Вышитые кровью. Часть 1
Не виден ветер
Ни вам, ни мне…
Но ивы гнутся
По чьей вине?
Кристина Россетти
1
Сейчас. Лондон, 1888 год
– Прошу, пожалуйста, тише, – прозвучал настойчивый голос организатора собрания, мужчины с тростью и сползающими к подбородку усами.
Помещение клуба рабочих на Бернер-стрит было заполнено до предела. Беспокойные лондонцы практически стояли друг у друга на головах и без перерыва перешёптывались. Некоторые выкрикивали вопросы: «А правда, что убийц несколько?», «Чем, вообще, занимается полиция вместо того, чтобы ловить этого мерзкого ублюдка?», «Почему королева стоит в стороне?». В воздухе пахло потом и копотью. Кто-то толкал Лидию в бок, чтобы продвинуться поближе к импровизированной сцене. Со всех сторон ощущалось беспрерывное шевеление, как в осином гнезде. Через мгновение голова мужчины в огромном котелке загородила ей вид на констебля, который пытался перекричать толпу:
– Нам известно со слов очевидцев, что наш преступник – мужчина средних лет ростом пять с половиной футов. Чисто одетый, среднего телосложения. Имеет иностранный акцент. Но показания разнятся, мы не можем больше ничего сказать.
Стоящая рядом женщина в грязной шали наклонилась к Лидии и, загородив лицо рукой, прошептала:
– Я видела его своими глазами.
– Вы уже рассказали об этом полиции? – в недоумении поинтересовалась Лидия и прикрыла нос платком, от гниющего рта собеседницы пахло за версту.
– Да. Я рассказывала. Они не поверили. Говорят, что духи не убивают людей и не кромсают их, как бумагу, а только являются по ночам старухам, которых зовут с собой на тот свет.
Женщине на вид было лет шестьдесят, но, возможно, растрепанная причёска и отёкшее от попоек лицо придавали ей возраста. Когда-то она могла пользоваться у мужчин популярностью благодаря аккуратному носику и хитрым зелёным глазкам, но теперь больше походила на злобную портовую крысу, которую боялись не то что кошки, но и серийные убийцы.
Накануне на улице, где проходило собрание, и на соседней были найдены две новые жертвы кровожадного убийцы по прозвищу Кожаный Фартук. Элизабет Страйд перерезали сонную артерию, а Кэтрин Эддоус вскрыли брюшную полость и срезали нос. Неприятное зрелище. Пребывавшие в ужасе жители восточного Лондона ещё больше обезумели. Теперь они требовали, чтобы за любую достоверную информацию полиция выдавала вознаграждение. Им и так помогали волонтёры, которые патрулировали улицы каждую ночь. Пусть хоть что-то сами сделают.
В этот раз на собрание позвали местного констебля, неопытного парнягу, которого толпа вот-вот могла разорвать в клочья от негодования.
– А почему вы так уверены, что Терренса Маки убил не Кожаный Фартук? – выкрикнул громогласный юноша.
– Мы ничего не исключаем, но данная жертва не соответствует портрету убийцы, ранее им двигала ненависть к женщинам. А тут дело рук банды грабителей.
Чёрт. Лидия выругалась про себя. Именно за этой информацией она сюда и пришла. Ей больше всех в зале хотелось, чтобы Маки убил не кто иной, как Джек-потрошитель.
По привычке она оглядела толпу, всматриваясь в лица присутствующих. Многих Лидия уже узнавало в лицо, хоть и переехала в Лондон не так давно. Поденный рабочий из ночлежки, пожилая еврейская пара, грузный владелец сырной лавки, портовый грузчик с жилистыми руками, мелкий воришка-сирота с синим глазом. Все эти проходимцы не представляли для неё особого интереса, она искала определённого человека.
– Ещё раз повторяю. Метрополитен-полиция очень ценит вклад простых граждан. Мы только рады, что получим от вас поддержку, но будьте бдительны. Особенно женщины. Любая может оказаться в опасности. Мы просим вас оставаться дома для вашего же блага.
Констебль закончил речь и поспешно вышел под неодобрительные возгласы. «Мы сами себе полиция!». «Бездари!». «Вам наплевать на нас».
– Послушайте! – Организатор громко постучал тростью по деревянному полу. – Мне надо вам кое-кого представить. Нам вызвался помочь Генрих Бунге, независимый детектив.
С первого ряда встал высокий мужчин в щегольском пальто и снял шляпу-цилиндр, обнажив аккуратно подстриженные светлые волосы, как у какого-нибудь шведа. Явно не из местных. Наверное, впервые приехал в Уайтчепел из своего Сент-Джеймса, чтобы покрасоваться перед трудягами лакированными ботинками. Какой от этих франтов толк? Когда он повернулся к зрителям, лысая голова крупного чернорабочего загородила Лидии весь вид. Она попыталась встать на цыпочки, чтобы разглядеть детектива, чей басовитый голос ей показался знакомым.
– Я считаю своим долгом принять участие в поисках, а также могу гарантировать любым информаторам анонимность в случае, если…
На секунду рабочий нагнулся, чтобы незаметно вытереть нос о рукав, и Лидии наконец удалось увидеть лицо высокого джентльмена на сцене. В ушах зазвенело. Какофония голосов в зале затихла. Лидия приложила ко рту шарф, чтобы не закричать. Её вот-вот могло стошнить. Она знала его. Видела эти черты во снах и рисовала много раз на бумаге, чтобы никогда не забыть. Упрямый подбородок, почти неразличимые губы и шрам на левой щеке, уродующий некогда приятное лицо. Это он. Он.
Тогда. Хаддерсфилд, 1877
К белому шатру на ярмарке выстроилась огромная очередь из ребятни. Все хотели посмотреть, как с неба падает великан и разбивается насмерть. Малышам вход бесплатный, но Лидди, уже совсем большой, – один пенс. Ей недавно исполнилось одиннадцать. С уроков отпустили пораньше, и все побежали на звериную площадь. Она так назвалась, потому что раньше на ней продавали и забивали скот. Теперь же здесь ремесленники выкладывали товары на полки, жонглёры устраивали представления, и иногда сюда приезжал волшебный фонарь. Как сейчас.
Внутри шатра было темнее, чем на улице, но всё так же холодно. Начались заморозки. Лидди куталась в шерстяное пальтишко и держала за руку одноклассницу – конопатую Фанни, дочь мясника. Не хотелось потеряться и идти потом домой одной. Ночи уж слишком рано наступали в ноябре, моргнуть не успеешь, и уже выколи глаз. А звёзды заслонял дым из фабричных труб, словно огромная рука великана, на которого они и пришли поглазеть. Сели рядышком на последний ряд и тихо хихикали. Вспоминали, как учитель Греймсбор назвал их одноклассника Чарли безухой вороной, когда тот с третьего раза так и не расслышал вопрос.
Пахло сеном, табаком и маслом, которым заправляют лампы. Девчонки и мальчишки сидели в предвкушении, хоть и знали сказку наизусть. Где-то неподалёку жарили каштаны. В животе Лидди заурчало, но монетки звенели в кармане, так что можно будет взять парочку каштанов на обратном пути.
Тусклый свет погас. На белой простыне проступили буквы, складывающиеся в название: «Джек и бобовый стебель». Началось представление. Грустный мальчик брёл по полю с коровой на верёвочке. Тут-то и явился ему на пути старичок-волшебник.
– А что бы вы сделали на его месте? Взяли бы бобы в обмен на корову? – рассказчик обратился к малышне, сидевшей на первом ряду.
Погодка Лидди, сорванец из другого класса, перебил их:
– С такими бобами с нужника не слезешь.
Его приятель прикрыл рот рукой и стал издавать звуки, тужащегося толстяка. Все захохотали. Рассказчик не стал отвлекаться на воцарившийся хаос и продолжил. Стебель на простыне рос-рос и дотронулся до небес. И тогда Джек решил взобраться по нему и проверить, что же там такое находится на облаках.
– Скукотища! Лучше покажите, какие картинки вы держите под прилавком.
Лидия знала этот тип мальчишек, которые не могли ни минуты просидеть без прикованного к ним внимания и похабных шуточек. Про те картинки ей даже и думать не хотелось, она предполагала, что ничего хорошего на них точно не изображено.
– И зачем они только сюда пришли, если так не нравится?
– Ой, сама не знаю, – подружка зевнула. – Но соглашусь. Одни и те же истории каждый раз.
Лидди пожала плечами. Она впервые пришла посмотреть на волшебный фонарь. И он её поистине завораживал. Как из маленького стеклышка и огня могло такое показываться? Луч, проходя над головами ребят, превращался в людоедов, волшебников, маленьких мальчиков и огромные облака. А, говорят, ещё магии не существует! Как же нет, когда вот она самая.
Джек перерезал стебель, великан упал, и представление закончилось. Заколдованная Лидди повернула голову, чтобы поделиться с соседкой своими впечатлениями, но Фанни там не оказалось. Место пустовало. И куда она только упёрлась? Лидди решила проверить у лотка с каштанами, затем – с пряниками и леденцами. Может, глазеет на фокусника? Но её нигде не было. Будто испарилась. «Вот гадина. Ушла домой без меня».
Все птицы давно улетели на юг. А Лидди пришлось остаться, хоть она и ненавидела это время года. Ноябрь – самый мерзкий месяц. Когда особенно ощущаешь, что солнца нет совсем. Как и снега, который мог бы укрыть грязь и копоть на дорогах. На ярмарочной площади, где повсюду горели огни, не было заметно, что уже так темно. Поздние-поздние сумерки. Идти было совсем недолго – пройти через мост, три дома и свернуть налево возле новой высокой церкви со шпилями. Мама, наверное, уже забеспокоилась. Хотя всего пять часов вечера. Но на севере в это время уже зажигали лампы.
Мост совсем разваливался. Его подмывало с двух сторон грязными водами Колна, в который сбрасывали отходы с фабрики. Местные давно говорили, что рыба там водится с двумя головами, но Лидди им не верила. Она думала, что в такой вонючей воде никому не выжить. Даже чудовищам. Гадкая речка, такая же гадкая, как и Фанни, которая ушла домой без неё.
Лидди грела руки горячим дыханием, поднося их ко рту. Перчатки кто-то украл в школе, а новые купить не успели. Она представляла, как маменька заварит ей чай с молоком и сахаром. А папенька поднимется к ним из мастерской и расскажет новую шутку про барабанщика из цирка. Лидди же в свою очередь про волшебный фонарь утаит и сделает вид, что заняла пенс Фанни. Её, конечно, отругают немного, не время деньгами разбрасываться. Дела шли худо, но всё равно маменька обещала купить к чаю шотландские лепёшки. Купит ли?
Лидди спустилась с моста и вышла на улицу. Ох и шумно там было. Молочница переговаривалась с пьяницей. Десять пенсов ей задолжал. Это не хухры-мухры. Чуть до драки не дошло. Стихло. А потом вдруг послышалось: «Мяу». Мяу да мяу. Не почудилось значит. Лидди сразу подумала про чёрненького своего Леопольда, который убежал весной ещё. Может, вернулся уже? А говорили, собаки сгрызли. Только непонятно было, откуда звук идёт.
Она огляделась влево-вправо. Не разглядеть Леопольда. Мяуканье доносилось откуда-то из переулка из-под почтовой кибитки. И кибитка чёрная, и кошка чёрная, и вечер такой же. Ничего не видно. Были бы спички с собой, но в школу ей их не давали. «Вот так оставлять это нельзя, вдруг и правда он», – подумала Лидди. Она не забывала о Леопольде ни на день с мая. Ждала, что вернётся, и почти потеряла надежду, но теперь… Присела на корточки возле огромного колеса. Её длинные косы коснулись земли. Она протянула руку. Мягкое что-то, но точно не Леопольд.
Скрип.
Чёрная дверь открылась, и большая великанья рука утащила её внутрь. Снова скрип. Темнота вдруг стала темнее прежнего. Не было ни просвета. Пахло вновь табаком, потом и сеном. Да так сильно, что глаза щипало. Рот слипся отчего-то, она даже вскрикнуть не успела. Наверное, попала в вечное царство и едет к вратам. А молитву, что там будут спрашивать, так и не выучила.
Телега катилась по брусчатке, уж очень похожей на ту, что лежала в Хаддерсфилде. Лидди наконец поняла, что ни в какое небесное царство она не едет. И схватил её не дьявол, не ангел и даже не колдун. Дорога стала помягче, уже не так болтало из стороны в сторону. Тело онемело от страха. Она пошарила дрожащей рукой в темноте, что-то тёплое находилось за её спиной. Жесткая щетина, очертания плеч и рук. Всё-таки человек.
– Мистер, мне надо домой, – прощебетала Лидди.
– Мы тебя туда и везем.
– Он в другой стороне.
Ответа её замечание не удостоилось.
– Прошу, пожалуйста, маменька будет волноваться.
– Мне до твоей маменьки, как до Свазиленда – никакого дела, – резко проговорил он, сжав плечо Лидди до боли, и она затряслась от страха.
Кибитка наехала на кочку, и Лидди ударилась головой о жёсткую стену деревянной коробки, в которой сидела с незнакомцам. Она завыла от боли, лицо стало влажным от слёз, и из носа протянулась длинная сопля.
– Больше поплачешь – меньше потеть будешь.
Лидди это нисколько не обрадовало. Она стукнула кулаком по торчащей сбоку коленке, укусила людоедскую руку и попыталась на ходу открыть дверцу, чтобы выпрыгнуть, но силёнок не хватило. Незнакомец снова её схватил и потянул за сапожок, которым получил тут же по носу. Людоед заревел как лев. И тут кибитка остановилась, дорога закончилась. Только большой радости это не принесло.
Дверца отворилась. Снаружи стояли двое, освещаемые керосиновой лампой. Тот, что посветлее, спросил густым басовитым голосом:
– Что тут у вас творится за чертовщина?
– Эта дрянь меня укусила, и нос чуть не сломала, – он сплюнул на землю чёрный сгусток, наклонившись за край кибитки. – А, может, и сломала. Поговори с ней.
Светловолосый кивнул. Молодой он был, но страшный до чёртиков. Особенно, когда лампа освещала левую половину лица, похожую на корку высохшего на солнце апельсина. Вот его бы в театр играть великана. Малыши развизжались бы так, что в штанишки напрудили. Рядом с ним стоял рыжий, нос-картошкой, волосы торчат в разные стороны, один глаз косится куда-то, а второй тебя прожигает. Очень уж он был похож лицом на свесившуюся голову с поломанным-неполоманным носом. Близнецы. Но один всё же краше будет.
Великан присел на корточки. Его лицо было совсем близко, но почти неразличимо: фонарь находился сзади и освещал только волосы, превращая их в нимб.
– Зачем же ты так, м? – тихо произнес он голосом расстроенной нянечки.
– Я не хотела, мне надо домой.
– Нам всем надо домой, но почему-то же мы так себя не ведем. Не бьёмся и не кусаемся, а?
Лидди потупила глаза.
– Теперь мне придётся преподнести тебе урок.
А затем великан резко встал во весь рост, вытащил её за ногу из чёрной кибитки и повалил на землю. Шлепнулась так шлепнулась, аж в ушах зазвенело. Чуть привстав, не успела она опомниться, как пощёчина снова повалила её на грязь. Звякнула пряжка ремня, и зажгло икры. При первом ударе Лидди от неожиданности потеряла голос. А от второго – взвыла как собака.
– Пожалуйста.
Великан поморщился и вновь взмахнул сухой жилистой рукой. Знала ли она что-то о боли? Боли, когда ударяешься мизинцем о тумбу – да. Когда катишься кубарем с лестницы, оступившись – может быть. Но такой? Никогда. Никогда.
– Не надо.
Последний пинок носком ботинка по ребрам выключил керосиновую лампу, звёзды и луну. Растворились во мраке два брата, что безучастно смотрели показываемое им представление. Не слышны были больше звонкие удары. Мир закончился, остались только ухмылка на тонких губах да довольные бесцветные глаза на памяти. Вот и всё.
Сколько времени они ещё ехали – неизвестно. Всю дорогу Лидди провела в небытие и проснулась уже на пороге здания из красного кирпича. Таких фабрик в Хаддерсфилде было полно, может, это одна из них? Не похоже. Вокруг был лишь пустырь. Просёлочная дорога и высокая сухая трава. Ни шпилей церквей, ни речки, ни лавок. Ничего. В этот момент Лидди поняла, что ещё не скоро узнает, купила ли маменька шотландские лепёшки и куда убежала гадина-Фанни. А, возможно, совсем никогда.
2
Сейчас. Лондон, 1888 год
– Да ты вся белая, как скорлупа, – обратилась к ней женщина в шали и вылупила глаза.
Лидия не могла прийти в себя уже долгое время. Слова, сотни слов, произносимых Генрихом Бунге, проносились мимо ушей и испарялись, словно снег в тёплый день, не долетающий до земли. Ей удалось только прошептать высохшим ртом:
– Голод. Голодно мне.
Собрание объявили закрытым. Толпа поспешила на выход, сдавливая Лидию с двух сторон. Наконец она очнулась от забытья и зашевелила ногами, уносимая людским потоком. Кто-то ткнул её локтем в бок, кто-то наступил на пятку. Однако извиняться ни один из них не собирался. К конечностям прилила сила, и Лидия с горящими глазами выбежала на улицу. Это шанс. Она должна взять себя в руки и не упустить его. И так, и сяк пыталась она заприметить силуэт детектива среди чёрной массы прохожих. Оглядывалась влево-вправо. С другой стороны дороги послышался свист. Он был там. Призрак, за которым она гналась столько лет во снах, садился в кэб с двумя сопровождающими. Что Лидия может сделать? Она протиснулась сквозь рабочих, чтобы попытаться хотя бы увидеть, в какую сторону они поедут. Кнут поднялся над лошадьми, и экипаж тронулся, оставив за собой мокрые полосы на брусчатке.
«Генрих Бунге. Генрих Бунге. Детектив Бунге. Как это, черт возьми, возможно?» – повторяла Лидия, смотря вслед кэбу. Он уносился в сторону Сити, центрального района Лондона. Эта встреча казалась ей лишь бредовым сном. Если ущипнуть себя за руку – проснёшься. Что бы это ни было, она должна действовать незамедлительно. Рядом с собой Лидия вновь увидела женщину в грязной шали с собрания и спросила у неё:
– Вы не знаете, кто это был?
– Частный детектив. Работает только со всякими богатеями. Окуда он – не знаю. Поговаривают, знаком с прусским королем.
Лидия фыркнула, услышав эту чушь.
– А тебе видно больше всех известно?
– Мы когда-то были знакомы. Очень-очень давно.
Она едва держалась на ногах, не то от голода, не то от скользких булыжников мостовой. Женщина подхватила её под руку и повела в глубину узкой улицы.
– У меня там пирог остался с утра, я поделюсь с тобой, и всё расскажешь.
В городе давно боялись заговаривать с незнакомцами. Никто не знал, как по-настоящему выглядит Джек-потрошитель. Им мог оказаться и безобидный старикашка, и состоятельный джентльмен, и даже женщина, отчего лондонцы старались не рисковать и прятались по домам. Но у Лидии не было выбора. Денег, вырученных у ростовщика с украденных карманных часов, почти не оставалось. Она экономила на всём, чтобы не остаться тёмной ночью на улице. Если не хватит на ночлежку – считай, ты пропал, поэтому отказываться от пирога было непозволительной роскошью. Тем более сейчас, средь бела дня. Хотя скорее серого: солнца не было видно, его заволокло облаком смога, испускаемого фабричными трубами.
Совсем скоро Лидия и её новая знакомая подошли к изрядно обветшавшему дому, которому, казалось, исполнилась уже не одна сотня лет. Его фасад был затянут трещинами, прикрытыми грубыми пластами прогнивших досок. Типичная ночлежка, коих в Уайтчепеле был не один десяток.
Переступив порог, они очутились в полумраке, где тени, казалось, оживали в танце под потолком. Винтовая лестница уходила в темноту. В воздухе витал аромат сырости, смешанный с прогнившим мусором недобросовестных жильцов. Осторожно двигаясь по узкому коридору, где каждый шаг отзывался тихим скрипом пола, Лидия и её спутница добрались до конца пути. Перед ними появилась деревянная дверь, за которой скрывалась крохотная, тесная комнатка. Там, в сердце дома, царила тревожная тишина.
Безымянная женщина жила одна, что уже свидетельствовало о неплохом её положении. Кровать, загороженная шторкой, круглый стол и перевёрнутое зеркальце рукой вверх на стене – вот и всё убранство. Взглянув на своё отражение, Лидия чуть не обмерла. На неё смотрела не двадцатидвухлетняя девушка, пышущая молодостью, а её окоченелый труп с сухими, как пергамент, бледными губами.
Хозяйка включила керосиновую горелку, достала стеклянную банку с чайной трухой и без лишних церемоний погрузила в неё свои грязные искривлённые пальцы. Лидия лишь молча наблюдала, стараясь подавить отвращение. В её нынешнем положении было не до гигиены.
– На кой тебе сдался Бунге? Неужто хочешь попросить помощи? – хмыкнула старуха. – Он тебе явно будет не по карману.
– У меня с ним давние счёты.
Повисла пауза, хозяйка покачала головой, наливая чай.
– Не связывайся лучше с этим мерзавцем. У него собак весь город. Моргнуть не успеешь, как на тебя их натравит. Он иногда помогает безоплатно беднякам, попавшим в беду, но чую он за это с них три шкуры дерёт. Похуже мясника будет.
– Может, он и есть мясник? – спросила Лидия, грея руки о горячую кружку и сглатывая слюну при виде пирога.
Женщина пожала плечами и лукаво посмотрела на неё:
– Никто не верит мне, что я видела мясника. Но я и не настаиваю. Внешность обманчива. Могло и почудиться.
– А как выглядел этот ваш дух? Кто он?
Лидия засунула в рот весь отрезанный ей кусок и принялась внимательно слушать.
– Не объяснить это так на словах. Но могу сказать, что руки его – человеческие, ноги – человеческие, а помыслы – внеземные. Гонятся эти полицейские за тенью. Днём она есть, а ночью её не поймать. Во тьме теней не бывает.
– Как же вы тогда его видели?
Лидия отодвинула кружку, чтобы собрать крошки со стола в руку, и увидела, как под мокрым пятном на скатерти проступили какие-то символы.
– Я видела его лицо. У него много лиц, и одно из них – твоё.
Хозяйка комнаты улыбнулась безумной кривозубой улыбкой, и Лидию бросило в дрожь, аж поджилки затряслись. Даже не хотелось знать, что всё это может значить. «Ни черта она не видела, вот и сочиняет. Неудивительно, что её показания не приняли». Лидия украдкой выглянула в окно. День уже близился к закату, хотя, казалось, прошло всего полчаса с тех пор, как они пришли. Женщина всё ещё медленно пила чай, хлюпая при каждом глотке, будто только притворяясь, что пьёт. Её зелёные глаза сверкали, как газовые фонари, свет которых просачивается сквозь плотную пелену тумана. Их словно оторвали у юной девушки и прилепили к лицу старухи со впалыми щеками и седеющими волосами.
– Который час? – испуганно произнесла Лидия и вскочила со стула.
– А мне почём знать. В этой части города часов в домах не держат.
Лидию накрыла паника. Ей нужно было успеть что-нибудь придумать до наступления темноты.
– Спасибо большое за пирог. Будут деньги – я вам отплачу. А теперь мне пора.
– Посмотри в газетах.
– А? – обернулась она в дверном проеме.
– Поищи объявление в газетах. Да тех, что подороже.
Эта идея ей понравилась. Перешагивая через ступеньки, Лидия выбежала на улицу и распустила длинные чёрные волосы, чтобы они хоть немного её согрели. Моросило. Холодные капли иголками вонзались в щёки. Нужно было идти в сторону Сити, где уже загорелись газовые фонари. Мальчишки-газетчики, слоняющиеся по Уайтчепелю и кричащие по углам, не продавали то, что ей требовалось. Их читатели не могли позволить себе ничего дороже куска мыла. Ей нужно было идти в центр, где обитал контингент побогаче, а соответственно и газеты там были другого уровня.
Лидия торопилась, спотыкаясь о булыжники. Не успеешь до темноты – ты труп. Ночь в Уайтчепеле была иссиня-чёрная, словно сажа. И что в ней скрывалось, одному богу известно. Лучше с таким не играть. Через двадцать минут она дошла до книжного магазина Смита – одного из многих в Лондоне. Внутри толпились мужчины возле гор нераскупленных газет, чьи передовицы пестрели подробностями ночных преступлений. Действовать нужно было быстро, а то выгонят. Лидия схватила первый попавшийся выпуск «Таймс» и раскрыла его на странице с объявлениями. Детектив, детектив, детектив. Вот он.
Частные наблюдения и независимые расследования. Анонимность обеспечена.
Обращайтесь к мистеру Бунге по адресу Элдервик-стрит, 5
– Мадам. Вы либо покупаете, либо нет. У нас не читальный зал, – крикнул недружелюбный продавец с другого конца магазина.
«Три пенса за газету? Ещё чего. Эти деньги мне есть куда потратить», – подумала Лидия и, повторяя про себя название улицы, вышла наружу. Мимо пронесся дорогой экипаж из добротного дерева, вздымая брызги с дороги. Она едва успела отпрыгнуть, чтобы не запачкать платье, и неспешно побрела в сторону ночлежки. Торопиться не хотелось, пусть и нужно было добраться до комнаты до наступления темноты. Нечасто ей удавалось побывать в этой части города, отчего, как завороженная, она рассматривала каждый уголок.
Ярко освещённые электрическими огнями витрины пестрели всеми возможными цветами. В патиссери красовались аккуратные ряды пирожных-безе, щедро посыпанных сахарной пудрой. По соседству стоял магазинчик с новенькими разноцветными книжками. Следом – модные платья из шелка, сменяющиеся мебелью, обтянутой бархатом. Лидия остановилась на углу улицы и засмотрелась на витрину детского универмага. Вид на неё загораживал мальчик, усердно вытиравший налёт сажи замызганной тряпкой.
За стеклом были выставлены дорогие игрушки: искусно раскрашенные оловянные солдатики и фарфоровые куклы, облачённые в изысканные наряды, будто сошедшие со страниц модных журналов. Рядом тихо вращался зоотроп – металлический барабан, через небольшие отверстия которого мелькала сцена: лошадка, бегущая в вечном круге. Когда мальчик ушёл, Лидия заметила плюшевого медведя в красном сюртучке. Её кисти заныли. Боль, к которой она вроде привыкла за все эти годы, стала нестерпимой. Руки жгло раскаленным железом. Ей хотелось закричать, но она стерпела. И сжав кулаки, бросилась прочь.
Тогда. Под Лидсом, 1877
Ноги, как у зебры. Тело, как у зебры. Только голос – человеческий, и им Лидди прохрипела:
– Дайте мне поговорить с родителями. Это несправедливо. Почему он со мной так поступил?
В маленьком сыром помещении, похожем на кладовку для швабр, сухопарая женщина в сером фартуке, осматривала Лидди, раздев её до панталончиков. Полоски синяков казались чёрными на белой коже и ужасно ныли. Оттого и была она так похожа на зебру. Как бы Лидди ни старалась увериться в том, что вчерашняя ночь ей почудилась, этот узор говорил сам за себя. И она помнила, кто его нарисовал. Не плод фантазий, не великан. А высокий белобрысый парень с уродливым шрамом и бесцветными глазами. Из плоти и крови. Она обязательно расскажет о нём родителям, а те в свою очередь полисменам. Ему это с рук не сойдёт. Его найдут и накажут, ведь он плохо с ней поступил ни за что. Но вот женщина в фартуке пыталась убедить Лидди в обратном:
– Красавчик не стал бы лупить тебя просто так. Значит, заслужила.
– Чем? – вяло возмутилась Лидди. – Я не сделала ничего другого.
– Не надо мне тут бабушку лохматить.
Женщина надавила на ребро, кожа вокруг которого была покрыта огромным синим пятном, и Лидди взвизгнула от боли.
– Не пищи, не сломано.
– Почему вы не можете вызвать моих родителей? Они во всём разберутся. Хаддерсфилд, Хай-стрит, 3.
– Мы с ними уже давно переговорили. Они сами здесь тебя оставили за долги. Как отработаешь, вернёшься хоть на Хэй, хоть на Хай, одевайся.
Еле перебирая руками, Лидди принялась натягивать на себя платье. Теплее от этого не стало. Сырость и холод успели пробраться под кожу, пока женщина ощупывала её ледяными руками. Кем она была и где они находились, Лидди понятия не имела. Всю ночь ей пришлось провести на жёсткой койке, кутаясь в покрытое грязью пальтишко и положив под голову школьный портфель. Казалось, всё это – лишь кошмар, навеянный страшными рассказами. Образы кружились в голове, словно мухи вокруг навозной кучи. А сил не оставалось ни плакать, ни открывать глаза. Но всё же пришлось. Встать, идти по коридору куда-то вглубь, раздеваться, причиняя каждым движением боль. Но сопротивляться нельзя, она это узнала этой ночью. Будешь вырываться – станет только хуже.
Женщина открыла железную дверь и повела Лидди вперед, в помещение с длинными столами. Деревянные лавки были забиты детьми, плотно сидящими друг к другу. Лидди примостилась сбоку. У самого краешка, где её уже ждала железная тарелка с молочной кашей синевато-серого оттенка. Однако есть совсем не хотелось. Её тошнило и перекручивало изнутри, потому что один из ночных ударов пришелся по животу. Она взяла ржаной хлеб, который оказался таким липким, что застревал на зубах и клеился к нёбу. Исполнившись отвращением, Лидди отложила тарелку и осмотрелась. Вокруг сидели дети примерно её возраста в серых робах. Сонные и потерянные. Но не такие потерянные, как она.
– Ты не будешь? – спросил сидящий слева мальчик с острыми, как спицы, локтями.
Лидди промычала. И мальчик забрал её тарелку себе.
– А где это мы?
– Где-то под Лидсом, – ответил он, быстро работая ложкой.
– А что это за место? Тюрьма?
– Своего рода, – мальчик хмыкнул, в три счета тарелка опустела так, что мыть не придётся. – Я Сэм.
– Лидди.
Прозвенел звонок, и все, как по команде, встали. Сдав миски на мойку, дети прошли в соседнее помещение, очень похожее на предыдущее со всё теми же рядами столов и скамеек. Когда все уселись, перед Лидди положили выкройки. «Будешь сегодня вырезать», – сказал седовласый смотритель с крысиными глазами. На вид ему было не больше, чем парням из кибитки, отчего Лидди сделала вывод, что поседел он не от старости.
Чик-чик. Из-под ножниц вышла кривая лапа. Чик-чик. Морда. Чик-чик. Брюхо будущего медведя. Только сшивали и набивали пухом их другие дети. Все работали без машинок, только руками, иглой и нитью, отчего в тесном помещении было тихо, как в гробу. Что же это, если не тюрьма? Фабрика? Только даже Лидди знала, что фабрики – это смог и трубы, запах масла и шум машин. Помещение же, в котором она находилась с другими детьми, больше напоминало старый склад. Сырой и тёмный. Такой же, как зимние ночи на севере королевства.
Слёзы стекали по щекам Лидди, но она боялась их стереть. Вдруг привлечёт внимание. Хотя скулить хотелось, как подстреленной собаке. Обидно до колик в животе. До шума в ушах. Лидди вспоминала лица похитителей и, скрежеща зубами, представляла, как отрезает им пальцы вместо текстиля. Лишь это помогало ей успокоиться. А под нос себе она шептала их приметы, что запомнила: «Шрам на левой щеке, косой глаз, рыжий». «Шрам на левой щеке, косой глаз, рыжий». Её не проведёшь: это они виноваты, не родители, в том, что она здесь оказалась. Женщина в фартуке – лгунья, не более. Потому что так не бывает.
Да, жили они не богато. Даже одной служанки у них никогда не водилось. Маменька справлялась сама, чтобы сэкономить. Однако на хлеб хватало. Даже на масло, кофе и новую школьную форму для дочери. Помощь от папеньки требовалась постоянно: то настроить рояль в Механическом институте, то отремонтировать тромбон в фабричном духовом оркестре. Конечно, он больше соображал в струнных инструментах, но и ко всему остальному приловчился со временем. Плохо было только когда ничего нигде не ломалось. Но зато в такие дни он мог подольше изучать гаммы с Лидди.
Чик-чик. Невозможно было больше слышать этот противный звук. Она попыталась не обращать на него внимание и улетела в свои мечты. Там все эти несчастные дети не были подневольными фабрикантами. Каждому из них Лидди дала по инструменту. Первый ряд, те, что пришивают глазки, будут струнными. Второй, они набивали медведей ватой, – деревянными духовыми. Дальше – медные духовые. А её ряд, так уж и быть, пусть играет на ударных. Заправляет всем дирижер с кнутом. И исполняют они увертюру «Трубадур».
Свечи зажгли, когда совсем завечерело. В каком то было часу – неизвестно. За временем следили только смотрители. К ужину огромные ящики были доверху заполнены разноцветными медведями. В большинстве красными, как мозоли, которые Лидди успела натереть, работая ножницами. Заговорить ни с кем она так и не решилась. Детей повели в столовую. Та же синеватая каша колом встала в желудке, но другого выбора не было. Сэм изредка на неё поглядывал, наверное, хотел опять добавки. Но, когда увидел, что Лидди сама всё соскребла до последней крошки, недовольно отвернулся.
В тот день её побили снова: несколько раз стеганули кнутом за невыполнение нормы. В воспитательных целях. Казалось, ночь никогда не наступит. Но она наступила, и Лидди рухнула на железную кровать, пытаясь вспомнить все молитвы, которым когда-либо учила её маменька, в надежде, что они ей помогут выбраться из этого проклятого места.
3
Сейчас. Лондон, 1888 год
Всю ночь Лидии мешали спать свистки полицейских и патрулей, отчего она встала с кровати ещё до рассвета и принялась собираться, разбудив бедолаг, деливших с ней комнату. Надела пелерину, шляпку, прикрепив к ней изнутри оставшиеся монеты, и обновила серьги – так Лидия называла верёвки в ушах. Она носила их уже много лет. С тех пор, как потеряла на фабрике настоящие серьги, подаренные ей на одиннадцатый день рождения. Всё боялась, что дырки в мочках зарастут, и она не сможет больше их примерить. Но теперь, когда надежды вернуть утраченное угасли, для неё это стало ритуалом.
На улицу уже высыпали первые сонные рабочие, семенящую на фабрику, чтобы заработать свои пару шиллингов, но Лидия держала путь по центральной улице Уайтчепела на вокзал. Идти было недолго – всего каких-то сорок минут. Приближаясь к станции, она уже могла слышать гудение приближающегося паровоза.
На перроне стоял гомон иностранцев, вываливающихся сплошным потоком из вагонов поезда. Они разбредались в разные стороны, крепко держась за свои чемоданы и оберегая их от мелких воришек. С лотков продавали плюшки и кофе, а под ногами мельтешили дети и маленькие собачки. Когда толпа немного рассеялась, Лидия подошла к огромной карте и стала искать Элдервик-стрит, водя пальцем по застекленной бумаге.
– Мадам, может, вам помочь? – приятный мужчина лет сорока заигрывающе улыбнулся ей, обнажив желтые от табака зубы.
– Нет, спасибо. Я уже всё нашла. – Лидия отшатнулась.
– Только приехали в Лондон? Может, вам показать город?
– Как-нибудь в другой раз. Я спешу.
– А за десять фунтов? – прошептал он, склонившись над ней.
Лидия встрепенулась. Её снова приняли за проститутку. Без какого-либо ответа она бросилась прочь с вокзала. Только краем глаза ей удалось увидеть, что нужная улица находится в западной части Лондона минутах в пятнадцати от Трафальгарской площади. Всё внутри колыхалось от страха и злости. Слова мужчины прицепились к ней словно грязь к подолу. Но как бы она ни пыталась, не удавалось их стряхнуть.
В домах на Элдервик-стрит проживал зажиточный средний класс: врачи, адвокаты, профессора и, как выяснилось, частные детективы. Вывеска на фасаде кирпичного дома гласила: «М-р. Бунге, независимые расследования». Белоснежный порог, будто натертый мелом час назад, эркеры, высокие чистые окна. С виду и не скажешь, что здесь живет человек, сколотивший состояние такими грязными делами, как похищение детей. Но деньги не пахнут. На них можно позволить себе быть кем угодно.
Обзорный пункт на улице было найти не так просто, отчего Лидии приходилось, сливаясь с прохожими, гулять туда-сюда, как челнок, по тротуару. Когда Биг-Бен пробило семь ударов, из здания напротив выпорхнула невысокая женщина в простом шерстяном платье. Пересекши мостовую, она направилась к дому номер пять и открыла дверь своим ключом. Вряд ли её можно было принять за родственницу, отчего Лидия сделала вывод, что это горничная.
Меньше, чем через час к дому подъехали двое мужчин. Лидия видела их вчера: коренастый и крупный, похожий на бывшего военного или тюремного надзирателя, и поменьше – в опрятном пальто. Они сопровождали Бунге на собрание в Уайтчепеле. Лидия не успела пройти до поворота, как дверь снова распахнулось: вышли теперь трое, включая хозяина. Серьёзного и стремительного. Кэб увез их в сторону центра. Лидия глубоко вздохнула, смотря ему вслед. Не так она себе представляла его и его жизнь. Не там искала.
И зря обошла все пабы, верфи, таверны, прачечные, бедняцкие столовые, угольные склады, рынок в Спиталфилдс и биржу в Петтикоут-лейн, Уайтчепел и Ламберт, причалы и храмы. Она просто не хотела верить, что сможет найти его здесь. Ей казалось, что грязь нельзя смыть. Из неё не выбраться никогда, раз уж там оказался. Но боги умеют посмеяться: окружить мучителей теплом и звенящими фунтами, а их жертв – сыростью и болью. Вот вам и справедливость.
Битый час ничего не происходило на Элдервик-стрит, 5. Прохожие сновали по улице, совершенно не замечая Лидию. Для них она была пустым местом. Ничем не примечательнее лондонской лужи. В животе заурчало. Лидия решила покинуть свой пост на время, чтобы сбегать до суповой кухни, где беднякам предлагали бесплатные обеды. Пусть одета она была и побогаче остальных, там ей никогда не отказывали.
Между комиссионными магазинчиками на Брик-лейн всегда скапливалась огромная очередь, которая тянулась змейкой к маленькой дверце. Дождавшись тарелки горячего говяжьего супа, Лидия села за стол между двумя бродягами и принялась дуть на ложку, от которой исходил пар. «Это не может продолжаться вечно», – мелькнуло в голове. Что она будет делать, получив свое возмездие, если не сядет в тюрьму? Снова фабрика? Её руки больше не вытерпят многочасовой напряжённой работы. И так перед сном ей приходилось иногда окунать их в ледяную воду, чтобы хоть ненадолго заглушить боль. Она боялась, что в долгосрочной перспективе от этого станет только хуже, но выбора у неё не было. Врач, встретившийся ей однажды в поезде, сообщил, что, если не пролечить нерв, пальцы могут окончательно потерять чувствительность. Для Лидии это было не самое ужасное, куда хуже, если бы руки пришлось ампутировать.
Что ещё оставалось? Дом терпимости? Или, может быть, позволить делать с собой фотографии в неглиже? Чтобы прохожие оборачивались, вспоминая тот кусок картона, который они сжимали липкими пальцами. У Лидии не было плана, что делать дальше. Ей казалось, что она существует на одной лишь ненависти, использовала её, как топливо. Если ненависть иссякнет, энергии не хватит даже открыть глаза. Не то, что работать и зарабатывать. Был ещё один путь – найти мужа среди своего класса. Но даже бедняк вряд ли стал бы смотреть на такую костлявую, словно расчёска, девчушку. Да ещё и к тому же неумеху. За всю жизнь только шить она и научилась. Какой с неё толк?
Отбросив в сторону гнетущие мысли, Лидия снова побрела на Элдервик-стрит. Накатывала усталость. Весь день на ногах в такую промозглую погоду. Туман густел, повсюду мелькали женские капоры и черные мужские цилиндры. Но вдруг вдалеке привиделась уже знакомая фигура в шерстяном платье. Женщина зашла в булочную, звеня дверным колокольчиком, и оживленная удачей Лидия поспешила за ней вслед.
Внутри пахло хлебом, только вынутым из печки. Лидия обрадовалась, что успела накануне пообедать, иначе бы залила слюнями весь пол. Она размышляла, как подступиться к горничной. Для начала просто хотелось рассмотреть лицо поближе, но сделать это, дыша ей в спину, не удавалось. Тогда Лидия решила заговорить:
– Мой знакомый инспектор сказал, что мясник на самом деле больше шести футов ростом, как вот этот, – прошептала она ей на ухо и указала головой на продавца, который был чем-то похож на омолодившегося Бунге. – И сам он не здешний.
Женщина обернулась, её мягкие черты напряглись. Она выпрямилась, будто проглотила кол.
– Не читала об этом в газетах.
– Только сегодня узнали. Полицейские его видели своими глазами, – после небольшой паузы она продолжила: – Я тут неподалеку теперь живу, меня зовут Синди Кауфман.
– Элайза Стилл.
Женщина окинула неодобрительным взглядом грязноватую пелерину Лидии. Ей знакомство явно было не по нраву. Схватила рогалики с прилавка и вылетела пулей из магазина. Лидии пришлось выложить деньги за буханку, пусть и самую дешевую, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Бунге всё так и не было, весь день его где-то черти носили . Расправиться с ним будет не так-то просто. Он не походил на человека, который ходит по сомнительным заведениям, тем более в одиночку. А в центре Лондона под ярким газовым светом едва ли останешься незамеченным. Полиция сюда прибывает гораздо быстрее, чем в Уайтчепел.
Лидии нужно было срочно что-то придумать, ноги уже немели от усталости. И тогда ей пришла в голову идея. Она взяла листок бумаги, нацарапала на нём аккуратным почерком: «Генрих Бунге – Джек-потрошитель. Беги», – и бросила его в безымянный почтовый ящик, который относился к квартире на чердаке.
Небо уже потемнело, когда вернулся хозяин квартиры. Спустя некоторое время двое подчиненных покинули дом, а следом за ними и Элайза. Остановившись возле входной двери, горничная заметила письмо, внимательно его прочитала и засунула в ридикюль. Что она теперь сделает? Пожалуется своему хозяину? А заодно и упомянет про сплетницу, с которой познакомилась накануне. Если так, то всё кончено. По словам старухи, с Бунге лучше не связываться – сожрёт.
Но вот дверь снова открылась. Элайза пересекла мостовую и остановилась возле приёмной частного детектива. Лидии казалось, что сердце выпрыгнет из груди. Надо бежать наутек, уносить ноги. Они её найдут.
Секунда ожидания длилась вечность. Но после наступило спокойствие. Волоча тяжёлый чемодан, Элайза спешила куда-то прочь.
Она поверила.
4
Тогда. Под Лидсом, 1878
После пробуждения у Лидди было не больше пятнадцати минут, чтобы заправить кровать и умыться, почистив зубы древесным углём. Она научилась делать это очень быстро, отчего каждое утро у неё оставалось время незаметно достать тетрадку и зачеркнуть в самодельном календаре квадратик – новый пришедший день. И тогда она точно знала, что наступило пятнадцатое июня. Лидди находилась в богом забытом месте уже сто восемьдесят три дня.
Если ад существует, она точно туда попала.
Но хотя бы пришло лето. Дни стали ярче, забегали солнечные зайчики по железным столам. Ночью не приходилось мёрзнуть под тонкой простыней. Иногда даже было жарко. Жарко для севера, конечно. По воскресеньям их стали выводить на улицу, всего раз в неделю подышать воздухом. Но лучше, чем ничего. В эти моменты в душе зарождалась небольшая надежда, что всё это не навсегда.
Лидди ни с кем так и не подружилась. Иногда перекидывалась парой слов с Сэмом. По правде, дружить было некогда, работали они по шестнадцать часов. Шили набивные игрушки, перчатки, чулки. Иногда декоративные штучки для дома – всё, для чего требовались проворные детские пальцы.
«Лэнгли и партнеры» были большим производителем и делали всё подряд и всегда вручную. Нет, не для того, чтобы сэкономить на станках. Ручные изделия стали цениться дороже, когда пришла промышленная революция. И позволить их себе могли только богачи, так сказал Сэм, он был очень умный. Жалко, что ему так не повезло. Мать сама отдала его на фабрику за долги. Взаправду. Никто его, как Лидди, не похищал.
После завтрака дети прошли в мастерскую. Их ждали двадцать пять фунтов бархата и заказ на сто пятьдесят декоративных подушек. Работы на целый день. Лидди принялась за выкройку. Теперь она умела всё: шить самые мелкие и сложные детали, – но нисколько этими навыками не гордилась. Она только и мечтала забыть, как держать нитки с иголкой, и выкинуть их навсегда.
Перед началом работы она незаметно отрезала белую нить, вдела её в игольное ушко и сделала себе новые сережки. Позолоченные колечки, подаренные папенькой, у неё украли. Иначе и быть не могло. Она всегда засыпала в них, а однажды проснулась с пустыми дырками в ушах. Плача искала колечки под кроватью, облазила всё, но ничего не нашла. Тогда она и поняла: кто-то из девчонок позарился на них. Конечно, не для того, чтобы красоваться на фабрике. Не дуры же они. А чтобы подкупить охранника: он иногда привозил из города конфеты и разные вещицы. На них сережки и обменяли. Лидди решила, что не будет ни с кем дружить теперь уж точно. И так не хотелось, а после такого предательства и подавно.
Через час после начала смены дверь мастерской отворилась. В комнату ввели испуганную девочку, на вид ровесницу Лидди. Щеки её были пухлее. А волос – совсем белый и кудрявый, полная противоположность черной смоли Лидди. Новенькая. Последнее время не часто они здесь появлялись.
Девочку посадили рядом с Лидди, которая должна была её всему обучить. Как вырезать, набивать, украшать кружевом и пришивать бирки.
– Вот тут будь поаккуратнее. Надо оставить полдюйма припуска на швы.
Девочка пыталась делать всё, что ей говорят без лишних слов, но действовала нерасторопно. А под конец и вовсе испортила ткань, отрезав лишнего.
– Ты что творишь, дура? Хочешь, чтобы нам двоим досталось?
Глаза новенькой увлажнились от слёз, и она молча покачала головой. Лидди присмотрелась к её руке, выглядывающей из-под длинной серой робы. Она вся была синяя выше запястья. Прям как у неё самой когда-то. В этот момент Лидди почувствовала укор совести. И зачем было так обзываться?
– Это кто тебя так, белобрысый?
– Угу.
Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что говорить им вовсе не нужно. Их истории были похожи, как сказки про Молли и Гретель. Различались только детали, но разве они важны? Это всё выдумки. Достоверна одна лишь боль.
Лидди взяла из рук девочки заготовку и переделала всё сама. Ей не хотелось больше на неё давить. Вот бы и с ней так поступили в первый день на фабрике вместо того, чтобы стегать кнутом.
– Спасибо. Я справлюсь дальше сама, – девочка впервые что-то произнесла, говор у неё был непривычный, будто и не английский вовсе: со змеиной «с» и неправильными ударениями в словах. – Меня зовут Катажина, но можно просто Кася.
– Никогда такого имени не слышала. Катажи-ина, – Лидди попробовала новое слово на языке. – Красивое. Можно я буду так тебя называть?
– Угу.
Впереди ещё было много часов работы. И за это время надо было решить, стоит ли дружить с новенькой. Лидди не хотелось ни к кому привязываться на фабрике, чтобы, если вдруг удастся сбежать, ни о ком не жалеть. Но, разглядывая Катажину, ей вдруг захотелось её защитить и всё-всё показать. Когда-то то же самое сделал для неё Сэм. Ей повезло, но вдруг этой девочке так не повезет. В тот момент Лидди решила, что пора заводить друзей.
Когда прошел ужин, и все расходились по комнатам, она тихо спросила:
– А где ты спишь? Тебе дали кровать?
Катажина покачала головой.
– Значит можешь спать со мной. Коек на всех не хватает.
Смотритель погасил лампу, и Лидди впервые не было так холодно на сырых простынях, напоминающих на ощупь раскатанное тесто. Даже летом их комната не нагревалась. Окно было слишком маленьким, чтобы пропустить солнечный свет.
Катажина, отвернувшись к стене и держа руку на сердце, стала читать молитву. Лидди пыталась прислушаться, но не разобрала ни слова, а потом поняла, что это и вовсе не английский. Скорее смесь нескольких языков, один из которых она уже некогда слышала. На нём говорили эмигранты из ремесленного квартала в Хаддерсфилде. Становилось ясно, почему новенькая была такой немногословной: английский ей не был родной.
Когда Катажина замолчала, Лидди тихонечко ткнула её пальцем и прошептала:
– А ты их запомнила?
– Кого?
– Ну этих мерзавцев-похитителей.
– А то.
– Как я выберусь из этой чёртовой фабрики, обязательно им отомщу. Заставлю шить проклятые наволочки пальцами ног. Вот бы только знать, где их искать.
– Двое из них я узнала, – спокойно сказала Катажина, будто и не понимая, что перевернула этими словами весь мир своей соседки. – Братья-ирландцы. Сыновья пьяницы-Маки.
– А откуда они?
– Они все отсюда. С Лидса.
Три недели назад. Лондон, 1888 год
– А тот мужичок на тебе взглядом дырку прожёг, подруга. Нравятся, видно, ему похудосочнее, – громко произнесла уличная девка Китти, улыбаясь во весь рот.
– Тише, а то услышит.
– Ну и пусть. Может, сам подойдет.
В пабе светились ярко-жёлтым светом люстры, слышался звон стучащих друг о друга никелевых кружек, тенор запевал без инструмента старую шотландскую балладу про Барбару Аллен и её трагическую любовь:
О мать моя, заправь кровать
Помягче и поуже,
Раз умерла любовь моя,
Я завтра умру тоже.
Когда песня закончилась, посетители разразились громким хохотом. За одним из столов разбился стеклянный стакан, и гогот стал только объёмнее. Лидия познакомилась с Китти всего полчаса назад, но они уже успели стать закадычными подругами. Короткое платье, из-под которого видны щиколотки, слишком резкие духи, напудренное добела лицо и потекшая краска для ресниц – все эти приметы тут же давали понять, что перед вами далеко не леди. Китти великодушно согласилась ввести свою новую знакомую в мир разврата и раздавала полезные советы:
– Прежде, чем поднимать юбку, попроси показать монеты. А то нагреют тебя, глазом не моргнёшь. Вон у того пронырливого в дальнем углу никогда не бывает денег. Хоть он и самый симпатичный. Лучше выбирать тех, что пострашнее и поскромнее. Видишь того с козлиной бородкой? – Лидия еле заметно кивнула. – С ним никогда не ходи. Он любитель драться. Да с теми, кто послабее. Из своей жены пыль выбивает регулярно, а из нас и подавно выбьет.
– А его приятель?
Лидия указала на подпитого паренька в обвислой рабочей куртке и зелёных вельветовых штанах, который осушал третью кружку. Его тёмно-рыжие сальные волосы сверкали на свету, словно тлеющие угли.
– Маки? Он ещё хуже.
Дверь паба отворилась, и вошёл мужчина средних лет в обмахрившемся котелке. Китти тут же поманила его рукой и предложила к ним присоединиться.
– А почему такой красивый джентльмен пребывает совсем один? Вы кого-то ожидаете? – пьяная Китти залилась хохотом.
– А я совсем не один, теперь я с вами, дамы, – кривая ухмылка сделала его уродливое лицо ещё отвратительнее.
Пышногрудая официантка с осиной талией налила из бочонка, свисающего со стены, мутного пива и поставила его перед новым посетителем.
– Мы будем только рады такой приятной компании, если соизволите угостить красавиц джином.
Джентльмен бросил монеты на стол, и раздобревшая Китти прильнула к его плечу. Они недолго побеседовали о всяком вздоре, а затем покинули паб, помахав Лидии ручкой. Спустя пару минут она тоже поднялась со своего места и вышла в прохладную чёрную ночь. На улице беззубая старуха мусолила яблоко. Пройдя мимо, Лидия скрылась в узком проулке и стала ждать. Наконец из двери показалась уже знакомая голова с копной рыжих волос. Пошатываясь, Маки закурил и медленно поковылял вниз по улице, не подозревая, что за ним объявили охоту. Когда он остановился, чтоб сплюнуть себе под ноги, Лидия окликнула его, выйдя из тени:
– Не желаете ли проводить даму до дома? – Она заискивающе улыбнулась.
– А где прекрасная дама проживает?
– Этой ночью там же, где и вы.
Лидия взглянула на него большими распахнутыми глазами, говорящими, что она готова согласиться на всё.
Маки схватил её под руку и повел в тёмный тупик к старому дому. Ночь стояла глубокая: не было слышно ни криков уличных торговцев, ни оживленных разговоров. Только вой собаки разрывал тишину.
Подойдя к порогу, Лидия старалась не дышать, чтобы её не стошнило. От застоявшегося запаха человеческих испражнений резало глаза. Через пару пролётов они оказались возле двери, которая вела в скромную съёмную комнатушку. Пол в ней покоробился от сырости, повсюду разрасталась плесень, и стоял крепкий запах воска. Когда Маки зажёг огарок свечи, на потолке стали заметные огромные пятна, будто от пожара, а чёрные стены сделались тёмно-зелеными.
– Сколько берёшь за свой маленький ротик, миледи? – протянул он невнятно пьяным голосом.
Хозяин комнаты сел на кровать, пытаясь снять серую куртку. И когда он нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки, получил в висок тяжелым наконечником молотка, который Лидия всё это время носила, надрываясь, в маленькой дамской сумочке.
– Какого хрена ты творишь, потаскуха? – прорычал Маки, очнувшись, и попытался вырвать связанные за спиной руки из крепких верёвок, но все его усилия были тщетны.
От перетаскивания туши Терренса на стул у Лидии ломило поясницу. Он был значительно тяжелее неё. Да ещё и крупный, еле-еле умещался в обхвате. Но всё-таки она справилась и затянула узлы потуже.
– Если будешь кричать, я отрежу тебе ухо и запихаю в глотку, – голос Лидии был тихим, но жёстким, как чугун.
– Что тебе нужно? – он скрежетал зубами от злости, не прекращая попытки освободиться.
– Мне нужно, чтобы ты меня вспомнил, ублюдок.
Хриплый крик вырвался из его рта, и тогда Лидия отвесила ему тяжёлую пощёчину. А затем ловким, как кошка, рывком обогнула стул, приложив к горлу Маки перочинный нож.
– Мы сможем с тобой договориться, если ты будешь хорошо себя вести и отвечать на мои вопросы. Честно и чётко.
Она потянула рыжую копну волос, чтобы Маки мог взглянуть на неё снизу вверх. Его губы задрожали от примеси злости и страха за свою жизнь. Не так давно на соседней улице нашли обезображенное тело проститутки Полли. Повсюду говорили о появившемся в Уайтчепеле маньяке, но кто бы мог подумать, что им окажется хрупкая молодая девушка с тонкими белыми пальцами и сиротливыми глазками. Именно эту мысль и прочитала Лидия во взгляде своего мучителя.
– Это ты? Ты убила Полли? – у него охрип голос.
– Задаю вопросы здесь только я.
Лидия прошлась по комнате, шурша платьем и крепко сжимая в руке нож, а затем села перед своим собеседником на кровать и молча уставилась на него.
– Что? – непонимающая гримаса посетила лицо Маки.
– Мне нужно поговорить с тобой о том, что ты сделал в 1877, Терренс Маки.
Черви ненависти ели её изнутри, но она всеми силами пыталась сохранить спокойное выражение. Говорила тихо и сдержанно, будто принимала экзамен. Наивысшее наслаждение ей доставляло не убийство во имя возмездия, а страх в глазах мучителей, в которые она смотрела, как в зеркало. Они поменялись местами. Не у неё подкашиваются ноги, и комом в горле застревает истошный крик. Теперь не у неё.
– Я-я не помню. Я много чего успел сделать. И хорошего, и плохого, но я во всём раскаиваюсь. Богом клянусь, – осознав безвыходность положения, Маки сменил гнев на милость и смягчил голос, придав ему жалобные нотки.
– Это было в Хаддерсфилде. Ноябрь. Почтовая кибитка. Припоминаешь?
В его взгляде вспыхнуло внезапное осознание, как будто разрозненные кусочки картины наконец заняли свои места. На лбу выступили мелкие капли пота. Теперь Лидия была уверена: её внешность не выдавала прошлого. За одиннадцать лет нежные детские черты исчезли. И эта взрослая измученная девушка была совсем не похожа на школьницу из Хаддерсфилда.
– Ты что ли мне нос тогда разбила? Я тут не при чем. Это была идея Сесила. Он мне предложил подзаработать. Сукин сын, это он во всём виноват.
Сесил ей говорил то же самое. И тоже скулил при этом как щенок.
– Прошу, отпусти меня. Я раздобуду денег. Украду для тебя. Хоть завтра. Сто фунтов, хватит? Можешь забрать мои часы. Они золотые. – Лидия никак не реагировала на его мольбы и продолжала стоически молчать с довольной полуулыбкой. – Что тебе нужно? Что? Содомитка. Грязная тварь. – Он попытался топнуть ногой, которая была привязана к стулу.
– Мне нужно знать, как звали вашего третьего.