Страшные сказки

Mis Cuentos Preferidos de los hermanos Grimm

First published in Catalan and Spanish languages by Combel Editorial an imprint of

© 2007 Editorial Casals, S.A.

© 2007, Albert Jané for the texts.

© 2007, Joma for the Illustrations

Translation into Spanish by Jimena Licitra

Foreword by Albert Jané

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Предисловие

Авторы сказок этого сборника, братья Якоб и Вильгельм Гримм, были знаменитыми немецкими языковедами; они жили в первой половине XIX века. Родились они, соответственно, в 1785 и 1786 годах в небольшом городке под названием Ханау, который в то время входил в состав независимого княжества Гессен (Германия была объединена намного позже). А умерли в Берлине, сначала в 1859 году не стало Вильгельма, в 1863 году скончался и Якоб. Они много лет прожили в Касселе, столице княжества (и недолговечного королевства) Вестфалия, где работали библиотекарями; там особенно чтят их память.

Перу братьев Гримм, этих неутомимых тружеников, принадлежит много значительных исследований по литературе, грамматике и лексике немецкого языка. Эти труды, созданные как обоими братьями вместе, так и каждым из них по отдельности, занимают важное место в истории немецкого языкознания. И всё же сейчас, около двух столетий спустя, весь мир помнит их по сборникам сказок, опубликованным в 1812 и 1814 годах под названием «Детские и семейные сказки».

Якоб и Вильгельм Гримм, прекрасные лингвисты, были одними из первых, кто осознал, какой огромный интерес представляют народные сказки для изучения и познания языка, а ведь до тех пор эти сказки не удостаивались внимания со стороны литераторов. Братья Гримм не только разглядели, как в народном творчестве отражается образ жизни и мышления людей, но и нашли целую сокровищницу языковых форм, слов, фраз и выражений, имеющих большую ценность и достойных того, чтобы их знали, изучали и распространяли. Поэтому они так бережно собрали и переписали их с максимальной точностью, с уважением к стилю каждого рассказчика, чтобы сохранить отражение образа мыслей народа, такого разнообразного, такого многоликого.

С тех пор сказки братьев Гримм пользовались большой популярностью. Оба собрали и опубликовали более двухсот сказок, которые постоянно переиздавались в течение почти двух столетий. Переводились они и на многие языки, хотя чаще всего в неполном варианте. К тому же в тексты часто вносились изменения, что привело к появлению адаптаций, иногда немного, а порой и существенно отличающихся от первоисточника. Некоторым сказкам присуща откровенная грубость; их обрабатывали, чтобы по возможности смягчить это впечатление. С другой стороны, исследователи сравнивают эти волшебные народные сказки с произведениями других культур и находят в них частые совпадения. Это открывает возможности для поисков происхождения этих сказок и путей их распространения в мире. Многие учёные отслеживают в народных сказках сведения о древних верованиях, об испытаниях, которые необходимо преодолеть, чтобы обрести знания. Не всё можно установить точно, и всё же где-то в этих сказках прячется зерно истины.

Сегодня мы предлагаем нашим читателям известные сказки из сборника «Детские и семейные сказки» братьев Гримм, которые, на наш взгляд, пользуются наибольшим успехом. Наше издание представляет собой точную версию оригинальных сказок без каких-либо изменений и смягчений, несмотря на грубость и даже жестокость некоторых моментов. Мы считаем, что не стоит искажать тексты, являющиеся классикой изучения народного творчества. Мы просто стараемся, чтобы наше издание с его простым и доступным языком соответствовало элементарным литературным нормам.

Нельзя не сказать и несколько слов об иллюстрациях к этой книге. Их создатель, Хома (Joma), в настоящее время является одним из самых выдающихся иллюстраторов. На протяжении двух веков над сказками братьев Гримм трудились самые разные, в том числе и знаменитые художники, работы которых вдохновили многих последователей. Однако Хома не пошёл проторённым путём и создал собственные работы, которые, при кажущейся простоте, оставляют в памяти яркий след. При этом он избежал каких-либо временных привязок и гротескных анахронизмов. Ведь мы должны помнить, что сказки братьев Гримм, собранные двести лет назад, в действительности могут уводить нас и в более отдалённое прошлое: и на пятьсот, и на тысячу лет. Они существуют как бы вне времени. Опытный и мудрый иллюстратор, Хома постарался уловить и передать суть каждой сказки, каждого эпизода, выразить характер каждого персонажа, при этом избежав привязок к какой-либо эпохе и делая упор на цвете и на перспективе. Поэтому неудивительно, что некоторые из женских персонажей, например Замарашка, оказались настоящими шедеврами. Любоваться ими на иллюстрациях так же радостно, как и читать сами сказки. Это прекрасный подарок для любого восприимчивого читателя.

Альбер Жане

Король-лягушонок, или Железный Генрих

В старые годы, когда стоило лишь пожелать чего-нибудь и желание исполнялось, жил-был на свете король; все дочери его были одна краше другой, а уж младшая королевна была так прекрасна, что даже само солнышко, так много видавшее всяких чудес, и то дивилось, озаряя её личико.

Близ королевского замка был большой тёмный лес, а в том лесу под старой липой вырыт был колодец. В жаркие дни заходила королевна в тёмный лес и садилась у прохладного колодца; а когда ей скучно становилось, брала она золотой мячик, подбрасывала его и ловила: это была её любимая забава.

Но вот случилось однажды, что подброшенный королевной золотой мяч попал не в протянутые ручки её, а пролетел мимо, ударился оземь и покатился прямо в воду. Королевна следила за ним глазами, но, увы, мячик исчез в колодце. А колодец был так глубок, так глубок, что и дна не было видно. Стала тут королевна плакать, плакала-рыдала всё громче да горестней и никак не могла утешиться.

Плачет она, заливается, как вдруг слышит чей-то голос:

– Да что с тобой, королевна? От твоего плача и в камне жалость явится.

Оглянулась она, чтобы узнать, откуда голос ей звучит, и увидела лягушонка, который высунул свою толстую уродливую голову из воды.

– Ах, так это ты, старый водошлёп! – сказала девушка. – Плачу я о своём золотом мячике, который в колодец упал.

– Успокойся, не плачь, – отвечал лягушонок. – Я могу горю твоему помочь; но что дашь ты мне, если я тебе игрушку достану?

– Да всё, что хочешь, милый лягушонок, – отвечала королевна. – Мои платья, жемчуг мой, каменья самоцветные, а ещё в придачу и корону золотую, которую ношу.

И отвечал лягушонок:

– Не нужно мне ни платьев твоих, ни жемчуга, ни камней самоцветных, ни твоей короны золотой; а вот если бы ты меня полюбила и стал бы я везде тебе сопутствовать, разделять твои игры, за твоим столиком сидеть с тобой рядом, кушать из твоей золотой тарелочки, пить из твоей стопочки, спать в твоей постельке: если ты мне всё это обещаешь, я готов спуститься в колодец и достать тебе оттуда золотой мячик.

– Да, да, – отвечала королевна. – Обещаю тебе всё, чего хочешь, лишь бы ты мне только мячик мой воротил.

А сама подумала: «Пустое городит глупый лягушонок! Сидеть ему в воде с подобными себе да квакать, где уж ему быть человеку товарищем». Заручившись обещанием, лягушонок исчез в воде, опустился на дно, а через несколько мгновений опять выплыл, держа во рту мячик, и бросил его на траву. Затрепетала от радости королевна, увидев снова свою прелестную игрушку, подняла её и убежала вприпрыжку.

– Постой, постой! – закричал лягушонок. – Возьми ж меня с собой. Я не могу так бегать, как ты.

Куда там! Напрасно ей вслед во всю глотку квакал лягушонок: не слушала беглянка, поспешила домой и скоро забыла о бедном лягушонке, которому пришлось не солоно хлебавши опять лезть в свой колодец.

На следующий день, когда королевна с королём и всеми придворными села за стол и стала кушать со своего золотого блюдца, вдруг – шлёп, шлёп, шлёп, шлёп! – кто-то зашлёпал по мраморным ступеням лестницы и, добравшись доверху, стал стучаться в дверь:

– Королевна, младшая королевна, отвори мне!

Она вскочила посмотреть, кто бы там такой мог стучаться, и, отворив дверь, увидела лягушонка. Быстро хлопнула дверью королевна, опять села за стол, и страшно-страшно ей стало.

Увидел король, что сердечко её шибко бьётся, и сказал:

– Дитятко моё, чего ты боишься? Уж не великан ли какой стоит за дверью и хочет похитить тебя?

– Ах, нет! – отвечала она. – Не великан, а мерзкий лягушонок!

– Чего же ему нужно от тебя?

– Ах, дорогой отец! Когда я в лесу вчера сидела у колодца и играла; упал мой золотой мячик в воду; а так как я очень горько плакала, лягушонок мне достал его оттуда; и когда он стал настойчиво требовать, чтобы нам быть отныне неразлучными, я обещала; но ведь никогда я не думала, что он может из воды выйти. А вот он теперь тут за дверью и хочет войти сюда.

Лягушонок постучал вторично и голос подал:

Тогда сказал король:

– Что ты обещала, то и должна исполнить; ступай и отвори!

Она пошла и отворила дверь. Лягушонок вскочил в комнату и, следуя по пятам за королевной, доскакал до самого её стула, сел подле и крикнул:

– Подними меня!

Королевна всё медлила, пока наконец король не приказал ей это исполнить. Едва лягушонка на стул посадили, он уж на стол запросился; посадили на стол, а ему всё мало:

– Придвинь-ка, – говорит, – своё блюдце золотое поближе ко мне, чтоб мы вместе покушали!

Что делать?! И это исполнила королевна, хотя и с явной неохотой. Лягушонок уплетал кушанья за обе щёки, а молодой хозяйке кусок в горло не лез.

Наконец гость сказал:

– Накушался я, да и притомился. Отнеси ж меня в свою комнатку да приготовь свою постельку пуховую, и ляжем-ка мы с тобою спать.

Расплакалась королевна, и страшно ей стало холодного лягушонка: и дотронуться-то до него боязно, а тут он ещё на королевниной мягкой, чистой постельке почивать будет!

Но король разгневался и сказал:

– Кто тебе в беде помог, того тебе потом презирать не годится.

Взяла она лягушонка двумя пальцами, понесла к себе наверх и ткнула в угол.

Но когда она улеглась в постельке, подполз лягушонок и говорит:

– Я устал, я хочу спать точно так же, как и ты: подними меня к себе, или я отцу твоему пожалуюсь!

Ну, уж тут королевна рассердилась до чрезвычайности, схватила его и бросила, что было мочи, об стену.

– Чай теперь уж ты успокоишься, мерзкая лягушка!

Упавши наземь, обернулся лягушонок статным королевичем с прекрасными ласковыми глазами. И стал он по воле короля милым товарищем и супругом королевны. Тут рассказал он ей, что злая ведьма чарами оборотила его в лягушку, что никто на свете, кроме королевны, не в силах был его из колодца вызволить и что завтра же они вместе поедут в его королевство.

Тут они заснули, а на другое утро, когда их солнце пробудило, подъехала к крыльцу карета восьмериком: лошади белые, с белыми страусовыми перьями на головах, сбруя вся из золотых цепей, а на запятках стоял слуга молодого короля, его верный Генрих.

Когда повелитель его был превращён в лягушонка, верный Генрих так опечалился, что велел сделать три железных обруча и заковал в них своё сердце, чтобы оно не разорвалось на части от боли да кручины.

Карета должна была отвезти молодого короля в родное королевство; верный Генрих посадил в неё молодых, стал опять на запятки и был рад-радёшенек избавлению своего господина от чар.

Проехали они часть дороги, как вдруг слышит королевич позади себя какой-то треск, словно что-нибудь обломилось. Обернулся он и закричал:

И ещё, и ещё раз хрустнуло что-то во время пути, и королевич в эти оба раза тоже думал, что ломается карета; но то лопались обручи на сердце верного Генриха, потому что господин его был теперь освобождён от чар и счастлив.

Бременские уличные музыканты

У одного хозяина был осёл, который уж много лет сряду таскал да таскал кули на мельницу, да наконец-таки обессилел и начал становиться к работе непригодным. Хозяин стал соображать, как бы его с корму долой сбыть; но осёл вовремя заметил, что дело не к добру клонится, убежал от хозяина и направился по дороге в Бремен: там, мол, буду я городским музыкантом.

Прошёл он сколько-то по дороге и наткнулся на легавую собаку, которая лежала на дороге и тяжело дышала: видно было, что бежала издалека.

– Ну, что ты так запыхалась, Хватайка? – спросил осёл.

– Ах, постарела ведь я да ослабла и к охоте негодна становлюсь, – отвечала собака, – так хозяин-то мой убить меня собирался! Ну, я и удрала из дому! Да вот только не знаю, чем мне будет теперь хлеб заработать?

– А знаешь ли, что я придумал? – сказал осёл. – Иду в Бремен и собираюсь там быть уличным музыкантом. Пойдём вместе, поступай тоже в музыканты. Я стану на лютне играть, а ты в медные тарелки бить.

Собака согласилась с удовольствием, и пошли они далее.

Немного прошли, повстречали на дороге кота; сидит хмурый такой, пасмурный.

– Ну, тебе что не по нутру пришлось, Усатый? – спросил осёл.

– Небось не очень развеселишься, когда до твоей шкуры добираться станут! – отвечал кот. – Из-за того, что я стар становлюсь и зубы у меня притупились и что я охотнее сижу за печкой да мурлычу, чем мышей ловлю, хозяйка-то моя вздумала меня утопить. Я, конечно, от неё таки улизнул и вот теперь и не знаю: куда голову приклонить?

– Пойдём с нами в Бремен. Ведь ты ночью вон какую музыку разводишь – значит, и в уличные музыканты пригодишься.

Коту совет показался дельным, и он пошёл с ними по дороге. Пришлось затем нашим трём беглецам проходить мимо одного двора, и видят они – сидит на воротах петух и орёт что есть мочи.

– Чего ты это орёшь во всю глотку так, что за ушами трещит? – спросил его осёл.

– Да вот я предсказал на завтра хорошую погоду, – сказал петух, – потому что завтра Богородицын день; но из-за того, что завтра, в воскресенье, к нам гости будут, хозяйка всё же без жалости велела меня заколоть на суп, и мне сегодня вечером, наверно, свернут шею. Ну, и кричу я во всё горло, пока могу.

– Ишь ведь, что выдумал, красная головушка! – сказал осёл. – Да тебе же лучше с нами уйти! Идём мы в Бремен. Всё это лучше смерти будет! Да и голос у тебя такой славный: а если мы все вместе заведём музыку, так это будет очень и очень недурно.

Понравилось петуху это предложение, и вот они все четверо направились далее.

Однако же в один день им не удалось добраться до Бремена. Вечером пришли они к лесу, где и задумали заночевать. Осёл и собака легли у корня большого дерева, кошка и петух забрались в ветви его, а петух взлетел даже на самую вершину дерева, где ему казалось всего безопаснее.

Прежде чем глаза сомкнуть, он ещё раз огляделся во все стороны, и показалось ему, что вдали что-то светится: вот он и крикнул товарищам, что где-нибудь неподалёку есть жильё, потому огонёк мерцает.

Осёл и сказал:

– Ну, так надо с места сниматься и ещё-таки вперёд брести, потому что тут приют у нас неважный.

Собака при этом подумала, что пара косточек да мясца кусочек ей были бы и очень кстати.

Вот и пошли они на огонёк, и огонёк светил всё светлее, становился больше и больше – и наконец вышли они к ярко освещённому дому, который был разбойничьим притоном.

Осёл был повыше всех, подошёл к окошку да и стал смотреть.

– Ты что там видишь. Серый? – спросил петух.

– Что вижу? Накрытый стол, а на нём и яства, и питьё, и разбойники за столом сидят и угощаются.

– Это бы и для нас не вредно было! – сказал петух.

– Да, да, хорошо бы и нам быть там! – сказал осёл.

Тогда стали они между собою совещаться, как бы им ухитриться и разбойников из дома повыгнать…

Наконец-таки нашли способ. Осёл должен был упереться передними ногами в подоконник, собака – вспрыгнуть ему на спину, кошка – взобраться на спину собаки, а петух должен был взлететь и сесть кошке на голову. Как установились, так по данному знаку разом и принялись за свою музыку: осёл заревел, собака залаяла, кот замяукал, а петух стал кукарекать. А потом и вломились в дом через окно, так что оконницы задребезжали.

Разбойники, заслышав этот неистовый рёв, повскакали со своих мест; им показалось, что в окно лезет какое-то страшное привидение, и они в ужасе разбежались по лесу.

Тут уселись наши четверо приятелей за стол, принялись за остатки ужина и так наелись, как будто им предстояло голодать недели с три.

Покончив с ужином, все четверо музыкантов загасили огни в доме и стали себе искать постели, каждый по своему вкусу и удобству.

Осёл улёгся на навозе, собака прикорнула за дверью, кошка растянулась на очаге около тёплой золы, а петух взлетел на шесток; и так как они все были утомлены своим долгим странствованием, то и заснули очень скоро.

Когда минула полночь и разбойники издали увидели, что огни в их доме погашены и всё, по-видимому, спокойно, тогда их атаман сказал им:

– Чего мы это сдуру так пометались! – и велел одному из шайки пойти к дому и поразнюхать.

Посланный видит, что всё тихо, и вошёл в кухню, чтобы вздуть огня; подошёл к очагу, и покажись ему кошачьи глаза за горящие уголья. Он и ткнул в них серной спичкой, чтобы огня добыть. Но кот шутить не любил: как вскочит, как фыркнет ему в лицо да как цапнет! Разбойник с перепугу бросился к чёрному ходу, но и тут собака сорвалась со своего места да как укусит его в ногу!

Он пустился напрямик через двор мимо навозной кучи, а осёл-то как даст ему заднею ногою!

В довершение всего петух на своём шестке от этого шума проснулся, встрепенулся и заорал во всю глотку:

– Ку-ка-ре-ку!

Побежал разбойник со всех ног к атаману и доложил:

– В доме там поселилась страшная ведьма! Она мне в лицо дохнула и своими длинными пальцами поцарапала! А у дверей стоит человек с ножом – мне им в ногу пырнул! А на дворе дрыхнет какое-то чёрное чудище, которое на меня с дубиной накинулось. А на самом-то верху сидит судья да как крикнет: «Давай его, плута, сюда!» Едва-едва я оттуда и ноги уволок!

С той поры разбойники не дерзали уж и носа сунуть в дом, а четверым бременским музыкантам так в нём полюбилось, что их оттуда ничем было не выманить.

Кто их там видал, тот мне о них рассказывал, а я ему удружил – эту сказку сложил.

Дружба кошки и мышки

Кошка познакомилась с мышкой и столько пела ей про свою великую любовь и дружбу, что мышка наконец согласилась поселиться с нею в одном доме и завести общее хозяйство.

– Да вот к зиме нужно бы нам наготовить припасов, а не то голодать придётся, – сказала кошка. – Ты, мышка, не можешь ведь всюду ходить. Того гляди, кончишь тем, что в мышеловку угодишь.

Добрый совет был принят и про запас куплен горшочек жиру. Но не знали они, куда его поставить, пока наконец после долгих рассуждений кошка не сказала:

– Я не знаю места для хранения лучше кирхи: оттуда никто не отважится украсть что бы то ни было; мы поставим горшочек под алтарём и примемся за него не прежде, чем нам действительно понадобится.

Итак, горшочек поставили на хранение в верном месте; но немного времени прошло, как захотелось кошке отведать жирку, и говорит она мышке:

– Вот что я собиралась тебе сказать, мышка: звана я к сестре двоюродной на крестины; она родила сынка, белого с тёмными пятнами, – так я кумой буду. Ты пусти меня сегодня в гости, а уж домашним хозяйством одна позаймись.

– Да, да, – отвечала мышь, – ступай себе с Богом; а если что вкусное скушать доведётся, вспомни обо мне: я и сама бы не прочь выпить капельку сладкого красного крестинного винца.

Всё это были выдумки: у кошки не было никакой двоюродной сестры, и никто не звал её на крестины. Пошла она прямёхонько в кирху, пробралась к горшочку с жиром, стала лизать и слизала сверху жирную плёночку. Потом прогулялась по городским крышам, осмотрелась кругом, а затем растянулась на солнышке, облизываясь каждый раз, когда вспоминала о горшочке с жиром.

Только ввечеру вернулась она домой.

– Ну, вот ты и вернулась, – сказала мышь, – верно, весело денёк провела.

– Да, недурно, – отвечала кошка.

– А как звали новорождённого?

– Початочек, – коротко отвечала кошка.

– Початочек?! – воскликнула мышь. – Вот так удивительно странное имя! Или оно принято в вашем семействе?

– Да о чём тут рассуждать? – сказала кошка. – Оно не хуже, чем Крошкокрад, как зовут твоих крестников.

Немного спустя опять одолело кошку желание полакомиться. Она сказала мышке:

– Ты должна оказать мне услугу и ещё раз одна позаботиться о хозяйстве: я вторично приглашена на крестины и не могу отказать, так как у новорождённого отметина есть: белое кольцо вокруг шеи.

Добрая мышь согласилась, а кошка позади городской стены проскользнула в кирху и съела с полгоршочка жиру.

– Вот уж именно ничто так не вкусно, как то, что сама в своё удовольствие покушаешь, – сказала она, очень довольная своим поступком.

Когда она вернулась домой, мышь опять её спрашивает:

– Ну, а как этого детёныша нарекли?

– Серёдочкой, – отвечала кошка.

– Серёдочкой?! Да что ты рассказываешь?! Такого имени я отродясь не слыхивала и бьюсь об заклад, что его и в святцах-то нет!

А у кошки скоро опять слюнки потекли, полакомиться захотелось.

– Бог любит троицу! – сказала она мышке. – Опять мне кумой быть приходится. Детёныш весь чёрный как смоль, и только одни лапки у него беленькие, а на всём туловище ни одного белого волоска не найдётся. Это случается в два года раз: ты бы отпустила меня туда.

– Початочек, Серёдочка… – отвечала мышь. – Это такие имена странные, что меня раздумье берёт.

– Ты всё торчишь дома в своём тёмно-сером байковом халате и со своей длинной косицей, – сказала кошка, – и причудничаешь: вот что значит днём не выходить из дому.

Мышка во время отсутствия кошки убрала все комнатки и весь дом привела в порядок, а кошка-лакомка дочиста вылизала весь горшочек жиру.

– Только тогда на душе и спокойно, когда всё съешь, – сказала она себе и лишь позднею ночью вернулась домой, сытая-пресытая.

Мышка сейчас же спросила, какое имя дали третьему детёнышу.

– Оно тебе, верно, тоже не понравится, – отвечала кошка, – малютку назвали Последышек.

– Последышек! – воскликнула мышь. – Это самое подозрительное имя. Я его что-то до сих пор не встречала. Последышек! Что бы это значило?

Она покачала головой, свернулась калачиком и легла спать.

С той поры никто уже кошку больше не звал на крестины, а когда подошла зима и около дома нельзя было найти ничего съестного, мышка вспомнила о своём запасе и сказала:

– Пойдём, кисонька, проберёмся к припасённому нами горшочку с жиром, то-то вкусно покушаем.

– О, да, – отвечала кошка, – вкусно будет! Так же вкусно, как если бы ты свой тонкий язычок в окошко высунула.

Они отправились, а когда дошли до цели, то нашли горшочек, хотя и на своём месте, но совсем пустым.

– Ах, – сказала мышь, – теперь я вижу, что случилось: теперь мне ясно, какой ты мне истинный друг! Ты всё пожрала, когда на крестины ходила: сперва почала, потом до серёдочки добралась, затем…

– Замолчишь ли ты?! – вскричала кошка. – Ещё одно слово – и я тебя съем!

У бедной мышки уже на языке вертелось:

– Последышек! – и едва сорвалось у неё это слово, как одним прыжком подскочила к ней кошка, схватила её и… проглотила.

Вот так-то! Чего только на свете не бывает!..

Дитя Марии

На опушке большого леса жил дровосек со своею женой, и было у них единственное дитя – трёхлетняя девочка. Были они так бедны, что даже без хлеба насущного сиживали и не знали, чем прокормить ребёнка.

Однажды поутру дровосек, подавленный своими заботами, отправился на работу в лес. Стал он там рубить дрова, как вдруг появилась перед ним прекрасная высокая женщина с венцом из ярких звёзд на голове и сказала:

– Я Дева Мария, мать младенца Христа. Ты беден, обременён нуждою. Принеси мне своё дитя: я возьму его с собою, буду ему матерью и стану о нём заботиться.

Послушался её дровосек, принёс дитя своё и вручил его Деве Марии, которая и взяла его с собой на небо.

Хорошо там зажило дитя: ело пряники сахарные, пило сладкое молоко, в золотые одежды одевалось, и ангелы играли с ним.

Когда же девочке исполнилось четырнадцать лет, позвала её однажды к себе Дева Мария и сказала: «Милое дитя, предстоит мне путь неблизкий; так вот, возьми ты на хранение ключи от тринадцати дверей царства небесного. Двенадцать дверей можешь отпирать и осматривать всё великолепие, но тринадцатую дверь, что вот этим маленьким ключиком отпирается, запрещаю тебе отпирать! Не отпирай её, не то будешь несчастною!»

Девочка обещала быть послушною, и затем, когда Дева Мария удалилась, она начала осматривать обители небесного царства.

Каждый день отпирала она по одной двери, пока не обошла все двенадцать обителей. В каждой сидел апостол в великом сиянии, и девочка радовалась всей этой пышности и великолепию, и ангелы, всюду её сопровождавшие, радовались вместе с нею.

И вот осталась замкнутою только одна запретная дверь; а девочке очень хотелось узнать, что за нею скрыто, и она сказала ангелам:

– Совсем отворять я её не стану и входить туда не буду, а лишь приотворю настолько, чтобы мы хоть в щёлочку могли что-нибудь увидеть.

– Ах, нет! – отвечали ангелы. – Это был бы грех: Дева Мария запретила, это может грозить нам великим несчастьем.

Тогда она замолчала, да желание-то в сердце её не замолкло, а грызло и побуждало её и не давало ей покоя.

И вот однажды, когда все ангелы отлучились, она подумала:

«Я одна-одинёшенька теперь и могла бы туда заглянуть: никто ведь об этом не узнает».

Отыскала она ключ, взяла его в руку, вложила в замочную скважину, а вставив, повернула. Мигом распахнулась дверь – и увидала она там Пресвятую Троицу, восседающую в пламени и блеске. Мгновение простояла девочка в изумлении, а затем слегка дотронулась пальцем до этого сияния, и палец её стал совсем золотым.

Тут её охватил сильный страх, она быстро захлопнула дверь и убежала. Но что ни делала она, как ни металась, не проходил её страх, сердце всё продолжало биться и не могло успокоиться; да и золото не сходило с пальца, как она ни мыла и ни тёрла его.

Вскоре вернулась Дева Мария из своего путешествия, позвала к себе девочку и потребовала обратно ключи от неба.

Когда девочка подавала связку, взглянула ей Приснодева в глаза и спросила:

– Не отпирала ли ты и тринадцатую дверь?

– Нет.

Тогда возложила ей Владычица руку свою на сердце, почувствовала, как оно бьётся, и увидала, что запрещение было нарушено и дверь была отперта.

В другой раз спросила Царица Небесная:

– Вправду ль ты этого не делала?

– Нет, – отвечала вторично девочка.

Тогда взглянула Приснодева на палец её, позлащённый от прикосновения к небесному пламени, ясно увидела, что девочка согрешила, и спросила её в третий раз:

– Ты точно не делала этого?

И в третий раз отвечала девочка:

– Нет.

Тогда сказала Дева Мария:

– Ты ослушалась меня да вдобавок ещё солгала, а потому недостойна больше оставаться на небе!

И девочка погрузилась в глубокий сон, а когда проснулась, то лежала внизу, на земле, в пустынной глуши. Она хотела позвать на помощь, но не могла произнести ни звука. Вскочила она и хотела бежать, но в какую сторону ни поворачивалась, везде перед ней возникал стоявший стеною густой терновник, через который она не могла пробраться.

В этой глуши, где она оказалась как бы в плену, стояло старое дуплистое дерево: оно должно было служить ей жилищем. Вползала она туда и спала в дупле, когда наступала ночь; там же в дождь и грозу находила она себе приют.

Но это была жалкая жизнь – горько плакала девочка, вспоминая о том, как ей хорошо было на небе и как с нею играли ангелы.

Единственной пищей служили ей коренья и лесные ягоды. Осенью собирала она опавшие орехи и листья и относила их в своё дупло: орехами питалась зимой, а когда всё кругом покрывалось снегом и льдом, она заползала, как жалкий зверёк, во все эти листья, чтобы укрыться от холода.

Одежда её скоро изорвалась и лохмотьями свалилась с её тела. Когда же солнышко снова начинало пригревать, она выходила из своего убежища и садилась под деревом, прикрытая своими длинными волосами, словно плащом.

Так прозябала она год за годом, испытывая бедствия и страдания земного существования.

Однажды, когда деревья снова нарядились в свежую зелень, король той страны, охотясь в лесу, преследовал дикую козу, и так как она убежала в кусты, окаймлявшие прогалину со старым деревом, он сошёл с коня и мечом прорубил себе путь в зарослях.

Пробившись наконец сквозь эти дебри, он увидел дивно прекрасную девушку, сидевшую под деревом и с головы до пят покрытую волнами своих золотистых волос.

Он остановился, безмолвно, с изумлением вглядываясь в неё, а затем спросил:

– Кто ты такая и зачем сидишь ты здесь, в пустыне?

Она ничего не ответила, потому что уст не могла открыть. Король продолжал:

– Хочешь ли ты идти со мной, в мой замок?

На это она ответила только лёгким кивком головы.

Тогда взял её король на руки, донёс до своего коня и поехал с нею домой, а когда прибыл в свой королевский дворец, приказал облечь её в пышные одежды и всем наделил её в изобилии. И хоть она говорить не могла, но была так пленительно прекрасна, что король полюбил её всем сердцем и немного спустя женился на ней.

Минуло около года, и королева родила сына. И вот ночью, как она лежала одна в постели, явилась ей Дева Мария и сказала:

– Если ты мне всю правду скажешь и повинишься в том, что отворяла запретную дверь, то я открою уста твои и возвращу тебе дар слова; если же ты в грехе своём станешь упорствовать и настойчиво отрицать свою вину, я возьму у тебя твоего новорождённого ребёнка.

Королева получила возможность сказать правду, но она упорствовала и опять сказала:

– Нет, я не отпирала запретной двери.

Тогда Пресвятая Дева взяла из рук её новорождённого младенца и скрылась с ним.

Наутро, когда ребёнка нигде не могли найти, поднялся ропот в народе: «Королева-де людоедка, родное дитя извела». Она всё слышала, да ничего возразить против этого не могла; король же не хотел этому верить, потому что крепко любил её.

Через год ещё сын родился у королевы, и опять ночью вошла к ней Пресвятая Дева и сказала:

– Согласна ль ты покаяться в том, что отпирала запретную дверь? Признаешься, так я тебе первенца твоего отдам и возвращу дар слова; если же будешь упорствовать в грехе и отрицать вину свою, отниму у тебя и этого новорождённого младенца.

Снова отвечала королева:

– Нет, не отпирала я запретной двери.

И взяла Владычица из рук её дитя, и вознеслась с ним на небеса. Наутро, когда вновь оказалось, что и это дитя исчезло, народ уже открыто говорил, что королева сожрала его, и королевские советники потребовали суда над нею.

Но король так её любил, что всё не хотел верить обвинению и повелел своим советникам под страхом смертной казни, чтобы они об этом и заикаться не смели.

На следующий год родила королева прехорошенькую девочку – и в третий раз явилась ей ночью Пресвятая Дева Мария и сказала:

– Следуй за мною!

Взяла Владычица королеву за руку, повела на небо и показала ей там обоих её старших детей: они встретили её весёлым смехом, играя державным яблоком Святой Девы.

Возрадовалась королева, глядя на них, а Пресвятая Дева сказала:

– Ужели до сих пор не смягчилось твоё сердце? Если ты признаешься, что отпирала запретную дверь, я возвращу тебе обоих твоих сыночков.

Но королева в третий раз отвечала:

– Нет, не отпирала я запретной двери.

Тогда Владычица снова опустила её на землю и отняла у неё и третье дитя.

Когда на следующее утро разнеслась весть об исчезновении новорождённой королевны, народ громко завопил:

– Королева людоедка! Её следует казнить!

И король уже не мог более противиться своим советникам.

Нарядили над королевою суд, а так как она не могла ни слова в защиту свою вымолвить, то присудили её к сожжению на костре.

Навалили дров, и, когда вокруг королевы, крепко привязанной к столбу, со всех сторон стало подыматься пламя, растаял твёрдый лёд её гордыни и раскаянье наполнило её сердце.

Она подумала:

– О, если б я могла хоть перед смертью покаяться в том, что отворяла дверь!

Тогда вернулся к ней голос, и она громко воскликнула:

– Да, Пресвятая Мария, я совершила это!

И в тот же миг полился дождь с небес и потушил пламя; ослепительный свет осиял осуждённую, и Дева Мария сошла на землю с её новорождённою дочерью на руках и обоими сыночками по сторонам.

И сказала ей Владычица ласково:

– Кто сознаётся и раскаивается в своём грехе, тому грех прощается!

Отдала ей Приснодева всех троих детей, возвратила дар слова и осчастливила её на всю жизнь.

Король Дроздобород

У одного короля была дочка, не в меру красивая, да не в меру же и гордая, и заносчивая, так что ей никакой жених был не по плечу. Она отказывала одному жениху за другим, да ещё и осмеивала каждого.

Вот и устроил однажды король, её отец, большой праздник и позвал на праздник и из ближних, и из дальних стран всех тех, кому припала охота жениться. Все приезжие были поставлены в ряд по своему достоинству и положению: сначала шли короли, потом герцоги, князья, графы и бароны, а затем уже и простые дворяне.

Король и повёл королевну по рядам женихов, но никто ей не пришёлся по сердцу, и о каждом она нашла что заметить.

Один, по её мнению, был слишком толст, и она говорила:

– Он точно винная бочка!

Другой слишком долговяз:

– Долог да тонок, что лён на лугу.

Третий слишком мал ростом:

– Короток да толст, что овечий хвост.

Четвёртый слишком бледен:

– Словно смерть ходячая!

А пятый слишком красен:

– Что свёкла огородная!

Шестой же недостаточно прям: «Словно дерево покоробленное!»

И так в каждом она нашла, что высмеять, а в особенности она насмехалась над одним добряком-королём, который стоял в ряду женихов одним из первых. У этого короля подбородок был несколько срезан; вот она это заметила, стала над ним смеяться и сказала:

– У него подбородок, словно клюв у дрозда!

Так и стали его с той поры величать Король Дроздобород.

А старый король, увидев, что дочка его только и делает, что высмеивает добрых людей и отвергает всех собранных на празднество женихов, разгневался на неё и поклялся, что выдаст её замуж за первого бедняка, который явится к его порогу.

Два дня спустя какой-то бродячий певец стал петь под его окном, желая этим заслужить милостыню. Чуть король заслышал его песню, так и приказал позвать певца в свои королевские покои. Тот вошёл к королю в своих грязных лохмотьях, стал петь перед королём и королевной и, пропев свою песню, стал кланяться и просить милостыни.

Король сказал:

– Твоя песня так мне пришлась по сердцу, что я хочу отдать тебе мою дочь в замужество.

Королевна перепугалась; но король сказал ей твёрдо:

– Я поклялся, что отдам тебя замуж за первого встречного нищего, и сдержу свою клятву!

Никакие увёртки не помогли, король послал за священником, и королевна была немедленно обвенчана с нищим.

Когда же это совершилось, король сказал дочке:

– Теперь тебе, как нищей, не пристало долее жить здесь, в моём королевском замке, ступай по миру со своим мужем!

Бедняк-певец вывел её за руку из замка, и она должна была вместе с ним бродить по миру пешком.

Вот путём-дорогою пришли они к большому лесу, и королевна спросила:

– Ах, чей это тёмный чудный лес?

– Дроздобород владеет тем краем лесным; будь ты ему жёнушкой, он был бы твоим.

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

Потом пришлось им идти по лугу, и королевна опять спросила:

– Ах, чей это славный зелёный луг?

– Дроздобород владеет тем лугом большим; будь ты ему жёнушкой, он был бы твоим.

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

Потом прошли они через большой город, и она вновь спросила:

– Чей это город, прекрасный, большой?

– Дроздобород владеет всей той стороной.

Будь ты ему жёнушкой, он был бы твой!

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

– Ну, послушай-ка! – сказал певец. – Мне совсем не нравится, что ты постоянно сожалеешь о своём отказе и желаешь себе другого мужа. Или я тебе не по нраву пришёлся?

Вот наконец пришли они к маленькой-премаленькой избушечке, и королевна воскликнула:

Певец отвечал ей:

– Это твой и мой дом, и в нём мы с тобою будем жить.

Она должна была согнуться, чтобы войти в низенькую дверь.

– А где же слуги? – спросила королевна.

– Слуги? Это зачем? – отвечал певец. – Ты сама должна всё для себя делать. Разведи-ка сейчас же огонь да свари мне чего-нибудь поесть, я очень устал.

Но королевна, как оказалось, ничего не смыслила в хозяйстве: не умела ни огня развести, ни сварить что бы то ни было; муж её сам должен был приняться за дело, чтобы хоть какого-нибудь толку добиться.

Разделив свою скромную трапезу, они легли спать; но на другое утро муж уже ранёшенько поднял жену с постели, чтобы она могла всё прибрать в доме.

Денёк-другой жили они таким образом, перебиваясь кое-как, и затем все запасы их пришли к концу. Тогда муж сказал королевне:

– Жена! Этак дело идти не может, чтобы мы тут сидели сложа руки и ничего не зарабатывали. Ты должна приняться за плетение корзинок.

Он пошёл, нарезал ивовых ветвей и притащил их домой целую охапку. Начала она плести, но крепкий ивняк переколол нежные руки королевны.

– Ну, я вижу, что это дело у тебя нейдёт на лад, – сказал муж, – и лучше уж ты примись за пряжу; может быть, прясть ты можешь лучше, чем плести…

Она принялась тотчас за пряжу, но жёсткая нитка стала въедаться в её мягкие пальчики, так что они все окровенились…

– Вот, изволишь ли видеть, – сказал ей муж, – ведь ты ни на какую работу не годна, ты для меня не находка! Ну, да ещё попробуем – станем торговать горшками и глиняной посудой: ты должна будешь выйти на базар и приняться за торговлю этим товаром.

«Ах, Боже мой! – подумала она. – Что, если на базар явятся люди из королевства моего отца да увидят меня, что я там сижу с товаром и торгую? То-то они надо мною посмеются!»

Но делать было нечего; она должна была с этим примириться из-за куска хлеба.

При первом появлении королевны на базаре всё хорошо сошло у неё с рук: все покупали у неё товар очень охотно, потому что она сама была так красива… И цену ей давали, какую она запрашивала; а многие даже давали ей деньги и горшков у неё не брали вовсе.

После того пожили они сколько-то времени на свои барыши; а когда всё проели, муж опять закупил большой запас товара и послал жену на базар. Вот она и уселась со своим товаром на одном из углов базара, расставила товар кругом себя и стала продавать.

Как на грех, из-за угла вывернулся какой-то пьяный гусар на коне, въехал в самую середину её горшков и перебил их все вдребезги. Королевна стала плакать и со страха не знала даже, что делать.

– Что со мной будет?! – воскликнула она. – Что мне от мужа за это достанется?

Она побежала к мужу и рассказала ему о своём горе.

– А кто тебе велел садиться на углу с твоим хрупким товаром? Нечего реветь-то! Вижу и так, что ты ни к какой порядочной работе не годишься! Так вот: был я в замке у нашего короля на кухне и спрашивал, не нужна ли им судомойка. Ну, и обещали мне, что возьмут тебя на эту должность; по крайней мере, хоть кормить-то тебя будут даром.

И пришлось королевне в судомойках быть, и повару прислуживать, и справлять самую чёрную работу. В обоих боковых своих карманах она подвязала по горшочку и в них приносила домой то, что от стола королевского оставалось, – и этим питались они вместе с мужем.

Случилось однажды, что в замке наверху назначено было праздновать свадьбу старшего королевича; и вот бедная королевна тоже поднялась наверх и вместе с прочей челядью стала в дверях залы, чтобы посмотреть на свадьбу.

Зажжены были свечи, стали съезжаться гости, один красивее другого, один другого богаче и великолепнее по наряду, и бедная королевна, с грустью подумав о своей судьбе, стала проклинать свою гордость и высокомерие, благодаря которым она попала в такое тяжкое унижение и нищету.

Слуги, проходя мимо неё, бросали ей время от времени крошки и остатки тех вкусных блюд, от которых до неё доносился запах, и она тщательно припрятывала всё это в свои горшочки и собиралась нести домой.

Вдруг из дверей залы вышел королевич, наряженный в бархат и атлас, с золотыми цепями на шее. И когда он увидел, что красавица королевна стоит в дверях, он схватил её за руку и захотел с нею танцевать; но та упиралась и перепугалась чрезвычайно, узнав в нем Короля Дроздоборода, который за неё сватался и был ею осмеян и отвергнут.

Однако же её нежелание не привело ни к чему: он насильно вытащил её в залу…

И вдруг лопнул у неё на поясе тот шнур, на котором были подвязаны к карманам её горшочки для кушанья, и горшочки эти вывалились, и суп разлился по полу, и объедки кушаний рассыпались повсюду.

Когда все гости это увидели, то вся зала огласилась смехом; отовсюду послышались насмешки, и несчастная королевна была до такой степени пристыжена, что готова была сквозь землю провалиться.

Она бросилась к дверям, собираясь бежать, но и на лестнице её кто-то изловил и вновь привлёк в залу; а когда она оглянулась, то увидела перед собою опять-таки Короля Дроздоборода.

Он сказав ей ласково:

– Не пугайся! Я и тот певец, который жил с тобою в жалком домишке, – одно и то же лицо: из любви к тебе я надел на себя эту личину. Я же и на базар выезжал в виде пьяного гусара, который тебе перебил все горшки. Всё это было сделано для того, чтобы смирить твою гордость и наказать твоё высокомерие, которое тебя побудило осмеять меня.

Тут королевна горько заплакала и сказала:

– Я была к тебе очень несправедлива и потому недостойна быть твоей женой.

Но он отвечал ей:

– Утешься, миновало для тебя безвременье, и мы с тобою теперь отпразднуем свою свадьбу.

Подошли к ней придворные дамы, нарядили её в богатейшие наряды, и отец её явился тут же, и весь двор; все желали ей счастья в брачном союзе с Королём Дроздобородом. Пошло уж тут настоящее веселье: стали все и петь, и плясать, и за здоровье молодых пить!..

А что, друг, недурно бы и нам с тобою там быть?

Сказка о том, кто ходил страху учиться

Один отец жил с двумя сыновьями. Старший был умён, сметлив, и всякое дело у него спорилось в руках, а младший был глуп, непонятлив и ничему научиться не мог. Люди говорили, глядя на него:

– С этим отец ещё не оберётся хлопот!

Когда нужно было сделать что-нибудь, всё должен был один старший работать; но зато он был робок, и когда его отец за чем-нибудь посылал позднею порой, особливо ночью, и если к тому же дорога проходила мимо кладбища или иного страшного места, он отвечал:

– Ах, нет, батюшка, не пойду я туда! Уж очень боязно мне.

Порой, когда вечером у камелька шли россказни, от которых мороз по коже продирал, слушатели восклицали:

– Ах, страсти какие!

А младший слушал, сидя в своём углу, и никак понять не мог, что это значило:

– Вот затвердили-то: страшно да страшно! А мне вот ни капельки не страшно! И вовсе я не умею бояться. Должно быть, это также одна из тех премудростей, в которых я ничего не смыслю.

Однажды сказал ему отец:

– Послушай-ка, ты, там, в углу! Ты растёшь и силы набираешься: надо ж и тебе научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы добывать себе хлеб насущный. Видишь, как трудится твой брат; а тебя, право, даром хлебом кормить приходится.

– Эх, батюшка! – отвечал тот. – Очень бы хотел я научиться чему-нибудь. Да уж коли на то пошло, очень хотелось бы мне научиться страху: я ведь совсем не умею бояться.

Старший брат расхохотался, услышав такие речи, и подумал про себя:

– Господи милостивый! Ну и дурень же брат у меня! Ничего путного из него не выйдет. Кто хочет крюком быть, тот заранее спину гни!

Отец вздохнул и отвечал:

– Страху-то ты ещё непременно научишься, да хлеба-то себе этим не заработаешь.

Вскоре после того зашёл к ним в гости дьячок, и стал ему старик жаловаться на своё горе: не приспособился-де сын его ни к какому делу, ничего не знает и ничему не учится.

– Ну, подумайте только: когда я спросил его, чем он станет хлеб себе зарабатывать, он ответил, что очень хотел бы научиться страху!

– Коли за этим только дело стало, – отвечал дьячок, – так я берусь обучить его. Пришлите-ка его ко мне. Я его живо обработаю.

Отец был этим доволен в надежде, что малого хоть сколько-нибудь обломают.

Итак, дьячок взял к себе парня домой и поручил ему звонить в колокол.

Дня через два разбудил он его в полночь, велел ему встать, взойти на колокольню и звонить; а сам думает: «Ну, научишься же ты нынче страху!» Пробрался тихонько вперёд, и когда парень, поднявшись наверх, обернулся, чтобы взяться за верёвку от колокола, перед ним на лестнице против слухового окна очутился кто-то в белом.

Он крикнул:

– Кто там? – Но тот не отвечал и не шевелился. – Эй, отвечай-ка! – закричал снова паренёк. Или убирайся подобру-поздорову! Нечего тебе здесь ночью делать.

Но дьячок стоял неподвижно, чтобы парень принял его за привидение. Опять обратился к нему парень:

– Чего тебе нужно здесь? Отвечай, если ты честный малый; а не то я тебя сброшу с лестницы!

Дьячок подумал:

– Ну, это ты, братец мой, только так говоришь, – и не проронил ни звука, стоял, словно каменный.

И в четвёртый раз крикнул ему парень, но опять не добился ответа. Тогда он бросился на привидение и столкнул его с лестницы так, что, пересчитав десяток ступеней, оно растянулось в углу.

А парень отзвонил себе, пришёл домой, лёг, не говоря ни слова, в постель и заснул.

Долго ждала дьячиха своего мужа, но тот всё не приходил. Наконец ей страшно стало, она разбудила парня и спросила:

– Не знаешь ли, где мой муж? Он ведь только что перед тобой взошёл на колокольню.

– Нет, – отвечал тот, – а вот на лестнице против слухового окна стоял кто-то, и так как он не хотел ни отвечать мне, ни убираться, я принял его за мошенника и спустил его с лестницы. Подите-ка взгляните, не он ли это был. Мне было бы жалко, если бы что плохое с ним стряслось.

Бросилась туда дьячиха и увидала мужа: сломал ногу, лежит в углу и стонет.

Она перенесла его домой и поспешила с громкими криками к отцу парня:

– Ваш сын натворил беду великую: моего мужа сбросил с лестницы, так что сердечный ногу сломал. Возьмите вы негодяя из нашего дома!

Испугался отец, прибежал к сыну и выбранил его:

– Что за проказы богомерзкие! Али тебя лукавый попутал?

– Ах, батюшка, только выслушайте меня! – отвечал тот. – Я совсем не виноват. Он стоял там в темноте, словно зло какое умышлял. Я не знал, кто это, и четырежды уговаривал его ответить мне или уйти.

– Ах, – возразил отец, – от тебя мне одни напасти! Убирайся ты с глаз моих, видеть я тебя не хочу!

– Воля ваша, батюшка, ладно! Подождите только до рассвета: я уйду себе, стану обучаться страху; авось, узнаю хоть одну науку, которая меня прокормит.

– Учись чему хочешь, мне всё равно, – сказал отец. – Вот тебе пятьдесят талеров, ступай с ними на все четыре стороны и никому не смей сказывать, откуда ты родом и кто твой отец, чтобы меня не срамить.

– Извольте, батюшка, если ничего больше от меня не требуется, всё будет по-вашему. Это я легко могу соблюсти.

На рассвете положил парень пятьдесят талеров в карман и вышел на большую дорогу, бормоча про себя:

– Хоть бы на меня страх напал! Хоть бы на меня страх напал!

Подошёл к нему какой-то человек, услыхавший эти речи, и стали они вместе продолжать путь.

Вскоре завидели они виселицу, и сказал ему спутник:

– Видишь, вон там стоит дерево, на котором семеро с верёвочной петлёй спознались, а теперь летать учатся. Садись под тем деревом и жди ночи – не оберёшься страху!

– Ну, коли только в этом дело, – отвечал парень, – так оно не трудно. Если я так скоро научусь страху, то тебе достанутся мои пятьдесят талеров: приходи только завтра рано утром сюда ко мне.

Затем подошёл к виселице, сел под нею и дождался там вечера. Ему стало холодно, и он развёл костёр, но к полуночи так посвежел ветер, что парень и при огне никак не мог согреться.

Ветер раскачивал трупы повешенных, они стукались друг о друга. И подумал парень: «Мне холодно даже здесь, у огня, каково же им мёрзнуть и мотаться там наверху?»

И, так как сердце у него было сострадающее, он приставил лестницу, влез наверх, отвязал висельников одного за другим и спустил всех семерых наземь. Затем он раздул хорошенько огонь и рассажал их всех кругом, чтоб они могли согреться.

Но они сидели неподвижно, так что пламя стало охватывать их одежды. Он сказал им:

– Эй, вы, берегитесь! А не то я вас опять повешу!

Но мертвецы ничего не слыхали, молчали и не мешали гореть своим лохмотьям.

Тут он рассердился:

– Ну, если вы остерегаться не хотите, то я вам не помощник, а мне вовсе не хочется сгореть вместе с вами.

И он снова повесил их на прежнее место. Потом он подсел к своему костру и заснул.

Поутру пришёл к нему встреченный человек за деньгами и спросил:

– Ну что, небось, знаешь теперь, каков страх бывает?

– А, нет, – отвечал тот. – Откуда же было мне узнать это? Эти ребята, что там наверху болтаются, даже рта не открывали и так глупы, что позволили гореть на теле своим лохмотьям.

Тут увидел прохожий, что пятьдесят талеров ему на этот раз не придётся получить, и сказал, уходя:

– Таких я ещё не видел!

Парень тоже пошёл своей дорогой, бормоча по-прежнему:

– Ах, если б меня страх пробрал!

Услыхал это извозчик, ехавший позади него, и спросил:

– Кто ты таков?

– Не знаю, – отвечал малый.

А извозчик продолжал:

– Откуда ты?

– Не знаю.

– Да кто твой отец?

– Не смею сказать.

– Что такое бормочешь ты себе под нос?

– Я, видишь ли, хотел бы, чтобы меня страх пробрал, да никто меня не может страху научить, – отвечал парень.

– Не мели вздора! – сказал извозчик. – Ну-ка, отправимся со мною: я тебя как раз к месту пристрою.

Парень отправился с ним, и к вечеру прибыли они в гостиницу, где собирались заночевать.

Входя в комнату, парень снова произнёс вслух:

– Кабы меня только страх пробрал! Эх, кабы меня только страх пробрал!

Услыхав это, хозяин засмеялся и сказал:

– Если уж такова твоя охота, то здесь найдётся к тому подходящий случай.

– Ах, замолчи! – прервала его хозяйка. – Сколько безумных смельчаков поплатились уже за это жизнью! Было бы очень жаль, если бы и этот добрый юноша перестал глядеть на белый свет.

Но парень сказал:

– Как бы ни было оно тягостно, всё же я хочу научиться страху: ведь я для этого и пустился в путь-дорогу.

Не давал он покоя хозяину, пока тот не рассказал ему, что невдалеке находится заколдованный замок, где немудрено страху научиться, если только там провести ночи три. И король-де обещал дочь свою в жёны тому, кто на это отважится, а уж королевна-то краше всех на свете.

В замке же охраняются злыми духами несметные сокровища. Если кто-нибудь в том замке проведёт три ночи, то эти сокровища ему достанутся и любой бедняк ими обогатится. Много молодых людей ходили туда счастья попытать, да ни один не вернулся.

На другое утро явился парень к королю и говорит ему:

– Кабы мне дозволено было, я провёл бы три ночи в заколдованном замке.

Король взглянул на парня, и тот ему так приглянулся, что он сказал:

– Ты можешь при этом избрать себе три предмета, но непременно неодушевлённых и захватить их с собою в замок.

Парень отвечал:

– Ну, так я попрошу себе огня, столярный станок и токарный станок вместе с резцом.

Король велел ещё засветло снести ему всё это в замок. К ночи пошёл туда парень, развёл яркий огонь в одной из комнат, поставил рядом с собою столярный станок с резцом, а сам сел за токарный.

– Эх, кабы меня только страх пробрал! – сказал он. – Да видно, я и здесь не научусь ему.

Около полуночи вздумал он ещё пуще разжечь свой костёр и стал раздувать пламя, как вдруг из одного угла послышалось:

– Мяу, мяу! Как нам холодно!

– Чего орёте, дурачьё?! – закричал он. – Если вам холодно, идите, садитесь к огню и грейтесь.

Едва успел он это произнести, как две большие чёрные кошки быстрым прыжком подскочили к нему, сели по обеим его сторонам и уставились дико на него своими огненными глазами.

Немного погодя, отогревшись, они сказали:

– Приятель! Не сыграем ли мы в карты?

– Отчего же? – отвечал он. – Я не прочь; но сперва покажите-ка мне ваши лапы. – Они вытянули свои когти. – Э! – сказал парень. Коготки у вас больно длинные! Погодите, я должен вам их сперва обстричь.

С этими словами схватил он кошек за загривок, поднял их на столярный станок и крепко стиснул в нём их лапы.

– Увидал я ваши пальцы, – сказал он, – и прошла у меня всякая охота в карты играть.

Он убил их и выбросил из окна в пруд.

Но когда он, покончив с этой парой, хотел опять подсесть к своему огню, отовсюду, из каждого угла, повыскочили чёрные кошки и чёрные собаки на раскалённых цепях, и всё прибывало да прибывало их, так что ему уж некуда было от них деваться.

Они страшно ревели, наступали на огонь, разбрасывали дрова и собирались совсем разметать костёр.

Поглядел он с минуту спокойно на их возню, а когда ему невтерпёж стало, он взял свой резец и закричал:

– Брысь, нечисть окаянная! – и бросился на них.

Одни разбежались; других он перебил и побросал в пруд. Вернувшись, он снова раздул огонь и стал греться. Сидел он, сидел, и глаза стали слипаться, стало его клонить ко сну. Оглядевшись кругом и увидав в углу большую кровать, он сказал:

– А, вот это как раз кстати! – и лёг. Но не успел он и глаз сомкнуть, как вдруг кровать сама собой стала двигаться и покатила по всему замку.

– Вот это ладно! – сказал он. – Да нельзя ли поживей? Трогай!

Тут понеслась кровать, точно в неё шестерик впрягли, во всю прыть, через пороги, по ступенькам вверх и вниз…

Но вдруг – гоп, гоп! – кровать опрокинулась вверх ножками и на парня, словно гора, налегла. Но он пошвырял с себя одеяла и подушки, вылез из-под кровати и сказал:

– Ну, будет с меня! Пусть катается, кто хочет!

Затем он улёгся у огня и проспал до бела дня.

Поутру пришёл король и, увидав его распростёртым на земле, подумал, что привидения убили его и он лежит мёртвый.

– Жаль доброго юношу! – сказал король.

Услыхал это парень, вскочил и ответил:

– Ну, до беды ещё не дошло!

Удивился король, обрадовался и спросил, каково ему было.

– Превосходно, – отвечал тот. – Вот уже минула одна ночь, а там и две другие пройдут.

Пошёл парень к хозяину гостиницы, а тот и глаза таращит:

– Не думал я увидеть тебя в живых. Ну что, научился ли ты страху?

– Какое там! – отвечал парень. – Всё напрасно! Хоть бы кто-нибудь надоумил меня.

На вторую ночь пошёл он спать в древний замок, сел у огня и затянул свою старую песенку:

– Хоть бы страх меня пробрал!

Около полуночи поднялся там шум и гам, сперва потише, а потом всё громче и громче; затем опять всё смолкло на минуту, и наконец из трубы к ногам парня вывалилось с громким криком полчеловека.

– Эй! – закричал юноша. – Надо бы ещё половинку! Этой маловато будет.

Тут снова гомон поднялся, послышался топот и вой, и другая половина тоже выпала.

– Погоди, – сказал парень. – Вот я для тебя огонь маленько раздую!

Сделав это и оглянувшись, он увидел, что обе половины успели срастись и на его месте сидел уже страшный-престрашный человек.

– Это, брат, непорядок! – сказал парень. – Скамейка-то моя!

Страшный человек хотел его оттолкнуть, но парень не поддался, сильно двинул его, столкнул со скамьи и сел опять на своё место.

Тогда сверху нападало один за другим ещё множество людей. Они достали девять мёртвых ног и две мёртвые головы, расставили эти ноги и стали играть, как в кегли.

Парню тоже захотелось поиграть.

– Эй, вы, послушайте! – попросил он их. – Можно ли мне присоединиться к вам?

– Можно, коли деньги у тебя есть.

– Денег-то хватает, да шары ваши не больно круглы.

Взял он мёртвые головы, положил их на токарный станок и обточил их кругом.

– Вот так, – сказал он, – теперь они лучше кататься будут. Валяйте! Теперь пойдёт потеха!

Поиграл парень с незваными гостями и проиграл немного; но как только пробила полночь, всё исчезло. Он улёгся и спокойно заснул.

Наутро пришёл король осведомиться:

– Ну, что с тобой творилось на этот раз?

– Проиграл в кегли, два талера проиграл!

– Да разве тебе не было страшно?!

– Ну, вот ещё! – отвечал парень. – Позабавился, и только. Хоть бы мне узнать, что такое страх!

На третью ночь сел он опять на свою скамью и сказал с досадой:

– Ах, если бы только пробрал меня страх!

Немного погодя явились шестеро рослых ребят с гробом в руках.

– Эге-ге, – сказал парень. – Да это, наверное, братец мой двоюродный, умерший два года назад! – Он поманил пальцем и крикнул: – Ну, поди, поди сюда, братец!

Гроб был поставлен на пол, парень подошёл и снял крышку: в гробу лежал мертвец. Дотронулся парень до его лица: оно было холодное, как лёд.

– Погоди, – сказал он. – Я тебя маленько согрею!

Подошёл к огню, погрел руку и приложил её к лицу мертвеца, но тот был холоден по-прежнему.

Тогда он вынул его из гроба, сел к огню, положил покойника себе на колени и стал тереть ему руки, чтобы восстановить кровообращение.

Когда и это не помогло, пришло ему в голову, что согреться можно хорошо, если вдвоём лечь в постель; перенёс он мертвеца на свою кровать, накрыл его и лёг рядом с ним.

Немного спустя покойник согрелся и зашевелился.

– Вот видишь, братец, – сказал парень. – Я и отогрел тебя.

Но мертвец вдруг поднялся и завопил:

– А! Теперь я задушу тебя!

– Что? Задушишь?! Так вот какова твоя благодарность?! Полезай же опять в свой гроб!

И парень поднял мертвеца, бросил его в гроб и закрыл его крышкой; тогда вошли те же шестеро носильщиков и унесли гроб.

– Не пробирает меня страх, да и всё тут! – сказал парень. – Здесь я страху вовеки не научусь!

Тут вошёл человек, ещё громаднее всех прочих и на вид совершенное страшилище: это был старик с длинной белой бородой.

– Ах ты, тварь этакая! – закричал он. – Теперь-то ты скоро узнаешь, что такое страх: готовься к смерти!

– Ну, не очень спеши! – отвечал парень. – Коли мне умирать приходится, так без меня дело не обойдётся.

– Тебя-то уж я прихвачу с собою! – сказало чудовище.

– Потише, потише! Очень уж ты расходился! Я ведь тоже не слабее тебя, а то ещё и посильнее буду!

– Это мы ещё посмотрим! – сказал старик. – Если ты окажешься сильней меня, так я тебя отпущу; пойдём-ка, попытаем силу!

И повёл он парня тёмными переходами в кузницу, взял топор и вбил одним ударом наковальню в землю.

– Эка невидаль! Я могу и получше этого сделать! – сказал парень и подошёл к другой наковальне.

Старик стал подле него, любопытствуя посмотреть, и белая борода его свесилась над наковальней. Тогда парень схватил топор, расколол одним ударом наковальню и защемил в неё бороду старика.

– Ну, теперь ты, брат, попался! – сказал он. – Теперь тебе помирать приходится!

Взял он железный прут и стал им потчевать старика, пока тот не заверещал и не взмолился о пощаде, обещая дать ему за это превеликие богатства.

Парень вытащил топор из щели и освободил старика. Повёл его старик обратно в замок, показал ему в одном из погребов три сундука, наполненные золотом, и сказал:

– Одна треть принадлежит бедным, другая королю, третья тебе.

В это время пробило полночь, и парень остался один в темноте.

– Как-нибудь да выберусь отсюда, – сказал он, на ощупь отыскал дорогу в свою комнату и заснул там у огня.

Наутро пришёл король и спросил:

– Что же теперь-то, небось, научился ты страху?

– Нет, – отвечал тот, – и ведать не ведаю, что такое страх. Побывал тут мой покойный двоюродный брат, да бородач какой-то приходил и показал мне там внизу кучу денег, а страху меня никто не научил.

И сказал тогда король:

– Спасибо тебе! Избавил ты замок от нечистой силы. Бери же себе мою дочь в жёны!

– Всё это очень хорошо, – отвечал тот. – А всё-таки до сих пор я не знаю, что значит дрожать от страха!

Золото достали из подземелья, отпраздновали свадьбу, но супруг королевны, как ни любил свою супругу и как ни был он всем доволен, всё повторял:

– Ах, если бы только пробрал меня страх! Кабы страх меня пробрал!

Это наконец раздосадовало молодую. Горничная же её сказала королевне:

– Я пособлю горю! Небось научится и он дрожать от страха.

Она пошла к ручью, протекавшему через сад, и набрала полное ведро пескарей.

Ночью, когда молодой король почивал, супруга сдёрнула с него одеяло и вылила на него целое ведро холодной воды с пескарями, которые так и запрыгали вокруг него.

Проснулся тут молодой и закричал:

– Ой, страшно мне, страшно мне, жёнушка милая! Да! Теперь я знаю, что значит дрожать от страха!

Волк и семеро маленьких козлят

Жила-была старая коза, и было у неё семь козляток, и она их любила, как всякая мать своих деток любит.

Однажды пришлось ей в лес собираться за кормом, и вот она созвала всех своих козляток и сказала:

– Милые детки, надо мне в лесу побывать, так вы без меня берегитесь волка! Ведь он, если сюда попадёт, съест вас всех и со шкурой, и с шерстью. Этот злодей часто прикидывается, будто он и не волк, но вы его сейчас узнаете по грубому голосу и по его чёрным лапам.

Козлятки отвечали:

– Милая матушка, уж мы поостережёмся, и вы можете идти, о нас не тревожась.

Тогда старая коза заблеяла и преспокойно тронулась в путь. Немного прошло времени после её ухода, как уж кто-то постучался в дверь их домика и крикнул:

– Отомкнитеся, милые детушки, ваша мать пришла и каждому из вас по гостинцу принесла.

Но козляточки по грубому голосу поняли, что это пришёл к ним волк, и крикнули ему:

– Не отомкнёмся мы, ты не наша мать! У той голосок тонкий, ласковый, а у тебя голос грубый! Ты – волк!

Тогда волк сбегал к лавочнику, купил у него большой кусок мела, съел его – и голос стал у него тоненький.

Вернулся опять к той же двери, постучал в неё и крикнул:

– Отомкнитеся, милые детки, ваша мать пришла, всем вам по гостинцу принесла.

Но он опёрся своими чёрными лапами о подоконник, дети это увидали и закричали:

– Не отомкнёмся, у нашей матери не чёрные лапы, как у тебя! Ты – волк!

Тогда волк побежал к пекарю и сказал:

– Я себе повредил ногу, вымажь мне её тестом.

И когда пекарь исполнил его желание, волк побежал к мельнику и сказал:

– Осыпь мне лапы белой мучкой.

Мельник подумал: «Верно, волк затеял какую-то плутню», – и стал было отговариваться, но волк сказал:

– Если ты этого не сделаешь, то я тебя съем.

Тогда мельник струхнул и выбелил ему лапу мучицей. Таковы-то бывают люди!

Вот и пошёл злодей в третий раз к той же двери, постучался и сказал:

– Отомкнитеся, детушки, ваша милая матушка воротилася и каждому из вас принесла по гостинчику из леса.

Козляточки закричали:

– Сначала покажи нам, какая у тебя лапа, чтобы мы могли знать, точно ли ты наша милая матушка!

Тогда показал он им лапу в окошко, и когда они увидели, что она белая, то поверили его речам и отомкнули дверь. А вошёл-то – волк!

Козляточки перепугались – прятаться пометались. Один прыгнул под стол, другой забился в постель, третий залез в печку, четвёртый убежал на кухню, пятый спрятался в шкаф, шестой – под корыто, седьмой – в футляр для часовых гирь. Однако же волк всех их разыскал и очень с ними не чинился: одного за другим заглотнул он своею пастью и только младшего никак не мог найти в часовом футляре.

Накушавшись досыта, он преспокойно убрался из дома, растянулся на большом лугу под деревом и начал засыпать.

Вскоре после того вернулась старая коза из лесу домой. Ах, что она там увидела! Домовая дверь открыта настежь: стулья, скамейки опрокинуты, корыто в щепы разбито, одеяло и подушки из постели повыбросаны.

Стала она искать своих деток, но нигде их найти не могла. Стала она их перекликать по именам, но никто не откликался.

Наконец, когда она дошла до младшего, тоненький голосок прокричал ей:

– Милая матушка, я забился в часовой футляр.

Она тотчас добыла оттуда своё дитя и услышала рассказ о том, как приходил волк и сожрал всех остальных козляток. Можете себе представить, как она оплакивала своих бедных детушек!

Наконец старая коза в великой печали своей пошла из дому, и младший козлёночек побежал за ней следом. Чуть только они вышли на луг, коза увидала, что волк лежит врастяжку у дерева и так храпит, что над ним ветви от его храпа колышутся.

Коза обошла и осмотрела его со всех сторон и увидела, что в его раздутом брюхе что-то шевелится. «Ах, Господи, – подумала она, – уж не мои ли это бедные детки? Он ими поужинал, а они, видно, живёхоньки».

Тогда она отправила козлёночка домой за ножницами, иголкой и ниткой.

Затем она взрезала чудовищу утробу и чуть только взрезала – один козлёночек уж высунул оттуда головёнку; а как стала резать дальше, то все шестеро козлят выпрыгнули один за другим из волчьей утробы, и все были живёхоньки и целёхоньки, потому что чудовище в своей алчности глотало их целиком.

То-то была радость! И стали они ласкаться к своей матушке и приплясывать около неё, словно портной на свадьбе.

А старая коза сказала:

– Теперь ступайте, соберите мне побольше булыжников, мы их навалим этому проклятому зверине в утробу, пока он спит.

Семеро козляточек поспешно натаскали булыжников и набили их в утробу волка, сколько влезло. А старая коза ещё того скорее зашила ему разрез, так что он ничего не приметил и даже не пошевельнулся.

Когда же наконец волк выспался, он поднялся на ноги, и так как каменный груз возбуждал у него в желудке сильную жажду, то вздумал он пробраться к ключу и напиться. Но чуть только переступил он несколько шагов, камни стали у него в брюхе постукивать друг о друга и позвякивать один о другой. Тогда он воскликнул:

И когда он пришёл к ключу и наклонился к воде, собираясь пить, тяжёлые камни его перетянули, он упал в воду и погиб злою смертью.

А семеро козляточек, увидав это, прибежали к матери с криком:

– Волк издох! Волк утопился!

И вместе с матерью радостно заплясали около ключа.

Верный Иоганн

Жил-был однажды старый король, и заболел он, и пришло ему в голову: «Видно, лежу я на смертном одре, и не подняться уж мне с него». Тогда сказал он:

– Позовите ко мне моего неизменно верного Иоганна!

Этот Иоганн был его любимый слуга и так назывался потому, что всю жизнь служил королю верой и правдой.

Когда же тот явился к постели больного, король сказал ему:

– Вернейший Иоганн, я чувствую, что мой конец приближается, и нет у меня никакой иной заботы, кроме заботы о сыне: он ещё совсем юноша и не всегда сумеет жить по разуму, и если ты мне не пообещаешь наставить его всему, что он должен знать, да не захочешь быть ему опекуном, то мне не придётся закрыть глаза спокойно.

Тогда отвечает верный Иоганн:

– Я его не покину и буду служить ему верой и правдой; хотя бы пришлось за то поплатиться жизнью.

На это король сказал:

– Ну, значит, я могу умереть спокойно и с миром. – И затем продолжал: – После моей смерти ты должен показать ему весь замок – все покои, залы и подвалы и все сокровища, какие в них хранятся; но самого крайнего покоя в длинном коридоре ты ему не показывай – того, в котором сокрыто изображение королевны с золотой крыши. Как только он увидит это изображение, он воспламенится к королевне страстной любовью; пожалуй, ещё в обморок упадёт да из-за неё во всякие опасности полезет. От всего этого ты обязан его оберечь.

Верный Иоганн ещё раз поклялся старому королю, что исполнит его завет, и тот стал мало-помалу затихать, склонился головой на подушку и скончался.

Когда старого короля схоронили, верный Иоганн рассказал молодому королю о том, в чём он поклялся его отцу на смертном одре, и добавил:

– Всё обещанное ему я выполню добросовестно и буду тебе так же верно служить, как служил ему, хотя бы это стоило мне жизни.

Когда же обычное время траура миновало, верный Иоганн сказал королю:

– Ну, теперь пора тебе осмотреть всё, что ты унаследовал; я покажу тебе весь замок твоего отца.

И он повёл его всюду, вверх и вниз, и показал ему все богатства и все дивные покои замка; не показал только одного покоя, в котором было сокрыто изображение королевны с золотой крыши.

А это изображение было так поставлено, что, если отворить дверь, оно прямо бросалось в глаза; притом оно было так превосходно сделано, что его можно было принять за живое существо, и надо было сознаться, что во всём свете ничего не было ни милее, ни прекраснее этого женского образа. Юный король не мог, конечно, не заметить, что верный Иоганн всё проходит мимо одной двери, и спросил:

– Отчего же ты мне эту не отпираешь?

– За этой дверью, – отвечал Иоганн, – есть нечто такое, чего ты можешь испугаться.

Но король сказал ему:

– Я весь замок видел, а потому желаю знать, что там за дверью!

Он подошёл к двери и хотел её отворить силою.

Тогда верный Иоганн стал его удерживать и сказал:

– Я отцу твоему перед его кончиною обещал, что ты не увидишь скрытое в этом покое; я знаю, что и тебя, и меня это могло бы повести к великим бедствиям.

– О, нет! – отвечал юный король. – Если я не проникну в этот покой, то я наверно погибну: я и день и ночь буду жить в вечной тревоге, пока своими глазами не увижу того, что там скрыто. С места не сойду, так и знай, пока ты мне не отомкнёшь этой двери!

Тогда верный Иоганн увидел, что решение короля непреклонно, и с великою скорбью и тяжкими вздохами выискал в толстой связке заветный ключ. Отомкнув дверь, он поспешил войти первый и думал прикрыть изображение, чтобы оно не бросилось в глаза юному королю, но всё было напрасно! Король приподнялся на цыпочки и глянул ему через плечо. И как только увидел он изображение красавицы-королевны, которое было прекрасно и притом всё блистало золотом и драгоценными камнями, так и грянулся в обморок.

Верный Иоганн поднял его, снёс на постель и стал тревожиться:

– Вот стряслась беда! Господи Боже, что из этого выйдет?!

И стал помаленьку отпаивать короля вином, пока тот совсем не пришёл в себя.

Первым словом короля было:

– Ах! Кто же эта красавица?

– Это королевна с золотой крыши, – отвечал верный Иоганн.

– Моя любовь к ней так велика, – сказал юный король, – что если бы у каждого листка на дереве был свой язык, то и все они вместе не могли бы выразить моей любви; жизнь свою я посвящу тому, чтобы добиться её руки. Ты мой вернейший слуга, и ты мне должен в этом деле помочь.

Верный слуга долго обдумывал, как бы ему приступить к этому делу, потому что мудрено было добиться даже возможности повидать королевну.

Наконец он всё-таки придумал способ действий и сказал королю:

– Эта королевна живёт в золотом доме: столы, стулья, блюда, чаши, кубки и вся домашняя утварь у ней золотые. У тебя в сокровищнице есть пять бочек золота; так прикажи твоим золотых дел мастерам одну из этих бочек золота перековать во всякую посуду и утварь, изготовить из этого золота всяких птиц, лесных и разных диковинных зверей. Ей это понравится, и мы с тобою всё это захватим с собою и пойдём к ней попытать счастья.

Король тотчас приказал созвать всех мастеров со своего королевства, заставил их работать день и ночь, пока наконец они не переработали всё золото во множество прекрасных вещей. Когда всё это было погружено на корабль, верный Иоганн надел купеческое платье, и юный король тоже должен был следовать его примеру, чтобы их никто не мог узнать. Затем они поплыли по морю и плыли по нему, пока не доплыли до города, в котором жила королевна с золотой крыши.

Верный Иоганн попросил короля остаться на корабле и ждать его возвращения.

– Легко может быть, – сказал он, – что я королевну приведу с собой на корабль, а потому позаботьтесь, чтобы всё привести в порядок, всю золотую утварь расставьте и весь корабль приукрасьте.

Затем он набрал в свой фартучек различных золотых предметов, сошёл с корабля на сушу и направился к королевскому замку.

Когда он вступил во двор замка, то увидел, что у колодца сидит красивая девушка с двумя золотыми вёдрами в руках и черпает этими вёдрами воду. Она уже хотела отойти от колодца, наполнив вёдра ярко блиставшей на солнце водою, но обернулась, увидела чужака и спросила, кто он таков. Он ответил:

– Я купец, – и, приоткрыв свой фартучек, дал ей одним глазком глянуть на свой товар.

Тогда она воскликнула:

– Ах, какие славные золотые вещи! – и вёдра поставила на землю, и стала весь товар перебирать, штука за штукой.

Тут она сказала:

– Это всё нужно показать королевне, которая так любит всякие золотые вещи! Она у вас всё сейчас скупит.

И она взяла его за руку и повела вверх по лестнице замка, потому что она была прислужницей королевны.

Когда сама королевна взглянула на товар, то она осталась им очень довольна и сказала:

– Это всё так прекрасно сработано, что я у тебя сразу всё скуплю.

Но верный Иоганн отвечал:

– Я только слуга богатого купца, и то, что у меня здесь захвачено с собою, ничтожно в сравнении с тем, что находится у моего господина на корабле! То уж точно можно назвать и самым дорогим, и самым художественным из всего, что когда-либо было сделано из золота.

Она было захотела, чтобы ей всё принесли в замок, но он отвечал:

– На это много бы пришлось тратить дней, да, признаться, у вас в замке, пожалуй, не нашлось бы и места расставить столько сокровищ.

Это, конечно, ещё более возбудило её любопытство и желание, так что она наконец сказала:

– Веди меня на корабль, – я сама хочу видеть сокровища твоего господина.

Тогда верный Иоганн повёл её к кораблю и был рад-радёшенек, а король, увидев её, убедился в том, что её красота была ещё выше красоты её изображения. Он просто думал, что у него сердце разорвётся на части!

Вот она взошла на корабль, и король ввёл её в каюту, а верный Иоганн остался на палубе около кормчего и приказал отчалить:

– Поставьте все паруса – пусть корабль мчится по волнам, как птица по воздуху.

А король-то между тем показывал ей в каюте всю золотую утварь, каждую штуку отдельно – блюда, чаши и кубки, птиц золотых, лесного и всякого диковинного зверя.

Много часов прошло в этом обзоре, и в великом своём удовольствии она и не заметила, что корабль давно уже плыл по морю.

Когда королевна осмотрела последнюю вещь, она поблагодарила купца и собралась домой; но, приблизясь к борту корабля, увидела себя вдали от берега: корабль на всех парусах летел в открытом море.

– Ах! – воскликнула она в испуге. – Меня обманули, меня похитили, и я попалась в руки купца! О, лучше уж умереть!

Король взял её за руку и сказал:

– Я не купец, а король и по роду своему не ниже тебя. И если я решился похитить тебя хитростью, так это лишь по чрезмерной любви к тебе. Впервые увидав твоё изображение, я даже в обморок упал!

Когда королевна с золотой крыши это услышала, она утешилась и ощутила в сердце склонность к нему и охотно согласилась быть его супругою.

Случилось, однако же, что в то время, когда они мчались в открытом море, верный Иоганн, сидевший на носу корабля и кое-что наигрывавший на скрипке, увидел у себя над головою в воздухе трёх воронов, которые летели вслед за кораблём с родины королевны. Тогда он перестал играть и стал прислушиваться, о чём они между собою переговаривались (он хорошо разумел их язык).

Один ворон воскликнул:

– Эге, вот он и везёт к себе королевну с золотой крыши.

– Да, – сказал другой, – везёт-то везёт, да довезёт ли?

Третий вступился:

– А всё же она у него в руках и сидит у него в каюте.

Тогда опять первый повёл речь:

– А что проку? Чуть они причалят к берегу, ему навстречу выбежит конь золотисто-рыжей масти, и король захочет на него сесть, и если ему это удастся, то конь взмахнёт с ним вместе на воздух, и никогда ему не видать больше своей суженой.

Второй ворон спросил:

– А разве спасенья нет?

– О, да! Вот если другой вместо короля успеет вскочить на коня, вытащит из кобуры пистолю и насмерть убьёт рыжего коня, тогда юный король спасён. Да кто это ведать может? И если даже проведает и скажет королю, то окаменеет от пальцев ноги до колена.

Тогда заговорил второй ворон:

– Я, пожалуй, и больше этого знаю. Если конь и будет убит, юный король всё же не добьётся руки своей невесты. Когда они вместе вступят в замок, там на блюде будет лежать богатая свадебная рубаха для жениха, на вид златотканая, а на самом-то деле – сплошная смола да сера! Как он её на себя наденет, так она и прожжёт его до мозга костей!

Третий ворон вступился:

– Неужели и спасенья нет?

– Как не быть? – отвечал второй. – Стоит только кому-нибудь, надев рукавицы, схватить эту рубаху и швырнуть её в огонь – и она сгорит, а юный король будет спасён! Да что в том проку? Ведь тот, кто это ведает да королю скажет, окаменеет от колен до самого сердца.

Тогда заговорил третий:

– Я больше того знаю! Если даже женихова рубаха и будет сожжена, всё же ему не видать своей невесты: когда после свадьбы начнётся пляска и юная королева станет танцевать, она вдруг побледнеет и упадёт замертво, и если кто-нибудь не догадается поднять её и из правой её груди высосать три капли крови и выплюнуть их, то она умрёт. Ну, а если кто, проведавши, выдаст эту тайну, тот весь окаменеет, от маковки до мизинчика на ноге.

Потолковав обо всём этом между собою, вороны полетели далее, а верный Иоганн отлично уразумел всю их беседу, но с той поры затих и загрустил; он понимал, что если он не откроет своему господину слышанное им, то юному королю грозят великие бедствия; а если откроет – сам должен поплатиться жизнью.

Наконец он сказал себе:

– Хоть самому погибнуть, а надо постоять за своего господина!

Как только они причалили к берегу, случилось именно то, что предсказал ворон: откуда ни возьмись явился перед королём чудный конь золотисто-рыжей масти.

– Вот и отлично! – сказал король. – На этом коне и поеду я в замок. И занёс было ногу в стремя, но верный Иоганн быстро вскочил в седло, выхватил пистолю из кобуры и положил коня на месте.

Тогда воскликнули все остальные слуги короля, которые, конечно, не очень были расположены к верному Иоганну:

– Какой срам – убить такого красивого коня! Ведь он назначен был везти короля с берега в замок!

Однако же король сказал:

– Извольте молчать и оставьте его в покое; это вернейший мой Иоганн, и кто знает, почему он так поступил?

Вот вступили они в замок, и там в одной из зал на блюде лежала совсем готовая рубаха для жениха и с первого взгляда казалась сотканною из серебра и золота. Юный король поспешил к блюду и хотел уже взять рубаху с блюда, но верный Иоганн отстранил его, скомкал рубаху в своих рукавицах, быстро поднёс к огню и дал сгореть дотла.

Остальные слуги стали опять ворчать и говорили:

– Что же это такое? Вот уж он и королевскую рубаху сжёг!

Но юный король и тут сказал:

– Кто знает, почему именно так нужно, – оставьте его, ведь это мой вернейший Иоганн.

Вот и свадьбу стали играть: началась обычная пляска, и невеста стала также принимать в ней участие, а Иоганн всё внимательно за ней следил и смотрел ей в лицо. Вдруг видит – она побледнела и замертво упала на пол. Тогда он поскорее подскочил к ней, подхватил её на руки, снёс в отдельную комнату, положил её, стал около неё на колени и, высосав у неё из правой груди три капельки крови, выплюнул их. Она тотчас стала дышать и очнулась; но юный король всё видел, и не зная, зачем так поступил верный Иоганн, прогневался на него и воскликнул:

– Бросьте его в темницу!

На другое утро суд судил верного Иоганна, и его повели на виселицу; и когда уж он стоял на верхней ступени лестницы и неминуемо должен был принять казнь, он сказал:

– Каждый осуждённый на смерть имеет право на слово перед казнью, могу ли я воспользоваться этим правом?

– Да, – сказал король, – конечно, можешь!

Тогда верный Иоганн сказал:

– Я осуждён несправедливо: я всегда оставался тебе верен.

И затем рассказал, как он на море подслушал беседу трёх воронов и как сообразно с этим он вынужден был поступать.

Тогда король воскликнул:

– О, мой вернейший Иоганн, ты помилован! Помилован! Сведите его поскорее сюда!

Но верный Иоганн при последних словах своей речи пал наземь мёртвый и обратился в камень.

Король и королева много о нём горевали, и король всё говорил:

– Ах, как это я мог так дурно вознаградить за такую великую преданность!

И приказал окаменелое изображение Иоганна поставить в своей опочивальне рядом с кроватью. Как только, бывало, взглянет на него, так и заплачет и скажет:

– Ах, если бы я мог вновь оживить тебя, мой преданнейший слуга Иоганн!

По прошествии некоторого времени королева родила близнецов, двух мальчиков, которые стали подрастать и радовать своих родителей. Однажды, когда королева была в церкви и близнецы сидели и играли в опочивальне отца, тот ещё раз в глубокой скорби взглянул на окаменелого Иоганна и воскликнул:

– Ах, если бы я мог вновь оживить тебя, мой преданнейший Иоганн!

И вдруг камень заговорил:

– Да, ты можешь оживить меня, если пожертвуешь тем, что для тебя милее всего на свете.

– О, всё, что только есть у меня, – воскликнул король, – всем я для тебя готов пожертвовать!

И камень продолжал говорить:

– Если ты собственною рукою отрубишь головы твоим двум сыновьям и вымажешь меня их кровью, тогда я оживу вновь.

Король сначала испугался, услышав, что он должен собственною рукою умертвить своих милых детей, но потом вспомнил о великой преданности верного Иоганна и о том, что ради его спасения тот пожертвовал своей жизнью, выхватил меч и отрубил детям головы. И когда он их кровью обмазал окаменевшего Иоганна, жизнь вернулась в камень и верный Иоганн стал перед ним снова бодрый и здравый.

Он сказал королю:

– Твоя верность мне не может остаться без награды!

И с этими словами взял головы детей, приставил их на прежнее место, смазал разрезы их же кровью – и те вмиг ожили, стали прыгать кругом и играть, как будто с ними ничего и не приключилось дурного.

Король очень обрадовался, и когда увидел, что королева возвращается из церкви, то спрятал и верного Иоганна, и обоих детей в большой шкаф. Когда та вошла, он спросил её:

– Молилась ли ты в церкви?

– Да, – отвечала она. – Но я постоянно думала о верном Иоганне, который из-за нас накликал на себя беду.

Тогда сказал он:

– Милая жена! Мы можем возвратить ему жизнь, но дорогою ценою – ценою жизни наших обоих сыночков!

Королева побледнела и ужаснулась в сердце своём, однако же сказала:

– Мы обязаны для него это сделать ради его великой преданности.

Тогда он обрадовался, что и она думает с ним заодно, подошёл к шкафу, отпер его и вывел из него и детей, и верного Иоганна и сказал:

– Богу хвала! И он спасён, и наши сыночки возвращены нам!

Тут только рассказал он королеве, как было дело. И с той поры они жили в великом благополучии до самой смерти.

Удачная торговля

Однажды мужик стащил свою корову на базар и продал её там за семь талеров.

На обратном пути он должен был проходить мимо одного пруда, из которого далеко кругом разносилось кваканье лягушек:

– Ква, ква, ква, ква!

«Ну да, – стал он говорить сам себе, – мелют по-пустому: семь талеров я выручил, а не два!»

Подойдя к самой воде, он и лягушкам крикнул:

– Глупое вы зверьё! Небось лучше меня знаете? Семь талеров, а не два!

А лягушки-то всё на своём:

– Ква, ква, ква!

– Ну, коли вы не верите, так я вам сочту.

Вытащил деньги из карманов и пересчитал все семь талеров, раскладывая по двадцать четыре гроша на каждый.

Однако же лягушки не сошлись с ним в счёте и опять тянули ту же песню:

– Ква, ква, ква!

– Коли так, – крикнул мужик, разгневавшись, – коли вы полагаете, что знаете дело лучше меня, так нате же, считайте сами! – и швырнул им деньги всей кучей в воду.

Он постоял на берегу некоторое время и намерен был обождать, пока они справятся со счётом и возвратят ему деньги, но лягушки настаивали на своём, продолжая по-прежнему голосить:

– Ква, ква, ква, – да и денег тоже ему не возвращали.

Подождал он ещё немало времени, пока не наступил вечер и не понадобилось ему идти домой; тогда он выругал лягушек и крикнул им:

– Ах вы, водошлепницы! Ах вы, толстоголовые, пучеглазые! Рыло-то у вас широко, и кричать вы горазды, так что от вас в ушах трещит, а семи талеров пересчитать не умеете! Или вы думаете, что так я вот тут буду стоять и дожидаться, пока вы со счётом справитесь?

И пошёл прочь от пруда, а лягушки-то ему вслед:

– Ква, ква, ква, – так что он и домой пришёл раздосадованный.

Сколько-то времени спустя выторговал он себе корову, заколол её и стал рассчитывать, что, если бы ему удалось выгодно продать её мясо, он бы столько выручил за него, сколько стоили ему обе коровы, да ещё шкура у него в барышах бы осталась.

Когда он с мясом подъезжал к городу, то перед самыми городскими воротами наткнулся на целую стаю собак, сбежавшихся сюда. И впереди всех огромная борзая; так и прыгает около мяса, и разнюхивает, и лает:

– Дай, дай, дай!

Так как она всё прыгала и всё лаяла, то мужик и сказал ей:

– Ну да! Вижу я, что ты недаром говоришь: дай, дай, а потому что говядинки хочешь… Ну, хорош же я был бы, кабы точно взял да и отдал бы тебе говядину!

А борзая всё то же:

– Дай, дай.

– Да ты скажи мне: ты её не сожрёшь сама и за товарищей своих ответишь?

– Дай, дай, – лаяла по-прежнему собака.

– Ну, коли ты на этом настаиваешь, так я тебе говядину оставлю; я тебя знаю и знаю, у кого ты служишь; но я тебя предупреждаю: через три дня чтобы мне были готовы деньги, не то тебе плохо придётся: ты можешь их мне и сюда вынести.

Затем он свалил говядину и повернул домой; собаки тотчас на неё набросились с громким лаем:

– Дай, дай!

Мужик, издали прислушиваясь к этому лаю, сказал себе: «Ишь, теперь все от неё своей доли требуют; ну, да мне за всех одна эта большая ответит».

Когда минуло три дня, мужик подумал: «Сегодня вечером у меня деньги в кармане», – и очень был этим доволен.

Однако же никто не приходил и денег не выплачивал.

«Ни на кого-то теперь положиться нельзя», – сказал он наконец, потеряв терпение, пошёл в город к мяснику и стал от него требовать своих денег.

Мясник сначала думал, что он с ним шутки шутит, но мужик сказал:

– Шутки в сторону: мне деньги нужны! Разве ваша большая собака три дня назад не приволокла сюда моей битой коровы?

Тогда мясник разозлился, ухватился за метловище и выгнал его вон.

– Погоди ужо! – сказал мужик. – Есть ещё справедливость на свете! – И пошёл в королевский замок и выпросил себе у короля аудиенцию.

Привели его к королю, который сидел рядом со своею дочерью, и тот спросил его, какой ему ущерб учинился?

– Ах, – сказал мужик, лягушки и собаки у меня отняли мою собственность, а резник меня же за это палкой попотчевал, – и подробно рассказал, как было дело.

Королевна, услышав его рассказ, не выдержала, расхохоталась громко, и король сказал ему:

– Рассудить твоего дела я не могу; но зато ты можешь взять дочь мою себе в жёны; она ещё отродясь не смеялась, только вот сегодня ты её рассмешил, а я обещал её тому в жёны, кто сумеет её рассмешить. Ну, вот и благодари Бога за своё счастье!

– О, да я вовсе и не желаю на ней жениться! – отвечал мужик. – У меня дома уж есть одна жена, да и ту одну мне девать некуда. Если я на твоей дочке женюсь да домой вернусь, так что же мне – по уголкам их, что ли, расставлять прикажешь?

Туг король не на шутку прогневался и сказал:

– Ты грубиян!

– Ах, господин король! – возразил мужик. – Вестимое дело: на свинке не шёлк, а щетинки!

– Ладно, ладно, – отвечал король. – Я тебе другую награду назначу. Теперь проваливай, а денька через три возвращайся, тогда тебе все пятьсот отсыплют сполна.

Когда мужик стал выходить из замка, один из стражи королевской сказал ему:

– Ты королевну нашу рассмешил, так уж, верно, получишь за это хорошую награду.

– Кажись, что не без того, – отвечал мужик. – Пять сотен мне будут выплачены.

– Слышь-ка, мужик! – сказал солдат. – Удели мне малую толику. Ну, куда тебе такая уйма денег!

– Ну, разве уж для тебя куда ни шло! Получай двести! Так-таки заявись к королю денька через три и прикажи тебе именно столько выплатить.

Еврей-ростовщик, случившийся поблизости и подслушавший их разговор, побежал за мужиком вслед, ухватил его за полу платья и говорит:

– Ай-ай-ай, что вы за счастливчик такой! Я вам деньги разменяю, я вам их мелочью выплачу, куда вам с этими битыми талерами возиться?

– Мойше, – сказал мужик, – триста ещё есть на твою долю, только выплати их мне сейчас мелкой монетой: дня через три король тебе их уплатит.

Ростовщик обрадовался барышу и выплатил мужику всю сумму стёртыми слепыми грошами – такими, что три гроша двух хороших не стоят.

По прошествии трёх дней мужик, согласно приказу короля, явился пред его ясные очи.

– Ну, снимай с него платье долой, – сказал король, – он должен получить свои пять сотен сполна.

– Ах, – сказал мужик, – эти пять сотен уже не принадлежат мне: две сотни подарил я солдату вашей стражи, а за три сотни ростовщик уже уплатил мне мелочью, так по справедливости мне уж ничего получать не следует.

И точно: явились к королю и солдат, и еврей-ростовщик и стали требовать своей доли в награде мужика и получили надлежащее количество ударов. Солдату это было дело знакомое, и он вынес свою порцию ударов терпеливо; а ростовщик всё время жалобно кричал:

– Ай, вей мир! Ай, какие крепкие талеры!

Король, конечно, посмеялся проделке мужика, и так как гнев-то его прошёл, он сказал:

– Так как ты свою награду потерял ещё ранее, нежели получил её, то я тебя награжу иначе: ступай в мою казну и возьми себе денег, сколько хочешь.

Мужик не заставил себе этого дважды повторять и набил в свои глубокие карманы, сколько влезло. Потом пошёл в гостиницу и стал считать деньги. Ростовщик туда же за ним приполз и слышал, как тот ворчал себе под нос:

– А ведь этот плут-король всё же провёл меня! Дай он мне денег сам, так я бы, по крайности, знал, что у меня есть. А теперь как я могу наверно знать, сколько я наудачу в карман насыпал?

– Ай-ай, – залепетал про себя ростовщик, – да он непочтительно смеет говорить о нашем государе! Побегу и донесу на него, тогда и я награду получу, и он будет наказан.

И точно, когда король услышал о речах мужика, то пришёл в ярость и приказал пойти и привести провинившегося.

Ростовщик побежал к мужику.

– Пожалуйте, – говорит, – тотчас к господину королю; как есть, так и ступайте.

– Нет, уж я лучше знаю, как к королю идти следует, – отвечал мужик. – Сначала я велю себе сшить новое платье. Или ты думаешь, что человек, у которого так много денег в кармане, может идти к королю в каком-нибудь старье?

Ростовщик увидал, что мужик заупрямился и без нового платья к королю не пойдёт; а между тем, пожалуй, и гнев у короля пройдёт: тогда ни ему награды, ни мужику наказания не будет. Вот он и подъехал к мужику:

– Я вам из одной дружбы могу на короткое время чудесное платье ссудить; отчего человеку не услужить по душе!

Мужик на это не возражал, надел платье и пошёл в замок.

Король потребовал у мужика отчёта в тех непочтительных речах, о которых донёс ему ростовщик.

– Ах, – сказал мужик, – ведь уж известное дело: этот тип что ни скажет, то соврёт… От него разве можно правды ждать? Ведь вот он, пожалуй, станет утверждать, что я его платье надел.

– Ай, вей! Что такое? – закричал ростовщик. – Разве платье не моё? Разве я не из одной дружбы вам его ссудил на время, чтобы вы могли перед господином королём явиться?

Услышав это, король сказал:

– Ну, кого-нибудь из нас двоих – либо меня, либо мужика – он всё-таки надул!

И приказал ему ещё отсчитать малую толику битыми талерами.

А мужик отправился домой и в новом платье, и с деньгами и говорил себе по пути:

– Ну, на этот раз я, кажись, в самый раз потрафил.

Шиповничек

(Спящая красавица)

Давным-давно жили да были король с королевою, и бывало, что ни день, то говаривали:

– Ах, если бы у нас был ребёнок! – а детей у них всё же не было.

И вот однажды, когда королева купалась, из воды на берег вылезла лягушка и сказала королеве:

– Твоё желание будет исполнено: ранее истечения года у тебя родится дочка.

Что лягушка сказала, то и случилось: королева действительно родила дочку, которая была такая хорошенькая, что король себя не помнил от радости и затеял по этому поводу великолепный праздник.

Он пригласил на праздник не только своих родных, друзей и знакомых, но также и всех колдуний, чтобы они были к его ребёнку добры и благосклонны. Этих колдуний в том королевстве было тринадцать, но так как у короля было только двенадцать золотых тарелочек, на которых им следовало подавать кушанья, то одну из них пришлось не приглашать.

Праздник был отпразднован великолепно, и когда уж он заканчивался, колдуньи одарили ребёнка разными чудесными дарами: одна – добродетелью, другая – красотой, третья – богатством и всем-всем, чего только можно было пожелать себе на земле.

Когда уже одиннадцать колдуний высказали свои пожелания, вдруг вошла тринадцатая. Она явилась отомстить королю с королевою за то, что её не пригласили на праздник; и вот, никому не кланяясь и ни на кого не глядя, она громко крикнула:

– Королевна на пятнадцатом году уколется веретеном и тут же упадёт замертво. – И, не прибавив ни слова более, повернулась и вышла из зала.

Все были этим страшно перепуганы; но вот выступила двенадцатая колдунья, которая ещё не успела высказать своего пожелания, и так как она не могла отменить злого желания своей предшественницы, а была в состоянии лишь смягчить его, то она сказала:

– Королевна упадёт замертво, но не умрёт, а погрузится только в глубокий, непробудный сон, который продлится сто лет.

Король, конечно, хотел оберечь своё дорогое дитятко от предсказанной страшной беды, а потому издал такой указ, чтобы все веретёна во всём его королевстве были сожжены.

А между тем дары колдуний стали мало-помалу проявляться в юной королевне: она была и прекрасна, и скромна, и ласкова, и разумна, так что приходилась по сердцу каждому, кто её видел.

Случилось однажды (именно в тот день, когда ей стукнуло пятнадцать лет), что короля и королевы не было дома и королевна оставалась одна-одинёшенька во всем замке. Вот и пошла она бродить повсюду, стала осматривать комнаты и всякие каморки, какие ей вздумалось, и наконец пришла к одной старой башне.

Поднявшись в эту башню по узенькой витой лестнице, она подошла к низенькой двери. В дверной скважине торчал ржавый ключ, и когда она его повернула, дверь перед ней распахнулась, и увидела она там в маленькой комнатке старушоночку, которая усердно пряла лён, быстро поворачивая веретено между пальцев.

– Здравствуй, бабушка, – сказала королевна. – Ты что тут поделываешь?

– А вот видишь: пряду, – отвечала старушоночка и кивнула королевне головой.

– А что это за штучка такая, что так весело кружится? – спросила королевна, взяла в руки веретено и также захотела прясть.

Но едва только она коснулась веретена, как волшебное заклятие сбылось: королевна уколола себе палец веретеном и в тот же самый миг упала на кровать, стоявшую в этой маленькой комнатке, и погрузилась в глубокий сон.

Этот сон охватил весь замок: король и королева, которые только что вернулись домой и входили в зал, стали мало-помалу засыпать, заснули одновременно с ними и все их придворные. Заснули также и лошади в стойле, и собаки на дворе, и голуби на крыше, и мухи на стенах, и даже огонь, пылавший на очаге, как бы застыл, и жаркое, которое на огне жарилось, перестало шкворчать, и повар, ухвативший было поварёнка за волосы за какую-то провинность, выпустил его волосы из руки и заснул.

И ветер тоже улёгся, и на деревьях перед замком не шелохнулся ни один листок…

А вокруг замка стала мало-помалу вырастать непроницаемо густая изгородь из терновника, и каждый год поднималась она всё выше и выше и наконец окружила весь замок, и даже переросла его настолько, что не только замка из-за неё не стало видно, но даже и флага на крыше его.

Во всей окрестной стране шла, однако же, молва о спящей красавице-королевне, которую прозвали Шиповничком; а потому от времени до времени наезжали королевичи и пытались сквозь ту изгородь проникнуть в замок.

Но это оказывалось невозможным, потому что терновник, переплетясь, стоял сплошною стеною, и юноши, пытавшиеся сквозь него пробиться, цеплялись за него, не могли уже из него выпутаться и умирали напрасною смертью.

Много-много лет спустя пришёл в ту сторону ещё один королевич и услышал от одного старика рассказ об ограде из терновника и о том, что за этой оградою, должно быть, есть замок, в котором уже лет сто подряд лежит в глубоком сне дивная красавица-королевна, прозванная Шиповничком, а около неё, погружённые в такой же сон, спят и король, и королева, и весь их двор.

Старик слыхал ещё от своего деда, что многие королевичи приходили и пытались проникнуть сквозь терновую изгородь, что в ней застряли и встретили преждевременную смерть.

Но юноша сказал:

– Я этого не боюсь, я хочу туда пройти и хочу увидеть красавицу-королевну.

И как ни отговаривал его старик, королевич не внимал его словам.

А тем временем минули сто лет и наступил тот именно день, в который и надлежало Шиповничку очнуться от своего долгого сна.

Когда юный королевич подошёл к изгороди, то вместо терновника увидел множество больших прекрасных цветов, которые сами собою раздвинулись настолько, что он мог пройти сквозь эту изгородь невредимый, а позади него они опять сомкнулись непроницаемой стеною.

Во дворе замка он увидел лошадей и гончих охотничьих собак, которые лежали и спали; на крыше сидели голуби, подвернув головки под крылышки, и тоже спали. А когда он вступил в дом, там спали мухи на стене, повар на кухне все ещё протягивал во сне руку к мальчишке, которого собирался ухватить за волосы, и служанка сидела сонная перед той чёрною курицею, которую предстояло ей ощипать.

Он пошёл далее и увидел в зале всех придворных, спавших глубоким сном около короля и королевы, уснувших близ трона. Пошёл он далее, и такая была тишина кругом, что он мог слышать своё собственное дыхание.