Она – моё табу

Пролог

Расчерчиваю карандашом таблицу, попутно проводя подробные расчёты проекта. Грохот, который должен быть стуком в дверь, является только формальным, ведь для младших братьев и сестры личного пространства не существует. Даже не отвечаю и не отрываюсь от учёбы, когда дверь распахивается и Данька плюхается задницей на идеально заправленную кровать, сворачивает ноги в позе лотоса и выжидающе молчит, пока закончу с начатой частью работы.

Хоть этого удалось добиться от младших: не отвлекать, когда занят учёбой.

Провожу ровную линию, прописываю все данные в отведённые для этого поля и поворачиваюсь к нервно стучащей пальцами по колену пятнадцатилетней сестре. В очередной раз поражаюсь, как при такой внешности умудряется прикидываться пацаном. Ещё годик и будет отбиваться от парней, а нам, как братьям, придётся за ней приглядывать, чтобы не набила себе шишек раньше времени.

– Тебе чего, Даня? – спрашиваю со слабым раздражением.

Ужасно не люблю, когда меня дёргают во время работы.

– К тебе пришли. – лениво тянет сестра, ковыряя ногтем разодранную коленку.

– Кто? – выбиваю, подрываясь со своего места.

Она безразлично передёргивает плечами и так же спокойно сечёт:

– Не знаю. Мужчина в форме. У него какое-то письмо

– И какого хрена ты молчишь? – рыкаю, обдавая сестру бешенством.

– Ты же просил тебе не мешать. – как ни в чём не бывало добивает и спрыгивает с кровати.

Бегом пролетаю по ступеням и сразу на пороге замечаю мужика в военной форме. Притормаживаю, но не останавливаюсь полностью, пока до него не остаётся расстояние вытянутой руки. Тяжёлым взором прохожу по нему с головы до пят, уже понимая, для чего он здесь.

– Дикий Андрей Викторович? – толкает без излишков эмоций.

Сдержанно киваю и протягиваю руку для приветствия. Военнослужащий пожимает её и передаёт мне конверт со словами:

– Вам повестка на срочную службу в армии. Распишитесь здесь.

Протягивает мне планшет с ручкой и указывает место. Ставлю роспись и вскрываю конверт, не замечая, как мужик уходит, а за спиной маячат младшие двойняшки, стараясь заглянуть через плечо.

– Что это за письмо?

– Какая интересная эмблема.

– Что там написано?

– Любопытной Варваре, Даня. – обрубаю, бегая глазами от строчки к строчке.

Вечером, когда родители возвращаются с работы, помогаю маме накрыть на стол, но о визите военкома пока молчу, предупредив об этом Даньку и Тиму. Не хочу, чтобы предки узнали об этом раньше, чем младшие братья набьют животы.

Когда тарелки пустеют, а их место занимают чашки с травяным чаем, сжимаю свою в руках, делаю глоток и оставляю в сторону. Глубоко вдыхаю, на пару секунд прикрыв глаза. Собираюсь с мыслями и, конечно, готовлюсь к противостоянию. Коротко прокашлявшись, привлекаю внимание семьи и озвучиваю принятое решение:

– Сегодня мне принесли повестку из военкомата. Осенью я ухожу в армию.

Реакция родных вполне ожидаема. Мама вскрикивает и зажимает рот ладонью, словно я навсегда уезжаю. Папа хмурит лоб, брови встречаются на переносице, а младшие начинают наперебой галдеть и что-то спрашивать, но так, как делают они это одновременно, вычленить из их трескотни что-то одно достаточно сложно.

– Это твоё окончательное решение? – спокойно спрашивает отец.

– Да, пап.

– Как же учёба? – задушено выпаливает мама, дрожащими руками наливая воду в стакан через край.

– Возьму академ на год и пару месяцев. Уверен, что с ректором договорюсь без проблем.

– Ты можешь взять справку из института и уйти в армию после окончания учёбы. – с той же показной невозмутимостью снова включается папа.

Дробью вдыхаю и отрицательно качаю головой. На неопределённое время притихаю, задумываясь, как преподнести им причину, по которой не хочу откладывать срочку. Гул голосов младших братьев перекрывает все мысли. Морщусь, не имея возможности сосредоточиться на заданной задаче.

– Зачем тебе в армию?

– Это надолго?

– Ты поедешь на войну?

Тарахтят братья. И только дрожащий голос любимой сестрёнки не зудит по мозгам:

– Я буду скучать по тебе.

Открываю глаза и обнимаю Дианку за плечи. Прячу лицо в чёрных длинных волосах и хриплю на срыве:

– Я тоже, братишка. Но так надо.

– Все по своим комнатам. Нам необходимо поговорить с Андреем по-взрослому. – несётся строгий голос отца, и кухня медленно пустеет.

Как только в комнате остаёмся лишь я и родители, тишина контузит и оглушает. Дыхание спирает где-то в груди. Как оставить этих несмышлёнышей? Предки работают, а за ними нужен глаз да глаз, а то, как нехрен делать, во что-то вляпаются. Особенно оторва-Данька. Ей мало угнаться за братьями, всегда несётся вперёд, что-то доказывает, спешит и, конечно, косячит. Вечно вся в синяках и царапинах. Иногда мне кажется, что ближе сестрёнки у меня никого нет. Возможно, оттого, что сам ставил её на ноги, учил ходить не только в год, но и после ужасной аварии. Именно за неё переживаю больше остальных. Парни-то справятся, но она… Они воспринимают её как брата, не видят в ней почти девушку. Кто наставит её на путь, если не я? Маму она отказывается слушать напрочь.

– К чему такая спешка, Андрей? – настаивает мать, крохотными глотками поглощая воду стакан за стаканом. – Папа прав. Тебе надо сначала доучиться, получить образование.

Встаю и обнимаю с трудом сдерживающуюся от рыданий маму. Как только утыкается лицом в плечо, ощущаю горячую влагу материнских слёз.

– Мам, не надо плакать. Я не маленький мальчик, не могущий за себя постоять. Мне нужна перезагрузка. Дай мне возможность стать мужчиной.

– Ты и так мужчина. – всхлипывает она, цепляясь пальцами в ткань майки. – Такой взрослый, самостоятельный. Как я без тебя буду со всем справляться?

Папа опускает ладони на вздрагивающие плечи, успокаивая. Смотрит мне прямо в глаза.

– Наташа, наш сын вырос достойным человеком и имеет право сам принимать важные решения. Он куда старше своих лет. Если хочет отслужить сейчас, то пусть будет так. Учёбу закончит позже. – переводит на меня взгляд и выталкивает сдержанную улыбку, пусть и в его глазах стоит блестящая соль. – Я горжусь тобой, сын. И всегда поддержу любой твой выбор.

– Спасибо, пап. Для меня это безмерно важно.

Он только кивает, а после с силой обнимает, выдавая собственные переживания и страхи.

В тот же вечер принимаю ещё одно решение, способное в корне изменить мою жизнь. Утром еду и покупаю обручальное кольцо своей девушке – Алине. Мы с ней уже три года вместе. Вполне логический шаг перед уходом в армию. Пусть ждёт не парня, а будущего мужа.

Звоню в дверь. Пока за ней раздаются шаги, вовсе не нервничаю. Спокоен и собран. Вот только на душе облезлые кошки скребут. Когда вижу Альку, ни с того ни с сего начинаю сомневаться в правильности выбора. Действительно ли я хочу провести с ней всю оставшуюся жизнь? Ещё вчера думал, что это отличное, правильное решение. Мы давно встречаемся, и пожениться вроде как естественно. Пусть между нами не пылают бешеные страсти, как у многих моих друзей, но именно это мне и нравилось. Спокойные, ровные отношения без кипящих взрывов и вечных ссор. Но почему же меня грызут сомнения?

– Андрюшка, привет. – толкает девушка, обнимая за шею и подставляя губы для поцелуя.

Быстро целую её и запихиваю в квартиру.

– Твои дома?

– Нет.

Сминаю её ягодицы, скользя языком в рот, но Алина отодвигается, убирая мои руки. Тяжело дыша, отшагивает назад.

Прищуриваюсь, стараясь понять, что в нашей паре неправильно. Всегда же это понимал. Мы были друг у друга первыми и единственными. Вот только нет огня. Не горят между нами искры, не полыхают страсти. Даже сейчас.

Бросаюсь вперёд, сгребая в охапку свою девушку, и с предстоящим голодом целую. Покрываю горячими поцелуями её шею. Алина отвечает, но будто неохотно. Цепляется пальцами волосы и отрывает мою голову.

– Не надо, Андрей. Я не хочу сейчас.

Глубоко вдыхаю, поправляя разрывающийся член, и с прохладой ставлю в известность:

– Мне пришла повестка в армию. Осенью я уезжаю на год и… – нащупав в кармане коробочку, собираюсь опуститься перед ней на колено, но Алинка останавливает меня.

Тряхнув волосами, ледяным тоном оповещает:

– Я не буду тебя ждать. Мне девятнадцать, и я хочу жить, а не сидеть в ожидании чуда. Вдруг ты себе там другую найдёшь.

Ошарашено моргаю, глядя на ту, что ни раз признавалась в любви и говорила, что хочет "навсегда". Я готов был дать ей это. Сейчас же ни на её лице, ни в глубине глаз нет и тени тоски или грусти. Неужели для неё всё так просто? В одно мгновение разорвать долгие отношения?

Делаю всего одну попытку.

– Не найду, Алина. – открываю перед ней шкатулку, глядя исключительно в глаза. – Выходи за меня. Когда вернусь, сразу поженимся.

Девушка преспокойно качает головой и заявляет:

– Нет. Я хочу ещё пожить. Впереди столько всего, а связать себя узами брака… Извини, но не стану.

– Понял. – бросаю коротко, но без злости. Кладу кольцо на обувную полку и выхожу из квартиры. – Прощай.

Оказавшись на улице, вдруг с облегчением выдыхаю. Ощущение спокойствия накрывает с головой. Давление, сохраняющееся внутри с той минуты, как увидел военкома, наконец, рассасывается. Поднимаю лицо к небу и неожиданно смеюсь.

Свобода – вот что чувствую.

Видимо, надо было выбирать второй вариант развития наших отношений – расставание. Они давно зашли в тупик, и было лишь два пути. Я чуть не ступил на неверный, но Алина, спасибо ей, сама направила меня на правильный. Больше меня ничего не сдерживает, чтобы идти вперёд без якоря ответственности за девушку, которую любил, как оказалось, недостаточно, чтобы бороться за её сердце. Теперь я свободен и, к собственному удивлению, счастлив. Нашим отношениям нужна была не перезагрузка, а game over. Грустно, конечно, но пусть будет так. Пора вступить на новый этап жизненного пути и где-то там найти свою дорогу по жизни.

***

На перроне ревёт только мама. Остальные слёзы остались в стенах нашего дома. Плакали все, даже папа и я. Только Данька всего один раз всхлипнула и утёрла нос рукавом. Эта девочка, кажется, совсем разучилась лить слёзы. Прячет всё в себе и этим очень сильно напоминает мне меня же. Так как я старший сын, всегда приходилось быть примером и наставником для младших, а иногда хотелось быть обычным мальчишкой, отвечающим только за себя.

Без лишних эмоций внешне обнимаю братьев и даю наставления. Внутри же киплю от необходимости оставлять их. До этой самой секунды не думал, что так сложно прощаться на целый год. Ещё вчера он казался ничтожно коротким, а сейчас видится целой вечностью. Прижимаю к груди маму, утирая слёзы с родного лица. С папой прощаемся по-мужски. Пожимаем руки и хлопаем по плечам. Только Диана стоит в стороне, недовольно насупившись.

Громкоговоритель оповещает о скором отправлении поезда. Остальные парни, как и я, отправляющиеся во взрослую жизнь, начинают суетиться. Замечаю, как одни быстро отворачиваются от семей и девушек и запрыгивают в вагоны, а другие, как малые дети, ревут. Быстрым шагом подхожу к сестре и раскидываю руки в стороны. Она медлит. Ровно опускает голову вниз, стараясь держаться отстранённо.

– Мы не увидимся целый год, Диана. Обними брата.

Со всхлипом кидается вперёд, повиснув на шее. Прибиваю к себе девичье тело, понимая, что она единственная девушка, по которой буду реально скучать. Глажу напряжённую от сдерживаемых эмоций спину и спутанные волосы. Только когда чувствую на шее её слёзы, позволяю и себе момент слабости. Ставлю её на ноги и ребром ладони стираю с побледневших щёк солёные капли. Она пальцами вытирает моё лицо.

– Будь умницей, Даня. Теперь ты вместо меня. Помогай маме и не давай ей грустить.

– Ты будешь звонить мне? – шепчет сбивчиво.

– Обязательно.

– А писать письма? Настоящие. Бумажные.

С улыбкой обещаю слать письма на бумаге, пусть мы оба знаем, что в наше время это странно, но я готов исполнить любой каприз любимой сестрички. Ещё один круг объятий, тёплые слова поддержи и любви, поцелуи и рукопожатия, и я поднимаюсь по ступеням поезда. Закидываю рюкзак на верхнюю полку купе. Киваю в знак приветствия парням, с которыми нас ждёт общая дорога, и выхожу в коридор помахать на прощание родным, ведь мы с ними не увидимся двенадцать бесконечных месяцев. Улыбаюсь, махая рукой, а за рёбрами крупная дрожь по органам и нервам идёт.

Поезд трогается. Смотрю сквозь стекло, пока силуэты не смазываются, превращаясь в крошечные точки, а потом и вовсе скрываются за поворотом. Поворотом новой стези, ведущей в пугающую, но всё же манящую неизвестность.

Глава 1

Есть в ней что-то такое… притягательное

– В увал сваливаешь? – бубнит недовольно Гребенский.

– Угу. – мычу, застёгивая китель.

– Мудила. – отбивает тот с завистью.

Расхожусь громким гоготом, выкатив сослуживцу пару факов.

– А вот нехер было шаверму без палева брать. Отвалил бы дневальному "откат", он бы тебя не сдал. Блядь, Гера, восемь месяцев на срочке, а мозгов хуй ма.

Приятель лениво скатывается со своей койки, готовясь вместо заслуженного увала заступать в не заслуженный, по его мнению, наряд.

– Так у меня бабосов было только на одну! – отсекает, передёрнув плечами.

– А то ты не знаешь, у кого в долг взять. – подтрунивает Нимиров с верхней полки, свесив вниз голову.

– У тебя хуй чего возьмёшь. – продолжает изливаться тоской Герман.

– Хуй как раз-таки можешь взять. В рот. – ржёт придурок.

– Эй, пидарские темы тормозите. – бросаю, сдерживая ухмылку.

Когда восемь месяцев проводишь исключительно в мужском коллективе, рождаются соответствующие шуточки и подколы. Услышь их гражданские – как нехер делать, открестяться, приняв за голубых. Раньше столкнись с подобным, и сам в ахуе был бы, но теперь уже свыкся.

– Так как их бросить, если бабы только снятся? – тарабанит Сеня, соскакивая вниз.

– Проститутку снять. – обрубаю, лишь мельком бросив на него взгляд.

– У Герыча денег, даже на шаверму нет, а то на шлюху найдутся. Как же. – откровенно стебётся, хлопнув обречённого на тумбочку и голод друга.

– На хуй свали.

– На хуй твоя жопа…

Остальное уже не слушаю. Приложив пальцы к козырьку кепки, салютую пацанам и выруливаю из комнаты. Покинув казарму, наращиваю скорость, желая поскорее вдохнуть долгожданную свободу и свежий воздух Владивостока вместо провонявшегося потом, спёртого и удушливого кислорода, стоящего в стенах здания, ставшего домом на этот год.

Поначалу армейская жизнь угнетала и давила, но я быстро привык, а потом уже и втянулся. Парни мало чем отличаются от моих братьев, разве что старше. А мозгов не многим больше. Вечно срутся и устраивают махач при любом удобном случае. Разнимать обычно приходится мне, а заодно и проводить профилактические беседы. За это и заслужил доверие сначала взводного, а после и ротного. Благодаря их хорошему отношению ко мне удаётся ходить в увалы чаще остальных, а иногда и на ночь оставаться в городе. Сегодня как раз такой случай, когда могу не возвращаться в казарму, зависнув с ночёвкой у лучшего армейского друга – Пахи.

Он местный. А ещё заебастый мажор, у которого первые полгода службы вечно были понты и пальцы веером. Удивительно, что именно с ним и скентовались, хотя абсолютно разные. Я пошёл в армию оттого, что сам так захотел, а он, чтобы уважить отца. Тот поставил ему условие: если хочет влиться в семейный бизнес, то должен отдать долг Родине. Если же нет, то может собирать шмотки и валить на все четыре. Стоит ли говорить, какой выбор он сделал? Его отец – владелец многомиллионной оборонной компании, а в прошлом и командующий сухопутных войск. Ничего удивительного в том, что он захотел сделать из сына мужчину, а не зажравшегося сосунка, которым Паша был до армейки.

Прежде чем сдружиться, сколько раз друг об друга кулаки чесали – не сосчитать. Даже я, который обычно спокойнее скалы, не мог спустить на тормозах его вечные заёбы и королевские замашки. Удивляло ещё тогда, что он драться умеет по-мужски, а не рвать волосы и царапаться, как девчонка.

Мысленно вернувшись на первый месяц службы, вижу, насколько сильно изменился не только я, но и остальные парни. Кто-то из них ночами ревел в подушку и жаловался на жизнь, другие вечно всем недовольные были, третьи норовили вывалить на кого-то весь негатив, а сейчас наша рота как одна семья. Есть, правда, пара гнилых фруктов, но с ними справляться научились.

На проходной протягиваю дежурному увольнительную и военный билет. Тот с вниманием изучает и возвращает документы.

– Хорошего дня. – толкает с ухмылкой.

– Хорошего дежурства. – с теми же эмоциями отвечаю и покидаю КПП.

Глубоко вдыхаю кислород с привкусом соли и моря, забивая лёгкие до предела. Роняю веки вниз, вкушая предстоящие сутки свободы и относительного спокойствия. Отзваниваюсь Пахану.

– Ну и де ты? – горячусь сходу. Вечно этот хмырь опаздывает. – Я уже вышел.

– Бля, Андрюха, лечу. Тут светофор накрылся, пришлось постоять немного. И вообще, не бузи на меня, а то нах пошлю.

– Нах и сходишь. – отрезаю, сбрасывая вызов.

Набираю номер мамы, но она не отвечает. Блядь, я и забыл, что сегодня у неё день покупок, а значит, до ночи можно и не пытаться дозвониться, как и до всех остальных. Разве что Данька опять слилась. Нахожу в списке контактов номер сестры и набираю по видеосвязи.

– Братуня, здоров. – расплывается счастливой улыбкой, едва приняв звонок.

– Привет, Даня. Опять слилась с шоппинга? – высекаю, растягивая лыбу.

– Ага. – подмигивает сестрёнка, удобнее устраиваясь между ветками дерева. – Ты же знаешь, как ненавижу кататься с ними. Пусть НикМак и Тимоха страдают, а мне и тут неплохо.

– И как в этот раз съехала?

– С дерева упала. – хочет Диана, показывая содранные колени и ладони. – Нога теперь болит жуть. Ходить не могу.

Шагаю в сторону остановки, чтобы не маячить около забора военной части. Качаю головой, удивляясь находчивости сестры. Судя по тому, куда она забралась, не так уж и сильно пострадала "при падении".

– А если серьёзно: почему опять вся битая? – толкаю, вглядываясь в экран и оценивая ещё и счёсанный подбородок.

Она спокойно отмахивается:

– С велосипеда упала. Ничего, жить буду. Лучше расскажи, как ты. Всё хорошо? Скучаешь по дому? – на серьёзе сечёт Дианка.

– Всё отлично, братишка. Сегодня вот в увал иду. И, конечно, скучаю по дому и по вам. А ты будь осторожнее. И хватит по деревьям лазить. Тебе уже шестнадцать.

Она закатывает глаза и вываливает язык, давая знать, куда я могу засунуть свои наставления. Когда вернусь, придётся взяться за её воспитание. За то время, что меня не было, сестра всё больше превращается в пацана, что мне совсем не нравится.

Какое-то время болтаем о семье, и вдруг она ни с того ни с сего выдаёт:

– Я Алину видела. Во-о-о-от с таким пузом. – показывает руками объём, а меня аж передёргивает. – Знаешь, что она мне сказала? – суживает подозрительно глаза и рвано вдыхает. Я, обратно, дышать перестаю. За грудиной что-то страшное происходит. Целая буря разворачивается. Штормит нехило. Органы по всему нутру мотает. О кости словно о скалы разбивает. Торможу дыхалку, когда Даня припечатывает: – Что у меня племянник будет. Бред же, да?

Едва мобилу не роняю. С желудка к горлу тошнота подкатывает. Сам не замечаю, с каким свистом кислород втягиваю, пока этот звук не глушит грохот сердца. В какое-то мгновение глотку сворачивает, лёгкие скручивает, а голос от напора эмоций исчезает. Гневно прочищаю горло и толкаю скрежещущим тоном:

– Да, Даня, это бред. Не слушай её. И вообще, держись от Алины как можно дальше.

– Почему она сказала, что…

– Хватит. – рявкаю, мешая сестре повторить это ещё раз. – Мы не станем это обсуждать.

Быстро и совсем не незаметно сменяю тему, а Данька подыгрывает, делая вид, что не замечает перехода и тяжёлого напряжения с моей стороны во время короткого разговора. Сама прощается и кладёт трубку. Закидываю смартфон в карман и дробно вздыхаю. Внутри трясёт пиздец, как нихуёво.

Блядь! Сука! Не может быть, чтобы Аля залетела от меня. Мы всегда предохранялись. А если что-то пошло не так, то почему она ничего не сказала мне? Да и моим родителям тоже? К тому же у неё новый хахаль. Она начала мутить с ним всего через пару недель, как я отчалил в армию. И какого хрена, вообще, никто не поставил меня в известность, что она в залёте?

Затяжно вдыхаю, выбиваю из кармана пачку сигарет и заполняю лёгкие никотином. Выпускаю сизый дым. Он дерёт глотку. Хрипло кашляю, яро тряся башкой. Зажимаю зубами фильтр, запихиваю обратно сигареты и достаю мобильный. Делаю то, что поклялся себе не делать, пока не вернусь домой: захожу в её профиль. Листаю фотографии, пока не дохожу до поста с положительным тестом на беременность и подписью: срок пять недель. Сдавливаю в кулаке телефон, слыша хруст то ли костей, то ли корпуса. Быстро просчитываю вероятность того, что этот ребёнок мой, и едва не захлёбываюсь бешенством.

Судя по дате публикации – к тому моменту, как она сказала, что не будет ждать меня из армии, Алина была беременна уже три недели. Есть всего два варианта: она беременна от меня, но какого-то хуя молчит, или уже тогда изменяла и залетела от кого-то другого. Ни один из них мне не нравится.

Только собираюсь набрать бывшей девушке, чтобы выяснить всё, как передо мной тормозит красная Toyota FJ Cruiser, а из открытого окна высовывается довольная рожа Пахи.

– Ой, только не строй из себя оскорблённую невинность. – давит он на расслабоне. – На пятнадцать минут задержался, не рассыпишься. Запрыгивай, давай и погнали. Предки уже ждут. Мама там какой-то вкуснятины наготовила, хоть нормальной еды пожрёшь.

С грузным напряжением, сковавшим тело, обхожу тачку и сажусь на пассажирское. Чтобы не выдавать того опизденевшего сумасшествия, что разматывает изнутри, выдавливаю улыбку и протягиваю другу руку для приветствия.

– Если думаешь, что жратвой заслужил себе прощение, то облезешь. – бомблю, усмехаясь. – Ты хуже любой тёлки. Хоть бы раз вовремя на месте оказался. Что в этот раз задержало? Макияж поправлял? Или эпиляцию яиц делал?

– Ебалочку завали, Дюха. – ржёт Макеев, вливаясь в дорожный поток. – С яйцами у меня порядок. Или хочешь проинспектировать? – отрывает руку от руля, оттягивая резинку спортивных штанов.

– Если ты сейчас вывалишь свои шары, останешься без них. – предупреждаю мрачно, оскалив зубы.

– Какие мы грозные. – угорает приятель, протягивая мне пачку сигарет. Обычно много не курю, но сейчас не отказываюсь. Эти новости выбили меня из колеи, но на данном этапе предпочитаю немного остыть и обдумать ситуацию на холодную голову. Не тот я человек, что рубит с плеча, хотя всего минуту назад едва не сорвался. – Ты чего сегодня угрюмый такой? Случилось чего? – уже без улыбки добавляет.

Скользнув по нему глазами, возвращаю взгляд на ползущий поток машин.

– Надо кое над чем поразмыслить. Только не ссы, выходной тебе не запортачу. – выдавливаю, слегка приподняв уголок губ. – И не спрашивай. Пока не разберусь, рассказывать ничего не стану.

Пахан театрально вздыхает, постукивая пальцами по рулевому в такт музыке.

– Вот вечно ты такой. Как кому-то хуёво, старшего брата и психолога врубаешь. А как у самого что-то случается – хуй поделишься.

– Старший брат на младших проблемы валить не станет. – с гоготом треплю Макеева по волосам, как делал раньше с братьями.

Когда злобно дёргает башкой и скрипит зубами, смеюсь громче. Дурачество помогает немного расслабиться и отвлечься от неприятных мыслей. Даже если Аля изменяла мне – похуй. Мы расстались и нет смысла выяснять отношения. Вот только на кой хер сказала Дане, что у неё будет племянник? Разошлись мы не врагами, так в чём её проблема? Если бы ребёнок был мой, то не стала бы она молчать. Зная Завьялову много лет, уверен, что как минимум попыталась бы вернуться ко мне и сбагрить ответственность.

За раздумьями не замечаю, как город остаётся позади, а тачка въезжает в закрытый элитный посёлок, огороженный по периметру пятиметровым забором, оснащённым десятками камер видеонаблюдения и постоянной охраной. Дома и коттеджи – один выёбистее другого. Никогда не любил внешнюю показуху. Такое чувство, что у людей смысл жизни заключается в том, чтобы доказать соседям, кто здесь самый богатый и зажравшийся. На одном участке стоит дом с ослепляющими медными куполами, на втором бассейн с полноценным аквапарком, на третьем в вольерах сидят львы, медведи и волки. И это только то, что удаётся рассмотреть с дороги.

– Понторезы. – бубню в кулак, а друг тянет лыбу.

– Пиздец какие. – подтверждает, кивнув головой.

Подъезжаем к высоким кованным воротам. Они расходятся в стороны, открывая аккуратный ухоженный двор с эксклюзивным ландшафтом, несколькими водоёмами, ручьями и каналами, соединяющими их. Через воду перекинуты мосты, кругом зелень и ненавязчивые клумбы цветов, многовековые кипарисы и кедры, голубые ели и пушистые сосны. Всё это напоминает родные места.

Выползая из машины, улыбаюсь уже от души. Запасаюсь напитанным хвоей воздухом. Представляю, как через каких-то четыре месяца вернусь домой в знакомые леса Карелии.

От изучения дизайнерского ландшафта меня отвлекает быстрое приближение чего-то мелкого и скоростного. Сначала мне кажется, что это ребёнок, пока девчонка не бросается Пашке на шею и не чмокает его в губы. Друг сжимает её плечи и отталкивает, удерживая на расстоянии вытянутой руки. Теперь вижу, что девушка хоть и мелкая, но далеко не ребёнок.

Тёмные волосы до поясницы слегка спутаны, в носу кольцо, янтарные глаза сияют озорным блеском. Кожа оливкового оттенка и разрез глаз выдают в ней латинские или цыганские корни. Сложно различить.

Она быстро и часто моргает. Зависаю на её длинных, чёрных, изогнутых дугой ресницах, то и дело скрывающих приковывающую внимание радужку. Зачем-то скатываю взгляд ниже, но тут же отворачиваюсь, замечая выделяющиеся под тканью ярко-жёлтого топа соски на небольшой груди. В штанах происходит вполне ожидаемая, но совсем неуместная в данной ситуации реакция. Незаметно сглатываю и переключаю всё внимание на онемевшего и остолбеневшего Макеева.

– Что такое, Пашуля? – едко льёт девчонка с хлёстким придыханием. От звука её густого голоса на затылке вырастают мурашки. Вот же ж блядь. – Не признал, да? Ну и дубина ты! – трещит она весело, сбрасывая его руки. Неужели в армии все мозги отбили? Эх… – вздыхает, растягивая в выразительной улыбке сочные губы, напоминающие мне лепестки мака. Сука, они даже по виду на эти цветы смахивают. Чётко очерченные, красные, с острыми уголками на верхней. И эффект от них наверняка такой же наркотический. – Пашка, очнись! Ку-ку! – машет перед потерянным лицом обеими руками.

– Крестик? – вопросительно выталкивает он.

– Сам ты крестик, дебил! – вздыхает, закатив глаза так, что зрачки полностью скрываются. – Сколько раз просила не называть меня так, а Пашка-промокашка?

– О, а это очень по-взрослому, Царёва. – отбивает он, наконец, ожив. – Ты откуда вообще здесь? Ты же должна быть в Америке.

– Фуф, Паш, ну ты и тугодум. – раздражённо бухтит девушка, одной рукой перекинув волосы за спину. – У меня holiday. Специально для тебя переведу на русский – каникулы, Паш. А что делают на каникулах? Правильно. Едут домой!

– Так бы сразу и сказала. – отрезает друг, обнимая девчонку со смехом. – Я, блядь, в ахуе. Пропала. Не звонишь, не пишешь, а тут являешься как ни в чём не бывало. – отодвигает её назад. – А это что за хрень? – поддевает пальцами серёжку в левой стороне носа. – Дальше что? Татуху набьёшь?

– Ой, прости, папочка, у тебя забыла спросить. – злобно шипит мелкая. – Уже набила! Посмотреть хочешь? – не дожидаясь ответа, поворачивается к нам спиной и спускает шорты, выставляя на обозрение какие-то кельтские узоры на копчике.

Я честно стараюсь не смотреть, но взгляд буквально приклеивается к рисунку и ниже. Туда, где виднеется край ядовито оранжевых трусов. Джинсовые шорты так плотно облегают небольшую, но подтянутую и аппетитную задницу, что весь мой мозг занимает всего одна мысль: какая она наощупь? Мягкая и гладкая? Или как тот самый орех? Слюна занимает всё пространство ротовой полости. Ещё немного и начнёт капать вниз, как у оголодавшей псины. Хотя… Я, мать вашу, такая псина и есть. Девять месяцев без женщины не прошли незаметно. Сейчас я готов отыметь кого угодно, а девчонка просто секс, несмотря на скромный размер груди. Чтобы не залить слюной форму, сглатываю, но тут же давлюсь. Только теперь моё присутствие становится заметно.

Блядь…

Мне больше нравилось чувствовать себя невидимкой.

Каменный стояк и продирающий глотку кашель вызывают дичайший дискомфорт и чувство неловкости, но сделать с этим ничего не могу. Поздно уже.

– О, а это кто? – толкает девчонка, подняв вверх аккуратную бровь. – Мальчик, глазки прикрой, а то ослепнешь. Некрасиво так пялиться.

– Крис! – рявкает Паха, стуча мне по спине.

Лишь перестав давиться, сдавленно благодарю друга и снова кошусь на мелкую.

– Чё пялишься? – рычит она, прикрывая предплечьями дерзкие соски. – Маньячело. Я, конечно, знала, что в армии всё туго, но бли-ин… – спускает глаза к однозначному бугру в районе паха. – Пойди, вздорчни, что ли. Мне как-то не в кайф, что у тебя на меня стоит.

– Девочка. – выдавливаю злобным шипением. – Чтобы у меня на тебя встал, мне надо ещё пару лет на срочке. А это, – указываю большим пальцем вниз, – нормальная реакция, когда девушка не знает, для чего нужны лифчики, и оголяет задницу перед всеми подряд.

На моё замечание она стремительно багровеет. Грудная клетка резко вздымается, выдавая негодование. Не успеваю даже осадить её перед новым выпадом, как мелкая разъярённая фурия цепляется ногтями мне в лицо.

Глава 2

Впервые кому-то удаётся довести меня до точки кипения

Спасибо Макееву, что отдирает от меня умалишённую раньше, чем моё лицо терпит необратимые изменения. Он хватает её поперёк тела и удерживает в воздухе, пока фурия машет ногами и руками, визжит, матерится и старается вцепиться Пахе хоть куда-то.

– Блядь, Царёва, ты чего творишь? Совсем пизданулась в своей Америке? Остынь, мать твою. – рычит, отворачивая её от меня.

Потерянно прикладываю ладонь к окровавленной щеке, скрежеща зубами. Вгрызаюсь в губы, чтобы не наговорить придурошной лишнего. Если она так отреагировала на объективную критику, то что с ней будет, если сейчас выскажу всё, что о ней думаю?

– Пошёл ты! Все! Уроды! Отпусти меня!

Лупит ногами по колену. Паха с матами сгибается, буквально уронив девчонку на землю. Та плюхается на задницу, подрывается на ноги, бросает на нас презрительно-взбешённый взгляд и улепётывает в дом ещё быстрее, чем примчалась сюда. В дом, в который, блядь, предстоит войти нам!

– Это чё, блядь, за неадекватное недоразумение было? – хриплю, стирая капли плазмы, ползущие к подбородку.

Сослуживец переводит на меня виноватый взгляд и вытягивает из машины пачку влажных салфеток. Благодарю кивком головы и прикладываю к царапинам.

– А это, Дикий, была Кристина Царёва. Дочь командующего Дальневосточного военного округа, по совместительству являющегося нашим прямым начальником.

– Так ебанутость у них семейное? – высекаю зло, припоминая генерала Владимира Олеговича Царёва. Тот такой же высокомерный и зажратый. – И какого хуя эта фурия делает у тебя дома?

Макеев скалит зубы и сквозь них шипит:

– Эта фурия – моя подруга детства. Мы с пелёнок вместе росли. Она едва ли не всё детство проводила в нашем доме. Крестик, конечно, всегда с прибабахом была, но, клянусь, первый раз вижу её такой. Не знаю, что с ней стало в Америкосии, но раньше она как бешеная на людей не кидалась. Огрызалась, конечно, но такое… Прости за неё. Пойдём в дом. – машет рукой в направлении особняка, призывая следовать за ним. – Умоешься и обработаешь раны, а я пока найду Кристину и выясню, что за хуйня только что произошла.

Следом за Макеевым вхожу в огромный, светлый и просторный холл, который сам по себе по размеру как весь первый этаж нашего дома. Мысленно присвистываю, но долго на этом не зацикливаюсь.

– У вас тут сразу армия живёт? – подшучиваю, только чтобы самому отвлечься и не ожидать внезапной атаки мегеры из-за угла.

Пахан усмехается, кивая горничной на ходу.

– В основном. – бурчит негромко. – Семейный подряд. Мама – глава благотворительного комитета, так что все сборы и вечеринки проходят здесь. Обычно народу столько набивается, что не протолкнёшься. Я не особо часто сюда приезжаю. У меня хата в городе, там и тусуюсь, а к предкам только набегами заскакиваю.

Киваю скорее сам себе. На его городской квартире уже ни раз бывал. Правда, на жильё она не особо смахивает, скорее на закрытый клуб "для избранных". В очередной раз задумываюсь над тем, что у нас может быть общего. Мне много не надо в жизни. Закончить институт, начать работать в архитектурном бюро папы, обзавестись своим жильём, жениться, родить ребёнка и тихо-мирно жить без приключений. Никогда на них не тянуло, а после встречи с ненормальной и вовсе понял, что мне по жизни рядом нужна какая-нибудь серая мышка.

Но имеется и ещё одна проблема. Как показал опыт с Алиной – и мышки могут оказаться совсем на такими, какими ты их считаешь. Вот и хрен его знает, как найти такую, чтобы один раз и на всю жизнь. Суждено ли сбыться моим далеко идущим планам, только Богу известно, а пока остаётся принимать все удары судьбы. Ну или неадекватной фурии.

– Ангелина. – перехватывает девушку в форме горничной друг. Она останавливается и складывает руки перед собой, опустив вниз глаза и ярко краснея. Хмыкаю весело, понимая, почему она так себя ведёт. Макеев ни одной юбки не упускает. – Это мой сослуживец и друг – Андрей. Помоги ему обработать раны, а потом найди Кристину и приведи в бильярдную. У меня к ней серьёзный разговор.

– Конечно, Павел Владимирович. Всё сделаю.

Шагает ко мне, но я нетерпеливо отмахиваюсь.

– С парой царапин и сам справлюсь. Только дай аптечку.

– Когда закончишь, приходи в гостиную.

Опускаю голову в согласии и следую за девушкой. Она заводит меня в отделанную мрамором и позолотой ванную и вынимает с полки ватные диски, перекись и мазь. Расставляет всё это на пьедестале возле раковины и выходит.

– Когда закончите, я вас проведу. Буду за дверью.

– Хорошо.

Поморщившись, смотрю в зеркало, отдираю прилипшую к крови салфетку. Изучаю царапины, гневно вздыхая. Не такие уж и глубокие, но блядь… Что с этой девчонкой не так? Сама выставила на обозрение задницу, а когда получила замечание, в неё как демон вселился. Ладно, признаю, и сам не лучше. Но стояк, мать вашу, не повод получать по морде от не пойми кого.

– Царёва… – проговариваю медленно своему отражению.

Она именно тот тип девушек, который меня всегда отталкивал. Наглая, самовлюблённая, купающаяся в роскоши, обожании и зависти. Думающая, что если родилась с золотой ложкой в заднице, то ей всё можно. Я тоже далеко не из бедной семьи, но никогда не старался принизить тех, кому в жизни повезло меньше. Родители с детства вбивали мне это в голову, а я, в свою очередь, позаботился, чтобы младшие братья тоже выучили этот урок. Жизнь может швырнуть тебя с вершины в самый низ, и тогда те, кого ты не считал достойным себя, окажутся выше. Если же ты относишься к другим по-человечески, то в самый ответственный момент они не подтолкнут тебя в яму, а подадут руку и помогут из неё выбраться. Такой мой жизненный девиз: относись к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе.

Макеев изначально был таким же, как и Фурия, но со временем переменил позицию. Человека нельзя изменить в корне, но иногда он и сам понимает, что такие перемены необходимы.

Ещё раз прохожусь смоченным перекисью ватным диском по следам когтей гарпии и шиплю. От одного вида на отметины хочется уложить стерву к себе на колено и отхлестать по сочной заднице прямо в оранжевых трусах. А ещё лучше без них. Смотреть, как розовеет оливковая кожа. Лупить, пока не перестанет сопротивляться и не начнёт молить о прощении. А потом… Потом…

– Блядь! – хриплю, мотнув башкой в попытке изгнать из неё похотливые мысли и картины, рисуемые голодным воображением.

Я не должен думать о том, чтобы после порки уткнуть её лицом в подушку, вынудить поднять задницу и войти в неё сзади. Так же и допускать мысль, как сожму в пальцах дерзкие соски Фурии. Как буду кусать её за шею, вынуждая стонать.

Мать вашу, что за херня со мной происходит?! Это не я! За двадцать лет у меня ни разу не возникало желания целенаправленно причинить кому-то боль. И о жёстком сексе я тоже не думал до тех пор, пока не увидел сексапильную мелкую стерву.

Наверное, стоит всё же отбросить принципы и согласиться на предложение Макеева снять проститутку. Не так уж это и противоестественно: платить за секс.

Но, сука, проблема в том, что даже думать о таком мерзко. А вот о том, чтобы отыметь зазнайку – наоборот. Не идёт из головы образ торчащих из-под топа вершинок и впадинки на спине, уходящей под шорты. Какая она без тряпок? Ореолы сосков будут розовые или же более тёмные, в тон оливковой коже?

– Мать… Зачем я вообще это представляю? – сиплю в воду, набрав её в ладони и опустив в них лицо. – Надо переключиться. Я сейчас выйду отсюда тем человеком, которым был до встречи с Царёвой. Даже если снова пересечёмся, сделаю вид, что ничего не было. Её для меня нет. Всё.

Дав себе инструктаж, забиваю лёгкие влажным кислородом, смываю последнюю кровь и выхожу из ванной. Ангелина, как и обещала, стоит за дверью. Без слов, словно призрак, ведёт по коридорам в гостиную, где за столом сидит уважаемая чета Макеевых, Паха и, мать её, Фурия. Она-то первая меня и замечает. Растянув ядовитые губы в довольной, но откровенно угрожающей улыбке, проводит вилкой вдоль горла с посылом: тебе пиздец. То же и сощуренными глазами транслирует. Делаю вид, что не замечаю надменной гарпии. Чеканной походкой, вошедшей в привычку, вхожу в комнату, намеренно громко шагая. Паша подскакивает из-за стола и подходит ко мне. То же самое и его родители делают.

– Андрей. – коротко представляет предкам. – Мама – Елизавета Игоревна, и папа – Владимир Алексеевич. Крис ты уже знаешь. – недвусмысленно указывает глазами на разодранную кожу.

Создаю подобие улыбки и киваю ненормальной. Она корчит злобную гримасу, но я расчётливо игнорирую её присутствие. Пожимаю протянутую руку мужчины.

– Рад знакомству.

– Взаимно, Андрей. – улыбается он. – Рад, что хоть тебя этот дармоед слушает. – хлопает скривившегося сына по плечу.

Отпускаю его кисть и легко пожимаю тонкие аристократические пальцы его супруги.

– Рада, наконец, личному знакомству. Паша часто о тебе говорит.

– Не преувеличивай, мам. – вздымает голову к небу друг, глазами моля всех богов остановить её.

– Она не преувеличивает. Надеюсь, что после армии вы останетесь друзьями, а не потеряетесь, как многие до вас. Самая крепкая дружба зарождается в самые сложное времена. – весомо заверяет глава семейства. – Хоть один нормальный человек в окружении этого балбеса уже дорогого стоит.

Я максимально сдержанно улыбаюсь, чтобы не заржать от обречённого вида товарища, пока отец откровенно над ним стебётся. Вот только перехожу на новый этап дебилизма, зачем-то взглянув на мегеру. Она переоделась, но скромнее выглядеть не стала. Бледно-зелёное платье, если так можно назвать клок ткани, начинающийся чуть выше сосков и заканчивающийся, уверен, сразу за ягодицами, светится как паутина. Лифчик, можно было и не надеяться, так и не занял подобающее ему место. Только более плотная ткань в районе лифа и не даёт рассмотреть её тело во всех подробностях. Тяжело сглатываю, стараясь незаметно её изучить, но снова палюсь с потрохами. Она хватает из соусника ложку и ведёт языком по всей длине. Дойдя до края, засовывает её в рот и принимается с причмокиванием посасывать. Через силу отрываюсь от маковых губ, но тут же врезаюсь взглядом в янтарные, переполненные огненным злорадством глаза.

Су-у-ка…

Переключаю внимание на разговор Макеевых, но в ушах раздаётся такой громоподобный рёв заражённой похотью крови, что мне приходится до крови прикусить язык, отвлекаясь на боль. Сдавливаю пальцы, пока не чувствую, как в них расходится хрустом каждая кость.

С трудом, но мне всё же удаётся втянуться в тему и даже поддержать вежливую беседу, пока прислуга расставляет на столе тарелки с парящим супом. Запах пряных трав заполняет не только помещение, но и лёгкие. Теперь слюна собирается уже совсем по другой причине.

– Прошу за стол. – приглашает Елизавета Игоревна. Делаю всё, чтобы оказаться подальше от Фурии, но получается так, что занимаю место прямо напротив неё. Утыкаюсь глазами в тарелку, избегая даже мельком смотреть на разряженную стерву. – Это куччукко. – объясняет Пахина мама. – Заверяю, что это не просто съедобно, но и вкусно.

– Не бойся. – лыбится друг, втягивая носом аромат. – Мама никогда не подаёт еду, пока не проведёт эксперименты на кухарке, а та не себе во вред. Всегда следит за мамой.

– Так, Павел, цыц. – смеётся она, стукнув сына по руке. – Не выдавай меня. Сейчас напугаешь парня.

– Мне после армейской еды ничего не страшно. – поддерживаю смехом.

За столом царит лёгкая и семейная атмосфера. Почти как дома. Не думал, что элита Владивостока окажется такой… обычной и свободной в общении. Меня расспрашивают о семье, родном доме, Карелии. С удовольствием делюсь с ними подробностями жизни в Петрозаводске. Мне удаётся полностью расслабиться и даже забыть о присутствии гарпии, пока она не напоминает о себе язвительным:

– Фуф, не город, а село какое-то. Вот в Америке…

И начинает самозабвенно трещать и петь дифирамбы чужой стране так, словно это что-то неземное. Другая планета. Пытаюсь не слушать, но так как её никто не затыкает, сделать это нереально. Закидываю в рот ложку за ложкой, чтобы хоть немного приглушить звук её голоса и постоянное выдыхание "фуф".

Интересно, в постели она так же пыхтит? Будет смешно, если в процессе она не стонет, а фыркает, как озабоченный ёжик.

Сдерживая смех, прикрываю рот ладонью, что не остаётся незамеченным вездесущей девчонкой.

– Кушай осторожнее, мальчик. – льёт ядовито. – Понимаю, что в армии вас, бедненьких, не кормят, но ты будто с голодного края. Если совсем всё плохо, то вот. – хрен знает откуда, достаёт пачку купюр, выдёргивает из неё три пятитысячные и тянет мне со стервозным выражением лица. – Купи себе покушать. Понимаю, что в глуши, так и ещё в такой большой семье сложно содержать всех. Особенно такого здоровенного лба, как ты.

Я закипаю. За долю секунды. Всего за мгновение успеваю представить сотню способов убийства: от свёрнутой шеи до "железной девы".

– Крис, мать твою, захлопнись! – рявкает Паха.

С бешенством швыряю на стол ложку. Та со звоном отскакивает от тарелки и летит на пол. Елизавета Игоревна вздрагивает. Подрываюсь на ноги и цежу:

– Я выйду. Извините.

Не взглянув ни на кого, вылетаю на веранду, а оттуда и на улицу. Гнев… Нет, не гнев – ярость мешает нормально дышать. Меня трясёт от невозможности выместить её на бесящей суке. Мне уже не отлупить её хочется, а вырвать лоснящийся ядом язык. И при этом смотреть ей в глаза. Видеть в них ужас.

– Извинись перед Андреем, Крис! – слышу жёсткий голос друга и визг, который воспринимаю как отказ мегеры.

С силой зажмуриваюсь и выбиваю из формы пачку сигарет. Руки от злости ходуном ходят, как и грудная клетка. Еле удаётся высечь из зажигалки огонь. Затягиваюсь настолько глубоко, насколько позволяет объём лёгких. Держу в них дым, пока он не прорывается наружу вместе со звериным рычанием.

Ещё никому не удавалось довести меня до состояния неконтролируемой агрессии.

Как?! Как, блядь, эта сука смогла такое сделать?! Я хочу её убить. Нет, не хочу… Убью! Если сейчас увижу, то не сдержусь.

– Только попадись на глаза, сука. – шиплю злобно, попеременно то губы кусая, то фильтр.

Не знаю, кто услышал адский призыв, но стоит произнести это, как гарпия выруливает откуда-то из-за спины. На губах всё та же презрительная усмешка. И я срываюсь. Не понимая, что вытворяю, хватаю её за горло, с размаху вжимаю в стену и рычу:

– Я тебя прикончу.

– Попробуй. – хрипит она, с вызовом глядя мне в глаза.

В её янтаре нет и капли страха, что злит ещё больше.

– Я тебе, блядь, язык вырву. – высекаю, сильнее сдавливая пальцы на тонкой шее. Ещё немного и сломаю на хуй. – Или…

Скатываю взгляд на блядские губы и, мать вашу, кусаю их.

Глава 5

Это полнейшее безумие

– Дикий, вставай! – убито хрипит Макеев.

Его скрипучий голос с раздражающими, шипящими интонациями пилкой для ногтей распиливает мой череп. А остальные звуки, издаваемые гудящей лампой и чем-то ещё, расщепляют агонизирующий от бездумной попойки мозг. Скривив лицо в предсмертной гримасе мученика, плюхаю сверху подушку и вжимаю так, что доступ к кислороду перекрывает. Сдохнуть вот так от похмелья и мук совести как нехер делать, но именно этого сейчас и желаю. Прямо здесь и сейчас, на смятой, влажной кровати борделя. Там, где добровольно оставил своё достоинство.

– Блядь, Дюха, если мы не появимся на построении через полтора часа, нам обоим пизда. Будем до конца службы параши языками полировать. – не затыкается Паха, выдёргивая из трясущихся пальцев подушку.

– Похуй. – стону, силясь открыть глаза. Приглушённый свет летнего солнца кажется убийственным сиянием ядерного реактора. Глазные яблоки выжигает. – Отъебись. Вали сам. Дай хоть сдохнуть спокойно.

Издавая какие-то булькающие звуки, переворачиваюсь на бок, но тут же свешиваю башку вниз, вываливая в вовремя подсунутое приятелем ведро большую часть выпитого.

– Бля-я-лядь… Да что же так хуёво? – выстанываю глухим сипом, вытирая рот ладонью.

– Мне ненамного лучше, поверь. – поддерживает Макей, протягивая ладонь. Хватаюсь за неё и позволяю сослуживцу стянуть меня с постели на пол. – Иди в душ и поехали.

Шаркая ногами, как немощный старик, которым себя и ощущаю, бреду в душевую кабину. Встаю под ледяные струи воды, стремясь смыть с себя не столько усталость и похмелье, сколько слой грязи, налипший на кожу и сердце за вчерашнюю ночь. Едва скользнув по краю туманных воспоминаний, не сдерживаю очередного стона.

Пиздец, до чего дошёл. А всё из-за чего? Из-за какой-то невъебенной бесячей царевишны.

Душ немного бодрит и глушит бунтующий в желудке ураган. Но не делает из меня нормального человека. Скорее ходячий труп, двигающийся на последнем догорающем генераторе. Не помню, чтобы хоть когда-то так нажирался. Чтобы прям до поросячьего визга. Ни на восемнадцатилетние, ни на проводах. Вообще ни разу!

– Су-у-ука-а-а. – тяну, хватаясь за вращающуюся на все триста шестьдесят градусов голову.

– Живи, брат. Я один за эту хуетень расплачиваться не собираюсь. – бубнит товарищ, глотая минералку.

Натягиваю форму, беззвучно, но весьма яростно матерясь, когда жёсткая грубая ткань скребёт по разодранным предплечьям.

Выдёргиваю из таких же гуляющих пальцев товарища бутылку и делаю несколько огромных глотков. Морозная жидкость скатывается по горлу, но до желудка не добирается, испаряясь на пересохших каналах глотки. Продираю пальцами слегка отросшие волосы. Провожу ладонью по щетине, осознавая, что времени на бритьё нет. Хотя… Что там время? Никаких сил не остаётся. Задеваю ещё одну отметину Фурии. Перед взглядом встают сощуренные тигриные глаза. Ненависть к Царёвой множится, растёт в геометрической прогрессии, разрастается до пределов вселенной, поглощает все мои мысли и естество. Сексуального влечения к ней больше не испытываю, но желание стереть с маковых дурманящих губ надменную усмешку пробивает шкалу. Убить в ней привычку унижать и топтать других достигает апогея. Я хочу сломать эту куклу. Отомстить не только за своё поруганное, мать её, достоинство, но и за всех, кого она опускала раньше. Если она приблизится ко мне ближе, чем на два метра, пожалеет о том, что родилась на свет. Не в моих привычках воевать с девушками, но она сама объявила мне войну. И она, блядь, её получит.

Преодолевая тошноту, слабость и выжигающий зрение солнечный свет, выходим с Пахой на улицу. Уже готовы расплачиваться за пьянку собственными душами. Надо только каким-то образом пережить этот день.

– Хуже уже не будет. – сипит недовольно Макей.

– Су-у-к-к-а-а… – скрежещу зубами, напарываясь пляшущим взглядом на огромный кроваво-красный Хаммер и торчащую возле него гарпию. Стерва заинтересованно изучает такого же раскраса, что и дорожный монстр, ногти. Под цвет моей, блядь, крови подбирала? – Не будет хуже, говоришь? – выталкиваю змеиным шипением, скосив убийственный взгляд на друга. – Какого хуя ЭТА здесь делает?

Друг-мудак пожимает плечами и как ни в чём не бывало заявляет:

– Подвозит нас в часть. Быстрее доберёмся.

– Такси, блядь, для этого есть. – рявкаю сухо, не спеша приближаться к ядовитой царевишне и её, мать вашу, карете.

– С Крис быстрее. – жуёт губы Макеев и шагает вперёд.

Мне ничего не остаётся, кроме как проследовать за ним. Времени выёбываться в любом случае не остаётся. Царёва, заслышав наши шаги, отрывается от изучения маникюра и резко вскидывает голову. Шоколадные волосы взмывают вверх, опадают на лицо и липнут к блестящим маковым губам, которыми она вчера обхватывала мой член. В моих больных фантазиях, конечно. Жаль только, что не наяву. Тоже неплохой способ заткнуть грязный рот ненормальной. Сегодня сучка – lady in red¹. Вишнёвая майка на тонких бретельках, чёрные кожаные шорты, облепляющие крутые бёдра и спелый зад. Проклятые уста настолько тёмно-красного цвета, что только благодаря падающим на них солнечным лучам получается разглядеть, что помада не чёрная. И вот эти дурманящие губы расползаются в сочувственной улыбке. Она прицокивает языком и качает головой, убирая с лица волосы.

– Отвратно выглядите, мальчики. – горячим мёдом растекается жалостью к нашим помятым рожам. – Не умеете гулять, не беритесь. Жаль мне вас.

– Себя пожалей. – рявкаю, обходя Хаммер.

– А меня-то чего жалеть? – бросается в атаку мегера, наступая мне на пятки. – У меня в жизни всё хорошо. Особенно когда вижу, как плохо другим. – лыбится царевишна самодовольно.

Резко останавливаюсь и оборачиваюсь. Сверху вниз бешенством обдаю. Чтобы не сжать тонкую шею, сую руки в широкие карманы и сжимаю кулаки. И без неё хуёво было, а с ней я тупо на грани. Идиотка не понимает, что ходит по лезвию.

– Оно и видно, как тебе хорошо. – секу хрипом, обдавая морщащуюся Фурию перегаром. – С такими-то комплексами лучше быть не может.

Прорычав это, распахиваю заднюю дверь, запрыгиваю в салон и с силой захлопываю воротину перед гордо вздёрнутым носом цацы. Паха прибивается с другой стороны, а мелкая залетает на водительское. Заводит мотор, но с места не двигается. Встаёт на сидении на колени, просунув голову между сидушками, давит тигриным взглядом и выбивает:

– Комплексы?

Она точно больная. Клянусь, у неё с головой непорядок. Ей в дурке место. Схлопываю веки и зло сиплю, откинув голову на спинку:

– Знаешь, как говорят: чем больше машина, тем сильнее человек хочет компенсировать свои недостатки.

– О-о-о! – вскрикивает возмущённо. – Фуф. – пыхтит, толкаясь вперёд. Вжимаюсь в обивку, избегая любого физического контакта. – И что же я, по-твоему, стараюсь компенсировать? – шипит гарпия.

– Мозги, Крис. – отсекает Макей, встречая её негодование ледяным спокойствием. – Поехали. Ты обещала помочь. Или хочешь, чтобы я до конца срочки из казармы не выбирался?

Она, наконец, трогается, но, сука, не унимается.

– Я всё ещё жду ответа, мальчик. – замечаю, как в ожидании этого самого ответа постукивает отравленными ногтями по рулю, но продолжаю молчать. Так бы и продолжалось, если бы стерва не повышала интонации до ультразвука. – Если ты сейчас не ответишь, я тебя из машины выкину. И хоть в казарме живи, хоть туалеты драй, мне пофигу, что с тобой будет.

Интересно, конечно, как эти полтора метра недоразумения смогут вытащить меня из салона, но лучше дать ей желаемое, лишь бы заткнулась.

– Как и сказал Паха – мозгов. Да и сисек. – добавляю, доводя Фурию до точки кипения. – Только соски и торчат. Хоть бы лифчик надела, видимость создала, что грудь есть.

Макеев, опустив голову вниз, ржёт в кулак, но в нашу "беседу" не вмешивается. Только то и дело бегает между нами глазами.

– Вот я и закрепилась в своём мнении. – тяжело вздыхает, уверенно крутя рулевое колесо во время поворота. – Вот скажи мне. – смотрит в зеркало заднего вида. В нём же и скрещиваем взгляды. – Это из-за нехватки секса ты такой озабоченный? Или по жизни извращенец? Ты, случаем, не маньяк? М-м-м, мальчик?

– А ты, случаем, не сука? – отбиваю сухо.

– Ещё какая. – гогочет Пахан.

– А ты чего ржёшь, Пашуля? Припомнить твою Тойоту Тундру? У тебя в штанах точно ничего нет, раз на такой тачке ездил.

– Крестик, я бы тебе показал, что у меня в штанах, но боюсь напугать. – угорает друг, протягивая мне бутылку воды.

Тормозов у Царёвой точно нет. Усмехнувшись, останавливается на светофоре и оборачивается к нам.

– Если у тебя там как у пластмассового Кена, то это реально страшно, Паш. – не успевает он отбить её подъёб, как Фурия о нём забывает и перебрасывает взгляд на мою персону, мечтающую провалиться сквозь землю, лишь бы не терпеть её общество. – А у тебя какая машина, маньячело?

Судорожно вздохнув, снова откидываюсь назад и бросаю первое, что приходит в голову:

– ОКА, блядь.

Царёва поднимает брови в искусственном удивлении и высекает:

– О, как! А член ездить не мешает? Или ты им руль вертишь?

– Если ты не заткнёшься, то я тебя на нём вертеть буду.

Стерва задыхается в возмущении. Спасают десятки психующих водителей, которым дорожный монстр мешает попасть на работу. Мегера высовывается в окно и орёт:

– Чего сигналишь, урод?! Постоишь, не обосрёшься!

– Мило. – буркаю, закрыв глаза.

– И это ещё скромно. Пока в ход не пошла бита и "ты знаешь, кто мой папа?!" – отбивает друг.

– Она совсем ебанутая? – снижаю голос до шёпота.

– Абсолютно. – соглашается Макей.

Оставшиеся до части несколько минут врубаю полный игнор, пропуская мимо ушей все слова стервы и готовясь расплачиваться за вчерашнюю гулянку. Вылезаю из машины, не глядя на царевишну, выскочившую следом. Паха обнимает её. Я, даже не попрощавшись, делаю пару шагов в направлении части, но останавливаюсь, как вкопанный, когда пальцы ненормальной обхватывают моё запястье. Оборачиваюсь, словно в замедленной съёмке, встречаясь с янтарём манящих глаз. На той же скорости спускаю взгляд к тому месту, где соприкасаемся кожей. Её рука горячее закипающей в моих венах крови.

Загораются сигнальные огни и стоп-сигналы. Воет сирена стихийного бедствия.

Слишком близко. Недопустимый контакт. Опасно. Опасно. Недопустимый контакт.

– Царёва, мне не до тебя. – выталкиваю, вырвав руку из слабой хватки.

– Я это… – отводит глаза в сторону, носком босоножка перекатывая по земле мелкий камушек. Сцепляет руки за спиной. – Короче, sorry².

– За что? – поднимаю вверх брови, якобы не понимая.

Она поднимается на носочки, подаваясь ближе. Касается пальцами разодранной щеки и шепчет:

– За это. – с трудом вынуждаю себя не шевелиться и не прикасаться к ней. Не поднять руки на талию. Не прижаться щекой к нежной, мать её, руке. Был уверен, что она как лапа у гарпии – шершавая и грубая. – У меня было плохое настроение, вот и сорвалась. Не права была.

– Забей. – выталкиваю хрипло.

Её дурманящий аромат пьянит. Ещё немного и я по новой буду в хлам. Большие янтарные глаза с чёрными вкраплениями гипнотизируют. Отравленные губы манят. Да, сука, так сильно, что срабатывает закон притяжения. Склоняюсь к ней, но тут же отшатываюсь назад. Фурия, теряя опору, летит на меня. Впечатывается в грудак, вцепившись пальцами в китель, и тяжело дышит, будто возбуждена. Моя крыша точно съехала, ибо для возбуждения нет никаких причин. Не знаю, как царевишне, но мне, оказывается, они и не нужны. Достаточно её в моём личном пространстве.

Су-у-к-к-а-а…

Надежда на то, что проститутка сняла с меня проклятие Фурии, рассыпается прахом.

Ползу руками на выступающие лопатки. Девушка вздрагивает и поднимает лицо. Прижимается плотнее, вдавливаясь животом в пах, и сипит:

– Не хочешь в следующее увольнение приехать ко мне? – облизывает губы кончиком острого языка. Я молчу по двум причинам: справляюсь с желанием пойти в атаку на её рот и найти в её словах подвох, который там сто процентов есть. Люди не меняют своё мнение за несколько минут. Между нами война. Она делает свой тактический ход. – Андрюша. – добивает сучка с придыханием.

"Ш" у неё получается словно с перекатами, мягко, сексуально, мозго-блядь-дробительно.

Чуть сильнее давлю пальцами на бока, перенаправляя силу. Незаметно перевожу дыхание и опускаю голову ещё ближе.

– Уже готова к поражению? – выталкиваю тихо.

Мышцы мегеры выдают истинный настрой. Словно по ним прокатывает волна напряжения – каменеют, но тут же расслабляются. Всё же играет стерва. Не ошибся.

– Хотела тебе нормальную индивидуалку заказать. А то, смотрю, Пашкины шлюхи ни на что не способны.

Прогибается в пояснице, потираясь животом о затвердевший ствол.

Ма-а-ать…

Сжимаю зубы, ощущая, как они обсыпаются крошками. Задев губами щёку, касаюсь уха и выдыхаю:

– Если случится так, что меня каким-то чудом занесёт в дом Царёвых, единственной индивидуалкой, которую я трахну, будешь ты… девочка.

По её коже растекаются крупные мурашки. Довольно улыбаюсь, не сдвигаясь ни на миллиметр, когда она поворачивает голову и шуршит мне в ушную раковину:

– Даже если мы останемся последними людьми на земле, я тебе не дам.

Её дыхание стекает по шее, призывая ту же чёртову реакцию, что и до этого я вызвал у неё – мурахи. Радует, что под военной формой видна только часть шеи и кисти рук.

– Кристина, – жарким выдохом её шею атакую, – если мы останемся одни на земле, то я лучше обреку человечество на вымирание, чем воспроизведу на свет хоть одно подобие такой фурии, как ты.

– Кажется, Андрюша, ты только что угрожал трахнуть меня. – трещит по нервам её приглушённый голос.

Скатываю руки по её спине и сминаю ягодицы, втискиваясь вплотную. Она вгоняет ногти в плечи, но вырываться не намеревается. Слегка царапает заднюю часть шеи. Подворачиваю губы и задерживаю дыхание, чтобы не спалить, как на меня действует её яд.

– Кажется, Кристинка, ты допиздишься. – прорычав это, толкаю спиной на Хаммер и выпрямляюсь.

Стерва виснет на шее. Буквально. Ноги болтыхаются в воздухе, а маковые губы прижимаются к моим. Сдавливаю талию, удерживая Царёву. Она ныряет языком мне в рот. Поддевает мой, обводит по кругу и размыкает руки. Придерживая скорее на автомате, позволяю сползти по моему горящему похотью телу. Смотрю на восставшие вершинки. Накрываю ладонью грудь, которая, мать вашу, оказывается больше, чем мне казалось, и сжимаю пальцами дерзкий сосок. Она откидывает голову назад и прикрывает глаза. Тянется пальцами к члену, поглаживает и высекает:

– Я сведу тебя с ума. Сделаю так, что ты не сможешь думать ни о ком другом, кроме меня. Ты будешь обо мне мечтать. Я буду тебе сниться.

Рывком дёргаю её на себя, припечатывая. От удара из наших лёгких вылетает весь воздух. Скрещиваем пылающие обоюдной ненавистью и желанием взгляды.

– Не заиграйся. Иначе сама сойдёшь с ума. Ты уже течёшь.

На её щеках расползаются два красных пятна. Глаза бегают из стороны в сторону.

– Было бы от кого… – толкает приглушённо.

Не знаю, о чём я думаю, когда без слов проталкиваю ей между ног руку, сминая шорты. Спасает только то, что мы стоим около стены, закрытые от всего мира огромной красной тачкой. Просовываю палец под штанину, убеждаясь, что стерва мокрая.

– От меня, Фурия. Можешь сколько угодно отрицать, но ты уже проиграла.

Веду через бельё вдоль складок пальцем со слабым нажимом. Тигриные глаза закатываются, а ногти снова оставляют царапины. Второй рукой она накрывает мою кисть, сильнее вдавливая в промежность, и хрипит:

– Это всё, что ты получишь. Помни, что был так близок.

С этими словами отдирает мою руку и запрыгивает в Хаммер. Сваливаю раньше, чем успевает завести мотор. В ушах звоном стоят её угрозы:

"Я сведу тебя с ума. Сделаю так, что ты не сможешь думать ни о ком другом, кроме меня. Ты будешь обо мне мечтать. Я буду тебе сниться."

– Уже, мать твою. Уже…

¹Леди в красном (англ.)

²Извини (англ.)

Глава 6

Прошлое не должно мешать настоящему, но…

Если кто-то сейчас посмотрит на меня, то не заметит ничего необычного. Свежая помада на губах и счастливая улыбка. Глаза без тени разрастающегося в груди торнадо. Никто никогда не догадается, как меня колотит от злости и, чего прикидываться, возбуждения.

Не понимаю, почему этот психопат так на меня действует. Отчего его прикосновения, дыхание, голос и даже ярость, которую я активно провоцирую, вызывают в моём теле такие химические реакции и физические изменения? Мой гормональный фон шатается, стоит только рядом оказаться. С ним не так, как с другими. Мне девятнадцать, и то, что с психом был мой первый поцелуй, вовсе не значит, что я невинная овечка, не разбирающая в собственных ощущениях. Я хочу его. Моё тело его хочет. Женское начало жаждет его внутри. Бушующие гормоны устраивают настоящую гулянку, особенно когда его требовательные губы накрывают мои. Дикость, но желание получить этого мужчину сильнее меня. Не парня, как большинство солдат срочной службы и американских студентов, а именно мужчину. Язык не поворачивается назвать его иначе. Я могу лгать кому угодно, но только не себе.

Мной всю жизнь пользовались. В разной степени и по разным причинам. Сначала это льстило. Потом ранило. После раздражало. Теперь я сама стала использовать людей так, как мне того хочется. Я больше никому не позволяю играть моими чувствами. Никому не верю, никого не люблю. Слишком часто и много обжигалась. Со временем научилась играть, притворяться, вертеть чужими жизнями. Но не с Андреем Диким. В его биополе сама теряю контроль, не могу оставаться спокойной.

Наверное, это обычная усталость и стресс от перелёта и смены часовых поясов. Я до сих пор не спала. Тело перекачано смешанной с адреналином кровью. Не могу сидеть на месте. Мне надо срочно выместить избыток гиперактивности. И я этим займусь, как только приведу себя в порядок.

Проезжаю мимо дома Макеевых, направляясь к себе. Нет ни желания, ни настроения с кем-либо говорить. Весь прошлый вечер рассказывала о жизни в Америке, об учёбе в Йельском университете, о людях и местах, в которых бывала. С наигранным восторгом и искусственной беззаботностью. Но уже скорее по привычке живу в выбранном амплуа¹.

Открываю входную дверь и спокойно прохожу в сторону ванной. Ещё по пути стягиваю раздражающую майку, не боясь напороться на кого-то из прислуги. В отсутствие папы здесь никого не бывает. Звенящая тишина, раньше угнетающая, сейчас желанная и приятная. Не тяжёлая, как когда-то, а исцеляющая. Спокойствие, которого так не хватает. Я та, кто находится в постоянном движении, вечно куда-то спешит, не умеет сидеть в бездействии. Ещё одна часть играемой роли. Девочка-петарда. Вечно на разрыве. Такая я для всего мира. Но внутри обиженная, недолюбленная девочка, мечтающая иногда остаться одна в тишине и спокойствии. Я отлично знаю обо всех своих недостатках и не пытаюсь их отрицать. Глупое и бесполезное занятие.

Ещё год назад я верила в любовь и сказочного принца. Мечтала встретить человека, который полюбит меня такой, какая я есть. Примет со всеми проблемами и заскоками. Окружит заботой и вниманием так недостающих мне. Восполнит годы одиночества.

Даже то, что вокруг меня всегда вьётся толпа, вовсе не значит, что мне не одиноко. Иногда чувствую себя одной в целом мире. Мёртвой изнутри. Пластмассовой куклой без чувств. Возможно, именно по этой причине ищу противостояния с Диким. Он будит во мне что-то знакомое, но нераспознаваемое. Забытое? Или уничтоженное?

Включаю воду, но раздеваться дальше не спешу. Воспоминание о недавнем инциденте заволакивают восприятие. Грудь высоко поднимается, но оседает очень медленно, сопротивляясь. Стоит только вспомнить большую грубоватую ладонь с шероховатыми пальцами, сжимающими сосок, как тот сразу сморщивается. В животе закручивается болезненный торнадо. Ёрзаю на месте. Кожа шортов, намокая, скрипит и натирает. С раздражением расстёгиваю пуговицу и просовываю ладонь под ткань. Провожу пальцем между половых губ точно так же, как делал это психопат, но даже оттенка тех ощущений не удаётся поймать. Облокачиваюсь спиной на прохладную стену. От контраста температур кожа схватывается мурашками. Закрываю глаза, приспускаю шорты и проталкиваю пальцы под бельё. Притрагиваюсь к клитору, представляя, что делаю это не сама. Что это шершавые пальцы маньячело растирают клитор. Что его ладонь сминает грудь и сдавливает сосок. Что его язык смачивает мои губы слюной и пробирается в рот. Без того напора, что он выдавал, а мягко, ласково. Почему-то мне кажется, что он так умеет. Пока довожу себя до оргазма, сознаю вдруг, что хочу узнать другую сторону Дикого. Ту, которая совсем не соответствует фамилии. Мне хочется нежности, ласки, любви… Хочется быть собой. С ним…

Разрываясь стонами, давлю сильнее, кружу пальцем быстрее, вкус вымышленного поцелуя становится ярче. Голова идёт кругом, когда чувствую тяжесть его рук на талии и груди. Моё сумасшествие наращивает обороты, когда, кончая, выдыхаю:

– Андрюша…

Сама себя этим контужу. Закидываю гранату в бункер, где укрываюсь. Скатываюсь по стене, рвано дыша и захлёбываясь. Тело мелко трясёт. Низ живота и промежность горит огнём. Клитор пульсирует. На губах стынет ненавистное имя. Должно быть таковым. Должно… Нельзя…

Приложив все силы, разлепляю весящие тонну веки и, опираясь ладонями на стену позади себя, поднимаюсь на дрожащих ногах. Буквально заползаю и плюхаюсь в прохладную воду, остужая тело и охваченный безумием мозг.

– Девочка без комплексов. – буркаю себе под нос, скатываясь в воду по шею. – Супер-р-р.

Мышцы медленно, но неизбежно расслабляются. Дрожь и тяжесть постепенно оставляют меня. Глаза закрываются. Бессонница и напряжение последних дней берут своё, и я засыпаю.

– Что ты делаешь? Не надо… – шепчу, пятясь назад.

Страх захватывает моё сознание. Неотвратимость того, что сейчас произойдёт, лишает воли. Голос теряет силу. Хочу закричать, позвать на помощь, но крика нет. Из горла вырывается перепуганный всхлип.

– Расслабься, Кристинка. Тебе понравится.

Остервенело трясу головой в отрицании. Бросаюсь в сторону, стараясь добраться до двери, но сильные руки перехватывают и швыряют на кровать. Зубы клацают, голова безвольно откидывается на матрас. Отползаю назад, вжимаясь в стену. Выставляю перед собой ладони, но у него мои бесполезные попытки сопротивления вызывают только смех.

– Какая ты всё-таки дура. – хрипит едко.

– Папа убьёт тебя! Убьёт! – визжу, глядя во тьму ненавистных глаз.

– Папа? Ты совсем дебилка? – режет ледяной голос насильника. – Ты забыла, что я крепко держу его за яйца? Будь хорошей девочкой и спаси папочку от тюрьмы.

Ужас перекрывает всё! Здравомыслие, голос разума, желание защитить единственного родного человека. Только инстинкт самозащиты он не душит. Подрываюсь вверх, вцепившись ногтями в лицо. Мужчина с силой толкает меня обратно и бьёт наотмашь. От удара перед глазами всё плывёт, в ушах стоит звон, голова кружится.

Он наваливается сверху, задирает платье и стягивает с меня трусы. Слёзы катятся по моим щекам, пропитывают волосы.

– Перестань сопротивляться, иначе сделаешь хуже и себе, и папочке. Если он сядет, то ты останешься одна. Кто тогда тебя защитит? Никто! Никого не будет рядом! Если будешь хорошей девочкой, то я оставлю тебя только для себя, а не отдам на потеху своим друзьям. А теперь успокойся и перестань ныть! – рычит, толкаясь бёдрами вперёд.

Вцепившись пальцами в борта ванны, рывком поднимаюсь. Призрачная боль режет нижнюю часть тела. Вода заливает лицо и попадает в рот. Давлюсь, кашляю и задыхаюсь. Прибиваю трясущиеся руки к груди, удерживая там крики и рыдания. Давно уже не плачу, давно не кричу. Сердце колотится, словно одурелое. Упорно подавляемый в течении года страх наполняет каждую клетку тела, забивает кровеносные сосуды, накачивает ужасающими воспоминаниями мозг.

Набираю полные лёгкие воздуха и воплю во всё горло, снижая давление прошлого. Только так и получается справляться. Всё так же жму руки к груди, словно это поможет не сойти с ума. Крик заполняет мраморное пространство комнаты, отлетает от стен, впивается отчаянием в кожу. Замедляет биение сердца. Перечёркивает всё хорошее, что было в моей короткой жизни. Запускает ледяных личинок ужаса в желудок.

Когда кислород заканчивается, роняю голову на грудь, закусив губы. До хруста сжимаю пальцы на ванне.

Не заплачу. Не заплачу. Не заплачу.

Я – Кристина Царёва. Я – победитель. Я отомщу.

Сейчас мантра не спасает. Зажмуриваюсь, но видения прошлого не оставляют. Вкус крови в ротовой полости. Куски содранной кожи под ногтями. Обжигающая боль. Отупляющая слабость. Всё это здесь. Со мной. Всегда.

И я сбегаю. Прячусь там, где в детстве спасалась от одиночества. В придуманном мире.

– Успокойся, Фурия.

Этот голос пробивается в мой безумный мир. Он наполняет его теплом. Темнота не рассеивается, но и не сгущается. Горячая шероховатая ладонь с мозолями на подушечках и пальцах касается щеки. Накрываю её своей и поднимаю взгляд на сосредоточенное лицо.

– Ты такой же. Все такие…

Он улыбается. Я никогда не видела улыбку Дикого, но в собственном мире, призванном защищать меня от сумасшествия, знаю, как она выглядит. Впервые в придуманной мной вселенной есть кто-то, кроме мамы, которую я даже не помню. И этот кто-то – парень, которого я совсем не знаю. Почему он здесь? Зачем?

– Не такой, Фурия. Ты это чувствуешь. Ты можешь мне довериться. Я сделаю тебя…

Телефонный звонок возвращает меня в реальность. Нехотя выползаю из ванной, чувствуя себя полностью опустошённой. Выпотрошенной по новой. В Америке, пусть и с трудом, но удалось почти избавиться от снов-воспоминаний, но стоило только вернуться, и кошмары не заставили себя долго ждать.

– На дом с доставкой. – шиплю, беря с раковины мобильный.

Пробежав глазами по экрану, надеваю маску. Улыбаюсь, принимая вызов.

– Hallo². – толкаю весело.

– Попалась, Царёва. Слышал, что ты в стране.

– Мир слухами полнится. – смеюсь, смотря, как потёки влаги скатываются по коже и создают лужу под ногами.

– Давно вернулась? – сечёт гундосо голос парня, с которым зависали в одной тусовке.

– Вчера. Приехала на летние каникулы. А инфа откуда?

– Детка, как только твой номер появился в сети, я уже был в теме.

– Детка? – высекаю с коротким смешком. – Рамсы не путай, Сава. Крис Царёва тебе не детка.

– Соррян, подруга. У нас сегодня туса. Будешь?

– Явки-пароли?

– Координаты и всю инфу пришлю.

– Кто из наших будет?

Облокачиваюсь локтями на мраморный стол, сканируя собственное отражение.

– Ради тебя, Крис Царёва, все.

– Окей. Ждите. Зажжём эту ночь.

Оказывается, что сон в ванне длился почти до вечера. Убивая оставшееся до рейва время, занимаюсь подбором наряда. На кровати собирается гора отбракованных образов. Почему-то именно сегодня мне хочется отойти от привычного шлюшеского стиля.

В итоге я оказываюсь в чёрных лаковых штанах и обычной чёрной хлопковой футболке с высоким горлом и без рукавов. Привычные босоножки на шпильках сменяют кроссовки. Волосы выпрямляю и собираю в высокий хвост на макушке. Тёмные тени и бордовая помада. Замираю перед зеркалом, оценивая внешний вид. В зрачках отображается внутренняя пустота. Уголки губ опущены вниз. Между бровей глубокая складка.

Тряхнув головой, включаюсь в извечную игру в счастливую стерву. Растягиваю рот, разглаживаю лоб, добавляю блеска глазам. Бодрой походкой спускаюсь по лестнице. По привычке щёлкаю выключатель и делаю шаг за порог. Внезапно посетившая мысль вынуждает вернуться обратно и включить свет. На смартфоне выбираю значок камеры, переключаю на фронталку, вытягиваю руку с телефоном и складываю губы уткой, подмигивая. Оценив получившийся результат, захожу в месседж, нахожу нужного абонента, прикрепляю фото и подпись:

Крис Царёва: Иду веселиться. Жаль, что тебе не светит.

Уже на полпути к цели приходит ответ.

Андрей Дикий: Думай обо мне, Фурия.

Искренне улыбаясь, отбиваю.

Крис Царёва: Хрен тебе на палочке.

Новое сообщение прилетает сразу. Псих в отражении показывает мне фак. Но это меньшая из моих проблем. Кроме полотенца, открывающего часть жёстких волосков в паху, на нём ничего нет. Шумно сглатываю, кликая на значок ещё одного месседжа.

Андрей Дикий: Повеселись от души, потому что ночью я не дам тебе спать. Все твои сны принадлежат мне.

Если бы он только знал…

¹Роль

²Алло (англ.)

Глава 7

Можно бороться с собой, но не с сердцем

Сворачиваю в ничем не примечательную промышленную зону в районе грузовых доков. Внешне она ничем не отличается от тысяч таких же складских территорий, если не знать, что происходит за закрытыми дверями одного из складов.

Паркую Хаммер в неприметном тёмном проулке. Бесстрашно шагаю мимо контейнеров и заброшенных зданий, зияющих сотнями чёрных дыр, некогда бывших окнами. В плотной черноте ориентируюсь легко, безошибочно. Пара бомжей распивают водку у стены. Беру направление к бездомным. Замираю над сидящими на земле мужчинами. Они поднимают на меня бородатые лица и улыбаются.

– Заблудилась, девочка? – скрипит один из них.

– Иду к истинным. – отрезаю, протянув пару банкнот.

Явки-пароли… Но сколько пафоса в этих "истинных".

Небритый растягивает рот в улыбке и поднимается. Со звенящим смехом обнимает. Оборачиваю руки вокруг крепких плеч и целую в щёки.

– Крис, мать твою, Царёва! – ржёт он, поигрывая густыми бровями.

– С каких пор ты снаружи, а не внутри? – смеюсь, обнимая второго "бомжа". – Миха, мать твою, Солей. Шикарный прикид. Тебе идёт.

– Благодарю, мадам. – отвешивает поклон и выпрямляется. Взяв за руки, подтягивает меня к костру. – Дай на тебя посмотреть.

– Любуйся, Мишка. – растягиваю губы шире.

Второй парень вытаскивает из кармана бесформенной, мешковатой, потрёпанной кофты последний Айфон и набивает сообщение. Перевожу на него взгляд.

– Лёнь, а тебя вообще не узнать. Быть бомжом – прям твоё.

– Спасибо, Крис, за лестное мнение. – ржёт Лёнька. – Ты к нам надолго?

Пожимаю плечами и налегке отбиваю:

– Месяц. Может, два. Пока не решила точно.

– Как батя? Жив-здоров?

Бездумно махнув рукой, якобы мне пофигу, перебрасываю хвост на плечо. Расчёсываю пальцами волосы, принимая скучающий вид.

– Вроде да. Мы с ним ещё не виделись. Он в командировку укатил на Сахалин.

Не показываю, как обижает меня папин поступок. Не стоит никому знать, что творится у меня на душе. Это только моя боль. Других она не касается.

– Вы присоседитесь ко мне, мальчики? – секу весело, цепляя парней под локти.

Миша поглядывает на свой Ролекс. Шифраторы из них те ещё. Кто разыгрывает бездомного, но не снимает часы не за один миллион?

– Через сорок минут "дозор" сменит.

– Тогда встретимся внутри. Пойду, пока разведаю обстановку. Надеюсь, эта туса не будет такой же тухлой, как у Базара в прошлом году.

– Не сомневайся, Царица.

Парни отвешивают ещё пару шутливых поклонов. На тех же эмоциях присаживаюсь в реверансе. Они возвращаются в игре в бомжей, а я шагаю в сторону самого большого и тёмного здания. Около высоких, широких металлических ворот зажимается какая-то парочка.

– Пароль. – типа невзначай хихикает девушка.

– Kiss my ass¹. – буркаю достаточно громко.

– Можно и по-русски. – толкает парень, щёлкая брелоком.

В ту же секунду воротина приоткрывается ровно настолько, чтобы можно было протиснуться в образовавшуюся щель. Громогласная музыка контузит тяжёлыми басами мозг. Ныряю в здание. Вспышки неона, бегающие лучи лазера, блики стробоскопа в мгновение лишают ориентации. За пределами ангара ни за что на свете не догадаешься, какой бедлам разворачивается в огромном просторном помещении, доверху забитом людьми.

Продвигаясь в толпе к барной стойке, задорно пританцовываю под тяжёлый трап.

Если вы думаете, что золотая молодёжь развлекается в элитных, зашкварно дорогих ночных клубах, то глубоко ошибаетесь. Самые отвязные тусовки разворачиваются в промзонах и, как в шпионских фильмах, доступны только избранным по координатам и паролям. Вы никогда не найдёте такую вечеринку в одном и том же месте. Рейвы противозаконны. Правоохранительные органы годами гоняются за их устроителями, но так никого и не поймали. Тут алкоголь льётся рекой. Запрещённые вещества есть практически у каждого человека. К искусственному дыму, стелющемуся в пространстве, примешивается сигаретный и приторно-сладкий от марихуаны.

Не спрашивайте, как сюда занесло меня: дочь действующего генерала. Он всегда воспитывал меня по законам армии, но постоянное отсутствие папы стирало все запреты. Ища забвения от одиночества и тоски, пару лет назад попала в одну компанию с сыном мера Владивостока – завсегдатаем таких тус. Жажда приключений меня и погубила.

Едва задев в мыслях эту тему, скалю зубы и толкаю локтем одну из танцующих девушек. Шатенка резко разворачивается и шипит:

– Смотри, куда прёшь, овца!

– Смотри, на кого хвост задираешь, Киреева.

Её злость одномоментно сменяется удивлением. Серые глаза округляются, но тут же сужаются. Красные губы расплываются в улыбке.

– Крис?! – восклицает вопросительно, но тут же уверенно подбивает: – Охренеть, Царёва! Какими судьбами в наших краях?

Обнимает и прикладывается щекой к одной щеке, поцеловав воздух, а после и ко второй.

Ловит мои пальцы, не переставая улыбаться.

– Что значит "какими судьбами"? – расхожусь весельем. – Каникулы! Пойдём к бару. Мне срочно надо выпить.

Прорываемся к длинному металлическому столу, сегодня заменяющему стойку. Молодой симпатичный бармен уверенно крутит бутылки, подбрасывает их в воздух, жонглирует и играючи смешивает сложные коктейли. Раньше я бы залюбовалась им и попросила приготовить что-то невероятное, но сегодня мне надо что-то простое и крепкое.

– Рассказывай давай, как там Америка? Как Йель? Как учёба? Парня нашла? – трещит без остановки Танька, забирая свой мохито.

Улыбка настолько заученная, что даётся легко. Не давая ей покинуть мои губы, посвящаю Кирееву в свою жизнь за границей. Двигаясь в такт музыке, потягиваю из трубочки ром колу. Таня достаёт из сумочки косячок и подкуривает. Сделав глубокую затяжку, передаёт мне. Забираю из её пальцев скрутку, но сама затягиваться не спешу. Если к алкоголю добавлю ещё и траву, то как нефиг делать, натворю глупостей. В последний раз после такого набор, заявилась в хламину к Пашке в больницу среди ночи. Ему только вырезали аппендицит, а я шла по коридору с бутылкой вина и пела песни. Теперь есть риск наворотить кое-чего похлеще, чем "в лесу родилась ёлочка" в больничном коридоре.

Только чтобы не вызывать вопросов, тяну дым, задерживаю в лёгких и протяжно выдыхаю. Канаты напряжения, держащего моё тело в тонусе и безостановочном движении, слабнут. Я расслабляюсь. Приговариваю свой коктейль и пробираюсь в центр тусы. Вскидываю руки вверх, выстукивая по невидимым барабанам. Киваю головой, подчиняясь перепадам битов и басов. Ноги сами отбивают ритм. Киреева отплясывает рядом. На особо резком переходе высокие частоты поднимаются с пола, проходят электричеством по коже, вибрируют жилы, горят стопы, взмокает спина и шея. Ладони потеют от безостановочных танцев и толкающейся человеческой массы. Голова кружится.

За пультом сменяется диджей, а с ним и стиль музыки. Толпа перестаёт скакать и начинает плавно покачиваться. Некоторые парочки целуются, другие ведут себя более раскованно. В одном из углов кучка людей сворачивает трубочкой банкноту и рассыпает на стальной выступ дорожки белого порошка.

– Закажу ещё выпить! – ору Таньке в ухо, перекрывая громыхающую музыку.

Она кивает, прижимаясь спиной к незнакомому мне парню, и откровенно трётся задницей. Стоит только отойти от них, и я сразу теряю интерес. От танцев во рту всё пересохло, а горло дерёт.

– Что налить? – высекает бармен.

– Для начала воды, а потом Б-52.

Парень протягивает мне открытую бутылку. С благодарностью киваю и выпиваю её залпом. Пока готовится мой шот поворачивать лицом к залу, оглядывая собравшихся. Упираюсь локтями и поясницей в стойку. За тот год, что меня не было, здесь появилось много новых лиц. Некоторые уже делали попытки подкатить, но даже не заинтересовали, не говоря уже о том, чтобы хоть чем-то зацепить. В очередной раз убеждаюсь, что дело не в гормонах, а в психопате. Тянет меня к нему с нечеловеческой силой.

Интересно, что бы он сказал, увидь, как я развлекаюсь. Даже Пашка не знает, в какие места меня периодически заносит в поисках острых ощущений. Если бы друг детства сейчас не был на срочке, то отжигали бы где-нибудь вместе, а так приходится самой находить себе развлечения.

Парень подталкивает ко мне шот. Не глядя, сжимаю в пальцах и опрокидываю в горло. Жидкость обжигает глотку крепостью. Лишь на секунду морщусь, продолжая выглядывать хоть одно знакомое лицо.

– Сеня! – кричу, помахав рукой.

Высокий, темноволосый, худощавый парень с длинными сальными волосами сменяет направление в мою сторону. Если не знать, кто он такой, то чёрт догадаешься, что это наследник автомобильного концерна. Похож он скорее на гаражного рокера, не знающего, что такое шампунь и расчёска. Выдав стандартное в этой среде приветствие, позволяю ему заказать для меня ещё один напиток.

– Думал, ты не приехала, Царёва.

Подтянув вверх бровь, провожу ногтем по краю поданного бокала.

– С каких это пор я пропускаю рейвы? – тяну несколько раздражённо.

– Я тебя весь вечер выискиваю.

– Неужели так скучал, Семён Семёныч? – подтруниваю, опуская голову с боку на бок под задорный трек.

– По тебе? – гундосит он, гогоча. – Или по твоим выкрутасам?

– Никаких выкрутасов. – складываю руки крестом на груди, давая жестом знать серьёзность заявления. – Я завязала. Хватит. Последний коктейль и только танцы.

– Что с тобой стало в этой твоей Америке?

– Повзрослела, Сень. – выбиваю уверенно, а потом беззвучно добавляю: – Слишком рано и слишком быстро. А теперь твоя очередь рассказать мне все последние новости!

Пока пью, вполуха слушаю сплетни. Сдержав своё слово, опустошаю стакан и тяну Иголова танцевать. Таньку даже не стремлюсь найти. Зная её блядскую натуру, она уединилась с тем парнем ещё до окончания трека. Вскоре к нам присоединяются "бомжи". Под смех и всевозможные шутки выдаю пируэты, прыгаю вместе со всеми и смеюсь. Короткая вибрация в заднем кармане штанов оповещает о сообщении. В пятом часу утра мало кто станет мне писать, но любопытство быстро берёт верх. Вытягиваю смартфон, округляя глаза. В груди происходит землетрясение – так яростно сердце колотится. Дыхание набирает оборотов. Вдохи-выдохи быстрые и короткие. Если на меня так действует одно только имя абонента, то что говорить об остальном? Даже пальцы не слушаются, когда открываю месседж.

Андрей Дикий: Не думай, что не сплю, потому что ты мне не даёшь покоя. Наоборот. Мысли о тебе тоску нагоняют, а в наряде спать нельзя.

– Как же… Как же… Сказочник. – трещу, порхая пальцами по буквам.

Осознание, что он среди ночи думает обо мне поднимает годами спавших бабочек в животе. Пусть и понимаю, что с ним не может происходить то же самое, что и со мной, но достаточно того, что он просто написал первый.

Крис Царёва: Мог просто признаться, что мечтаешь обо мне.

Кто-то толкает меня плечом. Зажимаю телефон в ладони, чтобы не выронить, и пробиваюсь к выходу. Только выбравшись из здания, понимаю, насколько мне жарко. Прохладный ветерок остужает кожу. Не оглядываясь назад, иду прямо к Хаммеру. Не знаю, что именно так влияет, но возвращаться в удушающий ангар больше не хочу. Настроения веселиться дальше нет. Ноги и голова гудят. Отсутствие сна напоминает о себе зудящими глазами.

Новая вибрация мобильного – вторая стая мотыльков.

Мне неважно, что Дикий напишет. Пусть просто пишет. Что угодно. Не хочу погружаться в одиночество, обязательно потянущее за собой неприятные мысли. Если будем ругаться с ним до рассвета, пусть будет так.

Заползаю на заднее сидение машины, скидываю кроссовки и падаю спиной, облокотившись на дверь. Подтягиваю колени и открываю месседж.

Андрей Дикий: Поймала, Фурия. Мечтаю. Мечтаю перевернуть твой золотой мир с ног на голову. Опустить тебя с небес на землю и показать, что такое реальность.

Дробно вдыхаю, едва не разрывая лёгкие. Плотно смежаю веки. Кусаю губы, подвернув их внутрь. Не думаю, что делаю, пока сообщение не оказывается прочитанным.

Крис Царёва: Я лучше других знаю, что такое реальность.

Андрей Дикий: Так расскажи мне, девочка из другого мира.

Крис Царёва: Это когда человек, которому ты доверяешь, предаёт и вырывает бьющееся сердце из твоей груди. А ты видишь это. Ещё живёшь, но на самом деле умираешь. Реальность – это то, что оказывается куда страшнее любого кошмара. Это то, что случится с тобой, когда завершится наша игра.

Дикий исчезает из сети.

– Правильно, Андрюша. Бойся. А ещё лучше, держись от меня как можно дальше, иначе я тебя уничтожу.

Глава 8

Мне просто надо это пережить

Царёва здесь. Фурия, мать её, на территории части. Это единственная мысль, занимающая всё пространство черепа. Не хочу знать, каким образом и на кой хрен стерва притащилась сюда, но зная, что она где-то рядом, из головы выбросить её ещё сложнее, чем ночью. Чем каждую из девяти грёбаных ночей, что она не даёт мне покоя ни наяву, ни во снах. Она обещала свести меня с ума и, должен признать, с этой задачей справляется на отлично. У меня конкретно рвёт башню. Кажется, я помешался на мелкой суке, намертво впившейся в моё сознание.

Какого хрена тогда сам ей написал, до сих пор не понимаю. После её заявления, что она меня уничтожит, решил не отвечать. Меня это не напугало, а только раззадорило. Хотелось сделать ей больнее, задеть поглубже, но что-то в последнем сообщении помешало это сделать.

"Когда человек, которому ты доверяешь, предаёт и вырывает бьющееся сердце из твоей груди. А ты видишь это. Ещё живёшь, но на самом деле умираешь. Реальность – это то, что оказывается куда страшнее любого кошмара."

Эти слова задели меня за живое. Не знаю, как это возможно разобрать в бездушных строках, но именно в тот момент казалось, что вот она – настоящая. И всё написанное после было не угрозой, а криком о помощи.

Что должно было произойти с человеком, чтобы так ненавидеть весь мир? Чтобы прятаться от людей в личине стервы? Чтобы изо всех сил стараться задеть, зацепить, расшатать, обидеть, причинить душевную боль другим? Со сколькими она затевала такие же игры, как та, что сейчас горит между нами? Проигрывала ли она хоть раз или всегда выходила победителем, оставив после себя лишь тлен и пепел?

Я уже скатываюсь в пропасть. С ней или без неё, но степень больного помешательства на стерве зашкаливает. Мы с ней провели в одном пространстве не более трёх часов, а она уже оккупировала мои мысли, сознание, сны. Стоит только закрыть глаза, как перед взором становится её образ с яркими маковыми губами. Они – мой опиум. Наркотик, вызывающий нездоровую зависимость. Яркие и сочные, вкусные и ядовитые, исцеляющие, только чтобы после этого убить. С Алей никогда не было чего-то подобного. Даже близко. Между нами не было оголённого, извивающегося под напряжением провода, рассыпающегося искрами. Сделай шаг и сразу поджаришься. Так какого, мать вашу, меня тянет к Фурии, как мотылька на пламя? Понимаю, что если не тормозну – сгорю. Сожжёт ведь. Обратит в прах и развеет по ветру с той самой презрительной, отравленной улыбкой человека, привыкшего побеждать.

Загоняю казарменный воздух в самые глубины лёгких. Он не оседает, а проваливается, словно неконтролируемый смертельный камнепад. С грохотом рвёт ткани и органы. Давит, размазывает, отбирает надежду. Моё, блядь, сердце под завалом. С какой целью я выглядываю в окно на то самое место, где три минуты назад была Царёва? Спросите что-то попроще. Впервые я радуюсь наряду, лишающему возможности покинуть пост и выйти на улицу. К чёртовой адской гарпии.

– Я сейчас сдохну. – трубит задушено Нимиров, с трудом волоча ноги.

– Незапланированное ФИЗО хуже любого наряда. – поддерживает Авельев.

Пацаны из моего взвода запыхавшиеся, раскрасневшиеся, вспотевшие заваливаются в казарму. Я бы и порадовался, что избежал их участи, но не тут-то было. Меня сдача нормативов ждёт завтра утром. Ещё один пункт моего наказания за ту безбашенную гулянку. Старшему лейтенанту Гафрионову было достаточно посмотреть на нас с Макеем, как приговор уже был подписан. Пробежка в десять километров для изгнания будуна была только для разгона. Ад начался позже. Мы с Пахой через сутки стоим на тумбочке, а после пары часов сна то картошку мешками чистим, то душевые драим. Радует только, что не зубными щётками и не языками.

Первые дни бесился на Фурию, но это абсолютно бесполезное занятие. Она мне в горло водяру не заливала и в бордель не отправляла. Только косвенно виновата, но основная вина на самом деле только на мне. Да и толку злиться, если нет возможности дать выход гневу? Никакой рациональности в моих действиях не было. Сам дебил, сам накосячил, сам выдерживаю наказание.

Опять выглядываю в окно, то ли надеясь, то ли боясь увидеть ненормальную. Когда не замечаю, тяжко вздыхаю, неосознанно обличая разочарование. Всё же желание любоваться чёртовой стервой присутствует, и спрятать его не получается. Сколько раз порывался написать или позвонить Царёвой – не сосчитать. Пиздец, конечно, но дошло до того, что я специально засветил мобильник в наряде перед летёхой, а тот избавил меня от искушения. Как только вернул смартфон, был уверен, что она закидала провокационными фотками и сообщениями, но от Фурии не было ничего. Словами не передать, что тогда со мной творилось. Я в жизни не испытывал такого разочарования. Миллионы вопросов терзали расплавленный мозг. Неужели ей надоело играть? Или ждала моего хода? А мне гордость не позволила снова написать первым. Был уверен, что как только исчезнет из моей жизни окончательно, полегчает, но хренушки. Один мимолётный взгляд на Царевишну – ядерный взрыв. Я не понимал нечто важное, пока оно не свалилось мне на голову: я, блядь, скучаю по Фурии. По её ядовитому языку, колким фразам, откровенному соблазнению. Пиздец. Это единственное слово, которым могу охарактеризовать своё состояние и поведение.

– Диксон, ты так и войну проспишь. – ржёт марширующий мимо Гребенский.

– Герыч, сходи-ка ты на хуй. – рявкаю раздражённо, перебрасывая взгляд красных от недосыпа глаз на сослуживца.

Проталкиваю кулаки в карманы, выпуская невидимую пулю ему в лобешник. В последнее время я самое злобное существо, которое можно найти в нашем корпусе. Настрой извечно на нуле, регулярные наряды, гонение по плацу и роль уборщицы не способствуют хоть какому-то подобию доброжелательности. Пять минут наедине с Фурией и я, мать вашу, дикое озлобленное чудовище, уподобившееся бешеной стерве. Был уверен, что вернусь в норму, но…

– Ой, какие мы сегодня злые. На кого дуешься, Дикий?

– На дебила, которые задаёт ебанутые вопросы. Съебни, Гребень, с глаз долой. Не нарывайся. – скриплю зубами, выдавая куда больше злости, чем хотелось бы. Роняю веки, дробью вдыхаю и уже более ровно выдыхаю: – Я, блядь, вторую неделю сутки через сутки. Если хочешь проверить уровень моей злости, то постой тут ещё минуту, и я тебя, блядь, разъебу.

Не знаю, что он видит в моих глазах, но даже мне кажется, что они превращаются в кроваво-красные шары кровожадного зверя, способного, не задумываясь, убить.

– Долбоящер. – бросает Герман, сваливая подальше от опасности, которую я излучаю.

То, что я приехал сюда спокойным и уравновешенным, совсем не значит, что не исполню свою угрозу. Парни отлично знают, что я провожу в качалке всё свободное время, и мне не составит труда уложить их на лопатки, даже если выйду один против троих. Проверенная история. В начале службы всякое бывало. Пусть обычно я и был тем, кто разнимал чужие драки, но и сам не спускал дерьмо, если оно лилось в мою сторону. Надо было сразу показать свою позицию. Благодаря этому со мной считаются и не воспринимают как пай-мальчика.

С тем же явным раздражением поглядываю на наручные часы, отпуская новый усталый выдох. Нервы и силы на исходе, а Паха сменит только через полтора часа. Приваливаюсь плечом к косяку, размазывая взгляд по опустевшему плацу. Несколько парней подстригают газоны, другие белят бордюры, третьи метут пыль и налетевшие с деревьев листья. Майор Спиридонов вышагивает вдоль белой линии разметки, крича что-то в микрофон мобилы. Навеселе хмыкаю, гадая, что за важная шишка к нам катит, раз он так распинается. Мимо меня проходит взводный. Вытягиваюсь и прикладываю пальцы к козырьку кепки.

– Здравья желаю, товарищ старший лейтенант! – чеканю громко.

Тот кивает и жестом даёт понять, что я могу расслабиться. Ссутуливаю плечи и опускаю руку, но продолжаю держать осанку, пока гул шагов не стынет в пространстве. Возвращаюсь к своему занятию – смотрю в окно и думаю, кого же готовятся встречать.

Стоит только выглянуть за стекло, как кровь с треском вскипает в венах, распаляя тело до температуры куда выше человеческой выносливости. Дыхалка вмиг слетает с заданного природой ритма.

Фурия летящей, блядь, походкой направляется к майору. Целует мужика в щёку. Он растягивает лыбу на всё ебало так, что мне кажется, способен полмира разом проглотить. Царёва отступает на шаг и кружится перед ним. Нежно-розовое платье, расходящееся сразу под грудью, превращается в "зонтик", опутывает стройные ноги и медленно оседает чуть ниже колен, когда Царевишна замирает.

С такого расстояния не слышу, о чём идёт речь, но вот её звонкий задорный смех оглушает. Ротовая полость пересыхает, преобразовавшись в засушливую пустыню. Желание оказаться сейчас на месте Спиридонова рвёт тонкие нити ненадёжного спокойствия.

С высоты третьего этажа поглощаю миниатюрную фигурку девушки. Когда она не затянута в кожу или ещё что-то максимально откровенное и сексуальное, выглядит куда более хрупкой и даже нежной. Да настолько, что кажется, будто это другой человек. Не будет колких фраз и опасных заигрываний. Не может эта милая девушка, беззаботно болтающая с военнослужащим, быть стервой. В ней словно две разные сущности живут. Но которая из них истинная? Где настоящая Кристина Царёва? А, возможно, и эта роль – игра?

– Какая ты на самом деле, Фурия? – толкаю неосознанно и беззвучно.

Сгребаю пальцы в кулаки, хрустя суставами. Даже пальцы на ногах подгибаю, чтобы не сорваться вниз. Чувство, что пол подо мной горит – так тянет к ней. Стягиваю челюсти и отворачиваюсь. Прибиваюсь спиной к ржаво жёлтой стене, яростно вентилируя воздух.

Не смотреть. Не смотреть! Нельзя даже тупо смотреть на неё! – уговариваю себя, но дикое альтер эго не слушает.

Размыкаю веки, скользя взглядом по тонкой спине, открытым смуглым лопаткам и не спрятанной волосами шее. Идеи, пробирающиеся мне в голову, становятся всё безумнее.

Хочу коснуться губами её шеи. Припасть к синей вене, пульсирующей под тонкой кожей. Ощутить вкус её кожи. Провести пальцами по худым рукам. Выпить её сорвавшееся дыхание. Сомкнуть пальцы на тонюсенькой талии. Опуститься перед ней на корточки и пробежать ладонями снизу вверх по всей длине ног, задирая платье. Добраться до источника удовольствия. Заставить её задыхаться и стонать. Вынудить умолять меня довести дело до конца.

– Бля-яд-дь… – отстукиваю зубами, автоматически прижимая ладонь к наливающемуся похотью члену. – Во снах мне этой хуйни мало было. – хриплю шёпотом, отворачиваясь от окна.

Бьюсь затылком о бетон, стараясь любыми способами вытеснить оттуда Фурию. Но стерва когтями вцепляется намертво. А может, мне просто стоит трахнуть её, и проблема будет решена? Учитывая то, как далеко мы уже зашли при второй же встрече, чего мне стоит в следующий раз отыметь её прямо в проклятом Хаммере? Она заводится от одного контакта. Не думаю, что остановит. Или, чтобы укротить её, придётся взять силой?

Зубная эмаль крошится. Мизинец, вылетев из сустава, хрустит и отдаётся тянущей болью. Сжимаю его ладонью и возвращаю на место, тут же забывая о доставляемом им дискомфорте. Я безвозвратно обращаюсь в маньяка, которым Царевишна упорно продолжает меня называть.

Взять силой? Да что за херотень со мной? Кем я стал, если позволяю себе об этом просто подумать? С Алиной я даже никогда не настаивал, как бы сильно не хотел секса, а сейчас… Блядь… Я болен. У меня горячка. На самом деле меня здесь нет. Я валяюсь в пьяном угаре в том самом борделе. Всего этого не было.

– О, Андрюша.

Эта перекатистая "ш" и приглушённый голос продирает каждое нервное окончание. Я полностью теряю рассудок, когда открываю глаза и сталкиваюсь с янтарём Фурии. И я её, мать вашу, с трудом узнаю. Никакой чёрной подводки и яркой помады. Нет слоя пудры и румян. В таком виде она красивая до слепоты. Такая не похожая себя десятидневной давности и кажущаяся на несколько лет младше. Милая и невинная девочка.

– Чего тебе? – рычу бешено, стараясь хоть куда-то деть глаза, лишь бы не на маковые губы и скромный, но всё же ощутимый вырез, открывающий полушария груди.

Ма-а-ать…

– Ничего. – безэмоционально высекает Царевишна. – Шла к Пашке поздороваться и увидела тебя. Решила сказать привет.

– Сказала? Молодец! Иди, куда шла. – зло указываю рукой в направлении кубриков.

– Фуф, да что с тобой не так? – вскипает гарпия мгновенно. – Я просто поздоровалась, а ты ведёшь себя как помешанный!

– Я в наряде стою. А если бы и не стоял, то не хочу, чтобы парни думали, что у меня есть какие-то дела с дочерью Царёва! – ору полушёпотом, неадекватно маша руками и взбивая воздух перед медленно краснеющим лицом мегеры. – Так что давай топай! До свидания!

Она надувает щёки, забивается кислородом, открывает рот, но только шумно выдыхает и опускает голову. Ничего так и не ответив, уходит. В помещение, где, блядь, собралось три десятка мужиков, которые не видят других женщин, кроме старой поварихи. Большинство из них готовы уже выебать всё, что движется. И эта шизанутая топает туда, виляя задом.

А что делаю я? Верно, блядь! Оставляю пост, который имею право покинуть только в случае войны, и бегу за ней. Мелкая оборачивается на звук моих шагов. Только размыкает губы, чтобы брызнуть новой порцией яда, как я, не давая себе отчёта, выпиваю его, сжав ладонями плечи и приникнув к опиумным устам своего помешательства.

Глава 9

Это всего лишь наваждение

Немного поболтав с одним из папиных подчинённых, знающим меня с пелёнок, уверенно вхожу в казарму, где базируется Пашкино подразделение. Я отлично помню, где нахожусь, поэтому сегодня на мне наряд хорошей девочки. Один из немногих, имеющихся в моём шкафу. Поднимаюсь по ступеням, тихо ступая мягкими подошвами кед по выложенным мелкой плиткой полам. Представляю, как друг удивится, увидев меня. Но сильнее жажду узреть реакцию Дикого. С той ночи вечеринки я не стала ему писать, осознав вдруг, что не хочу играть с ним в затеянную игру. У меня просыпаются странные чувства к этому мужчине. Пугающие и угнетающие. Один раз я уже сталкивалась с чем-то похожим и заплатила самым дорогим, что есть у девушки.

Поднявшись на третий этаж, замедляюсь, не спеша преодолевать последнюю площадку и два коридора. Одёргиваю слегка задравшееся платье, проверяю шнурки, приглаживаю ладонями непослушные вьющиеся волосы, убираю лезущую в глаза прядь за ухо и ныряю за угол.

Ноги прирастают к полу. Тело подаётся вперёд, но тут же неестественно замирает, как и дыхание. Сердечная мышца наращивает оборотистость и скорость ударов. Так по рёбрам бьётся, что мелкие трещинки остаются. Артериальные канатики не выдерживают его напора и рвутся, отпуская скакать по всему телу. А оно, сдуревшее, то в пятки уходит, то в горле колотится, то вообще останавливается. Радость затапливает меня, словно тропическая волна. С непонятным писком вырывается из груди весь воздух до последней капли. Зажимаю рот ладонью, боясь привлечь внимание Андрея, но он никак не реагирует. Стоит, облокотившись на стену и тяжело дыша. Осторожно втягиваю носом кислород, рассматривая его без стеснения. Впервые у меня есть возможность изучить Дикого в мельчайших подробностях.

Мамочки, он… Он…

Мысли и слова путаются, переплетаются, спотыкаются друг о друга, сбиваются. Я вязну в этой тине из неподходящих ему определений.

Красивый? Нет, не то. Идеальный? Шикарный? Офигенный? Божественный? Атлетический? Понятия не имею, какое из этих слов можно применить к парню. Разве что все сразу.

Трясу головой, раскидывая по плечам и спине уложенные волосы. Они щекочут кожу, но я не рискую даже почесаться, бегая глазами по чётко очерченному мужскому профилю. Жёсткие и, как я уже знаю, требовательные, горячие, будоражащие губы плотно сжаты в тонкую побледневшую полоску. Чёрные густые ресницы такие длинные, что даже я ему завидую. Кустистые брови, которые так и тянет пригладить пальцами, соединяются на переносице. Лоб нахмурен, его прорезают три глубокие изломистые складки. Кончики пальцев начинает покалывать от желания провести по ним подушечками, расправить, заставить их исчезнуть. На той части мощной шеи, что видна над воротом кителя, часто бьётся тёмная вена, выказывая частоту пульса. Мой шкалит по понятным причинам. Длинные мозолистые пальцы свёрнуты в плотные кулаки.

Одному Богу известно, насколько сильно моё желание притронуться к нему. Накрыть ладонями крупные кисти, завести пальцы под манжеты, проверить наощупь, остались ли на предплечьях шрамы от моих ногтей. А самое пугающее, что я хочу, чтобы они там были. Как память, когда мы окажемся на разных континентах и больше никогда не встретимся. Это ещё одна причина, по которой боюсь сближаться с Андреем. Все аргументы против.

Если быть откровенной самой с собой, то всё куда серьёзнее, чем зов плоти. Сердечная тоска сильнее. И опаснее. Именно в сердце появляются незаживающие раны, в то время как на теле они медленно затягиваются, оставляя лишь рубцы и напоминания. Что будет с вздуревшим органом, если наша игра затянется и зайдёт слишком далеко? Я не стремлюсь это выяснять. Лучшим решением будет просто уйти, а встретиться с Пашкой позже, но рвение услышать глубокий голос и захлебнуться в плотной черноте его глаз берёт первенство, и я шагаю вперёд.

Губы плывут в милой улыбке, волосы развиваются при ходьбе. Ткань платья мягко скользит по ногам.

– О, Андрюша. – выбиваю бодрячком, но сразу немею.

Столько сказать хочется. Признаться. Объясниться. Но всё это будет неверным решением. Роковой ошибкой по завышенной цене.

Парень вздрагивает, будто я только что его разбудила. Его веки, сопротивляясь, подрагивают. Кажется, что секунды растягиваются на бесконечность, пока он открывает глаза и впивается тяжёлым, убийственным взглядом в моё лицо. Не перестаю улыбаться как дурочка. Прячу руки за спиной, сцепив пальцы в мертвецкий замок. Он смотрит на меня. Смотрит и смотрит. Мне становится не по себе от такого пристального внимания и изучения. Обсидиановые котлы курсируют по моему лицу. Под его взглядом ощущаю себя без косметики голой. Платье плавится вместе с кожей. Мне становится до невозможности жарко. Лёгкие перегреваются от усиленной работы. Сердце изо всех своих сил стремится вырваться из груди, превратившейся в жерло действующего вулкана. Вскипает всё нутро. Ладони потеют. Пальцы дрожат от усилий, с которыми я напрягаю жилы, призывая тело оставаться на месте и не шевелиться. Подворачиваю губы, когда от тёмного взгляда их начинает печь. Щёки распаляются, словно я голову в включённую духовку сунула. Силюсь хоть что-то из себя выдавить, пошутить, сказать какую-то колкость, дабы разрядить обстановку, но горло сжимается настолько, что даже дышать получается с огромным трудом. Судорожно тяну заряжённый, будто во время грозы воздух, широко раздувая ноздри. Зря. Стоит ему оказаться внутри, как он расходится болезненным электричеством от грубого голоса Андрея.

– Чего тебе? – рыкает недовольно психопат, отводя взгляд в сторону.

Короткое мгновения эйфории сменяется куда более привычной злостью. Чего я в самом деле ждала? Что встретит меня с распростёртыми объятиями? Скажет, что скучал? Я ведь… Ну уж нет! Никто не будет так со мной разговаривать! Вулкан бурлит. Начинается извержение. Но Дикий даже за все деньги мира не узнает, что делает со мной его холодное безразличие. Не узнает!

– Ничего. – отсекаю скучающе. – Шла к Пашке поздороваться и увидела тебя. Решила сказать привет.

Он становится мрачнее грозовой тучи. Грудь надувается колесом. Шея краснеет. Зубы скрипят. Но вот здесь не уверена, чьи именно.

– Сказала? Молодец! Иди, куда шла. – рыкает, маша раскрытой ладонью в направлении жилой части казармы.

Язык закусить не успеваю. Слова летят раньше, чем затыкаю рот:

– Фуф, да что с тобой не так? – ненамеренно завышаю тональность голоса. – Я просто поздоровалась, а ты ведёшь себя как помешанный!

У меня за рёбрами начинается гневный колотун. Руки чешутся вцепиться в наглую физиономию психопата. Без царапин на щеке он выглядит не таким мужественным!

– Я в наряде стою. А если бы и не стоял, то не хочу, чтобы парни думали, что у меня есть какие-то дела с дочерью Царёва! – полукриком-полушёпотом добивает он, размахивая лапами так, что между нами ветер гуляет. – Так что давай топай! До свидания!

Грудная клетка в секунду сжимается. Бедному, сумасшедшему сердечку становится тесно. И, damn, больно. Оно забивается в дальний угол и, притихая, скулит от разочарования и обиды. Так и подмывает притиснуть руки к груди и утешить его. Глупое-глупое сердце. Такое наивное, доверчивое, влюбчивое, выбирающее не тех.

Со мной происходит что-то максимально странное. Злоба тухнет под ледяным дождём ненависти, которой меня поливает Андрей. Холодной воды становится так много, что она переполняет глаза. Все слова и желания тонут в этом потопе. Сдуваюсь, как дырявый шар. Только чтобы не потерять достоинство, иду в посланном направлении. По дороге есть туалет, и плевать, что туда может зайти кто угодно. Мне нужна всего минута прийти в себя.

За следующим поворотом нужная дверь, но нырнуть я туда не успеваю. Гул быстро приближающихся шагов останавливает. На обороте утираю рукой навернувшиеся на глаза солёные капли. Не успеваю даже понять, как мне реагировать, как крупные ладони сминают мои плечи, дёргают вперёд, а терпкие губы припечатывают мой рот поцелуем.

Выставляю перед собой ладони, хватаясь непослушными пальцами за военную форму, но даже не знаю, с какой целью: оттолкнуть или удержать. Сотни мыслей лихорадочно мечутся по черепной коробке.

Он меня целует! ОН! После всего… Сейчас…

Давлю руками на крепкую, ходящую ходуном грудь, вынуждая Дикого отпустить меня. Задыхаясь, падаю в закручивающуюся бездну его глаз. Бездумно облизываю губы, собирая языком сводящий с ума вкус мужчины. Он следит за этим действием, подаётся вперёд, наклоняясь. С силой отталкиваю его, сама отступая.

– Нет… – шепчу убито, делая ещё шаг. – Не надо…

Психопата мой слабый протест только раззадоривает. Он бросается на меня, сгребает за талию и вдавливает в каменное тело. Голод, вкладываемый в этот поцелуй, невозможно сдержать. Шевелю губами, отвечая на безмолвное требование. Снова отталкиваю.

– Фурия… – хрипит Андрей, опять наступая.

– Не здесь… Тебе влетит… Шею свернут… – трещу на грани потери сознания, когда его губы скатываются по подбородку, клеймят жадностью шею. Огромные, жаждущие руки мнут, гладят, трогают, изучают, ласкают, требуют. – Андрей… Андрюша… Пожалуйста… – он впивается в горло, всасывая кожу. Во мне разгорается первая искра безумия. Желание толкнуть дверь за спиной, затащить его туда и позволить сделать со мной всё. Но я тушу её чем-то, что гораздо сильнее. Сжимаю его голову ладонями, в прямом смысле отрывая от себя. Смотрю прямо в безумные глаза. Мягко касаюсь своими губами его и шелещу: – Остановись. Если кто-то заметит, что тебя нет на посту, тебя убьют.

– Похуй. – хрипит он, подтягивая меня вплотную и покрывая шею новой волной коротких, но невозможно горячих поцелуев.

Я схожу с ума! Крыша едет в стену на полной скорости. Ещё немного, и мы все превратимся в человеческий фарш.

– Андрюша, пожалуйста… Подумай, что ты делаешь. – выталкиваю слова между рваными вдохами и выдохами. – Ты и так наказан. Я не хочу, чтобы всё стало ещё хуже. Андре-е-ей. – тяну умоляюще с отчаянием человека, обречённого на смерть. – Тебя убьют. Остановись. Прошу тебя.

Он нехотя отпускает меня. Отшатывается назад, будто получил удар под дых. Собирает пальцы в кулаках с такой силой, что они приобретают мертвенно бледный оттенок. Мощная грудина скачет от частого дыхания. Он склоняет голову, стоя ровно, как по команде. Я поднимаю свою, всматриваясь в потерянное лицо. Между нами сантиметров двадцать, но обжигающее горячее дыхание Дикого колышет мои волосы, волоски на шее становятся дыбом, всю кожу стягивает миллиардами щекочущих мурашек. Пальцы сами тянутся к нему. Ладонь накрывает сжатый кулак. Парень дёргается, но руку не убирает. Только расслабляет немного и прихватывает большим пальцем мои. Его руки в два раза больше. Огромные, хранящие в себе силу, которую я уже испытала на себе.

– Исчезни из моей жизни, Царёва. – выпаливает на выдохе.

Моя очередь вздрагивать от отчаяния в осипшем голосе. Убираю кисть, но он прижимает чуточку крепче.

Понимаю, что происходит. Я влюбляюсь в него. Быстро и безрассудно. И закончится это плохо. Я ломаю жизни людей, которые мне дороги. И нельзя забывать о том, что будет, когда закончится лето. Всё, что уже случилось и случится в будущем, останется в прошлом. Только воспоминания не исчезнут, мучая меня одинокими тоскливыми ночами. Лучше обрубить всё на корню, пока всё не зашло слишком далеко. Пока мы не прошли поворот, из-за которого не будет возврата. Когда у тебя есть выбор: сжечь мост до того, как ты шагнёшь на него, или после, ответ очевиден. Но мне так не хочется бросать спичку. Пусть горит, пока не обожжёт плоть, а потом сама спалит всё к чертям.

Встаю на самый край пальчиков, перебросив руки на широкие плечи. Медленно подбираюсь ими к затылку и тяну на себя, заставляя Андрея наклониться и принять мой поцелуй. Последний. Прощальный. Пощипываю его губы, прихватываю, ласкаю языком. Он стискивает талию. Тянется своим языком, встречая мой. На долю секунды и я забываю, где мы находимся и что в любой момент нас могут застукать. Я целую его самозабвенно, с полной отдачей. Подушечками пальцев оглаживаю шею и короткий ёжик волос. Собираю больших мурашек и капли пота, выступающие на его коже. Вбираю каждый оттенок запретного вкуса и запаха, каждую эмоцию, вызванную нашим искрящим контактом.

Когда запас кислорода иссякает, размыкаю руки и опускаюсь на пол. Или, скорее сказать, с небес на грешную землю. Ухватываю новую порцию воздуха и напускаю на лицо излюбленную стервозную улыбку. Лучше так, чем потом страдать и терзать себя тем, что не смогла остановиться вовремя.

– А теперь беги, мальчик, на пост, пока тебе голову не открутили.

– Ты, блядь… – шипит Дикий, скрежеща челюстями.

– Та ещё. – подтверждаю легкомысленно. – Я предупреждала, что сведу тебя с ума. Ты настолько обезумел от похоти, что сбежал с поста за мной. Если не признаешь поражение, то я тебя добью, сотру в порошок, уничтожу. – режу ледяным тоном, вцепившись в его глаза своими.

– Какая ты всё-таки мразь. – выплёвывает Дикий.

– Вот такая. – развожу руками, качаясь на пятках.

На самом деле с трудом держусь, чтобы ему на грудь не броситься. Не обнять. Не обжечься новым поцелуем. Не сгореть в жаре, что он выдаёт.

– Хуй ты угадала, Царёва. – рыкает глухо, оборачиваясь через плечо на пустующую тумбочку. Делает шаг вперёд. Грубо, до боли сдавливает пальцами мой подбородок, поднимая вверх. Опускается так низко, что задевает мои губы своими, когда выбивает гневным сипом. – Я тебя выебу как шлюху, которой ты так упорно прикидываешься. Буду драть тебя, пока не взвоешь о пощаде. Ты превратила меня в чудовище и стала добычей. Теперь ходи и оборачивайся, потому что я готов пойти на насилие.

– И что ты сделаешь, Андрюша? Побьёшь меня? Или изнасилуешь? – иронизирую едко, делая вид, что меня совсем не пугает то безумие, что исходит от него. – Возьмёшь девушку силой?

– Ты, блядь, не девушка. Даже не человек, Царёва. Ты дрянь. Пустоголовая кукла. И я, мать твою, покажу тебе, что такое жизнь. Я тебя в ней утоплю.

Сердито, с откровенной грубостью, жестокостью и ненавистью стирает мои губы яростным поцелуем, всё сильнее давя на челюсть. С той же резкостью отталкивает меня. Восстановив равновесие, вынуждаю себя засмеяться. Мой скрипящий смех эхом разбивается о бетонные стены, врезаясь осколками в остановившееся сердце.

– Зубы обломаешь, чудовище! – ору ему в спину, отворачиваясь.

Забрасываю волосы на спину. Гордо вскидываю голову. Походка от бедра. Знаю, что он смотрит. Чувствую его взор на спине. Расслабленные перепады шагов. Поворот за угол. Горькие слёзы боли. Первые за долгое время, но уже знаю, что далеко не последние.

– Прости. – всхлипываю, пряча лицо в ладонях. – Прости, Андрюша.

Глава 10

Кому, как не мне, знать, насколько глубоко ранит чужое безразличие

Когда-то очень давно существовала теория, что вулкан после извержения превращается в ледник. Я – обледеневшая, замёрзшая, одинокая глыба. Нельзя взорваться и при этом сохранить целостность. Рассыпавшаяся на части, со скулящим во льдах сердцем, с внутренней пустотой в потухших глазах.

Как бы странно и глупо это ни было, но я умудрилась влюбиться в Дикого с первого взгляда. Думаете, так бывает? Нет? Я тоже была уверена, что это всего лишь сказки, в которые верят наивные девочки. Так кто же я: наивная идиотка или сумасшедшая? Третьего варианта не дано. Взгляды, касания, поцелуи – всё это стало привычным и даже родным всего за несколько дней. Это полное, беспросветное безумие, но изменить ничего не могу. Единственная возможность не свихнуться окончательно и не сдаться долбанутым чувствам – держаться от Андрея настолько далеко, насколько это вообще возможно. Но как это сделать, если для того, чтобы выйти из казармы, мне надо пройти мимо него? Я даже представить не могу, как выполнить поставленную задачу. Не торчать же мне тут до ночи.

Мамочки, если бы я могла хотя бы предположить, как обернётся встреча с психопатом, то в жизни сюда бы не пришла!

Смываю дорожки влаги, оставившей ожоги на щеках. Со злостью на собственную слабость и неумение держать себя в руках тру горящие от соли глаза. Шмыгаю носом. Смачиваю ладони и привожу в порядок волосы. Прикрываю ими красно-синее пятно на шее, оставленное жёсткими губами. Ещё секунда, и никто никогда не догадается, какой шторм бушует внутри меня. Маска на лицо. Улыбка на губы. Только в зрачках ничего не отражается, как ни стараюсь запихать туда веселье. Невозможно посмотреть в зеркало и увидеть там кого-то другого. Так и с глазами. Если внутри не горит, то и они отзеркаливают пепел.

Набираю в лёгкие тяжёлый кислород до отказа и собираюсь выходить, как в туалет входят два солдата. Задираю голову и, сделав вид, что ничего сверхъестественного не происходит, иду к выходу.

– О-го-го! Кто это тут? – с вопросительными интонациями ржёт один из них, схватив за запястье.

Резко дёргаю рукой, выбираясь из хватки. Я не боюсь, что они мне что-то сделают, но если папа узнает, что я шляюсь по казарменным туалетам, то шею мне свернёт.

– Заблудилась? Тут военная часть, а не торговый центр. – поддерживает второй, проходя склизким взглядом по голым ногам.

Вдоль позвоночника сползает дрожь. Берусь за дверную ручку, но первый перекрывает образовавшийся проём. Вскидываю на него гневный взгляд и цежу сквозь зубы:

– Во-первых, я буду орать, если ты хоть пальцем меня тронешь. Во-вторых, я здесь по просьбе майора Спиридонова. Если есть проблемы, то поинтересуйся у него. – на этих словах глаза парня округляются, но от дверей он не отодвигается. Окей, хотела разыграть партию без козырей, но он сам виноват. – А в-третьих…

– Она моя девушка, Фиронин. Если не хочешь получить по ебалу, то испарись.

– Вам тут ресторан? – злобно шипит второй, стоя позади меня.

– Сюрприз. – улыбаюсь, подныривая под рукой солдата и бросаясь Пашке на шею.

Он оборачивает поясницу, прижимая плотнее к себе, и прибивает парней ледяным взглядом. Наклонившись к самому уху, шипит едва слышно:

– Какого хера ты здесь, Крис? Мне из-за тебя пиздец будет.

– Выйдем и расскажу. – так же тихо отбиваю, оставляя поцелуй на щеке.

– Я тебя убью, Царёва. – с теми же шипящими интонациями высекает, поворачиваясь в сторону лестниц.

Знаю, что будет намного лучше, если пройду мимо Дикого с Пашкой. Не думаю, что он скажет или сделает что-то при друге, но просто не могу этого сделать. Мне надо время на восстановление душевного спокойствия и равновесия. Дёргаю парня за руку, припадая спиной к стене, и быстро тарахчу:

– Подожди минуту, дай отдышаться. Только не ругайся на меня. Сегодня папа приезжает, и я хотела его встретить. А пока жду, решила заскочить к тебе. Дядя Саша дал добро.

– Дядя Саша, это который майор Спиридонов? – уточняет Макеев, хоть и сам прекрасно знает.

Быстро киваю головой, невинно хлопая ресницами.

– Я встретила его на плацу. Сказала, что хочу навестить друга детства, а то мы даже не поговорили нормально, как я из Америки приехала. Ты со своим дружком укатил, а про меня совсем забыл. – наиграно дую губы в обиде, делая вид, что не замечаю нутряных раскатов грома при упоминании Андрея. – К тому же я о тебе позаботилась, привезла пиццу и бургер.

– Не вижу.

– Что? – толкаю растерянно.

– Заботы, пиццы и бургера.

– П-а-а-аш… – вздыхаю с усталостью, закатывая глаза. – Они внизу. Оставила на входе, иначе до тебя даже донести не успела бы. Пойдём.

Сжимаю его пальцы крепче, чтобы скрыть дрожь в своих. Если я не выйду сейчас, то не сделаю этого никогда.

Промокашка смотрит на часы и обречённо матерится.

– Блядь, мне через двадцать минут Андрюху сменять.

Резко веду плечами. Друг заинтересованно сканирует меня глазами. Ёжусь и растираю открытые плечи ладонями, делая вид, что в помещении без единого кондиционера и дуновения ветерка гуляет сквозняк.

– Только не говори, что замёрзла. – спокойно просит он.

– Немного. Меня знобит. Наверное, приболела. Пойдём на солнышко. У тебя осталось всего двадцать минут, чтобы уничтожить вреднейший фастфуд. – смеюсь приглушённо, когда мимо проходят три незнакомых солдата, бросая на нас вопросительные взгляды.

Не часто они видят девушек в этих стенах. Такие привилегии есть только у тех, кто держит в кулаке половину города.

Быстро перебираю ногами и не отрываю глаз от Пашки, когда подходим к посту. На том месте, где мы с Диким целовались, до сих пор витают гулкие отголоски напряжения и желания. Каждый миллиметр кожи, даже пальчики на ногах, атакуют мурашки. Я уже не могу прятать дрожь. Рывком отворачиваюсь от Макеева, чтобы столкнуться с притягательной густой темнотой сощуренных глаз Андрюши. До него ещё остаётся около трёх-четырёх метров, а я уже физически ощущаю тяжесть его гнева. Он давит так сильно, что колени подгибаются. Спотыкаюсь на ровном месте. Пашка ловит за локоть на лету. Повисаю головой вниз. Друг поднимает меня, но ноги не слушаются. Хватаюсь за предплечья, пытаясь удержаться в вертикальном положении.

– Крестик, ты чего падаешь? – с беспокойством выбивает он, заглядывая мне в лицо. Не знаю, что замечает, но со свистом вдыхает сквозь зубы и, придерживая за спину, ведёт меня к лестницам, бросив на ходу:

– Дюха, буду вовремя.

– Ещё бы. Пока, Фурия. И смотри под ноги, а то лоб расшибёшь. – выталкивает ехидно.

Меня начинает трясти. Визуально. Зубы вдруг принимаются клацать. Пашка выводит меня на лестничную клетку и сгребает ладонями щёки. Резко поднимает грудную клетку и толкает с нескрываемым удивлением:

– Ты плакала?

Накидываю на себя маску недоразумения. Хлопаю глазами.

– Плакала? – фыркаю раздражённо. – Крис Царёва не плачет, Паш.

– У тебя глаза красные.

– Сплю плохо. Мне акклиматизация всегда тяжело даётся. Все эти перелёты, смены часовых поясов… Ну, ты понял.

Парень в одно касание убирает мои волосы через плечо и притрагивается к свежайшему засосу. Любой более-менее опытный человек поймёт, что ему не больше нескольких минут.

– Это тоже от акклиматизации?

– А это не твоё дело. – режу зло, вырываясь и слетая по лестнице вниз.

Злость придаёт мне сил и унимает трясучку, вызванную нахождением в непосредственной близости от Андрея. Скрипя мозгами, придумываю, как выкручиваться из этой непростой истории. Макеев нагоняет на последней лестнице. Схватив за плечи, на ходу притискивает к стене.

– Ты мне как сестра, Крис. И не надо делать вид, что нихуя не происходит…

– А ничего и не…

– … между тобой и Андрюхой…

– … происходит. – только заканчиваю прошлую фразу, как слова Паши оглушают меня обухом по голове. – Что?! – взрываюсь, толкая его в грудь. – Ты с ума сошёл, Паш?! Нет ничего! Он меня бесит! Так сильно, что зубы сводит, стоит его увидеть! Трясёт от желания по его надменной роже чем-то тяжёлым съездить.

– Ты хорошая актриса, Кристина, но эта роль точно не твоя. – качает головой, давая понять, что не верит ни единому моему слову. – Когда мы мимо проходили, даже меня ознобом пробрало. И когда ты нас до части подвезла, Дикий задержался, а потом пришёл злее чёрта. И теперь постоянно бешеный какой-то. Или ты думаешь, что никто не заметил укусы, которые вы друг другу понаставили спустя час знакомства? – всё сильнее вскипает Макеев, держа меня не только физической силой, но и суровым взглядом. – Вы взрослые люди, и это ваши дела, но если ты из-за него плачешь, то я не посмотрю, что он мой друг. Что он сделал?

Пламя злости быстро угасает, оставляя пепел сожаления и грусти. Льда нарастает больше.

– Пашка. – шелещу, ткнувшись лбом ему под подбородок и сминая в кулаках идеально наглаженную форму. – Ничего он не сделал. Это всё я. Только я.

– Что ты начудила, Кристинка? – спрашивает полушёпотом, приобняв за плечи.

Шастающие туда-сюда срочники создают гул и гомон. Брошенные ими фразы и вопросы успешно игнорируются нами.

– Затеяла игру, которую не должна была. Специально злю его, потому что… – подворачиваю губы, боясь произнести вслух.

– Говори. – ровно требует Макеев.

– Догадайся сам, Паш.

Он давит на шею сзади, поднимая пальцами подбородок. Глядя чётко в глаза, с очевидным шоком выписывает:

– Ты влюблена в Дикого?

– Молодец, Макеев. Садись. Пять. – поливаю иронией, лишь бы как-то пережить этот факт.

Пока он заторможено обрабатывает информацию, выскальзываю из капкана и сама стараюсь справиться со своей правдой. До тех пор, пока это не было озвучено, не казалось таким реальным. Признаваться себе в мыслях и произнести вслух другому человеку совсем не одно и то же.

Я влюблена в Андрея. Теперь это моя реальность. В парня, которого едва знаю. В парня, которому за короткое знакомство наделала больше говна, чем сказала нормальных слов. В парня, который меня ненавидит. В парня, который грозился меня изнасиловать, ведь я сама его спровоцировала на такую жестокость. В парня, с которым у нас ничего нормального не получится. И дело не только в том, что он меня на дух не переносит, но и в расстоянии, которое нас вскоре разъединит. Вот такая она – моя правда. Жестокая и мрачная. Отношения, зашедшие в тупик раньше, чем…

– Крис. – обрывает Паша мысленный монолог, нагоняя меня на ступенях крыльца.

– Что? – отбиваю, даже не делая попыток окрасить голос хоть какими-то эмоциями.

– Когда? – выдыхает он.

Потеряно развожу руками и пожимаю плечами. Что я могу ему ответить?

– А он?

– Не знаю. Спроси у своего друга, но уверена, он ответит, что я его бешу. А если и нет, то в любом случае это дохлый номер. Просто забудь об этом и всё. Пожалуйста, Паша. – умоляю, остановившись и вперившись взглядом в его глаза. – Я всегда рублю сгоряча, но больше этого не повторится. Пора поумнеть. И начну прямо сейчас. Я буду держать дистанцию, а потом вернусь в Америку. И закроем тему. – обрубаю ускоренно, не давая ему продолжить.

Друг согласно кивает, но недовольство оседает на его лице. Забыв о пицце, прогуливаемся по территории части, где я буквально выросла. Я тут каждый закоулок знаю. Паша рассказывает о службе, но я впервые, наверное, почти всё время молчу. Нет настроения говорить. Даже мысли тают под напором осознания. Мой самый страшный кошмар стал явью.

Когда Макеев уходит, чтобы сменить на посту Андрея, присаживаюсь на лавочку, стоящую в дальнем краю штаба, чтобы не привлекать к себе внимания марширующих на обед солдат. Глаза сами выискивают в ровном строю высокую, точёную фигуру моего помешательства. Словно ощутив мой взгляд, Дикий поворачивает голову и растягивает рот в хищном оскале. Меня перетряхивает, но, скривив рот в улыбке, доброжелательно машу ему рукой. С пустотой, расползающейся внутри, легко улыбаться.

С безразличием наблюдаю за другими ротами, направляющими в столовую. В детстве я обожала бывать у папы на работе и смотреть, как взрослеют мальчики. Как их учат маршировать и петь патриотические песни, как они торжественно приносят присягу. И я восхищалась, когда после дембеля они уезжали совсем другими. Интересно, каким был Андрей в начале службы. Таким же ноющим сосунком, как большинство новобранцев? Почему-то даже представить не могу его таким. Кажется, что он уже родился с мускулами и тяжёлым взглядом обсидиановых глаз.

После обеда солдат выстраивают шеренгами на плацу, а вскоре подъезжает машина, которую я так ждала. Так как сижу я около дороги, по которой автомобиль проезжает, то не заметить меня невозможно. УАЗик останавливается и из него выпрыгивает папа. Высокий, статный, угрожающий. Бросаюсь к нему, но останавливаюсь в паре шагов, сияя счастливой улыбкой.

– Привет, папочка. – толкаю быстро. – С возвращением тебя.

Папа хмурится. Сощуривает глаза и рубит:

– Что ты здесь делаешь, Кристина?

– Приехала тебя встретить. – голос садится до неуверенного полушёпота.

– Могла сделать это дома. Езжай туда. Вечером поговорим.

– Я скучала, пап. – шепчу, срываясь в конце.

Поворачиваю голову вбок, пряча обиду и разочарование от холодного приёма. Да, мой отец военный, и выказывать чувства на людях не в его стиле, но мы не виделись год и…

– Дома, Кристина. – припечатывает грубо и проходит в сторону строя.

Рёбра будто тисками сжимает. Остатки того, что ещё не замёрзло, схватываются ледяной коркой. Свесив голову вниз, провожаю папу взглядом. Не знаю, как так происходит, что его перехватывает Андрей. Сердце ёкает. Разворачиваю плечи, вытягиваю шею, поднимаю голову и гордо покидаю плац. Словно марионетка на натянутых нитях, вышагиваю, одаривая всех улыбками. На КПП налегке прощаюсь с молодым сержантом так, будто мы ни один год знакомы.

– Я теперь буду частым гостем. – предупреждаю, посмеиваясь, когда молодой человек не знает, куда деть глаза, лишь бы не смотреть на меня.

Бодрясь, добираюсь до машины. Только забравшись внутрь, с тонким свистом выдыхаю. Сжимаю пальцами руль и роняю на него голову. Слёзы обиды наполняют глаза, но ни одна капля не падает вниз. Усиленно гоняя воздух, справляюсь с горечью, забившей горло и отравившей внутренности.

Пассажирская дверь рывком распахивается. Подрываю голову, только чтобы захлебнуться негодованием, когда Андрей садится рядом. Я настолько на грани, что не могу молчать. Мне просто необходимо выплеснуть хоть часть бури.

– Пришёл издеваться, да?! Давай! Вперёд! Скажи, что даже родному отцу я не нужна! Что никто меня не любит! Что такую тварь нельзя любить! Ну же! Чего молчишь?!

– Заткнись, Кристина! – рявкает и, перегнувшись через консоль, прибивает меня к груди, с силой обнимая.

Глава 11

Раз за разом на одни и те же грабли

С откровенным злорадством наблюдаю, как папаша отшивает доченьку. Язык чешется от желания добить стерву. Сделать с ней то же самое, что она делает со мной. Зацепить крюком за сердце, если оно у неё вообще есть, и медленно рвать на куски. Тянуть и тянуть, пока не загнётся от боли, что так явно отражается на её потерянном понуром лице. Тот взгляд, которым Фурия смотрит в спину отцу, говорит: почему ты меня не любишь, папа? Царёв же мгновенно забывает о ней, раздавая команды. Но я, блядь, его не слышу, поймав в поле зрения янтарные глаза. Мне совсем не нравится моя реакция на эту мимолётную связь. Царевишна меняется в лице, выпрямляется, приосанивается, задирает нос и с королевским достоинством валит на КПП. Всего секунду назад, пока она была разбита, мне, мать вашу, хотелось её пожалеть. После всего, что стерва мне сделала, я хотел её успокоить. Новый, здрасьте, пиздец. Но стоит ей вернуть контроль, как мои желания резко меняются. Я мечтаю её добить. Именно сейчас, когда она уязвлённая, слабая, униженная. Усугубить её душевные страдания. Ранить настолько глубоко, что эта рана ещё долго не сможет зажить.

После всего, что она наговорила…

Блядь…

До того, как она открыла рот, была совсем другой. Словно, как и я, не могла обуздать внутренний пожар, спрятать истинные желания, справиться с самой собой. Когда отвечала на поцелуй, когда добровольно целовала, когда умоляла вернуться на хренову тумбочку и не нарываться ещё больше… Как можно так играть? Можно ли?

Раньше во мне не было столько противоречий. Сменяющих друг друга, абсолютно противоположных мыслей и желаний. А знаете, чего ещё не было? Жажды крови. Ядовитой крови Фурии. Я желаю выпить её до капли, отравиться ей, навсегда пустив по венам и артериям смертельный яд. Его и так уже достаточно в плазме и, кажется, я начинаю медленно к нему привыкать.

– Седьмого июля состоится военный парад в честь дня города. – ставит в известность Царёв, вышагивая вдоль строя. – К тому времени личный состав должен быть подготовлен. Проверить и привести в порядок всё обмундирование, оружие и технику. Отточить до идеала строевой шаг и "коробку".

Стоящие кругом парни вздыхают и возмущаются, понимая, что любой праздник, где участвует наша часть – полное отсутствие свободного времени и беспрестанные построения. Мне же в данный момент это глубоко побоку.

Смотрю за угол, где скрылась Фурия, и мысленно требую её отца закончить свою речь и распустить нас.

Команда "вольно" звучит только через минут десять, а по моим меркам так и вовсе полжизни проходит. Срываюсь к взводному, приставив пальцы к козырьку.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! – чеканю быстро, то и дело ускользая взглядом в направлении выхода.

– Разрешаю.

– Позвольте покинуть территорию части на десять минут.

Он сужает глаза, цепким опытным взглядом прослеживая направление движения моего.

– Запрещаю, солдат. – отсекает со сталью, но тут же смягчает. – Не стоит за ней идти.

Поперхнувшись воздухом, лупаю глазами и задерживаю дыхание.

– Товарищ старший лейтенант, – пусть это и максимально тупо, но решаюсь настаивать, – я помню о наказании, но клянусь, что через десять минут вернусь, а потом можете хоть до конца службы ставить мне наряды.

– Боюсь, что они не помогут. – качает головой летёха. – Я запрещаю тебе, Дикий, покидать территорию части. Если ослушаешься, сделаешь хуже.

Ляпнув жирную точку, направляется в штаб, где Царёв собирает срочное совещание в связи с предстоящими мероприятиями.

Я, как последний долбоёб, стою на месте, активно просчитывая все возможные последствия принятого решения. А через две минуты уже делаю то, на что в жизни не решился бы, не будь заражён раковой опухолью по имени Кристина Царёва – самопроизвольно покидаю часть, сдвинув в сторону пару подпиленных прутьев в заборе, что примыкает к зданию снабжения. Натягиваю на глаза кепку и короткими перебежками курсирую в сторону стоянки, стараясь избегать засвета камер и часовых.

Я, блядь, не думаю, что это только полбеды, и мне предстоит ещё и вернуться. Сейчас значение имеет только одно – добить, растоптать, уничтожить, отомстить.

Не заметить кровавого монстра невозможно. Если мыслить трезво, то для нас обоих было бы лучше, чтобы гарпия уехала, но она всё ещё на парковке.

На языке вертится тысяча колких, жестоких фраз, способных причинить Царевишне адскую боль. Но все они испаряются, стоит только залезть в джип и увидеть проклятые глаза, наполненные слезами.

С гулким хлопком притягиваю за спиной дверь. Царёва отрывает голову от руля. Стремительно вдыхает и орёт с промозглым отчаянием:

– Пришёл издеваться, да?! Давай! Вперёд! Скажи, что даже родному отцу я не нужна! Что никто меня не любит! Что такую тварь нельзя любить! Ну же! Чего молчишь?!

От муки, что пронизывает слова и хлёсткий голос, сжимается сердце. От соли, стоящей в глазах Фурии, скрипит душа. От горько-сладкого запаха плывёт мозг. Я больше не способен рационально мыслить. Совсем.

– Заткнись, Кристина! – гаркаю зло, ибо не могу слушать этот бред.

Толкаюсь вперёд и прижимаю к себе ядовитую стерву. Мотор дробит кости, когда кожей ощущаю её учащённое дыхание и сердцебиение. Она упирается кулаками в грудную клетку, намереваясь вырваться, но я сильнее давлю на лопатки и, мать вашу, мягко веду ладонями по спине в попытке успокоить её истерику и хоть немного притупить отчаяние, так ярко выражающиеся в выказанном жесте.

– Отпусти меня! Пусти! Пусти! – верещит Царёва, крутясь и извиваясь.

Мне хочется её ударить. Сильно. Заставить замолчать и перестать сопротивляться. Но вместо этого опускаю подбородок ей на макушку и хриплю:

– Ш-ш-ш… Тише, Фурия. Успокойся. – пробегаю пальцами по оливковой коже, дурея от того, какая она гладкая, эластичная и чертовски горячая. Ненормальная притихает, перебирая в пальцах складки кителя. Вжимается лицом мне в шею, сдвинув в сторону воротник. Мурахи, взбесившись, облепляют по всему периметру. Прочёсываю длинные шоколадные волосы, не переставая дотрагиваться до изящного тела. – Вот так… Спокойно. Всё наладится.

– Почему ты делаешь это? Зачем, Андрей? Чтобы отомстить? – сипит, ведя носом по шее. Касается губами, словно калёным железом. Сука, ещё немного, и внутренняя тряска выйдет наружу. Перебрасываю кисть на затылок и прижимаю голову к плечу, блокируя рвущие башню движения гарпии. – Ты же ненавидишь меня. Ненавидишь же?

Дёрнувшись сильнее, поднимает на меня лицо с огромными тигриными блестящими глазами и подрагивающими маковыми губами. Не удержавшись, провожу по нижней большим пальцем со слабым нажимом. Девушка перестаёт дышать.

– Ненавижу, Царёва. – подтверждаю, закрыв глаза. – Но это не значит, что я уподоблюсь тебе и буду добивать лежачего.

Стерва дёргается назад. Нехотя отпускаю её. Роняю руки вниз и сжимаю кулаки, преодолевая желание потянуться за ней и вернуть мелкую в объятия.

– Зачем ты пошёл за мной?

Отличнейший, мать твою, вопрос. Я и сам не знаю истинной причины своего поступка. Чего я хотел на самом деле и чем руководствовался, когда рванул за ней: всё-таки добить или утешить?

Прикладываю ладонь к щеке и устало растираю лицо, обдумывая её вопрос. Фурия не настаивает, чем нехило удивляет. Выжидающе смотрит, тяжело дыша. Небольшая грудь под тканью высоко поднимается на каждом вдохе. Пальцы скручивает в замок. Прихватывает зубами уголок губы. А я думаю над тем, как хотелось бы, чтобы это были мои зубы.

– Андрей? – шуршит негромко.

Тянется пальцами к моей руке, но одёргивает, так и не коснувшись. Это делаю я. Разжав кулак, накрываю её кисть, вырисовывая кончиками пальцев на тыльной стороне ладони замысловатые круги. Обоюдно стягиваем взгляды на наши руки.

– Я не знаю, Крис. – выпаливаю, окончательно запутавшись в собственных чувствах. Когда она такая слабая, уязвимая и нежная, я с трудом соображаю, думая только о том, чтобы переиграть наше знакомство и сделать всё по-другому. – Я, блядь, не знаю.

Она перегибается через рычаг передач и кладёт ладонь мне на затылок. Ощутимо давит, вынуждая склониться к ней. Прибивается лоб в лоб. Сжигает сорванным дыханием. Проводит своим носом по моему. Опускает ресницы и издаёт звук, очень смахивающий на всхлип. Тянется ближе, невесомо касаясь к губам.

– Спасибо. – шепчет мне в рот чуть слышно. – Я теперь уходи. Уходи, Андрей, и никогда больше не приближайся.

Начинает подниматься, но я мгновенно перекидываю руку на её шею, не давая отодвинуться.

– Мы не закончили, Фурия.

– Закончили.

– Нет. Считай это коротким перемирием в нашей войне. – толкаю, не повышая тональности, боясь разрушить атмосферу спокойствия и какого-никакого понимания. – Я не думал, что у тебя есть сердце.

– Его нет. – шорохом бомбит мелкая.

– Есть. И оно болит. – отрезаю уверенно, то и дело задевая маковые губы. Прикладываю ладонь к левой стороне её грудной клетки, чуть выше манящего полушария. – Так бьётся. – выпаливаю неконтролируемо. – Почему?

– Оно боится.

Тонкие пальцы сжимают короткие волосы на затылке. Я тоже собираю длинные локоны в кулаке, но без грубости. Только чтобы удержать стерву на месте.

– Чего?

– Разбиться.

– Крис… – давлю глухо.

– Тсс… – прикладывает палец к моим губам, разделяя со своими. – Не говори, Андрюша. Не надо. Нашей игре конец. Я не хочу продолжать. Возвращайся в часть.

– Только после…

Не закончив фразу, сминаю опиумные губы нежным поцелуем. Прихватываю нижнюю своими губами, без напора лаская её языком. Фурия дрожит. Давит на плечи одной рукой, второй продолжая притискивать мою голову к себе. Скользит языком по моей верхней губе. В рот попадает солёная влага. Отталкиваюсь, но девушка оборачивает шею обеими руками, пробираясь в мою ротовую. Языки встречаются. Гладят с каким-то неземным трепетом. Губы жжёт новая капля соли. Сердцу становится тесно в груди. Оно растёт, ускоряется, срывается с места. Живущие своей жизнью руки исследуют податливое тело.

– У-хо-ди. – бубнит Царёва, но снова целует.

Это первый поцелуй, не вызывающий сексуального желания. Но от этого он становится ещё опаснее. Она для меня под запретом. Дочь генерала, которой я не пара. Психованная Фурия, являющаяся неподходящей мне. Милая, нежная девочка с израненным сердцем, к которой меня тянет с неземной силой. Как мне уйти? Знаю, что должен. Она для меня – табу. Но запретный плод так, мать вашу, сладок. Если сейчас не остановлюсь, то она разнесёт меня вдребезги, ведь я даже не могу разобраться, какая она настоящая. Где заканчивается игра и начинается реальная жизнь? Какие хитрые ходы она способна использовать, чтобы победить в войне? Это сражение за ней. Я проиграл. Выбросил белый флаг, стоило понять, что она способна хоть на какие-то человеческие чувства. Что может испытывать боль.

– Кристина… – выдыхаю, намереваясь остановить это безумие.

– Андрюша… – шуршит она собственным выдохом.

Открываю глаза, глядя на её раскрасневшиеся щёки. Лёгкий румянец ей пиздец как идёт. Фурия век не поднимает. Только тянется губами. И снова я сдаюсь ей. Добровольно возвращаюсь в плен, из которого едва вырвался. Наш мозгодробящий контакт набирает оборотов. Мы целуемся алчно и жарко. Царёва сменяет направление, повернув голову немного в бок. Несмотря на то, что самого колотит, её дрожь явственно ощущаю. Спускаю ладони на поясницу, нащупав резинку белья. Желание увидеть ненормальную в костюме Евы пробивает верхнюю шкалу. Дыхание учащается и дробится. Девушка расстёгивает две верхние пуговицы на кителе, проталкивает ладони под воротник. Обернув рукой узкую талию, перетягиваю Крис через консоль и усаживаю на колени. Веду пальцами от коленки выше, приподнимая подол свободного платья. Добравшись до середины бедра, замедленно перевожу на внутреннюю часть, продолжая целовать маковые уста. Ненормальная цепляется ногтями в запястье, останавливая поток выдаваемого мной сумасшествия.

– Нет. – качает головой, отдирая мою лапу двумя руками. – Этого не будет. Никогда.

Пока её слова медленно отрезвляют захмелевший рассудок, Царевишна возвращается на место водителя и поправляет платье. Заводит мотор, отвернувшись в противоположную сторону. Словно контуженный, вдыхаю. Выдыхаю дым, в который обратился кислород вместо углекислого газа. Она постукивает пальцами по губам. Подрывается. Врубает кондёр. Вжимаюсь в сидение, приходя в себя. Стерва садится полубоком и нетерпеливо выбивает:

– Мне пора ехать.

– Угу. – мычу, не разлепляя век.

– Я серьёзно, Андрей. Вылезай.

Ничего не ответив Фурии, покидаю салон. Глубоко, до разрыва лёгких, забиваю их кислородом. Сворачиваю пальцы в плотные кулаки. Ядовитый вкус и запах гарпии забивает все рецепторы.

Что это, блядь, такое было? Откуда это удушающее чувство разочарования? Желание продолжить начатое? Это не похоть. Она мне хорошо знакома. Сейчас происходит что-то совсем другое, не знакомое, не разгадываемое. Почему Царёва плакала во время поцелуя? Увидеть не дала, но не ощутить было невозможно. Это тоже была игра?

– Бля-я-ядь… – шиплю, бездумно и не пытаясь прятаться, шагая к дыре в заборе. – Чё за херотень?

Что со мной? С ней? С нами?

Насилуя себя вопросами, курю одну за одной, преодолевая пятьдесят метров. После случившегося мне настолько на всё похую, что готов забить на грозящую мне смертную казнь и не возвращаться в часть. Я бы так и сделал, но останавливает готовность отправиться прямо домой к Фурии и потребовать ответов.

Сдвинув в сторону прутья, пролезаю в дыру и оглядываюсь. С видимым облегчением выдыхаю, радуясь, что меня не запалили. Возвращаю забор в первоначальный вид и марширую прямо в казарму. Точнее собираюсь маршировать, но голос ротного замораживает тело на полушаге.

– Столько лет служу, а эту лазейку никто так и не заделал. Что же ты творишь, парень?

Глава 12

Куда ещё хуже?

– Предупреждал же, чтобы не ходил за ней. – будто с сожалением выдыхает Гафрионов, вышагивая вдоль стены своего кабинета. – Ни одна юбка не стоит того, чтобы загреметь в дисбат.

Я упорно молчу. Не вижу никакого смысла оправдываться и объяснять причину побега. Она, блядь, дочь нашего генерала. Если до него дойдут слухи о том, что между жалким сроканом и его чадом есть какие-то отношения, то дисбат покажется мне райским островом.

Стискиваю кулаки до хруста. Зубы скрипят. Желваки ходуном ходят. Старлей перестаёт мельтешить и останавливается напротив, глядя мне в глаза прямым холодным взглядом.

– Думаю, тебе известно, кто она такая? – толкает вопросительно.

– Известно. – отрезаю без эмоций.

– А известно, на что способен Царёв, если узнает, что ты трахаешь его дочку?

Зубной скрежет раздаётся настолько громко, что даже взводник морщится и качает башкой. Снимает фуражку и прочёсывает волосы.

– У нас с ней ничего нет, товарищ старший лейтенант. – цежу металлом.

– Когда ничего нет, самовольно к девкам не сбегают.

Ма-а-ать…

– Она подруга детства Макеева. Я Царёву почти не знаю. Просто увидел, как она расстроилась "тёплым" приёмом отца, и хотел успокоить.

В глазах мужчины отражается куда больше, чем в скованных действиях и немногословных фразах. Это глаза человека, видящего других насквозь.

– Дикий… – выдыхает, будто обречённый на вечные муки. – Я восемь лет в армии. Сам был срочником, потом подписал контракт. Уже ни с первой волной призывников работаю. И сам когда-то был на твоём месте и видел, на что готовы пацаны из-за любви.

Какой, на хуй, любви?!

Вслух я этого, конечно же, не произношу. Но легче от этого не становится. За спокойным безразличием происходит нечто ужасающее, вызванное его словами. Ошарашивающее понимание, но пока ещё без принятия. Я не могу влюбиться в эту ядовитую Фурию! Даже не будь она ненормальной стервой, времени даже узнать её мало, не то, что втюриться! Не в Царёву! Чёрт подери, ни за что на свете!

Стремясь создать видимость спокойствия, немного приподнимаю уголок губ и высекаю:

– Можете просто впаять мне наряды, подать рапорт главнокомандующему, отправить в дисбат, но не говорите о том, чего не знаете. Мы с ней даже не друзья. Так, знакомые.

Он, сука, улыбается. С таким обличительным снисхождением, что хочется по лейтенантской роже двинуть сапёрной лопаткой или прикладом "Калаша".

– Дикий, послушай меня сейчас внимательно. Присядь. – тычет пальцем на стул. Я бы предпочёл съебаться на другую планету, но вместо этого сажусь и слежу за голубями на соседней крыше. Гафрионов занимает место за столом, складывает пальцы домиком и опускает на них подбородок. – Я видел много таких парней, как ты. Можешь отрицать передо мной, но не перед собой. Ни один солдат не рискнёт головой из-за "просто знакомой". Не моё дело, какие отношения у тебя и с кем, хоть с дочкой президента, но моя задача наставить тебя на путь и не дать наделать глупостей. За восемь месяцев ты единственный, кто не доставлял проблем. Идеальный солдат, на которого всегда можно было положиться. Я доверял тебе как самому себе. До прошлого увольнения не было ни одного происшествия, которое повлекло бы за собой наказание. Ты один из немногих, кого без проблем отпускал в увольнение на сутки, зная, что ты не доставишь проблем. Нажрался. Ладно. Не рассчитать может любой. Но то, что ты сделал сегодня – верх наглости и безрассудства. На такое идут только по одной причине. Второй раз озвучивать её не стану. Ты и сам знаешь. Но такие отношения обычно ни к чему хорошему не приводят. В восемнадцать-двадцать лет ещё играет юношеский максимализм. Ребята идут на любые риски ради любви, которая того не стоит. Сейчас ты испортишь себе личное дело и вернёшься домой. Думаешь, эта девушка оставит всё и поедет за тобой? Знаешь, сколько таких случаев на моей памяти? – вопрос чисто риторический, ибо старлей сам на него отвечает. – Можно пересчитать на пальцах одной руки. Это как курортный роман. Армейская романтика, редкие встречи, короткие свидания, но когда начинается реальная жизнь, мало кто сохраняет отношения. Тем более Кристина Царёва. Я её с двенадцатилетнего возраста знаю. Она девушка с запросами, которые ты не потянешь, даже если днём будешь учиться, вечером впахивать на стройке, а ночью разгружать вагоны. Да и учится она за границей. Лето не бесконечное и пролетит быстро. Что потом останется? Подумай на этим в наряде, а в субботу можешь идти в увольнение.

На этом он меня и отпускает, спустив на тормозах мой глупейший поступок. Радости от предстоящих выходных не испытываю. Да и вообще ничего. Какая-то чёрная дыра образовалась за рёберным каркасом от его слов. Принятие собственных чувств к Фурии и нелестной реальности шарахнули по сердцу со всей дури. Размозжило на хрен, оставив только кроваво-мясное месиво на искорёженной душе.

До того, как было произнесено слово "любовь", я об этом даже не думал. Как угодно готов был охарактеризовать свои чувства, но только не любовью. Злость, ненависть, желание наказать, странная тяга, сексуальный голод, отупляющая похоть, непонятное притяжение, больное помешательство. Всё это подходило, но было неверным. Как в кроссворде, количество букв подходит, а с другими словами не совпадает. Теперь совпало идеально, пусть и не дало ни единого ответа.

Я не понимаю, как и когда это могло произойти. В какой момент в сердечной мышце появился отклик на присутствие Кристины? С первого же взгляда? Когда не смог сдержаться и поцеловал её, чтобы заткнуть? Или утром у красного Хаммера, пока она меня дразнила? А может, в одну из тех ночей, что она не давала мне спать, являясь в каждом сне? А вдруг в ту секунду, когда впервые услышал нотки отчаяния в задыхающемся голосе, когда просила вернуться на пост и не подставлять шею под гильотину? Возможно, когда увидел маленькую девочку, скучающую по непробиваемому папаше? Когда это случилось?!

Можно было бы отрицать и дальше, но от этого ничего не изменится. Я влюблён в Царёву. И это полнейший пиздец. Я, блядь, зашёл в тупик, а за спиной обрушилась стена. Где искать выход? И есть ли он вообще? Как выбраться из паутины, если чем сильнее стараешься вырваться, тем сильнее запутываешься? Это бесконечное болото, а я увяз в нём с головой.

Фурия уже просила держаться от неё как можно дальше. Наверное, пора её послушать и не приближаться. Лейтенант Гафрионов прав: ничего из этого не выйдет. Царёва уедет в Америку, а я закончу службу и вернусь домой, восстановлюсь в университете, а дальше по накатанной. Больше никаких переписок, встреч и игр.

С этими мыслями живу недолго. Уже на следующую ночь начинает накрывать. Мысли о ней не дают спать. Кручусь с боку на бок. Парни храпят в десять ноздрей, а я лежу, уткнувшись в потолок. Зияющая дыра в груди болит по краям. Адски, невыносимо, практически смертельно. Прижимаю ладонью грохочущее сердце.

Даже когда Алина заявила, что не станет ждать меня из армии, со мной такого не было. Спокойно расстался с девушкой, три года бывшей рядом. А несколько минут с Фурией рвут меня на ошмётки желанием просто увидеть её. На самом деле это не так сложно.

Смежаю веки, и доза наркоты получена. Только слишком болезненная эта отрава. По венам гной гонит. Даже в фантазиях вижу ненормальную не такой, какой хотелось бы. Не прихуевшей сукой, а милой девочкой в розовом платье и катящимися по щекам слезами.

С тяжёлым вздохом свешиваю ноги со второго яруса и мягко, беззвучно спрыгиваю на пол. Проталкиваю стопы в резиновые сланцы и выныриваю из кубрика, захватив с собой сигареты. На посту стоит Нимиров. По всем правилам нам нельзя выходить из спальни, даже поссать, но в последнее время мне плевать на все запреты.

– Не спи, Иван. – толкаю сопящего сослуживца в плечо.

Тот вытягивает по струнке, отдаёт честь и трещит:

– Я не спал.

С невесёлым смехом выбиваю:

– Вольно, солдат. – Ванёк, явно ещё не проснувшись, часто моргает и точно не допирает, кто перед ним. – Это я. Выдохни.

– Блядь, Диксон, я чуть не кончился. – бомбит Нимиров, расслабляясь.

– Кончился бы, будь это Гафрионов или Савельский. Не спи, а то поселишься тут.

Выдав это, направляюсь к лестницам, но товарищ окликает:

– Дикий, ты куда собрался? Совсем ебанулся? Спалят, и тебе, и мне пизда.

– Не спалят. – обрубаю тихо, но жёстко.

Так как голоса мы не повышаем, никто не замечает, как я бесшумным призраком вываливаюсь на улицу. Пригнувшись, пробираюсь вдоль стены к бойнице. Плюхаюсь прямо на бетонный пол, вытянув ноги. Выбиваю из кармана мобилу и зависаю, гадая, когда я её туда засунул. Вытягиваю сигареты и зажигалку. Слабый огонёк разгоняет темноту всего на секунды, а после тухнет. Сейчас чувствую себя так же. Перегорел. Затягиваюсь никотином до тошноты. На пустой желудок крепкие сигареты самое то. Башка мутнеет. Растаскивает знатно.

Упираюсь затылком в кирпичную стену и прикрываю веки. Подношу фильтр к губам и медлю. Разобраться в себе оказывается куда сложнее, чем думал. Но ещё сложнее преодолеть желание написать Фурии. Мои моральные резервы истощены. Физические силы в виду отсутствия нормально сна близятся к нулю. Функции мозга затормаживаются. Включается последний генератор. Насколько его хватит? Но есть вопрос получше: насколько хватит установки оставить Крис в покое? Ответ уже знаю. Моё помешательство сильнее тренированной годами силы воли. Моя отравленная любовь сильнее.

Ухмыльнувшись, бросаюсь грудью на амбразуру. Зажимаю в зубах сигарету и делаю, мать его, селфи. И отправляю фотку Царевишне. Гениально? Нет? Я тоже так думаю. Но просто не знаю, что ей написать, как начать разговор. Да и вряд ли она ответит. Время близится к утру, наверняка Крис спит, а после подъёма меня отпустит. Армейский распорядок дня не даёт скучать и творить хуйню.

Опускаю телефон на бетонный пол экраном вниз, прижимая его рукой. Затягиваюсь до дрожи в лёгких. В пару тяг приканчиваю сигарету. Достаю и подкуриваю новую. Смартфон вибрирует. Альтер эго вопит, я стону, понимая, какую ошибку совершил.

Царёва не присылает фото, как я надеялся. Она пишет. Сообщения сыплются одно за другим.

Крис Царёва: Почему ты не в казарме?

Крис Царёва: Тебе жить надоело?

Крис Царёва: Вали спать!

Крис Царёва: Зачем?

От последнего в чёрной дыре происходит какое-то шевеление. Столько всего в одном слове выдаёт, что я дымом задыхаюсь. Если бы у меня только были силы сопротивляться, остановить себя, но их нет. Отвечаю Царёвой, затаив дыхание.

Андрей Дикий: Затем, что ты победила, Фурия. Я не могу спать. Я думаю о тебе. Ты в моих снах. В моих мыслях.

В моём сердце.

Только этого не пишу. Отсылаю четыре предложения. Курю. Закрыв глаза, жду ответ. Не долго. Но открывать совсем не спешу. Был уверен, что моей тупости есть предел. Оказывает нет. Я снова и снова наворачиваю круги по минному полю, но рано или поздно один из снарядов рванёт, и тогда не останется ничего.

Итак, список заданий на эту жизнь.

Пункт один: Жениться на Алине.

Провалено.

Пункт два: Отслужить срочку без происшествий.

Провалено.

Пункт три: Не писать Крис.

Провалено.

Пункт четыре: Выиграть войну и проучить стерву.

Ну, вы уже и сами догадались. Я признал поражение.

Пункт пять: Ни за что на свете не признаваться Фурии в том, что со мной творится.

Интересно, когда и около этого пункта появится хештег "провалено"?

Сжимаю смартфон и разблокирую. Свет от экрана слепит. Но ещё сильнее ослепляет единственное слово.

Крис Царёва: Прости.

Это сожаление? Искреннее извинение?

Андрей Дикий: За что?

Крис Царёва: Я не должна была это начинать. Мне правда жаль.

Мотор срывается с цепей, на которые я его посадил, стремясь избежать проблем. Металл с лязгом и звоном рвётся и проваливается в желудок. Злость и непонятная мне печаль смешиваются в адском вареве, бурлящем в груди.

Андрей Дикий: Знаешь, Кристина, я тебя ненавижу.

Поднимаюсь на ноги, слегка шатаясь от упадка сил и четырёх сигарет кряду. Придерживаясь за стену, выхожу из бойницы, как новая вибрация рвёт последние нервы.

Крис Царёва: Я тебя, кажется, тоже ненавижу, Андрюша.

Вот только от ненависти до любви всего один шаг. Я свой уже сделал.

Пункт пять: ПРОВАЛЕНО.