Колтан

Колтан. Альберто Васкес-Фигероа. Перевод Дмитрий Романенко.

Houston, 2007

Четырнадцать из пятнадцати членов совета директоров уже заняли свои места вокруг гигантского стола для собраний, готовые выслушать сообщение их сурового председателя, который созвал их с необычной и неотложной срочностью.

Питер Коркенхэм, лысый и дородный мужчина с огромными роговыми очками и вечным горьким выражением на лице, вероятно вызванным мучительной язвой желудка, пробормотал что-то невнятное сквозь зубы, а затем просто зачитал сообщение, полученное им накануне, которое гласило следующее:

«Учитывая, что правительство Соединённых Штатов намеревается вывести войска из Ирака, оставляя за собой след из смерти и разрушений, опустошивших страну, мы приняли решение, что компания, виновная в этом жестоком и пагубном бедствии – Dall & Houston, которой вы являетесь главными руководителями и акционерами, – должна вернуть прибыль, полученную в результате этой варварской и неоправданной агрессии.

Мы понимаем, что невозможно вернуть к жизни погибших, но частично возместить причинённый ущерб вполне возможно. Поэтому мы требуем, чтобы вы вернули эти прибыли, которые, по нашим подсчётам, составляют около ста миллиардов долларов.

Если вы не примете наше справедливое требование, то каждые две недели один из вас будет казнён, независимо от того, что вы заявите в свою защиту, где бы вы ни скрывались и как бы ни пытались защититься.

Лучшее доказательство серьёзности наших намерений заключается в том, что тело единственного отсутствующего на сегодняшнем собрании члена совета директоров, Ричарда Марзана, чьё кресло сейчас пустует, находится внутри одной из амфор, украшающих сад его роскошного особняка на берегу реки.

Если вы решите сотрудничать, мы вышлем вам список больниц, школ, зданий, мостов и дорог, которые вы немедленно должны будете начать строить.

Если же нет, то к концу лета в живых останутся лишь двое из вас, но и им не суждено долго прожить.

Кровавые деньги смываются только кровью.

ААРОХУМ АЛЬ-РАШИД»

Питер Коркенхэм с крайней осторожностью положил документ на стол, словно он его обжигал, затем внимательно посмотрел на каждого из присутствующих, прежде чем начать вытирать свои очки и спокойно заметить:

– Сегодня утром из одной из амфор в его саду извлекли тело Ричарда; его обезглавили вчера после полудня…

– Но кто такой этот «Аарохум Аль-Рашид»? – спросил кто-то, явно встревоженный. – Новый Осама бин Ладен?

– Понятия не имею, но очевидно, что он взял имя султана, героя «Тысячи и одной ночи», – признал председатель. – Он, видимо, считает себя героем сказки, а нас – сорока разбойниками.

– Какая глупость!

– Думаю, Ричард не счёл бы это глупостью, – резко ответил кто-то. – Как и его жена с детьми.

– Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с настоящим убийцей?

– Судите по фактам.

– Террорист? – предположил калифорниец Бен Сандорф, сидевший почти напротив, на другом конце стола.

Раздражённый председатель Dall & Houston поднял руки ладонями вперёд, словно пытаясь остановить поток вопросов своих коллег. Прокашлявшись пару раз, он медленно отпил воды из стакана, стоявшего рядом, и уточнил:

– Террористы, как правило, стремятся уничтожать, а не строить. Поэтому первое, что нам нужно выяснить, – кем является тот, кто пытается сбить нас с толку столь необычным требованием. Он не требует денег или освобождения своих сообщников. Он требует, чтобы мы вернули всё, что заработали в Ираке, и направили эти средства на строительство школ и больниц. Так что, думаю, вы согласитесь со мной, что прежде никто не сталкивался с подобной ситуацией.

– Это всего лишь одна из форм шантажа, – настаивал Сандорф. – Цель не оправдывает средства.

– Не думаю, что это подходящее место для подобных заявлений, – с явной резкостью вмешался нью-йоркец Джефф Хэмилтон, сидевший справа от президента. – Все мы знаем, что за этим столом когда-то принимались решения, приведшие к войне, из которой не видно выхода. – Он сделал короткую паузу и добавил, как нечто не подлежащее обсуждению: – Так что давайте хотя бы между собой избегать малейшей тени лицемерия, ведь мы сталкиваемся с горьким фактом: в каком-то смысле с нас требуют ответа за то, что мы сделали.

– С какого права? – поинтересовался Гас Кэллоу.

– Примерно с того же, с какого он присутствовал на этом заседании совета директоров, когда принимались такие решения, – с ядовитой иронией ответил Хэмилтон. – То есть ни с какого.

– Однако, я считаю, что в нашем случае…

– Довольно! – резко прервал его Питер Коркенхэм тоном абсолютной власти. – Я не собираюсь тратить день на обсуждение ошибок или успехов прошлого. Джефф прав: что сделано, то сделано, и теперь нам предстоит иметь дело с весьма неприятным настоящим. – Он снова оглядел присутствующих и спросил: – Предложения?

– Принять условия, – робко предложил вечно застенчивый Джуди Слэндер.

– Неприемлемо, дорогой. Мы не можем потребовать от тысяч акционеров вернуть свои баснословные дивиденды ради спасения шкуры нескольких директоров. Они отправят нас к черту, и будут правы. Я бы так и поступил.

– Попытаться договориться о менее разорительном соглашении, – вновь вмешался Джефф Хэмилтон, на этот раз в более примирительном тоне.

– О какой сумме идет речь?

– Двадцать миллиардов…

– Это тоже неприемлемо, – последовал твердый ответ. – С нашей стороны, потому что нам нужен весь доступный капитал для новой операции, о которой мы поговорим позже. И, осмелюсь предположить, со стороны террористов тоже: если кто-то начинает переговоры с отрезания голов, он вряд ли готов идти на такие уступки. Я ясно выражаюсь?

– Абсолютно ясно.

– Еще идеи?

– Найти его и устранить раньше, чем он устранит нас.

– Блестяще в своей глупости, дорогой Джуди, – с презрением пробормотал президент. – Сто процентов иракцев, семьдесят процентов американцев и, думаю, половина остального мира винят Dall & Houston в начале этой войны. И что хуже всего – они правы. Стратегия была изложена здесь когда-то предельно четко, и, насколько я помню, никто из вас не вскочил, возмущенно отвергнув ее, и не покинул зал с криками.

– Это верно.

– Давайте признаем: большинство тех, кто там, требует наших голов. Так что любой из них может быть этим самым Аль Рашидом, который, как бы нелепо ни звучало его имя, убивать умеет. Искать его – всё равно что искать иголку в миллиарде стогов сена.

– То есть через шесть месяцев мы все мертвы? – с явным унынием уточнил Джефф Хэмилтон.

– Боюсь, что так.

– И для чего нам тогда все эти деньги?

– Прекрасный вопрос, ей-богу! – воскликнул Эладио Медрано, еще один из встревоженных членов совета директоров могущественной Dall & Houston. – Какой смысл в том, что мы заработали, если это не может защитить нас от какого-то убийцы?

– Может быть, для найма Blackwater. Если правительство использовало их в Ираке, думаю, они могли бы защитить нас и здесь.

– Если они добьются такого же успеха, как в Ираке, нам конец, – презрительно проворчал Джефф Хэмилтон. – Они хвастаются тем, что являются «лучшей частной армией в мире» и стоят баснословных денег, но допустили, чтобы в Багдаде убили полдюжины наших лучших инженеров.

– Хьюстон – это не Багдад.

– Ну, если из Хьюстона мы превратили Багдад в то, чем он стал, не стоит удивляться, если из Багдада захотят превратить Хьюстон в ад. По крайней мере, для нас, кто здесь находится.

Питер Коркенхэм повернулся к Джеффу Хэмилтону и примирительным тоном попросил:

– Вижу, они тебе не нравятся, но, зная, что ты хочешь принести пользу компании и, видимо, имеешь в этом опыт, прошу тебя подготовить отчет о Blackwater как можно скорее.

Colorado, 2007

Одиночество стало почти неразлучной спутницей Салки Эмбарек с того момента, как ракета разрушила ее дом, уничтожив всю ее семью в ту ночь, когда началось вторжение в Ирак. Но это одиночество превратилось в отчаяние, когда она осознала, что череда абсурдных решений привела ее к тому, что теперь она сидела на низкой стене на обочине американского шоссе.

Наблюдая, как мимо проносятся машины, мотоциклы и грузовики, она не могла не перебрать в голове бесчисленные ошибки, которые совершила с того момента, как ей пришла в голову нелепая идея отомстить тем, кто так несправедливо и жестоко отнял у нее все.

Не осознавая этого, она превратилась из одной из многочисленных жертв несправедливой войны в марионетку в руках тех, кто использовал ее ненависть в целях, которые имели мало общего с исчезновением ее семьи.

Ей пришлось признать, что она вела себя как глупая, позволив себе быть игрушкой в руках шайки бессовестных заговорщиков, которые ослепили ее ложными обещаниями, что она станет храброй террористкой-смертницей, уничтожающей виновников всех своих несчастий.

Ее завербовали в полуразрушенном Багдаде, изменили до неузнаваемости, сделав похожей на простую английскую девушку из среднего класса, перевезли через полмира в самое сердце Северной Америки, и когда она уже была уверена, что вот-вот пожертвует собой, устроив настоящую катастрофу среди своих врагов, они попросту бросили ее посреди незнакомой страны.

Она знала, что таких, как она, было много – тех, кто позволил вести себя на убой, одни движимые жаждой мести, другие – слепой верой в божественную заповедь уничтожать неверных любой ценой. Но она никогда не смогла бы понять, почему именно от нее отказались, когда она была абсолютно готова умереть, убивая.

Она всерьез задумалась над тем, чтобы сделать несколько шагов вперед и позволить одному из огромных ревущих грузовиков, проносившихся в паре метров от нее, решить разом все ее мучительные вопросы, просто размазав ее по асфальту. Но в итоге отвергла эту мысль, убедив себя, что умереть раздавленной на какой-то забытой дороге в другой части света – это недостойный конец для той, кто покинула Ирак с твердой целью взорвать десятки янки.

На данный момент ей не удалось взорвать ни одного.

Даже не ранить.

Даже не напугать.

Как террористка-новичок, она оказалась полным провалом. В стране, где любой школьник мог раздобыть автомат и устроить бойню в своей школе, она, когда-то мечтавшая о массовой резне, не имела даже простого ножа, чтобы защититься от пьяного бродяги.

Она просидела на стене почти час, пока рядом не остановился потрепанный, покрытый грязью грузовичок, и из кабины не выглянул рыжий, полулысый мужик с кислым выражением лица, воняющий пивом, потом и хлевом. Он спросил резко:

– Сколько за минет?

– Что вы сказали? – спросила она, надеясь, что ослышалась.

– Я сказал, сколько за минет, – раздраженно повторил отвратительный тип. – Быстрое дело, вон там, за деревьями.

– Да пошел ты! – возмутилась она. – За кого ты меня принимаешь?

– А за кого мне тебя принимать, тупая шлюха, сидящая на обочине шоссе? – огрызнулся он. – Да пошла ты!

Оставшись снова одна, она пришла к выводу, что этот вонючий рыжий был совершенно прав, ведь она слишком часто видела сотни девушек, полуголых, ждущих клиентов на обочинах дорог.

Она не могла винить никого в том, что ее приняли за одну из этих бесчисленных проституток, и поэтому решила уйти, пробираясь через поле густой кукурузы, стебли которой доходили ей до груди.

К полудню жара стала невыносимой, и она решила прилечь среди зарослей, усталая, голодная, жаждущая и вся в поту.

Она снова задумалась, что, черт возьми, может делать иракская девушка с поддельным паспортом в самом сердце Северной Америки, учитывая, что она даже не была уверена, разыскивает ли ее полиция и где, черт возьми, она вообще находится.

La Habana, 1936

«MRE»… Мауро Риверо Эльгоса.

«MRE»… Мауро Риверо Эльгоса.

Мауро Риверо Эльгоса… «MRE».

Мауро Риверо Эльгоса… «MRE».

Еще не исполнилось ему и трех лет, а он уже умел писать свое имя аккуратным, чистым и почти готическим почерком, а к пяти годам мог воспроизвести любой стиль письма, а также подделывать подписи матери, учителей и одноклассников с такой точностью, что, когда ему исполнилось десять, его лучший друг Эмилиано Сеспедес не мог не предсказать ему блестящее будущее в качестве фальсификатора.

Так же как некоторые люди рождаются с особым даром к музыке, живописи, литературе или ремеслам, Мауро Риверо Эльгоса обладал необыкновенной способностью подражать любому почерку, любому жесту, а особенно – любому голосу, даже женскому, что, несомненно, было результатом его безграничной наблюдательности.

Замкнутый, нелюдимый и молчаливый, он всегда оставался тенью среди теней, не упуская ни одной детали происходящего вокруг. Его мать – единственный человек, который знал его по-настоящему, – говорила, что ее сын был подобен гигантской губке, впитывающей все вокруг и возвращающей лишь тогда, когда считал нужным.

Он был любопытен ко всему, что могло пополнить его удивительный багаж знаний, но при этом ничто не увлекало его особенно. В один день его могло заинтересовать изучение физики, а на следующий – географии, астрономии или математики.

Один из немногих преподавателей, испытывавших к нему хоть какую-то симпатию, дон Леотло Арана, такой же серый и недоступный, как и сам Мауро, часто упрекал его за неспособность определиться с направлением, которое привело бы его к успеху. Он повторял до бесконечности старую пословицу:

– Ученик во многом, мастер ни в чем.

– Талант подобен воде, – утверждал он. – Если он разливается, то не приносит пользы никому, но если капля за каплей падает на одно и то же место, то способен пробить даже камень.

Ответ странного мальчика удивил его:

– Вода скучает, падая капля за каплей на одно и то же место, но ей некогда скучать, когда она разливается, отыскивая новые пути.

Если правда, что детство и юность определяют судьбу человека, то годы, проведенные в яркой, удушающей, шумной, суматошной и безумной Гаване, где Мауро Риверо был мрачной и задумчивой черной овцой в стаде веселых и беззаботных сверстников, сформировали его будущее. Он обладал поразительной способностью превращать покорное следование условностям в самую разрушительную форму бунта и восстания.

Ключ к этому противоречию заключался в том, что для Мауро Риверо Эльгосы не существовало веры, теории, социального или политического убеждения, формы любви, которая не была бы напрямую связана с его собственными инициалами: «MRE».

За пределами кончиков его тщательно ухоженных ногтей и последнего волоска на голове ничего не существовало. Даже его мать.

Марие Эльгоса де Риверо, которую муж бросил, когда Мауро был еще в колыбели, посвятила свою жизнь работе по двенадцать часов в день, чтобы вырастить сына. Но в ответ на свои заботы и жертвы она получила лишь уважение и, возможно, каплю благодарности, но ни капли настоящей любви.

Ее слабым утешением было осознание того, что она произвела на свет существо, которое словно было выточено из алебастра. На ощупь оно было гладким, формы его были изысканными, на первый взгляд оно казалось податливым, но при этом оставалось далеким, недоступным и холодным. Это был настоящий шелковый перчатка, скрывающая стальной кулак, готовый ударить неожиданно и жестоко.

На кого он был похож?

Трудный вопрос, на который несчастная Марие так и не нашла ответа, отчасти потому, что мало что знала о семье своего недолговременного супруга – мрачного коммивояжера, интересовавшегося исключительно азартными играми. Кости, петушиные бои, карты, борзые, скачки, расчеты вероятностей и кое-какие махинации приносили Сантьяго Риверо куда больше, чем его третьесортные товары. Но за это приходилось расплачиваться: время от времени он исчезал, оставляя после себя голодную семью и гору долговых расписок, не стоивших бумаги, на которой они были написаны.

Его жене понадобилось три года, чтобы расплатиться с долгами и избежать конфискации дома. Говорили, что ей удалось это не только благодаря продаже косметики, которую она с таким трудом производила, но и благодаря тому, что она сдавалась в аренду по часам.

Правда это или нет – никто не знал, но несомненным было одно: с того самого дня, как она закрыла дверь перед последним из своих кредиторов, она больше не открыла ее ни одному мужчине, даже тем, кто приходил с честными намерениями.

Мауро часто сопровождал мать в поле, помогая ей собирать цветы и растения, которые она затем настаивала в пальмовом масле по своим тайным и почти «волшебным» рецептам, превращая их в кремы, которые охотно покупали мулатки из Старой Гаваны. Это позволяло ей поддерживать ветхий семейный дом в приличном состоянии.

Под кирпичом на кухне она прятала потрепанную тетрадь в резиновой обложке, куда тщательно записывала составы своих снадобий. Она говорила сыну, что эта тетрадь и эти стены – единственное, что он получит в наследство.

– Помни, – повторяла она, – женщины всегда будут, а особенно те, которые хотят казаться красивее, чем они есть на самом деле. Если ты будешь наблюдать, как я готовлю кремы, однажды ты сможешь зарабатывать на жизнь честным трудом, не причиняя никому вреда.

Мауро Риверо не представлял себя проводящим всю жизнь в поисках редких ингредиентов, но его удивительная способность к обучению позволяла ему не только воспроизводить, но и иногда улучшать сложные техники своей матери.

Однако становиться производителем косметики он не планировал. Впрочем, у него вообще не было планов.

К пятнадцати годам он многое понял, в том числе то, что человек никогда не владеет своим будущим. Напротив, это будущее, развиваясь день за днем, подталкивает его в ту или иную сторону.

Los Ángeles, 2007

Но одно дело – быть готовым предстать перед правосудием, для чего у него была целая армия адвокатов, и совсем другое – противостоять обезумевшему «мстителю», который намеревался превратить его роскошные калифорнийские винодельни в грязные иракские госпитали.

Он был полностью уверен, что рано или поздно люди из компании поймают кретина, называвшего себя «Аарохум Аль Рашид». Но поскольку он не мог предсказать, сколько времени это займет, решил, что лучшее, что он может сделать в ожидании развития событий, – это укрыться в своей крепости.

Также существовала вероятность, что вся эта история – не более чем дымовая завеса, с помощью которой убийца кокаинового наркомана Ричарда Марзана пытался отвлечь внимание от истинных причин, по которым отправил его в иной мир в глиняном кувшине. Ведь было хорошо известно, что жена Ричарда уже несколько месяцев состояла в связи с известным южноамериканским автогонщиком.

На долю наследства, которая ей достанется, она могла бы купить своему красавчику сотню самых быстрых автомобилей в мире.

Тем не менее, в четверг, ровно через две недели после смерти Ричарда, он сунул в карман револьвер калибра .38 на всякий случай.

Ближе к полудню, убедившись, что все спокойно и охранники находятся на своих местах, ограничиваясь лишь кивком головы в знак приветствия, он решил спуститься в темный и огромный винный погреб, где хранились его лучшие вина.

Живым его больше никто не видел.

Через сорок восемь часов полиция получила сообщение о том, что тело Бема Сандорфа мацерируется в вине в бочке номер сто четырнадцать.

Три дня спустя несколько СМИ получили копию странного послания, которое некий загадочный человек, называвший себя «Аарохум Аль Рашид», отправил руководству компании Dall & Houston.

Почти сразу общественное мнение раскололось на два практически непримиримых лагеря: одни считали, что вернуть иракскому народу деньги, добытые столь жестоким и незаконным путем, было справедливо, другие же не принимали того, что называли откровенным шантажом, основанным лишь на терроре и убийствах.

Лились реки чернил, слов и даже демонстрировались кадры разрушений, вызванных этой абсурдной войной в Ираке, которая продолжала бушевать. Стало очевидно, что не существовало ни одного читателя или зрителя, у которого не было бы собственного мнения на этот счет.

Можно ли было сравнивать «Аль Рашида» с мифическим Робин Гудом, который грабил богатых, чтобы отдавать бедным, или он был всего лишь очередным членом «Аль-Каиды»?

Является ли морально приемлемым покончить с безнаказанностью тех, кто обогащается на крови и страданиях других, путем их казни без суда и возможности защитить себя?

Способно ли правосудие наказать тех, кто скрывается за анонимностью аббревиатур компаний, имеющих возможность оплачивать услуги дорогих адвокатских контор, мастеров затягивания любых судебных решений?

Подавляющее большинство людей начинали уставать от всесилия магнатов, которые превратились в настоящих диктаторов нового мирового порядка под флагом столь же восхваляемой, сколь и осуждаемой «глобализации». Однако реальность была такова, что большая часть средств массовой информации находилась в руках тех же магнатов, что в некоторой степени уравновешивало ситуацию.

Новый век не шел, как предыдущий, по пройденным дорогам гегемонии фашизма или коммунизма, заставлявших нации склоняться либо в сторону радикальной левой, либо в сторону жестокой правой. Теперь он двигался по тонкой, но не менее эффективной тропе, вымощенной весом акций, торгуемых на бирже.

А простой народ, тот, кто действительно страдал от последствий, еще не нашел способа бороться с этой паутиной, ведь времена диких забастовок и кровавых революций остались далеко позади.

Анонимность советов директоров и контрольные пакеты акций, находящиеся в руках безликих «пенсионных фондов», больше не позволяли, как раньше, находить «видимые головы», которые можно было бы снести.

Поэтому факт, что кто-то решил снести все эти «обычно невидимые головы», означал изменение в подходе, которое следовало учитывать.

***

С наступлением вечера она покинула кукурузное поле и двинулась по извилистым дорогам, которые вывели ее на второстепенное шоссе. Там, на закате, она заметила вдали обшарпанный, захудалый ресторан, рядом с которым возвышался такой же обшарпанный, захудалый мотель.

Она долго наблюдала за машинами и грузовиками, проезжавшими мимо, и пришла к выводу, что это место не слишком подходит для одинокой девушки. Однако она была голодна, обессилена и дезориентирована, поэтому в конце концов направилась в мотель и попросила комнату, за которую ее заставили заплатить вперед.

Место оказалось грязным, зловонным и по-настоящему удручающим. Она поужинала в столь же грязном, зловонном и удручающем ресторане, игнорируя непристойные намеки компании «дезертиров с фермы», которые, похоже, приняли ее за придорожную проститутку. Затем она забралась на расшатавшуюся кровать, предварительно заперев дверь на все замки и цепи.

Она не могла не задаться вопросом, неужели теперь так будет выглядеть вся ее жизнь? Бесцельное скитание по стране, которую она ненавидела, не казалось ей хоть сколько-нибудь привлекательным будущим. Тем более что рано или поздно кто-нибудь мог решить, что она – глупая претендентка в террористки, и тогда ей никогда не удалось бы объяснить, почему она оказалась так далеко от родного Ирака.

Она снова и снова проклинала себя за то, что вела себя так по-детски и глупо. И снова и снова пыталась оправдаться тем, что в момент принятия своего «жертвенного» решения была всего лишь озлобленной и растерянной подросткой.

С тех пор она сильно повзрослела – так же стремительно, как вызревают растения в теплице, когда поняла, что одна из самых страшных последствий войны заключается в том, что она сокращает юность и удлиняет старость.

Видеть, как вокруг умирают люди, заставляет детей преждевременно становиться взрослыми, а взрослых – превращаться в стариков. Чужая смерть неизменно напоминала о собственной, и все те ужасные годы, когда в Багдаде трупы торчали из-под завалов или висели на фонарных столбах, Салка Эмбарэк бродила по улицам, зная, что в любой момент, за ближайшим углом, может пополнить собой список окровавленных останков, за которые дрались бродячие собаки.

Человек привыкает ко всему, даже к жизни без надежды.

Она спала урывками, тревожно, терзаясь жуткими кошмарами и постоянными пробуждениями. К полудню она решила набрать номер единственного человека, который проявил к ней доброту с тех пор, как она приехала в Северную Америку.

Когда на другом конце провода раздался голос доброй старушки, она спросила:

– Мэри Лакомб? Это я, та девушка, с которой вы познакомились несколько дней назад и с которой ходили на рыбалку. Вы меня помните?

– О, конечно, дорогая! – последовал немедленный ответ. – Мы ведь чудесно провели день, правда? Как ты?

– Честно говоря, неважно. Я здесь никого не знаю и не знаю, куда мне идти.

– Где ты сейчас?

– В придорожном мотеле, недалеко от того места, где мы встретились.

– Дай мне адрес, и я приеду за тобой.

– Не стоит вас беспокоить, – тут же возразила девушка. – Мы можем встретиться там, где вы скажете, я как-нибудь доберусь.

– Это не беспокойство, дорогая, совсем нет! Завтра утром я буду у тебя и обещаю, что мы отправимся ловить форель в потрясающее место, которое открыл мой покойный муж и о котором больше никто не знает.

Ловить форель…

То утро, проведенное с пожилой женщиной на рыбалке, было, пожалуй, единственным по-настоящему приятным и умиротворяющим моментом, который она испытала с той самой ночи, когда проклятая американская ракета унесла жизни всей ее семьи.

Все последующие годы были наполнены болью, страхом, голодом, неопределенностью и, главное, ненавистью. Но те три часа, что они провели на берегу ручья, забрасывая удочки и дожидаясь, пока клюнет хитрая форель, стали чем-то вроде свежего оазиса посреди раскаленной пустыни.

Можно сказать, что в эти несколько коротких часов ее разум словно очистился от всех горьких мыслей, словно переполненная мусорная корзина, опустошенная и готовая к новому дню. Ей даже казалось, что вода ручья, струясь у ее ног, уносит с собой весь ужас, который ей довелось пережить.

Но это было лишь мимолетное мгновение, подобное вспышке падающей звезды на слишком темном небосклоне. Потому что реальность тут же вернулась с невыносимой жестокостью: все, абсолютно все, кого она любила и кто любил ее, были мертвы.

La Habana, 1950

Лучшим доказательством того, что он не ошибался, для Мауро Риверо стала ночь, когда Эмилиано Сеспедес и Пепе по прозвищу Несчастье перестарались, сводя счёты с Патуко – щуплым, но чересчур задиристым негритёнком. Они сбросили его со стены, и так неудачно, что он упал головой вниз и сломал себе шею.

Больше всего Мауро удивило не это, а то, как тяжело отнеслись к случившемуся его друзья: Эмилиано был готов разрыдаться, а Несчастье без всякого стеснения обмочился в свои единственные штаны.

– В чём проблема? – поинтересовался он.

– Как в чём проблема?! – заикаясь, пробормотал потрясённый Эмилиано. – Нас посадят в тюрьму!

– Вам пока не исполнилось столько лет, чтобы вас могли посадить.

– В таком случае нас отправят в исправительную колонию. А это даже хуже, потому что говорят, что там старшие пацаны насилуют новичков, пока не устанут.

– А с чего вдруг вас должны куда-то отправить?

– Как с чего?! Мы же его убили!

Мауро ничего не ответил. Он просто схватил мёртвого мальчишку за ноги, дотащил его до края стены и скинул в море.

– Кого вы убили? – спросил он, стряхивая с рук пыль, как будто завершил какое-то пустяковое дело. – Я никого не вижу.

Два подростка застыли, ошеломлённые. Они не могли поверить не столько в сам поступок, сколько в то, с какой лёгкостью он это сделал. Казалось, будто Мауро Риверо одним взмахом руки вернул всё на свои места. Будто это была всего лишь одна из обычных ночей, когда они спускались к набережной, чтобы подышать воздухом, пошутить или разделить бутылку рома, если им удавалось её раздобыть.

Все трое прекрасно понимали, что это место кишит голодными акулами, которые уже наверняка начали разбирать несчастного Патуко на части.

– А если его родные хватятся его?

– Пусть ищут. Я молчать буду, и вам, если вы хотите жить спокойно, советую то же самое.

– Мы у тебя в долгу.

– Я знаю.

Он сказал это ровным голосом, каким обычно говорил, но на этот раз друзьям стало не по себе. Эти два коротких слова прозвучали так, будто между ними возникла неразрывная связь, долг, который нельзя будет просто так списать.

Мауро Риверо действительно никогда ничего не забывал. Но он ни разу не упомянул случай с Патуко, даже когда через несколько дней пол-Гаваны с ужасом обсуждало находку – человеческую ногу, обнаруженную плавающей в порту.

Он даже улыбнулся, когда простак Бруно по прозвищу «Фальшь» прокомментировал это своим фирменным ехидным тоном:

– Кто-то остался без ноги.

Первое преступление – как первая любовь, первый успех или любое другое важное событие, которого раньше никогда не случалось. Оно становится переломным моментом в жизни. Но для Мауро Риверо это было не так.

Бросить ещё тёплый труп в море, к акулам, не имело для него никакого значения.

Почти каждую ночь они кидали в воду пустые бутылки и наблюдали, как течение уносит их вдоль набережной к порту. Это был своеобразный ритуал, означавший, что пора по домам. В этот раз вместо бутылки был человек, но Мауро не почувствовал ни малейшего волнения.

На самом деле, его вообще ничего не волновало – при условии, что стояла жара.

Когда же температура хоть немного падала, он неизменно пропускал встречи.

Это была единственная «наследственность», которую пока оставила ему мать.

Мари Эльгоса в молодости сбежала из родного Сент-Этьена. В её семье был наследственный недуг – редкий, болезненный и неприятный синдром Рейно. Из-за него у людей синели руки и ноги при малейшем похолодании, а в самых тяжёлых случаях начиналась гангрена, приводящая к ампутации.

Не желая делить участь своего отца, который уже сидел в инвалидном кресле, Мари однажды просто забрала из дома последние деньги и ушла, не сказав никому ни слова.

Она искала солнце.

И нашла его на Кубе.

Жизнь на острове была трудной, но не шла ни в какое сравнение с мучениями от боли, с синими от холода руками и страхом перед ампутацией.

Возможно, именно эта болезнь определила характер Мауро с рождения. Возможно, она сформировала его так же, как могла бы сформировать слепота, глухота или инвалидность.

Может ли то, что у тебя слишком чувствительные к холоду сосуды, повлиять на твою личность?

Если каждый раз, когда его руки и ноги синеют, его пронзает адская боль, пока кровь снова не начнёт циркулировать нормально, логично предположить, что с детства он научился защищаться от боли.

И только он сам мог решать, насколько сильной должна быть эта защита.

Ведь только он знал, насколько сильно он страдал.

Человечество ещё не изобрело термометр, который мог бы измерить уровень боли.

Да это было бы и невозможно: ведь не существует двух людей, переносящих страдания одинаково. Боль – это не просто ответ организма на повреждение. Она зависит от характера, настроения и множества других факторов.

Мауро с детства мог часами лежать на пляже под палящим солнцем, и ни одна капля пота не выступала на его теле.

Но в море, даже тёплом, он не мог пробыть и пяти минут.

Он лежал на песке, полуприкрыв глаза, наблюдая за плескающимися в воде друзьями.

Он казался неподвижным, словно отсутствующим.

Но в его голове не прекращалась работа.

Всё тепло, которое он не расходовал на движения, он использовал для размышлений.

***

Blackwater

Blackwater действует вне рамок действующего законодательства как здесь, так и за рубежом и, по-видимому, поддерживает тесные связи с радикальной христианской ультраправой. Они обычно используют автоматическое оружие, способное стрелять 900 пуль в минуту, и выполняли специальные миссии, такие как патрулирование улиц Нового Орлеана после урагана "Катрина" или охрана высокопоставленных чиновников американской администрации в Багдаде.

Компания располагает военной базой и флотом из двух десятков самолетов, утверждая, что может разместить 20 000 человек на месте в течение нескольких дней.

В марте 2004 года четверо ее сотрудников были атакованы, линчеваны, расчленены и сожжены разъяренной толпой иракцев в суннитской цитадели Фаллуджи. Их тела были повешены на мосту через Евфрат, а месть, осуществленная «их боевыми товарищами», только усилила сопротивление иракцев, которое по сей день наводит ужас как на гражданское население, так и на американских солдат.

Компания подвергается юридическим разбирательствам и общественному осуждению, но некоторых ее сотрудников принимали в Вашингтоне как новых героев войны с терроризмом.

Ее директор и владелец, Эрик Принс, считает, что его организация – пятая военная сила США; это не регулярная армия, но самая мощная наемническая милиция, известная миру со времен Римской империи. Администрация Джорджа Буша тайно финансировала ее деятельность, позволяя ей оперировать в зонах международных конфликтов и даже на территории США.

Комитет ООН выпустил отчет, в котором утверждается, что с приватизацией войны «частные или независимые подрядчики» стали главным экспортным продуктом некоторых развитых стран в зоны вооруженных конфликтов. ООН выражает обеспокоенность тем, что эти частные охранные компании изобрели способы создания боевых сил, действующих вне рамок закона, что запрещено международным законодательством, а именно Конвенцией против использования наемников 1989 года.

Blackwater зарабатывает сотни миллионов долларов в год за счет контрактов с Пентагоном, американскими разведслужбами и тренировок полицейских сил по всему миру. Президент Буш использует ее для ведения своей «глобальной войны с терроризмом», поскольку компания располагает собственной военной базой и силами, готовыми к немедленному развертыванию. Ее главными покровителями являются Дик Чейни, бывший министр обороны Дональд Рамсфелд и Коффер Блэк, которого некоторые считают экс-главой секретных операций ЦРУ, а ныне – вице-президентом Blackwater.

Администрация называет эту компанию «революцией в военном деле», сообщает авторитетный журнал The Nation, но многие рассматривают ее как прямую угрозу американской демократии. Руководители Blackwater отвергают подобные обвинения и с гордостью называют себя наемниками.

Будучи частной военной организацией, администрация Буша остается политически защищенной от ее действий… и потерь. В Ираке погибло около 780 «частных военных», но они не входят в официальные списки американских погибших, не получают медицинскую помощь от Пентагона, и никто не контролирует их жестокость.

Некоторые конгрессмены выразили обеспокоенность по поводу существования этих наемнических армий, о которых практически невозможно что-либо узнать.

Питер Коркенхем положил «отчет» на стол и долго потирал глаза, прежде чем спросить:

– Ты считаешь, что они действительно способны нас защитить?

– Общепринятое мнение – они лучшие в своем деле, – спокойно ответил Джефф Хэмилтон.

– Этого достаточно? – задал он намеренный вопрос.

– Достаточно ли стрелять 900 пуль в минуту, или лучше кто-то, кто делает меньше шума и больше думает?

– Если ты намекаешь на то, что важнее всего разоблачить этого Аль Рашида, то признаю, что эти звери для этого не подходят, но, думаю, они смогут помешать нам выбывать по одному.

– У меня такое чувство, что нас ждет противостояние силы и разума, и мне это не нравится. Совсем не нравится!

– С этой точки зрения, мне тоже, – признал его собеседник, который, казалось, уже четко определился в этом вопросе. – Но я не думаю, что одно должно исключать другое. У нас есть возможность нанять Blackwater для защиты, а параллельно найти тех, кто сможет вычислить этого безумного фанатика.

– Если бы он был просто безумцем, меня бы это не так беспокоило, – заметил его начальник, такой же серьезный и сосредоточенный, как всегда. – Безумцы часто ошибаются. Но что-то внутри меня говорит, что этот сукин сын не сделает ни одного неверного шага, даже если его подставить.

– Ты боишься?

– А ты нет?

– Конечно! Мне не нравится спать, забаррикадировавшись в комнате, и постоянно оглядываться через плечо в страхе, что за мной следит человек, готовый снести мне голову. Это не жизнь! Черт возьми, это не жизнь!

República Democrática del Congo, 2007

Марселю Валери уверяли, что Букаву – один из самых красивых городов Конго, на берегу прекрасного озера, с великолепным климатом, ухоженными садами и величественными особняками, напоминающими о былом блеске колониальной столицы.

Но то, что он увидел, оказалось совсем иным: зловонное место, удушающая жара, полуразрушенные здания, узкие улочки, по которым бродили голодные собаки, а кроме всего прочего – перенаселённость из-за массового притока крестьян, вынужденных покинуть свои дома из-за нескончаемых кровопролитных пограничных войн.

Некогда называемая Жемчужиной Конго, Букаву уже не могла похвастаться даже приличным отелем с работающим кондиционером. И когда Марсель был вынужден почти километр шагать пешком по душной авеню Патриса Лумумбы в поисках офиса, где его ждал владелец, по всей видимости, очень важной шахты, он встретил вовсе не энергичного и ослепительно уверенного в себе бизнесмена, занятого самым прибыльным делом нового века. Нет, перед ним предстал мрачный, грязный великан – что-то вроде бродяги, разившего водкой и говорившего с сильным русским акцентом, несмотря на то, что, по его словам, он родился в Казахстане.

– Как я уже предупреждал по телефону, – первым делом сказал казах. – Я не собираюсь продавать месторождение. Но всё зависит от цены. Я слишком долго торчу в этой проклятой дыре, малярия меня убивает, и если ваше предложение позволит мне никогда больше не работать, возможно, мы договоримся.

– Как вы понимаете, прежде всего мне нужно осмотреть шахту и фабрику, чтобы провести оценку, – заметил прибывший.

– Разумеется! – кивнул казах. – Но предупреждаю: то, что вы увидите, вряд ли можно назвать «фабрикой» или «шахтой» в понимании цивилизованного мира. Хотя это не имеет значения. Главное – мы добываем лучший минерал на рынке. – Он многозначительно подмигнул. – Или нет?

– Разумеется! – согласился уставший путешественник. – Но меня волнует не только качество и объёмы добычи, но и то, как долго этот рудник будет приносить прибыль.

– А вот это уже совсем другая история, мой друг! – расхохотался казах. – Этот проклятый минерал капризен, как красивая женщина, с которой все мечтают переспать. Он появляется там, где его не ждёшь, и исчезает, когда вздумается. Сегодня рудник приносит миллионы, а через неделю может разорить тебя. Таков мой риск. – Он налил себе щедрую порцию водки, даже не подумав предложить собеседнику, и добавил с намёком: – И ваш, если решите взять этот бизнес.

– Можно увидеть?

– Для этого вы сюда и приехали.

Казах провёл его по тёмным и запутанным коридорам в огромный ангар с жестяной крышей, больше напоминавший печь, чем «фабрику». Внутри около полусотни полуголых конголезцев, с ног до головы покрытых пылью, неустанно просеивали землю, движущуюся по бесконечному конвейеру, перебирая её голыми руками в поисках крошечных голубовато-серых камешков, которые бросали в обшарпанное ведро.

Это место было самой настоящей преисподней – не только из-за удушающей жары, но и потому, что воздух был полон пыли, а удушающий запах пота и мочи бил в нос, как железный молот.

– Господи…

– Я же предупреждал, – сказал казах. – Это не похоже ни на одну шахту, что вам доводилось видеть. Но клянусь, это единственный способ добыть этот ускользающий ублюдок, который никогда не залегает пластами, а рассеян в земле, перемешан с вольфрамитом и касситеритом.

Марсель жестом указал на людей, работающих в нечеловеческих условиях.

– Сколько им платят?

– Один евро.

– В час?

– Вы с ума сошли? В день.

Во второй половине дня, после того как они объехали озеро и проехали около тридцати километров на дряхлом грузовике, который, казалось, специально находил все ямы на узкой дороге из красной земли, они пересекли ручей, воды которого доходили до осей, и оказались на обширной равнине. Здесь деревья вырвали с корнем с помощью динамита.

Почти все «шахтёры» были подростками, почти детьми. Они вползали на четвереньках в узкие дыры, вырытые в склонах холмов, рискуя быть погребёнными заживо под обвалами, ведь хлипкие штольни не имели никакой опоры.

Покрытые пылью, исхудавшие, с воспалёнными глазами, они походили на армию призраков, которые несколько мгновений рассматривали прибывших, будто те явились с другой планеты.

И, возможно, так оно и было, ведь этот мир казался чужим, словно с далёкой звезды.

– А эти сколько получают? – спросил Марсель Валери.

– Двадцать центов.

– Двадцать центов за риск умереть там внутри? – ужаснулся он.

– Никто их не заставляет.

– Вы уверены?

– Достаточно.

– Каков уровень смертности?

– В среднем от пяти до семи погибших в месяц. Но у этой работы есть одно преимущество – хоронить их не нужно. Если кто-то остаётся под завалом, просто ставят крест и дело с концом.

– Жестоко, но практично, – тихо заметил бельгиец.

Долгое время он молча изучал всё вокруг, затем достал из кармана насквозь пропитанной потом рубашки маленький калькулятор, быстро что-то вычислил под пристальным взглядом казаха и наконец сказал, как будто невзначай:

– Тридцать миллионов – и никаких торгов.

– Евро? – недоверчиво переспросил тот.

– Евро.

– Сделка!

1

Эладио Медрано сумел зарекомендовать себя как один из лучших адвокатов по уголовным делам в США.

Большая часть его огромного состояния поступала от защиты мафиози и южноамериканских наркоторговцев, которые ценили не только его мастерство перед присяжными, но и то, что он свободно говорил по-испански, что значительно облегчало взаимопонимание.

Его нынешний клиент, Роберто Кармона, более известный под зловещим прозвищем «Кортакуэвоc» (Разрезающий Яйца) из-за своей маниакальной привычки кастрировать врагов и конкурентов, был задержан в Эль-Пасо по обвинению в контрабанде в страну более двухсот тонн кокаина. Для перевозки он использовал весьма необычный метод – советскую подводную лодку, которая переправляла тюки с наркотиками из Тампико (Мексика) на остров Матагорда (Техас), откуда они затем направлялись автомобильным транспортом в Хьюстон, Остин или Сан-Антонио.

В любой другой период своей жизни Эладио Медрано был бы счастлив получить столь сложное, интересное и прибыльное дело, которое обещало ему огромные гонорары, даже если бы он не смог добиться хотя бы условного освобождения для своего подзащитного. Однако за месяц, прошедший с момента тревожного заседания совета директоров «Далл & Хьюстон», его приоритеты резко изменились.

Убийства Ричарда Марзана и Бена Сандорфа, с которыми он провёл бесчисленные часы за столом переговоров или играя в гольф на полях Pine Crest Golf Club, видневшихся из окон его офиса, открыли ему глаза на горькую реальность. Теперь речь шла не о крупном гонораре или биржевой стоимости акций, а о возможности самому оказаться в бочке с вином, глиняной амфоре или другом подобном сосуде.

Три дня он размышлял о том, чтобы отказаться от защиты Кармоны и скрыться, но прекрасно понимал, что если бросит мексиканца в беде, то тот в полной мере оправдает своё прозвище и отправит одного из своих многочисленных головорезов отрезать ему яички и затолкать их в рану, проделанную в животе. Южноамериканские наркоторговцы не отличались снисходительностью к тем, кто не выполнял их требований.

По жестокости с ними мог сравниться разве что террорист, называющий себя «Аль-Рашид».

Медрано проклинал тот день, когда решил участвовать в заговоре, который в итоге привёл к началу этой глупой войны. Она принесла ему миллионы, но стоила многих неприятностей, нескольких дружеских связей и даже уважения и любви старшей дочери. Её жених, наёмник из Blackwater, был растерзан и убит на улице в Багдаде. Затем разъярённая толпа сожгла его тело и повесила на фонарном столбе.

Эладио Медрано был достаточно умен, чтобы осознать, что совершил страшную ошибку, и что хуже всего – она не имела смысла. Ему никогда не было нужно столько денег. Он даже не знал, во что их вложить. Это были просто цифры на банковском счету, которым он почти не пользовался и баланс которого редко проверял.

Только ради обладания.

Ради того, чтобы иметь больше.

Это были не золотые монеты, которые можно перебирать в руках, не пачки банкнот, которые можно носить в кармане. Это были просто цифры, не способные даже помочь ему сделать «бёрди» на двенадцатой лунке – достижение, которого он тщетно добивался двадцать лет и которое действительно сделало бы его счастливым.

Вот уже две недели он не играл в гольф, опасаясь, что ему прострелят голову. Главная проблема гольф-клуба Pine Crest в Хьюстоне заключалась в том, что он находился внутри города, и любой снайпер с окрестных автомагистралей мог легко поразить цель с расстояния менее четырёхсот метров.

В который раз он спрашивал себя: зачем ему столько денег, если он даже не может насладиться любимым развлечением?

Теперь ему приходилось тратить их на бронированный автомобиль и полдюжины мрачных телохранителей, которых силой навязал ему навязчивый Джефф Хэмилтон. Они даже сопровождали его в туалет.

С удовольствием он отдал бы Хэмилтону все свои акции «Далл & Хьюстон», если бы тот позволил ему вернуть свободу передвижения, но Питер Коркенхэм ясно дал понять: «Крысы, пытающиеся покинуть корабль в этот момент, немедленно заплатят за это».

Все знали, что этот ублюдок никогда не угрожает впустую. Они начинали это дело вместе, и он требовал, чтобы они шли до конца, какой бы он ни был.

Тем не менее, каждый раз, когда Медрано покидал бронированный автомобиль и пересекал тротуар, он чувствовал себя мишенью в тире, даже в окружении четверых громил.

Поэтому здание суда было одним из немногих мест, где он чувствовал себя в безопасности, зная, что его охрана считается одной из лучших в стране.

Оказавшись внутри, он пытался забыть обо всех тревогах и сосредоточиться на главном: доказать, что Роберто Кармона стал жертвой заговора коррумпированной мексиканской полиции и не имеет никакого отношения к старой, проржавевшей советской подлодке, которая, нагруженная до отказа кокаином, села на мель у берегов Техаса.

Поэтому его не удивило, что клиент попросил о встрече наедине в маленькой комнате, где его обычно держали перед началом заседания. Хитрый мексиканец всегда имел туз в рукаве, что позволяло ему выходить сухим из воды в любых столкновениях с законом.

– В чём дело на этот раз? – спросил Медрано.

Здоровяк, ростом с него, но моложе и значительно сильнее, осмотрелся, словно проверяя, нет ли камер или микрофонов, затем жестом пригласил адвоката сесть рядом.

– У меня хорошие новости, – прошептал он так тихо, что Медрано пришлось наклонить голову поближе.

– Что вы сказали? – переспросил он в том же тоне.

Кармона наклонился к нему ещё ближе, почти касаясь губами уха, и шепнул:

– У меня хорошие новости. Вчера моя жена встретилась с человеком, который пришёл от имени кого-то, кто, похоже, называет себя «Аарохум Аль-Рашид»…

Произнося это имя, он резко схватил Медрано за челюсть двумя пальцами, заставляя его открыть рот. Затем засунул ему в горло маленькую капсулу и с силой сжал, не давая выплюнуть, добавив:

– Он сказал, что если ты проглотишь это лекарство, то он вытащит меня отсюда.

Медрано отчаянно пытался вырваться, выплюнуть капсулу, закричать, но почти мгновенно его тело сотрясли судороги. Он задыхался, изо рта шла пена, а руки судорожно цеплялись за воздух.

Он упал на землю во весь рост, барахтаясь, царапая стены и издавая предсмертные звуки, в то время как его нападавший поднялся на ноги, чтобы яростно колотить в дверь и кричать во весь голос:

– Врача, врача! У адвоката приступ! Скорее, зовите врача!

Минуты, последовавшие за этим, стали одними из самых хаотичных в истории Дворца правосудия Хьюстона: врачи, медсёстры и полицейские метались туда-сюда, пока здоровяк, которого били сильные судороги, не был погружен на носилки и отправлен в ближайшую больницу на полной скорости.

Когда наконец один из судебных приставов зашел, чтобы сообщить "Кортакуэвоcу", что процесс, разумеется, откладывается, того уже нигде не было.

В небольшой комнате остался лишь труп Эладио Медрано.

Мауро Риверо очень рано осознал, что он значительно умнее всех окружающих.

Несмотря на свою эгоцентричность, он пришел к такому выводу не из-за собственной самовлюблённости, а чисто логическим путём: даже его лучшие учителя, казалось, не могли поспевать за ходом его мыслей.

Он также заметил одну деталь, которая показалась ему крайне важной: он не знал ни одного человека, который не имел бы вредной привычки, ограничивающей его способности. Алкоголь, наркотики, азартные игры, секс, чрезмерная жадность или ненасытная жажда власти – всё это слишком часто ослепляло людей. Поскольку сам он никогда не испытывал интереса ни к чему подобному, он считал, что это даёт ему значительное преимущество перед остальными.

Мауро не пил, не курил, не употреблял наркотики, не реагировал ни на женщин, ни на мужчин, какими бы привлекательными они ни были, не стремился к власти, а деньги интересовали его лишь как средство для достижения конкретной цели в конкретный момент.

Зато он был выдающимся игроком в покер – таким же хладнокровным, как кровь, что, казалось, текла в его венах, и настолько невозмутимым, что можно было подумать, будто он надевает маску при первой раздаче карт и не снимает её до самого конца игры.

Он никогда не отказывался от участия в партиях, но играл не ради удовольствия или азарта, а лишь как в упражнение, главная цель которого – сохранять полный самоконтроль.

О Мауро Риверо говорили, что он ведёт себя как ящерица и что иногда намеренно проигрывает, чтобы закалить свой характер и научиться принимать победу и поражение с одинаковым безразличием.

«Когда наковальня – терпи, когда молот – бей».

Эта старая поговорка, услышанная им в детстве, всегда вызывала у него смутные ассоциации с фашизмом. Она в какой-то мере стала его жизненным девизом, указывая путь, на котором он должен был быть готов и наносить удары, и принимать их.

И всё это – с абсолютной и полной равнодушностью. Ведь его главным недостатком, самой большой слабостью – или, возможно, величайшей добродетелью – было то, что он старался любой ценой скрывать любые эмоции и слабости.

Он родился, рос и жил день за днём с ограничениями и болью, вызванными абсурдной и почти неизвестной болезнью, которой он стыдился. Возможно, именно поэтому он прилагал столько усилий, чтобы никто и никогда не смог догадаться, что в данный момент происходит в его теле и разуме.

К шестнадцати годам он уже стал «серым кардиналом» банды, которая постепенно захватывала улицы Старой Гаваны. В семнадцать он наладил высокодоходный вариант игры в «болиту», а до достижения совершеннолетия основал печально известную и всесильную «Корпорацию» – тайное общество, ставшее ключевой силой во всех порочных и коррупционных делах столицы Кубы.

Его друг детства, Эмилиано Сеспедес, управлял сетью проституции, Бруно по прозвищу «Фуллдехотас» ведал азартными играми, Пепе «Нищий» поддерживал связи с продажными полицейскими, Ник Канакис занимался рэкетом, Це-ферино «Пингадура» отвечал за наркотики, а слеповатый Бальдомеро Карреньо контролировал финансовые потоки.

Слишком умный, чтобы позволить назвать себя «боссом», Мауро Риверо предпочел должность «координатора» и получал меньший доход, чем его подельники, объясняя это тем, что «он всё ещё живёт с матерью и ему не на что тратить деньги».

Но даже самая последняя проститутка и самый ничтожный уличный торговец лотерейными билетами знали, кто на самом деле задаёт правила игры. В Гаване – а может, и на всей Кубе – не шелохнётся и лист без ведома Мауро Риверо.

Благодаря своим осведомителям, интеллекту и интуиции, позволяющей чуять опасность задолго до её появления, он одним из первых понял, что небольшая группа повстанцев, окопавшихся в Сьерра-Маэстре под руководством некоего Фиделя Кастро, – это зародыш революции, которая рано или поздно сметёт жестокую и коррумпированную диктатуру самопровозглашённого генерала Фульхенсио Батисты.

И он прекрасно понимал, что революция – неподходящая почва для теневого бизнеса «Корпорации», особенно с учётом того, что её лидеры в той или иной степени сотрудничали с режимом диктатора.

Поэтому в октябре 1959 года он отправил мать на длительный отдых в Доминиканскую Республику, в ноябре убедил сообщников, что пора искать новые горизонты, если они не хотят оказаться перед расстрельным взводом, а в начале декабря в последний раз оглядел дом, в котором прошла его жизнь, сложил в три чемодана документы, включая мамины рецепты красоты, и сел на корабль, направляющийся в Майами.

Старушка сдержала свое слово, появившись на следующий день после обеда за рулем потрясающего дома на колесах, оснащенного всеми удобствами. Они тут же отправились в неспешное путешествие по второстепенным дорогам, обсуждая в течение долгих часов лишь незначительные темы.

Только после ужина, который они устроили у рощицы, находившейся в полудневном пути от реки, где, по слухам, «форели были размером с тюленей», хозяйка автомобиля серьезно и без всяких предисловий сказала:

– А теперь, дорогая, если хочешь, чтобы мы продолжили путь вместе, скажи мне, кто ты на самом деле. Потому что мне кажется, что в тебе английского не больше, чем во мне корейского.

– Меня зовут Салка Эмбарэк, я иракская. Моя семья погибла при бомбардировке Багдада. Я въехала в страну незаконно, и если меня поймает полиция, то, скорее всего, я проведу остаток жизни в тюрьме по обвинению в терроризме.

– Ладно! Если ты иракская, а твою семью убили, то все остальное не имеет значения. Об этом больше не будем говорить.

Девушка не смогла сдержать удивления и, открыв рот в почти глупом изумлении, пробормотала:

– Как это «не будем говорить»? Я только что призналась вам, что меня обвиняют в терроризме и ищет полиция, а вы так спокойны! Я не могу в это поверить!

– Полиция имеет скверную привычку искать несчастных и оставлять в покое тех, кто действительно причиняет вред, – обычно это политики, которые им платят, – спокойно ответила старушка. – Сколько бы преступлений ты ни совершила, если вообще совершала, ни одно из них не сравнится с преступлениями наших правителей, развязавших эту жестокую, кровавую и несправедливую войну в твоей стране. – Она широко улыбнулась и добавила: – Так что я не судья тебе. Прошлое – это прошлое, сейчас важно будущее. Какие у тебя планы?

– Никаких.

– Точно?

– Точно. Я приехала сюда с намерением убивать американцев, но начинаю думать, что месть ни к чему не ведет.

– Не знаю, что тебе сказать, дитя мое. Насколько я помню, мне никогда не приходилось мстить.

– Вам повезло! Пока я ждала в мотеле, смотрела новости по телевизору. Судя по всему, вчера в Ираке почти пятьсот человек погибли в трех терактах с заминированными автомобилями и бензовозами. Прошло четыре года, а с начала войны каждый день становится только хуже. Что останется от страны, в которой я родилась?

– Трудный вопрос, дорогая. Очень трудный. Особенно когда мир пришел к тому, что разрушать стало выгоднее, чем строить. Сегодня те, кто производит бомбы и ракеты, способные стереть с лица земли целый город, зарабатывают неизмеримо больше, чем те, кто делает кирпичи и бетон, чтобы этот город построить. И в этом, без сомнения, есть некий странный, поражающий воображение феномен. По крайней мере, для меня.

Она махнула рукой, словно отметая не имеющую смысла тему, и добавила:

– Но оставим это, ведь мы все равно не сможем ничего изменить. Чем бы ты хотела заняться теперь?

– Я же сказала, что не знаю.

– Нет, малышка! – возразила старушка. – Ты сказала, что «не знаешь, что будешь делать», а не «не знаешь, чего бы тебе хотелось». Это разные вещи.

– Не такие уж разные, потому что я и не задумывалась о том, что могу выбраться из всего этого живой. У меня поддельный паспорт, поэтому, как только я попытаюсь найти работу, меня разоблачат и посадят.

– Не беспокойся об этом, – тут же ответила старушка. – Эта страна настолько огромна, сложна и хаотична, что я встречала хирургов, которые работали, ни дня не учившись в университете, и судей, не имеющих диплома юриста. Недавно даже раскрыли потрясающий случай – человек двадцать лет преподавал в школе, не умея читать. – Казалось, ей самой трудно было в это поверить, но она добавила: – Здесь тебя могут приговорить к смертной казни за преступление в одном штате, а если пересечь почти невидимую линию, окажешься под защитой более мягких законов. На восточном побережье ты один человек, на западном – совершенно другой. Главное – знать уловки и к кому обращаться.

– А вы знаете, к кому обращаться?

– Запомни пословицу: «Черт умен не потому, что черт, а потому, что стар». А уж если этот черт – старуха, то и подавно.

– Вас не беспокоит, что вас могут связать со мной?

– Разве я похожа на террористку?

– А я похожа? На вид я, должно быть, самая беззащитная и безобидная девушка на свете. Террористов никто не узнает, если только их не гримируют для роли в фильме.

– Тут ты права, – рассмеялась старушка. – Вот видишь!

– Конечно, права. Те, кто меня завербовали, выглядели, как торговцы коврами, потому что они и были торговцами коврами. Они осветлили мне волосы, устроили ускоренный курс по жизни в Англии, научили, как выглядеть еще моложе и глупее, чем я есть, и отправили сюда – якобы убивать американцев.

– Но ты еще никого не убила.

Девушка молча кивнула. Старушка благодушно улыбнулась и спросила:

– Этого мне достаточно. Кстати, ты умеешь играть в карты?

París, 2007

Марсель Валери проявил достаточно терпения, чтобы не упоминать истинную причину встречи до тех пор, пока не был подан кофе, благодаря чему официанты тактично удалились, оставив их наедине в элегантном отдельном зале, где, несомненно, обсуждались бесчисленные многомиллионные сделки или политические соглашения значительного масштаба.

Его собеседник, Рэймонд Барриер – высокий, худощавый мужчина с очень седыми волосами и глазами, которые, казалось, всегда изучали мысли собеседника, – лишь наслаждался толстым сигарой и великолепным коньяком, ожидая, когда его визави сделает первый шаг.

Бельгиец допил свой кофе, улыбнулся с некоторой застенчивостью и, наконец, решился спросить:

– По какой цене ты покупаешь?

– По три тысячи пятьсот за килограмм.

– Какой объем?

– Около ста тонн неочищенного сырья в год.

– Тебе этого достаточно?

– А что поделать? Материал в дефиците, и с каждым днем рынок становится все сложнее.

– Но каковы твои реальные потребности? – с явным намеком уточнил Марсель Валери. – Сколько бы сделало тебя счастливым?

– Счастливым? – переспросил Барриер, несколько озадаченный. – Счастливым меня сделает все, что я смогу получить, но при условии гарантированных поставок. Потому что я не могу вложить целое состояние в оборудование, а потом обнаружить, что мне не хватает сырья.

– Ты бы вложил это «состояние», если бы тебе гарантировали триста тонн в год на пять лет?

– Разумеется! – Он многозначительно поднял палец. – Хотя, конечно, все зависит от цены.

– Вдвое дешевле той, что ты сейчас платишь.

Барриер уставился на него в изумлении, а затем переспросил:

– Что ты сказал?

– Я сказал, что это будет стоить тебе вдвое дешевле, чем сейчас.

– Ты издеваешься надо мной?

Марсель Валери не сразу ответил, осознавая впечатление, которое произвело его предложение, и теперь сам не спеша сделал глоток коньяка. Наконец, с легкой улыбкой он спросил:

– Я когда-нибудь обманывал тебя в делах? Насколько я помню, мы заключили нашу первую сделку пятнадцать лет назад, и у тебя не было ко мне претензий.

– Это правда, но то, что ты предлагаешь сейчас…

– То, что я предлагаю сейчас, принесет мне огромную прибыль, при условии, что ты дашь мне абсолютно безотзывную гарантию, что будешь покупать у меня триста тонн в год в течение пяти лет по цене тысяча семьсот пятьдесят евро за килограмм.

– Где и когда мне подписывать?

Его собеседник наклонился, взял стоявший рядом чемодан, открыл его и продемонстрировал несколько документов.

– Здесь и сейчас, – сказал он. – Хотя это предварительный контракт, который твои юристы могут тщательно изучить, мне достаточно, чтобы ты его подписал.

– Я ценю доверие, но ты уверен в том, что делаешь?

– Абсолютно!

– Ты гарантируешь триста тонн по этой цене и на такой срок? – повторил Барриер, словно не мог поверить в такую удачу.

– С штрафной санкцией в четыре миллиарда, если я задержу поставки более чем на пятнадцать дней.

– Ты сумасшедший!

– Предупреждаю, что требую такую же санкцию, если ты в какой-то момент откажешься платить.

– Если качество будет хорошим, я не вижу причин отказываться.

– Чистота гарантирована на уровне девяносто трех процентов.

– Это невозможно! – Барриер был все более ошеломлен. – Никто в здравом уме не предложит такую сделку, если не хочет разориться.

– Я в здравом уме, мой друг, и не собираюсь разоряться, потому что, знаешь ли, если пустить себе пулю в лоб, это выглядит отвратительно, да и на фотографиях выходишь неважно. – Он протянул ему золотую ручку и с почти насмешливой улыбкой спросил: – Подписываешь или нет? Если нет, это сделают Ericsson, Nokia, IBM, Motorola или Siemens… Я предложил это тебе первым из-за наших давних отношений, но ты сам понимаешь, что если я брошу этот контракт в воздух, он не успеет упасть на пол.

– В этом я не сомневаюсь, – пробормотал Барриер. – Так же, как и в том, что ты чертов интриган, который явно что-то знает. – Он впился в него своим пронизывающим взглядом и спросил: – Скажи мне правду, ты что-то знаешь, чего не знаю я?

– Разумеется, мой друг! – без тени смущения признался Валери. – Было бы глупо отрицать. Сегодня инсайдерская информация – основа большинства успешных сделок, и, как ты знаешь, я всегда обладаю лучшей информацией. – Он вложил ручку в его пальцы и легонько похлопал по руке в дружеском жесте. – Но одно я тебе гарантирую: ты ни разу не пожалеешь о подписанном контракте. Это одна из лучших сделок в твоей жизни.

Барриер начал ставить подписи в указанных местах, одновременно бормоча:

– Чувствую, что уже начинаю об этом жалеть!

Miami, 1961

Мауро Риверо не потребовалось и года, чтобы прийти к выводу, что Корпорация, которая так великолепно работала в Гаване, могла бы столь же успешно функционировать в Майами, полном кубинских эмигрантов, если бы сумела адаптироваться к новой стране и её обычаям.

– Пороки остаются пороками, независимо от того, на каком языке говорят, – любил повторять он, будучи убеждённым, что азартные игры, алкоголь, проституция, наркотики и взятки работают одинаково по обе стороны широкого морского пролива, разделяющего кубинский остров и полуостров Флорида.

Поэтому он принялся за трудную задачу – разыскать и реорганизовать свою команду, и ему это удалось, за исключением застенчивого и замкнутого Бальдомеро Карреньо. Тот совершил глупость, напившись патриотических чувств и выйдя на улицу с криками «Да здравствует революция!», «Да здравствует Фидель!», не осознав, что спустя две недели, благодаря доносу злопамятного соседа, эта же самая революция и этот же самый Фидель приговорят его к восьми годам каторжных работ, обвинив в сутенёрстве. При этом никто не учёл, что единственное, чем он занимался в жизни, – это эффективно управлял несколькими борделями, легально функционировавшими по законам того времени на Кубе.

Фидель Кастро пришёл к власти, пообещав, что Куба перестанет быть роскошным борделем для Северной Америки, и сдержал слово: спустя несколько лет он превратил её в бордель низкого класса для всего мира. Но это не спасло беднягу Карреньо от разрушенной жизни.

Между тем в Майами бизнес процветал, принося стабильные доллары вместо колеблющихся песо, главным образом потому, что прекрасные мулатки, сумевшие сбежать от коммунистического режима, пользовались большим спросом среди толп белокурых туристов, ежедневно прибывавших в город. К тому же подпольные азартные игры в «болиту» стали единственной надеждой на спасение от нищеты для множества эмигрантов, покинувших родину в одной одежде.

Мауро Риверо быстро усвоил одно основное правило, которое ввёл для своей команды и всегда строго соблюдал: в США можно было избежать правосудия, если не ввязываться в похищения людей и наркоторговлю.

Любое другое преступление можно было так или иначе уладить с помощью больших денег и хороших адвокатов.

Он также усвоил ещё одно золотое правило: в Маленькой Гаване далеко не все были политическими беженцами и ярыми противниками коммунистического режима, как утверждалось. По меньшей мере один из пятидесяти эмигрантов на самом деле был шпионом, работающим на Кастро.

По этой причине он старался сохранять абсолютный нейтралитет в отношениях с соотечественниками, что не было слишком сложно для столь равнодушного человека, как он.

Ему было безразлично, кастристы перед ним или антикастристы, поскольку политика никогда не была для него приоритетом и никогда не станет таковым.

Его единственным приоритетом было не мёрзнуть, а в Майами в этом плане ему было вполне комфортно.

Благодаря этому всё шло как по маслу. Он организовал косметическую фирму, использовав её как прикрытие для своих доходов, и не сталкивался с какими-либо проблемами, пока в один роковой день газеты не вынесли на первую полосу новость о том, что на пляже найден мёртвым чернокожий мальчик, почти ребёнок, со следами жестоких насилия и пыток.

Это было не первое подобное преступление во Флориде, но на этот раз Мауро Риверо сразу узнал почерк преступника: он был идентичен делу о трёх мальчиках, изнасилованных и убитых в Гаване несколькими годами ранее.

Сопоставляя детали, анализируя улики и проводя осторожные расследования, он пришёл к болезненному выводу: его давние подозрения были верны, и преступником не мог быть никто иной, как его компаньон и сооснователь Корпорации – жестокий и похотливый Цеферино по прозвищу Пингадура.

Когда он окончательно убедился в своей правоте, после долгих часов размышлений во время одиночных прогулок по пляжу, он осознал, что пойдёт на большую ошибку, если обратиться в местную полицию. Это грозило раскрытием того общеизвестного факта, что этот мерзкий ублюдок был его компаньоном в Корпорации.

Поэтому он выбрал более эффективное, хотя и несколько травматичное решение: отправиться на приём к ортопеду Хавьеру Веласкесу под предлогом, что его мучает огромная мозоль.

Когда озадаченный доктор Веласкес поднял голову, удивлённый совершенством его аккуратных и ухоженных ступней, он не удержался от насмешливого вопроса:

– И где же ты увидел эту огромную мозоль, брат?

– Он высокий, мулат, лысый, всегда носит тёмные очки и почти каждый день обедает и ужинает в «Таверните Руфино», недалеко от отеля «Клэй» в Майами-Бич.

– Проясни мне эту головоломку, брат, ведь моя специализация – это ноги.

– Помнишь дело о трёх изнасилованных, замученных и убитых детях в Гаване несколько лет назад?

– Конечно помню, как можно забыть такую жуткую вещь?

– И как ты думаешь, что бы сделала полиция Фиделя, если бы узнала, что тот же самый извращенец теперь разгуливает по Майами и делает то же самое?

– Им бы это очень не понравилось.

– И, по-твоему, они бы решили проблему тихо и навсегда?

– Конечно, брат. У Фиделя нет власти в Майами, но ему достаточно обвинить кого-то, чтобы янки его защитили, даже зная, что он виновен.

– Рад это слышать. Сколько с меня за приём?

– Первая консультация бесплатно.

– Спасибо! Добрый день!

– Добрый день.

На этом всё. Но спустя две недели Цеферино Пингадура был застрелен четырьмя пулями, когда выходил из ночного клуба в Майами-Бич, неподалёку от отеля «Клэй».

Злые языки утверждали, что Фидель Кастро отправил киллера, чтобы устранить его, так как он представлял собой серьёзную политическую угрозу.

Los Siete Robles, Tejas, 2007

Голос Питера Коркенхэма звучал абсолютно искренне, когда он заметил:

– Благодарю тебя за то, что пришёл.

– Не за что.

– Нет, есть за что, и я это знаю. Давно ты дал мне ясно понять, что хочешь держаться подальше от «бизнеса», и я это понял, но сейчас ты мне нужен как никогда.

Тони Уокер посмотрел на президента Dall & Houston, который в ответ взглянул на него с едва заметной насмешливой улыбкой на губах, а затем пожал плечами.

– Не думаю, что смогу быть тебе полезен, – сказал он. – Чего ты от меня хочешь?

– Я сам точно не знаю, но, думаю, ты уже слышал, что этот сукин сын, который называет себя «Аль Рашид», убрал троих членов моего совета директоров. А мы – бизнесмены, а не бойцы. Ты – единственный человек, которого я знаю, у кого есть опыт в таких делах.

– Опыт? – возмутился его собеседник. – О чём, чёрт возьми, ты говоришь, Питер? Никто не может иметь опыт в том, что касается сумасшедшего, который заявляет, что либо строятся школы и больницы, либо он убивает пятнадцать человек. Такого никогда раньше не случалось.

– Это верно.

– Тогда в чём дело?

– Мне известно, что у тебя есть хорошие связи.

– Ты думаешь, что они лучше, чем твои? Все знают, что ты встречаешься по средам с Iceman, и предполагается, что у вице-президента есть в распоряжении ФБР, ЦРУ и все спецслужбы страны, включая пресловутых Blackwater. Что могу сделать я, чего не могут они?

– Не знаю, – с абсолютной естественностью признался Питер Коркенхэм. – Единственное, что я знаю, так это то, что эти тупые наёмники, которых Хэмилтон нанял за бешеные деньги, явно не способны помешать тому, что нас убивают одного за другим. Способ, которым убрали Медрано, – это настоящий шедевр.

– Может, это просто совпадение; возможно, они всего лишь хотели освободить этого Кармону, а несчастный Медрано оказался под горячую руку.

– Я не верю в совпадения, особенно когда на кону моя жизнь. Аль Рашид очень умен, а значит, нам нужен кто-то ещё умнее.

– Полагаю, ты имеешь в виду Марика.

– Именно.

– У меня такое ощущение, что он отошёл от дел.

– Сделай так, чтобы он вернулся.

– Как?

– Предложи ему всё, что он захочет, – уверенно ответил Коркенхэм. – Ты единственный, кто знает, как его найти. И я тебе так скажу: если выбирать между моей жизнью, выплатой ста миллиардов долларов или подписанием для Марика чека на девятизначную сумму, я выберу последнее.

– И что ты думаешь, он сможет сделать?

– Понятия не имею, но человек, который полвека управлял невероятно эффективной преступной организацией, и никто так и не смог выяснить, кто он такой, вызывает у меня куда больше доверия, чем кучка болванов из ФБР или ЦРУ, которые даже не заподозрили, что дюжина фанатиков тренировалась в наших собственных лётных школах, чтобы угнать у них под носом четыре самолёта и врезаться на них в башни-близнецы. И они до сих пор не смогли поймать неуловимого Усаму бен Ладена, который издевается над ними уже много лет.

– Айсмен не обрадуется, услышав, как ты об этом говоришь.

– В глубине души он, наверное, согласен со мной, но не стоит гадать, что на самом деле думает политик, особенно он, – заключил Питер Коркенхэм, тем самым закрывая тему. – Сейчас на кону слишком многое, и я не могу работать спокойно, пока дамоклов меч висит над моей головой и головами моих ключевых людей.

Он сделал долгую паузу, внимательно посмотрел на собеседника, будто в последний раз без тени сомнений убеждаясь, что может ему доверять, а затем спросил:

– Что ты знаешь о колтане?

– О чём?

– О минерале под названием колтан.

– Честно говоря, почти ничего. Скорее вообще ничего.

– Я так и думал. Почти никто о нём ничего не знает. Так что, прежде чем продолжать разговор, я хочу, чтобы ты тщательно изучил этот отчёт.

Он положил на стол папку, похлопал гостя по плечу в знак поддержки и покинул комнату.

Тони Уокер на несколько мгновений застыл в замешательстве от столь неожиданного и резкого поворота в разговоре, наблюдая через большое окно гостиной, как его хозяин выходит на крыльцо, садится на красивую пегую кобылу и уезжает вглубь равнины в сопровождении своего неизменного Джеффа Хэмилтона и полудюжины вооружённых всадников.

Было очевидно, что президент Dall & Houston не чувствовал себя в безопасности даже на бескрайних просторах собственного ранчо.

Когда пыль от копыт лошадей наконец скрылась за горизонтом, он сосредоточил внимание на документе, на первой странице которого значилось лишь одно слово:

КОЛТАН.

Колтан – это сокращение от колумбит-танталит, группы минералов, образованных смесью этих двух. Имея приглушенный металлический синий цвет, из него добывают тантал, который обладает высокой термостойкостью, а также выдающимися электрическими свойствами. Основным производителем колтана является Австралия, хотя доказанные и/или разрабатываемые месторождения имеются в Бразилии, Таиланде и Демократической Республике Конго (ДРК), где находится около 80% мировых запасов.

По данным международных агентств и прессы, экспорт колтана способствовал финансированию различных сторон во Второй конголезской войне – конфликте, унесшем жизни около четырех миллионов человек. В настоящее время Руанда и Уганда экспортируют украденный в Конго колтан в США, где он используется для производства высокотехнологичных устройств, таких как мобильные телефоны, DVD-плееры, игровые консоли и другие.

Колумбит и танталит считаются стратегически важными металлами, и тот факт, что 80% их мировых запасов находится в ДРК, объясняет, почему с 1998 года страна находится в состоянии войны, почему её соседи Руанда и Уганда оккупируют часть её территории и почему погибли эти четыре миллиона человек. Колтан – это металл, который является ключевым для развития новых технологий, космических станций, пилотируемых космических кораблей и, в особенности, управляемого оружия.

Для того чтобы утверждать, что эта война является самой большой несправедливостью на планете по отношению к суверенному государству, не нужно быть экспертом в международном праве. За последние десятилетия история дала нам множество примеров вторжения и даже военной оккупации независимых стран: Ирак вторгся в Кувейт, а США – в Гренаду, хотя с разными последствиями. Были страны, такие как Афганистан и Ирак, которые подвергались бомбардировкам под сомнительным прикрытием ООН. Но со времён вторжения Германии Гитлера в европейские страны никто не захватывал территорию с целью уничтожения её жителей и эксплуатации её ресурсов.

Согласно данным группы экспертов ООН, Руандийская патриотическая армия создала структуру для контроля за горнодобывающей деятельностью в Конго и для установления контактов с западными предпринимателями и клиентами. Колтан перевозится на грузовиках в Кигали, столицу Руанды, где он обрабатывается на объектах Руандийской горнодобывающей компании перед экспортом. Основными получателями являются США, Германия, Нидерланды, Бельгия и Казахстан. Компания "Горнодобывающая корпорация Великих Озёр" обладает монополией на добычу и финансирует повстанческое движение "Конголезская демократическая группировка", в составе которого около 40 000 солдат, поддерживаемых Руандой.

Продажа алмазов приносила около 200 000 долларов в месяц, а с колтаном доходы превышают миллион долларов. Закрытые данные ООН показывают, что незаконный оборот колтана организуется дочерью президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, которая замужем за генеральным директором казахской компании, занимающейся добычей и переработкой урана, колтана и других стратегических минералов.

Это – в общих чертах – сложная паутина международного бизнеса, который подпитывает войну в сердце Африки и обрекает на бедность граждан одной из самых богатых ресурсами стран мира. Но это ещё не всё: Международная служба информации по вопросам мира провела тщательное исследование связи западных компаний с колтаном, а значит, и с финансированием войны в Демократической Республике Конго.

Компании Alcatel, Compaq, Dell, Ericsson, HP, IBM, Lucent, Motorola, Nokia, Siemens и другие ведущие корпорации используют конденсаторы и другие компоненты, содержащие тантал. Компании, которые производят эти компоненты, такие как AMO, AVX, Excos, Hitachi, Intel, Kemet, NEC, также участвуют в этом процессе.

Следует ещё раз подчеркнуть, что эти тёмные бизнес-интересы являются главными виновниками войны, которая, несмотря на её гражданский характер, не становится менее драматичной. Сложилась такая ситуация, что над территорией Демократической Республики Конго нависает угроза фрагментации, то есть разделения на несколько государств, что упростит эксплуатацию её ресурсов.

Об этом в своё время заявлял – и за это был убит руандийской армией – монсеньор Кристоф Мунзихирва, архиепископ Букаву.

Центр международного изучения тантала и ниобия в Бельгии (страна с традиционными связями с Конго) рекомендовал международным покупателям избегать закупок колтана из региона Конго по этическим причинам. С экономической точки зрения некоторые транснациональные корпорации и крупные покупатели этого минерала не заинтересованы в том, чтобы конфликты, связанные с его добычей, становились публичными. СМИ также оказываются в зависимом положении, так как боятся потерять доходы от рекламы.

Физико-химические свойства этого минерала являются основополагающими для таких отраслей, как производство электронных приборов, атомные электростанции, космическая промышленность, неинвазивные медицинские диагностические устройства, магнитные поезда, оптоволокно и т. д. Однако 60% его производства идёт на изготовление конденсаторов и других компонентов мобильных телефонов. Крупные компании начали борьбу за контроль над регионом через своих местных союзников, что бывший госсекретарь США Мадлен Олбрайт назвала "первой африканской мировой войной".

В 1997 году был свергнут президент Конго Мобуту Сесе Секо, который имел тесные связи с французскими капиталами. Пол Кагаме, нынешний президент Руанды, обучавшийся в военных центрах США и Англии, и Йовери Мусевени, президент Уганды, страны, считающейся Вашингтоном примером для других африканских государств, возглавили захват столицы Конго, Киншасы, и поставили во главе страны своего друга Лорана Кабилу.

При новом распределении были выданы горнодобывающие концессии нескольким компаниям, включая канадскую Barrick Gold Corporation и American Mineral Fields, в которой отец тогдашнего президента США Джорджа Буша-младшего имел значительные интересы…

2

Форель «была почти как тюлени», голодная и готовая попасться на удочку двум женщинам – одной пожилой, другой совсем юной, которые проводили незабываемый отпуск в одном из самых тихих и райских уголков планеты.

Дружба, завязавшаяся две недели назад, укрепилась за эти дни, несмотря на разницу в возрасте более чем в пятьдесят лет. Возможно, потому что это была не просто дружба, а потребность, которую обе, казалось, испытывали – иметь кого-то, на кого можно опереться и кому можно доверять.

Замкнутые, обиженные жизнью, озлобленные и одинокие люди часто оказываются теми, кто хранит в себе наибольшие запасы нерастраченной любви, и одновременно теми, кто острее всего нуждается в том, чтобы ее отдать.

Они болтали без умолку, рыбачили с рассвета до заката, а после ужина увлекались долгими карточными играми, продолжавшимися до тех пор, пока карты буквально не выпадали у них из рук.

Время от времени они отправлялись в ближайший город за припасами, но в остальное время не поддерживали связь ни с одним человеком – и вовсе не испытывали в этом необходимости. Их мир ограничивался лесом, рекой, запахом тысяч разных цветов, пением птиц и форелью.

Однажды вечером слишком смелый кабан совершил ошибку, подойдя слишком близко. Тогда пожилая женщина достала из кобуры внушительный револьвер, с которым не расставалась ни днем, ни ночью, и одним выстрелом снесла ему голову.

В тот вечер ужин у костра, над которым на медленном огне запекался кабан, превратился в настоящий праздник.

Когда трапеза подошла к концу, и, без сомнения, под влиянием пары бокалов отличного калифорнийского вина, Мэри Лакомб небрежно заметила:

– Я подумала, как можно помешать полиции выйти на твой след, как бы они ни старались.

– И как же?

– Усыновив тебя.

Девушка посмотрела на нее абсолютно потрясенно.

– Что ты сказала? – наконец, почти заикаясь, спросила она.

– Я сказала, что могла бы тебя усыновить задним числом.

– И что, черт возьми, это значит?

– Я знаю людей, которые могут подделать документы так, что в них будет значиться, будто ты родилась в какой-нибудь затерянной стране Южной Америки, но выросла в Англии, а я усыновила тебя еще ребенком. Тогда никто не сможет связать тебя с предполагаемой иракской террористкой.

– Разве такое возможно?

– В этой стране за деньги можно сделать почти все, дорогая.

– Но, думаю, это потребует больших денег.

– Это не проблема, малышка, у меня еще остались кое-какие сбережения, оставленные покойным мужем.

– Я не позволю тебе тратить сбережения, которые могут понадобиться тебе в будущем, на то, чтобы усыновить меня, – твердо ответила девушка. – Я благодарна тебе за то, что ты дала мне возможность насладиться этими днями покоя, чтобы я могла без спешки обдумать, какой путь выбрать дальше. Но мне достаточно того, что ты не выдашь меня.

– Я так не считаю, и думаю, что в данном случае мое мнение имеет значение.

– Ты так считаешь, потому что слишком щедра, но я не имею права усложнять твою спокойную и размеренную жизнь проблемами, которые тебя не касаются.

– Как ты можешь утверждать, что меня «не касаются» проблемы единственного человека, с которым я действительно общалась за последние годы? – с возмущением в голосе спросила ее собеседница. – О ком мне тогда заботиться? О моем торговце фруктами, который вечно пьян и всем недоволен? Или о парикмахерше, которая во время завивки несет такую чушь, что у меня от этого начинает болеть голова?

– О своих родственниках, даже если они дальние.

– У меня не осталось ни близких, ни дальних родственников.

Ее голос не потерял своей резкости, когда она продолжила:

– К тому же, дружба куда сильнее любых родственных связей, потому что она не навязана кровными узами, а основана на чистом чувстве. Слишком часто друг оказывается важнее брата, и ты это знаешь.

– Мои родители и братья были всем для меня.

– Потому что ты потеряла их, будучи очень молодой, возможно, только поэтому, малышка. Если бы они не исчезли так рано, со временем жизнь постепенно отдалила бы тебя от них. Это не значит, что ты перестала бы их любить, просто у тебя появились бы другие приоритеты – муж, собственные дети.

Она протянула руку и с заметной нежностью погладила ее ладонь, добавив:

– Сейчас моим приоритетом являешься ты, и мне бы хотелось надеяться, что твоим приоритетом являюсь я, потому что у нас нет никого, кроме друг друга.

В последние годы войну вели две противостоящие стороны. Руанда, Уганда и Бурунди, поддерживаемые США, финансируемые кредитами МВФ и Всемирного банка, с одной стороны, и Ангола, Намибия, Зимбабве, Чад, а также хуту и мажи-мажи – с другой. В 1999 году в Лусаке были установлены разграничительные линии между противоборствующими силами, своего рода раздел территории по образцу Берлинской конференции 1885 года, на которой европейские державы поделили между собой Африку ради облегчения грабежа и эксплуатации.

Рабочая сила в основном состояла из бывших крестьян, беженцев, военнопленных, которым обещали сокращение срока заключения, и особенно из тысяч детей, способных проникать в шахты, зарытые в землю.

Привлечение этой рабочей силы происходило в двух измерениях – рыночном и принудительном, создавая двойной рынок труда. Границы между шахтерскими зонами и районами военных действий постепенно размывались.

Частые миграции из голодающих регионов играли ключевую роль из-за огромного числа смертей в шахтах. Население соседних деревень насильно рекрутировалось для работы и перевозилось в шахтерские районы, становясь живым резервом для этой капиталистической машины, подвергаясь нападениям вооруженных групп. Одни покидали свои дома, другие сами становились шахтерами.

Эти рабочие добывали колтан с рассвета до заката, а ночью спали и питались в горных джунглях.

–Что ты думаешь?

—Если отчет достоверен, а он таким и кажется, это, безусловно, впечатляюще.

—Он достоверен до последнего слова, в этом я могу заверить, – уточнил Питер Коркенхем, медленно размешивая свою чашку кофе. – Я не хотел, чтобы его изменяли или «смягчали», чтобы ты мог получить максимально точное представление о ситуации.

—Полагаю, теперь я его имею, – вынужден был признать Тони Уокер. – Но мне не совсем понятно, почему такой интерес к тому, чтобы я узнал все возможное о колтане.

—Потому что это будущее. Очень скоро тот, у кого не будет колтана, не сможет ничего добиться в индустрии телекоммуникаций, а это то же самое, что и в сфере управляемого вооружения. По этой причине мы пришли к выводу, что нельзя позволить, чтобы металл такой стратегической важности оставался в руках партизан, наемников, бандитов и правительств, где всем правят кумовство, коррупция и братские связи.

—Зная тебя и зная компанию, которой ты управляешь, мне нетрудно представить, что вы решили, что настал момент взять под контроль его добычу.

—Его добычу, распределение и продажу. Как тебе известно, основой нашего бизнеса всегда была нефть, но сегодня нефть находится в слишком многих руках, и почти каждый день обнаруживаются новые месторождения в самых неожиданных местах.

Они сидели на просторной веранде, наблюдая за бескрайней техасской равниной при свете почти полной луны. Оставив чашку кофе в сторону, владелец великолепного и огромного ранчо налил себе стакан и заметил:

—Жаль, что ты не пьешь! Это проясняет мысли.

—Мне это их только затуманивает.

—Мне – только после четвертого стакана, поэтому я стараюсь до него не доходить. – Он слегка поднял стакан в знак тоста за своего собеседника, сделал глоток и продолжил: – Мы потеряли контроль над добычей нефти в Венесуэле, где Уго Чавес делает все, что ему вздумается. Иранцы – наши злейшие враги, саудиты больше не позволяют себя обманывать и выжимают последние центы в виде комиссий, Ираку потребуется время, чтобы восстановить уровень добычи, русские заявляют, что обнаружили огромные запасы под Северным полюсом, а китайцы рассчитывают покрыть свои потребности нефтью из Желтого моря. Слишком много собак и слишком мало костей! Пора искать новые горизонты, потому что очевидно, что никто больше не сможет монополизировать рынок нефти.