Песни служителей Адхартаха: призыв

Пролог

Ровно в 6:30 утра (и 6 секунд) её вырвал из глубокого сна дребезжащий телефон, на экране которого высветилось имя хозяина. Вставать в такую рань совершенно не хотелось, но телефонный звонок – дело абсолютно исключительное. Обычно мистер Хорни предпочитает электронную почту или текстовые сообщения в мессенджерах. Пожалуй, “предпочитает” не совсем верное слово – скорее, обожает. Витиеватые фразы из разряда “повелеваю”, “сброшу в геенну огненную”, “во благо справедливости и утренней звезды” и “да снизойдет свет нашей правды на род человеческий” – лишь малая толика метафор и грозных эпитетов, которые можно вставить в пространные электронные послания, затем сдобрить их нудными нравоучениями, отсылками к философам прошлого и, наконец, гифками милых до тошноты котят.

“Не письма, а солянка. Конечно, бумага все стерпит. Как, впрочем, и мы, его усердные слуги. Хотя суть каждого письма можно свести к одному: необходимо срочно броситься, чтобы спасти человечество и попутно разобраться с загадкой нового “старого” артефакта”, – Мелани улыбнулась банальному оксюморону и широко зевнула.

Телефон тем временем перестал жужжать, и вместо звонка комнату заполнил мощный рёв: “Мелани, хватит надсмехаться над письмами одинокого немощного старика, возьми трубку. Дело не терпит отлагательств”.

Голос принадлежал точно не старику. Мощи в нём было столько, что невидимая сила заставила женщину немедленно схватить трубку и отрапортовать как заправский вояка: “Доброе утро, монсеньор! Простите, задумалась!” После чего женщина почтительно согнулась в полупоклоне, разметав свои пышные рыжие волосы по кровати.

Если бы в это время случайный прохожий волшебным образом оказался в просторной, озарённой сиреневым светом спальне, многое бы показалось ему странным.

Взгляд притягивало огромное – размером со всю стену – тусклое, покрытое трещинами, раритетное зеркало. Необычным оно было уже само по себе: его массивная оправа из переплетённых серебряных рук, змей, листьев находилась в постоянном движении и погружала в гипнотическое оцепенение. Однако, если бы посторонний глаз отважился и заглянул в него, увиденное поразило и напугало бы до смерти. Изящная в стиле хай-тек спальня с модной мебелью исчезала в отражении мутного зеркала, уступая место другой обстановке.

Вместо книг, разбросанных на стеклянной прикроватной тумбочке, громоздилась стопка пожелтевших манускриптов на обветшалом сундуке. Стильная светодиодная лампа горела в зеркале шестью свечами в оплывшем от воска канделябре. Красная китайская шкатулка улыбалась беззубым черепом, из пустых глазниц которого блестели дамские украшения. Изящный электрический камин в углу отражался в зеркале огромным каменным очагом, легко позволявшим при необходимости поджарить кабана приличных размеров. Сейчас же над тлеющими дровами в нем висел маленький котелок, пыхтящий сквозь дрожащую от жара крышку и выпускающий тонкие струйки зеленоватого дыма. Раскидистая пальма в горшке при внимательном рассмотрении оказывалась побегами сиреневого аконита, а напольный коврик – мохнатой медвежьей шкурой.

Верно, множество странностей мог бы рассмотреть и оттого ужаснуться наш внезапный гость. И даже спустя долгие годы в глубокой старости спроси его: “Что же ты всё-таки видел?” – “Эх, бесовщина какая-то, в зеркале – одна комната, в реальности – другая”.

Так и стоял бы он, недоуменно разведя в стороны руки и покачивая головой. Люди же неприметно принялись бы перемигиваться, подтверждая друг другу, что, мол, дедушка уже точно не в себе, да и всегда был странный.

Потому и незачем, дорогой читатель, заходить утром к ведьме, да и в любое другое время, не…за…чем! Держитесь лучше подальше. Много чего нехорошего может с непрошеным гостем произойти. А то, что это была ведьма – сомнений, благодаря поразительному зеркалу, не осталось никаких. Согласитесь, когда молодая привлекательная женщина лет примерно тридцати, с зелёными прищуренными от близорукости глазами и немного хищной, но тем не менее обворожительной улыбкой, в модной серой пижаме Calvin Klein, отражается в зеркале скрюченной старухой в грязных обносках да еще и на скособоченной деревянной кровати – тут уж напрасно вы сомневаетесь! Что? Даже и горбатый нос с родинкой вас не убеждает? Хотя постойте, зачем я всё это вам описываю? А ну-ка, сделайте милость, перелистните мысленно старые книжки со сказками да прочувствуйте заново ваши детские страхи в ночи, когда вы тоненьким голоском звали на помощь маму. И вот уже ваши мурашки на руках мне подсказывают, что всё-то вы хорошенько вспомнили и ясно представили, как эта женщина могла выглядеть, и кем она была.

Но, к счастью, никто из посторонних в то утро к ней не забрел, потому у разговора между ведьмой и ее загадочным хозяином свидетелей не было.

Хотя некоторые удивительные события, произошедшие в то утро, озадачили многих. Так, парочка любителей утреннего бега трусцой завороженно рассматривала необычное зрелище: коты со всей округи, пушистым одеялом, стекались к воротам особняка Мелани Девилль – знаменитого профессора археологии и руководителя местной ассоциации любителей органического кофе. Мало того что домашние любимцы собрались вместе, так они еще не просто мурлыкали в унисон, а даже отбивали единый ритм хвостами всех мастей.

Как позднее утверждал проезжавший мимо Марк Сибилл – отставной полковник морской пехоты: “Играли турецкий марш Моцарта или Баха – кто этих композиторов разберёт – но исполняли марш, точно говорю”.

Нет никаких оснований не верить бывшему военному – личности абсолютно неподкупной и в шалостях замеченной лишь однажды, когда во время рождения он попытался десантироваться на божий свет ногами вперёд. Благодаря последнему факту, всю остальную жизнь он был прям в словах и атаках.

В первую секунду при виде природного мюзикла “кошки” Марк Сибилл даже решил, что с ним случился сердечный приступ, и он оказался в кошачьем раю. Следует осторожно заметить, не оскорбляя ничьих чувств, что офицер был преданным собачником и для него оказаться после смерти в месте заполненном котами-музыкантами, согласитесь, не лучшая перспектива. Еще раз повторю: в его конкретном случае. Доподлинно известно, что среди прекрасных кошатниц бытует иное мнение.

Тяжёлая туча тем временем нависла над округой, хотя на горизонте небо было чистым, и все метеорологи на телеканалах наперебой обещали, что будет прекрасный солнечный денек.

Других странностей замечено не было. Разве что одинокая мисс Шарлотта Бэнкс, слывшая чудаковатой одинокой женщиной, а за глаза называемая покрепче, потому что любила бороться против всего на свете и своими яростными призывами порядком утомляла соседей, заметила при встрече мисс Оливии Хэнкс, что вчерашнее молоко из Walmart скисло, и это точно грозит бедами. Правда, кому именно стоило содрогнуться и ждать несчастья – всему человечеству или лишь продавцам из магазина – она не пояснила. Мисс Хэнкс лишь многозначительно хмыкнула, а про себя подумала, что “дамочке точно скоро потребуется профессиональная помощь психиатра, очень уж зловеще та угрожала скрюченным пальцем всем виновным”.

Однако мы слишком отвлеклись на малозначительные события, тогда как все самое интересное могло ускользнуть от нас.

Итак, буквально через несколько минут после странного звонка ворота особняка автоматически раскрылись, и серая “Тесла”, управляемая хозяйкой, вынырнула из чащи садовых растений, буйно оплетающих жилье Мелани, и заскользила по направлению к университету Сан-Хосе.

Пока машина странным образом самостоятельно маневрировала в потоке, Мелани откинула солнцезащитный козырек и внимательно стала изучать себя в зеркальце. Она кокетливо поправила локон волос, забавно сморщила изящный, с небольшой горбинкой носик, вытянула чувственные губы, словно для поцелуя, и уже было расплылась в улыбке, как припомнила недавний разговор и сразу помрачнела. Не глядя, она достала помаду и тени из лежавшей на соседнем кресле сумочки и начала уверенными мазками наносить макияж. Удовлетворившись результатом, она закрыла козырек, устроилась удобнее в кресле и задумалась, не обращая внимания на поток автомобилей.

Наконец, решившись, она нажала единицу в быстром наборе и стала ждать, слушая долгие гудки.

– Амори у телефона, – раздался глубокий мужской голос.

– Привет, извини, что беспокою в воскресную рань, но звонил мистер Хорни. Дело достаточно срочное.

Мелани сделала паузу, прислушалась, будет ли реакция, но на другом конце не было слышно ни звука, и она продолжила.

– К нему обратился детектив из Редвуда за консультацией. В парке найден мёртвый юноша. Обстоятельства смерти указывают на ритуальное убийство.

Она буквально ощутила, как ее собеседник насторожился от недоброго предчувствия.

– Атрибуты: воловий череп, тело кошки без ног и головы, черный петух.

Волнение нарастало в голосе Мелани, когда она отчетливо слово за слово произносила то, что он уже ждал услышать.

– Одна половина тела зачищена от плоти. Все точно так, как и при нашей первой встрече.

Амори не сдержался и выругался, после чего извинился.

– Прости, Мелани. Я только прилетел из Европы, голова ещё не соображает.

Она понимающе ответила.

– Угу. В общем, собираемся на кафедре, как можно скорее. Там обсудим остальные обстоятельства. Я уже в пути.

– Хорошо, выезжаю, – протяжно произнес Амори Дероше и отключился.

Он сонно посмотрел на свой нераспакованный багаж посреди комнаты, призывно манящую кровать и покорный судьбе побрел принимать душ, чтобы хотя бы немного взбодриться.

Рыцарь

Пронизывающий холодный ветер Нормандии, играясь, высоко подбрасывал белый плащ с красным крестом за спиной одинокого рыцаря на утесе. Хозяин плаща – командор ордена тамплиеров, виконт Амори де ла Рош – задумчиво стоял на краю утеса, скрестив руки на груди, и его серые глаза внимательно следили за линией горизонта, совершенно не обращая внимания на бушующую природу вокруг: ни на почерневшее небо, ни на грохочущие волны моря, накатывающие в яростной злобе на прибрежные скалы. Мелкий дождь собирался в крупные капли и медленно стекал с прядей русых волос на приятное, но несколько печальное лицо рыцаря. И хотя тамплиер был еще очень молод, груз ответственности за вверенных его попечению рыцарей, а также изнеможение после недавнего неудачного крестового похода под предводительством Людовика Святого добавили борозд на его лбу, а тонкие шрамы у виска и на подбородке выдавали умелого воина, побывавшего в сражениях с мусульманами.

Несмотря на то, что командор был в мирной Франции и всего в получасе ходьбы от цитадели тамплиеров, под его плащом виднелась короткая кольчужная рубаха, подобные которой часто носили молодые братья ордена на страже цитадели в жаркой Аккре. Щит с красным крестом и дорожная сумка с припасами лежали в паре шагов от него.

Необычным в снаряжении храмовника был только полуторный меч в искусных ножнах на левом боку. Судя по красивому навершию, изображавшему двух всадников на коне, окруженных витиеватой надписью “Sed nomini tuo da gloriam”, клинок был сделан на заказ у искусного оружейника, чем и выдавал в владельце непростого рыцаря.

Ненастье тем временем словно решило проверить командора на прочность. Порывы ветра усилились. Последние чайки, еще несколько минут назад бесстрашно бросавшиеся в воду за добычей, спрятались на берегу. Тучи, наползая друг на друга, становились все темнее и темнее. Наконец сверкнула яркая молния, за которой незамедлительно раздался грохот грома. Мелкую морось сменили крупные капли дождя. Рыцарь торопливо накинул капюшон и сильнее укутался в плащ, но с места не отошел в поисках укрытия от непогоды. Он ждал чего-то или кого-то, погруженный в размышления о последних событиях.

Вчерашним утром с разницей в пару часов к командору прискакали два гонца. Первый привез в цитадель послание от бенедиктинцев аббатства Мон-Сен-Мишель, второй – конюх Рене из родного замка, учивший в детстве тамплиера держаться верхом. Старый слуга почтительно поклонился, передал кусок пергамента от сестры Амори и дрожащим голосом сообщил, что благородный граф де ла Рош отдал богу душу, а молодая госпожа Агнесса молит о помощи. Затем верный слуга в порыве чувств схватил руку молодого господина и жарко поцеловал, уже не тая слез.

Страшная новость так сдавила грудную клетку тамплиера, что он едва смог вдохнуть воздух. Ему стало физически больно, когда он осознал, что их вражда с отцом закончилась, и все его обиды показались пустыми и надуманными в тот миг.

“Я больше никогда не увижу его. Ни сурового взгляда, ни постоянного укора. Почему же мне тогда так плохо?” – огорченно подумал он.

Он принялся озираться, как слепец, не понимая, как ему поступить дальше. Вдруг чьи-то всхлипывания вернули его в действительность.

– Ну-ну, будет. Поешь и отдохни. Завтра на рассвете я найду тебя и передам ответ сестре, – пробормотал рыцарь при виде плачущего от горя конюха и неуклюже похлопал его по плечу.

Командор отвернулся, незаметно смахивая слезу, и кивком подозвал слугу, чтобы поручить тому заботу об обоих гонцах. Сам же решил заняться неотложными обязанностями, намеренно отложив до вечера чтение писем, чтобы немного прийти в себя.

Сразу после вечерни братья ордена принялись разбредаться из храма, но Амори задержался и направился через величественный зал к небольшой двери уединенной молельни. В отгороженной от остальных помещений храма небольшой комнате хранились частицы мощей святых Бернарда и Бенедикта, и в это время суток сюда никто не заглядывал. Статуи святых, тускло освещаемые факелами и чадящими свечами, охраняли собственные останки в золотых раках и подозрительно наблюдали со своих пьедесталов за входящим молодым командором.

Амори огляделся и прислушался. Эхо шагов братьев-рыцарей постепенно угасло. Ничто не нарушало умиротворения в храме, лишь раскидистые ветви старого дуба, посаженного более ста лет назад в день закладки первого камня цитадели, раскачиваясь на ветру, скрежетали и шелестели листвой, напоминая о существовании мира за мозаичными окнами.

Наконец, решившись, рыцарь перекрестился перед распятием, подвинул ближе пару свечей и уселся на скамью у стены. Он повертел в руках оба послания, колеблясь, с какого из них начать. Вероятно, решив, что долг превыше семьи, он оторвал сургучную печать с оттиском девиза ордена Бенедиктинцев: “Ora et labora”, нетерпеливо сдернул тонкую веревку, обмотанную вокруг послания, и начал читать.

“PAX

Мир тебе, благородный Командор Братьев во Христе, защитников веры, рыцарей ордена храма.

Неустанно молимся о твоем здоровье, граф,…”

Амори вздрогнул при напоминании о своем новом титуле после смерти отца.

“…так же, как и о процветании ордена вашего, надежды христианского мира. В благодарность за заслуги ваши, помилосердствуй, прими в дар бочонок меду весеннего и свечей восковых полпуда.

Прости за столь скромное подношение, но, несмотря на все старания монастырских монахов, медом Господь нас не благословляет. Братья шепчутся, что дело вовсе не в холодной весне года сего, а в проклятии, нависшим над стенами нашей обители и ближайших земель…”

Амори нахмурился, ведь к “ближайшим землям” относился их родовой замок, и продолжил.

“…и хотя я подобные разговоры пресекаю, но сам, признаюсь тебе, ощущаю постоянную тревогу и нуждаюсь в помощи. Зная твой ум и проницательность, приумноженные на боевые качества (а я полагаю, здесь не только глубокомыслием и рассудительностью потребно действовать, но и быть готовым с мечом в руках отстаивать безопасность жителей нашей местности), решился написать тебе, как своему былому воспитаннику.

Да, поистине свидетелями весьма странных событий стал наш Ordo sancti Benedicti.

Несколько месяцев назад перед праздником Рождества Христова в монастырь пришел монах из нового ордена проповедников. Представился он братом Оттоном из Магдебурга и поведал, что восемь лет назад семья его погибла в пожаре, покуда он был в отъезде и не смог их спасти. Потому принял он монашеский постриг и обет о том, что будет странствовать между обителями разных орденов, денно и нощно работать на благо их, чтобы в святости монастырских мест – где Бог точно слышит слово каждого – вымолить у Создателя прощение и выпросить рая для погибших жены своей и дочери.

Дали мы ему место, о чем я нисколько не пожалел. Человек он оказался полезный, и правду сказать, где бы он ни трудился и за что ни брался – везде у него спорилось, и на конюшне, и на мельнице, и даже в скрипте. Человек он был образованный, посему много времени проводил с братом Амвросием – библиотекарем нашей братии.

Через пару месяцев после появления Оттон с моего благословения организовал небольшую школу при монастыре, куда набралось двадцать пять мальчиков возрастом от семи до десяти лет. В основном, дети зажиточных арендаторов монастырских наделов. Каждый день, кроме воскресенья и праздников, учили они молитвы, церковное пение и чтение Библии, а также немного латинский язык, грамматику и письмо. И хотя, как известно, телесные наказания премного способствуют очищению души и тела для лучшего познания премудростей, наставник их избегал прибегать к палке для формирования дисциплины. Дети его любили и преуспевали значительно.

Но вот беда: в месяц и в день Святых Даров перед праздником почитания Марка Евангелиста около полуночи поднялся страшный шум у ворот. Перед разбуженной братией предстал один из самых достойных наших арендаторов – Гийом, который кричал и требовал объяснить, где его сын.

Я велел дать бедняге немного вина, дабы успокоить его и после расспросов удалось выяснить, что Жак (так звали его несчастного мальчика) не вернулся после занятий домой. Обычно дети уходили задолго до Vesperae, чтобы успеть засветло пройти по узкой косе отлива от монастыря до поселений на берегу реки, но в этот вечер родители не дождались свое дитя. И вот отец ребенка явился в надежде разъяснить случившееся, но мы-то сами были поражены не менее его. Горестно мне было видеть его тревогу и волнение, но я мог лишь обнять его и попытаться приободрить добрыми словами в тот момент.

Я тотчас велел разыскать учителя, дабы тот описал, когда отпустил детей домой, не произошло ли чего-то странного на занятиях, ну хотя бы что-то, что могло пролить свет на исчезновение ученика, но спустя час безрезультатных поисков стало ясно, что и его нигде нет. Келья в дормитории была пуста, но вещи оставались на месте.

Волнение мое стало нарастать. Я велел никому к нему не заходить, ибо хотел сам все там проверить. (Надо заметить, что Оттон, будучи доминиканцем, жил отдельно от братии в предназначенной для странствующих монахов кельи. По своему решению он иногда покидал на день-два монастырь, хотя и предупреждал меня или библиотекаря).

Кое-как я уговорил Гийома остаться на ночь при монастыре. Ведь он, несмотря на опасность прилива, рвался незамедлительно отправиться обратно к семье, ибо была высока вероятность, что Жак, заигравшись с ребятишками, разминулся с бросившимся на розыски отцом и давно уже добрался до дома. Я пообещал перед заутреней снарядить в спутники арендатору двух сметливых монахов, наказав им спешно возвращаться с новостями, а ежели, “да сохранит нас Господь от этой напасти”, мальчика не будет, пообещал потерянному от недобрых предчувствий отцу сразу же бить в колокола и собирать всех монахов и монастырских мирян на поиски. На том порешили, и келарь повел знакомого ему Гийома отдохнуть.

Я же осмотрел уже лично кровать Оттона, но ничего подозрительного не обнаружил и вернулся к себе. Тревожные мысли так захватили меня, что ночь я провел в полузабытьи между молитвами о счастливом нахождении мальчика и липучей дремотой, обволакивающей меня ужасными кошмарами. Чудились мне голоса мерзкие, хохот адский, детский плач и волчий вой, а лунный свет рисовал на стене извращенные узоры, в то время как в темных углах моей кельи бродили ужасные тени с горящими глазами. С трудом дождался я утренней службы, где словно в тумане молился с братией о возвращении мальчика невредимым. И только когда багряные лучи рассветного солнца озарили молельню, мороки той ночи окончательно покинули меня.

К концу службы вернулись ушедшие с отцом монахи и подтвердили мои худшие опасения. Жак так и не вернулся домой. Соседские товарищи по учебе рассказали, что, когда они собирались уходить после занятий домой, учитель окликнул Жака и велел тому задержаться. Ничего странного в этом не было, ведь наставник частенько оставлял кого-то из ребятишек: помочь прибраться в классе, объяснить отстающим правила грамматики или сложения. А бывало в награду за хорошие успехи он брал с собой одного из них, чтобы показать гнезда чаек на морской стороне скал монастыря, собрать моллюсков в отмелях или понаблюдать за охотой альбатросов, но всякий раз затем отводил ученика к песчаной косе, ведущей к поселениям мирян, и долго стоял, наблюдая, как мальчуган, постепенно исчезая вдали, вприпрыжку бежал домой.

Окончательно расстроившись, я не видел другого выхода, кроме как звонить в колокола, чтобы по обычаю собрать всех жителей из округи и начать поиски. К сожалению, первый день закончился безуспешно. К вечеру настроение среди уставших людей ухудшилось. Некоторые стали шептаться, что мальчик или утонул в реке, или его унесло в море, а посему искать его не имеет смысла.

Однако следующий день принес страшные новости, от которых даже сейчас я чувствую, как кровь отливает у меня от головы, и руки леденеют. Но, deo juvante, я продолжаю.

Итак, бедный мальчик, да упокоит Господь его безгрешную душу, был найден моими монахами под предводительством приора Петра в лесу. И представь, какой ужас охватил меня, когда открылось, что лес сей принадлежит твоей семье и расположен всего в полутора лье от гордого замка де ла Рош. Обстоятельства же его смерти позволь мне поведать тебе лично при встрече, скажу лишь, что все указывает на то, что стал он жертвой ведьминского обряда, чему нашлось немало свидетельств у места его гибели.

Тем временем, бывший учитель не объявлялся, думается мне теперь, что в сговоре он с нечистой силой и бежал от нашего гнева.

Однако же это был не конец испытаний, посланных нам Богом. Примерно через четыре-пять дней прискакал гонец от твоей сестры, Агнессы, с сообщением, что ваш лесничий нашел в том же лесу в окружении ведьминых знаков еще одного мальчика, словно растерзанного самим дияволом.

Ты знаешь, как страх подобно огню в сухую погоду разносится среди людей. И теперь, в подтверждение слабости человеческого духа, по вашим землям рыщут вооруженные миряне и рыцари, хватают всех, кто хоть сколько-нибудь напоминает бесовское отродье и свозят в острог. Две схожих смерти не могли пройти бесследно. Глава доминиканцев, ведающих во Франции и Нормандии делами инквизиции, за несколько дней до кончины твоего отца явился с вооруженными людьми в ваш замок и силой увез в Руан некую женщину, подозреваемую в убийствах.

Мнится мне, что сестра твоя, еще не окрепшая после неожиданной смерти отца вашего и ставшая поневоле хозяйкой имения, не в силах препятствовать людской ненависти. Многие даже винят ее в причастности к смертям детей.

Мои скромные увещевания мирянам набраться терпения и милосердия бесполезны.

Я знаю, что ты оставил семью и наследство, приняв обет тамплиера, но дело таково, что уже сама вера христианская и родная земля нуждаются в твоей защите, чтобы разобраться в произошедшем и охладить буйные головы.

Прошу тебя, приезжай при первой же оказии.

Magister tuus et amicus bonus,

Аббат Фризо”

Амори бегло просмотрел письмо еще раз и задумался: “Вряд ли обычная гибель одного или даже двух мальчишек настолько взволновала бы аббата, чтобы он стал просить меня о помощи. Дети гибнут постоянно: от голода, от болезней, да мало ли опасностей поджидают юнцов за дверью родного дома. В наше время легче умереть, чем выжить. Обстоятельства смертей, вот что, видимо, напугало настоятеля монастыря. Он всегда отличался холодным рассудком и в последнюю очередь стал бы искать объяснения в нечистой силе, но все письмо явно сквозит страхом”.

Рыцарь отложил первое письмо.

“Честно говоря, не могу решиться прочитать письмо сестры”, – пробормотал Амори. Он задумчиво рассматривал запечатанный пергамент, замерев словно в оцепенении. Тяжелые воспоминания о семье, детстве, разлуке с близкими, все то, что пряталось глубоко внутри, вырвалось наружу.

Десять лет прошло с тех пор, как младший сын покинул родовой замок в поисках удачи и отправился в Святую землю, где вступил в орден храмовников, дав обет служить славе господней, защищать паломников, оставить семью и земные наслаждения ради братства.

Впрочем, отказаться от семьи было не сложно, ведь матушка сильно ослабела от родов Амори и его сестры, и спустя четыре года, так и не оправившись, покинула мир. Смерть жены сильно подкосила отца и часть горестной обиды он перенес на сына, очень похожего на мать, считая именно его виновным в утрате.

Мальчик, не понимая истинной причины, старался показать себя достойным любви отца. С утра до вечера он усердно занимался стрельбой из лука и фехтованием, и с малых лет бесстрашно мчался наперегонки с ветром на самых горячих лошадях замка, но все было тщетно, отец был безразличен к его успехам и всячески избегал сына. Ему было тяжело видеть отражение жены в сыне.

Старший сын графа Винсент давно покинул замок и сгинул в крестовом походе, поэтому всю свою любовь вдовец дарил Агнессе, сестре-близнецу несчастного Амори. Все попытки дочери примирить отца с мальчиком наталкивались на стену сопротивления. От природы добрая девочка, она очень страдала вместе с братом и разрывалась в своей привязанности между отцом и братом.

Так продолжалось до тех пор, пока детям не исполнилось двенадцать лет. Тогда произошло событие, которое в значительной степени перевернуло жизнь мальчика. Однажды в полуденный зной конюх разыскал его в небольшой лощине у широкого ручья на границе графского леса. Спрятанное от посторонних глаз пологими склонами, поросшими густыми деревьями, местечко было идеально, чтобы скрыться от всех. Амори любил посидеть в одиночестве в тени раскидистой ивы, прислушиваясь к журчанию воды, сбегающей по покрытым мхом камням. Слуга передал, что отец срочно требует сына к себе.

Спустя полчаса запыхавшийся от быстрой езды мальчик вбежал в главный зал замка и глубоко поклонился отцу, который едва кивнул в ответ.

– В замок пришел священник Фризо. Не могу сказать, что я рад его появлению, но много лет назад в Лангедоке он оказал нашему дому услугу, в память о которой я обязан дать ему приют. Его жизни, да и нашей, угрожает опасность, если посторонние прознают, что он скрывается у нас. Тебе стоит держать свой язык за зубами.

Граф надменно посмотрел на сына, словно сомневаясь в способности того выполнить даже такое малое поручение. Амори твердо выдержал взгляд.

– Но долг чести выше страха смерти, – продолжил граф. – Старик станет отрабатывать свой хлеб: я поставил ему условие, чтобы он обучал тебя риторике и философии. Ему отведено место в комнате рядом с часовней, иди туда, он предупрежден. И помни, все должны полагать, что я пригласил этого скромного монаха с единственной целью – обучать тебя.

И граф взмахом руки отпустил сына.

Взволнованный мальчик побрел к загадочному наставнику, который надолго заменил ему отца, раскрывая подростку мудрость познания и обучая его находить следы Бога в окружающем мире.

Письмо сестры. Встреча в лесу

Медленно вырвавшись из воспоминаний, Амори резко развернул пергамент и в волнении начал читать.

“Милый брат мой,

С надеждой и страхом пишу тебе. Поверь, если бы не крайние обстоятельства, я не стала бы нарушать твое спокойствие тревогами из прошлой жизни.

И хотя я не разделяю твоего восхищения аббатом Фризо, потому что он вызывает у меня, скорее, необъяснимый страх, тем не менее, я решилась последовать его совету и обратиться к тебе за помощью.

Но обо всем по порядку. Примерно месяц назад я по своему обыкновению решила прокатиться верхом в нашем лесу и ускользнула из дома на своем вороном Светлячке. Отец, как ты понимаешь, не одобрял мои поездки без сопровождающих. С наступлением первых дней весны я убегала тайком на конюшню ранним утром, в тот предрассветный миг, когда темнота ночи еще не отступила, и сон всех жителей замка особенно глубок. Так я избегала лишних расспросов, а также успевала вернуться к завтраку. Хотя отец вставал достаточно поздно, но все же существовал риск, что проснувшись и обнаружив мое отсутствие, он бы крайне рассердился, узнав, что я преступила его запрет и нарушила правила, “приличествующие даме”.

Улыбнись, мой друг, и немедленно прекрати хмуриться из-за моих невинных забав. Видишь, даже спустя годы, я все еще легко угадываю твои чувства!.”

Граф слегка усмехнулся, и, чтобы успокоить невольное беспокойство, слегка расправил плечами и повертел в стороны головой, словно осматривая своды молельни, затем вернулся к чтению.

“…Немногочисленны развлечения старой девы в замке (прошу, не смейся), поэтому для меня важны эти прогулки. Конь у меня смирный, и хотя в лесу есть много глухих мест, где бродят дикие звери, все же некоторые тропы вполне безопасны.

Я так много уделяю внимания деталям, но именно тогда, по моему убеждению, начались события, затронувшие наш замок, и я ничего не хочу упустить.

Я выехала из замка через задние ворота, где служит преданный мне старый Огюст и его сыновья. Преодолев ров по малому подвесному мосту, я отправилась через ромашковое поле к лесу. Хотя солнце к тому времени едва лишь начало проступать над макушками деревьев, но природа вокруг вовсю ликовала от наступления погожего дня. Поддавшись настроению, я ехала легкой рысью, увлеченно разглядывая утреннюю суету природы: охоту птиц, виражи пчел, порхание стаек бабочек. Когда я миновала первые деревья, лес встретил меня такой пьянящей, волшебной смесью из невообразимого количества оттенков запахов цветов, молоденьких листочков на кустарниках, жухлой прошлогодней листвы, смолы на стволах, что, казалось, каждый вдох зачаровывал меня все сильнее. И уже в моих глазах обычная утренняя роса мерцала настоящими изумрудными каплями на листве, переливаясь радужным сиянием, а невидимые ткачи-пауки украсили своей паутиной, словно тонким свадебным нарядом, лесную чащу-невесту.

Словом, лес восторженно встречал утро, и я вторила ему всей душой.

Я отпустила поводья, и Светлячок постепенно перешел с рыси на шаг, с интересом поглядывал по сторонам, вскидывал голову, тряс гривой и довольный неспешной прогулкой громко фыркал.

Ты помнишь тот старый дуб на опушке недалеко от въезда в лес со стороны нашего замка? Ствол его еще расщепился у основания на две части после попадания молнии, а позднее сросся у кроны, и стал напоминать сказочного великана, широко раскинувшего свои ноги? Когда мы были детьми, я легко протискивалась в эту дыру в дереве. Сейчас же я храню там лук, стрелы и искусный венецианский кинжал. Как видишь, я не так уж и беззащитна, так что зря отец тревожился за меня.

Добравшись до своего тайника, я отпустила коня пастись, сама же принялась упражняться в стрельбе. Я уже неплохой лучник, по крайней мере, с двадцати шагов я попадаю в плетенное из хвороста чучело.

Однако я не успела выпустить и пары стрел, как услышала неподалеку среди деревьев чьи-то голоса. Первым моим желанием было умчаться прочь, но необъяснимое любопытство удержало меня, и я решилась осторожно проверить.

“Точно кто-то из слуг”, – успокаивала я себя, пока подкрадывалась ближе. Я спряталась за валуном, целиком поросшим зеленым мхом и огляделась.

В овраге на расстоянии десяти-пятнадцати туазов от моего укрытия беседовали двое мужчин. Один из них сидел на пне, другой же склонился перед ним в почтительной позе внимательного слушателя. Черный плащ и белая туника сидящего монаха были покрыты слоем дорожной пыли. Сам он был крайне худ и выглядел усталым, однако уверенная поза и голос выдавали в нем человека, привыкшего повелевать. В противоположность ему второй мужчина с короткой черной бородой был одет в изящный желто-зеленый костюм знатного человека. Золотая цепь на его шее и изящные руки, усыпанные драгоценными перстнями, подчеркивали высокое положение.

(Легкие порывы ветра уносили часть слов в сторону, поэтому я ставлю пропуски в местах их беседы, которые я не смогла уловить).

– Ваше высоко…—продолжил стоявший мужчина.

– Я вам еще раз повторяю, называйте меня просто – брат … – раздраженно оборвал монах собеседника.

Вельможа молча поклонился и начал снова, избегая прямого обращения.

– Итак, я должен передать его … – монах предостерегающе взмахнул рукой. Собеседник уловил этот жест и продолжил, опустив упоминание адресата, – Передать нашему знакомому, – здесь он попытался улыбнуться, но, снова заметив неодобрение, сделал каменное лицо и поправился, – Передать на словах следующее: “Любезный друг, как мы и предполагали, лозы лангедокского винограда проросли по всей Франции. Итальянские вина резко упали в цене среди многих представителей знати и даже духовенства! Я приблизился к разгадке, кто стоит за этим, но мне понадобится еще время, чтобы понять их цели. Многое подсказывает, что праздник сбора свежего винограда следует начать в день святого Августина, то бишь, 28 августа”.

Монах, до того момента бесшумно повторявший слова этого странного послания, умолк вслед за дворянином. Он закрыл глаза и глубоко задумался. Второй же начал медленно прохаживаться взад и вперед. По прошествии изрядного количества времени, когда шаги знатного господина уже значительно ускорились от нетерпения, а молчание более чем затянулось, монах наконец утвердился в своем решении и обратился к своему собеседнику.

– Да, именно так и не напутайте! А теперь, шевалье, скачите во весь дух, не жалея лошадей. В Шартре напротив собора Нотр-Дам зайдите в постоялый дом “Соколиная Охота” и там смените лошадь. Спросите хозяина Робьена, скажите ему: ”Пес и факел”, и он все устроит. Кроме того, велите ему выдать вам пятьдесят турских ливров и, не задерживаясь, отправляйтесь в Рим.

Шевалье поклонился и уже было направился к привязанной паре лошадей, как раздался треск ломающихся веток неподалеку. Стая птиц взмыла вверх, рассерженно крича и жалуясь на того, кто их потревожил. В шагах двадцати среди кустов на противоположной стороне оврага промелькнула тень человека и резво скрылась в зарослях. единственное, что я успела заметить, так это его небольшой рост.

Дворянин тем временем выхватил меч и развернулся к шуму, но удивительно было другое. То, с какой невероятной скоростью оказался на ногах монах, ибо через короткое мгновение он уже хищно озирался по сторонам в боевой стойке с длинным кинжалом, молниеносно выдернутым из-за пазухи.

Шевалье бросился вдогонку, но монах успел схватить его за плечо и потащил к лошадям.

—Оставьте! Вас ждут другие дела, да и мне пора возвращаться. Вероятно, это чей-то мальчуган, отлынивающий от работы по хозяйству. Но все же я не верю в случайные встречи в угрюмом лесу. Будьте осторожны и с Богом!

Монах перекрестил гонца, успевшего взобраться на своего рыжего коня и дождался, когда шевалье скроется из виду. Затем и сам подобрал полы туники и сел на пегую лошаденку, которая, несмотря на свой невзрачный вид, отправилась бодрой рысью по делам загадочного монаха.

Признаюсь тебе, дорогой Амори, я боялась пошевелиться с момента обнаружения постороннего наблюдателя, ведь эти загадочные люди случайно могли раскрыть и мое присутствие.

Коря себя за излишнее любопытство, я побрела обратно, пугаясь любых звуков.

Однако, несмотря на мои опасения, на опушке у дуба все было спокойно. Светлячок с пользой проводил время без хозяйки и безмятежно отъедал бока молодой травой. Не теряя времени, я зашвырнула лук и стрелы в дупло и собралась скакать в замок. Но тут меня осенило, что монах-то поехал по моей дороге к замку. В чистом поле он легко мог заметить меня, выезжающую из лесу, и принять за того лазутчика.

Мне ничего не оставалось, кроме как переждать в лесу и вернуться домой позднее, либо выбрать длинный путь через лес. По сути, выбора-то и не было, поэтому я ударила пятками коня, и мы, чтобы нагнать время, понеслись по лесной тропинке. Дорога вилась рядом с прохладным ручьем, пронизывающим подобно дуге большую часть леса, а затем расходилась в две стороны: одна вела к Шартру и дальше на Париж, куда и направился таинственный шевалье, а другая возвращалась к главным воротам нашего замка.

Я мчалась с одной лишь мыслью: быстрее добраться до дома. Красота утреннего леса растворилась в пелене обуревающих мыслей о подозрительной парочке. Почему они забрались в наш лес для встречи? Неужели обсудить виноград? И чего они опасались? И, наконец, кто же следил за ними?

В этот миг, когда я была в одном лье от границы леса, громкий крик вырвал меня из размышлений. Резко осадив Светлячка на полном скаку, я едва не свалилась с ним на землю, но, к нашему везению, все закончилось лишь широким фонтаном из влажных комьев, вылетевших из под копыт. Я похлопала по шее неодобрительно захрипевшего Светлячка и шепотом попросила его не злиться. (Ты знаешь, он – очень умный конь, и иногда мне кажется, что он все понимает. По крайней мере, он тут же примирительно фыркнул и выжидательно замер, подергивая ушами).

Теперь я разобрала, что крик был женский и доносился со стороны твоего излюбленного места у родника. Я немного струсила и пожалела, что у меня с собой никакого оружия, но все же решилась направить коня в ложбину.

Ужасная картина открылась передо мной. На берегу ручья лежала женщина, ее длинные рыжие волосы разметались вокруг нее подобно скомканному тонкому покрывалу. Руки eе и ноги были крепко связаны. Я еще издали заметила кровяные синяки вокруг веревок на ее теле. Судя по тянущемуся от нее следу на земле и перепачканной в грязи и траве котте, несчастная долго ползла, чтобы спастись от своих обидчиков.

Я спрыгнула с коня и подбежала к лежавшей неподвижно женщине. В первую секунду я даже испугалась, что она уже скончалась от истощения, но, слава богу, я различила еле заметное дыхание. Зачерпывая руками студеную воду, я принялась поливать ее лицо и шею, чтобы привести женщину в чувство. Она застонала и тут же начала изгибаться всем телом в попытке уползти дальше.

Я шептала ей ласковые и ободряющие слова, одновременно пытаясь освободить ее от пут, но, как назло, ее обидчики затянули узлы очень надежно. Стоит признать, что я сама тряслась от страха, как осиновый лист, поэтому руки мои совершенно не слушались, и у меня не получалось даже немного ослабить веревки.

Я несколько раз молила несчастную успокоиться и дать мне возможность ей помочь. Увы, бесполезно. Пленница не понимала меня и, вертясь с боку на бок, еще больше усложняла мне задачу. Я раздумывала, не вернуться ли к моему тайнику за кинжалом, но боялась оставить бедняжку одну. Кроме того, все настойчивее в моей голове вертелась мысль о том, куда делись ее преследователи.

Не знаю, что с нами бы произошло, если бы вся мокрая от пота и раздосадованная от неудачных попыток, я не сообразила разрывать узы зубами. Дело сразу пошло на лад, и вскоре мне удалось отбросить ненавистные веревки в сторону.

Освобожденная женщина, еще не вполне осознавая происходящее и , видимо, полагая в полубреду, что находится в руках своих обидчиков, оттолкнула меня, рыкнула и отпрыгнула в сторону. Я умиротворяюще подняла руки и крикнула: “Я вам друг, не бойтесь меня!”

Несколько мгновений мы обе тяжело дышали и молча смотрели друг на друга. Постепенно ее взгляд стал более осмысленным. Она, с заметным усилием подыскивая слова, спросила, кто я такая, и где д’Аркур и его люди?

– Меня зовут Агнесса де ла Рош, я дочь графа де ла Рош – властителя этого леса и замка, – ответила я, как можно спокойнее, – А барон Филипп д’Аркур, если вы говорите именно о нем, наш сосед, хотя я не имела чести его встречать ранее. Он только недавно получил свои земли в наследство и ведет замкнутый образ жизни.

– Чести? Нет уж, скорее вам повезло, что на вашем пути не попалось это отродье, – презрительно бросила бывшая пленница.

Вспышка гнева отняла у нее последние силы, и она упала на траву. Я бросилась к ней на помощь и принялась ее теребить, лишь бы не дать ей потерять сознание снова.

– Как вас зовут? Что с вами произошло?

– Мелани… Мелани д’Эвилль, – едва она успела ответить, как мы обе замерли, вцепившись за руки. Кто-то точно бродил в чаще недалеко от нас.

Нельзя было медлить, и расспросы стоило отложить на более удобное время, без сомнения, это рыскали похитители в поисках своей жертвы. Я бросилась к Светлячку, схватила поводья и подвела его к сидящей на траве женщине.

– Скорее, скорее в седло, – приказала я ей.

Мелани даже привстала, но тут же свалилась с глухим стоном. Я быстро надорвала подол ее туники, чтобы облегчить ей движения, так как в ее состоянии она вряд ли бы смогла удержаться на коне, сидя на боку. Затем я подхватила Мелани под руки и попыталась поднять ее, чтобы прислонить к Светлячку, но бедняжка безвольно повисла на моих руках.

– Ну же, Мелани, помогите мне посадить вас верхом, – в волнении умоляла я, тормоша ее, пытаясь быстро привести в чувство.

Вдруг несчастная женщина пробормотала что-то резко и неразборчиво. И, о чудо, она оттолкнулась от моих полусогнутых коленей и запрыгнула в седло! Правда, этот всплеск ослабил ее настолько, что она изможденно повалилась на шею Светлячка и упала бы на землю через мгновение, если бы я не успела вскочить позади нее в седло и подхватить в последний момент.

Но наши испытания на этом не закончились.

Лишь только Светлячок вывез нас на дорогу, как из леса, передвигаясь на четвереньках подобно зверю, выскочил человек в шагах тридцати от нас. Я сроду не видела существа ужаснее. Ростом он был чуть выше карлика или мальчишки лет двенадцати, но огромная шея, плечи, руки и грудь – все указывало на неимоверную, животную силу. Из-за черных, спутанных волос на голове и бороде невозможно было разглядеть его черты лица – только пару смотрящих с ненавистью глаз. Стараясь не терять нас из виду, он повернулся в сторону зарослей, откуда недавно сам выскочил странным образом, и тут я успела разглядеть горб на его спине, что объясняло угловатость его фигуры и странную манеру передвигаться. Он коротко свистнул и вытащил полуторный меч, преграждая нам путь. В ответ раздался схожий сигнал, и на дороге появились еще двое.

Первый был высок и худ, его тонкие руки и ноги придавали ему сходство с насекомым. Он высоко вышагивал, смешно поднимая и переставляя ноги, словно паук, пробирающийся к жертве. Но смеха он точно не вызывал. В длинной руке его поблескивал простой баселард, каких много сейчас на вооружении наших стражников. Он начал вертеть и играться своим клинком, перекидывая его из руки в руку. Он делал шуточные выпады в нашу сторону, словно сражался с нашим невидимым защитником и каждый раз довольно посмеивался, забавляясь нашей беспомощностью.

Другой же был напротив невообразимо толст. Казалось, одежда его вот-вот лопнет от складок жира. У него была маленькая лысая голова, совершенно несоизмеримая с гигантским телом, а его короткие и пухлые конечности и вовсе словно взяли от другого человека и насильно прилепили к чужому телу. Было заметно, что поиски беглянки в лесу дались ему непросто. Пот ручьем стекал по его лицу, на котором застыло брезгливое и недовольное выражение. Он задыхался, и его грудь быстро вздымалась, издавая свист и шипение, словно меха в кузнице. Одна его рука крепко сжимала лежащую на левом плече огромную булаву, а другая уперлась в бок.

Вся троица была наряжена в известные всей округе красно-желтые цвета дома д’Аркур, потому спрашивать, кому они служат было бессмысленно.

Горбун тем временем заговорил хриплым, похожим на воронье карканье, голосом.

– Сдается мне, сударь… хотя постойте – сударыня! Конечно, сударыня, ведь костюм пажа не может скрыть вашей женской красоты, до которой мы с друзьями, кстати, большие охотники, – он отвесил своим осклабившимся товарищам шутливый поклон и холодно продолжил, – вы хотите забрать то, что принадлежит нашему господину? Не становитесь на пути барона д’Аркур. Оставьте эту, – он намеренно запнулся, чтобы подыскать верное слово, – особу и уезжайте, если вам дорога жизнь.

По его молчаливой команде спутники принялись расходиться по кругу в разные стороны, чтобы отрезать нам отступление по обратной дороге.

“Быстро назад!” – мелькнула в моей голове мысль.

И тут, к довершению моего ужаса, позади послышался стук копыт, который уничтожил мою надежду развернуться и ускакать прочь. Из-за поворота дороги к нам приближался вооруженный, но без шлема, рыцарь на коне, покрытом полосатой красно-желтой попоной. Узнав своего господина издалека, паук и толстяк оставили свои планы окружить нас и вернулись на дорогу к горбуну, и уже вместе двинулись к нам навстречу.

Окончательно потеряв голову от страха, я принялась хлестать Светлячка так сильно, как никогда ранее в жизни, да еще и заверещала диким голосом. Испуганное животное рвануло с места, как никогда прежде, и помчался таким бешеным галопом, что чуть не сбросил нас с Мелани на землю. Но каким-то чудом мы удержались. Светлячок бесстрашно разметал троицу, которая дрогнула и расступилась в последний момент, осыпая нас проклятьями. Путь был свободен, и черным облаком мы унеслись прочь, оставляя за собой столб пыли и грязи.

Я обернулась и увидела, что рыцарь бросился в погоню. К счастью для нас, его конь – огромный дестриэ – был хорош для боя и достаточно вынослив, чтобы нести на себе рыцаря в доспехах и собственную броню. Однако он был не в силах соревноваться в скорости с потомком чистокровных арабских скакунов, привезенных отцом из жарких стран.

Тем не менее, хотя мы и отрывались, повода для радости не было.

Беда была в том, что Светлячок закусил удила и уже безоглядно нес нас, не слушаясь повода. Мне становилось все труднее держаться в седле и не давать Мелани свалится. Тщетно пыталась я перекричать ветер, пытаясь голосом успокоить коня. Безуспешно натягивала повод, пробовала дергать и отпускать его, но мне не хватало сил вырвать жеребца из дикой скачки.

Вот уже промелькнули мимо нас ворота замка, и впереди нас поджидал пологий, но очень каменистый спуск, где Светлячок неминуемо переломал бы ноги при такой скорости.

“Господи, спаси и сохрани!”—жалобно причитала я, но надежда оставила меня.

Внезапно Мелани наклонилась к шее коня, что-то прокричала ему и резко дернула повод влево. Конь соскочил со своего рокового пути и стал заворачивать обратно к замку. Беглянка тащила и тащила повод, заставляя Светлячка двигаться по кругу, который постепенно сужался. В какое-то мгновение я почувствовала, что бег стал менее импульсивным и обрадовалась. Напрасно. Светлячок принялся подпрыгивать и брыкаться на галопе, будучи не в силах успокоиться. Несколько таких прыжков – и я слетела с коня, потянув за собой Мелани.

Видимо, при падении я ударилась головой, потому что все померкло на какое-то время. Не знаю, долго ли я лежала без сознания, но когда очнулась, обнаружила, что моя спутница склонилась надо мной и натирает мои виски какой-то сорванной вонючей травой, а из замка к нам бегут стражники.

Меня мутило, все тело болело и страшно кружилась голова. Я велела подбежавшим людям вернуться за паланкином, чтобы отнести в замок мою спутницу, Мелани Д’Эвиль, которая, словно убедившись, что мне уже лучше, лежала рядом без сил.

Я осмотрелась, но не заметила и тени преследователей. Обессиленный и весь покрытый пеной Светлячок лежал на боку в десяти туазах от нас, трясся, часто дышал и хрипел в лихорадке. Подоспевший конюх Рене обтирал его сухой травой и пытался успокоить, но не то, чтобы ехать на коне, а даже поднять его на ноги не было никакой возможности.

Тем временем вернулись слуги, бережно посадили нас с Мелани в паланкин и понесли обратно в замок.

У ворот сгрудилась толпа. Мне показалось, что все жители сбежались поглазеть, что произошло с дочерью господина. Отец в большом волнении ждал меня у входа в донжон– главную башню замка, где мы живем вместе с приближенными и слугами.

Ты помнишь, дорогой брат, что, когда ты покидал нас, последние этажи башни и другие соседние здания еще перестраивались. Сейчас, когда работы закончились, замок изменился до неузнаваемости. Солнце, недавно с трудом находившее путь для своих лучей сквозь маленькие окошки в стенах, теперь изгнало мрак и холод, щедро одаряя верхние залы замка своим теплом и светом сквозь поражающие своим размером великолепные стрельчатые окна. Отец говорил, что украшенные разноцветными узорами колонны и пестрые гобелены на стенах напоминают ему восточные дворцы из его крестовых походов. Только представь, на пиру в честь именин отца в новом камине одновременно зажарили двух оленей, настолько он велик! Какая лютая не была бы зима, в зале у камина всегда тепло. Там вечерами я занималась рукоделием со своими служанками и дочерьми вассалов, а отец слушал истории труверов или обсуждал планы охоты со своими гостями. Прости, я отвлеклась, и наверняка расстроила тебя воспоминаниями о доме. Скоро ты приедешь, и все увидишь сам, а я пока продолжу.

Отец взглянул в паланкин, увидев, что я собираюсь заговорить, жестом прервал меня и немедленно приказал слугам нести Мелани в женскую сторону. (Должна добавить, что отец решил отделить три маленьких зала не просто гобеленами, а стенами, и теперь у меня появилось свое собственное королевство).

Когда мы с моими служанками уложили гостью в постель, рассудив, что ей требуется отдых, а лекаря-капеллана можно позвать и позднее, пришел паж от отца и сообщил, что отец ждет меня.

Я наспех привела себя в порядок и с замиранием сердца спустилась по узким ступеням к отцу. Все еще находясь под впечатлением утренних событий, воображение мое рисовало ужасные картины отцовского гнева. Слабость и головная боль не покинули меня, я неуверенно вошла в зал, медленно ступая и ища взглядом на что бы опереться. Думаю, именно мой болезненный вид удержал отца от жестокого наказания.

– О, Боже милосердный, Агнесса, как ты бледна. Сядь, – он поднялся и помог мне дойти до резного кресла. Затем, не отрывая от меня обеспокоенного взгляда, налил вина и заставил, несмотря на мое сопротивление, выпить кубок до дна.

– Отец, простите меня…– начала робко я.

Он нервно прервал меня рукой.

– Не могу даже выразить, как я зол из-за твоей сумасбродной выходки. Не поздоровится тем, кто тебя выпустил из замка.

Я молитвенно сложила руки и умоляюще затрясла головой.

– Отец, прошу вас, будьте милосердны. Это только моя вина.

– Оставим этот разговор на потом. Кто эта женщина? И что с вами произошло кроме бешеной скачки?

Во время моего рассказа удивление отца росло. Но вот что странно – он крайне оживился, когда я рассказывала о беседе монаха с неким вельможей, а вот наше спасение от людей д’Аркура не вызвало у него особого волнения.

– Не скрою, свидетелем очень странных событий ты стала. Первым наперво нам следует хорошенько расспросить нашу неожиданную гостью, когда она придет в себя. Каким образом она очутилась в моем лесу? Да еще и одна? Честно скажу, я не верю в вину д’Аркура, ведь я слышал исключительно только о благородстве этого рода. Скорее всего, она – простая жертва разбойников. А вот та странная парочка монаха с неизвестным вельможей посредине нашего леса не выходит у меня из головы, простые ли они путники или соглядатаи из Бретони? Бретонцы зарятся на наши земли, и нам следует быть наготове. Пожалуй, пусть воины осмотрят лес, вдруг найдут еще что подозрительное.

Отец немедленно вызвал начальника стражи и дал необходимые распоряжения, затем повернулся ко мне.

– А теперь иди-ка ты отдохни, но никаких больше прогулок вне стен замка!

Хотя я действительно валилась с ног, я все-таки нашла в себе силы зайти в конюшню. Ко мне сразу же подбежал Рене, чтобы рассказать о Светлячке, хотя я сама видела, что тот лежит почти неподвижно в стойле.

– Не знаю, госпожа, как нам удалось его поднять и довести до конюшни. На подъемном мосту он чуть от слабости не свалился в ров, да не утянул мальчонку моего с собой. Чудом оттянули мы его на пару шагов от края, прежде чем он упал. Так он, болезный, посредине моста долго пролежал, все с силами собирался. А теперь овес не берет, от репы отказывается. Вот только воды чуть попил да много-то нельзя воды-то после такого бега. Стражники говорят, что он как дьявол несся, как вы еще столько-то удержались на нем да шеи свои не свернули. Странно это все, много я на своем веку видел, как лошади несут всадников, и сам попадал в такие истории, но чтобы так конь после бега страдал, не припомню. Обычно оно как? Ну пробежался, ну скинул ездока, ну еще немного поигрался, да и остановился спокойно траву пощипывать, словно и не было ничего.

Конюх сокрушено покачал головой. Я дала ему пару денье, которые быстро исчезли за пазухой.

– Постарайся поднять его на ноги, – расстроенно прошептала я и, не в силах более видеть страдания моего любимца, быстро ретировалась к себе.

Служанки не сообщили никаких перемен в состоянии гостьи. Она спала беспробудно, лишь изредка стонала во сне. Я приказала подготовить для нее мою одежду и будить меня немедленно, как только Мелани очнется. День еще был в полном разгаре, но едва я прикоснулась к подушке, как в то же мгновение провалилась в глубокий сон, наполненный густым туманом без отчетливых воспоминаний.

Казалось, я пребывала в нем очень короткое время, когда услышала тихий шепот моей служанки Миранды.

– Госпожа, вы приказывали вас разбудить сразу же, но вы так крепко спали, что мы сперва решили помочь очнувшейся даме Мелани хорошенько вымыться и привести себя в порядок, лишь затем будить вас. Я принесла вам одежду, надо поторопиться, уже прибегал графский паж, сказал, что ваш батюшка ждет вас вместе с гостьей.

Оказалось, что я проспала остаток дня и целую ночь. Миранда помогла мне одеться и я направилась в комнату гостьи. Самочувствие мое после хорошего сна улучшилось, а любопытство разгорелось сильнее.

Мелани сидела в кресле у окна в дальнем углу комнаты. Солнечные лучи, преломленные сквозь мозаичные окна, танцевали разноцветными зайчиками на ее пышных огненных волосах, изящно уложенных в красивую прическу. У меня не было возможности разглядеть Мелани внимательно до сих пор, ведь события неслись с ошеломительной быстротой. Сегодня же после отдыха и водных процедур эта женщина засияла ослепительной красотой. На вид ей было чуть меньше тридцати лет, она была высокого роста и прекрасно сложена. Мне бросилось в глаза, как чудесно к ее волосам и бледному лицу подходила моя изумрудного цвета туника. Но все же взор приковывали ее глаза. Я даже не предполагала, что на свете бывают такие томные зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами. В них был и смех, и вызов, и женское коварство, и какое-то искрящееся лукавство, словно их хозяйка вот-вот вспрыснет со смеху, и потому они манили собеседника немедля присоединиться к грядущему безудержному веселью. Пожалуй, что немного портило ее, так это небольшая горбинка на носу, а также то, что ее улыбка странным образом перетекала в усмешку, вздергивая правый кончик рта немного вверх. Именно по этой причине я замерла в некоем замешательстве, в момент, когда она при виде меня сперва широко улыбнулась как доброй приятельнице, но спустя мгновение уже легкая тень ухмылки играла на ее чувственных губах, как при разговоре с соперницей. Однако стоило снова попасть под очарованье ее взгляда, и все остальные черты лица растворялись в зеленом сиянии, а мелкие недостатки представлялись уже настолько несущественными на фоне общей привлекательности этой женщины, что и грешно их было упоминать.

Оглядываясь назад и пытаясь переосмыслить свои первые эмоции, признаюсь тебе, дорогой брат, сейчас я понимаю, что была как очарована ею, так и внезапно скована своей внутренней робостью. еще не заговорив с ней, я чувствовала себя маленькой глупышкой и заранее искала ее одобрения моим нерожденным словам.

Она изящно, словно кошка, потянулась и вытянула шею, на которой я заметила несколько родинок, причудливо складывающихся в форму полумесяца. Мелани грациозно выскользнула из кресла и приветственно протянула ко мне руки. У нее были красивые тонкие пальцы, на одном из которых диковинный перстень мгновенно приковал мой взгляд своим блеском: переплетенные змея и роза обвивали бирюзовый камень с зеленой сердцевиной. Свет настолько ярко переливался в камне, а все остальные элементы были столь искусно вырезаны, что даже возникала обманчивая иллюзия подвижности змеи.

“Странно”, – подумала я, – “Как это разбойники не позарились на подобное украшение? Вроде вчера я не заметила его”.

Гостья крепко пожала мои руки, а затем, повинуясь внутреннему порыву, слегка коснулась их губами.

– Мой дорогой друг, – заворковала она нежным голосом, – ведь вы позволите мне вас так называть? После того, что вы сделали для меня, благодаря всей вашей благородной смелости, я не могу думать о вас иначе, как о сестре, посланной мне, во избавление от мук и вероятной смерти, Богом.

– Я буду счастлива называть вас своей подругой, – пробормотала я, смущенная ее простотой.

– Вчера перед вашим появлением, я настолько обессилила от попыток спастись от моих похитителей, что находилась в беспамятстве и не осознавала, где я, и кто передо мной. Сегодня же я счастлива выразить вам благодарность за то, что вырвали меня из рук разбойников и предоставили мне гостеприимный приют, уютную постель и одежду. Вас интересует моя история…

– Дорогая Мелани, – перебила я, – если вы в достаточных силах поделиться ею, то прошу вас, давайте спустимся к моему отцу, графу де ла Рош. Он ждет нас. Я поведала ему ту часть вашей истории, в которой принимала участие сама и рассказала о подозрениях в варварстве людей д’Аркур.

– Подозрениях? – вскипела гостья, – подозрениях, говорите?

В этот миг с меня словно спало наваждение. Передо мной стояла несчастная женщина, с болезненными синяками на руках, и с искусно скрываемым, но все же заметным ужасом в глазах. Она нервно кусала губы, и слезы накатились на ее пленившие меня глаза. Она предстала сразу какой-то хрупкой и ранимой, но все такой же прекрасной.

– Прошу вас не горячитесь! Стремление дознаться истины, и придумать способ помощи вам – вот что движет нами с отцом. Пойдемте, мы сможем все обсудить, – я примирительно улыбнулась, – и заодно подкрепимся. Уверена, вы голодны.

– Просто умираю от голода, – улыбнулась в ответ моя гостья.

Я подхватила ее под руку и неторопливо повела к отцу, занимая ее коротким описанием нашего замка. Удивительно, но Мелани проявила большой интерес к истории замка. Особенно ее впечатлил вид на старую капеллу замка, построенную еще нашим прадедом Хьюго де ла Рош более ста назад. Я пообещала позднее осмотреть ее вместе, хотя и объяснила, что для молитв мы пользуемся новой церковью.

Когда мы спустились в обеденный зал, отец стоял к нам спиной у окна. Слуги заканчивали накрывать на стол для нашей трапезы. Отец услышал наши шаги, обернулся и замер в замешательстве при виде моей спутницы, внимательно всматриваясь в ее лицо. Мы с Мелани остановились, не понимая, что послужило причиной подобного поведения хозяина. Это немая сцена продолжалась довольно долго, затем хозяин замка опомнился и подошел. Я представила их друг другу, и они чинно раскланялись.

Отец, странным образом волнуясь, объяснил свое смущение удивительным сходством между гостьей и Сибиллой де Куртинэ. Он поведал, что около пятидесяти лет назад был молодым пажом при дворе Пьера де Куртинэ, чьей дочь ему и напомнила наша гостья.

Мелани заметно сконфузилась, но ответила, что граф несомненно прав. Сама она из рода де Куртинэ и многие в семье отмечали ее необыкновенное сходство с бабкой.

Отец просветлел и уже шутливо сказал, что теперь просто обязан приложить все усилия, чтобы наказать негодяев, ставших причиной лишений дамы, с чьей родственницей он был знаком и “даже был безнадежно влюблен в пору юности”.

– Впрочем, простите старику мою невольную грубость. С годами блекнущие воспоминания о былых временах рисуют нам приукрашенные картины. В них люди кажутся красивее, отважнее и благороднее, чем в обычной жизни. Сейчас-то я вижу, что вы даже прекраснее, чем Сибилла.

Мелани загадочно улыбнулась, а отец еще раз поклонился и пригласил нас к столу. На правах хозяина дома он сел по обыкновению посредине, а нас посадил по обе руки от себя.

Ароматный запах рагу из кролика в хлебе разнесся по обеденному залу и так соблазнительно манил, что мы с Мелани излишне быстро накинулись на еду, что не подобает благородным дамам. Когда наш первый голод был утолен, мы омыли руки в принесенных чашах с ромашковой водой. Отец распорядился налить нам немного вина и подать грушевый пирог, а когда приказы были исполнены – велел слугам удалиться.

Мелани поняла, что мы с нетерпением ждали ее историю, кивнула и поведала о своих злоключениях.

История загадочной гостьи. Начало

Как Вы уже знаете, имя мое Мелани д’Эвилль, и я происхожу из великих родов Шартра – де Пюизе и де Куртинэ.

Моя мать, дальний потомок французских королей, любила при всяком удобном случае об этом напоминать своему мужу. Отец же мой был человек, любивший громко посмеяться, потому обычно отвечал, что нет нужды так часто об этом напоминать, ибо он и без этого отчетливо видит корону на челе матери, только почему-то не из золота, а из рогов. На что матушка чопорно отвечала, что рыцарские турниры в поглощении вина повлияли не только на его зрение, но и на ум, иначе он бы понимал, что отсутствие рогов на его голове, скорее говорит не о его заслугах, а о ее добродетельности. Несмотря на словесные перепалки, оба души в друг друге не чаяли.

Отец, хотя и был храбрым человеком, старался проводить время с семьей или в окрестностях наших земель на охоте, нежели чем, подобно большинству рыцарей, отправляться на подвиги и защиту Святой земли. На все вопросы он печально отвечал, что даму своего рыцарского служения уже нашел и согласно рыцарскому обету не имел права с ней разлучаться, а вот своим недостойным нравом святости земли Иерусалима мог даже и навредить. “Дама” улыбалась изворотливости мужа и одобрительно кивала.

Вся их родительская любовь досталась мне без исключения. Бог не дал им других детей. Жизнь моя беззаботно протекала между моими родителями. Отец, вопреки обычаям нашего времени, охотно делился со мной умениями из семи рыцарских добродетелей, а мать учила тонкостям управления домашним хозяйством. Но в однолетье жизнь моя изменилась. Родители мои покинули этот мир от горячки, оставив меня, двенадцатилетнюю девчушку, одну на попечение моей странной бабки, Сибиллы, которую вы, милостивый государь, упоминали.

Я жила беззаботно в ее уединенном от людских дорог горном замке в Наварре, скрытом от любопытных глаз густыми зарослями плюща и терна до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет. Бабушка, крайне нелюдимая женщина, постоянно повторяла, что более всего на свете ценит одиночество, поэтому оставляла меня на собственное усмотрение и мало посвящала времени моему воспитанию. Она была до такой степени причудлива, что передавала свои распоряжения слугам через меня, проводя большую часть времени в своей комнате в компании доверенной служанки. Ее сумасбродство подтвердил тот факт, что, хотя она сама же устроила мою помолвку с сеньором Ришаром д’Эвилль, виконтом д’Авен, вассалом и двоюродным племянником графа де Блуа де Шатильон, она не соизволила даже выйти благословить нас во время свадебного обряда, объясняя это муками расставания со своей любимой внучкой.

Мой супруг был стройным и беззаботным молодым человеком, и я помню лишь, что он чрезвычайно смущался в моем присутствии. На следующий день после нашей свадьбы, мы вынужденно простились: я отправилась в наше имение Эвилль, а он – вместе с рыцарями в крестовый поход вслед за королем Франции, где он и сгинул, оставив меня молодой вдовой. После вестей о гибели супруга в Сирии, я провела в трауре более пяти лет, не покидая поместья.

Так я пряталась от мира до тех пор, пока мой сюзерен и родственник мужа граф де Блуа, по случаю объявления помолвки его дочери Жанны с Пьером, сыном французского короля Людовика, не решил устроить праздничный рыцарский турнир.

Король и его свита намеревались присутствовать на трехдневных торжествах, а затем на четвертый день в пятницу совершить совместный молебен во здравие и славу будущих молодоженов.

Примчавшийся гонец сообщил, что граф собирает всех без исключения своих вассалов и велит явиться в воскресенье; графиня Алиса Бретонская де Блуа поручила передать лично, что она намеревается удержать меня при себе еще, “как минимум на неделю после турнира, чтобы ближе познакомиться с милой затворницей”.

Я не буду утомлять вас долгим рассказом о моих приготовлениях и дороге в Блуа в сопровождении шестерых моих воинов и служанки. Скажу лишь, что хозяева встретили меня более, чем радушно. Граф шутливо пожурил меня, что я так долго лишала их своего присутствия и совсем забыла свой долг вассала.

– Ваш муж всегда будет в памяти дома де Блуа, – с легкой улыбкой продолжила меня корить его супруга, – Мы скорбим о его гибели вместе со вами, но вы уже более чем достаточно времени провели в уединении. Пора выйти снова в свет.

Алиса Бретонская, будучи на пару лет меня младше, взяла на себя роль капризной, но милой младшей сестры. Графиня отпускала меня только на ночь, весь день держа меня подле себя, чем, на мой взгляд, вызвала немало обид среди ее придворных дам.

Тем временем весь двор кипел приготовлениями ко встрече короля. Слуги носили запасы еды, плотники возводили на поле у графского замка ристалище и помосты для знатных зрителей. Удары молотков и свист пил раздавались с раннего утра до позднего вечера. Всюду деловито сновали оруженосцы и слуги съехавшихся на турнир рыцарей, выбирая места для установки шатров. Лагерь желающих участвовать в турнире разрастался так быстро, что графскому герольду пришлось несколько раз вместе с двумя пажами объезжать поле, узнавая вновь прибывших и их права на участие, а затем распределять их в отряды. К приезду королевского кортежа все поле уже пестрело рыцарскими гербами, слепило серебряным огнем доспехов, бушевало на ветру волнами знамен.

Как объяснила графиня, было заранее обговорено, что рыцари королевского домена и нормандского герцогства, в ознаменование недавнего окончательного отказа английской короны от Нормандии в пользу Людовика, выступят в едином отряде. Все же остальные рыцари будут противостоять им в другом. Первые под руководством барона Филиппа д’Аркура – любимца короля, будут носить повязки с желтыми лилиями, а их противники – серебряные повязки в честь цветов хозяина турнира. Командовать рыцарями на стороне графа де Блуа поручили Жану Бургундскому, графу Шароле.

Все дамы во главе с женой короля Маргаритой Прованской должны были прикрепить повязки с маргаритками и поддерживать в равной степени обе стороны, чтобы таким образом не давать разгореться вражде, вовремя охлаждать буйные головы и сохранить дух галантного рыцарства Европы.

К полудню понедельника долгожданный королевский обоз показался на горизонте. По мере приближения он все больше напоминал гигантского разноцветного змея, медленно ползущего по извилистой дороге мимо собравшихся у обочин простолюдинов, приветствующих королевскую чету.

Когда до замка оставалось около пары лье, навстречу королю выдвинулась кавалькада местной знати во главе с графом де Блуа. Перед нашим выездом графиня предупредила, чтобы я не отставала от нее ни на шаг. Мне и нескольким дамам была оказана честь приветствовать королевскую чету, поэтому у меня возникла великолепная возможность воочию наблюдать момент встречи с королевским двором.

Примерно на расстоянии полета стрелы обе группы остановились. От встречающего отряда отделился графский герольд, который громким голосом вопросил: ”Кто путешествует в землях графа де Блуа?”

Пришла очередь выехать вперед королевскому герольду, который выкрикнул в ответ: “Король Франции Людовик с супругой Маргаритой Прованской и двором совершили трудный путь, чтобы навестить своего доброго вассала, доблестного графа Жана де Блуа де Шатильон и его благочестивую супругу”.

Герольды съехались, поклонились друг другу и уже вместе заиграли в свои трубы, украшенные тканями, с вышитыми гербами своих хозяев.

Под их звуки мы приблизились к королевскому кортежу.

Граф спешился, быстро подошел к поджидавшему его верхом королю и, преклонив колено, произнес ритуальную фразу о великой чести приветствовать своего сюзерена в графстве. Король без помощи слуг спрыгнул с коня, поднял графа и обнял. Не выпуская его из рук, Людовик подвел его к королеве, которая ждала на норовистой лошади гнедой масти. Жан де Блуа поклонился, и попросил позволить ему выбрать ее дамой его сердца, чтобы он мог беззаветно служить ей. Маргарита, будучи, без сомнения, мудрейшей женщиной Франции, с улыбкой ответила, что разрешает только на время турнира, а потом требует вернуть эту честь Алисе Бретонской. Графиня, которая стояла вместе с нами неподалеку, благодарно поклонилась, услышав доброту королевы.

– Ваше величество, позвольте и мне присоединиться к просьбе моего мужа служить вам и вступить в ваш не менее храбрый, но гораздо более утонченный и прекрасный отряд, чем воинство мужчин.

Королева рассмеялась.

– С радостью принимаю ваш оммаж, пока продлятся состязания! – И, посмотрев в нашу сторону, попросила: – А сейчас расскажите мне о ваших очаровательных спутницах.

Графиня представляла нас королеве, а та на удивление оказалась высоко осведомлена о каждой из нас. Она легко называла наши фамильные дома, знаменитых предков. Когда очередь дошла до меня, она заметно погрустнела.

– Ах, дорогая госпожа д’Эвилль, – обратилась она ко мне с искренним сочувствием, – Ваш муж погиб, защищая нашего брата, графа д’Артуа, Роберта Доброго. Две сотни отчаянных смельчаков ворвались в египетскую крепость Эль-Мансуру и почти все полегли. Из той отчаянной битвы вернулись в лагерь пять или шесть человек. Людовик рассказывал мне, что семь рыцарей вместе с Робертом укрылись в доме и защищались столь рьяно, что долгое время сотни врагов не могли победить этих великих людей, и только спустя целые сутки рассвирепевшие от унижения враги смогли растерзать на куски наших израненных воинов. Ужасная трагедия.

Королева обернулась, выискивая кого-то в толпе придворных.

– Нас сопровождает барон Филипп д’Аркур. Он единственный, кто уцелел в том бою из свиты короля. Я обязательно попрошу его рассказать всем нам историю о доблести наших героев. Кто знает, может, и вы узнаете какие-то новые подробности, – королева наклонилась ко мне и тихо сказала, – Я чувствую необходимость отблагодарить вас за мужа, которого король забрал на следующий день после свадьбы.

Я скромно поклонилась. Маргарита Прованская ласково погладила меня по щеке и двинулась дальше к почтительно поджидавшим ее придворным.

Тем временем слуги подкатили на телеге пару бочонков с вином, разбили шатер на лугу у реки и разложили легкие закуски. Оба отряда окончательно перемешались, и все со смехом и громкими разговорами устремились к прохладной реке передохнуть после долгой дороги и слегка перекусить.

Граф представлял королю своих вассалов и хвастливо рассказывал ему об их былых заслугах в предыдущих турнирах и сражениях. Так случилось, что я оказалась неподалеку и могла хорошо расслышать, о чем говорили король с графом де Блуа. Людовик подбадривал рыцарей, вспоминал тех, с кем довелось участвовать в крестовом походе и шутливо сетовал, что граф подготовился и собрал лучших воинов, чтобы не оставить и малейших шансов королевскому отряду.

– Да, тяжеловато нам придется, – притворно сокрушался король, затем хитро улыбаясь, добавил. – Правда, у меня все еще есть мой Филлип. Он стоит десятка, посмотрим, может и не осрамимся.

Дошла очередь приветствовать бургундцев, угрюмо державшихся особняком. Повелитель похлопал по плечу склонившего голову Жана Бургундского и пожелал ему удачи в турнире. Затем король обернулся и выкрикнул имя, заставившее меня вздрогнуть:

– Д’Аркур, где ты? Мы желаем тебя видеть, неужели ты спрятался от будущих противников?”

Из толпы придворных выступил высокий темноволосый мужчина около тридцати лет. В отличие от большинства дворян он был в боевом снаряжении, в длинной кольчуге и, несмотря на теплый день, даже в кольчужных чулках. Широкий кожаный ремень подпоясывал красно-желтую полосатую накидку-сюрко и удерживал богатые ножны с мечом, на который барон тут же воинственно положил левую руку, правой уперся в бок и, горделиво выставив одну ногу вперед, с вызовом стал бросать взгляды по сторонам, показывая готовность к немедленной схватке.

– Я здесь, ваше величество. Вы прекрасно знаете, что д’Аркуры не боятся никого. Я думаю, меня намеренно отвлекли отменным куском окорока и местным вином, которое, вынужден признать, очень неплохое.

Людовик самодовольно пихнул гостеприимного хозяина в бок.

– Поберегите моих воинов, граф. Люблю этого молодца, – затем король пошутил, – Ты слышишь, Филипп? Если бы ты был мой брат, я бы передал корону тебе и мог бы спокойно уйти на покой в монастырь.

Барон громко расхохотался, как будто ничего забавнее в жизни не слышал.

– Поверьте, ваше величество, мне тоже искренне жаль, что не могу называть вас братом. Но если уж не зовете братом, так не называйте и трусом.

– Ну, ладно, ладно, – примирительно сказал Людовик, – Вряд ли кто-то решит, что ты бежишь боя, если даже в поездку к друзьям ты одет, как на войну.

– Вам ли не знать, ваше величество, после последнего крестового похода: друзья так часто предают, что именно к ним и надо ехать во всеоружии.

– Но не в этот раз, барон, – нахмурился король. – Здесь мамлюков нет. У графа мы можем чувствовать себя в безопасности, потому отвлекись от мыслей о былых сражениях. Пойди-ка лучше вырази свое почтение королеве и ее дамам – они заметно скучают. Ты обязан доказать, что мои вассалы не только воины, но и куртуазные собеседники.

Филипп молча поклонился и удалился, а Людовик повернулся к хозяину земель.

– Не сердитесь, граф. Филипп тяжело переживает из-за нашего неудачного похода.

– Как и все мы, ваше величество.

– Вы правы, граф, но обещаю, мы еще отомстим, – монарх печально вздохнул и клятвенно осенил себя крестом. – А сейчас не пора ли нам вернуться к нашим поданным?

– Конечно, повелитель, – граф показал рукой в сторону шатров с едой, готовый следовать за королем.

Чета монархов много шутила и подзадоривала будущих соперников во время легкого пира на природе, и только с наступлением сумерек единая кавалькада в приподнятом от вина настроении направилась к крепости де Блуа.

Королевская семья с детьми, родственниками и несколькими приближенными дворянами остановилась в замке графа, остальные разъехались по своим шатрам в поле у ристалища.

Вечером пир продолжился в замке, в конце которого Маргарита Прованская подозвала Филиппа д’Аркура к нашему женскому кружку.

– Подойдите, барон д’Аркур, я хочу вас познакомить с одной очаровательной дамой.

Филипп покинул Людовика и приблизился к нам.

– Знакомьтесь – Мелани д’Эвилль. Я помню, как вы говорили, что сблизились в крестовом походе с ее супругом, Ришаром. Нас интересуют его последние мгновения в крепости Мансур, где он доблестно защищал нашего брата Роберта. Все мы с признательностью послушаем ваш рассказ об отчаянной вылазке в город неприятеля и вспомним наших храбрых героев, перед тем как разойтись спать.

Мне показалось, что барон поморщился при упоминании моего имени, но быстро овладел собой. Он внимательно посмотрел на меня и галантно поклонился, затем повернулся к королеве.

– Стоит ли, ваше величество, бередить старые воспоминания? Минуло много лет. Да мне и рассказать о виконте нечего. Да, мы участвовали в атаке вместе, но горячка боя вскорости разделила нас. Я чудом уцелел, тогда как почти все наши воины погибли.

Чувствуя какую-то загадку, я взмолилась.

– О, господин барон, прошу вас! Для меня малейшая деталь, любой человек, видевший моего мужа перед смертью, бесценны. Ведь мы почти не были с ним знакомы до брака. Поэтому я собираю по крупицам образ того, кому была наречена, но не успела узнать так, как он того заслуживал. Мне легче нести траур по человеку храброму, осознавая, что он отдал свою жизнь во славу Христову, защищая младшего брата короля Франции. Но скажите, правдивы ли разговоры о том, что смельчаков во главе с графом Робертом д’Артуа намеренно заманили в ловушку?

Глаза дам с неподдельном интересом посмотрели на барона. Всех заинтриговала история о тайне и, несмотря на свое нежелание продолжать разговор, Филипп д’Аркур был вынужден сухо ответить.

– Поговаривали, хотя я и отношу это к пустым слухам, что было получено ложное сообщение. Якобы перебежчики поклялись, что гарнизон Мансура присоединился к отступившим войскам арабов, и в городской крепости осталось не больше пятнадцати воинов. Несмотря на свой горячий нрав, граф не бросился опрометчиво в бой, а отправил на разведку некое доверенное лицо, хорошо знавшее план крепости и не раз бывавшее там ранее под видом торговца, чтобы проверить действительно ли крепость беззащитна. По возвращению лазутчик убедил Роберта д’Артуа, что полученные сведения верны, и с полусотней храбрецов граф без потерь сможет принести старшему брату крепость в подарок.

Королева Маргарита удивленно вскинула руками.

– Как? Вы не рассказывали этого раньше. А мы винили исключительно горячность и неосмотрительность Роберта. И кто же этот подлый предатель?

– Ваше величество, перед началом атаки брат короля сообщил всем участникам вылазки, что сведения о Мансуре верные, но сохранил имя своего лазутчика в секрете. Я полагаю, единственный, кто мог бы присутствовать на встрече с ним, кроме самого Роберта д’Артуа, был муж госпожи Мелани д’Эвилль. Ведь он исполнял роль помощника графа, был погружен во все его планы и не отлучался от него во время похода. К сожалению, этот храбрец обрел смерть плечом к плечу со своим господином и уже не сможет пролить свет на эту тайну, – д’Аркур прижал правую руку к груди и с явной внутренней борьбой, читавшейся на его бледном лице, высказал наболевшую мысль вслух. – Лично я думаю, что никаких сообщений не было. Граф самостоятельно решился на атаку города-крепости, чтобы порадовать короля неожиданным приобретением и забрать лавры победителя себе.

Королева задумчиво кивнула и попросила.

– Но все же, барон, расскажите, что же произошло в крепости?

Филипп развел руками и поклонился королеве.

– Если вы приказываете, ваше величество, – затем он поморщился, припоминая давние события, и начал свой рассказ. – Ночь была безлунная. Дневная жара спала, и освежающий ветерок приятно дул с речного канала, на противоположной стороне которого располагались основные силы египетских арабов, не подозревавших о нашем отчаянном плане. Как бы там не было, вначале удача нам сопутствовала: мы смогли перебраться через крепостные стены незамеченными и захватить главные ворота без сопротивления. Граф разделил нас на два отряда и приказал продвигаться вглубь города по параллельным улицам, ведущим к дворцу султана. Не успели мы пройти и двухсот шагов, как ворота за нами захлопнулись с металлическим звоном, а из маленьких улочек, как из десятка ручейков, нахлынуло целое воинство арабов. Они расползались по городским стенам, беря нас в кольцо, и осыпали кучей стрел.

– Граф д’Артуа с вашим супругом, – барон пристально взглянул на меня и продолжил, – а также еще с несколькими сторонниками попал в окружение и не имел никаких шансов спастись. Смельчаки ворвались в ближайший дом и там забаррикадировались. К большому несчастью, остальные наши воины не имели ни малейшей возможности прийти к ним на помощь. Даже сейчас у меня в голове продолжают отчетливо звучать яростные голоса горстки несчастных смельчаков из охраны брата короля, отчаянно отбивающихся от атак на их последнее убежище. Бой подхватил и унес нас в другую сторону. Мне больно это говорить, но наш отряд уже не сражался, а позорно пытался скрыться от гнавшихся за нами неверными. Враг оттеснял нас прочь, загоняя все дальше вглубь незнакомого города. Мы бежали, не разбирая дороги, по наитию сворачивали в узкие улочки, где арабам было сложнее расстреливать нас из луков. Отставшим и обессиленным от бешеного бега не оставалось иной возможности, кроме как остановиться и принять последний бой. Ценой собственных жизней они задерживали волну наших врагов, подарив несколько драгоценных мгновений остальным, чтобы мы смогли осмотреться и понять, куда двигаться дальше.

– Как же вам удалось вырваться из западни? – невольно вырвался вопрос из груди графини де Блуа.

– Я не перестаю задавать себе этот вопрос и поныне, сударыня. Пожалуй, простое везение. Нас осталось шестеро, когда мы уперлись в широкие ступени лестницы на городскую стену. Больше бежать было некуда. Я опустился на колени, чтобы попросить господа дать мне сил принять смерть достойно. Неверные выскочили на нашу улочку и кровожадно завопили, увидев нас. Это был конец. И тут меня осенило. Видимо, недалеко от того места была конюшня и повсюду вокруг были разбросаны тюки с соломой. Повинуясь наитию, я схватил два огромных тюка, взбежал с ними на стену и отчаянно прыгнул вниз. Я старался удерживать солому подо собой, чтобы приземлиться точно на нее. Это сработало —тюки смягчили удар. Хотя я долго потом кашлял кровью от удара при падении, но я остался жив. Завыв как дикий волк от смеси чувств: радости, ярости и злости, я погрозил кулаком врагам и поклялся мстить неверным покуда будут силы за моих погибших братьев во Христе.

Дамы вскрикнули от ужасной картины, у некоторых из них по-особенному заблестели глаза при взгляде на рассказчика. Как только он понял, что завладел их вниманием, самодовольная улыбка проскользнула и померкла на его лице. По крайней мере, на мгновение мне показалось, что я ее заметила. Филипп продолжил свой рассказ, подолгу останавливая свой взгляд на вздыхающих дамах.

– Все пятеро прыгнули вслед за мной, но лишь двое тамплиеров смогли встать на ноги – Хьюго де Немур по прозвищу Одноухий и Бернард де Соннак – племянник великого магистра ордена. У остальных были сломаны ноги, и их участь была не завидна: подоспевшие стражники закидали их камнями со стены. – рассказчик покачал головой. – Нельзя было терять ни минуты – до нашего лагеря было около полутора лье, а враги на стенах громко кричали друг другу и показывали в нашу сторону. Хромые, спотыкающиеся, но полные решимости выжить и рассказать королю историю христианской отваги, мы перебегали от одной груды валунов к другой, чтобы сбить с толку наблюдавших за нами стражей на стенах. Вблизи уже показались огни нашего лагеря, и мы поверили, что нам удалось спастись.

Барон замолчал и склонил голову. Пока он стоял в задумчивости, никто не посмел его поторопить. Все терпеливо ждали продолжения. Выдержав паузу, господин д’Аркур встрепенулся и извинился.

– Простите, воспоминания нахлынули на меня.

Все наперебой принялись уверять его в полной поддержке его чувств. Он благодарно поклонился и продолжил.

– Увы! Нашим наивным мечтам не суждено было сбыться. Позади нас послышался лошадиный топот и радостное улюлюканье арабских воинов разорвало ночную тишину. Преследователи были уже близко и настигали нас столь быстро, что нечего было и мечтать успеть добраться до своих. Я остановился, ибо бежать больше не было сил, выхватил меч и приготовился отдать свою жизнь подороже. Тамплиеры, которые были еще в худшем, нежели я, состоянии, встали рядом, готовые к бою, с мечами на перевес. Хьюго де Немур хрипло захохотал и выкрикнул, что он горд умереть рядом с нами. Мы согласно кивнули в ответ. Из темноты выскочила четверка всадников, которые оторвались от отставших двоих на несколько корпусов, и первыми напали на нас. Я извернулся, в последнее мгновение отпрянул в сторону от несшегося на меня всадника и рубанул наотмашь по крупу коня. Бедное животное захрипело и кувыркнулось вперед, подмяв под себя незадачливого араба. Краем глаза я заметил, что Хьюго сдернул своего противника с коня, ухватившись за вражеское копье, и быстрым взмахом меча прикончил поврежденного врага. К сожалению, последний наш товарищ был не столь удачлив. Бернард изловчился вогнать клинок в шею лошади одного из нападавших, но всадник уцелел и, спрыгнув, яростно напал на тамплиера сзади, тогда как другой араб ранил нашего спутника копьем. Бернард перерубил древко и завалился на одно колено, уже с большим трудом отмахиваясь от сыпящихся на него ударов со всех сторон. Мы бросились на помощь, но было уже поздно. Изогнутая сабля всадника сверкнула подобно молнии, и голова Бернарда де Соннак отлетела от тела. В диком порыве Хьюго метнул захваченное копье с такой силой и ненавистью, что оно просто разорвало кольчугу врага и почти целиком прошло насквозь, вытянув за собой плоть убийцы. Последний не успел даже осознать, что произошло и с удивленным лицом рухнул с коня на землю. Бернард был отомщен. Я тем временем обменялся несколькими ударами с последним из четырех нападавших, выбил из его рук изогнутый меч и следующим рубящим ударом расколол его голову надвое.

Филипп почтительно прервался, заметив, что к ним подошел Людовик и внимательно прислушивается к рассказу своего любимца. Король ободряюще взмахнул левой рукой, призывая барона продолжать, а в другую взял руку своей опечаленной супруги и нежно поцеловал.

– Ваше величество вряд ли услышит что-то новое. Я не раз рассказывал вам о событиях той ужасной ночи, которая стала первым камнем в череде несчастий, смертей, предательств и вашего заточения в плен.

– Продолжайте, барон, ничего позорного нет в памяти наших бед, ибо они дают нам силы для новых побед , – промолвил король.

– Ошеломленные неожиданным отпором, двое оставшихся арабов не решились приближаться и расстреливали нас из луков с некоторого расстояния. Тактика увенчалась успехом, я был легко ранен в руку, но вот у тамплиера стрела опасно торчала из правого плеча, и сюрко обагрилась кровью. Он перехватил меч из повисшей как плеть правой руки и выкрикивал ругательства, вызывая их на рукопашный бой. Я понимал, что время действует против нас. Хьюго быстро слабел и уже с трудом держался на ногах из-за потери крови. Моя рана, сколь несерьезной мне первоначально казалась, начала ныть и беспокоить меня легким онемением руки.

Осмотревшись в поисках укрытия, я заметил, что рядом с первым погибшим под тушей все еще дергающегося коня валяется полный набор вооружения арабского война: щит с копьем, лук и стрелы. Я резко метнулся к павшему врагу и чудом избежал очередной стрелы, которая просвистела ровно в том месте, где я находился мгновение назад. Окрикнув Хьюго, я швырнул к его ногам щит, чтобы он хотя бы как-то укрывался от стрел, сам же подхватил копье и рванными движениями, раскачиваясь из стороны в стороны, чтобы мешать лучникам хорошо прицелиться, бросился к нападавшим. Я вложил последние силы в бросок копья, не смог устоять и повалился вперед. Прекрасный арабский скакун встал на дыбы и спас своего господина от смерти, но от силы удара опрокинулся на спину, похоронив под своей тяжестью очередного нашего врага. Тут же острая боль прожгла мое бедро, видимо, стрела последнего врага нашла себе путь, в момент, когда моя кольчуга задралась при броске. Не в силах стоять, я рухнул на песок. Хьюго, закрываясь щитом и слегка пошатываясь, волок меч по земле в повисшей из-за раны правой руке. Шаг за шагом он медленно наступал на врага, выпускавшего в него одну стрелу за другой. Вдруг тамплиер заревел священные слова словно не человек, а дикий медведь, тяжело ступая на землю: Pater… noster… qui… es… in… caelis… sanctificetur… nomen… tuum… Adveniat… regnum… tuum. Первые лучи утреннего солнца выскочили из горизонта и легким багренным ореолом осветили могучего храмовника. Весь облик его, неустрашимость его, воля его, слились в непобедимого воина света, идущего на свою последнюю схватку со злом. Столь грозен был вид его, что одинокий наш противник дрогнул, выпустил последнюю стрелу и скрылся, оставляя за собой столб пыли. Хьюго остановился, взглянул на небо, вытер пот с лица и упал лицом в песок. Собравшись с силами, я подполз к нему, перевернул его, чтобы даже уже не услышать, а угадать последние слова. Et dimitte nobis debita nostra. На чужой земле, под звуки непонятной и враждебной природы, под пение неизвестных птиц, под трескотню и жужжание странных и загадочных насекомых, воин ордена храма, Хьюго де Немур, умер от ран и закончил свой крестовый поход. Мне же не оставалось ничего, как проститься с моими погибшими товарищами, перевязать кое-как свои раны и побрести в лагерь. Мой долг перед павшими толкал меня вперед и придавал мне сил. Нет, не ради собственного спасения, а для того, чтобы смерти всех участников этой вылазки не оказались напрасными, и соплеменники узнали правду о мужестве и стойкости отряда графа Роберта д’Артуа, младшего брата благочестивого короля Людовика Девятого.

Филипп замолчал, а король поднялся и произнес в общей тишине.

– Et dimitte nobis debita nostra. И прости нам долги наши. Да уж поистине, великие люди делают времена великими. Господа и дамы, я более не задерживаю вас. Пусть же ночь прогонит печаль из наших сердец, ведь завтра мы должны праздновать и веселиться на турнире. Спокойной ночи, а я хочу еще помолиться перед сном о памяти моих воинов.

Людовик взял под руку Маргариту и удалился. Оставшиеся проводили супругов почтительно склоненными головами.

Затем Филипп д’Аркур обратился ко мне, отчетливо проговаривая слова.

– Прошу простить меня, если я невольно расстроил вас своим рассказом. Повторюсь, я был мало знаком с вашим мужем, но знаю точно, что он был чрезмерно преданный долгу человек. Ведь вы настолько прекрасны, что покинуть вас после свадьбы я не сумел бы даже по прямому приказу короля.

Несмотря на его почтительный тон, я заметила нечто настораживающее в его взгляде. Он говорил, а сам пристально изучал меня, рассматривал так же как дети, которые восхищенно любуются жучками, прежде чем начать безжалостно отрывать им крылышки и ножки. Холодок невольного страха пробежался по моей спине.

Графиня де Блуа почувствовала мою обескураженность и обратилась к оставшимся дамам.

– Пожалуй, нам всем нужно поблагодарить барона за его рассказ. Однако время к молитве и ко сну. Всего доброго, дорогой барон, желаем Вам завтра удачи на турнире.

Все раскланялись и стали расходиться по своим местам ночлега.

История загадочной гостьи. Турнир

Спала я той ночью очень скверно. Один кошмар сменялся другим. Первым пришел во сне мой муж, бледный и окровавленный, он протягивал ко мне трясущиеся руки и молил меня о чем-то своим взглядом. Я коснулась его рукой, чтобы успокоить, но он рассыпался от моего прикосновения в серый прах. На его месте поднялся белый дым, из которого проступили очертания восточного города из желтого песчаника.

Караван верблюдов с поклажей медленно входил в высокие городские ворота. Не знаю почему, но мне казалось важным выяснить тех, кто его сопровождал. Я вглядывалась поочередно в лица погонщиков, торговцев, стражников, но не узнавала никого. Лишь один высокий человек, кутавшийся в темную накидку, прятал от меня свое лицо и отворачивался, как бы я не старалась его рассмотреть.

Внезапно налетел сильный смерч и развеял строения, людей, животных и поднял песчаную бурю, из которой навстречу мне тяжело вышел тамплиер. Яркий плащ, сотканный из капель крови, колыхался на ветру за его спиной. Опущенный длинный меч в его руке оставлял глубокую борозду на песке там, где он прошел. Вдруг буря, ветер, шум – все разом стихло. Воин вскинул неподъемный меч на головой и с громовым ревом: “sed libera nos a malo” разрубил меня пополам, после чего рассыпался песком. Предсмертным выдохом я закончила его молитву: “Amen” и вырвалась из цепей жуткого сна.

Утро было под стать моей ночи – серое и пасмурное. Хмурые тучи низко нависали над землей и напоминали бушующее море, высокими волнами неслись по небу, накатывая и сталкиваясь друг с другом. Крупные облака поглощали мелкие и сливались в гигантское бурлящее темное полотно, которое ждало своего мига, чтобы разверзнуться проливным дождем.

“Хотя палящее солнце и зной были бы изнурительнее для состязания” – размышляла я, поглядывая на небо, по пути к ристалищу.

Благородные дамы, а также дворяне из свиты короля, не участвующие в турнире, переговариваясь, неспешно занимали места на трибуне. По бокам от Людовика с супругой, сидевших на возвышении в центре, разместились на правах хозяев граф и графиня де Блуа. Последняя, следуя своему правилу не отпускать меня от себя надолго, настояла, чтобы я села рядом с ней, благодаря чему у меня был прекрасный обзор.

Рядом со мной сидели недавние молодожены: дочь короля Изабелла со своим супругом Тибо Наваррским. Юная королева Наварры дразнила мужа: “Супруг мой, почему ты предпочел остаться со мной, вместо участия в турнире? Если бы ты только предупредил меня заранее, я бы выступила вместо тебя”.

Супруг покраснел и смутился, но было видно, что он был влюблен в свою жену и прощал все ее колкости.

Тем временем толпа простолюдинов собралась у краев поля и громко обсуждала рыцарские приготовления. Повсюду бродили торговцы и громко предлагали всякие безделушки, еду и эль. Смех и крики заражали остальных общим весельем.

Раздался звук труб, и в центр поля выехал герольд турнира. Он остановился перед трибуной, поклонился королю и громко выкрикнул:

– По изволению его величества Людовика, короля Франции, в сегодняшний день турнира пройдет меле – столкновение в котором все рыцари будут сражаться одновременно, разделенные на два враждующих отряда. Оставшиеся в строю участники турнира завтра продолжат соревноваться умениями в одиночных боях на копьях. Победитель турнира выберет королеву турнира и преподнесет ей венок. Кроме того, ему будет пожалован денежный приз в сто турских ливров. На третий день оруженосцы смогут помериться силами в бою на мечах, стрельбе из лука, метании копья и борьбе. Наиболее достойные в каждой дисциплине будут произведены в рыцари королем!

Оруженосцы с радостными возгласами побросали свои шапки в небо и принялись обниматься, возбужденно подпрыгивать и похлопывать друг друга, будто рыцарское звание было уже у каждого в кармане.

Герольд неодобрительно взглянул на молодых людей, но видя, что Людовик благосклонно улыбается, продолжил:

– А сейчас участники приглашаются совершить круг почета, чтобы отдать честь королевской чете и благородным зрителям, почтить славных жителей графства де Блуа, а также представить себя, свои доспехи и гербы. После этого рыцари с желтыми лилиями на повязках под предводительством барона Филиппа д’Аркура займут левую сторону поля, – герольд показал направление рукой, – а их соперники с серебряными повязками под началом Жана Бургундского расположатся на правой стороне.

Первым, сверкая доспехами, показался Филипп д’Аркур. Плюмаж из ярких перьев на серебристом топфхельмском шлеме, развивающийся плащ, сюрко поверх искусных доспехов, круглый щит, и даже попона, надетая поверх кольчуги на могучего коня, – все пестрело яркой желто-красной радугой фамильных цветов. И только на правой руке его виднелись лилии —знаки королевского отряда. Барона сопровождали трое пеших оруженосцев, которые несли запасное оружие и доспехи. Один воин особенно выделялся среди них. Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, пригибаясь и распрямляясь вниз-вверх. Подогревая интерес к своему уродству, он презрительно улыбался, потрясая мечом и нарочно дразня толпу, которая удивленно указывала пальцами на его горбатую спину.

С противоположной стороны поля выехал его противник – Жан Бургундский, граф Шароле, чью голову прикрывал лишь кольчужный капюшон.

Диагональные желто-голубые полосы украшали каждую деталь одежды и доспехов графа, а также амуницию его коня, в гриву которого слуги красиво вплели ленты этих цветов. За своим повелителем гордо вышагивали статные оруженосцы-бургундцы, вооруженные до зубов, гордо неся его украшенный перьями шлем, гербовый щит и фамильный баннер-пеннонсо.

Оба предводителя съехались у середины ристалища и поклонились зрителям на трибуне. Запели трубы. Герольд начал формальное представление, выкрикивая имена и титулы. И, если граф радостно кивал и махал всем вокруг, то, мне показалось, что барон сквозь прорези своего шлема неподвижно смотрит исключительно в мою сторону. С усилием я заставила себя отвернуться и деланно рассмеяться какому-то замечанию графини де Блуа. Будущие соперники поприветствовали друг друга и направили коней по малому кругу – каждый к своей стороне.

Вслед за ними остальные участники повторили этот ритуал и построились в шеренги, ожидая сигнала к атаке. За их спинами стали оруженосцы с реющими на ветру штандартами, готовые немедленно выбежать на поле, чтобы подать оружие или оттащить своего поверженного сюзерена из гущи битвы.

По словам Алисы Бретонской, в первый день для атаки допускалось только рукопашное оружие, а для защиты – щиты. Всадник, сбитый с лошади, мог немедленно сдаться и покинуть поле при помощи слуг или продолжать сражаться пешим. Кроме того, не допускалось намеренное калечение лошадей и добивание лежащего соперника. Я поблагодарила графиню, сама я давно не присутствовала на турнирах, и не понимала правил.

Наконец был дан сигнал. Сдерживаемые дотоле лошади рванулись навстречу друг другу.

– Длина поля – шестисот туазов, есть где развернуться, – радостно хлопнул в ладоши от предвкушения схватки Тибо.

Всадники воинственно кричали и размахивали на полном скаку мечами, булавами, моргенштернами, цепами разнообразных форм и длины, служащие для сминания, дробления, разрубания, крушения, в общем, удобного уничтожения противников.

Послышался грохот первого столкновения. Лязг и звон оружия смешался с хрипами лошадей и стонами раненных. Отряд де Блуа уверенно держал строй. Его воины стремились атаковать и защищаться вместе, поддерживая своих товарищей. Их противники рассредоточились по полю, и, хотя в военном мастерстве не уступали и даже превосходили другую сторону, не могли ничего противопоставить слаженности групповой защиты.

Возбужденная первой кровью толпа одобрительно ревела. Знать на трибунах переглядывалась, кивала и улыбалась друг другу в общем задоре, всплескивала руками и подбадривала свой отряд громкими криками. Удивительно, но простолюдины вели себя схожим образом: пихали друг друга плечами, подмигивали. Они то недовольно махали руками, то заливались смехом, довольные удачным ударом или искусным противоборством равных мастеров. Казалось все зрители слились в едином порыве восторга.

– Тактика “орел таскает птенцов” не дает успехов, – рассмеялся Тибо, явно болеющий за сторону де Блуа. – Барон надеялся, что более крепкие нормандцы будут выбивать обороняющихся из седел своими огромными булавами, но вышло наоборот. С каждой атакой д’Аркур разменивает своих пару на одного врага.

Вот уже четырнадцать рыцарей под руководством Жана Бургундского теснили оставшихся восьмерых противников. Филипп д’Аркур осознал, что у противоположной стороны почти двукратное численное превосходство, и если не изменить тактику, к завтрашней части турнира его отряда может остаться без рыцарей, способных держать копье.

Он громкими криками подозвал своих рыцарей и увлек их за собой прочь от места, где происходила основная схватка.

Зрители разочаровано засвистели при виде такого позорного отступления. Воины де Блуа в горячке бросились в погоню и растянули свою линию. В этот момент беглецы разделились по команде предводителя на две четверки и, сделав неожиданный разворот в противоположные стороны, пропустили оторвавшихся от остальных троих лидеров преследования вперед и ударили им уже в спину. Хитроумный замысел удался, и вскоре оруженосцы, стараясь не попасть под копыта боевых коней, уже вытаскивали с поля валявшуюся на земле тройку раздосадованных неудачников.

Приунывшие было болельщики во главе с самим королем, вынужденным на протяжении всей схватки с кислым лицом отдавать должное отряду графа де Блуа, восторженно закричали при виде такой ошеломительной ловушки, воплощенной д’Аркуром и его людьми. Надежда снова загорелась в их глазах.

– Одиннадцать против восьмерых, – подсчитал рыцарей на поле Людовик, – Шансы растут.

К сожалению, сразу после этого произошло событие, омрачившее дальнейший ход турнира.

Один из рыцарей де Блуа, находившийся на отдалении от других, никак не мог совладать со своим конем. Как выяснилось позднее, животное было ранено отколовшимся в бою куском дерева от расщепленного щита наездника. Раздражение и боль от застрявшей занозы под попоной привело коня в полное бешенство. Он хрипел и крутился волчком, делал немыслимые попытки сбросить своего хозяина, и в конце повалился набок, придавив телом своего седока, который с трудом смог высвободиться и даже подняться, хотя и выглядел полностью дезориентированным. Было очевидно, что воин не способен продолжать сражение. Однако Филипп д’Аркур намеренно направил своего коня на ошеломленного падением рыцаря и нанес на всем скаку настолько сокрушительный удар ему в спину, что тот пролетел несколько шагов и крайне неудачно приземлился на голову, после чего скончался в диких криках и судорогах. Женщины завопили от ужаса. Маргарита Прованская показала себя истинной королевой и приказала немедленно трубить конец состязания. Граф де Блуа с супругой обратились к королю с просьбой призвать к ответу барона за коварство. Людовик, и сам обескураженный поведением своего фаворита, потребовал тишины и подозвал к себе обоих начальников отрядов.

Филипп подъехал и, не снимая шлема, поклонился королевской чете, вся его поза отражала удивление неожиданной остановкой меле.

Жан Бургундский, взбешенный неподобающим истинному рыцарю поступком, да и высокомерным, пренебрежительным видом противника, громогласно требовал немедленных объяснений от барона.

– Ваше величество, – холодно пожал плечами барон, – прошу простить мою дерзость, но я не понимаю, в чем моя вина? Вы знаете, что в бою я всегда иду до конца, а тот рыцарь стоял с мечом в руке. Я не видел, чтобы он подал знак, что сдается и прекращает участие в турнире, потому я и атаковал его. Безусловно, если бы он подал сигнал, что не намерен продолжать бой, я бы не напал на него.

Мне показалось, что за вежливостью скрывалась надсмешка, но формально барон был прав, потому присудили считать случившееся несчастным случаем. Людовик велел соперникам пожать руки и забыть это неприятное происшествие. Словно почувствовав необходимость завершения состязаний, небо громыхнуло, и сильный дождь заставил всех зрителей спешно разбегаться. На поле остались одни слуги, которые понуро убирали следы сражения: разбитые щиты, поломанное оружие и падших лошадей среди набежавших луж.

Таким образом, перед следующим днем шансы несколько уравнялись: десять рыцарей де Блуа против отряда восьмерых французов с нормандцами.

Вечером произошло еще одно событие, невольной участницей которого стала я.

На пиру все украдкой обсуждали поступок барона. Многие знали его буйный нрав, поэтому боялись открыто выражать недовольство. К счастью, для сплетников он задерживался, и язвительные пересуды потекли рекой. Король был задумчив, не принимал участия в разговорах, наблюдая за жонглерами в центре зала.

Конечно, время от времени поднимались тосты за храбрость обеих сторон, но все же в них чувствовались тонкие уколы в сторону предводителя отряда желтых лилий. Еда вернула в благодушное состояние и Жана Бургундского, оказавшегося за столом рядом со мной. С каждым поднятым кубком он все громче похвалялся своей продуманной тактикой, которая бы позволила ему окончательно разметать соперников.

В зал вошел Филипп д’Аркур. Мне показалось, что он намеренно задержался в тени и нашел меня глазами. У меня заколотилось сердце от испуга. Этот человек страшил меня и пугал своим едва скрываемым вниманием. Заметив, кто мой сосед за столом, – он прикусил губу и пошел на свое место, бросая на меня косые взгляды. Пересуды стихали по мере приближения барона, и только веселый от вина бургундец, не обращая внимания на происходящее вокруг, горделиво продолжал вопить мне в лицо:

– Поверьте, сударыня. Если бы бой не остановили из-за выходки д’Аркура, его отряду пришлось бы несладко.

Как нарочно, мимо проходил сам барон. Он побледнел от ярости и желчно выкрикнул:

– Берегитесь, граф, госпожа д’Эвилль околдовала вас! Вы стали гораздо храбрее за ее столом, чем были на поле. Ведь там я вас видел только за спинами других рыцарей. Вы хорошо раздавали команды, вместо участия в схватке. Сейчас же под ее чарами вы бахвалитесь, что и вовсе победили один.

Бургундец побагровел и выпрыгнул из-за стола, но за него вступился сам король:

– Довольно, Филипп. Иначе мы будем вынужден тебя наказать. Вспомните, что вы враги только на ристалище, здесь вы мои вассалы и не должны устраивать распри. Никто в нашем присутствии не смеет подвергать сомнению доблесть одного из достойнейших рыцарей Бургундии, графа Шароле. Думается нам, барон, ты злишься из-за сегодняшней неудачи. Остынь, говорю я тебе, докажешь свою отвагу завтра!

Маргарита Прованская накрыла кистью сжатый в гневе кулак Людовика.

– Ваше величество, господь учит нас усмирять гнев. Вспомните, что мы собрались в честь помолвки наших детей. Давайте откроем сердца веселью. Господа, – вставая, обратилась она к обоим смутьянам, – находите пару и становитесь в хоровод! Граф Шароле ведите нас.

Людовик непонимающе посмотрел на супругу. Наконец, черты лица его разгладились, и он уже с улыбкой махнул музыкантам. Заиграла музыка. Маргарита Прованская чопорно поклонилась супругу, протянула ему руку и призвала всех дам участвовать в кароле.

Филипп д’Аркур пожал плечами, с поклоном вклинился в круг между мной и графиней де Блуа и молча молча взял меня за руку. Я не удержалась от вопроса:

– Как же так, господин баран, вы не боитесь танцевать со мной? А вдруг мои чары навредят вам?

Его лицо покрылось красными пятнами от злости, но он быстро овладел собой и пробурчал:

– Мой выпад был просто безобидной шуткой, бургундец вывел меня из себя. Не думайте, сударыня, что я мог бы позволить кому-то или себе надсмехаться над вами. Теперь я понимаю, что просто обязан оберегать вас, чтобы загладить свою невольную вину.

Я отшутилась, что могу постоять за себя сама, но внутри меня все похолодело от любезностей этого человека. При первой же возможности я сослалась на недомогание и покинула зал, с огромным трудом отделавшись от сопровождения барона.

Следующим утром зрителей встречала волшебная погода. Огромные белые облака, как сказочные летающие острова медленно плыли по небу, то скрывая солнце от глаз, то расступаясь перед его яркими лучами. Ветер, напоенный долгим дождем, еще приносил временную прохладу, но по всему было видно, что нас ждал один из тех дней, когда все пышет безмятежностью после бури, и хочется прилечь в тени дерева и наслаждаться очарованием окружающего мира.

Собаки из псарни графа де Блуа, почувствовав погожий день, радостно заливались лаем на всю округу. И даже боевые кони решили позабавиться, подкидывая сонных слуг, выезжающих их перед состязаниями, а затем делились с остальными собратьями о своих шалостях особым издевательским ржанием.

Веселье ясного дня передалось и собравшимся зрителям. Омрачившее турнир событие выветрилось из памяти, и все уже предвкушали развязку противостояния. Их сложно винить – в наше время легко забывают павших, ведь так легче жить.

Однако, простите, я отвлеклась. Наконец, приготовления завершились. Рыцари подъезжали к трибуне, ударяли в подвешенный щит тупым концом копья, показывая готовность к бою, и тянули жребий, чтобы определить соперника.

Не успело солнце подняться высоко в небе, как на стороне короля остался только д’Аркур, а в отряде де Блуа – трое.

Про одного из них, шевалье Филиппа де Реми, мне рассказал Тибо Наваррский. Этот немолодой мужчина был рифмоплетом и близким друг отца Тибо, известного короля-трувера. О себе он шутил, что всю жизнь ему больше удавались стихи, песни и романы, чем сражения, потому он на старости лет он был крайне доволен, что смог продержаться столь долго. Двух других я знала. Шевалье Обер д’Эвилль, младший брат моего супруга, недавно получивший рыцарское звание, был до удивительного мало похож на него. Среднего роста, щуплый, но отважный молодой человек, он, к сожалению был чрезмерно горяч и нерассудителен в бою. А последний из троицы оставался Жан Бургундский.

Пока на поле возникла пауза для новой жеребьевки последних рыцарей, Тибо Наваррский, желая развеселить присутствующих, продекламировал сочиненное на ходу стихотворение:

“Над полем бабочки порхают,

Из седел рыцари слетают,

Бьются трое против одного,

Вот и нет у нормандцев никого”.

– Пожалуй, ты несколько торопишься, дорогой Тибо, – хмыкнул Людовик, – Не скрою, положение хрупкое, но все же посмотрим.

Герольд выехал на поле и сообщил, что согласно жребию первыми скрестят копья шевалье Филипп де Реми из Пикардии, и барон Филипп д’Аркур из Нормандии.

Спустя несколько минут всадники с копьями на перевес помчались навстречу друг другу. Копье д’Аркура попало точно в смотрящего на желтое солнце белого орла, изображенного на зеленом щите шевалье де Реми, и разлетелось на несколько частей от силы удара. Сам же барон немного откинулся немного назад и изящно отбросил своим щитом копье противника вверх, и пронесся на своем коне под восторженные крики толпы.

Несмотря на то, что шевалье де Реми удержался в седле, победа была без сомнения присуждена его сопернику.

В следующей схватке мой молодой родич упал с коня от мощного удара барона, но остался доволен и тем, что сумел преломить свое копье, попав в щит противника. Поднявшись при помощи своего совсем юного оруженосца, Обер сорвал аплодисменты от молоденьких крестьянок и гордо, словно победитель, отправился к своему шатру.

Людовик повернулся к зятю.

– Ну что, мой дорогой трувер, какими стихами повеселишь нас теперь? Остались самые опытные войны, и, клянусь, это будет захватывающее состязание.

Тот приосанился и без промедления ответил королю:

“Нормандец силу показал,

И мальчуган с коня упал,

На Жана славного надежда,

Ведь зачарован был он прежде”.

Все рассмеялись, посматривая в мою сторону, припомнив насмешку д’Аркура. Маргарита Прованская заметила, что женская красота окрыляет мужчин без всякого волшебства. И хитро улыбнувшись мне, она сообщила, что, по ее мнению, скорее именно барон находится под моим воздействием, а не славный граф Шароле.

Запели трубы герольдов, и последними на ристалище выехали те, кто начинал турнир. Пришпорив коней, они промчались мимо друг друга с поднятыми копьями вверх, приветствуя друг друга и своих зрителей. Когда противники разъехались на расстояние трехсот шагов, все посторонние звуки стихли, и над полем нависла тревожная тишина.

Словно по невидимой указке они одновременно двинули лошадей – сперва шагом, затем перешли на рысь, и вот уже желто-красный и сине-желтый вихри неслись с копьями наперевес навстречу друг другу. Копья едва скользнули по щитам соперников, и оба рыцаря разминулись без особых повреждений. Общий возглас разочарования пронесся над полем.

Всадники, достигнув своего края ристалища, не стали останавливаться, а, развернув коней, без промедления ринулись на врага. Топот копыт раздавался набатом в ушах зрителей, толпа подалась вперед в ожидании столкновения. За мгновение до сближения солнце выскочило из-за туч и ярким огнем всполыхнуло доспехи графа Шароле. Конь д’Аркура испугался резких бликов, шарахнулся немного вбок и оступился, из-за чего барон был вынужден немного откинуться в седле, чтобы выправить его бег. Копье из-за этого дрогнуло, вместо щита застряло между рукой и доспехами противника и, подбросив оружие графа вверх, сломалось.

Многие потом рассуждали, что именно неудачный выпад барона направил копье графа в открытое место на груди Филиппа, из-за чего того выбросило из седла, словно лист на ветру. Это ли помогло графу Шароле или его удар был заранее подготовлен лучше, но Жан остался в седле. Осознав свою победу, он развернулся к трибунам, отбросил обломок своего копья и победно вскинул руку к небу.

Тем временем Филипп сидел на траве, понурив голову, когда его слуги помогут ему подняться. Подбежавший распорядитель быстро осмотрел барона, понуро сидевшего на траве, и крикнул зрителям, что доблестный рыцарь серьезно не пострадал. Граф Шароле подъехал к противнику и произнес великодушно:

– Бог свидетель тому, как вы славно сражались, и никто не укорит вас в слабости. Забудем же обиды. Все видели, что вы победили больше рыцарей на этом турнире, чем кто либо еще. Но злодейка-судьба не всегда благосклонна к сильнейшим, бывает, она ставит подножку в самый неожиданный момент. Однако признаю, если бы не странность вашего коня, вы не оставили бы мне не малейших шансов на победу.

– Благородные слова! – вскричал, вставая Людовик, – Филипп, прими это как божье испытание твоего терпения. Хотя земли наши богаты славными рыцарями, но лучшим в этот раз оказался отряд графа де Блуа. Я объявляю победителем турнира Жана Бургундского, графа Шароле!

Главный распорядитель турнира поспешил передать королю венок и увесистый мешочек монетами.

– Рыцарь, протяни копье, – церемонно приказал Людовик и, нанизав венок на копье, бросил кошель в руки графу. – В честь вашей победы мы вручаем вам двести ливров, а также настаиваем на вашей обязанности выбрать для нас королеву турнира.

Жан поклонился королю и повернулся к королеве.

– Ваше величество, моя супруга Агнес де Бурбон в ожидании ребенка не смогла присоединиться к вашему блистательному двору, иначе я безусловно отдал бы предпочтение ей, – он усмехнулся, – да и как бы я посмел поступить иначе? Но сейчас мой выбор падет на прекрасную даму Мелани д’Эвилль, ведь кроме моей личной симпатии, я тем самым хочу сделать приятное и моему противнику, барону д’Аркуру. Уверен, что в его глазах, как и в моих, сегодня она – королева турнира.

Маргарита переглянулась с графиней де Блуа, и обе рассмеялись над моим смущением. Граф подъехал ближе и с улыбкой протянул мне венок на острие копья. Я приняла корону турнира, надела на голову и приветственно помахала всей публике рукой. Простое зрители захлопали, послышались одобрительные возгласы. Лишь на одном лице явно читалось недовольство.

Филипп раздражено принял слова сочувствия от Жана о несправедливости судьбы. Наблюдая за ним, я вдруг осознала, что он воспринял их как оскорбление, ибо он из тех людей, кто не приемлет снисхождения. Подобные проявления задевают и унижают ему подобных. Умение поздравить другого с победой и принять достойно свое поражение, чтобы зачерпнуть в нем силы для продолжения будущей борьбы недостижимо для них. Как раз наоборот, горе тем, кто присутствовал при их падении, ибо на очевидцев они возлагают вину в своей неудаче.

Не дай бог, если обожаемая женщина стала свидетелем сцены поражения и последующего великодушия победителя, побежденный немедленно низвергает ее с пьедестала в пучину бесконечного презрения. Наказать ее, подчинить своей воле, растерзать малейшие сомнения, чтобы снова утвердить, возвернуть свою силу и стереть сами воспоминания о проигрыше – вот те стремления, которые овладевают человеком низким, до боли самовлюбленным, скорбящим о потере своего привилегированного положения непререкаемого героя.

Наши с бароном взгляды встретились, и я ощутила в его глазах бушующую ненависть. Он пребывал в бешенстве, и с кем бы я не говорила в тот момент, я беспрерывно ощущала на себе его слежку.

Мне показалось, что еще ранее – с момента нашего знакомства и первого разговора о моем погибшем муже – какая-то необъяснимая смесь страсти и злобы начала вызревать в нем. За эти несколько дней он поглощал мою свободу и время, впитывал все связанное со мной, опутывал меня собой и своим мнением, стремился подавить своей чрезмерной заботой, пытаясь за столь короткое время участвовать во всем, что меня окружало.

Меня посадили в первый вечер турнира с графом Шароле. Это раздосадовало Филлипа, и он принялся надсмехаться надо мной и добродушным графом.

Я пошла танцевать – барон опять оказался рядом.

Окружающие посмеивались, воспринимая его поведение легким увлечением и не находили ничего предосудительного в его репликах и взглядах. Более того, даже чета де Блуа была не прочь организовать мое повторное замужество, тем более, за любимца короля и наследника одного из известнейших нормандских родов. Они упорно старались не замечать его грубой навязчивости, полагая, что стерпится-слюбится. Однако в его преследовании я чувствовала нечто иное, словно ему было необходимо от меня что-то важное – то, от чего зависела самая́ его судьба.

И вот в разгар его предвкушения неминуемого триумфа победы, он потерпел поражение. Не он оказался тем рыцарем, кто возложил на меня венок королевы. Не он одарил меня, чтобы иметь право почувствовать себя моим властелином, благодетелем. Планы рухнули, и это сжигало его внутри.

Я сидела, погруженная в эти размышления, пока графиня де Блуа, не дернула меня за рукав.

– Милая королева турнира, – просмеялась она мне в ухо, – очнитесь! Пора идти в церковь.

У меня совершенно выскочило из головы, что в тот день должна была состояться церемония подписания контракта о будущем бракосочетании Жанны с Пьером в церкви Блуа. Родители невесты, вслед за королевской парой, приложили свои родовые печати к сургучу на пергаменте, чтобы подтвердить свои намерения и финансовые обязательства. Когда с условностями было покончено, будущие супруги обменялись подарками друг другу в присутствии приглашенных на церемонию дворян. Шестилетняя Жанну в очаровательном белом платье вручила ручную голубку своему будущему мужу Пьеру – восьмилетнему мальчугану, который изо всех сил старался выглядеть важным и серьезным. Он, в свою очередь, преподнес ей искусно вырезанный из дерева собор парижской богоматери, который вызвал всеобщее восхищение сходством с оригиналом.

Наблюдая за происходящим, я не сразу услышала шаги за спиной, потому вздрогнула, когда раздался голос Филиппа.

– Сегодня вечером королева турнира не откажет мне в удовольствии сидеть с ней рядом?

– Как решит графиня… – растерянно начала я.

– Думаю, я смогу уговорить хозяйку, – перебил меня барон и отошел в сторону, не дожидаясь моего ответа.

Пир прошел как в тумане. Я не помнила, что ела, что говорила, что происходило вокруг. Я постоянно слышала дыхание хищного зверя, его горящий взгляд и ощущала себя беспомощной добычей. Меня спасла, не ведая того, графиня, желавшая немного поболтать перед сном и с мягкой улыбкой, забравшая меня из рук барона. Боже, она даже не представляла , как ей была благодарна.

История загадочной гостьи. Горбун

Последний день турнира ознаменовался сокрушительной победой одного из воинов барона. Помните, я описывала выезд Филиппа в сопровождении слуг и оруженосцев, когда один из них – горбун – привлек общее внимание? Совершенно напрасно толпа смеялась над ним, ведь даже сам король Франции позднее вынужден был признать, что никогда ранее не встречал столь искусного мечника.

Турнир завершался состязанием в искусстве владения разнообразным оружием. Много молодых и прекрасно сложенных юношей-оруженосцев выстроилось тем утром перед трибунами в надежде заслужить право именоваться рыцарями, лишь один мрачный горбун, как черная ворона, выбивался среди них своим внешним обликом.

Король благодушно пожелал победы сильнейшим и обратился с улыбкой ко мне.

– Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха и вернулась на свое место.

Людовик кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

– Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Победители в каждой паре, если их увечья, полученные в схватке, не мешали продолжать состязание, переходили в следующий круг, и так до тех пор, пока не остался бы последний победитель.

Тем временем начался бой. Молодые оруженосцы в желании проявить себя перед двором сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины один за другим разочарованно покидали поле. К счастью, пока обходилось легкими ранениями и царапинами, и никто из них серьезно не пострадал. Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно. Как только кто-то приковывал к себе внимание мастерством, в следующем же бою он нелепо проигрывал невыразительному противнику. И лишь горбун, когда подходила его очередь, играючи одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и, не задерживаясь, уходил с поля дожидаться следующей жертвы.

После очередной победы на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

“Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь – забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный как медведь явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться”.

– И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? – повернулся к барону Людовик.

– О, это легко объяснить, ваше величество, – Филипп поклонился королю. – Это Гийом Меуллент – бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, поэтому он мне крайне предан. Честно признаюсь, есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание, потому служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Как видите, участие в турнире для него – шанс получить звание, принадлежащее, по его мнению, ему по праву.

– А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

– Ваша правда, ваше величество, – пожал плечами барон, – Ему около тридцати лет, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

– Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! – Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

– Ваше величество, позвольте сделать соревнование более зрелищным. Я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

– Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов. Надеюсь, это будет славный поединок.

Получив одобрение, Филипп отошел в сторону и жестом подозвал горбуна, после чего объяснил тому новые условия, показывая на оставшихся оруженосцев. Горбун кивнул, высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув меч на плечо. Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения. Затем он обратился к зрителям, что, с согласия короля, Гийом Меуллент даст бой оставшимся соперникам одновременно.

Толпа заорала в предвкушении. Былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством. Некоторые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь с товарками намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, начертил на земле вокруг себя круг кончиком мечом, показывая границу своей недосягаемости. Молодые оруженосцы, сговорившись действовать вместе, стали широко расходиться, чтобы окружить соперника. Несмотря на свое численное преимущество, они действовали осторожно, памятуя, как умело в несколько ударов Гийом обезоруживал своих былых противников.

Нельзя сказать, что ему противостояли совсем не опытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье – высокие, статные, словно отражение друг друга – быстро скользнули на боевые позиции по бокам одинокого соперника.

Виконт де Комменж, сын одного из наиболее известных мастеров меча своего времени, ловко переместился за спину горбуна и приготовился к броску.

В свою очередь, коренастый Роже Бернар де Кастельбон остался перед Гийомом. Парень перекидывал свой меч легко как тростинку из руки в руку и постоянно менял опорную ногу, пританцовывая, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Над полем нависла гнетущая тишина, которая обычно предвещает нечто ужасное. Не было слышно ни птиц, ни животных, ни людей, казалось, все боялись даже вздохнуть в ожидании развязки.

Виконт размахнулся как топором и нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом. Горбун скорее не увидел, а почувствовал атаку сзади, потому отклонился вбок и немедля нанес похожий удар уже де Кастельбону, застигнув того врасплох. Неудачно парируя удар, молодой воин засеменил маленькими шагами назад и, не удержав равновесия, грохнулся с железным лязгом на спину. В то же время, де Комменж лишь чудом удержался на ногах, уперевшись телом в рукоятку своего меча, воткнувшегося после промаха в землю.

Близнецы одновременно атаковали с обеих сторон на горбуна, но он ускользнул, и мощным ударом ноги выбил меч из руки лежащего на земле де Кастельбона, чем вызвал свист и восторженный крик толпы.

Возникла небольшая пауза, пока слуги помогали обезоруженному войну покинуть поле битвы. Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун начал действовать. Воспользовавшись тем, что противники стояли на некоем расстоянии друг от друга, он атаковал Анри де Пуатье таким каскадом молниеносных выпадов мечом, что парень совершенно растерялся и пропустил несколько чувствительных ударов по кольчуге и шлему-черепнику. Пока союзники опомнились и устремились на выручку, Гийом перехватил свой меч и рукояткой ударил снизу со всего маха в наносник Анри. Несчастный юноша завалился на колени и завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе. Горбун подватил его меч и резко метнул в бегущего де Комменжа. Последний увернулся от летящего меча, упав на одно колено, но сбился с темпа, пока пытался вернуться в бой.

Роберт де Пуатье, совершенно обезумев при виде крови брата, заревел как бык и, отбросив всякую осторожность, начал теснить обидчика, нанося серию мощных ударов. Однако горбун хладнокровно парировал некоторые из них, а от других просто уворачивался, каждый раз стараясь занять такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал де Комменжу приблизиться к нему.

Наконец натиск стал ослабевать, Роберт уже тяжело дышал, и как только его удары перестали представлять для горбуна опасность, тот неожиданно согнулся и на четвереньках поднырнул под замах меча. Вскинув клинок вверх, он пронзил челюсть второго брата и немедля выдернул оружие, подобно тому, как опытный портной с невообразимой быстротой пробивает шилом дыру в коже. Рана была настолько ужасна, что спустя мгновение несчастный юноша уже лежал бездыханный в огромной луже собственной крови. Толпа ахнула.

Горбун неуклюже приподнялся, но поскользнулся в крови поверженного врага. Де Комменж решил воспользоваться моментом. Он в два прыжка приблизился и нанес противнику колющий удар в незащищенное кольчугой место под мышкой правой руки. Гийом перехватил меч в левую руку, резко развернулся вправо и ударом наотмашь по шлему с разворота оглушил нападающего. Гул от дрожания шлема на голове бедняги донесся до трибун, заставляя зрителей затаить дыхание. Казалось, еще мгновение – и все будет кончено.

Однако раздался звук труб, означавший временное прекращение боя. Слуги понесли близнецов – один был мертв, другой тяжело ранен, а человек в цветах д’Аркуров поспешил к Гийому, чтобы помочь вытащить застрявший в кольчуге меч де Комменжа. Судя по всему, рана оказалась неглубокой: горбун, освободившись, легко повел плечами и радостно осклабился.

Правилами было заранее обговорено, что соперники не имеют права брать новый меч для продолжения боя. Поэтому де Комменж, шатаясь, постепенно приходя в себя, наклонился и схватил валявшийся клинок-бастард одного из близнецов.

Пока шли последние приготовления, король задумчиво протянул:

– Не знаю, можно ли назвать это искусством меча, достойным рыцарского турнира, но не позавидовал бы я тем, кто выступил бы против этого молодчика в настоящем бою. Всего несколько мгновений – и вот трое уже выбыли из битвы.

Граф де Блуа согласился с королем.

– Вы правы, ваше величество, это тот случай, когда физическое уродство становится преимуществом. Все его удары отличаются могучей силой, а благодаря необычному строению тела его движения кажутся противникам непривычными и сбивают их с толку. Однако де Комменж все же сумел задеть его, хотя пока неясно, насколько серьезна рана.

Прозвучал сигнал участникам сходиться.

Воины стали кружиться друг вокруг друга. Де Комменж стремился удерживать дистанцию, но горбун, понимая, что может истечь кровью, если поединок затянется, резко атаковал через боль диагональным замахом снизу вверх – целясь в низ живота. Де Комменж парировал и тут же сделал несколько быстрых шагов влево и вперед, пытаясь занять безопасную, по его мнению, боковую сторону раненой руки горбуна. Однако последний, предугадав замысел противника, воспользовался ограниченным полем зрения оруженосца в топхельмском шлеме. Горбун поймал оруженосца на противоходе, нанеся мощный удар мечом по защищенной голове тыльной стороной руки во время кругового поворота через здоровое левое плечо. Подобный удар требовал большого мастерства, так как открывал противнику спину во время витка. Развивая успех, горбун хлестнул плашмя по кисти юноши своим клинком, обезоружил его и носком ноги откинул выпавший из рук де Комменжа бастард в сторону.

Зрители взорвались приветственными криками. Де Комменж в досаде сорвал и бросил свой шлем на землю. Гийом, не обращая на разочарование своего бывшего противника никакого внимания, переваливаясь с ноги на ногу, прошел мимо него в сторону трибуны. Там он снял свой шлем-черепник и замер, глядя в пустоту в молчаливом ожидании.

Возникла неловкая пауза. Наконец раздался смех короля:

– Клянусь честью, мне нравится этот малый! Я полагаю, он ждет посвящения в рыцари и не уйдет, пока мы не соблаговолим дать ему это звание, не так ли, мой друг?

Горбун молча кивнул, отстегнул свой пояс с ножнами и отбросил от себя.

– Ну что ж, – король хлопнул себя по коленям и поднялся, – ты славно сражался, а барон д’Аркур ручается за твое благородное происхождение.

Филипп утвердительно кивнул.

– В таком случае, пойдемте, господа, исполним наше слово. И вас, моя дорогая королева турнира, прошу к нам присоединиться, – обратился к нам Людовик.

И король взял меня за руку и, не дожидаясь остальных, чинным шагом направился к горбуну. По дороге мы сняли мой платок, который я привязывала к шесту. Распорядитель турнира и барон заняли места по обе стороны от короля, а я отступила за его спину. Знатные зрители остановились чуть поодаль. По приказу короля Филипп надел на победителя пояс с мечом. После чего Людовик жестом велел Гийому опуститься на колени и ударил его по лицу.

– Пусть это будет последний удар, который ты стерпишь смиренно.

Горбун не шелохнулся.

Людовик повернулся, взял из рук герольда меч и легонько ударил им плашмя сперва по правому плечу горбуна, а затем – по левому.

– Нарекаю тебя рыцарем Гийомом Меуллентом, и да обратишь ты отныне силу своего меча только на дело помощи несчастным и сиротам, на служение дамам и твоему сюзерену, на защиту церкви Христовой. Прими платок из рук королевы турнира. Да послужит он тебе напоминанием об обете всех истинных рыцарей помогать тем, кто нуждается в их помощи. Встань, рыцарь.

Король вернул меч герольду со словами:

– С этим покончено, начинайте следующие состязания.

В конце церемониала я украдкой посмотрела на Филиппа д’Аркура. Барон, словно происходящее не касалось его вовсе, безразлично разглядывал облака.

Горбун неуклюже поднялся на ноги, и его страшное лицо озарила торжествующая ухмылка.

Филипп подошел к нему и, наклонившись, что-то тихо прошептал. Я стояла достаточно близко, но смогла разобрать всего несколько слов: “Исполнено… три года”.

Могла ли я даже предположить в ту минуту, что стану пленницей этих людей?

Король увлек меня обратно, рассказывая по пути забавную историю о том, как ему пришлось посвящать рыцаря Жана де Буйонна дважды: сначала тот прокутил все свое имущество и право называться рыцарем, но в крестовом походе отличился, спасая брата короля, чем вернул себе уважение и рыцарский титул.

Остаток дня не оставил особенных впечатлений. Пожалуй, я была не одинока в своем мнении: королева скучала, а Людовик откровенно зевал, лишь изредка поглядывая на соревнующихся лучников и метателей копий. Зрители вяло переговаривались на трибуне, а простые люди растеклись по ярмарке, чтобы успеть напоследок купить диковинные товары или еду.

К моему великому облегчению на вечернем пиру барон не присутствовал. Маргарита Прованская, неверно истолковавшая мои отношения с ним, шепнула мне, что он пожаловался королю на недомогание после падения и, выпросив для себя разрешение, без промедления уехал к себе в поместье.

Через два дня уже весь королевский двор покинул земли графства и устремился в Париж. На прощание снова разбили шатры в месте, где неделей ранее граф де Блуа с вассалами торжественно встречал королевский кортеж. По Луаре проплыли искусно украшенные в виде белых лебедей лодки, а королева и графиня де Блуа выпустили на прощание в небо дюжину голубок в знак мира и согласия. Стороны, чрезвычайно довольные друг другом, разъехались восвояси.

История загадочной гостьи. Убийство и плен

Через неделю я сердечно простилась с гостеприимными хозяевами и искренне поблагодарила за заботу, которой они окружали меня все время, проведенное у них в гостях. Агния де Блуа настолько привязалась ко мне, что долго не хотела меня отпускать и, только взяв с меня твердое обещание навещать ее не реже трех раз за год, дала свое согласие на мой отъезд. Ранним утром я в сопровождении своей свиты отправилась в сторону Шартра, где неподалеку от границы Нормандии и Блуа находились мои владения. В этот раз мой родственник Обер д’Эвилль присоединился к нам с тремя своими слугами.

В первый же вечер мы добрались до Шатодена, где для ночлега разыскали постоялый двор на улице святого Любена. Хозяин – маленький, толстый мужчина – сразу предупредил нас, что у него остались две господских свободных комнаты для меня и Обера на втором этаже, а также одна маленькая на первом этаже за кухней, где может разместиться парочка слуг или воинов по нашему усмотрению. Однако остальным из нашего отряда придется переночевать на сеновале при конюшне. На наш вопрос, кто же занял все остальные комнаты – он пожал плечами и ответил:

– Люди барона д’Аркура. Правда, – добавил хозяин, – самого барона среди них нет.

Мы вздрогнули при упоминании этого имени. Днем Обер прожужжал мне все уши бесконечным рассказом о своем бое с Филиппом. Мои уверения, что я внимательно следила за их схваткой, его не останавливали. Он продолжал сетовать на судьбу, что “был в одном шаге от победы, и только проклятое невезение помешало одержать верх”. И вот, когда на постоялом дворе мы вновь услышали это имя, нас обоих словно пронзила молния от совпадения.

По нашей просьбе хозяин пообещал прислать слугу с едой, чтобы мы не спускались в общий зал. Пока ужин готовился, Обер спустился, чтобы дать нашим людям распоряжения и проследить за их размещением. Он вернулся, как раз перед тем, когда слуга принес пару жареных куриц и похлебку из овощей.

Узнав про опасное соседство юноша сразу приуныл, и он больше не выглядел горделивым “почти победителем” турнира. Однако по возвращению он выглядел бледным и напуганным. Обер шепотом сообщил мне, что в общем зале пируют и ведут себя вызывающе воины во главе с тем “самым ужасным горбуном”. И действительно даже наверху я слышала их бесшабашные выкрики и хохот.

Быстро поужинав вместе, я пожелала ему доброй ночи и заперла за ним дверь. Его комната располагалась рядом с моей, и я слышала, как он зашел к себе и лег. Сон некоторое время бежал от меня. Было так душно, что я, несмотря на опасения, я все же решилась распахнуть окно, чтобы впустить свежий воздух.

Спустя некоторое время, когда я уже почти провалилась в глубокий в сон, я услышала непродолжительный шум борьбы, звуки падающих предметов где-то неподалеку и чьи-то то ли стоны, то ли всхлипывания. Решив сквозь дремоту, что это продолжается пирушка внизу, я укрылась с головой и, перевернувшись на другой бок, заставила себя заснуть. Если бы я только поняла тогда, что в действительности происходило!

Утром меня разбудила служанка, которая принесла воду и помогла мне привести себя в порядок. Пока мы с ней мило болтали о наших планах после возвращения в поместье, рядом с нашей комнатой возникла некая суета, сопровождаемая топот ног и громкими разговорами. Я отправила служанку, чтобы она выяснила причину этого переполоха.

Через минуту она вернулась с начальником моей стражи. Девушка была настолько растеряна, что была не в состоянии говорить. Старый воин, понуро склонив голову, топтался за ее спиной и смущенно покашливал, не добавляя ясности.

– Да говорите, в чем дело, что случилось? – потребовала я, перенимая их общим волнение.

Они переглянулись, и старый воин растерянно доложил:

– Не знаю даже, как и сказать. Хм, боюсь, шевалье д’Эвилль погиб, моя госпожа.

– Как погиб?!

Я подскочила как ужаленная и бросилась в его комнату. Поперек кровати, свесив ноги на пол, лежал Обер. Говорят, что покойники часто выглядят так, будто только заснули. Несчастный юноша выглядел иначе. Он был в той одежде, в которой ужинал со мной – видимо, не успел даже раздеться перед сном, как на него напали. Смешанная гримаса ярости и боли искажала его посеревшее, заострившееся лицо. Одной рукой он сжимал рукоятку кинжала, торчавшего в его груди, а другой – крепко держал валявшийся на кровати небольшой походный мешок.

Мне сделалось дурно, и я едва успела присесть на стул у окна, чтобы не упасть без чувств. Я как в забытьи слушала разговор хозяина постоялого двора с тощим усатым городским стражником:

– Ну, значит, просил энтот господин разбудить его пораньше, куда-то он с еще вечера торопился. Я отправил сынишку своего Жака постучать ему. Тот скоро вернулся и сказал, что господин не отвечает. Тогда я его наставляю: “Ну, приоткрой дверь, дурень, и подойди поближе, потряси его за плечо.” Я же помню, как в молодости все горазды спать. Папаша мой постоянно не мог до меня докричаться, только отцовские удары ореховыми прутьями помогали взбодриться.

Хозяин улыбнулся своим воспоминаниям, затем опомнился, вздохнул и грустным голосом продолжил.

– Ну вот, значит, а сорванец мне отвечает, мол, не так он глуп, как батюшка (я – то бишь) о нем думает. Он уже пробовал зайти, вот только дверь-то заперта на засов изнутри.

Главный стражник многозначительно посмотрел на стоявшего в углу щуплого мальчонку, который беспрестанно кивал в подтверждение отцовским словам.

– Тут уже я заподозрил неладное, поднялся и прихватил своего старшего сынка, Жерома.

Все повернули головы в сторону огромного детины, на которого пальцем указывал рассказчик.

– Стучали, мы стучали – все без толку. Что делать? Велел я старшему выбить дверь, ну а тут такое… – хозяин неопределенно развел руками, – Мебель разбросана. На кровати мертвый молодой господин. Ну, позвали стражников для порядка. Однако странно это все, как же убийца скрылся из закрытой комнаты?

– Может, он сам … того? – озарил комнату гениальной догадкой главный стражник.

– А мебель зачем повалил? Да и как это – сам? Кинжал что ли себе в грудь? А потом гореть в аду? – неодобрительно покачал головой дотошный хозяин, – Да и не похож он был вчера вечером, когда прибыл с этой благородной дамой на самоубийцу…

Все присутствующие уставились на меня.

– Нет, нет, – пролепетала я, находясь в большом ужасе от подобных подозрений, – мы спокойно поужинали и утром собирались отправиться в путь. Я припоминаю, что ночью слышала шум, но не придала должного внимания, решив, что это пируют люди д’Аркура.

– Точно! – закричал хозяин и стукнул себя по лбу. – Ведь сразу после приезда бедняга ходил к своим людям на конюшню, так на обратном пути гуляки в общем зале отпустили на его счет пару шуток. Юноша вспылил и хотел броситься на обидчиков, но их главный остудил пыл своих людей и даже процедил несколько слов извинений, списав их грубость на чрезмерное количество выпитого вина. В тот момент мне показалось, что ссора улажена.

Стражник почесал затылок и нехотя спросил:

– А гуляки эти еще здесь?

Хозяин замотал головой.

– Нет, они покинули постоялый двор засветло, но я точно могу сказать, никто из них сюда не поднимался. Я все время им прислуживал. Под утро горбун махнул рукой, они и убрались вслед за ним.

– Шевалье ничего мне не рассказал об этом происшествии. Мы хотели отдохнуть от шума после дороги, потому перекусили в моей комнате. Затем мой родственник ушел, а вслед за ним я отпустила мою служанку, и осталась одна.

Все помолчали. Наконец, стражник рукавом вытер нос и, старательно избегая встречаться со мной взглядом, просящим голосом прогнусавил.

– Госпожа, позвольте совет вам дать? Забрали бы вы родича вашего по-тихому. Иначе только время потеряете, пока шатоденский судья всех свидетелей опросит да отпустит. Не меньше недели прождете здесь.

Как не расстроена я была, но в тот момент мне показалось, что хозяин со стражником заговорщически переглянулись. Хозяин подумал для вида и согласился.

– И верно, госпожа, так оно проще будет. Поезжайте, а я уже судье – все как на духу!

– Да-да, – перебил его с готовностью стражник, – найдем убийцу. Не сомневайтесь.

Я поняла, что хозяин успел договориться со стражником и хочет поскорее избавиться от мертвеца, чтобы слухи не успели расползтись по округе и распугать его постояльцев.

“Ладно, – подумала я, – один черт, ничего они здесь не выяснят, зачем мне здесь оставаться? Пусть сами разбираются”.

Я кивнула и вернулась в свою комнату, отправив служанку за людьми Обера. Мы решили, что я возьму троих своих воинов и продолжу путь, а остальные вместе с людьми Обера отправятся с телом в его имение. Хозяин обещал всячески помочь оставшимся с подготовкой.

Позавтракав на скорую руку, я покинула Шатоден и направилась в сторону Шартра. Несмотря на то, что я была мало знакома с погибшим, мне было искренне жаль его. Я ломала голову, силясь понять, что послужило причиной его загадочного убийства и не находила объяснения. Он был слишком молод, чтобы иметь каких-либо врагов. Все его деньги остались не тронуты.

После обеда мы сделали привал, а затем свернули с основной дороги и направились через лес в сторону моих земель. Долгое отсутствие вне родных стен совершенно вымотало меня, я хотела поскорее вернуться к себе, чтобы отдохнуть от двора, от людей, от всех ужасных событий. Это стало причиной, почему я пренебрегла советом своих стражников переночевать в Шатре, а уже на следующий день отправиться в имение. Словно невидимая сила толкала меня вперед навстречу злой судьбе.

Плавно спустились сумерки в лесную чащу, по моим расчетам мы должны были добраться в мой замок на заре.

Вдруг серые тени мелькнули по обеим сторонам дороги, лошади захрипели и начали бесноваться, плохо слушая руку хозяев. Раздался короткий лай, переходящий в леденящий вой. Визг и агрессивное рычание заполонили весь лес вокруг нас.

– Волки, волки! – закричали мои воины.

Наши лошади, чувствуя опасность, бросились вперед по дороге. Часть стаи, уже не таясь, выскочила из леса позади нас, другая – продолжала бежать вровень с лошадьми, показываясь и снова исчезая в темноте. Два крупных волка выпрыгнули из чащи. Один вцепился в заднюю ногу коня передо мной, а второй сбил с него всадника, и к несчастному сразу бросилось с ликующим рыком несколько волков. Потеряв наездника, раненое животное сделало несколько скачков, но еще один волк вонзился клыками в его переднюю ногу и повалил на землю. Я скакала позади и чудом смогла обогнуть упавшего коня.

К несчастью, моей служанке повезло меньше, с отчаянным криком она свалилась и покатилась кубарем вслед за своей лошадью, зацепившейся за бьющегося в смертельной судороге коня. Услышав ее душераздирающий вопль, предводитель моих воинов, Жиль Пойре, обернулся. Опытный всадник умудрился на всем скаку развернуться и направился к стоявшей на четвереньках, оглушенной от падения девушке. На своем пути он яростно подцепил копьем одного из волков и закинул его, визжащего и изворачивающегося, в чащу к его собратьям, затем крикнул, чтобы служанка хваталась за его руку. Надежда блеснула в ее глазах, прихрамывая от боли, она подбежала к спасителю и протянула ему свои руки. Еще миг и она оказалась бы в седле… но громадный волк, судя по его размерам, наверное, вожак стаи, воспользовавшись моментом, когда Жиль перегнулся в седле, чтобы подтянуть мою служанку, запрыгнул на коня и вцепился в незащищенное бедро наездника. Конь, почуяв волка на спине, встал на дыбы и опрокинул человека и волка, а сам, бесконечно брыкаясь и подпрыгивая, умчался в лесную чащу.

Оба противника, похожие друг на друга как отражение боевого духа, стояли друг против друга в лунном свете. Седой воин с мечом и кинжалом в руках, прошедший через десятки сражений, со страшным багровым косым шрамом через все лицо от лба, через нос, до конца правой щеки – и его последний противник: щерящийся матерый вожак, с несколькими шрамами на морде, в постоянных схватках, отстаивавший свое право вести за собой стаю. Волк зарычал и прыгнул, подмяв под себя человека, залязгал клыками по кольчуге, ища плоть, наконец дотянулся до лица и начал безжалостно рвать его, но постепенно его рычание перешло в слабое поскуливание, и волк затих на человеке. Окровавленный воин собрался с последними силами и сдвинул с себя тушу огромного зверя, пронзенного кинжалом во время прыжка. Жиль попытался приподняться из лужи собственной крови, но силы вместе с кровью из ран окончательно оставили его, и он застыл, в последний раз пронзив бесконечным взглядом звездное небо, не обращая внимания на других подкрадывающихся хищников.

Довольные своей добычей волки прекратили погоню, разнося по лесу победный вой многочисленной стаи. Лишь я и один мой воин из сопровождения смогли спастись. Удивительно, но пара лошадей, с моими вещами и походной поклажей между ними, тоже уцелела и бежала, тяжело хрипя, позади. Проскакав еще почти лье, мы перешли на рысь, убедившись, что преследование завершилось.

Мы возблагодарили Господа за наше избавление от погони, и я истово молила принять души погибших в царствие Его, чувствуя свою вину за свой приказ двигаться без остановок. Если бы я только прислушалась к советам своих людей – все были бы живы.

Вдруг конь мой заржал и стал падать, я едва успела соскочить с него. В темноте я не сразу заметила арбалетный болт, торчащий в шее жеребца. Без промедления я бросилась в заросли папоротника, чтобы скрыться с дороги от нападавших. Осторожно выглянув, я заметила несколько теней, склонившихся над лежащим на земле моим последним защитником. Один из них и поднялся, и я вздрогнула. Рыцарь Гийом Меуллент, горбун из дома д’Аркур, сунул свой окровавленный меч в ножны, выпрямился (если можно было о нем так сказать), огляделся и громко приказал:

– Ищите беглянку, она где-то рядом.

Я в полнейшем ужасе развернулась, чтобы бежать прочь, как чьи-то руки грубо схватили меня и повалили на землю. Я пыталась кусаться и изворачиваться, но мощный удар кулака заставил мой мир померкнуть.

Пять дней, вернее, ночей (мои похитители передвигались только по ночам), везли меня в неизвестном направлении, связанной и перекинутой через седло лошади. Сперва я пыталась увещевать их и пугать карами небесными, предлагала им выкуп, взывала к их милосердию и рыцарским добродетелям, но все было бесполезно, они либо смеялись над моими словами, либо не обращали никого внимания. Со мной разговаривал только мерзкий горбун, да и то всего несколькими фразами, чтобы кинуть мне кусок хлеба или мех с вином. Днем они прятались в лесных дубравах, старательно избегая неожиданных встреч с путешественниками.

Постепенно из обрывков их разговоров я поняла, что меня по приказу Филиппа д’Аркура везут в его замок. Моя хрупкая надежда на его защиту угасла. Незавидной представлялась мне моя участь: молодая вдова без близких родственников сгинет, укрытая каменными стенами чужого замка, и никто не бросится на мои поиски и спасение. Все спишут на хищных зверей в лесу, особенно после нахождения остатков моих несчастных спутников.

Я совершенно обессилила в плену, из-за веревок все мое тело, руки и ноги ужасно болели. Меня долго тошнило от тряски и от езды вниз головой, пока на меня сошло какое-то постоянное полузабытье. Я уже не ориентировалась, где я, и что со мной происходит.

Реальный мир смешался с бредовыми видениями. Я снова принимала венок на турнире, разговаривала с давно усопшим отцом, а однажды даже пришел мой враг. Филипп д’Аркур склонился надо мной и рассматривал меня с жуткой улыбкой на лице, думая, что я сплю. В мгновение ока я вцепилась в его шею и душила из последних сил до тех пор, пока не потеряла сознание от удара по голове. В другой раз я сражалась с волками, а изуродованный Жиль Пойре, превратившийся в полуволка, вел эту стаю за собой. Я смирилась с близким приходом смерти и даже звала ее, чтобы прекратить мои страдания.

Однажды после долгого ночного перехода у меня наступил редкий миг ясности сознания. Я заметила, что меня сторожит только один человек, все же остальные куда-то разбрелись. Не знаю, что руководило мною – какое-то наитие. Прислонившись к дереву, я смогла приподняться, затем окликнула его и попросилась по нужде. Когда он наклонился, чтобы развязать путы на моих ногах, я схватила и резко дернула его за длинные волосы на себя и, отпрянув вбок, треснула его головой прямо о ствол дерева за моей спиной. Удивительно, но это сработало. Бандит со стоном упал у моих ног и замер. Конечно, мне повезло, что разбойники связали мои руки спереди, иначе у меня не было бы никаких шансов бороться.

Сейчас я понимаю, что, вероятно, мне надо было сразу поискать оружие, чтобы разрезать веревки, но тогда я совершенно не соображала. Мной руководило одно лишь желание: немедленно оказаться как можно дальше от этого места. Сперва я пыталась прыгать, затем оступилась и свалилась в овраг. Я ползла, толкала свое тело вперед и бесконечно повторяла себе единственную фразу, пока не потеряла сознание: “Выживи и отомсти!”

Я смутно помню нашу встречу и последующее бегство от преследователей. Думаю, что полностью я пришла в себя только рядом с замком и поспешила привести вас в чувство. Остальное вам известно, и я с благодарностью припадаю к вашим стопам за мое спасение.

Письмо сестры. Появление барона

Мы были поражены испытаниями, выпавшими на долю этой красивой женщины. Некоторое время мы трое молчали, затем отец поднял кубок и предложил восхвалить Господа за чудесное спасение.

В этот момент в зал вошел слуга и доложил, что некий барон Филипп д’Аркур собственной персоной просит графа де ла Рош принять его.

Не могу описать, как мы были поражены этим нежданным появлением. Когда первый шок прошел, отец собрался с мыслями и попросил нас с Мелани покинуть зал, чтобы избежать встречи с незваным гостем.

– Но прошу, граф, будьте осторожны! – в крайнем волнении попросила Мелани.

– Не беспокойтесь, сударыня, воспользуемся подходящим способом пролить свет на эти события и посмотрим на этого господина вживую. Я не стану раскрывать ему, что посвящен в ваши злоключения. Да и будем честны, мы знаем наверняка, что люди барона участвовали в вашем удержании, но не он сам. Необходимо выслушать его историю.

С этими словами отец велел пригласить гостя, тогда как мы спешно удалились.

Дорогой брат, ты помнишь, что, если расположиться у камина в соседней комнате, то можно разобрать, о чем говорят в зале. Я тысячу раз поблагодарила тебя за то, что ты в детстве расковырял трещину в стене, ведь мы с Мелани смогли поочередно еще и видеть часть зала.

Едва мы успели расположиться, как послышались мерные шаги и глубокий мужской голос заставил Мелани вздрогнуть. Я взглянула в наше тайное отверстие и отпрянула. Сомнений больше не было – перед моим отцом стоял рыцарь, который гнался за нами в лесу. Не знаю почему, но даже в родных стенах мне стало как-то не по себе: вроде бы у барона, на первый взгляд, была приятная внешность, а черная одежда, оттеняла его благородное лицо; но я почувствовала причину описываемого ужаса Мелани. Его манера держаться напомнила мне волка – сильного и беспощадного, готового уничтожить хищным броском любого врага.

– Я явился, благородный граф, засвидетельствовать вам и вашей уважаемой семье свое почтение. Барон Филипп д’Аркур, к вашим услугам.

Отец холодно поклонился в ответ.

– Я рад, барон. Я знавал вашего дядю Жана д’Аркура, и хотя мы не сходились с ним близко, но всегда проявляли уважение к заслугам друг друга. Он был отважный воин, я уверен, и племянника скоро назовут подобно старшему родичу “доблестным”.

Мне показалось, что барон пренебрежительно усмехнулся, но отец ничего не заметил.

– Проезжая вчера по лесной дороге по своей надобности, я увидел издалека, как вороной понес ездока. Мои люди сообщили мне, что узнали всадника – вашу дочь, леди Агнессу. Я естественно бросился на помощь, но куда там, – барон сокрушенно развел руками, – Ведь о скорости и выносливости лошадей из конюшни де ла Рош уже ходят легенды. Мой скромный конь, хотя и не раз выручал меня в бою с неверными, все же был не в состоянии тягаться с быстроногим жеребцом, чтобы дать мне выполнить долг рыцаря и вызволить леди Агнессу из беды. Беспокоясь о ее состоянии и, надеясь хоть в чем-то либо быть полезным, я явился в ваш замок ради новостей.

Льстивые речи барона отец расценил, как заслуженное уважение и истинную тревогу за даму в беде. Барон тем временем продолжил:

– Но вот что странно, мои люди и я успели заметить, что леди Агнесса была не одна верхом.

– О, это запутанная история, – сухо ответил отец. – Моя дочь во время своей прогулки обнаружила несчастную женщину в лесу, связанную и молящую о помощи. К сожалению, она еще слишком слаба, чтобы узнать, каким образом она оказалась в лесу. Единственно, что нам удалось выяснить, что она – Мелани из рода д’ Эвилль, вдова виконта д’Авен из младшей ветви графов де Блуа.

– Но вот что странно, – холодно повторил отец слова гостя, – моя дочь уверяет, что негодяи, напавшие на несчастную, были одеты в цвета вашего дома. Мне хотелось бы, что бы вы как-то развеяли эти обвинения.

Услышав имя нашей гостьи, Филипп вздрогнул и за глубоким поклоном попытался спрятать свои чувства. Затем он, протянув руки к отцу словно в мольбе, сбивчиво заговорил дрожащим голосом:

– Господи, ну конечно, мне знакома эта прелестная дама! Из ее прекрасного образа я черпал силы во время рыцарского турнира в Блуа. Более того, я знал ее погибшего мужа и восторгался его храбростью на службе Роберта д’Артуа, брата французского короля. Я и не подозревал, что она в опасности. Какое счастье, что она спасена! Прошу вас, нет, умоляю, граф, дать мне возможность лично передать ей мое почтение, как только она окрепнет! Если я хотя бы чем-то могу помочь – прошу располагайте мною в полной мере. Я не прощу себе никогда, слышите, никогда, если невольно мог стать причиной ее страданий!