Наследство Монсуара

Глава 1. Кофе и предчувствие

Солнце еще только-только начинало пробиваться сквозь плотные серые тучи, висевшие над Монсуаром, как старое, пропыленное одеяло. Клекл уже не спал. Он вообще плохо спал в последнее время. Слишком много мыслей, слишком много вопросов без ответов. И слишком сильное, давящее чувство… предчувствие. Словно что-то должно было случиться. Что-то важное. Что-то… тревожное.

Он стоял на кухне, в старом, выцветшем халате, и ковырялся в кофеварке. Кофеварка была старая, как и сам дом, как и весь этот город. Она помнила лучшие времена Монсуара, когда шахты еще работали, а по улицам сновали не только пенсионеры, одетые в строгие пиджаки и платья, но и молодые, полные сил люди.

"Черт бы побрал эту рухлядь," – пробормотал Клекл, пытаясь выковырять ложкой прилипший к стенкам кофейника жмых. Получалось плохо. Жмых был старый, сухой и цеплялся за металл, как утопающий за соломинку.

Из комнаты послышался голос жены, Марты:

– Бруг, ну сколько можно копаться! Опять опоздаешь!

Бруг, их сын, – мальчишка лет десяти, с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью, – что-то пробурчал в ответ. Клекл не расслышал. Он снова погрузился в борьбу с кофеваркой.

Ему нравился этот ритуал – утренний кофе. Запах свежемолотых зерен, горьковатый вкус, обжигающий язык… Это помогало проснуться, собраться с мыслями. Но сегодня даже кофе не помогал. Тревога не отступала. Она скреблась где-то внутри, как мышь в старой стене.

Наконец, ему удалось очистить кофеварку. Клекл засыпал свежий кофе, налил воды и нажал на кнопку. Кофеварка заурчала, загудела, словно старый, больной зверь. Клекл откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

Он думал о своей работе. О статье, которую недавно отправил в журнал. Об археологах, которые приехали в Монсуар, заинтересовавшись его находками. О старой молильне в шахте, о странных символах на ее стенах, о… Гобратсе.

Это имя – Гобратс – он впервые увидел там, в молильне. Оно было высечено на каменном алтаре, рядом с изображением странного существа… то ли птицы, то ли зверя…

Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.

"Что-то должно случиться," – снова подумал он. – "Что-то… нехорошее."

Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.

"Что-то должно случиться," – снова подумал он. – "Что-то… нехорошее."

Он встал, все еще сжимая в руке чашку с дымящимся кофе, и подошел к окну. Кухня выходила на задний двор, заросший сорняками и кустами дикого шиповника. Но Клеклу сейчас был нужен другой вид. Ему нужно было увидеть море.

Он прошел через весь дом, мимо комнаты Бруга, где все еще слышались приглушенные голоса Марты и сына, мимо пыльной гостиной с выцветшими фотографиями на стенах, мимо темного коридора, ведущего в подвал, где Клекл обустроил свою "лабораторию".

Наконец, он вышел на парадную веранду. Дом Клекла стоял на небольшом возвышении, и отсюда открывался вид на Монсуар и на море.

Город был серым и унылым. Крыши домов, покрытые серой черепицей, сливались с пасмурным небом. Узкие улочки, вымощенные булыжником, казались безжизненными. Лишь вдалеке, на центральной площади, виднелась какая-то странная фигура… Клекл прищурился. Кажется, это была статуя.

Но не на статую смотрел Клекл. Его взгляд был прикован к морю.

Море было холодным и неприветливым. Свинцово-серые волны с шумом разбивались о скалистый берег. Ветер, пронизывающий до костей, трепал волосы Клекла и приносил с собой соленый запах водорослей и… чего-то еще. Чего-то неуловимого, странного, тревожного.

Клекл сделал еще один глоток кофе. Горечь во рту усилилась. Он снова подумал о Гобратсе. Об этом имени, высеченном на алтаре в заброшенной молильне. Об изображении странного существа…

Он вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от ветра. От чего-то другого. От какого-то внутреннего озноба.

Клекл поставил чашку с недопитым кофе на перила веранды. Он больше не мог пить. Ему нужно было… что-то делать. Ему нужно было… готовиться.

Он еще раз посмотрел на море, на серые волны, на далекий горизонт, где небо сливалось с водой. И вдруг ему показалось, что он видит… что-то. Что-то темное, огромное, поднимающееся из глубин…

Клекл резко выпрямился. Нет, это всего лишь игра воображения. Усталость. Нервы.

Но чувство тревоги не отступало. Оно становилось все сильнее, все настойчивее.

Он снова посмотрел на море, и прошептал, одними губами.

Гобратс.

Клекл развернулся и быстрым шагом направился обратно в дом. Нужно было собраться. Нужно было… еще раз перечитать статью.

Он миновал веранду, прошел через гостиную, где на него с укором смотрели с фотографий предки, и спустился в подвал. Здесь, в полумраке, пахнущем сыростью, пылью и старыми книгами, располагался его кабинет – его убежище, его лаборатория, его храм науки.

Кабинет был небольшим и тесным, заваленным книгами, бумагами, инструментами и странными артефактами. На стенах висели карты Монсуара и окрестностей, схемы шахт, рисунки, сделанные Клеклом в молильне, фотографии… и вырезка из журнала. Та самая статья.

Рабочий стол был завален книгами, раскрытыми на нужных страницах, исписанными блокнотами, колбами с какими-то жидкостями, образцами горных пород. В углу стоял старый, видавший виды, компьютер – единственное напоминание о современном мире в этом царстве прошлого.

Клекл подошел к столу, смахнул рукой пыль с одной из стопок книг и вытащил из-под нее тонкую брошюру – ксерокопию статьи из исторического журнала "Загадки прошлого". Статья называлась: "Гобратс: Божество плодородия или демон разрушения?". Автор – профессор Р. Дж. Армстронг, специалист по дохристианским верованиям северных народов.

Клекл сел в скрипучее кресло и раскрыл статью. Он читал ее уже много раз, но каждый раз надеялся найти в ней что-то новое, какую-то подсказку, которая поможет ему понять… Гобратса.

Статья начиналась с описания географического положения Монсуара и краткого экскурса в его историю:

"…Небольшой городок Монсуар, расположенный на северо-западном побережье, имеет богатую, но малоизученную историю. Основанный в XVII веке как шахтерское поселение, Монсуар долгое время оставался в тени более крупных городов региона. Однако недавние археологические находки, сделанные в заброшенных шахтах, позволяют предположить, что история этого места уходит корнями в гораздо более далекое прошлое…".

Далее Армстронг переходил к описанию молильни и находкам, сделанным в ней:

"…В одной из заброшенных шахт, на глубине более ста метров, была обнаружена небольшая пещера, служившая, по всей видимости, местом отправления религиозных культов. Стены пещеры украшены рисунками, изображающими сцены охоты, рыбной ловли, а также… странное существо, напоминающее одновременно птицу и зверя. Центральное место в пещере занимает каменный алтарь, на котором высечено имя – Гобратс…".

Основная часть статьи была посвящена попыткам Армстронга интерпретировать значение Гобратса в контексте верований древних народов, населявших этот регион:

"…Анализ изображений и символов, найденных в молильне, позволяет предположить, что Гобратс был божеством, связанным с плодородием и природными циклами. Изображение существа, сочетающего в себе черты птицы (символ неба, солнца) и зверя (символ земли, плодородия), указывает на его двойственную природу. Вероятно, Гобратсу приносили жертвы, чтобы обеспечить хороший урожай, удачную охоту и рыбную ловлю…".

Армстронг выдвигал гипотезу, что культ Гобратса был мирным и созидательным, а само божество – благосклонным к людям. Он предполагал, что упадок культа был связан с приходом христианства и вытеснением старых верований.

"…Однако, – писал Армстронг в заключении, – некоторые детали вызывают вопросы. В частности, необычное расположение молильни – глубоко под землей, в заброшенной шахте. Это может указывать на то, что культ Гобратса со временем приобрел более темный, хтонический характер. Возможно, божество плодородия трансформировалось в демона разрушения, и его почитатели были вынуждены скрываться от преследований…".

Клекл закрыл статью. Он не соглашался с Армстронгом. Почти во всем. Армстронг видел в Гобратсе божество плодородия, а Клекл… Клекл чувствовал в нем что-то другое. Что-то более древнее, более могущественное, более… опасное.

Он снова посмотрел на рисунки, висевшие на стене. На изображение странного существа с молельни. На символы, которые он так и не смог расшифровать.

"Гобратс – не бог плодородия," – пробормотал Клекл. – "И не демон разрушения. Он… хранитель. Хранитель чего-то… чего-то, что мы не должны были трогать."

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась взъерошенная голова Бруга.

– Пап, я пошел, – тихо сказал он.

Клекл, погруженный в свои мысли, вздрогнул и обернулся. Он рассеянно посмотрел на сына, словно не сразу узнавая его.

– А? Что? – переспросил он.

– В школу, – повторил Бруг, сжимая в руке лямку рюкзака. – Попрощаться…

Клекл нахмурился. Он не любил, когда его отвлекали от работы. Особенно сейчас, когда он был так близок к… к чему? Он и сам еще не знал. Но чувствовал, что разгадка где-то рядом.

– Да, да, иди, – махнул он рукой, не глядя на сына. – Не опаздывай.

Бруг замялся на пороге. Ему хотелось, чтобы отец обнял его, пожелал удачи, как делал это… раньше. Но в последнее время отец стал другим. Замкнутым, раздражительным, словно его мысли были где-то далеко, в другом мире.

– Пока, пап, – пробормотал Бруг и, не дождавшись ответа, выскользнул из кабинета.

Он почти бегом выбежал из дома, хлопнув дверью. Ему было грустно и обидно. Он любил отца, но иногда ему казалось, что отцу нет до него никакого дела. Что все эти книги, бумаги, странные рисунки и символы… важнее, чем он.

Клекл услышал, как хлопнула дверь, но не придал этому значения. Он снова вернулся к статье, к рисункам, к своим мыслям. Он должен был понять. Должен был разобраться. Должен был…

Он снова посмотрел на изображение Гобратса, и в его глазах зажегся странный, лихорадочный блеск.

Клекл отложил статью и подошел к дальнему углу кабинета, где на массивном деревянном столе, под плотной тканью, скрывалось нечто… особенное. Нечто, что занимало все его мысли в последние месяцы.

Он осторожно откинул ткань. Под ней оказалась шкатулка.

Шкатулка была не просто старой – она была древней. Сделанная из темного, почти черного дерева, она была покрыта сложной резьбой, изображавшей сцены, которые Клекл не мог до конца понять. Здесь были и знакомые ему по молильне символы, и совершенно новые, незнакомые.

Шкатулка была не просто красивой – она была сложной. Это был не просто ящик с крышкой, а хитроумный механизм, настоящий пазл, созданный, чтобы хранить свою тайну от посторонних глаз.

Клекл изучал шкатулку уже несколько недель. Он нашел ее в той же шахте, где и молильню, спрятанной в тайнике за алтарем. Сначала он пытался открыть ее силой, но шкатулка не поддавалась. Тогда он понял, что нужен другой подход.

Он начал с резьбы. Он часами рассматривал каждый завиток, каждый символ, пытаясь найти закономерность, ключ к разгадке. Он сравнивал резьбу с рисунками в молильне, с символами, описанными в древних текстах, которые он нашел в библиотеках и архивах.

И постепенно, шаг за шагом, он начал понимать.

Сначала он обнаружил, что некоторые из резных фигурок – крошечные изображения птиц, зверей, людей – можно сдвигать. Они двигались по едва заметным пазам, вырезанным в дереве.

Затем он понял, что последовательность, в которой нужно сдвигать фигурки, имеет значение. Это был своего рода код, шифр, записанный не буквами, а образами.

Он экспериментировал, пробовал разные комбинации, записывал свои наблюдения в толстый блокнот. И вот, наконец, он нашел правильную последовательность.

Одна за другой, фигурки встали на свои места. Послышался тихий щелчок.

Затем Клекл обнаружил, что некоторые части резьбы – отдельные секции, украшенные сложными узорами – можно поворачивать. Они вращались вокруг своей оси, как крошечные диски.

И снова ему пришлось искать правильную комбинацию. Он ориентировался на символы, вырезанные на дисках, на их расположение относительно друг друга, на… интуицию.

Еще несколько щелчков. Шкатулка словно оживала, раскрывая свои секреты.

Наконец, остался последний элемент. В центре шкатулки, на крышке, располагался небольшой круглый медальон с изображением… Гобратса. Того самого существа, которое он видел в молильне.

Медальон нужно было повернуть. Но в какую сторону? И на сколько градусов?

Клекл замер. Он чувствовал, что это – последний шаг. Что за ним – разгадка. Что стоит ему повернуть медальон, и шкатулка откроется.

Он протянул руку к медальону, но… остановился.

Что-то удерживало его. Какое-то смутное, но сильное чувство… предостережение.

Он вдруг вспомнил свои предчувствия. Холодный ветер на веранде. Тревожный запах моря. Образ темной фигуры, поднимающейся из глубин…

Нет. Сейчас не время. Он еще не готов. Он должен… все обдумать.

Клекл убрал руку от шкатулки и отошел к столу. Он взял чистый лист бумаги и начал писать. Записывать свои последние наблюдения, свои предположения, свои… страхи.

Он должен был подготовиться. Он должен был понять, что его ждет. Он должен был…

Он снова посмотрел на шкатулку, на медальон с изображением Гобратса. И в его глазах, рядом с лихорадочным блеском, появился… страх.

Клекл сел за стол, откинулся на спинку скрипучего кресла и взял в руки ручку. Перед ним лежал чистый лист бумаги, готовый принять поток его мыслей, наблюдений и… предостережений. Он назвал статью:

"Гобратс: Переосмысление роли в локальном культе. Новые данные и гипотезы."

Введение

*Данная статья представляет собой попытку пересмотреть устоявшиеся взгляды на роль Гобратса в религиозной системе дохристианского населения региона Монсуар. Основываясь на недавних археологических находках автора, а также на анализе ранее опубликованных материалов (в частности, работы профессора Р. Дж. Армстронга "Гобратс: Божество плодородия или демон разрушения?"), предлагается новая интерпретация значения данного божества (или, возможно, сущности). *

Археологический контекст

Как сообщалось ранее, в одной из заброшенных шахт Монсуара была обнаружена молильня, предположительно относящаяся к культу Гобратса. Помимо самой молильни, значительный интерес представляет находка, сделанная в тайнике за алтарем – шкатулка, изготовленная из неизвестного вида древесины и украшенная сложной резьбой.

Детальный анализ резьбы шкатулки, а так же сопостовление с петроглифами из молельни, позволил установить следующее:

1.Резьба шкатулки представляет собой сложный механизм-головоломку, открытие которого требует выполнения определенной последовательности действий.

2.Символика резьбы частично совпадает с символикой, обнаруженной в молильне, что подтверждает связь шкатулки с культом Гобратса.

3.Некоторые элементы резьбы (в частности, изображение центрального медальона) позволяют предположить, что шкатулка служила не просто хранилищем, а, возможно, контейнером для чего-то… или кого-то.

Новая интерпретация

Традиционная интерпретация Гобратса как божества плодородия (Армстронг и др.) представляется автору недостаточно обоснованной. Основываясь на анализе вышеупомянутых данных, а также на ряде косвенных признаков (необычное расположение молильни, тревожные местные легенды, субъективные ощущения автора во время работы на месте раскопок), выдвигается следующая гипотеза:

Гобратс – не божество плодородия и не демон разрушения в традиционном понимании. Это, скорее, хранитель, страж, защитник определенной территории, объекта или… принципа. Возможно, речь идет о некой границе, которую нельзя переступать, о неком балансе, который нельзя нарушать.

Шкатулка, найденная в тайнике, может служить ключом к пониманию природы Гобратса и его роли. Предположительно, она содержит не материальные ценности, а нечто иное… возможно, сущность, энергию, информацию, которая способна…

Клекл запнулся. Он не знал, как закончить предложение. Он чувствовал, что подходит к чему-то опасному, к чему-то, что может изменить не только его жизнь, но и… все.

Он обвел взглядом кабинет, остановился на шкатулке, все еще скрытой под тканью. Он знал, что должен открыть ее. Должен узнать, что внутри.

Но страх сдерживал его.

Он дописал:

…требует дальнейшего изучения. Крайняя осторожность обязательна.

Клекл поставил точку. Он понимал, что статья не закончена. Что в ней больше вопросов, чем ответов. Но он надеялся, что она станет первым шагом на пути к разгадке. Шагом… который может оказаться последним.

В этот момент сверху, со второго этажа, послышался звук закрывающейся двери. Марта. Она тоже собиралась на работу.

Через несколько минут она появилась на пороге кабинета. На ней было строгое серое платье, волосы аккуратно уложены в пучок. В руках – небольшая сумочка.

– Я ушла, – сказала она, не глядя на Клекла. Ее голос звучал сухо и безжизненно.

Клекл, все еще погруженный в свои мысли, оторвался от статьи и рассеянно посмотрел на жену.

– А? Что? – переспросил он. – Ах, да… Удачи.

Он снова уткнулся в свои записи, даже не заметив, как Марта, поджав губы, вышла из кабинета. Он не услышал, как хлопнула входная дверь.

Когда-то между ними была страсть. Была любовь. Были общие мечты и надежды. Но это было давно. Слишком давно. Годы, проведенные в этом забытом Богом городке, его одержимость своими исследованиями, ее усталость от его чудачеств… Все это постепенно разрушило их брак. Оставило лишь пустоту, холод и… взаимное непонимание.

Клекл вздохнул. Он знал, что виноват. Что слишком увлекся своими поисками, забыв о жене, о сыне, о… жизни. Но он не мог остановиться. Не сейчас. Не тогда, когда разгадка была так близко.

Он снова посмотрел на шкатулку. Он должен был быть сильным. Он должен был быть осторожным. Он должен был…

Он резко встал, подошел к шкатулке и решительно сорвал с нее ткань. Пора было узнать правду. Чего бы это ни стоило.

Но вместо того, чтобы открыть шкатулку, Клекл вдруг замер. Его взгляд, затуманенный, словно пеленой, уставился в пустоту. Мысли, роившиеся в голове, внезапно стихли.

Он медленно развернулся и, как сомнамбула, побрел наверх, на кухню.

Он не помнил, как поднялся по лестнице, как прошел через гостиную, как оказался перед старой, обшарпанной кофеваркой. Он действовал на автомате, ведомый каким-то внутренним, почти инстинктивным импульсом.

Клекл открыл шкафчик, достал банку с кофейными зернами. Руки его дрожали. Он высыпал остатки зерен в мусорное ведро, взял губку и принялся тщательно, почти маниакально, чистить кофеварку.

Он отдраивал каждую деталь, каждый винтик, каждый изгиб. Он вычищал старый жмых, прилипший к стенкам, с остервенением, словно пытался стереть не грязь, а… воспоминания. Или предчувствия.

Закончив чистку, он насыпал свежий кофе, налил воды, нажал на кнопку. Кофеварка снова заурчала, загудела, наполняя кухню знакомым ароматом.

Но Клекл не чувствовал запаха. Он не слышал звука. Он стоял, уставившись в одну точку, и ждал. Ждал, пока кофеварка закончит свою работу. Ждал… чего-то.

Кофеварка щелкнула. Клекл налил себе чашку, сделал глоток. Кофе был обжигающе горячим и горьким. Но он не почувствовал ни вкуса, ни тепла.

Он вылил кофе в раковину. И снова наполнил кофеварку водой. И снова засыпал кофе. И снова нажал на кнопку.

И снова ждал.

Кофе. Кофе. Кофе. Этот ритуал стал его якорем, его защитой, его… наваждением.

Он должен был… что-то сделать. Что-то очень важное. Но что?

Он забыл.

Он снова посмотрел на кофеварку, на струйку пара, поднимающуюся из носика. И в его глазах, затуманенных и пустых, не осталось ни страха, ни решимости. Только… пустота.

Глава 2. Бруг

Двадцать лет спустя. Устак.

Солнце, наглое и бесцеремонное, пробивалось сквозь грязные жалюзи, рисуя на стене полосатый узор. Бруг застонал и перевернулся на другой бок, пытаясь спрятаться от света. Не получилось. Свет был везде. Как и головная боль.

Голова раскалывалась на части. Во рту было сухо, как в пустыне Сахара. Каждый звук – скрип половицы, шум машин за окном, даже собственное дыхание – отдавался в висках мучительным пульсом.

Бруг с трудом разлепил глаза. Комната, в которой он находился, была маленькой, тесной и… засранной. По-другому и не скажешь. Повсюду валялись пустые бутылки, смятые пачки из-под сигарет, окурки, грязная одежда. На полу – липкие пятна неизвестного происхождения. На столе – гора немытой посуды, остатки еды, превратившиеся в нечто неаппетитное и, жужево, опасное для здоровья.

Он лежал на продавленном диване, застеленном когда-то белым, а теперь – серо-бурым, в разводах, постельным бельем. Под головой – скомканная подушка, пахнущая потом и перегаром.

"Черт…," – прохрипел Бруг.

Он попытался сесть, но голова тут же закружилась. Он снова откинулся на подушку, закрыл глаза и попытался вспомнить, что было вчера.

Получалось плохо. Обрывки воспоминаний, как осколки разбитого зеркала, мелькали в сознании, не складываясь в цельную картину. Бар… какой-то бар… Много алкоголя… Разговоры… с кем-то… О чем? Не помню…

Бруг снова попытался сесть. На этот раз получилось. Он свесил ноги с дивана, нашарил на полу тапочки (один – с дыркой на носке) и, шатаясь, побрел на кухню.

Кухня была под стать комнате – маленькая, грязная, запущенная. На плите – пригоревшая кастрюля, в раковине – гора немытой посуды, на столе – пустые бутылки и… о, чудо! – наполовину полная банка маринованных огурцов.

Бруг схватил банку, жадно припал к ней губами и начал пить маринад. Прямо из банки, большими глотками. Кисло-соленый, с привкусом укропа и чеснока, маринад обжег горло, но принес некоторое облегчение.

Допив маринад до последней капли, Бруг поставил банку на стол и огляделся в поисках чего-нибудь еще… съедобного. Или хотя бы питьевого.

На глаза попалась старая, обшарпанная кофеварка – почти такая же, как была у отца… Воспоминание о детстве, о Монсуаре, о… отце… кольнуло сердце. Бруг отвернулся.

Он нашел в шкафчике пачку дешевого растворимого кофе, насыпал несколько ложек в грязную чашку, залил кипятком из чайника, покрытого слоем накипи. Размешал. Попробовал.

Кофе был отвратительным. Но Бруг все равно выпил его. До дна.

Он поставил чашку на стол, рядом с банкой из-под огурцов, и оперся руками о столешницу. Головная боль немного утихла, но тошнота подкатывала к горлу.

"Нужно… что-то делать," – подумал Бруг. – "Нужно… как-то выбираться из этого дерьма."

Но как? Он не знал. Он уже давно ничего не знал. Он просто… плыл по течению. По течению своей… никчемной жизни.

Он посмотрел в окно. За окном был Устак – серый, унылый, промышленный город, мало чем отличавшийся от десятков других таких же городов. Город, в котором он застрял, как муха в паутине.

"Нужно… что-то менять," – снова подумал Бруг. Но в этой мысли не было ни силы, ни решимости. Только… усталость. И безнадежность.

Бруг с трудом натянул на себя мятые джинсы и рубашку, которая еще не успела окончательно провонять потом и перегаром. Нужно было идти на работу. Точнее, не на работу, а в свою каморку – так он называл маленький, сколоченный из досок сарайчик, где он "работал" охранником на стоянке подержанных автомобилей.

Жена… Жена ушла. Ушла еще пару лет назад, не выдержав его вечного пьянства и беспросветной тоски. Сначала пыталась бороться, уговаривала, таскала по врачам… Потом устала. Собрала вещи, забрала сына – маленького Томми – и уехала. Куда-то… Бруг даже не знал, куда.

Он и не пытался ее остановить. Знал, что так будет лучше. Для нее. Для Томми. А он… Он уже давно поставил на себе крест.

Алкоголь стал его единственным спутником жизни. Единственным способом заглушить боль, забыться, отключиться от реальности. Он начинал пить с обеда – сначала пиво, потом что-нибудь покрепче. К вечеру он уже был в "никаком" состоянии. А утром – снова похмелье, маринад, кофе… и так по кругу.

Бруг вышел из квартиры, спустился по обшарпанной лестнице, вышел на улицу. Устак встретил его привычным шумом, грязью и равнодушием.

Он побрел по улице, стараясь не смотреть на прохожих. Ему было стыдно. Стыдно за себя, за свою жизнь, за свою слабость.

Стоянка, где он "работал", располагалась на окраине города, рядом с каким-то заброшенным заводом. Ржавые остовы автомобилей, груды металлолома, покосившиеся заборы… Пейзаж был под стать его внутреннему состоянию.

Каморка охранника представляла собой жалкое зрелище – сколоченная из досок будка, с маленьким окошком и скрипучей дверью. Внутри – старый, продавленный стул, стол, заваленный окурками и пустыми банками из-под пива, и обогреватель, который почти не грел.

Бруг открыл дверь, вошел внутрь, сел на стул. Достал из кармана пачку сигарет, закурил.

Работа охранника была непыльной – сиди себе, смотри, чтобы никто не украл какую-нибудь ржавую развалюху. Да и кто позарится на этот хлам?

Бруг затянулся сигаретой, выпустил дым. Он посмотрел на часы. До обеда еще далеко.

"Ничего," – подумал он. – "Скоро… Скоро можно будет выпить."

Эта мысль – единственная, которая еще согревала его душу.

Бруг доплелся до своей каморки. Дверь была приоткрыта, изнутри доносился хриплый голос, поющий что-то невнятное про "дорожную пыль и бензиновый рай".

Бруг толкнул дверь. Внутри, развалившись на стуле и закинув ноги на стол, сидел его сменщик – Митч, тощий мужичок с небритой физиономией и вечно затуманенным взглядом.

– О, Бруг! – протянул Митч, не меняя позы. – Я уж думал, ты сегодня не придешь. Решил, что ты окончательно спился и валяешься где-нибудь под забором.

– Заткнись, Митч, – проворчал Бруг, опускаясь на второй стул, который жалобно скрипнул под его весом. – Голова трещит.

– А ты не пей, – хмыкнул Митч. – Хотя… кому я говорю. Ты же без этого дерьма жить не можешь.

– Твое какое дело? – огрызнулся Бруг.

– Да никакого, – пожал плечами Митч. – Просто констатирую факт. Ты же знаешь, я люблю поговорить. Особенно с утра. Особенно… ни о чем.

Он замолчал, уставившись в потолок. Бруг достал сигарету, закурил.

– Ну и как тут? – спросил он, выпустив струйку дыма. – Спокойно?

– А где ж тут неспокойно? – усмехнулся Митч. – Тут даже крысы сдохли от скуки. Хотя… была одна история.

– Какая еще история? – без особого интереса спросил Бруг.

– Да тут… – Митч неопределенно махнул рукой. – Один хрен пытался вчера вечером угнать "Волгу". Ну, ту, ржавую, что стоит в углу.

– И что? – Бруг зевнул.

– Да ничего. Я ему говорю: "Ты куда, придурок? Она же не заведется!". А он мне: "Заведется! Я знаю, как!". Ну, я ему и говорю: "Ну, давай, покажи, как".

Митч замолчал, выжидающе глядя на Бруга.

– И? – не выдержал Бруг.

– И… ничего. Он полчаса ковырялся, ковырялся… Потом плюнул и ушел. Сказал, что я – козел, и что он еще вернется.

Митч захохотал. Бруг криво усмехнулся.

– Вот и вся история, – заключил Митч. – Скукотища, Бруг. Скукотища смертная.

– Да уж, – согласился Бруг. – Не то, что у нас в Монсуаре…

– А что у вас там, в Монсуаре? – заинтересовался Митч. – Глухари по улицам ходят?

– Глухари… – Бруг усмехнулся. – Было дело…

Он замолчал, вспомнив что-то. Статую глухаря на площади. Отца. Шкатулку…

– Ладно, – сказал он, поднимаясь со стула. – Пойду я… Дела.

– Какие у тебя дела, Бруг? – хмыкнул Митч. – Бухать пойдешь?

– Не твое дело, – буркнул Бруг и вышел из каморки.

Продолжаем. Бруг остается один и получает роковое письмо:

Митч, бормоча что-то себе под нос о "придурках, которые не умеют угонять машины", вышел из каморки, оставив Бруга наедине с его мыслями и запахом застоявшегося табачного дыма.

Бруг сел на стул, устало потер глаза. Голова все еще побаливала, но мысли стали чуть яснее. Он вспомнил, что по пути на стоянку заглянул в почтовый ящик своей многострадальной квартиры. Почта, как обычно, была нерадостной.

Он вытащил из кармана куртки смятый ворох бумаг. Счета за электричество, которое он не оплачивал уже несколько месяцев. Уведомления из банка о просроченных платежах по кредитам. Рекламные листовки, обещающие быстрое и легкое избавление от долгов (Бруг горько усмехнулся). Квитанция за коммунальные услуги, сумма в которой давно перевалила за все разумные пределы.

Он уже собирался скомкать всю эту макулатуру и зашвырнуть в угол, как вдруг его взгляд зацепился за одно письмо. Необычное письмо.

Конверт был белый, плотный, без обратного адреса. Только его имя и адрес – написанные четким, аккуратным почерком. И штамп – "Монсуар".

Бруг замер. Монсуар… Он не был там уже двадцать лет. Он старался не вспоминать о нем. О своем детстве. Об отце…

Руки его задрожали. Он медленно, осторожно, словно боясь спугнуть что-то, распечатал конверт.

Внутри оказалось два листа. Первый – официальное уведомление, напечатанное на бланке какой-то нотариальной конторы. В нем сухим, канцелярским языком сообщалось о смерти Клекла… его отца… и о том, что Бруг является единственным наследником.

Бруг перечитал письмо несколько раз, словно не веря своим глазам. Отец… умер…

Он не чувствовал ни горя, ни печали. Только… пустоту. И какое-то странное, давящее чувство… вины.

Он отложил уведомление и взял второй лист. Это было письмо, написанное от руки. Тем же самым четким, аккуратным почерком, что и адрес на конверте.

"Уважаемый Бруг!

Пишет Вам нотариус города Монсуар, Ольга Сергеевна Вельская.

С прискорбием сообщаю Вам о кончине Вашего отца, Клекла…

…В связи с этим, приглашаю Вас прибыть в Монсуар для вступления в права наследования и оглашения завещания.

Прошу Вас связаться со мной в ближайшее время для уточнения деталей."

Далее следовали адрес и телефон нотариальной конторы.

Бруг тупо смотрел на письмо. Монсуар… Завещание… Отец…

Все это казалось ему каким-то нереальным, далеким, словно происходило не с ним.

Он снова посмотрел на официальное уведомление. Дата смерти… Две недели назад.

Две недели… А он даже не знал. Он был слишком занят… своим пьянством.

Бруг сжал письмо в кулаке. Внутри него, где-то очень глубоко, шевельнулось что-то… Что-то, похожее на… боль.

Бумаги выпали из ослабевших пальцев Бруга и веером опустились на замусоренный пол каморки. Он откинулся на спинку стула, уставившись в одну точку невидящим взглядом.

Отец… Монсуар… Завещание…

Слова крутились в голове, как назойливые мухи, не давая сосредоточиться. Но за словами – образы. Туманные, расплывчатые, но… болезненные.

Он снова увидел себя маленьким. Мальчишкой с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью. Мальчишкой, который так хотел внимания, тепла, любви…

Но вместо этого – молчание. Вечное молчание.

Отец, запершийся в своем кабинете, в своем подвале, в своем мире странных книг, символов и… шкатулок. Отец, который махал на него рукой, как на надоедливую муху, когда он, Бруг, пытался заговорить с ним, поделиться чем-то… попросить о чем-то…

Мать… Мать, всегда уставшая, всегда молчаливая, всегда… отсутствующая. Она была рядом, готовила еду, стирала одежду, убирала дом… Но ее словно не было. Она смотрела на него, но не видела. Она слушала его, но не слышала.

Их вечное молчание… Оно было хуже крика, хуже ругани, хуже… всего. Оно было как вакуум, как пустота, которая засасывала в себя, душила, лишала… смысла.

Он рос, как сорняк у дороги – никому не нужный, заброшенный, одинокий. Он пытался найти друзей, найти компанию, найти… хоть что-то, что заполнило бы эту пустоту.

Но находил только… разочарование. И алкоголь.

Алкоголь стал его первым другом. Его единственным утешением. Его способом… забыться.

Сначала он пил, чтобы заглушить боль. Боль от одиночества, от непонимания, от… прошлого. От воспоминаний о молчаливом отце, о безразличной матери, о… Монсуаре.

Потом ушла жена. Ушла, забрав с собой сына – единственное светлое пятно в его жизни. И тогда он начал пить еще сильнее. Уже не для того, чтобы забыться, а… просто потому, что не мог иначе. Потому что алкоголь стал частью его самого, его сутью, его… проклятием.

Бруг провел рукой по лицу. Он чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Не от похмелья. От… воспоминаний.

Он снова посмотрел на письма, валяющиеся на полу. Монсуар… Завещание…

Он должен был ехать туда. Должен был… разобраться со всем этим. Но он боялся. Боялся прошлого. Боялся… себя.

Он поднял с пола письмо нотариуса, снова прочитал его. Ольга Сергеевна Вельская…

Он должен был позвонить ей. Но… не сейчас. Сейчас он не мог.

Бруг встал, подошел к окну, посмотрел на ржавые остовы автомобилей, на заброшенный завод, на серый, унылый пейзаж Устака.

"Ничтожество," – подумал он. – "Я – ничтожество."

И в этой мысли не было ни злости, ни отчаяния. Только… констатация факта.

Продолжаем, Бруг ищет утешения в алкоголе:

Бруг отвернулся от окна, пошатнулся и, спотыкаясь о валяющиеся на полу бутылки, подошел к столу. Он окинул взглядом каморку – свое убогое пристанище, свою тюрьму, свою… могилу.

"Ничтожество," – снова подумал он. – "Конченое ничтожество."

Эта мысль, как заезженная пластинка, крутилась в его голове, отравляя и без того паршивое настроение. Он ненавидел себя. Ненавидел за свою слабость, за свою зависимость, за свою… никчемность.

Он опустил взгляд на стол. Рядом с окурками и пустыми банками из-под пива стояла початая бутылка водки. Дешевой, паленой водки, от которой на утро раскалывается голова и выворачивает наизнанку. Но сейчас ему было плевать.

Бруг взял бутылку, отвинтил крышку и сделал большой глоток. Прямо из горла.

Водка обожгла горло, прокатилась по пищеводу огненным комом, ударила в голову. На мгновение стало легче. На мгновение… забылись и отец, и мать, и Монсуар, и завещание, и… все.

Он сделал еще один глоток. Потом еще. И еще.

Он пил, не закусывая, не обращая внимания на противный вкус, на жжение в желудке, на подкатывающую тошноту. Он пил, чтобы забыться. Чтобы отключиться. Чтобы… не чувствовать.

Он снова подумал о родителях. Об их вечном молчании. Об их… безразличии.

"Вам было на меня плевать," – прошептал он, обращаясь к невидимым собеседникам. – "Всю жизнь… вам было на меня плевать."

Он сделал еще один глоток.

"Я пытался… Я старался… Быть хорошим… Быть… нужным…" – голос его дрогнул. – "Но вам… вам всегда было все равно."

Он залпом допил остатки водки, швырнул пустую бутылку в угол. Она со звоном ударилась о стену, разлетелась на осколки.

Бруг опустился на стул, обхватил голову руками. Ему было плохо. Очень плохо. И физически, и… морально.

Он ненавидел себя. Ненавидел свою жизнь. Ненавидел… все.

"Зачем?" – прошептал он. – "Зачем я вообще живу?"

Ответа не было. Только тишина. И пустота. И… боль.

Боль, которую он пытался заглушить алкоголем. Но которая… все равно возвращалась. Всегда возвращалась.

Он снова посмотрел на осколки бутылки, разбросанные по полу. Как и его жизнь… разбитая, разрушенная, никчемная.

"Я… должен… что-то сделать," – пробормотал он. – "Я… должен…"

Но что? Он не знал. Он ничего не знал. Он был… потерян.

Он снова закрыл глаза, проваливаясь в пьяный, беспробудный сон… Сон, который не приносил ни отдыха, ни забвения. Только… новые кошмары.

Продолжаем. Бруг борется с собой и принимает (почти) решение:

Тяжесть во всем теле и мутная пелена перед глазами – вот и все, что осталось от выпитой водки. Бруг с трудом разлепил веки. Голова, вопреки ожиданиям, не болела – притупилась, словно накрытая толстым ватным одеялом.

Он сидел, сгорбившись, на своем скрипучем стуле, уставившись в одну точку на замусоренном полу каморки. Осколки бутылки, словно острые напоминания о его слабости, тускло поблескивали в свете единственной лампочки.

"Докатился…" – прохрипел он, и голос его прозвучал чужим и незнакомым в этой прокуренной тишине.

Он снова подумал о письме. О Монсуаре. Об отце… О том, что ему придется туда ехать. Придется… Но как? В таком состоянии?

Впервые за долгое время в его затуманенном сознании мелькнула искра… нет, не надежды, но хотя бы какого-то проблеска здравого смысла.

"Нужно… завязывать," – пробормотал он. – "Хотя бы… на время."

Мысль эта показалась ему чудовищно сложной, почти невыполнимой. Как оторвать от себя кусок собственной плоти? Как перестать дышать?

"Нет… Не навсегда," – возразил он сам себе. – "Только… чтобы… разобраться со всем этим."

Он представил себе, как он, пьяный, шатающийся, с перегаром, заявится в нотариальную контору Монсуара. Как будет общаться с этой… Ольгой Сергеевной. Как будет… смотреть на дом, в котором вырос.

Стыд, как ледяная волна, окатил его с головы до ног.

"Нужно… протрезветь," – прошептал он. – "Нужно… привести себя в порядок."

В голове, словно издеваясь, всплыла реклама, которую он видел по телевизору. Клиника… Лечение от алкоголизма… Быстро… Анонимно…

"Бред…" – подумал он. – "Это не для меня…"

Но тут же возразил себе: "А что для тебя, Бруг? Вот это? – он обвел взглядом каморку. – Эта водка? Эта… жизнь?"

Он снова замолчал, борясь с собой. С одной стороны – привычка, зависимость, страх перед трезвостью. С другой – проблеск здравого смысла, остатки стыда, необходимость… ехать в Монсуар.

"Клиника…" – прошептал он. – "Может быть… стоит попробовать…"

Он представил себе, как он… чистый, трезвый, выбритый… приезжает в Монсуар. Как он… разбирается с делами отца. Как он…

Картинка расплывалась, не желая складываться в четкий образ. Но одно он знал точно: в таком состоянии, как сейчас, он никуда не поедет.

"Нужно… взять выходные," – решил он. – "Сказать Митчу… что заболел. Или… придумать что-нибудь…"

Он снова замолчал, обдумывая свой план. План, который казался ему сейчас единственно верным. Единственным… спасением.

"Сначала… клиника," – пробормотал он. – "Потом… Монсуар."

Он медленно, с трудом, поднялся со стула. Ноги его дрожали, голова кружилась. Но в глазах, затуманенных алкоголем, появилась… искорка решимости. Маленькая, слабая, но… искорка.

Бруг пошатнулся, но устоял. Нужно было действовать. Прямо сейчас. Пока эта слабая искорка решимости не погасла, уступив место привычной апатии и желанию напиться до беспамятства.

Он нашарил в кармане мобильный телефон – старый, поцарапанный, с разбитым экраном. Чудом сохранившийся в его беспорядочной жизни.

Он нашел в контактах номер "Шеф" – так он записал своего начальника, владельца стоянки подержанных автомобилей, – и нажал кнопку вызова.

Гудки шли долго. Бруг уже начал думать, что никто не ответит, как вдруг в трубке раздался хриплый, недовольный голос:

– Алло!

– Шеф, это… Бруг, – промямлил он, стараясь говорить как можно более внятно.

– Бруг? Какого черта тебе надо? Ты же на смене!

– Да, шеф, я… на смене, – Бруг запнулся. – Но… тут такое дело…

– Какое еще дело? – рявкнул шеф. – Ты опять нажрался, что ли?

– Нет, шеф, я… – Бруг судорожно вздохнул. – У меня… отец умер.

– Отец? – голос шефа немного смягчился. – Соболезную…

– Да… Спасибо, – пробормотал Бруг. – Мне… нужно уехать. В Монсуар. На… похороны. И… завещание…

– Монсуар? Это где вообще? – проворчал шеф. – Далеко?

– Да… Далеко, – подтвердил Бруг.

– И на сколько тебе нужно уехать? – спросил шеф, уже явно раздражаясь.

– На неделю, – прошептал Бруг. – Хотя бы… на неделю.

– На неделю?! – взревел шеф. – Ты с ума сошел! А кто работать будет? Митч? Так он сам через день на ногах не стоит!

– Я… Я понимаю, шеф, – промямлил Бруг. – Но… это очень важно. Я…

– Ладно, – перебил его шеф. – Черт с тобой. Езжай. Но чтоб через неделю был как штык! Иначе…

– Да, шеф, конечно, – торопливо сказал Бруг. – Спасибо, шеф. Большое спасибо.

– Не благодари, – буркнул шеф и повесил трубку.

Бруг облегченно вздохнул. Первый шаг сделан. Самый сложный, как ему казалось. Начальник отпустил. Значит… можно…

Можно… что?

Он снова посмотрел на стол. На пустые бутылки. На окурки. На… почти пустую пачку сигарет.

И тут его накрыло.

Снова.

Как волной.

Желание выпить, заглушить, забыть… Оно было сильнее его. Сильнее разума, сильнее стыда, сильнее… всего.

"Только одну," – подумал он. – "Только… чтобы успокоиться."

Он снова полез в карман, достал заначку – несколько мятых купюр. Хватит на бутылку. На бутылку… и еще немного.

Он вышел из каморки, пошатываясь, побрел к ближайшему ларьку.

Он знал, что поступает неправильно. Знал, что нарушает свое обещание. Знал, что… снова проваливается в пропасть.

Но ничего не мог с собой поделать.

Он купил бутылку водки, вернулся в каморку, сел на стул и… откупорил.

Он пил, не думая ни о чем. Ни об отце, ни о Монсуаре, ни о завещании, ни о… клинике.

Он просто пил. Пил, пока не отключился. Пил, пока… не забыл обо всем на свете.