наскучившую балалайку политзанятий и военно-политической обстановки, инструкторы с ходу перешли на доведение оперативной обстановки против зон ответственности Групп советских оккупационных войск в Германии и Австрии, вариантов оперативного развёртывания американских и британских войск на направлениях ударов против соединений Советской Армии.

В направлении стыка советской, американской и британской оккупационных зон, в районе Гессен-Кассель, в предполагаемой полосе наступления 8-й гвардейской армии, командование решило развернуть сеть агентуры, явок, узлов связи, задействовать сеть работающих в американской и британской зонах нелегалов…

В разгаре и так была катавасия с «воздушным мостом» в Западный Берлин, но что-то опять подталкивало к войне вчерашних союзников…

Уже не задавая лишнего трёпа, группы убыли на занятия на стрельбища и учебные поля. Прыть старых фронтовиков на «тропе разведчика», стрельбище и минном городке быстро задала тонус всему процессу. Опять изнурение себя по 16-18 часов в сутки, но пугала неизвестность. Неужели опять 41-й?

На третьи сутки приснился Сенька Харламов с криком «За что?». Проснувшись и сдернув с себя казённое байковое одеяло, одевшись, я вышел на мокрый плац.

Тянуло прелью букового леса. За плечо тронул кто-то. За спиной стоял майор.

– Первых своих погибших вспоминаешь? Не надо – забудь, тебя нет вчерашнего…

Обиды на эти слова не было. Старая истина нервного существования не изменится, ибо как там, у древних греков – «нет ничего нового под солнцем»…

Как и зимой сорок первого-сорок второго всё встало на повторяемый круг вводных данных с видоизменениями в отрабатываемом театре военных действий – «физо» на полосе разведчика с отработкой маскировки, занятия в классе на макетах местности Германии и Австрии, горохом сыпались вводные, менялись роли в группах и новые вводные сыпались вновь. Как и в академии, мы заново сдавали зачёты по оперативному страноведению и иностранным армиям. Проверяли с комиссией преподавателей и разговорный немецкий язык. Английский же, почему-то, проверяли на уровне примитивных разговорных фраз и перевода боевых документов, шло изучение образцов документов, находящихся в обороте в оккупационных зонах. Тут даже наметился отсев – выбыла одна группа, ибо мужички разговаривали только на немецком. Каждый день отрабатывалась радиосвязь, приёмы шифрования и кодографии, приёмы связи на кочующую рацию и при работе на убывающей волне… Каждый день, последовательно шли стрельбы – от пистолета до станкового пулемёта, гранатометание, метание ножей. Рукопашный бой сводился до приёмов обезоруживания и удушения. Причём майор категорически настаивал на ограниченном применении оружия.

– Надежнее всего целевая стрельба из винтовки на открытом пространстве, но это не ваш профиль. Ближний бой с пистолетом-пулемётом – слишком много шума и провал задания обеспечен. В городе надёжнее пистолеты и патроны к ним только ходовых марок. Не раздражайте местную полицию избыточным количеством ликвидированных лиц – со времён Гитлера там всё те же, криминалисты сразу определяют использование оружия армейского образца и уж тем более автоматического, а это озлобляет полицию уже военную и идёт повальный розыск. Мордобой и поножовщина хороши не более чем для пьяной конспирации – тот же нож даст подозрение на уголовника, а не на разведчика, но нужно, чтобы обезоруженный «клиент» был максимально обработан на предмет информации, добивание же допустимо в крайнем случае…

Вроде и избитое, но я привык действовать на войне. Здесь, в случае с направлением курса переподготовки, действие определяло пока ещё мирное предполье – игрушечные городки и прилепившиеся к ним деревни с хуторами, коими набита Германия.

Наше «старичьё» весело втянулось в учебный процесс. Начали баловаться разведпоиском на машинах по набору установочных данных и радиопеленгов, благо многие так действовали ещё в 1942-45-м годах. Пошли полевые выходы с бросками на сорок километров по лесам и выходом на связь, уход от «хвостов». Но уже давило местное – чаще находили бандсхроны, давали в эфир координаты схронов оперативно-боевым группам МВД-МГБ.

Будто не сговариваясь, майор всё чаще проверял с группами виды и типы тайников. Затем шли разборы. Вспомнилось старое партизанское – «лес страшен тем, что усыпляет». Во мне сыграло ретивое – начали отрабатывать противодействие «хвостам» из засад, отсечением снайперским и пулемётным огнём. Майор вскоре стал выдавать задания группам поиска на выявление засад по следовой обстановке. Пошло и «горячо любимое» -работа с собаками – помогали пограничники.

Мы не заметили, как прошло полтора месяца… В середине апреля, среди ночи, на плацу заорал ревун тревоги…

…Их убили в предутренних сумерках, у лесной дороги. Сгоревший ЗИС – «захар» был завален взрывом на правый борт, вокруг распластано лежали четыре тела. Страшно было то, что два тела были когда-то красивыми женщинами. Поднимая глаза вверх, ты видел более страшное – на чёрном буке, повешенную на верёвке – «шворке» раздетую женщину, метрах в пятидесяти, в сторону леса. Повсюду были следы сопротивления, сорванная одежда…

Шла чекистско-войсковая операция по выявлению и ликвидации нацбандитов. Накануне бандеровцы спалили сельсовет, взорвали МТС5. Но убийство председателя сельсовета, водителя, сержанта-милиционера и учительниц, ехавших из Каменца, озлобило нас до предела. Все группы центра были брошены на разведпоиск, совместно с местной милицией и оперативным полком внутренних войск.

Мне достался в помощники колоритного вида местный начальник милиции. Старший лейтенант в годах, за сорок, с обвислыми усами и запорожским оселедцем на голове под милицейской фуражкой выглядел и смешно, и грозно.

Квадратом поиска нам определили бывшее польское село с пятью хуторами. Старлей, зло сплёвывая сквозь зубы с цигаркой, тараторил со злостью в голосе.

– Погане це місце. У тридцять дев'ятому році тут польське село було, так вони в Польщу під Гітлера не пішли, тут залишилися. Колгосп у них був, все як у людей – великий млин, школа, лікарня. А в сорок другому якісь тварі з лісу прийшли, та постріляли всіх6.

– Кто пришли? Немцы?

– Всяке кажуть. Може й німці – партизан тут небагато було. Але як людей заживо закопували, так бандері були явно. І всіх покидали в загальну могилу. Потім місцеві говорили-три дні земля ворушилася. А тут знову нагадали, тварі, про себе7.

Милиционер к ночи вывел нас на хутор из трёх усадеб, километрах в десяти от села. Первый жилой дом хуторка был деревянный, и, на удивление, с шиферной крышей – крепкий, да прижимистый поляк-единоличник на хуторе вкладывал свои силы сюда годами. У овина или, говоря по-здешнему, стодола, явно стояло охранение – человек пять. Поношенные немецкие и польские мундиры с головой выдавали принадлежность часовых – другая форма в УПА8 не особо приживалась.

Мои «крылатые» – «Аист» и «Бекас» оперативно убрали охранение ножами. Я зашёл в дом и четырьмя ударами ножа свалил двух дюжих бородатых мужиков с МР-40. Стоял сивушный запах самогона-бимбера – явно кто-то «замаливал грехи».

В доме был капитальный подвал – явно, в укрепление, был использован не один десяток мешков цемента.

Взломав двери, мы рывком вломились в комнатку с винтовочной пирамидой в углу и «телефункеном» на столе. По ушам ударил истеричный вопль низенького мужичка в куртке немецкого камуфляжа «айхенлауб».

– А-а-аааа! Пану комісари, тільки не вбивайте, пану!9

Старлей-милиционер злобно заорал, замахнувшись прикладом ППШ.

– Лайно під собою збери, щур! Смердить аж до Тернопiля! Знімай портки, до спіднього, поки не гримнув!10

Я тут же рыкнул на старлея.

– Я тебе грохну! Его живым надо отсюда вывезти и под суд отдать!

– І то вірно. Судити його треба на людях. А то ця погань і баб, та дітей вішає11 – милиционер нарочито сбавил разгорячённый тон.

Пошёл стандартный «молитвенник» опроса.

–Фамилия, имя, кличка, кто старший по организации здесь? Кем ты был до вступления в УПА?

– Стельмах Андрій, Стрілець кам'янецького проводу, псевдо – Рен, старшой – сотник Кривенко, псевдо – Рута. До цього стрілець у дивізії січових стрільців «Галичина»12.

Ожил «Бекас», до этого державший «стрельца» на прицеле своего ППШ.

–Какие к бесу сечевые стрельцы? Подонок эсэсовский, мало вас мы под Бродами в сорок четвёртом давили!

– Кто убил учительниц и председателя сельсовета вчера утром? – это уже опрашиваю я.

– Це не я! Це ройовий Комаровський вантажівка той спалив!13– бандита мелко затрясло.

–А вішав теж не ти? Ось же ти гнида!14 – начальник милиции зло сплюнул под ноги.

Передав задержанного бандита офицерам оперативно-боевой группы чекистов, я почувствовал слабость в ногах и чуть не упал носом в землю. Забытое с фронта чувство перенапряжения, открывшееся после трёхнедельных «скачек» в немецком тылу по болотам в витебских лесах весной 1944-го напомнило о себе. Слишком слабею от ощущения исполненного.

23 апреля наши «сборы диверсантов» закончились. Вызывает к себе майор, с теплотой в голосе.

– Вот не хочу я вас отпускать из учебного центра. Совместили и учёбу, и реальный разведпоиск по реальному противнику, да результативно. Нет желания остаться у нас инструктором?

– Товарищ майор, у меня…

–Ладно, понимаю. На вас уже дали приказ – направить в распоряжение начальника разведотдела штаба 8-й гвардейской армии в составе Группы советских оккупационных войск в Германии, подполковника Михалёва…

Вот чёрт – опять как Ванечка с Манечкой. Здравствуй, Михалыч!

ГЛАВА ВТОРАЯ. ТЮРИНГИЯ. РАЗВЕДОТДЕЛ.

Посреди пустынной мощёной улицы из стареньких и уютных бюргерских домов, по мокрой и дождливой темноте шёл советский офицер в плащ-накидке. В конце улицы, за трёхметровым каменным забором стоял двухэтажный каменный особняк – бывшее пристанище местного крупного фабриканта, сбежавшего три года назад в американскую зону. Отсутствие хозяина обозначал советский караул у входа с новыми карабинами СКС.

– Пароль?

– Брянск!

– Невель! Ваши документы, товарищ капитан – монотонным ритуалом проговорил плечистый сержант с нашивками сверхсрочника и нажал на зуммер вызова на панели в стене.

Из-за дверей на крыльцо выбежал жилистый капитан в фуражке с чёрным околышем и эмблемами артиллериста на погонах. Козырнув и вновь проверив документы, он затараторил.

– Пройдемте за мной, товарищ капитан, время не ждёт…

Капитана в плащ-накидке озадачил сей оборот. Ещё два дня назад заместитель начальника разведуправления ГСОВГ15, полковник Кузьменко, при представлении новоприбывшего оперативника разведки на должность, томно увещевал капитана, что в работу он советует входить неспешно и обстоятельно, даже несмотря на «постоянную тревогу, исходящую за новостями по радио». Воздух жизни, без того отяжелённый «холодной войной», уже начал отупляюще приедаться. Но опять ждать и гоняться?

За дубовым столом, под зелёной лампой, в бывшем домашнем кабинете хозяина, где пыльную гармонию из хозяйских стеллажей с книгами, журнального столика при громадном кожаном диване и антикварных статуэтках, нарушал казённый сейф с кляксой мастики и деревянной пломбой, сидел в советской форме с эмблемами танкиста ещё более главный нарушитель сей идиллии – усталый, плотный подполковник с седеющими усами.

За стуком в дверь и привычно-ритуальным «Разрешите!» и «Товарищ подполковник, капитан Васильев, представляюсь по случаю…» капитан ощутил наплыв радости. Подполковник бегло отмечал какие-то кроки в документах карандашом. Ожили лукаво-добрые голубые глаза на знакомом лице… Четыре года и никаких вестей. И внезапно объявился на пути этот сосредоточенный «штурман бытия».

Подполковник радушно встрепенулся от стола.

– Лёшка, завязывай с ритуалами для этих балбесов! Я тебя, посчитай, не видел с сорок пятого, а из наших инструкторов в N остался только ты… Сымай малахай, проходи.

Хозяин кабинета, отойдя от стола, обнял освободившегося от промокшей накидки капитана.

– Лёшка, я несильно тебя, а? Не болит старое?

– На мне как на собаке, Михалыч. Только не темни, а то этот твой ретивый капитан меня с порога озадачил.

– А, Кириллов-то? Посулили ему перевод в Москву, в Управление, вот и суетится. А раскачиваться и впрямь некогда. В обстановку тебя нечаевские хлопцы хорошо ввели в Каменце. Обстоятельный он мужик, этот майор, громадную работу провёл со своей группой перед Ясско-Кишинёвской16… Хоть и оставили его на Прикарпатье после войны, но по европейским горно-лесистым театрам в разведке он бог. Это мы с тобой всё по городам работали в Польше и здесь, а тут сейчас горно-лесная специфика тебе предстоит, помимо прочего.

– «Скачки» с рацией по лесам? Повторение – мать учения.

– Район действий наводнён бандами как из заурядных уголовников, так и из беглых эсэсовцев, пацанят из фольксштурма. Сидят по лесным хуторам, да периодически грабят американские войсковые колонны, идёт бойкая торговля оружием на «малинах». Есть данные о подготовке действий и обеспечении там, вдоль границы нашей зоны, сети тайников, а то и крепких бункеров «Вервольфа»17. Возможно, что до сей поры сидит там агентура, сменившая хозяев, и ждёт команды в случае нашего наступления, как ты понимаешь, при «особом периоде»18. Просто уже не знаем, кто в тебя стрелять будет – контрразведка и военная полиция американцев там стоят на ушах, местные полицаи же, наоборот, ведут себя пассивно, получая взятки от нежелательного элемента. Ввожу тебя так подробно, чтобы шею не свернул.

– Майор уже дал понять, где работать придётся.

–Ну, то наши озверелые хуторяне, а то… – подполковник открыл грохочущий сейф и достал карту и несколько папок – тут и так дело на контроле аппарата главного разведупра в Москве, а реализация разведданных на нас. Причём нам в оперативном отношении дана полная свобода действий на полученное заурядное «добро».

Капитан встал у стола, нервно поигрывая карандашом.

– Проверяем кого или внедряемся? Последнее же работа нелегала, а я же диверсант. Мне же как действовать – проверил, подсмотрел, взял «языка», взорвал что-то по задаче. А тут волком в овечью шкуру лезть же…

– Скучно с тобой, Лёшка. Пойми правильно – для нелегала задача ставится сейчас куда на большую глубину и длительность работы, чем для тебя. Да и слишком здесь недорога цена для разведчика, уходящего на задание на годы – уж прости, что в лоб. А тут ты почти на танцы ходишь…как с польками.

– Михалыч, хорош подкалывать!

– Чтобы не темнить, сразу перейду к заданию. Обстановку ты знаешь, всё накалено до предела, супостат нам грозит применением атомных бомб в случае большой войны здесь. Сбиваются в кучу всяких там североатлантических военных блоков, явно не с дружественными намерениями. А тут у нас, на связь через нашего человека, вышел наш старый знакомый по Кракову.

–Неужто Вацлав? – капитан невольно вздрогнул.

– Вроде он самый. Надо бы сходить, проверить его. Ибо информацию он передал тревожную, через непонятно откуда ему известный агентурный канал, после ещё и радировав нам – в Гессене объявились какие-то странные ребятишки, похищено несколько отставных немецких генералов и учёных, находившихся мало того что под надзором американской военной администрации, так ещё и работавших с массивами материалов по всяким «вувам», в том числе по не выявленным тайным заводам и складам. Видимо не всё рассказали американцам. Участились перевозки грузов малыми автоколоннами по рокадным трассам, на хутора вдоль границы нашей зоны. Причём доносят, что форма на людях в этих колоннах непонятная – монотонно-чёрная, без знаков различия. Посты американцев пропускают их беспрепятственно и без досмотра. Плюс идёт вычистка сотрудничающих с нашей агентурой и работает явно не американская контрразведка – людей находят утопленными или задушенными, с намёком на бандитский почерк. Но работают уж больно адресно, по конкретным лицам. Этим же Робин Гудам гессенских лесов «упали на хвост» спецгруппы охотников за нацистами, подготовленные и законспирированные вроде как британцами. Да и близость британской зоны сказывается – Тризония19 Тризонией, но британцы играют во что-то своё. То ли против нас война готовится, то ли там непонятная «пятая колонна» грозит оплоту мировой реакции, что колонну эту породил. Что-то грязное явно происходит. К тому же части 5-го армейского корпуса американцев, после плановых учений две недели назад убыли в пункты постоянной дислокации, пьют пиво и танцуют фокстрот с девицами. Активных перемещений американских войск к границе нашей зоны мы не наблюдаем…

Капитан подошёл к карте и вороху склеенных аэрофотоснимков. Ну да, набивший оскомину всей разведке ГСОВГ «фульдский коридор»20. Однако Михалёв доводил задачу значительно юго-западнее, в полосе горно-лесистой местности, изрезанной сетью железных и шоссейных дорог, между аккуратно расположенными и очерченными в плане, будто разбросанные детские кубики на полу, маленькими городками и хуторами. Несколько автодорог здесь ответвлялись в леса северо-западнее и восточнее, заканчиваясь по картам грунтовыми просёлками в каких-то глухих тупиках.

Капитан зло чертыхнулся про себя. Всё явно не походило на рядовую проверку личности информатора с выходом на явку с Вацлавом. Темнит Михалыч, как с призывником, напускает не по делу.

***

Сам по себе Вацлав Марецкий был личностью своеобразной. Двухметровый красавец-блондин – этакий ходячий плакат для воплощения планов нацистских лозунгов о «высшей расе» и мало отличимый от немца – являл собой воплощение Урса из «Камо грядеши» Генрика Сенкевича, который, как казалось, с лёгкостью и быку голову свёрнёт. Но длинные, чувствительные пальцы выдавали в Вацлаве титана другого рода, владеющего ещё более разрушительной силой.

Отслуживший в польской армии минёром, в расцвет короткой эпохи «пана Пилсудского», Вацлав устроился на работу электриком на железной дороге. Когда в сентябре 1939-го пришла война, то она застала 35-летнего хорунжего резерва под Кутно, когда Войско Польское сумело нанести немцам единственный чувствительный контрудар за всю осеннюю кампанию. В арьергардных боях группа Вацлава заминировала автодорожный мост. Немецкая комендантская служба, после преодоления моста разведчиками, организовала движение через мост пехотной и механизированной колоннами. Причём Вацлав рассудил так – надо было позволить успешно преодолеть мост конной и мотоциклетной разведке и ударить по головам колонн с офицерами и штабами. С взрывом он явно перестарался – попутно взлетело на воздух скопление бензовозов и подвод с боеприпасами впритык к немецкой пешей колонне. Лесистый противоположный берег начал гореть, осколки снарядов полетели на место засады. В хаосе и неразберихе раненый в грудь хорунжий сумел скрыться с двумя товарищами в одном из повятных городков и отлежаться у местного врача-еврея. Когда на бешеную охоту вышли айнзатцгруппы СС, то Вацлав ушёл на юго-восток, в Люблин, где сразу был взят в оборот местным подпольем. Идеально похожий на «фольксдойче» Вацлав, по поддельным документам устроился электриком на здешнюю железную дорогу, на местный вокзал. Ввиду слабости надзора немцев за польскими «фольксдойче» местное гестапо весной 1941 года сбилось с ног, когда в Пулаве был сначала взорван состав с боеприпасами, а затем в Демблине, из-за короткого замыкания, пожар в локомотивном депо излишне вовремя остановил переброску войск на восток. Когда немцы создали в Люблине «филиал ада» в виде еврейского гетто, Вацлав помог организовать побег большой группы евреев готовившихся к отправке в Белжецкий лагерь, весной 1942-го он дважды выводил людей из гетто у Татарского майдана в том же Люблине.

Ему неоднократно предлагалось и подпольем, и немецкими начальниками на железной дороге уехать в рейх, но это означало вероятность мобилизации в вермахт, на войну, и отправки на фронт хоть в советскую Россию, хоть в Северную Африку, хоть в Италию. Да и до мозга костей поляк не желал стрелять в «своих братьев» здесь, в Польше, будучи при немецком военном мундире. Но в 1944-м, ввиду близости русского фронта, он решил, что его личный фронт должен быть по-прежнему на родине. Выйдя на советскую разведку, через связных «Армии Людовой», он попал в оборот оперативной группы разведки 1-го Украинского фронта под началом подполковника Михалёва, и примкнул, в очередной раз, сменив документы, уже к краковскому подполью. И тут опять пригодились навыки опытного минёра – неоднократно, к январю 1945 года Вацлав, выслеживая работу немецких сапёров, ставил ложные схемы минирования, вскрывая ранее установленные немцами. Его поражало то, что в ряде случаев о неизвлекаемости и защите цепей подрыва от обезвреживания, просто не заботились.

Но настал 1945 год. Вслед за наставшим миром пришли по его душу вербовщики от этих проанглийских деятелей из «Армии Крайовой». Что интересно, целью в новом подполье была провозглашена борьба с тайными организациями нацистов в Европе. К тому же на Вацлава пошли поклёпы в советскую контрразведку о сотрудничестве с немцами, хотя оперативная проверка результатов не дала, но его достаточно быстро сломали и предложили уехать в Баварию, через Чехословакию, с новой личиной. Что было дальше, Михалёв уже не знал. Неожиданная ниточка к Вацлаву, в нескольких десятках километров западнее, в сторону Франкфурта-на-Майне, озадачила старого оперативника. Чтобы оклевётанный человек развернулся лицом к причинам своей коренной обиды, да при прошествии лет, на то были нужны очень основательные поводы.

***

– Каковы мои действия в случае встречи на явке Вацлава? – заёрзал капитан.

– Если информация действительно заслуживает внимания, то возьмёшь его в оборот. Если же нет, то ликвидируешь его – тащить «дезу» тоже могут, а Вацлав метался последнее время.

Михалёв говорил спокойно, будто в разведпоиск отправлял полкового разведчика. Да ещё и в одиночку и без рации – будто на службу в разведку час назад пришёл. Спасибо , что хоть резервный канал связи на явке должен быть.

–Так всё просто! В случае ликвидации или ошибки в объекте мои действия?

– Выйдешь на связь по известным тебе частотам и режиму связи в течение трёх суток. Не объявишься через десять дней с выходом на связь в контрольное время – будем считать дезертиром или власовцем в бегах. Максимальный срок работы «за кордоном» тебе – три недели. Там обстановка меняется каждый час.

– А как иначе? Лишь бы войну не объявили.

– Сплюнь, дурень! Я бы и сам сходил, но обстановка уж слишком нервная. К тому же работать будешь не ты один там, да тут информация есть, что через наш пост охраны у хутора Нойнер два часа назад со стрельбой прошла вооружённая группа из четырёх человек. И в район дислокации частей армии. Контрразведка гонит во весь опор, но на поиск ушла и наша группа, так как район прорыва близко к нашему тихому городку. Да и припёрлись они явно не на блины к тёще. В общем, не дают покоя мне…

Капитан и подполковник спустились в подвал с оружейной комнатой, сейфами и обширным гардеробом. До перехода границы зоны оставалось три часа…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕРЕХОД.

Костюм по легенде, на переход границы зоны, подбирался весьма занудно. Переход советским солдатом-дезертиром исключался сразу – невелика птица, при провале сдадут назад, в заботливые руки, и пилить лес поедешь. Как назло отношения СВАГ21 и командования сектора американской зоны в районе перехода были приличными. То же и с «американским солдатом», только в другую сторону, только помимо военной тюрьмы появлялась опасность «расколки» военной контрразведкой 5-го корпуса с вероятностью вербовки и измена Родине из очевидного мотива.

Гражданский костюм даже при наличии хорошего знания немецкого языка, с пародией на мекленбургский акцент, тоже исключался. В силу вероятной задачи из возможных силовых действий, а то ликвидацию кого-либо, требовалась «сбруя» под оружие, медикаменты и гранаты.

Взгляд капитана упал на добротно сшитый камуфляжный комплект расцветки «айхенлауб» и маршевые ботинки М-37. Уж чего-чего, а в рейхе умели облегчить жизнь «топтуну». Тут же нашли пухлый альпийский рюкзак, куда идеально вошла связка гранат М-24 и «яичный груз» из четырех гранат М-39, сапёрные кусачки, медкомплект, два ножа, три упаковки американского армейского рациона «К», советский шоколад «Кола»22 в обезличенной белой бумажной упаковке. В поясные сумки и на ремень залезли три магазина к американскому пистолету-пулемёту М3А1 с глушителем, отмычки, сапёрный щуп, фляга. «Резервом» лежал в рюкзаке массивный М1911 с двумя обоймами. Документов, кроме нескольких листов трофейных немецких «пятикилометровок» района действий и одного листа «сотки» аж 1944 года издания, как водится, не было. Не стандартное требование в разведпоиске – без лишнего в карманах – а неопределённость задачи диктовала сие. На оперативные расходы Михалёв отписал («без бумажки ты букашка») по акту восемьсот американских долларов. Богатство на полгода жизни немецкого деревенского прощелыги в американской зоне, учитывая строгое хождение сначала оккупационной валюты, а потом и новой западногерманской марки в официальном обороте, а не «чистых» долларов, за которые местные и к Мефистофелю с душой на продажу побегут. На поддельные документы хватит.

Выбор «главной машинки» для убийств слегка огорчал капитана – не слишком надёжная, склонная к перегреву и клинению. Эффективная дальность не превышала и семидесяти метров – работать предстояло в тесных условиях населённых пунктов. И на том спасибо.

Получилась по итогу экипировки камуфляжная бестолочь, под метр семьдесят ростом, без увязанной военной и национальной принадлежности. Беглый бродяга-«оборотень» с похищенным американским оружием, спустившийся с гор человек-тень.

Михалёв довольно крякнул:

– «И молодая не узнает…». Who are you? Paratrooper, sniper? Maybe a doctor?23

– Emergency surgery doctor24, мать вашу – зло ответил капитан.

– Первая часть фразы откуда? Даже я не знаю.

– У Нечаева на переподготовке новые документы изучал. Неотложный хирург я, вот как!

– М-да, и у нашего пациента хвороба злокачественная. Хоть пободрее у тебя настрой, а то начал как девица на танцверанде – «не хочу, не буду, не умею» – передразнил Михалёв.

– Да и прикинул я, что одному проще. Рацию должны обеспечить, если по-хорошему, остальное переживу.

– Даже штатная батальонная американская или британская рация КВ-диапазона тебе будет достаточна для работы, если там профукают.

– В бандиты с большой дороги призываешь идти и грабить американские воинские грузы?

– А вдруг понравится? В Кракове же получалось чокнутым контуженным ходить. Классический приём разведки, со сменой оперативной легенды, тоже работает. А тут переменил квалификацию слегка и айда.

Это Михалёв вспомнил про действия группы в Кракове. Тогда капитан, под видом контуженного и безголосого ефрейтора, ходил по центру города, высматривая охранение и порядок патрульной службы комендатуры. Отмахивались как от блаженного, даже никто не пытался его повязать и сдать патрулю фельджандармерии. Равнодушие конца войны? Или сказки это всё, про немецкий «орднунг» – люди ведь тоже в страхе примеряют на себя чужие страдания на собственном пороге таковых? Кто знает теперь…

– Ну, не гремит, не звенит? Частоты, порядок шифрования, время выхода и режим связи не забыл? Если дойдет до «нашего человека» парольным сигналом будет: «вам привет от ферганского волка». Ответ: «я не знал, что Петров ещё жив».

– Слишком тонкие детали для закордонного шпика – засмеялся капитан.

– Ладно, Лёша, пора творить судьбу Европы!

…Разведотдельский «хорьх» плавно затормозил в двадцати метрах от будки КПП и погасли фары – ночь стояла хоть глаз выколи. Дождь соизволил заткнуться, подул слабый ветер, усиливая шелест молодой листвы дубового леска у границы зоны.

– Во, даже погодка тебе по заказу – хлопнул капитана по плечу Михалёв.

К машине подошёл старший лейтенант с уставшими от бессонницы глазами. Откозыряв воинское приветствие, он буднично произнёс вышедшим из машины – «люди и техника готовы».

Михалёв по-отечески взглянул на капитана.

– Ну, не прощаемся. До связи!

Со старшим лейтенантом капитан прошёл три сотни шагов в лесок, встав под дубом в полусотне метров от рубежа охранно-инженерной системы.

– Значит здесь?

–Да, товарищ капитан. Сразу не бегите к системе – мы начнём весь спектакль через десять минут, иначе мои парни начнут палить на любой шорох. И так нервы ни к чёрту, служба в усиленном варианте, а тут этот прорыв ещё…

–Не хнычь. Как действовать будете?

–Шумнём, изображая пьяный дебош с техникой – лукаво улыбнулся офицер.

– Ладно, иди.

Перспектива не радовала – свои же могли пристрелить. Что же – ждём.

Со стороны поста послышался рёв танкового двигателя. В просвет между деревьями капитан разглядел, как Т-34-85 подъехал к шлагбауму, повернув орудие в сторону американского чек-пойнта.

На той стороне забегали. Было слышно как зычно орал офицер:

– It's the crazy commies who want to shoot! Dodgson, get your bazookas ready!25

«Ну, шутники!» – подумал капитан – «звена бомбардировщиков вам только не хватает».

Купленные на берлинском «блошином рынке» наручные часы показывали без десяти десять часов вечера. Подойдя к колючей проволоке охранной системы, он осторожными движениями перекусил кусачками шесть ниток «колючки» и протащил рюкзак. Каждая из них была на расстоянии спичечного коробка одна от другой. Поразило отсутствие нитей сигнальной проволоки на контактах вдоль системы охраны, при наличии электроосвещения около границ КПП. Старый пограничник был в курсе служебных новинок и отметил про себя, памятуя о прорыве у хутора – «преднамеренный непорядок в вашем хозяйстве, однако – истинный проходной двор».

Контрольно-следовая полоса на песчаной основе ещё не успела раскиснуть от дождей и почти не хрустела под ногами. Спиной вперёд, прорабатывая каждый шаг, он пошёл ко второму забору заграждения.

Капитан уловил шевеление в кустах напротив, метрах в шестидесяти. Неужели всё? Но две тени в кустах напротив резко встали и побежали вправо, к американскому посту. Танк газовал у шлагбаума советского поста, доносились полупьяные крики благим матом.

Прокусив так же шесть ниток второго проволочного забора, капитан огляделся по сторонам. Лес по обе стороны Германии дьявольски вымер, будто призывая лесных духов. Но времени рассуждать о местном фольклоре и любви к направлению разведки было уже некогда. В ста метрах впереди была лощина, тянущаяся к пруду. Рывок, даже, несмотря на то, что будут стрелять по обе стороны! Плевать! Было ведь хуже и уходил живым.

Через две минуты он обрабатывал у пруда свои боты какой-то отравой от собак. Надо было делать семикилометровый крюк по лесу через болото, далее к аккуратной просеке – под высоковольтной линией маршрут шёл резко на юг. Ночка была весёлая и тихая одновременно – впору действительно было призывать лесных духов, чтобы на фоне разящей тишины и чавкающих по мху маршевых бот не спугнуть неожиданную удачу…

Болото он преодолел легко, хотя ночью никто бы не рекомендовал это делать. Были вешки, оставленные местными «ходоками», да и природа казалась то ли союзником, то ли неблагодарной тварью – ночь была безоблачная и лунная, но болотные заросли скрывали разведчика чуть ли не в полный человеческий рост. На противоположной стороне болота ухали, будто перекликаясь, два филина как бы подсказывая направление. Болота здесь были кочкарные, но проходимые. Топкие же участки, выглядевшие как большие вытянутые лужи, подсвечивал лунный свет.

Капитану подумалось – а знают ли, что болото преодолимое? Ведь встретят на той стороне, с собачками, и бежать некуда. Немцы и венгры в Белоруссии делали достаточно простой поиск в таком случае – пехотная или полицейская рота с отделениями служебных собак растягивалась в цепь и загоняла искомых людей в глубину болота лаем овчарок. На берегах, по путям отхода из зоны миномётного огня загнанных караулили ягдкоманды. Лесистый и забитый ряской противоположный берег здесь хоть и не давал возможности развернуть большую группу людей в цепь, но ведь и группа поиска сюда бы и не дошла – по картам и снимкам сюда не было ответвления даже какого-то просёлка или тропы, а ближайшая шоссейная дорога была километрах в пятнадцати южнее. Ни один отчаянный сумасшедший не рискнет сюда отправлять колонну на машинах – звук двигателя по низине разносит километра на три здесь. Да и ночной поиск в таких условиях, без беспокойного выстреливания осветительных ракет и сполохов «шурфайеров»26 поисковой группы, а, следовательно нарочитого показа разведчикам, что «хвост» идёт по следам, был бы самоубийством. Уж слишком гладко всё идёт, да само в руки…

Выбравшись на сухой берег, он выгнул левую руку с «блошиными» часами на лунный свет – время показывало два часа ночи. Выход на явку планировался к семи часам вечера, к тихому городку Кугельдорф. Название подсказывало само – зажатое в плане между двух лесных массивов селение будет вытянуто по окружности и не должно быть плотно застроено, что позволяло обнаружить преследование на подходах к городку и давало опредёленную фору для отхода в лес.

Тревога обнаружения «хвоста» за собой в ближайшие семнадцать часов давила на сознание. Придётся для подстраховки ещё раз промочить ноги, идя вдоль ручья, уходящего на два километра под каменную гряду в южном направлении. За каменной грядой начиналась польдерная пахота, с километр поля в ширину. Альтернативы обхода её не было. И здесь шипованные «марш-боты» превращались то ли в союзника, то ли во врага. Помучился ,потанцевал по грязи немного, но перешёл.

За топкой грязью поля пошли перелески и луга, наплывал утренней подстилающий туман. Ни одной человечьей души! Будто в вологодских лесах он где-то, в окрестностях дедовского хутора, бегает с ружьём – шум слабого ветра сквозь сосновые рощи, да еле слышная весенняя, ранняя птичья трель.

Зачерпнув руками воды из родника у одинокого скалистого утёса, капитан обмыл лицо. «Скачки» разведчика превращались в пляски сознания на костях страха. Врут всё про эту чёртову героику, оттого и инфаркты бьют таких «скакунов» как он, уже в тридцать пять лет, да со смертельным исходом. Не наигравшиеся в реальную войну мальчишки, за спортивным азартом соперничества и преодоления, отягощенные недалёким опытом оценки их результатов, топят свой идеализм в срывах на самодурящее начальство, переключаясь на семьи и друзей. А оно, без испытания реальной боли на войне, того не стоит. Да и если уж так врезалась после учений в прошлом марте подобная глупость того, что учудил в одной из разведрот дивизии один горячий замполит роты, уже подготовивший себе почву для ухода на командную работу.

Была какофония из вводных, по которым разведдозор, под началом не заставшего фронтовые будни замполита разведроты, выходил во фланг опорному пункту «противника». «Успех» не дали, по причине массированного «удара с воздуха» по первому эшелону механизированного полка и потере управления. Пока разведчики били рожи солдатам «противника» на опорном, посредник чуть-ли не открытым текстом, через радиосеть полка «противника» (свою рацию на БТРе старлей выключил), громогласно требовал выхода дозора из боя по причине «гибели». Замполит, чьи ребята уже связали и обезоружили штаб батальона и одну роту, буквально матерно послал посредника, что называется «за Одер».

Был разбор, полк получил замечание командующего учениями и итоговую оценку «удовлетворительно». Старлею влепили выговор и погрозили трибуналом за оскорбление. Он же в истерике объявил посредника «шпионом и вредителем», хотя полк по вводным сумел восстановить управление подразделениями, перегруппироваться и с усилением, приданным полку штабом дивизии, прорвал оборону «противника». Начальник особого отдела дивизии потом вызвал начальников разведки и медслужбы дивизии и объявил о направлении замполита в госпиталь. Диагностировали шизофрению с параноидальными проявлениями. Отличник учёбы, боевой и политической подготовки, член партии с безупречной анкетой и учётно-послужной карточкой «сгорел» за три года, не вкусив реального страха, смерти друзей и подчинённых, не понимая, что он всего лишь исполнитель маленькой роли в большой штабной комедии ошибок. Да и работу над ошибками в процессе устранения таковых предстояло тогда и делать-то не ему.

Здесь же чувствовалась излишне аккуратная рука Михалыча – маршрут выхода на задание аккуратно огибал дороги и хутора, уходя в глухие, но сухие и не забитые валёжником леса. Даже предусмотренный по местным условиям переход по предутреннему, низко стелящемуся вдоль обширных лугов туману, шёл так, что капитан ощущал, что будто проваливается в него. Ошибки на этапе ближайшей задачи разворачивают цепь ошибок на дальнейшую и последующую задачи, что потом даже непредвиденное и глупо-счастливое не в силах что-то изменить. Но давило и разрывало мозг ощущение какой-то недомолвки и глупого умолчания.

До Кугельдорфа оставалось три километра пути и остаток в шесть часов времени. Пасмурное утро выдавило остатки какого-либо настроя, сведя всё до тягучей пустоты. Ни людей, ни машин, ни шума самолётов за сорок четыре километра, за тринадцать часов пути по болотам, лесам, полям и косогорам. А по голове било молоточком – «лес усыпляет внимание».

Капитан развернул обезличенный бумажный конверт шоколадной плитки, отломив два ломтика – плитка стала початой на треть. Старые пайковые запасы «Колы» береглись разведкой как зеница ока. Был и приобретённый Михалычем «с оказией» немецкий фенамин в таблетках, но рисковать на непредвиденное и неопределённое внезапно проваливающейся в пустоту потерей сил, не хотелось.

Присев на оживающую с ранней весной траву, капитан уткнул опустошенный взгляд в никуда. «Ложь во спасение себя», состоящая из отсутствия «я» посреди мира, опустошением эмоционального фона и воспоминаний разглаживала напряженную психику. Рвать и метать в начале пути было избыточно и преждевременно, тешить себя надеждами опасно вдвойне. Времени ещё достаточно, а будильник таскать за собой в вещмешке не будешь – вырубит сейчас, так проспишь явку к чертям. Слишком много намечается событий за одни неполные сутки, даже по военным меркам.

ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Конфиденциально

Коменданту сектора «F»

Подполковнику Дж. Б. Хьюзу

Лейтенант Т.Б. Залецки

Пост «К»

(номер Е-226705)

РАПОРТ

Докладываю, что 27 апреля 1949 года в 22-00 по берлинскому времени на вверенном мне посту «Кило», на посту проверки совершена провокация со стороны русского поста пропуска, под командованием старшего лейтенанта Казакова.

В сектор пересечения границы зоны оккупации Германии автотранспортом (дорога Ордруф – Франкфурт-на-Майне) с русской стороны в зону проверки выехал русский танк Т-34-85 (бортовой номер 225) и навёл орудийный ствол на вверенный мне пост. После чего из здания русского поста выбежала группа вооружённых солдат в состоянии алкогольного опьянения и начала кричать и петь песни.

В ответ я привёл в боевую готовность резерв поста и вынужден был снять часовых в секторах, прилегающих к посту на удалении до 600 ярдов.

В 22-30 русский танк отъехал задним ходом за ворота русского поста, русские солдаты убежали. В караульном помещении русского поста никто не появился до 04-00.

В 02-45 49/04/28 патруль, под командованием сержанта Льюиса, обнаружил повреждение заграждения на пикете С-12. Была перерезана колючая проволока (шесть нитей), аналогичные повреждения имеются на заграждении русской зоны. На песчаной дорожке контрольной полосы имеются следы ботинок немецкого образца с направлением движения в наш тыл и следы волочения крупного предмета, предположительно рюкзака.

Поиск по следам произвести не представляется возможным ввиду отсутствия в наличии служебных собак. Видимый след оборвался в 190 ярдах у берега пруда юго-западнее поста. Обнаружена пустая пачка из-под сигарет «Лаки Страйк». Иных следов обнаружить не удалось.

Прошу принять меры по направлению дополнительных сил и средств на пост для несения службы.

Начальник поста «К»

лейтенант /Залецки/

Доложено 49/04/28 07-30

Совершенно секретно

в/ч 61877

Командующему 8-й гв.ОА

Генерал-полковнику Болдину

28 апреля 1949 года

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Докладываю, что 27 апреля 1949 года в 18-45 по берлинскому времени на участке 27-го поста (начальник-к-н Маргаритов) военной комендатуры (в/ч 65285) в районе хутора Нойнер, группой из четырёх человек со стороны американской зоны оккупации Германии (комендатура сектора F) совершён вооружённый переход границы зоны. Об обстоятельствах пересечения сообщили местные жители, видевшие четырёх человек в форме чёрного цвета без знаков различия, с рюкзаками, прорывающих проволочное ограждение из американской зоны.

Данные лица вступили в перестрелку с тревожной группой поста под командованием л-та Зайцева, группа потерь не имела, после чего нарушители скрылись в лесопосадках у автотрассы в направлении г. Майнингена, скрывшись на грузовике «Опель-Блиц» с тентом на половину кузова . Перехват машины по приметам не дал первоначальных результатов, однако в 22-20 патрулем в/ч 62871 автомобиль (номер WZ-56728) с указанной приметой был обнаружен в 5 километрах от г.Айшлебен с многочисленными следами пулевых пробоин в кузове и трассами крови.

ОО МГБ армии и ОГ разведотдела штаба армии, л/с в/ч 66017 в ходе оперативных мероприятий произведено блокирование и поиск в зоне лесных массивов, прилегающих к н.п. Нора. Поисковые действия результатов не дали.

Прошу усилить охрану штаба армии, суточные наряды войсковых частей гарнизона в н.п. Нора, усилить состав заступающих в караул подразделений, патрулей комендатуры и военной автоинспекции, ввиду опасности совершения террористических актов.

О реализации оперативных мер будет доложено к 17-00 28.04.1949 года.

Начальник ОО МГБ СССР

по 8-й гв.ОА ГСОВГ

Полковник госбезопасности /Воронов/

Совершенно секретно

Срочность «Внеочередная»

в/ч 61877

Командующему 8-й гв.ОА

Генерал-полковнику Болдину

28 апреля 1949 года

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Довожу до сведения, что 28 апреля 1949 года в 15-34 по берлинскому времени у расположения разведотдела (РО) 8-й гв.ОА в н.п. Нора группой диверсантов произведён террористический акт путём взрыва и нападения на военнослужащих.

Группа лиц из трёх человек, в советской военной форме (в званиях капитана и двух лейтенантов стрелковых войск Советской Армии) пыталась по поддельным документам проникнуть в здание РО (Тельманштрассе, 24). Однако действиями суточного наряда, осуществлявшего охрану и контроль пропускного режима РО, были вскрыты намерения противника. Двое диверсантов, оказав силовое сопротивление суточному наряду по подразделению, пытавшемуся их задержать, вступили в огневой бой, используя пистолет-пулемёт ППС-43 и 2 пистолета Р-38, убив четырёх военнослужащих (л-т Петрыгин, с-нт с/с Титаренко, мл. с-нт Павлов, мл. с-нт Шебеко). Третий диверсант, поддержав огнём сообщников из пистолета-пулемёта МР-40, побежал к забору южнее здания РО и броском через забор метнул рюкзак со взрывным устройством в окно первого этажа. Ранения и ожоги получили к-н Бойчук, ст.л-т Трубин, л-т Сергеева и л-т Мухометова. Из-за возникшего пожара частично повреждена ЗАС27. Диверсант был убит. Двум вооружённым патрулям в/ч 66017 удалось блокировать оставшихся двоих раненых диверсантов в здании на Тельманштрассе, 21. Однако диверсанты покончили с собой.

На месте происшествия и в тайнике, в подвале здания на Тельманштрассе, 21 обнаружены:

4 пистолета Р-38, 2 пистолета-пулемёта МР-40, 647 патронов к ним, 1 пистолет-пулемёт ППС-43, 96 патронов к нему, 4 гранаты М-39, 10 шашек ВВ «гексоген» в упаковке по 450 граммов (маркировка США), 8 детонаторов немецкого производства, бухта провода для подрыва, 2 подрывные машинки немецкого производства, 1 механическое устройство для подрыва с замедлением, 2 ножа подрывника, 8 карт местности, оккупационные деньги – 20 000 немецких марок. 2 поддельных удостоверения личности офицера на бланках МВ №218425 и МВ №224850, командировочные удостоверения за подписями офицеров штаба ГСОВГ (в/ч 89430, г. Вюнсдорф). Изготовители документов и подлинность подписей устанавливаются. Изъяты фрагменты использованного взрывного устройства. Иных документов и предметов, имеющих значение для дела оперативной разработки (шифр «Чернь»), не обнаружено. Военная прокуратура гарнизона решает вопрос о возбуждении уголовного дела по факту терр.акта и нападения на советских военнослужащих.

На направленность умысла тер.акта указывает обстоятельство, что все раненые советские военнослужащие проходят службу в 8-м отделении РО (связь и шифрование) и осуществляют связь, шифрование, дешифрование сообщений по плану «Бином». Также диверсанты располагали конспиративной квартирой на Тельманштрассе, 21 вблизи места совершения тер.акта. Владелец квартиры, Пауль Штокман 1898 г.р., техник-смотритель домоуправления, взят под стражу. Оперативной проверкой установлено, что Штокман проходил службу в местном подразделении фольксштурма.

Розыск иных исполнителей и их пособников, причастных к терр.акту, по состоянию на 17-00 28.04.1949 года результата не дал.

О реализации оперативных мер по происшествию и розыску вышеуказанных лиц будет доложено к 17-00 29.04.1949 года.

Главнокомандующему Группы советских оккупационных войск в Германии, генералу армии Чуйкову, о произошедшем доложено.

Начальник ОО МГБ СССР

по 8-й гв.ОА ГСОВГ

Полковник госбезопасности /Воронов/

Передано с офицером связи 28.04.1949 в 17-30.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ПАНА НЕТ, ОСТАЛАСЬ ПАНИ.

Капитан вышел без препятствий на косогор у Кугельдорфа. Три параллельные улочки, из которых и состоял городок, казались пустынными. Приглядевшись, капитан увидел, что одна из улиц являет собой цепочку изуродованных войной домов, виднелись заросшие воронки следов от снарядов. Здесь наступали союзники – американцы здесь не экономили на артиллерийской поддержке даже при бросках танковых колонн через населённые пункты, малопригодные к обороне.

А так была почти пасторальная идиллия немецких деревень и малых городов – аккуратные палисады и цветы на подоконниках, до блеска лакированные калитки и ворота во дворы. В стороне наблюдались ровные выгородки полей и пастбищ.

На крайней справа улице виднелась большая двухэтажная кирпичная усадьба. Но там толпились вооружённые люди в черной форме с красными нашивками. Явка очевидно была провалена.

Это были явно не солдаты регулярных войск, а те самые призраки в чёрной форме, с винтовками наперевес. Выглядели они зловеще – под касками неизвестного образца с чёрными чехлами виделись только глаза, лица были скрыты под чёрными же масками.

Командовал призраками мужик, помимо чёрной формы одетый в чёрную лётную «кожанку» и карикатурно сидящую на голове чёрную же фуражку. Однако, при этом он не скрывал лица – лицо в шрамах шевельнулось будто от боли и последовала отрывистая команда на английском без пауз.

– Выводите и кончайте ублюдков! Времени нет!

Капитан, не помня себя, метнулся вдоль улицы и замер в ступоре – из дома выводили группу из четырёх зверски избитых мужчин. Послышались отчаянные крики и ругань, под удары прикладов по живой плоти.

Пинками и руганью гнали шатающихся людей в поношенных штатских костюмах в потёках крови. Особенно выделялся двухметровый, светловолосый плечистый мужчина, со слегка седеющим ёжиком волос и тонкими, как у пианиста, пальцами рук. Усталые голубые глаза, смотрели с явной неизбежностью в закатное небо.

Их швырнули к кирпичной стене и по команде «Fire!» два залпа из пяти «ли-энфилдов» срубили обречённых как деревья.

«Кожанка» в фуражке подошёл к казнённым, выхватил «люгер» и с омерзением на лице добил выстрелами хрипящие и дёргающиеся тела. Затем повернулся к высокому стрелку в маске.

– Эта бешеная баба молчит?

– Да, сэр!

– Выводите…

От входа боевики погнали избитую жгучую брюнетку в камуфляже, лет двадцати восьми-тридцати с красивой пышной шевелюрой, забранной на затылке. Лицо её выражало презрение.

– Огонь!

Винтовочные пули раскрошили кирпичи. Женщина с окровавленным лицом повалилась среди мертвецов.

Капитан, будто забыв про неравное число противников, рванул с плеча рюкзак, одним рывком сдёрнув шнур…

Последнее, что ощутил старший группы боевиков, была горячая волна воздуха в спину и разрывающая боль удара в голову… Он не почувствовал своего крика, сознание падая в бездну слышало только отчаянные крики его бойцов…

Связка «штилхенгранат» расшвыряла на куски троих боевиков. Ещё двое, схватившись за головы, корчились на земле. Выбежал третий, но тут же получил нож в горло.

Фигура в рваных пятнах камуфляжа подошла к недобиткам и с будничностью мясника довершила дело…

Его взгляд уткнулся в тело Вацлава… «Эх ты, бродяга. Сколько ведь обманывал судьбу… Видимо, команда на ликвидацию исходила даже раньше наших умозаключений… Но кто?».

Капитан стукнул по стене. Призраки в чёрном были, всё же, со знаками различия-красными нашивками с набранной зелёными буквами пластизолем, надписью – «Sentinels»28. На хрипящих шеях болтались овальные личные номера с гравировкой винтовочного патрона в круге. Полный набор показной избранности экстремистов был налицо.

Он услышал слабый стон из клубка мертвецов – трепыхалась женская рука в камуфляже.

Картина получалась совсем невесёлая – Вацлав явно здесь появился не один, а короткая реплика командира боевиков явно намекала на то, что женщина есть единственный случайный свидетель произошедшего с Вацлавом и его товарищами. Потрясти бы хорошо её эту пани без пана…

Взвалив её себе на плечи, он пошёл в дом. Хотя бы одна живая душа должна была тут остаться. Первая же дверь направо был приоткрыта

Просторная комната была и смотровым кабинетом, и перевязочной, и небольшой палатой на две койки. Здесь же стояли вдоль одной стены кушетка и стеклянный стерильный шкаф с медикаментами и инструментом, чуть поодаль комод-картотека и рабочий стол. Капитан положил женщину на койку, обратив внимание на трёхцветную нашивку на левом рукаве – «АА». «82-я воздушно-десантная… Странно, у Михалёва не было данных о переброске в американскую зону новых частей…».

На шум прибежал лысоватый хозяин кабинета в белом халате и истерично начал ругаться, сильно картавя немецкую речь.

– Кто вы? Зачем вы тащите эту женщину сюда?

–А ты что раненых не видел? Хоть и не война, а только попробуй помощь не оказать! Если надо – заплачу! Не хочешь – пристрелю. Имя, род занятий?! Говори!

Рука капитана потянулась за «браунингом».

– Я умоляю вас, не стреляйте! Я всё скажу! Я – Анри Блюм! Меня наняли как врача эти люди в чёрном! Мне страшно от этой вакханалии! Меня и так тут мушке держат за каждое слово!

–Что? Наёмник, значит, и кого попало лечить не станешь?

– Я приехал сюда неделю назад. У них здесь целая казарма, их было изначально человек пятнадцать, вместе с этим, в кожаной куртке. Они его звали «Капитан», он меня и вербовал во Франкфурте. Где оставшиеся в живых – не знаю. Они уехали на грузовике ночью и могут вернуться.

–А откуда взялись люди в штатском и эта дама?

– Их привезли два дня назад, сильно избитых. Этого большого поляка и его людей мне ужасно жаль. Они работали до этого на ремонте дизельной станции в Хаазебурге, в восьми километрах отсюда, я видел их в городе.

– Но дама-то явно не в штатском.

– Я всего не знаю.

Надо было ослабить напряжение разговора. Врач явно выглядел запуганно.

– Лечить-то будете?

–Ладно, укладывайте её для осмотра…

Бережно положив женщину на кушетку, капитан сел на стул в углу кабинета. Он отметил, что врач работает на осмотре весьма уверенно. Он быстро ввёл какой-то укол, замерил пульс и давление. Однако он долго и внимательно осматривал голову и хмыкал с удивлением.

– Она пока без сознания, но, слава богу, не в коме. Пули прошли по касательной, по волосам. Налицо шок и контузия, степень тяжести последней пока под вопросом. Оставьте её здесь, понаблюдаю до завтра.

Капитан без просьб и сожаления вытащил из карманов камуфляжа двести долларов и положил на стол.

– Приятно иметь дело с деловым человеком.

– Заметьте, я плачу и за информацию, и за вашу спокойную жизнь. Надолго вас нанял «Капитан»?

– Да, был обозначен срок на три месяца и заплачено вперёд новыми марками. Здесь оборудовался полевой медпункт. Я с ним старался не общаться и не вникать в его дела – весьма неприятная личность. Но обосноваться тут они старались надолго. Хозяин дома, Конрад, здесь ходил почти беспрепятственно. Он здесь, в гараже. Я закончу и пойдем знакомиться.

– А как местные жители отнеслись к таким «гостям»?

– Откровенно неприязненно. Кому нужно соседство с тёмными личностями? Лес и так кишит бандитами, а тут такое…

– Спасибо вам. Я осмотрюсь и зайду. И такой вопрос – как дальше-то будете жить?

– Я здесь останусь – Конрад, хозяин этого дома, предложил за символическую плату работать здесь частной практикой – врачей после войны из деревень как ветром сдуло.

– Хорошо.

Капитан увидел на первом этаже приоткрытую дверь комнаты, наподобие кабинета. На сукне стола стояла разбитая немецкая коротковолновая радиостанция Torn.Fu.a2, она же «Антон». «А местоположение передатчика надо иногда менять…».

Капитан вышел на улицу. Из дома напротив окликнули:

– Герр офицер! Герр офицер!

Из темноты вышел крепкий мужчина в рабочей одежде.

– О, чувствуется старый солдат! Где воевали? Восточный фронт?

– Так точно. Меня зовут Клаус. У нас здесь все мужчины – фронтовики. Хорошо, что вы уложили этих ублюдков-вели они себя здесь больно беспардонно. Но это не всё. Из дома на пригорке – мужчина показал рукой на околицу – видели , как сюда едет грузовик с людьми. Очень хотим их прогнать отсюда, оружия бы побольше.

– Подберём на трупах. Сколько ещё людей с нами?

– Пятеро.

Быстро стемнело. Через пять минут мужики с винтовками залегли у дома Конрада – у окраины загудел «бедфорд» без тента, набитый людьми…

Водителя капитан снял первым выстрелом из М3А1. Старший машины вскоре с хрипом выпал из кабины. Машина протаранила забор и остановилась. Остальные боевики с криками начали перемахивать через борт, трое уже не поднялись – это стреляли местные, с первого выстрела отправляя боевиков в небытие.

Осталось пятеро. Но они рванули вглубь городка, растворившись в темноте.

– Они уходят к развалинам! Быстро туда!

Взяв с собой парня по имени Бруно, капитан бросился вслед за двумя тенями, уходящими к полосе заросших воронок. Ударила автоматная очередь.

«Ну вот, а говорил, что моя машинка-барахло и замену не найдешь, а тут само в руки» – подумал капитан.

Он навалился на боевика, не обращая внимания на пальбу, и ударил того в глазницу ножом – шок вырубил его. Бруно залег и выстрелил навскидку, но вскоре скрючился от боли. Времени оглядываться назад не было. Второй боевик, почуяв слабость противника, занёс приклад винтовки над головой капитана, но тут же получил ножом в живот. Далее последовал удар в горло. Проклятая мясницкая работёнка!

«Пешки умирают первыми. Они мне не нужны» – подумал капитан, добивая раненых боевиков.

Простонал Бруно:

– Ногу задел, тварь… Я дойду сам.

Но где ещё трое? Не испарились же?

Подбежали мужики:

– Они у мясобойни, один ранен. Клаус держит их на мушке.

Добежать на окраину, где стояла бойня, они не успели – раздался взрыв гранаты. Клаус злобно чертыхался в темноте.

– Вонючие смертники! Фарш самоприготавливающийся! Спешите видеть!

В разбитом сарае капитан испытал форменное омерзение – подорвавшиеся боевики были молодыми женщинами, лет 25-ти.

– На панели больше вероятность выжить, всё-таки – зло сплюнул под ноги Клаус.

Собрав оружие – а «улов» в шесть «ли-энфилдов», четыре «стэна» и десяток гранат впечатлял – мужчины потащили Бруно до дома Конрада.

– Не закончишь ты сегодня, старик – весело проговорил капитан в сторону кряхтящего над раненым Бруно Анри.

– Пока стреляют – я лечу. А тут это не кончится ещё лет пять…

А лечил он явно соблюдая лукавые правила «честного слова» – Бруно затащили в холл на втором этаже. Присутствие дамы в кабинете Анри могло раздразнить разгорячённых удачным боем мужиков. И так хватило кровавого дознания со смертельным исходом за день.

Клаус тронул капитана за плечо:

– В грузовике целую сельскую ярмарку покойники привезли – пойдем, посмотрим.

***

От увиденного у капитана отвисла челюсть. Боевики везли в Кугельдорф всё для капитального обеспечения разведбазы. Здесь было четыре десятка ящиков с галетами, тушёной говядиной, сахаром, сгущённым молоком, кофе, сигаретами, пресловутыми рационами «К», мешки с крупами и мукой. Привезли даже мыло, стиральный, зубной порошки и постельное бельё. Имелся и запас медикаментов и инструментов для Анри. Но у капитана зрение сузилось как в туннеле, когда он увидел ладный опломбированный кожаный чемоданчик. Это была новая, явно с хранения, британская коротковолновая радиостанция «Paraset» для радистов глубинной и нелегальной разведки MI-6. На сборах в Каменце достаточно подробно изучался данный аппарат связи, и капитан, скрывая успокоение и нежелание проболтаться местным о своей задаче здесь, воровато запрятал чемодан с рацией.

За радушной делёжкой трофеев местными жителями, это будто бы не заметили. Из ворот гаража вышел высокий наголо обритый мужчина лет сорока пяти.

– Здравствуй, весенний Санта-Клаус! Наворотил ты тут, до утра не закопаем и не спрячем.

– Вы, стало быть, Конрад?

– Угадал. Мужики нашу охрану и закапывание трупов этих подонков обеспечат, пойдем в дом, покажу твоё жилье. Куда тебе бежать после такого вечера?

– Спасибо за приют. Я так понимаю, что всё не просто так?

– Сообразительный малый. Мне такое нравится – лукаво и широко улыбаясь, ответил Конрад.

Радушный хозяин и Клаус помогли занести положенную капитану добычу – несколько пистолетов, два «ли-энфилда» и два «стэна» с патронами. Клаус от греха подальше отдал капитану все гранаты – «целее будут». На кухню занесли и часть мешков и ящиков с продуктами. Конрад бросил Клаусу.

– Это плата за нового постояльца. Мне он нужен.

Поднявшись на второй этаж, капитан увидел импровизированную казарму из шести двухъярусных коек (женщины, видимо, спали отдельно, в большом холле), большого оружейного шкафа, платяного шкафа и двух тумбочек. На тумбочке лежал ладно сложенный гражданский костюм – на глаз будто на капитана – и стояла коробка с ботинками. Казенная идиллия удивила интернациональностью и неожиданными подарками судьбы.

Конрад зевающе-слащаво сказал.

– Доделывай свои дела и спи. Мы сделаем свои. Утром будет разговор – и, бросив ключ капитану в руки, закрыл дверь.

Капитан осторожным взглядом оглядел этот большой обеденный зал, ставший казармой. Слишком основательно готовили эту базу. Только для чего? Неужели Вацлав кого-то крепко спугнул и попался? Бригада электриков с радиостанцией и примкнувшей к ним дамочке в американской форме десантника… Это не набор случайных предметов на запоминание – это явная система какого-то противодействия этим, как их, «часовым». Да от лукавства хозяина с прищуром дельца пробирал мороз по коже. Просто так отсюда не уйти.

Да и вытащенная с того света деваха внешне выглядела бойко. В одиночку здесь работать будет сложно. Придётся искать оперативные подходы и вербовать. Местные с прищуром – в разведку не пойдут. Крестьянская психология труслива на авантюры, когда в собственном доме относительно спокойная и размеренная жизнь. Человек без твёрдой опоры под ногами и предсказуемого «завтра» более сговорчив.

Капитан развернул станцию к работе, выйдя через дверь «чёрного хода» в ближайшую рощу (пришлось повозиться с проволочной антенной), – станция включилась достаточно быстро и уверенно принимала франкфуртские радиостанции с бодрыми ритмами фокстрота. До установленного времени связи было 20 минут…

РАДИОГРАММЫ

22-43 28/04/1949

«Грач» – «Стреле»

Вышел на место явки, вступил в бой с вооруженной группой. Информатор и его люди были ранее убиты боевиками из организации «Часовые». На месте имеется подготовленная база для действий разведгрупп. Прошу согласия на вербовку оставшейся в живых женщины– дезертира из армии США, из группы информатора. Прошу дополнительной информации по «Часовым». Жду указаний.

22-57 28/04/1949

«Стрела» – «Грачу»

В центре произошёл теракт. Действия по плану «Бином» приостановить, возвращение сейчас невозможно. Вербовку разрешаем, действуйте по месту самостоятельно. Соблюдайте скрытность. Связь в установленное время.

Не успели обжиться, так начались сюрпризы. Неужели та группа, прорвавшаяся у хутора, подобралась к разведотделу? Как всегда – ничего определённого. А в этом уютном городке можно просидеть хоть вечность и быть попросту схваченным местной полицией без аусвайса в кармане. При обстоятельствах отхода на восток, при переходе же в советскую зону, сейчас дознание будет недолгим – «мы вас не знаем».

Накаляло мысли отсутствие денег на длительную перспективу. В условиях одичалого, послевоенного капитализма западных оккупационных зон Германии, надо было действовать с холодной улыбкой средневекового флорентийского прохиндея Макиавелли и соглашаться на любую грязную работу. Эх, Конрад – какую гадость ты приготовил на утро мне?

У капитана не осталось сил. Содрав с себя камуфляж, он подошёл к тумбочке с будильником, замкнув стрелку сигнала на семь утра. На циферблате широко улыбался весёлый гном.

Капитан и не понял, как его тело провалилось в пустоту сна на не расстеленной кровати.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЭЛИЗАБЕТ САНДЕРС.

Я проснулась среди ночи в какой-то пахнущей медикаментами комнате с пустующей кроватью слева и приличным оснащением процедурного кабинета. Страшно болела голова, не было сил даже подняться. Почему всё так? Убить, чтобы дать выжить? Или внезапно кто-то появился ещё?

Начинаю перебирать полный застарелых кошмаров затяжной сон…

…Раскалённые пески и выжженное небо над головой. Горят почти бесцветным, бензиновым пламенем грузовики на дороге, слышна отчётливая стрельба из британского оружия – «ли-энфилды», «стэны», ударяют взрывы гранат… На меня ползут какие-то люди в чёрной одежде с культями оторванных рук и ног, оскалив зубы в предсмертной гримасе. Рука щупает табельный «веблей-скотт» на ремне и снова ударяет в голову темнота. Закручивает песчаный вихрь и раздаётся протяжное «а-а-а-а!»…

Ну да, ливийские пески весной сорок первого наложились на бесчинства этих подонков в чёрном.

Слишком тогда закрутил вихрь войны девочку-идеалистку. За два года до той войны, в 1937-м, я поступила в медицинский колледж в Бостоне. «Стук в двери» по радио от Би-Би-Си и скорбно-лукавые репортажи первого военного года сменялись холодным душем злых разговоров отца и его друзей, хлебнувших сполна Западный фронт Первой мировой в 1918-м солдатами-добровольцами Армии США. После той войны отец остался в регулярной армии инструктором в пехотной школе, но из-за пьяной драки в офицерском клубе со штабным лизоблюдом, со скандалом в 1928-м уволился в звании капитана. Друзья отца не бросили, напомнив тому про тяжелый труд юности – он плавал матросом на торговом судне до 1916 года. Тогда, в том же 1916-м встретил маму, чернявую девчонку из Норфолка…

Поражаешься её стоицизму – любовь на расстоянии к молодому моряку, война, ожидание мужа из мясорубки, мотания по гарнизонам с детьми от невадской пустыни до восточного побережья и снова ожидание из морей…

Отец в тридцатые годы служил механиком на сухогрузе, в редкие дни межрейсового отдыха после плавания на Карибы и в Бразилию проводя время с нашей большой семьёй. В семье я была третья, последняя, из дочерей и была, что называется «папиной дочкой». Быть заводилой в мальчишеских играх, а то и влезать в драки с парнями постарше было обычным делом – дети «великой депрессии» росли одичавшими Тарзанами из романов Берроуза посреди каменных припортовых джунглей.

Очень сильно меня осадила к пятнадцати годам мама. И так почти все свободное после школы время, после промежутка «врастания в улицу», я проводила в госпитале, где мама работала медсестрой в хирургическом отделении. Привыкая к ремеслу врача на фоне страданий и боли людей, я тогда выбрала служение для людей, и к семнадцати выбор был уже окончательным.

В дождливом ноябре 1939-го ушёл в плавание, в конвое до Британии, папа. Вернувшись в Штаты в феврале 1940-го улыбающийся сорокапятилетний блондин, со здоровенными моряцкими руками, превратился в старика со стекленеющим взглядом.

Они прошли через все возможные круги ада Атлантики на поверхности моря. Пронизывающий холод ветров, солёными брызгами поедающий металл и оседающий льдом на палубах и надстройках, холод этого же металла в трюмах превращали и двадцатилетних парней в ходячих мертвецов, будто доживающих последние дни. Для кого-то это и были последние дни. Немецкие подводные лодки на удалении от британского берега, вне зон патрулирования авиации и кораблей, торпедными атаками и наглыми артобстрелами из надводного положения «открывали ворота» в последний круг ада из леденящих волн, и, в «бальзамирующем заживо» соляре, когда углеродистая пленка топлива сжирает сначала кожу, а потом убивает внутренние органы. Но, если человек ещё жив, то он обречен медленно умирать на вязком, холодном и чавкающем одре моря, даже если судьба дала шанс в виде спасательного плота.

Отец, как человек рабочей среды, давно стал человеком левых взглядов. Ещё когда в 1936-м началась гражданская война в Испании, отец произнёс весьма пространный монолог за ужином:

«Эти паршивые англичане доиграются со своим упрямым желанием тишины в своих колониях и на морях. А пока французиков швыряет свой парламент то вправо, то влево, как пьяную портовую шлюху, лозунгами при этом успокаивая испивший чашу военных жертв народ, колбасники и макаронники будут хапать и отбирать последнее у дурачков-«кабальеро», радостно перескочивших из монархии в республику, получивших по морде от реакционного офицерья, не оглядываясь на русских и немцев с их жертвами красных революций и чинного наци-парламентаризма. И безнаказанность дьявола породит куда большее зло. Отыграются потом и на русских, которые сейчас играют в стыдливый оппортунизм среди чужаков в Европе, имея японцев с ножом за спиной на востоке. Гитлер, добив Европу и Россию, потянет руки к Штатам на пару с япошками. И нас снова сделают виноватыми, что мы не остановили это дерьмо, и как мародёры топчемся на пепелище, раскланиваясь на переговорах. Время ждать не будет!».

Молодость взыграла старыми предсказаниями отца. Очередной его уход в море в апреле 1940-го с конвоями не удержал меня, когда в аудиторию пришёл старый полевой хирург Первой мировой, любимый всем нашим курсом доктор Джейкобс, и объявил о добровольном наборе медсестёр для работы в британском военном госпитале. Ватага восторженных девчонок, успокаивая себя старой американской поговоркой, что «лёгкий день был вчера» поехала не первую свою «войну», в британскую метрополию.

Нашу группу отправили на почти что передовую воздушной битвы за Англию, на одну из баз истребительной авиации в устье Темзы. Сразу меня определили в группу медэвакуации. В нашу задачу входило первичное и вторичное оказание помощи вывозимых гидропланами, катерами и кораблями, а то и самой эвакогруппой с берега, подбитых британских лётчиков. Первичная помощь зачастую не оказывалась правильно в силу нехватки времени на выдёргивание сбитого лётчика из воды. К тому же среди немецких лётчиков-истребителей наметилась тенденция из мести атаковать и спасателей в Па-де-Кале. В итоге девятнадцатилетние мальчишки- лётчики нередко умирали на родном берегу от шоковых поражений и кровопотери. От переохлаждения-то, по старой моряцкой привычке, их ещё успевали отогреть хорошим бренди внутрь и химическими грелками на теле. И мы, загоняя наш «Bedford MWV», успевали довезти мальчишек, кричащих и корчащихся от боли после шока, до стационарных условий помощи.

Тогда и пришло осознание нехватки времени на жизнь. Когда за пять-семь минут успеваешь вытащить человека с того света, то замедляется время, пока в страхе не оглядываешься на часы. А сейчас время снова тянулось в ужасе…от того, что жива.

…Опять эта голова… Вроде по ощущениям касательное… Эти подонки чего-то или кого-то испугались и не стали стрелять наверняка. А может была команда именно испугать? Этот «капитан» в чёрном кричал что-то о работе Вацлава на русских и попытке выхода того на связь. Он надеялся, что я с невнятным бормотанием про дезертирство и убийство офицера буду к нему лояльнее. Но ведь глупо говорить о том, и как баран соглашаться с тем, чего не знаешь. Блеф – вещь недолговечная…

Снова провал в сон и снова песчаный вихрь душил за горло. Проснувшись, я откашлялась. Часы на стене не показывали и получаса сна. Рёбра поломаны? Ведь не жалели, гады, на «допросе методами второй степени устрашения». Ощупываю себя под грудями – нормально. Хотя, может это опять «пляска памяти» в африканских песках.

В ноябре 1940-го командование госпиталя сделало «ход конём». Предложили нашей группе девчонок записаться добровольцами в британскую армию, сдав документы об американском гражданстве куда подальше. Опыт с наземными группами медэвакуации Королевских ВВС заинтересовал штабистов генерала Уэйвелла в Африке. После двухмесячной обкатки в учебном центре (бой-девочка дорвалась до оружия, марш-бросков и звания лэнс-капрала) шестерых из нас, с британской квалификацией парамедиков, отправили в Каир, в распоряжение медслужбы Королевских ВВС. Тут снова наметился отсев – двое умудрились понравиться госпитальному начальству и остались там. Оставшаяся четвёрка была распределена на передовой аэродром у Мерса-Матрух. Заканчивался феерический идиотизм маршала Грациани с декабрьским наступлением в Ливии, подсчётом британскими офицерами «пленных макаронников акрами» и разгулом дизентерии в песках – смешным и страшным напополам. С воздуха мы наблюдали в охраняемых периметрах с пленными десятки, если не сотни скрюченных, в характерной позе и со спущенными штанами, несчастных – с поносом их добивало обезвоживание.

Работы по сбитым у Бардии и Тобрука в январе 1941-го лётчикам было не так много. К тому же стали практиковать вылеты на поиск на тихоходных самолётах «Лайсандер». На самолётах приходилось работать и за лётчика-наблюдателя, хотя наша главная задача беспокоила нас больше. Каждый выезд и вылет в пески давался с трудом – давил не столько климат, сколько внезапно меняющаяся погода и страх не спасти сбитого лётчика при обезвоживании и заражении крови. Страх переросший себя и ставший долгом врача, испепелял слабости, недосыпание по ночам под страхом наличия местной ползучей гадости под одеждой и в ботинках и постоянную жажду. Не пугала и вероятность попасть в плен, на фоне буквально отсутствующей линии фронта в понимании прошлой мировой войны в Европе.

Ещё меньше мы боялись патрулей берсальеров, благо наши автомашины были радиофицированы и мы могли запросить подкрепление. У кого-то из нашего командования тогда возникла горячая идея использовать нас так же, как разведчиков-новозеландцев из LRDG29, ибо мы залезали между позиций итальянцев до десяти миль, выдёргивая из лап смерти сбитых «птенцов империи». Но блаженный вопль нашего начальства «медицина должна оставаться медициной» осадил инициативу.

Но в сумасшедший дом завезли новеньких буйных – в Африке высадились немцы. К апрелю 1941-го Роммель изо всех сил рвался к Тобруку. Мы оставались при полевом аэродроме, помогая и наземным войскам. В середине апреля мы увидели настоящий ад в песках и не ощутили радости от победы над противником. 5-я лёгкая дивизия Африканского корпуса Роммеля бестолково прорывала юго-западный сектор обороны Тобрука, изображая англичан в начале англо-бурской войны, идущих ровными боевыми порядками. Буров изображала 9-я австралийская дивизия. Конец наступления был фатальным – за прорвавшимся в промежуток обороны между двух опорных пунктов танковым полком после удара пехоты по позициям австралийцев, которые полезли в отчаянную штыковую атаку, втягивались пулемётный батальон и сапёры. Немцы шли прямо на замаскированные позиции полевой и противотанковой артиллерии, которые начали почти безнаказанно бить немецкие танки, те пытались отойти назад, едва ли не давя друг друга. Втянувшаяся колонна батальона пулемётчиков была накрыта сосредоточенным огнём трёх опорных пунктов. Спасения разбегающимся немцам не было…

Догорающая колонна батальона на фоне чадящих на удалении танков выглядела зловеще под закатным солнцем. Стоны раненых, пленных и сладковатый запах разлагающегося мяса на густо замешанном бензиновом «аромате» с пороховой гарью вызывал рвоту и омерзение. Идеалистку шарахнул по глазам оскал войны, который вновь повторился там же, под Тобруком, через две недели.

Нашу группу медэвакуации отозвали в Мерса-Матрух в середине мая – шла перегруппировка войск перед операцией «Бэттлэкс»30. Путь через аэродром Сиди-Резег оказался небезопасным – на дорогу выскочили патрули немцев на броневиках и лёгких танках. Охранение успело развернуться к бою, колонна начала уходить из-под огня в пески. Удар раскаленного воздуха вышвырнул меня из санитарного «бедфорда». Очнувшись, я увидела четверых немцев, добивающих из МР-40 моих товарищей, машину пытались облить бензином. Перед головой лежал выбитый из рук «стэн». Гранат не было.

Рука нащупала семизарядный автоматический «веблей-скотт» в поясной кобуре. В спине и правом плече саднило что-то горячее. В голове стучало «выстрели и откатись». Взяла на прицел первого – ему перебило шею двумя пулями, гортанно заорав он упал. Второй не успел понять откуда стреляют – вдали ещё шёл бой – и получил две пули в грудь, рухнув в песок. Перекат, подхватываю рукой «стэн»… Бегут трое, один канистру так и не бросил. Очередь пуль из «мечты водопроводчика» и нагретая безжалостным солнцем полупустая канистра довершили смерть – с взрывом он с криком начал гореть, второго оглушило, третий падает, кувыркаясь от очереди в живот. И ему подарок… Четвёртый из этой компании побежал к броневику. Я добегаю до оглушенного – тот истерически орёт. Забираю МР-40 и стреляю по ногам беглецу к броневику. Снова вопль…

Как это – «медик, взявший в руки оружие, перестаёт быть неприкосновенным». А кто позволил стрелять в нас, ещё и добивая? В каком-то мраке сознания ведь добиваю двоих раненых немцев их же оружием.

Затащить погибших ребят из моей медгруппы на броню «трофейных колёс» уже нет сил. Собираю личные номера, остатки медикаментов и фляги с водой. Рация на нашей машине разбита, пробит радиатор. Потому осталась последняя надежда – на трофейном, «двести двадцать втором» броневике, гнать к своим.

В каком-то тумане добираюсь до ближайшего «опорника» на дороге. Я не услышала, как стреляют по колёсам – остановив машину, при виде своих, меня била истерика…

Так страшно не было даже в Дьеппе, в 1942-м31, когда догорали на рейде десантные баржи, на берегу виднелись безмолвные и бесполезные громады брошенных танков «черчилль». Прибой швырял серые бугры трупов канадских солдат, а по берегу, под пулемётным огнём, ползала уже штаб-сержант медслужбы коммандос, со свежей дыркой над ключицей, оттаскивая раненых на катер…

Как по мне, очевидный оскал смерти виден тогда, когда враг стреляет в упор, и ты видишь его лицо. А так, в основном, это игра в лотерею на выбывание – не бомбой, так снарядом. Прогресс же двигает традиции воинских поединков и добивания безоружных. И сейчас мне, видимо, повезло…

Меня разбудил утром этот лысоватый француз по имени Анри. При осмотре головы чувствовался опытный полевой хирург – проверял наличие повреждения тканей и костей, проверял рефлекторные реакции. Он вводит обезболивающее шприцем в вену и даёт мне упаковку уже таблетированных анальгетиков.

– Сильно не балуйтесь, пейте по инструкции. Старайтесь больше спать при вашей травме, но, как я вижу, вам не привыкать.

Ох ты галл лукавый – потрясти бы тебя за жабры, где воевал, а! То ли в армии Франции до разгрома в 1940-м, то ли у этого любителя мемуаров де Голля, то ли вообще у Петена. А может вообще у немцев? Потрясти бы тебя…

– И ещё – строго-официальным тоном обратился он – через десять минут к вам пожалует гость. Он не от этих бандитов, и не из полиции, но именно он спас вас вчера.

Это уже становилось интересным. Козырный туз с везением, да в такой глуши и с такой оперативной обстановкой просто так тут бы не объявился. Либо по душу этих «часовых», либо насчёт Вацлава. Последнее меня не устраивает – не люблю оправдываться. Придётся вешать лапшу на уши и задействовать всё своё обаяние, хотя какое оно у старого солдата, да женского пола?

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НА БОЛЬШУЮ ДОРОГУ.

Капитан снова проснулся за двадцать минут до намеченного времени. Привычки старого солдата прочно въелись в него. Он оглядел комнату, заправил кровать, обшарил тумбочки и шкафы. Всё было в порядке, обнаружились даже чистое мужское исподнее и полотенца. Перебора нет. Тишина, нарушаемая криками утренних петухов за окном, давила на осознание вчерашних событий.

Переодевшись в «новый» костюм он спустился вниз, в ванную комнату. Душ освежил сознание, но никуда не делось чувство неопределённости.

В коридоре он встретил Конрада.

– Хорошо отдохнул?

– Спасибо, замечательно.

– Пойдем на кухню, завтрак уже ждёт.

Забота и впрямь удивила. На широком столе стояли свежесваренный кофе в кофейнике, варёный картофель и тушёнка из вчерашних трофеев.

За завтраком начались заходы расспросами издалека.

– Парень, я догадываюсь, что ты сюда не просто так пожаловал. Тебе явно нужен был не «Капитан».

– И что?

– Я закрою глаза на твои дела, но тут в героя-одиночку ты сыграть не сможешь. Нужны будут оружие, деньги, документы.

– Вместе пойдем грабить кого или я один? У меня и так на примете два ствола тебе продать. «Товар-деньги-товар», как говорил один известный бородач.

– Правильно смекаешь. Грабить пойдешь один, но не советую так. Бабу эту возьми, что у Анри отлёживается – из разговоров боевиков явно шли намёки, что там фронтовик с опытом.

– Ого. А сам, кстати, где был?

– В Киле служил, в подводном флоте. Как Дёниц на войну резолюцию наложил в мае 1945-го , будучи «картонным рейхспрезидентом»32, спасая себя, так я сюда к тещё и уехал. Дом наш в Киле англичане разбомбили, вдовствую. А теперь приходится промышлять противозаконным. Оккупационные власти запретили держать людям оружие здесь. Ну а ты уже успел заметить, как здешние мужики его расхватали – только дай возможность. В общем торгую оружием, скупаю, ремонтирую. И люди довольны – каналы поступлений устойчивые и солидные. И расчёт в долларах организовать не проблема. Но просьбы к тебе – не залезай в мои ящики в гараже. У тебя своя жизнь, у меня своя. Да тёщу мою, фрау Марту, не беспокой сильно. Эту псевдоказарму с санузлом на втором этаже полностью забирай под своих людей, если ещё кого найдешь. Кормёжка – на трофеях, овощи только наши, с нашими мужиками поторгуйся – свежее мясо и молоко будут. Я освобожу гостиную после этих девок, ты видел кто тут был – мерзости в гостиной в избытке, подели девок на количество мужиков «капитана» и додумывать не надо, что их не только за хорошую стрельбу «капитан» тут держал… А то нормальным людям ни посидеть, ни поговорить, ни патефон послушать. Лишь бы тут тихо было.

– А с тёщей-то что?

– Болеет она – как давление шарахнет в голову, так хуже ведьмы делается, на людей кидается. А так женщина хорошая и талантливая. Раньше во Франкфурте полиграфистом она работала – почти любой документ подделать не проблема для неё.

Полноценная база разведгруппы, да с устраненными проблемами быта, подготовилась сама собой. Осталось только найти людей. Михалыч будто бы гадал на удачу. Но Вацлав…

– Замечательно. Давай к делу – кого потрясти надо? Кто тут ещё на большую дорогу вышел?

– Тут километрах в двенадцати на северо-запад есть хутор лесорубов. Окопался там с бандой один искалеченный, по имени Зигмунд. Мужики у него то ли из СС, то ли из фольксштурма, возможно что «вервольфы». Живут вырубками леса на частный заказ – кто-то их прикрывает, но без оружия на работы не ходят. Вооружены крепко, периодически грабят американские автоколонны на дорогах, грабят железнодорожные составы, а потом торгуют награбленным. Этот калечный мне крепко задолжал за стволы, да ещё здесь цены сбивать вздумал. Лучше всего, чтобы их вообще больше не было. Да и Гюнтера, этого выродка, бы надо придавить с его дружками.

– А это кто?

– Предводитель местной банды уголовников. Кроме как сдирать деньги за работу своих вышибал в пивных и таскать из квартир всё, что не заперто, они не способны. Этот же Гюнтер – фраер в белом – меня всё пугает убийством за то, что я им серьёзные стволы не продаю. Они нарушают баланс жизни здесь. Ты их узнаешь сразу – одеваются как глупые нищие, во что красивее, но крыса и та честнее их. Хотя…в лесу есть люди, которые с этими отбросами нашли друг дружку. Будь осмотрительнее. Ну…пойдём – покажешь, что хочешь спихнуть, да есть подарок для тебя – задаток на большое дело. Тем более мне надо разжиться взрывчаткой – просили хорошие люди. Найдёшь – ещё кое-что будет от меня.

Капитан «спихнул» Конраду «ли-энфилд» и «стэн» без патронов за четыреста долларов. «Неплохие ценники при таком изобилии лихих людей в лесу» – усмехнулся капитан. Конрад же неожиданно вручил комплект нужных мелочей – сапёрный щуп, отмычки, комплект шомполов и отвёрток для ремонта оружия.

– А щуп зачем?

– По лесам полно мин. Кто минировал – и боги не в курсе. Вермахт, СС, «вервольфы», а может и американцы или эта чернота без лиц. А то уходят люди по грибы и находят через месяцы после них то, что осталось рядом с воронкой. Весёлые леса у нас. Буди свою даму. И на кофе пригласить не забудь, кавалер.

***

Анри широко улыбнулся и закартавил на немецком:

– Герр, там всё почти замечательно – касательные ранения и контузия не нарушили функции мозга и нервной системы фрау. Но она нуждается в отдыхе. И хорошем отдыхе – и телом, и душой. Мне показалось, что она меня убить даже хочет. Нет там веры в хорошее совсем. Можете забирать её.

– Хорошо, предложу остаться здесь – Конрад радушно согласен, а там посмотрим, как всё будет.

Открылась дверь медпункта и капитану предстала дисциплинированно сидящая на кровати, как школьница на уроке, сложив не по-женски крепкие руки на коленях, жгучая, отлично сложенная брюнетка, при явной стати военной выправки и с подбинтованной головой.

Капитан обратился к женщине на немецком.

– Доброе утро, фрау. Как себя чувствуете?

Фрау начала облаивать на повышенных тонах на немецком, причём с акцентом:

– Замечательнее некуда! Ты откуда выпрыгнул такой? Если ты не с Вацлавом был, то кто ты? Если из этих тварей, то кончай и не тяни!.. – она схватилась за затылок, поморщившись.

– Не пыли и не дёргайся – с контузией не шутят. А поговорить нам надо. Судя по разговорам «Капитана» и его людей ты в планы казни не входила. И на полтона ниже, пожалуйста.

– Хорошо – тон разговора приобрёл спокойно-ехидные оттенки. Скажите – кто вы, что вам здесь нужно и почему меня не расстреляли?

– Слишком много вопросов. Но пока буду спрашивать я, учитывая, что я тебя сюда притащил и Анри весьма любезно согласился оказать тебе помощь. К тому же не советую бунтовать – я с оружием, а ты нет. Имя?

– Элизабет Джеймс Сандерс.

– Американка?

– Да.

– Что делала у Вацлава?

– Я на него…– последовала короткая пауза – работала. Ранее проходила службу командиром взвода в 82-й воздушно-десантной дивизии и во 2-м батальоне рейнджеров Армии США, лейтенант.

– Уволена в запас?

– Нет. Три недели назад бежала из-под стражи военной полиции. Перед учениями была арестована за избиение полковника из штаба 5-го корпуса, а в тюрьме забила насмерть капитана военной полиции – приставали ко мне, козлы. Ну и пришлось в бега, без денег и документов… Вацлав меня нашёл сам – помимо ремонта электрооборудования они искали какие-то тайники в городах, в канализации – знаешь, прячут всякое в пустотах под слабыми кирпичными кладками… И вот теперь работодателя нет… Слушай, а тебе не нужен напарник?

– Тебе прямо без разницы на кого работать?

– Мне нужны деньги. И много денег. А затем поддельный паспорт, билет на теплоход… Я же вижу, что ты не из военной полиции или контрразведки. Не американец, не англичанин. Русский, немец, австриец, поляк, чех – вполне вероятно.

– Угадала. Я русский, капитан разведки. Будешь работать на меня?

– Ого. Один капитан сменился другим. У меня, знаешь ли, выбора нет. Мне нужны деньги и много денег, чтобы перебраться в Мексику. Триста долларов в неделю устроит? Хорошо, двести… И будешь ты Капитаном с большой буквы – с оттенком флирта заговорила женщина.

– Для начала сто пятьдесят. И так тут у нас кормят задаром, есть место и поспать, и помыться. Анри только денег просит, стервец. Как покажешь себя в деле – будет и двести.

– Деньги вперёд!

– Держи свои тридцать сребреников, чёртов наёмник капитализма! – капитан протянул деньги – А теперь пошли работать – тут меня хозяин дома поднанял. Сплошной криминал…

– Надеюсь на панель меня не поведёшь, как сутенёр, а?

– Не мечтай даже, дорогуля – работаем по специальности.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ГНОМЫ-УРОДЦЫ.

В лес проще и надёжнее было уходить «своими ногами». Не изжитая привычка со службы в погранвойсках и «забросок» в партизанские отряды – изучать на своих двоих район своей тяжёлой и неблагодарной работы, весьма не терпящей неосновательности и непоследовательности, для капитана здесь возводилась в способ реализации задач.

Рядом кряхтела, но шла Лиза, навьючив на себя «стэн» с четырьмя магазинами, пару ножей, три гранаты и аптечки в рюкзаке. Капитан же взял с собой «плевательницу» с глушителем, «люгер», обнаруженный в барахле «Часовых» американский стилет М1917 и всё тот же сапёрный щуп. Уход в шелестящую неизвестность при трёпе заказчика не внушал хороших мыслей.

Хорошо разъезженный просёлок через семь километров от Кугельдорфа двузубой вилкой разветвлялся под придорожным белым указателем со стрелками дорогой на егерский кордон и Хаазебург. С дороги открывалась уютная картинка – в метрах пятидесяти от просёлка стоял аккуратный каменный колодец на фоне солидно чернеющих, на фоне набирающего цвет весеннего леса, кордона и построек рядом с ним. Рядом же с аккуратным и ухоженным кордоном не было внешних признаков присутствия хозяина.

«Основательный призрак тут живёт. По лесам тенью ходит. Быть бы нам живу – подумал капитан».

Дальше в лес дорога упиралась в тупик вырубки, вправо от которого уходила на северо- запад извилистая тропа, пугая падающим на дорогу предвечерним солнечным светом, в конце которого, посреди чернеющего леса, белела перспектива спуска по тропе – дорога на тот свет, не иначе.

Назидание же Конрада о воронках и мёртвых грибниках через четыре километра тропы, уходящей вглубь леса сужающейся лентой, получило воплощение – в полусотне шагов от тропы виднелась воронка и разбросанные вокруг ошмётки штатского тряпья. Через двести шагов подобное повторилось уже на противоположной стороне тропы.

Тропа хоть и была сравнительно натоптанной и позволяла проехать в одну сторону даже машине, но чувствовалась рука опытного войскового разведчика, упрямо не желающего посвящать тихих и работящих бауэров в свои маленькие секреты. Отход от тропы означал смерть – засевшим в лесу было здесь закономерно выследить любого чужака, не опасаясь флангового обхода или засады. Опять же это напускало на обывателя флёр запретности леса, порождало тему для разговоров за семейным ужином и в пивной в узком кругу.

В конце тропы виднелась поляна, и по лёгкому поветрию капитан ощутил запах пиленого леса с примесью прели, костра и готовящейся пищи.

За изгибом подъёма капитан остановил Лизу. Та скабрёзно ответила.

– На ласки при людях я и не рассчитывала от тебя, чертов негодяй. Да и коллектив на этой полянке сидит явно грубоватый – того и гляди палить начнут.

– А ты всё напрашиваешься? Я-то в штатском – сойду за заблудившегося. А тебя ведь пристрелят бауэры в таком-то барахле.

– И то верно. А вот и тихие бауэры с орудиями труда – она кивнула в сторону бородатого мужчика с МР-40 на плече, дымившего сигаретой на тропе и лениво шедшего к поляне – очень пасторальный хуторок здесь, оглядеться бы.

Пригнувшись, они рывком отбежали от тропы влево и залегли на травянистом пригорке.

Открывшийся вид действительно напоминал нечто из романов про средневековье. Стояло два больших дома из выдержанного и обработанного пропиткой соснового бруса, с высокими крышами из каменной черепицы, при каменном колодце, и здоровенном сарае – явно под большое оборудование – и банальной клозетной будке у крепкого, в пять поперечин, ограждения хутора. В стороне темнели круглыми спилами штабеля из брёвен. За сараем идиллия разбавлялась современностью – стояла механическая пилорама с нагромождением щепы и сгнивших горбылей. Каменные трубы на домах основательно дымили – хозяева готовились коротать здесь вечер в тепле и при горячей пище, ибо влажный лес весенним вечером здесь пробирал до костей.

Но по периметру, прихрамывая, топтались возрастные мужички в бестолковом гибриде одежды из немецких полевых кепи, ССовских камуфляжных курток и американских форменных полевых брюк с ботинками, вцепившись в оружейные ремни пресловутых МР-40 и маузеровских карабинов Кар98 на плече.

– Лесные гномы какие-то. Только не мирные, ни на цент – зло прошептала Лиза.

Капитан без лишних колебаний отстранил от себя пистолет-пулемёт и «люгер», и вытряхнул из карманов пиджака всё содержимое, спрятав стилет под него.

– Ты совсем чокнулся! – чуть не в сдавленный крик отреагировала Лиза – в одиночку идти к этим дуракам…а, впрочем, дурак дурака…

– Да что-то крутит этот Конрад. Нас послал белым днём под стволы, а сам отсидеться хочет. Пойду-ка поговорю с этими гномиками.

Капитан отполз к дороге, к началу подъёма, встав и отряхнувшись, пошёл к хутору. Дрожи в ногах он не ощутил – обволакивающая пустота равнодушия к привычной работе и неизвестности не давала повода для волнения.

– А ну стоять! – бородач у ограждения скинул с плеча МР-40. Ты зачём припёрся сюда, бауэрская харя?

В ответ капитан разразился отборной руганью:

– Ты на себя посмотри, солдафон. Тоже мне порядок и пруссачество – распустил вас Зигмунд здесь. А ещё солдаты германской армии!

– Ты мне зубы не заговаривай! – огрызнулся бородач – Германской армии четыре года как нет. Что от Зигмунда нужно?

– Так, кое-что есть – предложить дельце хочу, чтоб вы не спились тут к чёрту – с напускным весельем ответил капитан.

Бородач откашлялся.

– Иди уже, меценат хренов. Только оружие оставь, а то…

– А ты будто и не видишь, что я пустой пришёл. Где ваш герой войны?

‑ В доме слева.

Капитан спокойно пошёл к средневековому приюту нынешних бродяг-лесовиков. В дверях его чуть не сшиб высокий белобрысый парнишка с винтовкой.

– Полегче, медведь! Хозяин здесь?

– В соседней комнате…

В комнате, на кровати сидел в поношенном СС- овском камуфляже мужчина средних лет с перерубленными глубоким шрамом напополам носом и правой щекой, и будто прилепленной к этому шраму по всему лицу изрубцованной кожей. Плетью свисала левая рука без двух пальцев.

Он поднял глаза на внезапного гостя.

– Что? Испугался?

– Знаешь, и не такое видел – война на всех одна. А ты никак танкист? Курск, Украина, Арденны?

– Почти угадал – шрам на правой щеке пополз вверх – у Балатона, в сорок пятом, новые русские «самоходки» – «сотки» подпалили. Командирский прицел вбило в лицо, да так, что резина пригорела к рылу, да из экипажа один я выжил.

– Ты, стало быть, Зигмунд?

– Да пойди, да поищи красавца такого по всем здешним хуторам. С чем пришёл?

– Да один лысенький на тебя жалуется – ехидно, с тенью презрения об объекте разговора, начал капитан – мол цены ему сбиваешь, работать не даёшь, угрожаешь.

– А-а, тебя Конрад сюда прислал? Передай этому раку глубоководному, что я никогда никому не угрожаю, я только предупреждаю, либо убиваю без обсуждений. Так ему и передай – был сделан явный акцент на повторе смысла, для пущего понимания – да и к тебе это тоже относится.

– Полегче, танкист. Или тебе Балатон напомнить? Тише будь!

– Ох ты, матерь божья! Неужто русский? Ещё ведь та у тебя, неарийская, рожа. Да и на власовца или отребье непонятной нации из «ост-батальона» ты явно не похож. А тут их в такой глуши пару лет назад тьма была – ещё та весёлая братия. Подонки и хапуги промеж себя. Сколько их тут в лесу лежит, уже и не знает никто.

– Так уж и заметно, что русский? Хочешь продолжить обсуждение моего рыла или что-то ещё есть на уме?

– Нет. Я же вижу, что ты парень бойкий. Припёрся один с голыми руками, без оружия, ещё и угрожаешь. Не боишься моих парней – вмиг голову свернут!

– Мне хватит. Да и ты в Вальхалле окажешься раньше, чем они добегут. Распустил ты их тут – по лесу близ хутора с оружием в открытую ходят и окурки швыряют – лес бы не спалили.

–Да не пугай, парень. Давай поговорим как солдат с солдатом. Чего ты связался с этим морячком придурковатым? Он злится, что я увёл у него часть покупателей – так он сам виноват, нечего заламывать ценники за барахло, которое и не отлажено, и не пристреляно. Не уважает рынок, да и дурная голова его мне ни живой, ни мёртвой не особо нужна. Работать надо за покупателя, да побочных людей привлекать с руками и мозгами, чтобы делали товар лучше. И люди есть в лесу, с нами работают над товаром.

– Мыслишь прямо как директор завода Круппа.

– Жить надо уметь. А этот дурак даже с бандитами Гюнтера договориться не в состоянии. Догадался ещё поселить у себя каких-то ублюдков в чёрном – наверняка для защиты себя приберёг. А тут утром мой человек пришёл – так в городке была стрельба, на кладбище четыре новые могилы, а в лесу пара общих со свежими холмиками. И эта чернота вообще исчезла, а то там охранение они выставляли. Мужики городские сплошь пьяные как свиньи и не говорят ничего. Чертовщина какая-то! А тут ты ещё, лихой.

– Так я теперь у Конрада живу.

– Ну…крутоват ты. А Конрада не слушай – ему за себя, да за полоумную тёщу страшно до жути, он как силу почувствует, так сразу готов продаться, тряпка он. Хочешь заработать? Да и оружие перепадёт.

– Уболтал ты меня, танкист. Предлагай дело!

– Есть у меня заказчик. Ему позарез нужно «печенье» в хорошо спрессованной упаковке…ну ты понял… А тут мне дали информацию, что мимо Хаазебурга, на трассу к Хольцбургу повезут как раз эту кондитерскую продукцию и надо бы потрясти эту «радость детям».

– А сам чего не возьмёшься? Конрад говорил, что ты американцев трясёшь на дорогах периодически.

– То да, но тут что-то неочевидное с охраной, будто «на живца» ловят кого. Сам конвой слабенький, но в прикрытии, арьергардом, какие-то отморозки до зубов вооружённые поедут, со стороны Франкфурта. Что-то там не то. Ты парень лихой – и перехватить груз успеешь, и исчезнуть. А нам тут жить ещё. Перехватишь – заплачу разом три тысячи долларов. Как ты понял, не оккупационными фантиками.

– Согласен. Намётки есть на маршрут?

– Смотри – Зигмунд развернул карту , повёл карандашом – по маршруту вам будет фора – заглохнет мотор на одном из грузовиков. Чистого времени до выхода к дороге у вас – шесть часов, тем более в сумерках ломанёте груз наверняка. Иначе груз уйдет с концами в леса и не найдешь его.

– Охрана?

– Учитывая головную и замыкающую машину охраны, водителей, старших машин – человек двенадцать-четырнадцать, может быть немногим больше. Но ребята подготовленные, поэтому место засады тебе наметил – карандаш снова заскользил по карте – вот здесь, у поворота через мост. Мост минируете и подрываете голову колонны на пикапах. Два последних грузовика не трогать – взлетите на воздух к чёрту. Возьми, чтобы голова не болела от вводных – Зигмунд свернул и протянул карту.

– Силы не равны, да подопечные не новобранцы. Да груз и впрямь «веселье детям».

– Да не бойся. Дам я тебе своего парнишку для верности. Дорог как сын, стервец, но минёр от бога, не подведёт… Ларри! – калека крикнул в коридор.

На пороге появился тот же белобрысый высокий парнишка с набитым ношей рюкзаком и американским «энфилдом» 1917 года.

– Да, фатер!

– Пойдешь с этим мужиком на мост на дороге от франкфуртской трассы, засаду на колонну делать будете. Слушай его беспрекословно, минируй мост капитально, чтобы я тебя живым видел. Ступай!

Капитан и юноша вышли во двор.

– Ну что, герой, пойдем воевать?

– Да было бы с кем, мой фюрер.

– Зови меня просто – Капитан. Всё выполнять беспрекословно и не обсуждать.

– Класс! Как раньше, в гитлерюгенде!

– Что-то не нравится?

– Да всё нравится – давно не стрелял, да и надоело тут, на хуторе. Я в вашем распоряжении, Капитан!

***

Новый боец в подчинении Капитана даже обрадовался неожиданному появлению Лизы, вышедшей к лесной тропе.

– Фюрер, да вы с эскортом! Я начинаю ревновать…

– Ревновалку отрасти сначала – отпустила реплику Лиза.

– Ой, да какие мы, а… Нормальный человек в этот лес не пойдет.

– Ну да, тряпьё с кровью через дерево висит – вмешался Капитан – будто маньяк какой-то минировал.

Ларри в ответ только лукаво хмыкнул, будто заткнувшись по команде.

Через сорок минут на тропе их встретили явно тревожные мужчины в гражданских костюмах. Их было шестеро. Предводитель явно выделялся идиотско выглядящим белым костюмом посреди леса.

«Ну да, фраер в белом и на выданье» – подумал Капитан.

Из-за спины зашептал новобранец Ларри, нащупывая в кармане «Вальтер PPК» .

– Капитан, это Гюнтер пришёл – грохаем их не раздумывая и уходим. Они за оружием к нам пустые приходят, а тут свора до зубов…

– Вижу. Посмотрим на ребятишек для начала.

– Не валяй дурака, Капитан – подала голос Сандерс, поправив на плече «стэн» – Я с Вацлавом пару таких задавила в Хаазебурге – может и по мою душу припёрлись…

«Фраер» в белом начал разговор, нарочито растягивая слова. Капитан даже улыбнулся –уличная шпана из подворотни, с которой он дрался ещё в Ярославле, не отличалась нравами. Разница лишь была в месте, вещах и другом языке.

– Здравствуйте, молодые люди. Неожиданно видеть в столь поздний час такую компанию.

– И вам добрый вечер. Извините за краткость, но нам некогда – ответил Капитан «женишку» медленно подходя к нему навстречу.

–Некогда? Хотя бы представьтесь и не хамите присутствующим. Я Гюнтер Цвишен, хозяин этих прекрасных угодий.

– Да ради бога. Я – Пауль Зауэр из охотничьего управления земли. А это мои проводники.

– Проводники? А вы в курсе, что здесь деньги платят за вход в лес?

Капитан, понимая, что надо выиграть время и внести оторопь, сказал по-русски.

– Я в курсе. Вход-рубль, выход-два… И был ты никем, и звать тебя «никто».

Нож с противным хлюпанием аккуратно вошёл в живот Гюнтера. Последовал второй удар и сдавленный крик главаря…

Спутники «хозяина лесов» запоздало защёлкали проворачиваемыми из пазов-предохранителей затворами МР-40…

Ларри одним ударом пистолетной рукоятки по голове вырубил рядом стоящего с ним бандита, второму, без колебаний, дважды выстрелил в лицо, прицельно добивая первого «ушибленного»…

Сандерс дала длинную очередь из «стэна» по ногам второй пары бандитов. Те с криками упали. Лиза буднично подбежала и добила кричащих о пощаде одиночными в голову…

Шестой из своры даже не пытался стрелять и побежал. Он и не понял, как правую ногу будто прижгли раскалённым ломом…

Капитан склонился с ножом к бандиту, закричав по-немецки.

– Говори, собака – кто навёл и зачем? Говори, тварь!

– Это нас американский офицер контрразведки из комендатуры сектора «Е» послал за бабой. Заплатил тысячу задатком, сказал, что её увезли в лес к Зигмунду. Мы её зацепить хотели и уйти…

– Где и кому должны были отдать её! Говори!

– В Хаазебурге. Его зовут Смит…

Красный свет в сознании бандита сменился чёрным. Потом ничего не стало…

…Капитан повернулся к Сандерс, оттащив трупы в кусты.

– Знаешь такого офицера?

– А вот представь себе – Вацлав получил на него информацию от местного торгаша, как раз перед нашим похищением, что у этого Смита какие-то важные документы на квартире в Хаазебурге будут. Срок появления таковых не известен – с учётом наших пыток «Часовыми», ориентировочно через три дня. И что-то готовится серьёзное.

– Чёрт с ними. Работаем по заказам. До утра бы дожить в этом дурдоме. Держи вторую пачку «баксов» – Капитан достал из-за пазухи доллары с убитого Гюнтера.

***

Перебрали снаряжение – образовалось несколько дополнительных пистолетов-пулемётов, гранат и ножей. Особенно внушал неожиданно оказавшийся здесь финский «Суоми-34», который достался Лизе. Ларри повёл ребят окольной тропой, к дороге, выходящей на автобан на Франкфурт. Лес он знал, как свою старую детскую комнату во Франкфурте – сам же минировал «противопехотками» этот район, сам же после подрывов растаскивал по болотам и чащам трупы заблудившихся бауэров, полицейских, да и русских «дважды дезертиров» из вермахта, прятавшихся в этих лесах с мая 1945 года.

Но горячий жеребец снова навострил глаз на Сандерс, но получил жёсткую отповедь.

– Что, мальчик, «пробочка» не сорвана? Я её тебе вместе с яйцами оторву – бегать и ловить их будешь потом.

– А ты сама-то, что за Капитаном плетёшься? Небось тоже голодная, как сто кошек?

–Заткнись, засранец!

–Эй, вы оба – обоих грохну за трёп! – осадил Капитан.

К сумеркам Ларри вывел Капитана и Лизу к дороге у моста. На противоположном берегу осушённой реки, упиравшейся когда-то в болото, стояли развалины двухэтажного дома. Ларри, осмотрев мост, грубо окликнул, размахивая винтовкой.

– Прикройте мою задницу, да от греха подальше – тут работа слишком тонкая.

Капитан и Лиза заняли позиции справа и слева, навстречу направлению движения колонны.

Ларри неторопливо, подсвечивая фонариком и работая малой лопатой, ставил на мост две мощные противотанковые «теллермины», привязывая их за самодельные колья и ограждение моста, для устойчивости, маскируя эту конструкцию кучей песка в выбоины настила. Он знал, что мост готовился к взрыву ещё во время войны, но озадачивал риск несрабатывания старого заряда под настилом. Через десять минут он подошёл к Капитану.

– Мой фюрер, я всё сделал! Чувствительность взрывателей подкрутил до срабатывания на вторую машину.

– Занимай позицию в доме. Как рванёт – кончай их всех, кто выскочит.

Уходя через мост, Ларри услышал.

– Лиз, отдохни пока – ждать долго.

«Лучше бы ты её трахнул. А я бы полюбовался» – подумал Ларри.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ЛАРРИ (ГЕРХАРД ШТОГЕЛЬ).

Я оставил эту парочку ворковать и мне плевать, что они там думают и каким местом. Моё дело здесь – устроить крошево по приказу, насладиться войной в полную силу. Иной раз я ощущаю себя маньяком, потому что за последние шесть лет я не видел почти ничего запоминающегося, кроме периодических убийств. Постоянно наблюдаемая смерть от пуль, гранат, снарядов и бомб, где грабежи, кражи, вымогательства всего лишь разбавляют сюжет этой затяжной пьески. А сейчас это всё посреди вроде как мирной Европы, где, судя по трёпу по радио, вот-вот опять полыхнёт. Только бы приткнуться куда – после этого чёртова «тысячелетнего рейха», которому было отпущено всего ничего даже по человеческим меркам и всего маршево-лозунгового мотива существования, что оказался блефом кучки кретинов, я потерял всё. Нет ни родного отца, ни матери, ни сестры – остался названый, покалеченный отец и тот в «лесниках» с автоматом. Вот и рыскаю как крысёнок по бандитским «малинам», хуторам, лесам, болотам и делаю то, чему научили в этом клятом рейхе.

До войны мы жили весьма неплохо в центре старого Франкфурта-на-Майне, близ ратуши Рёмер. У папы был заурядный аптечный бизнес и химлаборатория. Мама, не желая укладываться в примитивную схему своего бытия – «дети, кухня, церковь», работала вместе с ним.

Откуда мне помнить начало этого бесовства нацистов – в 1933-м мне было всего ничего? Но я уже помнил 1936 год. Бизнес отца потихоньку давили крупные «киты», подконтрольные «ИГ Фарбениндустри», хотя он и не был евреем или социалистом, и отец денно и нощно искал поставщиков и продавцов, дабы сохранить фирму, хотя семья не бедствовала. Были и праздники, и горести, и скандалы – мама вымещала свою злость на битье посуды. Из светлого от детства осталось только Рождество, когда мы собирались семьёй дома, несмотря любые обстоятельства, да я и сестра ждали таинства чудес. И верили, что чудеса будут, когда пожелаем мы сами.

В 1939-м я уже ходил в «пимфах»33, горланя строевые песни и размахивая кинжалом. Нравилась эта мальчишеская лихость, замешанная на загоне нашей энергии в русло дисциплины. После польской кампании мы верили, что Германия будет лучше кайзеровской и что рукотворные чудеса случаются и нам есть в сотворении их место.

Сотворили, вашу мать! В 1940-м отец по мобилизации, как гауптман медслужбы резерва, убывает помощником начальника медслужбы армейского корпуса, оставив дело на маме. Такое положение устраивало родителей – они были при своём деле и кипучей энергии всегда на месте. Мне уже было не до забот моих «предков» – карнавальные практики гитлерюгенда и пропаганда застили нам глаза. Мы считали, что весь мир должен Германии за поражение и унижение войной. И что избиение поляков, кампания в Скандинавии, расправа над галлами танковым ударом через Арденны, позор эвакуации из Дюнкерка и марш немецких войск в Париже выглядели закономерным итогом отряхивания от «праха» опозоренной Германии.

Но в феврале 1941-го отца убили в Париже тамошние «маки» – офицер был застрелен среди бела дня по дороге на службу. Видимо там искренне считали, что госпитальная сеть немецкой армии во Франции не сможет без организованной поставки лекарств. Не туда смотрели, господа лягушатники!

Я хоть и помогал матери, но маршево-барабанный идиотизм и мальчишеское братство слепо затягивали в плен сезонных военных лагерей. Я был хорошим стрелком и бегуном, обожал химические эксперименты, мечтая продолжить папино дело и втайне желая мстить за смерть папы.

Но месть пришла и в наши края, и не нашими руками. И пришла с запада, а не с востока, вопреки той ерунде о «тотальной войне», что напевали колченогий придурок Геббельс и его холуи. В октябре 1943-го англичане ночными налётами частично разбомбили наш район во Франкфурте, но мы, оболваненные этой ересью пропаганды, только наливались гневом. Через две недели эту участь повторил Кассель и этот город попросту превратили в один большой крематорий. Старшие классы школы сняли с занятий, и они поехали помогать с эвакуацией и размещением пострадавших. Вернувшихся, посеревших от горя и смертей, со стеклянными глазами «старшаков» мы чуть ли не освистывали, обзывая трусами и пораженцами.

А через пять месяцев война отыгралась и на нашей глупости. Пятый год подряд, двадцать второго марта, я зажигаю свечу по своим родным. Мне не жалко ушедшего светлого детства, я бы всё отдал чтобы вернуть моих… Но слова лишь улетают скорбью в пустоту.

Это было как в тумане. Центр вокруг ратуши превратился в горящий ад. Жителей нашей улицы не успели увести из-под удара «зажигалок», что отгружали на наши головы эти поганые «либерейторы»34 (название-то какое!) американских ВВС. Ад пожарищ не позволял санитарным дружинам и бригадам «скорой помощи» зайти в полыхающие кварталы. Мы стояли и смотрели на этот ад не в состоянии чем-то помочь. Волна огня буквально догоняла бегущих по улицам людей. Спаслись, по большей части те, кто пересидел налёт в подвалах. Уже на пепелище города, я вышел и к нашему дому. Моих так и не нашли. Роясь в истерике на пепелище, я нашёл любимую детскую игрушку сестры – плюшевую фигурку Песочного человечка – она обожала, когда я читал, ей, ещё маленькой, сказки о нём. Ей должно было быть тогда одиннадцать лет…

Впереди ждал приют и почти бандитские нравы подворотни. Но вскоре в нашу организацию гитлерюгенда написал мой двоюродный дядя, гауптштурмфюрер СС Зигмунд Доберке, «папа Зигмунд» – танкист, приехавший в отпуск по ранению с Украины в апреле 1944-го. И вскоре я оказался в Нойхофе, в его семье, где главенствовала фрау Грета, гоняя непутёвого десятилетнего сына Пауля. Зигмунд, спокойный и уверенный командир танковой роты, внушал в шокированного смертями родных мальчишку уверенность и силу – два «Железных креста», Немецкий крест в золоте, не за «просто так» этот служака получил. Но чувствовалось, что Зигмунд порядком устал от войны, предпочитая деспотизм казармы сварливому характеру своей Гретхен. Но не сложилось у них потом, и дело даже было не в шрамах на лице Зигмунда, но это будет позже. Всему виной только война.

В новой школе и местном гитлерюгенде за суетой всё забылось, но осенью 1944-го объявили призыв в фольксштурм. И я втянулся в бестолочь шагистики, редких стрельб, зато быстро освоил сапёрное дело, благо наш инструктор, гауптман Штумпф, потерявший левую руку на Восточном фронте, по-отечески спокойно учил «тихому убийству» с виду безобидными большими игрушками в круглых и прямоугольных металлических и деревянных корпусах.

И в марте 1945-го началось опять это бесовство войны. К Касселю на всех парах попёрли танковыми клиньями англичане, в нашу сторону, в Фульду, американцы… Папа Зигмунд уже лежал в госпитале, после ада на Балатоне, понимание конца войны было неотвратимым. А мы, глупой толпой юнцов, играли в войну.

…Стояла гнилая, грязная, пасмурная серость весны. Наша рота при сорока «эрзац-винтовках» различных типов – от паршивых итальянских «манлихер-каркано», до однозарядок «фольксштурммаузер» и при тридцати «фаустпатронах» должна была держать дорогу на Фульду. С развёрнутой в поле заслоном роты на открытом участке толку не было – решили действовать проще. Дорога сворачивала в лесополосу. Группа из нескольких «фаустников» изображала отходящий в панике арьергард. Наша сапёрная группа готовила поле для установки противотанковых мин, на которые загонялась наступающая колонна противника при вхождении в поворот. Затем основная масса «фаустников» била в голову колонны, сея панику, а стрелки били по спешивающимся с горящей брони.

Эффект почти удался. Приманку из пацанов с «фаустпатронами» нагнали и расстреляли разведчики на «доджах». А дальше начался рукотворный ад в миниатюре. Мои мины рвали в клочья полугусеничные бронетранспортёры «Уайт», которые было начали втягиваться колонной с неспешенной пехотой для прочёски леса. Наша «эрзац-пехота» начала отстрел разбегающихся – оставшиеся в живых американцы начали отходить в поля, оставив взвод покойников. На полчаса на поле стало до ужаса тихо – тогда-то я и прихватил этот «энфилд М1917» с убитого пехотинца. Но вскоре поворот начала обрабатывать артиллерия, явно вызванная по радио, и часть нашей роты с командирами осталась под деревьями навсегда. И мы, шестнадцатилетние дураки, попросту решили дезертировать, уйдя в леса, на хутора лесорубов, угнав машины. Это сейчас я знаю об этом плане «Вервольф», а тогда мы, как заклинания повторяли сюжет «Вервольфа» Германа Лёнса и верили, что новый Харм Вульф спасёт Германию хоть через десятки лет, воюя из леса. Но мы стали обычными бандитами.

К осени 1945-го всё было кончено. Наша группа, уйдя далеко на юг, к Хаазебургу, почти распалась. Кто-то был убит в перестрелках с американцами, кого-то прирезали местные жители в пьяных драках. Но неожиданно в одной из городских пивных Хаазебурга, где я устроился подсобным рабочим, во время грабежа появился до боли знакомый, но крепко изувеченный мужик с горизонтальным шрамом через всё лицо, с бандой, таких же как он, фронтовиков. Это и был «папа Зигмунд»…

И вот мы четвёртый год мотаемся, играясь в Харма Вульфа, грабя то колонны, то составы, периодически встревая в перестрелки с охраной и группами поиска американских войск и местной полиции. Соседствовать приходится и с уголовниками, но Капитан сегодня явно уважил Зигмунда – расправы над ничтожным Гюнтером втайне желали все наши мужики.

Были сделаны подложные документы, что на хуторах сидит легальная бригада лесорубов, работающая на оккупационных властей. Причём папа Зигмунд сразу заявил, что хутора будут прикрываться минами от постороннего залезания туда «любого дурака». Продажная полиция нас и не трогала, сунувшись в лес пару раз и потеряв людей на подрывах, а американцы не горят желанием разминировать столь протяжённые массивы. А может и не хотят из-за русских?

И я уже сбился со счёта по количеству вынесенного мяса с минных полей и сколько мин – противопехотных, реже противотанковых (на грузовики), немецких и американских – было на этих полях поставлено на боевой взвод. На полк бы хватило точно. И встаёт картинка со вздыбленными взрывами мин БТРами и подрывающимися на «шпрингминен» солдатами. Это мне привычно, и я ещё, наверное, не наигрался… Может и отсюда моё ехидство на жизнь – без разницы кто убивать будет, меня уже давно убили, лишив надежд на счастье. Осталось только быть «сеятелем смерти» – после таких же, что были на бомбардировщиках.

…Дорогу осветил дрожащий свет фар. Сигналю фонарём Капитану, что готов. И снова мне творить смерть на земле…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. СТРАННАЯ ФОРМА. СТРАННЫЕ ЛЮДИ.

Колонна была всего в шесть машин – три британских пикапа «Standard» и три «Bedford ОХС», последние, поставлявшиеся по ленд-лизу, были знакомы Капитану ещё по военному времени, при этом, в кузовах двух последних, стояли нагромождения ящиков. Номерные знаки и обозначения на машинах были явно британские.

«Какого беса они делают в американской зоне? Неужели опять подставная игра с набором случайных предметов?» – подумал Капитан.

Капитан и Лиза оказались справа от центра колонны, когда ударил сбивающий с ног взрыв под второй машиной в колонне и послышались крики раненых и контуженных – мальчишка чуть не перестарался с зарядом, там явно было не две мины. Но эта «щедрость» давала драгоценные секунды на упреждение. Из машин посыпались британские солдаты… Этого явно не ждали…

Пока слышалось отрывистое «ready for battle!»35 , Лиза тут же оценила ситуацию и открыла из стрекочущего «суоми» огонь по кабинам с водителями, откуда выбирались офицеры. Двое офицеров и водитель полегли сразу, но за прицеливанием она увидела, как выскочили две чёрные тени и дали по длинной очереди в Капитана.

Тот успел откатиться, но тут же, за грохотом пулемётной очереди, он услышал треск разрываемого металлом дерева – били в вековой дуб, у которого он занял позицию. За короткой перебежкой вправо в замыкающий пикап полетела граната – пулемётчик заткнулся.

Лиза почувствовала холод по спине – одиночные винтовочные выстрелы били в дерево рядом с ней. Но надо было достать этих автоматчиков-теней – третий раз за сутки на неё велась охота какой-то сволочью. Слишком дорогая цена для одного человека. И она рванула между машинами, сбив с ног ударом приклада по голове мальчишку-водителя с «ли-энфилдом», добив короткой очередью…

Капитан посмотрел влево и моментально понял положение – британские офицеры здесь явно не играли первую скрипку. Пока охранение головы колонны будет соображать, откуда стреляют, люди-тени либо сбегут в лес, пережидая бой, либо, оценив ситуацию, додавят нападающих. Десятки килограммов тротила в ящиках того стоили. Только что-то Зигмунд недоговаривал, или не знал.

Броском вперёд он подбежал к замыкающему пикапу. Тень в чёрной форме и кепи, явно уже не похожая на «Часовых», едва обернулась на топот и получила почти бесшумную очередь в грудь…

Грузно упав, «чернец» открыл сектор для непонятной фигуры в камуфляжном балахоне. Такую расцветку – хаки в мелких, ядовито-зёленых, деформирующих кляксах, Капитан видел впервые. Тень в балахоне и маске на лице вскинула массивную «беретту» М-38… Поздно – плевками разразился М3А1 в руках Капитана…

Выстрелы из головы колонны начали стихать. Неужели убили мальчишку? Охранение явно начало жаться к грузовикам со взрывчаткой. Инстинкт? Всё или ничего?

Сандерс дала длинную очередь в пулемётчика с массивным «бреном», что пытался залечь у дальнего грузовика, ближе к горящему. Парень, вскрикнув, выгнулся в предсмертной судороге и упал.

Подбежал Капитан.

– Они за грузовиками!

– А те двое?

– Их больше нет. Они здесь явные хозяева были …

Капитан на полусогнутых ногах пошёл вдоль второго в колонне «Бедфорда» – там явно слышался топот и гремело снаряжение. Полетело очередное «яйцо» М39, послышались крики.

«Это ещё не конец…». Он выглянул за капот грузовика – корчились солдаты, к лесу пыталась оттащить раненого очередная тень в камуфляже. Не до благородства – снова очередь, и снова граната…

Он услышал выстрелы с тыла. По ногам Капитана кто-то пытался дать длинную очередь из «стэна», но пули, дав несколько фонтанчиков рядом ушли левее. «Не убьём, так взорвём». И только тогда послышался плюющий выстрел американского «энфилда» и вопль раненого, причём неожиданно женский, на противоположном берегу…

…За какофонией взрыва и первых выстрелов Ларри понял, что четверо из головного пикапа при пальбе из дома его обнаружат и пойдут в лоб. Заботливо поставленная за приоткрытой дверью развалин со стороны дороги граната «мильс» Mk.1 на растяжке не давала преимущества, но давала шанс сбить с толку эту группу. Два выстрела из «вальтера» в никуда – ловите мышонка, идиоты!

Он рывком побежал к самой дальней двери на выход из дома, из бывшей кухни. Только Ларри закрыл дверь выхода, уходя к углу дома со стороны дороги, через несколько секунд грохнула растяжка и раздался гортанный крик раненого. Жрите!

Осторожно выглянув за угол дома, он увидел двоих британцев – один был убит, второй катался по груде мусора, держась за живот в предсмертной агонии.

Двое метнулись к разрушенному пролёту догорающего моста, пытаясь прикрыться машиной. Да, противник явно ждал, что поддержат. Но парень увидел, как Лиза Сандерс лихо срезала дико кричащего в судороге пулемётчика, а Капитан начал швырять гранаты в отходящих в лес – отчаяние психа налицо.

И тут он увидел эту рыжую фрау, тех же лет, что и Лиза. Рыжая была куда выше и крепче в бёдрах. Она дала длинную очередь по «бедфорду» и рядом стоящему Капитану.

«Извините, фрау, за грубую страсть – а ведь вы хорошая «кавалеристка»…» – чертыхнулся про себя Ларри, и, поймав крепкую женскую спину в прицел, надавил на спуск.

Женщина-сержант вскрикнула. Но последовал второй выстрел – в бедро, но и первого хватило. Второй автоматчик, бросив убитую, побежал от машины вдоль дома, к лесу, но это его не спасло…

Ларри встал, и, отряхнув длинную полевую куртку немецкого парашютиста, мигнул карманным фонарём на противоположную сторону оврага, который пересекался мостом…

Осматривая убитых Капитану стало не по себе – ладно там женщина, но откуда здесь ещё людишки в непонятной форме? Солдаты Рейнской армии дороги перепутали на несколько сотен километров южнее – это походило на версию, но эти… Зигмунд говорил о выезде на дорогу на Франкфурт, но там американский пост, а эти британцы ехали нарочито нагло с людьми в чужой форме. Удостоверения в карманах убитых были сплошь британские, даже у людей в другой форме. Да и это были уже не «Часовые». Кто ещё?

Разгадка вроде бы обнаружилась – в пикапе, где сидела «чернота», лежал комплект формы британского офицера-парашютиста с погонами капитана. Там же был пропуск на английском, в зелёной обложке и с гербовыми американскими печатями, на имя капитана Эндрю Мэнсфилда. Капитана приятно удивил трафарет на правом развороте.

«…US military administration in Germany.

The bearer of this pass must be provided with unhindered passage and passage by the US Military Police and the US Military Administration in Germany, as well as the national police of the occupation zone.…»36.

Это означало только одно – предъявителю сего даны явно неограниченные полномочия в американской зоне. Британская же форма даёт значительно больший оперативный манёвр вдоль границ советской зоны и позволяет избежать лишних вопросов проверяющих документы. Вид портила только чужая фотография, которую было явно не «состарить» трением о ткань. Плюс ко всему лицо на фото ранее принадлежало убитому в чёрном.

Стоп! Михалыч же давал вводную по перемещениям непонятных групп на машинах вдоль границ советской зоны! Сейчас бы чемодан с рацией, но надо было ехать к развилке у американского поста.