Операция «Трест». Расследование по вновь открывшимся обстоятельствам

Среди широкого спектра человеческой деятельности трудно подыскать что-либо похожее, окутанное ореолом тайного интеллектуального противоборства, воображаемой интриги, захватывающих приключений и иного, а подчас и отличного от принятого, восприятия событий, ставших классикой истории. Всегда ли оправданы надежды исследователя специальных служб[1] встретиться с этими сопутствующими признаками при очередном знакомстве с некой публикацией, книгой, архивным материалом? Всегда ли оправдано их чаяние познать что-то неведомое о конкретной истории тайной войны, страницы которой якобы уже хорошо изучены «специалистами» по профилю? Ими же вынесены тяжеловесные, безапелляционные вердикты, сформированные непререкаемые постулаты, готовые к преподнесению исторической аудитории, руководству и оперативному составу специальных служб.

Ответ не может быть однозначным по простой причине – история как область знаний, как метод изыскательско-исследовательского познания деятельности человека в прошлом находится в перманентном процессе развития в большинстве своём за счёт открытия новых исторических документальных материалов в государственных или частных архивах, в тех же дневниках, мемуарах или устных повествованиях участников событий, народных былинах, песнях, преданиях и т. д.

Историю, которая, давайте признаем честно, обращена в прошлое, изменить невозможно, но её можно пере- или дописать. И тем самым её можно обогатить новыми рациональными знаниями (но не фундаментальными законами бытия, коих она не продуцирует, почему и не является наукой), в силу того что по своей сущности она является осмыслением и своего рода «подсказкой» из прошлого, столь недостающих нашему современнику знаний и мудрости. Она позволяет, с определённой условностью, заглянуть в футуристическое будущее. Иногда подобного рода осмысления, и как следствие – открытия, происходят за счёт новых исследований, раннее введённых в исторический оборот документов. Однако в свете использования подобного рода подходов к их изучению они приобретают новое, а подчас и, что не менее важно, иное историческое «звучание», иной исторический «фон», который оттеняет или заглушает ранее «установленные» догмы.

И тогда это влечёт за собой корреляцию вошедших в привычный обиход исторических фактов, понятий или по крайней мере их интерпретацию.

Зададимся вопросом. А откуда появляются эти исторические факты? Откуда мы знаем прошлое? Откуда историю знают историки? Ответ очевиден. Они читают книги об истории. Книги пишут историки, и историкам доверяют. Но тогда возникает вопрос: а откуда, собственно говоря, историки знают историю? Трудно себе представить, что где-то есть некий исторический эгрегор и из него историки черпают необходимые профильные знания о прошлом, после чего излагают их в своих монографиях для просвещения публики, и таким образом все остальные познают события далёкого прошлого. К сожалению, это не так. Историки знают историю тоже из книг и документов. Как правило, это книги, написанные коллегами, которым доверяют или не доверяют (в зависимости от вхождения в тот или иной научный «исторический клан»), полемизируют, спорят, пытаясь познать истину.

Но главным образом историк – это человек, который читает свидетельства о прошлом и путём их исследования и переосмысления приходит к определённым выводам. У него есть такая возможность, в отличие от других, работать со свидетельствами – архивными материалами. Их ещё называют: источники. Поэтому, читая источники, анализируя, синтезируя и интерпретируя их, историк приходит к каким-то обоснованным гипотезам, версиям или обобщениям, удостоверяет своё знание, которое потом представляет для ознакомления экспертам, специалистам и читателям.

Но откуда источники знают историю?!

Как правило, это источники прошлого, а для нашего последующего повествования секретные документальные источники в виде оперативных материалов, то есть документов разведки и контрразведки. Хорошо, если они написаны очевидцами или участниками событий либо людьми, близко стоявшими к этим событиям. Но это роскошь для немногих историй из деятельности разведки и контрразведки в силу своей конфиденциальности. Поэтому для историка спецслужб прежде всего это источники документальные, архивные. Так приблизительно и появляется наше знание о прошлой реальности, переосмысленной в процессе исследования. То есть некий рассказ об этой реальности. Запись об этой реальности и называется история.

Места хранения источников многообразны: архивы, частные коллекции, фонды, библиотеки, музеи и т. д. Имеются и специализированные хранилища источников, в частности секретных, содержащих государственную, служебную или ведомственную тайну. В нашем случае это секретные источники разведки и контрразведки Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК)[2] и её наследницы Объединённого главного политического управления (ОГПУ) Советской Республики (нынешние: Федеральная служба безопасности РФ и Служба внешней разведки РФ). Хранящиеся в уважаемых заведениях, архивные документальные свидетельства прошлой реальности выражены в форме оперативных справок по делам оперативного учёта, сообщений агентов и резидентов, переписки между оперативными подразделениями ВЧК-ОГПУ, а также в переписке с государственными структурами и т. д. Но доступ к этим архивным источникам имеют лишь немногие «избранные»…

Что нельзя сказать об источниках, относящихся к исследуемой теме, но хранящихся в открытых для ознакомления архивах России. Да, имеется разница. В архивах ФСБ и СВР находятся документы (материалы), которые «герои» нашей истории в большинстве своём адресовали друг другу. Но здесь необходимо принять во внимание, что между «героями» всегда присутствовал «посредник» (в нашей случае – 2-й отдел Генерального штаба Министерства военных дел. Сокращённо – «двуйка»[3]. Oddział II Sztabu Generalnego Ministerstwa Spraw Wojskowych. Здесь и далее перевод автора. – О.Р.). «Двуйка» располагала меньшим объёмом оперативных материалов, но они вполне представляют интерес для исследования, а иногда позволяют восстановить многие «пробелы» историков, специализирующихся по теме «Операция “Трестˮ», с использованием материалов архивов ФСБ РФ и СВР РФ.

При этом не будем забывать, что функция «посредника» позволяла «двуйке» быть не только в курсе всей эпопеи под названием «МОЦР-МОР-Трест», но и на определённых этапах оказывать влияние на ходе её проведения и результаты тайного противоборства между ВЧК-ОГПУ и «Белой эмиграцией». Вот об этом участии и влиянии польской разведки на весь ход проведения данной операции ВЧК-ОГПУ в период 1921–1927 годов и пойдёт речь в нашем повествовании. Можно сказать, что по причине вновь открывшихся обстоятельств автор предлагает свою версию этой культовой операции советской контрразведки на основе по большей части архивных свидетельств польской разведки.

Необходимо также принять во внимание, что изыскания историков должны быть обращены не в прошлое, но в будущее. Почему и надеюсь, что в новой оптике документов польской разведки 20-х годов материалы, анализ и оценки этой «классической» истории спецслужб привнесут новый смысл и пользу в её изучении. К тому же человечество уже давно пришло к выводу, что «…от времени до времени очень полезно подвергать пересмотру наши привычные исторические понятия, для того чтобы при пользовании ими не впадать в заблуждения, порождаемые склонностью нашего ума приписывать своим понятиям абсолютные значения». И этот пересмотр необходим нашей памяти, чтобы она не стала зарастать «травой» патриотического забвения.

Министерство военных дел. Генеральный штаб. Отдел 2. Отделение 3

Вся изложенная фактура (материал повествования) основана в своей исключительности на базе архивных (официально засвидетельствованных) материалов. Для большей объективности в аргументации тех или иных исторических фактов по делу МОЦР-Трест в работе будут использованы воспоминания непосредственных участников тех событий, офицеров польской разведки и деятелей «Белой эмиграции»[4]. В конечном итоге автор не претендует на «истину в последней инстанции» хотя бы по той причине, что архивные дела и материалы операции «Трест», хранящиеся в ФСБ РФ и СВР РФ, ему не доступны. (Выделено О.Р.)

Чтобы моё повествование не было «научно-занудным», но доступным к пониманию и восприятию читателем, ни разу не входившим в «дом № 2 на Лубянке»; а также далёкому от «тайных войн» рыцарей «в плаще» и «с кинжалом», но истинным поклонником истории Отечества, автор позволил себе иногда оперативно-агентурно-исследовательский нарратив разбавлять мизерной иронией, юмором как противоядием от уныния, «зевания» или тяги к поп-корну…

Европа в канун 20-х годов прошлого столетия

Закончилась Гражданская война. Большевики с сатанинским усилием сохранили за собой власть на территории бывшей Российской империи, за исключением Прибалтийских государств, Польши и новорождённых республик Закавказья. Три года мировой войны, четыре года гражданского взаимоуничтожения, интервенция иностранных государств, война с Польшей не только нанесли ущерб стране и населению, отбросив экономику в XIX век, но и довели до кризиса большевицкую[5] партию, тогда ещё не совсем уверенную в собственных силах и всё более ненавидимую российским народом. Подавление революций в Германии и Венгрии, утрата иллюзий на мировую революцию и на помощь западного пролетариата стали революционным шоком. К 1921 году Советская Россия оказалась в кольце недружественных государств, «опустивших» антибольшевицкий «занавес» с огромной надписью: «Мировой изгой».

Измождённая вóйнами, страна лежала в руинах, не имея финансово-экономического, но прежде всего духовного потенциала к возрождению. Известный революционный вопрос «Что делать?» стучался в двери «кремлёвских хозяев» страны, как приклады винтовок миллионов крестьян, вернувшихся с полей сражений. И «хозяева», оказавшись у разбитого корыта мировой революции, с зажатыми в руках и ставшими безполезными[6] брошюрами-агитками Маркса и Энгельса, только теперь стали осознавать, что кроме революции существует ещё и русский народ, готовый поднять их на штыки и вилы. Собственно, это и происходило по всей земле Русской, покрывшейся антибольшевицкими восстаниями на местах, которые удалось «утопить в крови» лишь к концу 20-х годов. Мечтать и думать о революции было не вредно. Вредно – не думать о русском народе. А Ленин и Ко думали о нём не больше, чем жаба о звёздах. И если раньше большевики защищали революцию, то теперь вынуждены были защищать себя от «революционного» гнева народа. «Пожирать своих героев и детей» революция начнёт с середины 30-х годов.

Страх народного бунта и очередного «Кронштадтского»[7] мятежа вынудил расколотую большевицкую верхушку свернуть призрачный социалистический проект и вернуться к хорошо знакомому капиталистическому. В стране была введена Новая экономическая политика (НЭП) и возрождена частная собственность. Иностранные капиталы под флагом концессий стали робко проникать в советскую промышленность, реанимация которой затянулась на многие годы. Наметившиеся кардинальные преобразования, призванные стабилизировать и укрепить политическую основу Советской России, обусловили значительные изменения как в организации, так и в основных направлениях деятельности государственных органов безопасности ВЧК-ОГПУ. Назревала реформа революционного, карательного аппарата.

Гражданская и внешняя войны были окончены. «Белые» и иностранная контрреволюция – истреблены массовым и индивидуальным террором или же бежали за границу. Но «гидра контрреволюции» могла возродиться в любое время. И степень её угрозы превосходил градус ненависти к большевикам со стороны народностей бывшей империи, постыдно обманутых словами Ленина «о праве наций на самоопределение» (впрочем, как и могильщик его детища СССР – Ельцин: «берите суверенитета сколько сможете»). Новая интервенция, ренессанс Императорской России составляли главную проблему дальнейшего существования советской власти. Перед ВЧК была поставлена задача пресечь попытку европейских государств организовать очередную агрессию и не допустить воцарения прежней династии Романовых. Аналогичное указание было вменено и советской дипломатии; опереться на такую же страну-изгоя – Германию (обида на мировое сообщество их сближала), вбить клин раздора между бывшими союзниками и ввергнуть их в политические интриги, посулив «лакомые» куски бизнеса в СССР. К тому же потерявший свой рынок добычи и сбыта международный капитал не оставлял надежд на возвращение. Существовала, наконец, конкретная сила, которая, по мнению большевиков, не только была способна сыграть значительную роль в призыве иностранных сил к «интервенции», но и сама могла стать грозным оружием, как политическим, так и военным. Этой конкретной силой были беженцы из бывшей Российской империи, заполонившие европейские страны, и в первую очередь насчитывавшие свыше полутора миллиона человек – русские.

Её основная масса была в политическом и в социальном отношении глубоко разделена и противопоставлена. В политическом смысле главную организационную и антибольшевицкую силу беженцев составляла в ту пору именно её правая часть: монархисты – сторонники абсолютного самодержавия и монархисты конституционные, ратовавшие за ограничение самодержавия Конституцией. Огромное большинство военачальников и офицеров были также монархистами. Значительная часть левой «Русской заграницы» (республиканцы) не потеряла ещё и в то время надежды на соглашение с большевиками или на собственный приход к власти путём государственного переворота снизу или в результате эволюции большевизма. Левые неохотно покидали страну, но за границей организовывались медленно, не проявляли склонность к блокировке даже между собой. Не говоря уже о блоке с правыми партиями. Причина в том, что часть наших соотечественников оказалась за границей из-за страха перед ужасами Гражданской войны или неприятия советской власти. Но при этом они не собирались с этой властью бороться. Другие эмигранты, большинство которых составляли те, кто с оружием сражался против большевиков, не собирались сидеть сложа руки. Они создавали организации, главной целью которых был реванш за поражение и свержение советской власти.

Главнокомандующий Русской армией генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель

Последние имели в руках армию, обладали широкими международными связями, пользовались помощью крупного международного капитала, имели и собственные, и притом далеко не малые, финансовые возможности. Последний русский Главнокомандующий, генерал барон П. Врангель, обладал значительным военным и политическим капиталом и находился в своём штабе в г. Сремские Карловцы в Югославии. Во Франции находился великий князь (далее – В.К.) Николай Николаевич, дядя убитого большевиками последнего императора России, бывший в глазах большинства монархистов и прежде всего армии представителем законной монархической власти. В Великобритании, а затем в Бельгии проживал генерал А.И. Деникин. В Париже и в Лондоне возникли русские комитеты, объединившие военных, промышленников, финансистов и бывших царских сановников. В Берлине нашли своё пристанище более десяти политических и парламентских деятелей с небезызвестным Н.Е. Марковым 2-м во главе (далее – Н. Марков).

Командующий 1-й Армией Вооруженных Сил Юга России генерал от инфантерии Кутепов.

Похищен и пропал без вести 13 января 1930 года в г. Париж

Большая часть армии генерала П.Н. Врангеля, а общая численность приближалась к 50 000 человек, жила надеждой нового освободительного похода и на ещё более быстрое падение большевизма. В тайне от гражданских соотечественников верстались мобилизационные планы, на территорию Советской России направлялись разведчики, восстанавливались подпольные связи с бывшими участниками «Белого движения». Изучались элементы советской действительности, положение в партии большевиков, состояние Красной армии, розыск бывших сослуживцев в её рядах и многое другое, чем обязана заниматься разведка и контрразведка. В Сремских Карловцах чины русского штаба работали в мундирах и при орденах, а на территории нескольких европейских государств генерал П.Н. Врангель и его заместитель, генерал Александр Павлович Кутепов, располагали возможностью проводить военные смотры с оркестрами и знамёнами. Почти в каждой столице Европы в политических и военных кругах вращались представители «Русской заграницы», которые либо старались обеспечить себе благосклонность бывших союзников и новых друзей, либо (иногда и то, и другое) снабжали их конфиденциальной информацией, чаще всего военного характера, получаемой из страны Советов рабочих и солдатских депутатов (далее – Совдепия). Наряду с ней полнился поток ценных сведений о распрях между вождями большевиков и планах Коминтерна[8] на очередную революцию, где-то в Европе.

На рубеже 20-х годов «Русская заграница» вошла в моду в Европе, а затем и по всему миру. Русские принесли в принявшие их страны артистизм, культуру, культ прекрасного, чего не смогли вытравить ни трагическое прошлое, ни убогое настоящее. В европейских столицах возникли, как грибы после дождя, русские рестораны. В Париже вскоре самыми модными стали русские заведения: «Chez Korniloff», «Cloches de Moscou», «Poisson d’Or»; в Берлине – «Медведь». Европейская публика, уставшая от войны, изнемогая от ностальгии по забытой светской жизни, рукоплескала русскому балету Дягилева, постановкам театров миниатюр «Летучая мышь» и «Синяя птица», казачьим хорам, не говоря уже о выступлениях Ф. Шаляпина, М. Побер, А. Вертинского, Ю. Морфесси, которые «делали кассу» в любом городе на обоих полушариях. А романс Н. Плевицкой «Замело тебя снегом, Россия» стал своего рода гимном «Русской заграницы». Книга последнего атамана Войска Донского генерала П. Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени» достигла в течение нескольких лет рекорда по числу переводов и размеров тиража. Русский стиль «Стеклярюс» (расшивка платьев русским узором из стеклянного бисера) в европейской моде стала задавать великая княжна Мария Павловна младшая и её дом моделей «RITMIR». Под впечатлением русской моды, а также нового избранника – великого князя Дмитрия Павловича (родной брат В.К. Марии Павловны младшей) известный и признанный кутюрье Коко Шанель открыла новый эпатажный сезон своих коллекций «А-ля рюс».

Великая княжна Мария Павловна младшая и принц шведский Вильгельм 1908 г.

И всё же судьба русских (бывших подданных Российской империи) в изгнании всё более явственно приобретала трагической исход. И хотя в подавляющем большинстве это были представители некогда обеспеченных сословий, аристократии и царствующего дома, неоднократно бывавших в Европе, в новых условиях они не могли себя чувствовать там как дома. Их терпели, но этим вся благотворительность и милосердие ограничивались. Например, Франция потеряла в Первой мировой войне 1 300 000 мужчин, сотни тысяч инвалидов. Было разрушено 54 000 промышленных предприятий. И в то же время фабриканты боялись конкуренции со стороны немногочисленных русских, способных на квалифицированный труд, почему их увольняли первыми с рабочих мест, которое они заполучили с невероятным трудом.

Да. Это были не рабочие Путиловского или Мотовилихинского заводов и не железнодорожники-путейцы или металлурги. Устроиться же работниками умственного труда мешало отсутствие необходимого диплома. Но всё это не шло ни в какое сравнение с вопросом – как дать образование детям. Помнившие лучшие времена Императорской России, они не могли смириться с мыслью, что дети растут неучами, лишёнными возможности лучше обеспечить своё будущее. Иностранные учебные заведения, прежде всего в Праге и в Вене, по мере возможностей оказывали посильную помощь, и русской молодёжи было кого благодарить[9].

И выход отчасти был найден благодаря бывшему хозяину бакинских нефтепромыслов, основателю нефтяного гиганта «Роял Датч Шелл», ярого врага большевиков – Генри Детердингу. Вообще-то, не столько ему, сколько его жене Лидии Павловне Детердинг (княжне Кудеяровой-Багратуни), потомственной донской казачке (когда молодая Лидия выступала на сцене, её, по воспоминаниям современников, и объявляли как «донская казачка»)[10].

Время неумолимо гнало всё новые волны подданных бывшей империи подальше от вошедшего на её обломках кровавого режима большевиков. Париж обильно наводняли русские беженцы. Не всем было дано найти свою жизненную нишу в преклонном возрасте в чужой стране. Многие десятки тысяч соотечественников нуждались в элементарной моральной и материальной поддержке, особого внимания требовали старики и больные. На спонсорские деньги ещё не разорённых соотечественников создавались различные благотворительные организации, в которых работали такие же русские, из тех, кому средства или горячее участие в чужих судьбах позволяли отправлять свои обязанности безвозмездно.

Наступивший 1922 года подвёл некую романтическую черту европейцев от нахлынувших союзников по Антанте. Первоначальный интерес к ним стал угасать, и вскоре российские беженцы воспринимались как заурядное явление. Сами они ещё не осознавали этого, но жизнь заявляла свои права и стучалась к каждому ежедневными вопросами: как выжить?

Свойственная для русских социально обезпеченных и аристократических кругов разобщённость в чуждой и чужой обстановке усиливала кастовое размежевание, сектантство. Усилилось враждебное противостояние между «прогрессивной интеллигенцией», аристократией и представителями Императорской династии «дома Романовых». Доведённая предрассудками и предубеждениями воспалённая предвзятость и ненависть, со взаимными обвинениями в постигшем всеобщем крахе, делала почти невозможной совместное сосуществование в первые годы жизни за границей. Что характерно, этот процесс расколол и Русскую армию генерала П. Врангеля, которая в 1920–1922 годах «охладела» к монархическим кругам. Единственное, что их стало объединять, – нежелание иметь что-либо общее со страной пребывания и её населением. Все бредили надеждой на скорое возвращение в «прошлое». Все старались смириться с нынешним, ужасным положением, и сами жизненные обстоятельства, выпавшие на долю русских беженцев, переживались легче, поскольку уравнивали всех.

Как писала великая княгиня Мария Павловна младшая: «…Психологически мы были интересны, зато в интеллектуальном отношении ровно ничего собою не представляли. Все наши разговоры сводились к одному: прошлое. Прошлое было подобно запылившемуся бриллианту, сквозь который смотришь на свет, надеясь увидеть игру солнечных лучей. Мы говорили о прошлом, оглядывались на прошлое. Из прошлого мы не извлекали уроков, мы без конца пережёвывали старое, доискиваясь виноватых. Собственного будущего мы себе никак не представляли, и возвращение в Россию – в нем мы тогда были уверены – виделось только при весьма определенных обстоятельствах. Жизнь шла рядом, и мы боялись соприкоснуться с ней; плывя по течению, мы старались не задумываться о причинах и смысле происходящего, страшась убедиться в собственной никчемности. Жизнь ставила новые вопросы и предъявляла новые требования, и все это проходило мимо нас. Податливые, мы легко приспосабливались к меняющейся обстановке, но редко были способны укорениться в новом времени…»[11].

Главной особенностью послереволюционной «Русской заграницы» был её политический характер, что сказалось на менталитете диаспор независимо от мест их локализации. Чувство этнического родства, связывавшее слои русских беженцев (далее – Русская заграница), подкреплялось общей политической позицией – неприятием советской власти и установленной ею общественно-политической системы.

Многочисленные полковые, общественно-политические, ветеранские общества, союзы, объединения, возникавшие в Европе, хотя и выполняли задачи сохранения социокультурной среды Русского зарубежья, но препятствовали достижению военно-политического единства в политической программе «Белого движения». С начала 1920-х гг. о «Русской загранице» можно было говорить как о цельном социокультурном феномене, но в политическом отношении различия в позициях многочисленных структур делали их весьма разносторонней, раздробленной, многовекторной и внешне управляемой. Эта была данность, столь присущая любому, вновь образованной, послевоенной диаспоре, коей Русская не стала исключением.

В начале 1920-х годов большинство европейских государств не имели определённых взглядов на дальнейшую политику Совдепии и намерения большевиков, не ориентировались в большевицких планах мировой революции и потенциальных возможностях предать весь мир «очистительному огню». Как говорил в те годы один из идеологов большевизма Н. Бухарин: «Необходимо создание (…) великого единого фронта между революционным пролетариатом мирового «города» и крестьянством мировой «деревни»…»[12]

Разведки европейских держав работали лихорадочно, но их оценки были противоречивы по причине отсутствия заслуживающих доверия инсайдерских источников в советских структурах власти и управления. Однако господствовало общее предубеждение, что большевики перестраивают свои силы и что, несмотря на НЭП, они не отказываются ни от мировой революции, ни от милитаризации собственного государства. Поэтому мысль о превентивной войне с ними то и дело возникала то в одном, то в другом военном штабе Европы. Угроза войны использовалась как форма политического давления на СССР, а для «Русской заграницы» возвращение в царскую Россию связывалось всецело с очередной интервенцией. Внешняя экспансия в тех условиях становилась безальтернативным решением.

В мае 1921 года на так называемом Рейхенгальском съезде[13] (Бавария) приверженцы монархии предприняли попытку объединить свои силы и избрали руководящий орган – Высший Монархический Совет (ВМС) во главе с одним из бывших черносотенных лидеров Н.Е. Марковым (бывший депутат Госдумы). Надежды ВМС на союз с армией барона П. Врангеля оказались иллюзорными. Стремясь сохранить единство вооружённых сил, генерал П.Н. Врангель продолжал удерживать армию вне политики и готовить к очередной интервенции в Россию. Большевицкие лидеры явно опасались возможного объединения монархистов с армией барона, всё ещё представлявшей собой серьёзную боевую силу. А потому раскол «Русской заграницы» вообще и монархической в частности был в прямых интересах Москвы. Принимался во внимание и тот факт, что главная задача П. Врангеля на тот период времени состояла в том, чтобы сохранить определенную часть русских беженцев, которая бы считала его носителем власти Российского государства, законным преемником адмирала Колчака, именовавшего себя Верховным правителем.

Н.Е. Марков 2-й

Вождизм и бонапартизм барона окончательно раскрылся в Крымский период. В советах государственных людей и своих ближайших подчинённых он не слишком нуждался. Известна его фраза того времени: «Мне не нужны умные люди, а нужны те, которые меня будут слушаться»[14]. Надо признать, что Пётр Николаевич с трудом переносил около себя мало-мальски ярких, самостоятельных личностей. С момента вступления в должность командующего ВСЮР, а потом и Русской армии (10 мая 1920 г.) он всячески пытался избавиться от генералов А. Кутепова и А. Слащёва. С последним дело обстояло проще. Трудно управляемый, своевольный характер, увлечение кутежами, наркотики, а также показательные казни коммунистов настроили против него не только П. Врангеля, но и многотысячное чиновничество бывшей империи, оказавшееся в Крыму. Генерал А. Кутепов заслуженно снискал воинскую славу среди «добровольцев», начиная с ледяного похода и до наступления на Москву. По этой причине он был вынужден проявлять особую бдительность в сношениях с бароном и его свитой, и близко стоящие к нему лица знали, насколько тяжело было его положение в армии и какие интриги затевались против него генералом П. Врангелем, безумно боявшимся его популярности. К тому же с момента эвакуации из Крыма начинается главным образом политическая деятельность П. Врангеля, терявшего значение как главнокомандующий. Армией занимались А. Кутепов, А. Витковский. Любопытная деталь: французы барона в Галлиполи не пускали…

Окончательную точку в их отношениях поставила попытка большевицкого переворота в Болгарии весной 1923 года. За два месяца до этого восстания генерал А. Кутепов доносил барону о его неизбежности и просил директив относительно позиции русских воинских частей. Пять курьеров возвращались с одной и той же фразой: «Директивы последуют». Наконец, в первый день революции, когда восставшие рабочие развязали вооружённый террор против властей страны, А. Кутепов привёл вверенные ему части в боевую готовность оказать помощь правительству, чем в немалой степени способствовал подавлению уличных беспорядков и ликвидации восстания. Однако через большевицкую агентуру был инициирован процесс о якобы вмешательстве А. Кутепова в суверенные дела страны, что привело его и ещё несколько чинов армии к высылке из Болгарии. Ко всему генерал А. Кутепов получает выговор за невмешательство в события и отрешается от должности. В то же время всем находившимся в Сербии чинам армии барон заявил, что вмешательства в болгарские дела он не допустит. Лишь возмущение большинства руководства ОРА (Объединённая русская армия. Бывшая Русская армия барона П. Врангеля)[15], открыто заявивших, что отрешение А. Кутепова развалит армию, заставило П. Врангеля назначить его своим помощником. Но как потом оказалось, его должность больше никакого прямого отношения к армии не имела.

Помимо чисто служебных «баталий» в командовании «русской берлогой», между П. Врангелем и А. Кутеповым образовалась весьма болезненная антипатия, связанная с вопросом восстановления монархии из числа представителей «дома Романовых». Барон, уверовавший в свою бонапартистскую звезду, и в мыслях не допускал её восстановления. Ещё во время Рейхенгальского съезда представители монархических кругов просили Врангеля обратиться к В.К. Николаю Николаевичу с предложением возглавить национально-освободительное движение. На что генерал П. Врангель в категорической форме отказался на такую миссию, сославшись на то, что, во-первых, В.К. Николай Николаевич стар и негоден править державой, во-вторых, что Россия не желает его и вообще Романовых, а ждёт национального героя-освободителя, под коим понимал исключительно свою персону. О его ненависти к монархии говорит хотя бы такой факт. В Белграде 1 марта 1922 г. на вокзале перед многотысячной толпой барон заявил, что у него есть только два врага: большевики слева и монархисты справа. С этого дня его штаб и представители по всей Европе приступили к мероприятиям по дискредитации кругов монархистов.

В этих условиях не допустить и обнулить намерения Запада и Объединённой русской армии П.Н. Врангеля разжечь очередное пламя интервенции, как и воцарение династии Романовых, возлагалась полностью на ВЧК-ОГПУ и планировалось по следующим направлениям:

1. Агентурное проникновение в окружение П.Н. Врангеля с целью вскрытия его планов участия в интервенции и их недопущение. Забегая вперёд, сообщим, что именно этот, главный пункт всей операции так и не был выполнен в силу причин, о которых речь ниже.

2. Агентурное проникновение в Высший монархический совет (далее – ВМС) известного политика Н.Е. Маркова, в окружении В.К. Николая Николаевича, В.К. Кирилла Владимировича и «дом Романовых» с целью разжигания и без того «пламенеющих» интриг между наследниками на вакантный царский престол.

3. Агентурное проникновение в разведывательные и контрразведывательные структуры стран Прибалтики, Польши, Англии и Франции с целью вскрытия планов по организации интервенции и её недопущения.

4. Аккумуляция контрреволюционных структур в СССР вокруг «Треста», постепенная их локализация и ликвидация.

5. Проведение самостоятельных контрразведывательных операций (легенд) со спецслужбами Польши, Румынии, Японии, Финляндии, Франции и Англии, парализация их деятельности против СССР.

Ф.Э. Дзержинский

Цели и намерения были явно завышенными для молодых структур безопасности советской страны, не имевшей почти никакого опыта подобного противоборства с «коллегами» из Франции, Англии, Польши. Но сложность задачи не отменяла необходимости её решения. И для этого был использован накопленный опыт борьбы с контрреволюционным подпольем.

В частности, как утверждает авторитетный польский историк спецслужб А. Кшак, в 1921 года ВЧК предприняло попытку провести очередную операцию по ликвидации контрреволюционной структуры. Он утверждает, что в начале года ВЧК вышла на след антибольшевицкой организации во главе с полковником В. Балабиным после предательства одного из членов некоего Г.К. Павловского, сообщившего о частых конспиративных собраниях на квартире Балабина неизвестных людей. Павловский был завербован для дальнейшей разработки группы Балабина. Вскоре он сообщил о наличии у организации оружия, типографии, а также контактов с кругами и разведкой Литвы. В дальнейшем, по сообщению Павловского, был установлен состав организации, которую на Лубянке назвали «Вихрь», в количестве около 100 человек и готовности их приступить к активным акциям против советской власти в форме терактов и диверсий. Сведения были доложены председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому, и принято решение о ликвидации антибольшевицкой структуры. После проведённых арестов, задержаний и допросов выявилось, что никакой подпольной «белогвардейской»[16] организации с оружием и типографией не существует, так же как и планов общих знакомых Балабина по проведению антисоветских вооружённых акций. Всё это явилось плодом больной фантазии Павловского.

Здесь важно отметить, что всей операцией «Вихрь», по утверждению А. Кшака, руководил молодой начальник контрразведки Артур Христианович Артузов[17]. И тогда в ЧК якобы было принято решение об использовании «истории» с Павловским для легендированного создания подпольной организации с последующим выходом в Европу, в круги «Русской заграницы».

Вполне можно предположить, что подобного рода структуры в различных формах, от реально инициированной врангелевской или иностранной разведкой до самочинно сформированной бывшими участниками «Белого движения», функционировали в подполье на территории страны. Мотивация их понятна. Не сегодня завтра большевики под грузом свалившихся на них проблем, в полной изоляции от внешнего мира будут уничтожены в ходе очередной интервенции. И когда нас спросят, как мы приближали час победы, мы всегда сможем объяснить и доказать, что не сидели сложа руки, и если и служили в Красной армии, то по заданию Русской армии генерала П.Н. Врангеля. Добровольчество, зародившееся в дни российской катастрофы, явилось воистину единственной лампадой, какую зажгла национальная совесть перед скорбным, поруганным ликом Родины. К лету 1921 года говорить о Русской армии уже не приходилось.

А.Х. Артузов[18]

Как всегда, «постарались» союзники. Летом 1920 г. англичане поставили ультиматум генералу Врангелю, что если он не заключит мирный договор с большевиками, они откажутся от снабжения его войск оружием и амуницией[19]. Барон отказался. Англичане тоже – от снабжения. Спустя год «постарались» французские союзники. Весной 1921 года во французской официальной печати был опубликован ряд статей и сообщений правительства, где прямо говорилось, что генералу П.Н. Врангелю не следует питать иллюзий, полагаясь на возможный успех в военном походе против Советской России. В этих условиях П.Н. Врангель предпринял активные шаги в поисках средств на содержание армии на полуострове Галлиполи. Под его руководством штабом Русской армии была разработана целая программа по спасению военных структур, находящихся на централизованном содержании. Кое-какие деньги получить удалось. Но по большому счету, это проблемы не решило, французы согласились выплачивать скудное денежное довольствие только части военных чинов под залог того, что удалось вывезти из Крыма. Кстати, многое из «вывезенного» бесследно исчезло в Марселе, и не без участия тех же французов.

Несмотря на некоторые временные послабления, давление на П.Н. Врангеля и подчинённые ему вооружённые части продолжалось. Новый комендант Галлиполи французский подполковник Томассен довёл до сведения русского командования, что эвакуированная из Крыма армия генерала П.Н. Врангеля более таковой не является. Она становится организацией «Русской заграницы». В соответствии с этим все русские военные должны сдать имеющееся оружие, а все военные организации – самороспуститься. Такое развитие событий не исключало и возможных вооружённых столкновений между русскими и французами. Возникший инцидент удалось частично погасить только после вмешательства греческого митрополита Константина в ходе празднования Рождества Христова. Попытки П.Н. Врангеля и его окружения поднять настрой военных к лету 1921 года наталкивались на ожесточённое сопротивление французов, использовавших любой случай, чтобы унизить командование Русской армии, создать впечатление своего полного контроля над российскими военными эмигрантами. Программа действий французского руководства в отношении дальнейшей судьбы Русской армии предусматривала:

1) без видимого насилия к русским генералам и офицерам нейтрализовать их влияние на рядовой состав, гражданских беженцев, не позволить создавать новые военные организации и союзы, постепенно перейти к дезорганизации и полной ликвидации существовавших военных белоэмигрантских структур;

2) системой мер политического, идеологического и экономического характера вынудить военных беженцев вернуться на Родину (стать репатриантами) или переселиться (эмигрировать) в другие регионы земного шара.

В этом безвыходном положении барон частично согласился на ультиматум с оговоркой о передислокации его переформатированных частей в офицерские и полковые союзы по всей Европе под названием «Объединённая русская армия». Сам он выбрал для себя и штаба Королевство сербов, хорватов и словенцев (СХС, с 1929 г. – Югославия). Однако части былой Русской армии продолжали сохранять воинский дух, боеспособность и веру в скорый освободительный поход. При этом деятельность разведывательных структур лишь усилилась посредством создания представительств ОРА в столицах Восточной Европы, Германии и Франции, а также частичного использования бывших военных атташе Российской империи в столицах мира.

Пролог операции «ТРЕСТ»

Догматическая версия начала контрразведывательной операции «Трест» звучит следующим образом. Некий советский чиновник Народного комиссариата (Наркомата) торговли Александр Александрович Якушев во время своей служебной командировки в Осло, проездом через Ревель[20], посетил квартиру бывшего русского подданного и передал ему письмо. Эту просьбу он выполнил по настоянию своей московской соседки по подъезду. И к своему Удивлению, узнал в неизвестном своего якобы бывшего ученика по лицею. В ходе завязавшейся беседы А.А. Якушев поведал, что в силу жизненных обстоятельств работает на советскую власть, хотя в душе по-прежнему считает себя монархистом, как и многие его знакомые. С ними А.А. Якушев иногда собирается на квартире и под романсы Вяльцевой, Паниной, Морфесси ностальгируют по канувшим в Лету годам. К этому он добавил, что многие бывшие царские сановники и офицеры остаются настроены решительно антисоветски и как носители монархических убеждений внедрены в правительственный аппарат и Красную армию, что и оказало влияние на большевицкий режим, склонив его к провозглашению НЭПа.

Начало довольно интригующее, и даже как-то хочется поверить в правдоподобность пролога. Однако если углубиться детально в биографию А. Якушева, то, кроме его монархизма и работы во внешней торговли Советской России, обнаружится и многое другое, не менее любопытное. Например, причины посещения Ревеля имеют несколько версий. Польский разведчик Ежи Незбжицкий (литературный псевдоним – Ричард Врага) утверждает, что в Ревеле А. Якушев хотел заняться делом совершенно личного порядка. В этом городе проживал муж одной дамы, которая сама осталась в России (подразумевается та самая соседка по подъезду). В течение довольно долгого времени А.А. Якушев поддерживал с этой дамой «бальзаковского возраста» «душевные» отношения и хотел на ней жениться. Нужен был развод. Как А.А. Якушев, так и его пассия были не только монархистами, но и истинными православными и не признавали ни советских разводов, ни советских браков в загсе. Вот почему «жених» и появился в эстонской столице, а заодно передал письмо и привет двоюродному брату.

Е. Незбжицкий (Р. Врага)[21]

В свою очередь Лев Никулин, автор романа-хроники «Мёртвая зыбь», лёгшего в основу культового художественного сериала Сергея Николаевича Колосова «Операция “Трестˮ», утверждает, что у А. Якушева (ловеласа) был несерьёзный роман с соседкой по дому Варварой Петровной Страшкевич (Москва, Арбат, Никольский пер., д. 12). Именно она как двоюродная сестра Юрия Александровича Артамонова (NB?! – О.Р.) якобы попросила передать ему личное письмо.

Да, учитывая многотомные материалы оперативной разработки «Ярославец»[22], которые находились в распоряжении Л. Никулина, есть допущение признать его версию в качестве базовой. Но при этом никак не удаётся отделаться от его «зыбкого» гешефта с водяными знаками «Розенталь»…

Л.В. Никулин[23]

В начале 80-х годов, на одной из лекций по истории органов ВЧК-КГБ в Высшей школе КГБ СССР (ВКШ), преподаватель Иван Игнатьевич Васильев поведал нам, слушателям ВКШ, что Льву Никулину были доверены секретные, многотомные материалы операции «Трест» для написания учебного пособия, с последующим использованием его в процессе обучения слушателей Школы КГБ. Однако по каким-то неведомым причинам Л. Никулин (Розенталь) проигнорировал интересы ВКШ КГБ СССР и сделал себе гешефт на бестселлере «Мёртвая зыбь». Нет необходимости объяснять, что ознакомить с секретными материалами можно было только доверенного человека, имеющего допуск к государственным секретам и «выбранный» агентурный псевдоним, то есть агента КГБ СССР.

Существует и третья версия. Её автор – непосредственный свидетель и активный участник событий августа 1921 года, подпоручик польской разведки Владислав Михневич, помощник резидента польской разведки в Ревеле Виктора Дриммера. Его догмат наиболее структурирован, детализирован, объёмен, объективен по фактуре и оперативно логичен. Согласно воспоминаниям В. Михневича, А. Якушев прибыл в Ревель в компании со своим давним и хорошим знакомым, уроженцем Норвегии, британским бизнесменом Йонасом Лидом. «Хорошим» знакомым Й. Лид стал к 1912 году, когда Александр Александрович уже занимал пост управляющего эксплуатационным отделом Управления водных и шоссейных сообщений Министерства. К сорока годам А. Якушев – действительный статский советник, по табели о рангах этот чин соответствовал чину генерал-майора в армии или контр-адмирала на флоте.

С этого года он лично (!) протежировал развитие коммерческого проекта англичанина в Сибири (скажем прямо – был завербован британцем как примитивный государственный взяточник). Тогда Йонас возглавлял вновь образованную «Сибирскую компанию». Иностранец стал «подминать» под себя все крупные местные пароходные общества с целью установления монополии на речное судоходство Обь-Иртышско-Енисейского бассейна и не без значительного влияния Александра Александровича получил разрешение и кредит на строительство лесной перевалочной базы на реке Обь. В этом водном захвате Сибири, где отсутствовали железные дороги, Лид явно преуспел и в 1913 году, по указу императора получил почётное подданство за создание Сибирской судоходной и промышленной компании. В свою очередь Йонас спустя пять лет якобы в знак «благодарности» предпринял попытку «освободить» царскую семью, но не получил разрешения от премьер-министра Ллойд-Джорджа[24].

Так «повествует» британская разведка. В свою очередь, германская разведка парирует своего извечного оппонента заявлениями о том, что это она перевела царскую семью в Екатеринбург, чтобы обеспечить им гарантии безопасности от попыток уничтожения со стороны Лондона и Вашингтона.

По странному стечению обстоятельств уже тогда в 1918 г. Й. Лид работал в тесном контакте с Сиднеем Рейли, известным британским разведчиком. Тот в свою очередь ещё с 1917 года был знаком с А.А. Якушевым (NB!), который странным образом оказался в одном вагоне с Й. Лидом – «хорошим знакомым». «Хорошим» ещё и потому, что к 1917 г. благодаря коррупционеру А.А. Якушеву британец завладел всем российским речным пароходством по рекам Иртыш и Обь с выходом в Карское море, где его корабли в период навигации всякий раз встречали торговые суда Его Величества для перевалки дешёвого русского сырья. На оперативном языке контрразведки: А.А. Якушев посредством взяток был завербован британской разведкой для экономической экспансии брит ов в Сибирь, а в последующей карьере – в качестве агента влияния для оказания содействия врагу в его акциях по уничтожению главного мирового противника Британии и всего Запада – императорской России.

В. Михневич

Собачий «ошейник» с надписью «Предатель» и был передан из рук С. Рейли в 1917 г. в руки Й. Лида в 1921 г. Как говорят – «пошёл по рукам», стал передаваться от одного куратора разведки на связь другому и обратно. Важно понимать, что «поводок от ошейника» (вернее – цепь) постоянно находился в Лондоне. Данное «трагическое» обстоятельство однажды сделанного неверного биографического шага невыносимо тяготило Александра Александровича. Но исправить что-либо уже было невозможно, так же как и отказаться от выполнения английских надрессированных «команд»: просьб, указаний, требований, приказов. В противном случае «ошейник» тут же превратился бы в петлю, обильно смазанную царским или советским парафином. И слёзные раскаивания в адрес императора Николая II или Дзержинского ему бы «помогли», как мёртвому – кадило.

Да, если бы не большевицкий государственный переворот в октябре 1917 года, вполне возможно, что Сибирь стала бы очередной колонией в звериной пасти британского льва.

Но тогда в 1917–1921 годах такое понятие, как «случайное» знакомство, отсутствовало по определению (по крайней мере в должностных инструкциях сотрудников британской разведки). Все всё прекрасно понимали. И С. Рейли прекрасно знал, что царский сановник А. Якушев является агентом влияния британской разведки, за что исправно, ежемесячно получает солидные «иудины» фунты, позволяющие ему быть желанным гостем многих столичных салонов, а также элитных «домов терпимости», а иногда и воздыхателем замужних дам. Свою служебную карьеру в империи Александр Александрович делал довольно быстро и заслуженно. Он был обязан этим своему живому уму и большой работоспособности. Человек он был общительный и пользовался симпатиями в разнообразных кругах благодаря своему умению быть приятным, полезным и интересным.

И в 1921 году Й. Лид всего лишь восстановил агентурную связь со своим дореволюционным агентом. А проследовав вместе с ним в город Осло (до 1887 года – Христиания), на переговоры по поставкам русского леса в Европу, оказал ему содействие в заключении первых значительных договоров большевицкой России, прорвавших экономическую блокаду мировых санкций. Взамен попросил предоставить конфиденциальную информацию о внешней политике большевиков и всё, что на тот момент знал А. Якушев.

Й. Лид

Но – это случилось позже.

А до этого в купе вагона при прохождении пограничной проверки на границе с Эстонией Йонас, к своему изумлению, узнал, что перед ним никакой не его «хороший» агент А.А. Якушев, а некий советский чиновник – Александр Александрович Фёдоров. От удивления он даже заглянул в его паспорт. Так и есть! А.А. Якушев превратился в А.А. Фёдорова[25]. Но когда и зачем?! Если он официальный представитель новой власти в России?! Что или кто заставил его сменить наработанный десятилетиями трудовой имидж?! Может, со сменой старого режима решил сменить и своё запачканное, коррумпированное прошлое?! Резонно. Но в те годы самому взять и оформить новый «лист» биографии, да ещё выехать в загранкомандировку с ответственным заданием правительства?! Это было невозможно от слова вообще! Вопрос выезда за границу в первые годы советской власти, тем более по такому жизненно важному вопросу, как экспорт леса, а не революций, решительным образом согласовывался с Лубянкой. Впрочем, как и с революцией. И человек, который командировался для такого «ответственного» задания, должен был пройти «чистилище» ВЧК. И только потом как «новорождённый» той же властью принять новый паспорт, с новой фамилией и, как считали в «чистилище», с новой биографией без старых грехов, о которых пока чекисты не догадывались.

Даже по советскому прошлому автор помнит: чтобы выехать в загранкомандировку, нужно было иметь не столько профессиональные навыки специалиста, сколько агентурный псевдоним…

О том, что А. Якушев (А.А. Фёдоров) уже к августу 1921 г. был агентом ВЧК, Владислав Михневич, а вместе с ним и автор, нисколько не сомневался, так же, как и в том, что так называемое письмо от «сестры» В.П. Страшкевич – чекистская комбинация прикрытия. Надо было легализовать приезд и встречу А. Якушева с Юрием Артамоновым. Закономерен вопрос: перед кем или чем?! Ответ: перед эстонской, польской и английской разведками. Безусловно, А. Якушев не ожидал, что в вагоне встретит Йонаса. Но легенда сработала – Й. Лид поверил, что А. Якушев якобы знает Ю. Артамонова со времени работы в лицее, где тот обучался премудростям, которые якобы с кафедры вещал Александр Александрович. А паспорт сменил, чтобы перед новыми «товарищами» по Наркомату не довлело «проклятое царское» прошлое и в целом для конспирации…

Да, А. Якушев залегендировал свою связь с Ю. Артамоновым. Тогда какова была цель встречи с Ю. Артамоновым? Если письмо о разводе (как нас уверяет Е. Незбжицкий) предназначалось мужу Варвары, то почему пан капитан не указывает его имя?! Он подспудно намекает, что это Ю. Артамонов?! Но это абсурд, ему тогда было всего 21 год! Таким образом Е. Незбжицкий что-то недоговаривает и «наводит тень на плетень», а значит, что-то знает, но скрывает. Значит, пытается кого-то выгородить, а кого-то подвести под подозрение. А почему бы не допустить мысль, что сам Е. Незбжицкий своей возможной изменой посадил «черное» пятно на «белоснежный» мундир польского офицера разведки?!

Подошло время внимательно присмотреться к персоне Юрия Александровича Артамонова. Что нам о нём известно, если не прибегать к «библиотеке конгресса США»? Крайне мало по сравнению с теми материалами, которые хранятся в архивах спецслужб России и с которыми мы сможем ознакомиться только после «Второго пришествия»…[26]

Владислав нам даёт конкретное число – 31 января 1920 года, когда Ю. Артамонов как офицер запаса пришёл в свою часть за жалованьем (денежным довольствием), но оказалось, что кассовый сейф, напичканный английскими фунтами, накануне незаконно вскрыл и изъял всю наличность один из генералов Русской армии. Казнокрада удалось задержать на борту отходящего в Швецию парохода. Часть денег вернули[27]. Но вернуть прежнее уважение к своим отцам-командирам было не суждено. Ю. Артамонов в силу своего великосветского воспитания принял всё за личное оскорбление. Отчаяние и безысходность нависли над ним как свинцовые балтийские тучи. Ему реально не было на что жить. Оставалось только молиться. И ангел-хранитель Юрия Александровича не заставил себя долго упрашивать. Владея в совершенстве английским языком, Ю. Артамонов не упустил случая устроиться переводчиком в консульский отдел британского посольства в Ревеле[28].

Ю.А. Артамонов

Этот «кульбит» однополчанина так и не был принят «элитной» общиной Ревеля. «Из грязи в князи» – слухи, эмоции, завистливые проклятия. Назревал сухопутный «девятый вал» И.К. Айвазовского… Особенно среди русских беженцев, которым голод, нужда и пугающая неизвестность всё чаще заглядывали в глаза. На этом фоне Ю. Артамонов представлял оазис респектабельного штиля. Вернулись довоенные капризы жизни, аристократические привычки, этикет, дипломатические рауты, реверансы, чужие придворные лакеи – как дежавю. Судьба стала купаться в волнах Балтийского моря и омываться «золотыми» брызгами по всему телу. Юрий Александрович оказался ценным приобретением для британцев. Они доверяли ему и одновременно отчуждали своей извечной скупостью. А в нём возродилось приобретённое в молодости желание щеголять по жизни, отбирая у неё всё и сразу. Поднимая статусный уровень своего достатка, Ю. Артамонов явно не договорился с ценой.

В этой ситуации спасение не предоставляло даже возможное английское повышение жалованья. Балтика – она всегда изменчива, как нелюбимая женщина. Пришёл зюйд-вест, и шикарная жизнь нувориша из русских беженцев стала «мелеть». Казино, поклонницы и прочие прелести эмигрантского безвременья ввергли Юрия Александровича в долги. Ладно бы деньги, но потеря «лица» и репутации были мучительно невыносимы. Позор и бесчестие, как петля висельницы, раскачивались над головой, подвигая к единственно правильному решению… Достать в портовом городе револьвер – всё равно что подобрать выброшенную на берег дохлую рыбу. А укоротить жизнь Юрию согласились бы многие нищие сослуживцы. Да, те самые, которые неделями и месяцами выстаивали в очередях к советскому представительству с одним лишь молебным раскаиванием – «хоть бы умереть» на Родине. Юрий Александрович их тогда не замечал и презирал. Но за всё надо платить.

И однажды Ю. Артамонов занял очередь в консульство…

«Золотая форточка»

Что собой представляла Эстония осенью 1920 года, перед тем как стать трамплином для старта операции «Трест»? Лимитрофный осколок Российской империи после военного лихолетья содрогался в экономической агонии независимости без опыта государственного и политического строительства. Она никому была не нужна. Даже как плацдарм для возможной агрессии и деятельности иностранных разведок – предпочтение отдавалось Финляндии генерала Маннергейма. Однако. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Несчастье отнюдь не эстонское, но большевицкое. И заключалось оно в том, что Антанта[29], прежде всего в лице США, всё настойчивее намекала Москве на выполнение ею своих обещаний.

О чём конкретно шла речь?

11 ноября 1918 г. во Франции между Антантой и Германией было заключено Компьенское перемирие, положившее окончание боевых действий на Западном фронте Первой мировой войны. Германия и её союзники были нейтрализованы. Покончив с одним врагом, Антанта по инициативе Черчилля и Фоша приняла решение о широкомасштабной интервенции, призванной покончить с другим не менее опасным мировым злом – Коммунистической Россией. Помимо того что она заявила о мировой революции, то есть переделе экономического мира, она ограбила западных инвесторов на миллиарды и отказалась выплачивать компенсации за национализированные объекты промышленности и финансов, а также проценты по вкладам европейцев. В необъёмном гроссбухе «обид» Антанты отдельными пунктами значилось: предательство большевиков с заключением Брестского мира, обеспечение немцев продовольствием, промышленным сырьём, денежной контрибуцией в период боёв на Западном фронте, отказ от проведения согласованных наступательных действий против общего врага.

Если выразиться более предметно, то за «проезд в опломбированных вагонах» через Германию на «встречу» с «Великим Октябрём» Ленин и большевики по Брестскому мирному договору отдали Германии 780 000 кв. км территории бывшей Российской империи, где проживало около 56 млн человек, находилось 27 % обрабатываемой земли и 26 % железнодорожной сети, выплавлялось 73 % железа, добывалось 89 % каменного угля, производилось 90 % сахара[30].

Намерение Антанты разделаться с большевиками было ничуть не меньше, если не сказать больше, поверженной Германии. По одной причине. Страшили метастазы коммунизма (то есть национализации = передел собственности и создание новой правящей элиты), которые могли переброситься на страны Европы, что, собственно, и произошло в кайзеровской Германии, когда в конце декабря начались симптомы и потуги революции.

В январе и феврале 1919 года прошли негласные консультации между Германией, Польшей и Антантой по вопросу скрытой переброски войск в Польшу, в частности формировавшийся во Франции корпус генерала Ю. Галлера. Немцы обязались предоставить свой торговый флот и порт Данциг. Известия о планах Антанты расширить интервенцию до 100 000 солдат и офицеров привели большевиков, зажатых в «кремлёвских башнях», в революционный ступор. Разрушенный экономический потенциал страны, Гражданская война, голод, ненависть крестьянской России (80 % населения) к коммунистам – всё указывало на то, что противостоять интервенции не хватит сил, а последствия поражения будут катастрофическими для «кремлёвских мечтателей», и гильотину Французской революции разместят на «апрельском броневике»[31], с которой они и зачали революционный, кровавый хаос.

И в этом случае большевиками было принято уже апробированное на немцах решение – откупиться от Антанты (прежде всего США, должниками которой по итогам Первой мировой войны стали все страны Европы. Общий долг 15 стран Континента составил к 1919 году 15 657 633 тысячи долларов. Примерно: 50 млн долларов равно 75,2 т золота). А в качестве товара для торговли выступили: золото, промышленные концессии, природные ресурсы, уникальные мировые шедевры искусства и драгоценности ограбленной империи[32].

И тут, «внезапно», в январе 1919 г. в Нью-Йорке по адресу: 110 Вест 40-я стрит в здании «Уорлд Тауэр» открывается «Советское бюро» под руководством гражданина Германии Людвига Мартенса, соратника Ленина. Его обычно называют первым послом Советского Союза в США, а до того времени он был вице-президентом проектно-технической фирмы «Вайнберг & Познер», расположенной на Бродвее, 120. Спустя два месяца, 19 марта, Л. Мартенс направили в Госдепартамент США меморандум: «В случае возобновления торговли с Соединёнными Штатами Российское Правительство готово немедленно разместить в банках Европы и Америки золото на сумму в двести миллионов долларов (это 300 тонн золота. – О.Р.) для покрытия стоимости первых закупок»[33].

На первом этапе оферта большевиков не впечатлила деловые круги США и, несмотря на заманчивый искус и интригу завладеть «Русским золотым тельцом», желание пришлось «положить» на неопределённый срок в «сейф». А в Россию направить делегацию Красного Креста, врачи которой не удосужились научиться ходить в гражданской обуви и всё время переходили на строевой шаг. Хорошо хоть шпоры к каблукам туфель не привинтили…

Ленин и Ко в свою очередь не теряли надежду и время. Активно разрабатывался сценарий по легализации императорского золота с царским клеймением. То есть шли поиски страны, в которую можно его ввозить, переплавлять и уже под видом местной или нейтральной страны реализовывать на Западе, учитывая «золотую блокаду» вокруг РСФСР. Необходимо было «прорубить золотое окно в Европу».

Следуя заветам Петра I, рубить решили на Балтике.

Вылупившиеся на свет в 1919 году новые Балтийские лимитрофы представляли для этого особый интерес. С Литвой пришлось сразу расстаться, так как поляки не желали советского присутствия в своей вотчине, оккупировав Вильно. С Латвией не получилось по той причине, что в январе 1919 г. чекисты во главе с Петерсом, Лацисом и многими сотнями других латышей организовали государственный переворот и объявили о советизации страны. Это был явный перебор. Революционное хамство большевиков вызвало негодование в Германии, направившей свои войска в страну. В мае Советская Латвия перестала существовать.

Немцы учинили повальный разгром всех революционных структур, вынудив латышских стрелков и чекистов вновь бежать в Россию. Возможно, этим обстоятельством и был вызван спад в «красном терроре» в первой половине 19-го года в Совдепии и серьёзные поражения на фронтах Гражданской войны[34]? Правда, латыши потом с лихвой компенсировали своё временное отсутствие и горечь поражения национальной революции на населении Советской России. Уже тогда за латышами закрепился слоган: «Ищи не палача, а ищи – латыша!» Собственно, как и слово «товарищи» среди новых хозяев Российской империи. Оно было рождено в среде речных пиратов-грабителей на Волге в середине XVIII века, когда ватаги бандитов грабили купеческие корабли на пути из варяг в греки. Чтобы ободрить подельника, поднять его боевой, абордажный порыв, они подзадоривали друг друга криками не «Ура!», но призывами: «Ищи – товар!», «Товар – ищи!», «Товар – ищи!»…

Финляндия отказалась от контактов по этому вопросу и довольствовалась признанием независимости от РСФСР. Оставалась Эстония, где продолжалась война за независимость страны со стороны Антанты и эстонских частей Красной Армии. В таких условиях «рубить» было невозможно, и Москва пошла на уступки, то есть капитулировала, но не ради «мировой революции», а «золотого окна». Были упразднены красные эстонские формирования в составе Красной армии, прекращена революционная деятельность коммунистов в Эстонии, согласована граница, уступлены земли вокруг Нарвы и Ивангорода. Выплачено 11 тонн золота в компенсацию активов эстонцев, национализированных в РСФСР. Со своей стороны Эстония согласилась на разоружение частей Русской Северо-Западной армии генерала Н. Юденича[35].

2 февраля 1920 года был подписан Тартуский мирный договор. Следует отметить, что в январе Антанта формально отменила торговую блокаду России[36].

Судя по всему, большевицкую оферту достали из Нью-Йоркского сейфа на Уолл-стрите, после того как американский Красный Крест, закончив разведывательную миссию и «щёлкнув шпорами», доложил о перспективном промышленном и сырьевом потенциале советской колонии.

Это был первый мирный договор в истории РСФСР. Вскоре через «пробитое отверстие» Советская Россия вышла на мировой торговый рынок с контрабандным экспортом огромной массы императорского золота, а также награбленных и конфискованных у населения и церкви драгоценностей, предметов музейного искусства из государственных и частных собраний. Почин оказался «заразительный», революционный, и в конце августа 1920 года был заключён Рижский мирный договор между РСФСР и Латвией, который окончательно «прорубил золотую форточку».

Первые эшелоны с контрабандным драгоценностями и золотом ушли на Ревель весной 1920 года с целью последующего «отмывания» (легализации) в Стокгольме и продажи на биржах в Швеции, Германии и США. Из Казани было доставлено 199 ящиков с золотыми слитками вышей пробы, происходившими из «золотого эшелона» А.В. Колчака[37].

Как писал о своей работе в Ревеле представитель Наркомвнешторга Г.А. Соломон: «Назначив меня в Ревель, советское правительство возложило на меня обязанность снабжать актуальной валютой все наши заграничные организации, возглавляемые Красиным в Лондоне, Коппом в Берлине, Литвиновым в Копенгагене и разными специально командированными в ту или иную страну лицами (как, например, Бронштейн, брат Троцкого) для определенных закупок, а также и многочисленные тайные отделения Коминтерна, пожиравшие массу денег… (Выделено О.Р.)

Задача эта при современной ситуации была очень нелёгкая. Я имел возможность продавать золото только в Стокгольме. Конечно, стокгольмская биржа была лишь промежуточным этапом для нашего золота и в свою очередь перепродавала его (иногда, как мне говорили, для обезличивания нашего золота в интересах сокрытия его происхождения, его перетапливали в слитки («свинки») на крупных биржах, как берлинская, например. Разумеется, мы теряли от этой перепродажи, но ничего в то время нельзя было поделать…»[38].

А вот что в те дни писала местная ревельская газета Waba Maa: «Вечером 13 апреля в Нарву прибыло из Москвы золота на 9 млн ЗР, из коих 7 млн предназначены для Эстонии, согласно мирному договору, а 2 млн получит полномочный представитель РСФСР в Ревеле Гуковский (Израиль Менделевич Гуковский. – О.Р.)[39] для покупки различных товаров для Советской России. Всё золото находилось в 150 ящиках, по 60 000 рублей в каждом».

В середине июля 1920 года та же газета поместила заметку: «11 июля из Москвы в Нарву прибыл курьер Вагнер, тотчас отправившийся в Ревель. Он привёз 449 ящиков с золотом, погружённых в два вагона. Вес золота – 1832 пуда. Всё привезённое золото предназначено для платежей по закупленным в Эстонии и Западной Европе материалам»[40].

Тогда же летом эстонская газета Paevaleht сообщила: «Советское правительство из своих запасов золота уплатила Польше – 30, Эстонии – 15 и Латвии – 4 миллиона рублей золотом. В Америку вывезено золота на 25 миллионов английских фунтов. В последние дни в Ревель прибыло 1380 пудов золота (22 080 кг), которое, видимо, будет последним из посылок русского золота. Попытка собрать находящееся на руках у населения золото не дала никаких результатов».

И.М. Гуковский

Исходя из золотого паритета 1 ф. ст. = 9,453 ЗР, выходит, что к середине 1921 г. через Ревель в Америку было отправлено русского золота на 236,4 млн руб. = 183 т. Плюс «отмытое» русское золото, купленное в Европе Нью-Йорским банковским синдикатом. Итого получается не менее 300 т. За этот же период бюро Л. Мартенса заключило с деловыми кругами САСШ договоров на поставку продукции всего лишь на 200 000 долларов[41].

Куда исчезло 290 т золота? Никто не знает.

В сводках военной разведки САСШ, которая занималась валютными операциями Л. Красина (нарком внешней торговли страны и посол РСФСР в Великобритании), отмечались активные поставки золота в Нью-Йорк и Сан-Франциско. После реализации металла деньги переводились на счета некоего «Ленина». Тогда же летом 1921 года после окончания поставок золота в САСШ сам Л. Мартенс покинул Американский континент.

В этой части хотелось бы предоставить слово автору трёхтомного исторического бестселлера А.Г. Мосякину:

«…А теперь представим любопытнейший документ, обнаруженный в начале 2000-х годов в Национальном архиве США известным американским историком Ричардом Спенсом, который переслал его автору и разрешил опубликовать. Это резюме (краткое описание архивного дела) касается отчёта американской военной разведки о деятельности Л.Б. Красина и судьбе золотого запаса Российской империи. Вот что написал по сему поводу Спенс:

“Примерно в 1925 году Отдел военной разведки армии США (MID) составил список всех отчётов и файлов, имеющих отношение к Леониду Красину. Список содержит только краткие сведения о содержании документов, многие из которых с тех пор «пропали без вести». MID-файл 2347-D-27 содержит или содержал интригующий отчёт, составленный Управлением военно-морской разведки (ONI) 21 сентября 1921 г. О нём имеется резюме.

Впервые я наткнулся на это резюме около 18 лет назад, когда заказал копию предметного файла MID на Леонида Красина. Этот предметный файл содержал список и резюме всех MID документов, относящихся к Красину. Вскоре я запросил копию документа 2347-D-27, но мне сказали, что документ не найден. Я нанял частного исследователя для поиска отчёта. Они обыскали весь файл 2347-D, но отчёта опять не нашли. Поэтому я думаю, мы должны с сожалением констатировать, что он «утерян». Всё, что осталось – это резюмеˮ. Вот его искомый текст. (II.Док. 99).

“Г-н Красин, глава российского торгового представительства, прибыл в Англию и объявил о создании российского банка. В Лондоне он пролил свет на судьбу золотого запаса Российской империи. Часть его хранится в Лондоне, Париже и Стокгольме, но бóльшая часть в Нью-Йорке, хранится на имя Ленина… Названия банков в Нью-Йорке, которые держат эти деньги, можно получить в (Государственном департаменте)ˮ.

Итак, согласно приведённому документу значительная часть российского золотого запаса, вывезенного в начале 1920-х годов за границу, оказалась на валютных счетах в нью-йоркских банках, оформленных на имя Ленина[42]. Сколько именно – пока неизвестно, но мы знаем размер железнодорожной “золотой дельтыˮ (162 тонны ЗР) и можем предположить. Указанное в документе место нахождения золота (или полученной за него валюты) совпадает с признанием М.М. Литвинова, сделанным в апреле 1928 года на сессии ЦИК СССР, о том, что большая часть золота на сотни миллионов рублей, проданного им в 1921 г. за границу, нашла “своё последнее убежище в кладовых американского резервного банкаˮ. Валюта от продажи золота тоже оседала за океаном»[43].

В стране ещё не закончилась Гражданская война, стояли заводы, фабрики, транспорт, а императорское золото по указанию вождей мирового пролетариата широким потоком наполняло банки капиталистов в надежде на мировую революцию, которая якобы вернёт их опять пролетариату. По документам Наркомфина РСФСР, с ноября 1920 года по сентябрь 1921 года «товарищи» вывезли за границу золота на сумму 472,7 млн руб. – 366 т. Не считая того, что вывезли раньше и позже.

А в это время в стране, с марта 1918 года, «процветала» политика «военного коммунизма», то есть всеобщей экспроприации у населения всего: от денежных вкладов и фамильных ценностей до мешка зерна под весенний сев. И как результат этого «коммунизма» через два года в Европейской части РСФСР разразился повальный голод, который закончился не ранее урожая 1923 года, а в отдельных местностях длился до 1925 г. На этой территории проживало более 42 млн человек, жертвами бедствия стали не менее 5 млн человек[44]. Население вымирало миллионами, но ленинское правительство до лета 1921 года (пока Л. Мартнес не покинул США и не закрылась «золотая форточка») не выдало Наркомату продовольствия ни одного (!) золотого рубля на закупку продовольствия за границей[45].

Это был крах большевицкой антинародной демагогии о революции, о коммунизме. О мировой революции речь не могла быть по определению. Ограбив страну минимум на 300 т золота, разместив его на своих счетах в мировых банках (у финансовых капиталистов, врагов пролетариата), «товарищи» из Кремля вынуждены были мимикрировать перед массами с ранее озвученными лозунгами борьбы за народное счастье (без крестьян). И в то же время перейти к следующему этапу озвученной в 1919 и 1920 годах оферты, прежде всего перед США. Но при этом подразумевалось не германская аналогия с выплатой контрибуции и репарации в рамках очередного Бреста[46].

Нет! Речь шла именно об «отступной» для последующего дипломатического признания кровавого режима «товарищей – коммунистов»[47]! То есть об отказе от интервенции в Россию со стороны стран Антанты и их союзников в обмен на передачу почти всего золотого запаса Императорской России. Ни много ни мало! А именно из минимальных 852 т золота, коими располагали большевики на 7 ноября 1917 года, с учётом утрат «золота Колчака», к сентябрю 1921 г. осталось менее 57 т! То есть в период 1918–1921 годов большевицкие вожди тайно вывезли за границу не менее 480 т золота сверх всех предусмотренных выплат и трат. А с учётом проданных бриллиантов, шедевров живописи и других ценностей – около 656 т на 730 млн ЗР[48].

6 сентября 1921 года решением Политбюро РКП(б) при Совете труда и обороны была сформирована комиссия по золотому фонду («Золотая комиссия». Была ликвидирована 6 апреля 1922 года. Отчёты комиссии до сих пор засекречены). Одно из положений о комиссии обязывало все наркоматы РСФСР сдать в Государственное хранилище (Гохран) золото, драгоценные металлы и камни. 18 ноября 1921 г. Ленин пишет в ВЧК и Наркомфин: «В целях сосредоточения в одном месте всех ценностей, хранящихся сейчас в различных государственных учреждениях, предлагаю в трёхдневный срок, с момента получения сего, сдать в Гохран все ценные вещи, находящиеся ныне в распоряжении ВЧК»[49].

Чем можно объяснить персональное указание ВЧК (то есть напоминание) сдать всё золото и драгоценности в Гохран?! Только одним – ВЧК не выполнило решение Политбюро и игнорировало существование «золотой комиссии», которая к тому же просуществовала всего 8 месяцев. И надо думать, что была ликвидирована по «просьбе» уже ГПУ (правопреемнице ВЧК). И всё же создание «золотой комиссии», как представляется, явилось отправной точкой для ВЧК, как реорганизовать работу при условиях её существования и жёсткого лимитирования «оперативного» финансирования.

Куда же исчезли 480 т золота Российской империи?

Оказывается, для американской прессы это не составляло тайны.

«…24 апреля 1921 г. В.И. Ленин написал записку в ВЧК: «Совершенно секретно. И. Уншлихту и Бокию! Это безобразие, а не работа! Так работать нельзя. Полюбуйтесь, что там пишут. Немедленно найдите, если потребуется, вместе с Наркомфином и тов. Баша утечку. Ввиду секретности бумаги прошу немедленно мне вернуть ее вместе с прилагаемым и вашим мнением. Пред. СНК Ленин». «Прилагаемым» была вырезка из газеты «New York Times» с уже сделанным (лично Лениным, судя по почерку) переводом: «Целью “рабочихˮ лидеров большевицкой России, видимо, является маниакальное желание стать вторыми Гарун-аль-Рашидами с той лишь разницей, что легендарный калиф держал свои сокровища в подвалах принадлежащего ему дворца в Багдаде, в то время как большевики, напротив, предпочитают хранить свои богатства в банках Европы и Америки. Только за минувший год нам стало известно, на счета большевицких лидеров поступило от Троцкого – 11 млн долларов в один только банк САСШ и 90 млн франков в Швейцарский банк. От Зиновьева – 80 млн швейц. франков в Швейцарский банк. От Урицкого 85 млн швейц. франков в Швейцарский банк. От Дзержинского – 80 млн швейц. франков. От Ганецкого – 60 млн швейц. франков и 10 млн долларов САСШ. От Ленина – 75 млн швейц. франков…»[50].

После всего изложенного закономерен хотя бы вопрос о контрразведке. Откуда ревельские газеты знали точное количество «свинок», вес, отправителя, получателя, фасовщика и т. д.?! Наиболее вероятно, что утечка конфиденциальной информации происходила из Советского представительства во главе с Израилем Менделевичем Гуковским. Вопросами безопасности представительства занимался сотрудник ВЧК – Штеннингер.

Вот что о нём писал Г.А. Соломон, заместитель И. Гуковского:

«В качестве военного агента, специально для собирания военных сведений, в Ревеле находился считавшийся прикомандированным к Гуковскому некто Штеннингер. Это был очень приличный человек и, что главное, безукоризненно честный, которого в конце концов выжили. Он совершенно не мог примириться с политикой Гуковского и относился к нему с нескрываемым отвращением. Это сблизило его со мной, и, человек неопытный, он часто обращался ко мне с просьбой дать ему по тому или иному поводу совет.

Как оно и понятно, он должен был общаться с разного рода проходимцами, шпионами, работавшими обыкновенно на два фронта. Одним из высококвалифицированных осведомителей у него был русский инженер Р-н. Был ли он действительно инженером или сам присвоил себе это звание, я не знаю. … Это был грузный мужчина, говоривший сильно на “оˮ. Он не скрывал, что одновременно является информатором и английской разведки. Это был не особенно далёкий человек и, судя по его манерам и выражениям, скорее напоминал какого-нибудь строительного десятника…

…Я упомянул выше, что Р-н сообщил Штеннингеру и мне о том, будто Гуковский давал информацию английской контрразведке. Конечно, я не поверил этому доносу и на клятвенные уверения Р-на, что он сам своими глазами видел и читал доклады Гуковского, я сказал ему (и Штеннингер присоединился к моим словам), что буду считать его сообщение “облыжным доносомˮ, которому поэтому и не придаю никакого значения…

– Хорошо, Георгий Александрович, – сказал тогда Р-н, – а вы поверите, если я вам докажу, что говорю правду?

– Как же вы можете это доказать?

– Очень просто, – ответил он. – Я постараюсь раздобыть из дел английской контрразведки один из докладов Гуковского, написанный им собственноручно и им же самим подписанный… Тогда поверите?

– Если у меня не будет сомнений в подлинности этого документа, конечно, поверю, – ответил я. – Но только повторяю, если у меня не будет сомнений в подлинности документа, понимаете? Ведь я знаю, что с вашим братом, контрразведчиком информатором, надо держать ухо востро. Ведь вы не останавливаетесь и перед всякого рода подделками…»[51]

Судя по всему, чекист Штеннингер был недостаточно оперативно подготовлен для работы за границей, если доверял секреты своей службы хотя и честному, но всё же стороннему человеку. В свою очередь и Г.А. Соломон, несмотря на многолетний опыт подпольной работы, предвзято отнёсся к сообщению Р. об измене Гуковского, потребовав зачем-то образец докладной, хранящейся в сейфе английского «регионального резидента» в Прибалтике, Финляндии и Скандинавии подполковника Рональда Миклджона. Его агентурная сеть включала не менее 38 человек. Достаточно было детально опросить Р. о содержании прочитанных им документов в британской резидентуре и сравнить с реальными фактами. Если бы они подтвердились через Штеннингера, срочно сообщить на Лубянку, и в течение месяца Гуковского отозвали в Москву и успешно расстреляли.

У Г.А. Соломона был шанс избавиться от своего врага, и он им не воспользовался. А вот Гуковский, казнокрад и развращённый золотом и алмазами «товарищ», весной 1921 года избавился от заклятого недруга Штеннингера, а в июне от Г.А. Соломона. Правда, и сам заболел непонятной болезнью, был отозван в Москву и скоропостижно скончался в августе 1921 года, аккурат к окончанию «золотой лихорадки» с царским золотом. Он слишком много знал… Г.А. Соломон тоже должен был отправиться в мир иной ещё в марте, но вовремя за него взялись местные маститые врачи и вернули к жизни.

В конечном итоге следует признать, что британская разведка обыграла чекистов и за счёт завербованных в советском представительстве агентов была в курсе всего происходящего, в том числе по вопросам «золотой форточки», о которой знали: Гуковский, Г.А. Соломон и ещё 1–2 человека. Но уровнем полной информированности, который появлялся в прессе, обладал только Гуковский.

О том, что британцы проникли в советское представительство в Ревеле, свидетельствуют и другие любопытные факты. В ходе оперативной игры с советником советского полпредства Шеншевым англичане продали ложный шифр паспортного бюро и дезинформировали советскую разведку ложными телеграммами[52]. На короткий срок они смогли внедрить в полпредство своего агента М.Н. Аникина, отдельные сведения экономического характера им передавал заведующий экспедицией полпредства Рубакин (может, это и есть тот строительный десятник?!). Наконец, сотруднику паспортного бюро А.Ф. Житкову удалось завербовать второго помощника бухгалтера Д.С. Дольского[53].

Ю. Артамонов и другие герои «Треста»

В тот день, когда очередь в советское представительство в Ревеле занял молодой поручик, «опять» дежурил В. Кияковский (он же Косинский, Колесников и т. д.). Ещё весной 1921 года Виктор Станиславович обратил внимание на бравого офицера-переводчика, когда тот сопровождал британского консула при посещении советского представительства. Запомнилась и та надменность, с которой переводчик держался перед большевиками. Через пару месяцев оперативная папка с документами на «толмача» представляла солидный фолиант. В. Кияковский смог собрать достаточно сведений о Ю. Артамонове, чтобы понять важность его вербовки. К тому времени Юрий Александрович уже активно использовался в качестве переводчика при переброске русской агентуры через границу. Английские и эстонские «рыцари плаща и кинжала» проводили совместные мероприятия по внедрению бывших подданных Российской империи в новые структуры Советской России и прежде всего в ряды Красной армии. Среди этой категории новоиспечённых лазутчиков были и те, кто совсем недавно занимал очередь в Советское посольство и был лично «знаком» с В. Колесниковым.

За рабочий день через консульский отдел, где под прикрытием обычного клерка работал Виктор Станиславович, проходили десятки, если не сотни, посетителей. Среди подававших заявление о возвращение на Родину «рыцарь кожанки и маузера» отбирал наиболее перспективных кандидатов на вербовку и проводил с ними «душевные» беседы. В теме собеседования преобладали вопросы, связанные с родственниками в РСФСР, места работы за границей, контакты с иностранцами, связи в кругах «Русской заграницы». Наиболее ценные кандидаты получали заверения о внеочередном рассмотрении заявления и принятии решения на возвращение. При этом получали небольшие суммы материальной поддержки и просьбу рассказать «что-нибудь интересное» из жизни русских беженцев, о конкретном человеке или факте. При надлежащем исполнении такого рода просьб В. Кияковский увеличивал сумму поддержки и ставил новые задания кандидату на вербовку. Таким образом, ему удалось внедрить свою агентуру в Эстонский Генштаб, польское посольство, в другие госучреждения страны. Владеть и, главное, влиять на принятие решений в среде «Русской заграницы» Эстонии. Проникновение в польскую «двуйку» позволило получать упреждающую информацию о конкретных агентах, переправляемых в Россию спецслужбами Польши, Эстонии и Англии.

Активность и влияние Виктора Станиславовича в стране пребывания возросли настолько, что вечно скупые эстонцы вынуждены были персонально под него выделять бригаду наружного наблюдения. Но даже в этих условиях небольшого города деятельность В. Кияковского превзошла скромное ожидание руководства ВЧК. И заключалось оно в том, что «назойливость» эстонской контрразведки начала стеснять возможности по встрече с агентурой и нужными людьми в городе и области. И тогда он, памятуя время своей работы в «Польской организации войсковой» (ПОВ), принял решение на базе своей агентуры в среде русских беженцев создать резидентуру. То есть подобрать и обучить агента из числа русских авторитетов и передать ему на связь других агентов для общего руководства. Самому же изредка встречаться с резидентом для получения и обсуждения информации, материалов, определения направлений работы и решать иные оперативные дела разведки. Что и было им мастерски исполнено и послужило прецедентом (прелюдией) для создания подобного рода резидентур, с позиций открывающихся советских посольств за рубежом.

В.С. Кияковский (Стецкевич)

Приобретённый опыт и был взят за основу руководством ВЧК как прообраз будущей «Монархической организации Центральной России» (МОЦР). Только в этом случае резидентура была создана в Советской России, а пилотный проект был апробирован на эстонской разведке и местной русской диаспоре. Но и то, на первых порах созданная к лету 1921 года В. Кияковским резидентура была ориентирована на проникновение в государственные и военные институты Эстонии с целью вскрытия через них замыслов враждебного окружения Страны Советов, представленного Польшей, Латвией, Эстонией и Финляндией. Именно между этими странами в ноябре 1920 года в Риге был заключён тайный договор о взаимодействии в области сбора разведывательной информации об РСФСР и оказания влияния на её внутреннюю и внешнюю политику. Все участвующие стороны исходили из того, что большевицкая Россия (совместно с Украинской социалистической республикой) несёт в себе серьёзную угрозу для независимости вновь образованных государств, устранить которую возможно превентивными мероприятиями:

– организация политического вмешательства во внутреннюю жизнь России и через это оказание косвенного влияния на её становление;

– воспрепятствование консолидации российского общества под влиянием негативных сил, а именно антибольшевицких и монархических, провоцирование сепаратистских движений;

– разрушение боеспособности РСФСР.

Для решения указанных задач руководитель «двуйки» И. Матушевский в ноябре 1920 года в том числе планировал привлечь на свою сторону российских эсеров: «Возможность влияния на энергичную, солидарную российскую группу даёт нам также возможность осуществить более болезненное вмешательство во внутренние дела противника. Только сохранение этого козыря в своих руках может позволить принудить противника без объявления ему войны к соблюдению ст. II премилитарного договора»[54].

В условиях усиления антисоветской деятельности государств-лимитрофов планы советской разведки не ограничивались только этими странами, и когда в марте 1921 г. на пороге консульского кабинета В. Кияковского появился Ю. Артамонов, он понял: пришла пора «внедряться» в британскую разведку. Безусловно, вышеприведённый нарратив – это в определённой степени историческое допущение, но вековая практика деятельности разведчиков, за редким исключением, выработала стандартные принципы работы, можно сказать – оперативные инстинкты. А экстравагантный риск – книжное излишество мемуариста. Подобного рода матрицы давно отточены и функционируют в автоматическом режиме, с некоторыми «местными» особенностями, которые Виктор Станиславович прекрасно изучил с февраля 1920 г.

И. Матушевский. 20-е годы.

Как-то незаметно для окружения «переводчика», рассосались его материальные проблемы, к нему вновь вернулись старорежимные «замашки», появились доброжелательность и компанейство по отношению к соотечественникам. И вместе с этим «материальные гранты» В. Кияковского позволили совершить несколько вояжей в Германию, к своему боевому сослуживцу князю Кириллу Ширинскому-Шихматову, посетить ещё несколько «братьев по оружию». По крайней мере, не вдаваясь в детализацию, а ограничиваясь всего лишь общими фразами, такую фактуру и хронологию нам поведал сотрудник Ревельской резидентуры «двуйки» В. Михневич[55].

Вояжи Ю. Артамонова в Германию и Париж не остались без последствий. Как утверждает В. Михневич, весной и летом 1921 г. в Берлине и Париже появились представительства МОЦР во главе с братьями Кириллом и Юрием Ширинскими-Шихматовыми. Названия им были присвоены ЗЯ МОЦР (заграничная ячейка МОЦР) № 1 в Ревеле во главе с Ю. Артамоновым, ЗЯ МОЦР № 2 в Берлине во главе с князем Кириллом, ЗЯ МОЦР № 3 – в Париже во главе с князем Юрием[56].

Кн. Кирилл Алексеевич Ширинский-Шихматов при производстве в офицеры в 1915 году

На поверку оказывается, что с марта по август 1921 г. Юрий Александрович сумел провести титаническую работу по формированию нескольких резидентур советской разведки под крышей так называемой монархической организации в России, чьи интересы выражали её представительства в Ревеле, Париже и Берлине. При этом Ю. Артамонов получил выход на руководство Высшего монархического совета (ВМС) во главе с Н.Е. Марковым. То есть МОЦР легализовался в кругах «Русской заграницы». На этот же период «случайно» выпадает своего рода «документопад» из Москвы от резидентуры эстонской разведки. Подобного рода секретные материалы с различных структур советской власти никогда ранее не получали «штабы» лимитрофов. Эстонским разведчикам приходилось даже отказываться от некоторых весьма важных, секретных документов по банальной причине – отсутствия валюты.

Представляется, что «чухонцы»[57] просто стали экономить на покупке секретных документов, так как они им по большому счёту были не нужны, а отдавать (т. е. работать) на других затратно и экономически не выгодно, даже несмотря на обязывающий подписанный договор о взаимодействии между дружественными спецслужбами. Как пишет об этом В. Михневич: «…Начиная с 1921 года капитан Палм, руководитель Восточного отдела эстонской разведки, стал нас впечатлять и поражать поступающими из Москвы материалами. Когда однажды приехал в Ревель резидент в Москве, капитан Роман Бирк, Палм пригласил поляков на совместную с ним трапезу…»[58].

Секретные документы, предоставленные эстонскими разведчиками своим польским коллегам из резидентуры «Виттег», включали в себя: копию отчёта о фактическом состоянии и провиантом снабжении Красной Армии, штат штаба РККА, организационные приказы Разведывательного управления РККА, отчеты IV Управления РККА. А также доклады инспектора пехоты и инспектора кавалерии об общем численном штате РККА на 1 июля 1921 г., дислокация советских частей, списки бронепоездов, организация Балтийского флота и др. Эстонская разведка предоставила полякам в 1921 году доклад командующего вооружёнными силами Украины Михаила Фрунзе, кроме того, постоянно информировала о содержании и размерах советского транзита через Ревель[59].

Летом и осенью 1921 года список добытых и переданных документов составил:

1. Сборник секретных приказов Революционного Военного Совета Республики 1921 года. № 1299/230 от 12 июня 1921 г. Москва.

2. Сборник секретных приказов Революционного Военного Совета Республики 1921 год от 30 июля 1921 г.

3. На бланке: Штаб Генеральный Войска польского.

Информация направляется в реферат «А» от 12.11.1921 г. Отдел 2.

Текст: «Направляем данные большевистской разведки о военной ситуации в Польше с просьбой охарактеризовать сообщения и высказать мнение».

Текст на польском языке. Добытые сведения советской разведки (1 документ) напечатаны на печатной машинке с царским шрифтом[60].

4. Копия. Секретно.

ДВУХНЕДЕЛЬНАЯ СВОДКА

Разведывательного Управления Штаба РККА

№ 32 от 15 ноября 1921 года

Темы: НОРВЕГИЯ. ШВЕЦИЯ. ФИНЛЯНДИЯ. ЭСТОНИЯ. ЛАТВИЯ. ЛИТВА. Балтийский блок. ГЕРМАНИЯ. ВЕРХНЯЯ СИЛЕЗИЯ. ВЕНГРИЯ. ИТАЛИЯ. РУМЫНИЯ БОЛГАРИЯ. ЮГО-СЛАВИЯ. ГРЕЦИЯ. АЛБАНИЯ. ТУРЦИЯ. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. МОНГОЛИЯ. КИТАЙ. ЯПОНИЯ. САСШ.

Пункты. Внешние отношения… Экономики, Военные силы, Внутренние отношения, политическое положение.

Здесь и далее документы публикуются с сохранением орфографии и синтаксиса оригинала, кроме случаев, когда необходимо уточнить содержание.

Подлинную подписали: Нач. Разведывательного Управления: Зейбот

Начальник III Отдела Дзенис[61]

Один из агентов польской разведки преподаватель Харьковских курсов повышения образования высшего командного состава РККА псевдоним «Орловский» (настоящая фамилия – Марк Дашченко) «затоварил» польского резидента в Харькове (столица УССР до 1933 года) секретными материалами настолько, что у того кончились деньги, и он срочно запрашивал новую партию валюты из Варшавы[62].

Торговля государственными секретами была поставлена на «широкую ногу». Например, тома 8 и 10[63] хранят в себе сотни секретных документов, полученных польской разведкой из Советской России в период с лета 1921 г. по осень 1922 г. Среди них: секретные приказы по РККА, сводки ВЧК (!), справки о состоянии вооружённых сил РСФСР и т. д. По информации резидента «двуйки» при посольстве в Харькове только в Киевском округе, организация «М» (аббревиатура МОЦР. – О.Р.) насчитывала около 415 действующих членов (?!), подавляющее большинство – бывшие царские офицеры, многие из которых продолжали службу в РККА[64] (Выделено О.Р.).

В отношении сводок ВЧК-ОГПУ хочется отметить, что наладить их учёт, копирование, направление адресатам оставалось проблемой ещё несколько лет. (Практика составления подобного рода сводок по линии спецслужб была взята у Департамента полиции Российской империи.) Неучтённые копии сводок, неизвестно от какого адресата, каким-то образом оказывались за границей!? Даже в начале 1925 года Ф. Дзержинский требовал навести строгий учёт и контроль процесса их тиражирования и рассылки. Зачастую контент сводок оставлял желать лучшего и носил предвзятый, косный и лакированный характер.