Нарцисс в раю

1

Я глазел из окна на вступающею в свои права ночь. Стук дождевых капель, методично падающих на асфальт действовал на меня успокаивающе; припустивший пару часов назад мелкий дождик все усиливался, грозя перейти в самый настоящий ливень. Блики фонарей робко отражались в новообразовавшихся лужицах, а в втиснутым в белую оконную раму прямоугольнике ночи зажигались первые звезды. Словами не передать как я люблю это время суток, созданное для романтиков, поэтов и мечтателей всех мастей, к когорте коих я с недавних пор смею себя причислять.

Наблюдая из угла окна над идущими вдоль тротуара прохожими – озорная стайка из пяти шумно споривших друг с другом подростков куда-то спешила, по интонации их голосов, прекрасно слышимых через полуоткрытое окно – можно было составить не самое лестное для них (но от этого не менее правдоподобное) мнение об уровне их IQ. Я оторвал-таки взгляд от окна, подошел к лежавшему на столе недопитому бокалу вина и направился в гостиную, где она пультом перебирала свой плейлист, играл трек Save your tears, более-менее ничего, хотя я не самый большой фанат Weeknd’а. Под местоимением “она” таилась Ева; делала она это в принципе неплохо, хотя моя жена, да и многие люди вокруг, включая тестя и шурина похоже начали кое-что подозревать. Фиг с ними. Let the music play.

Музыку я любил, причем самую разную; возможно широта моего музыкального вкуса свидетельствует о широте моей души, хотя мне эклектичность моего плейлиста в apple music напоминает еще раз о царящей в моей голове неразберихе. Я взял пульт и поставил песню Stars Roxette, помню как-то давно мы ее уже слушали. Я силился вспомнить, где и когда это было; четыре года назад в Петербурге; бессонная ночь в номере отеля «Европа» и наше любимое музло. Слова песни, пусть и ненадолго, настроили меня на мечтательный лад.

– Мари Фредериксон. Она умерла недавно кстати, так жалко!

– Ага, очень! – ответил я небрежно, на пару секунд остановив взгляд на ее переносице.

– Кстати, ты как раз-таки не из тех, кто truly born to follow… – заметила она.

– Да, follow это не про меня. Но, что поделать, я такой какой я есть.

– Ладно тебе не парься, я люблю тебя таким. – надо же, как здорово, отметил я про себя.

В магнитоле заиграла баллада “It must have been love”. Ева мечтательно на меня взглянула, сжав свои тонкие губы обведенные ярко красной помадой; казалось, она хотела, что-то сказать, но внезапно почему-то передумала.

Я украдкой взглянул на часы. Надо уходить побыстрее, я и так засиделся.

– Спасибо тебе за шикарный вечер, надеюсь, увидимся скоро. Я тебе напишу чуть позже.

– Тебе спасибо. Надеюсь твой сегодняшний «званный ужин» удался – сказала она со своей неизменной заговорщической улыбкой на лице, в этот раз показавшейся мне несколько натянутой.

Стоя возле внушительного книжного стеллажа и рассеяно полубессознательным жестом ведя рукой по корешкам аккуратно расставленных волюмов, я заметил большое скопление книг на французском. Тут были Нерваль, и Арагон, и Анатоль Франс, и любимый мною Селин. По соседству с Мориаком и Флобером, а если быть точнее, прямо посередине, я наткнулся на «Парижский сплин» Бодлера. Помню, я читал его пару лет назад. «Но что значит вечное проклятие для того, кто за одну секунду познал всю бесконечность наслаждения?» – Вспомнилась его цитата оттуда, интересно в каком именно контексте она была сказана и где?

– Слушай, Ева, у тебя столько книг на французском, причем каких.

– Но ты же тоже, по-моему, читаешь на французском? Ты говорил, что у тебя был томик «Fleurs de Mal».

Я это говорил? Откуда эта бестия все это помнит? У меня действительно была эта книга, причем на двух языках, русском и французском одновременно, что значительно облегчало чтение. А так, французский у меня, конечно, средненький, а все из-за моей лености, ведь способностей к языкам у меня хоть отбавляй, я бы за месяц, ладно, за пару месяцев мог бы подучить его так, что легко заткнул бы эту стерву за пояс. При том, что у нее есть фора – три года жизни в Париже; какие-то эфемерные, как и она сама, курсы по кинематографии и искусству, по-видимому, прошедшие не совсем без пользы, теперь она может часами плести чепуху о Трюффо и Годаре, причем с самом умным видом.

– Да, я читаю на французском, но не так много в последнее время, разве, что статьи на сайте Figaro. Я сейчас больше на немецком читаю.

– Я помню – сказала она многозначительно на меня посмотрев – что ты читал Гете в оригинале. Это был Фауст?

– Да, это был сборник, там был «Фауст», «Страдания юного Вертера» и еще его стихи.

– Я – говорит она – всегда восхищалась твоим способностям к языкам. А ты можешь процитировать Гете на немецком?

– Конечно. – сказал я ей улыбнувшись ей немного снисходительно.

– Вау, мне нравится само звучание. Интонация… Знаешь, чувствуется пафос, колорит.

Мне тоже нравится этот трек «Bushido», в свое время весь альбом «Berlins Most Wanted» до дыр расслушал.

– Да, кстати, совсем забыла, ты посмотрел ту передачу, я посылала тебе ссылку, ютубблог "Книжная панорама с Назрин" и мое интервью?

– Разумеется. – я врал. Нагло и беспардонно. Я даже ссылку эту не открывал. Я же не идиот тратить целых сорок минут своей драгоценной жизни на кривляния этой псевдоинтеллектуалки. – знаешь, мне так понравилось…

– И что тебе понравилось больше всего? – спросила она.

– Больше всего? – Хм… – вот сволочь! – больше всего мне понравилось когда ты… ну тот момент когда ты… Знаешь, мне понравился весь разговор в целом. Не стал бы выделять какой-то отдельный момент. Все было сделано со вкусом и на уровне, как и всегда.

Она откинулась на кушетку, положа руки за голову.

– А помнишь пару месяцев назад, ты напился и торжественно заявил, что выйдешь за меня замуж?

– Если честно, не припоминаю.

– Ты еще сказал, что разведешься, напишешь роман и даже продашь сценарий в голливуд, и что по нему Нэтфликс еще сериал замутит.

– Надеюсь на это. Жена пересмотрела весь это долбаный нетфликс вдоль и поперек, и это единственная моя надежда, что она ознакомится с моим творчеством.

– Тебе так важно ее мнение?

– Ну как тебе сказать… она же моя жена, в конце концов.

– Слушай – в ее зеленых томных глазах засверкал злобный огонек, верный предвестник бури – тебе так важно играть роль заботливого мужа. Я прекрасно все понимаю. Но у тебя вообще бывает так, когда ты не играешь? Любой актер, сыграв свою роль, снимает свой чертов грим и возвращается к своим делам. Но не ты! Уверена, ты и во сне играешь какую-то особую одному тебе ведомую роль! И не смотри на меня таким взглядом, будто ты не причем! Я видела, как ты спишь, ты даже подушку обнимаешь театрально.

Я приблизился к ней, обнял ее и взяв ее полупустой бокал вина, бережно усадил ее на лилового цвета диван в стиле лофт, и сел рядом, поглаживая ее руку. Держа руку у нее на шее, я представил себе, что душу ее и оттого захотел ее сильнее. Уж чего-чего, а ссориться с ней мне совершенно не хотелось. Потерять ее значило окончательно завязнуть в этой треклятой трясине семейной жизни, однообразности которой я всегда так страшился. Как-нибудь потом да, можно смело отбросить ее в сторону, уподобившись полуторогодовалому ребенку, что бросает надоевшую ему игрушку, но не сейчас. Плюс, эта обострившаяся за последнее время подозрительность тестя, возможные козни шурина, передряги на работе. Неблагодарный сизифов труд, за который никто и спасибо не скажет. Ни дня покоя! Вертишься весь день подобно белке в колесе, чтобы выслушивать упреки в лицемерии и актерстве от этой завистливой неблагодарной кокотки, да как она смеет? И потом, что дурного в актерстве? Все играют. Вспомнил трилогию «20 век» Кена Фоллета, где была сцена появления Гитлера в подожженном Рейхстаге и его действия были именованы великой актерской игрой.

«До того как догорит здание рейстага люди Германии превратятся в пепел» – слова сказанные Ашенбахом в фильме «Гибель Богов» говорили о чудовищном в своем нигилизме запале людей стоявших у истоков Третьего Рейха. Запал этот, собственно, никуда не делся и живет в сердцах людей, вынашивающих новые не менее коварные планы просто под другими лозунгами и совсем под другим соусом. Да и по сути, кто мы все? Бездушные лакеи Капитала, постоянно стремящегося к саморазростанию. Есть что-то леденяще чудовищное в его логике; Маркс понял это одним из первых в свое время. Понял и ужаснулся. А толку? Несмотря на свои гениальные прозрения, он так и останется Лже-Кассандрой XIX века, предвидевшей неизбежный крах буржуазии. Бедняки и проли всех мастей часто презирают нуворишей за их непомерную алчность, не подозревая, что эта самая алчность всего лишь одна из уловок Капитала, благодаря, которой он разрастается. Мы наивно полагаем себя хозяевами денег, мы копим, вкладываем, размещаем их. На самом деле Капитал, этот сидящий на хвосте Молох, терпит нас, людей постольку поскольку, и не далек тот день, когда он брезгливо швырнет нас в мусорное ведро истории, это лишь вопрос времени. Мы всего лишь туалетная бумага, которой он подотрет свой толстый жирный зад перед тем как слить в унитаз, и ничего больше. А альтернативы? – спросите вы. Может, отказ от денег? Старый добрый бартер. «Bon sauvage» Благородный дикарь Руссо… что там еще? А, впрочем, смысла в моей гневной и к тому же, не самой искренней филиппики ноль; трутню негоже задаваться вопросами о правильном устройстве улья.

Нить моих плавно скатывающихся в тугой клубок размышлений прервала смс-ка. Как всегда, не вовремя! Гюнай…Только ее не хватало! «Привет, Рамиль. Не знаю, может я поступаю неправильно, что пишу тебе. Прошло больше двух месяцев после нашего расставания. Мы встречались с тобой три года, неужели ты так быстро все забыл и вычеркнул меня как будто ни в чем не бывало? Ты ведешь себя как холодный бесчувственный робот. Ты не можешь так просто взять и бросить меня. Знай это не сойдет тебе с рук»!

– Кто это? – спросила Ева.

– Ничего, это жена пишет, спрашивает, как проходит мой ужин с гостями.

Не прошло и пары минут, как раздался звонок жены: «Да, дорогая. Все идет шикарно, гостей много, стараюсь, чтобы им было весело! Да, мы уже поужинали, а сейчас начнется специальная музыкальная программа. Ты помнишь Мурата? Да, того самого, с семьей которого мы сидели в том ресторане на Босфоре. Он шлет тебе большой привет… что? Мама тоже у нас? Большой привет Назе ханум, скажи, что я постараюсь приехать как можно пораньше…»

2

Я сел в свою Панамеру 4S, подарок тестя на годовщину свадьбы, красавицу с изящным и обтекаемым, как речи мейнстримных краснобаев-политологов корпусом, и включил на полный ход "Fous ta cagoule" Fatal Bazooka.

Из открытого окна и люка доносились крики:

Несколько шествующих вдоль дороги прохожих неодобрительно косились в мою сторону, но особых причин на это не было; два дебила орали во всю глотку, прося надеть капюшон чтобы не простудиться – вполне невинные lyrics!

Центр города был хорошо освещен, несмотря на позднее время суток, я уверенно маневрировал, объезжая попадавшиеся по дороге вяло едущие машины и наслаждался моментом. Для пущей радости решил послать войс Гюнай, хотя и не знал толком, что сказать. Придется сочинять на ходу, что я хорошо умею.

«Гюнай, привет. Давненько не общались с тобой. Я хотел тебе позвонить и написать, но я не знал, что сказать. На нашей прошлой встрече я, по-моему, ясно сказал, что между нами все кончено. Ты знаешь, что я семейный человек. Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил. Это я сейчас тебе привел цитату Ремарка. Не знаю, знаешь ли ты такого? Ты же вроде не фанатка книг. Он, кстати, очень популярен среди сентиментальных дамочек твоего возраста. Насчет твоих слов, не знаю даже, что сказать. Не то чтобы я не вспоминал тебя, но у меня очень много дел, ты знаешь насколько я занятой человек, на моих плечах целая компания.

Думаю, тебе надо просто постараться забыть то, что было. Заведи себе ухажера, выйди замуж наконец, ты же сама говорила, как мечтаешь выйти замуж. Засим, я прошу тебя больше меня не беспокоить. Попей какие-нибудь успокоительные таблетки, закинься галопередолом, и наконец, оставь меня в покое! Сайонара, детка! Peace». Возможно вышло по-ребячески, учитывая мои лета, но мне понравилось. Не знаю как вам.

Было около половины третьего ночи, а сна ни в одном глазу. Я приподнялся с ненавистной постели, со злостью отшвырнув подушку. Чертова бессонница! Четвертушка таблетки, которая вроде должна была мне помочь отказывалась это делать. Надо будет позвонить своему врачу на днях, пусть даст что-нибудь посильнее. Я так больше не могу. Нужен сон. Блаженны те, кто спят, причем, большинство тех, кто спит благополучно ночью – спят круглосуточно, и не ведают о своем сомнамбулическом состоянии. Везет же людям! Мало того, любого попытавшегося на свой страх и риск их разбудить они либо засмеют, либо как Христа распнут, чтобы спокойно и вольготно спать дальше.

Я подошел к окну, отодвинул тяжелые шторы занавесок, взглянул на черный бархат небес и заметил полную луну. Я часто плохо сплю в полнолуние, но до него оставалось, судя по всему, еще несколько дней. Луна, этот далекий овальный кусочек талька, полный блеска и великолепия в этот тихий ночной час, бесстыдно мне улыбался, словно посмеиваясь надо мной, типа вот из-за меня ты не спишь. Хотя зачем ты винишь меня в своей бессоннице? Луна недоуменно вопрошала: я что виновата, что ты не можешь спать как все нормальные люди? Выпил свое снотворное? Все, ложись и не возникай. И вообще кто ты такой чтоб на меня бочку катить? Mind your fuckin business, епта!

Отойдя от окна, и поймав себя на мысли, что я разговариваю с неодушевленным объектом, я стал беспокоится, не поехал ли я кукухой. Не хватало только встать на четвереньки и начать выть на нее для полноты картины.

Я вышел в коридор, шаркая своими пушистыми серыми тапками, ступил на терракотовый пол кухни в поисках хавчика, оттуда невольно заглянул в спальню жены, где она спала самым глубоким и невинным сном. Интересно, подумал я, какие сны она видит? Не удивлюсь, если ее сны настолько же филистерские, как и ее будни, по идее, так и должно было быть. Скромное обаяние буржуазии, все как ты хотел, так что, не жалуйся.

Из кухни я вышел с куском наспех сделанного бутерброда с беконом и решил не возвращаться в спальню. Заперся в своем кабинете и принялся нервно копошится в книжном шкафу, пока не достал оттуда «Парижский сплин», чтобы найти ту самую цитату.

Ах да, она была в начале книге; рассказ IX «Негодный стекольщик», описывающей глумления автора над бедным продавцам стекол. Осмотрев предлагаемый товар, он взбесился, узнав, что у стекольщика нету цветных стекол и устроил ему разнос, наорал и вытолкал на лестницу, а когда бедняга показался внизу, на пороге, сбросил с балкона горшок с цветами прямо ему на голову…

Немного поразмыслив над прочитанным, я взял чистую тетрадь и начал писать. Пару недель назад я завел своего рода дневник, который уже не выглядел девственно белым, благодаря моим робким неумелым каракулям. Неугомонные мысли плодились и разрастались подобно метастазе. Похоже им становится все теснее в моем мозгу, и процесс этот необратим; страсть к сочинительству росла ко мне долгим неумолимым аччелерандо.

Что именно побудило меня начать писать? Само решение было спонтанным, но я долго к этому шел. Тогда у меня не было точного ответа на этот вопрос, но сейчас, когда я пишу эти строки я склоняюсь к мысли, что немаловажную роль сыграл страх. Это необъяснимое и таинственное чувство, идущее из глубин человеческого я. Страх съедает душу, как в том фильме Фассбиндера. И ты просто пытаешься излить ее на исписанным вдоль и поперек листе бумаги. Всегда считал, что помимо таланта и большого (а еще лучше, необъемного) эго писателю необходима наглость. Если тебе хватает наглости после прочтения, допустим, «Берлин-Александрплатц» Деблина сказать себе «а чем я хуже? Я тоже так смогу!», то у тебя есть все шансы на то, что из тебя что-то выйдет. Наглость города берет, ведь если так посмотреть, храбрость – это тоже разновидность наглости. Малларме был прав. Весь мир вокруг только и ждет того, чтобы быть помещенным в книгу; все хорошее и все плохое, что в нем есть происходит с целью быть описанным и занесенным в книгу верной рукой Мастера. Мастер конечно может потерпеть неудачу, но тут как нельзя кстати окажется под рукой Маргарита, на помощь которой придет Воланд и все будет улажено. Несчастлив, быть может, человек, но счастлив художник, одержимый своим замыслом. Ты можешь быть конченным неудачником по жизни, как Кафка или Фостер Уоллес, но если тебе посчастливиться преуспеть в творчестве, это больше не играет роли. Старина Уоллес, пожалуй, последний волос (как минимум один из), гордо торчащий на загорелой эпилированной заднице постмодерна, не способной больше высрать нечто по-настоящему стоящее. Предупреждаю, что на протяжении всей моей исповеди я буду понемногу потчевать читателя своими литературно-философскими сентенциями, посему, смею надеяться, что некоторые из них найдут в его душе оклик.

3

Я сел у монитора, удобно разместившись в кресле с мягкой спинкой светло бежевого цвета, предварительно закрыв жалюзи из-за слишком яркого утреннего света, и проверял рабочие mail’ы. Работы с утра много, особенно если ты глава юридического отдела солидной консалтинговой компании. Мой тесть назначая меня на должность думал, что я буду батрачить, я же, в свою очередь, изначально не собирался быть в роли осла из притчи про Молла Насреддина, хозяин которого весь день творит дичь, сидя на нем.

Нет голубчик, не на того нарвался! Тут нужно будет добавить для полноты картины, что помимо этой дерзкой мысли в моей голове по соседству с ней ютились куда более пессимистичные и грустные думы. Страх перед бытием превращает человека в хозяина распивочной, если верить Батаю; я вот тоже из-за этого самого страха оказался тут в своем теплом насесте. Для многих вполне естественно иметь свое гарантированное местечко в каком-то дерьмовом закуте вместе с достаточной порцией хлева у рыла, тем же, кто еще на заре своей жизни имел наглость метить чуть выше, живется сложнее чем остальным.

Я отпил глоток отвратительно-холодного пресного кофе и набрал секретаршу:

– Фидан, подойдите сюда на минутку.

Она вошла в кабинет, на мой взгляд, несколько вальяжно; где только они умудряются находить этих дур? У этого пустобреха Эмина просто уникальный талант нанимать на работу всякий сброд. Ничего, с ним я тоже разберусь скоро, chaque chose a son temps, как любят говорить французы.

– Фидан, почему вы налили мне холодный кофе? Это, кстати, второй раз за несколько дней. Возьмите эту бурду и налейте мне нормальный кофе! Буду вам очень признателен! И принесите мне нормальные конфеты, эти раффаэло уже третью неделю здесь валяются!

Она виновато покосилась на меня и принялась извинятся. Не очень, правда, старательно и раболепно. Я оборвал ее на полуслове и велел убираться.

Тем временем я все копошился, пиша ответ на email одного нашего знакомого в Deutsche Bank’е; произошла досадная заминка по одному нашему совместному проекту и надо было заверить его в том, что все идет по плану и серьезных проблем нет. Пару раз подправил пару, показавшихся мне чересчур чопорными предложений, вставил дежурные фразы типа Liebe Grüße aus Baku и понадеялся на то, что он не будет больше меня доставать своими неуместными и дебильными вопросами.

Подумал было о том, какой костюм надеть на сегодняшнее день рождения тестя и о тосте, который надо будет произнести; его любовь к лести неплохо гармонировала с моим умением говорить каждый раз то, что он великодушно сочтет за комплимент, а другие вокруг за самое что ни на есть бесстыдное холуйство. Поэтому, произнося тост, я смотрю ему прямо в глаза, а потом, садясь, пару секунд смотрю в свою тарелку и лишь потом небрежным поворотом головы обвожу глазами весь зал, чтобы увериться в успехе моей репризы.

Невзначай вспомнил о купленной недавно книге, трактате Чжуан Цзы; его имя впервые услышал лет десять назад в притче про бабочку в «Чапаеве и Пустоте». Надо почитать на днях, может даже сегодня перед сном.

Ход моих мыслей прервал звонок секретарши.

– Эмин муаллим хочет с вами поговорить, вы могли бы к нему зайти?

– Скажите ему, что я сейчас занят. Пусть зайдет ко мне через полчаса.

Эмин вошел пару минут спустя, и по его озабоченному виду я понял, что что-то не так.

– Слушай, нам надо кое-что серьезно обсудить. – его широкий, лысый, испещренный рядом горизонтальных морщин лоб блестел, а взгляд бегающих туда-сюда махоньких круглых глаз, казалось, был немного растерянным. Он имел вид человека, который что-то для себя решил и сейчас думает, как бы получше осуществить задуманное.

– Да, Эмин, конечно…

– Не знаю, в курсе ли ты, я вчера встречался с шефом и рассказал ему про текущую ситуацию в компании, в частности об убытке в шесть тысяч евро. Он очень недоволен и требует принять меры. Он считает, что эти шесть тысяч мы потеряли из-за тебя и очень недоволен. Я говорю это тебе, чтобы ты знал… знаешь…

– Слушай – прервал я его – Я не знаю вообще в курсе ли ты всего того бреда, что ты там нагородил. Эти деньги мы потеряли из-за ухода двух клиентов, один из них закрыл свой бизнес тут, а другой, я имею ввиду отел Marriot нанял себе штат юристов и теперь не хочет с нами работать. Я тебе уже говорил, что мне нужен хотя бы месяц, чтобы найти новых клиентов.

– Да, но уже прошло больше месяца, а пока ничего нет! Плюс ты своим нерасторопным и хамским поведением отпугнул двух других потенциальных клиентов. Это вообще ни в какие ворота не лезет!

– Ты о чем сейчас? – поинтересовался я.

– На прошлой неделе к тебе два раза звонил знакомый херра Вульфа из Deutsche Bank, но ты даже не удосужился взять трубку и через час позвонил секретарше, сказал, чтобы она ему сообщила, чтобы он связался с тобой по почте. И вообще твое хамское поведение всех уже достало! Твои ежедневные отлучки из офиса, нескончаемые игры в сквош и теннис, наконец грубость по отношению к персоналу.

– Послушай Эмин, я знаю тебя как облупленного и знаю куда ты клонишь… Твое желание мне насолить повредит тебе же, если ты думаешь, что я мечу на твое место, то ты ошибаешься. Мне комфортнее сейчас быть замом и главой юротдела, ты знаешь, что я не самый сильный финансист, плюс лишняя ответственность мне сейчас ни к чему. Если же ты просто хочешь очернить меня в глазах Намик муаллима, то это тебе тоже не удастся. Завистливый вонючий кусок говна, вот ты кто!

Говоря последние фразы я старался смотреть ему прямо в глаза, пытаясь понять, что он сейчас чувствует. Говорят, что чужая душа потемки, согласен, но и чужой разум тоже, поверьте! Интересно было бы оказаться внутри его никчемной холуйской башки и понаблюдать за цепочками причинно-следственной связи изнутри. То, что его кочан отнюдь не кладезь книжной премудрости, мне известно давно, на этот счет иллюзий нет, особых талантов, хобби и увлечений за ним тоже, вроде, не замечено, если не считать талант виртуозно считать чужие деньги (Phd в Гарварде это конечно сильно). Его серый костюм Canali, прямо под стать его мыслишкам, сидел на нем отвратительно. Живот в непомерно узкой сорочке выпирал, а брюки висели. На секунду мне его стало даже как-то жалко, может скинуть этому бедолаге номер моего портного?

– Чем держать чашу, наполненную до краев.

Лучше вовремя остановится.

Кто хочет точить лезвие до самого предела ненадолго добьётся желаемого.

– Это еще что? – удивленно покосился на меня Эмин.

– Это изречения Лао Цзы. Один из основоположников даосизма, китайский философ VI века до нашей эры. Автор трактата Дао Пездын.

– Впервые слышу, что еще за Пездын? Ну и словечки у тебя!

– Не удивлен – съязвил я. Ты весь день занят, работа, жена, двое детей. Не думаю, чтобы у тебя оставалось время на книги…

– Что ты хочешь этим сказать? Что я неуч?

– Ничего, просто констатирую факт. Надеюсь еще поговорим с тобой вечером на дне рождения!

Я вспомнил, что когда читал комментарии к Дао Дэ Цзину, был удивлен, что согласно китайской мудрости тот, кто сделает шаг назад, продвинется на два шага вперед. Так вот откуда Ленин стырил свой знаменитый афоризм! Хотя, с другой стороны, не верится, что такой рационалист до мозга костей, штудировавший Гегеля и оставлявший заметки на полях «Науки Логики» как Ильич, на полном серьезе читал Лао Цзы.

4

Заехав вечером домой за женой, я вышел из машины на пару минут чтобы покурить и привести хоть в какой-то порядок свои мысли. Курю я редко, и курение не входит в число моих вредных привычек; как-то увидев меня с сигаретой мой покойный отец удостоил меня увесистой оплеухи, что напрочь убило во мне всякое желание курить.

Думая, я часто проигрывал в голове всякие воображаемые диалоги, причем, каждый раз с различной интонацией и дикцией; актерская жилка у меня определенно имелась, одним из следствий которой была моя извечная страсть к монологам. Для меня было даже важным не то, что я говорю, а сам факт того, что я говорю? Главное умело заполнить своим голосом зияющую пустоту вокруг, а семантическое значение это уже дело второстепенное. Усиливающийся стук каблуков быстро вывел меня из раздумий: приближавшийся силуэт моей ненаглядной суженной приобретал все более явственные очертания, пока пара заботливых холеных рук не заключила меня в свои теплые и верные (и оттого несколько обременительные) объятия. Элегантное черное шелковое платье чуть ниже колен ей было очень даже к лицу. Сев в машину, я первым делом включил музыку, недолго порывшись в своем плейлисте на телефоне. Трек Playboi Carti, которому было суждено оборваться на середине:

– Я тебя прошу, убери свой реп! Поставь что-нибудь мелодичное.

Я врубил дуэт Стинга и Милен Фармер.

– О, только не эта Милен Фармер! Она меня бесит!

О человеке можно многое сказать по музыке, которую он не слушает. О человеке всегда можно что-то сказать, но не всегда нужно. Представим себе живописный альпийский луг и одиноко и мирно пасущегося и пощипывающего травку барана. Глядя на эту картину можно дивится и наслаждаться окружающей природой, но вряд ли у наблюдателя возникнуть вопросы касательно самого барана; будь то его политические воззрения или литературные вкусы, всякие этические измерения его жизни, является ли он «хорошим» и «правильным» бараном, насколько тщательно блюдет он свою «баранью» честь и добродетель и т. д. В крайнем случае, можно задаться чисто утилитарными расчётами, а именно, насколько вкусным было бы мясо этого барана, если его пожарить.

– Ну как, ты пошла на спорт сегодня? – поинтересовался я у нее.

– Да, представляешь, я сделала кардио на беговой. Ровно пятьсот калорий!

– Вау, круто! Теперь вечером ты можешь есть столько сколько вздумается… Завидую тебе!

– А ты сам как день провел? На теннисе был? – спросила она.

– Нет, сегодня был загружен слишком. Думаю пойти на днях.

– Слушай, а мы не опоздаем? – поинтересовалась она – Смотри какие ужасные пробки!

– Нет, Намик муаллим сказал, что гости соберутся к восьми, времени еще навалом.

День рождения должен был пройти в Winter Garden в Амбуране. Несмотря на октябрь, было еще относительно тепло, и перед глазами невольно проплывали картины недавно прожитого лета, лохового и как всегда быстротечного. Дачу я люблю; свежий морской воздух, и возможность отдохнуть от назойливой городской суеты делает нахождение в этой части Апшеронского полуострова вполне сносным. В машине играла песня Dove l’amore Cher; я вспомнил, что по мнению Шопенгауэра – музыка является таким же непосредственным воплощением Воли, как и мироздание: иными словами, музыка является автономным явлением и может существовать отдельно от окружающего мира. Я не был вполне согласен с этой мыслью, хотя бы, потому что причиной того, что музыка, доносящаяся из колонок автомобиля была слышима было наличие этих самых колонок, а сами эти колонки и машина имеют пространственную протяженность.

Боже мой, как трогательно! Я походу понял причину того, что мне, не будучи романтиком, нравятся песни о любви. Во-первых, песни такого рода бывают красивыми и мелодичными, их приятно слушать просто так, не вдаваясь в смысл, а во-вторых, тот факт, что кто-то искренне поет о любви говорит о том, что она существует, поэтому все это на такого скептика как я действует успокаивающе.

– Какие красивые слова, а? – не удержался я.

– Ага, прямо про меня, когда ты пару месяцев назад летел в командировку.

– Хаха, жалко, что я нечем не мог помочь. Эти пару месяцев такая нервотрепка на работе, ты не представляешь!

– Скажи честно, ты мне изменяешь?! – спросила она вдруг ни с того, ни с сего.

– Конечно нет! – выпалил я почти автоматически. Наверное, это меня и спасло. – как ты вообще могла подумать такое?

– Ну знаешь, до меня периодически доходят непонятные слухи… Особенно в последнее время. Нармина как-то сказала, что одна ее знакомая видела тебя в компании одной непонятной телки, типа вы ужинали где-то.

– Слушай это все домыслы, какие-то идиотские подозрения, это все притянуто за уши! Идиотизм! У тебя, по-моему, разыгралось воображение, смотришь свой гребаный нетфликс и начала думать всякий вздор. Надо забрать у тебя телефон, планшет, оставить тебя без сериалов и общества твоих идиоток-подруг, хотя бы на месяц, ты сразу поумнеешь! Я тебе дело говорю!

– Нет, реально мне самой все это надоело. Ты вообще в курсе, что про тебя говорят?

– Да, и что же про меня говорят такого – поинтересовался я.

– А то, что ты альфонс и хам, и к тому же мошенник. Что сидишь на шеи моего отца. Да много чего.

– Мне вообще похер, ты поняла? – Я перешел на крик. – Ты вообще в курсе, что я вложил триста штук своего покойного отца в бизнес твоего папаши? То, что я делал, я делал ради нашего же общего блага!

– Ладно, хорошо, успокойся. С тобой и поговорить нельзя… Сразу из себя выходишь!

– Ну ты сама же все начала, все же хорошо было!

5

Когда мы вошли в широкий и ярко освещенный кабинет, несколько нетерпеливых и явно изголодавшихся гостей уже сидели за столом. Я присоединился к стоявшим во внутреннем дворике гостям. Брат жены – Ахмед, долговязый как Липы на Unten den Linden, вечно всем недовольный, на свете не существовало ничего, что не могло не послужить причиной его причитаний, стоял с бокалом шампанского и оживленно беседовал с Эмином; не исключено, что одной из тем их животрепещущего диалога могла послужить моя скромная (или не очень) персона, так как завидя меня еще издалека, они несколько двусмысленно переглянулись. Рядом были брат тестя – Камал муаллим, круглый как шар, низкорослый и вечно улыбающийся, я его периодически вижу в спортзале Hyatt; особенно ржачно смотреть на него, когда он делает кардио на лыжах. Как-то раз, наблюдая за сим действием, мне припомнились слова Паскаля о том, природа – это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность везде. Ergo, Камал муаллим ведет двойное существование; в качестве живого человека, а также в качестве вполне себе годной метафоры. Интересно, что за анекдоты он заготовил на сегодня? Как-то раз он сказал, что услышав фразу «все течет» от сантехника он вспомнил Геркалита. Недавно одному местному раввину он заявил, что Моисей как пророк безусловно велик, но туроператор из него не ахти, так как 40 лет блуждания в пустыне – это немного нудновато, можно было что-то повеселее придумать. Рядом с Камал муаллимом стоял близкий друг тестя Элчин муаллим, бывший работник органов, солидный генерал на пенсии. В зале становилось оживленнее, гул нарастал, заиграла музыка, в углу, справа от нас собрались жены гостей с детьми, для которых был подготовлен отдельный стол снаружи.

Какие люди к нам пожаловали! – Камал муаллим первым протянул мне руку.

– Здрасти, Камал муаллим, рад вас видеть!

– Аха, спустившийся с Олимпа небожитель! – вставил свои пять копеек Ахмед.

– Привет, привет. – Я протянул руку ему и небрежно поздоровался с Эмином.

– Слушай, Рамиль, ты с каждым разом все молодеешь как будто. В чем твой секрет? Неужели время над тобой не властно?

– Ну как сказать, Камал муаллим. Чисто эмпирически, как вам известно, я заключен в пространственно-временные рамки, как и любой другой человек, так что утверждать, что время надо мной не властно не совсем логично.

– Мне кажется тут все проще намного. Он просто конченный эгоист и пофигист. – заявил Ахмед.

– Кстати это не так и плохо. Я вот всю жизнь мечтал пожить для себя, хоть чуточку – сказал Элчин муаллим.

– Мне кажется, надо уметь совмещать заботу о себе с заботой о близких. Счастлив тот, кому это удается. – сказал Камал муаллим.

– Но Шопенгауэр утверждал, что человек не создан для счастья. – ответил я.

– Рамиль, я тебя умоляю, закругляйся со своей этой философией, мы пришли отдыхать! – запротестовал Ахмед.

– Склонность пофилософствовать и порисоваться интеллектом это не так плохо в принципе. Люди занимаются куда худшими делами.

– Ну да, согласен, Камал муаллим.

– Но когда об иллюзорности счастья говорит человек снимавший модель за десять тысяч фунтов и сидевший с ней в Нобу на Old Park lane в Лондоне, какая тут нахрен иллюзорность! – сказал Ахмед, решивший резать правду-матку.

– Ты главное сестре своей не рассказывай о моих кутежах.

– Кстати, мы планировали в воскресенье собраться все вместе с женами в Мангале, я, ты, Ахмед, может Ариф тоже придет. Ты с Камой будешь? – спросил Эмин.

– Да, конечно, мы обязательно придем. Всегда приятно провести вечер в такой замечательной компании. – ответил я.

В этот момент в кабинет вошел тесть, черный костюм в полоску плотно облегал его грузное тело, он церемонно и чинно здоровался со всеми, слегка сутулясь и прищуриваясь сквозь очки с круглой оправой, удостаивая гостей снисходительной лучезарной улыбкой небожителя. Хорошо держится, зараза, в свои шестьдесят шесть лет! Такой проживет хоть сотню лет, недаром он два раза в год в Германию на чек-ап ездит. Себя он любит конечно, но деньги этот старый хрыч любит больше всего. Фитнесы, спа, массажи, детоксы там всякие. Всем вещам свойственно желание продлить свое существование, как метко заметил Спиноза, так что Намик муаллим в данном случае не исключение. В прошлом году во время совместной поездки в Берлин он, на высоте десяти тысяч метров, сидя в первом классе эйрбаса Lufthansa с бокалом Курвуазье в руке, признался мне, что устал от жизни. «Я задолбался. Я устал так жить. Полжизни рвешь свою пятую точку, чтобы заработать бабки, а потом думаешь о том, как бы их сохранить. Я разочаровался от слова во всем, и в людях, и в мире. Ты помнишь тот стих Лермонтова? «Я б хотел забыться и заснуть» Если такого человека как я потянуло на лирику это уже сигнал того, что явно что-то не так». Я поспешил его успокоить: «Вот вы Лермонтова упомянули, я так на вскидку и не припомню позитивных стихов из классиков. Вы слишком хорошо знаете жизнь чтобы питать какие-то иллюзии на ее счет. В Бога вы тоже особо не веруете, так что слова вроде воздаяния или вечной жизни вряд ли что-то для вас значат, и я думаю». Он прервал меня на полуслове: «Хаха, ты молодец конечно, утешил старика. Я недавно Лао Цзы читал, ты знаешь в последнее время я стал больше читать. Так вот, выходит, что с точки зрения его учения я прожил никчёмную жизнь, умножая материальные богатства, а смысл жизни совсем в другом. Иногда я ощущаю себя куском говна где-то посреди мостовой. Во-первых, ужас как неловко. Во-вторых, есть чуйка что скоро уберут… Вызови-ка стюардессу, пускай принесет плед, так холодно, ты не замечаешь?» На миг мне даже стало его немного жаль, несмотря на всю его желчь и спесь. В этот момент он казался таким уязвимым и незащищенным; вряд ли это польстило его самолюбию увидь он себя сейчас со стороны. Я тоже, хоть и не Люсьен Шарден, иллюзии юности утратил давно, хотя я благодарен ей за то, что они были, поэтому понимал старика хорошо.

Тесть с женой стояли неподалеку от праздничного стола, оживленно беседуя с все пребывающими гостями. Я поздоровался сперва с Назой ханум, она как всегда прибывала в свойственном ей приподнятом настроении; так она круглосуточно находилась «в режиме юлы», что порой могло быть обременительно для окружающих, но только не для нее самой: весь ее вид излучал довольство и беспечность. Не мудрено, что тесть так измотан, я бы с такой женой за пару дней с ума сошел бы. «Мой тебе совет, никогда не женись на экстраверте. Встретил такую – беги, кролик, беги прочь, вот тебе мой совет! Не повторяй мою ошибку» – Вспомнился дельный совет одного профессора философии в Лондоне, моего старого знакомого, автора нескольких недурных трудов-исследований по философии Беркли, как-то он даже всучил мне свою книжку.

«Спасибо родной, ты тоже отлично выглядишь! Я кстати была у вас вчера… Да, знаю. И как прошел твой ужин? Да, Кама мне говорила… Так вы летите в Стамбул на следующей неделе?»

Тесть поздоровался со мной крепким и волевым рукопожатием, и мне показалось что его взгляд остановился на мне несколько дольше обычного, как будто он пытался прочесть нечто в моем облике, что доселе от него ускользало. Мне стало немного не по себе, как и всякий раз при попытках посторонних заглянуть в мою душу; мне это всегда казалось крайне неэтичным, все равно, что подглядывать за человеком, который сидит на толчке.

«Рамиль, как ты дорогой? Спасибо, спасибо за поздравления! Прожить сто лет? Вряд ли я хотел бы жить столько, но спасибо за пожелания! У меня к тебе разговор. Нет, не сегодня. Увидимся завтра утром у меня. Есть парочка вопросов…» Какие еще вопросы, я что – дельфийский оракул или Siri? Неужели Эмин проболтался! Что-то явно происходит? Ничего, прорвемся, как в том анекдоте.

Вечер прошел благопристойно и скучно, как обычно и бывает в таких случаях. Гости, каждый по очереди изловчились изрыгнуть из ртов, активно жующих и поглощающих снедь, дежурные слова поздравлений, особо не усердствуя в оригинальности; один банальный тост ложился на другой как свежеприготовленные блины на тарелке. Разговор за столом не клеился и сливался с однотипной музыкой, фоном звучащей из колонок, а так же с побрякиванием тарелок и вилок; в один период мне стало так невыносимо и нестерпимо скучно, что я залип в телефоне, читая свежий перевод одного из интервью Рансьера на одном из телеграм каналов. От нечего делать решил послать смску Гюнай; сегодня у меня лишь намечались контуры коварного плана, связанного с ней, общей картине, которого суждено будет сложиться на днях, и действовал я, скорее, по наитию: “Привет, слушай, я насчет вчерашнего, извини, я наверно был груб. Я тут подумал, что может мы могли бы помириться. В прошлой раз ты меня упрекнула в том, что я тебя будто бы забыл, но это несправедливо, очень несправедливо по отношению к такому человеку как я, как ты могла подумать, что я мог забыть полные счастьем мгновения, проведенные с тобой! Ты замечательная девушка, я благодарен судьбе, что встретил тебе, впрочем, я неоднократно говорил тебе это, как и многие другие комплименты, которыми я тебя одаривал, это я не говорю о других дарах, более материального свойства, хаха, та сумочка LV тебе очень подходит кстати, а помнишь ту блузку которую я для тебя взял в Лондоне? Это я сейчас говорю не для того, чтобы показать свою щедрость по отношению к тебе, я о другом, ведь эти дорогостоящие подарки говорят о широте душе дарящего, о моем трепетном к тебе отношении. Ты знаешь, как ты мне дорога. Кстати, можем увидится завтра. Хочешь сходим куда-то вечером? Могу за тобой заехать или прислать шофера. Вообщем, as you wish. После ужина можем заехать к тебе на пару часиков. У меня, кстати, для тебя небольшой сюрприз. Не буду вдаваться в подробности, дабы сохранить интригу. Так что, до встречи, my sweety!”

6

Было около часа ночи, когда я погрузился в ванну, ровно как и в свои раздумья. Я в окружении черного мрамора, в пенистой теплой воде с руками за головой, с устремленным в потолок взглядом полусонных от снотворного глаз. Черт бы побрал эту таблетку! Нужно ждать как минимум час чтобы она подействовала. Вода, повсюду вокруг она; вспомнилась моя курсовая в университете, вот где ее точно было в избытке. Мысли мои были далеко отсюда, где-то в заоблачно-эфемерных сферах, уж лучше бы они взяли меня с собой! Я ощущал всю тяжесть своей condition humaine, но сквозь тщету моего никчемного существования, обступившей меня темном облаком, поблескивал неясный и тусклый луч надежды, сулящий заветный покой. Что если жена не спит, а ведь это вполне реально; зло как известно не дремлет, и прямо сейчас, бесцеремонно открыв дверь окажется у порога? Не будет ли это кощунственным, если я обращусь к ней словами Христа, которые он бросил Марине Магдалене, первой увидевшей его после воскресения? Ведь все же зависит от контекста, а тут есть схожести, может я сам родился для новой жизни сам того не ведая? Noli me tangere, даже не думай ко мне прикасаться!

Я толком и не понял, как очутился в кровати, ощущая неприятную тяжесть в голове и пульсацию в висках. Понял, что проваливаюсь в сон, и почувствовал непонятный испуг. Череда сумбурных и хаотичных снов сменяла друг друга, пока я не открыл глаза. Я нередко просыпался среди ночи; сон мой часто был беспокойным и излишне чутким, несмотря на принятие таблеток. Открыв глаза, я подумал, что сейчас около пяти утра, и несколько часов я уже проспал, и готовился было спать дальше как вдруг мне стало ясно, что я нахожусь не в своей спальне. Я понял это по вырисовывающимся несмотря на темноту контурам комнаты, явно мне не знакомой, эта спальня была значительно меньше и уже в объёме; вместо плотных портьер легкие занавески, через которые просачивались тусклые лучи лунного света, причем он стал заметно ярче после того как я посмотрел в сторону занавешенного окна. Люстра на потолке была причудливой пятиконечной формы, хотя у меня в спальне она была светодиодная. Я потянулся к айфону на близлежащей тумбочке и понял, что там ее нет. Через пару мгновений меня оглушил зловещий раскат грома, а за ним последовал непродолжительный собачий лай. Я услышал звон старинных часов, часы пробили ровно семь раз. Что примечательно, этих часов в моем доме тоже не было. Я протер глаза; вроде я не сплю, но и не бодрствую. Подумал о том, как оказался в этом необычном и донельзя странном положении между сном и явью, и ощутил тревогу. Я понял, что сейчас должно произойти нечто, что изменит мою жизнь, некий водораздел который, который неумолимо поделит ее на до и после. Внезапная вспышка яркого неземного света чуть было не ослепила мои глаза; увиденное мною после вряд ли способно вместиться в рамки обыденного человеческого разумения. Если быть кратким: передо мною был не то ангел, не то суккуб, скорее женского пола, несмотря на некоторые явные андрогинные черты. Наверное, правильно было назвать это неким видением ангела, дабы не покушаться на признанные законы физики и логики; вряд ли эта ангелоподобная сущность была существом из плоти и крови. Тем не менее, явленный мне образ обрел четкие контуры и даже заговорил; красивым и несколько необычным женским голосом, который услышав единожды не спутаешь ни с каким другим. Одета она была в длинную робу, чем-то напоминающею одеяния арабских шейхов, голову ее украшала изящная золотая корона из диадем. Взгляд смотрящих на меня пристально в упор и будто с некоторым укором глаз было нелегко выдержать, и я часто моргал.

Наконец, таинственный ангел прервал начинавшее уже становиться тягостным молчание: «Тебе, наверное, не терпится узнать, что что происходит и каким образом я оказалась тут перед тобой. Не буду вдаваться в ненужные вопросы насчет того, кто я, все равно яснее от моих объяснений не станет; скажем так, я некая вестница (давай остановимся на этом, более-менее нейтральном термине) Небес, которая прибыла к тебе с одним архиважным посланием. Можно также назвать это предложением, но поскольку мне заранее известно, что ты его с воодушевлением примешь, это предложение начисто лишено всяких элементов сделки, в данном случае важно не то, согласен ли ты, а сам факт передачи тебе крайне важной информации, которая изменит твою жизнь навсегда. Не знаю, насколько созрел ты для всего того, свидетелем чего ты вскоре станешь, но считаю, что ты достаточно готов, и не подведешь нас, докажешь, что сделанная на тебя ставка полностью себя оправдает. Постараюсь не быть излишне многословной, и перейти к делу.

Открою тебе небольшой секрет. Твоя персона давно была объектом нашего пристального внимания. Мы уже долго с большим интересом наблюдаем за перипетиями твоей богатой на события жизни, и нам кажется, что, оставив свой выбор на тебе, мы окажемся правы в наших расчетах. Перехожу к предложению, о котором я упоминала в самом начале. Мы знаем, что у тебя есть амбиции, и в данном случае имеется ввиду не погоня за властью и деньгами. Здесь речь идет о власти духовной. Когда-то в юности ты грезил стать знаменитым на весь мир писателем, однако после ты предал свою мечту ради мнимого семейного благополучия и материальных богатств, соблазн которых оказался достаточно силен для того, чтобы похоронить твои былые грезы о творчестве. Тем не менее, в течение этого года, как нам показалось, в твоей жизни снова что-то резко изменилось; ты вновь решил воскресить свои давние планы и стать писателем, причем это давно зревшее в твоей душе решение даже вылилось в нечто материальное; я имею ввиду твой дневник. Ты осмелел настолько, что с недавнего времени принялся всерьез вынашивать амбициозные и грандиозные по своему размаху планы, и это не может нас не радовать. Мы, после детального ознакомления с ними, решили, со своей стороны, всячески потворствовать твоему Гению, ибо талант твой действительно всеобъемлющ и велик. Ты, как большой поклонник творчества Томаса Манна, несомненно помнишь тот момент, когда к молодому Адриану явился дьявол, и что он ему предложил. Можешь не сравнивать тот случай с нашим, во-первых, то было лишь художественное произведение, в то время, как ты уж точно не литературный герой. Мы сейчас находимся не на страницах романа, а лишь в твоем сне. Во-вторых, в случае с злополучным Леверкюном на кону стояла его душа, и дар гениальности, обретенный им в обмен на нее, действовал лишь в ограниченных временных рамках его человеческой жизни. В нашем случае все совершенно иначе и перспектив у тебя, рада тебе это сообщить, гораздо больше. Твоему гению будет где разгуляться, уж поверь мне! Этот сладостный миг, когда твоя гордая душа, отринув сковавшие ее тягостные оковы земной жизни приобщится к жизни вечной и войдет в обитель Бессмертных; святое царство Небожителей, скрытое под покровом вечной Ночи, Тайная обитель Блаженных, находящаяся за гранью всякой правды и вымысла. Место, где твоя страждущая душа навеки почит праведным сном в тени у древа познания, а освободившийся и окрыленный разум вознесется на такие высоты откуда будет гордо взирать на пребывающее в вечном дурмане невежества и порока человечество. Думаю, картина, обрисованная мною должна весьма польстить твоему самолюбию. Возможно, ты догадался, что ты, со своей стороны, тоже должен совершить нечто, чтобы скрепить наш договор вечными и неразрывными узами.

Хотя я не думаю, что выполнение моей просьбы будет таким уж сложным и трудновыполнимым для человека такого калибра как ты. От тебя требуется лишить жизни свою супругу. Возможно тебе это покажется излишни жестоким, но всему есть своя цена, в данном случае, не думаю, что она такая уж неподъемная. Мне всегда казалось, что библейское «не убий», подобно любой заповеди или правилу, является слишком абстрактным, а когда дело доходит до конкретного индивида появляются нюансы, способны прояснить ситуацию. В нашем случае все более-менее ясно, объекту повезло родиться избалованной дочерью местного олигарха и крупного финансового воротилы, на этом ее везение в принципе закончилось, плюс, она женилась на тебе, а это, ты сам понимаешь, вряд ли способствует счастью в долгосрочной перспективе. Наверно тебя не смущает сам факт того, что мы говорим об убийстве как о свершенном факте, когда как оно грамматически находится лишь на стадии футур перфектум. Ты, наверное, помнишь эту фразу из недавно прочитанной тобою книги Да Куинси «Убийство как одно из изящных искусств». Эта тема походу давно входит в круг твоих интересов. Впрочем, надо отдать должное твоему литературному вкусу, читатель ты и в правду искушенный.

Плюс, эта твоя нездоровая зацикленность на всем демоническим, от которой немного сквозит наивностью; «Эликсиры Сатаны» Гофмана, уже упомянутый мною «Доктор Фаустус», «Литания Сатане» Бодлера, которую ты частенько цитируешь к месту и не к месту, «Дневник Сатаны» Андреева, «Фауст» Гете, про который ты любишь хвастаться, что прочел его в оригинале, когда как в действительности тебя хватило на полтора страницы. Еще можно вспомнить твое увлечение творчеством «Black Sabbath”. Кажется, мой монолог вышел несколько длинноватым, можешь счесть его за вводную лекцию, некий introduction без которого не обойтись – Сказала она в конце, загадочно улыбнувшись.

Все это время я не сводя с нее глаз хлопал ресницами, пытаясь вникнуть в сказанное. Услышанный мною монолог показался мне несколько неестественным и на мой взгляд чересчур искусственным; можно было бы выразить все это менее высокопарным тоном. В целом мне многое стало ясным, осталось, правда, несколько вопросов, которые я бы хотел несколько для себя прояснить. В этот момент я заметил, что по всему периметру комнаты вальяжно расхаживает мурлыча белая кошка.

– Вы говорили о некой обители Бессмертных… вы хотели сказать, что я там тоже окажусь?

– Да, безусловно – ответила она.

– И как скоро я туда попаду?

– Скоро, очень скоро. Только не надо опережать события – попросила она.

A propos, у меня к тебе небольшая просьба. Так, напоследок. Видишь эту кошку? Не мог бы ты ее придушить? В знак того, что ты с покорностью и полностью принимаешь свою новую судьбу.

– Да, конечно! С удовольствием! – сказал я воодушевленно, хотя сама просьба, не скрою, показалось мне странной и немного гротескной. Вспомнилось, как я будучи подростком лишил жизни одного незадачливого котенка. Я потянулся было к кошке, чтобы ее схватить…

– Ха-ха, не надо! – сказала она смеясь, – Это была лишь шутка. У тебя реально каменное сердце. Причем не фигурально, а буквально, как в той одноименной новелле Гофмана! Я всего лишь хотела проверить серьезность твоих намерений.

7

Несколько мгновений спустя я оказался в живописном и дивным по своей красоте саду на английский манер. Стоя на умощенной белым мрамором дорожке по обе стороны которой благоухали аккуратно подстриженные клумбы прямоугольной формы, я наслаждался раскинувшимся передо мной пейзажем. Небо было задернуто легкой дымкой, было относительно светло, правда вот солнца в небе не оказалось; я несколько раз тщетно задирал голову к верху. Тишину нарушал мирный щебет птиц. На секунду показалось, что я нахожусь в Горним краю; интересно только, когда я умудрился так незаметно для себя умереть? Передо мной, откуда не возьмись, очутился премилый забавный карлик, одетый в серый суконный сюртук. Спросив как меня зовут, он предложил мне «осмотреться вокруг». Мы прошлись по аллеям, попутно рассматривая окружавшую нас растительность, пока не увидели стоявшую чуть поодаль от нас одинокую фигуру человека. Карлик подбежал к нему сказав: «Мсье Бодлер, я привел его, как вы говорили». Незнакомец что-то буркнул в ответ и, улыбаясь, протянул мне руку, которую я с благоговением пожал.

– Рамиль? Salut! Ты стал одним из нас, bienvenue chez nous! – несколько сутулый неприветливого вида мужчина с редкими сальными волосами действительно походил на те фотографии Бодлера, которые мне попадались в сети. Было, конечно, странно услышать цитату из Библии из его уст, более пригодных для богохульств.

– Для меня это большая честь стоять тут возле одного из величайших поэтов всех времен! Я большой поклонник вашего творчества, хотя, признаюсь, не очень не очень люблю поэзию.

– Ха-ха, а ты нахал, я тебе скажу! Стоишь подле живого классика, поешь дифирамбы его таланту, а потом, как бы невзначай, замечаешь, что не любишь его ремесло! – Пошарив рукой в карманах, плотно сидящего на нем черного фрака и поправив петлицу, он достал трубку и закурил.

– Безусловно, поэзия одно из величайших искусств, и я бы даже попытался добиться успехов на этом поприще, если бы не Демон Прозы, завладевший всеми моими помыслами, который настаивает на том, чтобы я писал романы и повести.

– Ну раз так, слушай своего Демона и старайся особо не гневить его. Нет худшего проклятия для творца чем остаться без своей законной порцией Вдохновения… Поэтому нужно всегда быть благодарным Силам, за него ответственным, – многозначительно изрек Бодлер.

– Вы, подобно Гофману, верите в демоническую сущность всякого вдохновения? – поинтересовался я.

– Безусловно. Я бы еще добавил слово «сверхчеловеческую». Но я считаю, что если ты не обделен талантом писать, то спрашивать об источнике этого дара бессмысленно, более того это может даже навредить. Надо просто воспринять это как данность и творить, творить! Кстати, я бы хотел вручить тебе новую книгу стихов, написанную мною недавно тут. Ты еще не был в нашей bibliothèque eternelle?

– К своему стыду я не думаю, что владею французским настолько, чтобы насладиться вашими стихами. – признался я.

– Quel dommage! Но это поправимо, друг мой. Тут у тебя будет навалом времени для восполнения пробелов в твоих знаниях. Хочешь прогуляемся, я покажу тебе окрестности, попутно объясняя, что к чему. Уверен, тебе понравится, тут столько всего! – он взял меня под руку, и мы пошли дальше.

Мы неспешно прогуливались вокруг, дивясь местным красотам; он повел свой неспешный и увлекательный рассказ, который он шутливо назвал “вводной лекцией”. Он обрушил на меня целый словесный поток: «Тебе, наверное, пока все здесь внове, я понимаю охватившую тебя растерянность. И раз уж на меня пал выбор стать твоим чичероне, я постараюсь не упустить из виду ни одну мало-мальски стоящую достопримечательность. Их здесь немало, поверь. Тебе, конечно, крупно повезло, будешь тут крутиться в кругу Небожителей, crème de la crème, как говорится, Аристократия Духа, к которой тебе еще только предстоит приобщиться. Эй, Фридрих! Was machst du da?”, – мы остановились возле сидящего на корточках мужчины, который с лупой в руках сосредоточенно рассматривал черную орхидею. По его обращенному на нас раздраженному взору я понял, что передо мной Фридрих Ницше, собственной персоной, вот уж неожиданно! Жадно пожирая его книги в юности, я и представить себе не мог, что когда-то увижу его живьем. Все это так удивительно, и в то же время так странно… Хотя события, приключившиеся со мной этой ночью были сами по себе настолько сверхъестественными, что выходили за все возможные рамки «странности»; расскажи я об этом кому-то проснувшись, меня бы сочли помешенным.

«Ты, наверное, узнал Ницше? У него в последнее время новое увлечение – ботаника. Весь день штудирует труды всякие, типа Энглера и Шлейдена. Не знаю, как по мне, это сплошная нудятина. Ты, наверное, слышал, что он умер в сумасшедшем доме, тут у него тоже периодически свистит фляга, но в целом он держится молодцом… О чем мы с тобой говорили? Ах, да, насчет нашей Обители. Многие из прибывающих здесь считают его неким аналогом лимба или чистилища, что-то наподобие первого круга Ада у Данте, ты ведь читал «Божественную комедию?» Нет? Ха-ха, ну ничего. Не хочу вдаваться в теологические споры, если будет охота, могу достать для тебя пару толковых трудов, посвящённых этой тематике, почитаешь на досуге. Ясно, что это место, как его не называй, не является ни Раем, ни Адом, так как совершенно не соответствует описанием этих мест в Священном Писании; здесь ты не найдешь ни райских кущ, ни геенны огненной. Мне больше по душе выражение «afterlife», оно более нейтрально и, думаю, лучше всего подходит для описания той жизни, которой мы здесь живем. Ясно, что она заметно отличается от той, что мы вели на земле, но по сути основы нашего бытия чисто онтологически остались теми же. Вот смотри», – он указал пальцем на нарисованную на черной гранитной плоскости пентаграмму, окрашенную в ярко красный цвет, мимо которой мы как раз проходили. В центре пентаграммы находилась небольшая урна, откуда виднелись синевато-оранжевые языки пламени, а по бокам были гравированы буквы N и J. «Перед тобой один из извечных наших символов, пламя, что посередине, является символом борьбы Человеческого Духа за свободу, начиная от того знаменитого подвига Прометея и заканчивая более поздними свершениями наших великих современников; занявшись однажды, оно никогда не погаснет! Оглянись вокруг, ты находишься в Краю, где никогда не заходит солнце, хотя бы потому, что оно тут никогда и не восходит! Время тут остановилось навсегда, мы принадлежим Вечности.

Насчет букв N и J ты, наверное, догадываешься. Разуверившись в человечестве, а в частности, в его способности построить Царство Божие на Земле, всемудрый Творец разрешил верным Сынам своим возвести его тут, в то время как для остальных, менее везучих представителей рода Человеческого этот образ Града Божьего так и останется бесплотной мечтой, которой не суждено будет воплотиться… Новый Иерусалим, который будет стоят во веки веков! Насчет того как ты сюда попал, тебе, наверное, интересно, так знай, все те, кого ты увидишь прошли схожий путь; они впервые попали сюда во сне, в определенный переломный период их жизни, а после смерти переселились сюда окончательно. Ну тебе до этого далеко конечно, ты пока находишься на начальном этапе долгого пути».

Я так увлекся беседой, что не заметил, как мы наконец покинули нескончаемые вереницы садов и оказались посреди вымощенной кирпичами пустынной улицы, по обе стороны которой возвышались здания в неоклассическом стиле XIX века, преимущественно темных тонов. Пройдя вверх по улице, мы увидели двух одетых в фрак импозантных мужчин, стоявших на краю тротуара и смотрящих в даль.

– Интересная парочка. Интересно, они кого-то ждут? – поинтересовался я.

– Эти двое? Они в ожидании Беккета – ответил Бодлер.

– И давно они ждут?

– Не знаю, может день или два. Беккет, насколько я помню, шел за косяком.

– Это долго.

– Ну им не привыкать… Хочешь я тебя с ними познакомлю? – предложил Бодлер – тот, что был помоложе, полный мужчина с длинными волосами был очень похож на Оскара Уайлда.

– Оскар, Ивлин. Разрешите представить вам нашего нового резидента! Будущий классик литературы XXI века – Рамиль Мамедзаде, прошу любить и жаловать! – Я поочередно пожал руки обоим.

– Оскар, я являюсь большим вашим поклонником! Ивлин, мне так же выпала честь читать ваши книги – сказал я.

– И какое мое произведение твое любимое? – поинтересовался Уайлд.

– Не буду оригинальным, но в первую очередь Портрет Дориана Грея, безусловно. Хотя я очень люблю ваши пьесы. Недавно в Питере, я был на спектакле «Идеальный муж». Просто незабываемые эмоции!

– Но тебя самого вряд ли можно назвать идеальным мужем. Не? – усмехнулся Уайльд.

– Мы слышали, что ты кое-что задумал… – сказал Ивлин Во.

– Да ладно вам, хватит смущать парня, мы все тут не без греха! – вмешался Бодлер, – и потом, чего только не сделаешь ради Искусства!

– Кстати Рамиль, я вовсю работаю над новой новаторской пьесой про твою жизнь – “Нарцисс в Раю”, just to let you know. – я опешил, не зная, что сказать.

Пока мы говорили к нам подошел бодрый на вид осанистый старичок в коричневом твидовом костюме, явно слепой, активно размахивавший палкой. Он задорно поздоровался с присутствующими и начал тыкать свою палкой прямо в меня.

– А это еще что? – поинтересовался Борхес.

– Вообще-то не что, а кто – уточнил Уайлд, – это наш новый коллега, Рамиль.

– Рад знакомству! Для меня большая честь! – сказал я Борхесу пожимая его руку.

– Ну как тебе тут, сынок? Ты уже осмотрелся? – поинтересовался он.

– Да, тут все просто замечательно. Мне очень нравится! Кстати, я большой фанат вашего творчества, ваши рассказы, эссе – это просто нечто!

– Ха-ха, а этот парнишка далеко пойдет, льстить он точно умеет, – сказал Борхес насмешливым тоном.

– Так он уже далеко пошел, он ведь тут, среди нас! – остроумно заметил Уайлд.

– Но, по правде говоря, твой комплимент Хорхе вышел уж крайне банальным… Это все равно, что подойти к Шакилу О’Нилу и хвалить его за его гигантский рост. Слишком пошло! – обратился ко мне Ивлин Во.

– Ой, я тебя умоляю, Ивлин, не будь таким душнилой! Все нормально, не бери в голову, сынок, – сказал Борхес отечески похлопав меня по плечу.

– Да, кстати насчет моих эссе, ты уже читал мой новый сборник «Оправдание Пелевина»? – обратился ко мне Борхес.

– Дело в том, что недавно у Пелевина вышла публицистическая книжка одна, очень занятная, кстати – «Почему я заебался читать Жижека», после которой он стал мишенью нещадной критики всяких леваков. Вот Борхес решил написать в его защиту эссе – начал объяснить Бодлер, – Да, кстати, вы, надеюсь, не забыли, у нас скоро ужин в кабачке «Chez Louis», я очень хочу, чтобы наш неофит тоже к нам присоединился, – сказал он, обращаясь ко мне, – будет очень весело обещаю, это кафешка Селина, мы там частенько собираемся.

8

Мы вошли в просторное несколько мрачное помещение, света, проскальзывающего сквозь плотно занавешенные окна было явно недостаточно, и сели у большого стола сбоку, на середине которого стояла старинного вида канделябр на три свечи, отливающий бронзой, весь интерьер был выполнен в стиле готики; мрачные тона и торжественность обстановки придавали свой особый колорит этому месту, и в то же время, не совсем вязались с шумными и фривольными беседами, свидетелем одной из которых я вскоре оказался.

Встретивший нас у входа в ресторан одетый с иголочки метрдотель выглядел каким-то напряженным и озадаченно на нас смотрел. Его первые слова после приветствий были обращены Бодлеру. «О боже, опять вы! Я вас очень прошу, ради бога, только не надо как вчера!» В чем дело, поинтересовался я у своего старшего собрата. «Да ничего особенного, вчера вечером мы сидели втроем с Гитлером и Селином. Неподалеку от нас за соседнем столом сидел Сартр и читал газету. Гитлер начал шутить про Сталина, и мы принялись дурачиться и зубоскалить, потом Селин стал охаивать СССР, а я тоже кинул пару словечек, типа коммунизм – это смесь комплексов бедняков и серьезного психического заболевания. Селин, как бывалый врач, подтвердил мой диагноз. Тут не с того, ни с сего начал возмущаться этот vieux con Сартр, сказал пару нелицеприятных словечек Селину, а они, как вы знаете из его книг, мягко говоря не очень друг друга жалуют, в общем, Селин взял стул швырнул его в сторону Сартра и сбил этого дохляка с ног, а за соседнем столиком, к несчастью для Сартра сидели Де Местр с Геноном, мило беседуя и попивая портвейн, так вот, они тоже повставали с мест и принялись пинать Сартра, выкрикивая ругательства, а мы с Гитлером стояли неподалеку и ржали». После Бодлер обратился к метрдотелю: «Слушай, сегодня с нами новенький, надеюсь ты уже накрыл на стол? Да мсье Селин в курсе, он тоже скоро придет. Это кто там за столиком сидит с бокалом шнапса? Гофман? Отлично, скажи ему пусть тоже присоединяется! Да, что с едой то? Какое меню не сегодня? Грузинская кухня? Так он же не грузин, дурень! Как не знал, я же говорил! Хинкали, хачапури, шашлыки и мясо в лаваше? Это еще куда не шло…»

После того как мы уселись, к нам подошел Гофман и чинно с нами поздоровавшись, сел на свободный стул чуть правее от меня. Позже, минут десять спустя пожаловал Селин, бойкий чуть сутулый старичок с жиденькими и зачесанными назад редкими волосами, в потертом коричневом пальто. Я представился ему, и после того как он услышал мое имя, которое он повторил несколько раз, он поинтересовался, почему у меня такая européen внешность, я ведь с востока, c’est drôle! Что есть, то есть, ты уж извини, голубчик.

– Я хотел бы поприветствовать нашего нового друга Рамиля, – начал Бодлер, после того как все мы расселись. – сегодня знаменательный день в его жизни. Когда-то мы все проходили через это. За исполнения всех твоих планов в самом ближайшем будущем! Поднимаю этот бокал за тебя! Надеюсь тебе у нас понравится, можешь особо не смущаться, здесь все свои, – обратился ко мне Селин, – хоть все мы и разные, нас всех объединяет страсть к познанию и творчеству, благо здесь созданы все условия для этого, освободившись от земных оков мы ринулись в небеса. Надеюсь нас сегодняшний вечер пройдет на славу, я уже подготовил парочку шуток и анекдотов, думаю Оскар с Шарлем меня тоже поддержат, будет весело! Поднимаю свой бокал за гостеприимного Хозяина, нас тут приютившего, кем бы он не был!

– Я, со своей стороны, хочу вас всех поблагодарить за столь радужный прием! – взял слово я. – Мне до сих пор не вериться, все как будто во сне, простите за каламбур, ха-ха, когда я сегодня ложился спать я не ожидал, что окажусь тут, но я похоже начинаю потихоньку тут адаптироваться, я чуточку свыкся с этой необычной обстановкой, и должен признаться, мне все это чертовски нравится!

– А что, если то что ты сейчас видишь всего лишь сон? Яркий, живой, но сон. И мы все это плод твоего не на шутку разыгравшегося воображения и никакой Обители Бессмертных нет? – произнес Гофман.

– Ой я тебя прошу Эрнст, зачем ты гонишь пургу, мы так весело сидим, чествуем нашего гостя, а ты его смущаешь своими идиотскими вопросами! Не обращай на него внимания, это он так шутит – заверил меня Бодлер.

– Да ладно вам, давайте оставим все эти ненужные метафизические споры занудам-философам, предлагаю наслаждаться моментом! Мы сидим здесь, в такой шикарной веселой компании, конечно, это все реально, наши ощущения, наши чувства, наша радость, зачем все усложнять? И так нам вряд ли будет суждено познать истину в окончательном виде, не знаю кто мы, люди, призраки, небожители, полубоги, знаю лишь то, что все мы тут пытаемся соответствовать нашему высокому призванию и творить! Творить на благо неблагодарному человечеству, и что самое главное, на радость себе! Этот тост я поднимаю за Искусство! Vive l’esprit! – произнес Селин.

– Знаете, я давний поклонник вашего творчества! В свое время ваше «путешествие» перевернуло рамки моего восприятия искусства! Это было нечто. Недавно я прочел «Из замка в замок» и «Север», я восхищен вашим жизненным путем не меньше чем творческим! Что и говорить, жизнь вас порядком потрепала, но вы остались верны самому себе несмотря ни на что. Ведь ваша проза она еще и автобиографична; ваша жизнь была настолько богата на события, что вам не нужно было ничего выдумывать, как это делают остальные ваши собратья по перу. Если и есть писатель на которого я желал бы равняться, то это определенно вы! Мои слова хоть и звучат высокопарно, но я действительно так думаю!