Между нами, девочками

От Грошовки до Рублёвки

Захолустная Грошовка,

тем и славилась она,

что дельцам на откуп ловким

с потрохами отдана.

Там инвесторов случайных

вездеход в грязи увяз,

а начальство держит в тайне,

что уже не тянут газ.

Поле, ферма, огороды,

Дом – работа – снова дом,

в головах культуры всходы

пробиваются с трудом.

Жён мужья колотят сдуру,

а газета говорит:

на селе растёт культура,

пьют не всё, а что горит!

Лучше всех в Грошовке пашут,

чище всех в Грошовке жнут,

рядом с клубом девки пляшут,

парни тоже тут как тут.

Девки здесь – одна отрада!

На сметане с молоком –

налитые, там, где надо,

всё обложено жирком.

Что там крали из Европы –

мощи, господи прости,

вот, у Тити с Губошлёпом

дочка – глаз не отвести!

Всё от папы и от мамы,

и от прозвищ их взяла,

не была и глупой самой,

наугад ЕГЭ сдала!

Грудь досталась мамина,

вот уж повезло:

с ней и в сердце каменном

выдолбишь дупло!

И взрывоопасные

губы в пол-лица,

без помады красные –

это от отца.

Обошла Джоли с Беллучи,

лет в пятнадцать расцвела,

и нависла ревность тучей

над усадьбами села.

Мимоходом только бросит

свой коронный томный взгляд –

и у парня крышу сносит,

охмуряет всех подряд.

А уж как ходила кругом

у женатых голова!

Задолжали все супругам –

кто-то год, а кто и два.

Бабы выли дружным хором,

проклинали день и ночь

(от позора в петлю впору),

все подруги гнали прочь.

Навести пытались порчу,

космы драли иногда –

лишь заманчивей хохочет:

девке, как с гуся вода.

Проплывёт перед оградой –

стриков толкает в грех.

– Проводить в столицу надо! –

осенило сразу всех.

– У московских благородий, –

разглагольствовал пастух, –

тьма никчемных жён-пародий,

как в моём сортире мух.

Олигархам, девка, этим

подавайте антураж,

а доверчивы, как дети,

как Кирюха-даун наш.

Там красотки привечают

толстосумов-простаков,

как из скважины, качают

их бабло из кошельков.

Во дворце да не в уюте,

как бобыль, живёт иной

с засалоненной до жути

сувенирною женой.

Не заставишь мыть посуду,

приводить в порядок дом,

лишь блистать умеют всюду

в обрамленье дорогом.

Иль тебе примеров мало,

как аукается труд?

Материнским капиталом

бабы только и живут.

Пусть треклятая Грошовка

пашет землю, сеет рожь,

и носочки вяжет ловко,

счастье в городе найдёшь.

С Петькой Пупкиным полночи

целовалась на крыльце.

Без него не очень хочет

жить прислугой во дворце.

Петька был немного датый

и словами не сорил,

новый Хонор свой десятый

на прощанье подарил.

Мама Титя грудью встала:

– Ни за что не отпущу! –

обняла, поцеловала, –

уберечь тебя хочу!

Губошлёп настроен строго:

вся ответственность на нём,

при супруге у порога,

как скала, стоит с ремнём.

– Никакой тебе столицы!

Не пойдём на поводу!

Ощетинилась девица:

– Хоть убейте, а уйду!

Да и как её не пустишь

за родительский порог?

При таких губах и бюсте

перед нею сто дорог.

Прошептала Титя с грустью:

– Красота бурлит в крови,

не держи, отец, отпустим,

так и быть, благослови.

– Отпускать, конечно, жалко,

только что мы здесь нашли?

На троих – две минималки,

как умеешь, так дели.

Подфартит авось девице

от родителей вдали,

ведь когда-то и царицу

из Мещовска привезли.

А с родительским наказом

хоть чуть-чуть да легче путь.

–Ты запомни, дочка, сразу:

начеку всё время будь.

Про свои забудь проказы,

лишнего не говори,

не теряй в столице разум

и во все глаза смотри.

– С москвичами-то построже:

нет хитрее на земле,

обесчестить каждый может,

и притащишь в подоле.

Осторожней с ними, дочка,

нюх у них на юных дур.

В носовом моём платочке

две зарплаты – пять купюр.

Там тусовки, вечеринки

от зари и до зари.

Купишь новые ботинки,

Брошку, вон, мою возьми.

От ребят из общежитий,

не забудь, бегом беги, –

посоветовала Титя, –

честь девичью береги.

Не сори деньгами, кстати:

растранжиришь – больше нет.

Здесь на крайний случай хватит,

чтобы взять домой билет.

– От меня ещё полтыщи,

до вагона довезу, –

волосатым кулачищем

Губошлёп смахнул слезу.

Подогнал кобылу Дусю,

чемоданы положил.

– За неё я так боюся!..

– Тить, довольно, не блажи.

– Им девчонка, словно мошка:

хлоп! – была и не была…

– Ну, присядем на дорожку.

Но, ленивая! Пошла!!

Верить, нет ли, как хотите:

вся деревня, их родня,

все, за исключеньем Тити,

пили с радости три дня.

Губошлёп, на прочих глядя,

был расслабиться не прочь,

не судите бога ради:

за жену пил и за дочь.

От Грошовки дальше, дальше,

электричка: тук-тук-тук!

А прислуга адмиральши

отбивается от рук.

Прибывают выпускницы

из деревни каждый год,

чтобы взбрыкивать в столице,

с ней такое не пройдёт.

Подмосковные девахи!

В них почтенья ни на грош:

поживут недельку в страхе –

вынь зарплату да положь!

Нерадивые служанки,

мажордом и повара –

все изучены с изнанки

и уволены вчера.

Все агентства забодала,

даже голос сорвала –

ни в одной потенциала

претендентке не нашла.

А пока без них страдала,

в Интернете блог вела

про секреты адмирала

и семейные дела.

Между тем плетутся споро,

без восторгов и злобы,

хитроумные узоры

для сценария судьбы.

Электричка, вздрогнув телом,

у перрона замерла,

и красавица несмело

в многолюдный мир вошла.

Вместе с крохотной частицей

Петьки Пупкина внутри

приняла её столица,

где «во все глаза смотри».

К ней в метро рванулся сразу,

как злодей из-под кустов,

смуглолицый, черноглазый:

услужить всегда готов.

Для неё, провинциалки,

есть волшебное письмо.

Тысяч двадцать пять не жалко –

всё уладится само.

Под его прищуром жгучим

развязала узелок,

позабыв про «крайний случай»,

отдала. Не зря – помог.

Есть письмо для адмиральши!

Окрылённая, она

на такси помчалась дальше,

хоть не нравилась цена.

Так достойнейшей, честнейшей

в адмиральский дом вошла.

Поварихой или гейшей

и сама не поняла.

Макияжем и нарядом

обмануть – напрасный труд:

прорентгенить острым взглядом

дело двух, ну, трёх минут.

«Одежонка простовата,

а ведь это даже плюс! –

и урезала зарплату, –

всё равно дурацкий вкус.

Ну и щёки! Лопнуть впору,

как когда-то у меня…

Да, такая сдвинет горы,

остановит и коня.

С рынка вся её обновка,

в сетке банка с молоком. –

Сразу вспомнилась Грошовка,

как покинула тайком.

Вспоминается нечасто

лес, цветы, вина бокал –

и жених, нахал губастый,

до утра не отпускал!

Стать женой его хотела,

пролила немало слёз,

но к подруге пышнотелой

Эрос милого унёс.

Позабудется немного

и опять вернётся в сны,

до Грошовки ей дорога

тяжелей, чем до Луны.

Двадцать лет в деревне этой

с той минуты не была.

Понесла судьба по свету,

лейтенантика нашла.

А его мамаша в горе

не скрывала даже злость.

И события ускорить

женской хитростью пришлось.

В коньячок, с прицелом дальним,

клофелина подлила –

и проснулись рядом в спальне.

Да, находчивой была!

И устроилась неплохо

на Кутузовском тогда,

так сказать, обула лохов

без особого труда.

А богатство и не снится.

На окладе, что он мог?

Домик в Гаграх, дачка в Ницце,

на Рублёвке теремок.

Как бы мыслями не сглазить, –

спохватилась, – всё о’ кей:

триста метров, розы в вазе,

пять каратов на руке. –

И опять кольнула взглядом:

кофта рвётся на груди,

губы – пластики не надо! –

пригласила: – Проходи».

Торты, фрукты, шоколадки…

сколько надо – не вопрос.

На харчах хозяйских сладких

плод любви комфортно рос.

Месяц–два – и будет поздно,

о себе заявит он.

Далеко на небе звёзды,

ближе звёздочки с погон.

Есть король червонной масти,

канитель на козырьке,

всё, что надобно для счастья,

в адмиральском кошельке.

Обустроиться, а дальше,

раз уж карта так легла,

отодвинуть адмиральшу –

по судьбе, а не со зла.

Присмотревшись к этой тётке,

за обедом поняла,

что она в семейной лодке

старшим лоцманом была.

За границей где-то дети

набираются ума,

мужа держит на диете,

как скелет, уже сама.

Адмирал, карьерой сытый,

в лютый холод, как и в зной,

чаще спал с окном открытым,

чем с законною женой.

На диете самой строгой

жировой терял запас,

стал уже подобен йогу,

пил и то в неделю раз.

Путь не нами обозначен,

упускать удачу грех,

адмирал, увы, не мачо,

а либидо, как у всех.

Адмиральша в сериалы

погружается с утра,

а девица – к адмиралу,

прибирать к рукам пора.

На сушняк огонь пустила

поволокой томных глаз –

перспективу осветила.

Вроде вспыхнул – и погас.

Двадцать лет уже женатый,

не раскаялся ни дня,

для него морали латы,

как крепчайшая броня.

Солдафон попался грубый,

окружала матросня:

главный козырь, её губы,

для него и то фигня.

Если надо, значит, надо!

Не отступит, хоть ты режь.

Сотни раз коронным взглядом

пробивать пыталась брешь.

И постель ему стелила –

не закинул даже трал.

Неприступней «Измаила»

оказался адмирал.

Продвигалась всё же к цели.

На рогах пришёл домой.

Селфи с ним в его постели

пуще мины под кормой.

Адмирал храпел со стоном,

уж отвык по столько пить,

а деваха – за смартфоном,

Петька знал, что подарить!

Надрывался мозг: «Внимание!

Эхолот на глубину!

Приближается пиранья!» –

Лишь во сне пускал слюну.

Увидав себя в помаде

(адюльтера явный след),

согласился умный дядя

пополнять её бюджет.

Не месить ей больше тесто,

звёздный час её настал!

Пригрозив известным тестом,

сколотила капитал.

Адмиральская квартира

ей теперь уже тесна,

у рублёвского банкира

повторила трюк она.

Там работою непыльной

поманил соседний дом –

с репутацией стерильной

у политика облом…

Позвала её не остров

олигархова жена –

там совсем легко и просто,

всё не вычерпать до дна.

Новость свежую мгновенно

по селу разнёс народ:

– Титя ходит в лабутенах

на работе вместо бот!

– Плазму новую купили!

– И костюмчик, как влитой!

– За путёвки заплатили

нынче с карты золотой…

– Губошлёп-то, поглядите,

словно франт какой, побрит!

И о дочке, и о Тите

лишь немой не говорит.

– Как от наших полоротых

через пальцы утекла,

расфуфырилась! Да что там:

миллион, поди, нашла!

В магазине грели уши,

знать хотелось про чету.

Петька Пупкин молча слушал

с беломориной во рту.

Губошлёп престижа ради

сразу скот пустил под нож,

говорил, на Rolex глядя:

– Тить, а кофий что не пьёшь?

В кляре устрицу от краба

отличал уже давно,

а вот женщину от бабы…

Не дано так не дано.

Титя, по его примеру,

укрепляла свой престиж:

грудь с 16-м размером

видел Лондон и Париж.

Пирамиды и отели,

океаны, острова…

И повсюду вслед летели

восхищённые слова.

Весь Восток прошла, не пряча!

Азиатский узкий глаз

утюгом скользил горячим,

горячее, чем у нас.

И конечно, чудо это

воспевали племена

на краю земного света –

нагишом прошлась она.

Жизнь в Грошовке непростая,

даже хуже, чем была,

а дочурка прилетает,

самолёт приобрела.

Пристрастилась фоткать ловко!

Закусила удила

и в домишке на Рублёвке

быстро гнёздышко свила.

Получилось, слава богу,

в шоколаде, всё тип-топ,

и прислугу держит строго,

чтобы место знал холоп.

Здесь пора поставить точку,

не отдав её под суд.

Родила она сыночка,

С Петькой Пупкиным живут.

КСЮША ИЗ ПЯТИЭТАЖКИ

Рассказать хочу о Ксюше.

Современная она,

любит танцы, телек, суши,

ни в кого не влюблена.

Не зазнайка, не нахалка,

ей людей бездомных жалко,

спорит с мамой, дружит с Алкой,

проживает в коммуналке.

Маме при советской власти,

на беду или на счастье,

удалось окончить пед:

есть работа, денег нет.

И она по доброй воле

на уроках в средней школе

объясняла, что у нас

тоже есть и средний класс.

Раздобыть умела где-то

геркулеса на котлеты,

что дешевле, то и кушать

приучала дочку Ксюшу.

Огород она сажала,

не курила, не пила,

на балконе кур держала –

как умела, так жила.

Лишь рублёвую помаду

покупала дважды в год,

но была и крохам рада,

как и весь простой народ.

Папу мама прогнала

и крутилась, как юла,

но решила жить без мужа,

ей хомут такой не нужен.

Непутёвый папа где-то

вдалеке встречал рассветы,

ни конфетки не принёс,

алименты с гулькин нос.

Не забыл, конечно, дочь

и всегда хотел помочь,

только руки не мозолил

и трудиться не изволил

за какие-то гроши:

всё и сразу – так решил.

Под морали тяжким грузом

колесил с дипломом вуза,

всё кумекал да смекал,

место хлебное искал.

Ежегодно Ксюшин папа

кой-кому давал на лапу,

но пока что даже взятки

не пускали к жизни сладкой.

Для любимой дочки Ксюши

не на роллы, не на суши,

а на чай и бутерброд

отчислял проценты с МРОТ.

Проводила Ксюша лето,

так сказать, полуодетой

и тайком от мамы где-то

добывала сигареты.

Не спортсменка, не всезнайка,

но себя в прозрачной майке

выставляя напоказ,

завораживала глаз.

И мечта была у Ксюши:

ей бы брюлики на уши,

дотащить до загса Пашку,

и пивка бы полторашку.

Там, где Пашка, есть вино

и зелёненьких полно,

ну а Ксюше почему-то

жить всегда хотелось круто –

по потребности с избытком.

Рано к пенному напитку

проявила интерес,

а в учёбе – тёмный лес.

Не желала маму слушать:

мама вечно неправа,

и свою питала душу

у экрана в «Доме два».

А недавно Ксюша, кстати,

проучившись девять лет,

поняла, что знаний хватит,

бегать в школу смысла нет.

Все усилия приложит,

чтобы деньги – как с куста,

силикон качать под кожу

сможет в разные места.

Твёрдый троечник Серёжка

Ксюше нравился немножно:

вышел статью и лицом

силой мерился с отцом.

Осознал со школьных лет,

что красивей Ксюши нет,

в замусоленных тетрадках

рисовал её украдкой.

Рассыпая громкий смех,

бегал он быстрее всех,

прыгал аж до потолка,

мог легко свалить быка.

Но врачам внушала мама,

что Серёжа квёлый самый:

у него обманчив вид –

на ногах едва стоит.

Бродит сонным среди ночи

и мозгами слабый очень…

И конвертик кому надо

предложила как награду.

Не ему идти ишачить

на чужой служебной даче,

не потрогав автомат,

мордобой терпеть и мат.

И зачем, скажите, детям

узнавать, что есть на свете

недозрелые деды

без ума и бороды,

Через день перловку кушать,

быть живой боксёрской грушей,

подвывая от тоски,

для «дедов» стирать носки.

Удалось решить вопрос:

плоскостопие, склероз,

язва, рак, проблемы с кожей,

энурез, конечно, тоже.

Тянет, ноет и болит –

неподдельный инвалид!

Послужить бы парень рад,

но…прости, военкомат.

Артистичностью Серёга

корректировал дорогу

и в расцвете юных сил

от призыва откосил.

Потому что «умный» самый,

прочим некого винить:

нет бы спрятаться за маму,

а они не любят жить!

Без него ушли ребята

за порог военкомата –

жизнь попробовать на вкус,

намотать себе на ус,

что они не пацаны,

а защитники страны –

в камуфляжке, в берцах новых,

где к прицелу глаз суровый

и внимательный приник.

Что ж, помолимся за них…

Это им решать задачи

в точках до нельзя горячих,

что зовут свинцовым адом:

если надо – значит надо;

болью, риском, злостью страхом,

окровавленной рубахой,

обстановкою военной

пробудить мужские гены.

Пусть у них не без причины

ежедневно мамы плачут,

превращение в мужчину

для него пройдёт иначе.

Прочитал Серёжка в книжке

про Ромео десять строк

и считать себя мальчишкой,

хоть убейте, он не мог.

Рядом с Ксюшею Серёжка

пропадает день и ночь,

варит к ужину картошку

и жениться он не прочь…

К ним в окошко бьётся ветер,

буйной силы не тая,

в тусклом свете – полудети,

и у них – полусемья.

Быть подростками непросто

от родителей вдали,

и они проблемы роста

разрешили, как могли.

Поутру сбежал Серёга,

не на ту обувшись ногу:

страшновато стало что-то

от возможного залёта.

Осознав, что не изволил

зацепить стрелой Амур,

разгильдяй гулял по воле,

охмуряя юных дур.

Перелистывал страницы,

впечатлений – третий том!

И зачем ему жениться,

раз родился он котом?

А соседская девчушка

скоро новость принесла:

«Залетела с кем-то Ксюшка!

Ну, подружка! Во, дела!

И решила дура эта

нищету плодить по свету

и растить без мужика.

Вот безмозглая башка!»

Тем известием Серёжка

был шокирован немножко.

Всё ж решил к исходу ночи,

что жениться он не хочет.

Не шагать им с Ксюшей в ногу,

обещал он сгоряча,

показать готов дорогу

до знакомого врача.

Есть же доктор-недоучка

с неотложкой на дому,

от получки до получки

жить не нравится ему.

За рубли и за валюту

он в смоле кипеть не прочь –

со свободы снимет путы,

дверь открыта день и ночь.

Слова лишнего не скажет

и не спросит, сколько лет,

за три штуки не откажет –

и проблемы нет как нет.

Но не только у медали

есть другая сторона,

есть и тот, кого не ждали,

кто – ошибка и вина.

Округляет он фигуру,

деформирует живот,

он совсем никто де-юре,

лишь де-факто он живёт.

И ему сегодня страшно:

Богом выписан билет,

но снесёт у мамы башню –

не увидит белый свет.

Непонятно, но резонно,

тут уж плачь или не плачь,

обойдёт легко законы

папой выбранный палач.

Да, ему сегодня страшно:

он – ошибка, он – залёт,

Он – обуза, грех вчерашний

и к тому же лишний рот.

Ну а вдруг не сможет мама

перейти через черту

и не даст свалиться в яму –

сгустком крови в темноту…

Вдруг поймёт: в земной юдоли

вместе быть они должны,

заслонит его от боли,

не погубит без вины…

Вдруг, подумав головою,

оборвать не сможет нить…

И тогда их будет двое!

И тогда он будет ЖИТЬ!

И тогда за ручку с мамой

он по улице пойдёт,

с милой мамой,

с лучшей самой!

Вдруг и правда повезёт…

Изнывать не даст от скуки,

не прогонит он парней!

Ну, конечно, свяжет руки.

Право выбора – за ней…

Отвалил вчера Серёга

в деревянных три куска,

это больше, и намного,

чем мозгов у паренька.

Не предвидел он итога,

выкупая свой покой –

не к врачу нашла дорогу,

а на рынок городской.

Здесь она – судьбы хозяйка:

ей уже шестнадцать лет.

Брючки, юбки, блузки, майки…

Да чего здесь только нет!

И с китайцем за три штуки