Сияние и дикий огонь. Книга 1

Двое вроде бы обычных молодых людей вдруг встретились во сне. С тех пор их судьбы тесно переплелись, вскрывая семейные родовые тайны, берущие начало ещё в средневековье.

Глава 1. Лина. Россия, 1979-86гг

Лина нехотя открыла глаза, медленно подошла к зеркалу и с отвращением посмотрела на свое отражение – новые прыщи алели на носу и подбородке. Настроение совершенно испортилось, никуда не хотелось идти. Не помогали и манящие ароматы из кухни, но ничего не поделаешь, быстро позавтракав, она отправилась в школу.

Школьный двор гудел как улей. Самые симпатичные девчонки, как всегда, образовали тесный кружок, громко смеясь и как бы невзначай принимая соблазнительные позы. Старшеклассники с явным интересом поглядывали в сторону наиболее бойких девиц.

Лина стояла особняком рядом с менее популярными девчонками, изо всех сил стараясь вникнуть в их разговор и кинуть хоть какую-нибудь реплику. Но получалось как-то неестественно или невпопад. Поэтому она чувствовала себя посреди шумного школьного двора совершенно одинокой и даже невидимой – все взгляды, знаки внимания, разговоры скользили мимо нее.

Так было не всегда. Лет до 13 лет Лина слыла одной из самых красивых и умных девочек в классе. Неугомонная фантазёрка, она постоянно что-то выдумывала: какие-то игры, соревнования, представления, и желающих участвовать в её задумках было хоть отбавляй. Все вместе ребята мастерили что-то наподобие сцены, готовили декорации, костюмы, репертуар, рисовали и распространяли пригласительные билеты, собирая немало зрителей. Ну, и, конечно, звездой всех дворовых и классных представлений была Лина.

И всё же больше всего Лина любила рисовать. Лет с пяти её невозможно было оторвать от этого занятия. Неисправимая выдумщица, она рисовала свои придуманные истории. Нарисованные герои под её карандашом оживали и вместе с ней пускались в опасные, головокружительные приключения. Поэтому Лине никогда не было скучно, её воображение рисовало всё новые и новые сюжеты. Она делилась ими со своими друзьями, внимающими ей с открытыми ртами, готовыми слушать её с утра до вечера. Потому вокруг маленькой фантазёрки постоянно толпилась целая ватага девчонок и мальчишек, глядевших на неё влюблёнными глазами.

Она так привыкла быть самой-самой и всегда в центре внимания, что эта популярность воспринималась ею как что-то само собой разумеющееся. И всё же она никогда не задирала нос, оставалась очень доброй, доверчивой девочкой и наивно полагала, что и все остальные такие же. Она готова была прийти на помощь, но сама за себя постоять не умела и зачастую прощала подставы и откровенное хамство завистливых подружек. Но таких было немного, и она старалась не обращать на них внимания, что в конце концов выходило ей же боком.

Как бы там ни было, она не могла долго думать о плохом, спасаясь от негатива в своем придуманном мире. Так до поры до времени, ей удавалось находиться в ладу с самой собой. Но однажды, подбежав к зеркалу, чтобы улыбнуться своему отражению, Лина не узнала себя. Из Зазеркалья на неё смотрела совсем другая девочка – насупленная, угрюмая, с заспанным, прыщавым лицом.

С тех самых пор Лина возненавидела своё отражение, старалась не смотреть в зеркала и другие отражающие поверхности, ей везде мерещилась ехидная ухмылка прыщавой незнакомки из Зазеркалья. Мама, врач по образованию, неоднократно говорила, что все эти метаморфозы с её лицом временны и обязательно пройдут. “Но почему-то, – раздраженно думала Лина, – мою старшую сестру эта участь миновала”. С тех пор и начались ее злоключения.

Дело в том, что на фоне неприятных подростковых изменений во внешности Лины, красота её 19-летней сестры достигла апогея. Даша была эффектной яркой брюнеткой, чьё появление всегда вызывало фурор среди мужского населения различного возраста, почти каждый норовил выказать свое восхищение, и познакомиться. Лина, бредущая рядом, не удостаивалась даже взгляда, и воспринималась как неодушевленный предмет или досадное препятствие. Это больно ранило её сердечко, Лина всё ниже опускала голову, замыкалась в себе, пытаясь спрятаться за маской невозмутимости и безразличия.

Кроме того, Даша была, можно сказать, маниакально дисциплинирована и аккуратна, чего не хватало неугомонной торопыге Лине. Даша прекрасно училась, её обожали все учителя и буквально чуть не плакали, когда их любимица окончила школу. Лина же, напротив, из отличницы превращалась в троечницу. Посыпались многочисленные жалобы, а все попытки мамы выяснить, что же происходит с её младшей дочерью, ни к чему не привели. Лина ушла в глухую оборону – либо упорно молчала, либо огрызалась. Такое поведение зачастую приводило к конфликтам с родителями и преподавателями, ставившими ей в пример достоинства старшей сестры, что еще больше бесило маленькую упрямицу и накаляло обстановку.

В последнее время комфортно Лина чувствовала себя только в своих фантазиях. Здесь она могла быть собой, не бояться насмешек, косых взглядов. Это был её мир, такой, каким она его придумала – море разноцветных ярких красок, пьянящих ароматов, загадочных звуков… Здесь отовсюду её окружали цветы, и самыми любимыми были тюльпаны. Каждый свой день рождения, просыпаясь, она видела их у изголовья кровати, когда папа поздравлял свою любимицу и целовал в щечку. Потому эти цветы занимали особое место в фантазиях Лины, украшая, создавая уют и защищая её придуманный мир, с которым не расставалась и во сне.

Она не представляла, как ей это удается. Но каждую ночь её фантазии оживали, разноцветной каруселью прокручиваясь перед глазами, и порой невозможно было понять, сон это или явь. Лина и не пыталась в этом разобраться, предпочитая второе, тем более что её еженощные путешествия в сказку становились с каждым разом всё увлекательнее и правдоподобнее.

Лина в подробностях помнила все свои сны и с нетерпением ждала продолжения.

Но однажды в её фантазии пробрался страх, всё, чего она прежде боялась наяву, обрушивалось на неё по ночам.

Самым страшным кошмаром было зеркало, Лина панически боялась своего отражения, тем самым впуская этот страх в свои сны. Ей казалось, что в зеркале отражается не она, а монстр в её обличии, выползающий ночью, чтобы затащить в свое логово. Разноцветная карусель фантазий и грез превращалась в чавкающую пасть, втягивающую её в страшный сон, сценарий которого повторялся из ночи в ночь.

Лина стояла в полной темноте напротив огромного зеркала в богато инкрустированной оправе, оно будто светилось изнутри. Лина напряженно всматривалась в своё отражение. Вроде бы те же черты лица, и всё же это была не она. Другой взгляд, мимика, прическа, манера держаться. Это была совершенно другая… Нет, не девочка и даже не девушка… Скорее женщина, намного старше неё. Наконец, она поняла, в чем тут дело. Лина в зеркале стремительно старела прямо на собственных глазах, только по другую сторону неведомого пугающего Зазеркалья.

Кроме того, её отражение продолжало меняться, перед Линой мелькали незнакомые лица – мужские, женские, детские, как будто они жили внутри нее, как неотъемлемая частичка ее естества. Однако Лина не запомнила ни одного лица. Но глаза, удивительные глаза, каких она прежде не видела, навсегда отпечатались в её памяти. Яркие, наполненные светом, переливающиеся разными оттенками, словно драгоценные камни. Эти дивные самоцветы прокручивались перед ней разноцветным калейдоскопом, складываясь в причудливые узоры.

От этого круговорота мутилось в голове. Лина на мгновение прикрывала глаза, а когда открывала, её разноцветная карусель стремительно теряла краски, превращаясь в безликий каменный мешок. Там посреди своей каменной темницы парила Она – в белоснежном одеянии, невесомая, словно сотканная из воздуха. В напряжённом молчании едва улавливалось еле слышное: "Я жду тебя, мы все ждем тебя…"

"Ждете? Где? Почему? И кто это – мы?" – недоумевала Лина. Ответом ей была лишь мёртвая тишина, да в воздухе звенело напряжение. Лина с тревогой всматривалась в знакомое лицо.

Внезапно черты призрачной незнакомки резко искажались, как и весь её светлый образ, наполняясь чернотой. И через мгновение на Лину взирал тот, что прятался за её отражением – монстр в человеческом обличье, такой, каким она его однажды на свою беду нарисовала. Резкие черты мертвенно-бледного лица, длинные спутанные чёрные волосы, дикий огонь гипнотизирующего взгляда. Она немела от страха перед этой нечеловеческой звериной красотой и впадала в ступор от страшного оскала, обнажающего окровавленные клыки. От вида и запаха крови к горлу подступала тошнота.

Лина хотела отвести взгляд, но не могла, он заставлял смотреть и распалялся всё больше, наслаждаясь её страхом. Длинные пальцы с острыми когтями тянулись к пульсирующей жилке на шее. А чёрные провалы глазниц кровожадного монстра, расползались во все стороны, превращаясь в ту самую огромную чавкающую пасть, которая затягивала насмерть перепуганную Лину в Зазеркалье. Она хотела крикнуть, но не могла вымолвить ни слова, пыталась убежать, но ноги несли её прямиком в чёрную прорву.

И тут, откуда ни возьмись, появлялся спаситель и выхватывал несчастную прямо из-под носа не на шутку разгулявшегося монстра. На этом Лина всегда просыпалась и всё ещё чувствовала сильную руку своего избавителя и приятный запах туалетной воды. Как следует рассмотреть своего спасителя, она не успевала, несмотря на то, что из ночи в ночь, это был один и тот же парень. И только глаза необычного цвета, светло-карие с медовым отливом и золотистыми крапинками, словно в них утонуло солнце, невозможно было забыть.

Вот же он, тот, о ком она мечтала, её принц на белом коне. Лина перебирала в памяти всех знакомых парней, но никто и близко не был похож на загадочного незнакомца. Пока он приходил к ней только во сне.

Глава 2. Артём. Россия, 1979-86гг

Он был из простой семьи: отец-шахтер, мать-продавщица в продмаге и по совместительству уборщица. Родители с утра до вечера работали, в их отсутствие главной обязанностью мальчика была забота о младшей сестре Лере: одеть, покормить, отвести в детский сад. Поэтому он практически регулярно опаздывал в школу и, как назло, чаще всего на урок невзлюбившей его училки, на ходу сочиняя причину опоздания. Здесь его фантазия была безгранична, он практически не повторялся и правдоподобно, на полном серьёзе, разыгрывал соответствующие ситуации. Одноклассники с нетерпением ждали его очередных прикольных отмазок.

Среди дворовых, школьных, а затем и институтских друзей он был заводилой, придумывал розыгрыши, разные состязания и почти всегда побеждал. Он пользовался авторитетом, его побаивались, а девчонки строили глазки. Многие ребята были повыше ростом и посимпатичней. Но шевелюра непокорных волос, глаза с прищуром, накаченный торс и независимое поведение делали его неотразимым не только для своих сверстниц, но и для девчат из старших классов.

Наезжать на Артёма мало кто решался, и не только из сверстников, но и из ребят постарше. В драках ему не было равных. Он, как лев, бросался на противников, независимо от их количества, готовый на всё, даже убить. Эту железную хватку Артём унаследовал от отца, шахтёра Григория Анисимовича Белых, который каждый день шёл на работу как в бой, не зная, вернётся он домой или навсегда останется под завалом. Мать, Степанида Кирилловна, в девичестве Филонова, тоже с детства привыкшая к тяжёлому крестьянскому труду, без продыху вкалывала на двух работах.

Детство Григория и Степаниды пришлось на голодные военные и послевоенные годы. Оба отчётливо помнили жуткий страх во время бомбёжек, постоянное чувство голода и полные тревоги, заплаканные глаза матерей. У обоих отцы Анисим и Кирилл – не вернулись с войны, и матери, Настасья и Лукерья, поднимали детей в одиночку.

Степанида не ладила со свекровью, поэтому Артём бабу Настасью практически не видел и почти ничего не знал о своём деде Анисиме. А вот у бабушки Лукерьи они всей семьёй гостили каждое лето. Бабушка была знатной рассказчицей и часто ввечеру, всплакнув ненароком, рассказывала внукам о своём ненаглядном Кирюше. Какой он был видный да хваткий, самый завидный жених на селе, многие девки по нему вздыхали, а он выбрал её, Лукерью.

Рассказывала, как поженились, родили двух девочек, и всё у них было ладно, пока не грянула война. Как ждала своего кормильца, как бога молила, чтоб сберег он его, да видно, не дошли ее молитвы до адресата, пропал ее ненаглядный без вести. Только она не перестала ждать, до последних своих дней надеялась, что вернется к ней ее Кирюша, да не дождалась.

Артём, выросший в деревне, с детских лет был приучен к труду, от работы никогда не бегал и впахивал наравне со взрослыми. Отец очень гордился своим первенцем и, как мог, стремился всячески порадовать сына.

А вот с матерью у Артёма отношения не складывались. На поддержку отца надежды не было, так как в семье верховодила Степанида, и последнее слово всегда оставалось за ней. Мать холила и лелеяла младшенькую Лерочку, практически не спуская с рук. А вот сын, чтобы ни делал, постоянно её раздражал и с каждым годом всё больше.

Артём пытался понять такое отношение матери и изо дня в день старался доказать ей и себе, что достоин её любви. Поэтому, чем бы Артём ни занимался, он должен был быть лучшим. И это ему зачастую удавалось, если же нет, он, конечно, не показывал вида, но внутри у него всё сжималось и болело.

А дома вместо утешения и поддержки мать, как всегда, придиралась по пустякам, тогда он срывался на крик, отчаянно огрызался, грубил, и от этого становилось еще хуже. Мать от неожиданности впадала в какой-то ступор, красноречие её иссякало, и она, наконец, умолкала. Артём уходил в свою комнату, плотно закрывал дверь, падал на кровать, поворачивался к стенке, крепко зажмуривался и тут же засыпал.

Эта способность выработалась у Артёма лет с четырнадцати: засыпая, он мог проникать в чужие сны. Перед ним словно открывалась дверь, и, пока он не переступал порог, мог незамеченным наблюдать за происходящим. Зрелище это было весьма занимательным и зачастую смешным. Он узнавал чужие секреты: своих одноклассников, друзей, в общем, тех, кого хорошо знал, исключая незнакомцев.

Но однажды Артём увидел её и впустил в свой сон, о чем потом очень сильно пожалел. Она сидела спиной к нему в полной темноте напротив огромного зеркала, пристально вглядываясь в своё отражение. Ее силуэт едва угадывался, абсолютно белые волосы, как и всё её одеяние, резко контрастировали с буйством красок своего отражения. Как будто яркая рыжеволосая фурия из Зазеркалья вытянула из неё все краски, обесцвечивая, опустошая, оставляя лишь бледную тень.

Пристальный, немигающий взгляд, отражающийся в зеркале, становился всё темнее, черные стрелы бровей сошлись у переносицы, красивое лицо исказила ехидная усмешка, и эта холодная, резкая красота вселяла ужас.

Рыжая ведьма, пронеслось в голове незримого наблюдателя, и в тот же миг она взглянула на него… Сердце у Артёма упало, а потом понеслось галопом под её раскатистый дикий хохот.

Артём вскочил, еще не понимая, где находится и что происходит, холодный пот стекал со лба, заливая глаза. Он затравленно озирался по сторонам, а в ушах все еще гремел бросающий в дрожь неудержимый бесовский хохот. С тех самых пор рыжая ведьма мучила его чуть ли не еженощно. И с каждым её появлением во сне Артем становился на шаг ближе к разделяющей их двери и знал, что, переступив порог, подпишет себе смертный приговор. Но однажды в его сон нежданно-негаданно ворвалось столь прелестное создание, что все остальное отошло на второй план. Он услышал её безмолвный крик и бросился на помощь.

Это была девушка, о которой он мечтал, ради нее готов был горы свернуть. Куда только подевались все его страхи, даже сам великий и ужасный граф Дракула был ему нипочем. Похоже, прекрасная незнакомка на сон грядущий насмотрелась ужастиков, то-то ей пригрезился знаменитый кровопийца. Все произошло очень неожиданно, но Артем сумел сгруппироваться и не нарушить собственного зарока. Не переступая запретной границы, он смог дотянуться до перепуганной девушки и выхватить прямо из-под острых клыков вурдалака.

В этот момент она исчезала, а Артём ещё долго ощущал тепло её руки и щемящее чувство потери. Теперь все его мысли были о ней, оттого верно он зачастую наведывался в тот же сон, чтобы заглянуть ей в глаза и еще раз прикоснуться к таинственной незнакомке. Мучившие его кошмары отходили на задний план и постепенно забывались. Артём повсюду искал её, но пока она приходила к нему только во сне и, сама того не зная, спасала его от большой беды.

Однако безмятежная жизнь продлилась недолго. Всё началось, когда Артём случайно наткнулся на семейный альбом. Он уже не помнил, когда последний раз рассматривал эти аккуратно вклеенные фотографии. Артём медленно переворачивал страницы и вдруг застыл, не в силах поверить в это: с одной из пожелтевших от времени фотографий на него смотрела та самая ведьма из его сна.

Она сидела с прямой спиной, гордо поднятой головой, с копной длинных вьющихся волос, каскадом спускающихся по плечам, грациозная и неприступная. Но потом он засомневался, слишком уж светлыми и лучистыми были её глаза. Но не только это в облике девушки показалось ему необычным, внимательно присмотревшись, он заметил вокруг неё какое-то непонятное свечение, поспешно приняв его за артефакт в связи с давностью и качеством фото. А ещё её пронзительный тревожный взгляд, от которого по спине побежали мурашки, как будто она действительно смотрела на него из того далёкого времени, о чем-то предупреждая.

Артём впервые видел это фото. Мать тоже не помнила, как эта фотокарточка попала к ней. "Это твоя прабабка Прасковья Тихоновна, – рассказывала Степанида. – Я её никогда не видела, много о ней ходило слухов, односельчане считали её ведьмой, боялись и люто ненавидели…" Подробностями мать не интересовалась, а вот бабушка Лукерья вполне могла что-то знать. Бабуля как раз гостила у старшей дочери Надежды и с удовольствием поведала внуку всё, что знала об этой удивительной женщине.

Глава 3. Прасковья. Россия, 1913г

Это было давно, еще в начале прошлого века. Она жила с бабушкой, рано потеряла родителей, познала нужду, тяжелый крестьянский труд и с детских лет привыкла надеяться только на себя. При рождении девочке было дано имя Прасковья, так по давней традиции звали всех женщин в ее семье.

Самая старшая в роду, её бабушка Прасковья, отличалась кротким нравом, была неприметной, тихой и набожной. Она слыла местной знахаркой, знала толк в лекарственных травах, готовила целебные отвары, настои, бальзамы, мази и знала заговоры, молитвы от любой хворобы и других напастей. Люди шли к ней за помощью, и бабушка никому не отказывала. Всё, что знала и умела, она передала внучке, которая продолжила ее дело.

Прасковья с детских лет отличалась необычайной красотой, и не столько внешней, она как будто сияла изнутри и щедро дарила этот свет людям.

Если в обычной жизни это было не так заметно, то в церкви прихожане с замиранием сердца наблюдали, как в ослепительном сиянии Прасковьи, лики святых как будто оживали, откликаясь на ее молитвы. Священнослужители в смятении не знали, как на это реагировать, то ли принять, то ли отвергнуть, и долго не могли вынести окончательный вердикт.

Бабушка звала ее светлячком, а односельчане – кто восхищенно сияющей, но чаще с ненавистью ведьмой. "Быть особенной – это тяжкое бремя, – говорила Прасковье бабушка. – Люди боятся неизвестного и жестоко мстят за этот страх. Будь осторожна, будь всегда на стороже, особенно с теми, кто набивается в друзья, расхваливает да льстит".

После смерти бабушки Прасковья осталась совсем одна, больше родни у нее не было. Поначалу было очень тоскливо и страшно, потом с течением времени как-то попривыкла, тем более что дел по дому и хозяйству было навалом. А во сне Прасковья чуть ли не каждую ночь разговаривала с бабушкой, ее натруженные горячие ладони, тихий голос, ласковые, подбадривающие слова успокаивали и убаюкивали.

К двадцати годам Прасковья еще более расцвела и похорошела. И никакие бабьи сплетни, злобные, завистливые происки не смогли потушить волшебный свет янтарных глаз, рыжих непокорных с медовым отливом волос… И девушка засияла еще ярче, согревая нуждающихся своим теплом и заботой, исцеляя от хвори и разных недугов.

Но, на беду, на свет обычно слетаются мотыльки, бесстрашно обжигая крылышки или сгорая. Вот так же мужики холостые и женатые, однажды увидев, погревшись в теплых ласковых лучах, сходили от нее с ума, готовые на все, чтобы завоевать ее расположение. Завязывались драки вплоть до кровопролития, невесты теряли женихов, семьи кормильцев.

Прасковья не давала повода думать о себе плохо. Никого не обвиняла, но и не оправдывалась, не пыталась понравиться, завоевать расположение. Держалась всегда с достоинством и несколько отстраненно, что воспринималось обиженными односельчанами как надменность и высокомерие.

Обстановка в селе накалялась всё больше. Озлобленные бабы, отвергнутые ухажёры, изыскивали любые способы сделать жизнь Прасковьи невыносимой. С тех пор, какое бы несчастье ни настигло односельчан: семейные неурядицы, болезни, неурожай, во всем была виновата она, та, что в их глазах превращалась в ненавистную ведьму Прасковью.

Ненависть выплескивалась через край, захватывая и жителей соседних деревень, и тех, кого она обогревала своим теплом, заботой, добрым словом, кого поставила на ноги после серьезных недугов, порой считавшихся в то время неизлечимыми.

И даже священнослужители, боясь потерять доверие прихожан, восприняли ее дар как происки дьявола, подвергли анафеме и отлучили от церкви, запретив общаться с ней и принимать ее помощь. Хотя тайком люди все равно приходили к ней, даже ярые ее противники, и она никому не отказывала в помощи.

Глава 4. Кирилл

В ту памятную ночь крадучись убитый горем отец, один из известных финансовых воротил того времени, принес на руках умирающего сына. Девятнадцатилетний парень, студент Императорского Московского университета, здоровяк-спортсмен, так и не смог поправиться после банальной простуды. В течение недели у него держалась температура, затем появилась скованность, каждое движение давалось ему с трудом, до такой степени, что он подолгу находился в какой-нибудь вынужденной позе.

Внешне он напоминал живого мертвеца, вызывая ужас даже у бывалых, видевших многое на своем веку медиков. Мертвенно-бледный, с закатанными кверху глазами, он постоянно пытался накрыть голову и лицо всем, что попадалось под руку. Его обследовали и лечили в крупнейших на то время клиниках самые авторитетные специалисты, но так и не выяснили ни точной причины, ни генеза, ни адекватного специфического лечения данного состояния больного, с которым сталкивались впервые.

Профессора: инфекционисты, неврологи, психиатры в бессилии разводили руками и утверждали, что сделали всё возможное для данного клинического случая, и это было правдой, но, к сожалению, безрезультатно. Медсестра, ухаживающая за несчастным парнем, как-то сказала убитым горем родителям, что ему поможет только чудо, и рассказала о необыкновенной деревенской целительнице, якобы помогающей даже неизлечимо больным.

Прасковья без колебаний оставила парня у себя, обещая сохранить это в тайне и помочь всем, чем сможет. Несколько месяцев практически без сна и отдыха она боролась за жизнь Кирилла. Грамотно использовала травяные сборы, как учила бабушка, и что Прасковья знала назубок: какие травы собирать, когда, в зависимости от лунного цикла, как правильно хранить, сочетать и в какой форме и дозе использовать.

"Но главное не травы, а то, что у тебя внутри, – говаривала ей бабушка, прикладывая руку к груди. – Твой, внученька, свет, исцеляющая сила твоей души – теплота, доброта, любовь. Но если в твоей душе появится червоточина – гнев, ненависть иль злоба, то исцеляющий свет вспыхнет диким огнем, который уже не потушить. Помни мои наказы, Прасковьюшка, судьба будет тебя не раз испытывать, борись с искушениями лукавого, не сдавайся, до последнего вздоха будь на стороне света и добра".

Эти слова постоянно всплывали в памяти девушки, пока она боролась за жизнь парня. Так тяжело Прасковье еще никогда не было, он так жадно вбирал ее свет, ее жизненную силу, что она не успевала восстанавливаться. Чем лучше становилось Кириллу, тем хуже Прасковья себя чувствовала, что ее настораживало и пугало. Но она гнала от себя эти мысли, объясняя свое плохое самочувствие бессонными ночами и усталостью. Наконец, благодаря стараниям Прасковьи, Кириллу стало лучше, он быстро пошел на поправку.

Придя в себя после длительного беспамятства, молодой человек увидел ослепительный свет и решил, что уже на небесах, но теплота и нежность девичьих рук и ласковые слова вернули его на землю. А в сердце навсегда отпечатался этот образ – удивительные, сияющие, как расплавленное золото, глаза, огненно-рыжие, каскадом ниспадающие по плечам волосы, словно насквозь пронизанные солнечными лучиками, казалось – дотронешься и обожжешься. Он знал ее имя, но чаще называл ее: "Солнышко, мое рыжее солнышко".

И она не могла насмотреться на его непокорные кудри, на его синие глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения. Когда он любил её, они становились фиалковыми, и этот насмешливый сиреневый взгляд сводил её с ума. Но когда сердился, в его глазах появлялся стальной оттенок, за которым таилась угроза и еще что-то темное, вселяющее страх, грозящее вырваться наружу.

Она интуитивно чувствовала опасность. Понимала, что это счастье ненадолго, но ничего не могла с собой поделать. Ее словно магнит притягивал этот человек. Он был полной её противоположностью: смуглый, черные как смоль волосы, неприкрытая природная сексуальность сквозила в каждом его движении, предвещая искушение, первородный грех. Сколько в ней было ослепительного света, столько в нем непроглядной тьмы, но она упорно не хотела этого замечать.

Кирилл – образованный молодой человек, знающий несколько иностранных языков, с прекрасной перспективой карьерного роста. И к тому же кутила, любимец женщин, разбивший немало девичьих сердец, вдруг подставил под удар своё – простой деревенской девушке. С ней он впервые ощутил эту сладкую щемящую боль, оставляющую незаживающие рубцы в разбитых любящих сердцах.

Проведенные вместе месяцы вынужденного затворничества так сблизили молодых людей, что они, казалось, уже не мыслили жизни друг без друга. Прасковья давно уже поняла, что беременна, и всё никак не решалась рассказать об этом Кириллу. Ей казалось, что будет еще достаточно времени, хотелось дождаться какого-то особенного момента для объяснения. Она представляла, с какой радостью он воспримет эту новость, как будет любить их сына или дочку. Но идиллия внезапно кончилась, когда ночью, как всегда тайком, Кирилл уехал домой в город, нужно было срочно решать вопрос с дальнейшим обучением в университете.

Он, конечно, обещал писать и в скором времени забрать её с собой, но понимал, что это вряд ли возможно. Родители никогда не примут в семью девушку не их круга, да и ей самой будет некомфортно среди известных политических деятелей, пресыщенных воротил крупного бизнеса и надменных светских львиц, входящих в круг его знакомств.

Но ничего не мог с собой поделать, ужасно тосковал, чуть ли не каждый день писал ей, обещал что-нибудь придумать и забрать её к себе. Тут же в сомнении рвал, писал снова, но так и не отправил ни одного письма, боясь сделать ей еще больнее, суля напрасные надежды. Он терпел, он ждал, он надеялся, что в конце концов переболеет ею, как это было уже не раз с его прежними пассиями. Но шли недели, тянулись месяцы… Он понимал, что ему плохо без неё, что ему нужна только она, что всё в его жизни теряло смысл без нее, и ему плевать, кто и как на это посмотрит.

Кирилл сообщил родителям о своем решении жениться на Прасковье и о том, что он немедленно едет за ней и жить они будут отдельно, как только он подыщет подходящее жилье. Родители, к удивлению Кирилла, довольно спокойно восприняли его заявление и только попросили не ездить за девушкой самому. Дорога дальняя, а ведь ему завтра предстоит экзаменовка, так что отец привезет его избранницу сам.

Родион Эдуардович действительно съездил к Прасковье, но не застал и почувствовал облегчение. Он не представлял эту простую необразованную примитивную деревенскую девушку рядом со своим сыном. Они с женой, конечно, были в неоплатном долгу перед ней, готовые на любые траты, но не собирались вводить её в свою семью.

Кирилл с нетерпением ждал возвращения отца вместе с Прасковьей. Но отец вернулся один, рассказал, что девушка уехала из села и никто не знает куда, не сообщая подробностей её отъезда. Кирилл резко побледнел, пошатнулся и еле устоял на ногах, хотя и изо всех сил старался не показывать, как ему больно. Испугавшись реакции сына, только что оправившегося от серьезной болезни, Родион Эдуардович всё же пообещал найти девушку, благодаря своим обширным связям.

Время шло, о Прасковье не было никаких известий, девушка словно растворилась, пропала без вести, ничего о её месте пребывания и дальнейшей судьбе выяснить так и не удалось.

Кирилл сначала был уверен, что Прасковью обязательно найдут, представлял их встречу, планировал их дальнейшую жизнь. Когда поиски не увенчались успехом, ужасно волновался за неё, обзванивая все ближайшие больницы и морги, к счастью там её тоже не оказалось. Затем гадал, почему Прасковья ушла так внезапно и навсегда. В конце концов пришел к неутешительному выводу, что она его никогда не любила, если так быстро вычеркнула из своей жизни и забыла, из-за чего ужасно ревновал, злился на неё и даже ненавидел. Но со временем, закрутившись в водовороте прежней жизни, пламя, разгоревшееся в его сердце, постепенно затухало, уступая место холодному расчету.

Шли годы… Политическая обстановка в России стремительно накалялась. И в 1918 году, в разгар гражданской войны, на первой волне белой эмиграции семья Петровских эмигрировала в США.

Родион Эдуардович оказался одним из наиболее дальновидных предпринимателей-эмигрантов, сумевших правильно оценить политическую ситуацию в начале революционных событий в России. Уже в самом начале 1918 года, до принятия Декрета о национализации акционерных обществ, он вывел свои капиталы из России через создание дочерних компаний, не подчиняющихся советской юрисдикции. Таким образом, удалось избежать проблем, связанных с восстановлением юридического статуса за границей и возвращением активов, с которыми столкнулись другие российские акционерные общества. Родион Эдуардович не только сохранил, но и преумножил свои капиталы.

Кирилл активно участвовал в становлении семейного бизнеса за рубежом. Эмигрировав, он сжег все мосты, связывающие его с прежней жизнью. Тем более что Америка пришлась ему по душе. Посвятив всего себя карьерному росту, достижению смелых амбициозных целей, он всё реже вспоминал о Прасковье, пока её образ почти полностью не стёрся из его памяти. И только когда было очень плохо, ничего не ладилось, всё валилось из рук, перед ним снова возникала она – его ласковое, рыжее солнышко, успокаивала и согревала, растревожив всё ещё незажившую рану, отзываясь ноющей болью где-то в груди. Но он сделал свой выбор и что-либо менять в своей теперешней жизни не собирался.

Глава 5. Огненная дева. Россия, 1913г

Прасковья очень тяжело переживала расставание с любимым, хотя и чувствовала, что он не вернется, но ждала, ждала у настежь распахнутого окна, надеясь увидеть знакомый силуэт.

Проходили дни, недели, месяцы, а она всё надеялась, вздрагивала от каждого шороха, скрипа половиц. А вдруг это он, вдруг просмотрела… Вскакивала, готовая выскочить навстречу, изо всех сил прижимая руки к бешено бьющемуся сердцу, будто боялась, что оно выскочит из груди. Но в ответ всё также барабанил дождь, стекая по стеклу крупными каплями, плача и тоскуя вместе с нею.

Ее спасал ребенок, растущий у нее под сердцем, всё сильнее и требовательнее напоминающий о скорых родах. Прасковья практически не выходила из дома, только когда стемнеет, избегая лишних сплетен, осуждения и прочих жестоких и опасных для малыша выходок невзлюбивших ее односельчан.

В то время рожать без мужа считалось несмываемым позором, который автоматически ложился и на ребенка. Прасковья по собственному опыту знала, каково это – быть изгоем, какими жестокими и беспощадными могут быть люди с теми, кого они презирают или боятся.

Она не хотела такой участи для своего малыша, поэтому решила, что его вырастят и воспитают ее бездетные соседи, Полина и Петр Филоновы, давно мечтавшие о ребенке. Очень хорошие люди, они всегда поддерживали ее, помогали с продуктами и по хозяйству, особенно во время беременности, когда она практически не выходила из дома. За неделю до родов Полина не отходила от Прасковьи, а когда пришел срок, сама принимала роды. Всё прошло благополучно, родился замечательный мальчик.

Прасковья мужественно держалась всю беременность. Во время родов не проронила ни слезинки, не издала ни звука, молча сцедила грудное молоко. И только когда сын взглянул на нее синими папиными глазами, разрыдалась, завыла, как раненная волчица.

"Назовите его Кириллом… И скажите ему, когда вырастет… что я его не бросала… а защищала. Любите его… воспитайте хорошим человеком, – рыдания рвались из ее горла. – Уноси, уноси его скорее, иначе я передумаю".

Несколько дней она восстанавливала силы после родов, сцеживала грудное молоко для сына и решалась на последний шаг. Она должна была навсегда исчезнуть из жизни своего мальчика, чтобы не навлечь на него беду.

Прасковья выплакала все слезы. Пытаясь как-то отстраниться, запрятав невыносимую боль и тоску в самый дальний уголок сознания, впала в оцепенение. Подолгу сидела, уставившись в одну точку, ничего не видя, не слыша, не чувствуя… То ли, спала, то ли нет… Ей становилось так легко… Она ощущала себя парящим невесомым перышком… Вырвавшись из оков отягощенного страданиями тела, ей очень не хотелось возвращаться обратно.

Такой Прасковью застала однажды Полина. Звала, трясла, била по щекам, чтоб хоть как-то привести ее в чувства. До смерти перепуганная Полина уже собралась позвать местного фельдшера, когда Прасковья пришла в себя и поспешила успокоить соседку.

Ей было совестно перед Полиной, перед сыном. Она не должна, не имеет права расслабляться. Нужно терпеть, нужно быть сильной, чтобы довести задуманное до конца. Тем более теперь, когда о ней, давно не попадавшейся на глаза, вроде как забыли. Всё внимание сельчан было приковано к Филоновым, усыновившим ребенка, которого им будто бы подкинули. Все гадали, кто же настоящая мать подкидыша.

Прасковья собиралась как можно незаметнее покинуть село, когда увидит все документы по усыновлению, так как доверяла своего малыша только этой семье. Кроме того, попросила Филоновых продать ее дом и сообщать о том, как растет сын, по адресу, который она им вышлет, когда устроится на новом месте. Но, к сожалению, всё пошло не так, как она задумывала.

Почти каждый день этой весной лил дождь, солнечные лучи никак не могли пробиться сквозь свинцовые тучи, всё вокруг стало пасмурным, неприветливым, серым. В один из таких ненастных дней стихия и вовсе разбушевалась.

Внезапно резко стемнело, началась пыльная буря, ветер срывал листву, ломал ветви деревьев, грянул оглушительный гром, засверкала молния, небеса разверзлись, и на землю посыпались куски льда размером с куриное яйцо.

Трудно описать ужас, сковавший сельчан, осознавших всю свою беспомощность перед разгулом стихии. Оставалось только в страхе и растерянности наблюдать и молиться, чтобы всё это скорее закончилось. Только что согревала, радовала, пьянила, пела весна. А через мгновение после разгула стихии словно конец света – зловещая тишина и леденящий душу холод.

Куда ни глянь, повсюду груды льда, черные израненные стволы деревьев, зияющие оконные проемы, разбитые кровли, обвалившиеся потолки, разрушенные хозяйственные постройки, трупы животных, покалеченные люди. В течение нескольких минут градом был уничтожен практически весь урожай на колхозных полях, в садах, огородах, приусадебных участках.

Оцепенение, охватившее было сельчан, постепенно проходило, послышались стоны, причитания, всхлипывания. Затем все ринулись в церковь, тоже пострадавшую от града, всех волновал один и тот же вопрос: “Чем мы заслужили такую кару и кто в этом виноват?”. Нужно было обязательно найти виновного, чтобы на ком-то выместить всю свою злость и отчаяние. И такой виновный, вернее, виновная во всех бедах и несчастьях, быстро нашлась.

Дело в том, что наименее пострадали от града избы на отшибе села, а дом Прасковьи самый крайний и вовсе остался целым, без единой царапины. Вот тогда и началась настоящая травля.

Прасковье невозможно было выйти на улицу, вслед ей кричали непристойности, закидывали всякой гнилью, а то и камнями. Изрисовывали стены дома всякой бранью, били оконные стекла, забрасывали горящими головешками, грозили сжечь, как ведьму, заживо.

После очередной такой атаки деревянная изба действительно загорелась, как свеча. Этой ночью во сне бабушка трясла ее за плечи и пронзительно кричала, пытаясь разбудить. Девушка проснулась, задыхаясь, глаза слезились, сквозь сплошную завесу дыма ничего не было видно, кроме языков пламени, подбирающихся к ее кровати. Она успела выбежать за несколько мгновений до обрушения. Ночная сорочка на ней истлела, практически нагая, озираясь, как затравленный зверек, ожидая очередного нападения, она услышала пораженный возглас односельчан, столпившихся невдалеке.

Прямо на их глазах огненно-рыжие локоны девушки, струящиеся по плечам чуть ли не до пят, стали абсолютно белыми, словно весь цвет перешел в яркое слепящее сияние, а затем заполыхали диким огнем.

Наконец люди поняли, что она не так уж безобидна, испуганно попятились назад, боясь встретиться с ней взглядом. Прасковья не собиралась мстить, в последний раз взглянув на пепелище родного дома, круто развернулась и пошла прочь, куда глаза глядят, подальше от людского равнодушия, зависти и злобы. Опешившие, потерявшие дар речи сельчане безмолвно провожали ее взглядом, пока она не скрылась из вида. Потом, придя в себя, все очевидцы рассказывали об этом удивительном происшествии по-разному.

Одни говорили, будто бы у разгневанной Прасковьи языки пламени вырывались прямо изо рта, как у дракона, грозя испепелить любого на своем пути. Другие утверждали, что она, как пылающий факел, не шла, а летела над землей, рассыпая искры на много миль, желая спалить дома обидчиков. А некоторые болтали, что «Сияющая» в чем была, ушла, не оглядываясь, будто бы в сторону леса, где с тех пор постоянно пропадали без вести случайные путники. В общем, у страха глаза велики, а что из того правда, а что нет, выяснить так и не удалось.

Глава 6. Расплата

Время, как водится, стремительно пролетало, минуло 43 года, на дворе стоял 1956 год. Никто после того памятного события в 1913 году не видел Прасковью. Хотя опять же ходили разные слухи.

Одни поговаривали, что она живет в далеком городе, замужем, с кучей детишек, другие – что побирается на паперти. А чаще – что она творит колдовство в самой чаще леса в заброшенном охотничьем домике, насылая на своих обидчиков порчу и другие напасти.

Ею стали пугать детей, грозили неверным мужьям, лодырям, выпивохам. С тех пор в местный лесок ни ногой, а поохотиться, да по грибы, да ягоды ходили в обход за несколько верст. Еще долго сельчанам мерещилась Огненная дева, так они прозвали Прасковью, и поныне, если она кому чудилась, значит, жди беды.

Со временем эта сорокалетней давности история о Прасковье стала местной легендой, никто из молодого поколения не воспринимал ее всерьез, считая выдумкой и сказкой. О том, что эта удивительная девушка действительно существовала, знали немногие.

И вот через столько лет о Прасковье снова заговорили. Однажды в селе появился человек, разыскивающий ее. Это был высокий интересный мужчина с посеребренными сединой красиво уложенными густыми волосами, стильно одетый, на дорогущем сияющем автомобиле. Не иначе как иностранец. Он разыскивал ту самую Прасковью.

Петровский Кирилл Родионович, в прошлом крутой бизнесмен, а ныне известный зарубежный политический деятель, едва ли не самый состоятельный среди своих высокопоставленных коллег. Он постоянно фигурировал в прессе, на телевидении, на обложках популярных журналов, зачастую в компании первых красавиц шоу-бизнеса и телебизнеса.

Несмотря на высокое положение и связи своего отца, Кирилл добился такого влияния и популярности сам. Причем не столько из-за своих недюжинных интеллектуальных способностей, трудолюбия и даже таланта руководителя, сколько благодаря стальному несгибаемому характеру, непомерным амбициям и неотразимой харизме.

Все эти годы он без устали шел напролом, без сна и отдыха, как будто нарочно загонял себя до предела. Он выкладывался по полной, чтобы не оглядываться назад, чтобы забыть всё, что делало его мягкотелым и потому уязвимым.

Он достиг всего, чего хотел: денег, власти, известности, отладил не дающий сбоев механизм поддержания и преумножения своих доходов. К тому же выпестовал своих приемников – таких же молодых талантливых, амбициозных, как и он сам когда-то и не собирался сбавлять темп.

Но всё чаще стало подводить здоровье, мучили слабость, ломота во всем теле, головная боль, его постоянно клонило в сон. Когда появились провалы в памяти и скованность движений, он понял, что та самая проклятая болезнь после 40-летнего перерыва вернулась.

Кирилл знал, что с 1915 по 1925 год это заболевание косило людей по всему миру, превращая в живых мертвецов, ему дали название, но оно всё ещё было неизвестной природы и всё ещё оставалось неизлечимым.

Сегодня пришли результаты его последнего обследования, столичный светило медицины, внимательно ознакомившись с ними, поколебавшись немного, всё же решил сказать без обиняков, что жить, точнее, быть самим собой, ему осталось от силы месяц. На этот случай у Кирилла Родионовича уже давно было припрятано надежное средство, чтобы вовремя покинуть этот мир, т.е. до того, как он превратится в зомби.

Нужно было подготовиться, завершить дела и написать завещание. Когда все бумаги были готовы, остановившись на полном ходу и осмотревшись вокруг, он вдруг понял, что совершенно одинок.

Родителей он похоронил, со сводной сестрой у него были довольно прохладные отношения, друзей не было, так как никому нельзя было доверять. Жены и взрослые уже дети много лет жили в Англии на его щедром содержании, но они практически не виделись и были абсолютно чужими людьми. Встречались и другие женщины в его жизни, но никто из них не оставил даже мимолетного следа в его сердце.

И вот теперь, совершенно один со смертным приговором в руках, он вспомнил о ней, вернее, понял, что никогда ее не забывал, она всегда незаживающим шрамом жила в нем, саднила, болела и всё ещё делала его слабым и уязвимым. А он всю свою жизнь трусливо прятался от нее за своими амбициями, за бесконечными неотложными делами, за адюльтерами с чужими ему женщинами.

И вот теперь пришло время сказать честно самому себе, что всё, чего он достиг, гроша ломаного не стоит без неё, что всё это для неё и из-за неё. Ему было так холодно, тоскливо и больно все эти годы без ее ослепительного света, легких, словно крылья бабочки, прикосновений. Он обессиленно закрыл глаза и вдруг ясно увидел ее, она улыбалась, как тогда, много лет назад, протягивала к нему руки и звала его.

Кирилл помчался на взлетную площадку рядом с его загородной виллой, где для него всегда был наготове личный самолет, и рванул в Россию. По прибытии он отказался от следующего по пятам охранного кортежа, от личного водителя и рванул к ней так быстро как только мог, может быть, она все еще помнит и ждет его, может быть…

Всю дорогу он представлял их встречу, ему до боли хотелось видеть ее, обнимать, ласкать, шептать на ушко ласковые слова, слышать ее лихорадочное дыхание и любить, любить, не переставая, как он всегда мечтал, до самой смерти, пока хватит сил.

Так, в мечтах, надеждах, нетерпении он притормозил у того места, где, как он ясно помнил, стоял дом Прасковьи, но теперь его там не было. У немногочисленных прохожих он так ничего и не смог выяснить, они смотрели на него, как на инопланетянина, теряя дар речи.

Тогда он постучал в дверь ближайших соседей, ему открыла миловидная женщина лет шестидесяти. Увидев его, она побледнела и резко отпрянула, прижав руки к груди, пошатнулась и упала бы, если бы он не поддержал ее. Кирилл провел женщину в дом, усадил на диван, подал ей валидол и хотел вызвать скорую помощь, но она его остановила.

– Спасибо, мне уже лучше. Присядьте рядом со мной.

Ее глаза наполнились слезами и светились какой-то странной надеждой, когда она дрожащей рукой гладила его по щеке.

– Мой Кирюша очень похож на вас, те же глаза, ямочка на подбородке… Я подумала, что он все-таки вернулся ко мне… вернулся домой, вернулся с войны… – слезы катились по ее щекам. – Мертвым Киру никто не видел… Потому я все равно жду его… и не перестану ждать до конца моих дней.

Утерев слезы, она внимательно посмотрела в глаза нежданному гостю и откровенно спросила:

– Вы догадываетесь, почему он похож на вас?

Теперь пришла очередь Кириллу Родионовичу хвататься за грудь и пить валидол.

– Я… ничего не знал о… сыне, – наконец, выдавил он.

– Жаль, что вы так и не увиделись с Кирюшей.

Полина Платоновна придвинула поближе к гостю вставленную в рамку фотографию красивого парня с характерными чертами Петровских.

– Кирилл пропал без вести в 1945-м… недалеко от Берлина… перед самой победой, – она еще немного помолчала, прежде чем продолжить. – У вас ведь что-то случилось?.. Что-то очень серьезное, раз через столько лет вы… вдруг решили увидеться с Прасковьей?

– Вы правы… Я серьезно болен и хотел… увидеть ее, объясниться, – он с надеждой посмотрел в глаза Полине Платоновне. – Может быть, вы знаете ее теперешний адрес?

– Нет, к сожалению, я не знаю, где она теперь…

Полина как-то замялась в нерешительности и все-таки спросила:

– Скажите… Отец вам ничего не рассказывал… о том… при каких обстоятельствах Прасковья… ушла из деревни?

– Нет, ничего… – Неподдельная тревога звучала в его голосе.

– Странно… Я ему об этом тогда подробно рассказала… Теперь я понимаю, почему вы так долго не приезжали… Вы решили, что она бросила вас…

Полина Платоновна рассказала Кириллу старшему обо всем, что произошло после его отъезда… И о том, что её с мужем, как назло, не было в ту злополучную ночь, что Прасковью в последний раз, вроде как, видели в лесу, в нескольких километрах от деревни… Как они с мужем искали ее там, но не нашли…

– Хотя о ней насочиняли столько небылиц, что не знаешь, чему верить… Но, я точно знаю лишь одно…

Полина понимала, как ему больно и всё же должна была это сказать.

– Она очень сильно любила вас… Тосковала и ждала до последнего… Если бы вы приехали на день раньше… Видно, не судьба.

Кирилл, обхватив голову руками, медленно раскачивался из стороны в сторону.

– Господи, теперь ведь уже ничего не исправишь… Я послал отца за ней… Самовлюбленный ублюдок… Боялся увидеть с ней другого… Как напыщенный индюк всю жизнь пыжился, чтобы она поняла, что потеряла…

Не прощаясь, Кирилл-ст. выскочил на улицу, сел в машину и умчался. Он долго бродил по лесу, выкрикивая ее имя, вымаливая ее прощение, умоляя вернуться к нему. Он шел, не разбирая дороги, падал, вставал, снова падал, раздирая руки, лицо, размазывая кровь и слезы. Он потерял счет времени, твердо решив уехать отсюда вместе с ней или остаться тут навсегда.

Глава 7. Игры лукавого. Россия, 1986 год

Стемнело. Совершенно обессилев, еле передвигая ноги, практически на ощупь, он набрел на заброшенный полуразвалившийся охотничий домик. Кирилла удивил свет, мелькнувший в окне и еле-еле пробивающийся из-под двери, попытался открыть ее, но безуспешно.

После нескольких неудачных попыток внутри как будто щелкнул замок, дверь отворилась, он с опаской вошел внутрь и обомлел от неожиданности.

– Кирилл, ты опять не взял ключи. Почему так долго?

Прямо навстречу к нему спускалась по лестнице Прасковья с прелестным малышом на руках, такая же молодая и прекрасная, как и сорок лет назад. Его насторожило не столько её неувядающая красота, абсолютно не тронутая временем, сколько что-то другое, что-то совсем не свойственное его Прасковье. Кроме модной прически, элегантного брючного костюма, подчеркивающего все прелести её стройной фигурки, изменилась походка, манера держать себя. Она выглядела уверенной в себе, самодостаточной, современной и совершенно чужой ему женщиной.

– Я опаздываю, в одиннадцать меня ждут пациенты на сеанс психотерапии. И няня, как назло, отпросилась на сегодня… Ты до вечера побудешь с Кирой.

Его поразил начальственный тон, не терпящий возражений.

– Да очнись же наконец. Что это с тобой сегодня? – с раздражением осведомилась она и продолжила тоном, не терпящим возражений:

– Переодевайся, мой руки и в детскую.

Кирилл только сейчас осознал, что стоит в богато отделанной прихожей напротив огромного зеркала в сверкающей позолоченной оправе, все еще разинув рот от удивления.

Наконец очнувшись, он прошел в ванную, прекрасно ориентируясь, ведь это был его шикарный загородный особняк. Те же габариты, та же планировка, но дизайн кардинально отличался, большинство бытовых приборов, телекоммуникаций и отделочных материалов он еще никогда не видел, что было очень странно, но не это его сейчас беспокоило. Кирилл вымыл руки, ожидая взглянуть в зеркало, но его не оказалось на привычном месте. Он закрыл глаза, несколько раз тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Всего несколько минут назад в прихожей на него смотрел молодой человек, гораздо моложе его настоящего, безусловно, похожий на него.

Но что-то было не так, что-то сильно тревожило, ставя в тупик его холодный, рациональный рассудок, вызывая опасность. И не столько его отражение, сколько само зеркало, оно пугало даже на расстоянии своими необъятными размерами, заметно раздавшимися по сравнению с предыдущими впечатлениями, прямо пропорционально его страхам. Оно будто питалось ими, вбирая в себя всё и всех в районе его досягаемости, словно подчиняя своим реалиям и временным рамкам.

Всё это буквально в считанные секунды пронеслось в голове Кирилла помимо его воли, воскрешая в памяти то, что он пытался задвинуть в самые укромные уголки сознания. То, как убогий, с остатками прогнившей мебели, покрытый многолетним слоем пыли, густо опутанный паутиной полуразвалившийся охотничий домик прямо на глазах материализовался в его же шикарный загородный особняк.

Кроме всех перечисленных несоответствий, наиболее необычным было зеркало, которое странно влияло на всех и всё в зоне его отражения. Управляя отраженными объектами, как марионетками, безжалостно дергало за самые сокровенные струны души, причиняя боль и еще больше распаляясь от этого.

Заполучив твое отражение, оно словно вгрызалось внутрь тебя, отыскивая твои слабости и страхи, и некуда было скрыться от его всевидящего ока. Даже в другой комнате, на значительном расстоянии, оно не отпускало тебя, терзало и мучило, заставляя играть по его правилам.

– Всё, я уехала, Кирочку уложила.

Кирилл догнал ее у самой входной двери, порывисто обнял, боясь, что она снова исчезнет, заглянул в широко раскрытые глаза, истосковавшись по их волшебному золотому сиянию, и отпрянул, словно от удара, встретив чужой холодный непроницаемый взгляд. Она резко оттолкнула его, раздраженно и даже как-то брезгливо сказала: "Ты действительно сегодня не в себе" – и поспешно выскочила за дверь.

Кирилла постепенно охватывала паника, мозг отказывался анализировать происходящее, упрямо сигнализируя о нереальности, невозможности всего того, что он сейчас видел и ощущал. Вероятно, убеждал себя Кирилл, это просто бред, галлюцинации из-за болезни, из-за стресса. Он снова зажмуривался, тряс головой, бил себя по щекам, но видение не исчезало. Он всё ещё был здесь, всё ещё ощущал ее упругое тело, запах дорогих духов, холод и раздирающую боль где-то в груди от ее брезгливой неприязни и неприкрытой враждебности. Он боялся себе признаться, что видел, обнимал сейчас не свое ласковое жгучее солнышко, а лишь ее внешнюю оболочку, напрочь лишенную света и тепла – холодный бездонный омут.