ДАО ДЭ цзин Лао-цзы Растолкования Великого Пекинеса

老 子

道 德 經

Л А О – Ц З Ы

ДАО ДЭ ЦЗИН

ВЕЛИКИЙ ПЕКИНЕС

PRINCIPIA REALITATIS ABSOLUTAE

Т О Л К О В А Н И Я

ДЛЯ

ДОМОХОЗЯЕК

КНИЖКА ВТОРАЯ (ГЛАВЫ 14-22, 24-28)

Посвящается

Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы,

истинным друзьям и наставникам.

Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа

(16. 02. 2007 – ……… )

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Схимники-огородники:

ЯН ЧЖУ-цзы,

Великий Пекинес, живое воплощение льва Бодхисаттвы Манджушри. Древнекитайцы вывели эту бесстрашную собачку, скрестив маленькую обезьянку с могучим «царем зверей». Великий Будда, созерцая сей смелый эксперимент, несомненно, возрадовался его результату. Прикоснувшись ко лбу новорожденного «львенка», Победитель Смерти оставил на нем темное пятнышко (палец Будды), из века в век украшающее всех его мудропушистых потомков.

КОСТЯ,

вольнопасущийся мудрокот, хитрый, но белоснежный, Рыцарь сонного царства, Мастер Дхьяны.

ПИ-ПУ,

вислоухий кролик, мудронаивный, но беспредельно отважный, Рыцарь морковки и капустного листа, Мастер Дхьяны.

НЕРАЗУМНЫЙ,

слуга Великого Пекинеса, его послушный ученик и благоговейный почитатель.

Соседские КУРЫ,

террористически мыслящие птицы, дерзко и сквозь дырку в заборе совершающие набеги на суверенные грядки схимников-огородников.

Вальяжные УТКИ с другого конца деревни.

ДОМОХОЗЯЙКИ всех мастей, конфессий и кулинарных склонностей.

Место действия: огород схимников.

ЦЕЛИ и ЗАДАЧИ

Благороднейшей целью настоящего повествования Великий Пекинес полагает ее полное отсутствие. Наиглавнейшей же задачей Мудропушистый считает выражение глубочайшего уважения всем, кто стучался в Небесные Двери, а особенно тем, кому они с радостью приоткрылись.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Вдумчивым домохозяйкам уж точно известно, что фундаментальную Реальность нельзя зафиксировать ни мыслью, ни словом, ни печатью в паспорте. Знание о Дао в любом случае иллюзия. И хотя знание об этом есть иллюзия еще большая, потомкам Адама и Евы, в чьих сердцах пылает божественное пламя Истины, не остается ничего иного, как снова и опять идти в этом знании до его обманчивого предела. Вот и Лао-цзы, беззаботно нарушая собственную заповедь (Кто понимает это, не говорит об этом (гл.56)), оставляет хранителю пограничного перевала книгу в пять тысяч иероглифов про безымянное Дао. Вот и Будда Шакьямуни щедро одаривает человечество тремя корзинами текстов, посвященных недуальной Дхарме, которую никакое знание отразить, в принципе, не способно. Очевидно, вопрос всех вопросов не в том, что Дао нельзя «ухватить» условными представлениями, а в том, как близко можно «подобраться» к нему с их помощью. Ведь эго-мышление вполне в состоянии вплотную подойти к своим собственным границам, а при избытке в сердце-уме отваги и искренности, перешагнуть их, пустившись в плавание по бескрайнему океану Великой Пустоты. Обретя в этом странствии опыт отсутствия опыта, сие «отсутствие» всегда найдет способ собственного выражения, и тот, кто сподобился «претерпеть» в своем организме столь восхитительную трансформацию, имеет полное право оставить свои «пять тысяч иероглифов» на пограничном перевале между жизнью и смертью.

Философствовать о Дао – занятие благородное, но прямое Видение (с большой буквы) Дао-реальности в сравнении с любой философией, что свежая осетрина по отношению ко всем остальным ее несъедобным состояниям. Козьма Прутков, весело заявив, что «никто не обнимет необъятного», был совершенно прав – двойственному сознанию осмыслить Дао-тождество, что шоколадному зайцу вырастить на своей пушистой голове ветвистые оленьи рога (Сутра Помоста). Тем не менее, нерушимый принцип божественной Неопределенности никогда не затворяет Небесную Дверь в «райские кущи». Спонтанный фазовый переход сознания двуногих зверюшек от эгоистической обособленности к светоносному Дао-единству возможен в любую погоду. Будда Шакьямуни, Лао-цзы, Иисус Христос, Бодхидхарма и тысячи других неизвестных, но не менее самоотверженных искателей Истины на собственном примере убедительно продемонстрировали реализацию этой восхитительной возможности.

Впервые иероглиф «дао» встречается в «Шу цзин» – «Каноне документов», посвященном событиям третьего-второго тысячелетия до нашей эры, где с его помощью повествуется о направлении реки в нужное русло при строительстве канала. Также считается, что изначально этот иероглиф использовался древними астрономами и астрологами для описания движения звезд в небесных сферах. Однако звезды никуда не ходят. Их путь по просторам космоса – воображаемая траектория, существующая лишь в фантазиях замечтавшегося наблюдателя. Поэтому от греха подальше лучше оставить иероглиф «дао» без перевода. Пусть те, кто найдут в себе силы дочитать все до конца, наполнят его собственным пониманием, а самые отважные – поскорее это «понимание» утратят.

ГЛАВА 14

(1) Всматриваясь в него, не вижу – называю его мельчайшим.

(視 ши 之 чжи 下 бу 見 цзянь 名 мин 之 чжи 曰 юэ 微 вэй)

(2) Вслушиваясь в него, не слышу – называю его беззвучным.

(聽 тин 之 чжи 下 бу 聞 вэнь 名 мин 之 чжи 曰 юэ 希 си)

(3) Касаясь его, не схватываю – называю его ровным.

(搏 бо 之 чжи 下 бу 得 дэ 名 мин 之 чжи 曰 юэ 夷 и)

(4) Эти три нельзя до конца расспрашивать,

(此 цы 三 сань 者 чжэ 不 бу 可 кэ 致 чжи 詰 цзе)

(5) Потому, что, сливаясь, [они] действуют как «Одно».

(故 гу 混 хунь 而 эр 為 вэй 一 и)

(6) «Одно» – сверху не светлое, снизу не темное,

(一 и 者 чжэ 其 ци 上 шан 不 бу 曒 цяо 其 ци 下 ся 不 бу 昧 мэй)

(7) Непрерывное, бесконечное – нельзя дать [ему] имя.

(繩 шэн 繩 шэн 不 бу 可 кэ 名 мин)

(8) [Оно] отступает в то, что «Не Вещь».

(復 фу 歸 гуй 於 юй 無 у 物 у)

(9) Это зовется Формой Бесформенного,

(是 ши 謂 вэй 無 у 状 чжуан 之 чжи 状 чжуан)

(10) Образом того, что «Не Вещь».

(無 у 物 у 之 чжи 象 сян)

(11) Это зовется смутным и неразличимым.

(是 ши 謂 вэй 惚 ху 恍 хуан)

(12) Иду навстречу – не вижу лица его.

(迎 ин 之 чжи下 бу 見 цзянь 其 ци 首 шоу)

(13) Следую за ним – не вижу спины его.

(隨 суй 之 чжи 下 бу 見 цзянь 其 ци 後 хоу)

(14) Держись древнего Дао, чтобы править [тем, что] сейчас существует.

(執 чжи 古 гу 之 чжи 道 дао 以 и 御 юй 今 цзинь 之 чжи 有 ю)

(15) «Нитью Дао» зовется способность Начало древнее знать.

(能 нэн 知 чжи 古 гу 始 ши 是 ши 謂 вэй 道 дао 紀 цзи)

«Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит:

так бывает со всяким, рожденным от Духа»

От Иоанна Святое Благовествование, Глава 3-8

«Bright Dazzlement asked Non-Existence, «Sir, do you exist or do you not exist? » Unable to obtain any answer, Bright Dazzlement stared intently at the other’s face and form – all was vacuity and blankness. He stared all day but could see nothing, listened but could hear no sound, stretched out his hand but grasped nothing. «Perfect! », exclaimed Bright Dazzlement «Who can reach such perfection? »»

The Complete Works of Chuang Tzu, Translated by Burton Watson, Section 22

Взирая на сей вдохновенный шедевр, хочется распушить задний хвостик, прижать ушки и зажмуриться от его ослепительной совершенномудрости. Любая глава «Дао Дэ цзин» – событие экстраординарное, но главы 14, 15, 16 и 20 – это нечто особенное даже посреди исключительного. Если Сутра Сердца Праджняпарамиты являет собой квинтэссенцию буддизма, то главы 14 и 16 ничуть ей не уступают, а главы 15 и 20 предоставляют любознательным членам населения редкую возможность полюбоваться особенностями поведения древнего мудрокитайца, чье сознание было насквозь пропитано субстанцией окончательной Реальности.

Дерзновенная домохозяйка, созревшая для обнюхивания сермяжного Дао, может называть этот процесс как угодно, но так или иначе ей не удастся избежать углубленного углубления в глубины собственного сознания. Не секрет, что движущей силой всех религиозно-медитативных усилий является пылкая вера и беспочвенная надежда отыскать внутри своей вечно мятущейся души нечто непоколебимо-бессмертное, на что можно было бы опереться в любых дождливых обстоятельствах. Вот только во главе «веры» и «надежды» всегда возвышается самая обычная «любовь»: лишь эго-сознание, неспособное избавиться от жажды перемен и привязанности к самому себе, любимому, желает себя умиротворять и совершенствовать. Поэтому проникновенный Вималакирти, обнаружив знаменосца Дхармы Шарипутру, сидящим посреди влажных джунглей в медитативном забвении, не удержался, да назвал его нехорошим словом (Вималакиртинирдеша-сутра).

Двойственный эго-ум при любых медитативных процедурах «действует как глаза» («為вэй 目му», гл.12), усердно отслеживая собственные трепыхания, полная остановка которых и есть предел его героической усидчивости. Культивация высокодуховной заторможенности – занятие увлекательное, но никак не способствующее проникновению эго-сознания в божественный «желудок» («為вэй 腹фу», гл.12), где все пять скандх (см. «Сутра Сердца Праджняпарамиты» в исполнении Мастера Пи-Пу) преображаются в Великое ОДНО (Самадхи). Волшебный «желудок» ВИДИТ недуальную Реальность напрямую, и ему начихать как на все высокодуховное, так и на все медитативно заторможенное. Ведь в святом учении Будды нет ничего святого. Великий Бодхидхарма так и сказал бестолковому У-ди. Ах-ах!

Наблюдая эти пронзительные процессы, нам, с Великим Пекинесом, не терпится взвизгнуть, что древнекитайские Дао и Дэ, как субстанция и функция окончательной Реальности, это все те же Самадхи и Праджня в индобуддийском исполнении. Как говорит мудрокролик Пи-Пу, все дело в том, с какой стороны грызть философскую морковку. Древнекитайцы были граждане практичные, и мечтали об источнике Сущего, опираясь задними лапками на объективную точку зрения. Дао для них – это нечто Великое (гл.25), но внешнее по отношению к ним самим, что они периодически и пытались увидеть, услышать, понюхать и лизнуть. Слава Богу, их не угораздило сотворить из Дао очередной объект религиозного поклонения. Древние индусы в этом вопросе занимали субъективную позицию, ощущая себя под Небесами в сказочно-романтических тонах и принимая сермяжную Реальность за несокрушимый фундамент собственного сознания. Соответственно, Самадхи – та же Дао-субстанция: поток недуальной Татхаты, не способный ни рождаться, ни умирать, ни разглядывать самого себя. Праджня – функция этой субстанции, то же Дэ-совершенство, как манифестация Дао в изменчивых феноменах. В нелегком деле проникновения в Дао-реальность субъективная позиция всегда качественно превалирует над объективной. Строки (4) и (5) однозначно свидетельствуют, что, разочаровавшись в органолептических методах исследования Дао-тождества, Лао-цзы все равно был вынужден переплыть на другой, категорически «субъективный», берег. Если его дискретные ощущения амальгамируют в нечто Одно-единое, то это и есть Самадхи Праджни или чудесный «желудок» из главы 12.

На что похожа недуальная Реальность? Да ни на что. Вот чем может двадцать девятое чудо-измерение напоминать четырехмерный пространственно-временной континуум душной кухни с ее кастрюлями, сковородками и вечно встающими с колен тараканами? Хотя Видение Дао нередко сравнивают с отражением зеркальной гладью всего что ни попадя, мы, с Великим Пекинесом, слабо солидарны с этой оптической иллюзией. Дао-ум вмещает в себя все от изначальной альфы до самой занюханной омеги. Как ему в таком интерьере что-то «отражать»? Вот каким заветным местом и, собственно, на чем? Праджня случается лишь в том счастливом случае, когда ты всецело мирозданию тождественен и твое сердце бьется с ним в унисон, излучая вокруг себя фундаментальную Непривязанность во всей ее божественной красе. Здесь уже не нечто внешнее порождает десять тысяч вещей, а все они как грибы возникают из Сущности-природы сердца-ума всякой домохозяйки, не страдающей сансарическими недомоганиями. «Невероятно!» – воскликнул Шестой Патриарх, испытав сокрушительное Пробуждение в своем желтокитайском сердце, – «Сущность-природа сердца-ума изначально чиста, самодостаточна и не подвержена переменам! Невероятно! Сущность-природа сердца-ума способна порождать все десять тысяч дхарм!» (Сутра Помоста, гл.1).

(1). В первых трех строчках мы предпочитаем их самые древние версии на мавантуйском шелке, где иероглиф «微вэй», с помощью которого Лао-цзы делится впечатлениями от своих неудачных попыток узреть Дао невооруженным глазом, означает «маленький», «крошечный» и «ничтожный». В стандартном варианте текста, а также у Хэшан-гуна и Фу И последние иероглифы строк (1) и (3) меняются местами, сообщая, что Дао не видать потому, что оно ровное (夷и), а приласкать и почесать не получается из-за его незначительных размеров (微вэй).

Конечно, квантовые просторы фундаментальной Реальности располагаются вне досягаемости органов чувств двуногих зверюшек, и Лао-цзы, развивая эту трепетную мысль, восклицает в главе 35, что Дао-субстанция слишком мала и неприметна – ее просто не хватает, чтобы удовлетворительно разглядеть ее волшебное мерцание. И хотя всякая медитативно продвинутая особь полагает себя вполне адекватной для таких подвигов, как прямое Видение тончайшего Дао (妙мяо 道дао), мы поспешим взвизгнуть, что это не так. В режиме лучезарной недуальности Дао-ум функционирует иначе, нежели мышление обывателя, в каком бы рафинированном виде оно ни было представлено. Восстановление божественных качеств эго-сознания очень напоминает то, что в самой обычной физике называют фазовой трансформацией. Безусловно, сознание на всех одно, но при всем том, что лед и пар тоже вода, их свойства резко не совпадают. Просветление и неведение – разные грани истинной Дхармы, видимые сердцем-умом, как раз в густое неведение и погруженным. То, что видно «изнутри» Дао-ума, прекрасно сформулировал Шестой Патриарх в девятой главе Сутры Помоста: «Клеши – это Бодхи. Они не отличаются друг от друга. Пресекать помрачение мудростью – учение шраваков и Пратьека-будд, последователей Колесниц, запряженных козлами и оленями. Для людей глубоких корней и экстраординарного сердца-ума такое учение без надобности».

Мы, с Великопушистым, называя Дао-ум квантовым, делаем это исключительно из соображений неукротимого вольнодумства и смиренного свободомыслия. Ведь сознание чуткой домохозяйки резонирует с Дао только в том богоугодном случае, когда не растекается вдоль по сковородке, а целиком и полностью устанавливается, как утверждает Мастер Пи-Пу (вислоухий мудрокролик на чаньских грядках Великого Пекинеса), в кванте мудропушистой мысли или Татхате. Мудроквант Татхаты неуловим по той тривиальной причине, что неделим и нелокален. Раз он нелокален или, как говорит Сутра Помоста, «не имеет места пребывания», в нем легко умещается все разношерстное мироздание, а если он неизменен в своей чудесной недуальности, то в отличие от вялотекущего эго-мышления не подлежит расчленению, и в нем нельзя выделить что-либо, способное его же и наблюдать. Издалека царство мимолетной Таковости похоже на популярную забаву любителей буддизма под названием «здесь и сейчас». «Здесь и сейчас» – это сочное послевкусие от Дао или то, чем оно кажется двойственному сознанию, увязшему в тщетных попытках его аналитического обнюхивания. Практика такого послевкусия – унылая имитация Татхаты, активно взятая буддизмом «усредненного понимания» себе на вооружение. «Мало ли кому что мерещится!» – услышав про «здесь и сейчас», возмяукнул хитрокот Костя, без всяких на то оснований вообразив себя храбрым Чингачгуком, вождем мускулистых индейцев – «Лао-цзы, вообще, сравнивает Дао-ум с деревянным отупением деревенского дурачка (гл.20,41). Так это его сугубо личная импрессия, никого и ни к чему не обязывающая. Разве он призывает культивировать доморощенную идиотию во имя прозрения окончательной Реальности? Мяу, я все сказал!»

Весело покаяться, надысь занесло нас, с Великим Пекинесом, в гости к ортодоксальным курам на давно обещанный ими суперкитайский чай с рисовыми пирожками. Пирожки мы съели быстро, но потом, не совладав с нахлынувшим на нас изначальным счастьем, принялись разъяснять им прописные истины. Вот спрашивается, зачем? Курам тепло и комфортно в «здесь и сейчас». Они все время заняты важным делом: не живут, а практикуют. Даже их строгая настоятельница, Старая Пеструшка, никак не возьмет в свою куриную голову, что в истинном Буддизме нельзя опираться на чей бы то ни было ароматный опыт. Встретил послевкусие Будды – убей его, а не слюнявь и пережевывай! Сам штурмуй божественные чертоги, тогда и увидишь, что почем. А обустраивать себе комфортный психологический насест… Ох-ох. Похоже, пирожков нам боле не видать.

В чудесной Татхате нет привычных домохозяйкам пространства и времени – это иное, сто двадцать пятое измерение (гл.41), где относительное движение ни в каком виде не присутствует. «Перемещаться» там можно лишь из ниоткуда в никуда, что, собственно, Великий Будда в Алмазной Сутре и декларирует. «Здесь и сейчас» – изощренная попытка эго-сознания прильнуть к недвойственной Дхарме, обманывая самого себя с важным видом и тихим удовольствием. Как ни подпрыгивай, налицо эго-субъект, усердно фильтрующий свои фантазии о тотальном настоящем сквозь свои же условные представления о пространстве и времени. Это сметана из пальмового масла или «несъедобная фигня», по выражению мудрокотика. Фи! Татхату нельзя отфильтровать из мира иллюзорного восприятия Реальности никаким хитровыпуклым способом.

Заключительный аккорд в размышлениях Лао-цзы на тему созерцания Дао легко услышать в главе 52 (見цзянь 小сяо 曰юэ 明мин): «Видеть мельчайшее называется Ясность». Поскольку в главе 16 «Ясность» (мин) – это знание Великого Постоянства (知чжи 常чан 明мин 也е), все это ничем не отличается от того, что в буддизме величают «ануттара самъяк самбодхи».

(2). Строка во всех текстах выглядит почти одинаково, возвещая следующую печальную неожиданность: услышать Дао не удастся точно так же, как и увидеть. Какова же на этот раз причина сей огорчительной невозможности? Оказывается, расслышать Одно-единое не получается из-за иероглифа «希си» (редкий, разреженный, неплотный, беззвучный, тихий). Роберт Хенрикс: «We listen to it but do not hear it; We name this «the rarefied»». Lau Din-cheuk: «What cannot be heard is called rarefied». Артур Уэйли: «Because the ear listens but cannot hear it, It is called the rarefied». Нетрудно заметить, что здесь иероглиф «си» равен английскому «rarefied». «Rarefied» – это нечто редко-удаленное, эзотерически оккультное и эксклюзивно возвышенное, никаким образом на слух граждан не влияющее, либо что-то разреженное, например, высокогорный воздух или какой-нибудь газ. Безусловно, звуковые колебания не желали распространяться в разреженных слоях древнекитайской атмосферы, но были ли мудрокитайцы знакомы со столь «углубленной» физикой начальных классов? Доверчиво полагая, что нет, мы предпочтем взирать на иероглиф «си», как на нечто «беззвучное», а не «редко-разреженное».

Почему же Дао беззвучно и нельзя расслышать его звонкое журчание на пленэре в часы меланхолического отдохновения? Ах! С одной стороны Дао не похоже ни на одну из десяти тысяч вещей, а с другой – все они от Дао ничем не отличаются. Необычное в обычном и колоссальное в мельчайшем! Вот как еще воспеть бесформенное Дао неуклюжими языковыми формами? Так домохозяйка, взирая на Дао, не видит его потому, что оно ничем не выделяется на повседневном фоне окружающих ее вещей и наполненных ими событий. Когда же она вслушивается в Дао, напрягая свои барабанные перепонки и не получая от этого напряжения никаких ощутимых результатов, в ее пушистую голову закрадывается тревожная задумчивость. Дело в том, что услышать недуальность нельзя, но вот десять тысяч вещей в силу их гордой обособленности в пространственно-временном континууме всегда способны издавать какие-то звуки. И хотя «пять звуков» нередко оглушают и нервируют двуногую зверюшку, слышать их она может, лишь «действуя как глаза» (гл.12), строго на «границе» Дао (гл.1), в пределах дуалистического восприятия Реальности. Как известно из главы 55, младенец, вереща весь день напролет, не хрипнет, не сипнет и собственные повизгивания его не оглушают. Почему он ведет себя столь вызывающим образом? Да потому, что его новорожденное сознание функционирует «как желудок» (гл.12), не различая и, соответственно, не беспокоя себя многообразием цветов, звуков и вкусных ароматов. Дао, по заявлению главы 37 (道дао 常чан 無у 為вэй), тоже «действует как желудок» в волшебном стиле «У-вэй», поддерживая всю тьму вещей изнутри их самих, беззвучно и ненавязчиво.

(3). Эта очаровательная строка, хладнокровно декларирующая невозможность ухватить Дао из-за его гладкой равномерности, ясна и понятна даже вздорным соседским курам. Дао-тождество слишком уж тождественно в своей божественной недуальности, чтобы предоставлять нервному обывателю удовольствие сформировать о себе условные представления. Почему? Потому, что эго-сознание двуногой зверюшки способно схватывать и фиксировать лишь контрастное, шершавое и выпуклое – то, что хоть как бы либо обусловлено. Причем, Совершенномудрый, живописуя свои пронзительные прозрения, всегда использует примеры обыденные и хорошо знакомые всем домохозяйкам. Вот возжелай хранительница очага взять в передние лапы ровную и гладкую поверхность своего любимого кухонного стола, ей бы сразу удалось испытать те же ощущения, что посещали Лао-цзы при попытках ухватить Бесформенную Форму того, что Не Вещь.

(4). (5). Строка (4), резюмируя бесплодные попытки мудрокитайца проникнуть в окончательную Реальность с помощью зрения, слуха и осязания, сообщает, что «эти три» (此цы 三сань 者чжэ) не поддаются научно-техническому анализу, поскольку расспрашивать органы чувств, в принципе, бесполезно («不бу 可кэ 致чжи 詰цзе» – Невозможно, нельзя (бу кэ); Довести до конца, осуществить полностью (чжи); Распрашивать, допытываться (цзе)). Следующая строка («故гу 混хунь 而эр 為вэй 一и» – Поэтому, из-за того, что; Смешиваться, сливаться-соединяться; И; Действовать как; Одно) уже называет причину, по которой чувственное восприятие мгновенно испаряется при соприкосновении с Дао-реальностью – «потому, что сливаются и действуют как Одно». Wing-tsit Chan: «These three cannot be further inquired into, And hence merge into one» (Эти три невозможно расспрашивать дальше, и, следовательно, они сливаются в одно). Роберт Хенрикс при переводе второго мавантуйского текста слышит эти строки чуть иначе: «These three cannot be examined to the limit. Thus they merge together as one» (Эти три не могут быть исследованы до предела. Поэтому они сливаются вместе как одно). Мы осмелимся уточнить последовательность происходящих событий: «эти три» сливаются в качестве аперитива, а уж на десерт их бесполезно расспрашивать из-за невозможности различения дискретных ощущений.

(6). В стандартном тексте строка говорит, что у Дао «верх не светлый, а низ не темный» (其ци 上шан 不бу 曒цяо 其ци 下ся 不бу 昧мэй). В мавантуйском варианте «В» вслед за последним иероглифом предыдущей строки «一и» (один, единый) стоит знак повтора (в тексте «А» знак повтора сохранился, но перед ним отсутствует «為вэй 一и»). На наш вегетарианский нюх, от монотонного повторения этого иероглифа строка приобретает откровенно драматическое звучание, за которым мы в восторге и следуем: «一и 者чжэ 其ци 上шан 不бу 曒цяо 其ци 下ся 不бу 昧мэй» – «Одно – его верх не светлый; его низ не темный».

Интерпретация этой строки на мавантуйских свитках неоднозначна и вызывает разногласия даже у таких честных профессоров, как Роберт Хенрикс и Сюй Кан-шэн. Роберт Хенрикс: «The standart text has «ch’i shang pu-chiao, ch’i hsia pu-mei». I read both characters in the fourth position in line 9 (у нас строка 6) in Mavang-tui texts as «chiu» (to band or to bind together); Boltz (Boltz, 1984, pp. 200-202) reaches the same conclusion but interprets the meaning differently. Hsu K’ang-sheng (Hsu, 1985, pp. 94-95) reads the character in Text A as «yu» (distant) and the character in Text B as «miu» (false) and translates these lines «Its top is not unreal its bottom is also not extinguished». Chou Tz’u-chi (Chou, 1984, p.88) reads the «miu» in B as «liao» (clear and deep)» Невзирая на такую турбулентность, его перевод выглядит просто потрясающе: «One – there is nothing more encompassing above it, and nothing smaller below it» (Одно – над ним ничего нет больше; под ним ничего нет меньше). Сюй Кан-шэн видит строку витиевато, но загадочно: «Его верх не нереальный. Его низ также не прекращается».

(7). (8). Сии строки, продолжая описание экстремальных переживаний Дао-философа от знакомства с Дао-реальностью, радуют нас новыми подробностями. Строка (7) «繩шэн 繩шэн 下бу 可кэ 名мин» знаменует конец бесплодных попыток узреть, расслышать и ущипнуть Великое Тождество. Теперь углубленное обнюхивание Дао благополучно перемещаются из сферы чувственного восприятия в ментально-вербальную плоскость. Иероглиф «шэн» обозначает веревку, шнур или канат, а также все что ни есть правильно-прямолинейное. Сочетание двух знаков «шэн» уже намекает на нечто бесконечно-непрерывное, вымолвить о котором что-нибудь определенное крайне затруднительно. «下бу 可кэ 名мин» (нельзя и даже невозможно назвать) – в изумлении восклицает Лао-цзы, прекрасно видя, что процесс наименования тут же разрывает волшебное постоянство Дао-реальности на мелкие лоскутки обусловленных умоконструкций. Променять Дао-ум на «разбитое корыто» двойственного восприятия – поступок никчемный и даже неталантливый. Поэтому глава 32 и предупреждает всех легкомысленных домохозяек: «Как только есть имя, знай, о беспечная, здесь-то и следует остановиться». Как говорят соседские куры, беспечность наказуема: успел проскочить сквозь дырку в заборе – беду не встретишь, а как нанюхался условных представлений – шансы угодить в бульон в качестве его основного ингредиента резко возрастают. В мавантуйских текстах строка (7) записана иначе: «尋сюнь 尋сюнь 呵хэ 下бу 可кэ 名(命)мин», где сочетание «сюнь сюнь» мы бы перевели как нечто глубоко-нескончаемое и длинно-непрерывное. Роберт Хенрикс: «Boundless, formless!» (безграничное, бесформенное!). Ах! Кстати, восклицательный знак наблюдается только в мавантуйских копиях (呵хэ) и тексте Фу И (兮си).

Относительно иероглифов строки (8) «復фу 歸гуй 於юй 無у 物у», мы вынуждены тихо взвизгнуть, что «фу гуй» обозначает регрессивные передвижения – отступление, возвращение and so on. «Юй» – универсальный предлог (в, на, из, по направлению к), а «у у» – отсутствие вещи или «не вещь». Отечественный производитель толкует «фу гуй юй у у» в важнозадумчивом стиле, который вислоухий кролик Пи-Пу называет «задней лапкой в синее небо»: «И вновь возвращается туда, где нет вещей» (Малявин В.В.); «Оно снова возвращается к небытию» (Ян Хин-шун); «Оно возвращается к тому, что не имеет сущности» (Маслов А.А.). Заслышав таку лирику, нам, с Великим Пекинесом, не терпится поскорее всплакнуть. Какое, к китайскому Аллаху, небытие без вещей и сущности? Куда и откуда может возвращаться Великое Одно? Вот ведь Роберт Хенрикс, переводя те же иероглифы, не впускает себе в мысли подобные фантасмагории: «And returns to the state of no-thing» (И возвращается к состоянию не вещи). Ох-ох.

Дао можно легко сравнивать с «Black Hole», поскольку внутренности этого астрономического объекта так же недосягаемы для понимания граждан, как и Дао. Последняя информация о «Черной Дыре» способна поступать с ее «поверхности» или «горизонта событий». Так в первой главе Лао-цзы, еще не догадываясь о существовании «Черных Дыр», уже извещает домохозяек о «границе» Дао (徼цяо 道дао). Вот промеж чего мог пролегать сей неприступный Рубикон? Осмелимся возмечтать, что с его «внешней» стороны мирно паслись проименованные заботливыми китайцами десять тысяч вещей и зверюшек. Внутри же пряталась безымянная (下бу 可кэ 名мин), но непрерывная сингулярность (繩шэн 繩шэн) того, что Не Вещь (無у 物у), о содержании которой знать что-либо было уже нельзя. Квантовая неопределенность Дао-ума запрещает его лучезарному носителю окунаться всей своей пушистой головой в недра Дао-реальности. Сознание хомоособи, донырнувшей до этаких «глубин», будто пульсирует на «границе» Дао, то прикасаясь к божественной Недуальности, то вновь отступая во «внешнюю сферу» ее двойственного восприятия, откуда ему и кажется, что отступает (復фу 歸гуй) от него именно Дао. Куды Дао отступает? Да туды, вдаль, за «горизонт событий», в то, что «Не Вещь» (於юй 無у 物у).

В следующей главе Лао-цзы без всякой квантовой физики уверенно заявляет, что проникновение в Дао-глубины находится под строгим запретом (深шэнь 不бу 可кэ 識ши) – глубину Дао знать нельзя. Почему? Потому, что у Дао нет никаких глубин: Дао непрерывно и постоянно в своей мистической непроницаемости точно так же, как сингулярность «Black Hole». Причем, если вернуться к началу главы, то всматриваться и вслушиваться в Дао способны многие восприимчивые домохозяйки. Однако Совершенномудрый в строке (3) уже прикасается к Дао, правда, не успевая его ухватить и трепетно осмыслить. Так не пульсируй Дао-ум на «горизонте событий» фундаментальной Реальности, появиться «пяти тысячам иероглифов» и всем Сутрам Праджняпарамиты было бы просто неоткуда.

(9). (10). Характеристика Дао «無у 状чжуан 之чжи 状чжуан» и «無у 物у 之чжи 象сян», представленная Лао-цзы в этих грандиозных строчках, дословно выглядит как «Не иметь (отсутствие); Форма (состояние); Его; Форма (состояние); Не иметь (отсутствие); Вещь; Его; Образ». Поэтому Дао с равным успехом может быть, как «бесформенной формой» или «формой бесформенного», так и «состоянием вне состояний». Разумеется, если Дао не является вещью, то и не пребывает в каком-либо состоянии, о котором сознание домохозяйки формирует условное представление как о «состоянии». По этой простой причине Праджня и зовется мышлением вне мыслей или абсолютной мудростью, свободно-текущей за пределами какого угодно содержания. Честно взвизгнуть, в «Дао Дэ цзин» нет ничего более мощного, чем глава 14 и глава 25 в первой ее части. Причем, роднит их именно наличие иероглифа «чжуан», неожиданно появляющегося в первой строке главы 25 годянской версии текста. Вслед за этим «чжуан» там следует иероглиф «混хунь» – нечто хаотически беспорядочное, что дословно выливается в «форму хаотического» или «хаотическую форму». По нам, сие звучит хоть и многозначительно, но уж очень по-дурацки. (В конце концов, или хаос, или форма). Так принимая в невнимание, что все мутно-хаотическое бесструктурно и бесформенно, мы из соображений смысловой и поэтической целесообразности поспешим приравнять «無у 状чжуан 之чжи 状чжуан» (гл.14) к «状чжуан 混хунь» (гл.25), получая в обоих случаях «форму бесформенного».

(12). (13). В текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И строки говорят, что, идя навстречу или приветствуя Дао, не видно его головы (首шоу). Следуя же за ним, не видно его задне-филейной части (後хоу). Мы, с Великопушистым, застенчиво уклоняясь от «филейной части», послушно следуем за товарищем Ян Хин-шуном: «Встречаюсь с ним и не вижу лица его, следую за ним и не вижу спины его». В мавантуйских текстах строки стоят в обратном порядке.

(14). (15). Cтрока (14) в своем стандартном варианте (執чжи 古гу 之чжи 道дао 以и 御юй 今цзинь 之чжи 有ю) советует держаться древнего Дао (古гу 之чжи 道дао), а мавантуйские шелковые свитки предпочитают Дао настоящее, сегодняшнее (今цзинь 之чжи 道дао). Строка (15) также записана по-разному. В стандартном исполнении наблюдается «能нэн 知чжи 古гу 始ши 是ши 謂вэй 道дао 紀цзи» – способность знать древнее начало называется «нить Дао». В мавантуйских текстах нет иероглифа «нэн» (способность, быть способным) – «以и 知чжи 古гу 始ши 是ши 謂вэй 道дао 紀цзи» или «знание древнего начала зовется «нить Дао»». Lau Din-cheuk (стандартный текст): «Hold fast to the way of antiquity in order to keep in control the realm of today. The ability to know the beginning of antiquity is called the thread running through the way» (Держись пути древности, чтобы контролировать настоящее. Способность знать начало древности называется нить, бегущая сквозь путь). Иероглиф «紀цзи» кроме прочего означал шелковую нить, снующую за челноком в процессе производства ткани. Поэтому и «the thread running through the way».

Иероглиф «御юй» из строки (14), переводимый как «управлять, повелевать» (Малявин В.В.) или «владеть» (Ян Хин-шун) в древнекитайские времена означал как управление колесницей, так и приручение сварливой домохозяйки. Править колесницей – искусство, требующее от возницы быть одним целым с тем, чем он управляет. Приручать нудно-спесивую женщину значит любить ее столь интенсивно, чтобы, в принципе, утруждать себя ее воспитанием. Это кухонное «дзюдо» способно привести к положительным результатам лишь при полном непротивлении сторон, по меткому выражению измученного нарзаном мудромонтера из бессмертного творения Евгения Петрова и Ильи Ильфа. Вот и глава 59 намекает всем любителям восточных единоборств, что «заранее подчиниться значит вдвойне запасти Дэ». А уж как запасся им, так и нет ничего, что не смог бы преодолеть. Ух!

Что касается «нити Дао» (道дао 紀цзи) из строки (15), то философствовать вокруг нее можно аж до третьего англосаксонского завтрака. А схимникам-огородникам завтра спозаранку картошку палкой-копалкой выкапывать. Так накануне любознательные вкрапления соседских кур обнаружили причастность Дао-нити к мудрокосмическим вопросам, рассматриваемым Лао-цзы в максимально потрясающей главе 43. Поэтому, учитывая, что дождливая осень у всех на носу, мудропушистые схимники решили отложить всестороннее обнюхивание этой загадочной Нити куда-нибудь в дальнюю даль.

На фоне всего вышесказанного, прочтение стандартного текста Артуром Уэйли привело Великого Пекинеса в совершенно не свойственное ему щенячье восхищение: «Yet by seizing on the Way that was, you can ride the things that are now» (Ухватив Дао прошлого, ты можешь ехать верхом на вещах, что есть сейчас). Разве можно сравнить его потрясающее «to ride the things» с «to keep in control» в исполнении Lau Din-cheuk или «to manage» в переводе Роберта Хенрикса? Уй?

P. S.

Если не полениться и взять в передние лапы Сутру Сердца Праджняпарамиты, то сразу становится понятно, что Бодхисаттва Арья Авалокитешвара изучал Буддизм не только по веселым книжным картинкам. А, что в итоге? «Нет страдания, нет причины, нет прекращения, нет Пути» (Buddist Wisdom Books, The Diamond Sutra and The Heart Sutra, Translated and explained by Edward Conze, Harper Torchbooks, New York, 1972). Все Благородные Истины коту под хвост? Ай?

Почему вершиной буддийской мудрости провозглашаются столь экстремальные взгляды? Именно потому, что отдельные граждане буддизм знают, а иногда и любят. Но Арья Авалокита его реализует, причем, не в плюшевых мечтах, а на собственной непушистой шкурке. Реализация же истинного Буддизма предполагает избавление от всего относительно-обусловленного, включая и сам буддизм как учебное пособие и религиозную дисциплину. Почему? Да Дхарма Великого Тождества не поддается фиксации сознанием, и даже самое совершенное учение не более чем утлое плавсредство для гипотетической переправы на «другой берег». Праджняпарамита – это не математика, и обучить ей возможным не представляется. Опять, почему? Потому, что мудрорыцарь всегда действует как «желудок», а гордый обыватель, сколько бы умных книжек он ни прочитал, всегда действует как «глаза» (гл.12).

Все просто и ясно! Пока мы на «этом» берегу, мы всматриваемся, вслушиваемся, медитируем, поем псалмы и молитвы, преспокойно продолжая различать пять цветов, звуков и вкусных ароматов (шашлык, цыпленок табака, французский коньяк и более того). Только весь коньяк не выпьешь, а цыпленок с шашлыком рано или поздно наградят целым букетом отвратительных болезней. Мечты же о «другом береге» тихо поблекнут в повседневной суете, оставив в сердце лишь горьковатый привкус собственной никчемности.

Но, прочь уныние! Всем, кому наплевать на коньяк; всем, кому безразличен шашлык; всем, кому «другой берег», что дом родной – вам, и только вам адресованы «Дао Дэ цзин» и все без исключения Сутры Буддизма. Это ради вас Победитель Смерти решился на проповедь Дхармы,* а Лао-цзы уступил просьбе хранителя пограничного перевала, оставив ему бессмертную книгу в пять тысяч иероглифов.

Всматриваться и вслушиваться в Дао, концентрируя собственную сосредоточенность, можно хоть до заговенья на свекольной ботве. Но, если ты счастливчик! Если, о чудо из чудес, легкий ветерок с «другого берега» вдруг донесет до тебя божественный аромат не имеющий запаха, ты непременно Увидишь (с большой буквы), как привычное восприятие трансформируется в нечто волшебно-Единое, чему уже никогда не найти названия.

* По преданию, Будда Шакьямуни, оказавшись темной ночью под древовидным фикусом глубоко в «ануттара самъяк самбодхи», наутро испытал приступ сострадательной растерянности. Он отчетливо осознал, что беспокоить озабоченных домохозяек рассказами про недуальную Дхарму – дело бесполезное и в высшей степени неблагодарное. Ужаснувшись такому развитию событий, четырехголовый Бог Брахма Сахампати предстал пред Победителем Смерти в образе отшельника и трижды кряду, пуская горячую слезу, обильно сморкаясь и жалобно всхлипывая, уговаривал его, ради тех «белых ворон», что способны воспринять светоносную Дхарму, идти в народ и проповедовать без сомнений и устали. Спасибо Брахме Сахампати.

ГЛАВА 15

(1) Те, древние, в делании Дао искусные,

(古 гу 之 чжи 善 шань 為 вэй 道 дао 者 чжэ)

(2) Несомненно, проницали «тончайше-непостижимое».

(必 би 微 вэй 妙 мяо 玄 сюань 通 тун)

(3) Глубина [Дао] не может быть познана.

(深 шэнь 不 бу 可 кэ 識 ши)

(4) Именно потому, что не может быть познана,

(夫 фу 唯 вэй 不 бу 可 кэ 識 ши)

(5) Вынужден описать ее внешние проявления:

(故 гу 強 цян 為 вэй 之 чжи 容 жун)

(6) Нерешительные! Будто реку зимой вброд переходили.

(豫 юй 兮 си 若 жо 冬 дун 涉 шэ 川 чуань)

(7) Бдительные! Будто бы с четырех [сторон] опасались [своих] соседей.

(猶 ю 兮 си 若 жо 畏 вэй 四 сы 鄰 линь)

(8) Торжественные! Будто [важные] гости.

(儼 янь 兮 си 其 ци 若 жо 容 жун)

(9) Уступчивые! Будто тающий лед.

(渙 хуань 兮 си 其 ци 若 жо 冰 бин 之 чжи 將 цзян 釋 ши)

(10) Искренние! Будто целое древо.

(敦 дунь 兮 си 其 ци 若 жо 樸 пу)

(11) Открытые! Будто долина.

(曠 куан 兮 си 其 ци 若 жо 谷 гу)

(12) Непроницаемые! Будто мутные [воды].

(混 хунь 兮 си 其 ци 若 жо 濁 чжо)

(13) Что же способно посредством покоя мутное мало-помалу очистить?

(孰 шу 能 нэн 濁 чжо 以 и 靜 цзин 之 чжи 徐 сюй 清 цин)

(14) Что же способно то, что в покое, посредством движения медленно оживить?

(孰 шу 能 нэн 安 ань 以 и 久 цзю 動 дун 之 чжи 徐 сюй 生 шэн)

(15) Тот, кто хранит это Дао, не желает [себя] наполнить.

(保 бао 此 сы 道 дао 者 чжэ 不 бу 欲 юй 盈 ин)

(16) Человек лишь [ничем] не наполнен –

(夫 фу 唯 вэй 不 бу 盈 ин)

(17) Вот и может [одно и то же] изнашивать без успехов и достижений.

(是 ши 以 и 能 нэн 敝 би 而 эр 不 бу 成 чэн)

«SUPERIOR PEOPLE TRANSFORM,

INFERIOR PEOPLE CHANGE ON THE SURFACE»

Liu I-ming, «The Taoist I-ching», translated by Thomas Cleary, (49, Revolution, top yin)

Возможно, на заре «Дао Дэ цзин» главы 14, 15, 16 составляли единое целое, и мы, с Великим Пекинесом, не первые в этом смелом предположении. Рихард Вильгельм еще в 1910 году отмечал смысловое единство первых строк главы 15 с заключительной частью главы 14. Ведь именно «знание» древнего Дао позволяло мудрым китайцам жить в абсолютной гармонии с изменчивым многообразием феноменального Сущего, передавая бессмертную Дао-нить из рук в руки богоизбранным представителям следующего поколения.

(1). В мавантуйском тексте «А» две первые строки не сохранились. В версии «В» и у Фу И мы видим «古гу 之чжи 善шань 為вэй 道дао 者чжэ» – тот, кто в древности хорошо делал Дао. В текстах Ван Би и Хэшан-гуна – «古гу 之чжи 善шань 為вэй 士ши 者чжэ» – тот, кто в древнекитайские времена был хорош и искусен как правитель, воин, ученый или служилый муж. Примечательно, что «шань вэй ши чжэ» присутствует и на годянских бамбуковых дощечках, отчетливо указывая на древнейшее происхождение этого разночтения.

Первая строка стандартного текста в переводе Лукьянова А.Е.: «В древности те, кто, воплощая доброту (шань), стали учеными мужами (ши)…» Маслов А.А.: «С древности искушённый муж видел…» Ян Хин-шун: «В древности те, кто был способен к учености, знали…» Конечно, иероглиф «ши» можно понимать разнообразно, но откуда в этих переводах появляются такие глаголы, как «знать», «видеть» и «воплощать», остается большой пионерской тайной. Не испытывая желания ее разгадывать, мы бодрой рысью проследуем за вторым мавантуйским текстом с его кристально однозначным «善шань 為вэй 道дао 者чжэ».

(2). Только на годянском бамбуке строка имеет пять иероглифов, начинаясь со знака «必би» (конечно, несомненно, обязательно). Следующие четыре иероглифа «微вэй 妙мяо 玄сюань 通тун» представляют собой крайне любопытное сочетание. В главе 14 «微вэй» – это нечто крошечно малое, нежно ничтожное и тайно неощутимое. Иероглиф «妙мяо» обозначает все тончайше очаровательное и восхитительно чудесное (гл.1). Причем, «вэй мяо» в виде идиоматического бинома, обычно, символизирует что-либо в высшей степени изящное, а иероглиф «玄сюань» привносит в этот утонченный пейзаж зыбкий аромат мистической неопределенности, сокрытой от посторонних глаз в таинственных глубинах фундаментальной Реальности. Так наличие на китайских просторах «искусных в делании Дао» субъектов в первых двух строчках и зафиксировано. Иероглиф «通тун» (в мавантуйских вариантах – «達да», в годянском – «造цзао»), имеющий значения «проходить сквозь, to go through, penetrate, comprehend, to know well» прямо указывает на тот факт, что отдельные китайские товарищи были способны проницать окончательную Реальность до самого ее бездонного дна. Уж ежели Лао-цзы воспевает им хвалу, то, похоже, эти человеческие существа представляли собой совершенно удивительное явление на общем древнекитайском фоне.

(3). (4). (5). В этих строчках мы, с Великим Пекинесом, предпочитаем их стандартный вариант, между прочим, полностью совпадающий с текстами Хэшан-гуна и Фу И. Строка (3) – «深шэнь 不бу 可кэ 識ши» говорит, что «глубина» (шэнь) не может быть познана (бу кэ ши). Что это за глубина в тексте не уточняется, но во множестве переводов утверждается, что это глубина мудрокитайцев: «Столь глубоки они были, что познать их нельзя» (Малявин В.В.); «[Они] сокрылись в такой глубине, что [их] невозможно постичь» (Лукьянов А.Е.); «Их глубины не различить» (Семененко И.И.); «Но другим их глубина неведома» (Ян Хин-шун). При всей высокопарности этаких заявлений в безразмерном богатстве как китайского, так и русского языка одинокая глубина не несет никакой смысловой нагрузки в качестве характеристики двуногой особи, требуя себе хоть какого-нибудь дополнения: глубина душевных качеств, вдумчивого чего-либо понимания или откровенной глупости. Да и знак «深шэнь» (радикалы – вода и пещера) в унисон с иероглифом «玄сюань» из строки (2) повествует о глубине, надежно сокрытой от меркантильных обывателей в густом тумане абсолютной неощутимости. Вот мы и осмелимся робко взвизгнуть, что в строке (3) речь идет о той же глубине Дао, что ветхозаветные китайцы пронзительно проницали (通тун) в строке (2). Знать Дао нельзя, но проницать, минуя все подвиды сансарического восприятия – запросто и con mucho gusto! Это и есть Ясное Видение Дао-реальности или Праджня как квинтэссенция истинного буддизма. Соответственно, в строках (4) и (5) Лао-цзы констатирует вполне очевидное, а именно то, что из-за невозможности сформировать условные представления о Дао (不бу 可кэ 識ши), он вынужден (強цян) ограничиться зарисовкой (為вэй) внешних проявлений (容жун) его бездонной глубины (深шэнь), видимых невооруженным глазом в повседневном поведении древнемудрых мудрокитайцев.

В строке (3) мавантуйских и годянской версий текста вместо знака «識ши» (знать, понимать) в «шэнь бу кэ ши» присутствует иероглиф «志чжи», обладающий в качестве глагола значениями «стремиться, записывать или запечатлеть (в сердце), to remember». То есть, строка в своих наидревнейших вариантах повествует либо о том, что «глубины Дао» нельзя зарисовать с помощью имен и иероглифов, или о том, что трепетно устремляться к Дао-реальности и сохранять в своей пушистой голове послевкусие от счастливого с ней знакомства крайне нежелательно. Как говорит вислоухий мудрокролик Пи-Пу, нет ничего более ботанически дурацкого, чем, съев рыжую морковку, на потеху соседским курам таскать по огороду ее бесполезную ботву.

В годянском тексте строка (4) «夫фу 唯вэй 不бу 可кэ 識ши» отсутствует, а на обоих мавантуйских шелковых свитках вместо «ши» снова заметен иероглиф «чжи». Что касается строки (5), то на годянском бамбуке вместо обычного «вынужденного описания» (故гу 強цян 為вэй 之чжи 容жун) наблюдается совершенно уникальное «воспевание хвалы» (是ши 以и 為вэй 之чжи 頌сун). Однако и здесь кроме иероглифа «сун», сообщающего о хвалебных песнопениях, никаких указаний, в каком направлении они звучат, не имеется. Строки (3) и (5) в переводе Роберта Хенрикса (годянский текст): «So deep that they can not be known. For this reason we praise them in the following way…» (Они столь глубоки, что не могут быть познаны. По этой причине мы восхваляем их следующим образом…) Мавантуйские копии и версия Фу И отличаются от остальных вариантов «Дао Дэ цзин» стоящим в конце пятой строки иероглифом «曰юэ» (говорить, сказать). Роберт Хенрикс: «That therefore were I forced to describe him I’d say…» (Поэтому, будь я вынужден описать его, я бы сказал…)

(6) – (12). Великий Пекинес, как прямой наследник древнекитайских идей поголовного просветления всех честных зверюшек, миролюбиво пасущихся на просторах планеты Земля, никогда и не скрывал своего восхищения этими строками. Не осмеливаясь перекладывать ответственность за их толкование на «презренную» прозу, он вдруг заговорил сочными стихами под бурные аплодисменты хоть и неустойчивых в вере, но иногда склонных к прогрессивному прогрессу соседских кур.

Grave.

Так коллеги, пора решительно разобраться

С этими странными господами.

Что это они все простые, да все пустые?

Какие-то нерешительные …

Может, они мало каши съели?

Так отправить им гуманитарную помощь!

Побольше тушенки и одеял, чтобы всем хватило.

Да пару братков, чтоб обучили их реальному существованию.

Вроде пока незаметно, чтоб крутость, наглость и сила

Вышли из моды у населения.

Так подтянем и тех – малохольных.

Пусть бодро шагают в ногу!

К сведению милых граждан, крутость, наглость и сила –

Стандартные признаки вырождения Духа;

Признаки его утомления и поражения тяжким недугом.

По-простому недуг сей зовется эгоцентризмом.

В буддизме – неведением и погружением в сансару.

В христианстве – гордыней и грехопадением.

Да мои дорогие, Небеса не штурмуются силой,

И по знакомству не выпустят вас из сансары,

Дух Святой уж точно за деньги с Небес не сходит.

В остальном все у всех просто великолепно.

Только старуха с ее корытом немного смущает.

Да ну ее к черту, старую ведьму!

Кому еще не надоело,

Предлагаю вернуться к тем, древним.

Вот с чего они нерешительны?

Что, в конце концов, это значит?

Нерешительны они потому, что насквозь пропитаны Дао:

Оно как детей ведет их «за ручку»,

Не позволяя заглядывать в следующее мгновение.

Вот они и не ведают, что им следует делать,

С радостью принимая все, что Дао им уготовит.

В Колее Дао нельзя принимать решений.

Ведь решение – это выбор,

А выбор раскалывает Дао-единство.

Осторожность? Вовсе она не от страха.

Это чуткая бдительность Вечного Духа,

Того, что пронзает все миры и пределы,

Сдвигает горы и на кресте не умирает.

Ну а торжественность? Это неясно…

Да, что вы, торжественность – это просто!

Обрести Дао – все равно, что стать центром вселенной.

Помните, Будда, едва родившись,

Вдруг объявил, что в мирах бесконечных,

Он лишь, один, почитания достоин.

Вот потому и торжественность на их лицах.

Уступчивые?

Потому, что им чуждо деление Сущего на себя и все остальное.

Пустые?

Потому, что любая наполненность – лишь иллюзия жалкого эго.

Бездонные?

Так ведь Великая Пустота не знает предела.

Непроницаемые?

Они же не обладают ничем, что проницаемо быть способно.

Про мутную воду и так все ясно.

Обрести окончательную завершенность

Уж очень напоминает забивание крышки гроба.

Даже глупость, и та беспредельна.

Дух Святой разве может быть чем-то заполнен?

Да и за пазухой пребывая у Бога, что же нового вам еще надо?

Этого, «одного и того же», вполне достаточно на целую Вечность.

(10). (11). (12). В стандартном варианте текста, а также у Хэшан-гуна и Фу И строка (11) про гостеприимную долину выглядит как «曠куан 兮си 其ци 若жо 谷гу», где иероглиф «куан» имеет значения «открытый, свободный, огромный и пустой». Столь широкий спектр его значений позволяет беспрепятственно сравнивать с долиной различные грани лучезарности мудрокитайского субъекта. Маслов А.А. полагает, что он был «пустотен, подобно долине». Ян Хин-шун уверен, что «они были необъятными подобно долине». Лично нам импонирует именно «открытость», поскольку это прекрасное качество Дао-ума предполагает и его бескрайнюю пустоту, и необъятную ширь, вместе взятые. Сие толкование строки не является чем-то особенным, и переводы Lau Din-cheuk, Wing-tsit Chan и Томаса Клири легко это подтверждают.

Что касается строки (12) «混хунь 兮си 其ци 若жо 濁чжо», то знак «хунь» означает нечто хаотически запутанное и как попало смешанное, в данном случае подобное мутным и грязным водам (чжо). Мы, с Великопушистым, уж рапортовали, что в монолитном тождестве Дао-реальности нет никаких точек отсчета, опираясь на которые, эго-субъекту удалось бы там что-то отфильтровать, зафиксировать и навести правильный порядок. Обычно, бытовые граждане обладают легко читаемыми, но разнообразными чертами характера. Остро торчащие выпуклости и вогнутости их гордой душевной конституции в первую очередь определяются их перекошенным восприятием Реальности и тем ослиным упрямством, с которым они преследуют собственные заблуждения. Мудрокитайцу, отхлебнувшему «эликсира бессмертия», хвастаться крутым нравом было не с руки. Ведь, согласно главе 4, Дао стачивает заносчивую остроту и смягчает индивидуальную яркость как мудрых, так и глупых двуногих хомоособей.

Честно заимствуя глубокомыслие у Льва Николаевича Толстого, мы поспешим скромно взвизгнуть, что все, плескающиеся в сансаре граждане, несчастливы по-своему, а светлые мудрорыцари счастливы одинаково. Короче, в соответствии с простейшей терминологией, принятой в «Дао Дэ цзин», Дао-философ был прост, искренен и мудронаивен как дикорастущее древо (пу), еще не знакомое с жестокими лесорубами и безжалостными плотниками (гл.19). Не желая себе выгоды и привилегий, он оставался открытым ко всему и каждому как гостеприимно цветущая долина (гу) посреди колючих и неплодородных горных эго-вершин. Для снующих туда-сюда домохозяек его внутренний мир казался им кромешными «потемками» или, как метко подметил Лао-цзы, «мутными водами» («метко подметил» – литературная находка вольнокота Кости после удачной ночной охоты на серых мышек). Роберт Хенрикс, анализируя особенности характера китайского мудрогероя изнутри мутной хаотичности сточных вод, слышит строку чуть иначе: «Merged, undifferentiated was he! Like muddy water». Про «undifferentiated» все ясно, но вот «merged» китаец, если честно, уже вызывает определенную степень медицинской задумчивости. Мы, с Великим Пекинесом, в переводе этой строки покорно следуем за товарищем Ян Хин-шуном: «Они были непроницаемыми подобно мутной воде».

В мавантуйском варианте «В» строки (11) и (12) про мутную воду и долину стоят в обратном порядке. В тексте «А» от них сохранилось лишь три иероглифа, но они указывают на тот же порядок строк, что и в тексте «В».

(13). (14). (15). Эти строки в текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И записаны одинаково: «孰шу 能нэн 濁чжо 以и 靜цзин 之чжи 徐сюй 清цин» (13) и «孰шу 能нэн 安ань 以и 久цзю 動дун 之чжи 徐сюй 生шэн» (14). В годянской версии присутствуют незначительные отличия, на смысл повествования никак не влияющие (на шестой позиции вместо «чжи» стоит «чжэ», а на седьмой заметен знак «цзян», указывающий на будущее время следующего за ним глагола «цин» (очищать)). Сочетание «孰шу 能нэн» в этих текстах («шу» – кто, что; «нэн» – быть способным) придает строчкам ярко выраженный вопросительный характер, однако на мавантуйских свитках никакого «шу нэн» не наблюдается и, не попадись в руки китайским археологам годянские бамбуковые дощечки, можно было бы сердито заявить, что эти два иероглифа были добавлены в текст позже появления мавантуйских копий.

Стандартный вариант этих строк в исполнении Маслова А.А.: «Кто способен посредством покоя мутное постепенно сделать прозрачным? Кто способен посредством долгого движения постепенно породить к жизни безмятежное?» Или вот смешной перевод Семененко И.И.: «Кто может, успокаиваясь, постепенно добиваться чистоты в грязи? Кто может при посредстве вечного движения постепенно воскрешать в покое?» Безусловно, «добиваться чистоты в грязи» и «воскрешать в покое» – занятия с точки зрения борьбы за гигиену в высшей степени похвальные, но далее говорится, что мудрый китаец, сохраняющий такое Дао, не желает никакого наполнения. Забавно было бы посмотреть, как ему удавалось совмещать все эти санитарные усилия. Кстати, вот еще густая задумчивость: где взять добромолодца и краснодевицу, способных хоть что-нибудь оживлять? В обозримом прошлом лишь Иисус Христос по неподтвержденным данным оживил пребывающего в вечном покое Лазаря. Говорят, он этого Лазаря сильно любил и частенько останавливался в его доме на ночлег – веские причины для проявления привязанности в столь экзотическом виде. Короче, насвистывая священные мантры во славу мудропушистого льва Бодхисаттвы Манджушри, Неразумный пребывал в трепетном ожидании Великого Пекинеса, мирно доедавшего порцию куриных грудок с вареными овощами. Отобедав, Мудропушистый мгновенно рассекретил накопившиеся в этих строчках древнекитайские секреты, предложив попросту заменить «кто способен» на «что способно». Сия невинная хитрость, никак не вступая в противоречие с иероглифом «шу», мгновенно обогащает обнюхиваемый эпизод совершенно иным общегалактическим смыслом.

Что, являясь неуловимой Формой Бесформенного (гл.14), придает индивидуальные очертания и качественные особенности каждой из десяти тысяч вещей. Что способно становиться мутным, чистым, мертвым и живым, не будучи ни тем, ни другим? Что способно очищать и загрязнять, оживлять и отнимать жизнь, оставаясь неизменным в любых изменчивых обстоятельствах? Что посредством движения взбудораживает то, что кажется двойственному сознанию домохозяйки пребывающим в тихом покое? Что посредством покоя успокаивает то, что кажется ей пребывающим в беспокойном движении? Что за Дао чутко хранил мудрокитаец, виртуозно уклоняясь от наполнения своего сердца-ума чем бы то ни было?

Быть мутногрязным иль ясночистым, участвовать в безмятежном покое иль беспокойном движении – значит непременно быть чем-нибудь, да наполненным. Быть наполненным – значит иметь препятствия свободнотекущему потоку божественного сознания (Праджня), в данном случае в виде знания о покое, движении и чистоте в грязи. Великий Будда вовсе неспроста объявил в Ваджраччхедике-сутре, что для путешествия по Дао-реальности следует пробудить мышление, не поддерживаемое ничем. Позволять же сознанию лелеять собственные галлюцинации – значит автоматически на них опираться и испытывать к ним нежную привязанность. Не желать наполнения – это, как говорит Лао-цзы, «терять и снова терять» (гл.48). Что терять? Все, к чему ты привык липнуть, за что цепляться и на что опираться. Растерять все «колышки для привязи ослов» – это значит, освободив сознание от оков сансарического мышления, обрести светоносную прозрачность Великой Пустоты. Прозрачная Пустота всегда одна и та же, постоянна и незыблема. Она не изнашивается и не тускнеет, никогда не рождалась и не способна умереть. Вот такое Дао достойно сохранения.

Строкой (15) годянская версия главы заканчивается. В отличие от остальных вариантов текста, она состоит из восьми иероглифов вместо семи – «保бао 此сы 道дао 者чжэ 不бу 欲юй 尚шан 盈ин». Знак «尚шан», занимающий предпоследнюю позицию, означает нечто чрезмерное. Роберт Хенрикс: «The one who embraces this Way does not desire to be overly full» (Тот, кто держится этого Пути, не желает быть чрезмерно наполненным). Другие тексты утверждают, что мудрофилософ, в принципе, недолюбливает процесс наполнения своего организма чем бы то ни было, строго следуя заветам главы 9, согласно которым во имя пищеварительного здоровья гораздо комфортнее затормозить и остановиться, нежели без удержу наполнять и мучительно удерживать.

(16). (17). Строка (16) «夫фу 唯вэй 不бу 盈ин» в текстах Ван Пи, Хэшан-гуна и Фу И может быть прочитана как «именно потому, что не наполнен» или «человек только не наполнен». Во втором мавантуйском и годянском вариантах строки нет, но в первом мавантуйском тексте сохранилось «夫фу 唯вэй 不бу 欲юй (…)» – человек только не желает (наполнения).

Строка (17) в стандартном тексте и у Хэшан-гуна состоит из шести иероглифов «故гу 能нэн 敝би 不бу 新синь 成чэн», что дословно звучит примерно так: «Поэтому; Быть способным; Приходить в упадок, рваться-ломаться, прятаться-скрываться, worn-out, shabby; Нет; Новый, обновлять; Завершать и совершенствовать». Семененко И.И. на основании этих иероглифов заявляет следующее: «Кто сберегает это Дао, не стремится к полноте; ведь потому лишь, что не полон, он в состоянии, не прибегая к новому, достигнуть совершенства в ветхом». Малявин В.В.: «Кто хранит этот Путь, не знает пресыщенья. Не пресыщаясь, он лелеет старое и не ищет новых свершений». Маслов А.А. утверждает, что мудрокитаец «лишь потому, что он не стремится к избытку, он способен сокрыться, не воплощаясь вновь». Честно взвизгнуть, сии невнятно-витиеватые измышления сразу же погружают нас в бодрое уныние. Вот как экзотические способности сокрыться и лелеять «ветхое» сочетаются с сохранением Дао в сердце-уме мудрокитайца посредством воздержания от всяческого его наполнения. Если он что-то холит и лелеет, то его сознание именно этим и наполнено. Да и какой тогда толк в мудром правителе, если он постоянно озабочен проявлением своей замечательной способности «сокрыться, не воплощаясь вновь»? Ай?

Ничего не поделаешь, всякий измученный сансарой обыватель, изнашиваясь от трения своего эго-мышления с десятью тысячей непокорных вещей и событий, желает ежедневного обновления. Но мы, с Великим Пекинесом, бережно исследуя поведение мудродвуногой особи, не можем позволить себе, испуганно сокрывшись, лелеять «старое» во имя «совершенства в ветхом». Дело в том, что пробуждение к необусловленной Реальности растворяет в сознании благородного гражданина все границы ограниченного, отчего его бесстрашное, но замутненное сердце (гл.49) более не испытывает сансарического жжения от соприкосновения с миром иллюзорных цветоформ. В Пустоте Дао-тождества невозможно отыскать, где заканчивается активный субъект и начинается пассивный объект. Поэтому, сколько эту Пустоту ни изнашивай, жиже и хуже она не становится.

Примечательно, что заключительная строка в мавантуйском тексте «В» полностью совпадает с текстом Фу И, что происходит крайне редко – «是ши 以и 能нэн 敝би 而эр 不бу 成чэн». При этом вместо стандартного «不бу 新синь 成чэн» (Нет; Новый; Завершать) в них наблюдается «而эр 不бу 成чэн» (И; Нет; Завершать). Знак «成чэн» символизирует чего бы либо успешное завершение, сопровождаемое хвалебными гимнами, почетными грамотами и дамскими чепчиками, парящими в воздухе. Скажем, выкопали мы, с Великим Пекинесом, всю картошку на огороде или забор починили за ради невозможности соседским курам совершать террористические набеги на наши высокоурожайные угодья – тут иероглиф «чэн» и сгодится. То есть, помимо прочего, знак «чэн» указывает на результат или достижение успешной завершенности каких угодно предварительных усилий. «不бу 成чэн» – это те же процессы, но со знаком минус, что, собственно, в нашем свободолюбивом переводе и присутствует: «Вот и может изнашивать без успехов и достижений».

Исходя из вышесказанного, мы, с Пушистомудрейшим, очень даже солидарны с Артуром Уэйли, толкующим стандартный вариант строк (16) и (17) следующим вдохновенным образом: «And because they do not try to fill themselves to the brim, Тhey are like a garment that endures all wear and need never be renewed» (Потому, что они не стараются наполнить себя до краев, они будто одежда, что не изнашивается и никогда не нуждается в обновлении). С Робертом Хенриксом, озвучившим мавантуйскую версию этих бурных событий, мы тоже солидарны, но лишь отчасти: «Therefore he can wear out with no need to be renewed» (Поэтому он может изнашивать, не нуждаясь в обновлении). Любопытно, откуда он взял «to be renewed», если иероглиф «синь» на мавантуйских шелковых свитках отсутствует? Уй?

(13). (14). (15). (16). (17). Смысловое единство глав 15 и 16 наиболее отчетливо прослеживается при рассмотрении их начальных и заключительных строк. Попробуем проследить, что общего между финальными строчками этой главы и загадочным началом следующей.

Глава 15:

Что же способно посредством покоя мутное мало-помалу очистить?

Что же способно, то, что в покое, посредством движения оживить?

Сохраняющий это Дао, не желает себя наполнить.

Человек лишь ничем не наполнен –

Вот и может изнашивать [одно и то же] без успехов и достижений.

Глава 16:

Обрести «Пустоту» – предел.

Искренность хранит «Середину».

Не быть наполненным значит быть пустым и безразличным к проплывающим сквозь твою пушистую голову условным представлениям. Отсутствие устремления к успехам и достижениям уже намекает на утрату сознанием всяческой эго-направленности, что соответствует его «остановке» в божественной Середине. Так дальше недвойственной Середины идти просто некуда. Дальше – бесконечные просторы океана Дхармадхату или, как говорит Чжуан-цзы, беззаботное блуждание в «бескрайней пустоте, где появляется великое знание». Это и есть ПРЕДЕЛ высокодуховной пронзительности, отмеренный Создателем всем двуногим зверюшкам.

Следует отметить, что на годянских бамбуковых планках главы 15 и 16 располагаются в разных частях связки «А», и самое интересное то, что во второй строке главы 16 наблюдается знак «中чжун» (центр; середина; то, что внутри). Поэтому и «хранить Середину» (守шоу 中чжун). В пятой главе мы видим точно такое же сочетание иероглифов, позволяющее предположить, что в те времена оно было неким техническим термином, ясным и понятным любому, кто не знал покоя вдали от Дао-пути.

ГЛАВА 16

(1) Обрести «Пустоту» – предел.

(至 чжи 虛 сюй 極 цзи 也 е)

(2) Искренность хранит «Середину».

(守 шоу 中 чжун 篤 ду 也 е)

(3) Десять тысяч вещей возникают все сразу – ,

(萬 вань 物 у 並 бин 作 цзо)

(4) Потому созерцаю я их возвращение.

(吾 у 以 и 觀 гуань 其 ци 復 фу 也 е)

(5) У Неба вещей так много, так много,

(天 тянь 物 у 芸 юнь 芸 юнь)

(6) [Но] каждая возвращается к своему корню.

(各 гэ 復 фу 歸 гуй 於 юй 亓 ци 根 гэнь)

(7) Возвращение к корню зовем «неподвижность».

(歸 гуй 根 гэнь 曰 юэ 靜 цзин)

(8) «Неподвижностью» называем «восстановление Судьбы».

(靜 цзин 是 ши 謂 вэй 復 фу 命 мин)

(9) «Восстановление Судьбы» – «Постоянство».

(復 фу 命 мин 常 чан 也 е)

(10) Знать «Постоянство» – «Ясность».

(知 чжи 常 чан 明 мин 也 е)

(11) Не знать «Постоянство» – беспечное безрассудство.

(不 бу 知 чжи 常 чан 妄 ван)

(12) Беспечное безрассудство ведет к несчастью.

(妄 ван 作 цзо 凶 сюн)

(13) Знать «Постоянство» – вместить в себе [все].

(知 чжи 常 чан 容 жун)

(14) Все вместил – [стал] бесстрастным.

(容 жун 乃 най 公 гун)

(15) Бесстрастный – тогда Ван-владыка.

(公 гун 乃 най 王 ван)

(16) Ван-владыка – тогда [как] Небо.

(王 ван 乃 най 天 тянь)

(17) Небо – тогда [как] Дао.

(天 тянь 乃 най 道 дао)

(18) Дао – тогда долго.

(道 дао 乃 най 久 цю)

(19) Закончится тело – [еще] не конец.

(沒 мо 身 шэнь 不 бу 殆 дай)

«– О мудрая кошка, что есть самая реальная Реальность?

– Мои сны, о любезнейший пупси-кролик»

Диалог мудрокотика Кости и вислоухого кролика Пи-Пу на огуречных плантациях.

«The most incomprehensible thing about the world is that it is at all comprehensible»

Albert Einstein

(1). (2). В стандартном тексте, а также у Хэшан-гуна и Фу И строка (1) состоит всего из трех иероглифов «至чжи 虛сюй 極цзи», где «чжи» – осуществлять, достигать, доходить, to reach, to arrive; «сюй» – пустой, свободный; «цзи» – предел, высшая точка. В переводах это короткое послание выглядит строго и увесисто: «Attain the climax of emptiness» (Томас Клири); «The (state of) vacancy should be brought to the utmost degree» (Джеймс Легг); «Take emptiness to the limit» (Роберт Хенрикс); «Дойди в пустоте до предела» (Малявин В.В.).

Ах, даже соседским курам удивительно, что это за странная пустота, посреди которой возвышается ее же окончательный предел. Мы, с Великим Пекинесом, подозреваем, что Лао-цзы говорит здесь о пустоте Дао-тождества, где априори и в глубоком принципе нет никаких точек отсчета, относительно которых можно было бы установить в ней пределы и рестрикции. Поэтому в избытке религиозного рвения изнурять себя поисками апогея сермяжной Реальности – занятие безутешно-дурацкое. Ведь Будда Шакьямуни не зря предупреждал прилежного Субхути, что, столкнись он на базаре с бойкой домохозяйкой, возомнившей Татхагату добровольным участником относительного движения, не стоит ее сразу пугаться: она просто не дозрела до понимания его космического Учения. Татхагата потому и называется Татхагатой, что приходит из прекрасного ниоткуда, а уходит в еще более восхитительное никуда («Whosoever says that the Tathagata goes or comes, stands, sits or lies down, he does not understand the meaning of my teaching», The Diamond Sutra, translated by Edward Conze). Так беспричинное пробуждение прямого Видения недуальной Реальности в сердце-уме неподкупной домохозяйки и есть ПРЕДЕЛ всех метафизических подвигов, дозволенных ей Всевышним от «Большого Взрыва» до наших скучных дней законченного конца Закона. Вот будь у Дао-пустоты какой-нибудь предел, Отец Небесный, по свойственной Ему абсолютной наивности (наивность – одно из высших нерукотворно-божественных качеств), тут же уперся бы в него задними лапами, чтобы передохнуть, перекусить и, вполне возможно, справить на сию выпуклость свою божественную нужду. Опять, почему? Да Вседержитель на то и Вседержитель, что, не опираясь ни на что, поддерживает все от альфы до омеги без усилий и преференций. По законам божественной механики, прикосновение Его пушистых лап к чему бы ни было тут же модифицирует Его в обычного эго-субъекта, перемещая из эдемского заповедника спонтанных свершений в сансарический мир причинно-следственной взаимозависимости. Такое развитие событий неизбежно ведет к аритмии божественной вседержимости. Чем чревата дестабилизация поддержки Господом Богом явленного на всеобщее обозрение пестрого Сущего? Верно! Концом кальпы и обрушением мироздания в тартарары. Ух!

Первые две строки в мавантуйских и годянском текстах записаны иначе, нежели их стандартные аналоги. Частица «е» в конце каждой строки позволяет услышать их следующим восхитительным образом: «Обрести (достичь, реализовать) Пустоту – предел. Хранить Середину – искренность». Роберт Хенрикс полагает, что «In the Mawandui and Guodian copies, these lines could be read as definitions, maybe something like «Taking emptiness to the extreme is what we mean by «the limit»», and «Guarding the void (or guarding the center), is what we mean by «the deep»». But they are never read that way by the Chinese, and it could be that the «ye’s» at the end of lines 1 and 2 – the feature that implies this kind of reading – were added to make this lines four-character lines to balance the rest» (В мавандуйских и годянской версиях эти строки могут быть прочитаны как определения, что-то вроде «Овладение пустотой до ее крайней точки – это то, что мы подразумеваем под «пределом»» и «Сохранение пустоты (или сохранение центра) – это то, что мы подразумеваем под «глубиной»». Но китайцы никогда не читают их таким образом. Вероятно, частицы «е», допускающие такое прочтение, были добавлены в конце строк 1 и 2, чтобы те состояли из четырех знаков для баланса с остальными»). Чудесно! Правда, в главе не очень уж и заметны стройные ряды из четырех иероглифов: полным-полно строк из пяти и трех знаков. Да и, куда же исчезает страсть древнекитайцев к сбалансированности строк, если в стандартной версии строка (4) состоит из четырех, в мавантуйских – из шести, а в годянском – из пяти иероглифов? Вдобавок, если современные китайские товарищи не желают читать эти иероглифы так, как их понимает Роберт Хенрикс, это вовсе не означает, что две с лишним тысячи лет назад их прочтение в виде определения было невозможным. Домохозяйки всех племен и континентов в силу их двойственного мировосприятия всегда предпочтут всем остальным забавам томительное хождение по мукам до ближайшего героического предела. Слава Создателю, Совершенномудрый не был кухонным обывателем, и едва ли испытывал сомнения в несовместимости постоянства Дао-реальности со столь относительными категориями, как движение и покой. Поэтому тот непоколебимый смысл, который первая строка обретает в своих наидревнейших версиях, не оставляет нам, с Великим Пекинесом, никаких других вариантов ее истолкования.

В стандартном исполнении строка (2) выглядит как «守шоу 靜цзин 篤ду», где «шоу» – хранить, беречь; «цзин» – спокойствие, неподвижность; «ду» – искренность, глубина. Wing-tsit Chan: «Maintain steadfast quietude» (Поддерживай непоколебимый покой). Маслов А.А.: «Я сохраняю полный покой». Lau Din-cheuk: «I hold firmly to stillness» (Я твердо держусь неподвижности). Малявин В.В.: «Блюди покой со всем тщанием». Признаться, напряжение психодушевной мускулатуры во имя сохранения безмятежного покоя – процедура не менее бессмысленная, чем поиски предела у Пустоты Дао. Хранить покой – уже беспокойство. Блюсти неподвижность – уже движение. Недуальную Дхарму не удержать усилиями двойственного характера: она прекрасно поддерживает саму себя самостоятельно, вдали от медитативного прилежания и религиозного жара (гл.6,25). Все же, что поддается фиксации и консервации осмыслением, обретением, удержанием в памяти и сохранением в холодильнике… sorry, в неподвижном покое, заведомо принадлежит иллюзорному миру обусловленного восприятия Реальности.

В мавантуйском тексте «А» вместо знака «靜цзин» (покой, неподвижность) стоит иероглиф «情цин» (истина, искренность), а вместо «篤ду» (искренний, глубокий) – иероглиф «пяо», читающийся как поверхность или нечто внешнее. В свитке «В» присутствует иной иероглиф «督ду», означающий контроль, надзор и наблюдение. Единого мнения вокруг этих иероглифов пока не ощущается. Одни усматривают здесь особую медитативную практику, другие – ошибку переписчика. Возможно, любопытным домохозяйкам будет небезынтересно разузнать мнение блистательного Роберта Хенрикса в направлении этой злободневной проблемы современного глубокомыслия: «In both Ma-wang-tui texts, lines 1 and 2 end with the particle «yeh» and thus take the form of equative sentences (X, Y yeh = X is Y). In addition, in line 2 where the standart text of Lao-tzu has «tu» («thick», «genuine», «firm»),Text A has «piao» (surface) and Text B has «tu» («to oversee»). Chou Tz’u-chi (Chou, 1984, p.98) and Hsu K’ang-sheng (Hsu, 1985, pp.98-99) both read A’s «piao» as the «tu» that means «the stitch going down the center of a jacket in the back», but then they part ways: Hsu K’ang-sheng (and other mainland commentators) reads this as a homophone for the «tu» we find in the standart edition; Chou Tz’u-chi, on the other hand, feels this refers to «tu-mo», the central artery in the body for breath. Cheng Liang-shu (Cheng, part 2, p.17) agrees with Chou Tz’u-chi’s identification and futher notes that this «tu» and the character «piao» in Text A resemble each other in form; hence the mistake in Text A».

Строка на годянском бамбуке снова отличается от всего того, что встречается в более поздних вариациях текста – «守шоу 中чжун 篤ду 也е». Помимо уже знакомой нам частицы «е», позволяющей смело приравнять первые два иероглифа третьему, на второй позиции появляется иероглиф «中чжун» (центр, середина или то, что внутри). В результате нехитрых вычислений получается, что «шоу чжун» равняется «ду» или «хранить Середину – искренность». Что, собственно, и требовалось доказать.

«Хранить Середину» все одно, что идти Срединным Путем Будды Шакьямуни. Конечно, если не полагать под этим подвигом примитивное избегание крайностей вроде обжорства с голоданием. Странствовать по Срединному Пути – это пребывать вне дуалистического мышления. Великий Хуэй-нэн в Сутре Помоста (Гл.4) сострадательно предупреждает, что домохозяйке, вознамеревшейся отхлебнуть нектара бессмертия из океана Абсолютной Реальности, не удастся просочиться сквозь Небесные Двери, пока ее организм вырабатывает липкие цепочки обусловленных фантазий, в обиходе именуемых мыслями. Всякая умоконструкция, даже в высшей степени благоутробная, относительна. Все же относительное никоим образом не совместимо с Абсолютным.

Пробуждение и называется так потому, что знаменует собой фазовый переход эго-сознания в качественно новое состояние или иное по отношению к бытовому четырехмерному континууму (пространство плюс время) волшебное измерение, где все, что домохозяйки ощущают вокруг себя на своей любимой кухне, не более чем «a fault of vision» (Ваджраччхедика Сутра). Пуркуа? Да, будь двуногие зверюшки отмороженными молекулами «Н2О», внезапно оказавшимися в газообразном состоянии после пребывания внутри гексагональной сингонии кристаллической решетки скользкого льда, они бы уж точно возопили, что очутились в новой вселенной, где обрели божественную свободу в виде неизмеримо большей симметрии водяного пара по отношению к этой самой сингонии. Даже Великий Будда не знает, как и чем может быть спровоцирована эта чудесная метаморфоза. Конечно, некоторые медитативные процедуры подводят дуалистическое сознание к его собственным границам, но снаружи, из мира обусловленной печали, «красную черту» не преодолеть. Ну нельзя настроить иллюзорное восприятие Реальности на саму Реальность. Победитель Смерти на страницах Алмазной Сутры говорит об этом отчетливо и беспристрастно: «Subhuti, the basis of the Tathagata’s attainment of consummation of incomparable enlightenment is wholly BEYOND; it is neither real nor unreal». Ух!

Allegro maestoso

В Пустоте ходить до предела,

Что уток смешить курам на смех.

Сохранять покой постоянно,

Да блюсти его со всем тщанием –

Это, коллеги, заболевание!

Потерять себя в Пустоте

И не знать, где остановиться –

Это и есть Равновесие Духа.

Дальше уж точно идти невозможно.

Равновесие Духа неуловимо –

Оно между движением и покоем.

Потому и зовется «Центром» и «Серединой».

Обрести его – вот задача!

Не решить ее с бухты-барахты.

Хоть псалмы распевай, хоть мантры –

Без пользы будут усилия.

Да вот еще – нарушенное Равновесие

Подвластно закону кармы.

Тут уж совсем не до смеха.

Лао-цзы, что звезда на небе.

Ну хоть кто-то вселяет надежду…

(3). (4). Иероглиф «並бин», стоящий в строке (3) на третьей позиции у Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И (萬вань 物у 並бин 作цзо), означает «вместе, параллельно, бок о бок, одновременно, altogether». Мавантуйские и годянская версии предпочитают ему знак «旁пан» (край, обочина, сбоку). На основании этих иероглифов десять тысяч вещей частенько возникают в этой строке все вместе или «side by side». Lau Din-cheuk: «The myriad creatures all rise together». Роберт Хенрикс: «The ten thousand things – side by side they arise». Малявин В.В.: «Все вещи в мире возникают совместно».

Мы, с Великим Пекинесом, every early morning, встав с палкой-копалкой посреди нашего вольного огорода, созерцаем торжественный процесс возникновения животрепещущего Сущего в безмолвном, но интенсивном изумлении. Каждую кшану мысли все десять тысяч вещей, от альфы до омеги, все вместе и все сразу являются в светоносном пространстве с первыми лучами Солнца. Ах, ох и уй-уй! Вот морковка, свекла и петрушка на грядках у забора произрастают именно «side by side» – стройными рядами совместно друг с другом.

На годянском бамбуке строка (4) выглядит как «居цзюй 以и 須сюй 復фу 也е» – Сидя с поджатыми задними лапами (цзюй); Из-за этого (и); Ожидаю (сюй); Возвращение (фу). Мавантуйские шелковые свитки говорят «吾у 以и 觀гуань 其ци 復фу 也е» – Я (у); Из-за этого (и); Созерцаю (гуань); Их (ци); Возвращение (фу). Возможно, меркантильным домохозяйкам такие нюансы без всякой разницы, но лично мы любым видам изнурительного ожидания предпочитаем утреннюю свежесть беззаботного созерцания.

Почему Лао-цзы поставил в строке (4) на второй позиции скромный иероглиф «以и», указывающий на причину возвращения китайских вещей к Дао-корню? Элементарно! Все, что возникает под прозрачными Небесами, обречено умирать и разлагаться, исчезать и испаряться. Как заметил проникновенный Ян Чжу («Ле-цзы», гл.7), «При жизни это Яо и Шунь; после смерти – это разложившиеся кости. При жизни это Цзе и Чжоу; после смерти – это разложившиеся кости. Разложившиеся кости одинаковы, кому известно различие между ними?»

(5). (6). В мавантуйском тексте «В» строка (5) читается как «вещи Неба бесчисленны» (天тянь 物у 芸юнь 芸юнь). В тексте «А» и в версии Фу И заметны иные знаки «雲юнь» – облака; тучи; многочисленные как облака. Стандартный текст – «вещи бесчисленны» (夫фу 物у 芸юнь 芸юнь). На годянском бамбуке снова все не так: первые два иероглифа «天тянь 道дао» (небесное Дао), а за ними вместо «芸юнь 芸юнь» следуют знаки «員юань 員юань» (круглый-круглый), что без фантазий выливается в «Небесное Дао круглое-круглое». Роберт Хенрикс, усматривая в годянском «юань» несколько несвойственное ему глагольное значение «двигаться кругами», восклицает, что «The Way of heaven goes round and round, And each returns to its root». (Путь Неба ходит кругами и каждый возвращается к своему корню). Вот интересно, относительно чего в древнем Китае «The Way of heaven» передвигался столь странным образом?

Знаки «夫фу» и «天тянь» слабо отличаются друг от друга, поэтому, очень вероятно, что в одном из текстов присутствует ошибка сонного переписчика. Вот только в каком? Подозрителен именно годянский бамбук, где строка (6) заявляет, что «各гэ 復фу 其ци 根гэнь» (каждый (гэ) возвращается (фу) к своему (ци) корню (гэнь)), что вынуждает «небесное Дао» двигаться кругами во множественном числе. В годянском тексте глава строкой (6) и заканчивается, а в мавантуйском свитке «В» она представлена в своем максимально роскошном виде (各гэ 復фу 歸гуй 於юй 其ци 根гэнь), который по смыслу ничем существенным от остальных ее вариантов не отличается.

(7). (8). (9). (10). Строка (7) в текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И – «歸гуй 根гэнь 曰юэ 靜цзин» (Возвращаться; Корень; Называться; Покой, неподвижность). В годянском и мавантуйском тексте «А» строка не сохранилась, а в версии «В» есть только два иероглифа «юэ цзин». Строка (8) в стандартном тексте и у Хэшан-гуна – «是ши 謂вэй 復фу 命мин» (Называть; Восстанавливать, возвращаться; Судьба). У Фу И – «靜цзин 曰юэ 復фу 命мин» (Покой, неподвижность; Называть; Возвращаться, восстанавливать; Судьба). В мавантуйских копиях – «靜цзин 是ши 謂вэй 復фу 命мин» (Неподвижность, покой; Называть; Восстанавливать, возвращаться; Судьба). Строки (9) и (10) в стандартном тексте, а также у Хэшан-гуна и Фу И – «復фу 命мин 曰юэ 常чан» (Восстанавливать, возвращаться; Судьба; Называть; Постоянный, вечный) и «知чжи 常чан 曰юэ 明мин» (знать постоянство зовется «ясность»). В мавантуйских вариантах они выглядят потрясающе: «復фу 命мин 常чан 也е» (восстановление Судьбы = постоянство) и «知чжи 常чан 明мин 也е» (знать постоянство = ясность).

По какой же таинственной причине мудрокитайцы называли возвращение десяти тысяч вещей к своему Дао-корню «неподвижностью» и «постоянством»? It’s easy like Sunday morning. Возьмем для пущей наглядности вертикальную проекцию древнекитайского древа. Что сразу же бросается в глаза с холодной, но научной точки зрения? Yes, корешки у дерева неподвижны, а стройный ствол, хрупкие веточки и нежные листочки испытывают всевозможные подергивания, напрямую зависящие от того, куда и с какой силой дует промеж них взбалмошный ветер. Ах, знание – это сила! Правда, в «Дао Дэ цзин» Совершенномудрый зрит совсем в другой корень. Недуальное Дао – вот непоколебимое основание всех проявлений иллюзорного дуализма в виде десяти тысяч проименованных вещей и наполненной ими череды событий. Как справедливо заметил Шестой Патриарх, скучая возле монастыря Фа-син в толпе монахов и зевак, спорящих о трепетном флажке: «Движется не флажок и не буйный ветер. Движутся условные галлюцинации в бритых головах предостойнейших бхикшу». Ну не дословно, но по своему секретному смыслу, он именно это и объявил.

Что касается строки (8) «靜цзин 是ши 謂вэй 復фу 命мин» (Тишина, безмолвие, неподвижность, спокойствие; Называть, означать; Возвращаться, восстанавливать; Судьба), то мы, с Великим Пекинесом, вынуждены опять грести задними лапами супротив общественного мнения о счастливом возвращении мудрокитайца к своей китайской Судьбе (復фу 命мин). For example, Роберт Хенрикс: ««Tranquiltiy» – This means to return to your fate». Между нами, схимниками, от Судьбы и так никуда не убежишь. Откуда же в нее возвращаться?

Конечно, мелкохвостые двуногие зверюшки, блуждая в тумане эго-двойственности, нахально полагают свою «свободную волю» за доброкачественный божественный дар, выданный им архангелами Рафаилом и Гавриилом (по нам, так архангелом Люцифером) специально для того, чтобы они «рулили» Судьбой по своему хотению без щучьего веления. Однако все капризы эго-сознания кармически обусловленны задолго до их окончательного формирования. Поэтому, как ни «рули», пожнешь лишь то, что предварительно посеял. Плюс мелкие радости и крупные гадости от колхозной кармы того ареала, где тебя угораздило родиться, влюбиться и пастись. Так даже важно-вальяжные утки с другого конца деревни проголосовали за восприятие иероглифа «復фу» в значении «восстанавливать», а не «возвращаться».

Пробуждению Дао-ума автоматически сопутствует и восстановление изначальной Судьбы, более не разбавленной эго-прихотями под острым соусом «кавказского волюнтаризма» («Кавказская пленница», Мосфильм, 1967). Подпевая Александру Сергеевичу Пушкину, мы поспешим сострадательно взвизгнуть, что «гений чистой красоты» отважной и искренней домохозяйки, измучившись реагировать на мимолетные видения сансарического дуализма, способен восстановить свою изначальную Судьбу, а вместе с ней и божественную Свободу в любое чудное мгновение.

(11). (12). В стандартном тексте сообщается, что «不бу 知чжи 常чан» (не знать постоянство) – это «妄ван 作цзо 凶сюн» («ван цзо» – опрометчивый поступок, безрассудное поведение; «сюн» – несчастье, зло) или, как выразился мудрокот Костя, созерцая очередное изгнание Великим Пекинесом соседских кур-сепаратисток с наших овощных просторов, «беспечность наказуема». В переводе этих строк мы откровенно склоняемся к первому мавантуйскому свитку, где после иероглифа «妄ван» (глупый, дикий и тупой) стоит знак повтора, привносящий в сей пейзаж еще больший накал драматического драматизма – «不бу 知чжи 常чан 妄ван 妄ван 作цзо 凶сюн». Ах, не знать постоянства фундаментальной Реальности! Ух, не вслушиваться в глас Божий и подобно блудному отроку из новозаветной сказки повиноваться лишь необузданной ненасытности своего иллюзорного эго. Ох, как же это неприлично, опрометчиво и опасно! Даже вислоухий кролик Пи-Пу, взирающий на эту строку из-под куста черной смородины, стремительно перепугался до мелкой дрожи в задних лапках.

Ян Дюйвендак: «He who does not know this constant (law), is foolishly active and comes to grief» (Тот, кто не знает этот постоянный (закон), бестолково активен и движется в направлении горя и несчастья). Wing-tsit Chan: «Not to know the eternal is to act blindly to result in disaster». Роберт Хенрикс (второй мавантуйский вариант): «Not to know the constant is to be reckless and wild. If you are reckless and wild, your actions will lead to misfortune».

(13). (14). (15). (16). (17). (18). (19). Эти строки за исключением строки (18) в стандартном исполнении не отличаются от того, что мы видим в обоих мавантуйских вариантах текста и, если краткость в родстве с талантом, то они, без сомнений, являют собой яркий пример как гениальной лаконичности, так и лаконичной гениальности древних мудрокитайцев. Строка (13) – «知чжи 常чан 容жун» или знать постоянство – это все то, что символизирует изнутри себя иероглиф «容жун» (вмещать, позволять, допускать, емкость-объем) (гл.21). Знак «容жун» – это уже знакомый нам по главам 6 и 41 иероглиф «谷гу» (долина), поверх которого располагается радикал «крыша-кровля». Долина безропотно вмещает все виды червячков, хомячков и твердых черепашек, никак не ограничивая их радостного существования, а кровля все это хозяйство бережно хранит, терпеливо сопротивляясь атмосферным неприятностям. Ну чем не образ мудрого вана-правителя? Строка (14) – «容жун 乃най 公гун» – все вместил, тогда стал справедливым, честно-бескорыстным и ровно-беспристрастным («гун» – это противоположность знака «сы» (личный, частный и насыщенный эгоизмом)). Принимая эго-активность хомоособей за своеобразную шероховатость посреди гомогенно-изотропного космического пространства и вовремя припомнив, что Лао-цзы ставит «справедливость» на совершенно никчемную позицию в шкале истинных ценностей (гл.38), мы заспешим уклониться от нее в сторону «беспристрастности». Строка (15) – «公гун 乃най 王ван» (Беспристрастный; Тогда; Ван-государь). Why? Because, ниспосланный свыше царь-государь отличается в своем правлении от вороватого узурпатора власти именно бескорыстной беспристрастностью, которая в строке (16) «王ван 乃най 天тянь» (Ван-государь; Тогда; Небо) уже приравнивается к ровному отношению прозрачного Неба к тихоцветущей флоре и шумной фауне в виде нахальных кур и толстых уток. Строка (17) «天тянь 乃най 道дао» (Небо; Тогда; Дао) завершает мудроанализ поведения желтокитайца после его знакомства с постоянством окончательной Реальности. Стал как Небо, тогда един с Дао. Опять, почему? Нежно-голубые Небеса живут не для себя (гл.7). Они не обременяют себя липкими привязанностями и перманентной тягой к личному выгодоприобретению. Атмосферные пустоты ничем не обладают, ни за что не борются и никогда не перечат Дао, в отличие от высокомерных хомоособей, иногда живущих буйно и весело, но, как правило, не так уж и долго, об чем в завуалированной форме сообщает строка (18) текстов Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И «道дао 乃най 久цю» (Дао; Тогда; Долго и вечно). Во втором мавантуйском тексте (в первом строка не сохранилась) знака «цю» в строке (18) нет, и сразу следует строка (19) – «道дао 乃най 沒мо 身шэнь 不бу 殆дай» (Дао; Тогда; Окончание, потеря, смерть; Тело, жизнь; Нет; Опасность, вред). Традиционное ощущение этих иероглифов представлено, например, в переводе товарища Ян Хин-шуна: «Тот, кто следует дао, вечен и до конца жизни [такой государь] не будет подвергаться опасности». Артур Уэйли (The Way and Its Power: A Study of the Tao Te Ching and its Place in Chinese Thought. Waley A. 1934) первым взглянул на «мо шэнь бу дай» под принципиально иным наклоном: «Tao is forever and he that possess it, though his body ceases, is not destroyed» (Дао вечно и тот, кто им обладает, хотя его тело закончится, разрушен не будет). Роберт Хенрикс в примечаниях к этой главе пишет, что «… in chapters 16 and 52 we find the words «mo-shen pu-tai», which literally mean «end-life no-harm» … However, these four characters can also mean «lose-body not-end», and they could be read as saying…» (…в главах 16 и 52 мы находим слова «мо шэнь бу дай», буквально означающие «конец жизни нет вреда» … Однако эти четыре иероглифа могут также означать «терять; тело; нет; конец», и читаться как поговорка…) В главе 52 «мо шэнь бу дай» напрямую вытекает из возвращения мудрокитайца к Маме всего, что под Небесами, и Артур Уэйли, все-таки убоявшись собственной смелости, переводит их там, как «And to the end of his days suffer no harm» (И до конца своих дней не потерпит вреда). Ох-ох. Дао-единство, на то и ЕДИНСТВО, что жизнь и смерть умещаются в нем без остатка. Так коли обрел ЭТО в жизни, почему бы не сохранить ЭТО в смерти?

Что же мы имеем в конце главы, благополучно вступив в постоянство Дао-реальности и восстановив изначальную Судьбу? Возможность избежать вреда? Великий Пекинес едва не обиделся: «Пусть навсегда повиснет мой хвостик! Пусть не быть ему как прекрасная хризантема, если, идя Великим Путем, убоюсь я опасностей и вреда». Бегать от вреда – удел куцехвостых бобиков! Помните, как у Чжуан-цзы, чудо-мясник разделывал бычью тушу? Его нож находил пустоту между хрящами, костями и жилами. Хряп! Туша разваливалась на куски, а нож никогда и не тупился. Вот и Дух, дышащий Дао, беззаботно проходит сквозь пользу и вред, любовь и ненависть, жизнь и смерть: его не становится меньше от вреда и не прибавляется от пользы. Он постоянен и его Ясность (с большой буквы) не подлежит замутнению тусклым эгоизмом с его низкочастотным страхом утраты обывательских атрибутов мимолетного счастья. «Молоко бессмертия» от Великой Мамы (гл.20) бывает лишь высшей свежести, а пьют его залпом и взахлеб. Польза, вред, добро и зло так же, как и любые другие комбинации условных противоположностей, включая всю умозрительную философию и любые академические традиции – это «осетрина второй свежести» – пища, непригодная для здорового питания.

Лао-цзы в главе 63 в одной строке выразил суть всего того, что сказано в четырех евангелиях, вместе взятых: «Враждебность встречай Дэ-совершенством». Да каждое мгновение встречай Совершенством! Иисус Христос разве не божественным Совершенством отвечал на смертоносную враждебность трусливых жителей Иерусалима, только что кричавших Ему «Осанна Сыну Давидову» и далее с тем же воодушевлением предавших Его на растерзание? («Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись пред лицем Пилата, когда он полагал освободить Его. Но вы от Святого и Праведного отреклись, и просили даровать вам человека убийцу», Деяния Святых Апостолов, гл. 3-13,14). Что так потрясло людей, что они две тысячи лет пытаются быть на него похожими? Наверное, при желании он мог бы избежать вреда, но тогда он был бы похож на всех нас. Мудропушистого, правда, озадачило странное моление Христа о чаше, изгнание торговцев из храма и воскрешение Лазаря. Он никак не мог взять в толк, зачем было оживлять бедного Лазаря, если потом он снова умер? Пришлось объяснять ему, что догматические религии, на то и догматические, что полны неприкасаемых несуразиц. Оставим это на совести евангелистов, встречавших враждебность отнюдь не Совершенством.

Итак, схимники-огородники всеми лапами голосуют за прочтение Артура Уэйли. Ведь сознание, вкусившее чудесную субстанцию Дао-реальности, будто приобретает свойство сверхтекучести, становясь абсолютно свободным и самодостаточным. А коль так, то и расставание с физическим телом не вызывает в нем ни малейшего трепета. Закончилось тело – да не беда. Даже на начальных этапах этой трансформации становится более чем ясно, что Дао-ум не нуждается ни в дыхании, ни в биении сердца. Собственно, бурятский Хамбо-лама Даши Доржо Итигэлов очень наглядно именно это и демонстрирует всем любителям догм и академических традиций. Низкий ему поклон, раз уж представился добрый случай.

Для любознательных домохозяек мы не сочтем за труд привести следующее замечание Роберта Хенрикса в направлении строки (14): «Note that the word «kung» (impartial) in line 14 – chosen to rhyme with the «all-embracing» (jung) of the previous line – also mean «duke». This allows the author to shift em and move up through a hierarchy of powers – from duke to king to Heaven to the Tao».

ГЛАВА 17

(1) Самый великий на самом верху –

[тот, о ком] внизу [лишь] знают, [что он] существует.

(太 тай 上 шан 下 ся 知 чжи 有 ю 之 чжи)

(2) Хуже – [тот, кого] любят и восхваляют.

(其 ци 次 цы 親 цинь 而 эр 譽 юй 之 чжи)

(3) Хуже – [тот, кто] внушает страх.

(其 ци 次 цы 畏 вэй 之 чжи)

(4) Ниже [всех тот, кого] хулят и поносят.

(其 ци下 ся 侮у 之 чжи)

(5) Недостаточно искренности – вот нет и доверия.