Тьма, Огонь и Пепел

«Из пепла рождается сила, из крови – судьба, а из тьмы – те, кто изменит миры.»

Огонь и тьма

В глубине Пепельных Пустошей, где небо рвалось в кровавых судорогах, а земля дышала ядом древних извержений, жил орк по имени Грак’зул Пожиратель Пепла. Его кожа, словно потрескавшийся базальт, хранила шрамы тысячелетних войн с огнем, что лизал плоть до костей, но не смел забрать душу. Здесь, среди грохочущих бездн и рек расплавленного камня, время теряло смысл, а граница между жизнью и вечным горением истончалась, как дым над кратером Горна Скверны – исполинской гряды, чьи пики пронзали облака, словно клыки забытого бога. Воздух густел от вони серы и гнили, а под ногами Грак’зула трескалась кора застывшей лавы, обнажая подземные жилы, где шептались тени. Они звали его именами, которых не знал даже вождь Кровавого Холма – клана, чьи барабаны давно умолкли под пеплом. Но орк не слушал. Его глаза, горящие желтым пламенем, видели лишь то, что скрывалось за завесой огня: силу, выкованную не в битвах с людьми или эльфами, а в тихом противоборстве с самой землей, что пыталась его поглотить. Однажды, когда багровое солнце Бездонного Жерла погрузилось в озеро магмы, а тени удлинились, как щупальца голодного зверя, Грак’зул нашел в расселине череп. Не простой – черный, словно выточенный из ночи, с рунами, что пульсировали тусклым багрянцем. Они жгли пальцы, но орк не отпустил находку. Вместо этого он засмеялся, и смех его слился с ревом подземного шторма, будто сама Пустошь ответила ему. А где-то вдали, за горами, чьи вершины были скрыты вечным смогом, завыл рог. Не клана, не армии – нечто древнее, слепое, жаждущее. Но Грак’зул уже шел вперед, сжимая череп в руке, не зная, что огонь под его ступнями начал менять форму. И тени за ним двигались чуть быстрее, чем должны были…Тропа, по которой шел Грак’зул, извивалась меж трещин, словно змея, сбросившая кожу. Каждый шаг оставлял за ним отпечаток, который тут же заполнялся кипящей жижей – земля здесь не терпела следов, словно стыдилась собственного нутра. Стервятники из Безглазых Ущелий кружили выше, их крылья, сшитые из лоскутов тухлой плоти, хлопали в такт подземным толчкам. Но даже они не решались снизиться: то ли боялись жара, что лизал плечи орка, то ли чуяли в нем нечто большее, чем мясо для своих клювов. Он шел через Разоренные Равнины, где ветер гудел сквозь останки каменных идолов, чьи лица были стерты в кровавую кашу временем. Их пустые глазницы следили за ним, и в их молчании слышался вопрос, который Грак’зул давно перестал задавать себе: что ждет того, кто вырвет тайну у огня? Череп в его руке тяжелел с каждым часом. Руны на нем теперь светились ровным, зловещим багрянцем, словно в такт ударам невидимого сердца. Иногда орку казалось, что из глубин черной кости доносится шепот – не слова, а звуки, напоминающие треск ломающихся ребер, вой затравленного зверя, звон цепей, рвущихся в темноте. Он отвечал на них гортанным рычанием, заставляя тени отшатываться, но они возвращались, гуще и настырнее, цепляясь за его пятки словно липкие щупальца. К ночи – если здесь можно было назвать ночью багровый мрак, утяжеленный пеплом – Грак’зул наткнулся на лагерь. Вернее, на то, что от него осталось. Палатки из шкур мамонтовралов обуглились, превратившись в хрупкие скелеты, а тела… Тела лежали в странных позах, будто их кости растаяли до того, как души покинули плоть. Лица, или то, что от них осталось, были обращены к Горну Скверны, словно в последний миг путники увидели в его огне нечто, заставившее их забыть о бегстве. Среди пепла орк нашел амулет – расплавленный кусок металла с клыком, оплетенным черными волосами. Знак клана Кровавого Холма. Его собственного. Грак’зул сжал обгоревший символ в кулаке, и вдруг череп в его другой руке вздрогнул, выпустив струйку дыма. В тот же миг земля под ним дрогнула, и где-то в глубине, далеко под слоями камня и расплава, застонал голос. Нечеловеческий. Не звериный. Словно сам ад зевнул, пробуждаясь от долгого сна. Орк двинулся дальше, в сторону Жильных Пропастей – каньонов, где лава текла не вниз, а вверх, к небу, словно кровь из перерезанной артерии. Воздух здесь пах железом и чем-то сладковато-гнилым, как будто впереди гнил целый лес, превращенный огнем в карамельный кошмар. Тени теперь шли не позади, а по бокам, принимая смутные очертания: то ли воинов с искривленными клинками, то ли существ со слишком длинными суставами и ртами, полными углей. Грак’зул не оборачивался. Он знал, что за ним уже не просто Пустошь. За ним шло нечто, что огонь не рождал, но что рождалось из огня. И череп в его руке, кажется, знал это лучше него. Жильные Пропасти дышали. Стенки каньонов, покрытые пульсирующими прожилками, сжимались и расширялись, будто гигантские легкие, втягивающие ядовитый воздух. Лава, струившаяся вверх, брызгала сгустками пламени, и каждый такой всплеск оставлял на камнях черные ожоги в форме рун – похожих на те, что плясали на поверхности черепа. Грак’зул чувствовал, как находка в его руке резонирует с этими знаками, словно ключ, вставленный в замок, который вот-вот щелкнет. Тени по бокам сгустились в подобия фигур. Они не нападали, не шептались – лишь повторяли его движения, как отражения в кривом зеркале. Когда орк останавливался, они замирали; когда он поднимал череп к багровому небу, их «головы» запрокидывались синхронно, будто в немом поклонении. Иногда в их очертаниях проступали детали: обломок рога, коготь, обвитый цепью, глаз, горящий слишком ярко даже для этого места. Но стоило Грак’зулу приглядеться – и тени снова становились просто тенями. К полуночи – а здесь ее отмечал вой Странствующих Духов Пепла, бродячих огоньков, что закручивались в спирали над трещинами – орк достиг Моста Костей. Сооружение, сплетенное из позвонков существ крупнее мамонтов, висело над пропастью, где внизу клокотало озеро жидкого обсидиана. Мост дрожал, словно живой, и с каждым шагом Грак’зула кости под ним начинали скрипеть мелодию, напоминающую плач. На середине моста орк замер. Череп в его руке внезапно стал холодным, как лед, и руны на нем погасли. Тишина навалилась густой пеленой, заглушая даже рев лавы. И тогда он увидел их – фигуры на другом берегу. Не тени. Существа в доспехах из спрессованного пепла, с лицами, скрытыми за масками в форме черепов, идентичных тому, что он нес. Они стояли неподвижно, но Грак’зул чувствовал их взгляды: тяжелые, липкие, словно смола. Один из воинов поднял руку, указывая на череп. Его пальцы были слишком длинными, словно кости под кожей растянули плоть в попытке сбежать. Грак’зул ответил рычанием, сжимая находку так, что треснула базальтовая кора на его ладони. В ту же секунду череп вспыхнул ослепительным багрянцем, и мост содрогнулся. Кости под ногами орка начали шевелиться, щелкая, как челюсти голодного зверя. Он побежал. Впереди воины расступились, растворяясь в воздухе, будто дым. Тени по бокам взвыли – впервые издав звук, – а за спиной Грак’зула мост начал рушиться, позвонки падали в пропасть, шипя в кипящем обсидиане. Он прыгнул на край утеса в тот миг, когда последняя опора рассыпалась, и приземлился на колени, чувствуя, как лава сочится сквозь трещины в набедреннике. Когда орк поднял голову, перед ним открылась Долина Молчащих Языков. Бескрайнее поле черных стеблей, похожих на застывшие языки пламени, тянулось к горизонту. Каждый «стебель» был увенчан шарообразным соцветием, внутри которого мерцали огни – словно фонарики, зажженные для тех, кто заблудился меж мирами. Но здесь не было ветра, не было звуков, только гнетущая тишина, густая, как смола. Череп снова стал теплым. Руны замигали, будто передавая код, а где-то в глубине долины, меж черных стеблей, что-то зашевелилось. Нечто огромное, волнообразное, словно хребет подземного змея, плывущего под самой поверхностью. Грак’зул встал, смахнул пепел с плеч и двинулся вперед. Он не знал, ведет ли его череп, голод или та самая сила, что годами копилась в его жилах. Но он чувствовал: то, что началось в Пепельных Пустошах, уже нельзя остановить. Долина Молчащих Языков поглощала каждый звук, словно жадно глотая последние крики умирающих миров. Черные стебли скрипели при касании, их соцветия поворачивались за Грак’зулом, следя мерцающими «глазницами». Воздух здесь был густым, словно желе из растопленного свинца, каждый вдох обжигал легкие, оставляя на губах привкус старой крови и горелого миндаля. Череп в руке орка пульсировал теперь в такт его шагам. Руны то вспыхивали, то гасли, будто вели немой диалог с чем-то, что пряталось под землей. Волнообразное движение в глубине долины приближалось, выгибая почву волнами, из которых сочился липкий дым. Грак’зул прислушался к тишине – и услышал. Не звук, а вибрацию, пронизывающую кости. Словно кто-то бил в гигантский барабан, обтянутый кожей… нет, не кожей. Он ускорил шаг. Стебли начали смыкаться за его спиной, образуя плотную стену, а впереди земля внезапно оборвалась, открывая Безмолвный Улей – пещеру, чьи стены были усеяны ячейками, словно гигантские пчелиные соты. Но вместо воска они состояли из застывшей слизи, мерцающей синеватым светом. Внутри некоторых ячеек виднелись силуэты: то ли людей, то ли существ, чьи конечности были скручены неестественным узлом, рты растянуты в немом крике, глаза заменены угольными впадинами. Грак’зул приблизился к одной из ячеек. Слизь дрогнула, и лицо внутри повернулось к нему. Черные жилки поползли по поверхности, складываясь в слова на забытом языке. Орк не успел прочесть – череп в его руке внезапно вырвался на свободу, повис в воздухе и ударил лучом багрового света в стену. Сотни ячеек застонали, их содержимое начало шевелиться, вытягивая костлявые пальцы к лучу. Орк отпрянул, но было поздно. Слизь лопнула, и существа выпали наружу, обтекая его, как вода камень. Их тела были лишены костей, плоть перетекала, принимая формы то пауков, то змей, то человеческих фигур с вывернутыми суставами. Они не атаковали. Они наблюдали. Один из них, с лицом, напоминающим расплавленную маску, протянул руку к черепу. В его ладони открылся рот, полный игл.

– Ты не свой, – прошипел рот, говоря на языке кланов, но голосом, в котором смешалось сто чужих гортанных скрежетов.

Грак’зул выхватил топор, но оружие прошел сквозь существо, как сквозь дым. Череп, все еще висящий в воздухе, вспыхнул ярче, и твари отпрянули, зашипев. Их формы расплылись, превратившись в лужицы черной смолы, которые тут же втянулись обратно в ячейки. Пещера содрогнулась. Со свода посыпались осколки слизи, и Грак’зул увидел, как луч от черепа выжигает в дальней стене проход – арку, за которой виднелись Огненные Чащобы. Лес из кристаллов, растущих из земли, как копья. Их грани искрились, отражая несуществующий здесь свет, а между стволами метались тени, напоминающие детей с обугленными крыльями. Орк схватил череп, все еще излучающий жар, и шагнул в проход. В тот же миг арка схлопнулась за ним, отрезая путь назад. Кристаллы вокруг загудели, их вибрация сливалась в мелодию, от которой кровь в жилах Грак’зула вскипала. Он двинулся вперед, ломая хрупкие на вид вершины, но каждая сломанная ветвь оставляла на его коже раны, из которых сочился не кровь, а черный дым. В глубине чащобы его ждало озеро. Не из лавы – из жидкого серебра, кипящего без огня. Над поверхностью кружили те самые дети-тени, их крылья оставляли на воде рябь, складывающуюся в руны. А посреди озера возвышался остров. На нем стоял трон, сплетенный из шипов и когтей, а на троне сидела фигура в плаще из пепла. Рог завыл снова. Теперь он звучал не сзади, а спереди. Грак’зул сжал череп. Он знал, что следующий шаг будет последним. Или первым. Озеро Холодного Пламени дышало тишиной, нарушаемой лишь шелестом крыльев теней-детей. Их смех, похожий на треск ломающегося стекла, резал воздух, оставляя невидимые шрамы. Грак’зул ступил на серебряную гладь, ожидая, что жидкость обожжет плоть, но вместо этого ступни погрузились во что-то вязкое и живое. Поверхность озера не была водой – она тянулась за ним, словно паутина, цепляясь за броню, пытаясь вплести его в свою мертвую ткань. Дети-тени сомкнулись вокруг, их обугленные крылья касались его плеч, оставляя метки в виде рун, которые тут же начинали кровоточить пеплом. Один из них, с лицом, словно вырезанным из угля, прошептал:

– Он ждет. Но трон пуст для тех, кто несет ложный лик.

Грак’зул не ответил. Череп в его руке дрожал, как пойманный зверь, а руны на нем теперь светились синим – холодным, чужим, непохожим на багрянец Пепельных Пустошей. Орк двинулся вперед, разрывая серебряные нити подошвами. С каждым шагом остров становился ближе, а трон обретал детали: шипы на его спинке были не металлом, а костями, покрытыми инеем, хотя вокруг стоял невыносимый жар. Когда он достиг середины озера, жидкость закипела. Из глубины поднялись фигуры – Стражи Вечного Начала. Гиганты в доспехах из спрессованного льда и пепла, с лицами, скрытыми под шлемами в форме черепов мастодонтов. Их пустые глазницы полыхали голубым пламенем, а в руках они сжимали копья, чьи наконечники были выкованы из звездного света.

– Отдай ключ, – прогремел хор голосов, и озеро содрогнулось, выплевывая вверх капли серебра, застывавшие в воздухе кристаллами.

Грак’зул оскалился. Череп в его руке взорвался сиянием, и голос, который он слышал лишь в шепотах теней, заговорил впервые – низко, как грохот обвала:

– Они не враги. Они дверь.

Орк бросился вперед, не в сторону острова, а вниз, туда, где копья стражей касались поверхности. Ледяные клинки вонзились в серебро, и озеро раскололось, открывая туннель из черного стекла, уходящий в бездну. Дети-тени взвизгнули, рассыпаясь искрами, а стражи застыли, превратившись в статуи, покрытые паутиной трещин. Падение длилось вечность. Стенки туннеля мелькали тенями былых времен: кланы, сгорающие в пламени, боги, спящие под землей, существа с кожей из тумана, пожирающие собственные сердца. Череп в руке Грак’зула стал тяжелее горы, выворачивая суставы, но он не отпускал. Внизу забрезжил свет. Не огонь, не звездный отсвет – нечто мутное, словно свет сквозь гнилую плоть. Приземление было мягким, словно он упал на тело спящего исполина. Равнина Спящих Снов раскинулась перед ним. Бескрайнее поле, покрытое кожистыми цветами, чьи лепестки шевелились, как губы, повторяющие обрывки забытых молитв. На горизонте возвышался город – не из камня, а из плоти и костей, с башнями, скрученными в узлы, и стенами, пульсирующими в такт неведомому ритму. Воздух здесь был сладким и удушающим, как вдыхание нектара сквозь тряпку, пропитанную ядом. Череп потух. Руны исчезли, оставив лишь шершавую поверхность, напоминающую кожу. Грак’зул почувствовал, как что-то сдвигается у него за спиной. Не тени, не стражи – нечто, что существовало между ударами сердца. Он шагнул к городу, не зная, ведет ли его воля, череп или та сила, что теперь пульсировала в его жилах, замещая кровь. Город из Плоти дышал. Стены, сотканные из переплетенных сухожилий и ребер, сжимались и расширялись, как гортань спящего колосса. Башни, скрученные в узлы мышц, выделяли слизь, стекавшую по фасадам ручьями, пахнущими медью и забродившей желчью. Грак’зул шагал по мостовой, выложенной зубами, каждый из которых шептал обрывки проклятий на мертвых наречиях. Череп в его руке, теперь теплый и податливый, будто свежий трофей, пульсировал в такт шагам, словно пытался слиться с ритмом города. Кожаные цветы, росшие вдоль дороги, поворачивали «головы» следом за орком. Их лепестки, покрытые язвами, раскрывались, обнажая зубчатые рты, из которых сочилась черная смола. Она стекала в трещины между зубами-камнями, и оттуда поднимались пузыри, лопающиеся с хриплым вздохом. Грак’зул чувствовал, как смола тянется за ним, цепляясь за пятки, но каждый раз отступала, едва касаясь тени, отбрасываемой черепом. Впереди зиял проход – арка, обрамленная спинными хребтами, увенчанными черепами неведомых существ. За ней открывалась Площадь Голодных Зеркал. Здания здесь были покрыты чешуйчатыми наростами, мерцавшими тусклым блеском, а вместо окон зияли провалы, из которых свисали щупальца, облепленные глазами. Но главное – посередине площади стояли зеркала. Не стеклянные, а плотоядные: их поверхности колыхались, как воды болота, а рамы были сращены из костей, утыканных клыками. Грак’зул приблизился к первому зеркалу. Отражение моргнуло – но это был не он. Существо с кожей, покрытой трещинами, как потрескавшаяся глина, с глазами, в которых горели не звезды, а черные дыры. Оно подняло руку, и в ладони раскрылся рот, произносящий слово:

– Заменитель.

Орк ударил по зеркалу кулаком. Поверхность прогнулась, как мембрана, и из трещин брызнула желтая жидкость. Отражение засмеялось, а за ним засмеялись все зеркала на площади. Звук наполнил пространство, густой и липкий, словно кипящий деготь. Череп в руке Грак’зула вдруг забился, как птица в ловушке, и из его глазниц хлынули струйки пепла, сложившись в дорожку, ведущую к центральной башне. Он пошел, игнорируя щупальца, тянущиеся к нему из окон. Глаза на них следили, моргая асинхронно, а некоторые плакали густой слизью, пахнущей гнилыми плодами. Воздух здесь был таким плотным, что каждый вдох казался глотком железа. Башня, круглая, как зрачок, пульсировала розоватым светом. Вход в нее охраняли Безликие Певцы – существа без ртов, с лицами, гладкими, как яйца. Их пальцы, длинные и суставчатые, танцевали в воздухе, вырезая руны, которые тут же растворялись с шипением. Когда Грак’зул приблизился, они замерли, а затем, как один, повернулись к нему. На их «лицах» проступили шрамы, складывающиеся в слова:

– Он уже в тебе.

Орк прошел сквозь них, и стражи рассыпались в пыль, как высохшая глина. Внутри башни стены бились, как сердце, а под ногами шевелился ковер из черных червей, сливающихся в узоры. Лестница, ведущая вверх, была не из камня – из сросшихся позвоночников, щелкающих при каждом шаге. На вершине, в комнате без потолка, открывавшей вид на багровое небо, стоял алтарь. Не каменный – живой. Плоть его дышала, а на поверхности выступали вены, по которым текла не кровь, а мгла. На алтаре лежал нож. Лезвие – осколок тьмы, рукоять – ребро, обмотанное волосами. Череп в руке Грак’зула вдруг застыл. Руны вернулись, но теперь они были белыми, как кость, и светились так ярко, что орку пришлось прищуриться. Где-то в глубине сознания зазвучал рог – не снаружи, не внутри, а между. Он звал. Требовал. Орк взял нож. Лезвие обожгло ладонь, оставив шрам в форме спирали. Он не успел осмыслить боль – стены башни содрогнулись, и плоть алтаря разорвалась, открывая проход в Бездну Последнего Шёпота. Там, внизу, за вихрем теней и забытых имен, ждало нечто. Не бог. Не демон. Нечто, для чего даже в языке Пепельных Пустошей не было слова. Грак’зул шагнул вниз. Вслед ему рассмеялись зеркала. Бездна Последнего Шёпота встретила Грак’зула вихрем пепла и шепота, в котором тонули голоса павших кланов. Воздух дрожал, словно сама тьма боялась того, что скрывалось в ее сердце. И там, среди хаоса, возникла она силуэт, проступивший из дыма, как мираж, рожденный жаждой. Женщина-орк. Ее кожа, цвета вулканической бронзы, переливалась в свете незримого пламени, будто под ней текли реки расплавленного металла. Длинные ноги, иссеченные шрамами-узорами, словно карта забытых битв, вели к бедрам, мощным и округлым, как холмы Пепельных Пустошей. Между ними – темная полоса плоти, скрытая тенями, двигавшимися сами по себе, будто живые. Живот, плоский и жесткий, как щит воина, поднимался к груди, где тяжелые, полные груди с сосками цвета обсидиана дышали в такт шагам. Ее руки, сильные и изящные, с пальцами, украшенными кольцами из когтей, приглашали. Лицо – резкое, с высокими скулами, губами, как раны от клинков, и глазами, горящими желтым огнем, – обрамляли волосы, сплетенные из дыма и пепла, струившиеся до поясницы.

– Ты устал, Пожиратель Пепла, – ее голос был глухим рокотом, как землетрясение под кожей. – Здесь можно отдохнуть.

Она провела ногтем по своему ребру, и плоть расступилась, обнажив подобие входа – дверь в плоть, в тепло, в забытье. Грак’зул почувствовал, как череп в его руке дрогнул, а нож с ребристой рукоятью заныл, будто предупреждая. Но тело уже отвечало на зов. Они сошлись в танце, где не было места нежности. Ее пальцы впились в его спину, оставляя кровавые руны, ее рот прижался к его шее, зубы сдавили горло, не разрывая кожи. Ее бедра обвили его, как удавы, плоть к плоти, жар к жару. Даже воздух вокруг них плавился, превращаясь в марево, где границы тел стирались. Но в этом соединении было не страсть – голод.

– Отдайся, – прошептала она, и ее голос стал множественным, эхом из тысячи глоток. – Я дам то, что ты ищешь.

Ее кожа начала меняться. Шрамы раскрылись, став ртами, шепчущими обманы. Волосы из дыма превратились в щупальца, обвивающие его руки. Глаза провалились вглубь, став бездонными колодцами, из которых полезли личинки с человечьими лицами. Суккуб, притворившийся плотью, чтобы выпить душу.

Но Грак’зул засмеялся. Его рука, все еще сжимающая нож, вонзилась ей в бок. Лезвие из тьмы вспыхнуло, и суккуб взвыл – звук, от которого треснули стены Бездны.

– Ты ошиблась, тварь, – проревел орк, вырывая клинок. – Я уже принадлежу огню.

Ее тело распалось, как пепел, смешавшись с вихрем Бездны. На мгновение в воздухе остался лишь звон – смех или плач, – а потом все стихло. Грак’зул стоял, дрожа от ярости и боли. Нож в его руке теперь светился тусклым багрянцем, а череп, привязанный к поясу, шептал что-то на языке древних вулканов. Впереди, сквозь рассеивающийся дым, проступили очертания Врат Изъеденных Правдой – арки из сплавленных костей, за которой ждало не то, что могло быть названо. Орк плюнул в пепел, что когда-то был суккубом, и шагнул дальше. Ему не нужны были ловушки. Он сам стал ловушкой для всего, что осмелится встать на его пути. Врата Изъеденных Правдой возвышались, как оскал гигантского зверя, чьи клыки сплелись в арку из желтоватых костей, покрытых язвами. Каждая кость была испещрена письменами – не рунами, а чем-то более древним, словно черви, точившие плоть, выели в поверхности истории, которые не должен был знать никто. Воздух здесь пах разложением и медью, а под ногами Грак’зула шевелились тонкие щупальца, похожие на корни, но слишком теплые, чтобы быть частью камня. Череп на его поясе застонал. Звук, похожий на скрип двери в заброшенной усыпальнице, вырвался из его глазниц. Нож в руке орка дрожал, будто чувствуя близость того, что пряталось за Вратами. Грак’зул провел пальцем по лезвию, и его кровь, густая и черная, сочилась по ребру рукояти, оживляя резьбу – узор из сплетенных змей. Он шагнул под арку. Кости сомкнулись за ним, издав хруст, словно челюсти. Пространство за Вратами оказалось не комнатой, не пещерой, а чем-то иным. Чрево Сновидца – полость, стенки которой были покрыты пульсирующими мембранами, испещренными жилками. Они переливались синим и багровым, как гематомы, а между ними зияли отверстия, из которых сочилась слизь, пахнущая гнилыми цветами. Грак’зул двинулся вперед, его сапоги вязли в полупрозрачном полу, похожем на желатин. С каждым шагом из массы вытягивались щупальца, пытаясь обвить лодыжки, но нож в его руке вспыхивал, заставляя их отступать. Череп на поясе теперь шептал на языке, который орк не понимал, но чувствовал кожей – слова обжигали, как прикосновение раскаленного железа. Внезапно стенки Чрева сжались, вытолкнув его в Зал Глаз. Круглая комната, стены которой были усеяны глазными яблоками, каждое размером с кулак. Они следили за Грак’зулом, зрачки сужаясь и расширяясь, а в их глубине мерцали крошечные сцены: войны, роды, распады, безумия. Один из глаз, крупнее других, с радужкой цвета гниющей плоти, отделился от стены и поплыл к орку, остановившись в сантиметре от его лица.

– Ты принес жертву? – прозвучал вопрос, исходящий не из глаза, а из самого воздуха.

Грак’зул не ответил. Вместо этого он вонзил нож в глаз. Тот лопнул с хлюпающим звуком, выпустив поток черных личинок, которые тут же испарились, оставив после себя запах жженых волос.

– Жертва уже принесена, – пробормотал череп, и его голос слился с гулом Зала.

Пол под ногами орка задрожал, и глазницы на стенах начали закрываться, одна за другой, словно избегая его взгляда. В центре комнаты открылся люк, ведущий вниз, в Утробу Молчания. Лестница, вырезанная из кости, вилась в темноту, ступени были покрыты чем-то мягким, напоминающим плоть новорожденного.

Грак’зул спускался долго. Воздух становился гуще, тяжелее, пока каждый вдох не стал похож на глоток масла. Внизу его ждало озеро – не из воды, а из сгустков тьмы, которая переливалась, как нефть. На поверхности плавали обломки: черепа с треснувшими лбами, обугленные доспехи, страницы книг, исписанные кровью. Посреди озера возвышался трон. Не из костей или металла – из спрессованного времени. Его поверхность мерцала, показывая лица тех, кто сидел здесь раньше: орков, людей, существ без имени. Их черты искажались, как воска под пламенем, а их крики, беззвучные и отчаянные, вибрировали в костях Грак’зула. Череп на его поясе внезапно замолк. Нож потяжелел, будто пытаясь вырваться из руки. Орк подошел к краю озера, и тьма заколебалась, образуя тропу – узкую, зыбкую, словно мост из теней.

– Последний шаг, – прошептала тьма его собственным голосом.

Грак’зул ступил на тропу. Тьма обвилась вокруг его ног, цепкая и холодная, но он шел, не замедляясь. Где-то в глубине, под озером, забилось что-то огромное. Ритмично, как сердце, но с перебоями, словно орган был поврежден. Когда он достиг трона, череп на его поясе рассыпался в прах. Нож выпал из руки, вонзившись в пол, и застыл, как обелиск. Грак’зул коснулся спинки трона – и мир перевернулся. Он не сел. Он стал троном. Его плоть срослась с древним материалом, кости слились с мерцающей субстанцией, а в глазах – тех, что остались его – замелькали видения: бесконечные войны, боги, спящие в магме, тени, пожирающие сами себя. Где-то вдали, за пределами реальности, завыл рог. На этот раз звук был внутри него. Но Грак’зул уже не слышал. Он горел.

Плоть Трона пульсировала в такт его новым мыслям – тяжелым, как удары кузнечного молота. Грак’зул ощущал, как древний материал прорастает сквозь его тело, вплетая вены в узоры времени, а кости – в остов мироздания. Его глаза, теперь множественные и разбросанные по поверхности трона, видели сквозь слои реальности: Пустотные Сады, где цвели цветы из спрессованных криков, и Рвы Вечной Пищи, где тени пожирали друг друга в бесконечном цикле голода. Воздух вокруг сгустился в подобие слизи, сквозь которую пробивались Голоса-Паразиты – существа с телами из спирального дыма и ртами, полными игольчатых зубов. Они кружили вокруг трона, напевая гимны на языке, от которого кровоточили уши.

– Ты – сосуд, ты – пробуждение, – шипели они, касаясь Грак’зула щупальцами из пепла.

Орк попытался встать, но трон удерживал его, как корни тысячелетнего дерева. Вместо ног у него теперь были Корни Жажды – черные, узловатые отростки, врастающие в пол. Он потянулся к ножу, все еще торчащему из плоти пола, но лезвие рассыпалось при касании, превратившись в рой серебряных мух, которые впились в его кожу, оставляя надписи: «Ты принадлежишь им». Внезапно стены Чрева Сновидца разорвались, открыв Проход Склеенных Снов. Туннель, выстланный ребрами, между которыми висели капли застывшей боли, вел вверх – туда, где мерцал свет, похожий на отсвет гигантской раны. Грак’зул пополз, корни волочась за ним, оставляя борозды в полу. Каждое движение отзывалось эхом в его новом теле: кости скрипели, как двери в заброшенных храмах, а мышцы горели, словно их поливали кислотой. В конце туннеля его ждал Зал Разорванных Зеркал. Осколки, размером с горы, висели в воздухе, отражая не Грак’зула, а версии его самого: орка, сгорающего в лаве, орка, правящего армией теней, орка, ставшего горой, чьи склоны пропитаны кровью. В центре зала на троне из сломанных крыльев сидела Мать Шепчущих Теней – существо с телом женщины-насекомого, покрытым хитиновыми пластинами, и лицом, состоящим из сотни ртов.

– Ты пришел за правдой, – заговорили рты хором, и каждый звук оставлял трещину в воздухе. – Но правда съест тебя раньше, чем ты поймешь ее вкус.

Грак’зул не ответил. Вместо этого он вырвал один из своих корней и бросил его в ближайшее зеркало. Осколок взорвался, выпустив Стражей Молчания – существ без глаз, с кожей из пергамента, исписанного запретными молитвами. Они двинулись к нему, их пальцы, острые как стилусы, царапали пол, высекая искры. Орк схватил ближайший осколок зеркала. Отражение в нем – он сам, но с глазами, полными звездного пепла – улыбнулось и прошептало:

– Разбей нас всех, и ты увидишь.

Грак’зул разбил осколок. Зал содрогнулся, а Мать Шепчущих Теней взвыла, ее рты истекали черной смолой. Тени смешались со светом, и орк упал в Бездну Отражений, где каждое падение рождало новую версию его пути. Очнулся он в Пещере Спящих Сердец. Стены здесь бились, как груди исполинов, а под потолком висели сердца – огромные, покрытые шипами, соединенные жилами в единую сеть. В центре пещеры стоял колодец, наполненный не водой, а сгустками тьмы, из которого доносился звон цепей. Череп, давно рассыпавшийся в прах, внезапно зашептал снова – голосом самого Грак’зула из прошлого:

– Они боятся не тебя, а того, что ты несешь.

Орк подошел к колодцу. В его глубине мерцало отражение – не его, а Пепельных Пустошей, но искаженных, словно увиденных сквозь слезу бога. Там, среди огня, стоял он сам – прежний, с топором в руках, еще не тронутый троном.

– Выбор, – прошептала тьма.

Грак’зул засмеялся и шагнул в колодец. Цепи разорвались, а сердца на стенах забились чаще, выкрикивая его имя на языке, который забыли даже тени. Падение длилось миг и вечность. Он приземлился там, где начал – в Пепельных Пустошах, но теперь земля под ним дышала в такт его шагам, а небо плакало пеплом, узнавая своего нового хозяина. Рог завыл в последний раз – не позади, не внутри, а повсюду. И Грак’зул пошел. Не вперед, не назад – сквозь.

Явление Кровавой Песни

Озеро Черного Зноя дышало паром, поднимающимся с поверхности, будто сама вода кипела от прикосновения к ее коже. Она вошла в озеро, как входит в битву – без колебаний, раздвигая волны мускулистыми бедрами. Вода, густая от пепла и минералов, обволакивала ее, смывая с тела пыль сражений и запах дыма. Когда она вышла на берег, с нее стекали струйки, оставляя мокрые дорожки на камнях. Ее ноги, длинные и иссеченные шрамами-зигзагами, будто карта невидимых войн, утопали в черном песке. Вода капала с мощных бедер, округлых, как щиты, и с живота, плоского и жесткого, пересеченного шрамом от клыка тролля – знаком, который она носила с гордостью. Между ног, в тени мускулистых изгибов, темнела полоса влажной плоти, скрытая лишь пепловой дымкой, что клубилась над озером. Спина Зарг’ры была полотном битв: перекрещенные рубцы, старые и новые, обрамляли мышцы, играющие под кожей цвета вулканической бронзы. Ее задница, круглая и сильная, как наковальня кузнеца, напряглась, когда она наклонилась, чтобы собрать дреды – черные, тяжелые, переплетенные с костяными амулетами. Вода стекала по ним, как по корням древнего дерева.

Грудь, полная и упругая, с сосками, темными, как обсидиан, поднималась в такт дыханию. Лицо – резкое, с высокими скулами, будто высеченными топором, – смягчали губы, полные и рассеченные старым шрамом. Глаза, желтые, как расплавленное золото, светились в полумраке, отслеживая каждое движение в окрестностях. На руках, от запястий до плеч, вились татуировки – руны Пепельных Пустошей, говорящие о подвигах, которые не смели повторить даже вожди. Она потянулась, и мышцы спины заиграли, как тетивы лука. Воздух дрожал от ее присутствия. Вдали, за скалами, завыл ветер, но Зарг’ра лишь усмехнулась, проводя ладонью по бедру, смахивая капли. Ее тело, мокрое и сияющее, было оружием, алтарем и знаменем в одном. Черный Зной замер, наблюдая. Даже огненные саламандры, обычно жалящие путников, заползли в трещины, почуяв, что эта орчиха – не добыча. Она была бурей, еще не обрушившейся, но уже собравшейся. Зарг’ра наклонилась за мечом, лежавшим на груде доспехов. Ее движения были медленными, нарочито неспешными – вызов всему, что пряталось в тенях. Когда клинок коснулся ее ладони, озеро вздохнуло, выпустив пузырь серного газа.

– Скоро, – прошипела она, не уточняя, кому адресовано обещание.

Где-то за горами, в Расколотых Ущельях, забил барабан. Но Зарг’ра уже шла прочь, ее мокрые следы испарялись, оставляя на камнях узоры, похожие на предсказания. Она не знала, что ее путь пересечется с тем, кто носил имя Пожиратель Пепла. Пока же мир принадлежал ей – и озеро, и страх, что струился за ней по пятам, как преданный пес. Тропа в Расколотые Ущелья вилась меж скал, чьи вершины напоминали сломанные клыки древнего зверя. Камни здесь дышали, испуская серые клубы пара, а земля под ногами Зарг’ры хрустела, будто кости, перемолотые в песок. Она шла неторопливо, меч на плече, дреды с костяными амулетами позвякивали в такт шагам. Воздух гудел, как раненый шер’рат – летучая тварь из пустынь юга, чей крик сводил с ума слабых духом. Но Зарг’ра лишь усмехалась, ловя взглядом движение в тенях. Ущелье сузилось, превратившись в Желоб Шепчущих Клинков – проход, где ветер свистел меж острых выступов, вырезая в скалах руны, которые никто не смел читать. Здесь, в полумраке, она заметила первое знамение: на камне лежал череп горного тролля, обернутый цепями. Зубцы ржавого металла впились в кость, будто пытаясь удержать то, что давно ушло. Зарг’ра пнула его ногой, и череп рассыпался в прах, выпустив рой черных жуков с крыльями, похожими на обгоревший пергамент.

– Стражей зовешь? – проворчала она, смахивая насекомых с плеча.

Ответом стал гул из глубин ущелья. Не барабанный бой, а нечто глубже – будто сама земля стонала под тяжестью забытого имени. Зарг’ра замедлила шаг, пальцы сжали рукоять меча. Впереди, за поворотом, воздух колыхнулся, и из трещины в скале выползло Дикое Зерно – существо из жидкого камня и шипов. Его тело переливалось, как ртуть, а вместо глаз горели две щели, заполненные магмой.

– Кровь… Песня… – зашипело создание, растягиваясь в подобие змеи с челюстями из обсидиана.

Зарг’ра не стала ждать атаки. Ее меч рассек воздух, и клинок, выкованный в кузнях Горна Скверны, вонзился в жидкую плоть. Существо взвыло, шипя и брызгая кислотой, но орчиха крутанула меч, разрывая тварь надвое. Капли расплавленного камня упали на землю, прожгли дыры, из которых выползли черви с человечьими лицами.

– Жаль, недолго музыка играла, – усмехнулась она, вытирая клинок о бедро.

Но ущелье не прощало пролитой крови. Стенки задрожали, и с потолка посыпались осколки, собираясь в Живые Сталактиты – создания с телами из слюды и когтями, бритвенно-острыми. Они атаковали волнами, царапая доспехи Зарг’ры, но каждый удар ее меча оставлял на них трещины, из которых сочился свет, похожий на лунный. Когда последний сталактит разбился о камни, орчиха обнаружила за их останками пещеру. Вход в нее напоминал пасть, обрамленную сталактитами-клыками, а внутри струился тусклый свет. Логово Спящего Света – место, о котором шептались шаманы кланов, но куда не ступала нога воина. Зарг’ра вошла, не скрывая шагов. Стены пещеры были покрыты мхом, светящимся синим, как глаза утопленников. В центре грота стоял алтарь – плита из черного мрамора, на которой лежала Книга Кожи. Ее страницы были сшиты из лоскутов плоти, а буквы выжжены раскаленными иглами. Орчиха прикоснулась к обложке, и книга раскрылась сама. На страницах запрыгали тени, складываясь в сцены: орки в доспехах из пламени, сражающиеся с существами без лиц; город, тонущий в озере лавы; женщина с мечом, чей силуэт повторял ее собственный.

– Пророчество? – фыркнула Зарг’ра, но не смогла отвести взгляд.

Тени замерли на последнем изображении: она стояла на краю пропасти, а за ее спиной реял флаг с символом, который она видела лишь раз – в видениях после ритуала Кровавого Восхождения. Книга захлопнулась, обдав ее лицо запахом гниющих роз. Где-то в глубине пещеры зазвучал смех – низкий, грудной, словно исходящий из-под земли.

– Ты рано пришла, Песня, – прогремел голос, от которого задрожали стены.

Но Зарг’ра уже повернулась к выходу, не удостоив тайну ответом. Пророчества были уделом шаманов и трусов. Ее путь вел дальше – к Сердцу Раскола, где, как гласили легенды, бился пульс самой Пепельной Пустоши. Когда она покинула пещеру, светящийся мох погас, а алтарь рассыпался в пыль. Книга исчезла, оставив на камнях лишь пятно, похожее на высохшую кровь. А вдали, за пределами ущелья, вновь забил барабан. На этот раз ритм был четче, настойчивее, будто зовущий не на войну, а на свидание с тем, что не имело имени. Зарг’ра провела языком по лезвию меча, смазав его своей кровью. Оружие загудело, признавая ее выбор.

– Скоро, – повторила она, на этот раз обращаясь ко тьме, что клубилась у горизонта.

Ее тень, удлиненная багровым закатом, потянулась вперед, будто спеша туда, куда даже она боялась ступить. Сердце Раскола встретило ее тишиной, густой, как смола, и запахом горелой плоти. Это была не пещера и не кратер, а нечто среднее – гигантская полость в земле, стенки которой пульсировали, словно обнаженные мышцы божества. С потолка свисали сталактиты, напоминающие застывшие слезы, а под ногами шевелилась почва, покрытая черными пузырящимися лишайниками. Каждый шаг заставлял их лопаться, выпуская газ, от которого кружилась голова. Но Зарг’ра шла, не замедляясь, ее дреды, тяжелые от костяных амулетов, бились о спину, как барабаны, отмеряющие шаги к гибели или славе. В центре полости зияла Щель Голода – трещина, из которой валил дым цвета вороньих крыльев. Возле нее лежали кости. Не звериные – орчьи. Черепа с пробитыми лбами, ребра, сломанные пополам, тазовые кости, обугленные до черноты. На одном из черепов она заметила татуировку: перекрещенные топоры, знак клана Железного Рыка. Ее бывшего клана.

– Неужели испугались? – проворчала Зарг’ра, пиная череп в трещину.

Ответом стал гул. Не из-под земли, а из ее собственной груди. Сердце билось чаще, будто пыталось вырваться из клетки ребер. Она прижала ладонь к нагруднику, почувствовав, как металл дрожит в такт пульсу. Воздух сгустился, и из дыма возникли Ткачи Иллюзий – существа в плащах из пепла, с лицами, скрытыми под капюшонами. Их пальцы, длинные и костлявые, вязали в воздухе нити, сплетая картины: Зарг’ра, падающая в бездну; Зарг’ра, целующаяся с тенью; Зарг’ра, разрывающая свою кожу, чтобы выпустить наружу пламя.

– Выберешь ли ты правду или силу? – запели Ткачи хором, их голоса звенели, как разбитое стекло.

Орчиха взмахнула мечом, разрезав ближайшую иллюзию. Нить порвалась, и картина рассыпалась на искры.

– Я сама и правда, и сила, – рыкнула она, вонзая клинок в грудь одного из Ткачей.

Существо рассыпалось в прах, но остальные лишь засмеялись, сплетая новые нити. На этот раз они показали ее – женщину-орк в доспехах из живого огня, с короной из шипов на голове. Тень Зарг’ры, но не ее. Ту, что могла бы быть.

– Предательство собственной крови, – прошептали Ткачи, – вот цена.

Зарг’ра выдохнула. Вместо ответа она схватила горсть пепла с земли и швырнула в лицо второму Ткачу. Пепел вспыхнул синим пламенем, и существо закричало, растворяясь в клубах едкого дыма. Оставшиеся отступили, их нити порвавшись, как паутина под ветром. Когда дым рассеялся, на месте Щели Голода зиял проход. Не в скале – в самом воздухе, будто пространство треснуло, не выдержав ее ярости. За ним виднелись Сады Слепых Видений – лес кристаллических деревьев, чьи ветви звенели при малейшем дуновении. Стволы искрились внутренним светом, а вместо листьев росли глаза, следившие за всем вокруг. Зарг’ра вошла, не оборачиваясь. Кристаллы под ногами крошились, как сахар, оставляя порезы на коже. Глаза-листья моргали, шепча на языке, который она не понимала, но чувствовала кожей – слова жгли, как укусы насекомых. Среди деревьев бродили Слуги Зерна – существа из спрессованного света и песка. Их тела переливались, как вода, а лица были пустыми холстами, на которых проступали черты тех, кто смотрел на них. Один из Слуг приблизился, его «лицо» исказилось, повторяя ее собственные черты, но с улыбкой, слишком широкой для орка.

«– Ты пришла за семенем», – сказало создание голосом ее матери, мертвой уже десять зим.

– Я пришла, чтобы сжечь ваши корни, – ответила Зарг’ра, рубя мечом по воздуху.

Слуга рассыпался, но его смех остался висеть среди деревьев. Кристаллы задрожали, и глаза-листья закрылись, испугавшись. Где-то в глубине Садов что-то забилось, как сердце, замурованное в алмаз. Она шла к этому звуку, ломая ветви, которые цеплялись за дреды, пытаясь замедлить. Ее кожа покрылась каплями крови и сока кристаллов, смешиваясь в узоры, похожие на руны. В центре Садов стоял Родник Ложных Обещаний. Вода в нем была прозрачной, но, когда Зарг’ра заглянула вглубь, она увидела не свое отражение, а лицо орка-мужчины с глазами цвета застывшей лавы. Его губы шевелились, произнося ее имя беззвучно, а за спиной виднелся трон из костей и пламени.

– Грак’зул… – прошептала она, узнав имя, которое шаманы шептали у огня.

Родник взорвался пузырями, и вода схлынула, открывая тоннель, уходящий вниз. В его глубине мерцал красный свет – не огонь, а нечто более древнее. Зарг’ра сплюнула в родник и развернулась. Ей не нужны были обещания, даже если они пахли властью. Ее путь лежал не вниз, а вперед – через Хребет Разочарования, где ветер резал кожу, как нож мясника, и дальше, к Полянам Костяных Цветов, о которых пели в балладах безумные барды. Но когда она покинула Сады, за ее спиной закрылся проход, а в воздухе остался лишь шепот:

– Он найдет тебя первым.

Орчиха не обернулась. Ее тень, теперь с рогами, выросшими из силуэта, тянулась к горизонту, где собирались тучи, похожие на стаю голодных воронов.

А где-то в Пепельных Пустошах, за горами и пеплом, завыл рог. Но на этот раз он звучал иначе – не угрозой, а вызовом.

Разочарования вздымался ввысь, как позвоночник исполинского зверя, сокрушенного в последней агонии. Каменные ребра скал были покрыты налетом инея, хотя вокруг витал жар, способный расплавить железо. Зарг’ра шла по узкой тропе, вжимаясь спиной в стену ущелья, чтобы не сорваться в пропасть, где клубился туман цвета гниющей плоти. Каждый выступ под ногами крошился, отправляя в бездну осколки, которые застывали в воздухе, превращаясь в стайки кристаллических мух. Они жужжали, цепляясь за ее дреды, но орчиха смахивала их мечом, оставляя в воздухе всполохи синих искр. На вершине хребта ее ждал Мост Скорби – хлипкая конструкция из сплетенных корней, черных и липких, будто пропитанных смолой страха. Под мостом, в глубине пропасти, светились Огни Забвения – блуждающие огоньки, принимавшие формы лиц: старых, молодых, искаженных ужасом. Они тянулись к ней, шепча имена, которые она слышала лишь в кошмарах.

– Зарг’ра… Зарг’ра… – звали огни голосами ее павших врагов.

Она плюнула в пропасть. Слюна, не долетев до дна, вспыхнула и рассыпалась пеплом.

– Придите и возьмите, твари, – проворчала она, ступив на мост.

Корни затрещали, выделяя желтую слизь, но выдержали. На середине моста воздух дрогнул, и перед ней возник Страж Порога – существо без лица, с телом, сплетенным из колючей проволоки и клочьев шкур. Его голова вращалась, как волчок, показывая то пустоту, то глаза, то рот с зубами-бритвами.

– Плата за проход – память, – заскрипел Страж, протягивая когтистую лапу.

Зарг’ра усмехнулась. Она вырвала из дредов один из костяных амулетов – клык вурдалака, убитого ею в Болотах Тишины – и швырнула его чудовищу.

– Возьми и подавись.

Страж схватил амулет, и проволока его тела на мгновение застыла. Воспользовавшись паузой, Зарг’ра прыгнула вперед, вонзив меч в «грудь» твари. Проволока лопнула, выпуская рой черных жуков, а сама сущность рассыпалась, завыв на сотню голосов. Мост рухнул за ее спиной, но орчиха уже достигла края. Ее руки впились в камень, оставляя кровавые следы на скале, а меч, зажатый между зубов, звенел, как разгневанный шер’рат. Поляны Костяных Цветов лежали перед ней – бескрайнее пространство, усеянное «цветами» из позвонков, ребер и фаланг пальцев. Стебли, сплетенные из жил, тянулись к багровому небу, а вместо пыльцы с них сыпался пепел. Воздух звенел от шепота – каждый цветок хранил последние слова мертвеца. Зарг’ра шла между ними, слушая, как под ногами хрустят черепа, превращенные в почву. Где-то вдали виднелась фигура – высокая, сгорбленная, в плаще из перьев ворона. Плетельщик Песен, как называли его шаманы. Тот, кто собирал голоса павших и вплетал их в баллады для забытых богов.

«– Твоя песня почти спета», – сказал он, не оборачиваясь. Его пальцы, длинные и сухие, перебирали невидимые струны.

– Моя песня только начинается, – огрызнулась Зарг’ра, останавливаясь в пяти шагах от него.

Плетельщик обернулся. Его лицо было маской из пергамента, на которой чернилами были нарисованы глаза и рот. Чернила стекали, как слезы, образуя на плаще новые узоры.

– Они ждут тебя там, за Пределом, – он указал на горизонт, где мерцала громадная арка из сплавленных мечей. – Но ты не дойдешь. Ты свернешь. Ты предашь саму себя.

Орчиха выдохнула. Ее меч дрогнул, но не от страха – от нетерпения.

– Попробуй остановить.

Плетельщик рассмеялся, и его маска разорвалась, выпустив рой певчих птиц с клювами из стекла. Они нырнули к Зарг’ре, но та, взмахнув клинком, превратила их в дождь осколков. Когда последняя птица разбилась о камни, Плетельщика уже не было – лишь клочок пергамента с кровавой надписью: «Ищи то, что ищет тебя». Она смяла пергамент в кулаке и двинулась к арке. Мечи, из которых она была сложена, звенели на ветру, играя погребальную мелодию. Каждый клинок был уникален: одни ржавые, другие – сияющие, третьи – скрученные, будто от удара титана. Зарг’ра прикоснулась к одному из них, и сталь вздрогнула, пронзив ее сознание видением: орчиха в доспехах из чешуи дракона, сражающаяся в толпе воинов с пустыми глазницами. За спиной у них пылал город, который она узнала – Кровавый Холм, место, где родилась ее мать.

– Нет, – прошептала она, отдергивая руку. Прошлое не имело власти над ней.

Арка дрогнула, и мечи начали падать, вонзаясь в землю у ее ног. Зарг’ра бросилась вперед, уворачиваясь от падающих клинков, чувствуя, как лезвия режут воздух у самого виска. Когда она вырвалась на другую сторону, арка рухнула, погребя под собой Поляны. Перед ней открылась Долина Шепчущих Камней. Валуны здесь были покрыты мхом, шевелящимся, как кожа, а в их трещинах прятались светлячки с глазами младенцев. Они мигали, провожая ее, а камни, как старые друзья, бормотали:

– Беги… Беги… Он близко…

Но бежать она не собиралась. Ее путь вел к Глазу Пустоши – кратеру, где, по легендам, родился первый огонь. Там, в кипящей сердцевине, она найдет не ответы, но силу, чтобы стереть вопросы. А далеко позади, среди обломков мечей, что-то зашевелилось. Не Плетельщик, не тени – нечто, что ждало своего часа дольше, чем существуют Пепельные Пустоши. Но Зарг’ра уже не слышала. Ее шаги слились с гулом Долины, а глаза горели ярче, чем светлячки-младенцы. Ей было все равно, что ждет впереди. Лишь бы это можно было разрубить мечом.

Реквием По Пеплу

Грак’зул шел по Выжженным Тропам, оставляя за собой следы, которые тут же зарастали черным стеклом. Его кожа, некогда потрескавшаяся, как базальт, теперь светилась изнутри тусклым багрянцем, будто под ней тлели угли забытых костров. Воздух вокруг него искривился, как от жара, и даже тени, обычно преследовавшие его, держались на расстоянии, сливаясь в неясные силуэты за спиной.

Он пришел в Утробу Вечного Жара – плато, где земля была покрыта узорами, словно шрамами от когтей гигантского зверя. Здесь, среди гейзеров, извергающих не пар, а густой яд, стояли Идолы Молчания. Каменные изваяния с лицами, стертыми временем, их руки протянуты к небу, будто умоляя о дожде, который никогда не придет. Грак’зул коснулся одного из идолов, и камень рассыпался в прах, обнажив под ним алтарь из обсидиана. На нем лежал Язык Пламени – не огонь, а существо, свернувшееся клубком, с глазами-углями и телом из сияющих нитей.

– Ты не хозяин. Ты – проводник, – прошипело существо, извиваясь вокруг его запястья.

Грак’зул сжал его в кулаке, чувствуя, как жгучие нити впиваются в кожу. Боль была сладкой, как обещание. Язык Пламени взвыл и растворился, оставив на ладони орка руну в форме спирали. Она пульсировала, напоминая сердцебиение, но он проигнорировал это. Дальше путь вел через Реквиемы Утесы, где ветер выл песни умерших кланов. Скалы здесь были прозрачными, как лед, а внутри них застыли тени существ, пытавшихся бежать из Пустошей. Их рты были открыты в беззвучном крике, а руки – протянуты к свободе, которой не существовало. Грак’зул прошел сквозь них, как сквозь дождь, и их холодные пальцы цеплялись за его доспехи, оставляя следы инея. На краю утесов он нашел Логово Спящего Змея – пещеру, вход в которую охраняли сталагмиты, похожие на оскаленные клыки. Внутри стены дышали, выделяя слизь, которая шипела при контакте с воздухом. В центре грота висел Кокон Изгнания, сплетенный из паутины и пепла. Внутри что-то шевелилось, разрывая нити изнутри. Грак’зул приблизился, и кокон лопнул. Из него выпало существо с телом человека и головой грифона. Его перья были опалены, а кожа покрыта гнойниками.

– Они… ждут… тебя… – хрипело создание, выплевывая кровавую слюну. – В… Бездне… Без Имени…

Орк прикончил его ударом ножа, и тушка рассыпалась в пепел. На полу осталась лишь лужица черной жидкости, в которой отражалось небо – багровое, как всегда, но теперь с темной точкой в центре, растущей с каждым мгновением. Он вышел из пещеры и увидел, что точка на горизонте превратилась во Вращающийся Столп. Черная колонна, состоящая из сгустков тьмы и обломков миров, кружилась, затягивая в себя все вокруг: камни, свет, даже время. У его подножия стояли Слуги Верчения – существа с телами, скрученными в спирали, и ртами на месте ладоней. Они пели гимн на языке, от которого трескались скалы.

– Ты опоздал, – заговорили они хором, не прерывая пения. – Он уже проснулся.

Грак’зул не спросил, кто «он». Он уже знал. Нож в его руке загудел, а руна на ладони вспыхнула, указывая направление – не к Столпу, а в сторону Разлома Тишины, трещины, где даже пламя горело беззвучно. По пути он наступил на тень, и та завизжала. Земля под ногами заколебалась, выпуская Голодных Червей – бескостных тварей с зубами по всему телу. Они бросились на него, но орк разорвал первого пополам, а остальные, почуяв пепел его души, отползли, шипя. У Разлома Тишины его ждало зеркало. Не стеклянное – из застывшего дыма. В отражении Грак’зул увидел себя, но не орка, а существо с кожей, покрытой трещинами, из которых сочился свет. Его глаза были пусты, а за спиной стоял город из костей, утопающий в озере лавы.

– Приди… – сказало отражение, и дым рассеялся, открывая проход.

Грак’зул шагнул в него. На другой стороне не было ни огня, ни теней – только бесконечное пространство серой пыли, где вдали маячила фигура. Не человек, не зверь. Нечто, для чего у него не было слов. Но он уже шел вперед, потому что выборов не осталось. Только жажда. А рог, который когда-то звал его, теперь молчал. Он стал ненужным. Безмолвные Пустоши раскинулись перед ним, как шкура гигантского зверя, содранная до мяса. Небо здесь было затянуто пеленой пепла, сквозь которую пробивались лучи багрового света, словно сквозь раны. Земля под ногами Грак’зула хрустела, как кости, перемолотые в песок, а воздух гудел от напряжения, будто сама Пустошь затаила дыхание. Он шел к Грибным Спиралям – исполинским образованиям из черной плоти, вздымавшимся к небу, словно щупальца подземного бога. Их поверхность была покрыта порами, из которых сочился едкий дым, а на вершинах зияли пасти, перемалывающие камни в пыль. Грак’зул обходил их стороной, зная, что даже его выносливость не спасет от яда, что висел в воздухе. На краю Пустошей его ждал Мост Изгрызенных Клятв – арка из сплавленных мечей, ржавых и кривых, будто их выплюнула сама земля. Под мостом клокотала река, но не из воды – из расплавленных криков. Лица, искаженные агонией, всплывали на поверхности, тянулись к нему, но Грак’зул лишь плюнул в кипящую массу. Крик, который вырвался из реки, заставил дрогнуть даже мост.

– Ты не пройдешь, – зашипело что-то из трещины под аркой.

Грак’зул не ответил. Он ударил кулаком в опору моста, и древний металл взвыл, осыпаясь ржавчиной. Существо в трещине умолкло, а орк двинулся дальше, оставляя за спиной облако ядовитой пыли. За мостом начинались Поля Молчаливого Урожая. Здесь росли не растения, а сплетенные из проволоки и костей конструкции, похожие на мертвые деревья. Их «ветви» шевелились, царапая друг друга, а с вершин свисали плоды – шары из спрессованного страха, мерцающие тусклым синим. Грак’зул сорвал один, и плод лопнул, выпустив облако воспоминаний: орки в цепях, дети, плачущие в пепле, старуха, поющая погребальную песню. Он раздавил их сапогом, и тени рассыпались с хрустом разбитого стекла. У края Полей стоял Храм Грохочущих Ртов. Его стены были покрыты барельефами существ с разинутыми пастями, а вместо двери зиял провал, обрамленный зубами. Внутри царила тишина, но Грак’зул знал – это обман. Его шаги эхом отдавались в зале, а из щелей в полу выползали Шептуны Без Языка – твари с телами из слизи и ртами на груди. Они окружили его, издавая булькающие звуки, но орк прошел сквозь них, как сквозь дождь. Их прикосновения оставляли ожоги, но шрамы затягивались мгновенно, будто плоть помнила, что такое боль. В святилище храма на троне из сплавленных черепов сидела Жрица Пустых Глаз. Ее лицо было скрыто маской из пергамента, а вместо глаз горели дыры, из которых сочился черный дым.

«– Ты принес то, что не принадлежит тебе», – сказала она, и маска треснула, обнажив безгубый рот.

Грак’зул достал из-за пояса черный череп, найденный в Горне Скверны. Руны на нем вспыхнули, и Жрица вздрогнула.

– Отдай, – прошипела она, но орк уже повернулся к выходу.

Стены храма содрогнулись, и потолок начал рушиться. Жрица закричала, ее тело расползлось, превратившись в рой насекомых с человечьими лицами. Грак’зул бежал, сокрушая падающие камни кулаками, а за ним гналась туча жужжащих тел. Он вырвался наружу, и храм рухнул, похоронив под обломками своих обитателей. Череп в его руке дрожал, будто смеясь. Впереди лежала Долина Забытых Имён. Камни здесь были исписаны письменами, которые исчезали при приближении, а ветер выл обрывки мелодий, знакомых лишь мертвым. Грак’зул шел, не останавливаясь, и тени под ногами тянулись за ним, как преданные псы. Где-то в глубине долины забило Сердце Пустоши – ритмичный гул, от которого трескалась земля. Грак’зул ускорил шаг.

Но покой был для слабых. А он был огнем, который не гаснет. Реквиемы Пещеры встретили его тишиной, густой, как смрад разлагающейся плоти. Стены, покрытые блестящей слизью, пульсировали в такт шагам, словно пещеры были живым существом, проглотившим его целиком. Воздух пропитала вонь гниющих цветов – тех самых, что росли в Садах Отчаяния, где лепестки падали, обжигая землю кислотой. Грак’зул шел, не пригибаясь, хотя своды пещеры опускались все ниже, сжимаясь вокруг него, как пальцы вокруг горла. Его дыхание оставляло на камнях иней, хотя вокруг стоял невыносимый жар. Внезапно пол под ногами превратился в зыбкую массу – Кишащую Топь, болото из спрессованных костей и желчи. Каждый шаг поднимал пузыри, лопающиеся с хрипом проклятий. В глубине топи мелькали тени: существа с телами, сплющенными давлением, и ртами, растянутыми от уха до уха. Они шептали, протягивая к нему руки-обрубки, но Грак’зул игнорировал их, топча хребты, хруст которых напоминал смех. На выходе из топи его ждала Лестница Сотни Горл – спираль из зубов и языков, вьющаяся вверх, к свету, похожему на отсвет далекого пожара. Языки шевелились, облизывая его сапоги, а зубы смыкались, пытаясь откусить палец. Орк вырвал один из них, швырнув в темноту, и лестница вздрогнула, затихнув на мгновение. Подъем занял века или миг – время здесь текло, как патока, густая и ядовитая. Наверху открылся Зал Разорванных Обещаний. Колонны, выточенные из слез, подпирали потолок, усеянный сталактитами в форме висельников. Их тени танцевали на стенах, изображая сцены предательств: орк, вонзающий нож в спину брата; мать, бросающая дитя в огонь; вождь, ломающий тотем клана. Грак’зул прошел сквозь них, не останавливаясь, хотя тени цеплялись за его плечи, шепча:

– Ты уже предал… Ты предашь снова…

В центре зала стоял Трон Изгрызенных Костей. На нем сидела фигура в плаще из пепла, с лицом, скрытым за маской из сплавленных монет. Ее пальцы, длинные и синие, как трупные, барабанили по подлокотникам, выбивая ритм, от которого кровь стыла в жилах.

«– Ты принес ключ», – сказала фигура голосом, в котором смешались сто чужих шепотов.

Грак’зул молчал. Череп у его пояса, тот самый, черный и рунический, дрожал, будто пытаясь вырваться.

– Он не твой, – протянула фигура, поднимаясь. Плащ упал, обнажив тело, сшитое из шрамов. – Он никогда не был твоим.

Орк выхватил нож, но клинок прошел сквозь фигуру, как сквозь дым. Маска рассыпалась, монеты зазвенели, падая на пол, а под ней оказалось… Ничего. Пустота, поглощающая свет.

– Ищи там, где плачут камни, – прошипела пустота, растворяясь.

Зал рухнул, и Грак’зул упал в Пропасть Белых Шёпотов. Падение длилось вечность. Вокруг него кружились обрывки голосов, обрывки жизней, обрывки миров. Он видел города, погребенные под лавой, богов, спящих в магме, детей, рожденных без глаз. Приземление было мягким, будто его поймали руки из мха. Лес Молчаливых Крон окружал его – деревья с черными стволами и листьями, похожими на отрубленные уши. Воздух звенел от неслышных криков, а между стволами метались Тени Без Имён, существа, чьи очертания менялись с каждым шагом. Они не нападали. Они наблюдали. Грак’зул шел, пока не наткнулся на Ручей Слепой Памяти. Вода в нем была густой, как ртуть, и отражала не его лицо, а чужие жизни: воина, павшего от его руки; шамана, проклявшего его род; ребенка, которого он не спас. Орк зачерпнул жидкость, и она обожгла ладонь, оставив шрам в форме вопросительного знака.

За ручьем возвышалась Гора Спящего Гнева. Ее склоны были покрыты трещинами, из которых сочился дым, а на вершине зиял кратер, испускающий багровое сияние. Грак’зул знал: там, в жерле, его ждет не ответ, но битва. Битва, которая изменит всё. Или ничего. Он начал подъем. Камни крошились под сапогами, обнажая жилы золота, которое шипело при контакте с воздухом. Где-то выше завыл ветер, но это был не ветер – это выл оно. То, что ждало. А череп на его поясе, наконец, замолчал. Будто затаив дыхание. Гора Спящего Гнева встретила его рёвом, похожим на стон раненого зверя. Склоны, покрытые коркой застывшей лавы, трескались под ногами, обнажая жилы раскалённой руды, которая пульсировала, как вены. Воздух дрожал от жара, выжигая лёгкие, но Грак’зул шёл вперёд, оставляя за собой следы, которые тут же заполнялись чёрным стеклом. Его кожа, покрытая узорами шрамов, дымилась, но боль лишь подстёгивала ярость, копившуюся в жилах. На полпути к кратеру земля внезапно обвалилась, открыв Логово Хрустальных Червей. Гигантские твари с телами из прозрачного кварца, сквозь который виднелись клубки кишок и бьющееся сердце-уголь, выползли из трещин. Их челюсти, усеянные алмазными зубами, щёлкали, высекая искры. Грак’зул вырвал один из сталагмитов и вонзил его в ближайшего червя. Существо взорвалось, осыпав его осколками, которые впивались в плоть, но орк лишь зарычал, выдирая их вместе с кусками мяса. Остальные черви отползли, шипя, их хрустальные тела отражали его искажённое яростью лицо. Выбравшись из логова, он увидел Мост Изгнанных Душ. Сооружение было сплетено из спинных хребтов, соединённых сухожилиями, которые растягивались и сжимались, как тетива. Под мостом клокотала река из расплавленных шёпотов – голоса преданных, забытых, проклятых сливались в единый гул. Грак’зул ступил на мост, и кости затрещали, выпуская облако костяной пыли. Тени из реки потянулись к нему, цепляясь за сапоги, но он шёл, не глядя вниз, пока мост не оборвался, обрушившись в кипящую массу. Последним прыжком он достиг края, а за спиной река взревела, поглотив обломки.

Плато Вечного Оскала раскинулось перед ним. Камни здесь были выточены ветром в лица – тысячи гримас, застывших в немом крике. Их рты шевелились, изрыгая песок, который складывался в слова: «Ты не пройдёшь», «Остановись», «Она ждёт». Грак’зул молча шёл сквозь этот хор, сбивая каменные губы ударами кулаков. Лица крошились, но их обломки срастались вновь, образуя новые маски, ещё более уродливые. У подножия кратера его ждал Страж Последнего Вздоха – существо без формы, лишь клубок щупалец, обвивающих сердцевину из синего пламени. Каждое щупальце заканчивалось ртом, который выл, пел или смеялся.

– Ты принёс жертву? – прошипел один из ртов.

– Ты сам жертва, – засмеялся другой.

– Огонь предаст тебя, – завыл третий.

Грак’зул выхватил нож, выкованный в Горне Скверны, и клинок, вобравший в себя тысячу смертей, вспыхнул багрянцем. Он рубил щупальца, и те отпадали, превращаясь в пепел, но на их месте вырастали новые. Сердцевина пламени пульсировала, и с каждым ударом жар усиливался, оплавляя доспехи орка. Когда последнее щупальце было отсечено, пламя взорвалось, ослепив его, а когда свет рассеялся, Стража не было – лишь пепельная воронка, ведущая вглубь горы. Грак’зул спустился в Чрево Горы. Стенки тоннеля были покрыты блестящей слизью, в которой копошились слепые черви с человечьими лицами. Они шептали его имя, но он давил их сапогами, не замедляясь. Впереди замерцал свет – не огонь, а нечто холодное, мутное, словно свет гнилушки. Зал Мёртвых Звёзд открылся перед ним. Своды пещеры усеяли камни, мерцавшие тусклым светом, будто звёзды, забытые богами. В центре на троне из сплавленных мечей сидела Тень Первого Пламени – силуэт без черт, лишь очертания, дрожащие в жарком мареве.

– Ты пришёл за правдой, – сказала Тень, и её голос был шелестом горящего пергамента.

– Я пришёл за тем, что моё, – ответил Грак’зул, сжимая нож.

Тень подняла руку, и звёзды на сводах погасли. В темноте зажглись глаза – сотни, тысячи, устремлённых на него.

– Правда в том, что ты уже мёртв, – прошептала Тень. – Ты сгорел давно. Это лишь пепел идёт к концу.

Грак’зул засмеялся. Его смех разорвал тьму, и звёзды вспыхнули вновь, ослепительно ярко.

– Если я пепел, то стану пожаром.

Он бросился вперёд, нож в руке оставил кровавый след в пустоте. Тень рассыпалась, но её смех остался, витая меж камней. Мечи трона упали, превратившись в пыль, а на их месте остался проход – узкий, как рана, ведущий в Сердцевину Вечного Жара. Там, в огненном ядре, плавало Зерно Хаоса – кристалл чёрного огня, в котором танцевали отражения всех, кто когда-либо жаждал его силы. Грак’зул протянул руку, и кристалл обжёг ему ладонь, оставив узор в форме спирали. Он не взял его. Не стал. Вместо этого он разбил ножом камень под Зерном, и лава хлынула в зал, смывая всё на пути. Грак’зул бежал обратно, сквозь рушащиеся тоннели, сквозь рёв стихии, сквозь боль, ставшую его единственным спутником. Когда он выбрался на поверхность, гора взорвалась, выбросив столп пламени в небо. Пепел падал, как снег, покрывая его плечи. А где-то вдали, за пределами Пепельных Пустошей, завыл рог. Новый. Чужой. Но Грак’зул уже шёл на этот зов. Потому что даже пепел помнит, как гореть.

Спящая Ярость

Долина Шепчущих Клинков встретила Зарг’ру тишиной, обманчивой, как улыбка змеи. Воздух вибрировал от едва уловимого звона стали, а под ногами, вместо земли, лежали обломки мечей, копий и секир, ржавых и зазубренных. Каждое движение поднимало звон, словно оружие вспоминало свою былую ярость. Зарг’ра шла медленно, чувствуя, как клинки под сапогами шевелятся, пытаясь впиться в плоть. Ее дреды, утяжеленные амулетами из клыков, позвякивали в такт шагам, словно насмехаясь над немой угрозой долины.

Внезапно один из мечей вонзился в землю перед ней, преграждая путь. Лезвие, покрытое язвами ржавчины, изогнулось, как живое, и из рукояти выполз черный дым, приняв форму воина в доспехах из сломанных обещаний. Его лицо скрывал шлем без прорезей, а вместо голоса звучал скрежет точильного камня:

– Ты не достойна пройти.

Зарг’ра оскалилась. Ее меч, Глотка Ворга, уже свистел в воздухе, рассекая дым. Призрак рассыпался, но клинки вокруг начали подниматься, собираясь в скелеты воинов. Их пустые глазницы полыхали синим огнем, а кости звенели, как колокола. Она бросилась в бой, круша ребра и черепа, превращая древние клинки в пыль. Каждый удар рождал искры, которые жгли кожу, но орчиха не останавливалась. Ее тело, покрытое шрамами и потом, переливалось в свете вспышек, мышцы играли под кожей, как стальные канаты. Когда последний скелет рухнул, долина взвыла, и земля разверзлась, поглотив обломки. В образовавшейся трещине лежал Кинжал Спящей Ярости – клинок из черного стекла, чья рукоять была обвита кожами тех, кто не смог его подчинить. Зарг’ра подняла его, и лезвие впилось в ладонь, пытаясь высосать душу. Она сжала рукоять так, что костяные узоры врезались в кожу, и клинок затих, признав ее волю.

– Ты не первый, кто пытался меня сломать, – прошипела она, втыкая кинжал за пояс.

Долина сомкнулась, открывая путь к Храму Разбитых Зеркал. Здание, некогда величественное, теперь лежало в руинах. Осколки зеркал, вмурованные в стены, отражали не мир, а искаженные версии самой Зарг’ры: то с крыльями летучей мыши, то с лицом, покрытым чешуей, то в короне из человеческих пальцев. Она шла сквозь завалы, осколки резали ноги, но боль лишь подстегивала ярость. В святилище, под полуразрушенным куполом, сидела Оракул Трещин – старуха с кожей, как пергамент, и глазами, зашитыми черными нитями. Ее пальцы, длинные и сухие, водили по поверхности каменного стола, оставляя кровавые руны.

«– Ты пришла за вопросом, которого нет», – сказала Оракул, не поднимая головы.

– Я пришла, чтобы разбить твои зеркала, – ответила Зарг’ра, но рука сама потянулась к кинжалу.

Старуха засмеялась, и нити на глазах порвались. Из-под век хлынул поток черных жуков, заползая в трещины пола.

– Ты боишься не будущего, а прошлого, – прошипела Оракул. – Тот, кого ты убила, ждет тебя в Бездне Снов.

Зарг’ра выхватила кинжал, но стол рассыпался в пыль, а Оракул исчезла, оставив лишь запах горелых волос. На полу осталась единственная руна – Кхарун, символ ненайденной могилы.

Она покинула храм, не оглядываясь. Ветер принес запах дыма, и вдали, за горизонтом, замерцали огни Лагеря Вечных Странников – кочевников, торгующих тайнами и смертью. Зарг’ра направилась туда, сжимая рукоять меча. Ей не нужны были пророчества. Но где-то в глубине, под грудой амулетов и шрамов, руна Кхарун уже пустила корни. Лагерь Вечных Странников раскинулся у подножия Холмов Спящей Плоти, где земля дышала через поры-трещины, выпуская пар, обжигающий кожу. Шатры из кожи мамонтовралов колыхались на ветру, украшенные флагами с символами кланов, давно стертых с лица Пустошей. Зарг’ра вошла в лагерь, ее бедра плавно покачивались в такт шагам, а мокрая от пота ткань нагрудника плотно облегала грудь, подчеркивая каждый изгиб мышц. Взгляды кочевников скользили по ней, как ножи по стали – с любопытством и опаской. У костра, сложенного из костей и смоленых ветвей, сидел Торговец Шепотов. Его лицо скрывал плащ из перьев ночных птиц, но глаза, горящие янтарным огнем, следили за каждым ее движением. Он поднял кубок с вином, густым, как кровь, и голос его прозвучал, как шелк, разрываемый когтями:

– Тебе нужно то, что нельзя купить, девочка.

Зарг’ра села напротив, расставив ноги шире, чем требовало приличие. Мускулы бедер напряглись, шрамы на них заиграли в свете пламени, как тайные письмена. Она наклонилась вперед, позволяя взгляду Торговца скользнуть в вырез нагрудника, где влажная кожа блестела, как обсидиан.

«– Я не девочка», – произнесла она, медленно проводя языком по верхней губе. – А то, что мне нужно, ты отдашь даром.

Торговец засмеялся, но в смехе дрогнули нотки напряжения. Его пальцы сжали кубок так, что металл запищал.

– Ты хочешь знать, где найти Кровавый Рассвет? – он намеренно опустил глаза к ее животу, где шрам от клыка тролля извивался, как змея. – Но за это платят не монетами.

Зарг’ра встала, ее тень накрыла Торговца, сливаясь с пламенем костра. Она провела рукой по своему бедру, где кинжал Спящей Ярости был приторочен к пояснице, и медленно, слишком медленно, извлекла его. Лезвие черного стекла сверкнуло, отражая искры.

– Ты говоришь о плате? – она прижала острие к его горлу, но не нажимала. Запах ее кожи – смесь дыма, пота и железа – заполнил пространство между ними. – Но я предпочитаю… торговаться иначе.

Ее свободная рука скользнула вниз, пальцы вцепились в его запястье, прижимая ладонь к своему бедру. Торговец замер, дыхание участилось. Под кожей Зарг’ры пульсировала ярость, жар, но в ее глазах горело не желание – холодный расчет.

– Скажи, и я позволю тебе убрать руку живым, – прошептала она, наклоняясь так близко, что их губы почти соприкоснулись.

Он выдохнул название места – Ущелье Спящих Сердец – и она отступила, убрав кинжал. Ее смех, низкий и грудной, смешался с треском костра.

– Спасибо, – она повернулась, давая ему последний взгляд на свою спину: мышцы, играющие под кожей, шрамы, спускающиеся к пояснице, где начинался изгиб ягодиц, едва прикрытых кожаными лентами. – Но запомни: следующий, кто назовет меня девочкой, потеряет больше, чем руку. Она ушла, оставив Торговца дрожать от смеси страха и нереализованного желания. Ветер подхватил запах ее тела, унося его в сторону Озера Лунных Слез, где вода, черная и густая, плескалась у берегов, как язык голодного зверя.

Зарг’ра сбросила нагрудник, погрузившись в озеро. Вода обожгла кожу, смывая кровь и пыль, обнажая тело, выточенное битвами. Ее грудь, тяжелая и упругая, поднималась в такт дыханию, соски затвердели от холода. Она провела руками по животу, чувствуя под пальцами шрамы – карту войн, которые она выиграла. Пальцы скользнули ниже, к бедрам, где напряжение мышц обещало силу, способную сокрушить любого, кто осмелится приблизиться. Но здесь, в темноте, она позволяла себе быть не только оружием. Ее рука опустилась глубже, в воду, где тепло тела смешивалось с холодной глубиной. Губы приоткрылись, выдыхая пар, а в глазах вспыхнуло то, что она скрывала даже от себя – голод, неутоленный клинками и смертями. Внезапно вода вздыбилась. Страж Озера, существо с телом из водорослей и глазами-жемчужинами, поднялось из пучины. Его щупальца потянулись к ней, но Зарг’ра не двинулась с места.

– Ты нарушила покой, – загремел Страж, но его голос дрогнул, когда взгляд скользнул по ее обнаженному телу.

– Покой – для мертвых, – она вышла из воды, капли стекали по изгибам бедер, ягодиц, спины. – А ты живешь?

Щупальца замерли. Страж отступил, растворившись в волнах. Зарг’ра засмеялась, звук ее смеха разнесся по берегу, пугая ночных птиц. Она оделась, чувствуя, как влажная ткань прилипает к коже, подчеркивая каждую мышцу. Путь к Ущелью Спящих Сердец ждал, но теперь она шла туда не только с мечом. С собой она несла нечто опаснее – обещание, что даже в мире пепла и крови, есть сила, против которой не устоит ни смертный, ни бог. Сила, что прячется между ударами сердца и складками плоти. Ущелье Спящих Сердец зияло впереди, как рана на теле мира. Скалы, цвета запекшейся крови, вздымались ввысь, их вершины терялись в пепельной дымке. Воздух звенел от напряжения, будто само ущелье дышало – медленно, тяжело, выдыхая запах гниющих цветов и металла. Зарг’ра шла по узкой тропе, бедра плавно покачивались, а мышцы спины играли под кожей, словно змеи под луной. Ее дреды, сплетенные с клыками поверженных врагов, позвякивали в такт шагам, словно насмехаясь над тишиной. Она остановилась у каменного выступа, сбросила нагрудник, позволив прохладному ветру коснуться груди. Соски, жесткие от холода, подрагивали, а капли пота стекали по животу, исчезая в складках пояса. Проведя ладонью по шраму на боку – память о схватке с троллем-альфачом —, она достала флягу с кровью огненной саламандры и сделала глоток. Жидкость обожгла горло, разливаясь жаром по жилам.

– Не боишься, что кто-то увидит? – раздался голос из тени.

Из расщелины вышел Скиталец – мужчина-орк с кожей, покрытой ритуальными шрамами, и глазами, как угли в пепле. Его взгляд скользнул по ее груди, задержался на бедрах, но Зарг’ра лишь усмехнулась, намеренно медленно затягивая ремни нагрудника.

– Страшно? – она повернулась к нему спиной, демонстрируя переплетение шрамов на пояснице, словно карту забытых битв. – Или завидно, что твои раны не так красивы?

Скиталец хрипло рассмеялся, приближаясь. Его рука потянулась к ее дредам, но Зарг’ра резко развернулась, прижав его к скале. Лезвие кинжала Спящей Ярости уперлось ему в горло, а ее бедро прижалось к его ноге, передавая тепло кожи сквозь ткань.

– Ты знаешь, что я ищу, – прошептала она, губы в сантиметре от его уха. – Скажи, и я позволю тебе уйти… или остаться.

Он выдохнул слово – Логово Хрустальных Змеев – и она отступила, убрав клинок. Ее пальцы скользнули по его груди, оставляя царапины, прежде чем она развернулась и пошла дальше. Скиталец остался стоять, дыхание прерывистое, смешиваясь со свистом ветра. Дорога сузилась, превратившись в Тропу Отражений. Камни здесь были гладкими, как зеркала, и в их поверхности мелькали тени: Зарг’ра, сражающаяся с клоном себя самой; Зарг’ра, целующаяся с воином в маске; Зарг’ра, сжимающая в руках сердце горы. Она игнорировала их, но, когда одно из отражений показало ее обнаженной, с кожей, покрытой рунами из крови, она плюнула на камень. Слюна зашипела, и зеркало треснуло, выпустив черного жука с крыльями, как у летучей мыши. К вечеру она достигла Пруда Вечной Жажды. Вода здесь была прозрачной, но пить ее было смерти подобно – легенды гласили, что каждый глоток выжигал душу. Зарг’ра сбросила доспехи, обнажив тело, иссеченное войной. Ее ягодицы, упругие и сильные, напряглись, когда она наклонилась, чтобы зачерпнуть воду ладонями. Мышцы спины играли под кожей, а между лопаток виднелась татуировка – стилизованная плеть, знак ее первого убийства вождя.

– Купаешься одна? – из-за скалы вышел второй Скиталец, младше, с дерзким взглядом.

Зарг’ра выпрямилась, вода стекала по груди, смешиваясь с потом. Она шагнула к нему, капли сверкали на коже, как роса на стали.

– Ты хочешь присоединиться? – она провела пальцем по его груди, оставляя влажный след. – Но сначала ответь: где вход в Логово?

Он заколебался, взгляд метнулся к ее бедрам. Она прижала его к камню, бедро втиснулось между его ног, чувствуя напряжение под одеждой.

– Говори, или я найду ответ… иначе, – ее губы скользнули по его шее, зубы слегка сжали мочку уха.

Он выдал тайну – за водопадом, где поют мертвые – и она отпустила его, шлепнув по ягодицам так, что он вздрогнул.

– Беги, пока я не передумала, – бросила она, поворачиваясь спиной, зная, что он будет смотреть, как ее ягодицы плавно двигаются при каждом шаге.

У водопада, низвергающего кроваво-красную воду, она остановилась. Песня Мертвых витала в воздухе – голоса, сплетенные из эха и стона. Зарг’ра вошла в поток, вода облепила ее тело, ткань одежды, ставшей прозрачной. Ее грудь, живот, бедра – все было видно, как сквозь дымку, но она не спешила прикрываться. Сила была не в стыде, а в том, чтобы заставить мир дрожать перед ее наготой. За водопадом зиял вход в Логово Хрустальных Змеев. Существа с телами из прозрачного кварца, сквозь который пульсировали огненные жилы, извивались по стенам. Их глаза – алмазные граненые сферы – следили за ней, но Зарг’ра шла вперед, позволяя им видеть каждую деталь: как мышцы бедер напрягаются при подъеме, как капли воды скатываются с сосков, как шрамы на пояснице мерцают в свете кристаллов. Один из змеев сполз к ней, его тело холодное и гладкое. Он обвил ее ногу, поднимаясь к бедру, но Зарг’ра схватила его за «голову», сжав так, что хрусталь затрещал.

– Ты не достоин даже лизать мои раны, – прошипела она, раздавливая тварь в пыль.

Остальные отползли, их шипение слилось с эхом водопада. В глубине логова на пьедестале лежало то, за чем она пришла – Сердце Камня, кристалл, пульсирующий темно-багровым светом. Она взяла его, и тепло камня смешалось с жаром ее кожи. Где-то вдали завыл ветер, но Зарг’ра уже повернулась к выходу. Ее тело, мокрое и сияющее, бросало вызов самой Пустоши – ведь там, где другие видели конец, она находила лишь начало.

Пропасть Гаснущих Звезд встретила его тишиной, густой, как кровь, застывшая в жилах мертвого бога. Небо здесь было черным, но не от ночи – от отсутствия. Лишь изредка вспыхивали и гасли бледные точки, словно небесные огни задыхались в пустоте. Земля под ногами Грак’зула была усыпана осколками мертвых светил: хрустальные сферы, треснувшие и почерневшие, звенели под сапогами, как кости древних гигантов. Воздух пахнул озоном и пеплом, а каждый вдох обжигал легкие, будто он вдыхал саму пыль распавшихся миров. Грак’зул шел вперед, его кожа, покрытая сетью трещин, светилась изнутри тусклым багрянцем. Череп у пояса, теперь почти сросшийся с его плотью, пульсировал в такт шагам, а руна на ладони – та самая, оставленная Зерном Хаоса – мерцала, как рана. Он чувствовал, как Пустошь меняет его. Не просто тело – саму суть. Внезапно осколки под ногами начали шевелиться, сливаясь в Стражей Угасания. Существа с телами из черного стекла и глазами, как угасающие сверхновые, окружили его. Их конечности были слишком длинными, суставы – изломанными под неестественными углами. Они не атаковали. Они смотрели.

– Ты не принадлежишь здесь, – заговорили они хором, голосом, напоминающим скрежет терзаемой плоти.

Грак’зул выхватил нож, но один из Стражей коснулся его лба. Мир рухнул. Видение поглотило его.

Он увидел себя – не орка, а человека с кожей, обугленной до костей. Голые ступни тонули в пепле родной деревни. Тела вокруг: мать, братья, дети – все, кого он не смог спасти, когда огонь Пепельных Пустошей поглотил их. Их рты открывались в беззвучных криках, а пальцы, обгоревшие до суставов, тянулись к нему.

– Ты сжег нас, – прошептала тень матери, ее лицо расплывалось, как воск. – Ты стал тем, чего боялся.

Грак’зул зарычал, вонзив нож в видение. Оно рассыпалось, но на его месте возникло другое: он сам, стоящий на троне из сплавленных душ, с короной из шипов, впивающихся в череп. Вокруг – горы трупов, и среди них… лица, которых он не знал, но чьи смерти чувствовал кожей.

– Это не я, – прошипел он, но голос звучал как эхо из колодца.

Стражи отступили, их стеклянные тела треснули, выпуская сияющую мглу. Пропасть содрогнулась, и в центре ее открылся Портал Молчаливого Зова – арка из ребер и позвоночников, обвитых цепями. За ним мерцало нечто, что не было ни светом, ни тьмой. Грак’зул шагнул внутрь. Пространство сжалось, вывернулось, и он очнулся в Саду Отрезанных Желаний. Деревья здесь были живыми. Их стволы – сплетения мышц и сухожилий, ветви – костяные пальцы, а вместо плодов свисали сердца, бьющиеся в такт чужому страху. Воздух был сладким и удушающим, как вдыхание нектара через тряпку, пропитанную ядом. Между стволами бродили Тени Ненасытных – существа с телами, как расплавленный воск, и ртами на местах ладоней. Они облизывали губы-раны, провожая его взглядами, но не смели приблизиться. В центре сада стоял Фонтан Ложных Обещаний. Вода в нем была черной, густой, как смола, а в ее глубине плавали глаза – сотни, тысячи, смотрящие вверх, в никуда. На краю фонтана сидела Дева Без Лика – существо с телом, идеальным в своей извращенной красоте, но без лица. На месте головы у нее зияла воронка из плоти, вращающаяся, как спираль.

– Выпей, – сказала она голосом, от которого заныли зубы. Ее пальцы, длинные и бледные, указали на чашу, вырезанную из черепа.

Грак’зул взял чашу. Жидкость внутри шевелилась, принимая формы: то змеи, то ключа, то его собственного отражения. Он поднес ее к губам, но вместо того, чтобы пить, швырнул в лицо Деве. Черная вода вскипела, а существо взвыло, его тело начало распадаться, как песчаная буря. Сердца на деревьях забились чаще, а Тени Ненасытных бросились прочь, растворяясь в воздухе. Сад рухнул, и Грак’зул упал в Реку Забытых Имен. Вода, холодная как космическая пустота, обожгла кожу, смывая с него слои пепла и лжи. Течения несли его сквозь череду видений: боги, спящие в лаве; города, построенные на костях; дети, рожденные без ртов. Он выбрался на берег там, где река впадала в Озеро Вечного Молчания. Поверхность воды была гладкой, как зеркало мертвого бога, а на дне виднелись силуэты – не тени, не отражения, а двери. Череп на его поясе вздрогнул. Руны вспыхнули, и Грак’зул понял: то, что звало его, ближе. Оно – под озером. В мире, где даже время было пленником. Он нырнул. Вода не была водой – она впитывалась в кожу, выжигая память, оставляя только ярость. Глубже. Темнее. Пока не осталось ничего, кроме… Глаза. Пара гигантских зрачков, горящих в темноте, как угасающие солнца. Они смотрели на него. Знакомо. Голодно.

– Ты опоздал, – прозвучало внутри его черепа. – Но ты всё же пришел.

Грак’зул не ответил. Он уже знал: слова здесь были оружием слабых. Его ответом стал нож, вонзившийся в пустоту между глаз. Мир взорвался светом. Когда он очнулся, то лежал на берегу озера, его тело дымилось, а руна на ладони пылала, как новорожденная звезда. Вдали, за горизонтом, завыл рог – тот самый, что звал его изначально. Но теперь в его звуке слышалось нечто новое. Страх. Грак’зул встал. Пепел, падающий с неба, застывал на его коже, как доспехи. Он шел на зов, оставляя за собой следы, которые даже Пустошь боялась поглотить. Равнина Спящих Языков раскинулась перед ним, как гигантский труп, чьи раны затянулись коркой черного стекла. Земля здесь дышала через щели-ротовые отверстия, изрыгая пар, пахнущий гнилыми зубами. Небо, сшитое из лоскутов пепла и копоти, пульсировало, словно гниющая барабанная перепонка. Грак’зул шел, ощущая, как воздух прилипает к коже, обволакивая его плёнкой древней пыли. Его череп, сросшийся с талией, жужжал, как рой слепых шершней, а руна на ладони горела тускло, будто уголь под пеплом. У края равнины он наткнулся на Хребет Сломанных Клятв – гряду скал, чьи очертания напоминали скрюченные пальцы, впившиеся в землю. Камни шептали на языке, который Грак’зул слышал лишь в кошмарах: обрывки молитв, проклятий, предсмертных стонов. Он приложил ладонь к скале, и та затрещала, обнажив туннель, заполненный Живым Мраком – субстанцией, шевелящейся, как кишки раненого зверя. Внутри туннеля стены бились, словно сердцебиение спящего титана. Грак’зул продирался сквозь слизь, чувствуя, как мрак цепляется за его шрамы, пытаясь просочиться внутрь. Внезапно тьма сгустилась в Стражей Безмолвия – существ с телами из спрессованных теней и лицами, словно вырезанными тупым ножом. Их рты раскрылись, выпуская тишину, которая давила на уши, как свинцовые гири. Один из Стражей коснулся его груди, и Грак’зул увидел:

Орды орков, падающих ниц перед алтарем из костей. Жрец в маске из детских черепов поднимает к небу клинок, выкованный из его собственных рёбер. Где-то в толпе – его лицо, но глаза… глаза полны не ярости, а страха.

– Ложь! – взревел Грак’зул, вонзив нож в тень. Страж рассыпался, но видение не исчезло. Оно преследовало его, как второй слой реальности, пока он пробивался к свету в конце туннеля.

На выходе его ждал Сад Окаменевших Желаний. Деревья здесь были кристаллическими, их ветви – застывшими молниями. Вместо плодов на них висели органы: сердца, покрытые инеем, лёгкие, проросшие кварцем, мозги, опутанные паутиной из жидкого серебра. Воздух звенел, как разбитое стекло, а под ногами хрустели осколки снов – хрупкие, как лепестки. Посреди сада стоял Колодец Слепых Слёз. Вода в нём была густой, как ртуть, и отражала небо, которого здесь не существовало – синее, чистое, с солнцем, похожим на золотой зрачок. Грак’зул зачерпнул жидкость, но она просочилась сквозь пальцы, оставив на коже узоры в виде рун.

– Ты ищешь то, что само найдёт тебя, – раздался голос.

Из-за кристалла вышла Плакальщица – существо с телом, сотканным из пепла, и лицом, скрытым вуалью из собственных волос. Её руки, слишком длинные и тонкие, указывали на колодец:

– Нырни, и ты увидишь конец пути.

Грак’зул рассмеялся. Он схватил Плакальщицу за шею, но та рассыпалась, превратившись в стаю черных бабочек с крыльями из ногтей. Они облепили его, слепые и немые, пока он не стряхнул их, раздавив десятки под сапогами. Колодец оказался порталом. Грак’зул прыгнул в него, и холодная жидкость сжала его, как утроба. Падение длилось мгновение и вечность, пока он не рухнул в Зал Костяных Часов. Круглая комната была выложена черепами, чьи глазницы светились синим. Посредине на цепи висел маятник – клинок из чёрного льда, разрезающий пространство с каждым взмахом. На стенах, вместо цифр, были вырезаны имена: его клана, его врагов, его собственное.

– Время кончается, – прошептали черепа, и маятник ускорился.

Грак’зул бросился к центру, уворачиваясь от лезвия, которое оставляло за собой трещины в реальности. Его тень, отброшенная на стену, шевелилась сама по себе – подняла руку, указывая на потолок. Там, среди переплетения цепей, висело Сердце Зимы – кристалл, пульсирующий ледяным огнём. Грак’зул прыгнул, цепляясь за звенья, пока маятник резал воздух у самой спины. Его пальцы впились в кристалл, и холод обжёг плоть, смешав кровь с сияющим инеем. Зал рухнул, и он упал в Бездну Голодных Звуков. Пространство здесь было живым – оно стонало, рычало, смеялось. Грак’зул падал сквозь слои шума, пока не приземлился в Рифтовое Устье, где небо было землёй, а реки текли вверх, к жерлу спящего вулкана. У подножия вулкана стоял Трон Изгрызенных Костей. На нём сидел… нет, пульсировало нечто бесформенная масса плоти, пронизанная щупальцами и глазами. Оно не говорило. Оно излучало понимание:

Ты ключ. Ты дверь. Ты жертва.

Грак’зул выпрямился. Нож в его руке дрожал, но не от страха – от предвкушения.

– Попробуй проглотить, – проворчал он, и шагнул вперёд, в сердце тьмы, что ждало его миллионы лет.

А где-то за пределами реальности, вне времени и имён, завыл рог. На этот раз звук шёл из его собственной груди. Она ждала его в Логове Сереброязыких – лабиринте из коралловых пещер, где воздух был густ от аромата гниющих орхидей. Ил’тара Змеиный Взгляд сидела на троне из сплавленных клинков, ее тело, словно выточенное из ночи, переливалось оттенками вулканической бронзы. Ее кожа, гладкая и без единого шрама, контрастировала с грубой фактурой мира вокруг. Длинные ноги, обнаженные до бедер, были перетянуты ремнями с амулетами из клыков демонов, а бедра, округлые и мощные, словно высеченные из мрамора, плавно переходили в талию, тонкую, как лезвие. Нагрудник из чешуи дракона лишь подчеркивал грудь, полную и упругую, с сосками цвета обсидиана, прикрытыми цепочками из черного золота. Лицо – скулы, острые как клинки, губы – разрез раны, влажный и алый, глаза – вертикальные зрачки в оправе янтарного огня. Ее дреды, черные с прожилками серебра, спускались до поясницы, смешиваясь с тенями.

– Грак’зул Пожиратель Пепла, – ее голос был как шелест шелка под ножом. – Ты пришел за тем, что сожжет даже твою душу.

Орк остановился, ощущая жар, исходящий не от пещеры, а от нее. Его рука сжала рукоять ножа, но Ил’тара лишь рассмеялась, встав. Каждое движение ее тела было танцем – мышцы играли под кожей, живот, плоский и жесткий, мерцал в свете кристаллов, а между ног, прикрытое лишь полупрозрачной тканью, темнело обещание, от которого кровь ударила в виски.

– Артефакт зовется Сердце Первого Пламени, – она приблизилась, запах ее кожи – смесь дыма и горького миндаля. – Он погребен в Утробе Вечного Жара, где даже тени плавятся… Но цена…

Ее пальцы скользнули по его нагруднику, оставляя следы инея на раскаленном металле.

– Ты.

Он хрипло засмеялся, но в горле пересохло. Ее рука опустилась ниже, к его поясу, и мир сузился до биения двух сердец – его, яростного, как кузнечный молот, и ее, размеренного, как тиканье часов смерти.

Они сошлись без слов. Ее губы впились в его шею, оставляя кровавые метки, зубы скользили по мускулам груди, пока он рвал ткань, скрывавшую ее плоть. Ее грудь, тяжелая и упругая, заполнила его ладони, соски затвердели под пальцами. Она прижала его к стене, ее бедра сомкнулись вокруг его талии, а ногти впились в спину, выцарапывая руны. Каждое движение было битвой – ярость против хитрости, сила против изощренности. Даже когда она взмыла над ним, ее спина выгнулась, как лук, а дреды смешались с пеплом воздуха, в этом не было слабости. Только голод. После, когда пещера наполнилась тишиной, прерываемой лишь их дыханием, Ил’тара провела пальцем по его груди.

– Иди к Жерлу Скверны, – шепнула она, и на его коже вспыхнул символ – сплетение змей и пламени. – Но помни: огонь, который ты разожжешь, сожрет и тебя.

Он ушел, не оглядываясь, не заметив, как кожа торговки затрещала, обнажив под ней чешую. Как глаза ее стали полностью черными, а из спины выросли шипы, прорывая плоть. Как тень за ней обрела форму рогатой фигуры с крыльями, обтянутыми кожей мертвых поэтов.

– Скоро, милый, – прошипела она, сливаясь с мраком. – Твоя Зарг’ра тоже почует зов… И тогда вы станете дровами для моего костра.

Ее смех остался в пещере, как шрам на реальности, а где-то в Пепельных Пустошах задрожала земля. Барабаны Кровавого Холма пробили разок – предупреждение, которое никто не услышал.

Лабиринт Шепчущих Теней встретил Зарг’ру холодом, который пробирался сквозь кожу, цепляясь за кости. Стены здесь были сложены из черепов, чьи глазницы светились тусклым зеленым светом, а шепот мертвых сливался в гул, похожий на рой ос. Зарг’ра шла, бедра плавно покачиваясь в такт шагам, её нагрудник, пропитанный потом и кровью, подчеркивал каждый изгиб груди. Запах её тела – смесь железа, дыма и чего-то дикого – смешивался с гнилостным воздухом лабиринта, создавая дурманящий контраст. У развилки её остановила Жрица Голодных Уст – женщина с кожей, как пергамент, и губами, сшитыми серебряными нитями. Её плащ, сотканный из паутины и волос, обнажал тело, покрытое татуировками в виде ртов. Каждый рот шевелился, повторяя одно слово:

– Голод…

– Пропусти, или я накормлю твоих демонов их собственными языками, – Зарг’ра провела пальцем по лезвию меча, капля крови упала на камень, и черепа вокруг застонали.

Жрица рассмеялась, нити на губах лопнули, обнажив зубы-иглы. Она сбросила плащ, и её тело оказалось покрыто живыми татуировками – ртами, которые тянулись к Зарг’ре, шипя:

– Докажи, что достойна пройти.

Орчиха шагнула вперёд, позволив ближайшему рту коснуться своего бедра. Губы прилипли к коже, пытаясь впиться в плоть, но Зарг’ра схватила Жрицу за горло, прижав к стене из черепов.

– Твой голод слаб, – прошипела она, проводя клинком по животу Жрицы. Татуировки взвыли, рты скривились в гримасах боли. – Я научу тебя настоящей жажде.

Она прижалась губами к уху Жрицы, зубы сжали мочку, а свободная рука скользнула вниз, к челу, где сходились нити проклятий. Жрица затрепетала, её тело выгнулось, рты на коже захлопали, как рыбы на суше. Зарг’ра вонзила нож в стену, пригвоздив Жрицу за волосы, и двинулась дальше, оставив ту кричать в пустоту. За поворотом лабиринт сменился Садом Плотоядных Цветов. Гигантские бутоны, похожие на влагалища с шипами, раскрывались при её приближении, источая сладкий, удушливый аромат. Внутри виднелись тычинки в форме языков, а на пестиках дрожали капли нектара, пахнущего медью. Зарг’ра сорвала один цветок, и тот зашипел, обжигая пальцы кислотой.

– Красиво, – усмехнулась она, втирая яд в рану на плече. Боль пронзила тело, но глаза горели ярче.

В центре сада стоял Алтарь Плоти – плита из спрессованных мускулов, пульсирующая в такт невидимого сердца. На ней лежал клинок – Жало Спящей Ехидны, лезвие из чёрного перламутра, рукоять обвита кишками. Зарг’ра взяла его, и оружие впилось в ладонь, пытаясь слиться с венами.

– Ты моя теперь, – прошептала она, чувствуя, как клинок дрожит от возбуждения.

Из-за алтаря вышло существо – Страж Последнего Вздоха. Его тело, лишённое кожи, состояло из переплетённых нервов и сухожилий, глаза плавали в желеобразной массе на месте головы.

– Отдай клинок, – заскрипело оно, вытягивая щупальце-позвоночник.

Зарг’ра взмахнула Жалом, и лезвие разрезало воздух, оставляя след из чёрного пламени. Страж отпрыгнул, его щупальца загорелись.

– Хочешь его? – она провела пальцем по лезвию, кровь смешалась с перламутром. – Приди и возьми.

Они сошлись в танце смерти: её удары высекали искры, его щупальца хлестали, оставляя рваные раны. Когда она вонзила клинок в «сердце» Стража, тот взорвался, обдав её липкой слизью.

– Грязно, – фыркнула Зарг’ра, счищая субстанцию с груди, и двинулась к выходу.

Зал Зеркальных Кошмаров ждал её за порталом из живой плоти. Стены здесь были покрыты мембранами, отражающими не её тело, а страхи: Зарг’ра, разорванная клинками; Зарг’ра, целующаяся с тенью; Зарг’ра, падающая в бездну с глазами, полными слёз.

– Слабые грёзы, – проворчала она, разбивая зеркало кулаком. Осколки впились в ладонь, но она лишь слизала кровь с пальцев.

В центре зала на троне из сплавленных криков сидела Королева Миражей – двойник Зарг’ры, но с кожей из шёлка и глазами без зрачков.

«– Ты могла бы быть мной», – сказала Королева, её голос звучал как соблазн. – Владычицей иллюзий… Без боли, без шрамов…

Зарг’ра рассмеялась, подняв Жало.

– Шрамы – мои доспехи. А боль… – она плюнула к ногам двойника. – Это мой нектар.

Она бросилась в атаку, но клинок проходил сквозь Королеву, как сквозь дым. Та прикоснулась к её груди, и Зарг’ра ощутила… пустоту. Гладкую кожу без памяти битв, мышцы без силы, сердце без ярости.

– Нет! – рык орчихи разорвал мираж. Она вонзила клинок себе в ладонь, боль вернула реальность. Королева взвыла, рассыпаясь в пыль.

Врата Истины открылись перед ней, обнажив Утробу Вечного Жара. Пещера, где стены были из сплавленной плоти, а с потолка свисали пуповины с зародышами демонов. В центре, на пьедестале из костей, лежало то, за чем она пришла – Сердце Первого Пламени, кристалл, пульсирующий как рана. Но когда Зарг’ра протянула руку, из тени вышла Ил’тара. Её тело теперь было иным: кожа потрескалась, обнажив чешую, глаза горели серным огнём, а за спиной шевелились крылья из лжи.

– Спасибо за проводника, орчиха, – демоница улыбнулась, и в её пасти блеснули клыки. – Теперь и твой Грак’зул, и ты станете искрами в моём пламени.

Зарг’ра оскалилась, сжимая Жало.

– Попробуй зажечь.

Ил’тара растворилась, словно ее никогда и не было. Только серный смрад, витающий в воздухе, напоминал о демоническом присутствии. Зарг’ра стояла перед Сердцем Первого Пламени, его багровый свет дрожал на ее лице, подчеркивая морщины гнева и замешательства. Кристалл пульсировал, как живой орган, но ее рука замерла в полушаге от него.

– Грак’зул… – прошептала она, пробуя на языке это имя. Оно обожгло, как укус змеи, но не принесло ответов. В памяти всплывали обрывки: шепот шаманов у костра, обугленные страницы древних свитков, крики воинов, проклинающих «Пожирателя Пепла». Но лицо оставалось пустотой.

Утроба Вечного Жара содрогнулась. Стенки пещеры начали смыкаться, пуповины с зародышами демонов рвались, падая в лавовое озеро под ногами. Зарг’ра схватила кристалл, и жар пронзил руку, выжигая узор в виде спирали. Она бросилась к выходу, обходя трещины, из которых вырывались когтистые тени. Снаружи ее ждала Долина Разбитых Зеркал. Осколки, вмурованные в скалы, отражали не ее лицо, а чужие жизни: орчиху в доспехах из чешуи дракона, сражающуюся с ордами теней; женщину, спящую в коконе из паутины; ребенка, рисующего руны кровью на камнях. Зарг’ра шла, не останавливаясь, но имя «Грак’зул» звенело в ушах, как набат. У Реки Забытых Клятв она остановилась. Вода здесь текла вспять, неся в своих волнах обломки кораблей и скелеты воинов с пустыми глазницами. На берегу лежал Странник в Плаще из Мха – древний старик с лицом, покрытым лишайником. Его пальцы, похожие на корни, перебирали кости, складывая их в пирамиду.

«– Ты встретила Тень, что зовет чужими именами», – сказал он, не поднимая головы. – Она сеет зерна сомнений, чтобы пожать страх.

– Кто такой Грак’зул? – рыкнула Зарг’ра, приставляя клинок к его горлу.

Старик рассмеялся, и из его рта посыпались жуки с крыльями из пергамента.

– Ты уже знаешь ответ. Ты просто не хочешь его видеть.

Он рассыпался в прах, а кости на берегу сложились в имя: Грак’зул. Орчиха пнула пирамиду, разметав останки по воде. Река взревела, и волны потянулись к ее ногам, пытаясь утащить в глубину. Она отступила, чувствуя, как спираль на ладони пульсирует в такт ее ярости. Лес Шепчущих Столпов встретил ее холодом. Гигантские каменные колонны, покрытые резьбой в виде плачущих лиц, гудели на ветру. Между ними бродили Духи Безмолвных Клятв – прозрачные фигуры с зашитыми ртами. Они указывали на нее пальцами-обрубками, но Зарг’ра игнорировала их, пока не достигла Алтаря Разорванных Снов. На плитах из базальта лежали дары: меч с эфесом в форме змеи, флакон с черной кровью, карта, нарисованная на коже. Но среди них был свиток, обернутый в чешую. Она развернула его, и буквы, выжженные огнем, сложились в предупреждение:

«Грак’зул – ключ и замок. Его пламя поглотит даже тебя.»

Она смяла свиток, швырнув его в тень. Имя снова обожгло сознание, но теперь к нему примешалось нечто иное – знакомое, как отголосок ее собственного рыка в глубине пещер. Когда она вышла к Полю Костяных Цветов, где ветер гудел сквозь ребра мертвых великанов, то почувствовала: за ней следят. Не тени, не демоны – нечто глубже. Но когда обернулась, увидела лишь свой след, дымящийся на земле.

– Грак’зул… – проверила она имя снова, будто пробуя его острием клинка.

Ответом стал вой далекого рога – не из Пустошей, а из ее собственной груди. Ил’тара исчезла, но посеяла семя. Теперь Зарг’ре предстояло решить: вырвать его или дать прорасти. Она двинулась на север, туда, где небо сходилось с землей в багровом шве. Кристалл в ее руке светился тусклее, словно боялся того, что их ждет. А имя, как рана, продолжало сочиться.

Спящий Колосс и Зал Пустоты

Жерло Скверны зияло впереди, как пасть колоссального зверя, чьи клыки были выточены из обсидиана и базальта. Воздух здесь был густым, пропитанным серой и пеплом, а земля под ногами Грак’зула пульсировала, словно живая. Каждый шаг оставлял отпечатки, которые тут же заполнялись кипящей смолой, шипящей и булькающей, словно насмехаясь над его упрямством. Череп у его пояса, теперь почти сросшийся с плотью, вибрировал, издавая низкий гул, будто предупреждая об опасности, которую не могли выразить слова. Грак’зул спустился в расщелину, где стены были покрыты Глазами Спящей Бездны – мерцающими сферами, в которых копошились тени. Они следили за ним, моргая асинхронно, а их взгляды оставляли на коже ожоги, похожие на следы кислоты. Орк не останавливался. Его руна-спираль на ладони светилась ярче с каждым шагом, ведя его через лабиринт извилистых туннелей, где время текло вспять, а эхо его шагов звучало как голоса забытых племен. В Зале Костяных Часов он наткнулся на Хранителя Времени – существо, тело которого состояло из песочных потоков, запертых в стеклянные сосуды вместо органов. Его лицо, если это можно было назвать лицом, было циферблатом с вращающимися стрелками-клинками.

– Ты опоздал… и поторопился… одновременно, – голос Хранителя звучал как скрежет шестеренок. – Сердце Первого Пламени сожжет даже память о тебе.

Грак’зул прошел мимо, игнорируя щупальца из песка, тянущиеся к его ногам. Хранитель рассыпался, песок превратился в стаю хрустальных скорпионов, но орк раздавил их сапогами, даже не замедляясь. Глубже, в Утробе Вечного Жара, воздух стал таким плотным, что каждый вдох обжигал легкие. Лава здесь текла не рекой, а паутиной – тонкие нити раскаленного камня соединялись в узлы, образуя символы древнего языка. Грак’зул шагнул на хрупкий мост из застывшей магмы, чувствуя, как трещины расползаются под его весом. Под ним клокотала бездна, где плавали Души Отверженных – полупрозрачные фигуры, тянущие к нему руки с мольбой и проклятиями. На другом берегу его ждал Страж Последнего Порога – гибрид скорпиона и человека, с панцирем из сплавленных медальонов и хвостом, увенчанным иглой, сочащейся черной нефтью.

– Ты не пройдешь, – прошипел Страж, его голос напоминал свист ветра через трещину в черепе. – Пламя не для смертных.

Грак’зул выхватил нож, выкованный в Горне Скверны, и клинок вспыхнул багрянцем. Битва была короткой и жестокой: яд Стража разъедал доспехи, оставляя дымящиеся ямы на коже, но орк вонзил клинок в стык панциря, разорвав существо пополам. Черная нефть хлынула на землю, застывая в подобии рук, цепляющихся за его сапоги. За порогом открылась Камера Сердца. Стены здесь были выложены ребрами титанов, а в центре на троне из сплавленных криков висел Сердце Первого Пламени – кристалл, похожий на застывший взрыв. Его свет был не огненным, а холодным, сине-черным, высасывающим тепло из воздуха. Внутри кристалла пульсировала тень, напоминающая спираль – та самая, что горела на ладони Грак’зула. Орк протянул руку, и кристалл дрогнул. Внезапно из тени за троном вышла Ил’тара, но теперь ее облик был иным: кожа потрескалась, обнажив чешую, крылья из лжи обвивали тело, а глаза пылали серным огнем.

– Ты стал идеальным сосудом, – ее голос звучал как гул подземного толчка. – Теперь пламя пробудится…, и я погребу этот мир под пеплом твоих сомнений.

Грак’зул схватил кристалл. Боль пронзила его, как тысяча игл, но он сжал артефакт, чувствуя, как его кровь кипит, смешиваясь с силой Сердца. Ил’тара засмеялась, растворяясь в дыму, но ее слова повисли в воздухе:

– Ищи меня в Пепельных Снах… если осмелишься.

Камера рухнула, и Грак’зул бежал сквозь лавину камней, держа кристалл в окровавленной руке. Когда он выбрался на поверхность, Пустоши изменились: небо стало черным, усыпанным мертвыми звездами, а вдали, на горизонте, маячил силуэт Башни Изгнанных Богов – места, о котором даже демоны шептались страшась. Его руна пылала теперь ярче, чем когда-либо. И где-то в глубине, за слоями ярости и пепла, он чувствовал: это только начало. А Сердце Первого Пламени, холодное и живое, билось в его руке, напоминая, что настоящая битва – не с демонами, а с тем, что они пробудили в нем самом. Башня Изгнанных Богов возвышалась над Пустошами, как проклятие, высеченное в камне. Ее шпили, изломанные и покрытые наростами черного кварца, пронзали мертвое небо, а у основания клубился туман, сотканный из криков забытых божеств. Воздух здесь был тяжелым, словно сама атмосфера пыталась подавить волю тех, кто осмеливался приблизиться. Грак’зул шел по равнине, усыпанной осколками алтарей – обломками мрамора с выцветшими рунами, костями жрецов, превратившимися в камень, и щитами, на которых все еще виднелись гербы племен, стертых временем. Сердце Первого Пламени в его руке пульсировало, но теперь его свет стал иным – не холодным, а глубоким багрянцем, напоминающим закат над полем битвы. Кристалл тянул его к Башне, как магнит, а руна на ладони горела так ярко, что отбрасывала тень даже в этой беспросветной тьме. У подножия Башни Грак’зула встретили Стражники Безликих Имен. Существа без ртов, с лицами, затянутыми кожей, как барабаны, и глазами, вставленными в прорези на лбу. Их доспехи были сращены с телами – пластины из кости и ржавого железа, а вместо оружия они держали Сферы Молчания – черные шары, поглощающие звук. Стоя в ряд, они преградили путь, и воздух сгустился, лишая голоса даже ветер.

Орк не стал тратить слова. Он бросился вперед, нож в руке оставляя кровавые дуги в пустоте. Стражи двинулись синхронно, сферы в их руках закружились, создавая волны давления, которые ломали кости на расстоянии. Первый удар сбил Грак’зула с ног, но он перекатился, избежав второго, и вонзил клинок в щель между пластинами ближайшего Стража. Из раны хлынула черная смола, пахнущая гнилыми грибами, а существо рухнуло, рассыпавшись в прах. Остальные замкнули круг, но Сердце в руке Грак’зула вспыхнуло. Волна энергии прокатилась по равнине, и Стражи застыли, их сферы треснули, выпуская звук – тысячеголосый вопль, от которого задрожала Башня. Орк воспользовался моментом, круша врагов, пока от них не остались лишь лужицы слизи, впитывающиеся в землю. Вход в Башню оказался Ртом Спящего Колосса – аркой, обрамленной каменными зубами, между которыми висели кишки из жидкого серебра. Грак’зул шагнул внутрь, и зубы сомкнулись за ним, отрезая путь назад. Лестница Сотни Глаз вилась вверх, ступени были вырезаны из позвонков, а на стенах мерцали фрески, изображающие богов в момент падения: одни, сгорали в пламени, других разрывали тени, третьи плавились, как воск. Воздух здесь пах святотатством – ладаном, смешанным с горелой плотью. Грак’зул поднимался, чувствуя, как Сердце в его руке тяжелеет, словно впитывая тяжесть веков. На пятом ярусе он наткнулся на Зал Отраженных Грехов. Зеркала здесь были не из стекла – из застывших слез, и в них отражалось не его тело, а поступки: деревня, охваченная пламенем; орки, падающие от его руки; тень, пожирающая ребенка. Грак’зул смотрел в них, не моргая, пока зеркала не начали трескаться, не выдержав его взгляда.

– Ты не раскаиваешься, – прозвучал голос из глубины зала.

Судья Пустоты сидел на троне из спинных хребтов. Его лицо было скрыто маской из пергамента, исписанного приговорами, а пальцы, длинные как стилеты, перебирали черепа, висящие на цепях.

– Зачем тогда пришел?

Грак’зул бросил в Судью нож, но клинок прошел сквозь него, как сквозь дым.

– Ты судишь себя сам, – продолжал Судья, поднимаясь. – И приговор уже вынесен.

Стены зала сомкнулись, образуя клетку из зеркал. Отражения ожили, выходя из стекла – копии Грак’зула с глазами, полными ненависти, и клинками из льда. Он дрался яростно, но с каждым ударом его силы таяли, а раны на теле множились. Сердце Первого Пламени внезапно взорвалось светом. Волна огня, черного как смоль, сожгла отражения, а зеркала расплавились, превратившись в лужицы металла. Судья исчез, оставив лишь шепот:

– Оно съест тебя раньше, чем ты дойдешь до вершины.

Грак’зул двинулся дальше, игнорируя кровь, сочащуюся из ран. Лестница вела в Святилище Разбитых Обетов – круглую комнату без потолка, где в воздухе висели обломки молитв, обернутые в пепел. В центре на алтаре из костей лежала Книга Последнего Шёпота, ее страницы шевелились, как крылья мотыльков. Он открыл книгу, и буквы поползли по его руке, впиваясь под кожу. Знания хлынули в сознание: имена богов, забытые ритуалы, координаты миров, которых больше нет. Но среди них было и его имя, вписанное в строку пророчества, которое обрывалось на полуслове… Башня содрогнулась. Где-то выше, за пределами святилища, зазвучал колокол – глухой, как удар по гробу. Грак’зул оставил книгу и вышел на последний пролет лестницы, ведущий к Вершине Вечного Проклятия. Там, под черным солнцем, чей свет выедал глаза, его ждало Око Бездны – существо без формы, лишь сгусток тьмы с тысячью щупалец, каждое из которых заканчивалось глазом. В центре массы зияла пасть, полная зубов, вращающихся как жернова.

– Ты принес его, – проревело Око, и Башня затрещала, камни падали в пропасть. – Отдай Сердце, и я сделаю тебя богом.

Грак’зул засмеялся. Его рука сжала кристалл так, что трещины поползли по поверхности.

– Богов я хоронил и до тебя.

Он бросил Сердце Первого Пламени в пасть Ока. Вселенная взорвалась тишиной. Когда свет погас, Грак’зул стоял на пустой равнине. Башни не было. Сердца – тоже. Лишь пепел кружил в воздухе, слагаясь в узор, похожий на спираль. А где-то в глубине, за гранью реальности, завыл рог. На этот раз звук исходил от него самого. Равнина Забытых Имён раскинулась под пепельным небом, где вместо звёзд мерцали трещины, словно разбитое зеркало богов. Грак’зул шёл, но его шаги замедлялись, будто сама земля тянула его вниз, обвивая лодыжки невидимыми щупальцами. Его доспехи, некогда блестящие от лавы и крови, теперь покрылись коркой чёрной пыли, а череп у пояса молчал, будто уснул навсегда. Он остановился у Озера Слепых Отражений. Вода здесь была густой, как ртуть, и не отражала ничего, кроме пятен тусклого света. Грак’зул сбросил плащ, обнажив тело, иссечённое шрамами, которые теперь казались ему чужими. Мускулы дрожали от усталости, а в груди пульсировала пустота – не голод, не жажда, а нечто глубже, словно кто-то выжег сердцевину его воли. Разведя костёр из сухих корешков, похожих на скрюченные пальцы, он сел, уставившись на пламя. Огонь трещал, выплёвывая искры, которые превращались в крошечные лики – смеющиеся, плачущие, зовущие. Грак’зул попытался вспомнить, зачем он здесь. В памяти всплывали обрывки: демон с крыльями из лжи, кристалл, выжигающий душу, имя… чьё-то имя, которое он больше не мог произнести.

– Кто… я.… – его голос прозвучал хрипло, будто ржавые петли.

Из сумки он достал Клык Первой Крови – трофей, взятый из черепа вождя клана Чёрного Ветра. Когда-то этот клык значил всё: славу, месть, клятву. Теперь он был просто куском кости, холодным и безмолвным. Грак’зул сжал его в кулаке, но боль не принесла ответа. Ночью к костру подкралось Существо Без Тени. Оно было похоже на человека, если человека растянуть, скрутить и вывернуть кожу наизнанку. Его рот, лишённый губ, шептал:

– Ты теряешь себя. Отдайся… и забвение станет милостью.

Грак’зул метнул в него горящее полено. Существо рассыпалось, превратившись в рой мух, которые слились с тьмой. Он лёг на спину, глядя в небо. Трещины мерцали, складываясь в узоры, которые он когда-то мог прочесть. Теперь они были просто линиями. Красивыми. Бессмысленными.

– Зачем? – спросил он звёздам, но те молчали.

Во сне он увидел Сад Мёртвых Цветов. Каждый бутон был лицом: его мать, братья, враги. Они пели без голоса, а корни цветов оплетали его тело, впиваясь в шрамы. В центре сада стоял трон из пепла, и на нём сидел… он сам, но с глазами, как угольные ямы.

«– Ты забыл, потому что боишься вспомнить», – сказал двойник, и пепел с трона пополз к Грак’зулу, затягивая его в воронку.

Он проснулся с криком. Костёр погас, а по коже ползли Черви Забвения – полупрозрачные твари, пожирающие воспоминания. Грак’зул сжёг их пламенем из руны на ладони, но часть их уже успела проникнуть внутрь.

Утром он не мог вспомнить имя клана, который поклялся уничтожить. Не помнил, чей череп носил на поясе. Даже боль от шрамов стала чужой, как отзвук давнего сна. Он пошёл дальше, потому что идти было единственным, что оставалось. Горы Молчащих Духов встречали его ветром, который выл, как плач ребёнка. Грак’зул поднял голову, пытаясь разглядеть вершину, но тучи пепла закрывали всё.

– Кто я? – повторил он, и эхо вернуло вопрос, размножив его на сотни шёпотов.

Ответа не было. Только тяжесть в ногах. Только пустота в груди. Только дорога, которая, казалось, протянулась в вечность. И где-то в глубине, под слоями усталости, теплилась искра. Маленькая. Холодная. Но живая.

Лабиринт Спящих Криков встретил Зарг’ру тишиной, густой, как смола. Стены здесь были сложены из теней, сплетенных в узлы, а пол усеян осколками зеркал, отражающих не лица, а страхи. Воздух вибрировал от невысказанных слов, застрявших в горле мира. Зарг’ра шла, чувствуя, как холодные щупальца безымянного ужаса цепляются за её дреды, но не смеют коснуться кожи. Ее раны ныли, напоминая о битвах, но боль была сладкой приправой к ярости. Демон ночи, Азра’эль Шепчущий Мрак, выбрал её не случайно. Он жаждал не просто плоти – он жаждал сломать ту, чья душа горела ярче его тьмы. Ловушка захлопнулась, когда она ступила на Площадь Сломанных Обещаний. Зеркала вокруг ожили, отражая не её, а версии самой Зарг’ры: ребёнка, плачущего в пепле; юной воительницы, впервые убившей врага; женщины, стоящей над трупом матери с окровавленным клинком.

– Ты – лишь набор ран и поражений, – прошипел голос, исходящий отовсюду. Тени на стенах сгустились в фигуру Азра’эля: высокий, с кожей как звёздная пыль, глаза – чёрные дыры, втягивающие свет. Его пальцы, слишком длинные и гибкие, указывали на неё, оставляя в воздухе шрамы.

Зарг’ра оскалилась, сжимая Жало Спящей Ехидны.

– Покажи своё настоящее лицо, трус. Или боишься, что я разорву его?

Демон рассмеялся, и зеркала взорвались, осыпая её осколками. Каждый кусок стекла впивался в кожу, принося не боль, а воспоминания: насмешки вождя клана, предательство любовника, крики тех, кого она не смогла спасти.

– Ты сильна лишь потому, что бежишь от себя, – Азра’эль материализовался перед ней, его рука пронзила её грудь, но не плоть – душу. – Я покажу тебе правду.

Мир рухнул. Зарг’ра очутилась в Долине Детских Костей, где ветер свистел сквозь рёбра погибших детей её клана. Над ней нависла тень отца, его топор сверкнул:

– Слабая! Ты недостойна моего имени!

Она уклонилась, но удар рассек её плечо. Кровь, настоящая на этот раз, брызнула на песок.

– Это не я, – прошипела она, понимая игру демона. – Он мёртв. И я убила его сама.

Зарг’ра бросилась в атаку, её клинок рассек иллюзию. Тень отца рассыпалась, а вместо неё возник Азра’эль, его звёздная кожа потрескалась, обнажив бездну внутри.

– Ты не сломаешь меня, – рыкнула орчиха, вонзая клинок в его грудь. – Мои шрамы – моя броня.

Демон взвыл, тьма из его ран поползла по её руке, пытаясь выжечь разум. Зарг’ра ощутила, как воспоминания становятся оружием: боль от потери матери превратилась в ярость, страх одиночества – в силу. Она вырвала клинок и ударила снова, на этот раз в Сердце Ночи – мерцающий кристалл, спрятанный за рёбрами Азра’эля. Существо завизжало, его тело начало рассыпаться на чёрные песчинки, уносимые ветром.

– Ты… не должна… – демон захрипел, исчезая.

– Я уже победила, – перебила его Зарг’ра, поднимая окровавленный клинок. – Когда перестала бояться тебя.

Лабиринт рухнул, вернув её в Пустоши, где луна, красная как свежая рана, висела над горизонтом. На земле лежал трофей – Осколок Вечной Ночи, чёрный кристалл, пульсирующий тусклым светом. Она подняла его, чувствуя, как холод артефакта смешивается с жаром её крови. Демон был побеждён, но её победа оставила горький привкус. Где-то в глубине она знала: это лишь начало игры, где ставки выше, чем жизнь. А вдали, за дюнами пепла, завыл ветер, повторяя имя, которое она ещё не была готова услышать. Долина Шепчущих Камней встретила Зарг’ру тишиной, нарушаемой лишь шелестом пепла, падающего с неба, будто сама Пустошь оплакивала свои раны. Она остановилась у подножия Столпов Предков – трёх исполинских менгиров, покрытых рунами, которые не смел читать ни один живой. Их вершины терялись в тумане, а у основания лежали кости, обёрнутые в высохшие шкуры – подношения забытым духам. Зарг’ра сбросила с плеч мешок с припасами, и доспехи, пропитанные потом и кровью, глухо звякнули о камни. Присев на обломок плиты, иссечённый узорами в форме змеиных глаз, она достала флягу с кровью огненного скорпиона. Жидкость обожгла горло, но тепло разлилось по жилам, на мгновение отогнав холод сомнений. Её взгляд скользнул по рунам на менгирах. Когда-то шаманы её клана читали их, как читают судьбу по трещинам на черепах врагов. Теперь же эти письмена были немы. Как и я, – подумала она, сжимая кулак. Силы её тела, выкованной в битвах, уже не хватало. Пустошь требовала большего – знания, что проникает сквозь пелену реальности, туда, где говорят духи и корчится сама плоть мира.

– Стать шаманкой… – прошептала она, и ветер унёс слова в туман.

Это желание родилось не из слабости, а из ярости. Она помнила, как клан Кровавого Холма пал под ударами троллей Песчаной Ярости. Помнила шаманов, чьи ритуалы не спасли их, а лишь отсрочили гибель. Их крики, когда кости ломались, а духи отворачивались, всё ещё звенели в её ушах. Зарг’ра хотела не их слепой веры – хотела силы, которая не предаст. Силы, вырванной у самих основ мироздания. Она развела костёр из сухих корней Древовидных Скверн, чьи ветви извивались даже после смерти. Пламя, зелёное и холодное, осветило её лицо, подчеркнув шрамы, словно карту былых сражений. В огне мелькали тени: матери, учившей её драться; первого убитого врага, чей хрип стал её колыбельной; демона, что пообещал ей власть в обмен на предательство.

– Нет, – проворчала она, бросая в костёр горсть солёного песка. Пламя взвыло, выплеснув искры, сложившиеся в лик Великой Волчицы – тотема её рода.

– Ты зовёшь меня, но я не буду твоей рабой, – Зарг’ра пристально смотрела на образ. – Я возьму твою мощь, но останусь свободной.

Волчица оскалилась, но Зарг’ра не отвела взгляд. Духи требовали покорности, но она предлагала лишь договор. Её путь к шаманству не был молитвой – это был вызов. Утром она двинулась к Ущелью Голодных Духов, где, по слухам, последние древние шаманы провели обряд Слияния Кровей. Тропа вилась вдоль реки из чёрной воды, в которой плавали светящиеся личинки, похожие на недоразвитых эмбрионов. Воздух гудел от шёпота невидимых существ, но Зарг’ра шла, не оборачиваясь. На краю ущелья её ждал Мост из Сплетённых Жил – живое существо из плоти и сухожилий, дрожащее под ветром. Каждый шаг заставлял мост стонать, а из ран сочилась липкая слизь. Посредине моста она остановилась, глядя в бездну, где копошились Дети Бездны – твари с телами как расплавленный воск и ртами на местах ладоней.

– Пропустите, или я устрою вам новую пасть, – проворчала она, ударив клинком по перилам.

Мост содрогнулся, и твари отползли, шипя. Зарг’ра усмехнулась. Даже духи страшились её упрямства. За ущельем открылась Равнина Костяных Цветов – поле, усеянное скелетами существ, из рёбер которых проросли кристаллы, похожие на сталактиты. В центре возвышался Храм Молчащих Языков, его стены покрыты барельефами шаманов, приносящих в жертву самих себя. Зарг’ра вошла, ломая плетью из цепей дверь, заросшую грибницей. Внутри пахло ладаном и гниющими плодами. На алтаре из обсидиана лежала Книга Разорванных Обетов, её страницы из кожи, буквы – из запёкшейся крови.

– Ты пришла за силой, которая сожрёт тебя, – раздался голос из темноты.

Из тени вышел Дух Последнего Шамана – существо с телом, как дым, и лицом, закрытым маской из птичьих перьев. Его руки, длинные и костлявые, указывали на книгу.

– Ритуал требует жертвы. Ты готова отдать память? Или страх?

Зарг’ра взяла книгу, ощущая, как её пальцы прилипают к страницам.

– Я отдам только то, что сама выберу, – ответила она, разрывая тишину храма. – А ты… научишь, как стать сильнее тебя.

Дух засмеялся, и стены задрожали, но в глазах Зарг’ры горело то, что не могло сломить даже древнее проклятие – непокорность. Она знала: её шаманство не будет молитвой у алтаря. Оно станет битвой, и первым падёт тот, кто посмеет встать у неё на пути. Пустошь Мертвых Снов встретила Грак’зула тишиной, нарушаемой лишь шелестом пепла, падающего с неба, словно слезы сожженных богов. Его ноги, израненные и тяжелые, волочились по земле, оставляя борозды, которые тут же заполнялись черной жижей. Череп на поясе молчал, руна на ладони едва теплилась. Он забыл, сколько дней прошло с тех пор, как покинул Башню Изгнанных Богов. Забыл, зачем вообще шел. Но оно ждало его. Демон вышел из тумана, как кошмар, материализовавшийся из страха. Его тело было соткано из тысяч скрюченных рук, сплетенных в подобие человеческого силуэта. Лицо – вереница масок, сменяющих друг друга: плачущий ребенок, старуха с пустыми глазницами, орк с перекошенным от ужаса ртом. Каждая маска шептала:

– Ты потерял себя… Ты потеряешь и ее…

Грак’зул замер. Слово «ее» ударило в грудь, как стрела. В памяти мелькнул образ: женщина-орк с глазами, горящими как расплавленное золото. Зарг’ра. Имя пришло само, будто вырвалось из клетки, в которой он его держал.

– Кто ты? – прорычал он, выхватывая нож, клинок которого потускнел от времени.

– Я – Эрель’гур, Пожиратель Надежд, – заговорили маски хором. Руки-щупальца потянулись к нему, их пальцы заострились в шипы. – Ты думаешь, твой путь – выбор? Ты всего лишь пешка в игре, где даже смерть не будет концом.

Демон атаковал. Шипы впились в плечо Грак’зула, высасывая воспоминания: первый поцелуй под кровавой луной, крик матери, падающей в огонь, смех Зарг’ры, который он никогда не слышал, но почему-то узнал.

– Она не твоя, – зашипел Эрель’гур, маски исказились в гримасах насмешки. – Даже если вы встретитесь – один из вас умрет от руки другого. Так предначертано.

Грак’зул взревел, вырвавшись из захвата. Руна на его ладони вспыхнула багрянцем, и клинок ожил, покрываясь паутиной трещин, из которых сочилась лава. Он рубил демона, разрывая сплетения рук, но те отрастали вновь, хватая его за ноги, за шею, за сердце.

– Ты веришь, что спасёшь её? – смеялись маски, пока Грак’зул пробивался к сердцевине чудовища. – Она сильнее тебя. Она не нуждается в спасении… Она нуждается в смерти.

Одним яростным ударом Грак’зул рассек центральную маску – лицо старухи. Раздался вопль, и тело Эрель’гура начало распадаться. Руки превращались в пепел, маски таяли, словно воск.

– Посмотри в её глаза, когда встретишь… – успел прошептать демон, рассыпаясь. – И ты увидишь свой конец.

Грак’зул стоял, дрожа от ярости и непонятной боли. Образ Зарг’ра не уходил, будто призрак, впущенный демоном в его разум. Кто она? Почему её имя жжёт, как угли? Он поднял с земли артефакт, выпавший из останков Эрель’гура – Зеркало Разбитых Возможностей. В его треснувшей поверхности мелькали отражения: он и Зарг’ра, сражающиеся спиной к спине; он, пронзающий её сердце; она, поднимающая его окровавленный череп.

– Ложь, – прошипел Грак’зул, швырнув зеркало в скалу. Оно разбилось, но шепот демона остался: "Правда всегда в конце пути…"

Он двинулся дальше, вглубь Пустошей, где небо смыкалось с землей в багровом тумане. Демон был прав – Грак’зул больше не контролировал свой путь. Но теперь у него появилась новая цель: найти её. Не чтобы спасти. Не чтобы убить. Чтобы понять, почему её имя, словно клинок, режет глубже, чем любая рана. Храм Костей возвышался на краю Пропасти Вечных Стенаний, где земля была усыпана осколками алтарей, а воздух звенел от невыплаканных слез богов. Стены храма, сплетенные из позвоночников титанов, дышали. Каждый позвонок шевелился, как язык змеи, а в щелях между костями пульсировала черная смола, словно кровь мертвой вселенной. Грак’зул вошел внутрь, и дверной проем сомкнулся за ним, оставив лишь багровый свет, сочащийся сквозь ребра купола. Он пришел сюда не по своей воле. Зов – глухой, как удар по гробу, – вел его сквозь Пустоши, обещая конец или начало. Теперь Грак’зул понимал: это была ловушка.

К’тарох Древний, бог, чье имя стирали из свитков, восседал на троне из сплавленных криков. Его тело было слеплено из обломков реальности: голова – череп дракона с рогами, обвитыми цепями; туловище – каменная плоть, покрытая трещинами, из которых сочился свет далеких сверхновых; ноги – корни, впивающиеся в пол, как щупальца. В каждой руке он держал по Сердцу Мира – кристаллам, пожирающим время.

– Ты пришел, червь, – голос К’тароха разорвал тишину, и стены храма исторгли стоны. – Чтобы стать прахом у моих ног.

Грак’зул не ответил. Его руна на ладони вспыхнула, и клинок, выкованный из кости забытого бога, загорелся синим пламенем. Он знал: этот бог не станет говорить о судьбах или пророчествах. Здесь будет только бой. К’тарох поднял руку, и пространство исказилось. Пол под ногами Грак’зула превратился в пасть, полную сталактитов-клыков. Орк прыгнул на стену, цепляясь за позвонки, а снизу взметнулись щупальца из тени, хватая за ноги. Он рубил их, но на месте каждой отсеченной тени вырастали две новые.

– Ты бьешься, как дикий зверь, – проворчал бог, сжимая кристаллы в руках. – Но даже зверь знает страх.

Из трещин в теле К’тароха хлынули Дети Распада – существа из жидкого мрака с глазами, как разрывы в ткани бытия. Они облепили Грак’зула, впиваясь в доспехи, выжигая плоть. Орк упал на колени, но вместо боли ощутил гнев. Тот самый, что когда-то спалил его родную деревню. Тот, что превратил его в Пожирателя Пепла. Он вонзил клинок в пол, и синее пламя взметнулось вверх, испепеляя Теней. Воспользовавшись моментом, Грак’зул бросился к трону. К’тарох ударил кристаллами, и время замедлилось. Каждый шаг давался как через смолу, каждый вздох рвал легкие. Но Грак’зул видел – трещины в теле бога. Слабость. Он прыгнул, обходя удар, и клинок вонзился в трещину на груди К’тароха. Камень треснул, и бог взревел, выпустив волну энергии, которая отшвырнула Грак’зула к стене. Позвонки сомкнулись вокруг него, ломая ребра, но орк вырвался, выкрикивая имя, которое сам не понимал:

– Зарг’ра!

Кристаллы в руках К’тароха дрогнули. Бог замер, и в этот миг Грак’зул вскочил ему на спину, вгоняя клинок в основание черепа. Кость дракона раскололась, и из пролома хлынул свет – ослепительный, всепожирающий.

– Ты… не орк… – захрипел К’тарох, его тело начало крошиться. – Ты дыра в мироздании…

Грак’зул не слушал. Он впивался руками в трещины, рвал каменную плоть, пока не добрался до Ядра – пульсирующей сферы, где танцевали искры сотворенных и уничтоженных миров. Без раздумий он схватил ее. Боль была неописуемой. Его кожа обуглилась, глаза выгорели, но вместо тьмы он увидел всё. Нити судеб, сплетенные в паутину, сердца богов, бьющиеся в ритме вселенной, бездны, где спали древние ужасы. И силу. Бесконечную, ядовитую, живую. Когда свет погас, Грак’зул стоял среди руин храма. Тело К’тароха рассыпалось в песок, а его собственная плоть дымилась, покрываясь новыми шрамами – рунами, которые светились изнутри. Он поднял руку, и пространство вокруг исказилось, подчиняясь жесту. Камень ожил, превратившись в змея, и обвил его запястье.

– Теперь я вижу, – прошептал Грак’зул, и его голос звучал как гром под землей.

Он вышел из храма, и Пустошь отступила. Даже демоны, прятавшиеся в тенях, замерли. Боги, наблюдающие из своих чертогов, ощутили холод – тот самый, что предвещает конец эпох.

Грак’зул не стал богом. Он стал чем-то иным. Пределом. Ошибкой. Пожирателем не только пепла, но и самой сути бытия. И где-то в глубине, за слоями ярости и боли, теплилось понимание: это только начало. Ему предстояло найти её – ту, чье имя заставило дрогнуть даже бога. И решить, станет ли она союзником… или топливом для его нового огня.

Иллюзия Красоты

Озеро Лунных Обманов сверкало в ложной тишине, его вода – густая, как жидкий нефрит, – манила прохладой. Зарг’ра остановилась на берегу, стирая кровь тролля с клинка. Ее тело ныло от усталости, а кожа, покрытая пеплом и грязью, звала к очищению. Из тумана вышла она – орчиха с кожей цвета вулканической бронзы, длинными ногами, иссеченными едва заметными шрамами-узорами, и грудью, полной и упругой, едва прикрытой нитями из серебряной паутины. Ее бедра, плавные как изгибы кинжала, вели взгляд к темной полосе между ног, скрытой дымкой испарений. Волосы, черные и тяжелые, спускались до поясницы, переплетенные с жемчужными нитями, а глаза светились янтарным огнем, слишком ярким для смертной.

– Вода смоет не только грязь, сестра, – голос демоницы звучал как шепот ветра в листве. – Но и усталость.

Она двинулась к озеру, ее ягодицы, округлые и упругие, играли мышцами при каждом шаге. Зарг’ра наблюдала, сжимая рукоять меча, но жажда очищения перевесила. Сбросив нагрудник, она обнажила грудь с сосками, темными как обсидиан, и шрамами, пересекавшими живот словно карта забытых битв. Ее руки, сильные и иссеченные боевыми отметинами, расстегнули пояс, позволив кожаным штанам упасть на песок. Ноги, длинные и мускулистые, блестели потом, а между них, в треугольнике темных курчавых волос, скрывалась сила, не уступающая клинку. Демоница вошла в воду первой, ее спина, гибкая и покрытая татуировками в виде змеиных чешуй, исчезала под поверхностью. Зарг’ра последовала, ощущая холод воды на коже. Грязь смывалась, обнажая тело воина – каждую вену, каждый шрам, каждое напряжение мышц.

– Ты прекрасна, – демоница приблизилась, ее пальцы скользнули по бедру Зарг’ры, оставляя мурашки. – Но даже красота требует жертв.

Зарг’ра замерла. В воде у ее ног не было отражения демоницы – лишь клубок черных щупалец. Она рванулась назад, но демоница уже преобразилась: кожа лопнула, обнажив чешую, глаза стали вертикальными зрачками, а из спины вырвались крылья из костей и паутины.

– Сладкая глупышка, – зашипела демоница, ее грудь теперь была усеяна ртами с игольчатыми зубами. – Твое тело станет дверью для моего рода!

Озеро вскипело. Щупальца из воды впились в ноги Зарг’ры, таща ко дну. Она вонзила клинок в ближайшее, черная кровь брызнула, обжигая кожу. Вырвавшись, она прыгнула на демоницу, но та парировала ударом хвоста, покрытого шипами. Битва стала танцем смерти. Зарг’ра рубила щупальца, отсекая куски плоти, которые превращались в скорпионов. Демоница, смеясь, рвала ее кожу когтями, оставляя раны, из которых сочился яд. Когда Зарг’ра прижала ее к скале, демоница впилась зубами в ее плечо, но орчиха в ответ вонзила клинок ей в бок.

– Ты… не уйдешь… – захрипела демоница, ее тело начало таять, превращаясь в смолу.

Зарг’ра, падая от слабости, судорожно вцепилась в шею твари. Руна на ее клинке, активированная кровью демоницы, вспыхнула. Черная энергия хлынула в Зарг’ру, выжигая вены, но даруя силу. Она вскрикнула от боли и экстаза, чувствуя, как чужая мощь вплетается в ее плоть. Когда дым рассеялся, от демоницы осталась лишь лужа смолы. Зарг’ра стояла, дрожа, ее шрамы теперь светились тусклым багрянцем, а в глазах танцевали искры чужой магии. Озеро, лишенное иллюзии, стало лужей гниющей слизи.

– Неудачница, – проворчала она, поднимая окровавленный клинок. – Ты стала моей жертвой.

Но где-то в глубине, новая сила шептала обещания – и предупреждения. Сила демоницы пульсировала в жилах Зарг’ры, как черный прилив. Она ощущала ее каждой клеткой – холодной, липкой, живой. Ее шрамы, теперь мерцающие багровыми прожилками, чесались, будто под кожей копошились чужие мысли. Когда она сжимала кулак, воздух вокруг трещал, искривляясь волнами, а тени начинали шевелиться, словно призываемые незримой рукой. Она шла через Лес Содранных Глоток, где деревья, покрытые шрамами от древних битв, роняли листья-лезвия. Каждый шаг оставлял за ней следы черного инея. Ее грудь, все еще обнаженная после озера, блестела от пота, мышцы играли под кожей, как змеи под луной. Соски, затвердевшие от адреналина, покалывало холодом магии, а между ног, где раньше гнездилась усталость, теперь жгло странное возбуждение – смесь власти и опасности.

Её нашли на рассвете. Псы Безмолвия – гибриды волка и скорпиона, с клешнями вместо лап и жалами, сочащимися нервнопаралитическим ядом. Их глаза, как угольные ямы, следили за ней, а рычание звучало как скрежет металла по кости.

– Отдай силу, и умрешь быстро, – прорычал вожак, его пасть искривилась в подобии улыбки.

Зарг’ра усмехнулась, проводя языком по лезвию клинка. Руна на оружии вспыхнула, и тени вокруг сгустились, обвивая ее тело, как вторая кожа. Она почувствовала, как магия демоницы просится наружу – голодную, ненасытную.

– Придите и возьмите, – прошептала она, и лес содрогнулся.

Первый пес прыгнул, клешни рассекли воздух. Зарг’ра не уклонилась. Вместо этого она впустила тьму. Щупальца теней вырвались из её шрамов, пронзив тварь насквозь. Черная кровь брызнула ей на грудь, смешиваясь с потом, а пес, ещё живой, завизжал, пока тени не высосали его плоть до костей. Остальные атаковали роем. Зарг’ра кружилась среди них, клинок и магия, сливаясь в смертельном танце. Каждый удар порождал всплеск тьмы: жала ломались, клешни отлетали, а яд, коснувшись её кожи, испарялся с шипением. Когда она вонзила руку в грудную клетку второго пса, тени впились в его сердце, и оно взорвалось, разбрызгивая осколки ребер.

– Ещё! – закричала она, чувствуя, как магия пьянит сильнее вина.

Последний пес, вожак, бросился в лобовую. Зарг’ра встретила его, схватив за глотку. Тени обвили его тело, сжимая, пока хруст костей не слился с её смехом. Когда он умер, она прижалась губами к его лбу, и остатки жизни твари втянулись в неё, как вода в песок. Тело пса рассыпалось в прах. Зарг’ра стояла, дрожа от переизбытка силы. Ее кожа светилась теперь не только шрамами – черные узоры, как паутина, ползли от запястий к сердцу. Грудь вздымалась, соски затвердели до боли, а между ног пульсировало тепло, сжигающее стыд. Она провела рукой по животу, чувствуя, как магия отвечает волной удовольствия – опасного, животного.

– Цена… – вспомнила она слова демоницы, но отбросила мысль.

Внезапно земля дрогнула. Из леса вышел Страж Легиона – гигант в доспехах из сплавленных детских черепов. Его двуручный меч, размером с дерево, был покрыт шипами из кости.