Вечно

20 октября 1847 года

Я прибыл в Нортон Хилл вечером 19 октября, проведя в дороге без малого две недели. Весь путь из Лондона погода, казалось, была занята только тем, чтобы воспрепятствовать моему появлению в стенах этого холодного, но родного мне замка. Ледяной дождь перемежался с градом, а ветер рвал в клочья деревья и мешал продвижению кареты. К тому же дороги сильно размыло, так что пришлось на целых пять дней задержаться в ***-шире, дожидаясь, когда заморозки чуть скуют размякшую землю.

Накануне я получил письмо от отца, которое в немалой степени меня встревожило. Он писал отрывисто, невпопад и часто терял мысль. Я никак не мог понять смысл его послания, но одно мне стало ясно, ум его уже не так твёрд, как прежде. Поверенный его делами, мистер Болтон, уже писал мне, где жаловался на здоровье батюшки. После смерти моей матери, которая скончалась год назад от продолжительной душевной болезни, он стал замкнутым и подверженным меланхолии, редко выходил из своей комнаты, почти не ел и потерял всякие силы. Письмо будто послужило мне знаком, что другого шанса увидеть отца живым у меня не предвидится, вот почему я посчитал своим долгом как можно скорее прибыть в дом, где я родился и вырос, бросив в Лондоне свою молодую жену. Элизабет порывалась отправиться со мной, но я уговорил остаться её, ссылаясь на хлопоты о скором рождении нашего первенца.

Замок встретил меня тишиной и мраком. Моё письмо, в котором я предупреждал о своём прибытии, не смогло меня опередить. Дверь открыл старый управляющий Джонсон, и был он весьма удивлён моим визитом. В руке его тлел огарок свечи, придававший старому лицу зловещий вид. Я спросил, не опоздал ли я и не случилось ли в доме несчастья, уж больно тёмен и тревожен был как облик управляющего, так и замок. Несмотря на свои почтенные года, дом мой всегда был светел, натоплен и гостеприимен. Сейчас же я не узнал родных стен.

Джонсон объяснил, что несколько месяцев назад отец распустил почти всех слуг, потому некому было топить камины и вести хозяйство. Дом постепенно стал приходить в унылое состояние, скапливалась пыль, на гардинах завелась плесень, а крыша прохудилась, так что каждый ливень оставлял на стенах расползающиеся тёмные пятна. Управляющий старался поддерживать хоть какой-то порядок, но не в его возрасте уже было заниматься этим в полную силу.

Я спросил, могу ли я тотчас увидеть батюшку, но Джонсон уверил меня, что тот уже отошёл ко сну, и проводил меня в мою старую спальню, где, к моему приятному удивлению, всё осталось по-прежнему. Миссис Джонсон держала эту комнату в порядке, будто чувствуя, что я однажды могу вернуться.

Перед тем как попрощаться с управляющим я спросил его, каково на данный момент здоровье моего отца, и тот вздохнул так тяжело, что я бы и без лишних слов его понял.

– Силы покидают его, сэр, – тихо проговорил Джонсон. – От помощи он отказывается, но моя супруга настояла, чтобы доктор всё же его осмотрел. Но тот не выявил никаких явных болезней, разве что посоветовал больше дышать свежим воздухом и лучше питаться. Да что толку, если он запирается в своей комнате и носу оттуда не кажет. Да если и выйдет, то еле передвигает ноги.

– Как же так получилось? – в недоумении произнёс я. – Ведь ещё год назад он казался мне крепким, полным сил мужчиной. А ты будто говоришь сейчас о старике.

– Старость для каждого приходит в своё время. Кто-то бодр и в семьдесят, а кто-то, испытав горе, и в юности превращается в дряхлого старика.

– Неужели он так горюет по матушке?

– Сразу после похорон, сэр, я бы ответил вам отрицательно. Никогда ещё я не видел такого стойкого человека, только что лишившегося своей жены, но сейчас… – Джонсон осёкся и, поманив меня пальцем, прошептал, будто боясь, что нас могут услышать. – По ночам обычно бывает спокойно, но случается, что мы с супругой просыпаемся от его дикого крика.

– Отчего он кричит? – вторил я шёпоту управляющего.

– Подозреваю, что вашего батюшку одолевают кошмары. Он что-то говорил о призраках, являющихся ему, которые хотят утащить его в ад. Вот только стоит мне заговорить, что всё это блажь и призраков не существует, как он тотчас гонит меня вон. И так он становится страшен и грозен в эти минуты, что я и сам не прочь сделать ноги. Возможно, в нём говорит то самое горе, хотя, сказать по правде, я ни разу не видел его оплакивающим вашу матушку, как подобает верному супругу.

С тяжёлым сердцем мы распрощались. Но уснуть я не мог ещё много часов, слушая барабанящий по стеклу нервный дождь. В этом звуке мне чудилась тревога, предвещающая возможные дурные события, и как я не старался гнать от себя эти мысли, они только больше одолевали меня.

21 октября 1847 года

Утро в Нортон Хилле оказалось таким же унылым, как и вечер предыдущего дня. Единственным обитаемым помещением замка оказалась кухня, где миссис Джонсон поддерживала неугасимость очага. Она встретила меня радушно и прослезилась, сетуя на то, что я так редко навещаю их. Расспросив меня о жизни в Лондоне и уверившись, что здоровью моему и моей жены Элизабет ничего не угрожает, она постаралась окружить меня лаской и заботой. Я даже отвлёкся от мрачных мыслей и на какое-то время почувствовал себя вновь тем беззаботным юношей, что однажды покинул отчий дом.