Путешествие из Шикмоны в Милет или Вторая из Стихий

Тель Шикмона

Вы когда-нибудь медитировали на берегу моря?

Ты очищаешь свой ум от всех мыслей, чтобы остаться исключительно с самим собой. Но мысли не сдаются и стараются пролезть обратно через любую случайно открывшуюся щелочку. Тогда ты начинаешь следить за пенным прибоем, мерно ударяющим в берег, для этого не нужны мысли, нужно просто наблюдать, как он надвигается, поглощая песок, а потом, потеряв свою силу откатывается назад и ни одна волна не повторяет предыдущую. Постепенно прибой смывает все твои мысли, и ты остаёшься наедине с ним. По сути, ты им становишься, потому что «я» это то, что остается, когда смывается последняя мысль. Странная вещь этот прибой, он одновременно и хаотичен, и неизменен, вода накатывает на берег, а берег упрямо возвращает ее назад. Волна отдает свою энергию берегу и обессилев отползает, но за ней приходит новая, полная силы и в надежде что-то изменить и снова наползает на берег, но также точно, потеряв свою энергию исчезает в небытии.

Волны бывают разные, некоторые плавно накатывают на берег и мягко достигнув своего предела, на миг останавливаются и так же мягко уходят в небытие. Есть такие, которые накатывают со всей мощи и затопив гладкое пространство, омытое предыдущими волнами, идут дальше, поглощая шероховатое пространство сухого берега, но и они исчезают, оставляя о себе лишь краткую память в виде высыхающей полоски мокрого песка. Бывает, что волна грозно идет издалека, поблескивая полупрозрачной стеной зеленой воды и пенной верхушкой, но обрушившись на берег неожиданно спотыкается сама о себя или о свою предшественницу и, породив бессмысленный пенный хаос, исчезает в водоворотах.

Кто-то из древних, считал воду основой Мира, кто же это был? Ах да, его звали Фалес. Фалес из Милета, кстати это был не просто кто-то, а первый из философов, в те времена их называли мудрецами. Любопытно, почему же он взял за основу Мира воду, а не берег, или скажем того, кто сидит, подобно мне, и смотрит на прибой. Сплавать бы в Милет, спросить, только как, преодолеть расстояние тут будет недостаточно, прошло столько лет!

– Лет? – раздался рядом тихий задумчивый голос. Я вздрогнул, хотя уже минут пять, наверное, никого не замечал рядом. Передо мной стоял странный человек, одетый так, словно прибыл из какого-то другого времени или даже, пожалуй, из другого мира: его длинная мантия черного цвета свисала до земли, и странный блеск исходил от золотой пряжки на поясе. Лицо было укрыто тенью капюшона, но глаза сверкали, словно две голубые звезды, устремленные на меня.

– Прошло столько лет, говоришь? – повторил он. Ты хочешь задать вопросы Фалесу? Это не так уж и сложно, как ты думаешь.

Я молча смотрел на него, все еще не понимая, как реагировать. Сначала пришла мысль, что это шутка или, может быть, чей-то розыгрыш. Но ведь я ничего не говорил, значит незнакомец оказался способен прочесть мои мысли. Затем я увидел, что над морем стоит уже не солнце, а ярко-желтая луна. Прибой стих, и светлая дорожка от луны к берегу почти застыла, слегка подрагивая от случайных всплесков.

– Кто вы? – спросил я, хотя, возможно, должен был задать более умный вопрос.

– Шварценблюм, – ответил он дружелюбно. —Я иногда гуляю тут по берегу при полной луне. В паре миль от берега, на дне, вон в той стороне, покоится старое турецкое судно. В силу некоторых обстоятельств я к нему сильно привязан. Но это лирика, в данный момент важно то, что я могу тебе помочь. Ты выразил желание встретиться с мудрецом?

– Но ведь он умер две с половиной тысячи лет назад! – возразил я, как же мы сможем с ним встретиться. Ты предполагаешь отправиться с мир мертвых или вернуться во времени. Но ведь это невозможно!

– Да, ваши ученые, несомненно, правы, во времени действительно нельзя двигаться вспять, скорость света, энтропия, искривление четырехмерного континуума и все такое. Но ты знаешь, они ведь ничего не знают о самой природе движения, еще меньше они знают о природе хаоса. Иногда не нужно ломиться в запертую дверь, если открыта форточка. Во времени есть так называемые перекрестки, то есть моменты выбора, выбор есть точка соединения порядка и хаоса. Те, кто умеют выходить из пространства в измерения хаоса, могут просто перепрыгнуть на эти перекрестки. Естественно для приобретения подобных навыков нужны долгие годы упорных тренировок. Тебе повезло, потому что у меня было достаточно времени, хорошие учителя, и я знаю некоторые перекрестки, которые вполне подойдут для нашей затеи.

Ну что же, сказал я, похоже мне действительно сильно повезло, что ты оказался рядом. Я готов.

– Тогда идем, сказал Шварценблюм, здесь неподалеку есть прекрасная бухта, мы отправимся из нее в Милет на надежном финикийском судне. Правда сегодня это не совсем бухта, берег сильно изменился. Вы называете это место Шикмоной, это рядом с пляжем Бат-Галим, на котором мы сейчас находимся, минут 20 прогулки вдоль моря по удобной асфальтированной дорожке. Я уже выбрал «перекресток», это 28 мая 585 года до рождества Христова, это день, когда Фалес предсказал солнечное затмение и тем поверг в шок своих соотечественников. Некоторые называют это время осевым. Прошел год с тех пор, как Иерусалим был сожжен и разрушен и теперь он лежит в груде развалин, а жителей его либо убили, либо угнали в Ассирию, но над Шикмоной, сегодня, будет прекрасное, безоблачное, почти, летнее утро.

В бухте стоит судно, готовящееся к дальнему переходу, завтра оно оправляется в Милет. Думаю, за пару золотых монет мы с капитаном договоримся. Знаешь, а ведь ты везунчик, смотри, как все у нас сходится.

Через двадцать минут ходьбы песчаный пляж Бат-Галим остался далеко позади, и за зданием института моря передо нами открылись следы древнего города. Остатки стен и строений были пропитаны тысячелетиями времени, и, хотя от них остались лишь очертания, каждый камень мог бы рассказать множество удивительных историй. Когда-то здесь был шумный портовый город.

– пошли!!!– Слушай, сказал Шварценблюм, я ведь застал тебя за медитацией, возможно, ты бы мог немного облегчить мне задачу, если не хочешь, чтобы мне пришлось тащить тебя как бревно. – конечно, говори, что делать. – подними руки и впитывай энергию ветерка, – прекрасно., знаешь, где находится третий глаз. – да, ответил я, это приблизительно в районе лба. – сосредоточься на третьем глазе. – теперь сдвинь внимание на макушку. – а теперь… сдвинь внимание еще выше. – прекрасно, дай руку

С восточной стороны небо уже начинало светлеть и на фоне намечающейся зари четко выделялись пятнышки двух маленьких облаков. В бухте мерно покачивались на волнах три корабля, два округлых и один длинный и остроносый. В воздухе явственно ощущался слабый запах соли, моря и тухлой рыбы, смешанный с ароматами каких-то смол и полевой травы. По узким улочкам, вымощенным крупными камнями, тянулись каналы для дождевой воды. Они сходились к цитадели, которая возвышалась над городом, словно страж.

Приморский городок просыпался. На порог одного из крайних домов вышел молодой мужчина, а за ним женщина, что-то ему сказавшая на певучем семитском диалекте с совсем небольшой примесью гортанных звуков. Язык был как будто знаком, и я неожиданно выхватил два знакомых мне ивритских слова, «возьми» и «еда».

– Да, сказал Шварценблюм, местный диалект один из семитских, также как ханаанский и иврит, и при некоторой тренировке ты вполне смог бы на нем общаться.

От невозможности происходящего стала кружиться голова. Проснулся инстинкт самосохранения, грубо намекнувший, что все его индикаторы зашкаливают и он, инстинкт, требует немедленно вернуться в привычную обстановку, я сделал шаг назад, но это уже ничего не изменило в окружающей реальности.

– Этот воздух… этот ветерок с моря – сказал я, глубоко вдохнув, – это же воздух далекой древности, две с половиной тысячи лет до моего рождения?

– Именно так, – ответил Шварценблюм. – но ты все еще находишься на перекрестке, теперь с него необходимо сойти. Здесь не стоят, сюда приходят сделать выбор. Врата времени уже схлопнулись, а ты, войдя в эту реальность, никак не можешь оставаться в своей. Таковы правила игры, если ты будешь здесь торчать, это всего лишь вопрос времени, когда оно заметит тебя и выкинет из реальности… совсем. Чем дальше мы пойдем, тем глубже ты будешь погружаться в этот мир, а он – становиться твоим настоящим.

– Улыбнись пошире, подбодрил Шварценблюм, нас ждет прекрасное морское путешествие полное опасностей, самыми банальными из которых могут оказаться бури, пираты и разгневанные боги. Но не забывай, что ты путешествуешь с одним из лучших магов, так что пираты и бури это лишь немного экзотики, не гневи богов и все у нас будет в порядке.

– Если бы я знал, как их гневить, тогда я бы также знал, как их не гневить, хмыкнул я, но я не знаю ни того, ни другого. Там, где я вырос с богами была довольно мутная история.

–В конце тебя ждет заслуженная награда, беседа с Фалесом, и поверь, самые знаменитые ученые охотно дали бы отрубить себе левую руку и ухо в придачу, чтобы оказаться на твоем месте. – Идем в бухту, нам нужен вон тот корабль, завтра он отплывает в Милет. Капитана зовут Маттан, он из Тира.

Финикийский Корабль

Мы подошли ближе к кораблям, и я почувствовал, как этот странный мир далекого прошлого становится всё более реальным, а тот, из которого я прибыл уходит в небытие. Древняя гавань Шикмоны просыпалась. Чуть поодаль, справа от кораблей, рыбаки тянули свои сети с ночным уловом, слышались крики чаек, и запах рыбы наполнил воздух.

Рядом с причалом покачивался на волнах длинный и узкий корабль с округлыми бортами и острым носом, изящно вырезанным, как будто из цельного куска дерева. В каждой детали чувствовалась рука мастера и мудрость веков мореплавания. Корабль был как бы слит с морем и со своим предназначением, он излучал ощущение надежности, продуманности и, несомненно, мог бы рассказать многое про ярость волн и ветра, у далеких и загадочных берегов Западной Африки и туманного Альбиона.

– Это и есть корабль, на котором мы отправимся? – спросил я, внимательно разглядывая искусно вырезанные символы на его бортах.

– Да, это он, – кивнул Шварценблюм. – финикийцы не имеют себе равных в море. Этот корабль – лучшее что есть, такие корабли могут спокойно выдерживать длительные путешествия вокруг Африканского континента. Все, что будет ходить по морям на ближайшую тысячу лет – лишь копии с небольшими вариациями.

Маттан уже знает, что мы идем с ним. Но не забывай, что люди и их понятия, в этом времени, сильно отличаются от твоей эпохи, будь осторожен с тем, что говоришь. Они могут не понять тебя, если начнешь говорить о вещах, которые для них звучат как магия. Даже хуже, они могут понять тебя неверно, первое время просто слушай.

Мы подошли к причалу, и нас встретил Маттан, капитан корабля. Он был выше меня, с кожей, обожженной солнцем, густой бородой и внимательными черными глазами, полными спокойной уверенности. Кивнув нам, он на краткий миг скользнул взглядом по моему лицу, перевел взгляд на Шварценблюма и заговорил на певучем ханаанском, речь его была мне почти понятна.

– Ты знаешь правила, грек? – спросил он, глядя на Шварценблюма. – Плата заранее, и ты и твой друг – часть команды.

– Условия ясны, Маттан. Мы справимся, кивнул Шварценблюм, доставая из складок своей мантии небольшую кожаную сумку и протягивая Матану две золотые монетки.

– Золотые греческие статеры, уважительно произнес Маттан, рассматривая золото, и сожалением отдавая его назад. Я люблю держать в руках греческое золото, но предпочту местное серебро. Тирские шекели, их охотно берут и здесь и в Египте, и у Израиля, и в Газе и не все сделки настолько крупны, чтобы пользоваться золотом, в обычной торговле лучше иметь серебро.

Чуть подумав, Шварценблюм извлек из кошелька 20 тирских серебряных монет и протянул Маттану. Маттан принял монеты и, наконец, пристально взглянул на меня внимательным пронизывающим взглядом. Он явно ожидал увидеть кого-то более привычного и что-то в моем облике его смутило. Он кивнул, но продолжал изучать меня.

– Ты откуда? – спросил он наконец, переходя на грубоватый ивритский диалект.

Сказать ему правду, что я родился далеко на Востоке, за Ассирией, Эламом и Урарту в месте, которое через две с половиной тысячи лет будет называться Узбекистан, я явно не мог. Это было бы слишком экстраординарно, и он стал бы закидывать меня вопросами, на которые я не знал ответов. Мельком взглянув на Шварценблюма, я начал рассказ.

– Меня довольно сильно кидало по миру. Мои предки из Галилеи и там же я родился, но после того, как нашу землю захватил Саргон, часть семьи увели в Ассирию, я слышал, что они живут где-то очень далеко на Востоке, у дальних границ царства Ашур, дальше, чем земля Урарту. Часть семьи вместе со мной перебралась на Юг в Иерихон, что возле Шалема. Но беды этом не окончились. В прошлом году туда пришел Навуходоносор с большим войском и Шалем был осажден, взят и разрушен до основания, а Храм Соломона сожжен. Воины бежали по улицам и убивали всех подряд, я не знаю, что произошло с отцом, матерью, братьями и сестрами я же, волей судьбы, снова оказался на Севере и поселился в Мегиддо.

«Я слышал об этом, – Сказал Маттан со вздохом, – беды преследуют твой народ как стая злых волков. Впрочем, досталось всем, но мой родной Тир, хвала Баалу выстоял в осаде. Навуходоносор обломал об него свои зубы и навряд ли в ближайшее время попробует еще раз. Значит, ты один из тех, кто поклоняется Яхве. Как твое имя?»

– Яков, ответил я.

– Итак Яков, Золотом ты можешь заплатить за свое путешествие мне, но море и боги не принимают золото в оплату за ветер. Все на этом корабле работают, и ты не исключение. В ночной вахте участвуют все, часть ночей ты будешь сидеть вместе с кем-нибудь из команды, кого я назначу в ночь, и составлять кампанию, чтобы он не уснул. Если будет сильный ветер, ты будешь помогать подтягивать паруса. Если ветер стихнет – готовься к веслу. Все ясно?

– Да, ответил я, все ясно, капитан, нет проблем, я справлюсь.

– Далее Яков, насколько я знаю сынов Израиля, ты должен молиться Яхве утром вечером и перед каждой едой, но если будешь так делать, то выбери для этого какое-нибудь укромное место. Мы не беспокоим Баала, Эля и Астарту по пустякам, во-первых, чтобы их не утомлять, а во-вторых, мы не хотим, чтобы они отслеживали и контролировали каждый наш шаг, поэтому ваше чрезмерное упорство и надоедливость в почитании своего бога нам претит. Я думаю, что ваша жизнь не была бы столь насыщена несчастьями, если бы вы просто дали своему богу отдохнуть от вас и подумать о чем-то кроме вашей назойливой любви, в том числе о вашем благе. Подумай, что было бы, если бы твой сын, по десять раз в день ложился бы у тебя на пути и просил благословения, ведь тогда ты бы шагу не смог ступить. Эта прилипчивость, вместе с тем, то, что вы в порыве сыновьей любви, порой, не слишком почитаете наших богов, может настроить против тебя членов команды.

– Перед отплытием мы принесем жертву Баалу, потому что от его благосклонности зависит, насколько спокойным и удачным будет наше путешествие. Мы всегда возносим молитвы Баалу, повелителю грома и дождя, когда отплываем. Он даёт нам ветер для парусов и защищает от шторма. Море ужасно и беспощадно в момент гнева. Если забыть про жертву, некому будет там за нас заступиться и волны могут поглотить корабль в одно мгновение.

– Несомненно капитан, я понимаю твои сомнения, – сказал я, – ты совершенно прав, и я тут на твоей стороне, пусть на небе властвуют боги, на корабле владыка ты, только ты сможешь вернуть нас на желанный берег, если море и боги встанут против нас. Все твои команды будут исполнены, как веления неба. Мы всецело вручаем свою судьбу в твои руки. Я ни разу не обращусь к Яхве во все время пути, пока не сойду на берег. Если пожелаешь я буду благословлять утро и каждую еду твоим именем.

– Нет, не стоит, добродушно ответил Матан с улыбкой и в глубине его черных глаз неожиданно промелькнул агатово-коричневый отсвет, можешь продолжать докучать своему богу, когда сойдем в Милете на берег.

– Ну что же, улыбаясь сказал мне Шварценблюм, когда Матан удалился, ты делаешь успехи и прекрасно выпутался из ситуации, особенно если учесть, что ты не знаешь и трех слов из «Биркат аохэль» и не отличишь «Шма Исраеэль» от «Шахарит».

– Но тебе предстоит еще одна возможность продемонстрировать свою находчивость. Помнишь, какой интересный сегодня день? день битвы Алиатта, царя Лидии и Астиага, царя Мидии, дедушки персидского царя Кира.

– Да, помню в этот день Фалес предсказал солнечное затмение, что повергло в изумление его соотечественников, потому что солнечное затмение люди древности интерпретировали исключительно, как гнев богов. Сражение Алиатта и Астиага произошло где-то на территории современной Турции. Лидийцы под руководством Алиатта II и мидийцы под командованием Астиага воевали несколько лет, но, когда они сошлись в очередном сражении около реки Галлис произошло солнечное затмение, которое повергло в ужас оба войска, воины восприняли его как знамение богов, указывающее на необходимость остановить войну. В итоге Лидия и Мидия заключили мир, который был скреплен браком между членами королевских домов.

– Не ожидал от тебя таких познаний, ты неплохо подготовился к встрече с Фалесом.

– Послушай, а когда это затмение начнется.

– Часа через три.

– Получается, что нам осталось жить три часа? Даже если мы принесем богу Яхве целого быка это не поможет, насколько я понимаю природу явления отменить затмение невозможно, не разрушив при этом Вселенную, а на такое Яхве из-за нас не пойдет. Когда начнется затмение все будут в шоке, и капитан и все без исключения члены команды непременно решат, что это гнев Баала, А что может вызвать его гнев, как не намерение взять на борт странных чужеземцев, и не улыбайся, хоть ты и маг, тебя через три часа тоже поволокут на алтарь, чтобы задобрить богов и смыть с себя вину. На обоих принесут в жертву Баалу!

– Получается так.

– Подожди, дай подумать, тут ясно одно, если не делать ничего, то свершится именно то, что я сейчас описал, надо как-то упредить ситуацию.

– Бежим, если мы сейчас же отправимся на Запад, то за три часа мы успеем уйти достаточно далеко, они нас уже не догонят. Мы пройдем 10-15 километров и будем где-то в районе Ягура, смотря по состоянию дорог, не имею понятия, насколько они были хороши две с половиной тысячи лет назад.

– Хотя, возможно все это как-то преподать в выгодном свете, это рискованно, но надо подумать. Ладно, давай пока подготовим почву для благоприятного исхода, хотя всех последствий я просчитать не могу. Идем искать Матана.

Матан находился в трюме своего корабля, пытаясь компактно пристроить три новых тюка с товаром.

«Матан», —сказал я, «извини, что вновь тебя потревожил, но есть одна вещь, которая не дает мне покоя и я бы хотел с тобой поделиться. Этой ночью мне снился очень странный сон. Во сне мне явился Яхве и сказал, что не пройдет и дня, как я от него отрекусь и за это он накажет меня, скрыв Солнце с небес, но так как я стремлюсь к мудрости он меня простит и в знак прощения вернет Солнце на небосвод и будет способствовать мне в моем пути. Так что, если вдруг что-нибудь случится с Солнцем не принимай это чересчур трагично, оно вернется на небосвод, и нам обещано покровительство.»

– Матан нахмурился, – ты слишком впечатлителен и многословен, твои сны являются плодом переживаний перед далеким морским путешествием, так что впредь не беспокой меня по пустякам. у меня есть важные дела, дай мне ими заниматься, если ты мне понадобишься я сам тебя найду.

– Прости капитан. По-видимому, этот сон лишь отражение моих страхов, до конца дня я смогу в этом убедиться. «Я лишь хотел предупредить.», —сказал я и не дав ему опомнится вышел.

– Он, конечно, будет думать, что я сумасшедший, пока не начнет гаснуть Солнце. Посмотрим тогда, как они тогда запрыгают. Пошли, погуляем по городу.

– Неплохо, сказал Шварценблюм, но знай, когда ты станешь пророком у тебя не будет отбоя от просьб, так что не повышай ставки, потом будет трудно спускаться обратно на землю.

– Знаешь, я хотел бы прикупить немного знаменитой пурпурной ткани, которой славится Финикия. Продадим его в Милете, чтобы у меня был такой же кошелек как у тебя и в нем звенело серебро и золото. Одолжишь мне немного на стартап?

Базар

Пыльная, поросшая свежей весенней травой дорога вела прямо к рынку Шикмоны. Рынок оживал под лучами поднимающегося над горизонтом солнца. Лавки из грубо сколоченных досок были усыпаны товарами: горками сушеной рыбы, сверкающими бронзовыми украшениями и амфорами, пахнувшими вином и маслом. Продавцы кричали, зазывая покупателей и на их голоса накладывался гомон толпы, а в воздухе витали ароматы сушеной рыбы, специй и свежевыпеченного хлеба. Рядом кто-то спорил с торговцем, пытаясь сбить цену на дюжину голубей в плетеной клетке. У одной из лавок, в лучах утреннего света переливались пурпуром знаменитые финикийские ткани. Мы подошли к прилавку, и я пощупал грубоватую ткань.

– Это лучший финикийский пурпур, господин. В Элладе Один такой отрез может сделать тебя богатым.

– Сколько за один?

– Всего двадцать тирских шекелей, господин. Я сошел с ума, если предлагаю такую цену.

– Шварценблюм, шепнул я, сколько в Греции может стоить такой отрез.

– В переводе на тирское серебро шекелей пятьдесят-шестьдесят.

–Можешь одолжить мне пожалуйста 60 тирских шекелей, я отдам тебе 80, когда продам товар в Милете.

– В тебе чувствуется деловая хватка, Яков – Улыбнулся Шварценблюм. – в твое время весь Мир уже поделен между корпорациями и в нем уже нет такого первозданного рынка как здесь, где смелый и решительный человек может преуспеть в одиночку. Возможно, тебе здесь понравится, и ты решишь остаться. Со временем разбогатеешь, купишь собственный корабль, заделаешься морским волком и будешь возить с Кипра медь, из Альбиона олово, в Африку железо и бронзу, а обратно слоновую кость. Но мне все-же следует тебя кое чему научить, это не супермаркет, здесь не принято брать товар без торговли.

– Двадцать шекелей? Это слишком много. Говорят, в Карфагене такие ткани стоят вдвое дешевле.

– В Карфагене, может, и дешевле, сказал продавец, хитро улыбнувшись, но пока ты доберешься туда, и твой кошелек, и твои силы будут на исходе. У меня – лучший пурпур Шикмоны. Но раз уж ты так настойчив, давай 18 шекелей.

– Ну что же, это просто наглядный пример, не жадничай, Яков, бери. В Греции за это заплатят втрое больше.

Мы двинулись дальше, углубляясь в оживленный рынок и оглядывая разноцветные шатры, под которыми торговцы продавали самые диковинные вещи. Стройная женщина с глиняным кувшином на плече медленно проходила мимо, а за ней торопился мальчик, неся корзину, полную фруктов. На соседнем прилавке горкой лежали бронзовые браслеты и серебряные кольца, сияя в лучах солнца. Рядом стоял кузнец с мощными руками, покрытыми копотью, что-то объясняющий покупателю.

Мы подошли к другому прилавку, где в корзинах лежали груды гранатов, винограда, сушёного инжира, фиников и миндаля. Продавец в широкополой шляпе энергично предлагал свой товар.

– Гранаты! Самые сочные! Попробуй, господин! Или, может, сушёный инжир?

Шварценблюм протянул руку и взял виноградину. Он съел её с явным удовольствием и тихо заметил: – Спелый! Этот виноград пахнет солнцем.

Воздух был полон запахов: пряные ароматы сушеной рыбы и соли смешивались с дымом от жареного мяса и легким благоуханием трав, которые продавала старуха на углу. В плетёной корзине лежали охапки лаванды и мяты. Их аромат наполнял воздух, перемешиваясь с запахом гранатов.

Шварценблюм с удовольствием втянул в себя воздух. «Лаванда для ритуалов», —произнес он с улыбкой, или для того, чтобы радовать глаз. Боги любят красоту. Посмотри на вон тот прилавок, похоже там есть кое-что, что нам нужно, ты же не забыл о жертве для Баала.

У стойки стоял пожилой торговец с добрым лицом. Рядом в плетеных клетках сидели голуби, а на полках были разложены дюжины кувшинов с вином.

– Мне нужно принести жертву Баалу перед дальним морским путешествием, – сказал я, обращаясь к торговцу на иврите. Что посоветуете?

– Баал любит дары, которые пахнут потом и трудом. Голубь – хороший выбор для обычного жертвоприношения. Если хочешь задобрить его больше – возьми кувшин вина.

«Что скажешь», —спросил Яков, обращаясь к Шварценблюму, что они обычно приносят в жертву?

– Быков, козлов, овец… Но вряд ли тебе стоит тратиться на такое. – Возьми голубя, Яков – этого будет достаточно, чтобы не привлечь лишнего внимания. Баал оценит символику, а твой кошелек – экономию.

– Хорошо. Возьму голубя, сколько с меня, – спросил я, обращаясь к торговцу

– Две серебряные монеты за голубя, господин. Хороший выбор. Баал услышит твою просьбу, придержит бурю и отведет пиратов.

– Два тирских шекеля за голубя, тебе не кажется, что это безумно дорого? мы сейчас за 18 шекелей купили рулон пурпурной ткани.

– Это недоразумение господин, я имел в виду две монетки греческого серебра, два статера. Ты просто меня неправильно понял, за тирский шекель я продал бы целую дюжину.

– Я протянул две маленькие серебряные монетки, поданные мне Шварценблюмом, а торговец в свою очередь вытащил голубя из клетки, и ловко обрезал ему перья на крыльях, перевязал ножки и отдал мне.

– Мне претит жестокость и убийство, но, к сожалению, этот голубь должен умереть, чтобы даровать мне жизнь, – сказал я, обращаясь к Шварценблюму. А что будет с голубем, его не убьют с особой жестокостью?

– Нет, господин, – ответил за Шварценблюма торговец. Ты, наверное, из далеких мест и не знаешь местных обычаев. Голубя принесут на алтарь, обнажат нож, и одним быстрым движением обезглавят. Кровь должна пролиться на камень, пролитие крови завершает договор и, если Баал принял жертву, договор уже не имеет обратного хода и должен быть исполнен, боги не умеют лгать.

– А что будет с его мясом?

– Иногда жрецы забирают мясо, чтобы разделить с участниками ритуала. Но если жертва мала, как голубь, её сжигают целиком. Так наше подношение Баалу поднимается вместе с дымом к небу.

Видишь, Яков, – сказал Шварценблюм. Мясо нужно тебе, но не богам, они питаются верой, страхом и надеждой смертных, приносящих жертву.

Все это несправедливо, сказал я когда мы отошли от прилавка, – но проблема в том, что пожирание лежит в основе нашего Мира. Это было всегда, хищник и жертва, было до нас и будет после нас. Смерть одного становится жизнью другого, и жизнь другого возможна лишь потому, что кто-то уступил ему место, и ресурс. В мое время мы едим мясо, не задумываясь, что кто-то убил животное, просто у нас не принято говорить о подобных вещах, покупаем готовые колбаски и не мараем собственные руки кровью. Не думаю, что нам сильно нравится в это вникать, просто так работает небесная инженерия, а кто мы такие, чтобы противиться воле богов, мы просто добавляем в этот договор немного своих маленьких глупостей или баним слишком откровенные ролики.

Мы вышли из людной части рынка, и запах жареного мяса стал всё сильнее. На углу стояла простая лавка, над которой дымились глиняные жаровни, от них поднимался дым, смешанный с аппетитными запахами жареного мяса, свежего хлеба и специй. Над жаровнями, стоял мужчина средних лет с тёмной кожей и короткой бородой. Его лицо светилось от жара и работы, а руки ловко управлялись с ножом и деревянной ложкой.

– Ты это чувствуешь? – спросил Шварценблюм, втягивая носом ароматный воздух. – Это лучшее приглашение на обед. Идём.

Мы подошли к прилавку, где были разложены миски с мелко нарезанным мясом, пропитанным специями, куски хлеба, и амфоры с вином.

– Что угодно, господа? – спросил хозяин заведения, приветливо взглянув на нас, но тут же вернулся к своему делу, переворачивая мясо на горячем камне.

– У нас есть тушёная козлятина с травами, жареное мясо ягненка, жареная рыба, свежий хлеб.

Я посмотрел на жаровню: на камне, посыпанном крупной солью, шкворчали кусочки мяса, покрытые золотистой корочкой. Вокруг мяса лежали пучки каких-то трав – их аромат пробуждал аппетит.

– Что за приправы ты используешь? – спросил я.

– Тимьян, кориандр, лавровый лист для мяса, а для остроты – немного сушёного перца, – пояснил торговец, переворачивая мясо лопаткой. – А вот для рыбы – это другое дело. Там базилик и чеснок.

– Возьми немного всего, Яков, – предложил Шварценблюм, вытаскивая монеты из своей кожаной сумки. – Нам нужно подкрепиться.

– Сколько стоит? – спросил я.

– Хлеб – половина статера, порция козлятины – два статера, а за рыбу возьму полтора, – ответил торговец, добавляя свежий хлеб в корзину. – Если возьмёте ещё кувшин вина, отдам его за три.

Шварценблюм усмехнулся: – Всё это за шесть статеров? Не слишком ли много?

Торговец, не отрываясь от жаровни, поднял глаза: – «свежее мясо мне привозят из Галилеи, угли для очага с горы Кармель, лавровый лист прибыл из Греции, а вино из Иудеи, все наивысшего качества. Должен же кто-то соединить это все в прекрасное блюдо и при этом заработать пару статеров».

Мы рассмеялись, и я кивнул: – Хорошо, давай. Пусть Баал благословит твой очаг.

Торговец с улыбкой быстро уложил куски мяса, свежий хлеб и рыбу в простые глиняные миски, а затем достал небольшой кувшин с красным вином и две глиняные кружки, поставив их перед нами.

– Кушайте на здоровье, господа. Уверен, что ваши ноги снова приведут вас ко мне, если снова будете в Шикмоне.

– Ешь, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Мы с тобой отправляемся в Милет, а для этого нужны силы. Этот Мир создан для того, чтобы мы научились наслаждаться такими простыми радостями жизни, как еда.

Я попробовал тушёное мясо – оно оказалось нежным и ароматным, с легкой кислинкой от специй. Вино было терпким, но прекрасно дополняло блюдо.

– Если Баал так любит жертвы, как говорит наш торговец, то, наверное, он бы оценил и это? – сказал я, наливая в кружку темно-красное вино.

– Вполне возможно, – отозвался Шварценблюм. – Но тогда мы останемся голодными. Богам своё, а смертным – своё.

Мы приступили к еде, наслаждаясь вкусом хорошо приготовленного мяса, жадно откусывая большие куски от не менее хорошо выпеченного хлеба. Временами мы поливали еду соусом, пахнущим кориандром и лавровым листом и запивали все это кисловатым вином. Лето было еще в самом начале и воздух с моря был свеж и приятен и колыхал высокую зеленую траву.

Слева от нас расположилась семья: мужчина с загорелым лицом, его жена и двое детей. Они делились куском хлеба и плоской миской с тушёной рыбой. Мальчик лет восьми жадно уплетал рыбу, а его младшая сестра сидела, рядом, нахохлившись и отказывалась от еды.

Отец, поглаживая девочку по голове, тихо сказал: – Ешь, маленькая. Баал услышит нашу молитву, и ты снова будешь бегать по полям. Помнишь, как мы собирали гранаты прошлой осенью?

Отец поднял кусочек рыбы и поднёс его к губам девочки: – Вот, только маленький кусочек, чтобы Баал знал, что ты готова выздоравливать.

Девочка посмотрела на отца с тревогой и, наконец, осторожно взяла рыбу. Отец улыбнулся, словно впервые за долгое время увидел проблеск надежды. Мальчик кивнул и попытался передать сестре кусочек хлеба, но она лишь крепче прижалась к отцу.

– Папа, а Баал услышит нашу просьбу? – спросил мальчик, указывая на голубя в клетке рядом.

– Конечно, услышит, – ответил мужчина, устало улыбаясь. – Мы принесём жертву, и твоя сестричка снова будет здорова, будет с тобой играть и бегать наперегонки.

Отец, пытаясь скрыть усталость, снова погладил дочь по голове: – Баал всегда слышит детей. Тебе нужно только немного терпения.

Девочка посмотрела на голубя в клетке, её глаза наполнились надеждой.

Скажи, спросил я Шварценблюма, – ты же не простой человек и имеешь доступ к силам. Почему все сделано так, ну как бы сказать, негармонично. Что говорят там, наверху, в тонком мире, неужели Творец был настолько плохим инженером. Как-то не очень приятно быть в роли подопытных кроликов.

– В мире нет ничего совершенного, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Даже боги и силы обычно не могут договориться между собой. Представь, что они строили этот мир, как люди строят дома: кто-то спешил закончить класть полы, понадеялся на того, кто будет шпаклевать стену и оставил кусочек недоделанным, кто-то решил, что уголок окна можно оставить кривым, а кто-то просто устал. Вот и имеем: на одном конце Мира гранаты и инжир, на другом – голод и бедствия.

– По сути твои слова надо понимать так, что не было никакого единого Творца. Но почему в это время, в котором мы сейчас находимся теории единства растут как грибы после дождя. Начали иудеи со своим единым Богом, продолжил Фалес со стихией воды, которая лежит, точнее течет в основе мира. На подходе Пифагор со своей теорией чисел и это только цветочки, ягодки еще впереди. Я понимаю, что каждый шаг делается на новом месте и нельзя дважды войти в ту же реку, но если кто-то все же пытается, то он, будучи индивидом, неделим по определению.

– Семантика, ухмыльнулся Шварценблюм. Тот, кто впервые применил слово «индивид» в смысле неделимости, скорее всего сам прекрасно понимал, насколько оно спорно, человек постоянно находится в состоянии борьбы страстей, желаний и нравоучений. Все в Мире меняется и течет и, приступая к следующему шагу, ты уже не тот, кто делал предыдущий и чем дальше ты идешь, тем сильнее изменяешься.

– Фалес считает, что стихия воды порождает все что есть во всем его разнообразии. – возразил я.

– В этом мы с ним расходимся, – ответил Шварценблюм. – Я довольно известный авторитет в мире магии, Доктор черной и белой магий, почетный член нескольких уважаемых университетов. Свою известность я получил благодаря нескольким работам в области стихий, которые приняты в качестве базовых книг для изучающих магию. Само наше путешествие стало возможным благодаря моим познаниям в области стихии хаоса.

– Фалес думает, что одна субстанция, сама по себе, как бы она ни была универсальна, способна объяснить всё. Но даже своих учеников и последователей он не смог в этом убедить. Ты же знаешь, что ученик Фалеса, Анаксимен, возьмет за основы мира воздух, Анаксагор – беспредельное, а ххх- огонь,

Вспомни свою медитацию на берегу моря, каждая волна в чем-то отличается от всех остальных, как вода может объяснить эти различия? Никак! Я же вижу мир как мозаичное полотно, созданное из множества красок, где каждая краска борется за своё место. Если бы Творец был бы совершенно единым и абсолютно мудрым, как утверждают твои соотечественники, то Мир был бы совершенен, как идеальный кристалл горного Хрусталя, но тогда в нем отсутствовало бы разнообразие и любое действие в таком мире было бы его разрушением. Но, к счастью, это не так.

– Это та же проблема, что волнует в твое время физиков-космологов, изучающих Вселенную. Им непонятно, как получилось, что Мир несет в себе столько разнообразия, если исходить из их теории о том, что Вселенная произошла из точки, не имеющей различий по определению. В этой теории нет объяснения, как разнообразие вошло в этот мир, в котором мы сидим сейчас за столом и наслаждаемся тушеной козлятиной.

– Давай добавим к воде Хаос, – парировал я. —, тогда Фалес мог бы сказать, что вся эта сложность – лишь рябь хаоса на поверхности воды, что творит мир и держит его в гармонии.

Ты прав, Яков, – согласился Шварценблюм, – хаос это одна из творящих сил мироздания, но даже хаос не может объяснить всего. Мир – это не застывший монолит, а огромное полотно, на котором каждый оставляет свой отпечаток. Мы не просто смотрим на него, мы – мы часть этого рисунка, хотим мы того или нет, часть рисунка, обладающая собственной свободной волей.

– Далеко не факт, что силам тонкого мира так уж безразлично то, что люди о них думают. В последнее время, благодаря технологиям вы сами превращаетесь в реальную силу. Так что можете принять участие в работе, беритесь за мастерок и шпаклюйте те места, которые вам видятся недоработанными. Не нужно смотреть на мир, как на нечто неизменное, ведь, по сути, он таковым не является. Твои соотечественники тоже пытаются, по-своему, изменить Мир, наматывая каждый день на голову и левую руку тфилин. Пока, к сожалению, им удалось притянуть к себе лишь массу бед и несчастий, результат несколько разочаровывает, но отрицательный результат тоже результат, главное получить опыт. Шварценблюм широко и добродушно улыбнулся.

На рыночной площади что-то происходило, у каменного постамента стала собираться толпа. Два коренастых стражника с копьями и мечами у пояса привели какого-то человека со связанными руками, а двое других принесли и поставили на землю стол и три стула, на которых тут-же воссели старейшины в белых туниках.

«Ты обвиняешься в краже мешка зерна из лавки Ахирама, – сказал один из старейшин, сидевший на правом стуле – Что скажешь в свое оправдание?»

– Я голодал, господин! – произнес человек со связанными руками, – У меня трое детей, и им нечего есть!

– Он вор! Если не наказать его, завтра все будут воровать! – выкрикнул человек, стоящий по другую сторону от старейшин, по-видимому, тот самый торговец, у которого и был украден мешок зерна.

– Тише. Мы вынесем решение. – выкрикнул другой старейшина с суровым обветренным лицом, сидевший слева.

Толпа замерла, ожидая вердикта. После короткого совещания, старейшина, сидевший в центре, обвёл толпу тяжёлым взглядом. медленно поднявшись, произнес: – Пусть он вернет украденное зерно. А чтобы понести наказание, он будет работать на лавку Ахирама в течение трех дней. Его морщины, будто вырезанные солнцем, ветром и временем в каменной скале, говорили больше любых слов: он знал, что любой вердикт принесёт разногласия и голос его зазвучал как сталь.

Толпа начала гудеть. Одни кивали, соглашаясь с решением, другие возмущённо шептались:

– Три дня? Он заслуживает большего! Если бы меня так судили, я бы каждый день крал. Работать всего три дня? Да это подарок!

Женщина в простом платье подняла руки к небу: – Пусть Баал смилостивится! Это несправедливо! У него трое детей!

– А если я украду у тебя, – перебил её мужчина в плаще, – ты скажешь то же самое?

– Ахирам очень богат, а это всего лишь мешок зерна.

Шварценблюм улыбнулся: – Видишь, Яков, как трудно угодить всем. Даже когда суд справедлив, найдутся те, кто останется недоволен. Нелегко быть судьей, а хорошим судьей во сто раз труднее. В твоё время судьи носят чёрные мантии и проводят годы, чтобы решить один вопрос. Законы понимают только те, кто сам их писал. Здесь же всё быстро, ясно и по делу. В этом городе судьи решают, что выгодно для всех. Нет долгих разбирательств, нет сложных законов, которые надо изучать пятнадцать-двадцать лет. Главное – сохранить порядок и торговлю.

Шварценблюм встал, стряхнул крошки с одежды и сказал: – Пойдем, Яков, задав вопрос о едином мы приобщились к величайшей мудрости, той самой из-за которой о Фалесе будут помнить через две с половиной тысячи лет, а о судьях, что только что вершили здесь правосудие – нет. Давай пока удовольствуемся этим и пойдем к кораблю. Небо уже готовится к неотвратимому. Скоро начнется затмение, мир погрузится в тени, и каждый решит для себя, что это: гнев богов или их благословение. Принесем же в жертву Баалу нашего голубя и будем надеяться на его милость.

Жертва

По