Слово Вирявы

Посвящается маме, сыну и мужу, друзьям юности, родному Саранску, эрзянскому и мокшанскому народам

Светлой памяти любимой бабули

Глава 1. Третье начало

– Осторожнее с упаковками! Вдруг порвутся или откроются – век не разберете мешанину-то! – Продавщица фасовала бисер, мелкие и крупные бусины, стразы и пайетки.

Варя лишь растянула уголки губ в вежливой улыбке и махнула рукой. Кому-то век не разобрать, а кто-то за ночь управится. Хотя на безопасный сон этого должно хватить. Наверное.

Она побросала свертки в сумку и торопливо вышла из плюшево-бисерного уюта «Рукодельницы» в переулок. Облачко дыхания, схлестнувшись с холодным воздухом, осело на щеках. Надо было еще многое успеть. Вроде бы готовилась заранее, а потом, в последний день, началось: то одно, то другое. Про муку вспомнила, риса маловато осталось, бусинки эти… Зато пряжи – куча. И гречки целый мешок стоит: взяла в оптовом магазине.

Варя прохрустела сапожками до машины, подслеповатой от снега, выдавила из нее ключом тоскливый писк, закинула сумку в багажник, крякнув от натуги. Тяжелое рукоделие. И дорогое. Зато – дело. Для неустанных, неугомонных рук.

Мартовские сумерки лениво взглянули на Варю из-под полуприкрытых век. Она засуетилась, хлопнула багажником и – хруп-хруп – исчезла в соседнем магазине.

Пять кило муки – по одному на каждую из трех комнат, туалет и кухню. А на балконе и так грязь, благо чердачные голуби до поздней осени гадили исправно. Рис бы где-нибудь сразу мешком взять. Ну ладно. Десяти упаковок хватит.

– Вы к концу света готовитесь? – съязвила кассирша.

– К началу, – засмеялась Варя. – К началу конца.

«Каким теперь оно будет – это самое начало? – думала она, распределяя пакеты между багажником и салоном. – Хоть бы получилось!.. – Кусала губы, лавируя в снежной манке на дороге. – Наверняка опять все провалится… – Качала головой, заворачивая к дому. – Сколько таких начал еще уготовано? – Смотрела в пол, перенося тяжелые покупки к лифту. – И каким будет конец?»

Она отперла дверь, щелкнула выключателем, по одной затащила сумки в коридор и прямо в сапогах прошла на кухню. Под ногами опять захрустело, но уже не по-снежному: хлебными крошками, битым стеклом, недоеденной лапшой, засохшей худосочными червями. Варя грохнула пакеты с рисом и мукой на кухонный стол, отерла вспотевший лоб и довольно огляделась. Много дел. Очень! Жаль, что тараканов в этот раз не развелось. Было бы еще одно дело – муторное и долгое.

Варя посмотрела на экран телефона. Еще три часа. Осталось навести лоск перед приходом гостя – и можно выезжать. Она сняла пуховик, достала из кладовки два больших таза, высыпала в один из них гречку и рис. Тщательно перемешала. В другой выпотрошила все кульки из «Рукодельницы» и несколько раз его встряхнула. Муку вскрыла, стоя на стуле. Одну упаковку распылила в спальне над работающим вентилятором. Закашлялась, но не отступилась. На сколько дней этого хватит? Пока маленький – возиться будет долго. А когда подрастет?

Перед выходом Варя еще раз окинула взглядом квартиру. Да, на этот раз она превзошла себя. Помпеи в пепле.

Она бросила в сумку фонарик, хлопнула дверью загаженной квартиры и побежала вниз, оставляя после себя вулканическую взвесь.

У съезда в лес Варя остановилась и заглушила мотор. Часы показывали половину двенадцатого. Салонное зеркало отразило ее мучнистое лицо и припудренные волосы. Рококо. Она хмуро улыбнулась сама себе, и белые губы покрылись розовыми прожилками. Пора!

Варя вышла из машины и почти сразу увязла по колено в снегу. Тут нисколько не подтаяло: весна в лес позже приходит. Она с трудом поплыла сквозь сугробы; полная луна услужливо двинулась за ней. Варя чувствовала себя здесь почти своей, но то, что должно было произойти уже в третий раз, по-прежнему казалось ей чуждым. Минут через двадцать она нашла старую березу с дуплом, которую три года назад сама пометила флуоресцентной краской, опять посмотрела на часы и стала ждать. Потревожить хозяйку дупла раньше срока не решилась: вдруг она – прямо сейчас?.. Прямо сейчас – откладывает?

…Лунный свет лизнул березу, и в глубине ствола что-то отозвалось. Варя сняла перчатку, зажмурилась, по локоть засунула руку в дупло. Там, внутри, навстречу пальцам зашелестело, затрепыхалось, ударило костяным-твердым по ладони. Едва Варя отдернула руку, как из дупла вырвалась неясыть.

– Прости, совушка! Это опять я… – Она торопливо протиснула руку обратно. На еще теплой травяной подстилке почти сразу нащупала то, что искала, и осторожно вытащила наружу.

На черной полусфере неба покоилась Луна, а на Вариной ладони лежала ее мерцающая, чуть вытянутая копия. Яйцо.

Варя осмотрелась по сторонам, спрятала руку с яйцом в карман пуховика и пошла обратно, тяжело ступая в собственные следы. «И свершилось мироздание, – прошептала она, просто чтобы сказать хоть что-то. – Из скорлупы сделалось небо со звездами – Менель…»

Ночной лес сонно бормотал, деревья едва слышно гудели от мороза: м-м-м. «Из желтка родилась земля – Модамастор…» Варя чувствовала, что за ней наблюдают. Там, в глубине густого леса, из-за щетины веток, ее провожала взглядом Хозяйка. «А из белка – Иневедь…» Чужие глаза буравили между лопатками, просили, требовали обернуться. Как всегда. М-м-м… И как всегда, она представляла, что ее спину покрывает зеркало, отражающее взгляд, обезвреживающее его. «Иневедь – бескрайний океан…» М-м-м… И не оборачивалась.

Варя не запомнила, как вернулась домой, как оказалась в кровати. Минуту назад она была в ледяном лесу, а сейчас уже прижимала к груди совиное яйцо и дрожала, тщетно пытаясь согреться под толстым одеялом. Все свое человеческое тепло, скудные остатки сознания и мужества она отдавала содержимому скорлупы.

Варино утро настало раньше обычного. Проснувшись, она вскочила в кровати и осторожно раскрыла ладонь. Совершенно белое яйцо. Точь-в-точь как куриное. И еще целое. Странно. Неужели не получилось? Полнолуние, полночь, одна, не оборачивалась. Яйцо, что ли, не совиное? Она внимательно рассмотрела его. Точно. Другие были поменьше, в крапинку.

В глазах защипало. Неужели все зря? Варя судорожно втянула воздух, спустила ноги с кровати и… выдохнула. На ночном столике, едва отражая слабый утренний свет, белела скорлупа. От нее по мучному налету тянулся след… Тьфу, напугал! Почти в то же мгновение кто-то тоненько хихикнул. Она бросилась на голос.

В гостиной, на диване, заваленном объедками и обертками, трясся от смеха ее гость. Варя облегченно охнула и заулыбалась, увидев знакомый силуэт: пушистое тельце с тоненькими ручками и ножками, непропорционально большая совиная голова с желтыми глазами и длинный змеиный хвост. Она осторожно посадила существо на ладонь. Оно тут же обвило ее указательный палец хвостиком и деловито потребовало:

– Давай дело, хозяйка!

– Ну шутни-и-ик! Такого номера ты еще не выкидывал. Где куриное яйцо взял?

– Из корзинки. Подложил тебе во сне! Дело давай!

– Я тоже рада тебя видеть! – засмеялась Варя. – Ну что ж, для начала убери с пола все осколки. Опасно ходить стало. Потом приготовь завтрак. А я пока в душ.

Гость поморгал совиными глазенками, покрутил головой, подтянул хвостик и упруго соскочил с ладони.

Варя уложила на голове чалму из полотенца и вышла из ванной. На кухне уже что-то скворчало. Пахло приятно. У стены она заметила несколько пирамидок из осколков.

– Я только крупные собрал. Мелкие потом! – раздался деловитый писк. – Завтрак готов!

Она не поверила своим глазам. На столе горкой возвышались пышные ноздреватые блины. Неужели пачат успел напечь? Искусный поваренок как раз снимал со сковороды последний блинчик. Ну как снимал – засунул под него деревянную ложку и прыгнул на кончик рукоятки. Блин чавкнул и полетел точно на тарелку.

– Мед и масло на столе! – пискнуло существо и тоненько затянуло песенку:

Варя покачивала головой в такт незатейливой мелодии и жмурилась от удовольствия, отправляя в рот один за другим сочащиеся теплым маслом мокшанские блины. Пача-а-ат. Впервые почти за год ей было хорошо.

Когда она закончила завтракать, часы показывали только без пятнадцати семь. Варя уложила волосы и уселась наблюдать за малюткой. Тот деловито убирал хвостиком стекло и бросал его то в одну, то в другую кучку – какая ближе.

«Быстро трудится, – подумала она. – Даже слишком!» И заерзала на стуле.

– Ты вот что, дружок: когда закончишь, перемой посуду на кухне. Потом высуши и по шкафам расставь. Ты маленький, как раз до моего прихода провозишься. Ну и ужин бы…

– Сделаю, хозяйка! Успею!

– Называй меня Варей.

– Хорошо, Варя!

Она посидела еще немного, придирчиво осмотрела квартиру и стала собираться на работу. На душе было беспокойно.

Легенда о Сотворении

[2]

Ночи в Мордовии глубокие, как голоса эрзянских и мокшанских женщин. Крупные звезды рассыпаны совсем близко к земле, будто уставшая тейтерь[3] стянула с волос праздничный убор да растеряла ракушки каури и бусины. Вот светит Каргонь Ки – Млечный Путь, застыв в изгибе крыла гигантской птицы. Глядеть бы не наглядеться. Если в такую ночь спросишь сырькай[4], кто там наверху машет звездным крылом, она помолчит, а потом расскажет. И пока рассказывает, не заметит, как запоет…

• Было время, когда времени не было,
• и земли тоже, и неба, и воды, и света,
• а были только Хаос и Тьма.
• Однажды Тьма объяла Хаос, а Хаос поглотил Тьму,
• и породили они Великую птицу Иненармунь.
• Лебедем ли она звалась, уткой ли, гусем ли –
• теперь уж не припомнить.
• Да только умела она и плавать, и ходить, и летать.
• Долго блуждала Иненармунь в пустоте, пока не снесла яйцо.

• И устремилось яйцо в бездну.
• Иненармунь в ужасе великом бросилась за ним –
• то ли полетела, то ли пошла, то ли поплыла.
• Яркой кометой мчалось яйцо, освещая ей путь.
• Вот уже догнала Великая птица детище свое,
• вот уже почти схватила,
• но лишь коснулась она скорлупы,
• как яйцо разбилось.
• И свершилось мироздание:
• из скорлупы сделалось небо со звездами –  Менель,
• из желтка родилась земля –  Модамастор,
• из белка –  Иневедь, бескрайний океан.
• Не успела опомниться Иненармунь,
• как пронзили сушу гигантские корни.
• То выросла Великая береза –  Мировое дерево.
• Могучий ствол подпер пышную крону,
• ветви вознеслись к небу,
• потерявшись в звездах.
• На том древе нашла пристанище Иненармунь
• и свила в ветвях гнездо.
• Трех сестер породила Великая птица:
• богиню воды –  Ведяву,
• богиню леса –  Виряву,
• богиню полей –  Паксяву[5].
• Следом иные божества народились,
• и заселили они Верхний мир –
• тот, что в ветвях Великой березы.
• Из других яиц вышли твари живые,
• а из последнего –  народы людские.
• И разошлись они по Среднему миру,
• что вокруг ствола Великой березы.
• Начали твари и люди умирать,
• и не осталось мертвым места среди живых.
• Ушли они в Нижний мир,
• мир предков, что в корнях Великой березы.
• И жили они там, как и прежде,
• тем же делом кормясь.
• Так потекло Время –
• от корней, где прошлое,
• к ветвям, где будущее.
• На стыке тех миров,
• вокруг ствола Великой березы,
• живем мы.

Поглядит на тебя сырькай, и побегут от ее губ морщинки-веточки. Покачает она головой и добавит: «Есть в Мировом дереве варя – то ли червоточина, то ли дупло. Можно, говорят, человеку по той червоточине пройти в другие миры. Кто-то возвращается, а кто-то остается, не найдя пути назад.

И те и другие – избранные».

Глава 2. Дубовый сын

Тремя годами ранее

Илья возбужденно ходил по комнате с телефоном в руке.

– Так и не берет? – спросила Ирина, поглаживая свой упругий, уже тяжелый живот.

В поток суматошных мыслей в голове Ильи сама по себе втесалась еще одна, нежная: «Наш аквариумчик».

– Праздники, наверное, уже начал отмечать. Семьи нет – вот и гуляет, зараза! – Илья сбросил вызов. – Один поеду.

– Ну куда ты один, к вечеру, да еще на легковушке? – В голосе Ирины чувствовалось волнение. – Не помнишь, что ли, как мы осенью в той лужище на внедорожнике буксовали? А сейчас там, наверное, вообще топь. Напиши Сергею или голосовое ему отправь – на завтра договоритесь.

– Да не хочу я до завтра ждать, Ир! Дальше выходные, да еще майские – всем не до этого будет! А лесничим, может, помощь нужна… Если б не этот дуб, мы бы с тобой еще долго… – Он показал раскрытой ладонью на живот жены, опустил глаза, тут же пожалев, что произнес это, и снова нажал кнопку вызова.

– Я бы тоже съездила. Поблагодарить же надо. Но так голова гудит в последнее время…

– С ума сошла? С таким животом? А если что в доро…

– Илья, че названивашь? За рулем я! – рявкнул в трубку Сергей.

– Серег, Серег, не сбрасывай меня! Ты в Саранске? – обрадованно закричал в телефон Илья. – Срочное дело! Заезжай к нам…

– …на обед! Скажи, на обед пусть заезжает! – быстро подсказала Ирина.

– На обед заезжай! – закивав, повторил Илья. – Расскажу все!

– Минут через пятнадцать буду, – недовольно, но уже спокойнее ответил Сергей, певуче растягивая гласные: несмотря на годы городской жизни, он сохранил эрзянский говор[6]. В трубке раздались короткие гудки.

Илья бросил телефон на кресло и чмокнул Ирину.

– Мы туда-обратно, Ир! Надо посмотреть! Не может многовековой дуб просто так упасть. Пока своими глазами не увижу – не поверю! – В его голосе звучала смесь просьбы и оправдания.

– Иди уже, собери рюкзак на всякий случай! Раз Сергей на машине, может, прямо от нас и поедете. А я вас быстро накормлю, – тяжело вставая, сказала Ирина и со смехом добавила: – Пельменя-я-ями.

Илья хохотнул, потер руки и направился к чулану. Хоть и не очень приятное, но приключение. Перед его глазами уже стояла поляна с тремя дубами – двумя мертвыми и одним живым, еще крепким, с дуплом в человеческий рост. Сколько людей в нем побывало, сколько желаний там было загадано – одному только дубу известно. Зашел в дупло – и словно провалился в другой мир. Внутри то ли тишина звенит, то ли гул стоит. Стоишь – слушаешь. Древесина внутри чуть влажная, морщинистая. Живая. Грибами пахнет, мхом. Голову запрокинешь – небо видно, ветви: ствол у дуба до самого верха полый. Будто в храме зелено-голубую потолочную фреску рассматриваешь. Большое дерево, древнее, а ты – маленький. Пришел со своим маленьким желанием, попросить своего маленького счастья, и дуб тебя слушает. Внимательно слушает, не перебивает. Когда Иринка оттуда вышла, вся заплаканная была. Дрожащими руками плюшевого мишку из своего детства на ветку повесила. У мишки вид такой еще был жалостный. Шерсть свалялась, пошла проплешинами, краска на пластмассовых глазках почти стерлась. Обратную дорогу Ира молчала, только всхлипывала. А через три недели тест две полоски показал. После пяти лет слез, отчаяния, трех ЭКО и депрессии… Что бы кто ни говорил, для них Священная поляна древних эрзян оказалась действительно священной. Спасибо Сереге – это он про шимкинский[7] дуб-великан рассказал и их туда прошлой осенью свозил.

Илья выудил из глубины чулана походный рюкзак, громыхнув старым медным тазом и чуть не разбив закатанную банку с помидорами. Потом взял с полки короткую ручную пилу, обмотанную тряпьем, и топорик в кожаном футляре, снял с крючка спальник, все вытащил в коридор.

В домофон позвонили.

– Ты, что ль?

– Свои! Открывайте!

Серега поднимался медленно. К двери подошел, тяжело дыша.

– Вай, угораздило вас жить на четвертом этаже, – ругнулся он, утирая пот с красного лица. – Иринке-то, поди, тоже тяжело сейчас? Переезжай давай, Илья, а то высоко переться – страх!

– Иринка у меня спортсменка! – во весь рот улыбнулся Илья и похлопал друга по широкой спине. – И тебе в спортзал пора. Сорока лет нет, а весь мокрый вон. – Он брезгливо отер руку о штанину.

– Пельменями пахнет у вас – поди, свои, не покупные?[8] – Серега потянул ноздрями воздух и отдал Илье свою куртку.

– Обижаешь, Сережа, сама лепила, сама морозила! – отозвалась из кухни Ирина.

– Пряки[9] училась бы делать! Они-то уж – да-а-а…

– Не до пряк теперь. Смотри, какое пузо у Иринки – почти как твое! – съязвил Илья, подталкивая друга на кухню.

– Хорошо смеется тот, кто первым ест! Маслице сливошное есть у вас? – Серега тут же уселся за стол, заняв своим грузным телом не меньше половины кухоньки, и по-свойски начал накладывать в тарелку дымящиеся пельмени.

– Свинина хоть?

– Хоть поздоровался бы, свинина ты этакая! – со смехом сказала Ирина, пытаясь протиснуться между Серегиной тушей и холодильником к шкафчику с приправами.

– Шумбрат[10]! – отозвался Сергей, уже жуя пельмень. – Свини-и-ина!.. Ну как там ваш дубовый сын-то поживает? Долго еще? – Он кивнул на Ирин живот.

– Сын-то – пек вадря[11], как ты ни скажешь. В конце июля срок поставили. А вот дуб, говорят, того… – развел руками Илья.

– Чего – того? – Сергей перестал жевать.

– Журналюги вон пишут: то ли ураганом его свалило на днях, то ли молния в него попала в грозу, – вздохнула Ирина.

– Да ну-у… – протянул Серега. – Врут! Стоял-стоял шестьсот лет – и прямо ветром его снесло. Надо съездить в Шимкино, посмотреть. Поди, не упал, а так – склонился маленько.

Ирина с Ильей невольно улыбнулись.

– Не шестьсот, а четыреста двадцать с хвостиком… Мы тебе поэтому и позвонили, Серег. Поехали прямо сегодня? Туда-обратно сгоняем, глянем сами. – Илья выжидательно посмотрел на друга.

– А что? Погнали! Ирин, ты как? Отпустишь? У тебя тоже отгул, Илья, как я понимаю?

Илья и Ирина утвердительно закивали.

– Во-о-от, правильно! Чего на пару дней-то между майскими работать выходить… В этом году вообще хорошо – много выходных-то. Так, сапоги резиновые у меня в багажнике… Спальник тоже там, если что… Не, ну мы без ночевки постарамся, не смотри так!.. Иринк, ты только это… Наложи поесть чего-нибудь в пакетик какой!

– Да уж не волнуйся, бутербродов вам сделаю сейчас. А вы доедайте пока.

Из Саранска выбрались быстро.

– Как думаешь, упал он или нет? – спросил Илья.

– Если бы молния вдарила – дуб сгорел бы, поди? Тогда б беда была в заповеднике. По телевизору показали бы, не только написали. Ну а от ветров – оно вряд ли. Да и вообще – волшебный он! Сам знашь! Э-эх, родится скоро у тебя дубовенок! Иринка уж не отпустит тебя со мной. Бушь подгузники мешками выносить, а не по священным полянам шляться! – Сергей толкнул локтем улыбавшегося Илью.

– Может, совпадение у нас… – сказал Илья, разглядывая ногти.

– Нету совпадений таких. Не быват. Это я тебе точно говорю. Во-первых, оно сразу. Во-вторых, парень. От дуба ж одни мужики родятся… Ай, шучу-шучу, не дерись! – Серега едва успел увернуться от заслуженного подзатыльника. – Как Ирка-то? Нормально все? – вдруг серьезно спросил он и на секунду оторвал взгляд от дороги, переведя его на Илью.

– Нормально. Теперь – нормально, – кивнул Илья.

За окном пролетали то поля, то березовые посадки, то сосновые леса. Илья не заметил, как задремал. Ему снилось, что он стоит в дупле и смотрит на голубой лоскуток неба. Только неспокойно в этот раз ему, муторно. Легкий, обычно едва слышимый гул внутри дуба постепенно нарастает, и дерево начинает мелко трясти. Звук становится настолько невыносимым, что закладывает уши. Илья пытается выбраться наружу, но ноги оплетают могучие корни и тянут его вниз, в разверзнувшуюся дыру…

– Эй! Хорош дрыхнуть! Приехали! Айда!

Илья судорожно схватился левой рукой за водительское кресло, задев Серегино плечо, и проснулся. «Шеви-Нива» стояла около уже знакомых ему домиков Шимкинского лесничества.

– Че лапашь меня? Выспался, что ль? Царевна Несмеяна… то есть – тьфу! – красавица спяща!

– Серег, да че-то вырубило. И фигня такая снилась… Лучше б не засыпал. – Илья потер глаза и потянулся.

– Айда до лесника дойдем! Спросим, проедем ли вообще. Я по пути сюда много упавших сосен и веток видал.

Они вышли из машины, и Сергей уверенным шагом направился к одному из домов. На стук не ответили. В огороде тоже никого не было. Из сарая показалась тощая курица, вытянула голову с вытаращенными глазами.

– Поехали тогда дальше – че уж, – махнул рукой Серега.

Курица еще больше вытаращила глаза, тоненько кудахтнула, втянула шею и исчезла в сарае.

Они заехали в заповедник и двинулись по песчанке.

Илья приоткрыл окно, и в салон ворвались сладковатый запах сосен, птичий гомон и какая-то весенняя мошкара. Издали доносились звуки бензопилы.

– Поди, сам и пилит, и разгребат. – Серега кивнул на сложенные у обочины сосновые ветки и тонкие распиленные березки.

На первой развилке решили оставить машину и пройтись пешком. Несмотря на старания того, кто очищал путь, валежника лежало еще прилично, да и дорогу размыло.

– Давай рюкзаки сразу возьмем на всякий случай. И переобуться надо. – Илья открыл багажник и вытащил резиновые сапоги с высокими голенищами.

Они углубились в лес. Бензопила звучала все ближе. Не прошло и пяти минут, как они увидели двух человек. Широкоплечий коренастый мужчина сразу же обернулся и козырьком приставил руку ко лбу. Чужих, похоже, издали чуял. Сергей помахал ему. Видимо, это и был местный лесник.

– Серега? Шумбрат! Кода тевтне?[12] – Мужчина вразвалочку зашагал навстречу и по очереди протянул им свою красноватую, грубую ладонь.

– Шумбрат, Иван Трофимыч!

От рукопожатия Илья чуть не поморщился. Не ладонь, а деревянные тиски. Даже на ощупь она была сухая, ребристая, как кора сосны. По дороге Сергей упомянул, что леснику недавно за семьдесят перевалило, но назвать его стариком не поворачивался язык. Подтянутый, глаза молодые, острые, внимательные, будто насквозь видят. Такие и дерево с гнилой сердцевиной сразу определят, и человека. Серега перекинулся с ним парой слов по-эрзянски и быстро перешел на русский, кивнув в сторону Ильи: «Не понимат совсем».

– Куды приперлись-то, говорю? – несколько раздраженно спросил Иван Трофимыч. – Уж не к дубу ли?

– К нему – не к тебе же в гости! – Серега дерзил, но, видимо, знал, что лесник не обидится.

– Сразу предупреждаю: курить будете – окурки в карман, понятно? – Иван Трофимыч выразительно пробуравил глазами Сергея.

– Ты же знаешь, что я свои окурки всегда съедаю, – с послушным видом ответил Сергей.

Трофимыч не смог сдержать улыбки.

– Ты все шуточки свои шутишь. А вот еще один болтун идет. – Лесник кивнул на напарника. – В помощники мне сегодня зятек вызвался, а сам больше языком мелет, чем пилит…

– Здорово! – Подошедший хлопнул по ладони Сергея и протянул руку Илье: – Павел.

В отличие от Трофимычевой, его рука была мягкой и чуть влажной.

– Вы че туда? Дубовят, что ль, намаливать ведешь? – спросил Павел.

– Нет, не за дубовятами мы. Намолили уж в прошлый раз. Вон у него жене рожать в июле! – Серега показал в сторону Ильи большим пальцем и хмыкнул.

Лесник одобрительно покачал головой.

– А как там дуб поживает после урагана? Мы его проведать хотим. – Илья решил сменить тему и сам спросить о судьбе дерева.

– Да нормально… Не, ну несколько веток-то пообломало. А так – еще лет сто точно простоит.

– Во журналюги, а! – Сергей хлопнул себя по бедрам. – Я же говорил, что врут!

– А чего они там понаписали-то? Я ж им как сказал? Дуб, говорю, пострадал, конечно… Ну ветки большие на земле лежат, распиливать будем, а там посмотрим.

– Ну, «пострадал» – это по-ихнему, по-журналистскому, что? Того, дескать. Вот и написали, дураки, не разобравшись. Ва-а-ай, не могу! Трофимыч-дезинформатор! – захохотал Серега.

Илья облегченно вздохнул.

– Может, помочь вам? Что там на дороге? Проехать можно? Мы пилы взяли с собой, топорики.

– Да ладно вам, тут одним днем не управишься. Мы сами как-нибудь. Волонтеров обещали после праздников в подмогу прислать… Проехать нельзя, а пройти – пройдете, если захотите. Только после развилки налево идите – по правой стороне там лужа метров десять в ширину, а вглубь – черт знат сколько. «Буханка» чуть не завязла у нас там до ураганов еще.

– Давай уж дойдем, раз приехали? – Илья вопросительно посмотрел на Серегу.

Тот закатил глаза и вздохнул.

– Вай, пешком туды до-о-олго ведь!..

– Иди-иди, отцу-то покажись хоть, заодно пузо растрясешь! – Трофимыч с усмешкой взглянул на Серегу.

– Айда! – махнул рукой Серега. – Не прощамся. На обратном пути заглянем к вам, – подмигнул он и многозначительно щелкнул себе по горлу.

– А ничего, что ты за рулем? – встрял Илья.

– Дык на чаек, на чаек, скукотинушка ты моя, – успокоил Сергей.

– Вы только смотрите на поляне пикник не устройте! – предупредил Трофимыч. – А то на Первое мая городские додумались – вот ураганы и начались, поди, из-за этого.

Серега понимающе мотнул головой, а Илья лишь растерянно переводил взгляд с лесника на друга и обратно. Из последних фраз он понял не больше, чем из самых первых – сказанных на эрзянском.

Минут пять шагали молча. Сергей только пыхтел и чертыхался, увязая сапогами в песке.

– Про какого отца Трофимыч говорил? Я че-то не понял. – Илья решил взять быка за рога.

– А чего тут не понимать? – Серега остановился и серьезно взглянул на Илью. – Дубовенок я. Только древний.

Илья было открыл рот, да так и закрыл его, не сказав ни слова.

– А Трофимыч, почитай, крестный мне, – продолжил Сергей. – Это он мамку мою на поляну отвел. Тогда туристами тут еще и не пахло. Тайком от отца, чтоб не отругал и не засмеял. Так что дубовый сын я.

– Вот так новости… – тихо сказал Илья.

– Эх, родится твой-то – типа брат мне будет! – Серега хлопнул его по плечу и засмеялся своим громким, глубоким смехом.

– А чего не рассказывал-то?

– Так ты не спрашивал! – невозмутимо ответил Серега и зашагал дальше.

Илья только покачал головой и двинулся за ним.

Чем дальше они шли, тем очевиднее становился урон, нанесенный лесу. То и дело приходилось перелезать через стволы вывороченных с корнем сосен и сломанных молодых березок.

По пути они отбрасывали на обочину упавшие ветки и распиливали тонкие стволы, чтобы хоть как-то помочь Трофимычу и его зятю.

– Вот природа побушевала… Как будто ее разозлил кто… – задумчиво сказал Илья.

– Может, и разозлил. Слыхал, что Трофимыч сказал про пикник? На Священной поляне нельзя есть, не поделившись с лесом.

– И ты в это веришь?

– А как не верить? Мать моя вышла в восемнадцать лет замуж по большой любви, два года брака, а детей нет. По знахаркам ходила тайком. Отец-то фельдшер у меня. Он это все – ну, дуб с поляной – бабкиными сказками называл. Лекарствами лечить мать пытался, травами всякими правильными… А потом кто-то подсказал мамке про дуб. Она смелая у меня. Одна дорогу отправилась искать через чащу, никому ни словом не обмолвилась. Но далеко не ушла: тут же гнус летом. Комары с муху величиной, а она в платье. Руки-ноги голые. – Сергей хмыкнул. – Как набросилось комарье на нее, так она давай орать на весь лес. Ну а Трофимыч то ли грибы собирал неподалеку, то ли ягоды – услыхал. Думал, бабу убивают или насилуют. Продрался сквозь заросли к ней, весь исцарапанный выбежал. Она его как увидала – и бегом, еще громче кричит! Ну потом объяснились, конечно. Мать с перепугу ревет, все и рассказала начистоту. А Трофимыч что – он лес как свои пять пальцев знат. Сразу понял, какие дубы она искала. Куртку на плечи ей накинул, стыдить не стал, а просто отвел на Священную поляну. – Сергей остановился, чтобы перевести дух. – После того похода мамка неделю вся в волдырях ходила и чесалась в кровь. Отец думал, у нее аллергия на что-то… А через девять месяцев, как говорится… Ну что я тебе объясняю? У вас с Иринкой та же история. Дуб-то – он хорошим людям помогат. Только с уважением к нему надо. Если насвинничать, неладное в лесу происходить начинат. Быват, ураганы частят. Или, наоборот, засуха. Быват, Виряву народ видит. А уж если она собственной персоной появлятся – тут беды не миновать.

– Вирява – это кто? – Илья недоверчиво посмотрел на Сергея. В чудодейственной силе дуба он уже не сомневался, но принять существование целого языческого культа вокруг него не мог.

– Эх ты, к дубу кланяться ходишь, а про Виряву не слыхал? Хозяйка она тут! А ее лучше не злить… Чего ты на меня так уставился? Думашь, я того? – Он покрутил пальцем у виска. – Вот поэтому и не рассказываю я про это никому.

Совсем рядом что-то хрустнуло. Илья вздрогнул, а Серега торжествующе поднял указательный палец.

– Пойдем-ка дальше, болтам больно много! Странно, что развилки до сих пор нет. Мы должны были давно ее пройти. – Серега обернулся и посмотрел назад, потом снова вперед.

– Мы что, потерялись? – Илье стало не по себе.

– Какой потерялись? Я тут сколько раз бывал-то, сам подумай. Сейчас будет.

Спустя еще несколько десятков метров они увидели гигантскую лужу.

– Подожди, как мы сюда попали? Трофимыч же сказал держаться левой стороны. Как тут пройти-то? Это ж болото целое! – заволновался Илья.

– Заболтались мы, видать. Свернули случайно. Так… Глубину замерить бы. Палку надо попрямей найти. – Серега начал искать глазами подходящую ветку.

– Слушай, давай вернемся? Тут по пояс воды будет.

Серега на секунду задумался, но потом уверенно шагнул к луже. Найденная им палка ушла в воду сантиметров на сорок.

– Если края держаться будем, даже не зачерпнем, – подытожил он, осторожно погрузил в воду сапог и двинулся вперед, переставляя перед собой палку как глубиномер. – Айда! Или дрейфишь?

Илья неуверенно последовал за ним, стараясь ступать точно туда, откуда друг вытаскивал ногу. Почти на полпути Серега ойкнул.

– Ты чего остановился? – Илье не терпелось оказаться на твердой земле.

– Да нога вроде как… – Серега попытался вытащить сапог и чуть не потерял равновесие.

– Увяз? Вот так я и знал! И че теперь делать?.. Серег… Серег, смотри… Это что? – Илья показал на середину болотца. На поверхность воды выходили пузырьки воздуха.

– Акула, блин! – хмуро пошутил тот. – Да рассла-а-абься, трава гниет, вот газ и выходит.

Пузырьки исчезли, а потом появились в другом месте – чуть ближе.

Илья и Сергей переглянулись.

– Так, давай обопрись на меня и тяни ногу! Покачай ее туда-сюда, – быстро сказал Илья и подставил плечо.

Серега покраснел от натуги, но высвободиться не смог.

– Никак. В коряге, что ли, я застрял? Как держит кто…

У Ильи пробежал холодок по спине. Пузырьки приблизились к ним еще на метр.

– Серега, что это за фигня?! Попробуй вытащить ногу из сапога!

– Знаю я, кажется, что это за фигня, – ухмыльнулся Сергей. Он набрал в грудь воздуха, рупором приставил ладони ко рту и зычно крикнул:

– Ви-ря-я-ява, са-а-аты![13]

– А-а-а… Ты-ы-ы… – эхом отдалось в лесу.

Пузырьки пропали. На мгновение все замерло. Неподалеку послышался то ли шорох, то ли вздох, переходящий в громкий треск, и одна из сосен пошатнулась, а потом с шумом грохнулась метрах в двадцати позади них. Серега дернул ногу, которая неожиданно легко поддалась, и без разбору побежал вперед. Илья бросился за ним.

Выбравшись из болотца, они ничуть не сбавили темпа. Серега спотыкался, тяжело дышал и наконец все-таки поскользнулся и упал.

– Это что сейчас было, а? – Илья с усилием поднял друга и тряхнул его. – Что ты крикнул?

– Я сказал, что хватит.

– Что – хватит?! – воскликнул Илья.

– Да Вирява нас… – Серега оглянулся по сторонам и понизил голос. – Вирява нас кружит и пугат!

Илья вытаращил глаза.

– Ты издеваешься? Тут скрытая камера где-то? – Он заозирался. Лес выглядел как-то пристыженно и молчал. – Так. Долго нам еще? Давай звони Трофимычу, чтоб забрал нас и провел нормальным путем обратно.

– Да попутала она нас, как ты не понимашь? – обиженным голосом сказал Сергей. – Не первый раз это уже со мной. Заигрыват она. Или надо ей чего…

– Давай потом об этом поговорим. Пойдем дальше, а? Того и гляди еще одна сосна надломленная пришибет. Доберемся до поляны, там передохнём, позвоним Трофимычу и скажем, что обратно идем. Дуб как-то адекватнее твоей Вирявы будет, – уже мягче сказал Илья. – Только в дупло я сегодня не полезу, – добавил он, с содроганием вспомнив сон, который видел в машине.

Серега ворча слил попавшую в сапоги воду и недовольно отозвался:

– Вон бетонка уже. Считай, пришли. – Он показал в сторону дороги, вымощенной большими плитами, между которыми торчала прошлогодняя трава.

Присутствие следов цивилизации несколько успокоило Илью, и он первым продолжил путь, отмахиваясь от мошек.

В конце дороги пришлось свернуть на узкую тропинку. Илье снова стало не по себе. Через пару десятков метров впереди показались знакомые очертания деревянных фигур – мужской с воздетыми к небу руками, женской в национальном платье и детской.

– Деревянное «зодчество» стоит… И дуб тоже бодрячком, – отдуваясь и размазывая по вспотевшему лицу болотную грязь, оценил обстановку Серега.

Поляна была засыпана валежником, сорванными цветными лоскутками и мелким мусором. Ураган хорошенько потрепал дуб, но обломал только крупные старые ветви, которые и без того давно погибли и пустым грузом висели на дереве. Всё как и говорил Трофимыч.

– Ну что, давай отдохнем чуток и уберем тут маленько, – предложил Сергей, тяжело усаживаясь прямо на землю.

– Ты давай Трофимычу позвони сначала, – буркнул Илья.

– А с чего ты взял, что у меня его номер есть? Был бы – мы бы сюда из Саранска вообще не поехали. – Серега демонстративно откинулся назад, подложив под голову рюкзак.

Илья только махнул рукой, смирившись со своей участью. Но сидеть, а тем более лежать, на влажной земле ему не хотелось.

– Пойду поближе гляну, – сказал он и, оставив около Сергея рюкзак, побрел в сторону дуба.

С сосны взмыла крупная птица и, тяжело шумя крыльями, пролетела над поляной.

– Смотри-ка – коршун! – Илья обернулся.

Но Серега уже не лежал, а стоял с рюкзаком в руках и смотрел куда-то мимо. Илья снова повернулся к дубу и оцепенел: к ним спиной стояла высокая женщина в широкой расшитой рубахе – такие он не раз видел на национальных праздниках. Ее черные спутанные волосы, скорее напоминавшие шерсть какого-то зверя, спускались ниже пояса. Серега медленно подошел к Илье и дал ему знак оставаться на месте.

– Шумбрат, Вирьава! – произнес он дрогнувшим голосом.

– А-а-а-ва! – снова подхватил его слова лес, перебрасывая эхо то налево, то направо.

У Ильи вздыбились волосы на руках, сердце с силой забилось о грудную клетку.

Дуб зашелестел ветвями, по земле пошла мелкая дрожь, из дупла послышался гул. Женская фигура словно подернулась легкой дымкой и двинулась в сторону дерева. Серега медленно последовал за ней.

– Стой, ты куда? – в ужасе прошептал Илья. – Стой, Серега!

Но тот лишь снова сделал ему знак рукой, чтобы он не приближался. Женская фигура исчезла в дупле. Илья не понял, как Серега оказался у самого дуба, но увидел, что друга почти в тот же момент начало затягивать внутрь. Далекий и тревожный гул, похожий на стон морского чудища, быстро нарастал, переходя в невыносимо высокий звук. Илья закрыл уши ладонями и попятился. Из дуба вырвалась слепящая вспышка, тут же раздался громоподобный раскатистый звук, и Илью ударила в грудь мощная волна, отбросив его назад. Спустя мгновение все затихло.

– Серега! – в панике закричал Илья и не услышал своего голоса.

Он с трудом поднялся на ватные ноги. В ушах звенело, во рту чувствовался металлический привкус, перед глазами плыли белые блики. Не видя под собой земли, спотыкаясь, он подбежал на несколько метров к дереву и издали попытался рассмотреть дупло. Пахло озоном. Из черной глубины дуба никто не отозвался.

Павел и Трофимыч собирались устроить очередной перекус, когда из леса послышался нарастающий глухой звук. Тесть быстро присел и приложил ладонь к земле. Та едва заметно вибрировала.

– Смотри! – заорал Павел, показывая на белое зарево над макушками деревьев.

В то же мгновение лес тряхнуло, как от взрыва. Пронесся сильный порыв ветра, затрещали деревья. Светлый кусок неба, словно гигантские автомобильные дворники, расчеркнули две падающие вдали сосны. Павел инстинктивно пригнулся.

– Черт! Там же ребята как раз! – Трофимыч вскочил и с проворностью, не свойственной людям его возраста, побежал по тропинке. Павел неуверенно засеменил за ним.

Не успели они добраться и до развилки, как им навстречу, по уходящей влево дороге, выбежал знакомый Сергея – Илья. На его мокром от пота, перепачканном лице отражались страх и боль. Сапоги и одежда до самого верха были забрызганы грязью. Уже издалека Илья начал панически жестикулировать. Трофимыч бросился к нему.

– Где Серега? – Тесть тряхнул за плечи задыхающегося Илью. Его голова лишь безвольно мотнулась.

– Там… взрыв… Серега… в дуб… провалился… Сходите… за ним, – только и выдавил из себя Илья, неестественно громко произнося слова; потер переносицу, пошатнулся и начал обмякать. Трофимыч едва успел его подхватить. Павел кинулся помогать. Голова Ильи склонилась набок, и Павел заметил у него в ухе свежую кровь.

Илья очнулся оттого, что кто-то тихонько гладил его по щеке. Он с трудом разомкнул тяжелые веки и увидел родное лицо Ирины, озабоченно склонившейся над ним. Жена приспустила на подбородок медицинскую маску и беззвучно шевелила губами.

– Гром… че… – произнес Илья и тут же зажмурился от острой боли, пронзившей правую сторону головы.

Когда он снова смог открыть глаза, Ирина стояла над ним с блокнотом, в котором крупными буквами было написано: «Не пытайся разговаривать! У тебя контузия. Слух восстановится позже!»

Илья обвел глазами комнату, в которой находился. Он явно был в больничной палате. Ирина поймала его взгляд и быстро написала на чистом листе: «Ты в больнице в Саранске».

Илья легонько кивнул и потянулся к блокноту с ручкой. Ирина отдала ему только ручку, а блокнот поднесла к его груди и наклонила так, чтобы было удобно писать. Неуверенной рукой Илья нацарапал: «Что с Серегой?»

Ирина тут же принялась рыться в сумочке, достала сложенный вчетверо листочек, развернула его и показала Илье. На потрепанной бумаге Серегиным неаккуратным почерком было написано: «Уехал, не волнуйся, скоро вернусь».

Илья удивленно приподнял брови. Что за чушь? Он же видел, как Серега бесследно пропал внутри дуба… Как записка могла попасть к жене и почему эта бумажка выглядит так, будто ее лет десять носили в кармане? Он моргнул в сторону блокнота и, когда Ирина поднесла его, написал: «Он выбрался из дуба?»

Ирина два раза пробежала глазами по листку, испуганно посмотрела на Илью и села на стул. Она начала что-то объяснять, потом спохватилась, махнула рукой и склонилась над блокнотом.

«Ты ничего не помнишь? Вы же потом пошли на берег Суры, а там браконьеры рыбу динамитом глушили. Ты первый оказался у воды – и взрыв. Тебя задело, а Сергея почти нет. Он тебя на себе до Трофимыча дотащил. Потом тебя сюда привезли. Серегу вскоре после этого срочно в командировку вызвали. Он через Трофимыча записку передал».

Илья несколько раз перечитал написанное. Круглые Ирины буковки расплывались перед глазами, никак не хотели складываться в слова, но постепенно обрели смысл. Получается, его так контузило, что и Вирява, и Серега, пропавший в дупле, привиделись ему в бреду? Он облегченно выдохнул. Это было логично и понятно… Интересно, пузырьки и падающая сосна ему тоже привиделись? С какого момента его мозг перемешал все события, как колоду карт? Илья зажмурился от боли в правом виске. Ладно, потом… Все потом. Он ласково посмотрел на жену и приложил руку к своей щеке, показывая, что хочет подремать. Та понимающе закивала. Илья сомкнул веки и тут же начал погружаться в сон.

Странно все-таки, что записка такая замызганная…

Легенда о Виряве

Золотистым звонким росчерком, что монета с богатого сюлгамо[14], упала Вирява на землю, ударилась о твердь и рассыпалась облаками мерцающей звездной пыли. Каждое прадерево, каждый лесной працветок, каждый празверь принял в себя ее частицу, а взамен отдал свою. Так Вирява обрела земную плоть. Так стала она Авой, хозяйкой, а Вирь-лес стал ее вотчиной. Так обрела Вирява дар – слышать и чувствовать Вирь, как собственное тело, а Вирь начал ей откликаться, что твоя рука – голове.

Только испугалась новорожденная Вирява, забилась в корни Великой березы, запричитала:

– Матушка Иненармунь, как же я одна со всем дремучим лесом совладаю, как управлюсь?

– Ты Вирьава, лесная дева, лесная хозяйка. Все, что тебе нужно, у тебя есть, – только и был ей ответ из-под кроны Мирового дерева.

Заплакала Вирява – полила лес утренней янтарной росой. Повздыхала, потомилась – потрепала макушки деревьев легким ветерком. Не успела осушить слезы, прикрыть наготу первозданного тела, как слышит: ступает зверь большой, мохнатый, косолапый. Несет зверь на широкой спине панар[15], сотканный из паутины и тончайшей бересты, чуть прозрачной на просвет, и сшитый гибкими травяными стеблями да нежными молодыми ветвями. А по рукавам, подолу и вороту всё ягоды красные: рябина, калина, костяника, зрелые ландышевые шарики. Положил зверь к ногам Вирявы панар, склонил голову с широким лбом, прикрыл черные умные глаза.

Нарядилась Вирява, выбралась из корней Мирового дерева, погляделась в лесное озерцо: хороша! Кожа белее бересты, губы краснее ягод, волосы чернее небесной пустоты в беззвездную ночь. Улыбнулась, рассмеялась, силу свою почувствовала, испила ее сполна. Только хотела от своего озерного отражения оторваться, зверя большого поблагодарить, как тот обдал спину горячим духом, голову к ее плечу приклонил.

– Как твое имя, зверь бурый, добрый? Как имя тому, кто хозяйки своей не убоялся, не зная загодя ее нрава? – спросила тихо Вирява, трепля зверя по косматой шкуре.

– Оф-ф-ф… – вдохнул зверь и поднялся на задние лапы, покрасовался, – …то-о, – выдохнул он, снова тяжело и глухо опускаясь на землю.

– Красивое имя, сильное – Овто![16] – улыбнулась Вирява. – Так и буду тебя звать. Я буду звать, а ты будешь приходить. Будешь приходить и службу мне служить, а я твоей доброты, твоих дружбы и помощи вовек не забуду. Такое мое тебе будет Слово. Слово Вирявы.

Глава 3. Вторая после богини

Казанский вокзал спешил, матюгался, плевался, иногда извинялся, громыхал пластмассовыми колесами чемоданов. Он пах летним вечером, жареным маслом, металлом и мазутом. Столица представала здесь во всей своей противоречивости и разнообразии. В офисном костюме и шлепанцах на босу ногу. С домашним бутербродом в брендовой сумке. С каменным лицом и крепко зажатым в ладони телефоном, на экране которого светилось сообщение: «Очень ждем!» Провожающие и встречающие, отбывающие и прибывающие, таксисты и зазывалы, молодые и пожилые купались в масляном чаде общепита, вели праздные разговоры и подчинялись абсурду распашных дверей вокзала, норовящих поддать под зад.

На душе у Вари было гадко, но эта живая суета легко вовлекла в свои воды и как будто омыла, унесла часть тоски и боли. Может, и хорошо, что ее отправили в командировку именно сейчас. Останься она в Москве – точно наделала бы глупостей. Наверное, внезапно появилась бы у двери Руслана. В унизительно новом платье и со слишком тщательным макияжем. «Я вот подумала… Нам надо еще раз поговорить. Только по-нормальному, не по телефону же эти вещи делаются… Мы же столько пережили… Попробуем еще раз… Ведь мы совсем молодые, да и медицина не стоит на месте, в конце-то концов! Я готова пробовать сколько нужно…»

Варю передернуло от отвращения к самой себе, хоть и условно-теоретической. Она подавила желание достать телефон и подняла глаза на электронное табло. Вот и путь объявили. Второй. Москва – Саранск, 42-й, фирменный.

– Девушка, простите, вторая платформа – это куда? – пожилая женщина с девочкой лет пяти беспомощно заглянула ей в лицо.

– Так вот же! Поезд уже подали…

«Подали»… Тьфу! Барыня, а не журналист. «Учись писать современным понятным языком! Мы живем в эпоху Великого Соцсетия, когда читателю нужны кликбейт, хайп, шок-контент – и чтобы не жевать, а сразу глотать! А ты где-то между золотым и серебряным веками застряла!» – раздался у Вари в голове голос редактора. Она сгорбилась, посмотрела себе под ноги, потом – вслед торопящейся женщине с девочкой, чудесной толстенькой девочкой… Нет, еще же полчаса до отправления. Она осмотрелась. Кофе, что ли, взять? Ну, чтобы придать своему праздному стоянию хоть какой-то смысл. Ведь ждать с кофе и без него – это категорически разные вещи. Абсолютно. Совершенно. Тьфу! Ведь можно же проще: «разные вещи»… Какая же она умильная, эта девочка…

Вокзальный кофе оказался жиденьким и горьковатым – как и ее настроение. Оставаться в Москве было нельзя, но и ехать не хотелось. Варины земляки – народ прямой. Еще в поезде начнут про семейную жизнь выпытывать: «Замужем? Так когда? Лет-то уже сколько? Деток надо…»

Она повертела в руках пакетик сахара. Как там говорила врач? «Отрава для яичников»? Варя со злобным удовлетворением высыпала все содержимое пакетика в стаканчик. Размешала, сделала глоточек. Лучше! Категорически лучше! Расправила плечи и пошла искать свой вагон. Раз уж угораздило ехать в командировку в родной край, надо получить от нее максимум удовольствия. Провести пару дней в Саранске, маму с папой порадовать, а мимо лавочек со стар-баушками пробежать побыстрее: «Здрасьте-здрасьте, ага, приехала, спешу, простите…» Прогуляться по центру, по набережной, зайти в краеведческий музей или Музей Эрьзи – фотоконтента ради… Ну а потом в это Шимкино, будь оно неладно. И стоило переезжать в столицу, чтобы теперь тащиться обратно в командировку! Кого в Питер посылают, кого в Казань, а ее – великая честь – в Шимкино! Журналистское расследование провести, ага… Уж кто-кто, а она, опытный следователь Варя Шерлокхолмсовна Килейкина, конечно, выяснит, почему там люди пропадают. Хотя можно и не расследовать: живи она сама в селе Шимкино, то тоже бы оттуда куда-нибудь пропала – да так, чтобы никто не нашел. Варя неожиданно для самой себя хихикнула. Какая-то женщина обернулась, оглядела ее с головы до ног и вскинула брови. Варя почувствовала, что краснеет, и ускорила шаг… А вот и девятый вагон.

Вообще-то, на Варе пытались сэкономить и всучить ей плацкарт, хотя командированным полагалось купе. Она смолчала: зачем на конфликт нарываться? Не хрустальная же она – не развалилась бы. Но «небоковых» не осталось, бухгалтерию, видимо, одолела совесть, и ей одобрили купе. Варя оформила на сайте женское, чтобы не оказаться с глазу на глаз с каким-нибудь приставучим хлыщом. Варя не считала себя особенно привлекательной, но неизменно пользовалась вниманием мужчин, особенно постарше. Руслана это ничуть не раздражало, а как будто даже льстило ему. Варя же вспыхивала и густо смущалась – до пунцовых пятен на щеках и шее, – тем самым лишь раззадоривая ухажеров. Отговорки про бойфренда не прокатывали. Кавалеры, как сговорившись, тыкали ее носом в незамужество, словно отсутствие штампа в паспорте лишало ее права неприкосновенности. Теперь-то она понимала почему. Вот, оказывается, как просто порвать отношения длиной в пять лет: позвонил на работу и уведомил – именно уведомил, – что собрал вещи и предлагает немного пожить порознь, «послушать самих себя».

Проводница распахнула дверь вагона и выдвинула на перрон металлический пандус. Навела мост между Москвой и Саранском.

– Давайте ваши билеты, – обратилась она к очереди, мгновенно образовавшейся у вагона.

Варя, стоявшая совсем рядом со входом, каким-то немыслимым образом оказалась почти последней.

– Ой! – вскрикнул кто-то. – Опять вы!

Через два человека от Вари стояла все та же пожилая женщина с чудесной толстенькой девочкой. Видимо, с внучкой.

– Ну надо же, и вы в Саранск? И в том же вагоне! Может, мы и в одном купе будем? У нас женское!

«Конечно, в одном, – подумала Варя. – Разумеется. Чтобы я могла весь вечер смотреть на эти ямочки на локоточках, на эти завитки на затылке, на эти крохотные лаковые туфельки… Вселенной же надо непременно напомнить, а то вдруг я забыла?»

Она сжала зубы.

Проводница сверила ее паспортные данные, и Варя перешла по наведенному мосту в нутро вагона. Гостеприимно разложенная ковровая дорожка морщилась под колесами чемодана. Кто вообще придумал их тут стелить? Не «Оскара» же вручают… Пятое купе.

– Ну вот, я же говорила! – Спину обдало нескрываемой радостью. – Вместе попали! Значит, так надо! Знак!

Варя пожала плечами и выдавила из себя подобие улыбки. Кто бы сомневался.

– Давайте я вам с багажом помогу. – Она задвинула чемоданчик и сумку своих попутчиц под сиденье и поспешно добавила: – Вы устраивайтесь, а я пока выйду. Душно.

Варя выскользнула в коридор и прислонилась лбом к окну, наполовину занавешенному беленькой шторкой. Провела рукой по легкой ткани. Раньше в этом поезде были другие занавески, поплотнее и с вышивкой – «мордовской звездочкой», а сейчас их сменили на типовые. В кармане джинсов пискнул телефон. Варя сжалась. Помедлила, осторожно вынула смартфон и разблокировала экран. Конечно, мама.

«Да, я уже в поезде, – ответила она в мессенджере. –

Соседи нормальные.

Да, женское.

Получилось, ага.

Да, здорово.

И я. Целую».

Ну а кто, кроме мамы?

Марина Дмитриевна говорила без умолку, как будто от ее трескотни зависело, остановится ли поезд или поедет дальше. Девчушка сидела тихо и не сводила с Вари любопытных глазенок. Варя упорно не смотрела на нее и напряженно кивала в такт мелодичному говору соседки. Дочь Марины Дмитриевны жила в Москве, «зашивалась» на работе, времени на дочку даже вечерами не хватало. Поэтому-то Марина Дмитриевна и решила забрать внучку на месяцок-другой к себе в деревню, в Большие Вересники[17], – кур погонять, сосновым воздухом подышать, ягод с кустов пособирать… Самой Танечке эта идея не понравилась, даже обиделась на маму, а куда деваться…

– А вы ведь тоже из Мордовии, Варюша, да? – неожиданно спросила Марина Дмитриевна и выжидательно замолчала.

Поезд громыхнул и резко затормозил. Маленькую Танечку качнуло вперед, и она наверняка больно бы шлепнулась в проход между полками, если бы Варя не успела подхватить ее, тяжелую и мягкую.

– Ох, батюшки! Вай, спасибо! Вы прямо наш ангел-хранитель! – испуганно запричитала Танина бабушка. – Это ведь надо так затормозить! Встречный, что ли, вне расписания?

Варя сглотнула и посмотрела на Танечку. Та быстро вывернулась из Вариных рук, уткнулась в бабушкин живот и засопела.

– Ну-ну, тетя Варя, видишь, какая ловкая! Поймала тебя!

За окном завибрировало, забликовало, и мимо них с громким «тух-тух» пронесся встречный. Потом все стихло, поезд вздрогнул, по-собачьи отряхнулся и нехотя двинулся вперед.

– А ты свою дочку тоже бабушке отдала? – спросила Танечка.

Варя вскочила, пробормотав, что ей срочно надо в туалет, и выбежала в коридор.

Ночью в купе было то душно, то холодно из-за капризов кондиционера. На остановках приглушенно доносились объявления вокзальных дикторов, чьи голоса эхом отскакивали от железа, камня и бетона станций. В окно то и дело брызгал свет фонарей – опускать шторку не стали из-за Танечки, которая боялась темноты. Марина Дмитриевна храпела густым меццо-сопрано, в коридоре деловито постукивали каблуки проводницы. Варя лежала с закрытыми глазами только потому, что так полагается делать, когда хочешь заснуть. В сумбурном кино, которое она показывала самой себе на обратной стороне сомкнутых век, пленка времени то замедлялась, стопорилась, отображая ее, Варю, слушающую, как Руслан сухо и вертко предлагает немного пожить порознь, то ускорялась, демонстрируя ее триумфальное возвращение в столицу с блестящим материалом, который выйдет не в уголке газеты, а на целом развороте – Руслан его просто не сможет не заметить… Чем подробнее Варя представляла свой успех, тем менее неприятным казалось ей предстоящее путешествие. Ну что она, в самом деле? Эрзяне – народ упрямый, но словоохотливый. Конечно, сперва заартачатся, а потом как примутся рассказывать – не остановишь. «Когда это здесь началось?» – спросит она и снимет солнечные очки (их надо будет еще купить). Они увидят, какие заинтересованные глаза у столичной журналистки, проникнутся и переспросят, уже зная, о чем речь: «Что именно?.. А, вы про то, что люди пропадают? Вай… Так давненько…»

Она повернулась к стенке, натянула на голову одеяло и вдруг почувствовала, что ужасно устала – не сегодня, а вообще. Давно. Поезд мерно качал ее узкую постель, как если бы это была колыбелька, из которой она выросла, или гамак, подвешенный между деревьями или столбами. Варя прислушивалась к ощущениям, стараясь понять, нравятся они ей или нет. Пленка времени быстро побежала вперед, и она увидела себя откуда-то сверху, лежащей на спине в чем-то тесном – то ли в лодке, то ли в сундуке. Она нависала сама над собой и вдруг заметила, что руки у нее… Нет, не сложены на груди – вытянуты вдоль туловища. Варе разом стало не по себе, она вздрогнула, пытаясь сбросить с себя морок, но невидимая камера упорно приближала ее собственное лицо, бледное и застывшее… Она раскрыла глаза, вскочила, чуть не ударившись о столик, и ругнулась про себя, что надо бы переходить с валерьянки на серьезные успокоительные. Лучше уж даже не пытаться заснуть, чем представлять такую жуть. Фантазерка фигова.

– Неужели вы так и спали всю ночь сидя?

Варя открыла глаза и увидела заботливо склонившуюся над ней Марину Дмитриевну.

– Через полчаса Рузаевка. – Соседка кивнула в сторону окна. – А там не успеешь оглянуться – и Саранск. Идите скорее в туалет – вам же еще умыться нужно. Я для вас очередь заняла.

Варя с трудом поднялась, размяла затекшую шею и засуетилась.

– Ох и нервы у вас, москвичей! – покачала головой Марина Дмитриевна. – Моя дочь такая же заполошная.

Вот и для Вари словечко нашлось. Заполошная. Она поблагодарила Марину Дмитриевну и вышла за ней в коридор, где на них уже недовольно смотрели те, кто честно отстоял очередь самолично.

– Вот эта девушка вторая после меня будет! Я предупреждала! – объявила Марина Дмитриевна и с гордо поднятой головой прошествовала к туалету, около которого уже переминалась с ноги на ногу сонная Танечка.

Очередь, как по команде, вздохнула и неохотно сдвинулась на шаг, чтобы пропустить вперед Варю. «Вторая после меня» в исполнении Марины Дмитриевны прозвучало как «вторая после Бога». Прямо готовое название для статьи. Только не «после Бога», а «после богини». Кто там у мордвы главный среди женских божеств? Масторава[18], которая мать всех и вся? Или та лесная бабка-ежка, которая Вирява? Варя уткнулась смеющимися глазами в расписание станций и с деланым интересом стала его изучать. Кстати, чем не открывающая сцена для материала? Поезд, разговор с местными… Может, путевыми заметками оформить? Варин мозг оживился и начал вертеть эту мысль, как блестящий камушек, найденный на берегу моря: янтарь или стекляшка?

На обратном пути из уборной Варя заказала у проводницы кофе для себя и Марины Дмитриевны и шмыгнула обратно в купе – долой с глаз нервничающих в очереди ожиданцев. Хотела сделать пару карандашных заметок в блокноте – она предпочитала электронному настоящий, бумажный, – как уже принесли кофе. Танечка смешно заводила носиком, вдыхая густой аромат.

– Варенька, это для меня, что ли? Ми-и-иленькая, так ведь я кофе ни-ни! Давление у меня. Я все больше чаевница. С душицей люблю, со смородиновыми и малиновыми листьями, с мятой. Про томленый чай, конечно, не знаешь? Туда еще зверобой, иван-чай, липовый цвет, шиповник, землянику добавляют. Все сама заготавливаю. Завариваешь в термосе, десять-пятнадцать минут томишь – и только потом пьешь. С медом вместо сахара! Если каждый день пить – болезней знать не будешь!

Варя маленькими глоточками пила кофе, но почти не чувствовала вкуса. Торопливый рассказ Марины Дмитриевны всколыхнул в ней что-то, от чего захотелось почувствовать на языке не кофейную, а травную горечь и сладость, и чтобы полыхнуло в ноздри лесом и лугом, чтобы пробил пот, как после бани, чтобы все дурное вышло, все, что накопилось и темной коркой наросло на сердце.

– А чай по-эрьзински? – продолжала Марина Дмитриевна. – Знаешь такой?

– По-эрзянски? – переспросила Варя.

– Именно по-эрьзински! – бабушка Танечки поднасела голосом на «э». – Который Степан Эрьзя[19] наш любил – на сосновых почках. Все хвори снимает! Эх, ядреный чаек! Зато от кашля-простуды помогает, от головной боли, от давления! И если у кого что по-женски не то, – она понизила голос, – тоже, говорят, первое средство!

Варя почувствовала, как кровь разом прилила к груди и щекам – даже дышать стало трудно. Кивнула, спрятала глаза в почти выпитом кофе.

Марина Дмитриевна резко засобиралась.

– Так, хватит лясы точить. Танюшка, давай печенье доедай и надевай сандалики – скоро подъедем. А ты, Варенька, в Саранск или дальше куда? Я и спросить забыла.

– В Саранск сначала, а потом в Шимкино.

– В Шимкино? У нас там родня. И у вас, да? – Марина Дмитриевна почему-то понизила голос.

– Нет, по работе меня туда отправили, – вздохнула Варя, все еще ощущая краску на щеках.

– А я подумала, что ты эрзянка. Похожа. Эт какая такая работа в Шимкине для столичных может быть? – искренне удивилась Танечкина бабушка и выжидающе замолчала.

– Корреспондентская работа. Журналист я. Статью надо написать. Там люди часто пропадают. Месяц назад вот мужчина исчез. Вывел из леса своего друга с непонятно как полученной контузией, а сам в тот же день пропал. Ну, меня и отправили… на место событий, так сказать. Не слышали про это, кстати? – Варя наконец-то осмелилась поднять глаза на Марину Дмитриевну.

– Не слышала, – поджала та губы. – Осторожней там сама-то. Место это суеты не любит. Леса вокруг Шимкина заповедные, местами нехоженые… – Марина Дмитриевна осеклась на полуслове, посмотрела на Варю, задумалась, но так и не договорила.

Поезд замедлил ход. За окном неспешно потянулись знакомые Варе городские пейзажи, как будто кто-то бережно листал альбом с фотографиями – старыми, до желтизны тронутыми жарким дыханием времени, вперемежку с новыми, яркими, глянцевыми.

– Ну что, прощаться будем, Варвара? – улыбнулась Марина Дмитриевна, вставая. – Позвала бы тебя в гости, так ведь все равно не придешь. И не говори даже ничего, не криви душой!

Она притянула Варю к себе, погладила по спине и вдруг быстро шепнула:

– Ты к шимкинскому дубу сходи. Он и от болезней избавляет, и детей дарует. Только проводника возьми! – И уже громко добавила: – Танечка, и ты с тетей Варей попрощайся!

Легенда о Тумо

Сила дуба – не в его стволе. Даже если в дереве черной дырой зияет дупло, даже если вся сердцевина выточена временем, корни будут питать его до самой верхней веточки кроны. Погибнут корни – погибнет весь дуб. Так и мы.

С каждым годом, с каждым столетием корни дуба разрастаются вглубь и вширь, плотной сеткой оплетая землю под ним. Сруби дерево – ствол погибнет, но корни будут питать пень, и следующей весной он зазеленеет. Так и у людей.

Забудешь о корнях, отрубишь себя от них – а они тебя находят. Или это мы сами находим их? Тягуче и протяжно звучит их голос, высится, оглушает, и тогда поднимаются из глубин веков призрачные Кенкшатя и Кенкшава[20], и открываются закрытые двери, а открытые – закрываются.

Вспышка, полет, боль, пробуждение – и ты уже не только ты, но и все, кто до тебя, и все, кто после. Не здесь ты и не там, а везде одновременно, точно древнее божество. Ты идешь, плутаешь, и страшно тебе, и дивно: сколько тут истинной красоты, вековой мудрости, и милости, и прощения, и строгости, и наказания, и любви вопреки… Идешь и вдруг вспоминаешь и забытый язык, и законы рода, знак которого светит над тобой звездной оправой; и стыдишься, и качаешь головой, точно дерево на ветру: как же я без корней жил-то? Не потому ли ни одной веточки не отрастил?

Где-то в дремучих лесах стоит полый дуб. Тумо[21]. Зайди в него. Пусть сольется твое тело с его стволом, пусть корни пронзят твои стопы, пусть зашумит в волосах золотая крона.

Вспомнил? А теперь загадай желание. И иди обратно, ничего не страшась.

Глава 4. Шумбрат, Саранск

– Та-а-акси! Берем та-а-акси! – деловито нудели помятые с утра водители-частники на вокзальной площади.

Они подъезжали точно к приходу «московского» на своих колымагах и брали пассажиров поезда еще тепленькими, составляя неплохую конкуренцию фирменным такси. Сколько Варя себя помнила, каждый раз по возвращении в город к ней кто-нибудь из них привязывался. Есть, видимо, такие лица, которые к этому располагают. Лица – открытые книги. Кто ни пройдет мимо – заглянет из любопытства. Чисто полистать. А есть лица-утюги. По ним сразу видно: нос не суй, держись подальше, а то ошпарит отпаривателем. Варя мечтала хотя бы о подобии «утюга», но у нее была ярко выраженная «книга». И да – всех тянуло ее полистать.

– Девушка, вам куда? Химмаш, Светотехстрой, Юго-Запад?

– Да мне по центру. Вам невыгодно будет, – ответила Варя.

Раньше такая аргументация всегда помогала быстро завершить разговор.

– Далеко по центру-то? – с надеждой переспросил таксист.

– Я около площади живу, – почти извиняющимся голосом сказала Варя.

– Ну тогда да-а, тут уж сама дойдешь пешком, – милостиво согласился таксист, цокнул языком и повернулся к ней спиной.

«А когда думал, что на Химмаш, Юго-Запад или Светотехстрой, на „вы“ обращался», – отметила Варя. Но вслух не сказала.

Теперь, с официального разрешения саранского извозчика, можно было идти домой пешком – как она того и хотела. Мимо памятника стратонавтам, налево и вниз по проспекту Ленина, всё прямо и прямо.

Варя шла, постукивая колесиками чемодана, а город потихоньку рассказывал ей, что нового. Там, где был ремонт обуви, открылся магазин косметики. Там, где продавали хозяйственные товары, стали предлагать туристические поездки. А еще потрескалась почти новая плитка; зато на перекрестке, где вечно разверзала пасть огромная лужа, теперь асфальтовая заплата. А еще… а еще… Варя взглянула на отражение в пыльной витрине и, как в старинном зеркале, увидела свой чуть сглаженный, мягкий по контуру портрет. Она с благодарностью улыбнулась. О себе город рассказывал без утайки и прикрас, а на нее смотрел любящими глазами, не замечая огрехов. Ну здравствуй, Саранск. Шумбрат.

Там, где проспект, носящий имя вождя былых времен и ведущий к его памятнику, пересекался с улицей Коммунистической, Варя остановилась. Ее любимый фонтан-«одуванчик» уже работал и в зависимости от направления ветра простирал то в одну, то в другую сторону радужные рукава – к восторгу визжащей малышни.

Наискосок от многоструйной шапочки «одуванчика» виднелся ее дом. На фоне сверкающих зеркальных фасадов соседних зданий он казался сконфуженным и сгорбленным. Как же долго ее здесь не было… Кстати, а сколько? Три, четыре года? Варя окинула дом взглядом – снизу вверх, с первого до двенадцатого этажа, а потом сверху вниз, с двенадцатого до первого. Сморгнула соринку. Дом ее ждал. Дома ее тоже ждали. Надо было подниматься.

– Ты, надеюсь, не обиделась, что мы тебя не встретили? Отец хотел ехать сам, но я сказала: ну куда? зачем? Тут же пешком совсем недалеко, – жестикулировала Варина мама, последней усаживаясь за стол. – Говорю, дойдет – разомнется, по-спортивному, по-молодому, а то все время сиднем сидит у себя там в офисах…

– Конечно, не обиделась, мам. Близко же…

– Мне кажется, ты пополнела? Ничего у вас там с Русланом не намечается?

– Лида… – Варин папа неодобрительно покачал головой.

– Ну а что – Лида? Я мать, могу спросить? Или нет?

– Мы с Русланом расстались. На время, – неопределенно дернула плечом Варя.

Мама вскинула брови.

– На время? Ага, как же! Пишем «на время» – «навсегда» в уме.

– Ли-ида… – Папа обреченно вздохнул.

– Ну чего ты «лидкаешь»? Ей же надо понимать и не строить дальше планов на этого… кхм… молодого человека. Другого найдет. Да, Варь?

Варя переводила взгляд с мамы на папу. Какие же они разные. И вот всю жизнь вместе. А они с Русланом… хоть и такие… такие похожие… были.

– Так, Варя, давай-ка ешь, потом наболтаетесь. – Папа подвинул к ней тарелку с сырниками. – Мама для тебя старалась.

– Да-да, я даже встала пораньше, чтобы успеть!

– И как, успела? – Папа выразительно взглянул на маму.

– Успела. – Мама с достоинством качнула головой, мгновенно выпрямив спину. Она умела оказывать услуги с видом дворецкого, знающего и тайны своих господ, и цену себе. И разумеется, ее лицо попадало под категорию «утюгов».

В воздухе заискрило.

– Ну что же, теперь, когда мы в курсе, что жениха у нас больше нет и ничего интересного, кроме беспричинного набора веса, не предвидится, – резюмировала Варина мама, – хотелось бы подробнее узнать, какие такие неотложные дела у столичной журналистки в селе Шимкино? – Слово «село» она почему-то произнесла через «э».

Пока Варя пыталась взять под контроль сбившееся дыхание, рядом послышался глухой звук. Это папа картинно ударился лбом о столешницу.

– «Не реви! – За спиной у Вари раздался голос мультяшного Карлсона. – Кому говорю, не реви!»

Папа.

– Дурачина. Как ты тут меня нашел? – рассмеялась Варя, вытирая слезы. Мамины шпильки все-таки разбередили едва затянувшиеся раны.

– Как будто я не знаю, где обычно целуется и плачет моя собственная дочь, – хмыкнул он. – И потом, это самое романтичное место в шаговой доступности от квартиры! – Папа показал на городской пейзаж, вид на который открывался с общего балкона на последнем этаже их дома.