Закон и Честь! 3. Ярость закона

Глава 1

– Ты знаешь, сегодня, впервые за долгое время я почувствовала себя прежним человеком, – призналась Генриетта. Она сидела, уперев локти в коленки, положив подбородок на ладони. Рассыпанные по плечам золотистые волосы обрамляли миловидное личико девушки, придавая сходство с невинным ангелом.

– Прежним? Ты о чём вообще, подруга? – Спунер, лёжа на соломенном тюфяке, лениво пожёвывал спичку.

– Да, прежним. Тем, кем я была раньше. Я почувствовала себя нужной и необходимой. На миг мне показалось, что я вновь нахожусь в своём доме, в кругу семьи. Я больше не ощущала себя грязной никчёмной шлюхой.

Джек приподнялся на локте, с немалым удивлением поглядывая на сидящую в продавленном кресле с протёртой до дыр обивкой девушку. Вот это номера она отмачивает в последнее время! То оказывает помощь в поимке опаснейшего маньяка, то выдаёт совершено заумные философские рассуждения о смысле жизни. Никак тронулась на почве всех этих переживаний, всерьёз забеспокоился Спунер. А что? Он слыхал, что люди и из-за меньших проблем слетали с катушек.

– Э-э-э, милашка, ты чего это такое тут выдала сейчас?

– Прости, тебе, возможно, и не понять меня… Ты славный мальчик, Джек, но ты и не знал другой жизни. Ты, сколько себя помнишь, был беспризорником. А я… Я раньше… У меня раньше всё было по-другому. Всё!

Спунер с отвращением фыркнул, еле сдержавшись, чтобы не плюнуть в сидевшую к нему вполоборота девушку. Нет, ну надо же! Посмотрите, как мы заговорили! Он, значит, привёл её в свою наилучшую нору, надёжно спрятанную от чужих глаз, приютил на ночь, и что в благодарность? Конечно, его берлога не гостиница уровня «Семи башен» или «Алмазов королевы», но в коморке сухо, с потолка не капает, в забитые досками и листами жести окна не дует, даже печка есть, которую Спунер протапливал по особым случаям запасами наворованного с грузовой баржи угля. Этой наступившей промозглой туманной ночью, когда холод кусал за ноги, а сырость проникла под исподнее, был как раз один из таких случаев. Так вот, он, выходит, все условия создал этой грудастой красотке, а она его носом в его же дерьмо тычет?!

– Ну да, куда уж нам… Мы то люди простые, подзаборные. Тоже мне, нашлась «прынцесса» голожопая, – заворчал Спунер, подсовывая ноги поближе к пышущему в открытой железной печи пламени. Печки вполне хватало, чтобы обогреть небольшую комнатёнку, расположенную в одном из заброшенных полуразрушенных домов Нижнего Раневола, затерявшегося среди сонма таких же развалин в районе Пирсов. Цивилизация стремительно покидала эти негостеприимные места, чем не упустил воспользоваться малолетний проныра, устроив себе в одном из покинутых домов уютное жилище, о существовании которого никто, кроме Джентри, не знал. Это была лучшая нора Джека. Именно поэтому он привёл сюда Генриетту, решив не возвращаться в прежнее логово.

Генриетта повернулась к улёгшемуся на матраце прямо на полу Спунеру, и тихо сказала:

– Джек, прости меня… Я ничего плохого не имела в виду. Я всего лишь хотела сказать, что я каждую ночь вспоминаю о своей прошлой жизни и проклинаю нынешнюю. Ты бы знал, как я ненавижу себя и то, во что я превратилась… Я же не была такой, понимаешь. Не была…!

Потрясённый воришка увидел, как из васильковых глаз девушки побежали хрусталики слёз. Лицо Генриетты исказила судорога, подбородок затрясся, и Джек понял, что сейчас она разревётся в лучших традициях актрис театральных трагедий.

– Стоп-стоп-стоп, подруга! Охолонь! Не вздумай мне тут потоп устраивать. Ты чё? Я на тебя не обижаюсь, брось! Если бы я обижался на всех и за всё, то мне бы никакого здоровья не хватило. Не реви, говорю!

– Я… Я не р-реву… – сглатывая слёзы, прогундосила Генриетта, резко отворачивая лицо в сторону. Отблески печного огня заиграли золотом на её волосах. В тёмной комнатушке это выглядело так, будто вокруг головы ночной бабочки вспыхнул огненный яркий нимб. Джек невольно залюбовался ею. Хороша, бесовка!

– Хочешь вина дёрнуть? – Джек был готов пойти на крайние меры, даже пожертвовать одной из спёртых в винной лавке бутылок вполне себе неплохого «Леро» прошлогоднего урожая. К тому же, Генриетта была первой девушкой, которую он пригласил к себе в гости. Тем более на ночь. Следовало вести себя по-джентельменски и соблюдать все правила этикета. Правда, в понятии Джека и общепринятых нормах эти правила существенно расходились. – Да не реви, Генри! Да что с тобой? В чём дело-то? Тебя кто-то обижает? Неприятности какие или что? Так не томи, рассказывай, всё как есть. Чему могу – помогу. У меня, как ты уже поняла, связи очень даже не хилые. Так что если чё, в обиду не дадим. Мы с Джейсоном лучшие кореша. Я тебе не говорил, нет?

Ответом ему были приглушенные всхлипывания. Генриетта, сгорбившись, спрятала лицо в ладошки. Джек досадливо крякнул. Эх, да что это с ней? Что за тайны остались в прошлом этой симпатичной девахи, раз малейшее воспоминание о них заставляет её рыдать в три ручья? Впрочем, Джек давно подозревал, что со златовлаской не всё так просто.

– Хочешь мне что-нибудь рассказать? – напрямик спросил Джек, складывая руки на животе. Пузо, поле сытных кушаний в особняке миссис Монро до сих пор довольно урчало, в кои-то веки не подавая бунтующих позывов: Спунер был вечно голоден. – Ты что-то скрываешь, я знаю. Меня не проведёшь, крошка. И ты до чёртиков боишься полицейских. Будь я проклят, если не прав. Ты меня чуть ли не силком уволокла через чёрный ход, как только появились констебли. А я, между прочим, хотел ещё дождаться Джейсона. Ты мне, блин, все планы спутала!

– Прости… Прости, Джек. Мне нельзя встречаться с полицией. Нельзя, понимаешь?

Джек несколько секунд внимательно изучал заплаканную мордашку Генриетты, покосился на её бурно вздымающуюся в разрезе глубокого декольте грудь и твёрдо сказал:

– Нет, подруга, вот этого я как раз не понимаю.

– Меня наверняка ищут, – Генриетта вытерла со щёк подсыхающие слёзы. – Меня должны искать. Я уже одиннадцать месяцев прячусь в самых низах города… С прошлого года. И я умираю от страха всякий раз, как вижу полицейского. Джек… Ты обо мне ничего не знаешь.

– Мне кажется, настал именно тот час, когда пришла пора тебе чуток выговориться, – Джек резко сел на матраце, и, протянув руку, ласково коснулся затянутой в чёрный чулок лодыжки девушки. – Рассказывай. До утра далеко, ночь длинна, и у нас полно времени.

Васильковые глаза ночной бабочки налились подозрительностью.

– Что это было, мистер Спунер? Чья это рука только что дотронулась до моей ноги?

Джек демонстративно оглянулся и шмыгнул носом:

– Ты здесь видишь ещё кого-нибудь, кроме меня? Ты чё? А-а-а… Понял. Ты никак решила, что я пытаюсь того… Подкатить к тебе? Так что ли?

Всем видом изображая праведное негодование, воришка сложил руки на груди. Генриетта, помявшись, пробормотала:

– Прости, но мне показалась, что ты хотел именно этого… Чего-то большего, чем позволяют рамки приличий…

– Все твои беды на улице от большого ума! – наставительно сказал Джек. – Ты разве не знаешь, что все районные проститутки смеются с тебя?

– Вот уж не думала, что ты настолько сведущ в моих проблемах! – вспыхнула Генриетта, покрывшись густым румянцем.

Джек откинулся на матрац, искоса посматривая на девушку:

– Ты чертовски хороша собой, подружка, и могла бы зарабатывать хорошие деньги. Если уж так сложилось, что ты вынужденно изменила свою жизнь, нужно было научиться извлекать максимум выгоды из новой. А ты за год работы окромя славы самой строптивой и глупой, прошу прощения, шлюхи, ничего не заработала! Только без обид.

Генриетта угрюмо молчала, кусаю полную нижнюю губку.

– С твоей бы мордашкой, да всем прочим… Эх… И кстати, чего бы ты там себе не навоображала, я пригласил тебя к себе потому, что ты нуждаешься в крове и тепле, а не потому, что хотел залезть к тебе в трусы. И притронулся я к тебе из желания ободрить, поддержать. Так что не волнуйся за свои прелести. Меня вовсе не интересуют твои сиськи и жопа. Звиняй, как бы покультурней выразиться – грудь и попа. Не интересуют. Почти.

– Я чувствую себя круглой дурой, – сказала девушка. В её глазах вновь заблестели слёзы. – Я привыкла, что все вокруг постоянно хотят от меня этого… И я совсем забыла, что такое сострадание и обычная человеческая доброта. Почти.

– Ладно, с кем не бывает? Ты бы лучше рассказала свою историю… Времени-то у нас хватает, но и самая долгая ночь рано или поздно заканчивается.

Генриетта забралась в кресло с ногами и запахнула на груди кофточку. От печки шёл равномерный устойчивый жар, но она всё равно никак не могла согреться. Сырость и холод ночных улиц столицы так впитались в её тело, что и жар печи не мог их выгнать. Девушка вздохнула, словно собираясь нырнуть в ледяную прорубь, и опустила плечи.

– Ну, слушай, Джек. Вот моя история. Наверняка ты подумал, что Генриетта моё ненастоящее имя… Знаешь, я поначалу подумывала над тем, чтобы назваться как-то иначе. Но потом рассудила, что так запутаюсь ещё больше. Страх, он выгоняет из головы все умные мысли. Но некоторые всё же остались. Меня зовут Генриетта. Генриетта Уилфред. Барлоу я сама придумала. Мне показалось, что это даже звучит! Глупости, в общем… Но суть в том, что мне пришлось это сделать.

Я родилась и выросла в обычной городской семье, каких тысячи. Ничем не отличалась от других детей. Мои родители… Они хорошие люди. Далеко не богачи. Обычные трудяги. Но нам хватало и на жизнь, и на хорошую школу для меня. Да, мы жили небогато, но вполне достойно. Отец работает на верфях, а мама в кондитерской лавке. Так, не смотри с таким внезапно открывшимся пониманием! Размер моих грудей к маминым плюшкам никакого отношения не имеет! Дурак! В общем, всё было вполне себе нормально, вплоть до того момента, пока мне не захотелось хлебнуть взрослой жизни и начать самой зарабатывать. Помощь родителям, ощущение собственной значимости, свободы… Вся эта блажь. Как же я теперь жалею, что рано бросила играть в куклы и предпочла вылезти из-под маминой юбки.

Мне бы вовремя заткнуть свои порывы, да готовиться к замужней жизни, благо отбоя от женихов у меня не стало с шестнадцати лет… Слушай, Джек, если ты будешь и впредь так похабно лыбиться, я больше ни слова не скажу! Вот… Выходить замуж или отправляться в институт. Родители всегда хотели, чтобы их умная девочка пошла дальше. Чтобы она стала кем-то большим, чем стряпуха или лоточница. Они бы устроили меня на учёбу. Тянулись бы изо всех сил, отдавая все заработанные деньги, отказывая себе, но они бы сделали это. А я… Я решила, что уже могу и сама о себе позаботиться, что у меня получится самой встать на ноги, самой заработать хоть часть денег на свою будущую жизнь. Тогда это казалось мне отличной идеей.

– Как я понял, в институт благородных девиц ты не попала, – без тени издёвки тихо сказал Джек, внимательно глядя на девушку.

– Ты прав, Джек. Вместо этого в итоге я попала на самое дно. И всё началось с того, что я решила, что устроиться в дом каких-нибудь многодетных богачей няней будет отличным выбором для меня. А что? Детей я любила, да и люблю. В какой руке держать вилку, а в какой нож знаю. Я была чистенькой и ухоженной. Ты не поверишь, но год назад я была пухленькой булочкой и мечтала сбросить пару-другую лишних кило. Вот это мне удалось на все сто! Я была лапочкой, да. И вполне подходила для работы в любом приличном доме. А работа няни ничем не хуже любой другой. Надо же было с чего-то начинать.

– Работу я нашла достаточно быстро – по объявлению в газете. Одной состоятельной семье требовалась няня для подрастающих деток. Требования были вполне справедливыми, условия приемлемыми, а зарплата для молоденькой девушки совсем недурной. Не буду утомлять тебя излишними подробностями, Джек. Скажу лишь, что собеседование с хозяйкой дома я выдержала. Особенно заостряю на этом внимание, потому что эта женщина стоит отдельного разговора. Это деспот в юбке с холодным сердцем и бесстрастными речами. Она единственная решала все домашние проблемы и заправляя всем домом. Её муж, крупный и богатый промышленник, вечно пропадал на работе и ничем, кроме своих личных дел, не интересовался.

– Итак, работу я получила. Я должна была жить у них, в собственной спальне, с понедельника по субботу, воскресенье считалось законным выходным. Дети… Дети оказались теми ещё несносными бесятами, но они мне сразу понравились. Милашки. Двойняшки, брат и сестра. Признаться, в первый день я думала, что поседею! Что они мне все мозги из головы выбьют, правда! Но на второй день нам-таки удалось поладить. И хотя они периодически выкидывали всякие пакости, у нас установились хорошие отношения. По-моему, я им даже в конце концов понравилась. Кто знает, будь у меня побольше опыта в такого рода делах, мы бы сблизились ещё больше…

– Ещё… м-м-м… В доме моих хозяев не было никакой прислуги. Правой рукой и нерушимой опорой хозяйки в домашних вопросах был дворецкий. Единственный слуга на весь огромный трёхэтажный особняк. Признаться, Джек, мне он сразу не понравился. Сначала мне показалось, что он просто чёрствый, непроницаемый и чванливый сухарь, высокомерный засранец, который гордится тем, что всю сознательную жизнь, вплоть до седых волос, выносит за хозяевами ночные горшки, и плевать он хочет на тех, кто лишён такой почётной привилегии. Но потом… Потом я поняла, что он просто бездушный мерзавец, с сердцем ещё более холодным, чем у хозяйки. Человек, лишённый чувств. Мне он не создавал никаких проблем, но его постоянное незримое присутствие за спиной, даже когда я оставалась на ночь в своей комнате одна, постоянно напрягало и нервировало.

– Мои птенчики-двойнята, за которыми я присматривала со всем старанием и тщанием, были не единственными детьми хозяев. У них был ещё один ребёнок. Сын. Уже взрослый, очень даже симпатичный и… И сумасшедший. Их старший сын был умственно отсталым. Он напоминал мне ходячий овощ, который не состоянии своими руками и шнурков завязать. По словам хозяйки, её сын рос вполне себе приличным умным молодым человеком, подспорьем отца и радостью матери. Но однажды он проснулся таким, каким его теперь все знают. И никто ничего не мог сказать, что произошло, почему он сошёл с ума. Не знаю, Джек, возможно, он увидел то, что не было предназначено для его глаз… К счастью, в мои обязанности не входило ухаживать ещё и за ним. Он и сам был вполне самостоятельным. Во всяком случае, хозяйке как-то удавалось с ним справляться без посторонней помощи. Он то привидением бродил по дому, то прятался так, что его при всём желании невозможно было найти. На словах хозяйка души в нём не чаяла, на деле же, по-моему, она плевать на него хотела, так же как дворецкий на весь окружающий нас мир. Меня, признаться он пугал. Мне казалось, что в его безумной голове постоянно зреют какие-то непонятные мне планы. Глупость, опять-таки, но тогда мне казалось, что он – самое неуютное и трудное, с чем мне придётся мириться в стенах этого дома.

– В общем, как бы там ни было, моя работа текла размеренно и спокойно. Так проходили день за днём и неделя за неделей. Я проработала в этом доме чуть больше месяца, когда произошло то, что разрушило всю мою жизнь… Одним ненастным декабрьским вечером я увидела ЭТОГО человека. Он был давним семейным другом хозяев и при этом очень, как выяснилось, известной в определённых кругах личностью. И ещё он лечил старшего сына, этого несчастного парня. Что ж, теперь мне понятно, почему дорогостоящее лечение никак не венчалось успехом. Этот человек не способен на доброту и сострадание. Он никого не может вылечить. Его призвание истязать человека, мучать его, низводить до безумия. Человека, что навсегда изменил меня, зовут Абрахам Аткинс. Он был… Он и сейчас является директором Мерсифэйт.

Глава 2

– Подожди! – перебивая, воскликнул Джек, нахмурив лоб. – Стой-стой… Мерсифэйт… Эй, так это же вроде как самая большая и знаменитая психушка в городе! Не хочешь ли ты сказать, что этот коновал – друг твоих бывших хозяев, лечащий врач их припадочного сынка, и управляющий Мерсифэйт, одно и то же лицо?

– Именно. Он появился в особняке в один роковой для меня вечер, накануне какого-то праздника. Хозяйка решила устроить по этому случаю торжественный ужин. Как я поняла, в доме редко бывали гости, а праздничные мероприятия проводились и того реже. Но на тех, что всё же бывали, всегда непременным гостем выступал доктор Аткинс. Я думала, что они, должно быть, с хозяевами и впрямь большие друзья. Потому как другой причины столь тесных отношений я не видела. Поскольку особой благодарности к нему как к лечащему врачу Стефана испытывать было не за что, несмотря на то, что хозяйка так и вилась вокруг него, рассыпаясь в любезностях. Так я думала…

– Аткинс, только увидев меня, заулыбался, как сытый и довольный жизнью хищник. Словно узрел ещё одну вероятную жертву. Но поскольку он сыт, её можно оставить на потом. На сладкое. Поверь мне Джек, посмотрев в глаза этому человеку, я сразу поняла, что мне грозит беда. Я не шучу. Доктор Аткинс страшный человек. Ему неведомо сострадание и доброта. Он будет улыбаться, вонзая тебе нож в спину. Ах, Джек, если бы я только знала тогда, что скрывается за сахарной улыбкой этого человека и за его жуткими глазами. Мне нужно было бежать из особняка моих хозяев. Уже тогда. В тот же вечер, в ту же минуту, не дожидаясь утра.

– Разумеется, как раз тогда мне подобные мысли в голову не пришли. Да, я испугалась, почуяла неладное. Но максимум, что мне может грозить, как я тогда прикинула, это пошлые шуточки в мой адрес и сальные взгляды доктора, шарящие по моей груди. Сейчас, размышляя над всем, что произошло потом, я думаю, что даже изнасилование меня доктором Аткинсом было бы самым безобидным происшествием.

– Как ни странно, в тот вечер я больше не увидела его. Я уложила спать детей пораньше и заперлась в своей комнате. Стефан, кстати, присутствовал на этом ужине. Всё такой же неряшливый и неопрятный, со спутанными волосами и пустым взглядом. Доктор обрадовался встрече со своим пациентом, словно они наилучшие друзья… Как ни странно, Стефан отреагировал так же… А я… А я сидела в своей спальне и размышляла вот над чем, Джек. Раз Аткинс лечит Стефана, подумала я, то мне совершенно непонятно, как это происходит! На расстоянии что ли? За месяц Стефан, по крайней мере, при мне, и носа не высовывал из особняка. Аткинс наведывается с официальными визитами, как мне объяснила хозяйка, пару раз в месяц, а то и реже. О каком таком лечении вообще может идти речь?! Тогда всё это показалось мне настолько странным, что даже на некоторое время вытеснило мои собственные страхи. А зря. Мне не следовало забывать о них. Зачастую страх спасает твою жизнь, Джек.

– Не знаю, как называется это чуйство, и оно ли это, но здорово прибавляло сил и скорости, когда я, бывало, улепётывал от легавых, – с видом знатока подтвердил Спунер. – Раньше у меня частенько возникали недоразумения с фараонами. Само собой я был ни при чём. Просто у сотрудников Империал-Ярда напрочь отсутствует другое чувство. Юмора…

– В прошлом году это чувство подвело меня. Я попалась как кур в ощип. После званого ужина поначалу всё текло своим чередом. Я даже начала забывать глаза этого человека. Я решила, что мне всё померещилось. На кой я ему бы понадобилась, думала я. В городе полно хорошеньких девушек и гораздо симпатичней меня. Да и к тому же я была нянькой детей его друзей. Одно это обстоятельство давало мне неприкосновенность. Да и вообще на мне одной свет клином не сошёлся. Думаю, для такого богатого и властного человека, как директор Мерсифэйт, всегда были открыты двери любых борделей. Я ещё не знала, что девушек он в основном пользует не для интимных утех…

– Это случилось в субботу ночью. Хозяйка попросила задержаться до утра, чтобы помочь ей собрать детей на загородную поезду. Я согласилась. Да и был ли у меня выбор? С такими хозяевами, какие достались мне, особо не поспоришь. Я как наивная дурёха, улеглась спать, думая, что всё не так уж и плохо, а проснулась от того, что в моей спальне кто-то появился. Хотя всегда на ночь запирала двери. Всегда, Джек!

– Я плохо рассмотрела названных гостей. Всё закончилось намного быстрее, чем я даже успела толком осознать, что происходит. Я и пикнуть не успела, как мне накинули на голову мешок и скрутили руки. Я даже не проснулась толком, как пришлось засыпать вновь. Мешок изнутри был обработан каким-то препаратом, почти моментально погружающим в сон. Позже я узнала, что он называется хлороформ. Не знаю, сколько я была в отключке, но очнулась я в совершенно другом месте. Не в своей комнате, как ты догадался! И даже не в доме хозяев. Я пришла в себя в палате психиатрической больницы Мерсифэйт. Ну конечно, об этом я узнала тоже чуть погодя. Лично из уст её директора. Так закончилась моя недолгая и бесславная работа няньки… А моим новым хозяином стал доктор Абрахам Аткинс. Вот только ничего общего у психушки с роскошным особняком и близко не было!

Джек Спунер ошарашенно пялился на замолчавшую Генриетту. В голове мальчишки не укладывалась и половина из рассказанного ею. Вот так дела! Это что ж выходит, что хозяева Генриетты просто-напросто по-дружески сбагрили свою няньку в жадные загребущие лапы этого общеизвестного человека, который, оказывается, псих ещё похлеще тех, кого он лечит?!

Видимо на изумлённом лице Джека всё читалось настолько открыто, что Генриетта, грустно улыбнувшись, сказала:

– Да, Джек, мои хозяева подарили меня своему наилучшему друг. Словно я какая-то вещь. Будто я была их рабыней, которую можно продать, обменять или же… подарить. Но самое страшное было даже не это. И не то, о чём мне тогда подумалось. Я-то с перепугу решила, что меня продали в какой-то бордель и теперь мне уготована судьба вечной шлюхи! Как же я тогда проклинала свою внешность… Да я была готова вырвать на себе все волосы и исцарапать всю кожу… Я чуть ли не начала биться от отчаяния головой о стену. Но тут я увидела, что стены в моей тюрьме отделаны мягким поролоном, о который при всём желании ничего не разобьёшь. Никаких окон, одна лишь железная дверь с зарешечённым окошком, и тусклая электрическая лампочка под серым бетонным потолком. О, во мне что-то щёлкнуло, и я начала складывать два и два. Я вспомнила и взгляды доктора Аткинса и свои уснувшие страхи, да и моя тюрьма больше походила на палату для душевнобольных…

– Так и оказалось. Я не знала, сколько прошло времени, день сейчас или ночь, но ждать мне пришлось недолго. Вскорости ко мне в камеру наведался сам доктор Аткинс и популярно объяснил, где я нахожусь. И вот тогда я окончательно поняла, что влипла, и что бордель, даже самый завшивленный и грязный, был бы куда как лучшей альтернативой этой ужасной лечебнице.

– Я даже не могу представить, что ты тогда испытала, – сочувствующе сказал Джек. Он поднялся на ноги и подсыпал в затухающее чрево печи пол ведёрка угля. В лицо дохнуло воспрянувшим жаром. – Не слишком жарко?

Генриетта, сидевшая в опасной близости от приоткрытой печной дверцы, отрицательно помахала златокудрой головой:

– Всё хорошо, Джек. Я так устала… Так устала постоянно мёрзнуть, что теперь никак не могу согреться. Но спасибо, что заботишься обо мне. Что спросил.

– Да пустяки, – вальяжно бросил воришка, укладываясь обратно на матрац. – Не томи, Генри, рассказывай дальше. Признаться, тебя заслушаться можно. Я верю, что ты и впрямь была неплохой нянькой. Хотел бы и я, чтобы мне такая цыпа, как ты, в детстве сказки на ночь почитывала! Ну, ты поняла, в общем…

В голосе Спунера не было ни малейшего смущения. Однако Генриетта давно разучилась краснеть столь двусмысленным шуткам, поэтому спокойно продолжила:

– Начались, наверно, самые ужасные дни в моей жизни. Я томилась в оббитых поролоном стенах, словно приговорённый к казни преступник в камере-одиночке. Мне исправно приносили еду и воду, меняли ведро… Я потеряла счёт часам. Да и как иначе? В норе без окон, где постоянно горит, не выключаясь, свет, ты быстро теряешь чувство времени. Мне казалось, что я провела в этом заточении месяцы. Хотя, как выяснилось потом, Аткинс держал меня под замком всего две недели. Всего! Сейчас я сравнительно легко говорю об этом. Но поверь, Джек, провести две недели в подобных условиях, дрожа от постоянного страха, просыпаясь от каждого шороха и сходя с ума от безысходности и безызвестности… Это действительно верный путь к сумасшествию. И этот свет… тусклый, жёлтый свет, который горит постоянно. Как же мне хотелось разбить эту ненавистную лампочку. Но я не могла достать до потолка.

– В моей палате было прохладно, но не настолько, чтобы замёрзнуть. Спала я на жёстком топчане, одеждой мне служила застиранная больничная рубаха до пят. Примечательно, что все эти дни Аткинса я больше видела. Обслуживали меня дюжие санитары, словно я на самом деле была сумасшедшей незаурядной силы… Однако в тот день, когда меня навестил сам Аткинс, его сопровождали далеко не простые люди. Это были не санитары. Он пришёл ко мне с личным эскортом. Как я поняла, с охраной, с которой он почти никогда не расстаётся. Это тоже тогда показалось мне странным. Да-да, я ещё могла удивляться!

– Его охранники были молчаливы и неподвижны как статуи. Высокие и плечистые, казалось, им ничего не стоит свернуть мне шею как курёнку. И если обычные санитары лечебницы были облачены в заурядные белые халаты, хотя при этом и выглядели переодетыми мясниками, то охранники Аткинса носили чёрное. Чёрные кожаные плащи, чёрные сапоги, скрывающие лица дыхательные маски, соединённые трубками с диковинными ранцами за плечами. Наверно, человек, сведущий в механике, смог бы лучше объяснить назначение этой непонятно экипировки. Но мне было, если честно, не до них. Какая разница, насколько странно выглядели эти люди, когда всё моё внимание было сосредоточено на одном человек. Все мои страхи шли от него, всё моё естество трепетало от ужаса при одной мысли о возможной близости с ним. Я, дурёха, продолжала думать, что всё дело исключительно в плотских утехах…

– Мои предположения рассыпались карточным домиком через две недели после моего заточения в палате Мерсифэйт. В тот день Аткинс второй раз зашёл ко мне. В сопровождении троих молчаливых детин, сопящих в своих масках, как злобные барсуки. Я сразу поняла, что сейчас что-то будет… О да, с тех пор, как угодила к нему в лапы, я стала намного понятливей! Аткинс сказал, что пришло моё время. Что пора отплатить за шикарные условия моего проживания в палате лечебницы. Он издевался. Смеялся, глядя на меня, его рот кривился в гнусной ухмылке, а глаза, как два тёмных колючих кусочка льда, буравили во мне дыры. Он смотрел на меня, как на кусок мяса. Конечно, я пыталась сопротивляться, я дралась, кусалась и пиналась. И голосила так, что чуть не сорвала связки. Плакать я уже не могла. Ранее я выплакала все запасы слёз. Но я кричала. Бог мой, как я кричала… Но никто не слышал моих воплей.

– Меня спеленали в смирительную рубашку быстрее, чем ты съедаешь бублик, Джек. А что я могла сделать против троих огромных мужиков? Против них я была сущим котёнком. Их руки были словно из железа, а толстую кожу их плащей мои зубы были не в состоянии прокусить. На лицо мне надели специальный намордник, так что я и кричать уже не смогла. Ни кричать. Ни двигаться. Меня несли словно куклу. Один из телохранителей Аткинса просто перекинул меня через плечо, и я всю дорогу могла наслаждаться прекрасным видом края его плаща и серым, вытертым сотнями ног, полом. Вообще, в лечебнице преобладали два цвета – серый и жёлтый. Убийственное сочетание. Какое-то время спустя, поживши среди этого «буйства красок», начинаешь ненавидеть их. Жёлтый и серый.

– Так мы и двигались. Доктор Аткинс шёл первым, меня несли сразу за ним, остальные были замыкающими. Этот мерзавец, разодетый в чёрный смокинг и с накрахмаленным платочком в нагрудном кармане, что-то мурлыкал себе под нос и периодически похлопывал меня пониже спины. О да, я была в на редкость соблазнительной для него позе. Соблазнительной и беззащитной. Он наслаждался. Наслаждался каждым мгновением моей беспомощности. Спустя несколько минут меня внесли в большую, отлично освещённую комнату. Меня бросили на затянутый клеёнкой железный стол и накрепко прикрутили руки и ноги ремнями. Ещё один ремень перехлестнул мне горло, так что я едва могла дышать. Но зато убрали кляп.

– Всё вокруг сверкало начищенной сталью и сияло десятками ламп. С непривычки я жмурилась, но мне удалось рассмотреть множество непонятных мне агрегатов, которыми была заставлена эта комната. Всё было до того чисто и вылизано, что просто резало глаза. В этой комнате также не было окон, но зато жужжали каике-то невидимые мне машины, я чувствовала дуновения ветерка. В комнате пахло свежим морозным воздухом и дезинфекцией. Для меня, после спёртого удушливого запаха моей тюрьмы, это был воистину божественный аромат. Мне доводились бывать в больницах, но такой идеальной белизны и чистоты я не видела ни в одной из них. И там отсутствовали жёлтый и серый цвета. Эта комната была словно операционный кабинет хирурга… Надеюсь, ты понимаешь, о чём я, Джек?

– Я знаю, кто такие хирурги, – обиделся Спунер. – Костоправы, только и мечтающие отчикать тебе какую-нибудь часть тела. Мне рассказывали. А ещё я видел Грязного Боба после того, как он прошлой зимой отморозил себе три пальца на руке и ему их отчекрыжили. Так что я знаю, что за типусы эти хер-р-рурги.

– А я нашла в себе силы, пусть и сгорала от страха и паники, ещё подумать, зачем в психиатрической лечебнице содержать такой кабинет, столь похожий на хирургический, и оборудованный, как мне показалось, по последнему слову техники? Я далека от всего, что связано с машинами, но все эти агрегаты, такие же холодные, блестящие и жуткие, как и всё остальное вокруг, все эти приборы из стекла и стали, датчики и трубки явно не были приспособлены для лечения нервных расстройств!

– И я не ошиблась. Аткинс преследовал совершенно иные цели. Мне на голову одели какое-то жуткое на вид приспособление, напоминающее шлем, утыканный десятками проводов, а к рукам прицепили металлические зажимы. Ты когда-нибудь попадал под воздействие электрического тока, Джек? Поверь мне, это действительно так больно, как говорят. Когда я увидела эту штуковину, все эти разноцветные провода, тянущиеся от неё к жужжащим в комнате агрегатам с мигающими лампочками и шкалами, я испугалась как никогда в жизни. Господи, да вся моя рубашка пропиталась потом. Я как загипнотизированная смотрела на шлем, не в силах оторвать от него перепуганных глаз, пока он не оказался на моей голове.

– Доктор Аткинс тем временем переоделся в белоснежный халат и выглядел как заправский врач. Но, по сути, он оказался пыточных дел мастером. Ты знаешь, что такое электрошок, спросил он меня, негромко посмеиваясь? Он говорил тихо и вкрадчиво, нежно гладя меня по дрожащей руке. Его глаза оставались всё такими же бесстрастными и чуждыми ко всему человеческому. Уверена, умри я тогда на том железном столе, он бы и бровью не повёл. Приказал бы своим немым подручным выбросить моё остывающее тело, и вся недолга…

– Вдоволь насмотревшись на меня, Аткинс отошёл в сторону и кивнул невидимому мне ассистенту. Я поняла только одно – сейчас произойдёт такое, по сравнению с чем все мои прежние злоключения покажутся детским шалостями. Комнату наполнил низкий, всё нарастающий вой. Он противно вибрировал, усиливаясь и вгрызаясь в мозг. Я, привязанная к столу, умирала от ужаса, извиваясь в кандалах, как червяк на крючке. Доктор Аткинс и его люди стояли в нескольких шагах от меня и смотрели. Они неотрывно смотрели. А потом, потом пришла боль.

– Она набросилась на меня резко и неожиданно, словно выпрыгнувший из подворотни бешеный пёс. И так же резко укусила, но во сто, в тысячу раз сильней! Помнится, я заорала. Я и не думала, что могу ТАК кричать. Да от моих безумных воплей должна была обрушиться крыша лечебницы! Я горланила хоть святых выноси. Боль была адская. Она судорожными волнами вгрызалась в меня, начиная с головы и проникая в каждый участок тела, жадно пожирая внутренности. Для этой боли не существовало преград. Я тряслась, как припадочная, в мозгу вспух и не опадал огромный раскалённый добела шар боли. Я почти ничего не видела и не соображала. Из моих глаз ручьями бежали слёзы, а челюсти стиснулись с такой силой, что трещали зубы.

– Боль исчезла также внезапно, как и появилась. Я бессильно вытянулась на столе, хватая ртом воздух. Я ничего не слышала, в глазах двоилось и троилось, меня ломало, как изнурённого воздержанием наркомана, а сердце бухало так, что чуть не проламывало рёбра. Оно стучало как сумасшедшее.

– Когда ко мне частично вернулся слух, Аткинс скучающим голосом сообщил, что я превосходно держалась под напряжением целых тридцать секунд. Тридцать секунд, Джек! А мне ведь казалось, что пытка длится вечность… Полминуты, во время которых для меня прошли часы. Тридцать секунд, которых мне хватило обмочиться, надкусить язык и распрощаться с жизнью. Меня отвязали. Я была как тряпка, изо рта и носа у меня сочилась кровь, от меня ужасно пахло. Когда с моей головы сняли это кошмарное орудие боли, мои волосы стояли дыбом. Я была страшней сказочной ведьмы. Я увидела своё отражение в одном из отполированных до блеска металлических приборов. И не скажу, что увиденное меня удивило.

– Передвигаться самостоятельно я не могла. Поэтому меня вновь взвалили на плечо и понесли вон из этой стерильной пыточной камеры. Аткинс шёл рядом и буднично объяснял, что стоит на пороге невероятного открытия, что изменит судьбу чуть ли не всего известного мне мира. Крошка, говорил, он, ты даже и представить себе не можешь, как ты мне помогаешь! Ты будешь одной из тех, кто в итоге окажется на страницах истории. Твоего имени никто не вспомнит, но такие как ты, незаменимы в достижении высших целей… И что-то подобное в том же духе. Я, полуживая и совершенно очумевшая, особо не вникла в его бредовый бубнёж. Всё, что происходило со мной, казалось мне каким-то нереальным и неправильным. Будто это вовсе не меня опять несут неизвестно куда, а я иду рядом с Аткинсом и смотрю на себя со стороны.

– Я была одержима лишь одной мыслью. Боль закончилась. Она ушла! А теперь представь себе моё состояние, когда меня бросили в огромную металлическую ванную, сорвали с меня смирительную рубашку и абсолютно голую залили ледяной, воняющей хлоркой водой. Я повторно заорала, а меня поливали из шланга и всё так же молча наблюдали за моими страданиями. Аткинс стоял в стороне, пока я, воя, корчилась под бьющими упругими струями ледяной воды, обжигающей не хуже раскалённого жидкого огня. От хлорки у меня страшно запекли глаза, она проникала в рот, в нос, я начала задыхаться и захлёбываться. И когда я уже решила, что меня всё-таки заморозят и утопят, душ прекратился. Меня вытащили из ванны, и поскольку я была не сильнее пришибленной мыши, помогли одеться в новую рубашку.

– Когда меня бросили на пол моей камеры, я с облегчением разрыдалась. Эта оббитая поролоном комната, раскрашенная в ненавистные серо-жёлтые цвета, со слепящей мои истерзанные глаза лампочкой, после пережитого показалась роскошным дворцом. Я лежала на полу и сотрясалась от плача. А когда Аткинс любезно сообщил, что завтра мы продолжим процедуры, я могла лишь застонать. Они оставили меня одну, хлопнув дверью, и обречённо лязгнув надёжными засовами с обратной стороны. Я кое-как взобрались на топчан, свернулась калачиком, и так лежала, наверное, час. Скуля и трясясь от шока. Потом я начала потихоньку приходить в себя.

– Я знала, что долго не протяну. Столько боли, сколько мне довелось испытать в тот день, мне не вынести. Я чётко осознала, что чтобы там не говорил этот безумец о моём участии в его опытах, о том, что от меня зависит чего-там такое, я всё равно сдохну на этом чёртовом столе самое больше дня через три. Или же превращусь в вечно трясущееся безвольное существо с бессмысленным взглядом и идиотским выражением лица, делающим под себя и гукающим, как двухлетний ребёнок. В тот миг я вспомнила Стефана. И даже подумала, что неужели сын моих хозяев в своё время прошёл так называемое лечение электрошоком? Но это было невозможным. Стефан свихнулся раньше, чем за него взялся доктор Аткинс.

– И ты нашла выход, – негромко сказал Джек, восхищённо, во все глаза глядя на девушку. – Охренеть не встать, вот уж не подумал бы, что ты повидала такое!

– Если бы только повидала, – совсем невесело улыбнулась Генриетта. – Я испытала то, что врагу не пожелаешь. Так вот… Я пришла в себя настолько, что смогла связно мыслить и, как видишь, строить предположения, пусть они и казались одно нелепее другого. Не знаю, может, я таким образом пыталась уйти в себя, сбежать от страшной реальности, в которой причиняют адскую боль. Возможно, я пыталась спрятаться в собственных мыслях и иллюзиях. Но, слава богу, мне-таки хватило мозгов, хоть их и основательно поджарили, вернуться к настоящей жизни. Мне хватило ума понять, что если я в ближайшие дни ничего не придумаю, мне настанет конец.

– И? – Джек было само нетерпение.

– Если ты думаешь, что я сделала подкоп под неприступными стенами Мерсифэйт, а это, доложу тебе, та ещё крепость, то ты заблуждаешься, Джек. Вряд ли ты читал книги приключенческого жанра, где герои, томящиеся в неволе, используя перочинные ножи и зубочистки, сбегают из самых охраняемых тюрем. Ну, так вот, я определённо не была героиней такого чтива.

– Я вообще книги не читаю, – буркнул Джек. – Ещё этой дурости мне не хватало. У меня свой котелок есть на плечах. И он неплохо варит, подруга!

– Зря. Но разговор не об этом. Я не хочу врать и рассказывать, что придумала какой-то гениальный план или действительно сбежала, проведя за нос Аткинса с его прихвостнями. Повторюсь, Джек, жизнь и книги – это всё-таки немного разные вещи. Мне элементарно повезло. И как бы я там не думала, не решалась, не прикидывала и не воображала, спастись бы мне не удалось. Шанс был один из тысячи. Спасти меня по сути могло лишь чудо. И тут, мой маленький дружок, это чудо и свершилось…

– Ну? Ну не томи, что же произошло? Тебя спас принц на белом коне? – в горящих жадным любопытством глазах Спунера было изрядно сомнений. – Я, знаешь ли, за годы жизни на улице разучился верить в сказки. Что же ты сделала?

– Умерла.