Пируэты судьбы

Воспоминания О. В. Забукидзе

«Ольга Владимировна Забукидзе, в девичестве Оскольская, 1900 г. р., русская, родилась в Батуми» – так было написано в ее паспорте. Балетмейстер, заслуженный деятель искусства, руководитель детского хореографического ансамбля, который она создала в 1938 г.

О прошлом она говорить не любила, скорее боялась, и я хорошо знала только начиная с 1941 г., когда бабуля – вдова с двумя маленькими дочками – Валей (моей мамой) 8 лет и 6-летней Ниной, вместе со всей страной встретилась с войной.

Хотя Батуми не был фронтовым городом, война здесь была ощутима, особенно в Доме Красной армии, где в ансамбле участвовали либо военные, либо дети военных, уже в первые дни войны ушедших на фронт. Дети остались с бабушками, а то и вообще одни, голодные, не знающие, что делать. А некоторые из них вскоре осиротели. Так и получилось, что их горе и растерянность вынудили Ольгу поглубже запрятать свое горе. Хотя, казалось бы, какое ей до них дело: сама осталась без мужа, без денежной профессии, с двумя дочурками на руках. Она организовала первую в СССР детскую фронтовую концертную бригаду, выступавшую в частях, на кораблях, в госпиталях. Около 30 детей (считая двух собственных) стали семьей Ольги Владимировны, живущей в ее огромной, некогда роскошной квартире. Весь антиквариат был, конечно, продан и проеден. Но семью спасало то, что после концерта детей кормили. Хотя и не решало всех проблем. Был и голод, и бомбежки, и похоронки. Все было. Как у всех. Но Ольга Владимировна и 29 ее детей (один юноша, повзрослев, ушел на фронт и погиб) дожили до конца войны. Родители некоторых вернулись живыми, некоторых забрали родственники. Остальные остались под ее крылом. Получили высшее образование (среди них есть балерина, журналист, кинооператор, музыкант, переводчик, инженеры), стали людьми.

А Ольга Владимировна продолжала свой путь – работала балетмейстером и руководителем детского ансамбля – в Батуми, потом в Тбилиси. Получила звание заслуженного деятеля искусств. Помогла стать на ноги и обрести себя еще нескольким сиротам. Дети обустроились, завели свои семьи и, конечно, готовы были ей помочь. Можно было бы и успокоиться, передохнуть. В 1980 г. прошел ее юбилей – 80 лет жизни и 60 лет служения балету. В возрасте 85 лет родные все же уговорили ее уйти на пенсию, и у нее впервые в жизни появилось время для себя, на свои мысли. Она записала свои воспоминания, на основе которых и подготовлен этот материал.

А в 1997 г. она умерла в Москве и похоронена на Ваганьковском кладбище. На ее могиле время от времени появляются свежие цветы – значит, до столицы добрался кто-то из ее детей, или дети детей, или их внуки.

Про войну бабуля ничего не написала, да и рассказывать очень не любила. Поэтому мне придется выковыривать из памяти отдельные упоминания. Какие-то данные есть наверняка в музее в Батуми, а я пока туда не добралась.

Но начать я хочу с попытки понять эту удивительную женщину. Как ни странно, это очень трудно. Бабушка была для меня самым близким, горячо любимым и бесконечно уважаемым человеком, и этот эмоциональный фон в принципе не предполагал каких-то оценок и обоснований. Только значительно позже, когда мне было за 40 лет, я попыталась разобраться в ее характере, ее позициях, происхождении ее несгибаемого внутреннего стержня.

Жизнь 50 лет вела эту маленькую хрупкую девочку от одной потери к другой, от одного предательства к другому. Мать, которая предпочла ей революционную деятельность. Отец, который, бросив детей, вернулся в Австрию после начала первой мировой войны. Муж, изменивший Оле, ожидавшей ребенка. Ближайшая подруга, почти сестра Тася, ставшая любовницей Олиного мужа. Брат, служивший в советской армии и воевавший с немцами.

И тут мы должны попытаться понять отношение бабушки к обществу, к власти.

Бабушка никогда не говорила о политике, а если что-то говорила, то всегда в чрезмерном (как мне казалось в бунтующей юности) патриотизме. Только значительно позже я поняла. что это был не патриотизм, а смесь страха и отторжения окружающего мира…

Этот окружающий мир шел по отношению к ней от предательства к предательству. Раннее детство в весьма обеспеченной и уважаемой семье, с челядью и балами, театрами и книгами, внезапно рухнуло, превратившись в далеко не богатый быт (настолько небогатый, что 12-летняя Оля вынуждена была зарабатывать на свое обучение в гимназии), полный труда, криков «майна» и «вира» с раннего утра до вечера под окнами. Еще позже и этот мир треснул,.

Потом война. Это была ее личная трагедия: выросшая в немецкой среде, о которой хранила самые добрые воспоминания (и часто о порядках в немецких колониях рассказывала), она категорически не могла поверить в зверства и жестокость гитлеровцев, о которых рассказывала советская пресса, пока не посмотрела выпуск кинохроники…

Спасала ее работа, которую она всю жизнь любила фанатично. И внешне сдержанная любовь к детям – отнюдь не только своим.

Читатель, наверное, заметит нестыковки, странности и умолчания в рассказе. Исчезает со страниц любимый брат Шура, ничего неизвестно о судьбе отца, теток, Калиновских, также растворяются в тумане Костяковы. Во второй части я постараюсь изложить свой «генеалогический детектив»…

Так получилось, что я всегда была бабушкиной дочкой: вскоре после рождения в Москве врачи обнаружили у меня порок сердца, но оперировать можно было только когда я доживу (если доживу) до 10—12 лет. Отец, узнав об этом, бросил нас с мамой, алименты платил мизерные, и мама сразу по окончании декретного отпуска вышла на работу. Оставлять меня было не с кем – мамина мама жила в Тбилиси. Она и взяла меня к себе.

Потом время от времени мама очередной раз выходила замуж, думала, что наконец-то у нее настоящая семья, и забирала меня. Но опять что-то не складывалось, и я возвращалась к бабушке – бабуле, как я всегда звала ее и называю до сих пор.

Для меня бабуля всегда была жизненным ориентиром. Своей уникальной внутренней силой и независимостью. Могло меняться все – моды, вкусы, кумиры, принципы, но не она (помните, у Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас»). Своей фанатичной преданностью делу. Она приплясывала, даже готовя обед; у нее барахлило сердце только до того момента, когда пора было бежать на репетицию. Своим суровым, деятельным и практичным милосердием. Она никогда не была добренькой, да и ласковой тоже. Доброта – это не эмоция, а дело.

Человек абсолютно аполитичный, так никогда и не понявший разницы между царем и генсеком (она говорила: «Тогда у нас правил Никита Сергеевич…"), единственное, что она поняла в перестройке – что можно больше не бояться происходить из хорошей семьи, можно рассказывать о своих близких. А еще можно ходить в церковь. Верующей она, вероятно, была всегда, во всяком случае тщательно спрятанные иконка и молитвенник всегда были при ней. Но веру свою не демонстрировала. Помню, как она учила меня благодарить Бога после еды: «Если Бога нет, как вам говорят в школе, то твои слова совершенно не помешают червякам съесть тебя после смерти. Но если Он все же есть, то, возможно, Он вспомнит твой голос». На Рождество и Пасху мы гуляли по улице, где стоял католический храм (ее родители были католиками) и готовили обрядовые блюда. И вот пришло время, когда ходить в церковь стало не только безопасно, но и модно. Это как будто сняло камень с ее души. Уже незадолго до смерти, почти ничего не помнившая и никого не узнававшая, она по утрам, только проснувшись, брала в руки иконку и говорила: «Господи Боже, благодарю Тебя… за что – не помню, но все равно благодарю…»

Бабушка написала свои воспоминания в 88 лет, в них довольно много путаницы, лакун, неточностей. Мне пришлось проделать очень большую работу по редактуре. В результате я разделила весь материал на две части: в первой – текст воспоминаний в том виде, в котором они были записаны в тетрадке (курсивом), с моими историческими комментариями и уточнениями, во второй – «генеалогический детектив» – моя попытка заполнить лакуны в истории семьи. А лакун очень много: бабуля – Ольга Владимировна Забукидзе по паспорту, русская, родившаяся в Батуми, с первых же строк воспоминаний оказывается не Владимировной, не русской и не родившейся в Батуми… И причины таких метаморфоз она не описывает…

Кроме текста воспоминаний есть еще список сюжетов. Этот перечень не хронологический, видимо, бабушка записывала просто пришедшее ей в голову, то, о чем хотела рассказать, но не успела или раздумала. Многие сюжеты есть в воспоминаниях, но есть и интересные пункты, не вошедшие в текст. Когда удается понять, к какому периоду они относятся, я внесла их в соответствующее место в скобках. Когда это неясно – рассматриваю во второй части. Еще у меня есть некоторые бабушкины вещи, документы и альбом фотографий, а также воспоминания – я буду их вставлять в соответствующих местах. Даты частично указаны бабушкой (редко), частично мной, на основе привязок к однозначно известным историческим событиям. Но мне не хотелось излишне вмешиваться в изложение, переставлять фрагменты, поэтому кое-где (в основном, в событиях 1916—22 гг.) путаница осталась.