Гильотина

Роман

Тбилиси, 2024

Глава 1

Отвращение вызывает видеть гниющий потолок, по которому бегают мыши. Я слышу их каждую ночь. Страшно ощущать, что все это не кончается, да и кончится ли? Завтра? Или через неделю? Может быть, через год? Мне не по себе. Я потерянный и разбитый, и все еще на что-то надеюсь. Но обо всем по порядку.

Жизнь в Тбилиси у меня не складывалась. Совсем не складывалась. То, что жизнь не сложится я прекрасно знал, но почему-то думал, что все будет хорошо. Почему думал? Да всегда мы думаем, что все будет нормально. В лучшее верим. А «все», как обычно, происходит так, как происходит.

Вообще, у меня не только бытовая жизнь не складывалась. У меня не складывалась работа, университет, финансы, личная жизнь. Да много чего. Перечислять дальше? Устанете пальцы загибать.

Пацаны жизни не видавшие, деревенские. Один из них сидел по несколько часов в туалете и дрочил. Мы не могли его оттуда вытащить. То он моется. То на толчке сидит. То дрочит неустанно. То хер пойми, что. Как-то раз батек этого самого паренька приехал к нам, проведать нас, типа. Ну, мы, естественно, убрались в доме. Чайку заварили. Сидим, пьем. Батя его про жизнь начал вещать. Про молодость свою начал рассказывать. Про то, про сё. Про работу электриком, про сына своего. Сын, мол, у меня такой хороший, добрый, отзывчивый.

– Только, как не позвоню ему: «Сын, как дела у тебя?». Отвечает вечно: «Пап, я в туалете, потом наберу».

Так и сказал его батёк. Мы ж его за язык не тянули.

Другой тип говорит, что не может уже держаться и ему просто необходимо совокупиться с женщиной. Нет, я-то его понимаю отчасти. Но и смешно это немного как-то. Чудной он, что ли. Третий парень по пьянке постоянно про бывшую свою рассказывает. Иногда эти разговоры мне до невозможности раздражают и вымораживают. Как она ему там изменила, то делала, сё делала. Вот гадина какая. Да забудь ты ее просто. Оставь.

Как вы уже поняли: да, я живу с этими кретинами. Мы снимаем старый, затхлый дом в западной части Тбилиси. Правда, домом это назвать трудно, скорее, дыра. Живем вчетвером. Но иногда, глядя на гору посуды на кухне, складывается ощущение, что тут не четыре человека проживет, а четырнадцать. А, может, все сорок. Такая у нас гора там. Даже смеситель не видно. Не видно вообще саму раковину. Что там? Раковина? Или что?

Смотришь на это все, и думаешь: чего это люди? С ума посходили, наверное. Бросить бы эту учебу, да и махнуть рукой. Сказать: «А! Задолбали!». Но не могу я как будто. Ну, я же не идиот? Не поймут меня. Да и сам я себя не пойму. Столько старался, делал. И взять бросить? Переживу как-нибудь. И это. И то. И абсолютно все дерьмо. Но вот потом. Потом я умчусь к чертовой бабушке. Или к чертовой дедушке. Или кто там у черта еще есть? Умчусь, короче. Не увидите вы меня. И буду делать то, что захочу. Работать буду. Снова писать буду. Буду жить, а не страдать этой херней. Буду жить в тишине, а не слушать дебилов.

Я уперся в свой комнатный потолок и мне хочется закричать, сбежать, спрыгнуть, разорвать тут все. Стоит сказать про комнату, я скажу очень коротко и точно, чтоб вам не надоело это слушать. Комната, примерно, десять квадратных метров. Здесь стоит стол, шкаф и кровать. Еще два моих чемодана, которые я привез из северной страны. Что еще? Моя обувь, книги, рисунки, всякая мелочь, зубная щетка, пена для бритья, одноразовые станки, которые я привез из той же соседней страны, ну, и все, наверное. В комнате я себя чувствую спокойно и уютно. Хотя, иногда кажется, что обеспокоенно и некомфортно, словно четыре стены давят на меня со всех сторон. Будто окно, которое здесь есть, скоро самостоятельно забетонируется и я останусь без естественного света. Дальше отойдет и искусственный свет, войдет черная тьма и она заберет меня отсюда куда-то к той самой чертовой бабушке. Или дедушке. Потом прикидываешь: куда она меня заберет? Не заберет она никуда. Даже она не способна вытащить меня из этой гильотины.

Под кроватью, в наружной стене, есть маленькая дыра. Один раз я сидел возле рабочего стола и увидел маленького зверенка, который не торопясь двигался в сторону двери. «Твою мать.» – сказал мой рот не открываясь. Я-то мышей не боюсь, просто неприятны они мне, и не нужны они в этой маленькой комнате, тут, итак, места мало, куда еще мышей? Уходят пусть.

За шесть месяцев мышь я видел один раз, потом больше не видел. Даже совесть иногда гложет: что же это произошло там с ней? Умерла? И где? У меня под кроватью? А не вижу ведь.

О том что, что в доме завелась мышь, я сказал хозяину почти сразу же.

– У нас никогда не было мышей! – встрепенулся он.

Конечно, не было. Сразу я поверил вам. Врете вы, и не краснеете. Хотя покраснеть бы Вам стоило. Такую дыру сдаете за такие деньги. Эта квартира стоит максимум сто долларов. А мы платим почти пятьсот.

И все же, обеспокоенный хозяин купил себе мышеловку и установил ее на втором этаже, где жил он, его жена, его сын с дочкой, еще кого-то я там видел, не знаю уж кто они ему. И неужели он убил эту мышь у себя? Спросить стоило бы.

Вообще, каким образом в этом доме я встретил всего одну мышь, а не стаю голодных крыс – даже немного удивляет. Дом этот, когда мы заехали, был в крайне ужасном состоянии, мне пацаны рассказывали. Я заехал сюда ровно через две недели после них. Они говорят, что в комнате, где я сейчас живу, чего только не нашлось. Шприцы всякие, пачки сигарет, презервативы, да всего, мол, полно было.

Джонни – хозяин дома. Он рассказывал мне, что устал от прежних жильцов и выселил их. Оказывается, жили здесь раньше грузины, которые очень уж увлекались морфием. Кололи в себя эту дурь и шли гулять на улицу. На улице их встречал пес – немецкая овчарка Грей, его они начинали пинать. Грей не выдержал: укусил одного. Настолько они увлекались этим занятием, что даже сын хозяина с ними вместе проводил таким вот образом досуг. Еще мне говорили, что морфинисты под конец совсем уж офонарели и кололись прямо на улице под верандой. Там они собирали небольшую компанию и утешали себя под ярким солнцем. Но в один день старику Джонни все это надоело, да и наблюдать за то, как вместе с ними занимался этим его собственный сын – дело, наверное, не из приятных, это понятно, поэтому он решился и выгнал морфинистов, заселив нас, студентов азербайджанцев.

Глядя в потолок – я спрашиваю: ну, и что мне сделать, если люблю я северную страну? Так вышло, что я прожил там всю жизнь, и что мне теперь сделать, в чем я виноват, русский человек? Русский человек выслушает меня, поймет и поддержит. Скажет: «Ни в чем ты не виноват, ты – здешний». И я его поблагодарю за это. Прожив двадцать два года в северной стране, я разное слышал.

Ну, во-первых, я хочу сообщить вам, что лишним или ущемленным я себя никогда не чувствовал. Я был такой же, как и все, просто некоторые из тех, кого я не считаю русским человеком, говорят, что я тут – гость, и мне надо любить свою Родину, а не северную страну. Только той «своей» Родины у меня нет, у меня есть только северная страна, в которой я родился, вырос, учился, полюбил, увидел, научился, смог. Все у меня там было, ну, и что это значит? Вот то и значит, что все у меня там, значит, и жизнь моя там была, и не гость я никакой, я такой же, просто внешность у меня азербайджанская, но я такой же. Дух-то у меня русский, вы ведь это понимаете? Точно такой же русский дух я вижу в своем близком товарище, таком же азербайджанце. Эл прожил в северной стране все свои двадцать семь лет. За двадцать семь лет у него много, что было, что можно потом детям рассказывать. В какой-то момент Эл продал свою двухкомнатную квартиру на окраине города в небольшом российском регионе, продал машину, и уехал на «свою» Родину – в Азербайджан. В Азербайджане Эл на имеющиеся деньги купил частный дом, машину, иномарку, и купил еще долю в бизнесе. Мы с ним созваниваемся, связь держать не прекращали, и вот я звоню ему:

– Ну, как ты? – спрашиваю.

– Отлично, – говорит.

По голосу слышно: вернуться однозначно хочет, и мы оба это понимаем. Я прекрасно его понимаю. Он всю жизнь в России. Точно так же, как и я. И оба мы, по духу, русские люди. Тогда чего себя постоянно спрашивать? И так все понятно – русский я. На самом деле, большую часть жизни я не задавался этим вопросом. Почему-то начал задаваться именно сейчас, оказавшись тут.

Еще такие мысли приходят в продуктовом магазине, когда я стою возле прилавков и рассматриваю продукты. Выбор здесь небольшой: одно из двух. Стоит полка с кетчупами, один марки «Calve», а другой «Georgian ketchup». Почти всегда я беру «Calve», но бывают случаи, когда он заканчивается и вот тогда мне приходится покупать «Georgian ketchup». Я беру этот кетчуп и топаю домой. Готовлю вермишель и жарю сосиски. Ем вермишель с этим кетчупом. Скажу так: это отвратительный кетчуп. И пока в центре Тбилиси проходят очередные митинги, я – доедаю свои сосиски. Сижу в четырех стенах и размышляю о всяком. Мои мысли – всегда странные. Мои мысли постоянно меня терзают. Думаешь в моменте: может, не прав был я тогда?

Тут уж не знаю.

Но точно знаю, что если мне не идут на встречу, то и я не пойду. Я часто прикидываю варианты. Вот, если бы эта страна пошла бы мне на встречу, то я бы встретил ее с приятной улыбкой и пошел с ней дальше.

А если они не могут, то почему я должен?

Вообще, все так неоднозначно. Лет пятнадцать назад мы с родители улетели на все лето к бабушке с дедушкой. Лет мне было даже меньше, чем первокласснику. Уезжая обратно меня не выпустили из страны, поэтому я опоздал в школу, и фотки с первого сентября первого класса у меня нет. Как сейчас помню, дед мой покойный, провожает нас в аэропорту, а дальше через контрольно-пропускной пункт его не пускают. Потом и нас не пустили. В том же году я получил гражданство страны, мне его дали. Потом я вернулся в 2019 на свою «Родину». Родина мне сказала: «Если у твоих родителей имеется гражданство Грузии, то тебе тоже полагается гражданство Грузии». У моих родителей два гражданства. У меня до сих пор всего лишь одно – российское. В каком-то году страна почему-то выпустила новый закон, по которому тебе необходимо подавать на сохранение гражданства, да к тому же, тебе надо заплатить около ста долларов, чтобы заявление твое пошло на рассмотрение. Этим я и занялся, я подал документы. Имеющееся гражданство мне не сохранили. Я часто злился из-за этого. Гневался постоянно. Неужели моя связь со страной не такая очевидная, – неужели? То, что вся моя родня здесь живет – этого разве недостаточно? Видимо, нет. Видимо, сделать я должен еще что-то. Что же еще? Объясните.

Многие местные мне говорят, что я – их не уважаю, что я, мол, не учу их язык. Я не знаю, что на это ответить. Язык я начал учить в том же девятнадцатом году, как только приехал. Пошел к репетитору. Научился за пару месяцев писать и читать. Уже и словарный запас определенный имел. Потом страна сказала: «Мы тебе не дадим паспорт». Понимаю я все, именно с того момента я перестал учить ваш язык.

Спустя пять лет я снова возвращаюсь. Устроился работать в местный офис. Все официально: зарплату мне пообещали. Рабочее место свое дали. Шеф даже поинтересовался: «Как с гражданством?». Я объяснил ситуацию. Он: «Не может быть, чтобы тебе отказали. Я решу этот вопрос. Уточним у нашего юриста». Что там было дальше я не знаю, уточнили они или нет. А момент получения зарплаты приближался все ближе. Мне говорят: «Тебе нужна местная банковская карта для зарплаты». Я отправился в банк за картой. В банке мне объяснили, что карта стоит денег. В месяц около десяти или пятнадцати лари они просили, что ли. На российских рублях это около четырехсот или пятисот рублей, точно не знаю. В банке сотрудники уточнили, если хочешь, мол, плати сразу за год, так тоже можно. Имея копеечную зарплату, я не хотел отдавать ни за месяц, ни за год, вообще никаким банкам за обслуживание платить не хотел, я ведь, итак, налоги с зарплаты платить стану, какие вопросы? Мне это сразу не понравилось. Тогда люди из того же банка подсказали: «Принесите справку с работы, что вы действительно там работаете». Какие проблемы? Принес я, конечно. Справка с печатью была, с подписью гендиректора – все, как положено. В справке было написано, что я сотрудник проектной организации и трудоустроен в архитектурном отделе на должность архитектора, далее – дата, подпись.

Бесплатную карту они все-таки мне не дали, придумали какую-то странную отмазку, что контора наша не входит в какой-то их реестр. Меня это удивило. Ну, вот же справка о том, что я официально трудоустроен, в чем проблема? Проблем не должно было быть, но проблемы снова случились.

И это не я не иду к вам на встречу, это вы не даете мне жить. Я делаю шаги – вы проходите мимо. Тогда у меня к Вам серьезный вопрос, пока вы не ушли далеко: если не можете и не даете, то почему я должен?

Они говорят, что я своровал их хлеб, потому что устроился на работу, где должны были работать они. Мне интересно – почему я должен остаться без хлеба? Вы словно требуете от меня что-то, но взаимовыгодно обмениваться не хотите. Я должен работать, как раб и жить на копейки. Для меня всегда слово «Родина» была намного значимее, чем сам человек. Родина – важнее человека. Важнее его интересов и его мнения. И тут стоит добавить, может быть, я в чем-то не прав. Может, я был не прав. Возможно, тогда стоит поговорить? Наладить диалог? Если я иду навстречу почему бы и Вам не пойти? Возможно, местами я говорю о том, за что мне обидно – это правда, да. Но я не жалуюсь, вы уж не подумайте. Я всего лишь делюсь с Вами. На страну я зол уже по многим причинам. Здесь будто все не то у меня. Я пробовал строить личную жизнь – вышло отвратительно, больше не пробую. Я пробовал работать в офисе и здесь тоже не получилось. Учеба в государственном университете? И там не лучше. Чтобы я не сделал все оборачивается мне боком. Словно не должно быть меня здесь. Будто я играю роль в кино, которая, на деле-то, не моя, на деле-то – я не тот, кто нужен. И вот я смотрю на все это – вижу, что выгляжу глупо, только сделать ничего не могу. Они этого не видят? Разве не чувствуют этого? Может, они ошиблись в выборе? Кажется, что они ошиблись во мне. Такое возможно. Им точно стоит пересмотреть свои решения, и перечитать сценарий. Сценарий у них не очень, мне он не нравится. Да и вообще, они точно умеют писать сценарии? Порой я сомневаюсь в этом.

Глава 2

Деньги уже, практически, кончаются, но что делать? А я ведь безработный, ели вы не забыли. Звонить снова родителям и просить деньги мне не хочется. Что я скажу? «Да, родители. Да-да, те деньги, которые вы прислали ранее – уже закончились. Да, отправляйте еще. Те десять тысяч? Да, они закончились. Пять тысяч, которые вы выслали неделю назад? Они тоже. И они закончились.». И что это такое? Это разве нормально в нынешнее время? Нужно подумать. И вот я снова топаю по своему району, по Сабуртало. Это единственный район, в котором я бы жил в Тбилиси, если бы мне пришлось тут жить. Я так привык к этому месту. Здесь толпы молодых людей. Кучу транспорта. Кучу красивых девушек. Сабуртало нормальный район. Здесь чисто и просторно. Приятные люди.

Пусть здесь всегда будет солнечно, так мне нравится больше. И опять я слышу русский язык на улицах Тбилиси. Когда говорю «снова» – это значит: в какой раз за день. Я уже давно понял, что русский язык (как бы они не хотели) является средством коммуникации и межнационального общения во многих регионах Грузии. Я понимаю, что я в их стране, но при этом, я на свой этнической Родине. В той же степени, когда я спрашиваю местных азербайджанцев – гразов (грузинских азербайджанцев), что они думают про современную жизнь в Тбилиси? Они говорят: сейчас лучше, в Союзе было хуже – был авторитарный режим. Я говорю: тогда вы были в своей стране, сейчас грузины говорят, что вы – чужие, иностранцы.

«Это они так думают. Мы-то на своей земле».

Грузинские азербайджанцы говорят, что их в стране около миллиона человек, их, якобы, – много. Цифры будто немного завышены, интернет говорит, что их не больше трехсот тысяч. Меня мало интересует то, как они собираются жить в дальнейшем, у меня ведь и своих проблем достаточно. Мне 22 – мои родители серьезно на нервах. Каждый день я провожу в частном доме, с херовым ремонтом, за который отдаю не маленькие деньги. В доме сырость, грязь, осыпается штукатурка со стен. Из херового дома я езжу в херовый университет, где такой же херовый ремонт. Где курят в аудиториях. Где рисуют на стенах разные, не имеющие никакого значения, надписи и рисунки. Иногда эти надписи имеют такие составляющие: FUCK RUSSIA.

Уж не знаю как там в других странах все обустроено, но точно знаю, что ни один студент из калужского или московского вуза не может пожаловаться на свои условия. Они платят за месяц около двух тысяч рублей. В Тбилиси же снять жилье стоит от пятисот долларов. Ладно, четыреста – и ты будешь жить в самом отдаленном районе, где, кроме пенсионеров и бездомных собак нет никого больше. Собак ведь в таких районах реально много, иногда они скапливаются и бродят стаями. В моменте это напоминает фильмы про пост-апокалипсис, где ты – какой-то случайный персонаж, которого загрызут на первых же минутах.

Еще у тебя будут какие-нибудь соседи из Индии или Ирака, или откуда-то еще. Возможно, Филиппины какие-то? Жить ты будешь не в «хоромах», а в какой-нибудь «терпимой» квартире. Возможно, и скорее всего, это будет не квартира, а какая-то частная пристройка, где за стенкой живет хозяин с семьей из шести человек, и после десяти часов вечера от тебя «ни шороха» не должны услышать – такие правила. Нормально объяснил? Попробую еще раз.

Снять жилье в Тбилиси довольно непросто. Во-первых, если ты начинаешь разговор по телефону на русском языке – тебя путают с украинцами или россиянами. Не могу конкретно сказать про первых, а вот вторые – не особо-то желанны. Если же начинать разговор на английском языке – тебя спутают с эмигрантами из Индии или Бангладеш. Чаще всего, старшее поколение просто не знает английского, поэтому разговор у тебя не выйдет. Я описывал жизнь студента в Тбилиси. Вышло так, будто описываю будущую жизнь обычного россиянина, который вдруг решил эмигрировать из северной страны в «лучшие» страны. Сначала на Кавказ, после Кавказа – в Европу. И там, и там «обычного россиянина» ждет то, что я описал сверху. Просто они об этом еще не знают. Просто они это еще не увидели. Ну, ничего, потом увидят, и вернутся. Будут вспоминать еще, и рассказывать детям про то какие европейцы плохие, и ужасные, и что не приняли их в свою большую семью. А на деле-то это не европейцы плохие, это «обычные россияне» не нужны европейцам, вот и все.

Смешно же. То, что они им не нужны, про это россияне не знают пока.

Отвлекся я немного, правда? Ага, а отвлекаться не стоит. А то так на всю жизнь отвлечешься. А там и жизнь пройдет. По щелчку пальцев. Поэтому, не отвлекайтесь, а то упустите все.

Просидел несколько часов в университете и вернулся домой. В доме я заметил странные вещи. На кухонном столе было два кольца – вроде как, игрушечных. «Это что такое?» – уточнил я у Ислама.

Ислам начал заливаться смехом.

– Он сказал, что это его новой девушки, Фарида. Говорит, целовался с ней сегодня. – ехидничал Ислам.

Вот же дает. Первая девушка в восемнадцать лет. Это он ловко. И как у него это получилось? Интересно узнать. Вообще, пацанов мне этих немного жалко, отчасти. У них ведь за двадцать лет и баб не было. Они женскую плоть даже не видели еще, а тут уже жизнь взрослая подбирается. И с этой жизнью как-то надо справляться.

После случая с кольцами я начал рассказывать Рауфу о том, что его товарищ уже с женщинами водится, а он все сидит, ждет чего-то. Рауф сначала как-то стеснялся, и пытался перевести тему. Ну, понятное дело, что ему было неловко и обидно. За себя обидно. Товарищ – уже водится. А он еще нет. Мне бы, наверное, тоже было обидно. Но тут не знаю. Сказать точно не могу.

«Ну, и что мне сделать… ну, и что…» – объяснялся Рауф.

Потом Рауф окончательно не перенес моих шуток, и рассказал мне, что недавно снял проститутку. Вы можете в это поверить. Первый секс с проституткой. Я не сказать, что удивился, и все же удивился, но совсем другому. Проститутку он снял в другом городе, в Марнеули. Марнеули находится за сорок пять километров от Тбилиси.

В Тбилиси, что ли, не нашлась шлюха? Вот и я об этом подумал. Поехал в двадцатитысячный город, за сорок пять километров от столицы, чтобы снять девочку. Да там же ее весь город небось… ну ладно, это его дело. Раз так решил – пусть. Я, что ли, буду думать о его безопасности? Заняться мне, что ли, нечем? Но какие же они дети. Я про пацанов. Господи, они просто дети. Я был таким лет в четырнадцать, еще в школе. Причем, я прекрасно помню себя. Помню все, что было.

Вообще, про школу я не пишу. Мне нечего говорить о школе. Я помню ее, она была – и на этом все. В школе мне было тесно – это я понял уже в восьмом или девятом классе. Помню, как писал итоговые сочинения по русскому языку, с этого, конечно, можно оборжаться.

Нас просили писать примеры из классической литературы, я же брал примеры из романов Буковски: про его похождения по женщинам, про его алкогольные шатания по городу и постоянную смену работы. Интересно, учителя после моих сочинений, читали Буковски, чтобы разобраться в моих примерах? Если читали, то я просто сдохну со смеху. Они действительно читали про то, как он рассказывает про свою половую жизнь с милыми девушками из США? Вот же я придурок, что издевался так. Наверное, поэтому в девятом классе мой классный руководитель сказала мне, что через два-три года, да и в принципе по жизни, моего интеллекта хватит лишь для того, чтобы общаться с двенадцатилетними девочками. Так и сказала. Наверное, из-за моих сочинений. Во всем виноваты сочинения. И что же? Хватает моего интеллекта на девочек? Хватает, вроде. Только это не двенадцатилетние девочки, и даже далеко не «девочки», а, скорее, девушки, или женщины, ведь некоторым моим собеседницам уже за тридцать.

Смешно ведь.

Хотя, возможно, во всем виноват алкоголь. Начитавшись Генри Чинаски, я круто повторял за ним. В восьмом классе в первый раз в школу вызвали моего отца, это было из-за драки. И как отец тогда защищал меня. Он стоял за меня до последнего. А эти жалкие двуличные завучи так и хотели выставить меня моральным ублюдком. А был я виноватым? Я ведь просто учился, ничего более.

Отец вернулся поздним вечером. Эта мразь классуха уже успела позвонить моей матери и нажаловаться:

– Ваш сын избил одноклассника. Он чуть не выбил ему глаз. Вас вызывают в школу. Вы слышите меня?

Мать была ошарашена. Конечно, она ведь не ожидала от меня такого. Никто не ожидал такого. Даже классуха. Да и сам я не знал, что умею драться. Драка? Я не знал, что такое драка.

И что случилось? Случилось вот, что: вывел меня из себя один смазливый кретин. Я не виноват в той ситуации. Я хотел избежать драки, но не вышло.

И вот мать смотрит на меня. Она говорит:

– Что ты наделал. Что же ты наделал. Что ты сделал.

Ну, все, – думаю я. Мне точно кранты. Хотя, в те годы я не понимал до конца, что сделал, но именно тогда это выглядело чем-то необычайно ужасным и выходящим за вон. Драка. Подумать только. Мальчик должен хорошо учиться, слушаться родителей, не гулять до поздна, а тут он подрался. Ужас какой. Откажитесь от него, родители.

Отец приехал. Его реакция понравилась мне больше. Он выслушал свою жену и мою ма, и просто сказал: «Хорошо сделал. Молодец».

На деле, это была обычная мужская реакция. А вы говорите. Отцы знают все про своих сыновей. Они жили такую же жизнь, как и мы. Ну, или почти такую же.

И вот на следующий день он сидит в кабинете завуча. Мне было стыдно, что ему пришлось слушать весь этот цирк, но другого выбора не было. Сын твой накосячил – тебе и отвечать.

Приехала мать того кретина. Она, если честно, стерва та еще. Таких поискать еще надо. Таких, может быть, уже не выпускают. Ограниченный тираж.

Пришла эта стерва просто поторговаться. Как на рынке, ей-Богу. Выманивала у отца деньги. «Я пропустила смену. Я купила бинты. Я сделала то, се… вы должны заплатить мне. Заплатите.». Отец спокойно спросил, будто он вообще здесь не сидел, а так, мимо проходил:

– Сколько?

– Ну, в размере трех тысяч.

Вот же гадина. Три тысячи хочет? А не пойти бы ей в жопу? На эти переговоры о деньгах другие смотрели спокойно, будто так и должно быть. Будто это нормально, что школьники дерутся, а потом их взрослые родители решают все вопросы и проблемы с помощью бумажек.

Они что, совсем ебанулись? Она выпрашивает деньги. Мать того кретина. Три тысячи гони ей. Вот же торговка. А торговка ведь какая, знающая все. Высчитывала там все ночью, наверное.

Короче, был еще я. Еще мой классный руководитель. Все они смотрели на меня, как на кусок воняющего дерьма. Словно это я их привел сюда, и заставляю ждать и краснеть. Идиоты, вы же сами устроили этот цирк. Я же просто сделал то, что должен был. Вот, что мне надо было сделать? Дать заднюю? Но род наш не из таких. В Союзе все мои дяди сидели в обезьянниках за нелегальное нахождение в стране. Похоже, суждено было и мне сидеть. Только не за нелегал, а за драку в школе в четырнадцать лет. Но я сидеть не хотел. Не мое это дело.

Отец в моменте стал серьезным. Он был хорошим переговорщиком. И в другой жизни мог бы стать главой делегации одной из каких-нибудь стран и отстаивать интересы этой страны. Нормально у него это получалось.

– Вы что. Как. Мой сын? Он и мухи не обидит. Такое от него я вижу впервые. Да-да. Вы что? Конечно, нет. Он славный парень. Он тихий. Если бы вы сказали это про моего старшего сына, то я бы еще понял. Но младший нет. Это случайность.

– Да-да, я помню Вашего старшего. – сказал завуч.

Обязательно этой идиотке следовало упоминать об этом? Мой брат давно уже выпустился из школы, пошел в полицейский колледж, что он такого вам сделал? Грубил Вам? Да вы сами себе грубите: посмотрите на вашу рубашку. Да в этом здании есть вообще адекватные люди? Это просто цирк. Шоу. Анекдот, комизм.

И вот отец защищал меня, как мог. Он все твердил:

– Вы говорите так, будто он единственный виноват в этом. А все не так. Все по-другому.

До этого я рассказал отцу как все было на самом деле. Тот тип меня толкнул. Затем толкнул снова. Я отходил дальше. А я ему говорил. Я говорил, что не надо этого. И он снова толкает меня. Снова. И тут. Бац. И снова – бац. На. Держи, ублюдок.

Я влепил ему раза четыре. И все в одно место – в глаз. Я думал: «Сейчас точно прилетит мне… точно-точно…». Я ждал. Но мне не прилетело. Я лишь смотрел, как он закрыл свой глаз и говорил мне: «Ты дебил. Ты дебил.».

После того позора, который случился, через месяц отца опять вызвали. На этот раз повод другой. Классуха набрала моей матери. Ох, опять эта мразь настукала. Какая же она стерва. Я ее тогда ненавидел, но при этом, хотел трахнуть.

Она говорила:

– Он пил пиво в школе. Вы представляете себе это. Они пили пиво. Прямо в школе.

Мать была ошарашена во второй раз. Что же это такое? Почему ее сын это делал? Он точно связался с плохой компанией. Ма кричала:

– Мой сын алкаш! Мой сын алкаш!

Я не понимал: почему она это говорит? Почему? За что меня так оскорбляют? Я не алкаш. Я же пил пиво, а не водку.

Мне хотелось разрыдаться. Мне хотелось закричать ей в ответ: «Ма, я не алкаш. Я не алкаш.».

 Так вот, я отошел от темы. Этот придурок Рауф смотрел на меня, пока мы сидели на кухне. Он рассказывал про проститутку… как он снял ее. В это время, он ел. Рауф говорил, что забронировал ее еще за неделю, и скинул ей предоплату. Вот же придурок. Даже не подумал о том, что его могут надуть. Насколько ему секса хотелось, что согласился на предоплату? Настолько. Потом он рассказал, как покупал презервативы, и чуть не сдох от стыда. Сам процесс у них длился минут пять, и за эти пять минут он отдал почти сто долларов. Вот такой вот человек.

Только сейчас я заметил кое-что интересное. Я попробую вам описать его. У него длинное вытянутое лицо. Волос на башке было больше необходимого. Виски он сбрил, как кретин, а нижнюю часть затылка оставил, поэтому из-за его вытянутой головы с двух сторон торчали косички. А его уши? Его уши это просто нечто. Они тонкие и длинные, прям как у эльфа. Когда он ел, то уши дергались, будто жили отдельной жизнью. Будто имели душу и сознание. Уши выглядели необычайно странно. Странно, что я это заметил только сейчас. Что-то говорить про уши я не стал, зачем мне это? С пацанами шутить не получается, они слишком колхозные. Я говорю о том, что они не понимают моих шуток, а я не понимаю их шутки. У них шутки довольно тупые, как и все их общение. Они общаются, как пещерные люди. Хотя, и те не оскорбляли друг друга, а только что-то мычали и пищали. Эти же посылают друг друга нахер чаще, чем здороваются.

«Эй, пидор, отсоси мой хер!», «Пошел нахуй, ты отсоси мой хер!».

Вы понимаете, о чем я? Мне такое не близко. Совсем не близко. Нет, конечно, я шучу, бывает, со своими знакомыми, но не в таком количестве, и не называя другого шлюхой или долбаебом. Для них же это нормально, они привыкли так общаться. Признаться честно, до того, как я приехал в Тбилиси, я и не знал матерных слов на азербайджанском. Откуда ж мне знать, в нашем доме никто не матерится. От родителей я такого с роду не слышал. Никогда не слышал. У нас в семье будто такое не принято. Поэтому, когда я приехал в Тбилиси, то начал слышать разные ругательства, и часто не понимал их значения.

Я спрашивал у других: «Что значит «гейпя»?».

Они ржали в ответ. Потом один из них объяснил мне: «Это значит шлюха».

Вот такие истории были. Да кучу всего было. И все это мне крайне не нравилось. Да кому это вообще может нравится? Я не знаю таких людей. Кавказ не для меня – это я понял. Жить на Кавказе я бы не стал. «Не стал бы» – говорит, а уже живет. И все же, у меня на жизнь другие планы, и Кавказ в эти планы не входит. Вообще не входит.

Глава 3

Пьяным я шатаюсь по Тбилиси. Да, а что же мне еще делать? Мне очень скучно здесь. Я одинок. Помнится, Эбу, мой сосед, как-то сказал мне: «Мы были на митинге и там был серьезный беспорядок». Митинги проходят уже несколько дней. Они не утихают. Местные негодуют, а мне плевать. Я не пойму, чего они хотят. В сторону митингов я не хожу, мне туда не надо. Мне не нужны проблемы с законом, вы уж знаете это. Да и что мне там делать? Толкаться вместе с кучкой дебилов? Для чего? Зачем?

Я брожу у себя на районе. Не спеша хожу по знакомым местечкам и поглядываю на людей. На моем районе, в основном, молодежь. Дальше я подхожу к спуску к метро и сажусь на первый приехавший вагон. Еду куда-то в сторону центра. «Выйду там, куда привезет» – думаю я.

Выхожу где-то на станции «Авлабари». Людей здесь тоже немало. Туристы, не туристы. И как тут все заброшено? Рухнувшие здания и церкви. А этот храм мне совсем жалко, вы бы только видели его. Настоящий памятник архитектуры, и гляньте в каком он виде. Здание почти рухнуло. Над оставшейся разрухой церкви тусуются какие-то пацаны. Они чем-то напоминают мне хипстеров и гопарей. Длинноволосые и грязные. Дергаются в разные стороны, как ненормальные. Музыку подрубили на всю катушку, и резвятся там. Топчутся. Прыгают. Скачут. Что они там забыли?

– Эй вы, придурки, спускайтесь оттуда, – ору я пьяный хипстерам.

Хипстеры не отвечают. Продолжают резвиться дальше.

А они еще и бухают там. Я вижу бутылку вина. Что они себе позволяют? Малолетние ублюдки. Вандалы. Шакалы. Эта церковь должна быть восстановлена. Там срочно нужна реконструкция. А они там устроили. Это ужасно как-то. Я гляжу на них и думаю о том, что могу сделать.

Внезапно ко мне подходит молодая парочка. Не сказать, что прям молодая, но лет тридцать пять обоим им есть. Они славянской внешности.

– Извините, вы говорите по-русски? – спрашивает меня мужчина.

Я растерян. Что мне ответить? Прикинуться иностранцем? Поприкалываться? Честно сказать, в этой куртке и в капюшоне я похож на местного бродягу. А еще и моя небритость не к месту.

– Я говорю, – отвечаю я парочке.

– А что случилось с этим зданием? Почему оно в таком состоянии? – продолжает он разговор со мной указывая на храм.

Я смотрю на церковь. Хипстеры снова тусуются. Качают башкой и телом. Вообще-то, там создалась неплохая тусовка. Может, они и меня возьмут к себе? Это вряд ли. Лохмотья у них куда покруче моих.

– Я не знаю, – совсем равнодушно произношу я.

Парочка продолжает пялить на меня. Чего они от меня хотят? Денег? Они вроде приличные. Не сказать, что попрошайки.

Не обращая на них больше никакого внимания, я топаю дальше. Прохожу местные магазины, лавочки, скверы. Несколько индусов, еще гуляют негры и китайцы. А вот и достопримечательности пошли. Их я тоже прохожу. А что дальше? Каким-то образом, я уже оказался возле моста.

Что еще я вижу? Я вижу флаг Европейского союза. Его я вижу чаще, чем национальный флаг страны. Флаги ЕС везде. В ресторанах, в доме юстиции, в полицейском участке, в каждой машине на водительской стороне, на трассах, возле зданий культурного назначения, у подъездов. Возле банков, в университете, в школах, да везде, мать вашу. Я смеюсь.

«Я тоже хочу!» – кричу я пьяный, когда шатаюсь по городу.

Мне не отвечают. Я кричу снова: «Да-да, отдайте его мне, я поставлю его дома, чтобы все увидели. Да вы рехнулись. Вы с ума сошли. Это я неадекватный? Я-то как раз адекватный. Я в своем уме. Я ничем таким не занимаюсь. Я лишь выпил немного вашего местного вина. Но вино было, что надо.».

Это просто умора. Я не сдерживаюсь. Хотя, все же я стараюсь.

Я вижу реку Куру. Кура плескается. Она зеленая, будто в нее ссут каждый день. Но это не так, уж извините меня. В нее просто сливают всю канализацию города, поэтому она такая зеленая. Ну, или не всю, а какую-то часть. Это местные мне так рассказывали. Еще они рассказывали, что если мне предложат съесть рыбу из Куры, то лучше не стоит.

Я вижу, как какашки плавают в речке. Ого-го, какие. Огромное говнецо. Китайцы приезжают, чтобы смотреть на местные красоты, на архитектуру, а видят говно в речке. Вот же смех. Все же, вы меня извините, я слишком разошелся. Мне мерещится всякое дерьмо.

А ведь я не могу не смеяться, я сильно пьян. Огромные высокоэтажные дома шатаются в моих глазах. Может, это я шатаюсь? Вполне вероятно. Местные, наверное, думают, что я конченый кретин. Они говорят, что я на чужой земле – мол, я в гостях.

– Это так, вы правы! – кричу я кому-то в пустоту.

Мне никто не отвечает. Лишь говнецо плескается в воде, и булькает мне в ответ. Даже говно со мной не общается.

Неужели я такой ничтожный? Этого не может быть. Такое невозможно. Я, вроде бы, культурный человек. Я опрятный, чистый, вежливый. Неужели я настолько плох в их глазах? Я не знаю. Но никто со мной не общается. Я иду дальше. Вон там сидят девушки возле бара. Как же они хороши. Напялили на себя юбки. Они выглядят вполне себе, я бы пригласил одну из них куда-нибудь и как-нибудь. Все же, куда мне их приглашать? В свою хибару? Да эти девицы ни за что в жизни не попрутся со мной. Вы только гляньте на меня. Напялил на себя футболку, на которой лицо рэпера «OG Buda». Пишу прозу, и читаю книги. Да им такие не нужны. Вот, если бы я напялил на голову солнечные очки ночью, и еще панаму, тогда, может быть, что-то вышло. А пока нет. Пока я им неинтересен. Им интересны другие.

И вот я иду по тротуару. Рядом сигналит одна машина. Она чуть не плюхнулась в другую. Это очень страшно. Мне страшно за мою жизнь. Мне кажется, пора заканчивать с этим. Пора валить в свой регион. В калужские края. Как я дошел до такого? Они орут друг на друга. Мне абсолютно плевать, я смотрю на них со стороны. Это настоящий ужас.

Голова немного отрезвела, когда я оказался в постели. Все же спать мне пришлось не в лучшем расположении духа. Уснуть не получается. Меня постоянно что-то беспокоит. Достало все. Я чувствую какое-то удушение. На меня давят со всех сторон. Будто бы давят. Бездарные преподаватели, люди, хозяин дома. И пацаны. Все у меня не то. Не то все. Нет-нет, все не то. Все очень сумбурное. Где же я ошибся? Кажется, я что-то упустил. Надо бы обдумать. Надо бы понять. Мне не стоило этим заниматься. Не стоило сюда приезжать. Я словно в капкане. Чьи-то руки у меня на шее. Я чувствую, что меня душат. Это совсем не шутки. Я не могу уснуть. Четыре утра. Почему же я не сплю? Я и сам не знаю. Меня душат. Меня хотят прикончить. Почему это происходит. Объясните. Объяснит кто-то? Во всем виноваты они. А кто они? Кто-то. Надо бы найти того, кто устроил весь этот пиздец. Надо бы найти его. И серьезно с ним поговорить. Или сразу к делу перейти? Нет, сначала поговорить. А там – посмотрим. Где ты? Кто устроил это все? Американцы? Европейцы? Африканцы? Негры? Первобытный человек? Или кто? Или человек? Или собака? Да нет, собаки хорошие. Их не трогайте. Они лапули. А вот вы. Вот вы – пиздец. А что устроили-то? До сих пор не пойму. Но что-то устроили. Пиздец устроили. Найти бы его. Или их. И по морде бы ему. Или им. Или себе? Не знаю я, отстаньте-ка от меня. Но если я его найду, или, если вы его найдете, то обязательно скажите. Обязательно скажите. Мы все соберемся и устроим ему. Что-то устроим. Нехорошее что-то. Или просто спросим. Скажем, типа: вот зачем, бля, ты? Ты дурень? Ну, вот зачем? Да иди нахуй вообще. Ну, нормально же общались.

В регионе у меня не было такого чувства. В регионе я спокойно работал. Я раскрыл окно на полную катушку, и это не помогает. Меня снова душат. Что же это такое? Где я ошибся? Я не могу. Я думаю о том, о сем. Наш декан в университете просто диктатор. Она отвратительный человек.

«Ты не сделал ничего. Переделывай все.» – она постоянно орет на меня. Я не знаю почему. Она не умеет нормально общаться. Как человек, допустим. Я ее не понимаю. Она ужасна. Она меня душит. И другие тоже. Они не лучше. Все они словно заговорились против меня. И даже Лиля. С ней-то мы раньше так хорошо общались. Любезничали. Переписывались. А что же сейчас? Все они ждут, пока я оступлюсь. Они словно гадюки. Смотрят на меня. Ждут. Как шакалы. Окружили со всех сторон. И Лиля тоже. Она ждет моего падения. От нее-то я совсем не ожидал такого. Ведь мы вместе ездили в Москву. Да, было это. В самолете она спала с открытым ртом, я видел. Я тогда не спал. Надо было это запечатлеть. Потом она проснулась, и уснул я. Но я-то не спал. Я просто опрокинул голову вниз и закрыл глаза. Потом она смеялась: «Ты так смешно спал». Но я не спал. Я ей говорю: «Да, я спал». А про ее открытый рот? Я не стал об этом говорить. Она все же девушка. Не хотелось ставить ее в неловкое положение. Ну, спала и спала. Что с того? Многие спят с открытым ртом. Кстати, меня нет ни одного товарища. Самир? Ему наплевать на меня. Он не пишет, не звонит. Другие? И им тоже. Всем насрать на меня. Они в горбу видели меня. Что же я им такого сделал? Я не знаю. Надо у них спрашивать. Вы можете спросить? Ну, просто узнайте у них. Спросите так, чтобы не спалиться. Типа, не я просил вас спрашивать, а вы сами решили. Иначе меня задушат. Меня душат со всех сторон.

А Катя? Катя мне уже давно не пишет. Ровно с того момента, как я уволился из офиса. А уволился я давно, уже пару месяцев, как прошло. И ни одной эсэмэски. Ни одного звонка. Эту шлюху лапал каждый второй у нас в офисе. Все набрасывались на нее, как собаки на мясо. И она позволяла это. Каждый подходил и трогал ее. Даже тот дед. И дед тоже. Она ведь позволяла. Может, ей это нравилось, я ж не знаю. Но мне это было противно. Я не мог смотреть на это. Это было ужасное зрелище. Просто отвратительное. Все лебезили перед ней, как щенки. Пресмыкались до упора. А я не пресмыкался. Я ведь не такой. Я совсем иначе представлял себе все.

Утром я понял, что мне совсем нечего жрать. Холодильник был пустой. Шкафы тоже.

«Что же это такое» – проговорил.

С хавкой в нашем доме всегда было плохо. Двое из пацанов совсем не покупают еду. Я покупаю в разы меньше, чем мог бы, потому что они все съедают. Жил бы я один, холодильник так не пустел. Да и все было бы иначе. Если б было.

Я любитель чистоты, пацаны эти нет. Я убираюсь в доме, они совсем не убираются. Забыл уточнить, что для меня это, возможно, и было утро, но часы показывали другое. Они показывали 15:03. Три часа. Неужели я столько спал?

Умылся, почистил зубы, и снова пришел в комнату. В доме, кроме Ислама, никого не было. Ислам пришел после суток и вырубился спать. Он работал портье в местном казино. На кухне было отвратительно. Грязная посуда, засохшая еда, кружки с чаем. Чего там только не было. На полу разводы от воды. Раковина расширилась настолько, чтобы вместить в себя все грязные кастрюли, будто раздвинувшаяся огромная пасть какого-то хищного зверя.

«Твою мать» – произнес я, увидев все это.

Думать было некогда. Надо было приниматься за уборку. Сперва я подмел в своей маленькой комнатушке. Она хоть и маленькая, но пыли там собирается достаточно. Отодвинул стол, кровать, свои чемоданы и подмел где только можно было. Ладно, с этим закончили. На шум передвижения мебели проснулся Ислам.

Я вышел из комнаты и увидел его лицо, оно было прямо перед моей дверью. О, Боже мой, что с ним. У него широченные круги и мешки под глазами. Щетинистое лицо выглядит помятым, испорченным. А еще он стоял в трусах.

– Почему ты не даешь мне поспать? – спросил Ислам, когда я вышел.

– Прости. Я убирался. Слушай, я тут хочу вымыть всю грязную посуду, поможешь мне? Вынеси мусор, а?

Ислам долго что-то бурчал.

– Я устал, – выдавил он из себя.

– Чувак. Я понимаю. Но почему все должен делать только я? Нужно еще сходить в магазин, дома нечего жрать.

– Сеймур. Вот ты знаешь. Я очень хочу жрать.

– Да, и я тоже. Поэтому сходи в магазин.

Он снова ломается, будто девчонка на выпускном. Черт бы с ним. Я пошел в магазин один. Грязная посуда не заняла много времени. Это только с виду кажется, что ее много, и что мыть ты ее будешь долго, и целую вечность, а не деле-то все просто. С этой горой я справился минут за пятнадцать. Потом я снова подошел к Исламу.

– Чувак, ты идешь?

И снова это «Ме-ме-ме.». Как же он меня достал.

– Сходи ты.

У меня уже не остается выбора. Да и желудок меня сильно принуждает. Я не ел ничего ровно с шести часов вчерашнего дня.

– Ладно, ладно. Я-то схожу. Но готовить будешь ты.

– Нет. Ты готовь. Я устал.

– Слушай, ну, так не пойдет.

– Нет, ты должен приготовить.

– Да с чего бы это? Тогда я пойду жрать шаурму. А ты оставайся.

Ислам встрепенулся и встал с постели. До этого он лежал, обернувшись ко мне спиной и что-то бормотал с другого конца комнаты. Как только я произнес слово «шаурма», то он внезапно оживился. Вы только гляньте на него.

– Шаурму? Тогда купи и мне!

– Нет. Я съем ее один, а ты оставайся дома.

Я был уже на пределе. Нельзя же, чтобы все в доме делал лишь я один? Они тоже должны что-то делать. И плевать я хотел на то, что они работают. Когда работал я, то всем было абсолютно насрать. Из гребаного офиса я приходил домой в семь, иногда в восемь вечера, и заваливался спать. Эти суки не давали мне и минуты тишины. Они орали, и ржали, как кони. Эти кретины. Я просил их об этом тысячу раз. Я ведь просил. Не орите. Дайте мне поспать. И учитывая, что в комнате я спал один, то это мне не помогало. Их лошадиный ржач я слышал из кухни. Как же я был зол тогда. Мне хотелось уебать каждому из них.

Услышав о том, что шаурму я буду есть один, Ислам не выдержал и завопил.

– Ах так? Иди. Тогда иди, – произнес он обиженно и снова повернулся спиной, укрывшись одеялом и сунув голову куда-то между подушкой и матрасом так, чтобы я ее не видел.

Вот же ребенок. Совсем еще ребенок. Как мудак я не могу поступить. Меня по-другому воспитывали. Конечно же, я не пойду жрать шаурму. Во-первых, шаурма в Тбилиси очень дорогая, минимум одиннадцать лари. Это около четырехсот рублей. Нехило, правда? Четыреста рублей за шаурму. Да она в Москве столько не стоит. Еще во всем виноват этот сраный курс. Он тоже нехило берет. Все же, шаурма в Тбилиси очень вкусная. Ей полностью наедаешься.

– Ладно, чувак, я иду в магазин.

Ислам обернулся обратно.

– Идешь? Да-да, ты сходи, я приготовлю.

Вот же мудак. Что ему мешало раньше об этом сказать? Нет, надо было нервы мне трепать.

Я оделся, накинул капюшон и вышел на улицу. Ветерок дул в лицо. Май в Тбилиси был какой-то не май. Еще неделю назад было солнечно и тепло, была настоящая жара – тридцать градусов. Сейчас градус опустился до пятнадцати, и уже какой день шли дожди. После ночного дождя улицы были чистыми и свежими. Я поднялся наверх и побрел в наш местный магазинчик. Людей почти не было. На встречу шел только индус. Частные дома здесь были не из лучших. Словно строили их в Советском Союзе, да и ремонт в последний раз делали тогда же.

Возле магазина ошивалось несколько бродячих собак. Их здесь я вижу постоянно. Они оглядели мои руки: нет бы в них чего-нибудь вкусного.

В руках у меня ничего не было.

– Идите отсюда. Идите, – кричу им я.

Один, словно не доверяя своим глазам, подошел ко мне ближе и начал обнюхивать меня с разных сторон.

– У меня ничего нет, пёсик. Иди отсюда.

Бродяга с унынием и потеряв интерес снова ушел к своей стае и лег на серый асфальт. В маркете было человек пять. Бродяги и пенсионеры. Только пройдя немного ближе к полкам я увидел, что в магазине снова нет хлеба.

Это просто издевательство. Хлеба в магазине нет уже больше трех дней. Что же это такое? Что нам жрать?

– У вас снова нет хлеба, – пробурчал я азербайджанским кассиршам.

– Да-да, нет, – ответили мне.

И на что они рассчитывают? Чего ждут? Пока мы здесь все не передохнем, на это, что ли? Почему они не завозят хлеб? Пенсионеры в магазинах возмущаются так же, как и я.

– Господи, хлеба нет. И что же мы будем делать?

Вот и я о том же. И как меня все это достало. В магазине, итак, мало, что можно купить. Здесь абсолютно нет выбора. Совсем ничегошеньки. А тут еще и без хлеба людей оставляете? Да вы совсем охерели. Вы меня лучше не выводите.

И даже картошки нет. Я взял сырные сосиски, кетчуп и два энергетических напитка. Все пенсионеры к этому времени уже разбежались по домам, поэтому касса была свободна.

– А почему у вас нет хлеба? – уточняю я у полненькой кассирши.

Голова ее больше моей. Руки тоже. Да и вся она, как надутый воздушный шар. А я бы прокатился на этом шарике, почему нет. И даже косметика ее не спасает.

– Это все из-за праздников, – говорит с робостью кассирша.

Праздники? Это пасха столько длится?

– И когда будет хлеб? – спрашиваю.

Девушка улыбается:

– Не знаю, – произносят ее губы, – может, завтра, а может, послезавтра.

Они точно смеются над нами.

Я оплатил то, что взял и поперся в другой магазин. Тот, который рядом с остановкой. Там продукты стоят дороже, ведь это не какой-то супермаркет, а что-то вроде ларька районного. До другого ближайшего супермаркета идти надо километр. Километр? Не пойду столько.

По дороге к ларьку я снова услышал лай собак, только теперь это лаяли друг на друга собаки местных жителей. Двух я увидел на террасе кирпичного частного дома, который недалеко от нашего. Они лаяли каким-то другим собакам, а увидев меня, встрепенулись вдвойне. Их слюнявая пасть разевалась с необычайной скоростью и были видны острые клыки. Одна из собак была довольно крупного размера, другая мелкая. Та, что крупная, с трудом ныряла мордой в щель между ограждениями лишь бы достать до меня.

– Иди нахер! Пошла! – кричу я ей, и показываю фак.

На фак она стала еще больше рычать и прыгать. Эта сука точно выпадет с этой террасы, и тогда мне точно пиздец. Я ускорился в шаге, и лай этих собак заглушил город и гул машин. В ларьке хлеб был. Только его тоже почти раскупили. Конечно, теперь ведь все закупаются здесь.

Глава 4

Родители попросили меня съездить в регион и осмотреть дом. Честно признаться, мне жутко не хотелось этого делать, но как быть? Съездить надо было.

Я принял для себя решение, что перетерплю эти два дня и вернусь обратно в Тбилиси. В такие моменты Тбилиси кажется просто спасением для меня. Хоть он мне тоже не нравится, он все же куда лучше тех зануд, что бродят по региону, которые возомнили из себя хер пойми кого.

В деревне я всегда вижу какую-то пустоту в глазах у людей, отсутствие целей. У молодых это, чаще всего, приводит к наркотикам и алкоголю. Они не знают, зачем живут. Они просто существуют. Им точно следует занять себя чем-то. У любого человека должна быть активная деятельность в виде работы. А еще у него должно быть свое хобби. То, чем ему нравится заниматься. По-другому не выходит, вы же сами все видите. Иначе все это дерьмо засорит тебе голову.

В девять часов мне было сложно очухаться и подняться с кровати, ведь я не спал до пяти утра. Встать было необходимо, я должен был успеть на автобус, а он выдвигался в половину двенадцатого. Ислам снова вернулся с суток. Сначала он загорелся идеей, чтобы тоже бы поехать в деревню, навестить своих родственников, шмодственников. Потом я у него спрашиваю:

– Ты серьезно поедешь? Ты потратишь все деньги на проезд. Тебе это надо?

Билеты на автобус из Тбилиси до провинциального городка Марнеули стоили три лари, а уже из Марнеули до деревни два с половиной лари. По итогу, надо было потратить больше десяти лари, чтобы съездить туда и обратно. Сколько это в рублях? Совсем немного. Около четырехсот рублей. Но когда в твоем кармане тридцать или сорок лари – это сильно обедняет тебя. У Ислама же было всего десять. После поездки он оставался бы ни с чем. И зачем ему это? Я у него спрашивал:

– Ты поедешь?

Ислам долго думал, и потом все же пришел к выводу:

– Сеймур, послушай. Зачем же мне ехать? Мне стоит ехать? Думаю, что нет.

Собираться мне пришлось одному. Ислам все торопил меня. Он не прекращал.

– Ты не успеешь. Ты опоздаешь.

А я все спрашивал, бегая из комнаты в комнату:

– Ты так думаешь? Я успеваю? Сколько времени?

Было уже десять часов, когда я вышел из дома. До метро нужно топать пешком около километра. Гребаный драндулет-автобус не приехал, поэтому мне пришлось идти пешком. А так-то я всегда осматриваю табло с временем. Если там меньше шести минут, то я жду. Пешком-то мне целых десять минут переться. В метро снова индийцы. Их очень много в Тбилиси. Девушки, парни. Вы не подумайте, пожилых индусов я еще не встречал. Хотя, зачем им сюда ездить? Сюда только молодые приезжают, в университетах учиться. Образование получают, знаете ли. Интересно, индийцы серьезно думают, что получают качественное образование? Может, они уже догадались обо всем? Может быть. Я же догадался.

Советский поезд довез меня до вокзала, и я нашел первый попавшийся минивэн. Таких минивэнов стояло около десяти штук. Все они везли людей из столицы до Марнеули.

– Какой сейчас выезжает? – спросил я у мужиков.

– Вон тот, – показали они.

Я поплелся туда. В машине уже сидело несколько человек. Забрался на заднее сиденье и стал ждать. Этот минивэн не поедет, пока не заполнится, а я ведь уже опаздывал. Именно тогда я вспомнил слова Ислама, и сам себе повторил то, что он говорил: хер я успею.

Ждали мы минут десять, после этого шофер, видимо устав ждать еще одного человека, плюхнулся на водительское кресло и завел авто.

Ну, неужели – думаю я.

Был последний шанс успеть, и кажется, шанс этот был у меня в кармане, который я не выпускал, сжав кулак.

Спустя сорок минут мы были на месте. Серый минивэн остановился возле базара. На автобус я все же опоздал, минут на пять. Следующий выезжал ровно через три часа. И что это за проклятье такое. Чем мне тут заниматься эти три часа? Сдохнуть от скуки? А это можно. Это самое то.

Я побрел по душному городу в поисках дела. Дел никаких не было. Мысли о том, чем бы заняться эти несколько часов тоже не приходили. Устав бродить по одной и той же улице, я решил набить живот местной едой. Первое, что пришло в голову – съесть шашлыка. Ну, что ж, пойдемте тогда искать этот шашлык. Шашлычные были в самой глубине базара. Чтобы добраться до них, мне следовало обойти десяток лавок и десяток потных людей. И как же мне не нравился этот базар. Все здесь орут, кричат, толкаются. Прям, как на базаре.

«Какие же вы уроды» – захотелось мне тоже наорать.

Кто-то продавал симки, кто-то билеты на самолет. Почти все надписи на мини-магазинах, которые я видел, были на русском языке, поэтому я с легкостью их читал, там было написано: ВИЗЫ В ЕВРОПУ. ПРИГЛАШЕНИЕ В ПОЛЬШУ. РАЗРЕШЕНИЕ НА РАБОТУ В ПОЛЬШЕ.

Кто же, интересно, покупает это все теперь? Местным виза давно уже не нужна. Пройдя дальше, я встретил и другие надписи.

«ГРУЗОПЕРЕВОЗКИ И ТУРЫ В РОССИЮ. САМАРА. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВОРОНЕЖ. МОСКВА. ТУЛА». Интересно. И сколько стоят их туры? Дорого берут? Я уверен, что дорого.

И где же этот шашлык. Пока дойдешь до него – уже расхочется есть. Ага, вон там. Тут я чувствую запах. До моего носа добирается запах шашлыка. Значит, я в правильном направлении. Ага. Уже вижу мужика с шампуром. Он крутит и вертит шампуры на мангале. Я подошел ближе.

– Чего хочешь, гагаш? – спросил он.

«Гагаш» – это, типа, «чувак» или «пацан» по-местному, по «гразовскому».

– Сколько стоит ваш шашлык? – спросил я.

– Шесть лари.

– Тогда дайте мне один, пожалуйста.

Мужчина кивнул.

– Плюхайся в зале, – произнес он.

Я пошел плюхаться.

Нашел свободное местечко и присел. В зале было занято несколько столов. Среди людей я нашел и женщин – они будто прятались за своими пакетами. У гразов ведь не принято, чтобы женщины сидели в одной кафешке, где сидят и мужики. Такое им не позволено.

Напротив меня сидел пенсионер лет семидесяти и с жадным видом поедал свой шашлык из баранины. Я ждал свой люля-кебаб. Через минут пять к моему столу подошел пацан и положил миску с хлебом. Спустя еще минуты две он принес и соуса.

– Спасибо, гагаш, – сказал я.

В итоге, шашлык мне подали ровно через десять минут после того, как я сделал заказ. Вот это они оперативные, мне такое нравится.

Полив «люля» красным густым соусом я начал поедать его, закусывая хлебом и иногда обмакивая хлеб в этот самый соус. Мужик, напротив, все еще сидел. Он доел свою баранину и вслед за бараниной пацан принес ему такой же «люля» как у меня.

«Вот же обжора» – подумал я, хотя, сам бы слопал после люли такой же баранины, что он ел, но бюджет у меня был ограниченный – я не мог тут раскидываться деньгами. Я вообще не могу раскидываться деньгами.

С другого столика, где сидели женщины, начали звать пацана. Пацану было лет шестнадцать, наверное. Да у них тут целый бизнес, походу. Мужик, что жарит шашлык, наверняка, батя этого пацана. Краем глаза я разглядел за приоткрытой дверкой другой комнаты одну тетку, которая мыла всю грязную посуду. «А это мать, получается» – сказал мой мозг. Неплохо они устроились. Я следил за пацаном, и за тем, как он носился по залу принося новым клиентам то миску с хлебом, то красный соус, и иногда чаи с лимоном. В зале мои глаза еще подметили высокую худую светловолосую девушку, лет тридцати, которая уносила грязную посуду в ту самую комнату, где женщина это все намыливала и протирала полотенцем.

Девушка это была русской. Я понял это сразу, только глянув на нее, а потом услышал, как шашлычник орал через весь зал:

– Оксана! Вот этот столик убери!

Он говорил это с азербайджанским акцентом: «Аксана! вот етот столик убири!».

Доев свой люля-кебаб, я расплатился и вышел из кафешки. Больше я там сидеть не мог, слишком надоел орущий шашлычник. Ну, и что теперь делать? Вкусно поел. Чай попил. И что теперь делать – спрашиваю я.

Не придумав занятия, я шатался по центру туда и обратно. Зашел в кофейню, взял капучино. Выпил. Сколько времени прошло? Время будто не шло: всего лишь семнадцать минут. Сколько еще ждать? Больше двух часов.

Ладно, будем ждать. Пока допивал кофе придумал еще одно занятие – зайти в местный книжный магазин, глянуть, чего тут у них есть? Помнится, лет пять назад, я покупал там русского писателя Пелевина, его роман «Числа». Это была первая книга, которую я прочитал у Виктора Олеговича. Какую вторую читал – не помню, но вторая мне не понравилось, а вот «Числа» – понравилось.

Я спросил у продавщиц:

– Где у вас тут русская литература?

Мне показали полку.

В небольшом книжном магазине они уделили место русской литературе целую полку. Достойно? Не сказать, могли бы и больше. Как говорится: и на этом спасибо. Среди книг я заметил Толстого, Достоевского, Чехова. Еще там было много грузинских авторов, которые были переведены на русский. Заметил книгу с интересным названием: поколение джинс.

Что это за поколение? Я начал читать обложку книги, и сюжет меня заинтересовал. Речь шла о реальных событиях. Группа бандитов совершили захват пассажирского самолета, чтобы угнать его и сбежать из СССР в Турцию.

Начав читать пролог меня охватила стыдоба, а потом смех. Стыдоба – потому что я прикинул: как можно так плохо писать? Смех – потому что написано что-то невероятное и нелепое. Автор писал, что люди называли сверхдержаву «Империей зла». Что в этой «Империи зла» так редко встречалось добро, что современные люди уже давно распрощались с тем временем.

Интересно, кто называл сверхдержаву так? Он сам?

Дальше автор довел меня до того, что я практически начал, не стесняясь, ржать и ухмыляться его строкам. Он писал, что сверхдержава, которая покорила космос – не смогла сшить джинсы. Что, мол, советские люди «контрабандным» способом путем пытались обрести их.

Я оглядел свои спортивные штаны и подумал об этих людях: А зачем им нужны были джинсы? Я прошу вас, заберите у меня их. Они ж неудобные.

И я серьезно так считаю. Джинсы? Да в них неудобно ходить. Они жмут со всех сторон. Я понял это буквально пару месяцев назад. Теперь покупаю только спортивные штаны и хожу в них. В них удобнее. Мы же не в школе, чтобы правила тут какие-то соблюдать. Захотел – надел это. Захотел – другое. Захотел – вообще без штанов ходи. Но лучше не ходить. Это совет вам мой.

И будь на дворе Советский Союз – я бы не стал контрабандным путем искать себе джинсы. Зачем они вообще нужны. Да это же сущий бред. Кто так делал? Они явно с ума сошли с этими джинсами.

А автор ведь молодец. Нашел до чего докопаться. Ну, настоящий талант, что тут взять. Настоящий талант после прочтения двух-трех страниц пролога я закрыл и положил обратно на полку. Перед этим оглядел стоимость книги – 12 лари. И какой идиот столько заплатит? С других книг я ржал не меньше. Чего я там только не увидел. И все же, ничего мне тут не понравилось. Поэтому я оставил в покое полку с русской литературой и не оглядев кассиршу, которая с нетерпением ждала, пока я подойду к ней что-то пробивать, вышел из магазина.

В моменте я почувствовал сильную усталость. Мне хотелось где-то посидеть, и оставшееся время глядеть на асфальт и о чем-нибудь подумать. Такое место я нашел с трудом в каком-то дворе одного из жилых зданий возле гаражей. Возле гаражей я тоже немного побродил. Увидел смешную надпись на стенках гаража на русском языке: МОЁ БРАТСТВО.

«Да это наши люди. Свои» – вздумалось мне.

На самом деле, как бы мне этого не хотелось, но Марнеули действительно был другим городом, не таким, как Тбилиси. Здесь говорили на русском, и не для кого-то это не было проблемой. Здесь ездили кучу машин с российскими номерами – и никому это не мешало. Почему в Тбилиси им это мешает? Марнеули был другой. Здесь были свои правила и своя атмосфера, и никто этого поменять не смог бы, так уж сложилось тут.

Так вот, найдя дворик с лавкой я поперся туда. Протер сырую и заржавевшую лавку и сел на нее. Почему она сырая? Дождя ведь не было сегодня.

До маршрутки было еще часа полтора, ждать надо было долго. В узком дворе пацаны, лет десяти, вместе с девчонками, пинали ободранный мяч. Я начал было следить за их игрой. Краем уха я услышал, что они говорят на моем родном языке – на русском.

Через время из угла вышли трое бродячих собак. Две из них уже взрослые, и одна еще мелкая. Мелкая топала за двумя взрослыми, передвигая свои короткие лапы, и обнюхивала все, что увидит на грязном асфальте. Через время она нашла салфетку и начала аккуратно жевать ее, будто проверяя – съедобно ли это? Похоже ведь на кусок хлеба. Оставив салфетку в покое, она ушла в сторону в поисках чего-то настоящего, съедобного.

«И на кой черт я тут оказался?» – думается мне. В который раз уже.

Внезапно я вижу местных пацанов, довольно взрослых. Они о чем-то переговариваются. И эти про Европу. Один другому говорит: «Когда? Скоро я выезжаю в Авропу».

Местные гразы называют Европу – «Авропой».

Чего? Это он мне? Он что-то сказал. Типа: «Эй, парень.». А, нет, мне все же показалось. Ну, ладно, я сижу дальше на гребаной лавке. Тут не так уж и скучно. Вполне себе. Что же там на часах? Ага, осталось уже меньше полутора часов. Если точнее, то один час и двадцать минут. Ого, сколько я просидел. Целых двадцать минут. Это хорошо. Очень хорошо.

А вот и еще несколько местных пацанов. А вон и женщины какие-то тащатся с огромными сумками. Наверняка, из базара прутся. Все они, тетки и пацаны, между собой о чем-то начинают разговаривать. Один из пацанов садится рядом со мной на лавку. Те остальные подходят ближе, и становятся в круг и рьяно что-то обсуждают. И вот я оказался между ними. Сижу один я, и сидит какой-то тип, рядом зеваки образовали полукруг. Тетки не прекращают: «У меня сломался смеситель. У меня сломалось то. Это. Третье. Десятое».

Да они не прекращают. Ага, опять. Это он мне? Я же слышал. И эти пацаны сказали что-то вроде: «Эй, чувак!». Я подумал, что это мне. Оказалось, что нет. Как они странно разговаривают. Ну да ладно. Пускай.

Просидев еще около двадцати минут, я не выдержал и поплелся куда-то в сторону вокзала. Перехожу дорогу на зеленый, другие же бегут на красный. Я не стану, я ведь соблюдаю правила. И вот опять. Да чтоб вас. Что вы от меня хотите? Опять какой-то тип. Он словно обращался ко мне. Шел спереди меня, потом оглянулся назад, вроде как, на меня, вроде, как и нет, и начал что-то говорить: «Эй, чувак, жди тут!» – сказал он. Это он мне? Зачем мне тут ждать? Через секунду я понял, что не мне это было. Что с этим городом. Тут все очень странно и мутно общаются. Словно бы обращаются ко мне.

Глава 5

И вот я в чертовой деревне. Слава Богу. Я доехал. Выпрыгнув из автобуса на центральной площади меня начали оглядывать со всех сторон. «Посмотрите-ка на него. И кто это такой? Это не наш, не местный!». Я же не смотрел ни на кого, и сразу потопал к своему дому. Деревня была, как и всегда, очень зеленая, мне это нравилось. Тут было спокойно. Ага. А вот и дом виднеется. Я уже иду.

Открыв калитку, мне в лицо сунулась ветка небольшого дерева, которое каким-то необычайным образом пустило здесь корни. Ого сколько тут зелени. Здесь все обросло. Здесь не пройти. Вы только гляньте. Везде трава. Зелень. Кусты. Деревья. За четыре года тут все сильно распустилось. Конечно, ведь никто не следит за этим двориком. А еще я вижу бродячих собак, они тут конкретно обосновались. Они устроили здесь себе приют. И как долго я тут не был? Не считая того раза, когда я приехал сюда в сентябре, я не жил тут четыре года.

Двор неухоженный и обросший. Прям, как старый дедушка. Да я своих ног даже не вижу из-за этой зелени. Мне надо аккуратно пробраться. Я пройду, с другой стороны, там меньше кустов. И мои переживания не с пустого места, ведь раньше я видел тут змей и ящериц. Ого-го каких. Они ползали, как у себя дома. Поэтому мне надо быть осторожней. Конечно.

Оказавшись в старом доме, я вдохнул затхлый и грубый запах изжившей древесины и краски. Все было в паутинах и насыпях. Жуткая картина. Остаться здесь жить – это сущий ад. Это хуже казни. Хуже гильотины. Интересно, какие мысли приходят человеку, когда он остается с самим собой в таком месте? Страшно подумать. Наверняка, не самые лучшие.

Я снял замок с двери и толкнул ногой деревянную дверь. Дверь отвратительно заскрипела и стукнулась об стену. Что же тут у нас? Свет? Но в комнате нет света. Здесь даже лампы нет. И куда же делась лампа? Это интересно. Не мог же я снять ее четыре года назад, на кой черт она мне нужна? Я начал осматривать дом. Слишком пусто. Совсем пусто. Густая тьма захватила почти всю часть комнат. И какой человек по своей сущности странный. Раньше человек жил в пещерах и шалашах, а сейчас его не устраивает и такого вида дом. И сколько же человеку потребовалось лет, чтобы понять это? Очень много, наверное.

В доме было делать нечего. На полках шкафа я видел свои книги, которые оставил здесь, уезжая в северную страну. Книг было много, я не забрал их с собой, хотя постоянно говорил себе, что вот-вот все заберу в свое постоянное место жительства, и книги больше не будут стоять на полках и пылится. Все же книги стояли и пылились уже четвертый год. Я уверен, они ненавидели меня за это, а поделать я пока ничего не мог: где мой дом – пока неизвестно. И куда подевалась моя жизнь? Почему я оставил Россию и приехал вообще сюда? Какие глупые вопросы. Надо бы поскорее забыть о них. Родину, мол, этническую увидеть захотелось. А увидел только грязь и нищету.

В деревне у меня было немало родственников. Дяди и тети, двоюродные братья, троюродные братья. Все эти носили одну фамилию, которую носил и я. Были еще какие-то совсем дальние родственники. Какую фамилию они носили – без понятия, я видел их в первый раз.

Я открыл все окна старого затхлого дома и дал комнатам вдохнуть глоток свежего воздуха. Комнаты давно хотели получить этот глоток, а никто им его не давал. Ну, вот, пришел я, и дал. Благодарите меня теперь. Я ваш спаситель.

Хотелось поскорее пойти к своему дяде по отцовской линии. Эту ночь я собирался провести там. Перед этим я решил зайти в местный маркет и купить газированного энергетика. Вообще, энергетики здесь у местных очень популярны, они постоянно пьют их. Теперь и я пью. А в России я не то, чтобы не знал про существование энергетиков, а, скорее, относился к ним с каким-то скептицизмом.

«Разве это может быть вкусно? Разве этим можно утолить жажду?» Оказалось, что можно утолить. И вкусным оно тоже может быть. Захлопнул все окна и двери и потопал к маркету. По дороге встретил какого-то мужика: поздоровался.

Тут все с друг другом здороваются. Деревня маленькая. Все друг друга знают. Или, даже, если не узнают, то потом узнают.

«Вы видели этого пацана? Он не поздоровался со мной. Да что этот щенок себе позволяет? Еще вчерашний пацан. У него нет воспитания. Его родители, видимо, алкаши и наркоманы!».

Может, для вас это и звучит странно, но не для гразов. Смягчение нравов к ним приходит с серьезной задержкой. Улиточными шагами. Это смешно для вас? Для них не смешно. У них жизнь такая: с задержками.

Еще я здороваюсь со всеми местными из-за того, что мне отец так велел. Хотя, когда я постоянно общаюсь с ним, то он снова начинает: «Я же говорил тебе здороваться с людьми!». Местным маркетом владел старик по имени Замир.

Ему было уже лет шестьдесят восемь, а то и семьдесят. Замир в свое время ловко прибрал к рукам местную торговлю. Сначала он торговал сигаретами и газировками, потому что другой ближайший маркет находился в трех или четырех километрах отсюда. Сигареты у него покупали, в минус не уходил. А как еще? Всем местным пацанам и мужикам хотелось курить. Не идти же им четыре километра за сигаретами? Да они сдохнут от такого.

Торговля табаком шла у Замира в гору. В моменте он и в большой северной стране успел побывать, и именно в том регионе, где прожил всю жизнь я.

Местные пацаны мне рассказывали, что Замир ездил туда по молодости, ему тогда было около тридцати. В российском регионе он встретил изящную русскую девушку и начал с ней сожительство. Совсем скоро Замир уже забыл про Картлию, и про торговлю сигаретами, на кой черт ему эта деревня сдалась? Не надо ему этого, он тут, в северной стране обжился.

Куролесил старичок Замир, наверное, года два, пока русская девушка его не бросила, и он совсем не опечалил. Опечалившись, Замир вернулся в свой родной регион, в Картлию, в Квемо-Картли. Деревня тогда все еще пустовала, люди все больше и больше уезжали в более развитые страны, кто в Россию, кто в Азербайджан. Были и те, кто на Украине обжился, и до сих пор там живет. Тогда еще местные не ездили в Европу, у них визовый режим был с ней.

Недолго думая, Замир решил открыть свой небольшой магазинчик, и торговать всем, что нужно для бытовой жизни человека. Начиная от туалетной бумаги, заканчивая колбасой, энергетиками, сигаретами, хлебом, мороженным, ну, и еще много чем, что покупают в любом нормальном магазине.

У Замира вышло это, и его маркет стал ключевым в этой местности: туда ходили все. Спустя время он женился на местной девушке, и насовсем обжился в Картлии. Про свою жизнь в Калуге он мне не рассказывал, а я – не спрашивал. Но он постоянно мне твердил: «Разве можно было оставить город и приехать в эту дыру?». У меня спрашивал, не у себя. Или, когда он говорил местным пацанам, которые смотрели на нас с братом так, будто мы здесь единственные белые люди в чернокожей африканской стране: «Да вы не узнали их? Это же Мамедовы! Мамедовы это!». Все с пониманием кивали: теперь-то ясно.

Замира я не видел с тех пор, как уехал в двадцатом году в северную страну в разгар коронавируса. То есть, четыре года уже. Я зашел в магазинчик в то время, как он рассчитывал клиента. Делал он это в своей шуточной манере, с подвохом.

– На тебе! – говорил он, бросая сдачу, – вот столько хватит?

Замир имел чувство юмора. Он кидал нужную сумму сдачи и постоянно говорил всем: «Столько хватит?».

«Хватит» – отвечали ему мужики с благодарностью.

Меня он увидел и поздоровался: «Еге-гей. Сейчас. Секунду подожди!».

Старик отпустил клиента и перешел к обслуживанию меня.

Я взял энергетик, жвачку, и шоколадку.

– Еще что? – спросил Замир.

– Все, – говорю я.

Он начал считать сумму, и в моменте расспрашивать меня о том, что же я тут делаю, в деревне.

– Я доучиваюсь.

– Здесь, в Тбилиси?

– Да.

В это время в магазин зашли двое молодых парней.

Говорили они о чем-то своем, болтали, потом поперлись к стойке с энергетиками. Один говорил другому:

– Нет-нет, я заплачу! Я заплачу!

Замир увидел это и начал шутить в своей манере:

– Ну, а ты делай вид, что, типа, достаешь, пока он расплатится уже, – говорил он другому. Пацаны не смеются, а я смеюсь. Смешно же.

Они, как и другие, оглядывают меня. Кто это такой? Откуда взялся он тут? Здесь Замир решает разрулить ситуацию

– Вы узнаете его? – спрашивает он пацанов.

Пацаны теперь уже начинают в открытую рассматривать меня, а не исподтишка, и гадать – кто я? А я, действительно, думаю про себя: а кто я?

– Совсем не знаю, – говорит тот, что расплатился, и улыбается мне в лицо. Тут Замир переходит на русский, до этого ведь все общались на азербайджанском.

– Как не знаете? Это сын Рахиба! – говорит он.

Он говорил с акцентом, как и все гразы: как ни знаэте? эта сын Рахиба!

Пацаны снова улыбаются.

– Если так, то давай поздороваемся, – проявляет инициативу один из них.

«Поздороваемся» – имеется ввиду: пожмем руки и поцелуемся по-кавказски.

Все кавказцы так здороваются. Я так не привык здороваться. И целоваться так не привык. Сколько ни учи меня – не привыкну.

«Откуда же он знает моего отца?» – думал я по возвращению из маркета.

Первым делом, как я зайду к дяде, мне хотелось навестить своего троюродного брата и других дядюшек с тетушками. Сначала я пошел к троюродному брату, к Сархану. Сархану сейчас уже больше тридцати, если мне не изменяет память. Уже двое детей. Машина – опель «Корса» девяносто пятого года. Обрисовали себе его?

Сархан, если честно, никогда не испытывал какой-то особенной симпатии ко мне или к нашей семье. Он был из простых, из тех, кто за себя боролся, не за других. В глубине своего сердца я чувствовал какую-то обиду к нему, к его отцу, что они такие, как бы мне лучше выразиться? Некомпанейские, что ли. Ведь мы же имеем родственные связи, как такое возможно? Я этого не понимал

Но навестить бы его надо: просто руки пожать. Как дела узнать.

Бордовая их крыша пылала от солнечных лучей. Открыв калитку, я оказался в гробовой тишине, там никого не было. «Корса» стояла, как и прежде, будто в ней за эти четыре года, пока меня не было, никто не ездил, но я-то знал, что ездили, машину Сархан часто использовал, на маршрутке почти не ездил. Говорю «почти», потому что местные иногда хитрят так. Ездят в город на маршрутке, чтобы не тратить деньги на бензин. А как иначе. Здесь не живут, а выживают.

Я несколько раз окликнул Сархана, и на третий раз он отозвался откуда-то из кустов оранжереи:

– А? – буркнул он.

Через минуту я увидел его.

Метров с десяти он поначалу злобно щурился, словно не узнавая меня, через несколько шагов уже заулыбался, и произнес:

– А, Сему.

Сархан подошел ближе и мы пожали руки и обнялись. Он звал меня в дом.

– Пойдем в дом.

Я отказывался. Не стану отрывать его от работы.

– Я зашел лишь поздороваться.

– Как у тебя дела? Ты сейчас где вообще?

– Все хорошо. Я в Тбилиси. И вот, думаю, завтра уезжать уже.

– Куда? В Россию?

– Нет, я поеду завтра в Тбилиси.

Мы пообщались еще минутки три, и я понял, что нам даже разговаривать-то не о чем. Бывает такое. Родственники вроде, а говорить не о чем. Даже и слов не подберешь.

Сархан снова позвал меня в дом, а я снова отказался. Вид у него был грязный. Он работал в оранжерее.

Звал он меня в дом только для вида, я это знал. Не оставит же он свою работу и не попрется пить со мной чай в доме? Да кто нальет нам этот чай. Тут такое не принято, тут все сами за себя. И пусть он мой троюродный брат. Я понимал, что ему так же наплевать на меня, как и мне на него. То есть, мы никогда не общались, никогда не созванивались. Нам это было незачем. Для чего? Каждый жил своей жизнью. Ему я почему-то не доверяю. Я не знаю. Это на каком-то подсознательном уровне. Вроде бы он ничего такого не сказал, что могло бы мне показаться неприятным или что-то еще. Просто я ему не доверяю. Я не знаю, как это объяснить. Будто он считает себя взрослым мужиком, хотя ему не больше тридцати пяти. И повзрослее видели, знаете ли.

Мол, у него уже жена есть. Баба, мол. Готовит ему. Мужик приходит с поля, а она ему должна накрывать. Ну, вы поняли кого я вижу.

Я будто чувствую, что ему и тогда все это не в радость было. Когда я приехал сюда четыре года назад, тогда и брат мой тут был. Будто все ему не охота было. Не охота было что-то показывать, что-то объяснять. Как тут все устроено, в курс дела нас вводить. Ему было не охота вводиться с нами, нянчиться, как с детьми. Все это я понимаю, и не осуждаю его. Я вообще никого тут не осуждаю. Говорю же, живут, как могут.

С другими своими дядьками я не увиделся. Я не встретил ни одного из них. Сначала пошел к своему ближайшему дяде, начал окликать его, но никто не ответил. Я закрыл калитку и пошел дальше. В другом доме тоже никого не оказалось. А отца Сархана по дороге я так и не встретил, хотя он говорил, что тот куда-то в этом направлении пошел, ходит где-то. В карты играет в чайхане.

Устав бродить я решил сделать окончательную остановку у самого близкого своего дяди, у которого я собирался сегодня переночевать. Всего одну ночь. Больше у них остаться я бы не смог. Илкин приехал сегодня, еще пару часов назад раньше меня.

Дядя, отец Илкина, тоже работал в оранжерее.

– Может, помочь вам? – поинтересовался я.

– Илкин поможет. Ты пока иди в дом.

Я и пошел в дом. Вещи разложил, кинул сумку с ноутом, и лег на кровать – глядел в потолок. Через минут десять встал, пошел снова предложить им свою помощь. Они снова отказались. Что еще было? Через часа полтора они закончили свои дела в оранжерее. Потом я встретил местных детей. Девчонок и мальчишек. Да уж. Смотрю на этих детей – беззаботные, милые, веселые. И что им надо в этой жизни для счастья? Совсем немного. Не идти в школу, есть сладкое, и целыми днями смотреть телек. Хотя, нет, чего это я? Современные дети листают «shorts» в «ютубе», какой телек? Им не до телека, о чем вы.

И какие они капризные, все эти дети. Всего им мало. Даешь им телефон – не хотят. Водишь по двору, гуляешь с ними – снова найдут какую-нибудь хрень, чтобы заныть. Сам-то я очень люблю детей, но адекватно оцениваю реальность. Чем больше я узнаю детей, то понимаю: какие тут дети?

Если я не смогу дойти до того, что мне нужно, что мне просто необходимо, то какие уж тут дети? Вы слышите, что говорите? Это живой человек. Маленький человечек. Ему постоянно нужно внимание. Вы уж простите, но мне бы кто уделил внимание, кроме моего соседа иракца, который постоянно просит у меня деньги на сигареты или на что еще. Или, кроме этого тупоголового Джонни, который постоянно ебет мне мозги с оплатой хаты. Вот я и говорю, мне бы кто уделил внимание.

А деньги? Это настоящая проблема. Чтобы иметь детей тебе надо зарабатывать не какие-то гроши, типа тридцати тысяч рублей, а нормальную зарплату. А кто ж тут заплатит мне нормальную зарплату? Тут мне никто не заплатит. Да они живут за мой счет, как этот придурок Джонни. Джонни ведь не работает, он получает лишь сраную пенсию. А я каждый месяц пятого числа заношу ему приличную сумму за эту хибару. И он живет на нее. И его жена живет.

Короче, о чем это я?

Не говорите мне ни про каких детей, если мою прозу не прочтет никто, кроме моих двух-трех знакомых и друзей. Если мою прозу не будут читать, то какой от меня толк? Что я скажу этим детям? «Вашего сраного папашу никто не читает. Он неудачник!» – это, что ли, скажу? Лучше уж тогда вообще ничего не говорить. И лучше тогда не иметь этих детей. В первую очередь, я думаю про себя, а потом уже про детей. И можете считать меня эгоистом, пусть будет так. А сначала я буду думать про себя. Чтобы мою прозу прочитали не кретины с идиотских сайтов, которые, типа «для писателей», а нормальные люди. На этих сайтах сидят одни задроты. Я об этом говорю. Вы понимаете эти вещи?

Вместе с Илкином мы поели жареной картошки, которую наготовила его мать. Отец Илкина, мой дядя, зашел на кухню, и мы с ним начали болтать о том, о сем. Дядя Вейдан рассказывал про свою жизнь в северной стране в начале нулевых. Они все по очереди перебирались в Россию. Сначала мой отец. За ним старший дядя, который и живет сейчас там же, в регионе, а за ним и дядя Вейдан с другим своим братом.

Про Кавказ он говорил сдержанно. Мол, нет здесь жизни никакой. Жил он и в Азербайджанской Республике, и тут – в Грузинской Республике. Все здесь не то, говорит. Я с дядей во многом соглашался. Я же видел все это в Тбилиси? Видел. И нищенскую зарплату видел. И цены видел. Зачем мне с вами лицемерить. Я говорю, что видел.

Через пару часов мы с Илкином легли на кровати в его комнате. Я на одной, он на другой. Между нами стоял компьютерный стол. В моменте и дядя Вейдан зашел. Проверить нас, спим ли мы. Говорит потом: «Спите, мол, отдыхайте».

Как будто я все это видел. Все мне это казалось тем же, что было в моем родном регионе, когда вот так же лежали мы с братом. Он в одном углу комнаты, я в другом. И отец потом заходил. Спите, мол. Было все это словно. Поэтому мне тут даже нравилось. И пусть за окном не снег, и не сильный ветер. Хотя, я люблю зиму. Почему-то я не мог здесь жить, на юге. Без северной страны я был не тот. Я был не тем, и это постоянно говорило о себе. Напоминало. Не нравится мне, что же я могу поделать, Господь? Не умереть же мне из-за этого?

«Все хорошо ведь» – словно говорит кто-то надо мной. И я знаю, что хорошо. Я не могу сказать, что они относились ко мне плохо, я про семью дяди. Нормально относились. Накормили, чем было. Напоили чаем. Что еще мне нужно? Они хорошие люди. Просто у всех людей разные проблемы, и у них свои.

Но, Господь, меня прости, когда я лег в постель, то почему-то произнес шепотом, тихо, чтобы Илкин не услышал: «Хоть бы я сюда больше никогда не возвращался». И шептал это еще минут тридцать, пока не уснул.

Глава 6

И снова дождливый Тбилиси. Джонни? Этот придурок конкретно меня достал. Он много себе позволяет, этот старый хрыщ. Вы только гляньте-ка на него. Старик живет на европейскую пенсию своей жены, и на то, что мы платим за аренду жилья. Именно так. И он не заслуживает тех денег, которые мы отдаем ему за эту хибару. Вам стоило бы увидеть наш дом, это просто нечто. И за это говно мы отдаем больше тысячи лари. И это нормально разве? Это совсем ненормально. Ну, и что, что мы задерживаем оплату на три или четыре дня? Это разве катастрофа? Совсем не катастрофа. Люди неделями не платят деньги. Неделями, мать вашу. А мы всего лишь пару дней. Помимо азербайджанцев, которые живут на первом этаже дома Джонни, на участке есть еще одна пристройка в виде небольшого дома, там живут индийцы. Индийцы платят за хату пятьсот долларов. Они те еще мажоры, я знаю. Ну, а местные азербайджанцы нисколько не мажоры. Почти все местные азербайджанцы не имеют нормальной работы, поэтому и задерживают бабки. Нам это простительно, согласитесь. Мы, в основном, голодные ходим, а тут еще и за квартиру плати. Да тут обанкротиться можно. Тем более, с такими-то ценами. И вот этот придурок Джонни выходит утром из дома, я его окрикиваю:

– Джонни! Вчера я не смог отдать вам деньги, но сегодня до конца дня я обязательно принесу. Я постараюсь.

Джонни смотрит на меня ошарашенный.

– Эй! Заебал ты меня, слушай! Завтра-завтра! Заебал ты меня!

– Что мне сделать? Один из ребят не скидывает деньги, мы ждем его!

– Мне на это похер!

Я ему ничего не отвечаю. Пускай. Пускай идет. Этот идиот пиздит дальше. Передразнивает меня. Ругается.

– Завтра! Завтра! Завтра! Заебал ты уже! Заебал!

И что мне сделать? Я не буду ссориться с ним. Мне этого не надо. А что же? Стоит мне с ним начать спорить и выяснять отношения, то все дойдет до того, что мне придется съехать отсюда. Я знаю все это. Проходили уже. Жизнь научила. Опыт есть.

А куда мне съезжать? На вокзал? В этом миллионном городе хер найдешь жилье, вы это ведь и сами знаете. Я вам уже рассказывал. Поэтому я не спорю, я не буду этого делать. Старик сам все должен понимать. Если не понимает, то, что я могу поделать? Начать объяснять ему какие-то вещи? Учить жизни? Да он старше меня на сорок лет. А то и больше. Он в этом мире живет больше меня, но ничего не понимает. Он не умеет общаться с людьми, и это только его вина.

А его жена? Вот она вполне себе адекватная женщина. Хотя, про адекватность я не буду настаивать, но все же она из приличных. Женщина жила больше двадцати лет в Европе, в Испании, и на старость лет вернулась обратно. Может, она культуре научилась там? Я не знаю, но тетка в разы лучше старика.

Как-то раз я сидел дома, залипал в ноутбук. Была уже густая ночь, за окном темно, лишь Грей изредка лаял. Грей то прекращает лаять, то снова начинает. И как только стоит мне пройти на кухню, где я открываю окно, чтобы проветрить помещение, то он сразу же прибегает. Смотрит на меня. Дергает хвостом. Заглядывает в мои руки. Я отхожу подальше и из-за подоконника виднеются его большие уши. Он не уходит, ждет еды. Я не могу ему отказать, поэтому достаю кусок хлеба. Хлеб за сутки затвердел, но Грею это не помешает. Я даю ему хлеба, и он цапает мою руку, убегая с куском подальше. Я вижу, что Грей начинает держать лапками кусок. Потом я слышу хруст. Хруст-хруст. Хруст-хруст.

Пес грызет хлебушек. Пускай грызет, я дам ему еще, я не жадный. Он ест все. Когда-то я давал ему шоколад – он сожрал его с удовольствием. Кусок сыра – и его слопал. Что еще? Колбасу, сосиски. В общем, все, что он увидит, то сразу просит. Так вот, я сидел дома, уткнувшись в экран, в дверь постучали. «Тук-тук. Тук-тук. Тук».

Кто же это может быть? В такую ночь. Нащупываю ногами тапки и иду открывать. Ах, да. Это калбатоно Теа. Жена Джонни. Старушка принесла мне занавески для гостиной, я просил у нее. Она не забыла, это приятно.

– Могу ли я войти? – спрашивает она.

– Конечно, – приглашаю ее я.

Хорошо хоть в доме убрано, мне не так стыдно за себя и за этих дебилов. Мне не придется краснеть за разбросанные трусы и носки. Да и за все остальное.

– Вот. Смотрите. Вы можете вешать.

– Большое Вам спасибо,– благодарю я старуху.

Я вешаю гребаные занавески в гостиной, и вижу, что тетка очень аккуратно оглядывается по дому: смотрит, все ли здесь убрано? Вообще-то, она не из таких женщин. Старуха не приходит сюда почти никогда, ей этого не надо. С одной стороны это хорошо, а с другой очень плохо, что ей плевать на свой дом. Я встречал хозяев, которые норовят постоянно прийти к тебе, чтобы проверить: нормально ли ты живешь тут? Бережно ли относишься к их квартире? Не сломал ли ты чего? Но Теа не из таких, она не ебет мне мозги такими вещами. Она лишь осматривается в доме. Ну, так-то да, а когда ей еще предстоит здесь побывать? Вот именно. Поэтому она смотрит. Я не обращаю внимания, продолжаю вешать занавески.

Заканчиваю с этими занавесками и спускаюсь с табуретки. Вроде бы, сейчас она должна свалить, но она не уходит. Она начинает общаться со мной. Зачем ей это нужно?

– А где остальные? Никого нет?

– Именно так. Один уехал в деревню, его нет уже больше двух недель, а двое работают.

– Работают? В такое время?

– Да, они работают ночью.

– Ах, вот как. Это хорошо. То есть, ночью они работают, а днем учатся?

– Именно так, да, – снова соглашаюсь я.

– Это хорошо. А мой сын не работает, – говорит Теа с какой-то грустью в голосе.

Не работает? Он ведь говорил мне, что таксует. У него крутая тачка, я видел. Она стоит возле калитки. Наверняка, он катает телок на этой крутой тачке. А сам он постоянно в солнечных очках. Тот еще тип. Телок он приводит постоянно разных. Одна брюнетка, другая – блондинка. Все они те еще штучки. Топают на каблуках и в обтянутых джинсах. Ну, вкус у него неплохой, тут я не буду спорить. Однажды я шел домой после универа, был уставший и задрюканный. Открываю скрипучую калитку и захожу во двор, Грей бежит мне навстречу виляя хвостом. Я глажу его. «Грей, сидеть!» – говорю я. Он понимает меня. Он садится и смотрит широкими глазами мне в лицо. Его морда в этот момент кажется необычайно милой. «Сидеть!» – снова повторяю я. Грей слушается и ждет. А потом я вижу телку. В купальнике. Можете себе поверить? Вот и я не верю своим глазам. Я протираю глаза и смотрю еще раз: лежит на шезлонге, загорает. Это реально?

Да, реально.

У девушки прекрасная фигура, она хороша. Я прохожу мимо и заглядываю на нее. Девушка улыбается мне. И что же она хочет от меня? Или это очередная женская «вежливость»? Не флирт, да? Все они так говорят. Постоянно так говорят.

«Я просто хотела проявить хорошее отношение, а ты сам себе надумал что-то!».

Ага, конечно. Так я и поверил. Это просто их маневр. Их защита в случае чего. А чего? Хорошо устроились. Никак не подкопаешься. Женщины, в принципе, очень хитры и коварны. Им нельзя доверять. Доверишься, – а потом окажешься в одних трусах на скамейке в зимнее время. Да и плевать она хотела на то, что ты замерзнешь и сдохнешь. Ты уже для нее не тот, что был изначально. И даже непонятно: почему не тот? Вроде голова та. Руки, ноги – всё то. Но словно бы в женщинах что-то переворачивается, и они показывают свою настоящую сущность. А сущность у них пострашнее любого зверя. Любого мутанта и чудовища. Поэтому им нельзя доверять. Вообще нельзя. Никогда. Ни в начале, ни в середине, ни даже в конце, когда смерть совсем уже рядом.

И что же, я общаюсь с Теей, она смотрит на меня. Ее сын не работает? Серьезно, что ли? Ему лет тридцать пять, если не больше. Может, и сорок. И он не работает? Это весьма странно, лично для меня. Я спрашиваю ее:

– И как же так? Он говорил мне, что таксует.

– Таксует? Иногда. В основном, он не работает.

Женщина будто жалуется. Она пришла сюда излить душу? Для чего мне это слушать? Их семейные разборки меня не интересуют.

Но старуха продолжает.

– Он работает иногда! Куда он тратит эти деньги я не знаю. Я вообще ничего не знаю про его деньги. Я их не видела.

Вот как выходит. А куда же он их может тратить? Я слышал от пацанов, что он занимался всякой херней, связанной с наркотой. Это пацаны сказали, я не видел этого. До нас в этой хате жили типа и были из наркоманских. В комнате, в которой я живу, были шприцы и прочая фигня. Типа, они видели, как этот ее сын на улице с этими типами вкалывал себе иглу. Да я Вам это уже рассказывал.