Миллионер

Все имена, клички и события являются вымышленными. Любые совпадения случайны.

Глава 1

Какие удивительные глаза были у Ирки Коробковой. В их зелени с золотым отливом уживались: и скромность, и нахальство, и наивность, и обман, и ребенок, и женщина, и слезы, и смех – все одновременно. В такие глаза падают и разбиваются насмерть. Во всяком случае, я упал и разбился. Мой случай – лишний довод в пользу неукоснительного соблюдения техники безопасности.

5 часов утра. Тащусь вслед за Кешкой (колли, мужик трех лет от роду) по свежему снежку и вдыхаю этот идиотский мартовский воздух. Сумасшедший коктейль морозца и предчувствия весны. Иду и брежу о том, чего давно уж нет. Четыре года не видел этих глаз. А вот нате же, надышался весеннего ветерка, и понесло на "нежные" воспоминания. Токсикоман.

Вчера весь день подтаивало, а с вечера черную обледенелую корочку присыпало снежком. Чисто. Свежо. Ни людей, ни машин. Вроде, как и не в городе с миллионным населением.

Не люблю вставать рано. Никто кроме собаки не может меня поднять в такую рань. Собака может. И демонстрирует свои возможности регулярно. Не каждый день, но, на мой взгляд, слишком часто. Наглая рыжая деловая «колбаса». Поднял ни свет – ни заря, но ничем, с моей точки зрения полезным, заниматься не желает. Демонстрируя полную независимость, неторопливо трусит вдоль забора «промзоны». Скребет носом по снегу, считывая последние новости следов. Хвост – "баранкой". Вращает им из стороны в сторону, выполняя замысловатый высший пилотаж "восьмерок", кругов, пируэтов. И так танцует от столба к кусту, от куста к забору. Элегантное "па" с задиранием лапы – дружба по переписке – и, без остановки вперед, к новым следам, новым запахам.

Впрочем, это сейчас среди ночи меня может сорвать только ласковое собачье нахальство. Лет пять назад я вскакивал сам. Шел в гараж. Садился в машину. Гнал через весь город к знакомой девятиэтажке. Просто, чтобы оказаться рядом с Иришкой. Вот я, вот стена, а за стеной на шестом этаже ее комната. Идиотизм, конечно. Сейчас ни ее, ни машины, ни гаража. Кстати и Кешки тоже не видно.

–Кеша! – зову театральным, громким шепотом. Ни ответа, ни привета. Только тень мелькнула в проломе забора между двумя коробками корпусов. Чего шепчу? Ближайший жилой дом – моя пятиэтажка, а до неё добрых четыре сотни метров. И все умственно полноценные люди ещё спят. Их ни шепотом, ни криком не разбудишь.

Лезу в пролом за собакой. Тут уж, хочешь ни хочешь, но приходится нарушать границы чужой собственности. На улице начинает светать, а в этих катакомбах – тьма кромешная. Между глухими кирпичными стенами просвет около метра. Ну, нормально-ли таскаться среди ночи, по каким-то задворкам? Заведите себе собаку и узнаете о таких подробностях ближайшей округи, о каких не узнали бы даже с помощью американского спутника-шпиона.

Кешкин хвост дружески виляет в конце туннеля и исчезает, судя по всему во дворе. Удержаться в обледенелом желобе довольно сложно. Ноги скользят. Я, хватаясь за стены, пробираюсь следом за той сволочью, которую по явному недоразумению называют "другом человека".

–Разве настоящие друзья так поступают? – философствую, наматывая на руку поводок с вполне определившимся намерением: примерно наказать собаку за непослушание.

Еще не добравшись до конца туннеля, я уже совершенно точно знаю: добром мой рейд по тылам «промзоны» не кончится. Интересно, какой псих решил, что свет в конце туннеля означает надежду? Обдирая ногти о стены, пытаясь затормозить, выплываю во двор, как баржа в океан и вижу первые признаки близкой бури.

Если бы Кешка, не дай Бог, оказался на Красной площади во время парада Победы, то для ритуального полива он выбрал бы ноги белого коня маршала Жукова. Никак не меньше. Амбиции этой собаки не имеют границ. За неимением коня, маршала Жукова и Красной площади Иннокентий просто и со вкусом задрал ногу на дремлющий в сумерках новенький белый «Мерседес». Я понимаю, что демонстрировать свое присутствие на открытой местности мне большого резона нет.

–Кеша, ко мне! – шепчу из-за угла как можно строже. И эта сволочь наконец меня замечает. Он дружески виляет хвостом. Он уже, совсем было, собирается бежать к своему любимому, горячо обожаемому хозяину, но именно в этот момент Кеша вспоминает, зачем он собственно выбрался на улицу в такую рань. Примостившись в затишке около передней левой дверки Мерседеса, рыжий выстраивает аккуратное сооружение из того, во что превратились в его желудке завтрак, обед и легкий ужин. Хвост мерно и мощно как ручка домкрата двигается сверху вниз и качает, качает, качает. Кажется, я его перекармливаю.

«Сейчас он утопит и машину, и себя, и мое мирное сосуществование с действительностью» – с тихой тоской подытоживаю я. Перспектива разборки с каким-нибудь блатным авторитетом по поводу его засранного Мерседеса мне совершенно не улыбается. Но все завершается вполне благополучно: Кеха последний раз уже больше для проформы, дергает хвостом, трясет своей шикарной бородой и не спеша, трусит ко мне.

«Неужели пронесло? В смысле: не собаку, а неприятности» – Я еще не успеваю поверить в свое везение, как сумерки буквально взрываются событиями, меняющимися в форме авангардистского клипа.

Сначала открывается дверь в гараже напротив меня. Из двери выходят двое. Один высокий, спортивного типа. Длинное кашемировое пальто, тщательно отутюженные брюки, стрижка – волосок к волоску, тысяч за сто. В модном салоне за такую сдерут никак не меньше. Лисья шапка – в левой руке, спортивная сумка – в правой. Второй, рядом с ним – шибзик -недоросток. Вроде меня. Т.е. метр семьдесят пять. Спортивное трико с пузырями на коленях, норковая кепка, зимники Reebok, короткая дубленка из джентльменского набора гопников. Высокий направляется к машине, тот, что пониже оборачивается в светящийся проем дверей и бросает кому–то:

–Ну, все, пацаны. Без меня не баловать, козлы е-ные. Вернусь, что не так – я вам ваших забавников обкорнаю по самый пупок.

Я стою и молю Бога, что бы Кешка доплелся до меня раньше, чем высокий вляпается в его монументальное творчество. Грозный коротышка поворачивается от дверей и, пошатываясь, идет за высоким к Мерседесу. В это время на меня сверху падает ком снега. Следом за ним человек в белом маскхалате с автоматом в правой руке пружинисто приземляется метрах в полутора впереди меня.

«Высокий» уже почти дошел до водительской дверки. Он оглядывается на шум, мгновенно швыряет в автоматчика сумку и с криком " Кирсан, падай!" пытается, перепрыгнув через капот, спрятаться за машиной. От сумки автоматчик уворачивается, а я нет. Приняв на грудь тяжелый зеленый баул с надписью Adidas, я с трудом удерживаюсь на ногах. «Длинный» на ногах не удержался. Пытаясь прыгнуть, он наступает в кешкину кучу, и, прошитый очередью из автомата, плашмя падает на капот.

После первого выстрела начинается полное светопреставление. Кто-то выбегает из гаража, кто – то с него прыгает. Маты, выстрелы, глухие удары. Я в обнимку с сумкой потихоньку даю задний ход. Мне бы, наверное, удалось удалиться незаметно и вежливо – по-английски, но Кешка решает, что началась большая игра, не принять участие в которой, с его стороны было бы просто преступлением. Он с громким лаем дает круг по двору, а затем мчится ко мне, на ходу очень эмоционально комментируя происходящее.

Автоматчик оглядывается на лай как раз в момент теплой встречи хозяина и собаки. Его темные зрачки спокойно ощупывают меня и, вслед за ними разворачивается зрачок автомата. Что-то в этом взгляде мне кажется знакомым. Я не про автомат, конечно. Мишенью до сих пор, слава Богу, быть не приходилось. Видимо и этот, в маскхалате, что-то пытается вспомнить. Это дает мне полсекунды форы. А больше для прыжка за пролом в заборе и не требуется. Заставить меня повторить этот полет спиной вперед с разворотом на 180 градусов и длиной метров в 12 уже не удастся никому. Во всяком случае, я на это надеюсь. Впрочем, мировой рекорд зафиксировать некому. Судьи, зрители и остальные участники чемпионата по пулевым прыжкам ещё дрыхнут в теплых постелях. Зато прыжок оказывается только первым видом «многоборья».

Еще года два назад я вполне прилично бегал. Стометровку за десять с половиной секунд в сезон выдавал стабильно. Причем без всякого анабола. Но дистанция 400 метров у меня всегда вызывала смертельную тоску. Бег на круг, эти проклятые четыреста метров, я просто ненавидел, как каторжник ненавидит кандалы. Пули оказались неплохими стимуляторами. От пролома в заборе до моего подъезда никак не меньше четырехсот метров. Я их пролетаю как птица. Виктор Маркин в свой золотой олимпийский сезон не бежал с такой легкостью и скоростью как я. Чуть впереди, с повернувшись ко мне башкой, несется совершенно счастливый Иннокентий. О таком веселом приключении он мечтал всю свою собачью жизнь.

На родной пятый этаж мы вкатываемся кубарем на одном дыхании. Точнее от меня остается одно дыхание. Одно громадное обожженное легкое. Закрывая дверь на два замка, и понимаю, что уже не в состоянии сделать ни шагу.

Вот такая утренняя сводка погоды:" В столице обильные финансовые дожди, в Чечне некоторое снижения уровня свинцового загрязнения, в Сибири – временами небольшие перестрелки с летальным исходом".

Только здесь, в прихожей я замечаю, что так до сих пор и прижимаю к себе тяжеленную спортивную сумку. Скорее по инерции, чем из любопытства дергаю за замок "молнии". На пол сыплются банковские упаковки стодолларовых купюр. Такого количества денег сразу я не видел никогда. Разве что в кино.

Оказывается, финансовые дожди выпадают не только в Москве.

Глава 2

Себе, как спортсмену, я приговор подписал уже давно. Если бы проводили заочные чемпионаты мира среди кандидатов в мастера спорта, то, вне сомнения, у меня были бы неплохие шансы на победу. В моем активе имелись тренировочные результаты близкие к рекорду страны. Не нынешней, ампутированной с названием Россия, а того огромного куска Евразии, который назывался СССР. Я имел прекрасные секунды. Но не на соревнованиях. А быстрые ноги с тормозным характером неинтересны никому. Я это понял, принял как должное и спокойно перешел на тренерскую работу с тихим доживанием в штатных заводских спортсменах.

Тогда я повез первый свой набор в летний спортивный лагерь. Ирка была, что называется, одной из многих. Высокая, длинноногая, худющая, сколиозная как все современные дети. В моей группе она появилась «вагончиком». Сначала за ручку на стадион привели ее подружку. Папаша подружки, бывший спортсмен, ностальгируя по прошедшей спортивной молодости, с тоской глядел на черную мозаику легкоатлетической дорожки. По выражению лица ребенка было понятно, что ничего кроме молчаливого, но бескомпромиссного протеста стадион у девочки не вызывает. Тренировалась она так, как и должны тренироваться дети, которых в спорт приводит родительская воля. Я чаще бывал у нее в школе, выясняя причины очередного прогула, чем она на моих тренировках. Во время одной из экскурсии, в изрядно надоевшее весьма среднее учебное заведение, выяснив, что ребенок не посещает и школу (этот факт несколько улучшил моё настроение), я с чувством выполненного долга, уже совсем собрался, пойти где-нибудь перекусить, как на сцене появилось это чертовски обаятельное, прелестно улыбающееся существо.

–Вы не волнуйтесь, Наташа болеет. Скажите, когда у вас тренировка, я ее приведу.

Действительно, через неделю будущая надежда мирового спринта прибыла под ручку с прогульщицей. Зиму эта пара старательно "курила бамбук". Но ближе к весне, когда все нормальные дети уходят в загул, девчонки неожиданно стали тренироваться. Результаты не заставили себя ждать. Уже на первых летних стартах моя зеленоглазая красотка выполнила второй взрослый. Для трех месяцев тренировок и четырнадцати лет вполне приличное достижение. Словом, место на летних тренировочных сборах было завоевано в честной борьбе.

Кто не работал тренером в спортивном лагере, тот не имеет представления, что такое Ад на земле. Два десятка индивидуумов полных сил и неисчерпаемой энергии, несмотря на двухразовые тренировки плюс утреннюю зарядку с завидным упорством снуют по территории лагеря как челноки в ткацком станке с одной заветной целью – нарушить максимальное количество запретов, придуманных взрослыми. Причем это отнюдь не осознанный протест против своего подчиненного положения. Это увлекательная игра, где поражение в одном из ее эпизодов только стимулирует создание следующего приключения. И они создавали.

Первый час ночи. Я только успокоился и выбрал единственно удобное положение на, проваливающейся до пола сетке кровати, как в палате у девчонок кто-то на полную катушку врубил радиоприемник.

–Ну не засранки ли? – возмущаюсь я, натягивая трико. Нет, в самом деле: утром в полвосьмого подъем, днем прикорнуть наверняка не удастся. Сейчас, по опыту знаю – раньше двух ночи мне уснуть не дадут. Эта милая пытка бессонницей продолжается с начала сезона, уже полторы недели.

Выхожу на веранду. Ночь удивительная. Если бы мне давали выспаться хотя бы раз в три дня, я бы сам сегодня спать не лег. Воздух – парное молоко, настоянное на сосновой хвое. Духота июньского дня немного отступила. Небо темно-серое. Звезды едва просвечивают. Сибирское лето не дает им показать себя во всей красе. Закат проваливается в сумерки, а сумерки переходят в рассвет. Сейчас бы взять полотенце и на речку, в таинственную темную воду. Или к вожатым в отряд, на свиданье. Очень милые девицы командуют в четвертом отряде. Да только в моем нынешнем состоянии можно нырнуть в реку и уснуть, а утром ниже по течению выловят мой сонный труп. А уснуть на свидании: порядочные мужики после такого конфуза должны стреляться.

Так, что придется взять не полотенце, а ремешок. Потому, что вместо речки нужно идти успокаивать детишек, изображать из себя Цербера, укреплять спортивную дисциплину и принимать самое непосредственное участие в очередном приключении, уже приготовленном мне.

–Почему не спим? – стучу в двери к девчонкам.

–А мы спим … – в голосах сна не больше, чем у меня веры в их искренность. – Нет, правда, спим. Зайдите и посмотрите.

Ну, уж это приглашение с явным подвохом. Нашли дурака. Я резко открываю дверь и сразу отступаю назад за простенок. Грохот падающего ведра, шум разлитой воды – все, как и ожидалось. Народ давится смехом, скрипят сетки старых кроватей, все срочно прячутся под одеяла. Включаю свет. Два десятка глаз с разочарованием изучают меня сухого на мокром полу.

–Про летающие тарелки я слышал, а вот с летающими ведрами в первый раз встречаюсь. Хотелось бы познакомиться с той инопланетянкой, которая его под потолком забыла.

–Александр Михайлович, мы это против бандитов защиту устроили. – с пафосом произносит энергичная Катюша Гуляева. Я не сомневаюсь, что ведро – это ее инициатива.

–И мальчишки лазят. – вставляет реплику Ольга Седова, деловито изучая УКВ своего приемника.

–А почему вы к нам пришли среди ночи и свет включили? А вдруг мы не одеты? – Ирка смотрит хитрыми глазами, явно пытаясь развить приключение хотя бы до половины третьего ночи.

Нахальство этих типчиков просто не знает границ. То есть это у меня бессонница! Понимаешь, шатаюсь по платам своих подопечных и мешаю им спать!

–Так. Во-первых, радиоприемник я конфискую до утра.

–Ни за что!!! – Ольга пытается спрятать приемник под подушку. –У нас еще секс-пауза не закончилась.

–Что?

–По радио секс паузу передают.

Забираю приемник и, стараясь остаться серьезным, продолжаю.

– Во-вторых, было бы сильно подозрительно, если бы в час ночи вы были одеты. В-третьих, секс пауза заменяется самой целомудренной уборкой. Все инопланетянки, причастные к полету ведра надевают скафандры, халаты, тапочки, берут тряпки и швабры и уничтожают следы катастрофы. После чего моют веранду и крыльцо.

–А они улетели – Ира явно не желает такого простого завершения аферы.

–Кто они? – подыгрываю я – Тряпки, швабры или шлепанцы?

–Нет, инопланетянки – звучит довольный хор.

Скрипят двери палаты мальчишек и в щель просовываются всклокоченные головы.

–А чего вы делаете?

Через десять минут отряд "инопланетян" шлифует крыльцо, "нечаянно" обливая друг друга водой и выясняя: кто оставил грязный след на только что вымытой половице.

Мальчишки пищат на тему дискриминации по половому признаку. Почему, мол, девчонкам можно не спать и мыть крыльцо, а им нельзя.

– Александр Михайлович, можно я воду буду носить? – Встревает Коля Еремин.

Устав препираться, я отправляю девиц «на боковую", а ребят выпускаю во вторую смену.

«Что тебе снится, крейсер «Аврора»»? Мне ничего. Просто не дают спать. Почто я не крейсер? Почто не «Аврора»?

Глава 3

Пересчитываю деньги. Сотня пачек. По десять тысяч в каждой. Миллион долларов упал с неба. Точнее из кармана Кирсана. Что я имею кроме денег? Много разных, но одинаково серьезных поводов для беспокойства.

Кирсаном у нас, как известно, детей пугают. Авторитет из ленинской группировки. Знал бы Владимир Ильич, кто под его именем греется – сам бы из мавзолея ушёл. Без просьб демократов и невзирая на протесты коммунистов. Кирсан, как выражаются люди его круга: пацан крутой, без тормозов, комплексов и прочих составляющих интеллигентной личности. Его братва за сотню баксов горло перережет, а за миллион наверняка поспособствует умереть медленно, но больно. Поговаривают, что он и сам лично не брезгует садистскими экспериментами с применением приемов доктора Менгеле. Одна надежда, что Кирсана от пуза накормили свинцовой кашей и на "капустные" блюда у него аппетит пропал навечно. А если нет? Это повод для беспокойства номер один.

Повод номер два. Неизвестные в маскхалатах. Что им нужно было от Кирсана? Жизнь? Кошелек? Не просто же так они торчали ночь на морозце в засаде, прыгали с крыши и развлекались стрельбой по живым мишеням. Кстати, высота там никак не меньше двух этажей. Это же не детсадовскую подготовочку нужно иметь, чтобы махнуть со второго этажа, увернуться от сумки и всадить полрожка точно в грудь. Ребятки явно профессионалы. А профессионалы следов не оставляют. Вне зависимости от того нужны им деньги Кирсана или нет – свидетели им не нужны точно. А я, как раз и след, и свидетель одновременно. Значит, это меня они и «не оставят».

Можно, конечно, сдать деньги в милицию. Гениальный ход. Прийти – значит, на весь город объявить, я, такой-то, такой-то, славный парень – патриот спер у мафии миллион, видел кто и в кого стрелял, вот только не понял почему. Дайте мне за подвиг медаль. Медаль, может быть, и дадут. Кто и в кого стрелял, объяснят вряд ли. Только искать меня уже не нужно будет Ленинцы, скорее всего, просто по башке настучат, чтобы впредь неповадно было лазить где попало. А вот для ребят в маскхалатах я превращаюсь в прекрасную мишень с надписью: "Дегенерат Иванович". Деньги в доход казне, а я в расход бандитам. Нет уж дудки. Пусть они за свои кровные потрудятся, пусть побегают, поищут. Я им помогать не стану.

Что у них на меня есть? Ну, во-первых, автоматчик в маскхалате. Знакомые глаза. Где-то я их видел. Где? Жаль: лицо было закрыто маской. Память на лица и имена у меня профессиональная. Случалось, ребенок пару месяцев на тренировки походит, а через пяток лет встречаешь и имя, и фамилия и где живет – все данные сразу вплывают в голове. И если стрелок действительно мой бывший подопечный или тренировался у кого-то из коллег, значит, он меня знает. Вычислить мой адрес, небольшая проблема. Весело.

Впрочем, есть надежда, что меня не узнали. Стоял я в самой тёмной точке перестрелки. Особо разглядывать меня времени у автоматчика не было. Кроме того, мне со страху всякое могло померещиться. В Том числе и то, что я глаза стрелка видел где-то раньше. Иногда, говорят, людям везет. Кто-то машины в лотерею выигрывает, почему бы мне не стать победителем в лотерее «Выиграй миллион долларов»?

Ничего скоро все станет ясно.

Но есть ещё и Кешка. Достаточно связать меня и собаку, как становится очевидным, что искать следует собачника с коляшкой в ближайших домах. Т.е. обеденная прогулка может стать для меня последней. От друга человека нужно срочно избавляться. Вот он лежит у моих ног. Морда уютно расположилась на передних лапах, преданные, карие глаза серьезно смотрят на хозяина. Жрать, наверное, хочет.

–Спасибо, Кеха! Помог озолотиться. Скоро, друг, тебя кормить будет некому, а меня – не нужно.

Ирония- иронией, но срочно необходимо ретироваться из квартиры самому и отдать кому-то собаку. Точнее сначала отдать собаку, а потом попытаться раствориться на бескрайних просторах Родины. Кому только такая обуза нужна? Добро бы был какой-нибудь мастино неаполитано, глядишь, за породу приютили. А беспаспортный колли – развлечение для большого любителя. Причем этот любитель должен быть своим, от чужого Кешка сбежит, филантропом (живодеру я и сам собаку не отдам) и главное не в меру наивным, чтобы поверить тому бреду, который мне придется наплести.

Игорь! Конечно Игорь. Уникальный кадр. Только тренер может быть таким сумасшедшим. Зарплата – мизер, народа тренирует чуть не сотню. В свободное время колымит. Все, что заработает, тратит на детей. Не на своих. Семьи-то нет. На спортсменов. За свой счет на сборы и соревнования возит. Другой бы с его трудолюбием давно женился, квартиру, машину купил. А у этого фанатика на уме только тренировочный процесс.

Игорю как раз собаки не хватает. Баз собаки его жизни слишком пресна и однообразна. К тому же в спортивном лагере они отлично между собой ладили. Кешка бегал с его ребятами кроссы, а Игорь собирал для пса косточки в столовой.

Набираю номер.

–Игорь, привет. Это Саша.

–Здорово. – Только Игорь может не обматерить человека, поднявшего его из постели в семь утра. – Где пропадаешь? Давно не видно на стадионе. Зашел бы, поговорили то се, хали-гали. Знаешь у меня с Серегой проблемы. Полный бутор. Низкий старт не идет. Посмотрел бы?

Даю слово посмотреть. Вру про турпоездку в Грецию. Про выигрыш в лотерею. Про работу в солидной фирме. Обещаю помочь со сборами. Что для меня пара тысяч долларов? И через пять минут получаю согласие на временное переселение Иннокентия к Игорю с полным моционом. Собственно, деньги для него не аргументом. Они ему не интересны. На сборы он и так заработает. Пару составов разгрузит, да сотню деревьев, что мешают рекламным щитам, спилит в свободное от работы время – и всех-то дел. А Кешку Игорь и без посулов бы взял. Но у меня уже легенда составлена. Жаль отказываться. Да и проявляется реальный шанс помочь сумасшедшему в его нелегком деле воспитания подрастающего поколения.

–В двенадцать заеду и заберу.

Без пяти двенадцать действительно раздается звонок в дверь. Выглядываю в глазок. Что-то металлическое сверкает прямо перед стеклом.

–Нашли – проносится в голове. – Сейчас изрешетят из автоматов через двери или из базуки в упор и экскурсия на кладбище под медный плач лабухов-духовиков обеспечена. Фантазия у меня, как у Гарри Гаррисона и Герберт Уэлса вместе взятых. Особенно, в ожидании неминуемых неприятностей.

Я отпрыгиваю назад, натыкаюсь на табуретку. Дальше мы с табуреткой падаем вместе. Сохраняю достоинство и привычную позицию – я сверху. Но в данном случае. Это не повод для гордости, а гимн глупости: врагу не пожелаю свалиться на перевернутую табуретку. Больно, шумно и крайне унизительно.

–Сашка, кончай хали-гали мебель ломать, мне некогда. – Слышу знакомый голос с лестничной клетки.

Потирая ушибленную спину, открываю дверь. Игорь протирает запотевшие очки. Похоже, именно они меня и перепугали. Кешка уже готов. Миски упакованы. Ошейник на шее, поводок на ошейнике. Сую Игорю сотню баксов. Собаке на пропитание.

–Да ты что, с ума сошел, какой-то бутор устраиваешь! – Игорь возмущен до глубины души. – Я уже в соседнюю столовку сбегал, объедков надыбал то-сё, хали-гали. И на завтра договорился. Так что будь спокоен. Кеша у меня с голоду не подохнет.

–А от отравления?

–Таблетки есть.

Я это и так знаю, что собака голодной не останется. Скорее Игорь сам подохнет, чем кто у него. Такая натура.

Кеха укоризненно смотрит на меня, упирается всеми четырьмя лапами, но, в конце концов, сдается и, постоянно оглядываясь, начинает спускаться по лестнице.

Акт предательства совершен. Пора подумать о себе.

Сумку нужно будет вечерком выкинуть где-нибудь подальше от дома. Авось кто подберет и с ней засветится. Операция под названием "Ложный след-1". Не слишком этично, зато появится хотя бы небольшой запас времени. Но прежде следует подумать о месте, где можно отсидеться. Хотя бы два, три дня.

Одну пачку из кирсановского наследства, я рассовываю по карманам. Остальное – перекладываю в полиэтиленовые пакеты. В процессе фасовки денег с удивлением обнаруживаю, что эти шуршащие кирпичики могущества не вызывают во мне ни трепета, ни радости. Скорее азарт: как спрятать так, чтобы было легко достать мне и трудно найти другим. Удачно, к месту, вспоминаю про здоровенную щель между стенкой и балконным блоком. Так у нас строители работают: с холодом бороться сложно, зато тайники устраивать легко. Все собирался заделать эту дыру, да на цемент денег не хватало. Теперь материал нашелся. Уникальная строительная услуга: шпаклевка дыр долларами. Эксклюзивный подрядчик – бывший спортсмен, бывший тренер, бывший алкаш – Али Баба Михайлович.

Пока припрятывал сокровища на балконе, пока собрал вещички и обзвонил приятельниц, напрашиваясь на недельку, погостить, прошло часа полтора. Звонок в дверь раздается, когда я уже собираюсь уходить. Свой недавний испуг я помню хорошо. Поэтому в глазок не заглядываю. И правильно делаю. Отодвигаю металлическую крышечку с глазка. Выдерживаю паузу.

Вы никогда не падали в обморок? Со мной до сегодняшнего дня это случалось дважды. И, что забавно, из-за такой незначительной детали тела, как большой палец левой руки. И смех, и грех. Дважды его резал. Ранка-то всего ничего, а здоровый мужик (со 180 кг приседаю, сотню – лежа жму) без боли и особых переживаний падает в обморок как затянутая в корсет институтка, напуганная классной дамой. Сегодня этот левый большой подводит в третий раз. Что называется, меня сделали одной левой. Тихий хлопок за дверью я скорее чувствую, чем слышу. С легким щелчком, из глазка, под напором пули вылетает стекло. Веселая компания осколков, возглавляемая свинцовым вожаком, со смачным чмоканьем впивается в стенку напротив. Палец задевает вскользь. Срывает мясо до кости. Я с интересом наблюдаю, как на белом срезе набухают алые капли. В общем, и не очень больно. Я зажимаю палец в кулак и отключаюсь. Сознание отдыхает до встречи с полом. Удар о линолеум возвращает к жизни лучше всякого нашатыря. Что-то я сегодня слишком часто падаю. Так и соседями поссорится недолго. Шума над головой никто не любит. Хорошо хоть табурет убрал.

За дверью тишина. Я не шевелюсь. Из кулака как из испорченного крана обильно течёт. В глазке слышно легкое посвистывание. Как будто собака обнюхивает незнакомый предмет.

–Кровью пахнет. – Тихо и удовлетворенно резюмирует кто-то за дверью.

–Жаль Михалыча. Неплохой мужик был. Но нелепый. Как нелепо жил, так нелепо и откинулся…

–Зато уже не сопьётся.

– Это вено.

Михалычем меня называли только свои. Значит, не ошибся. Убивал меня мой же бывший ученик. Знать бы кто. Хотя, какая разница? Так воспитал. Сам и виноват.

Пару минут за дверью было слышно только чьё-то дыхание.

– Может, вскроем, проверим?

– На хрен надо? Нашумим. Засветимся. – проявив осторожность, мой бывший ученик оставил мне шанс на жизнь. – Был бы жив – стонал. Молчит, значит покойник. С дырой в голове не выживет. Пошли.

Торопливые шаги на лестнице – как отсрочка приговора. Оказывается, может везти не только в лотерею.

Я поднимаюсь и бреду штопать испорченную шкуру.

Зашивать себя приходилось не раз. Вообще спорт очень хорошо учит философскому подходу к боли. То, что сегодня болит нестерпимо – завтра уже переносится легко, а послезавтра и не помнишь, что болело. Появляется новая болячка и забываются старые.

И гнойники вскрывал, и порезы зашивал. Но пока с этим проклятущим, большим пальцем справился, еще дважды терял сознание. Надо бы на досуге его вообще отрезать. Меньше проблем.

Пока оказывал себе, дорогому, первую медицинскую, прибыли очередные визитеры. Медом у меня сегодня намазано, что ли? Деловитое сопение и пинки в дверь не оставляют сомнений относительно намерений новых гостей. Судя по экспансивности и напору, либо блатные, либо милиция. Была бы у меня граната, я бы, конечно, приоткрыл дверь на ширину цепочки. Я бы оставил себе чеку на память, а им, от всего сердца, подарил остальное. Я, по натуре, человек не жадный. Но гранаты у меня нет. Закидываю свою старенькую сумку с вещами на плечо и выбираюсь на балкон. Бандитский "Адидас" за ненадобностью бросаю в прихожей. План "Ложный след" уже никогда не сработает. Я найден всеми быстро и легко. Деньги, скорее всего, не найдут. А сумку – пусть забирают. Не жалко.

Спускаясь по балконам с пятого этажа, я мысленно благодарю родных советских архитекторов. Как они все замечательно предусмотрели. Человеку среднего роста с достаточной физической подготовкой подниматься по балконам вверх или спускаться вниз, конечно, не так удобно, как на лифте, но в случаях крайней нужды это не худший способ спасения жизни. Мне везет. Никто из соседей не выбирается на балкон покурить или подышать весенним ветерком. Объяснить столь экстравагантный способ ухода из дома, людям, знающим меня два десятка лет, было бы весьма проблематично.

Спрыгиваю со второго этажа в подтаявшие остатки сугроба и почти бегом, через дворы направляюсь к ближайшей автобусной остановке.

Солнце сияет. По-весеннему красивые девчонки пролетают мимо, и им нет никакого дела до спортсмена – неудачника, выигравшего миллион баксов и путевку в триллер в качестве мишени.

Пусть на моей могиле напишут: "Здесь покоится несостоявшийся Казанова, траченный возрастом, молью и пулями". Очень романтично.

Глава 4

Лазанье по балконам вообще мой любимый вид спорта.

Ирка перешла в одиннадцатый. Зарплату нам, тренерам, платили понемногу и с большой неохотой. Машина оказалась настоящей палочкой-выручалочкой. Половину лета я с утра выезжал на калым. За день зарабатывал столько же, сколько в спортшколе за месяц. И каждый день завершал букетом роз.

Подъезжая к ее подъезду, уже совершенно твердо знал, дома ли она.

Вообще, вся эта история с Ириной, для меня до сих пор полная загадка. В цехе, под названием «советская школа», было сделано все, чтобы на выходе с конвейера получить из меня, Сашки Луцкого нормального, старательного, строителя коммунизма. Человека, беззаветно верящего в социализм, как единственно возможное будущее для всей планеты Земля. И, как следствие, в неоспоримость советской науки. Я вполне соответствовал ГОСТам. Во всяком случае, до встречи с мадемуазель Коробковой я был убежден в том, что все, происходящее вокруг меня, имеет научное объяснение. А то, что объяснить невозможно – бредни умалишенных или спекуляции шарлатанов. С Иркой я стал умалишенным шарлатаном.

Я чувствовал ее на расстоянии. Я мог совершенно определенно сказать: хорошо ей сейчас или плохо, далеко она или близко. Такая чертовщина. Только один раз за все время я не смог заранее определить будет она на тренировке или нет. Тогда я полдня провел в предвкушении встречи. Я был уверен, что она придет. Я ждал ее до последнего. Она появилась только на следующий день. Без спортивной формы. Мое вчерашнее разочарование вылилось в приветствие, которое трудно было назвать приятным. И зря. У Иры умер дедушка. Ребенок ревел весь прошедший вечер и пришел за поддержкой… Однако, всегда ли мы готовы разглядеть чужое горе за своими обидами? Во всяком случае – сразу?

Цветы я отправлял с ребятней из ее двора, или сам поднимался на шестой этаж и оставлял в ручке ее дверей. А потом садился в машину и ждал, когда неизвестная науке систем передачи информации подскажет мне, что Ира увидела букет и сейчас выглянет из окна.

Такой идиотизм на уровне пятнадцатилетнего школьника. Самое странное в этом мистическом спектакле начиналось позже. Тогда, когда мои представления о происходящем сталкивались с тем, что случалось в действительности. Я видел, как будто находился в ее комнате, как Ирина, проснувшись на следующий день, еще сонная, улыбаясь, шла к букету. Как она вдыхала тонкий аромат. Я знал с абсолютной точностью, что она думает обо мне и думает хорошо. Но, чем ярче были эти виденья, тем холоднее были наши встречи и резче короткие перестрелки почти враждебных диалогов. Так продолжалось всё лето до первого сентября.

Тридцать первого августа под вечер заехал на рынок. Это сейчас цветами торгуют всюду и везде. Тогда розы – только на рынке за «хороший цена. Год стоять будет. Ну, чуть меньше год.» "Хороший цена" перед первым сентября, конечно, переходил в разряд "тотальной зачистки кошелька". Короче я взял букет на все свои наличные. Привез домой. Обрезал, как полагается, нижние листья. Подновил срез и замочил цветы в ванне.

В три часа ночи оседлал свою работягу – "восьмерку" и полетел по пустым улицам к заветному дому. К акции я готовился заранее и весьма тщательно. Добраться до первого балкона на втором этаже ее дома, можно было только, пожалуй, Сабонису, да и то, если бы его подсадил Майкл Джордан. Но, стоявшая рядом, в стык, девятиэтажка, имела лоджии, закрытые декоративной бетонной решеткой. По этой решетке, как по лестнице, можно было влезть хоть на крышу. Фокус состоял только в том, чтобы с лоджий одного дома перебраться на балконы другого. Если бы я был обезьяной, все вопросы снимались бы сами собой. Но мне не повезло: от обезьяны достался только мозг, а тело родилось человеком. Так, что пришлось изготовить из стальной арматуры крюк в форме английской S. Рука Homo Sapiens плюс крюк, вполне способны заменить одну средней ловкости обезьяну.

Дальше сущая мелочь. Влезть по лоджиям на шестой этаж, зацепиться крюком за край заветного балкона и постараться не отправиться в обратный путь способом свободного падения. Внешне план выглядел не слишком изящно, но вполне реалистично.

В половину четвертого я прибыл на место. Понятно, что нормальный человек наверняка решал бы проблему любовных взаимоотношений как-то иначе. И наверняка, намного продуктивнее. Но я нормальным не был никогда.

Без пятнадцати четыре упакованные в сумку цветы болтались у меня за спиной, а я болтался на решетке лоджии между вторым и третьим этажом. Все складывалось слишком просто. И на подвиг ради прекрасной дамы явно не тянуло. А меня тянуло на подвиги. Нормальные герои, как известно, всегда идут в обход. Руководствуясь этим жизненным принципом, я начал "перестроение" с лоджий на балкон не на шестом этаже, а на четвертом.

Когда я летел навстречу балкону, повиснув одной рукой на крючке, и нелепо размахивая второй в воздухе, я чувствовал себя кем угодно: рыбой, по глупости на заглотившей наживку, птицей, попавшей в петлю, но только не обезьяной. Скорее странным гибридом селедки и воробья. Мысли о зоологии и гибридизации из моей головы напрочь вышибла встреча с металлической решёткой балкона. Я понял, как был не прав, когда дремал на уроках физики в школе. Во всяком случае, предварительный расчет колебательных движений свободно подвешенного маятника, мог бы мне подсказать иной план действий. Тогда, возможно, стальные прутья ограждения не оставили бы кровавый след на моём лице и неизгладимый отпечаток на теле. Но я школьными знаниями я пренебрёг с предсказуемыми последствиями для здоровья.

Что такое "перелет ткачева" знает любой поклонник спортивной гимнастики. Наверное, со стороны было весьма любопытно наблюдать за моей интерпретацией этого элемента. Перелет Луцкого, мой перелет, выполняется кувырком с балкона четвертого этажа на балкон третьего. Изображая птенца, выпавшего из гнезда, и пытаясь зацепиться руками за воздух, я боялся не того, что этот прыжок окажется последним в моей жизни, а того, что потеряю сумку с цветами или раздавлю букет, шлёпнувшись на него. Идиот – это диагноз и стиль жизни одновременно

Мне повезло. Я не упал. Не помял цветы. Не сломал позвоночник. Я повис на перилах. Причем сначала "солнечным сплетением", затем челюстью и лишь после этого включил в процесс самоспасения руки. Все постепенно становилось на свои места. Приключение перестало казаться излишне простым. У меня появился повод себя считать героем.

Немного отдышавшись, повторяя святое имя любимой разбитыми губами, я продолжил восхождение.

Меня всегда удивляли люди, страдающие бессонницей. То есть типы, встающие из теплой постели среди ночи, начинающие курить, бродить по квартире, жарить яичницу, кипятить чай – с моей точки зрения должны вызывать повышенный интерес компетентных органов. Если человек не спит ночью – значит либо совесть мешает, либо ее отсутствие.

Стоило мне, наконец, преодолеть четвертый этаж и войти в плотный контакт с пятым, как почти одновременно ниже и выше меня хлопнули балконные двери. Лунатики выбрались на ночное священнодействие. Я, вжавшись в стену, старательно изображал лепного Атланта, абсолютно не вписывающегося в архитектуру панельной девятиэтажки.

Полуночник с седьмого этажа периодически, со снайперской точностью стряхивал на меня пепел. Временами, смачно сплевывал. К счастью не на меня, а на цветочную клумбу под балконом. В заключение, он покряхтел, сказал: «Хорошо!» и скинул непотушенный окурок мне за шиворот. Поверьте, когда смотришь такое во французских комедиях, все выглядит намного забавнее, чем в жизни.

Товарищи, господа, спите по ночам. А если не спится, то хотя бы не бросайте не затушенные окурки. Вы можете стать причиной пожара или сделать больно ни в чём не виновным людям, романтикам, встречающим рассвет на стене вашего дома.

Нижний лунатик, слава Богу, только прокоптил меня дымом дешевого табака и особых неприятностей не доставил. Может быть, не хотел, а может – просто поленился докинуть до меня окурок.

Эти пять минут табачно-плевкового издевательства вполне удовлетворили мои амбиции. Я, наконец, прочувствовал значимость своего поступка. На ее балкон я влетел, как на крыльях. "Вот подвиг, способный пробудить её любовь. Не оценить такое нельзя!" – думал я, бережно раскладывая розы в открытой форточке.

Обратный путь был легок и приятен, как прогулка на катере по Чёрному морю: штиль, "бархатный сезон", в воде медузы, над водой чайки, а выше чаек – ласкающее кожу солнце. Уже стоя на газоне перед домом, я сообразил, что на радостях оставил сумку наверху. Возвращаться за ней значило поставить на одну ступеньку мою ненаглядную Иришку и какую-то дурацкую сумку. Да и искушать судьбу дважды за одну ночь – перебор. Даже для такого шизофреника как я.

Помечтав полчаса в машине под ее окнами, завел мотор и помчался, по все еще пустынным улицам, домой, счастливый и удовлетворенный.

А вечер обозначил цену женскому романтизму.

Она пришла на стадион в сопровождении двух ухажеров. Посмотрела на меня как врач на пациента психбольницы и, сопровождая слова своей фирменной, обаятельной улыбочкой заявила:

–Если вам дорога ваша сумка, то зайдите и получите у папы.

–Что получить? – Попытался я сделать хорошую мину при плохой игре.

–Что забыли на балконе!

И она повернулась. И она взяла своих ухажеров под руки. И она удалилась гордой походкой укротительницы диких животных. Т.е. нас, мужиков.

Глава 5

Уйти далеко мне не удается. Пацаны с моей входной дверью сильно не деликатничали. Высадили вместе с косяком и, возможно, стенкой.

Какая нелегкая вынесла одного из бритоголовых на балкон, я не знаю. Наверно Бог решил подарить мне максимальное количество экстрима в этот весенний денек. Во всяком случае, ни за что не поверю, что у простого боевика хватило мозгов просчитать возможность ухода человека с пятого этажа не через дверь. Скорее поверю, что он поскользнулся и вышиб балконную дверь или, от полного отупения, решил перекурить. В прочем, не так важно какой шаманской силой врага вынесло на свежий мартовский ветерок. Главное, то он засек мой прыжок со второго этажа на почерневший под весенним солнцем сугроб. Но еще секунд пятнадцать его мозгам потребовалось для того, чтобы увязать отсутствие хозяина квартиры (т.е. меня) с падением человеческого тела подозрительно спешно покидающего место событий.

–Стоять, падла! Пацаны, вон он, сука!!

Я, в общем, сразу понимаю, что «сука» и «падла» – это я. Только моя врожденная деликатность и полное отсутствие свободного времени не позволяют остановиться и прочитать невеже лекцию на тему политеса и правил хорошего тона. Хотя, сомневаюсь, что у боевика на балконе хватило бы терпения дослушать лекцию хотя бы до второго слова. Гораздо более вероятно, что и лектор, и политес оказались бы в глубоком нокауте на первом звуке дискуссии.

Невежа еще орет и размахивает руками на балконе, а по проезду между домами уже летит красная БМВ. Не нужно быть гением дедукции, чтобы догадаться, что это не пожарные спешат спасать людей из огня, а скорая-рэкетирская летит выбивать из меня деньги Кирсана.

" Это что – банда телепатов?" – думаю я, отступая за помойные ящики. Так быстро передать сигнал с пятого этажа в машину, вероятно, стоявшую во дворе, у дверей подъезда просто не реально.

За помойными ящиками водитель меня не замечает. Машина проскакивает мимо и тормозит впереди, метрах в пятнадцати. На балконе уже тесно как на трибуне во время финального матча Чемпионата Мира по футболу. Идиоты, они так хотят заполучить свои деньги, так энергично размахивают руками, а 990.000 долларов в аккуратных пачечках уложены буквально над их головами. Как часто жизнь пристраивает искомое значительно ближе, чем мы пытаемся его найти.

В руках одного из "тиффози" замечаю трубку радиотелефона. Сотовая связь – лучший вариант телепатии. Не дешево, но сердито. Во всяком случае, для меня. Как тут не поблагодарить российских бизнесменов, импортирующих западные технологии, на погибель соотечественникам. Левая дверка БМВ распахивается и из нее неторопливо выбирается комплект мышц, в виде кубика средней величины, расфасованный в черное пальто. Одной рукой кубик прижимает к уху трубку телефона, другую засунул в карман. Мне это сильно не нравится. Опыт подсказывает, что в карманах кроме тривиальных дыр, подчас прячутся очень неприятные, колющие, режущие и стреляющие предметы.

Кубик рассеяно смотрит по сторонам и, одновременно, слушает по телефону инструкции. Разворот головы и я попадаю в прицел веселых, темных, почти черных глаза.

–Иди сюда. Иди, дядя, не расстраивай меня. И сумочку не забудь.

Говорит он очень спокойно, почти доброжелательно, но, что бы я не слишком расслаблялся, все же вынимает правую руку из кармана и демонстрирует как раз то, чего я увидеть бы не хотел. Предмет, слишком похожий на пистолет, чтобы можно было ошибиться в его идентификации. Черное отверстие смотрит на меня из ствола так же внимательно, как и его черные глазки кубика. Второй трехглазый за один день. Может быть парламентарии правы: на руках у населения слишком много оружия?

–У меня перерыв на обед. Тебе нужно – ты и иди. – Говорю я с видом ковбоя из американского вестерна. Во всяком случае, пытаюсь выглядеть именно так.

–Как прикажете, сэр, – кубик иронично кланяется и, не торопясь, направляется ко мне. Я стою по колено в сугробе и с тоской думаю, что нужно было заниматься не спринтом, а восточными единоборствами. В ситуации, когда некуда бежать, знание приемов каратэ может оказаться намного полезнее навыков быстрого бега. Тем более, что бежать быстрее пули способны только герои мультфильмов.

–Разрешите вашу сумочку, сэр – он протягивает левую руку и крепкой пятерней хватается за ручки сумки. При этом ствол пистолета разглядывает меня с прежним интересом и отслеживает мой лоб так же верно, как стрелка компаса – Северный полюс.

Кубик тянет сумку на себя. Я не уступаю. Не то что бы жаль вещи или не жаль жизни. Скорее просто по инерции и от оцепенения.

–Ты че, не понял? – чёрные глаза теряют веселость и превращаются в пулеметные амбразуры. Он дергает сумку еще раз, уже давая почувствовать свою силу. Я поддаюсь. Почти поддаюсь. В конце – концов, что мне сумка? Несколько старых тряпок, бритва, щетка. Даже из тех десяти тысяч зелеными, что я прихватил с собой, в сумке нет ни бакса… Но в последний момент, когда противник уже уверен в победе, я передумываю и всем телом дергаю за ручки на себя. Я стою в сугробе, он – на подтаявшей дороге. Да и взрывное усилие – моя коронка. Со старта я «делал» мастеров спорта. Легко.

Парень теряет равновесие. Ствол уходит вправо. Он успевает нажать на спусковой крючок, но пуля гулко бьет в полупустой помойный бак, а я, шагнув вперед, пинаю черноглазого, с левой, между ног. Я всегда считал себя скрытым левшой. И теперь удостоверился в этом окончательно. Мне везет: пальто у визави расстегнуто и носок моего ботинка мягко входит в тело противника. С интересом наблюдаю за тем, как сужаются черные амбразуры глаз: чем выше поднимается моя нога, тем уже становятся амбразуры. Ботинок упирается в кость, амбразуры "кубика", миновав стадии «европа», «азия», «ненависть самурая», закрываются полностью. Он отпускает сумку и сгибается пополам. Успех нужно развивать до полной победы. Удар кулаком сверху по затылку довершает разгром. Черноглазый падает на колени. Драп шикарного пальто накрывает, взметнувшимися крыльями, лужу. Пистолет плюхается рядом и, захлебнувшись грязной водой, тонет в луже с позором.

Мне в очередной раз везет. Но времени на чествование победителя, вручение наград и торжественный марш в исполнении духового оркестра нет. Как нет и оркестра. И хорошо. Потому, что группа бандитской поддержки с моего балкона исчезла, а из-за угла дома в проезд на бешеной скорости выскакивает символ лихих девяностых – «девятка» производства любимого народом АвтоВАЗа. Веселенькая такая голубая бибика. Водитель тоже весёленький: жмёт на газ, как профессиональный пилот на трассе Дакара. Но скорость – штука коварная. Гонщик не справляется с управление и на повороте "девятку" заносит. Бампер, капот, ветровое стекло с хрустом и скрежетом влетают в подмороженный сугроб, за зиму выросший на обочине и во Вселенной неожиданно выключают звук. Тишина. Даже птицы замолкли. Может быть от удивления, а может быть от испуга.

Скорее на подсознании, нежели по здравому размышлению я запрыгиваю в красный БМВ. Мотор тихонько урчит. Ноги сами ложатся на педали. Первая передача. Газ. Вторая передача. На ходу захлопываю дверку. Врубаю третью и, не сбавляя хода, вылетаю в переулок.

Сзади слышны выстрелы. Не жизнь – кино.

Стрелка спидометра перепрыгивает через отметку 100. Приятная, приемистая машина БМВ. Умеют немцы делать технику.

Из переулка вырываюсь на магистраль и едва успеваю увернуться от "ЗиЛКа". Тот резко тормозит, а я мысленно извиняюсь. Но спасение собственной жизни все же достаточный повод для оправдания нарушения правил дорожного движения. Тем более, что нынче правила не нарушает только те, кто их знает. А таких – единицы.

–Ушёл!!!.– Кричу я, глядя в зеркало заднего вида. И в моём крике больше удивления, чем торжества.

Сбрасываю скорость, сворачиваю во дворы и неспешно качу в сторону ближайшей трамвайной остановки.

Глава 6

Я трясусь в старом трамвае. Трясусь в никуда и без цели. Бандитскую машину бросил во дворе, за дом до остановки. Солнышко пригревает. В салоне жарко. На улице ясно, но прохладно. Ощущение такое, что природа никак не может решить куда качнуться: то ли вернуться к зиме, толи растопить остатки сугробов и дать зеленый свет зеленому цвету.

Ничто так не убаюкивает как стук колес по стыкам рельс и покачивание вагона на разбитой колее. Только в весеннем трамвае можно воспринимать жизнь так, как воспринимают ее груднички, слипающимися глазами из детской коляски – сонно и доверчиво.

–Молодой человек, а кто за вас билет покупать будет?

"Ребенка" грубо и бесцеремонно будят

Кондуктор, видно, была в другом вагоне, когда я садился в трамвай, и дала мне вздремнуть пару остановок.

–Сейчас, секундочку. – Автоматически засовываю руку в правый карман. Он оторван и, как следствие, пуст. Экскурсия в левый карман не дает никаких результатов кроме жуткой боли в раненном пальце. Забираюсь за пазуху. Нащупываю в нагрудном кармане стопку купюр и, наконец, проснувшись, понимаю, что ничего кроме долларов у меня нет.

–Ну, я жду! – Кондукторша смотрит на меня торжествующе, предвкушая мои извинения, униженные объяснения. «Тетенька, простите, я забыл денежки дома» или что-то в этом роде. Словом, цирк на колесах, где роль клоуна отводится «зайцу», то есть мне, а роль героического укротителя – ей. Худенькие ручки, тоненькие ножки, злое личико, выглядывающее из лат нового зеленого китайского пуховика. Фурия в доспехах рыцаря.

Трамвай почти пуст. Бабулька, из тех, у кого "перестройка" отняла цель жизни и кому не дала средств к ее, жизни, продолжению, вступается за меня.

–Да не трож ты его, сердешного. Видишь, с запоя он. По такой жизни со всяким может статься.

–А мне-то что? Ты хоть сдохни, а за проезд плати! Если всех за так возить, кто мне зарплату даст? А пропил все – ходи пешком.

–Да не пью я. – Вяло сопротивляюсь напраслине. Не объяснять же, что бежал из собственного дома по балконам. Что где-то зацепился и оторвал карман с кошельком. Что, вообще, меньше всего думал о деньгах, так как мне, мертвому, кошелек нужен не больше чем бедуину «Кадиллак» в пустыне.

–А не пьешь, так тем более плати!

–Да бомж он, разве не видишь? – встревает в разговор угрюмого вида мужик с переднего сиденья. – Разуй глаза: весь в рванье и грязи, щетина во всю рожу, забыл, как мыло выглядит и что такое гигиена! Какие у него деньги? Вшей бы не натащил…

Я совсем готов обидеться, но, глянув на свои грязные руки, черную, замусоленную повязку на пальце, брюки и куртку со следами скоростного спуска по пыльным балконам, начинаю понимать, что вид мой на самом деле особого доверия вызывать не должен.

–А ведь и правда бомж – с горечью констатирую вслух. Жить то мне негде. Кстати, и паспорта с собой нет. Остался в квартире, которую я потерял на неопределенный срок. И как оказалось, денег – то тоже нет ни копейки. Не будешь же в трамвае или магазине расплачиваться долларами. Размеренный спокойный быт последних трех лет взорвался и этим взрывом меня выкинуло на улицу, без документов и средств к существованию.

–Раз бомж, так и вылазь. Здесь – общественный транспорт, а не теплотрасса. – Кондуктор, отступает от меня на пару шагов, настороженно и брезгливо оглядывая мою одежду. Мысль о вшах кажется ей вполне здравой и реалистичной. А встречаться с «вшивой реальностью» не хочется никому. Тем более, за мизерную зарплату кондуктора.

–Да выйду я, выйду. Прямо сейчас. Не волнуйтесь.

–И шмотки свои забери. А то и правда вшей напускаешь! – кондукторша уже успокоилась, мысленно смирилась с моей " заячьей" сущностью и ее напутствие звучит почти по-отечески.

–Вшей у меня нет. Доллары есть. Хотите, долларами проезд оплачу?

–Вали, вали, братец Мавроди.

Я не обижаюсь. Жизнь еще раз доказала, что люди в большинстве своем обожают фантазии и не уважают правду.

Выпадаю из дверей трамвая и, конечно, оказываюсь в центре огромной черной лужи с урбанистической пенкой из нефтепродуктов. Впрочем, сегодня иначе и быть не может. Все как в том анекдоте про деда с бабкой: вечно куда-нибудь вляпаюсь, то в говно, то в партию.

Но хватит философии и самобичевания. Нужно решать, что делать дальше.

Присаживаюсь на скамейке в тихом дворике у деревянной двухэтажки.

Устроиться пожить у знакомых? Можно, конечно, но уж больно опасно. Знакомые, как известно, бывают хорошие, плохие и общие. Нарваться на общих знакомых с тем милым типом, который стрелял в меня через дверь, в мои планы никак не входит. Три раза за день, испытав все прелести переживаний дичи, на празднике открытия охотничьего сезона, я решаю впредь к своей персоне относиться более бережно.

В гостиницу без документов и денег соваться бессмысленно.

Я действительно, настоящий, ядреный бомж. Правда, очень богатый. Но это утешает слабо.

Кстати о богатстве. Долларов у меня, конечно, предостаточно. Не то, что проезд оплатить, трамвай купить можно целиком, вместе с пассажирами. А может и на целый трамвайный парк хватит. Но как без паспорта превратить «зеленые» в «деревянные»? Да еще и не засветиться на этой операции. Не перекрашивать же их? Вообще-то это было бы верхом изощренного извращения – подделывать рубли из долларовых купюр! Тут бы все эксперты-криминалисты в городе перестрелялись. А у кого тяму застрелиться не хватило бы – наверняка в психбольнице остаток жизни провели. Идея – розовая мечта российского Минфина. Я не про сумасшествие криминалистов, я про печать рублей на долларах.

Ладно, шутки в сторону. Передо мной два пренеприятных вопроса: где жить и на что?

Конечно, можно попробовать вернуться домой за паспортом. Я более чем уверен, что верь после всех сегодняшних приключений, распахнута настежь. Если вообще осталась на петлях… Ключ не понадобится. Но почти наверняка меня там ждут. Причем, скорее всего сборная бригада из бандитов и этих, в маскировочной форме, при активной поддержке правоохранительных органов, естественно.

Да и соваться с моим паспортом в банк можно только в расчете на безалаберность милиции и глупость криминала. Кроме того, баксы могут вообще оказаться поддельными. Времени их как следует разглядеть, у меня пока что не было. Да я и не такой большой специалист по банкнотам, чтобы провести экспертизу наощупь и с помощью визуальной оценки.

Барахолка! Вот идеальный выход из положения. Во-первых, у меня рядом садовый участок. Буквально в двух шагах. Домишка, правда, хиленький. Летом в нем жить еще можно. Зимой, да и весной, щели в стенах гарантируют отсутствие тепла и комфорта на все 100%. Но, при нужде, день–два перебиться можно. Печка, во всяком случае, есть, электричество тоже. Кровать, одеяла, кое какие тряпки – словом, в качестве логова загнанного зверя вполне сойдёт. И, главное, на барахолке всегда можно поменять доллары на рубли. Торговый люд намертво повязан всемирным эквивалентом, универсальным ключом экономики – $ USA.

Надо поспешить. Через пару часов барахолка закроется, а я останусь голодным, как минимум, до утра.

Глава 7

Первая ночь дачной жизни показалась бесконечным кошмаром.

Я успеваю на барахолку. Я успешно и на удивление легко меняю у продавца китайской обуви триста баксов на отечественную валюту. Мой нос безошибочно ведёт поющий от голода желудок на аромат томящегося на углях мяса. С чавканьем, как настоящий дикарь, уминаю пять шампуров горячих сочных шашлыков. Шашлычник смотрит на меня, оборванного, голодного до неприличия, и с видимым удовольствием повторяет:

–Ай, хорошо кушаешь! Ай джигит! Купи еще!

С пухлой пачкой купюр (такого количества рубликов я мои руки не держали ровно столько, сколько существовали) очень довольный собой и почти успокоившись, я совершаю рейд по ближайшим магазинам. Набив пакеты едой и герметиком, отправляюсь обустраивать быт.

Я восхищен своим умом и своей предусмотрительностью. Дачная жизнь обещает быть приятной. Как у всякой настоящей совы к сумеркам у меня наступает пик активности, несмотря на насыщенный событиями день. Я одновременно протапливаю старенькую «буржуйку», готовлю ужин и шпатлюю герметиком щели. В домике постепенно становится теплее. Мне же, уже, просто жарко.

К девяти вечера моя бурная деятельность приносит первые результаты: сгорает жаркое. Щели заделаны настолько удачно, что черная едкая сажа, забивает все помещение, а плотность дыма достигает стадии пригодной для резки ножом. Дым приходится буквально выталкивать из домика через дверь, как выпихивают разбуянившихся гостей. Освободившись от дыма и тепла, я усаживаюсь ужинать тем, что не успело превратиться в уголь.

После стаканчика "Перцовки" жизнь начинает казаться вполне приемлемой, а будущее не таким безрадостным, запутанным и опасным.

В три часа ночи просыпаюсь. Мартовский морозец (вероятно ближе к 30 чем к 20 градусам со знаком -) бесследно растворил все последствия моих трудов кочегара-любителя. Тепло стремительно покинуло садовый домик, мое одинокое ложе и, без сожаления, чумазого меня. Старые пружины кровати звенят и поскрипывают очень точно и в такт, аккомпанируя лязганью моих зубов. Концерт ансамбля шумовых музыкальных инструментов надоедает очень скоро. Я не выдерживаю и встаю.

Печка охотно разгорается и даже нагревает воздух вокруг себя. Но, как капризный ребенок, требует постоянного внимания. А развлекать «ребёнка» нечем: дрова на зиму я не запасал. А те щепки и доски, что лежали у стенки дома и летом помогали вскипятить на плите чай, намертво вмёрзли в сугроб. И достать их можно только с помощью отбойного молотка. Которого у меня тоже нет.

К утру я готов спалить домик вместе с собой, ради счастья ощутить настоящее тепло хотя бы десять минут.

Я дождался рассвета, ясного и морозного. Сутки жизни настоящего искателя приключения отмечаю, обнажив донышко бутылки. Перцовка кончилась. Не заметил даже как. Не согрелся с нее, не захмелел. Впрочем, мне уже настолько всё равно, что если бы в дверях появился Кирсан со всей своей бандой, на меня бы это не произвело никакого впечатления. Какая разница: сдохнуть от холода или от пули?

Случайно взглянул в зеркало. Сказать, что я изменился, значит не сказать ничего. Моя внешность больше не требует дополнительной маскировки. Идентифицировать эту грязную, синюшную личность невозможно даже с помощью компьютерного анализа. Если мои отпечатки пальцев выглядят так же как лицо, то меня не найдет уже никто и никогда. А ведь еще вчера эта рожа была частью вполне приличного мужичка, притязавшего на звание интеллигента.

Никогда не думал, что современный человек так уязвим и зависим от привычных благ цивилизации.

Я готов молиться на то самое паровое отопление, которое включают с месячным запозданием, которое постоянно недодает три – пять градусов до положенной нормы, которое в мае, когда температура за бортом многоэтажек перепрыгивает за отметку 20 градусов по Цельсию, вдруг, срывается с цепи и раскаляет батареи чуть не до красна, выжимая из нас пот и нецензурные выражения. Я готов молиться на Великого Бога Теплосети и апостолов его ТЭЦ, ГРЭСС и даже на Маленькие Вонючие Котельные.

В дверь кто-то стучит и, не ожидая ответа, дергает ее на себя. Крючок жалобно звякает ржавыми боками о петлю.

–Эй, открывай, а то милицию вызову! – Неузнать сторожа по хриплому стариковскому дисконту и "деликатности" обращения невозможно.

С трудом распрямив смерзшиеся коленные суставы, я походкой пьяной цапли бреду к дверям. Открываю.

–Что вы хотите? – Моя внешность никак не вяжется с тем: что и как я говорю. Сторож слегка обескуражен.

–Ты хто такой и чо здеся делаешь?

–Хозяин. Не узнали? А «здеся» – передразниваю старика – я пью. – Моя лапидарность сторожу нравится, а исходящий от меня запах перегара не оставлял сомнений в искренности.

–Чо пьешь – сам вижу. А пошто ко мне не зашел? Я перцовочку завсегда с милой душой. Так у меня, ить и теплее. Чай в энтой халупе меньше чем с ящика не согреешься… Гляди, если чо осталось заходи ко мне. Сальцо, картошка, огурчики соленые – с меня.

–А банька?

–Да запросто. Под хорошую выпивку и баньку сделаю.

Бог явно на моей стороне. И нет смысла молиться на языческие теплосети, если в сотне метров от меня можно затопить настоящую, жаркую баню. А за баньку я сейчас готов умереть, а не то, что за бутылкой сгонять.

–Идет – подытоживаю я. – Топите баню, а я пока до магазина сбегаю, разомнусь. Да, пакетики прихватите. Там закуска осталась.

Я сую сторожу остатки моего пира: консервы, колбасу, сыр, корейскую лапшу в коробках, наскоро умываюсь снегом и отправляюсь за спиртным.

Через пару часов мы уже блаженствуем в бане.

–А вот мы тя, веничком. – Дед в прошлой жизни наверняка был палачом. Охаживает немилосердно, но я не сопротивляюсь. Тепло уже добралось до костей и постепенно размораживает хрящи и сухожилия.

– От супружницы небось сбежал? – Спрашивает дед, синхронно размахивая веником и бородой. Не дожидаясь ответа, развивает мысль: – Они, стервозины, до чего угодно мужика довесть могут. Все кричат, мол, СПИД – чума двадцатого века. Глупость. Бабы – вот чума всех веков. Кабы ни они, разишь, этот СПИД был бы? Нет!

–Пожалуй, без них у СПИДа шансов было бы поменьше. Хотя есть и другие переносчики. – я разморен, счастлив и сейчас готов согласиться даже с тем, что Джомолунгма – прыщ на теле Западносибирской низменности. Кроме того, версия сторожа относительно моей ссоры с несуществующей супругой, действительно неплохое объяснение, тому, что я в марте отпраздновал открытие дачного сезона. Но чувство справедливости берет свое и я, все же, добавляю:

–Но, с другой стороны, по большому счету, от общения с женщинами можно получить некоторое удовольствие…

–Чо!? С какой такой стороны? Какое-такое удовольствие? Чем больше живу, тем лучше понимаю: от бабы никакого удовольствия, окромя скандалов, нет. Годков десять уже одни скандалы и никакого удовольствия. Водочку выпить – скандал, папироску выкурить – вали, дед на улицу, деньгу – отдай, не отдал, опять же скандал. Проще у быка перед мордой тряпкой махать чем у бабы десятку на бутылку вытянуть. – Дед не на шутку раскипятился. – Слова-то какие придумал, интеллигент отмороженный: "общение с женщинами". Какое с бабой "общение"?

–Ладно, дед, успокойтесь. – Пытаюсь пойти на мировую. Но успокоить сторожа уже сложно. Кажется, я наступил на больную мозоль. К тому же склероз и пьянка, полностью выветрили из памяти у моего хозяина воспоминания об утехах юности.

–Я-то успокоюсь, я вооще спокоен как йога. А вот ты – дурак! – дед берёт короткую паузу, словно пробуя на вкус сказанное слово и уже нараспев с чувством повторяет, – дура-а-а-ак, коли не понимаешь, что баба – чума и ошибка природы. И не дед я тебе, а Василий Марьяныч. Понял! – он в сердцах хватает ковшик и от души хлещет на каменку. Пар тайфуном проходит по спине, пробирает сквозь ребра и кишки и жгучим комком собирается где-то в самом центре живота. Я задыхаюсь, вскакиваю и выбегаю в предбанник.

Дед вдогон мне кричит: " Вот оно удовольствие, а то баба, баба!".

Застолье нас примирило. Вообще последнюю пару лет я пью редко. Был один год. Пропил почти все. Да, что почти, все пропил, кроме квартиры. Тяжелый был годик. Триста шестьдесят пять дней просто выпали из жизни. Но потом нажал на тормоз, вернулся к работе и, фактически, завязал. Во всяком случае, с утра не принимаю ни при каких условиях. Но сегодняшний завтрак под водку, в моем положении, можно признать затянувшимся ужином.

Василий Марьяныч оказывается для меня редкой находкой. Газет он не читает: "что бы, нервы не отравлять". Про телевизор говорит презрительно, и не смотрел его столько же, сколько не имел удовольствия от общения с женщинами. То есть лет десять. Репродуктор есть, но включать его не во что. Радиосеть до домика сторожа так и не дотянули, хотя вопрос о финансировании этих расходов стоит в повестке каждого перевыборного собрания садового общества, и деньги с садоводов правление собирает исправно. Единственным источником информации ему служат до "перестроечные" подшивки "Огонька" и "Науки и жизни". Зимой даже городские события доползают до него с месячным опозданием. В основном в виде легенд, сказаний и сплетен, которые он выслушивает в сберкассе в очереди за пенсией. Не дай Бог, начнется третья Мировая война, Марьяныч узнает о ней только после завершения боевых действий. И то, если будет с кем в сберкассе слово перемолвиться.

Так, что про вчерашнюю стрельбу в городе он не знает и может не узнать никогда. Да и в качестве собеседника сторож удивительно удобен. С ним невозможно проболтаться, сказать лишнее. Можно вообще ничего не говорить, он на это и внимания не обратит. За долгие, одинокие, зимние дни и ночи Марьяныч научился на свои вопросы отвечать сам, обходясь без посторонней помощи. Мнение собеседника его интересует тем меньше, чем больше он выпивает. А с зеленым змием старик на короткой ноге.

К обеду он во мне души не чает. А после третьей бутылки, пьет в основном он. Но подвести итог утренней дискуссии не забывает.

–Ты к бабе на поклон не иди. Ни за какие коврижки. Хошь, у меня живи. Дом большой. Мужик ты ничего. Научу тебя жизни, поймешь в чем ее смысл и сердцевина, спасибо скажешь. А баба, коли нужно будет, найдет тя. Сама прибежит денег просить. Верно говорю.

Я и не спорю. Найдет ли меня баба, вопрос третий, главное, чтобы другие не нашли.

Глава 8

Неделя проходит спокойно. Выбираясь из сторожки в магазины, я старательно штудирую местную прессу. В городских газетах дня три обсасывали подробности перестрелки на территории МПК 27. Кирсан лежит в реанимации с хорошими шансами на выживание. Его "правую руку" по кличке Хлыст похоронили вместе с половиной банды. Журналисты не пропустили мимо своего внимания эскорт милиции и колонну иномарок, растянувшуюся в траурном кортеже на два квартала. О моей взломанной квартире ни в одном разделе криминальной хроники не было сказано ни слова. Да и меня, если судить по прессе, никто не ищет. Эка важность: пропал бывший тренер. Вот самочувствие криминального авторитета – это тема дня!

Я обнаглел. На восьмой день ближе к вечеру решаюсь на вылазку в центр. За неделю отрастает бандитского вида щетина. На неё вполне можно рассчитывать, как на средство маскировки. Но, для полного перевоплощения выбриваю голову. Получается вылитый курбаши. Хоть сейчас в кино снимай. Узнать меня в этом типаже из боевиков про басмачей и установление советской власти в Средней Азии почти невозможно. Во всяком случае, тем, кто помнит меня чисто выбритым занудой с длинными патлами. Впрочем, лысая башка, а ля Киса Воробьянинов, в марте месяце вряд ли способна произвести фурор. Весна отвоевывает тепло буквально по полградуса, и без шапочки, пока, ходить могут немногие. Преимущественно те, у кого в голове кость. Мерзнуть нечему. Я надеюсь, что у меня под черепом ещё сохранился мозг. Хотя бы в зачаточном состоянии. Мне без него сейчас не обойтись. Поэтому на лысину натягиваю вязаную шапочку с гордой надписью Chicago Bulls.

Перед выходом, критически осматриваю себя в зеркало, и довершаю маскировку типично шпионскими темными очками. Уже через полчаса я понимаю, что переборщил. Народ, главным образом дети, не обходят меня вниманием.

–Мама, смотри! Кот Базилио идет!

Впрочем, до центра я добираюсь скучно, без приключений.

Весь день припекало. Маневрируя между лужами и пешеходами, я прикидываю: как мне по ловчее разузнать, что творится дома. Как забрать свои документы и оставшиеся деньги. И, главное, как при этом не расстаться с такой мелочью, в какую последнее время превратилась моя жизнь.

–Сашка! Эй, Луцкой стой, куда идешь! – знакомый голос орет мне прямо в ухо. Я автоматически оборачиваюсь. Из форточки большого школьного окна высовывается улыбающаяся физиономия Сереги. Взгромоздился на подоконник. Из одежды только спортивные шорты, белые носки да волосатая грудь в половину окна. Не густо, прямо скажем. Тоже мне стриптизер из Минпроса.

Но меня напрягает не моральный облик российского педагога. В конце концов Серёга по пояс голый не по кабинету директора ходит, а в своей подсобке. Меня откровенно разочаровывает эффективность моей маскировки. Это как же я так спрятался за щетину и очки, что Сергей вычисли меня с расстояния двадцати шагов, как Шерлок Холмс профессора Мариарти?

–Что не заходишь? Бороду отрастил и зазнался! Ну, зайди.

Штирлиц из меня не получился. В моем положении по сторонам глядеть надо, а не под ноги. А то меня где-нибудь "замочат" не лужи, а люди.

Пока я раздумывал о квартире и документах – оказался рядом с двадцатой школой. Серега, или как его называют дети, Серж здесь работает физруком. Знакомы мы давно. Еще с тренерских времен. Стоять на тротуар и переговариваться через форточку с полураздетым мужиком, забавно, но крайне глупо.

–Сейчас – улыбаюсь в ответ и иду через двор к знакомым дверям. В спортзале как всегда, царит жестко контролируемый бедлам. Мне скажут: так не бывает. Действительно не бывает нигде кроме "двадцатки". Зальчик небольшой, но аккуратненький. У каждого предмета свое место. Все тщательно выкрашено и приведено в полную боевую готовность. Баскетбольные мячи – накачены, набивные – забиты ватой по самое горлышко и надежно зашиты, палочки, планочки, стоечки и прочая дребедень – все расставлено согласно диспозиции, определенной генералом Сержем раз и навсегда. И не дай Бог, если кто, постучав мячом, не положит его на специальную подставку. Серж может припомнить это нарушителю лет через десять после окончания школы. Характер…

Он встречает меня тех же полосатых шортах, но из уважения к дорогому гостю надевает еще и черную майку безрукавку.

–Луцкой, чего припёрся? – это его стандартное приветствие. Как будто не Серёга только что исполнял на подоконнике танец аборигена, впервые увидевшего белого человека и лично пригласившего на дружеский ужин. – Ходят тут всякие…

Если бы не очевидная радость в голосе, можно было бы подумать, что он магараджа, а я наглый и самонадеянный "неприкасаемый", тайком проникнувший в спальню его жены.

–Да вот, поглядел, как отчаянно ты о стекло бьешься. Подумал: "может, беда случилась? Юные головорезы до нервного срыва довели? Любовница в любви отказала? И без врача уже не обойтись.

– У врача я уже сегодня был. У фониатра. Опять кашляю.

– Я думал, тебе психиатр нужен.

–Сагальская, а ну стой. Куда обруч потащила? – Серж уже не смотрит на меня. Наведение порядка превыше всего. Бедная Сагальская, пухленькая девица лет десяти, опустила голову и медленно перебирает пальцами обруч, который только что катала по залу.

–Сергей Алексеевич, можно я немного покручу? Ну чуть- чуть…

–Сагальская, ты знаешь, что сейчас перемена? А знаешь для чего в школе перемена? Для того, чтобы Сергей Алексеевич отдохнул от вас. Поняла?

–Поняла. А можно я мячик в корзину брошу? Ну, один разочек?

–Сагальская свободна! – девица демонстративно отворачивается и идет из зала.

– Обруч повесь на место. – Уже вдогон корректирует правила выхода из спортзала Сергей Алексеевич.

Заходим в тренерскую. Здесь, за прошедшую пару лет ничего не изменилось. Тот же шкафчик с аккуратными стопками папочек, те же бирочки и наклеечки на каждой из них, стол с записками "на память" под стеклом, стенды по стенам, знакомый диван и старенький черно- белый "Изумруд".

– Оазис стабильности в океане хаоса…

– Ты, о чем? – не понимает Серега.

– Да ни о чем. К тебе можно через сто лет зайти и ничего здесь не изменится.

–А чему меняться? Здесь и так всё хорошо. Ты лучше скажи, где пропадал? – и, не дожидаясь ответа – Ты что в мусульмане подался? – Похоже, моя бритая голова станет "гвоздем" весенне-летнего сезона.