Влюбленный астроном
Antoine Laurain
LES CAPRICES D’UN ASTRE
© Flammarion, 2022
Published by arrangement with Editions Flammarion
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2024
Перевод с французского Елены Головиной
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»
© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2024
Антуан Лорен – блестящий рассказчик.
Figaro
Тонкий, остроумный, трогательный… очаровательный маленький шедевр.
Huffington Post
Настоящая литературная жемчужина.
Times
Невероятные приключения, капризы судьбы, магическая сила любви. Квинтэссенция французской романтики.
Telegraph
Посвящается Гийому Лежантилю (1725–1792), неудачливому астроному и честному человеку. Настоящему герою
Солнце – это тень Бога.
Микеланджело
* * *
26 марта 1760 года Гийом Жозеф Гиацинт Жан-Батист Лежантиль де ла Галазьер, астроном Королевской академии наук, поднялся на палубу пришвартованного в Лорьяне 50-пушечного корабля «Ле Беррье», готового взять курс на Индию. Когда военное судно покидало французский порт, Лежантиль едва успел мертвой хваткой вцепиться в мачту – его лакированные туфли с серебряными пряжками так скользили по отполированным доскам палубы, что он чуть на ней не растянулся. Правой рукой он придерживал на голове черную фетровую треуголку; бретонский ветер раздувал полы его голубого сюртука и кружевное жабо его жилета. Начиналось долгое и опасное путешествие. В те времена, прощаясь с человеком, отправляющимся в путь через моря, никто не знал, удастся ли свидеться с ним снова. Для исполнения миссии, порученной Его Величеством королем Людовиком XV, Гийом Лежантиль подходил как никто иной: ему предстояло проследить за прохождением Венеры перед Солнцем и с помощью телескопов и других астрономических инструментов рассчитать расстояние – не предполагаемое, а реальное – между небесным светилом и Землей.
Небольшая планета, носящая имя богини любви, совершает прогулку перед солнечным диском с довольно необычной цикличностью: промежуток между двумя ее очередными транзитами составляет восемь лет, после чего наступает перерыв продолжительностью… 122 года. Затем снова два транзита с промежутком в восемь лет, и еще один перерыв – на 105 лет. Этот ритм: 8 – 122 – 8 – 105 – сохраняется неизменным с момента возникновения Вселенной.
Гийом Лежантиль самым тщательным образом подготовился к проведению уникальных наблюдений, которые намеревался осуществить в Пондишери 6 июня 1761 года, то есть спустя год с лишком после отбытия из Франции. Возможно, он станет первым, кто измерит точное расстояние между светилом и голубой планетой.
Все было рассчитано до мельчайших деталей. И все пошло не так.
«Вы живы.
Вы дышите.
Все хорошо.
Вы сидите. Почувствуйте вес своего тела, тяжесть своих ног и рук. Прислушайтесь к звукам вокруг себя».
В наушниках смартфона звучал знакомый успокаивающий женский голос. Он повторялся на каждом сеансе. Ксавье Лемерсье добрался до пятнадцатого, прослушивая по одному в день. Медитация называлась осознанной. Он открыл для себя эту практику в тот период, когда пытался бросить курить. Ксавье никогда не интересовался медитациями и в принципе относился со сдержанным скепсисом к подобным упражнениям, подозревая, что они основаны на всякой эзотерической ерунде с привкусом мистики в стиле нью-эйдж и грошовом шаманизме. «Вообразите, что вы лисица… Ощутите внутри себя цветок… Обратите свое сердце к вечной планете Гее, матери-кормилице всех живых существ…» Но программа, которую он скачал из интернета, не имела с этой чушью ничего общего. Просто вы в течение получаса старались замедлить сумасшедший бег неприятных мыслей, назойливых, как жужжание осы. Привычка слушать «голос», произносящий умиротворяющие фразы, стала приносить Ксавье почти такое же удовольствие, как бокал холодного аперитива на залитой солнцем террасе кафе после рабочего дня. На тридцать минут в день он почти забывал о своих проблемах, что было для него своего рода подвигом.
«Теперь ни о чем не думайте и займитесь телесным очищением».
Телесное очищение состояло в том, чтобы мысленно пройтись от пальцев ног до затылка, обращая особое внимание на точки дискомфорта. Ксавье регулярно отмечал у себя болевые ощущения в пояснице и спазмы в желудке.
В последние два месяца его не отпускало беспокойство. Дела в его агентстве недвижимости шли ни шатко ни валко. Сделок по необъяснимой причине удавалось заключить все меньше. Да, цены на жилье в Париже к 2012 году поднялись и не собирались снижаться, но число клиентов, намеренных купить или продать квартиру, таяло на глазах. Обычные показатели – уровень потребления домохозяйств, покупательная способность, ситуация на бирже – не менялись, значит, дело было не в них. Все «акторы рынка», как их нынче именуют, сходились в одном: ничего особенного не происходит. Наиболее крупные сохраняли – или делали вид, что сохраняют, – безмятежность, самые мелкие и уязвимые начинали всерьез волноваться. Агентство «Лемерсье и Брикар» существовало уже два десятка лет. Ксавье с товарищем открыли его по окончании бизнес-школы и занялись куплей-продажей недвижимости в Париже и ближайших окрестностях. К своим сорока семи годам Ксавье остался его единственным владельцем. Если клиент спрашивал «месье Брикара», Ксавье неизменно отвечал, что тот в отъезде; ему казалось, что две фамилии на вывеске придают конторе солидности и намекают на наличие дружной и компетентной команды сотрудников.
Брюно Брикар, его вечно «командированный» партнер, два года назад неожиданно решил вернуться к корням. Он устал от жизни в большом городе, от пробок и плохого воздуха и предложил другу выкупить его долю. За деньги, вырученные от продажи парижской квартиры, Брюно приобрел в Дордони огромное – восемнадцать гектаров земли! – поместье, куда перебрался с женой и двумя детьми, планируя устроить в нем гостиницу. В последние месяцы работы в агентстве Брюно убеждал Ксавье последовать его примеру, подкрепляя свои рассуждения многочисленными графиками, результатами исследований и прогнозами, согласно которым города скоро задохнутся от токсичных выбросов, потому что автомобили плодятся, как тараканы. Наверное, в словах Брюно была доля истины, но Ксавье не представлял себе жизни в деревне. К тому же у Брюно была семья – в отличие от Ксавье. После мучительного развода с Селиной он больше не женился, а с сыном – одиннадцатилетним Оливье – виделся по заранее оговоренным дням. Когда он изложил эти аргументы партнеру, тот лишь печально кивнул. «Да, – пробормотал он, – у тебя все сложнее».
Ксавье не покидало ощущение, что его жизнь покатилась не туда, хотя сказать, в какой именно момент это случилось, он не смог бы. Он все чаще чувствовал себя одиночкой без перспектив. Он продавал людям, располагавшим средствами и полным воодушевления, квартиры, в которых они заживут счастливой жизнью, для него отныне недоступной.
«На самом деле никаких трудностей нет.
То, что вы считаете проблемами, чаще всего ваши собственные мысленные построения. Вы тревожитесь на пустом месте. Это бесполезно и только мешает вам.
Избавьтесь от этих переживаний».
* * *
Никаких особых трудностей в морском путешествии нет – если не считать того, что корабль взлетает на волне высотой с дом, а потом так же стремительно падает вниз. Ну и морской болезни. И клаустрофобии. Капитан «Ле Беррье» Луи де Вокуа по просьбе герцога де ла Рийера окружил астронома всяческой заботой. Да, во время шторма лицо у Лежантиля приобретало зеленоватый оттенок, а взгляд делался пустым, и молился астроном чаще, чем матросы, но, стоило выйти солнцу, а морской глади успокоиться, он проявлял себя как прекрасный спутник. Кроме всего прочего, астроном приносил большую пользу, потому что благодаря своим измерительным инструментам добывал для капитана сведения, не отраженные ни на каких картах. Лежантиль наблюдал за движением звезд и Луны и рассчитывал маршрут, с точностью до нескольких морских миль указывая верное расстояние до континента. Огромный установленный на треножнике телескоп из меди и латуни, сияющий, как золотой, который служил астроному для наблюдений, вызывал у де Вокуа искреннее восхищение. Гийом Лежантиль предложил ему приложить глаз к небольшому круглому окошечку и направил объектив на полную Луну. У капитана перехватило дыхание: спутник Земли оказался так близко, что его кратеры виднелись так же ясно, как маяк Сен-Мало в день захода в порт. В другой раз капитан заметил в небе какую-то светящуюся полоску, которая уже полчаса как будто следовала за кораблем, о чем тут же сообщил ученому. Тот немедленно принес еще одну зрительную трубу, покороче первой, и установил ее всего на одной ноге. «Это комета», – сказал Лежантиль. Чуть прищурив глаз, он почти различал ее хвост. Всю следующую неделю он не выпускал из рук компас и гусиное перо и заполнил записями несколько тетрадей, вычисляя скорость движения кометы. Эта задачка привела его в веселое расположение духа, а благоприятная погода и приближение к мысу Доброй Надежды заставили забыть обо всех своих страхах и даже о морской болезни. Он обедал и ужинал в каюте капитана, угощаясь восхитительной жареной рыбой, какой никогда не пробовал во Франции. Однажды утром команда «Ле Беррье» даже поймала в сети кальмара размером с лошадь: его щупальца протянулись вдоль всего корабля, от носа до кормы. Матросы топорами разрубили его на куски, а кок вылил в тяжелые чугунные котелки целый бочонок вина и в этом бульоне сварил кальмара. В тот же вечер вся команда наслаждалась нежным, с привкусом йода, мясом гигантского моллюска. Этот неожиданный улов дал повод вспомнить о всевозможных морских чудовищах, изображенных на разных гравюрах, – то ли подсмотренных в природе, то ли плодах воображения их авторов. По словам матросов, в водах близ мыса Доброй Надежды, обдуваемого всеми ветрами, изредка замечали ужасного монстра Каракака. Сам капитан никогда его не видал, но хорошо представлял себе со слов других моряков. Он снял с полки толстенный том, на обложку для которого пошла кожа как минимум двух здоровых свиней, и раскрыл его на нужной странице. Гийом Лежантиль склонился над книгой: с гравюры на него смотрела гигантская, размером с «Ла Беррье», скорпена. Рыбина разевала пасть, в которой запросто поместились бы ворота раз в пять больше тех, что закрывают вход в Версальский дворец, а из головы у нее фонтаном била струя воды. Если ему доведется повстречаться в море с таким страшилищем, сказал капитан, он будет молить Господа о спасении. После чего перекрестился и с громким хлопком закрыл книгу.
Несколько дней спустя – корабль уже огибал южную оконечность Африки – Лежантиль вышел на палубу. Не успел он приблизиться к лееру, как из пучины показалась огромная серая туша; ее могучие просоленные бока играли мускулами. В тот же миг из головы создания вырвался фонтан, поднявшись метров на пятнадцать ввысь. Сердце астронома пропустило удар: у него перед глазами ожила картинка из книги. Сейчас ужасный Каракак проглотит их суденышко.
Астроном никогда не видел китов. Даже на рисунках. А теперь они кружили вокруг корабля, поливая фонтанами воды и левый борт, и правый. Матросы радостно приветствовали их и распевали воинственные песни. Это немного успокоило Гийома Лежантиля. Он достал из жилетного кармана очки в тонкой металлической оправе, изготовленные по его заказу стекольщиком Маржисье, который полировал линзы для его телескопов. Стекла очков были черными, как чернила, что позволяло смотреть в них на Солнце, не испытывая неудобства. Гийом думал о своей жене Гортензии, оставшейся в Париже. Ей придется ждать его почти полтора года. Он представил себе, как она сидит в тишине их квартиры и своими нежными ручками вышивает на салфетке какой-нибудь изысканный узор, а он в это время качается на волнах в компании кашалотов. Астроном улыбнулся. Сколько всего он расскажет ей, когда вернется в Париж! В тот же миг порывом ветра с него сорвало черную фетровую треуголку. Его головной убор опустился на спину одного из китов и тут же взлетел в воздух под напором мощной струи.
* * *
Ксавье часто думал о Селине. С ней все пошло не так. Кто мог вообразить, что чудесные минуты их первого свидания через двенадцать лет обернутся встречей в зале суда и объявлением о расторжении их брака? История старая как мир и в самой своей банальности непоправимая. Отсутствие оригинальности означало, что нет и не будет никакой лазейки, ни одной самой маленькой щелочки, в которую могла бы проникнуть случайность и неожиданно все изменить. Нет, статистика неумолима: каждый второй брак кончается разводом. Цифры безжалостны, как асфальтовый каток. Один шанс из двух. После тяжелого расставания, в последние месяцы отравленного откровенной злобой, минуло три года, но Ксавье продолжал по несколько раз в неделю о нем вспоминать. Когда голос говорил ему: «Если ваши мысли блуждают, мягко, но настойчиво переключите их на собственное дыхание» – он точно знал, куда его приведет это блуждание: в коридоры Дворца правосудия, в общество его адвоката мэтра Мюрье и адвоката Селины мэтра Геринона, а также лжесвидетелей со стороны Селины, и эти последние заявят, что Ксавье – настоящий домашний тиран, из-за которого его жена и сын живут в постоянном страхе. А еще – требование немыслимой суммы алиментов. А еще – запрет видеться с сыном весь первый год. А еще – беспрестанные попытки настроить Оливье против отца, внушая мальчику, что именно Ксавье виноват во всем. В то трудное время Брюно здорово его поддержал. Им удалось продать несколько очень дорогих квартир, и это тоже помогло ему пережить шторм. Он, конечно, изрядно вымотался, зато теперь волнение на море вроде бы улеглось, и он даже начал потихоньку восстанавливать отношения с Оливье. Ксавье решил, что никогда не станет плохо отзываться о Селине перед сыном. Эта стратегия работала на него, потому что Селина вела себя по-прежнему и без устали повторяла ребенку, какой негодяй его отец. Но в последние месяцы мальчик явно начал сомневаться в ее правоте.
Звякнул колокольчик, знаменуя завершение сеанса, и Ксавье открыл глаза. Гостиную его шестидесятиметровой квартиры заливало солнце. Профессия риелтора хоть в чем-то сослужила ему службу: он сумел очень выгодно продать их прежнюю квартиру на бульваре Османа – сто тридцать квадратных метров! – и благодаря своим связям приобрести эту, в хорошем спокойном районе. Одна спальня для него, другая – для сына, плюс просторный балкон, выходящий на обычно пустующий сквер. Разве может в этой жизни произойти что-нибудь выдающееся?
Ксавье встал с кресла и потянулся. Пора было идти в агентство.
Фредерик Шамуа, его стажер, доложил, что поступило два телефонных звонка. Клиент пожелал взглянуть на квартиру: восемьдесят квадратных метров, окна во двор, шестой этаж с лифтом. Отличный вариант, который они никак не могли продать вот уже три месяца. Еще звонили новые владельцы последней проданной агентством квартиры – как раз перед тем, как дела застопорились. Мадам Кармийон жаловалась, что предыдущие жильцы не освободили стенной шкаф в передней. Она просила агентство связаться с ними: пусть поскорее заберут свое добро, потому что ей нужен этот шкаф. У них уже заканчивается ремонт, и они вот-вот переезжают.
– Вы осматривали квартиру, Фредерик? – спросил Ксавье.
– Д… д… д… д-д-да, – ответил юноша, – но я н… н… н… не помню про полный шкаф.
– Я тоже, – кивнул Ксавье, – но это не имеет значения.
Фредерик Шамуа заикался. Интенсивность его заикания менялась в зависимости от дня недели и от погоды. Ксавье заметил, что в дождь Шамуа – он обычно звал его по фамилии – заикается меньше. Правда, делиться догадками с молодым коллегой он не стал.
Ксавье отправил сообщение. Ответа не было ни в этот день, ни на следующий. Очевидно, барахло в стенном шкафу не представляло особой ценности, так что Ксавье не удивился, что прежние владельцы квартиры не подают никаких признаков жизни. Когда люди продают жилье, они не горят желанием возвращаться на старое место – им даже говорить о нем не хочется; получили деньги и перевернули страницу. Спроси их, они и не вспомнят, как выглядел их риелтор. У Ксавье зазвонил мобильник. На экране высветилась надпись «Банк Маркандо».
– Месье Лемерсье, добрый день! – поздоровался сотрудник банка. – Скажите, месье Лемерсье, вы в Париже или за границей?
– Я в Париже, у себя в агентстве, – ответил Ксавье.
– Так я и думал, – сказал банковский служащий. – С вашего счета только что были списаны 650 евро. Ваша карта подверглась хакерской атаке из Гонконга. Я занимаюсь этой проблемой, месье Лемерсье. Я вам перезвоню.
* * *
«Пираты! Пираты! Пираты по правому борту!» Матросы бросили свои дела и задрали головы к сигнальщику, который сидел в большой корзине на марсе. Этот молодой парень, вооруженный подзорной трубой, осматривал горизонт, особое внимание обращая на флаги кораблей, идущих встречным к «Ле Беррье» курсом.
Гийом Лежантиль выбежал из каюты с телескопом под мышкой, быстро установил прибор на треногу и направил объектив на горизонт. Вскоре его взору предстало выступающее над гладью воды массивное судно – размером меньше, чем «Ле Беррье», но все же довольно крупное. Астроном поднял взгляд к вершине мачты и обнаружил развевающийся на ней флаг с черепом и двумя перекрещенными костями.
– Он поворачивает! – крикнул сигнальщик. – Он идет на нас!
Капитан встал рядом с астрономом и направил на горизонт свою подзорную трубу. Гийом Лежантиль ждал от него каких-нибудь ободряющих слов, но тот хранил молчание. Но вот он опустил подзорную трубу и скомандовал:
– Полборта право! Грот ставить!
Матросы мгновенно подхватили и передали дальше его слова, и судно начало разворот. Гийом Лежантиль закрыл глаза. Воображение живо нарисовало ему звероподобных беззубых громил, с ног до головы покрытых татуировками и шрамами. Они станут его бить, сорвут с него шелковые и бархатные одежды, выкинут в море астрономические инструменты, а потом завяжут ему глаза и под оскорбительный хохот и плевки заставят идти по перекинутой через борт доске. Доска у него под ногами закачается, и он рухнет в воду, как мешок. Плавать он не умеет, а значит, вскоре утонет обессиленный, если раньше его не разорвут на куски хищные рыбы. И все это – из-за каприза звезды, которая в виде маленького шарика через год с небольшим пройдет перед солнечным диском.
– Сейчас мы устроим этим безумцам органный концерт! Пушки на правый борт! – крикнул капитан.
– Пушки на правый борт! – подхватили матросы, и палуба покачнулась, когда они бросились дружно подкатывать к борту дека могучие орудия. Двадцать пять портов открылось одновременно, словно окна в доме, и из них высунулись наружу разогретые духотой трюма морды двадцати пяти пушечных стволов.
– Подпустим их поближе, – с сардонической улыбкой сказал капитан, достал из кармана глиняную трубку и с полнейшим спокойствием принялся ее набивать. – Аромат табака отлично сочетается с запахом пороха, – пояснил он и чиркнул красивым кованым кресалом об отполированный кремень. В чашу трубки мелким дождем посыпались искры, воспламеняя ее содержимое. Капитан несколько раз пыхнул трубкой – запахло пряностями и костром – и негромко добавил: – Месье Лежантиль, мой глубокоуважаемый пассажир, заткните, пожалуйста, уши.
* * *
Вход в дом преграждала тяжелая дубовая дверь – из тех, что открываются с характерным щелчком, стоит ввести в кодовый замок нужные цифры. За такой дверью обычно располагается похожее на коридор пространство, выходящее во двор; с правой стороны устроено что-то вроде будки для консьержа. От каменных стен коридора обычно веет холодом; здесь темно, и выключатель приходится искать на ощупь. Одним словом, так выглядит типичный подъезд дома в османовском стиле, сохранившего свои оригинальные черты.
Ксавье стоял на тротуаре возле входа, поджидая клиентов, желающих посмотреть квартиру: восемьдесят квадратных метров, окна во двор, шестой этаж с лифтом. Он следил глазами за парами, пересекающими перекресток, пытаясь вычислить чету Пишар. Пока он разговаривал с ними только по телефону. В его профессии стало обычным впервые встречаться с клиентами только для посещения конкретного объекта. Предварительные договоренности все чаще осуществляли по электронной почте. Мир как будто терял материальную основу.
В голубом небе ярко светило солнце. Ксавье прищурился и достал из кармана солнечные очки со стеклами черными, как чернила. Пары с перекрестка шагали мимо, и Ксавье почувствовал себя часовым, зачем-то охраняющим подъезд дома, в котором не живет – ни в собственной, ни даже в арендованной квартире. Он здесь, так сказать, проездом – заключит сделку, получит комиссионные, и все. Он никогда не узнает, что за люди обитают по этому адресу, как у них проходят собрания собственников, ладят ли они с соседями, радуются ли солнышку в своем дворике. На третьем этаже, если верить блестящей латунной табличке, сияющей, как золотая, живет врач-терапевт, но Ксавье никогда не увидит лица доктора Зарницкого. Он прикинул: сколько раз, явившись раньше времени на встречу, он вот так стоял у подъезда, бренча в кармане ключами от квартиры и держа в руке папку с технической документацией. Точно, как часовой. Да, сотни раз. Все-таки в его работе есть нечто странное. Чужие люди открывают ему доступ к своей частной жизни. Продажа дома или квартиры – это не пустяк. Ты как будто расстаешься с частью своей жизни, частью своих воспоминаний – а иногда и со всей жизнью целиком. Ты закрываешь за собой дверь, зная, что больше никогда не откроешь ее вновь. В те недели или месяцы, что велся поиск покупателей, владельцы квартир делились с ним личными историями, рассказывали о своих родителях, дедах и бабках, женах или мужьях. Сменяются поколения, недвижимость переходит из рук в руки, и нынешние жильцы обычно ничего не знают о предыдущих. Недавно Ксавье прочитал статью, заставившую его глубоко задуматься. В ней говорилось, что 85 процентов современных людей ничего не знают о своих предках, живших за 150 лет до них. Поначалу его поразила эта цифра, но потом он сообразил, что и сам относится к этой категории людей: он понятия не имел, кем были и чем занимались его предки в 1862 году. В семье о них никогда не упоминали, по всей видимости, из-за полнейшей неосведомленности. А что насчет тех, кто жил еще раньше?
Несколько месяцев назад он оказался по делам в дальнем квартале района и, только толкнув дверь подъезда, осознал, что уже бывал здесь, когда вел переговоры о продаже одной из первых для агентства квартир. И каких! Дом постройки 1970-х, 120 квадратных метров плюс 80 квадратных метров садика, панорамные окна во всю стену. Как ни удивительно, располагалось это чудо на втором этаже. Он отлично помнил, что продал тогда эту квартиру, но сейчас, двадцать лет спустя, ее продавали совсем не те люди, которые ее у него купили. Квартира с садиком вернулась на рынок и снова попала к нему. В садике по-прежнему росло черешневое дерево, и владелец квартиры предложил ему угоститься – в точности как предыдущий. Черешня была такой же вкусной и сладкой, как и в первый раз. Дерево продолжало спокойно цвести и плодоносить, тогда как люди рядом с ним менялись. Ксавье захотелось сказать, что это место ему уже знакомо, но он сдержался и промолчал.
– Месье Лемерсье?
Он оглянулся.
* * *
Грохнули пушечные залпы, словно прогремел раскат грома. Ядра упали в нескольких метрах от вражеского судна, подняв вокруг себя высокие фонтаны воды. Пиратский корабль тотчас же начал разворачиваться влево и поспешил от греха подальше убраться прочь. Гийом Лежантиль послушно заткнул уши, но после залпа еще долго слышал в левом ухе свист, хотя рядом с ним никто не свистел. Он вспомнил своего коллегу, известного астронома Луи де Ламаршандьера, который в последние годы постоянно жаловался, что днем и ночью слышит какой-то свист. Свои дни он закончил в приюте для умалишенных. Конечно, он, в отличие от Лежантиля, был уже далеко не молод и страдал старческой немощью, но все же… С астрономом случилась и еще одна неприятность: когда корабль после пушечной стрельбы тряхнуло, у него выпал из рук телескоп. В результате на поверхности трубы появилась небольшая вмятина. Гийом трясущимися от волнения руками проверил стекла, изготовленные Маржисье, – к счастью, они не разбились.
Капитан де Вокуа посоветовал ему залить в ухо немного соленой воды и полежать. Гийом отправился к себе в каюту и вытянулся на койке. Он твердил себе, что с ним все хорошо. Он дышит, он жив. Он ощущал тяжесть своего тела, своих рук и ног; слышал доносящиеся до него шумы: потрескивание корабельного корпуса, голоса матросов…
Он закрыл глаза. Вспомнил свою парижскую квартиру и представил ее себе, словно увидел наяву. Вот его книги и труды по астрономии. Вот здесь он принимал выдающихся ученых. В свои тридцать пять лет он обладал многими познаниями, но сохранил юношеский задор и мечтательность. Именно они привели его из нормандского Кутанса, где ребенком он любил смотреть на вечернее небо, в Париж, где получил кафедру в Академии наук. «Друг мой, – говорил он жене, – человек, страстно увлеченный своим делом, благословен богами». – «Вы совершенно правы, друг мой», – отвечала Гортензия.
– Прохождение Венеры! – пронзительно взвизгнул рядом с ним хриплый голос.
Гийом Лежантиль открыл глаза. Мольер – восточноазиатский скворец капитана – уселся на прикроватный столик и уставил на Гийома чернильно-черные зрачки. Из уважения к астроному Вокуа специально выучил птицу говорить эту фразу. Мольер запомнил ее всего за два дня и теперь выкрикивал к месту и не к месту (эта привычка останется с ним до конца его дней).
– Прохождение Венеры! – повторил скворец.
– Да, прохождение Венеры, – вздохнул Гийом. – В последний раз его наблюдали сто двадцать два года назад. Следующее произойдет в будущем году, а еще одно – через восемь лет.
– Восемь лет! – каркнула птица.
– Восемь лет, – пробормотал Гийом. – А потом через сто пять лет. В 1874 году… А дальше – в 1882-м, в 2004-м, в 2012-м… В 2117-м, в 2125-м…
И Гийом заснул.
* * *
Пишары сказали, что «подумают», – именно так они выразились, что не сулило ничего хорошего. Ксавье накопил достаточно опыта, чтобы различать нюансы в лексиконе потенциальных покупателей. «Мы все обсудим» звучало намного перспективнее, чем «мы подумаем», а «я позвоню вам завтра ближе к полудню» означало, что дело идет к заключению договора. Сегодняшний визит еще раз подтвердил то, что и так было ему прекрасно известно: ситуация на рынке недвижимости не улучшается. Он зашел в кафе, устроился на террасе и заказал бутылку «Перье». Вечером Селина приведет Оливье и оставит его на выходные. Как всегда, разговаривать они с бывшей женой почти не будут. Стоит Селине позвонить в дверь, как атмосфера в квартире резко сгущается, а температура, по его ощущениям, падает сразу градусов на десять. Сына в выходные надо чем-то занять, но чем? Ни малейшей идеи. Может, сводить его в парк «Багатель» посмотреть на павлинов? Но захочет ли Оливье смотреть на павлинов? Ксавье всегда старался предложить сыну что-нибудь необычное, что могло его заинтересовать, иначе он так и просидит оба дня над планшетом с компьютерными играми. Эта вероятность внушала Ксавье ужас. Если поначалу такие игры – например, Pac-Man или Space Invaders – действительно служили невинным развлечением, то постепенно, благодаря развитию технологий, они скакнули на такую высоту, что полностью завладели умами и временем детей и подростков. «Нельзя жить, уткнувшись в экран! Я знаю, о чем говорю, я сам провожу за компьютером часы и часы!» – однажды попытался он урезонить Селину, которая без конца покупала сыну все новые гаджеты и приложения, – не исключено, с единственной целью позлить Ксавье. «Это я провожу часы за компьютером, – возразила она. – Ты встречаешься с клиентами, разгуливаешь по городу в свое удовольствие, не то что я». И пожаловалась, что вынуждена целый день торчать в офисе, лишь изредка спускаясь на улицу, чтобы выкурить сигарету. «Мой сын не должен превратиться в безмозглого кретина, помешанного на дурацких игрушках! Настоящая жизнь – в музеях, в парках, на свежем воздухе!» Беседа быстро переросла в ссору, и Селина бросила трубку. Назавтра она привела Оливье, развернулась и ушла, не сказав Ксавье ни слова. Отец с сыном отправились в Булонский лес покататься на лодке по озеру. Ксавье работал веслами и отвечал на тысячу неудобных вопросов. «Почему вы больше не живете вместе? Вы что, друг друга не любите? Если бы не я, вы бы вообще больше не виделись, да?» Ему приходилось проявлять чудеса дипломатии и тщательно взвешивать каждое произносимое слово.
Иногда по вечерам Ксавье звонил Брюно и делился с ним своими проблемами. Брюно ничего не мог ему посоветовать – сам он жил счастливой семейной жизнью с женой и двумя дочками. Но он хотя бы его слушал, а это уже немало.
Ксавье подумал, что надо бы позвонить Брюно. Друг уже прислал ему множество фотографий, запечатлевших ход ремонта в его новых владениях. В пристройке отделывали комнаты для будущих постояльцев, и Брюно приглашал Ксавье приехать полюбоваться на всю эту красоту. Его приятель уже успел завести себе аккаунты в соцсетях, создал сайт и зарегистрировался на Букинге – иначе говоря, развил бурную деятельность по продвижению отеля «Счастливые голубки». На последней фотографии была изображена корзинка ежевики. Снимок сопровождала подпись «Ягоды из собственного сада», дополненная несколькими эмодзи – весело подмигивающими рожицами. Да, теперь Брюно вел образ жизни, весьма далекий от существования бывшего сокурсника. Ксавье подобные картинки ввергали в замешательство; в ответ он отправлял очередной смайлик с припиской: «Здорово, скоро приеду». Но месяц шел за месяцем…
У него зазвонил телефон. Фредерик Шамуа сообщил, что новые владельцы нервничают из-за вещей, забытых предыдущими в стенном шкафу. «Я разговаривал с его ж… ж… женой, и она оч… оч… очень недовольна», – выдавил Фредерик. «Хорошо, я с этим разберусь», – согласился Ксавье.
Упомянутая квартира располагалась в двадцати минутах ходьбы от кафе, где он сидел. Он решил, что сходит туда и заберет то, что можно унести. Или завтра вернется с машиной. Прежние жильцы упорно не отзывались на его послания и, видимо, так и не отзовутся. Значит, придется ему самому тащить этот хлам до ближайшей помойки.
– Сожалею, что побеспокоила вас, месье Лемерсье, – сказала женщина, явно не испытывая ни малейшего сожаления, – напротив, она чувствовала себя вправе потребовать от месье Лемерсье немедленного опустошения пресловутого стенного шкафа. Как Ксавье и предполагал, квартира сияла свеженьким ремонтом. Кабинет преобразился в кухню в американском стиле, плавно переходящую в гостиную; с потолка исчезла старинная лепнина; бывшая кухня в конце коридора, судя по всему, превратилась в детскую. Возле входной двери стоял алюминиевый самокат – такие стали все чаще мелькать на парижских улицах. С непосредственностью, порой ввергавшей Ксавье в недоумение, взрослые люди пользовались детской игрушкой и на полном серьезе расхваливали легкость и удобство передвижения по городу на самокате – и ни одного из них не смущало, насколько нелепо это выглядит. Даже Селина собиралась приобрести самокат, чтобы ездить на работу.
– Вот, – сказала мадам Кармийон и торжественно открыла дверцу шкафа, практически сливающуюся со стеной прихожей; ручкой ей служил вставленный в замочную скважину небольшой ключик. При осмотре квартиры Ксавье ее попросту не заметил и не включил шкаф в описание. Внутри обнаружились три рулона старинной ткани, вышедший из употребления барометр и прямоугольный ящик полированного дерева полутора метров высотой и сантиметров сорок шириной, снабженный кожаными ремнями, приколоченными толстыми обойными гвоздями. Роль запора исполняли три висячих металлических замка, на которых надо было набирать шифр.
– Главное, его унесите, – сказала хозяйка, указывая на ящик. – Он весит целую тонну. Муж на пробежке потянул спину, он и пытаться не станет его поднять. А я тем более.
– Понимаю, – сказал Ксавье и вытащил ящик из шкафа. Насчет тонны дама явно преувеличила, но килограммов тридцать в нем точно было. Если не больше.
– С рулонами и старым барометром я как-нибудь сама разберусь, – не веря своему счастью, смилостивилась мадам Кармийон, заполучившая риелтора в качестве бесплатной рабочей силы, – только избавьте меня наконец от этого ящика, месье Лемерсье.
Тщательно подогнанные ремни позволяли пристроить ящик на спину, немного наискосок, на манер того, как охотники носят ружье. Благодаря этому вес распределялся на оба плеча, отчего груз казался менее тяжелым. Ксавье простился с бывшей клиенткой и пешком пошел к себе в агентство. На перекрестке ему встретился виолончелист, тоже, как и он, нагруженный, только своей виолончелью. Музыкант обменялся с Ксавье коротким взглядом и двинулся дальше, но потом дважды обернулся. Наверняка ему не давал покоя вопрос, на каком инструменте играет этот парень.
– Н… н… н-н-надо знать шифр, – сказал Фредерик.
– Да, Фредерик, – согласился Ксавье, – надо знать шифр.
– Что это м… м… м-м-может быть?
Они смотрели на стоящий на полу ящик.
– Пока не откроем замок, не узнаем, Фредерик.
– Можно разрезать… – предложил стажер.
– Нечем. И мы не будем ничего покупать ради этого ящика.
– Т… т… тогда надо попросить слесаря, – осенило Фредерика.
– Да, конечно, – вздохнул Ксавье.
Раньше у них в квартале была слесарная мастерская, но она закрылась.
Оба на какое-то время задумались.
– Ладно, пойду схожу к Клоду, – прервал молчание Ксавье. – Может, подскажет что-нибудь…
Лавка антиквара располагалась через несколько домов от агентства недвижимости и появилась на этой улице задолго до него. Вопреки названию – «Улыбка прошлого», владелец лавки давно не улыбался. Дела у него с каждым днем шли все хуже. Больше никто не интересовался табакерками и старинными штопорами, зеркалами с ртутным покрытием, хрустальными чернильницами или ночными столиками розового дерева. Молодежь эти предметы оставляли равнодушной, а редкие коллекционеры, продолжавшие их собирать, предпочитали совершать покупки через eBay, потому что там они стоили дешевле. Клод готовился выйти на пенсию и вслух мечтал о том, как через год переберется на юг, где он успел приобрести дом с участком земли, и займется выращиванием оливок. Тем не менее лавку он открывал каждый день, чтобы, по его собственному выражению, «обозначить свое присутствие».
– Это обманка, – пробормотал он.
– Обманка? – не понял Ксавье.
Он водрузил ящик на стол антиквара, который, вставив ювелирную лупу в правый глаз на манер монокля, внимательно изучал один из замков.
– Механизм проворачивается впустую, – объяснил Клод. – Хитро придумано. Не каждый догадается. С секретом замочки… Вот только не пойму, для чего на обратной стороне каждого накладки в виде цветка лилии? Зачем тут символ королевской власти? Постой-ка…
Он встал, снял с витрины перьевую ручку, вернулся за стол и принялся скрести стальным перышком один из цветков.
– Дай-ка мне масло, – обратился он к Ксавье, и тот протянул ему склянку с оружейным маслом, которую антиквар держал для очистки замков.
Клод капнул маслом на тряпочку и прошелся ею по королевской лилии.
– Есть! – воскликнул он.
– Что нашел? – спросил Ксавье.
– Лилии! В них весь секрет. Они поворачиваются вправо.
Ногтем большого пальца он слегка провернул накладную лилию на первом замке, и раздался щелчок. Затем он проделал то же самое с двумя остальными цветками, и с тем же щелчком открылись два последних замка. Антиквар поднялся с кресла и откинул крышку ящика.
Мужчины молча уставились на его содержимое.
– Что это?
– Телескоп, – объявил антиквар. – Очень старый телескоп.
* * *
Давно стемнело, и Гийом, лицо которого обдувал теплый ветерок, смотрел в установленный по левому борту кормы телескоп на созвездия Кентавра, Компаса, Летучей Рыбы и Южного Креста. К объективу он прикрепил желтое стеклышко, благодаря чему изображение стало более четким. Астроном сидел, удобно устроившись в обитом синим бархатом кресле, которое принес из каюты. Рядом стоял ночной столик розового дерева; на нем – хрустальная чернильница. Он записывал гусиным пером результаты измерений, кажется, совпадавшие с его предварительными расчетами. Сбоку от него висел и тихонько поскрипывал, качаясь на ветру, фонарь из кованого чугуна. Вдруг ветер подул сильнее, и фонарь погас. К астроному тут же подошел юнга, готовый снова зажечь огонь.
– Оставьте, мой юный друг, – сказал Гийом. – На сегодня мои наблюдения окончены.
Он потряс над бумагой песочницей, чтобы чернила сохли быстрее, подул на страницу и захлопнул тетрадь, заполненную чертежами, схемами, цифрами и датами.
Корабль словно парил в необъятной темноте, стершей границу между воздухом и водой. В свете огромных факелов, установленных на корме, время от времени мелькали силуэты матросов. В факелах жгли смолу, и, накрытые восьмигранными стеклянными колпаками, они напоминали фонари, забытые гигантскими циклопами. Моряки редко разговаривали с Гийомом, но не потому что чувствовали к нему враждебность, а потому что стеснялись его потревожить. Род его занятий – астрономия – и ореол королевского порученца обеспечили особое к нему отношение на корабле. Гийом не сразу осознал, что люди капитана де Вокуа, даже стоящие в иерархии выше простых матросов, не смеют лишний раз обратиться к нему, опасаясь отвлечь его от размышлений, наблюдений или письма. Приближаясь, они замирали в трех метрах от него и терпеливо ждали, когда астроном заметит их присутствие и приветственно кивнет. Они даже кашлянуть не решались, чтобы дать о себе знать. Напрасно Гийом просил их быть смелее – моряки с «Ле Беррье» и не думали менять свое поведение: нельзя мешать астроному за работой.
Гийом немного прошелся по палубе, разминая ноги; остановился у борта, оперся о леер и устремил взгляд вдаль. Вокруг царила тьма. Он поднял глаза к небесному своду. В чистом ночном небе сияли звезды, множество созвездий. Он наизусть помнил эту удивительную черную карту, на которой каждая искорка света имела свое имя. Но вдруг полоса неба над ним окрасилась лиловым, и Гийом попятился от борта. Полоса замерцала крохотными огоньками. Поднялся ветер, и в его порывах заметалось пламя факелов. Небо на глазах делалось пурпурным; моряки сгрудились у правого борта. Кое-кто что-то бормотал себе под нос; всех охватило беспокойство.
– Железный дождь! – крикнул с грот-мачты сигнальщик.
Матросы переглядывались; многие крестились. Над морем вставал красноватый день, день без солнца. К ногам Гийома со стуком упал металлический камешек размером с улитку. Он наклонился его поднять: оплавленный, еще горячий, он обжигал пальцы. Этот комочек железа пролетел через всю Вселенную, чтобы окончить свой путь возле его башмаков. «Метеориты, – прошептал Гийом. – Метеоритный дождь». Он читал об этом феномене: так бывает, когда астероид попадает в земную атмосферу, – но своими глазами никогда его не наблюдал, разве что видел на гравюрах. Иногда небесное тело падает на землю или в море единым монолитом – невежды из суеверия называют его «громовым камнем», потому что перед его падением в атмосферу в облаках появляется просвет и слышится грохот, похожий на раскат грома. Древние друиды и другие маги верили, что божество, насылающее гром, бросает в людей небесный камень, чтобы предостеречь их от грехов и напомнить о грядущем наказании, которое будет пострашнее удара крупным булыжником. Но иногда астероид распадается на частицы, именуемые «персеидами», или «падающими звездами», или «железным дождем», или «метеоритным дождем». Именно это и происходило сейчас у него на глазах. Мелкие камешки колотили по палубе, а небо прорезали фиолетовые полосы, как при полярном сиянии. К Гийому подошел де Вокуа.
– Моим людям все это не нравится. Они говорят, что железный дождь – предвестник несчастья. Может быть, вы, Гийом, как человек ученый, объясните им, что это такое на самом деле?
– К вашим услугам, почтеннейший капитан де Вокуа, – согласился Гийом.
– Господа! – крикнул своей команде капитан. – Наш знаменитый гость, который знает все о звездах и планетах, сейчас расскажет вам, откуда берется железный дождь. Слушайте внимательно!
Гийом постарался как можно доходчивее объяснить морякам, что звезды – это те же планеты. Когда какая-нибудь маленькая звездочка падает, происходит то же, что случается, если уронить со стола вазу – она разбивается на мелкие осколки.
– То, что сейчас сыплется к нам на палубу, – это звездная пыль. Эти камешки летели миллионы лет, чтобы упасть к вашим ногам. Сохраните их! Преподнесите их в дар своим женам, своим невестам! – с воодушевлением говорил Гийом. – Они – словно пульсирующее сердце Вселенной! – Он сделал широкий жест рукой: – Смотрите на небо, друзья, смотрите, как играет оно красками! Смотрите на красоту мира и Божьего творения!
Матросы слушали его с религиозным трепетом и послушно кивали. Капитан де Вокуа торжественно захлопал в ладоши, и к нему присоединились остальные. Гийом в знак благодарности скромно склонил голову.
Он вернулся к своему телескопу. Моряки тем временем шарили по палубе, собирая кусочки железа, продолжавшие с глухим стуком сыпаться с неба. Один такой камешек ударился о латунную трубу телескопа, высек из нее искорку и срикошетил на палубу. Гийом от неожиданности вздрогнул и склонился над своим инструментом: на латунной поверхности появилась царапина в форме точки с запятой. Он поискал глазами метеорит и обнаружил его в щели между палубными досками. Извлек его наружу и опустил в жилетный карман. Это будет подарок Гортензии.
* * *
Внутри ящика имелись отделения – большие и поменьше, снабженные ремешками, чтобы удерживать на месте разные предметы. В самом длинном лежала латунная труба с главным объективом; от времени она потускнела, приобретя оттенок темной древесины. В противоположном отделении хранился треножник того же металла, по всей видимости раскладной. В остальных ячейках примостились стекла круглой формы – прозрачные и цветные, от желтого до черного.
– Похоже, здесь полный комплект, – сказал антиквар. – Где ты его раздобыл?
– В одной квартире, – ответил Ксавье.
– Хочешь, чтобы я помог тебе его продать?
Ксавье чуть помолчал, а потом улыбнулся:
– Нет, оставлю его себе.
– Будешь по ночам смотреть на звезды, – одобрил Клод.
Ксавье, все так же улыбаясь, согласно кивнул. Теперь он знал, чем в выходные займет Оливье.
От бутылки со светло-кофейной жидкостью под названием «Миррор» исходил аммиачный запах. Ксавье отыскал ее в шкафчике с хозяйственными принадлежностями. «Если хорошенько его отчистишь, он у тебя засияет, как золотой», – сказал ему Клод. Антиквар оказался прав. Тряпки Ксавье не нашел и разорвал на четыре лоскута старую рубашку. Голубая ткань покрылась черными разводами, а медь телескопа засверкала. «Я буду завтра. Закройте вечером агентство. Спасибо, Фредерик» – эсэмэску такого содержания он отправил стажеру. Тот ответил немедленно, не забыв поинтересоваться, что обнаружилось в ящике. Новость об астрономическом инструменте не вызвала у Шамуа особого энтузиазма. «Понятно», – коротко отозвался он.
Вскоре Ксавье снял рубашку – от упорных стараний ему стало жарко. Он вынес его в лоджию, на солнышко, и принялся энергично полировать, надеясь вернуть трубе былой блеск. Он почти довершил дело, когда пальцы нащупали под тонкой тряпкой какую-то неровность. Ксавье присмотрелся и обнаружил на поверхности трубы крохотную впадинку размером с кончик мизинца – след давнего удара. Его внимание привлекло еще одно повреждение – чуть выше вмятины виднелась царапина в форме точки с запятой. Ксавье повернул трубу и заметил восемь крестиков, процарапанных по металлу острием ножа, – они располагались точно в ряд, образуя единую линию. Это были косые, так называемые андреевские кресты. Как ни ломал он голову, пытаясь определить, к какому типу астрономических измерений относятся эти восемь значков, так ни до чего и не додумался. Только тот, кто нанес эти кресты на металл телескопа, мог бы рассказать, что они означают. Ксавье снова вооружился тряпкой и стал протирать окуляр – то место, к которому наблюдатель прикладывает глаз. Бывший рукав рубашки почернел, словно вымазанный сажей, зато медь засверкала, и на ней проявилось нечто вроде надписи. Ксавье отложил тряпку и пошел за очками – в последние пять лет у него ухудшилось зрение. Несколько месяцев он еще сопротивлялся, хотя, чтобы прочитать книгу или какой-нибудь документ, приходилось держать их как можно дальше от глаз, но потом сдался и купил в ближайшей аптеке очки для дальнозорких. Да, это точно была надпись, прорезанная четкими красивыми буквами:
«Гийом Лежантиль, королевским повелением».
* * *
– Что вы делаете, друзья мои?
– Ловим рыбу, сударь, – с широкой улыбкой ответил кок. С тех пор как они покинули берега Франции, этот человек, завязывавший свои белокурые волосы в конский хвост, готовил им мясистую и сочную рыбу, вкусней которой Гийом в жизни не ел.
– Но я не вижу удочек, – заметил Гийом.
– Верно, сударь, их нет, – с еще более широкой улыбкой согласился кок. – У нас вместо них большие сачки. Смотри, упустил! – закричал он одному из матросов.
– Они слишком шустрые, мастер кок, – безвольно опустил руки тот.
– Принесите мне полсотни! И не жалуйтесь! – отрезал тот, на ком лежала ответственность за их обеды и ужины и кого вся команда называла не иначе как «мастер кок». Слово «кок» происходит от латинского глагола coquere, что означает «варить», и не имеет никакого отношения к пышному чубу, какой некоторые модники взбивают у себя над лбом.
– Позвольте, но они… летят! – воскликнул Гийом, глядя на море.
– Ну конечно, господин астроном, они летят – это же летучие рыбы. Сегодня я приготовлю вам фрикасе из летучих рыб с чесноком, а вы скажете мне, понравится вам или нет.
У серебристой рыбины, формой и размерами похожей на макрель, было два плавника, напоминающие крылья. Она быстро плыла под водой, а потом выскакивала на поверхность, пролетала, словно планирующая птица, несколько десятков метров и снова ныряла в волны. И Гийом видел целые стаи этих поразительных созданий. Матросы «Ле Беррье» пытались ловить их с помощью сетчатых сачков на длинной, с хорошую ветку дерева, ручке. Но не только они следили за полетом странных рыб; вокруг корабля били крыльями фрегаты; широко раскрыв хищные клювы, они опускались ниже к воде, чтобы на лету схватить и проглотить очередную жертву. Подручный мастера кока притащил большой мушкетон. Зарядив его опилками и крупной солью, он сделал по фрегатам несколько выстрелов. Задеть ему не удалось ни одного, но птицы, напуганные шумом, на какое-то время разлетелись, и матросы смогли продолжить рыбалку.
– Дайте-ка сюда рыбину! – крикнул кок.
Тотчас же матрос сунул руку в бочку, достал из нее летучую рыбу, положил на деревянный поднос и с почтением протянул астроному.
– Взгляните на нее, сударь, – сказал кок Гийому. – Во Франции вы таких не увидите.
Гийом склонился над рыбиной, рассматривая трепещущие жабры и огромные прозрачные плавники, служившие ей крыльями.
– Еще одно творение Господне, – заметил кок. – Как и железный дождь, про который вы нам рассказали.
– Да, вы правы, мастер кок. Всякая вещь от Бога.
Тут корабль вдруг качнуло, и деревянный поднос выскользнул из рук Гийома. Рыбина, оказавшись на палубе, подпрыгнула, перелетела через борт и исчезла в морских волнах.
– Господь пожелал спасти свое творение, – сказал Гийом.
– Похоже, что так, сударь.
– Спасибо, что показали мне это удивительное создание, мастер кок.
– Такова моя наука, сударь. Я знаю земных и морских тварей и уважаю их.
– Вы добрый человек, мастер кок. А кто такая Мари? – спросил Гийом.
Кок перевел взгляд на свое мощное мускулистое плечо, которое в обхвате было толще, чем нога Гийома.
– Это моя возлюбленная, – взволнованно выдохнул кок.
– По-моему, это очень красиво, – сказал Гийом.
– Что именно, сударь?
– Чернилами на всю жизнь запечатлеть на своем теле имя любимой женщины. Как вы полагаете, не следует ли и мне поступить так же?
– Сударь! – вскричал кок. – Человек вашего положения не носит татуировок!
– Что ж, – кивнул Гийом, – вам виднее, мастер кок.
Тот сунул руку в карман кожаного фартука и извлек из него осколок метеорита:
– Как вы и советовали, я подарю эту частицу звездной пыли своей Мари. Сделаю из нее чудесную заколку, которая украсит ее прическу.
* * *
Гийом Лежантиль не был безвестной личностью. Интернет быстро просветил Ксавье относительно эпичного путешествия астронома, который преодолел множество опасностей, но так и не сумел своими глазами наблюдать транзит Венеры. Судьба как будто смеялась над ученым – с таким упорством и столь изобретательно, что его история, не будь она подлинной, могла бы послужить сюжетом для иронической сказки о фатальном невезении. По итогам своих странствий астроном издал объемистый труд в двух томах, каждый на сотни страниц, под названием «Путешествие по Индийскому океану, предпринятое повелением короля по случаю прохождения Венеры перед диском Солнца». Ксавье заказал себе его через интернет.
Он вернулся на балкон к начищенному телескопу, который теперь сверкал, как новенький. Небо сияло голубизной; за редкими облачками, висящими над крышами домов, пряталось солнце, но луны, как иногда бывает днем, видно не было. Ксавье крутанул колесико треноги, поворачивая окуляр телескопа к себе, чтобы проверить рабочее состояние астрономического инструмента, созданного двести пятьдесят лет назад. Он прижался правым глазом к латунному кружку и зажмурил левый. Первым, что он увидел, были парижские крыши и женщина, стоящая у себя на балконе. Для точной доводки изображения сбоку имелась удобная круглая ручка, и качество картинки оказалось превосходным. Женщина находилась через несколько домов от Ксавье, и невооруженным глазом он в хитросплетении металлических крыш, окон, каминных труб и антенн, какими утыканы городские здания, не рассмотрел бы даже ее силуэта. Телескоп открывал поразительные возможности: Ксавье видел женщину, как видел бы свою соседку по дому, стоящую во дворе в десятке метров от него. Брюнетка, волосы по плечи, овеваемые легким ветерком… Она стояла, облокотившись о парапет железного балкона, словно глубоко о чем-то задумалась. Лет сорока, то есть примерно ровесница Ксавье. В левой руке она держала какой-то белый прямоугольник. Что именно, Ксавье не мог разобрать, но предположил, что это лист бумаги. Она стояла с таким сосредоточенным и одновременно отстраненным видом, какой бывает у курильщиков, когда они, облокотившись о край балкона, затягиваются сигаретой – с взглядом, устремленным куда-то вдаль, и загадочной улыбкой на губах. Правда, она не курила. Но вот она пошевелилась и разорвала надвое листок – очевидно, письмо. Белые половинки улетели, подхваченные ветром. Женщина повернулась, ушла с балкона и закрыла за собой дверь, исчезнув в полумраке. Ксавье еще несколько секунд не двигался, приклеившись глазом к латунному окуляру, но разглядеть фигуру женщины в глубине квартиры так и не смог. Она жила на шестом этаже. Судя по всему, на лестничной площадке располагалось две квартиры, потому что на соседнем балконе, впритык примыкающем к первому, стояли горшки с цветами – геранями и розовой сиренью. Ксавье давно заметил: если парижанин любит цветы, он держит их на всех своих балконах. Но на балконе брюнетки никаких цветов не было. Он чуть опустил телескоп и этажом ниже увидел мужчину лет тридцати в голубой рубашке и галстуке с ослабленным узлом. Тот курил и разговаривал по смартфону. Наверное, мужчина работал удаленно, из дома, и сейчас устроил себе перерыв. Ксавье еще подкрутил линзы и направил объектив на ближайшую крышу: на ней рабочие меняли металлическую кровлю. Похоже, светловолосый коротышка в чем-то не соглашался с высоким бородачом: оба оживленно спорили. Или ссорились? Не сошлись по вопросу о результатах последнего футбольного матча? Блондин вдруг положил на крышу свои инструменты метрах в десяти от коллеги и повернулся к нему спиной. Тот пожал плечами. Ксавье перевел объектив на каминную трубу в нескольких домах дальше. На ней сидел голубь. Он в тот же миг сорвался и улетел, а на его место немедленно опустился другой. Ксавье подкрутил резкость и рассмотрел птицу внимательнее: коричневатая окраска, оперение с голубоватой окантовкой. Птица повертела головой по сторонам и тоже взлетела, раскрыв широкие остроконечные крылья, не имеющие ничего общего с крыльями обычного парижского голубя. Никакой это не голубь. Это пустельга – хищная птица семейства соколов. По большей части они обитают в соборах Нотр-Дам и Сакре-Кёр, отправляясь на охоту в соседние округа.
Ксавье направил объектив на небо, и поле его зрения заполнила сплошная голубизна. Объектов, достойных настоящих астрономических наблюдений, в данный момент не имелось. Он надеялся, что вечером, когда Селина приведет Оливье, они смогут посмотреть на растущую луну и звезды. Его познания в астрономии оставляли желать лучшего. Он помнил, что есть Большая Медведица (созвездие в форме повозки) и еще какие-то звезды, названия которых он забыл. Надо хоть что-то почитать на эту тему, прежде чем показывать сыну телескоп. Ксавье покосился на лежащий на журнальном столике смартфон. Никаких сообщений. Значит, ничего выдающегося в агентстве не произошло.
«Представьте себе, что вы находитесь в приятном для вас месте. Месте, хорошо вам знакомом. Или вообразите его себе.
Рассмотрите его в подробностях. Поверните голову налево. Теперь направо. Теперь посмотрите прямо перед собой».
Ксавье лежал на диване – глаза закрыты, в ушах наушники. Он представил себе картинку, которую скачал из интернета для рабочего стола своего компьютера в агентстве, – песчаный пляж и пальмы… Он понятия не имел, где в действительности находится этот пейзаж. Явно где-то далеко. Уж точно не во Франции. Иногда он посреди рабочего дня мысленно переносился на этот пляж. Сейчас голос именно это и велел ему сделать.
«Ощутите себя в этом месте. Постарайтесь услышать звуки, почувствуйте окружающую температуру и освещенность».
Ксавье медленно двинулся по пляжу.
* * *
Песок был мелким, как мука. Море цветом напоминало бирюзу – ювелир, державший лавку неподалеку от Академии, однажды показывал ему такую. Он снял черные кожаные туфли с серебряными пряжками, стянул носки и почувствовал под ступнями горячий мягкий песок.
«Ле Беррье» причалил накануне. Настала пора проститься с капитаном де Вокуа и его командой. Остров Франции[1] стал первой остановкой на пути Гийома к Венере. Здесь ему предстояло дождаться другого корабля, который доставит его в конечный пункт его путешествия – в Пондишери. «Для меня и моего корабля было честью принимать вас у себя на борту, и я желаю вам удачи в ваших наблюдениях за звездами», – сказал капитан. Его скворец сейчас же выдал: «Прохождение Венеры!» Гийом улыбнулся и, в свою очередь, горячо поблагодарил капитана и весь экипаж. Матросы снесли на берег его вещи – главным образом сундуки с одеждой и ящики с инструментами – и перетащили их в жилище, предоставленное ему губернатором острова Франции. Губернатор принял его к концу дня, а его помощник Амедей – худощавый парень с почти наголо бритой головой, не носивший парика и когда-то служивший в королевском флоте – показал ему его апартаменты, расположенные на втором этаже большого дома, выкрашенного в светло-голубой и белый. Вдоль всего фасада шли большие балконы; жилище Гийома представляло собой анфиладу из трех просторных светлых комнат; на всех окнах и даже над кроватью под балдахином были натянуты тонкие тюлевые сетки, предназначенные для защиты от кусачих насекомых. Также астронома ждали корзина экзотических фруктов, ни одного из которых он раньше не пробовал, и клавесин. Амедей познакомил Гийома с крепким смуглокожим мужчиной, отзывавшимся на имя Туссен, и пояснил, что тот будет во всем помогать астроному во время жизни на острове и, как он выразился, «всегда будет поблизости». Гийом склонил голову в знак признательности, и мужчина молча сделал то же.
– Я должен разобрать свои сундуки и разложить вещи.
– О нет, господин академик! – возразил Амедей. – На то есть специальные люди.
Амедей упорно называл его академиком, и Гийом уже пожалел, что он больше не на «Ле Беррье», матросы которого обращались к нему не иначе как «господин астроном».
– Возможно, господин интендант, – ответил он, – но я предпочитаю заняться этим сам. Никто не будет налаживать линзы моих телескопов и никто не будет развешивать мои сорочки и жилеты. В прежней жизни я намеревался стать священником, а служители Церкви, как и солдаты, умеют самостоятельно заботиться о своем имуществе. Я сохранил эту привычку.
– Понимаю, – пробормотал интендант.
– У меня к вам одна просьба, – продолжал Гийом.
– Она будет немедленно исполнена, господин академик.
– Мне хотелось бы посетить один из ваших пляжей. Кажется, они очень красивы, а я до сих пор видел такие только на черно-белых гравюрах.
– Что ж, пора взглянуть на них в цвете, – кивнул Амедей и повернулся к Туссену.
Тот улыбнулся:
– Вы проделали сюда долгий путь, и я отведу вас на очень красивый пляж.
Голубизна и свет. Все вокруг утопало в голубизне, и вода была такой же неподвижной, как небо. Гийом бывал на пляжах Ла-Манша, куда его ребенком и подростком возили родители, и видел подступавшие к безбрежному морю песчаные дюны, по которым ветер гонял клубки сухой травы. Море чаще всего было темно-синего, местами коричневатого цвета и накатывало опасными бурунами, нестрашными только для опытных моряков. В отлив вода отступала на километры, и, чтобы добраться до кромки моря, приходилось долго шагать по влажному песку, то и дело попадая ногой в холодные как лед, тинистые лужицы. Еще через несколько десятков метров вода поднималась до середины бедер. Дальше никто не заходил. Плавать никто не умел. Все осторожничали. Потом задувал ветер, набегали волны, в небе начинали чернеть тучи, и это служило знаком, что пора возвращаться назад.
– Какая красота… – шептал Гийом, ступая по песку.
Все вокруг приводило его в восторг. Странные деревья, какие он видел на гравюрах: их похожие на трубы стволы изгибались, а заостренные на концах листья на вершине раскрывались, образуя нечто вроде зеленого салюта, – их называли пальмами. Они росли вдоль всего побережья, а горячий белый песок так слепил глаза, что Гийом пожалел, что не прихватил с собой очки с темными стеклами. Под теплым ветерком, ласкающим лицо, он повернулся лицом к морю. Цветом оно в точности напоминало драгоценные камни, которые ему показывал старый ювелир. Гийому стало жарко, и он стянул с головы завитой парик. Провел рукой по волосам и приблизился к воде. В ней сновали разноцветные рыбы – желтые, розовые, голубые, белые… У берега лагуны громоздились большие круглые камни, и Гийом вскарабкался на один из них. Его провожатый наблюдал за ним с улыбкой, скрестив на груди руки. Стоя на вершине камня, Гийом старался охватить взглядом небо и море. Прежде подобными пейзажами, неотличимыми от земного рая, он восхищался только на полотнах великих мастеров. Пожалуй, здесь не хватало только животных, часто изображаемых художниками на картинах. Но тут камень как будто пошевелился и вдруг приподнялся. Гийом упал на корточки и схватился за камень. Вытянув вперед голову, он обнаружил, что у камня появились ноги и даже голова, и эта морщинистая голова, наводящая на мысль об очень старой и мудрой змее, поворачивалась к нему и даже как будто улыбалась. Гийом не удержался и навзничь упал на песок, а гигантская черепаха медленно и величаво двинулась прочь, к стоящим поодаль деревьям.
– Вы не ушиблись? – Мужчина, которому поручили заботиться об астрономе, подбежал к нему и опустился рядом с ним на колени.
– Нет, со мной все в порядке, – улыбнулся Гийом, стряхивая с себя песок. – Я раньше думал, что черепахи бывают размером с ладонь.
– О, эти очень старые, – объяснил провожатый, помогая ему подняться. – Им по двести, а то и по триста лет.
– Триста лет… – задумчиво пробормотал Гийом. – Значит, они могут увидеть четыре, даже пять прохождений Венеры… – Он перевел взгляд на море. – Мне очень хотелось бы искупаться.
– Так пойдемте!
– Но я не умею плавать, – вздохнул астроном.
– Это не беда. Я вас научу.
* * *
Телескоп оказался превосходной идеей, чтобы занять вечер. Старинный прибор, словно сошедший со страниц романа Жюля Верна или комикса про находчивого репортера Тинтина, моментально зачаровал Оливье. Пока Ксавье ждал сына, он потратил целый час на поиск нужных сведений о созвездиях. Он уже мог отыскать на ночном небе Кассиопею, Большую Медведицу, Малую Медведицу и, конечно, планету Венеру – самое яркое небесное тело, затмевающее своим блеском все прочие, не считая, конечно, Луны. К счастью, ночью Луна показалась из-за туч, являя Парижу две трети своей сферы и освещая ночные улицы, словно включенная лампочка. Отец с сыном сели ужинать на балконе. Ксавье приготовил для них любимое блюдо Оливье – крок-месье, а на десерт для мальчика еще и крок-банан – тот же крок-месье, но сладкий и с начинкой из банана и мелко нарезанных вишневых цукатов, посыпанный сахарной пудрой. Они поговорили о том, чем Оливье с мамой занимались на минувшей неделе. Оливье рассказал, что ходили в гости к сестре Селины, у которой дочка, пятнадцатилетняя Эмма. Оливье заявил, что Эмма – «уродина и дебилка».
– Нехорошо так говорить о кузине, – упрекнул сына Ксавье. – И потом, никакая она не дебилка.
– Все равно она уродина, – стоял на своем Оливье. – Между прочим, ты сам только что сказал, что она не дебилка. Но ты не сказал, что она не уродина.
Захваченный врасплох, Ксавье не сразу сообразил, что ответить.
– Э-э… У нее сейчас переходный возраст. Наверное, поэтому она выглядит не слишком привлекательно… Ну, насколько я могу судить по фото.
– Да она всегда была уродиной, эта Эмма! – не сдавался Оливье. – Скажешь, нет? – Он поднял голову от десерта и посмотрел на отца.
– Да, пожалуй, – вздохнул тот. – Твоя кузина довольно страшненькая, ничего тут не поделаешь.
– Вот! – торжествующе воскликнул Оливье.
– А у тебя в классе есть красивые девочки? Ты вроде говорил про какую-то Луизу?
– Да, Луиза красивая, – коротко подтвердил Оливье, и Ксавье понял, что больше ничего от сына не добьется.
– Но все-таки… Что для тебя значит – красивая? – предпринял он еще одну попытку.
– Красивая значит красивая, – отрезал Оливье.
Покончив с диспутом на тему эстетики, они завершили ужин традиционным бокалом амаретто с двумя кубиками льда и долькой лайма для Ксавье и столь же традиционным бокалом разведенного миндального сиропа для Оливье – тоже с двумя кубиками льда и ломтиком лимона. Разумеется, спиртного ему никто не давал, но как-то раз отец позволил ему («Только маме ни слова, ладно?») смочить губы ликером янтарного цвета, и мальчику очень понравились вкус и аромат амаретто. Ксавье тогда обегал весь Париж в поисках миндального сиропа, но так ничего и не нашел. К счастью, некий итальянский производитель догадался разместить свою рекламу в Сети, и отныне Ксавье регулярно заказывал у него сироп упаковками по шесть пакетов. По цвету сироп ничем не отличался от настоящего амаретто, к тому же его полагалось разводить водой, так что в результате Оливье, к его радости, доставался большой бокал напитка, а не маленький, как отцу.
– Ну что, давай смотреть в телескоп? – нетерпеливо спросил Оливье, который перед ужином успел только быстренько взглянуть на одну звездочку.
Ксавье рассказал сыну, как к нему попал телескоп, забытый в проданной квартире, а заодно поведал историю его бывшего владельца – астронома.
– И он так и не увидел, как Венера проходит перед Солнцем?
– Нет, не увидел, – сказал Ксавье. – Но он совершил долгое и очень интересное путешествие и повидал много всего – моря, пейзажи, закаты… Он побывал в таких местах, куда в его время мало кто заглядывал. Сегодня у нас есть интернет, журналы и реклама на телевидении, и нам без конца показывают самые разные уголки мира, куда мы, скорее всего, никогда не поедем. А тогда никаких таких картинок не было. Чтобы на что-то посмотреть, надо было туда отправиться своими ногами. Примерно как нам сегодня на Луну, – задумчиво заключил Ксавье.
– Так мы будем смотреть на Луну? – поторопил его Оливье.
– Ну конечно!
Оливье сел на табурет, а Ксавье устроился на раскладном стуле. Он направил телескоп на спутник Земли и настроил объектив. Оливье приложил глаз к окуляру.
– Вау! Да она же совсем рядом!
Ксавье улыбнулся – этот вечер у них удался.
– Там полно кратеров!
– Это следы ударов, – уверенно пояснил Ксавье. – Много лет назад на Луну падали крупные метеориты.
– Они взрывались?
– Конечно, они взрывались. И производили много шума, огня и пыли.
– Гениально… – прошептал Оливье.
– А теперь, если сместишь взгляд чуть вправо, увидишь звезду, которая светит ярче других. Да, молодец, правильно, – похвалил он сына, который старательно выполнял его указания. – Видишь?
– Вижу! Какая яркая! А в середине у нее блестит такой кружок…
– Это Венера, – сказал Ксавье. – Та самая планета, чье прохождение перед Солнцем так и не увидел наш друг Гийом Лежантиль, которому принадлежал этот телескоп.
– И она проходит перед Солнцем каждые сто двадцать лет?
– Да, сначала через восемь лет, а потом через сто пять и сто двадцать.
…Оливье заснул, и Ксавье тихонько прикрыл дверь в его спальню. Как ни странно, ему вдруг захотелось закурить. Когда-то давно он выкуривал по пачке «Бенсона» в день. Чего он только не перепробовал, чтобы избавиться от вредной привычки: носил специальный пластырь, жевал жвачку с никотином, запрещал себе прикасаться к сигаретам (и ни разу не продержался дольше пяти дней), пока не наткнулся на программу медитации, и она поразительным образом сработала. Женский голос помогал ему сосредоточиться на дыхании и собственных мыслях, но главное – напрочь вытеснял желание щелкнуть зажигалкой и затянуться табачным дымом. Голос оказался прав: он испытывал потребность закурить сигарету ровно шесть минут, после чего начинал думать о чем-нибудь другом. Сегодня вечером тяга к курению исчезла уже меньше чем через минуту. Телескоп по-прежнему стоял на балконе, и Ксавье опустил трубу, направив ее на дома. Первым в объектив попал балкон той женщины. Свет в квартире не горел, как и в других окнах. Но вдруг он зажегся, и Ксавье на миг зажмурился. Но закрыть глаза его заставила не вспышка света, а увиденная им картина: посреди комнаты стояла самая настоящая зебра. Голова животного была повернута к окну, и казалось, что оно пристально смотрит прямо на Ксавье. Он отпрянул от телескопа, с минуту посидел в полном замешательстве, а потом снова приложил глаз к окуляру. Зебра никуда не девалась. Вдруг рядом с ней появилась брюнетка, на сей раз без одежды. И свет в квартире погас.
* * *
По верхним клавишам клавесина полз тощий желтый паук длиной добрых двадцать сантиметров. Словно существующая сама по себе рука с неимоверно длинными пальцами, он передвигался с осторожностью, достойной индейца племени сиу. Гийом опустил кисти на нижнюю клавиатуру и заиграл Контрапункт № 1 из «Искусства фуги» Баха. С первыми же нотами этой божественной, с металлическим звучанием, партитуры, словно специально написанной под диктовку Господа, насекомое замедлило ход. Гийом смотрел на него с улыбкой.
Настройка клавесина оставляла желать лучшего; очевидно, инструмент подвергся перепадам температур, характерным для климата острова Франции. Но как он оказался в его апартаментах? Вначале он думал, что клавесин поставили в знак особого к нему расположения, однако не помнил, чтобы во время подготовки к путешествию говорил хоть кому-нибудь, что умеет на нем играть. Впрочем, это не имело значения; мелодия поднималась к небу, пробуждая воспоминания о прошлой, не такой уж короткой жизни. Родные прочили его в священники, и в сумерках в монастырской тишине его охватывало такое глубокое чувство покоя, какого он не испытывал больше никогда, разве что изредка во время наблюдений за Млечным Путем. Годы обучения в семинарии оставили в памяти запах ладана и ощущение единения с Богом, которого художники привычно изображали сидящим на облаках, пока этот образ не вытеснил другой – Христа, ходящего по земле и принявшего смерть на кресте. Одно из самых сильных впечатлений прикосновения к божественному он пережил в тот день, когда органист собора в Кутансе позволил ему сесть в пустой церкви за инструмент. Гийом играл больше четырех часов; ему казалось, что его руками движет какая-то высшая сила, и в нем крепла уверенность, что эта сила всегда будет хранить его, окружая абсолютной любовью, недоступной человеку. Несколько месяцев спустя его жизнь сделает крутой поворот: он встретит своего учителя, Жозефа-Никола Делиля, и неожиданно для себя самого целиком отдастся астрономии. Он не станет священником, или монахом, или кардиналом и уж тем более папой – он станет астрономом.
– Можешь остаться послушать, это очень красиво, – сказал он пауку.
Тот осторожно пошевелил лапками, словно раздумывал, стоит ли принять приглашение ученого.
Накануне вечером Гийом ужинал с губернатором острова Антуаном Мари Дефоржем-Буше и подарил ему небольшую подзорную трубу, изготовленную мастером Маржисье; ее линзы были в восемь раз мощнее, чем обычные. Губернатор показал ему свою коллекцию бабочек. Военный моряк, на суше он любил охотиться за этими насекомыми, которых усыплял парами рома, а самые редкие экземпляры затем накалывал на тонкие булавки. Гийома восхитили ярко-голубые бабочки с крыльями цвета лазури, окаймленными по краям темной, словно металлической полосой. Губернатор сказал, что они называются морфо.
– Туссен сводит вас в лес, господин академик. Их там сотни, вам наверняка понравится.
Они ели рагу из кабанятины; темное мясо, должно быть, очень долго томилось на медленном огне, пока не стало нежным и не приобрело копченый привкус. Губернатор объяснил, как здесь появились эти животные. В 1606 году их на этот далекий остров завезли голландцы, в чьи владения он тогда входил. На корабли грузили сотни свиней, но живыми к месту назначения прибыли лишь девять особей, которые впоследствии невероятно расплодились. Век спустя их численность вышла из-под контроля; они врывались в поселения и причиняли такие ужасные разрушения, что всем следующим губернаторам пришлось принимать меры: они выдали общее разрешение на охоту, и поголовье одичавших свиней снизилось до приемлемых масштабов. Судя по всему, нынешний губернатор продолжал отслеживать ситуацию с кабанами, отнимавшую столько сил у его предшественников. Кроме того, он демонстрировал искренний интерес к миссии Гийома, которая заключалась в измерении – благодаря прохождению Венеры – реального расстояния от Земли до Солнца. Они вели разговоры о Луне, о причинах приливов и отливов, о важности составления точных карт земной поверхности – и с военной, и с чисто человеческой точки зрения.
В тот вечер Гийом вернулся к себе в спальню и сел писать письмо жене. Достал гусиное перо, хрустальную чернильницу и зажег на балконе свечи.
«Моя возлюбленная Гортензия!
Я со всех сторон окружен красотой, но скучаю по твоей. Меня ждет свидание с планетой, носящей имя богини любви, но лишь тебя мне хотелось бы в эту теплую ночь видеть рядом с собой на балконе. Как ты знаешь, мои собратья из разных стран мира тоже желают увидеть это редкое явление: около сотни человек стремятся на встречу с Венерой. Надеюсь, что сумею не разочаровать Его Величество нашего короля и произведу самые точные измерения. Здесь у нас говорят, что корабли на Пондишери стоят у причалов, потому что политическая ситуация в этом регионе сложная, а англичане готовятся вступить с нами в войну. Пока что я думаю заняться составлением карты острова. Попутно я собираю удивительные раковины, коллекцию которых постараюсь передать в музей. Но первую мою находку я преподнесу тебе. Как жаль, что я не художник и не могу изобразить все, что видят мои глаза, ибо увиденное превосходит всякое воображение. Порой мне кажется, что я сплю наяву… В этом затерянном мире есть кабаны, похожие на тех, что рыщут по лесам Нормандии. Я представляю себе, как ты склоняешься над вышивкой, держа иголку в своих нежных пальчиках, и меня охватывает бесконечная тоска. Мне так одиноко без тебя, и постель моя так холодна, когда я ложусь в нее, мечтая о тебе. Я так ясно вижу твое лицо, твои темные локоны, рассыпанные по плечам, твой лоб цвета перламутра… Я наизусть помню овал твоих щек, твою улыбку, очертания твоих маленьких ушек, твой прелестный прямой носик… Родинки, рассыпанные по твоему телу, для меня как звезды на карте неба. Я мог бы каждую из них назвать по имени, как я называю звезды. Ты – мое небо. Моя звезда. Моя единственная.
Гийом».
Он немного посидел, глядя на письмо, а потом поднес его к канделябру с зажженными свечами. Листок бумаги вспыхнул, и Гийом не выпускал его из руки, пока огонь не подобрался к самым пальцам. Тогда он бросил его в пустую чашку, где тот тихо догорел.
…Гийом добрался до последних нот Контрапункта № 1 из «Искусства фуги». Пьеса так и осталась незаконченной, как, впрочем, и все сочинение в целом. Почему Бах так его и не дописал, осталось для потомков загадкой. Гийом повернулся, ища глазами паука. Тот неспешно полз по полу к балкону.
* * *
Уже на следующее утро Ксавье снова посмотрел в телескоп. Окно в квартире брюнетки было открыто, но никаких следов зебры не наблюдалось. Ксавье немедленно вбил в поисковик слово «галлюцинация» и получил следующее определение: «В психиатрии – образ, возникающий в сознании без внешнего раздражителя. Например, способность видеть физически отсутствующие предметы или слышать голоса отсутствующих людей». Упоминание о «голосах отсутствующих людей» навело его на мысль о медитации. Действительно, лечь и полчаса внимать невидимому голосу – лучшего способа выбросить из головы хорошеньких брюнеток и зебр в чужой квартире, подсмотренных с помощью телескопа, не существовало. Изредка и Оливье присоединялся к отцу во время «голосовых», как он их называл, сеансов. Они ложились рядышком на ковре в гостиной, и Ксавье включал смартфон и динамик.
На этот раз не успел он открыть приложение, как заметил, что иконка на экране изменилась. Ксавье поискал свою программу с женским голосом, но она исчезла. Зато появилось несколько новых программ медитации.
– Старого голоса больше не будет, – сказал он сыну.
– Ну и ничего страшного, – ответил он. – Будем слушать новый.
Ксавье расстроился. Он привык к звучанию этого бесстрастного женского голоса, повторяющего практически одни и те же успокаивающие фразы: «Устройтесь поудобнее… Сосредоточьтесь на своем дыхании… Выбросите из головы все мысли…» Больше он никогда не услышит этих слов, произнесенных знакомым голосом. Иногда он с удивлением ловил себя на том, что пытается вообразить себе эту женщину. Теперь она затерялась в миллиардных соединениях Всемирной паутины; очевидно, создатель сайта решил навести порядок в своих программах и предложить пользователям новые записи. После развода для Ксавье настала долгая пора одиночества; он чувствовал, что просто неспособен завязать близкие отношения с кем бы то ни было. Брюно знакомил его с разными женщинами, по большей части подругами жены. Ничего путного из этого не вышло: каждый разговор сводился к обсуждению недавнего развода, проблеме общения с детьми и прочим трудностям, неожиданно возникшим, когда налаженная, казалось бы, жизнь свернула куда-то не туда. Все эти свидания больше напоминали сеанс взаимного любительского психоанализа, чем волнующее начало романа. На следующий год Ксавье ненадолго увлекся владелицей цветочного магазина, только что открывшегося на его улице. Еще несколько месяцев спустя, когда он уже серьезно задумался о том, чтобы сделать ей предложение, она вдруг сообщила ему, что нашла в соцсетях свою школьную любовь и переезжает к нему в Бретань. Магазинчик закрылся, и на его месте появилась обувная лавка. Ксавье снова погрузился в вялое одиночество. «В любом случае цветы она продавала дрянные, они и трех дней не стояли», – ворчал Брюно, пытаясь утешить друга. С тех пор в жизни Ксавье не было никого. Он ни с кем не встречался и больше ни с кем не знакомился.
Звякнул гонг. Оливье и Ксавье закрыли глаза.
«Устройтесь поудобнее», – произнес мужской голос.
* * *
Гийом достал из кармана красивую раковину, которую нашел в тот день, когда впервые решил искупаться. Туссен поддерживал его за живот и обучал брассу. Теперь они часто приходили на пляж. Побывали и на других, но этот, первый, нравился Гийому больше всего. Он научился плавать, пусть и не так хорошо, как Туссен – тот был не только выше ростом, но и крепче, – однако Гийом совсем перестал бояться воды и отваживался заплывать довольно далеко, пересекая лагуну по диагонали или медленно добираясь до буя, обозначающего фарватер для кораблей. В качестве благодарности он много раз предлагал Туссену посмотреть в телескоп на Млечный Путь, Луну, звезды и даже на комету.
Cypræa tigris[2] – овальная раковина размером с куриное яйцо, с блестящей, как фарфор, поверхностью, усеянной темными пятнышками, – точь-в-точь спина пантеры – стала для Гийома чем-то вроде талисмана. Он ни в коем случае не хотел ее сломать, пробираясь по узкой лесной тропинке. Туссен вел его на поляну, где, по словам губернатора, в изобилии водились голубые бабочки морфо. Они сюда уже приходили, но, как говорил Туссен, в неудачное время года; теперь их должно быть гораздо больше.
– Туссен, – сказал Гийом, – я здесь уже четыре месяца, и мы видимся почти каждый день. У меня к вам просьба. Я зову вас Туссеном – зовите и вы меня по имени. И давайте перейдем на ты.
Туссен с улыбкой повернулся к нему и отрицательно покачал головой.
– Почему же? – настаивал Гийом. – Ну произнесите мое имя: Гийом.
– Гийом… – повторил Туссен и зашагал дальше.
– Вот видите, Туссен, вы сказали это вслух посреди леса, и все звери тому свидетели. Значит, так тому и быть! – радостно воскликнул Гийом.
Они некоторое время шли молча.
– Скоро я покину остров Франции и отправлюсь в Индию, – снова заговорил астроном. – Возможно, мы больше никогда не увидимся. Давайте скрепим нашу дружбу тем, что станем звать друг друга по имени и на ты. Ведь и Христос обращался к своим ученикам на ты.
– Как хорошо вы сказали, – отозвался Туссен. – Вы говорите, как священник. – Он повернулся к астроному: – Спасибо тебе за дружбу, Гийом.
– Спасибо, Туссен.
И они зашагали дальше.
– Туссен?
– Да, Гийом?
– Исчезнувшая птица… Додо…
– Да?
– Ты знаешь этот остров как свои пять пальцев. Если здесь еще осталось хотя бы несколько экземпляров, ты должен быть в курсе. Мне так хочется своими глазами увидеть эту птицу!
Туссен остановился и медленно повернулся к Гийому. Оба молчали. Гийом чувствовал, что Туссен колеблется.
– Я не могу сказать, где живет птица. Только святые и безумцы имеют право видеть додо. Если только… Если только ты не доверишь мне самую великую свою тайну, чтобы я мог передать ее птице.