Мариэль

ГЛАВА- I

ПРЕДИСЛОВИЕ

Англия.

Шел 1863 год. Эпоха правления королевы Виктории.

Викторианская эпоха – эпоха промышленного, культурного, научного и военного развития Великобритании и время наибольшего расцвета Англии.

Эпоха пышных балов и светских раутов. В ту пору дуэль была священным правом аристократов отстоять честь своего благородного дома в смертельном поединке. Это были времена трезвости, пунктуальности и приличия. Строгий моральный кодекс ценился и до правления королевы Виктории, однако именно в эту эпоху такие качества стали доминирующей нормой.

ОНА

Десятое октября. Вечернее солнце, уходящее за горизонт, окутало его розовым покрывалом. Лёгкий лондонский ветер растрепал длинные кудри её спине. Ещё утром заплетённые в тугую косу, к вечеру они строптиво пытались освободиться.

Девушка сидела на берегу Темзы. Когда ей хотелось побыть наедине, она приходила именно сюда. Это было её любимое место. Смахнув слезу, она глядела куда-то вдаль. А мысли её были ещё дальше.

– Мне не стоило так с ним разговаривать, – твердила она себе. – Не стоило! Он – мой отец и точно знает, как будет лучше для меня, для нас всех. Ведь я ещё слишком юна и беспечна, как он выразился. Кто знает, возможно, когда- нибудь я буду благодарить его, но не сейчас. Я не готова. Господи, дай мне сил и благоразумия…

Она ещё долго сидела на берегу, нервно перебирая жемчужины на браслете и мысли в собственной голове. Это юное создание, которому недавно миновало семнадцать лет, была удивилельной красоты девушка: длинные волосы цвета золотистого каштана ниспадали до пояса, а миндалевидные глаза были чёрными, как октябрьская ночь, и глубокими, как воды Темзы…

В этот тёплый осенний вечер её знобило. Длинные тёмные ресницы содрогались от слёз, покрывающих милое личико, и сбегающими горошинами по щекам.

Она всхлипывала и шмыгала упрямым носиком, нервно кусая нежные алые губы…

Мариэль – юная, чистая, живая. Сколько жизни было в её глазах, сколько грёз в душе.

Как много амбиций она таила, пытаясь подавить в себе, сколько желаний и грез в ней зажигалось и умирало, разбиваясь о скалы суровой реальности.

Мари была среднего роста, но за счёт тонкого стана казалась выше. Лёгкое платье для прогулок из хлопка, затянутое на талии плотным ремнём, делало ее хрупкую фигуру ещё изящнее. Несколько локонов, ниспадавших на лицо, игриво щекотали нос и губы, и она невольно улыбнулась. Подобно ангелу, сошедшему с небес, она глядела на вечернее небо, словно скучая по прошлой жизни.

Тучи затянули небо мгновенно и внезапно, припустившийся дождь согнал её с каменистого берега.

«Любимая погода», – подумала она. В эту пору дожди в

Лондоне шли постоянно, но это не мешало ей любить осень. Октябрь.

Мари медленно зашагала домой, не спеша, не убегая. Напротив, наслаждаясь дождём. Капли стекали по лицу, скользя вниз по длинным ресницам, а она медленно шла, ловя взгляды бегущих прохожих, прикрывающихся от дождя зонтами. Она же никогда им не пользовалась.

«Дождь – это объятия с природой», – повторяла Мари, любившая природу, мир, жизнь.

Вдруг ей почудилось, что за ней кто-то идёт, медленно следуя её маршрутом. Мари резко остановилась и повернулась назад. Никого. Умолкли и шаги за спиной. А может, ей померещилось, и их вовсе не было?

Уж слишком пугливой и впечатлительной она порой становилась…

* * *

– Вы снова гуляли у реки, Мари? – в очередной раз, ре-шив убежать от предстоящего разговора, строго произнёс отец, встретивший девушку в гостиной.

Это был мужчина лет шестидесяти, крепкого телосложения, со смуглой кожей и аккуратно зачёсанными седыми волосами.

Несмотря на почтенный возраст, мистер Джек Дэвис выглядел статно и осанисто, хотя события его жизни оставили много следов, отнюдь не только на внешности.

Мистер Дэвис был одет в сюртук и брюки из плотной ткани тёмно- синего цвета.

Он придерживался делового стиля в одежде, даже сейчас, когда почти полностью отошёл от дипломатических дел.

– Да, я гуляла у реки, как обычно, – убирая назад мокрые локоны и пытаясь оставаться невозмутимой, ответила девушка.

– Вы промокли до нитки, неужто надумали слечь в постель? – продолжал возмущённо отец, сдвинув густые брови и сморщив нос. – Полагаю, вы делаете это нарочно, именно сейчас, в такой важный день. Занятно! Нужно было бродить по городу, мокнуть, как брошенный щенок, вместо того чтобы привести себя в порядок и, как следует, подготовиться к встрече с нашими гостями?

– Интересно, что бы сказала ваша матушка? Царствие ей небесное! – не унимался сердитый отец.

Промолвив, он поцеловал кольцо на безымянном пальце с большим чёрным агатом, которое носил в память об усопшей жене.

Памятные украшения (траурные) – небольшие браслеты, кольца, медальоны, броши, в которые вплетены и спрятаны пряди волос близких людей, детей, возлюбленных. Мода на траурные украшения вспыхнула с новой силой после смерти любимого супруга королевы Виктории, Альберта Саксен- Кобург- Готского.

– Отец, – прервала его девушка. – Если бы матушка была жива, быть может, эта встреча сегодня не состоялась бы вовсе.Во всяком случае, не в таком ключе.

Затем, кинув беглый взгляд на отца, она поспешно поднялась по лестнице в свои покои, с трудом сдерживая вновь подступающие слёзы.

Вслед за Мари в покои вошла женщина лет тридцати – стройная, одетая в строгое серое домашнее платье. Волосы, аккуратно собранные на затылке с помощью заколок, придавали её, и без того спокойной и сдержанной внешности, особую серьезность.

Ростом она была чуть выше Мари, с точеной фигурой и приятными чертами лица, усыпанными мелкими веснушками. В прошлом она служила няней, а ныне – гувернанткой Мариэль.

Дона появилась в этом доме десять лет назад, после сложных жизненных перипетий и трудностей, которые по сей день тщательно скрывала.

Верой и правдой она заботилась о семье Дэвис, в частности о Мари. Женщина очень быстро привязалась и полюбила эту семилетнюю девочку, что не удалось её собственной матери…

И сейчас, когда Мари, повзрослев, превратилась в юную девушку, Дона не покинула их дом, поскольку давно стала членом семьи Дэвис.

БЫТЬ ГРОЗЕ

– Быть грозе… – молвила Мари, увидев, как Дона закрывает ставни на окнах, трепещущие от сильного ветра. – Мне кажется, ночь будет неспокойной, Дона, такой же, как и та злосчастная ночь, когда матушки не стало. – Полно вам, Мари, прекратите терзать моё сердце. Я не могу смотреть на вас .Последние несколько дней вы и вовсе не в себе.Что с вами произошло? Гуляете в одиночестве, избегаете подруг. А вдруг случится беда какая, тогда что? Вот намокли, как плющ. Полюбуйтесь на своё платье, его спокойно можно выкручивать! Узнает об этом ваш брат и очень огорчится. У него и без того дел по горло, а тут ещё с вами возиться доведётся , дитя моё!

– Дона, я не дитя, увы, – с грустью произнесла Мари. –И Iвообще, лучше уж я заболею, нежели в здравии буду присутствовать на этом ужине. Пить микстуры, бредить в горячке лучше, чем сидеть фарфоровой куклой, разглядываемой малознакомыми людьми!

– Мари, ваши речи отчаянны и полны тоски, право, не усложняйте. Это всего лишь совместный ужин, вероятно, ничего из того, чему вы так отчаянно противитесь, не произойдёт.

Мари не ответила, лишь тяжело вздохнула и с помощью Доны начала освобождаться от мокрой одежды.

– Давайте переодеваться, а то, как бы не опоздать к приходу гостей. А это дурной тон!

Мари опустилась на край кровати и посмотрела на пламя ярко горевшей свечи.

Дона зажгла ещё несколько свечей в покоях, и комната наполнилась мягким светом. Это была просторная спальня с большой дубовой кроватью под балдахином. Деревянный пол покрывал мягкий шерстяной ковёр серого цвета. Канделябры из латуни располагались по углам и в центре комнаты, благодаря чему в покоях было достаточно светло, и Мари могла по вечерам подолгу читать книги, сидя в кресле. В углу комнаты стоял письменный стол из красного дерева и деревянный стул с кожаной обивкой. – Сознайтесь, Дона! – вдруг, не удержавшись, Мари схватила гувернантку за руку и, усадив рядом на кровати, продолжила: – Скажите, по совести, вы же знаете, почему отец пригласил к нам Робинсонов?! – Право, не знаю, Мари! Мистер Дэвис ничего не говорил, но смею полагать, что это связано с вами… Но это лишь догадки .

Не принимайте всё близко к сердцу, не усложняйте. Вы слишком впечатлительны, с годами это пройдёт, – добавила Дона, поцеловав подопечную в макушку. Всё было готово к приёму гостей. В центре комнаты накрыли стол на пять персон, и, в ожидании гостей, кухарки и горничные без устали суетились на кухне. Внесли и расставили свечи в высоких подсвечниках, разожгли огонь в камине. Обычно его разжигали по вечерам, с приходом осенних холодов, и комната наполнялась приятным теплом и светом. Мистер Дэвис сидел в кожаном кресле перед камином и курил сигару. Он глядел на языки пламени, мысленно предвкушая предстоящую встречу и разговор со своим старинным другом, деловым партнёром и опорой Томасом Робинсоном.

Раньше мистер Робинсон навещал их чаще, но последние пять лет жил за границей с семьёй и осел в Париже. Двадцать лет назад два приятеля основали совместный бизнес под грифом R&D. Основным капиталовкладчиком стал мистер Дэвис. Томасу Робинсону, находившемуся в затруднительном финансовом положении по ряду причин, мистер Дэвис предложил внести минимальный взнос и стать полноправным бизнес-партнёром исключительно по старой дружбе.

Робинсон уже тогда обладал большим опытом и связями, а также дипломатическими качествами, что способствовало успеху дела и принесло хорошую прибыль. За несколько лет мистер Робинсон заключил несколько выгодных сделок, благодаря которым их экспортный бизнес в Европу и Америку успешно процветал.

Со временем, по причине ухудшения здоровья, сэр Дэвис полностью передал приятелю дела по управлению компанией, а именно крупным предприятием по импорту тканей и кожи премиум-класса, за пятьдесят процентов прибыли. Также мистер Робинсон получил полномочия самостоятельно управлять делами, предоставляя отчёты. Конечно, от такого заманчивого предложения мистер Робинсон не отказался.

Однако, сам Робинсон, будучи ровесником мистера Дэвиса, также не мог похвастаться здоровьем, о чём свидетельствовала трость в правой руке, на которую он опирался последние десять лет. Но он не жаловался, зная цену своим трудам, а она была определённо высока. Сделка намечалась выгодная. К тому же за эти годы сын Томаса вырос и из неусидчивого мальчугана превратился во взрослого, проворного и шельмоватого мужчину лет тридцати. Он помогал отцу руководить фирмой и параллельно заводил много выгодных знакомств в целях продвижения собственных дел… Вдруг послышался грохот колёс подъехавшего экипажа. «Вот они, гости!» – подумал мистер Дэвис и выглянул в окно, за которым увидел тусклый мигающий свет фонаря и ветви деревьев, покорно прогибающиеся под дуновением сильного ветра с дождём.

Через несколько минут парадная дверь открылась, и в сопровождении пожилого управляющего двое мужчин вошли в переднюю. Впереди шёл мистер Робинсон. Он был невысок ростом, несколько полноват. Седые волосы ещё сохранились на висках и затылке, а остальная часть головы полностью облысела. Отсутствие растительности на голове компенсировала густая седая борода, покрывавшая пухлые щёки и подбородок Томаса Робинсона.

Мужчина был одет в темно- серый сюртук, брюки того же цвета и туфли в тон.

Опираясь на неизменную чёрную трость, он решительно шёл по длинному, плохо освещённому коридору. Вслед за ним не менее уверенно следовал и Робинсон- младший. Эван – немногим выше отца, широкоплечий и коренастый, в полутёмном проходе казался ещё шире.

Облачённый в чёрный фрак, брюки и туфли, он сливался с тёмным коридором, отбрасывая тучную тень на стены, медленно следовавшую за ним по пятам.

– Добро пожаловать, мой друг! – мистер Дэвис поднялся навстречу гостям.

Хозяин дома был на голову выше и гораздо стройнее

Робинсона- старшего.

– Я долго не отвечал на ваши письма, но все время размышлял над ними. Я решил, что будет лучше обсудить этот щепетильный вопрос с глазу на глаз, и не только нам двоим! – он пристально посмотрел на Эвана.

Пожав друг другу руки, гости уселись на кожаный мягкий диван, а мистер Дэвис – в своё любимое кресло.

– Истинно, ты стал настоящим мужчиной, Эван! Смею заверить, что эти пять с лишним лет пошли тебе на пользу. Как же ты возмужал и окреп! – не мог натешиться сыном своего друга мистер Дэвис.

– Что есть, то есть! – подхватил визитёр, с гордостью похлопав по спине отпрыска, сидевшего рядом.

Молодой человек самодовольно улыбнулся.

– Мой сын – моя опора! – добавил Робинсон- старший.

– На него можно положиться в любом деле, с уверенностью за него ручаюсь.

Мистер Дэвис опустил глаза, но, поняв, к чему клонит гость, утвердительно кивнул, подняв глаза на тяжёлые настенные часы.

– Пора бы Эштону вернуться, он пообещал мне не опаздывать, хотя бы сегодня. Его работа отнимает уйму времени и сил. Но он и слушать не хочет об увольнении, клятву Гиппократа давал говорит!

– Ишь ты, какой праведный сын у тебя, Джек, – подхватил Робинсон- старший, выказывая заинтересованность в беседе.

– А как насчёт женитьбы? Небось, присмотрел себе невесту?

– Если бы! Я устал торопить его, моё слово давно утратило прежний вес. Эштон ищет отговорки, словно принял решение надеть венец безбрачия. Горе мне, горе, а ведь ему почти двадцать девять! – качая головой, недовольно произнёс мистер Дэвис.

– Нам давно пора тешиться внуками, а мы продолжаем возиться с собственными детьми! – разделив тяжкие думы с приятелем, мистер Дэвис немного облегчил душу.

– Гм, действительно, в наше время после двадцати лет спешили в тихую семейную гавань! Заводили детей, постигали взлёты, терпели поражения. Но, благо, нам повезло в делах любовных! Сейчас же молодые люди не торопятся делать столь серьёзный шаг. Быть может оттого, что глупые или, напротив, больно умные. Во всяком случае, гораздо смышлёнее нас с вами, – задумчиво молвил гость.

– Однако… – иронично ответил собеседник, натянуто улыбаясь.

– Не серчайте, мистер Дэвис, мы с удовольствием подождём Эштона, уж больно любопытно поглядеть на сего хвалёного доктора, который отказался от управления компанией в пользу клятвы Гиппократа! – впервые за всё время самодовольно заговорил Робинсон- младший, вальяжно развалившись на диване и медленно попивая виски со льдом.

Джек Дэвис обратил внимание на язвительный тон молодого гостя, но не стал придавать значения колкостям. Ведь, по его субъективному мнению, в чем-то он был прав…

Он поставил свой стакан на мраморный столик и налил себе очередную порцию виски.

Спустя время входная дверь скрипнула, послышались шаги, и в гостиную вошёл тот самый, вышеупомянутый Эштон – высокий, стройный молодой человек лет тридцати. О нём можно было с уверенностью сказать: честный, справедливый, великодушный и крайне порядочный по отношению ко всему, с чем, так или иначе, соприкасался и, вдобавок, недурен собой: тёмно-каштановые волосы, как у сестры, того же цвета глаза, такая же задушевная улыбка.

Эштон Дэвис – доктор, хирург, посвятивший большую часть своей жизни изучению этой многогранной науки. Последние лет пять он всецело был поглощён любимым делом.

Мистер Дэвис был прав в своих суждениях: Эштон избегал его, не желая обсуждать свои дела, поскольку был уверен, что не получит от отца ничего, кроме порицаний и очередной попытки переубедить его покинуть врачебную практику и заняться делами компании.

У Эштона было много душевных переживаний, но он не делился ими с отцом, хотя уважал его и очень любил, но не торопился обнажать перед ним душу.

Много лет назад Эштон водил дружбу с Эваном. Но с годами, расстояние и разные жизненные принципы развели молодых людей.

Однако у них было кое-что общее. Оба были общительны, предприимчивы и, что крайне важно, знали, чего хотят, а главное, как достичь поставленной цели. Вот только методы у них были разные.

Эштон превосходил друга детства редким благородством и сердечностью, которых так не хватало Эвану…

Одетый в добротный серый костюм- тройку, Эштон выглядел очень гармонично и стильно. Следы непогоды остались каплями на его чёрных, натёртых до блеска ботинках. Мокрый плащ и зонт он вручил дворецкому, который лучше всех знал, как вернуть испачканной одежде прежний достойный вид.

– Погода разгулялась не на шутку! – доброжелательно улыбаясь и стряхивая с волос капли воды, протянул руку в приветствии Эштон.

– Вечер добрый, мистер Робинсон, Эван, отец! – поочерёдно пожал руки и приобнял ожидавших его господ.

– Рад видеть вас у нас в гостях, приношу извинения за опоздание. Слишком много больных нынче, и недостаточно компетентных врачей, – искренне произнёс он.

– Согласен! Не принимайте на свой счёт, но достойных хирургов и вовсе в дефиците, верно? – внёс свою лепту Робинсон-младший.

– Увы! – не заметив шпильку, простодушно подтвердил Эштон.

– Мне лично приходится контролировать лечение каждого пациента. Обычные рубцы, проигнорированные в своё время, пе рерастают в страшные очаги инфекции из-за элементарной антисанитарии и халатности, ввиду чего, в большинстве случаев, пациентам невозможно помочь без хирургического вмешательства. Говоря откровенно, прежде всего я обеспокоен судьбой рабочего класса, это наименее защищённый и крайне уязвимый.слой нашего общества. Уверен, элита найдёт, куда обратиться, средний класс так же не пропадёт, я же, в свою очередь, борюсь за жизнь самого нищего и оттого самого человечного сословия, – откровенно заявил Эштон, присев в кресло напротив гостей.

– Браво, Эштон! Вами стоит гордиться! – вырвалось у мистера Робинсона. – Я всегда был очень далёк от медицины и всего, что с ней связано. Терпеть не мог всех этих врачебных манипуляций и медикаментов. Но эта неприязнь стоила мне ноги: в своё время я упустил возможность спасти правую ногу.

Когда-то отморозив её, мне не посчастливилось найти достойного доктора, такого как вы, а может и не нашлось бы в то время такового! Ваш отец не даст соврать, ибо был свидетелем моих тяжких мучений. Недуг перерос в гангрену, мучил меня, и пришлось распрощался с ногой. Боже правый, чего я тогда только не натерпелся! Думал, что откинусь на том столе, на глазах у всех джентльменов, которые пришли поддержать меня и заодно поглазеть на мои страдания! Я был вынужден терпеть, дабы не осрамиться! К тому же жутко волновался о Лауре и детях: умри я тогда, кто бы воспитал их?! Адская боль с годами ушла. Частично. В непогожий день, такой как сегодня, мне всегда крутит кости, словно черти орудуют шилом. А деревянный протез…

Тут он наглядным примером постучал тростью по ноге, и раздался глухой стук.

– Он навеки останется со мной, как напоминание о моём упрямстве и небрежности!

– Может, стоит перед Страшным судом попросить не хоронить вас вместе с этим поленом, отец? – не к месту пошутил Робинсон- младший.

Все промолчали, наступила неловкая заминка. Эштон единственный, кто был тронут рассказом гостя. Мистер Дэвис не раз слышал о геройстве друга, так как тот не упускал возможности в каждой новой компании известить о пережитом. А Эван – Эван был холоднокровен или, того хуже, неспособен на сострадание.

– Да уж, сложные времена были, я всё, как сейчас, помню, будь оно неладно! – подтвердил хозяин дома. – Судьба хорошенько нас потрепала: у вас отняла ногу, а у меня – сердце. Хотя моя рана невидима глазу, я по сей день чувствую её жжение, – он сжал руку в кулак и потёр большой перстень с чёрным агатом.

Мистер Робинсон недоверчиво осекся, но вслух добавил другое:

– Джек говорит очевидные вещи, теперь же нам ничего не остаётся, кроме как доживать свой век с тем, что осталось. Ведь трагедия старости не в немощи человека, не в том, что он дряхлеет телом. Беда заключается в другом: душой он остается прежним, молодым.

– Согласен! Но полагаю, на сегодня довольно грустных рассказов и сентиментальности. Время ужинать! – мистер Дэвис поднялся и двинулся к столу, гости последовали за ним.

Кухарки тут же стали вносить горячие блюда и закуски. Суп, рыбу и запечённые овощи подали вместе с холодным пивом, джином и, как же без любимого коньяка, который так почитал хозяин дома. Аромат, заполнивший столовую, вызвал аппетит у мужчин, и они без лишних церемоний приступили к трапезе. Завязалась непринуждённая беседа о Лондоне, о политике и нововведениях, о которых мистер Робинсон знал по наслышке, живя заграницей.

Скрип деревянной лестницы отвлёк внимание джентльменов, и все как один подняли головы. Они зачарованно наблюдали, как по винтовой лестнице спускается Мариэль! Держась одной рукой за перила, второй она придерживала подол бархатного платья цвета топлёного молока с ленточкой на узкой талии. Декольте платья наглухо закрыто, из украшений на ней был лишь жемчужный браслет, который она никогда не снимала, и маленькие серьги из того же жемчуга.

Девушка не любила яркие цвета и броские массивные украшения, которые вошли в моду. Это мало её заботило. напротив, она отдавала предпочтение пастельным тонам и минимализму.

Будь то домашнее платье из льна, хлопка или же вечерний наряд из муслина, шёлка или бархата, Мари предпочитала спокойные украшения: лент в волосах ей было достаточно. В редких случаях она использовала ободки и гребни. В ту пору предпочтение отдавали массивным украшениям из драгоценных камней: изумрудов, рубинов, сапфиров и, безусловно, алмазов.

Те, кто не мог позволить себе такую роскошь, носили украшения с более доступными полудрагоценными камнями. Модницы предпочитали агат, оникс, кораллы. Также в обиходе были украшения из искусственных и живых цветов, которые вплетали в сложные причёски. Они вплетались или крепились непосредственно к волосам или парикам. В те времена было крайне важно иметь длинные волосы и те, кто не мог похвастаться густыми кудрями, прятали свои жидкие косы под пышной, роскошной шевелюрой, не беда, что фальшивой. Дамы смело украшали искусственные волосы такими же венками и обручами…

Что уж и говорить о декорациях из чучел мёртвых птиц. И это отнюдь не считалось чем-то варварским и диким, напротив, каждая достойная дама желала заполучить шляпу, украшенную головой редкой птицы, или же крылом, а лучше целой тушкой!

Мариэль же была противницей всего искусственного, а живые цветы ей было жалко. «Сорванные цветы уже не живые», – говорила она.

Сейчас её волосы были собраны в пучок на затылке. Лишь несколько прядей с обеих сторон вились по щекам.

– Вот чудеса! Неужто это вы, Мари?! – восторженно воскликнул Робинсон- старший.

– Она самая! – уверенно и по-отцовски гордо подтвердил хозяин дома. – Моя Мари! Я чувствовал бы себя глубоко несчастным, не видя её улыбки ежедневно.

Представители сильного пола поднялись, приветствуя даму. Эштон отодвинул стул и жестом пригласил сестру присесть рядом. Девушка вежливо улыбнулась, склонившись в глубоком реверансе. Затем, подав руку брату, аккуратно опустилась на стул рядом с ним. Эштон уловил взгляд Эвана, которым тот неприкрыто оценивал сестру и ему стало не по себе. Он всегда оберегал сестру от дурных взглядов и недостойных манер окружающих.

Сейчас же это был его гость, и он старался не акцентировать на этом внимания, дав Эвану второй шанс реабилитироваться. Но только на сей раз, лишь сегодня…

– Чем же украшает свои серые будни в пасмурном Лондоне, этот юный ангел? – спросил Робинсон- старший.

Но вместо Мари ответил её отец.

– Моя дочь последние семь лет училась в частной школе и совсем недавно окончила ее. Там она искусно научилась музицировать, получила знания по части этикета и подтянула арифметику. Помимо этого, Мари в совершенстве владеет французским языком. Все это благодаря нашей превосходной гувернантке миссис Адамс, которая вот уже десять с лишним лет не только открывает перед ней дверь в науку и культуру, но и крепко держит её за руку, не давая оступиться на жизненном пути. Дона

благотворно влияет на Мари, она просто находка для нас, и не знаю, что бы я делал без неё, особенно тогда, когда Роуз нас «покинула». Я бы, право, не справился!

Эштон внимательно посмотрел на отца, затем отвел глаза в сторону камина, задумчиво глядя на языки пламени.

Его раздумья прервал отцовский голос:

– О, Мари очень амбициозна, у нас много дискуссий по этому поводу!

Мари устремила взгляд на отца, полный надежды, что он сменит гнев на милость, то есть позволит ей самой избрать тропу в будущее.

– Дочь изъявила желание обучаться в «Royal Holloway University of London», – сказал он и закурил сигару, добавив очередную порцию коньяка.

– Я, в свою очередь, категорически против! – продолжил он, выпустив облако дыма.

Мари опустила глаза.

– Не могу взять в толк, почему благородная леди нашего круга должна быть сколь образованной, столь и независимой. Полагаю, что всему, чему она уже обучена, более чем достаточно, дабы стать достойной супругой и хорошей матерью! – взглянув на гостя, Джек Дэвис искал поддержки у старого друга.

– Разумеется, я согласен, что и без почётного образования благородная девушка может устроиться, и весьма недурно! При том, что красоты Мари достаточно, дабы затмить все пробелы в гуманитарных познаниях, а она, как вы толкуете, прекрасно образована и начитанна, невзирая на столь юный возраст! В наше время ценилось постоянство, сейчас же молодёжь гонится за приключениями и развитием, желает познавать новое, пренебрегая устоями.

– Тогда, как мы с вами стремимся сохранить былое, каким мы его видели, каким познали! – припомнив «старые добрые времена», добавил гость.

– Ну, да будет вам, господа! Ибо не всё так худо! – увидев, как поникла сестра под пристальными взглядами и колкими речами, Эштон решил заступиться за неё.

– Отец, университет расположен всего в двадцати милях от Лондона, в городе Эгам, графство Суррей. Очень красивый город и достойный университет, стать студентом – огромный престиж! Мари благоразумна и не совершит ничего дурного, что способно очернить вас, как отца и скомпрометировать её, как благородную девушку. Я готов пособить, чем только смогу! Кто знает, а вдруг ей удастся стать великим человеком?! – воодушевлённо произнёс Эштон.

– Дорогой мой сын! – прервал его отец. – Женщины не становятся гениями, потому что им нечего сказать этому миру, хотя они научились говорить, а некоторые даже читать! Они пришли в этот мир, чтобы рожать достойных мужчин. Так пусть покорно выполняют свой долг. А всё остальное – удел сильной, рассудительной половины человечества. И дело с концом!

Эштона задел надменный тон отца. Он понял, что тот изрядно «заложил за воротник» и нет более резона с ним спорить.

Мари вздрогнула. Она знала, как живут женщины, которые ничего сами не решают, всецело находясь во власти мужчин: сначала отца, затем супруга. И не беда, если замужество было по любви и оттого не в тягость. Ей же отец избирал спутника с точки зрения «выгодной партии».

Увы, Эван не вызывал у Мари ничего, кроме антипатии. Его нельзя было назвать некрасивым, но и красавцем окрестить язык не поворачивается. Есть же люди, глядя на которых складывается впечатление, что где-то им боженька недодал, а где-то переусердствовал. Эван тому наглядный пример. И дело отнюдь не только во внешности. Было в нём что-то скверное, недоброе.

Мари с детства обладала блестящей интуицией и поразительной наблюдательностью. Она ещё никогда не влюблялась, но одного взгляда на потенциального жениха, одной его реплики было достаточно, чтобы осознать – она его не полюбит. Никогда…

Её чистое девичье сердце, непорочная душа, отталкивали даже мысли о возможности этого союза. Если он и вызывал в ней что-то помимо неприязни, так это жалость…

Её принудили сидеть здесь, намереваясь сблизить их, но всё впустую. Девушка была разочарована и крайне смущена сегодняшней встречей, решающей судьбу совместного дела двух старинных приятелей, в связи с преклонным возрастом и состоянием здоровья, не способных полноценно управлять делами компании.

Пусть Робинсон и является основным фигурирующим лицом в деле, но встаёт вопрос: «Как быть, когда он отойдёт?» так сказать…

Да, он заведует делами, но по большей части, это давно заслуга Эвана, который нигде не значится в договоре. И если мистер Робинсон неожиданно скончается, судьба совместного дела останется неопределённой.

Ведь Эштон и раньше, и сейчас не изъявлял желания заниматься делами компании, в отличии от Эвана, претендовавшего на главенство в деле. Посему пришло время передать полномочия тому, кто хорошо знаком с тонкостями сего дела и заинтересован в нём не менее, чем оба нынешних партнёра. Это должен быть человек, которому можно доверять и проконтролировать при надобности, будучи уверенным, что в его надежных руках их «детище» не прогорит.

Посему их дети должны пожениться и разом закрыть вопрос о передаче полномочий.

Робинсону эта идея показалась особенно привлекательной, поскольку отданная Джеком доля дочери автоматически перейдёт её законному супругу – его сыну. Это станет семейным бизнесом, бразды правления которым полностью перейдут Робинсонам. Этакая настоящая золотая жила, текущая прямо в руки.

Осталась малость – уговорить эту строптивую девицу безропотно принять свою судьбу.

Ведь в противном случае, выйдя она замуж за кого-то другого, придётся разделить управление компанией с третьим лицом, поднять все бумаги, дабы сверить учёты и разделить поровну весь доход и обороты, что неизбежно повлечёт за собой массу вопросов и недовольств. Ведь в делах компании не все было гладко и есть что скрывать, в частности, то, что мистер Робинсон не чист на руку и недобросовестно делил прибыль с партнером.

Мари уже исполнилось семнадцать, она вполне готова вступить в брак с Эваном, тем самым закрепив за ним право распоряжаться фирмой без лишних хлопот и разбирательств. И что немаловажно, эта сделка, вернее, союз, выгодно закрепит их дружескую связь ещё и родственной.

И, конечно же, основное – Эван. Кто знает, быть может, заполучив столь лакомый кусочек, он в конце концов остепенится и прекратит вести разгульный образ жизни, которым упивается последние десять лет. Но об этом мистер Робинсон предпочитал помалкивать, подозревая, что обратная сторона прыткости его сына внесёт смуту в, и без того хлипкий замысел, что не входило в его планы. Да и молодым пора бы познакомиться поближе, ведь они не виделись более пяти лет.

За это время они переменились, Эван возмужал, но душа его осталась такой же убогой и бесцветной. Мари же из маленькой девочки превратилась в истинную леди, и в душе у неё произошли глубокие изменения, которых Эван разглядеть был не в силах. Ибо он был слеп, будучи зрячим…

– Что ж, друг мой, нам пора! Нужно как следует отдохнуть с дороги. Уверен, что и этот юный ангел уморился от нашей бесконечной болтовни и желает поскорее отправиться в постель, – улыбаясь, произнёс мистер Робинсон и поднялся из-за стола.

Мужчины последовали его примеру.

– Через несколько дней мы обязательно встретимся снова, – подхватил Эван.

– Верно! – подтвердил Робинсон- старший.

– Мы планируем задержаться в Лондоне до весны, поэтому сможем видеться регулярно!

Эштон натянуто улыбнулся гостям, встреча оставила в душе неприятный осадок. Тогда как отец семейства, напротив, был весьма спокоен и удовлетворён.

Когда джентльмены скрылись в проходе, Мари облегчённо выдохнула и посмотрела на часы. Полночь.

– «Гиблое дело», – промелькнуло в голове девушки, удалявшейся в свои покои.

– Вы не обнимите меня перед сном, Мари? – несколько обиженно спросил мистер Дэвис.

– Простите, я устала, оттого и забыла, – она вернулась и поцеловала отца в щеку.

– Доброй ночи.

– Спи спокойно, дитя моё.

Мари и Эштон поднимались по лестнице наверх, а отец провожал их глазами: сына, которого он практически не знал, не знал страхов, что его одолевают, не знал мечтаний, которые он таил; и юную, прелестную дочь, которая точно так же с годами постепенно отдалилась от него; Мари, как жемчужина, закрылась в плотной раковине.

Девушка легла в постель с тяжестью на душе и сотней противоречивых мыслей, всё больше и больше роившихся в её голове. В унисон с ней погода за окном разбушевалась. Всю ночь шел дождь, и молния разрывала небо на части. Молния боролась до последнего, как узник в попытках освободиться от железных оков. Мари наблюдала за ней, проводя параллель с собой, ибо она точно так же желала вырваться из незримых оков на свободу…

ЗНАКИ СУДЬБЫ

На следующее утро за завтраком разговор не клеился: каждый из членов семьи был по-своему напряжён и одинаково недоволен. Тишину нарушил глава семейства.

– Я вовсе не собираюсь за неделю выдать вас насильно замуж, как вы могли бы предположить! К тому же Эван вовсе неплох, пусть даже местами не тактичен. Я уверяю вас, это не смертельно, на то и нужны женщины, чтобы манерничать. Мы, мужчины, из другого теста, так сказать!

– Это из какого? – не удержался Эштон.

– Ну уж точно не из вашего, юный, подающий надежды, доктор. Вы у нас особый экземпляр!

– О, началось, – выдохнул, покачав головой, молодой человек. Убедившись, что с отцом разговаривать бесполезно, он обратился к сестре.

– Нервы у вас, гляжу, совсем ни к чёрту. Взяв её за руку, он добавил:

– Давайте-ка лучше после завтрака пройдём в сад, я сегодня весь день в вашем распоряжении, только к вечеру мне нужно быть на службе.

Мари улыбнулась брату и утвердительно кивнула:

– С радостью! Мне вас очень не достает, особенно сейчас. Вы много работаете, а у меня, напротив, слишком много свободного времени.

Встав из-за стола, она положила ладонь мистеру Дэвису на плечо:

– Отец, я не желаю плохо отзываться об Эване, но, право, мне крайне тяжело сейчас. Я совершенно не знаю его. Что-то меня тревожит и вызывает опасения. Дайте мне время, чтобы разобраться во всём происходящем и в себе, – спокойно попросила она.

– Безусловно, дитя моё, я не стану торопить. До весны ещё время есть! – с одной стороны успокоил дочь, а с другой – обозначил «крайние сроки» мистер Дэвис.

После завтрака мистер Дэвис поднялся к себе в кабинет. Мари и Эштон направились в сад. Взяв брата под руку и зажмурив глаза от яркого солнца, Мари слабо улыбнулась.

– Как же хорошо, когда вы рядом. Я так нуждаюсь в вашей поддержке.

Они медленно зашагали по тропинке к фруктовому саду, густо усыпанному листвой, плодами яблок и слив. Это был семейный уголок, где они часто собирали гостей на чаепитие. Как же это было давно! С кончиной миссис Дэвис умерла и эта традиция.

Деревянная белая беседка десять лет не реставрировалась, отчего краска во многих местах была содрана, а сам каркас от обильных лондонских дождей потерял былую форму и гладкость. Листья, залетевшие в беседку после вчерашнего урагана, ярким ковром покрыли дощатый пол. Мари любила осень, октябрь, его яркие краски хоть немного украшали обыденную, а с некоторых пор, серую жизнь. Такой она её представляла, если всё, запланированное отцом, случится. Девушка подняла несколько ярко-красных и оранжевых листьев, собрав их в букет.

Молодые люди присели на скамью в беседке, посреди осеннего пейзажа.

– Поговорим по душам? – обратился Эштон, взглянув в лицо сестры. – Расскажите мне, как вам вчерашний вечер и гости?

– Я в смятении. Я так мечтала получить образование, вы, как никто другой, знаете о моих душевных переживаниях. Вся эта история с замужеством обрушилась на меня, как снежная лавина, полностью обездвижив. Я не хочу этого брака, и этот Эван мне противен, от одного его взгляда мне не по себе! – смущённо произнесла девушка.

– Вы верно подметили, я и сам заподозрил неладное. Уж слишком дерзок он для галантного джентльмена, знающего манеры приличия. Я с трудом удержался, чтобы не поправить его наглую ухмылку. Это было неприлично и уж, тем более, не красит мужчину, который пытается расположить к себе девушку!

Припоминаю его мальчишкой. Мы часто встречались и много времени проводили вместе. Тогда он ещё не успел испортиться характером. Но с годами Эван обзавёлся сомнительными связями, стал любителем авантюр и спорных дел, которыми, по-видимому, лично заправляет. Помню одну нашу встречу в мужском клубе. Ей-богу, я весь вечер краснел за него!

Мари удивлённо вскинула тёмные густые брови. Однако он тут же умолк, видимо, не сочтя нужным вдаваться в подробности.

– Нет, Мари, продолжения не будет, эта история не предназначена для столь юных ушей! – засмеявшись, он крепко обнял сестру, прижав к сердцу. – Я не дам вас в обиду. Честное слово!

– Поговорите с отцом, расскажите ему всё, что вам известно, быть может, это повлияет на его решение! – с надеждой смотрела на старшего брата большими чёрными глазами Мари.

– Обещаю, хоть маловероятно, что он прислушается к моему мнению. У меня нет конкретных доводов против Эвана, лишь толки и собственные подозрения. Но насколько мне известно, люди не меняются. Увы…

Мари закивала и обняла брата. Эштон был тем человеком, который поддерживал её во всём. В своё время она поступила в школу и успешно закончила её, поскольку брат настоял на этом и лично оплачивал обучение. Отец же был убеждён, что всё это блажь, пустая трата времени и средств. За пять лет его мнение не изменилось. Однако, при случае, он хвастался образованностью дочери, хотя это была определённо не его заслуга.

– Пойдёмте, в библиотеке есть парочка замечательных книг, которые вам стоит прочесть, дабы отвлечься! – Эштон поднялся со скамьи и подал руку сестре.

– С большим удовольствием, сочту за спасение избавиться от навязчивых мыслей за чтением занимательной книги! – Мари радушно улыбнулась, её глаза за долгое время заискрились…

Спустя две недели, сидя у себя в кабинете и перебирая почту, мистер Дэвис отложил в сторону два письма. Одно из них было от кузена по материнской линии, приглашавшего их на грядущее Рождество в Йорк.

Приглашение было изложено следующим образом:

Дорогой кузен, имею честь пригласить вас в наш небольшой уютный город, где мы сможем вместе провести рождественские праздники и отдохнуть в тесном семейном кругу. Жду вас вместе с Эштоном и Мари. Поскольку наша последняя встреча состоялась много лет назад, буду признателен, если вы удостоите меня чести скоротать время у камина со стаканом выдержанного коньяка и старыми воспоминаниями… Жду вашего ответа. Брендон Монро.

Мистер Дэвис был приятно удивлён приглашением, но не спешил соглашаться. «Стоит взвесить предложение и только тогда известить о решении», – размышлял он.

Второе письмо было от мистера Робинсона. Томас приглашал приятеля с семьёй на обед в ближайший четверг Мистер Дэвис перечитал последнюю строчку.

«Лаура ждёт вас и будет крайне огорчена, если вы откажетесь отобедать у нас.

P. S. Жду вашего ответа, а ещё лучше — не пишите, просто приходите пополудни»!

«Вот это предложение перспективнее», – подумал мистер Дэвис, и, спрятав письма в ящик стола, вышел из кабинета…

* * *

Мари сидела в гостиной, читая свежие утренние газеты. Отец, заняв место за столом и налив себе и дочери чаю, заговорил первым.

– Знаете, Мари, иной раз мне сдаётся, что я прожил счастливую и насыщенную жизнь, и всё это благодаря вам. Но порой я чувствую себя глубоко несчастным, поскольку очень скудно умею выражать свои чувства. Я так и не научился говорить о любви напрямую. Прошу простить меня за это, и что бы ни произошло в дальнейшем, помните, что я делал все это лишь с благими намерениями, – вдумчиво произнёс мужчина.

– Не тревожьтесь, отец, Эштон знает, что вы его любите, пусть и не согласны с его выбором и стремлениями. Незачем говорить о любви, ибо когда она есть, её чувствуешь. Я знаю, что в вас хранится достаточно тепла по отношению к нам, вот только сидит оно глубоко внутри…

– Возможно, дитя моё, но этого явно недостаточно, ибо я чувствую пропасть между нами – она становится всё шире и глубже. Наша главная размолвка произошла много лет назад. И её осадок по сей день осел густой, вязкой жижей в каждом из нас.

Мало мне того, что сын ополчился против меня, а тут ещё и вы! Боюсь, я слишком стар, чтобы ослабить это бремя. Запомните, Мари, в мире ваших мнимых грёз полно коварства и соблазнов.

Грехопадение подстерегает на каждом шагу, и если не сейчас, то со временем вы поддадитесь ему. Ибо в мире искушений, так сложно остаться чистым ангелом, каковым вы являетесь! – отец заглянул ей в глаза и добавил:

– Замужество спасёт вас от одиночества, а стены нашего дома перестанут быть тюрьмой. Выйдя замуж за Эвана, вы будете много путешествовать, увидите Францию, а может быть и весь мир!

Отец любыми способами пытался склонить дочь к нежелательному браку.

Буквально вчера Эштон и глава семьи Дэвис, закрывшись в кабинете, эмоционально дискутировали на сей счёт. Правда, разговор закончился очередной ссорой отца с сыном. Джек Дэвис обладал упорством и был непреклонен в своем мнении насчет брака Эвана и Мари, в нем он видел единственное решение, способное удержать семейное дело на выгодных условиях, в противном случае он может потерять всё.

– И ещё! Нас желают видеть в поместье Робинсонов в четверг. И у меня будет к вам просьба: не возитесь долго при сборах, нас ожидают к двум. Не стоит заставлять себя ждать. К тому же миссис Робинсон обязуется лично приготовить обед! – добавил он и поспешно удалился, словно убежав от дальнейшего разговора и возражений дочери.

Мари не сразу заметила, подошедшую к ней Дону.

– С вами всё в порядке?

– Да, Дона, да, не стоит беспокоиться, – дрожащим голосом ответила Мари, хотя её глаза говорили об обратном.

Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть безысходность, заполнившую их до краёв. Мари поднялась со стула и посмотрела в окно, выходившее в осенний сад.

– Осень никогда не станет другой, она останется такой же золотой и яркой. Ей не обязательно быть всегда тёплой, солнечной и ясной. Я люблю в ней всё: грозы, дожди, ветер. А когда не любишь, возмущает всё. Дождь наводит тоску, а зной вызывает раздражение. И лишь счастливый человек принимает мир, как данность, ему всё равно, что происходит за окном. Его одинаково радует любое время года. Он наслаждается каждым мгнове-нием, осознавая, что вот она, жизнь, и она протекает не мимо, а сквозь него! Ибо чтобы устранить быстротечность жизни, нужно перестать спать наяву…

Чуть погодя Мари добавила:

– А что, если во сне лучше, чем в реальности, Дона? Неужто единственный исход – смирение?! Точно твоя душа отбывает наказание за грехи, которые ты не совершал! И самое страшное, что с годами становится совсем неважно, что ты чувствуешь и чувствуешь ли, вообще, что-либо?! – не отводя взгляда, равнодушно промолвила девушка.

Дона еле сдерживала слезы, слушая крик души столь юной и утонченной девочки, которая только ступила на порог взрослой жизни, но уже была ею сломлена…

* * *

– Я готова.

Мари спустилась вниз, где её ждали отец и брат. Свой парадный туалет она дополнила шляпкой и перчатками, волосы собрала на затылке в пучок.

– У вас потрясающий вид!

– Должен согласиться, вы выглядите превосходно, – добавил старший брат.

– Если вашей задачей было смутить меня, вам это удалось! – мило улыбнулась девушка.

Взяв брата под руку, они вышли через сад к задним воротам.

– Сегодня замечательная погода! Никогда не любил осень и дождливую погоду, но так и не осмелился покинуть Британию, – подставив лицо солнечным лучам, произнёс мистер Дэвис.

– Зато Мари упивается этой пасмурной меланхолией, нагоняемой Лондоном. Словно она пришла в этот мир из дождя, а в её жилах течёт не кровь, а Темза! Казалось бы, она из той же плоти, что и все остальные, но я не знаком ни с кем, кто был бы так же сильно пленён этим явлением природы, – сказал Эштон, улыбнувшись сестре.

Мари засмеялась, отчего на её, залитых румянцем, щеках появились ямочки, а глаза заискрились.

– Я убеждён, что вы созданы облагораживать и умиротворять этот бренный мир. Я горд быть вашим братом! – величественно произнёс Эштон, поцеловав руку сестры.

– А вот и наш экипаж подъехал! – заявил мистер Дэвис.

Четырехколёсная, почётная карета, запряжённая парой лошадей, была предусмотрена для особых случаев, таких, как сегодня. Пассажирские места размещались как внутри, так и снаружи. Мари и Эштон уселись рядом, отец расположился напротив. Экипаж тронулся и все трое молча смотрели в небольшие окошки, располагавшиеся по обеим сторонам кареты. Около двух часов, как и было предусмотрено, экипаж остановился у ворот имения Робинсонов: роскошной трёхэтажной усадьбы в стиле рококо. И хотя семья долго отсутствовала, они не допустили увядания родового гнезда. Прислуга оставалась здесь и заботилась об усадьбе и имуществе.

Несмотря на позднюю осень, пурпурные розы, которыми были засажены аллеи, ещё не увяли. По мере приближения к дому, сердце Мари колотилось сильнее. Она сжала ладони и спрятала их в карманы пальто.

Мистер Робинсон радушно встретил гостей, осыпав Мари дюжиной комплиментов. Они прошли через широкий коридор в огромную столовую с большими окнами, залитую ярким светом. Внутреннее убранство блистало изяществом и изысканностью: мебель белого дерева с изогнутыми ножками, украшенная резьбой и позолотой, камин с рельефным орнаментом, ручной росписью и лепниной на высоких потолках. Красиво сервированный стол свидетельствовал о наличии вкуса у хозяйки дома.

Миссис Робинсон уделяла много внимания деталям, разгуливая по местным посудным лавкам, и придирчиво выбирала только лучший хрусталь и фарфор.

Вазы с теми же бордовыми розами на столах и подоконниках, серебряные приборы, начищенные до блеска, подсвечники и канделябры из драгоценного металла. И только отборные яства и свежесобранные фрукты!

Всё выглядело богато и эстетично. Легко было заметить, что миссис Робинсон не уроженка Лондона, ибо её дом не был заставлен бесчисленными безделушками и мебелью, столь характерными для викторианской эпохи.

– Не перестаю восхищаться своей супругой! Всего за пару месяцев она успела не просто облагородить всё поместье, но и позаботилась о том, чтобы переклеили обои. И теперь, вместо скучных жёлтых, глаз радуют новые, синие! – широко улыбнулся хозяин дома, показывая свои обновлённые апартаменты.

А чуть погодя перед гостями предстала сама миссис Робинсон.

– Bonjour, дорогой Джек!

– Мадам!

– Несказанно рада видеть вас, Эштон, Мари!

Она поочерёдно обняла каждого, прижимаясь щекой.

Лаура Робинсон в свои пятьдесят два года осталась стройной и, довольнотаки, привлекательной, несмотря на немолодой возраст и четверых детей, двое из которых были пятнадцатилетними двойняшками. Женщина умела красиво одеваться, хоть и несколько вычурно. Возможно, это были отголоски французской моды или же врождённое чувство экстравагантного стиля.

Она любила украшения и яркие цвета в одежде, поэтому её наряды всегда привлекали внимание, не стал исключением и сегодняшний образ: оранжево- чёрное платье с глубоким вырезом.

Лаура выделялась на фоне Мари, одетой в обеденное, кремовое платье сдержанного кроя.

Миссис Робинсон всегда поступала по собственному суждению, ей было всё равно, идёт ли она на светский раут или встречает гостей в своем доме. Если пожелает одеться затейливо или же экстравагантно, так и поступит. Женщина выглядела достаточно молодо и ухоженно. Её тонкие губы были чуть тронуты красной помадой, а белая кожа на щеках покрыта румянцем. На голове – копна тёмных пышных кудрей. Она была и вправду хороша собой. Единственным изъяном во внешности женщины был не пропорциональный нос с выраженной горбинкой, унаследованный ею от матери – француженки. Но, вероятнее всего, это её мало смущало, или же, напротив, с помощью столь яркого макияжа она желала скрыть свой явный недостаток.

Присев рядом с мужем, женщина тут же обратилась к гостям.

– Не могу поверить, что это вы. Эштон, Мари, как же вы сильно изменились! Томас описывал вас, но, право, я не ожидала, что вы настолько похорошели!

Добродушно и удивлённо она рассматривала своих молодых гостей.

– Благодарю, миссис Лаура, и я рада вас видеть. Глядя на вас, я отдалённо вспоминаю прошлое, матушку, – произнесла

Мари, опустив глаза.

– Ах, девочка моя, мне жаль, что у тебя остались лишь воспоминания о ней. Печально, что Роуз так рано покинула нас.

Недолго думая, она пересела от мужа поближе к гостье. Мистер Дэвис внимательно наблюдал за происходящим, и за тем, как хозяин дома наливал в стаканы джин. Миссис Лаура взяла девушку за руку.

– У меня гораздо больше воспоминаний о вашей матушке, и я охотно поделюсь ими с вами, моя милая. Но немного погодя!

Она улыбнулась, наскоро, кончиком салфетки вытерла уголки глаз и обратилась к супругу:

– Томас, где же наши чада? Обед вот-вот подадут, а они всё ещё дурачатся! – произнесла Лаура и жестом попросила служанку подавать на стол горячее.

В тот же час внесли: буженину, тушёные овощи, мясо дичи.

Чуть погодя к ним присоединился Эван в компании двух младших братьев. Те резвились, толкая друг друга.

– Довольно ребячества, вы ставите меня в неловкое положение при столь почётных гостях! – упрекнул сыновей отец. Дети покорно затихли и заняли свои места за обеденным столом.

– Эти двое были на ферме, устроили скачки с местными. Я еле стащил их с седла. Оба изрядно извалялись в грязи, поэтому нам пришлось проскользнуть через задний двор, дабы отмыть чумазых в ванной, а уж потом предстать перед гостями! – сказал Эван, затем протянул руку мистеру Дэвису, Эштону и Мари. При этом не упустив возможности поцеловать её нежную ручку. Их взгляды встретились, что крайне смутило девушку.

Все остальные наблюдали за происходящим. Мистер Дэвис и хозяйка дома переглянулись. Скулы Эштона нервно зашевелились. Спустя время, подали чай и десерты: сливово- мятный пудинг, бисквиты, корзиночки с лимонным курдом и орехи. Миссис Лаура поведала о жизни во Франции и о том, что за много лет, проведённых там, не уверена, кем чувствует себя сейчас.

Всё ещё англичанкой или уже француженкой?

– Вы истинная британка, душенька моя, не ломайте голову. Хоть и с французскими корнями! – успокоил супругу любящий муж, взяв за руку.

Мистер Дэвис усмехнулся, наблюдая, как они мило воркуют.

После долгой трапезы джентльмены вышли на террасу. Освободившись от пристального взгляда нежеланного воздыхателя, Мари стало легче дышать.

Миссис Робинсон пригласила девушку пройти в сад, и она с радостью согласилась. Ей была приятна компания этой любезной женщины, к тому же так хорошо знакомой с её покойной матушкой. В саду было спокойно и тихо, в воздухе витал аромат роз и сухой листвы. Они подошли к деревянной постройке с витражами, цветные узоры которых красиво переплетались под лучами дневного солнца.

– Здесь всё, как в жизни, хотя беседка ещё в неплохом состоянии, но уже не та, что была пятьдесять лет назад. Рука времени не щадит никого, её отпечаток лежит на каждом из нас, – с нотками грусти молвила женщина. – Невозможно вернуть былую молодость, восполнить утраченное, переиграть былое…

– Вы отлично выглядите, миссис Робинсон, и не стоит так заботиться о внешности. Уверена, что супруг в вас души не чает.

– Это да. И я должна оставаться в строю, мне нужно поставить на ноги двух младших, Гарри и Стивен не дают мне впасть в уныние! Но существует череда других проблем, которые угнетают моё материнское сердце. Вот если бы у Эвана всё сложилось благополучно, с моей души спал бы один камень.

Мари промолчала.

– Знаете, Мари, а ведь я всегда мечтала иметь дочь, похожую на вас. Когда Роуз сообщила, что ждет ребенка, мы все были очень взволнованы, так как после Эштона она несколько раз теряла плод, не в силах его выносить. Мы переживали, сможет ли она вас выносить до нужного срока, но, к счастью, всё обошлось. Господь вас полюбил, Мари, поскольку именно вам он даровал жизнь. В честь вашего рождения мы организовали грандиозный приём!

– Да, но у вас же есть родная дочь, миссис Робинсон. Люси!

– Есть, – выдохнула женщина.

– Но, увы, наши отношения нельзя назвать хорошими. Они слишком натянуты, особенно нынче. Когда вам исполнился годик, ей было уже пять лет. Она ужасно ревновала меня к вам. Стоило лишь взять вас на руки, как Люси начинала неистово плакать и кричать. Строптивая девчонка! Она и по сей день такая, ничуть не изменилась. Люси привыкла добиваться своего любыми путями, и это меня пугает, – выдохнула женщина.

Мари стало любопытно, почему Люси уехала во Францию гораздо раньше своей семьи и больше не возвращалась в Лондон; это её первый визит за последние девять лет.

– Где сейчас Люси, почему её не было за обедом?

– О, она у моей кузины в Дувре, уехала в прошлом месяце. Вернётся на следующей неделе, обещала отцу, а его она чтит гораздо больше. Может, всё потому, что опасается! – невесело улыбнулась женщина.

– Казалось бы, материнская любовь – это главный ключ к сердцу ребёнка, в частности девочки. Но Люси не такая, она никогда не позволяла приблизиться к ней. Поболтать по душам, вот как с вами – это огромная роскошь, которую я не могу себе позволить, – качая головой, добавила она.

– А сейчас пойдёмте, сдаётся мне, пора разбавить мужскую компанию!

Она поднялась и, как ни в чём небывало, весело смеясь, направилась обратно в дом. Мари же, в свою очередь, уловила нотку фальши в голосе женщины: та явно о многом недоговаривает, и не только ей…

ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

Восемнадцатое ноября. Вечер выдался особенно ветреным и холодным. Забежав в дом, Мари, скинув пальто и перчатки, быстро поднялась по лестнице. Она была напугана, но не была уверена, стоит ли говорить о своих подозрениях.

В доме стояла полная тишина. У мистера Дэвиса была назначена встреча с Робинсоном и ещё парочкой старых знакомых. Они любили время от времени проводить совместный досуг в одном из самых элитных джентльменских клубов Лондона.

Прислуга хозяйничала на кухне, Доны нигде не оказалось.

Вспомнив, что Эштон впервые за всю неделю дома, Мари решила зайти к нему. Пожалуй, стоит сообщить ему о своих подозрениях: за ней кто-то следит. Пройдя в конец коридора, она постучала в дверь брата. Тихо.

– Эштон, вы у себя?

Он ничего не ответил. Мари вновь постучала.

– Эштон, можно вой ти, нужно поговорить. У вас всё хорошо?

– Всё в полном порядке, Мари, но я немного занят сейчас, давайте за ужином всё обсудим! – услышала настойчивый голос брата.

– Да, конечно…

Пожав плечами, она вернулась к себе. Увидев книгу на столе, девушка вспомнила, что обещала дать Доне её почитать, однако забыла. Взяв со стола книгу, поспешно направилась к ней.

– К вам можно войти? – спросила Мари, приоткрыв незапертую дверь.

Она была уверена, что Дона либо читает, либо же выписывает заметки для занятий, как обычно на досуге. Но, к удивлению Мари, женщины в комнате не оказалось. В библиотеке ее тоже не было.

«Однако, – размышляла девушка, – раз уж все исчезли, пожалуй, я возьмусь за чтение новой книги!»

В библиотеке было довольно прохладно, хотя камин пылал, освещая читальню. Мари зажгла пару свечей в металлических подсвечниках. Восковая свеча затрещала и вспыхнула. Затем, подбросив в очаг дров, она опустилась в кресло- качалку, укуталась тёплым пледом и принялась за чтение. Погрузившись в рассказ, девушка незаметно уснула, уронив голову на спинку кресла, а книгу – на пол.

На ужин она вышла с опозданием, все члены семьи уже сидели на своих местах.

– Приятного аппетита! – произнесла Мари и, поправив ленточку на поясе, села на стул между Эштоном и Доной.

– Эштон, у вас всё в порядке? Небось вы изучали влияние опиума на человеческий организм, когда я постучала? – шутя спросила она.

– Напротив. Я отдыхал, – немного смущённо ответил

Эштон. Мари это заметила, ибо очень тонко чувствовала людей и их настроение, в особенности тех, кого хорошо знала. Она повернулась к сидящей по правую руку Доне, которая аккуратно разрезала мясо острым ножом, придерживая вилкой и, по обыкновению, держа осанку.

– Я и вас искала, Дона!

– Искали? – удивлённо переспросила Дона, словно не расслышав.

– Именно. Хотела отдать вам книгу, которую обещала. Но не нашла вас ни в комнате, ни на кухне и даже…

Мари не успела договорить.

– Я была в библиотеке! – ответила Дона быстро и несколько напряженно.

– В библиотеке?! – вскинув брови, удивленно спросила Мари. Но по испуганным глазам гувернантки поняла, что ей нечего ответить и она, по какой-то причине, решила скрыть правду. Тогда Мари, очень уважающая Дону, решила разузнать наедине, что она пытается утаить. К тому же ей не хотелось ставить женщину в неловкое положение перед братом и отцом. Может, случилось что-то. Незачем мужчинам быть в курсе всех женских секретов.

А они, безусловно, есть, к тому же у каждой дамы свои…

Эштон первым поднялся из-за стола.

– Прошу меня извинить, но вынужден удалиться. Мне пора и дальше изучать действие опиума, как точно определила Мари.

Улыбнувшись, он поцеловал сестру в макушку и направился к себе. Его высокий стан отбрасывал длинную тень на стену, которая плавно, вслед за ним, покинула столовую.

Спустя некоторое время Мари вновь стояла на пороге покоев брата. Она была удивлена тем, что он не выказал заинтересованности о причинах ее визита, поэтому решила узнать, как он мог допустить сию оплошность и, заодно, сообщить о своих подозрениях в том, что за ней в последнее время кто-то наблюдает.

– Эштон?

– Мари?

– Я могу войти?

– Безусловно!

Мари вошла и прикрыла дверь. Она сосредоточенно посмотрела на брата.

– Рассказывайте!

– О чём вы? – засмеялся Эштон, наблюдая за напускной строгостью сестры. – Вы пришли отчитывать меня, как мальчишку?

Мари заложила руки за спину и зашагала по комнате.

– Как прикажете понимать то, что вы даже не поинтересовались, по какому делу я приходила давеча? – подняв бровь, надменным тоном спросила она.

– Ах, Мари, простите меня, ради бога! Я замотался, и это совсем вылетело у меня из головы! – взяв сестру за руки, он усадил её рядом с собой на кушетку у камина.

– У меня целая кипа бумаг, которые я обязан разобрать до завтра, и полдюжины больных, которые ждут моей помощи! – добавил он. И это, безусловно, было правдой, хотя чувствовалась некая недосказанность в его словах.

Посмотрев на письменный стол, с грудой листов бумаги, о которых говорил брат, Мари заметила нечто особенное. Это была брошь для волос, и она, явно, принадлежала не Эштону.

– А это что такое?

Мари поднялась с места и, подойдя к столу, взяла в руки небольшое украшение серебряного цвета, усыпанное мелким хрусталём.

– Что?! – переспросил Эштон, скрывая волнение.

– Эта брошь, что она у вас делает?!

– Почём мне знать, спросите тоже. Небось, ваша! – пожал плечами побледневший Эштон.

– Это не моя, и вы лучше меня это знаете. Я ещё утром видела её в волосах Доны! – тут Мари застыла и пристально посмотрела в глаза брату.

– Мари… позвольте мне всё вам объяснить! – попытался оправдаться Эштон, но тщетно – всё было очевидно.

Мари всё поняла, но поверить не могла. А Эштон с каждой секундой её молчания бледнел всё пуще.

Неужели Эштон и Дона… Они…

Тут в памяти вспыхнули фрагменты из прошлого. Мари с детства была свидетельницей их добрых взаимоотношений. Они часто засиживались в беседке за чашечкой чая, прогуливались по парку, мило беседовали. Однажды, на прогулке Дона потеряла зонтик, и как только начался дождь, Эштон укрыл ее своим плащём. А на минувшей неделе он торопился найти ей нужные микстуры, заметив, что она кашляет. Гувернантка всегда вызывала симпатию у старшего брата, и это не новость. Но разве могла она допустить мысль, что они настолько близки?

По спине пробежал холодок. Они откровенно лгали ей всё это время. Оба…

Буквально вчера, зайдя на кухню выпить воды, Мари застала Дону, сидящей у камина с книгой. А утром оказалось, что Эштон ночевал дома, впервые за неделю. Много-много различных эпизодов теперь открылось совершенно в ином свете. Казалось бы, безобидный аксессуар, а пролил свет на крайне бесчестный акт…

– Мари, прошу, позвольте мне всё объяснить! Я давно намеревался рассказать, вот только не мог решиться. Может, это и к лучшему, что вы узнали, и нам не придётся и дальше прятаться!

Ибо я взрослый мужчина, а Дона – зрелая женщина, готовая сама делать выбор! – сделав небольшую паузу, он добавил более решительно:

– И ещё, я люблю её, всем сердцем люблю!

Слова резали слух Мари, её словно окатили ледяной водой. Окинув его презрительным взглядом, девушка бросилась прочь из комнаты брата, так ничего и не ответив. Мари одолевали противоречивые чувства: «ярость» и «ревность». Она по-детски ревновала брата к женщине, которую любила почти так же, как и его.

Ладно, Эштон, отец говорил, что мужчины «из другого теста», но как Дона, как она допустила такое бесчестие?! Где её достоинство, которое она годами прививала Мари? Выходит, что, внушая ей благоразумие и нравственность, сама нарушила все нормы и границы!

Когда Мари вошла в спальню Доны, женщина что-то читала, сидя за письменным столом.

– Что с вами, Мари? На вас лица нет! Пожалуй, вам лучше присесть, – предложила Дона, пододвигая стул. Но Мари отказалась резким кивком головы.

– Вы меня пугаете, милая, что случилось? Не молчите! – испуганно произнесла женщина и попыталась обнять девушку. Мари протянула ей брошь. Дона не сразу поняла этот жест.

Вдруг вспомнив свой визит к Эштону накануне, резко отвела руку назад и опустила взгляд, не в силах смотреть в лицо воспитаннице. Мари же, не дав времени Доне прийти в себя, дабы оправдать свой постыдный проступок, бросила украшение на стол и выдохнула, глядя в её растерянные глаза:

– Вы забыли его в «библиотеке»!

– Ах, Мари!

Дона попыталась объясниться, но Мари грубо отмахнулась и выбежала прочь…

На следующее утро, по неизвестной ему причине, мистер Дэвис завтракал в одиночестве. Сидя в кожаном кресле у камина, он сортировал свежие утренние газеты, разрывал ненужные и бросал в огонь. Лакей поднёс ему кофе, поскольку больше никто не спустился к завтраку. Эштон и Дона уехали вместе рано утром, сославшись на дела в городе. Мари попросила подать чай в ее комнату. Назревала буря! Но глава семейства оставался в неведении о страстях, кипевших под крышей этого дома. Как, впрочем, и происходит зачастую…

Всю последующую неделю Мари и Дона избегали друг друга, и практически не разговаривали. Эштон же, в силу постоянной занятости, не являлся домой несколько дней, а если и приходил, то лишь поздно ночью, а уходил рано поутру. И только за обедом в субботу им пришлось изображать былую беспечность и единодушие, поскольку мистер Дэвис поинтересовался, как проходят занятия по новым учебникам, которые гувернантка приобрела накануне. Дона, обыкновению сдержанна и немногословна, и сейчас коротко и лаконично отвечала на вопросы, интересовавшие господина.

– Я готов повысить вам жалованье, миссис Адамс, при условии, что вам удастся уговорить эту строптивую девочку выбросить всю блажь из головы и продолжить обучаться дома! С вашей подачи, уверен, Мари усвоит не только все необходимые науки, но и приобретёт жизненный опыт. Вы оказываете на неё положительное влияние с первого дня появления на пороге нашей обители, – уверенно заявил глава семейства Дэвис.

Мари же, которая сидела молча и безучастно ковыряла ножом мясо, тут же отреагировала на предложение отца и неожиданно выпалила:

– С меня довольно, отец, я больше не хочу обучаться. Вы правы, вполне достаточно того, что я уже знаю. Дона может перестать тратить своё драгоценное время на меня!

– Мари?! – недоуменно переспросил отец.

– Да, да, вы не ослышались! Если вы не позволите мне поступать в институт, не вижу резона убиваться над книгами. Я отлично владею французским и весьма неплохо знаю немецкий. Арифметика никогда не была моим коньком, но и её я подтянула. Касательно этикета – спасибо Доне: она сделала всё, чтобы наглядным примером объяснить, как следует поступать, а как не годится!

Дона, не удержавшись, взглянула на свою разгневанную ученицу, резкую и колючую. Совершенно не та милая, добрая девочка, которую она знала.

Тем временем Мари продолжала язвить:

– Относительно латыни, она мне ни к чему! В совершенстве её знает Эштон, Дона же, если ей интересно, может просить его подсобить в этом нелёгком деле. Уверена, он ей не откажет в любезности обогатить свои знания латыни! – всё так же надменно и не без подтекста добавила юная девушка.

– Дитя моё, что на вас нашло?!

– Решительно ничего, я просто проснулась! – неоднозначно ответила девушка. – Осознала, что сосуд моих знаний переполнен, и я более не хочу отнимать время у миссис Адамс. Она амбициозна не менее меня, теперь её ничто не держит, дабы следовать дальше!

Не дав отцу ответить, а Доне осознать, Мари вскочила и выбежала через столовую на улицу.

Сказать, что мистер Дэвис был удивлён – ничего не сказать. А сама Дона и вовсе была сбита с толку, хотя внешне она по-прежнему оставалась невозмутимой…

Но, собравшись с духом и мыслями, молодая женщина, накинув на плечи шерстяной платок, вышла в сад. На улице было холодно, но безветренно. Мягкий ковёр из опавших листьев радовал глаз, разбавляя пасмурный день яркой палитрой. На ветвях почти не осталось листьев, все они лежали под ногами, обрекая деревья на одиночество и скуку. И только птицы беззаботно продолжали прыгать с ветки на ветку, поддерживая жизнь

в полусонном саду. «Птички- робины» были единственными гостями. Мари на заднем дворе не оказалось, но Дона знала, где она может быть, поэтому, не задумываясь, последовала за ней…

Через минут двадцать она оказалась у прохода к берегу реки. Это укромное местечко с прекрасным видом на левый берег Темзы. Вода лениво омывала каменистое побережье, на котором вдали виднелся силуэт Мари, бросавшей в реку камушки. Подойдя ближе, Дона положила руку на плечо девушки и попыталась заговорить, но та была непреклонна. Она демонстративно и брезгливо окинула взглядом женщину, быстро поднялась и зашагала вперёд.

– Что вы здесь делаете, Дона? Вам не стоило идти за мной!

– Мари прошу!

– Я настаиваю на том, чтобы вы ушли из нашего дома. И наотрез отказываюсь вас слушать. Уходите!

Речной климат пропитал её волосы влагой, отчего длинные пряди завились в красивые локоны. Как маленький озлобленный ангел, Мари держала дистанцию, не желая оставить, предавшей её Доне, ни малейшего шанса на примирение и восстановление прежнего доверия.

– Мари, я не прошу вас меня простить. Позвольте лишь пояснить, и я обещаю покинуть вашу семью завтра же!

Решительный тон Доны убедил Мари хотя бы выслушать её. Они присели на высоких каменных глыбах, которые давно облюбовала девушка. Взгляд Мари устремился куда-то вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт. Дона же, опустив голову, смотря себе под ноги, нервно перебирала нитки стёганой накидки.

Затем женщина нерешительно заговорила.

– Когда мне исполнилось двадцать два года, я пришла в ваш дом, где обрела не просто кров, а семью. Рядом с маленькой девочкой я чудом нашла покой, которого меня бесстыдно лишили. Совсем юной, почти как вы сейчас, я полюбила. Выйдя замуж спустя несколько месяцев, не могла натешиться вестью, что стану матерью. Но мой супруг не разделил моей радости, так как были причины, о которых я не была осведомлена. У меня была прекрасная семья, которая с детства привила мне любовь к искусству и культуре. Отец и брат упорно трудились, дабы я имела возможность получить должное образование, с помощью которого моя жизнь стала бы лучше, чем их жизнь. Родители не одобрили мой брак, но я была слишком юна, чтобы «слышать».

Отказавшись от всего, я уехала с супругом из родного города в Америку. Супруг сулил выгодное предприятие, которое на деле оказалось чистой воды контрабандой. Вместе со своими подельниками он контролировал незаконный ввоз запрещённого товара из Америки в Англию. Нелегальная торговля была весьма.прибыльной, а мой супруг любил лёгкие деньги так же, как и тяжёлые наркотики, – невесело улыбнулась Дона.

– Будучи беременной, я узнала не только о неверности

мужа, но и всех «тонкостях» его ремесла… Затем произошло непоправимое – мне пришлось «поплатиться» за его оплошности. «Дельцы чёрного рынка» заподозрили моего благоверного в нечестной игре и решили наглядно «объяснить», каково это – «перейти им дорогу». Они избрали самый «изощрённый способ», чтобы заполучить свой «должок». Им стала я… – Дона сделала паузу, Мари замерла в ожидании развязки.

– Внезапно появившись в полночь, трое мужчин избили мужа до полусмерти, затем полностью уничтожили меня как женщину. В ту роковую ночь, начались мои первые шаги на пути в преисподнюю, – произнеся это, она разрыдалась, приложив ладонь к животу. Вспомнила былые ощущения плода в утробе и грубое надругательство, которое сотворили с ней соратники мужа.

– Посягнуть на мою плоть – значило отнять не только мою честь, но и жизнь ни в чём не повинного дитя, которое так и не сумело узреть дневной свет. Я выжила после этого осквернения, но это стало моим проклятием, а не спасением. Муж скончался той же ночью. Корчась от боли, он умолял о прощении, о помиловании, которого никогда не получит! – голос Доны прозвучал твёрдо, ей и по сей день не удалось отпустить призраков прошлого.

– Её нет, Мари нет! – произнесла она, обращаясь прежде всего к себе, нежели к собеседнице.

– Моя девочка не пожелала оставаться в опороченном лоне, она родилась на следующее утро пятимесячной… и неживой. Я похоронила её своими руками, под ивой рядом с домом в Дареме, предав земле её крошечное тельце, окутанное собственной душой, – не сдерживая боли, громко рыдая, добавила несчастная женщина.

Откровения Доны шокировали Мари, ибо она не догадывалась о страданиях, которые довелось пережить этой утончённой, интеллигентной особе. Она лишь знала, что Дона была ранее замужем, но супруг её умер. Растерянная и сочувствующая, Мари не знала, как помочь бедняжке. Она крепко обняла женщину, поскольку не нашла слов, способных её утешить.

Немного успокоившись, девушка продолжила свою исповедь:

– Долгие годы я пыталась отмыть грязь, которую впитала не в кожный покров, а в душевный. Во мне произошли глубокие перемены: я закрылась от всех, от себя, в частности. Стала изгоем, мне никто не был нужен, я сама себе стала ненавистна.

Я решила нигде надолго не задерживаться: стоило мне немного заработать на хлеб честным трудом воспитательницы, я тут же срывалась и исчезала без предупреждений. Зная свои права и обязанности, я была строга и дисциплинированна, не позволяла себе сближаться ни с одним ребёнком, которого обучала. В Лондоне я тоже не планировала поселяться, и, стоя на пороге со своим единственным саквояжем в руке, была убеждена, что через месяц, другой и этот дом покину с той же лёгкостью, как и все прежние. Вот только встретив вас, впервые моё сердце замерло. Заглянув в ваши жгучие глаза, я сообразила, что «это добром не кончится». Много лет я была непреклонна: мужчины перестали для меня существовать. Они умерли. Все. В один день.

В тот день. Пережитый опыт поставил жирный крест на мне, как на женщине. Мужской род вызывал у меня только презрение. Не более. Но только рядом с вашим братом я осознала, что испачкана не я, а те, кто эту грязь совершил. Мне было очень стыдно за чувства, которые он вызвал во мне спустя много лет одиночества. Эштон покорил меня своей галантностью и тактичностью.

Всегда сдержанный и учтивый, строго соблюдавший все правила общения, не допускавший в мою сторону даже лишнего взгляда, не то, чтобы реплики. Он завоевал моё расположение благодаря своей искренности. И лишь спустя пять лет жизни в вашем доме наша привязанность переросла во что-то большее. Ибо Эштон стал для меня надеждой, которую у меня грубо отняли. А вы, вы позволили мне отдать вам всю материнскую любовь, что нако-пилась во мне в ожидании мгновения прорваться наружу через брешь в изрезанном сердце! – дрожащим голосом произнесла женщина, в заплаканных глазах которой промелькнул огонек надежды.

– Вы должны знать, что я обнажила душу вашему брату гораздо раньше, чем тело. И прежде, чем отдаться светлым чувствам, я распахнула перед ним тёмную сторону былого. Унижение пугало меня меньше, чем ложь, ибо чувство справедливости было сильнее чувства страха. Безусловно, без утайки, я поведала ему о пережитом бесчестье. Позорное пятно могло отвернуть его от меня, я была к этому готова. Но, как вы видите, он поступил иначе. И это стало лучшим свидетельством любви. А полюбил он меня ровно так же сильно, как и я его!

Всё внутри у Мари переменилось, и если ещё поутру она кипела от злости к Доне, то сейчас её переполняли сострадание и почтение к этой молодой женщине, чей несгибаемый дух мог соперничать с любым представителем сильного пола. Домой обе вернулись заплаканными, но счастливыми, каждая по-своему облегчила душу, развеяла тревоги…

Спустя несколько дней Мари помирилась и с братом. Эштон обещал ей, что, как только отважится, сообщит отцу об их отношениях с Доной, а там, глядишь, и обвенчаются. Мари была удовлетворена его обещанием, он не бросал слов на ветер.

После раскрытия тайны Доны и Эштона, Мари с удовольствием наблюдала за влюблёнными. Теперь она примечала то, на что раньше не обратила бы внимания, и их взаимоотношения, на её неопытный взгляд, были безупречны.

Однажды за чаепитием отец вновь затронул тему женитьбы. Он мягко дал понять, что есть на примете отличная кандидатура из достойной семьи и было бы разумно хотя бы познакомиться с девушкой на ближайшем балу.

– В кратчайшие сроки семья Баркли организует пышный бал в честь её совершеннолетия, приглашены почётные гости, будет огромный пир и нам необходимо присутствовать! – произнёс мистер Дэвис, наблюдая за реакцией сына.

– Боюсь, это исключено. Я очень занят в ближайшее время. Когда вы говорите, будет бал?

– Предположительно в следующую субботу, если не ошибаюсь.

– О, на выходных я занят. Вы окажите мне огромную услугу, если отправитесь туда без меня, – спокойно попросил Эштон, проигнорировав отцовское негодование.

– Но сын мой, как вы можете так спокойно упускать такую возможность! А вдруг получится что-то? Ходят слухи, что она довольнотаки недурна собой вдобавок! Вам под стать!

– Ах, вдобавок? Это к чему, к отцовскому капиталу? – едко спросил Эштон.

– Да что б вас, Эштон, теперь вы придираетесь к каждому моему слову?! – недовольно произнёс мистер Дэвис.

– Не серчайте, отец, в мире есть вещи гораздо достойнее, чем «фиктивные брачные узы». Не взирая на всю «выгодность сделки», – саркастически ответил молодой человек.

– С таким подходом к делу вы рискуете никогда не обзавестись семьёй, а я – внуками! – рявкнул недовольный глава семьи Дэвис.

– Это как посмотреть, отец. Я не боюсь «опростоволоситься», поскольку всегда прислушиваюсь к себе. Ум или сердце – это выбор, который мы делаем ежедневно. И я смело полагаюсь на сердце. Сердце – мой главный наставник!

Мистер Дэвис вышел из дома взвинченным, тогда как остальные члены семьи остались довольны.

Мари отныне была союзницей этой пары, неприметно примкнув на сторону «нежных чувств».

С плеч Эштона свалился гнёт несправедливости, он был спокоен, что его маленькая сестра больше не злится и не обижается. Ведь он души в ней не чаял. Мари же в свою очередь была счастлива, что есть на свете сердце, которое любит её брата так же душевно и бесхитростно, как и она…

После полуночи в дверь к гувернантке кто-то постучал, затем медленно вошёл и закрыл её на ключ.

Дона не спала, она знала, что он придёт, он всегда приходил в полночь.

Они не разговаривали, сейчас слова были неуместны…

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО

Семья Робинсонов любила собирать у себя гостей, поэтому они решили пригласить давних подруг Люси и устроить чаепитие в стиле «Будуар».

Было морозное декабрьское утро. Сладко потянувшись в постели, Мари захотелось поспать ещё чуточку. Но, вспомнив, что именно сегодня она приглашена на прием к Робинсонам, девушка быстро вскочила с постели. Нужно поторопиться!

В комнате было прохладно, камин погас ещё ночью, а морозы крепчали. У Мари постоянно леденели руки, даже в самых тёплых перчатках, из-за чего брат прозвал ее «ледяная дева». В покои вошла Дона с выглаженным нарядом девушки и помогла ей одеться. Собравшись, Мари спустилась вниз, где уже заждался брат, сопровождающий ее на торжественный прием.

Ее длинные кудри были собраны в высокую причёску с косым пробором. Кремовое платье из креп-атласа, с закрытым декольте, украшенным шёлковыми рюшами, выглядело нежным

и милым. Длинные, узкие рукава с белыми манжетами у кисти придавали образу утонченности и легкости. Юбка с широким подолом, мягкими складками на уровне бедер и массивным бантом на талии, подчеркивала стройный стан молодой девушки.

В руках она держала белую маску, поскольку главным условием вечера было наличие карнавального атрибута, за которым каждый мог скрыть свою персону.

– Дона не даст соврать, вы выглядите великолепно! – восторженно произнёс брат. Сам Эштон был одет в классический чёрный костюм- тройку, а на шею повязал кремовый платок в тон платья Мари.

– Эштон прав, вам к лицу этот образ, вы истинная леди! – подтвердила Дона.

Когда экипаж подъехал к воротам, Эштон взял сестру за руку и произнёс:

– Порой мы вынуждены быть там, где нам не очень комфортно, общаться с теми, кто не очень приятен. Приходится наступать себе на горло, поскольку таковы правила хорошего тона.

Мы живём в мире фальши и лицемерия, где самое важное – оставаться самим собой! А я буду рядом, вам нечего опасаться…

Их встретила хозяйка дома, одетая, как всегда, пышно и ярко. Её изысканный, замысловатый наряд цвета бордо, с сотней камней, которыми было усыпано откровенное декольте, выгодно подчёркивал стройную фигуру. А многослойный подол платья и вовсе казался необъятным. Облик дополняли чёрная затейливая шляпа с багровым пером павлина, театральная маска, декорированная стразами, и красная помада.

– Игра контрастов завораживает и привлекает внимание! – широко улыбаясь, защебетала миссис Робинсон.

– Согласен! – улыбнулся Эштон, поцеловав руку женщины.

– Несказанно рада вас видеть! Вы оба выглядите безупречно!

– А вы – потрясающе! – ответил Эштон, вежливо улыбнувшись.

– О, благодарю, милый, я приложила немало усилий, чтобы втиснуться в это платье. Благо скудный рацион оправдал мои ожидания, – простодушно призналась супруга мистера Робинсона.

– А теперь пройдёмте в гостиную, гости заждались!

Гостиная, изящно украшенная бантами и различным декором, была хорошо освещена настенными бра, высокими торшерами и свечами в подсвечниках из стали. Большие окна занавешены тяжёлыми гардинами. Высокий камин волнистой формы украшали статуэтки и фотографии в элегантных оправах. Много свежих цветов в фарфоровых вазах, бархатные кушетки и кресла, картины в багетах с позолотой, выгодно подчёркивали убранство дома, с лёгким намёком на напыщенность и вычурность.

Гости перевели свои взоры на вошедших Мари и Эштона, их любопытные взгляды говорили о том, что не всем удалось распознать особ под масками. Дамы перешёптывались и разглядывали, джентльмены пристально присматривались. Виновница торжества была среди гостей. Заприметив вновь прибывших персон, она самоуверенно и торжественно шагнула им навстречу.

Между тем одна из присутствующих дам, с виду надменная и напыщенная, шепотом обратилась к хозяйке дома:

– Милочка, кто эта юная особа, черты которой я словно где-то видела, но, к сожалению, совершенно запамятовала? Ах, постойте! Только не говорите, что это та самая девочка, чья мать умерла много лет назад у вас на руках?

– Скрывать не стану, да, она самая. Эван без ума от неё, Мари – настоящая находка, поэтому уже ранней весной они поженятся, и она переедет жить в наше поместье. А джентльмен рядом – её брат, – миссис Робинсон улыбнулась и кивком указала на Эштона.

– Мы так давно не виделись, что можно смело сказать – недавно впервые познакомились, – с улыбкой добавила она.

Люси, облачённая в роскошное платье тёмно- синего цвета, с откровенным декольте и широкими воланами, выглядела очень эффектно, хотя и несколько вульгарно. Чёрная маска, закрывавшая лишь глаза, позволяла легко разглядеть черты её лица, схожие с материнскими, но несколько грубее: нос, большие глаза, кудрявые, но жидковатые волосы. Она была отнюдь не худышкой, но недурно сложена. Внешность девушки нельзя назвать миловидной, но, она, несомненно, обладала харизмой, за счёт которой ловко скрывала недостатки внешности.

Она мягко перевела взгляд с Мари на Эштона и задержала его, почувствовав интерес. Несмотря на крайнее любопытство, Люси едва удержалась от просьбы открыть лицо. Эштон же, силившийся скрыть смущение от ее долгого взгляда и глубокого декольте, обратился к сестре:

– Милая, я отойду на минутку. В дальнем углу комнаты я приметил знакомый силуэт. Полагаю, это мой университетский товарищ. Я пойду, дабы развеять свои сомнения, а вы поболтайте о своём. Не успеете и глазом моргнуть, как я вернусь! – широко улыбаясь, произнёс он.

– Не волнуйтесь, Эштон, ступайте, всё в порядке. Я как раз хотела утянуть злосчастный корсет, а Мари мне в этом поможет, заодно и познакомимся поближе. Верно, Мари, вы не против?

– Конечно! – улыбнулась девушка.

– Вот и чудно!

После того как Мари помогла затянуть корсет, Люси присела на кушетку в шикарной спальне, всё в том же стиле «Будуар». Девушка принялась неспешно наносить румяна на бледные щеки.

– Присаживайтесь на пуф, Мари, ещё немного, и мы спустимся вниз!

Подмигнув Мари в зеркало туалетного столика, Люси принялась закреплять брошь в виде огромной птицы с яркими длинными перьями, которая, возможно, ещё минувшим летом беззаботно прыгала по ветвям, собирая насекомых. Но это мало заботило столь беспечную особу, какой была хозяйка украшения.

Она дала понять, что ничуть не изменилась и все такая же кичливая и строптивая. В свои двадцать два года, хорошо развитая интеллектуально, Люси оставалась скудна душой…

Спустя минут десять, они присоединились к гостям. Столы уже сервировали различными горячими блюдами и закусками, как английской, так и французской кухни. Рекой лилось шампанское и звучали громкие речи. Мари не сразу разыскала глазами брата и чувствовала себя растеряно. Слишком много внимания было приковано к ней в этот вечер.

Вдруг она уловила на себе взгляд незнакомца с платком на лице вместо маски. Он выделялся среди гостей не только этой деталью, но и некой отчуждённостью, будто сторонился людей. Мари ощутила дискомфорт. Чего нельзя было сказать о Люси. Она то и дело упивалась комплиментами, купаясь в восхищённых взглядах к своей эксцентричной персоне. Заслужить всеобщее признание – вот чего она добивалась, поскольку это было единственное, от чего она по-настоящему получала удовольствие.

Девушка не опасалась осуждений и толков, посему совершала поступки, о которых ничуть не сожалела. А если и испытывала раскаяние, то никогда не сознавалась в этом. Как и её мать, любила всё показное. Демонстрируя красивые формы, намеренно эпатировала публику.

В самый разгар банкета Эштон заметил, что не достает Эвана. Не то чтобы он сильно его заботил, однако было странно, что его не было.

– Позвольте спросить, Люси, где ваш брат? Неужели его не будет сегодня? – вежливо поинтересовался Эштон.

– О, он, несомненно, будет с минуты на минуту. Видимо, задерживается! – защебетала девушка, как это делала её мать, будучи заинтересованной в собеседнике.

А Эштон пробуждал в ней явный интерес. Не только Люси, но и другим представительницам прекрасного пола он показался очень хорош собой. Однако, они не могли знать, что Эштон долгие годы счастлив вдали от их дотошных взглядов и предположений…

Энергично что-то обсуждая, Люси неуклюже опрокинула на себя бокал с шампанским.

– Какая досада! – гневно произнесла девушка.

– Не окажете ли вы мне услугу, пособив избавиться от пятна в уборной, пока оно не въелось в гипюр? – обратилась она к Мари.

– С удовольствием, – ответила Мари, заметив одобрение Эштона.

Стоя перед раковиной в виде раскрытой жемчужной ракушки, Люси, бесцеремонно чертыхаясь, оттирала мокрое пятно на пышной юбке. Мари взглянула на себя в зеркало, и ей приглянулась отражение. Вдруг в уборную без стука вошёл Эван. С первого взгляда стало понятно, что он «подшофе».

– Что ты здесь забыл, Эван, и почему опоздал на приём? Хотя к чему это я, тебе никогда не было до меня дела! – фыркнула девушка, направляясь к выходу. Мари последовала за ней, но тут он преградил ей дорогу.

– Нет, Эван, она пойдёт со мной!

– Я так не думаю!

– Насильно мил не будешь!

– Я всё равно попробую!

– Эван!

– Не будь злюкой, Люси. Я так давно не видел это очаровательное создание. Дай мне хоть минуту поговорить с ней наедине. Подожди за дверью одну минуту. Слово даю! – лукаво улыбнулся и подмигнул сестре Эван.

Люси, недолго думая, быстро выскочила, даже не поинтересовавшись желает ли того Мари.

Ловко закрыв за сестрой дверь, Эван хитро улыбнулся.

– Ах, какая долгожданная встреча! Вы не представляете, как давно я жаждал остаться с вами наедине! Прикоснуться к вашим тёплым губам, почувствовать запах кожи. Ну же, голубушка, не стоит противиться неизбежному – нашему браку!

– Замолчите! Откройте дверь немедленно! – дрожащим голосом произнесла перепуганная девушка. Она вспомнила душераздирающую историю Доны, и кровь в её жилах застыла.

– Что ж вы так боитесь меня? Я же не собираюсь вас съесть, по крайней мере сейчас! – громко рассмеялся он.

Самодовольно посмотрев в зеркало, где отражались его торжествующая улыбка и её полные страха глаза, изрёк:

– Разве мы не смотримся вместе? Вы только взгляните на нас!

Тут он схватил её за талию и резко притянул к себе.

– Неужели я не заслуживаю вашего снисхождения после стольких недель ожидания? Подарите мне один поцелуй. Единственный. Ну же!

Эван потянулся к ней губами, а Мари отвернула лицо, всячески пытаясь вырваться.

– Отпустите меня! – девушка расплакалась. Её лицо вспыхнуло, как факел.

Это, по-видимому, распалило его сильнее. Заломив руки за спину, он прислонил девушку к холодной мраморной стене, довольный сложившейся ситуацией, и тем, что превосходит её в силе!

– Демонстрация силы перед слабой девушкой ещё не делает вас мужчиной. Вы просто жалкий негодяй, Эван! – произнесла она, пронзив его презрительным взглядом.

– Ах, вот как моя птичка защебетала! Что ж, придётся наглядным примером объяснить тебе, как нужно разговаривать с Эваном Робинсоном! – недовольно прошипел мужчина на ухо девушке, точно удав парализованной жертве.

– И, пожалуй, не стоит откладывать на потом то, что можно «взять» прямо сейчас! – он потянулся к её юбке, отчего Мари закричала с мольбой о помощи.

Но тщетно! Никто не слышал.

Сама же Люси вернулась к Эштону, сказав, что Мари осталась «припудрить носик». Её мало заботило, что происходит за дверью на самом деле. Она отлично знала Эвана, и предпочитала не лезть на рожон. Он привык получать желаемое любой ценой.

В этом они были схожи. Поэтому нынче Эван там с Мари, она же здесь с Эштоном.

Переживая эмоциональное потрясение, Мари в полной мере ощутила, каково это – быть уязвимой и беспомощной. Она отбивалась от обидчика, как могла.

Стук в дверь заставил Эвана оставить попытки «добраться» до Мари, как он выразился.

– Пошли прочь, здесь занято! – закричал он, зажав ладонью рот девушки.

Стук в дверь усилился.

– Открой немедленно, отпусти девочку ублюдок! – послышался гневный голос из-за двери.

– Ты глухой, нет?! Убирайся вон из моего дома! Не то я тебя из-под земли достану и в ней же закопаю! – заревел недовольный Эван.

Тут дверь распахнулась, и он вмиг утратил былую дерзость. Мари же, не глядя перед собой, бросилась к выходу, чуть не сбив с ног своего благородного спасителя. Лишь на миг она взглянула на его лицо в маске, встретилась с его жгучими глазами и, сломя голову, унеслась прочь…

Уже зарекомендовавший себя не лучшим образом, теперь же Эван стал для Мари настоящим врагом.

С невидящим взором бедняжка сбежала вниз по широкой парадной лестнице и, отыскав глазами брата, бросилась к нему.

Эштон никогда ещё не видел сестру такой растерянной.

– Домой, отвезите меня домой! Прошу! – всхлипывая, произнесла она.

Они покинули торжество разочарованными и незамеченными. Почти…

Утаив пикантные подробности, Мари пояснила причину слёз. И этого было достаточно, чтобы Эштон вскипел. Его скулы заскрипели от нервного сжатия челюсти. Ведь не помешай господин за дверью, кто знает, чем бы всё закончилось… Мари боялась об этом думать.

Попросив таз с водой, она избавилась от ненавистного платья, к которому дотрагивался обидчик. Тщательно умываясь, девушка вновь заплакала: ей казалось, что его грязные руки оставили на коже тёмные метки…

На утро Эштон прямиком направился в один из местных клубов, где по сведениям часто проводил время Робинсон – младший.

Так называемый «Клуб холостяков», членами которого в большинстве были семейные мужчины. Там за горячительными напитками они с удовольствием играли в «Бридж» и «Покер».

«Должно быть, и этот ублюдок сейчас там. Либо он возьмёт себя в руки, либо я возьмусь за него своими», – думал Эштон по дороге. Но нет, Эвана там не оказалось. Но за десять футов управляющий, этакий «мистер Залысина», доходчиво пояснил, где его можно найти. Даже вызвался проводить, но Эштон вежливо отказался.

Так называемый «закрытый клуб» располагался на окраине Лондона. Именно здесь буйно процветала изнанка многих «джентльменских клубов». Полулегальное заведение собирало любителей «нелегально развеяться». Сыновья влиятельных господ неделями пропадали здесь, в облаке опиумного дыма и разврата. Здесь собирались мужчины разного происхождения и сословий, ибо их объединяла одна общая черта – «похоть» и она пленила всех беспорядочно и бесстыдно…

Подобно «Гиене огненной» (одному из самых известных домов падших ангелов), этот клуб имел дурную славу наряду с большой популярностью. Падкие, похотливые особы, под предлогом настольных игр и групповых дискуссий, собирались под кровлей этого заведения, где даже стены и пол пропитались грехопадением, отнюдь не для благопристойных развлечений…

Эштон стоял на пороге старого трёхэтажного дома. Это безошибочно был «дом терпимости». Чувствуя брезгливость, он вошел внутрь помещения. Не зря же он потратил несколько часов на его поиски. В конце тёмного коридора блеснул огонек и Эштон пошёл на свет. Помещение, в которое он вошёл, было мрачным, к тому же там дурно пахло. Освещение было тусклым – кто знает, может, преднамеренно, для антуража, так сказать. Пыльные лампы и светильники, на первый взгляд, казались липкими. Даже воздух в этом убогом месте был пропитан смрадом.

Эштон, со своими представлениями о чести, не мог уронить своё достоинство и прикоснуться мысленно к грязи, став звеном этого грехопадения.

«Мы все вместе – тело Христа. Каждый из нас часть его, запятнать себя значит осквернить святыню», – так утверждал преподобный отец на воскресных службах, и Эштон был с ним абсолютно согласен.

Не успел Эштон окинуть взором нору, в которой оказался, появилась какая-то женщина.

– О, предполагаю, у нас новый потенциальный клиент, поскольку я бы запомнила, явись ты к нам хоть однажды! – широко улыбаясь беззубым ртом, произнесла дамочка лет пятидесяти пяти, высокая и статная.

– Боюсь, ваши предположения ложны. Я здесь по личному делу! – строго произнёс Эштон.

– Ну-ну, голубчик, не сердись. Конечно, по личному, здесь всё по своей воле и желанию! – неоднозначно ответила женщина в ярком, облегающем наряде, который трещал на ней по швам: вид настолько вульгарный, что Эштон отвел глаза.

– Нет, кажется, вы меня не поняли. Видите ли, я ищу одного мужчину – Эвана Робинсона. Полагаю, с ним вы хорошо знакомы.

– Знаю, знаю, могу подсобить, коли надобно. Вы только присядьте, в ногах правды нет… Она немного выше! – пошло пошутила женщина, расхохотавшись. Эштон не оценил её развязный юмор, будучи не сторонником подобных потех.

Расположившись на пурпурном велюровом диванчике, она похлопала по свободному месту рядом с собой.

– Благодарю, но изволю подождать стоя! – категорично ответил гость.

– Как угодно! Но знайте, все, кто здесь хоть раз бывал, обязательно возвращались. Наши девушки хорошо знают своё ремесло! – более сухо ответила женщина и закурила сигарету.

– Окажите услугу, избавьте от подробностей, меня мало интересует распутство, царящее в стенах этой «цитадели разврата». Я сторонник консервативных взглядов, ввиду этого стану первым исключением в вашей практике! – ещё жёстче прозвучал ответ Эштона.

Чуть погодя женщина, которая здесь «всем заправляла», потеряв интерес к неразговорчивому джентльмену, направилась на поиски Робинсона- младшего.

В просторной комнате, наполненной едким дымом сигар, располагался а-ля бар-ресторан для «элитных» посетителей с несколькими столиками и барной стойкой, и большим камином, в котором потрескивал огонь. Человек восемь напряжённо играли в Покер, грубо бранясь и не подбирая выражений. А две рыжеволосые девицы на коленях у своих клиентов игриво хихикали, находя это зрелище забавным.

Здесь же, развалившись на соседней кушетке у камина в компании трёх откровенно разодетых барышень, Эштон встретил и самого Эвана.

– О, кого я вижу! Эштон, мой старый друг! Либо я крепко пьян, либо трезв, как стёклышко! Как по-другому объяснить ваше появление здесь? Смею заверить, я крайне удивлён, ибо полагал, что вы слишком старомодны для столь пикантных утех! – громко засмеялся и попытался встать на ноги Эван.

– Никакой! И никакой я вам не друг! Но в одном вы не ошиблись: мне здесь нечего искать, это гиблое место целиком принадлежит вам. Не мудрено, что вы пропадаете в этом клоповнике. Очевидно, что кроме, как здесь, вам более негде не рады. Да и то отнюдь не за ваш острый ум и харизму! – пригвоздив взглядом, отчитал хмельного гостя Эштон, чем заставил всех присутствующих притихнуть.

– Ну что за ханжество, Эштон! – скучно произнёс Эван и, наконец-то, поднялся на ноги.

– Пойдёмте выйдем, есть разговор, не для посторонних ушей. К тому же, мне сдаётся, здесь пять суток кряду не проветривали помещение, – настойчиво произнёс Эштон и направился к выходу. Но тут произошло непредсказуемое. Не трезвый Эван решил, что церемониться нечего, и пора бы похвастать о накануне случившемся. Назревал серьёзный конфликт.

– О, это вы о том, как я вчера закрылся в уборной с вашей сестрой? – заливаясь смехом, громко крикнул он вслед Эштону.

– Какая строптивая! Надо же так набивать себе цену! Я даже не сумел её поцеловать. А ведь у меня были на неё грандиозные планы. Жаль, нас прервали. Какая досада. Эх! – насмехаясь, театрально добавил он, прикасаясь к ссадине под левым глазом.

Тут Эштон схватил недруга за шиворот и нанёс сильный удар в нижнюю челюсть, затем ещё и ещё…

Кто знает, чем бы всё закончилось, если бы его не оттащили от Эвана, по лицу которого струились кровавые потёки, а глаза впервые взглянули трезво и испуганно.

– Послушай меня, ты, ублюдок, стоит тебе лишь взглянуть в сторону Мари, клянусь, что «ручная работа», которую ты только что вкусил, покажется лёгкой пощёчиной. Я ловко орудую скальпелем, могу заверить, мерзкий циник, «осечки» не будет! – с неистовым гневом выкрикнул Эштон и толкнув Эвана, на диван, молниеносно покинул проклятое, богом забытое, место…

* * *

– Безусловно, это весомая причина, но на кону поставлено слишком много, и я не могу вот так отменить договорённость, которую мы обговорили сотню раз! Сейчас абсолютно неуместно что-либо предпринимать! – возмущённо проговорил мистер Дэвис в ответ на категоричное возражение Эштона касательно дальнейшей судьбы Мари.

– Дурные толки ходили о нём и ранее, но сейчас я воочию убедился, что он гораздо хуже моих опасений. Это никак не идёт в сравнение ни с одним его проступков ранее. Поступайте как угодно: разделите полномочия, переиграйте сценарий – это малосущественно! Я повторюсь: не смейте впредь впутывать в эти нечистоты мою сестру! Хоть четвертуйте меня, но я не позволю вам погубить Мари. Этому браку не бывать! Точка!

После этих слов он встал и направился к двери отцовского кабинета.

– Да чтоб вас, Эштон, как вы не понимаете, не заключи мы этот брак, всё рухнет, мы потерпим полный крах! – растерянно, с отчаянием в голосе ответил мистер Дэвис, чьи дрожащие руки свидетельствовали о достоверности слов.

– Уверен, что выход есть, вы просто не в том направлении ищите, и это явно не конец. Сразу после Рождества мы найдём «пути отступления», – добавил защитник младшей сестры и оставил отца наедине с мыслями. А мысли, между тем, не покидали его ни на минуту.

Разумеется, Эштон не знал всей «подноготной» общих дел. Посему не мог представить, какую цену они заплатят в случае «неустойки». А мистер Дэвис не мог этого допустить.

– Легко делать выводы, будучи в неведении, – произнёс мужчина, оставшись наедине, и сделал глоток обжигающего напитка…

* * *

Рождество – самое сказочное время в году. Это самый любимый праздник Мари. Улицы запорошены снегом, люди суетливо опустошают лавочки и собственные портмоне, однако они довольны, ибо это приятные хлопоты. В это время семьи могут позволить себе то, в чём зачастую отказывали на протяжении года. Это на руку детворе, которая сейчас может вволю полакомиться имбирно – медовыми пряниками различных затейливых форм, украшенными глазурью. Дома в праздничном убранстве, а торжественный звон колоколов проникает прямиком в душу, пробирая до озноба. Будто бы, магическим образом, время остановилось, и единственным взмахом жезла всё вокруг окунулось в атмосферу счастья. Праздничное дерево установлено в каждом доме, аромат рождественско- сливового пудинга наполняет дом невероятным уютом и теплом. Запах хвои, булочек с корицей и изюмом витает по всем переулкам Лондона. Едва ли найдётся тот, кто хотя бы на миг не позволил себе слабость, положиться на силу волшебства. Разве это и не есть Чудо?

Ещё при жизни матери было принято решение ежегодно менять цвета рождественского убранства дома. В последнее Рождество перед её кончиной, обитель украшали игрушками в золотистых и красных тонах. Этот год запечатлелся в памяти девочки. Мари из года в год продолжала поддерживать эту традицию, украшая дом неизменно этими цветами. После нескольких неудачных попыток переубедить её, все смирились, ибо она была непреклонна.

Высокая, пышная ель была украшена декором ручной работы – такую роскошь мог позволить себе далеко не каждый. Небольшие банты, разнообразные деревянные игрушки, яркие ленточки и бусы, а также палочки корицы и дольки апельсинов. Всё, как раньше…

Дона и Эштон с удовольствием присоединились к Мари, и всего за несколько часов дом полностью преобразился!

– Отличная работа! – громко произнёс Эштон, обняв сестру и любимую женщину по завершению кропотливой работы.

– Мы на славу потрудились, определённо не зря! – добавила довольная Дона.

Мари молчала, блеск её сапфировых глаз, краше всяких слов, передавал восхищение. Она была так прекрасна, особенно в минуты радости. Счастье – вот ключ ко всему живому.

Вечером Мари облачилась в праздничный наряд и спустилась вниз. Совсем скоро на рождественский ужин к ним придут гости, приглашённые накануне. В столовой вовсю шла подготовка к их визиту.

– Белоснежное платье из муслина, дополненное красными перчатками, делает образ элегантнее, выгодно подчеркивая вашу утончённость! – подметила, знавшая толк в моде, Дона.

– Ох уж эти бальные платья, они созданы, чтобы бесконечно кружиться в вихре танцев и вскружить головы, наблюдающих за этим прекрасным зрелищем, но отнюдь не для спокойной ходьбы по дому и уж, тем более, не для комфортного сидения на диване! – добавила гувернантка, вошедшая в гостиную в красивом изумрудном платье с разносом, на котором стояли две чашки горячего какао и тарелка с печеньем. Мари улыбнулась, смахнув с лица прядь длинных завитков.

В этот вечер её длинные локоны были рассыпаны по спине, они нежно вились, сбегая вниз до пояса, мягко закручиваясь на концах. Лишь над висками с обеих сторон было закреплено несколько шпилек в виде еловых веточек. За минувший год девушка буквально расцвела. Мари опустилась на софу у камина и ещё раз окинула взглядом ёлку. Её сердце затрепетало, внутри всё сжалось. Она почувствовала необъяснимое чувство тревоги. Поднявшись, девушка взглянула в окно на заснеженный сад.

За окном медленно кружились снежинки. В самую пору. Тут к окошку подлетела небольшая птичка: спинка серо-зеленого окраса с белым брюшком, грудью и боками ярко-рыжего цвета.

Вздрагивая хвостиком, пытливо посмотрела на девушку мелкими, как зёрнышко горчицы, чёрными глазками. Затем наклонилась в поклоне, и порывисто упорхнула прочь. Мари удивлённо посмотрела вдаль. «Может, предзнаменование какое…», – промелькнуло в голове…

Через четверть часа гости заполнили дом звонкими голосами и атмосферой веселья. Все вместе отправились за празднично сервированный стол, с удовольствием вкушая яства. Вокруг царили смех и гармония. Вот он – истинный символ Рождества!

Однако, сам мистер Дэвис отказался присоединиться к празднованию, сославшись на дурное самочувствие и нежелание коротать вечер среди неумолкающей молодёжи. Но, скорее всего, причина была в другом: разговор с Эштоном накануне его сильно расстроил, и он замкнулся в себе. Отец всё больше времени проводил наедине, у себя в кабинете.

«Жизнь – не сюжет из женских романов. Вот она, реальность, за дверью. Распахни её перед тем, кто стучится, и да будетвю вам счастье. И не стоит искать любовь в браках, её там зачастую нет», – однажды произнёс он скептически и черство.

Стук в дверь удивил Эштона, поскольку все гости, приглашённые на ужин, уже собрались. Переглянувшись с Мари, он встал из-за стола и вышел в переднюю. Вслед за дворецким, несущим пальто и перчатки, уверенно шла Люси. Несмотря на то, что никто из семьи Робинсонов не получил приглашения, она не постеснялась и явилась незвано, без капли стыда. И это после того, как невозмутимо оставила Мари в тот день наедине с Эваном.

Мари удивленно распахнула глаза, увидев гостью.

– Знаю, знаю, поздний вечер – не лучшее время для визитов, я и сама не в восторге от собственного брата, но когда, как не в рождественскую ночь, стоит отпустить все обиды! – широко улыбаясь, заявила Люси, подмигнув Эштону, который не разделял её взглядов на произошедшее. Но не станет же он при гостях порицать визитершу. Пусть даже незваную. Её вторжение возмутило и Дону, но она умело сдерживала себя, будучи гораздо рассудительнее взбалмошной девчонки.

Надменно окинув всех взглядом, Люси направилась к Мари, около которой и уселась.

– Я не могла покинуть Лондон, не объяснившись с вами, Мари, мне совестно из-за произошедшего! – поспешила оправдать свой поздний визит девушка.

– Благодарю, Люси, полагаю, у нас будет время обсудить всё с глазу на глаз, – вежливо ответила Мари.

Конечно, она была крайне огорчена поступком Люси и отвечала отказом на все её просьбы встретиться. Но раз уж она персонально осмелилась явиться, видимо, пора объясниться. Чуть повременив, гостья предложила поиграть в настольные игры, как это обычно и происходило на ужинах. Между тем она не упускала возможности при каждом удобном случае кокетливо заговорить с Эштоном и лишний раз покрутить перед его носом своим игривым нарядом, полупрозрачный корсет которого по откровенности граничил с непристойностью.

Дона казалась равнодушной, но кто, как не Эштон, знал, какое недовольство она испытывает, наблюдая за ветреным поведением Люси, легкомыслие которой переступало все рамки приличия.

Тем временем гости определились с забавой, которая занимала особое место в списке рождественских развлечений и была знакома каждому с детства. Игра называлась «Хватка дракона».

Для неё нужна была широкая неглубокая миска, спички, изюминки, немного бренди и достаточно храбрости…

Около полуночи, когда гости ещё и не думали расходиться, Мари пожелала прогуляться. Посмотрев в окно, она увидела, что снегопад усилился. Ей вдруг захотелось побыть одной. Незаметно улизнув от гостей и, накинув на плечи пальто, а на голову широкий мягкий шарф, вооружилась свечой в металлическом подсвечнике, вышла во двор. На улице было тихо и божественно красиво. Снег покрыл ступеньки, перила, деревья и ветхую материнскую беседку. У неё кольнуло в груди. Сейчас это место

показалось по-особенному одиноким и позабытым. Оберегая пламя свечи от снега, она медленно направилась в сад. Мари опасалась одиноких прогулок по ночам, но нынче на улице было настолько светло и спокойно, и, если что-то и могло произойти, так это чудо!

Ей вдруг показалось, что входная дверь скрипнула, послышались мужские голоса. Видать, кто-то из гостей вышел на крыльцо. Почти дошагав до беседки, девушка заметила свежие следы на снегу. Она подумала, что прийти сюда было не самой лучшей идеей с ее стороны. Вмиг ей стало жутко. За спиной послышался шорох и тяжёлые шаги, её рука задрожала, а вместе с ней и свеча.

Девушка в ужасе попятилась назад, но было слишком поздно…

Крепкая мужская рука схватила Мари за локоть и потянула на себя, отчего ноги девушки подкосились, и она рухнула прямо в объятия страха. Мари громко вскрикнула, но рука в кожаной перчатке крепко зажала ей рот, лишив всякой возможности позвать на помощь. Одним ловким движением таинственный похититель перекинул девушку себе на плечо и быстрым шагом направился к задним воротам. Мари ощутила дикий животный страх, от которого перехватило дыхание, а спустя несколько секунд отчаянного сопротивления, она обмякла и повисла на нём без чувств.

В миг прекрасная волшебная ночь обернулась рождественским кошмаром, свидетелем которого стала одинокая свеча, брошенная на месте преступления…

Когда домочадцы спохватились, было слишком поздно. Обойдя все помещения в доме, они убедились, что девушка пропала, словно в воду канула. Эштон переспрашивал каждого, кто и когда видел её в последний раз. Оказалось, коллега Эштона, Бен, видел, как тепло одетая со свечой в руке, Мари вышла во двор ближе к полуночи. Он не придал этому значения и не стал интересоваться, посчитав это дурным тоном, поскольку подумал, что девушка направилась в «отхожее место» по нужде.

Дона рыдала безудержно. У мистера Дэвиса прихватило сердце.

Благо среди гостей оказался доктор, ибо Эштон был не в состоянии оказать первую помощь даже себе…

Люси тоже не находила себе места и была ошеломлена случившимся. Она мысленно перебирала все возможные варианты произошедшего, и был среди них один вполне вероятный, но чрезмерно неприглядный. Об этом-то она решила умолчать.

Рано утром Эштон обратился к главному комиссару столичной полиции (Metropolitan Police).

Возвращаясь из города, Эштон прошёл через задний двор. Его мысли были настолько запутанными, а голова такой тяжёлой, что он не сразу заметил запорошенный снегом подсвечник прямо у входа в беседку.

– Боже праведный, она была здесь! Что всё это значит?! – отчаянный крик, вырвавшийся из его груди, разлетелся по округе. Рухнув на заснеженную скамью, он не сразу разглядел следы преступления, указывающие на загадочного похитителя. И хоть снег довольно обильно засыпал тропу в углублённых местах, Эштон отчётливо распознал большие следы мужских ботинок.

В ужасе, зажав рот рукой, он поспешно пошёл по следам, которые тянулись до самых ворот, а там уж затерялись среди сотни других следов, оставленных экипажами. Отчаяние, боль и ярость выражались громкими возгласами и горькими слезами.

Мертвенно – бледный Эштон упал прямо в снег и ниц лежал до тех пор, пока Дона, заметив его через окно, рыдая, не выбежала, умоляя зайти в дом.

* * *

Открыв глаза, Мари не сразу сообразила, где она и что происходит. Медленно подняв голову, девушка обнаружила, что лежит на мягком кожаном сиденье. Было страшно представить, как она сюда попала и что будет происходить дальше. Мысль о похитителе наводила леденящий ужас. От верёвок её руки отекли, запястья ныли. Наряд, и до того причинявший дискомфорт, сейчас стал настоящей обузой. Влажный, измятый, он облепил крепко связанные ноги. Кринолиновый каркас под платьем для пышности, сейчас неуместно сдавливал бёдра, причиняя ещё большее неудобство. Рот онемел от кляпа и это тяготило больше, чем скованность движений. Очевидно, что это похищение, и сейчас её куда-то увозили. В карете было тепло и чисто, отдалённо пахло лавандой. Кое-как сев на пол, Мари удалось выплюнуть лоскут ткани. Было светло, ночь выдалась на удивление ясной, чудесной. Вот только произошедшее никак нельзя было назвать «волшебством». Сделав усилие, девушка взглянула в окошко, затянутое тёмной плотной тканью, но не увидела никаких следов цивилизации. Вокруг ничего, кроме леса и одинокой дороги. Забившись в угол и задрожав от очередного приступа паники и ужаса, она упала на пол без чувств…

* * *

– Всё в трубу! – закричал Робинсон- старший, смотревший на улицу в окно своего кабинета.

– Чёрт возьми, что бы это могло значить? Кто, вообще, посмел вмешаться в это дело, основательно разворотив его! – гневно добавил он.

* * *

Карета резко свернула в сторону, отчего девушка, ударившись головой о боковую стенку коляски, вмиг пришла в чувство. Видимо, её длительное путешествие подошло к концу. Встречный экипаж вселил в Мари волну храбрости и капельку надежды. Выплюнув клочок ткани, она стала громко кричать.

Слёзы градом катились по её напуганному лицу. Но возница спокойно и, как ей показалось, равнодушно, покатил дальше, так и не услышав ее мольбы о помощи.

Чуть погодя, карета со скрипом остановилась. Зажмурив глаза, она, съёжившись, в ожидании, что сейчас дверцу распахнёт некто извне и набросится на нее, вонзив в кожу свои длинные острые когти, терзая плоть до самых костей, разрывая на клочки всё вокруг, вплоть до внутренней обивки экипажа. Будучи уверенной, что он, несомненно, будет жесток и груб, Мари взмолилась, чтобы всё закончилось, как можно быстрее. Заслышав шаги, девушка почувствовала в ушах стук своего сердца. Ей казалось – стоит встретиться с похитителем взглядом, как тут же её сердце разлетится на куски. Крепко сомкнув длинные, влажные ресницы, она притворилась без памяти, только бы не встречаться взглядом со зверем.

Дверь, запертая снаружи, с треском отворилась. Вот он… оборотень… чудовище, предстал перед ней.

Он стоял неподвижно и молча. Сначала испытующе окинул жертву взглядом, затем обвёл глазами вокруг, дабы убедиться, что кругом нет ни одной живой души. Убедившись, что нет посторонних глаз, он осторожно потянулся к бесчувственной девушке и тихо произнёс:

– Что ж, мисс, мы на месте.

Услышав его голос и почувствовав прикосновения к своей руке, она окаменела и лишилась чувств.

Очнувшись, Мари осознала, что наступил рассвет и она находится в маленькой комната с камином напротив кованой кровати. Одинокая свеча почти догорела: казалось, ещё чуть-чуть и, издав потрескивание, она угаснет, оставив тонкую струйку дыма, которая устремится прямиком к потолку. Здесь было сухо и достаточно тепло, отчётливо пахло древесиной и всё той же лавандой. Постель, на которой она лежала, в том же злосчастном платье, укрытая махровым одеялом, была свежей и приятно пахла бельём, которое подолгу сохнет на морозе. Ботинки её стояли у камина, пальто висело на стене. Руки и ноги не были ничем обременены, что немало её удивило. Мари не могла припомнить, как здесь очутилась. Ей было по-прежнему страшно, однако не происходило ничего ужасного. Девушка лежала безмолвно, опасаясь, что каждое её движение может привести к непоправимому. Глубоко выдохнув, она сглотнула комок в горле и, заливая слезами свое негодование и тревогу, смотрела на очаг, пока огонь в камине не сморил её, погрузив в безмятежность и забвение…

* * *

День клонился к вечеру. Безутешный Эштон не находил себе места. Исчезновение сестры отняло у него покой, аппетит и сон. Сбившись с ног, он обивал пороги всех государственных служб по делам без вести пропавших. Вооружённые отряды прочёсывали все переулки и трущобы в поисках пропавшей девушки, но безрезультатно.

– Пусть перевернут вверх дном весь Лондон, да хоть весь мир, только найдут ее и вернут домой! – кричал Эштон, разрывая голосовые связки, отчего вскоре совсем охрип.

Меряя быстрыми шагами гостиную, накануне по-праздничному украшенную сестрой, его сердце разрывалось от боли и беспомощности. Сама мысль о том, что могло произойти с ней за это время, сводила с ума. Случившееся той ночью наводило на мысль о причастности к этому делу Эвана, однако не было никаких доказательств его вины, как и не было улик, указывающих на его невиновность.

– Я не смогу снести этого, Дона, если она не вернётся, я не осилю это бремя! Умирая, матушка доверила Мари мне, мне, а не отцу! А я, я не сумел уберечь её, не справился с тем, о чём клятвенно пообещал матушке перед кончиной.

Рыдая, он положил голову на колени плачущей женщины, которая в свою очередь боролась с теми же страхами, что и он.

Мари была взаимной любовью Эштона и Доны, вместе с тем её исчезновение стало их совместным горем…

* * *

Скрип деревянной лестницы сообщил о приближающихся тяжёлых шагах, под гнётом которых старое дерево поскрипывало. Вжавшись в изголовье кровати, Мари уткнулась лицом в подушку. Поворот ключа в двери объяснял причину ее не связанных рук. «Здесь всё предусмотрено», – подумала она.

На пороге комнаты появился мужчина. Итак, в шаге от неё стоял её обидчик. Через несколько минут тишины и бездействия любопытство взяло верх, девушка незаметно, осторожно раскрыла пышные мокрые ресницы и взглянула на преступника.

Им оказался высокий, стройный, широкоплечий мужчина, одетый в чёрные одеяния и черный цилиндр. За исключением одних только глаз, его лицо было спрятано под платком. Его образ был настолько тёмным, что ещё немного – и он мог спокойно затеряться в кромешной мгле. Неожиданно мужчина заговорил:

– Я оставлю вашу одежду здесь, на стуле, а ужин – на столе. Вам нечего опасаться, можете спокойно привести себя в порядок, затем подкрепиться. Набравшись достаточно храбрости, вы сможете спуститься вниз. Там гораздо светлее и просторнее, чем здесь. Я когда-то сам невзлюбил эту комнатушку, больше похожую на каморку. По этой причине отказался обставлять её должным образом, но, видимо, придётся, – спокойно произнёс мужчина, положив одежду в указанном месте, а блюдо с чем-то тёплым, отдававшим паром, поставил на стол и осторожно вышел, прикрыв дверь, не запирая на ключ.

Мари была удивлена не меньше, чем напугана. Она совершенно не понимала, что происходит, почему она здесь и что ее ждет. Он не причинял вреда, но и своим спокойствием пугал не меньше. Её страшило всё, даже собственная тень, но выхода не было. Пока не было…

С первыми лучами солнца девушка разомкнула веки. Убедившись, что это не сон и что она действительно стала узницей таинственного злодея, мотив преступления которого ей был всё ещё неизвестен, Мари поднялась с постели и проверила, заперта ли дверь изнутри. Заперта. Наконец, освободившись от платья, она, не раздумывая, бросила его прямо в камин и торопливо надела тёплое, шерстяное платье простого кроя, лежащее на стуле.

Не беда, что немного свободно. У неё не было выбора.

Ужин остался нетронутым, ей даже в голову не пришло его попробовать – лучше умереть с голоду. «Кто знает, какую отраву он мог в него подбросить?» – думала она. В дневном свете комнатушка показалась не такой уж скудной и страшной. Густой вязкий мрак, наполнявший стены помещения, выветрился с приходом рассвета. Девушка внимательно осмотрелась. Деревянный стол и стул у окна, с кипой листов бумаги и чернильницей, невзрачный комод в углу, а на нём подсвечник и не исполь-зованные восковые свечи, круглый ковёр из шерсти на дощатом полу – вот и вся обстановка.

– Пора отсюда выбираться, – промелькнуло в голове у

Мари.

Эх, если бы она знала, сколько дней ей предстоит провести в стенах этой скромной обители…

* * *

Далеко за полночь мистер Дэвис вернулся домой и сразу же поднялся в свой кабинет. Эштон, не сомкнувший глаз, сразу же последовал за ним.

– Куда вы запропастились, отец? Мало того, что я извёлся в поисках Мари, так ещё и вы пропали! Я уже стал подумывать, не отправить ли за вами поисковую службу! – возмущённо и взволнованно проговорил Эштон, взглянув на отца, покраснев-шие глаза которого были на мокром месте.

– Присядьте, Эштон, – указав на соседнее кресло, произнёс отец.

– Я ходил к Робинсонам. Томас утверждает, что Эван весь вечер был дома. Дескать, есть те, кто может это подтвердить. Я же, в свою очередь, не стал настаивать на обратном, поскольку не имею доказательств. Мы мирно разошлись, дабы общими усилиями отыскать настоящего преступника. В той или иной степени – «худой мир лучше доброй ссоры», так сказать, – произнёс мистер Дэвис.

– Чёрта с два! – воскликнул раздражённо Эштон.

– Только не говорите, что им удалось влить вам в уши эту ложь, и вы купились на этот фарс! Ага, да как бы не так, а я возьму да поверю, что этот мерзавец просидел, сложа руки, в рождественскую ночь! Такую дичь на голову не натянешь, и я самолично выбью из него не только всю дурь, но и правду! Будет у меня, как «шёлковый»! – произнёс Эштон, не в силах сдержать нахлынувшую ярость и отчаяние.

Сэр Дэвис, глядя на догоревшие поленья в камине, ответил: – Ваша суетливость нам не на руку, Эштон. Поберегите силы, полагаю, это не совсем то, что нужно для поисков нашей девочки! – тут он заплакал, закрыв лицо руками…

* * *

Лишь на третьи сутки Мари осмелилась покинуть комнату и даже спуститься вниз. Сильная жажда заставила её действовать. На свой страх и риск она вышла на площадку второго этажа. Никого. Чуть дальше по периметру размещались ещё две комнаты, на это указывали широкие двери. Это был небольшой двухэтажный деревянный дом. Безусловно, старому особняку он не ровня, но вполне мог сойти за скромный, обветшавший семейный очаг, который некогда был в гораздо лучшем состоянии. На первый взгляд заброшенный, но достаточно крепкий. Через окно на улицу, Мари убедилась, что вокруг только

лес, снег и небольшая ветхая пристройка неподалёку. Звать на помощь не имело смысла, тем более она могла вызвать гнев у своего обидчика, а ей этого, ой как не хотелось. Нужно бежать, только бегство – шанс на спасение. Вот только рано ещё, сейчас она слишком слаба, а это – верная гибель. Не стоит рисковать, умереть она всегда успеет, а чтобы выжить, нужно бороться и бороться как следует!

«Нужно играть с ним на его же условиях, чтобы в самый удобный момент ловко обойти его», – думала Мари, заглянув за перила. Убедившись, что злодея там нет, она медленно шагнула вперёд, ступая по скрипучим ступенькам, ведущим вниз.

Здесь было просторно и порядком лучше, чем на втором этаже: окна оказались закованными в железные решётки, большая входная дубовая дверь заперта снаружи, громоздкий камин, два больших кожаных кресла, зелёная потрескавшаяся обивка которых давно себя изжила. Огонь почти погас, и девушка посчитала уместным подбросить пару поленьев, чтобы поддерживать тепло и не окоченеть преждевременно. Потирая руки, она раздула жар и подбросила лежавший в углу хворост, а сверху положила дрова покрупнее. Несколько газет в одном из кресел Мари приметила, как только спустилась, сейчас они пригодились.

Урчащий живот требовал пищи, и как можно скорее. Осмотревшись вокруг, узница заметила ещё одну дверь, открыть которую она осмелилась не сразу. Вооружившись поленом, она подтолкнула её плечом и неожиданно влетела в другую комнату – дверь оказалась незапертой и очень податливой. Испуганно отступила назад, но, убедившись, что там никого нет, повторила попытку найти что-нибудь съестное. Но тщетно, вокруг один только хворост, дрова и пыльные сундуки, на которых висели замки размером с её кулак. Разочарованно отступила назад, но вдруг заметила, что за плотной шторкой находится помещение без двери. Осторожно просунув голову, Мари убедилась, что нашла то, что искала. Вот она, столовая, так сказать! Скромная небольшая коморка с несколькими полочками, буфетом, столиком и сиротливым стулом. Вся мебель была из красного дерева, но старая и давно утратившая свой блеск. Должно быть, раньше здесь всё было по-другому, лучше, живее. Сейчас же, напротив, это место напоминало убежище скитальца, лишь время от времени заглядывающего сюда, позволив многолетней пыли похоронить былое.

Все поверхности были заставлены всякой мелочью, и

никакого намёка на уют. Было много старинного, антикварного хлама, давно забытого и никому не нужного. И, вообще, кому принадлежало все, что здесь накопилось? Человеку, осмелившемуся пойти на преступление? Едва ли.

Из съестного в буфете, среди старых серебряных приборов и керамической посуды, пленница обнаружила лишь небольшой ломтик чёрствого ржаного хлеба и маленький пузырёк с какой-то жидкостью. Мари мучала жажда и голод. Недолго думая, она вернулась в кресло и, сев у очага, который разгорался с новой силой, стала жадно поглощать хлеб, затем залпом запила его чем-то «крепким». Она жевала и плакала от обиды и безысходности.

Горячительный напиток почти сразу подействовал на несведущую в таких делах девушку. Тепло разлилось по всему телу, а голова закружилась. Её неопытный, хрупкий организм не мог вести борьбу со зрелым виски многолетней выдержки. Сидя перед камином и, глядя на очаг, Мари представляла, каково сейчас её семье. Маловероятно, что им легче, чем ей. Бедняжке ничего не оставалось, как молиться, чтобы её нашли до того, как этот человек вернётся. Её одолевали опасения: а что, если он посягнет на ее честь и достоинство, подвергнув терзаниям не столько тело, сколько душу?

Если он замыслит надругаться над ней, она без капли сомнения покончит с собой, на это у неё найдётся смелости куда больше, нежели жить запятнанной и униженной! Обездоленная девушка настроилась решительно. Но через минуту- другую ее бдительность ослабла, мысли улизнули. Многолетний виски помог бедняжке отбросить все страхи и уснуть.

Однако, кто бы мог предугадать, что этот кошмар случитслучиться именно с ней?! И сейчас она крепко спит посреди глубокого, дикого леса, уповая на волю небес…

* * *

Не говоря ни слова, сжав правую руку в кулак так сильно, что костяшки его пальцев побелели, Эштон двинулся по коридору большими шагами и настиг Эвана, стоявшего у окна в гостиной.

Схватив подозреваемого за шиворот сюртука, он буквально пригвоздил его к стене.

– Где она?! – вне себя от ярости проревел Эштон так, что на этот крик в гостиную прибежал лакей и еще несколько человек из прислуги. Наблюдая за происходящим, они пришли в замешательство, не сразу сообразив, какие принимать меры.

Управляющий попытался остановить посетителя, на что тот резким жестом предупредил, что благоразумнее будет держаться подальше.

Глаза Эштона метали молнии, способные испепелить неприятеля дотла. Трудно представить, что чувствовал в этот момент сам Эван. Ведь стоило визитеру лишь замахнуться, как тот буквально взвыл от ужаса.

– Чёрт возьми, Эштон, что на этот раз?! Вы давеча чуть не снесли мне челюсть, что за повышенный интерес к моей персоне? На сей раз я пойду писать на вас жалобу! – сердито и в то же время робко предупредил горемыка, ссадины которого всё ещё красовались над губой и на лбу.

– Я сотру вас в порошок, если у меня появится хоть малейшая зацепка о вашей причастности. И зарубите себе на носу: если по вашей милости с её головы упадёт хоть один волосок, я уничтожу вас собственными руками. Искореню, как последний сорняк! – добавил он, сдерживая желание обрушить на него кулак сильнее молота.

– Я ясно объяснил?!

– Предельно! Что тут неясного?! – торопливо ответил Эван, глядя перепуганными глазами.

– Вы, конечно, можете возмущаться и требовать что угодно, ибо я дал немало почвы, но смею заверить, что к этому событию я не причастен. Предполагаю, что существует ещё кто-то, с кем вы что-то не поделили. Стало быть, вы не там ищете, милый друг! – ощутив ослабленную хватку Эштона, воспрял духом оторопевший Эван.

– Говорите, да не заговаривайтесь, этакий вы ублюдок, и не вздумайте произносить свои безрассудные допущения, потому что ваш прелый, слабый разум не способен ни на одну здравую мысль! – прорычал Эштон и, отбросив Эвана в объятия стоящего неподалёку лакея, пулей покинул поместье Робинсонов…

– И с чего это он меня недоразвитым обозвал, я уж молчу о репейнике. Однако?! А вы что смотрите, олухи, нет чтобы заступиться. Ротозеи! – злобно пробормотал Эван, изливая своё негодование на, впавшую в немилость, прислугу…

Эштон шёл, почти не видя дороги и не различая улиц. С неба сыпались снежинки, в блаженном неведении о его трагедии. Всё было обильно окутано снегом, словно зима силилась заключить в свои холодные объятия весь праздничный город. Но для Эштона нынешнее Рождество стало крахом, и едва ли существует какая-то сила, способная это изменить.

– Я отыщу вас, Мари, чего бы мне это ни стоило, – лихорадочно повторял Эштон, сидя на запорошенной лавочке в центральном парке города. Его пальто и цилиндр густо припорошило снегом, а лицо было омрачено печалью. Пурга разогнала людей по домам, и это было, как никогда, на руку скорбящему брату. Сейчас он меньше всего желал слышать многоголосье толпы, наблюдать за беззаботно шествующими прохожими или, того хуже, столкнуться с кем-либо из знакомых. По натуре добрый и любезный, сейчас он был как натянутая струна, подозревая всех и вся. Эштон предпочитал скитаться в одиночестве по улицам, словно лишённый крова, бродить до полуночи по Лондону, только бы не возвращаться домой, не находиться там, где её больше нет. С каждой минутой, без вестей о Мари, внутри него что-то погибало, пожалуй, это погибала надежда.

Его бескровное, осунувшееся лицо пугало Дону. За эти несколько дней он сильно исхудал, а взгляд стал безучастным и блеклым…

* * *

Пробудившись, Мари, приподнявшись на локтях, огляделась по сторонам. Девушка осторожно села в кресле, и вдруг почувствовала, что в комнате не одна. Свежие дрова в камине стали прямым доказательством его присутствия. Также на кухонном столе лежал небольшой свёрток бумаги, которого давеча точно не было. Мари задрожала от страха: он был здесь, наблюдал за ней, пока она спала. Посидев с четверть часа, она устала выжи-дать обидчика и осмелилась проверить, не забыл ли тот запереть дверь перед уходом. Конечно, ночной побег в заснеженный лес – это верная смерть, однако существуют версии и похуже.

Но подойдя ближе к двери, девушка вздрогнула – дверь была заперта. Изнутри…

На цыпочках она побежала наверх и укрылась в маленькой комнатке. Закрыв дверь, для пущей крепости подперла тяжелым деревянным стулом. Мари посмотрела на камин, в котором всё так же пылал огонь.

– Будь он неладен! – возмутилась пленница…

* * *

Зайдя в переднюю, Эштон сразу услышал мужские голоса и оживлённый разговор у камина. «Как кстати», – подумал он и, оставив одежду дворецкому, прошёл дальше.

Отец сидел в своём кресле у камина, ещё два джентльмена разместились напротив на диване. Это был Робинсон-старший, что тут же стало раздражать Эштона. «Странно, что я сразу не узнал его по голосу, – мелькнуло в голове у Эштона. – Ну да бог с ним!».

Второй же, неприлично высокий, худощавый мужчина с забавно закрученными кверху усиками, старый знакомый его отца, а по совместительству их семейный адвокат мистер Кэмбелл, которого Эштон почитал гораздо больше. Он был ровесником мистера Дэвиса, но выглядел несколько старше своих лет, однако обладал приятной наружностью.

Не желая долго изъясняться, Эштон поприветствовал мужчин рукопожатием и, присев рядом с отцом, поспешил пояснить, где был всё это время, дабы избежать лишних вопросов.

– Я долго работал сегодня, отец, а затем прогулялся по

Гайд-парку.

– В такую метель? – возмущённо спросил отец.

– Всё верно, – хмуро отмахнулся собеседник.

Эштон и мистер Робинсон встретились взглядами. Наступило неловкое молчание.

Паузу нарушил мистер Кэмбелл, обратившись к только что вошедшему молодому человеку:

– Ох, Эштон, у вас такое измождённое лицо!

– Я бы добавил, что на нём его и вовсе нет, если не учитывать тёмные круги под глазами, – невесело подтвердил хозяин дома.

Но на эти встревоженные реплики Эштон лишь криво усмехнулся, сдвинув брови.

Между тем мистер Робинсон молча наблюдал за происходящим, вращая в правой руке свою «третью ногу», то бишь трость. Вторично окинув Эштона оценивающим взором, он, вероятно, всё ещё не мог забыть художественную роспись на лице своего отпрыска, предпочитая покрывать его выходки и мириться с тем, что есть.

– Есть ли у вас какие-либо подозрения по поводу произошедшего? – вновь обратился мистер Кэмбелл к Эштону.

– Безусловно! – протяжно ответил Эштон и взглянул на второго гостя. Тот удивлённо вскинул широкие брови.

– А что, если я и в самом деле нахожу произошедшее весьма подозрительным и благоприятным для этой семейки?

– Эштон! Прекратите, бога ради! – прокричал мистер Дэвис, крайне возмущённый нетактичной выходкой сына. Сперва сын, затем его отец – они оба бередили раны Эштона уже одним своим видом. Душевная боль которого, поверх того, была чудовищной.

– Дорогой Эштон, в силу всего произошедшего, я более снисходительно отнесусь к вашим ничем не обоснованным обвинениям, предполагающим мою причастность или соучастие Эвана в исчезновении вашей милой сестры. Но только сегодня и лишь потому, что лично разделяю вашу тревогу и опасения, допуская, каково вам нынче. И всё же убедительно прошу впредь не пускать в сторону моей семьи реплики, за которые вам потом будет совестно. В частности, поскольку ни я, ни мой сын никоим образом не причастны к горю, постучавшему в ваш дом. На этот счёт у нас имеется железное алиби. Завтра же, ранним утром, мы приглашены для дачи показаний. Уверен, этого будет достаточно, чтобы устранить всякие подозрения. Затем вам предстоит, в свою очередь, преклонить колено в знак признания своей вины за нанесённое публичное оскорбление! – претенциозно и уязвлённо произнёс мистер Робинсон.

На что Эштон ещё больше вспыхнул и дерзко ответил, продолжая сверлить взглядом своего оппонента:

– Я не стану просить прощения ни за одно из вышесказанных слов. Ибо, в моём понимании, истина не требует извинений! Не бывать тому, можете немедленно выбросить эту блажь из головы! Ведь это ваш сын-негодяй посмел оскорбить Мари, и уже за этот мерзкий проступок вашей семье должно быть стыдно!

Исходя из этого, кому, как не вам, должно преклонить голову, высокочтимый мистер Робинсон!

Мужчина, перед которым разыгралась данная сцена, поспешил унять пылкость убитого горем брата и униженного гостя.

«Надобно как можно скорее пресечь эту размолвку, разрастающуюся с каждой последующей репликой», – подумалось мистеру Кэмбеллу.

Но оскорблений и ложных обвинений, по его мнению, Робинсон-старший не намеревался более терпеть. Побагровев, как варёная свёкла, он вскочил на ноги, не сразу вспомнив о трости, которую уронил на пол. Казалось, ещё чуточку, и его круглая голова треснет прямо на затылке. Вытаращив глаза, он закричал:

– Довольно! Я ни минутой больше не задержусь в стенах этого дома, где перестали чтить человеческое достоинство и доброе имя! Видит Бог, я был готов решить это дело миром, но теперь буду следовать другим путем!

Возмущённый гость покинул дом, несмотря на многочисленные просьбы мистера Дэвиса остаться. Трое джентльменов продолжили сидеть у камина, держа в руках по бокалу с коньяком, благодаря которому глава семейства пытался унять тревоги и поразмыслить, каким образом наладить многолетнюю «стезю», целостность которой одним махом подорвал Эштон, поставив

под угрозу ВСЁ. Отец был крайне недоволен выходкой сына, но не стал хулить его при госте. Не сейчас.

Тем временем мистер Кэмбелл, закинув длинную костлявую ногу на ногу, закурил сигару и обратился к Эштону:

– А что, если вы ошиблись, Эштон, станет ли вам совестно за нанесённые оскорбления в адрес мистера Робинсона?

– Маловероятно! – резко ответил Эштон. – Поначалу я присматривался к их «нешаблонной семейке», закрывал глаза на странности и фривольность. Не говоря уже о том, что по глупости искал в них что-то стоящее! Даже звучит абсурдно!

Эштон криво усмехнулся.

– Возьмём, к примеру, мистера Робинсона: он-то явно знает больше, но тщательно это скрывает. Вот и пользуется разными способами манипуляции, опираясь на уязвлённое самолюбие. Этакий отвлекающий манёвр! Ну, невозможно оскорбить достоинство того, кто уронил его самолично лишь бы достичь намеченной цели. Разве вы не чувствуете, от него так и разит лицемерием и коварством? А его сын такой же отборный, изворотливый циник, к тому же редкостный кретин! А что о дамах, спросите вы. О них я говорить не стану, уж крайне негодное это дело, – вкушая каждое слово, ответил Эштон, восковое лицо которого осветилось пламенем камина.

Мистер Дэвис омрачился пуще прежнего.

– Какой вздор! Мой единственный сын теряет рассудок. Пропустите мимо ушей всё, что он вам сейчас наплёл, мистер Кэмбелл. Право, не узнаю его в последнее время. А что нашло на него сегодня – для меня и вовсе загадка! – раздражённо произнёс мистер Дэвис, не выдержав красноречивых излияний сына.

– С меня на сегодня довольно! Прошу извинить, но мне нужно удалиться. Сердце не к чёрту в последнее время. А тут ещё эта сцена!

Он поднялся, пожал сухую, жилистую руку старого товарища и покинул помещение, зорко покосившись на сына, на которого затаил глубокую обиду.

«Совсем уж распоясался», – уходя, добавил полушёпотом. Эштон закатил глаза, раздосадованный, очередной размолвкой с отцом, который никогда не принимал его сторону, дабы стать ему верным соратником…

* * *

Спустя несколько дней, около шести часов вечера, Эштон сидел за столиком в одном из местных клубов, которые он иногда посещал, хоть и крайне редко. Вечерние сумерки опустились на город вместе с продолжительным снегопадом. Баловни судьбы беззаботно и звонко смеялись, неспешно прогуливаясь по улицам. Между тем он наблюдал и тихо ненавидел снег, а также сопровождавший его мороз. Благо в заведении было светло и комфортно. Это был один из тех клубов, где встречалась исключительно культурная и элитная часть лондонских господ, за чем тщательно следило руководство клуба. Это место славилось порядком, и именно по этой причине завоевало расположение Эштона.

Выдохнув, он достал часы из кармана жилета.

– Всё в порядке, видимо, я тороплю время, – мысленно успокоил себя подавленный молодой человек. Заказал две порции двой ного джина, одну для себя, вторую для джентльмена, появления которого он напряжённо ожидал.

Ровно в шесть к нему подошёл мужчина и окликнул по имени.

– Сэр Эштон Дэвис?

– Всё верно, – подтвердил Эштон, поднимаясь с места.

Перед ним стоял мужчина лет тридцати, на голову выше самого Эштона, крепкого телосложения. Облачённый в тёмно-серое пальто, сюртук и брюки в той же цветовой гамме и шёлковый жилет на несколько тонов светлее, он производил впечатление педантичного человека. На голову господина был натянут чёрный цилиндр, в руках – чёрные перчатки из матовой кожи и небольшой саквояж.

Поспешно освободив правую руку, он протянул её Эштону и представился:

– Детектив Блэквуд… Рой Блэквуд.

Его рукопожатие оказалось крепким и уверенным.

– Эштон. Эштон Дэвис.

– Приятно.

– Взаимно.

Присев напротив Эштона, мужчина, предварительно отдав пальто и шляпу управляющему, оставил при себе только саквояж и перчатки.

Несколько удлинённые волосы, ранее разделённые пробором набок и аккуратно зачёсанные вверх, немного растрепалась под головным убором. Но гость поспешно пригладил волосы, дабы непослушный вихор по традиции не спадал ему на лоб.

Джентльмен обладал аккуратными пропорциональными чертами лица с треугольным подбородком. Лицо обрамляла коротко остриженная чёрная борода с бакенбардами до висков, придавая ему ещё большую мужественность, хотя и несколько прибавляя в возрасте. Облик мужчины смело можно назвать идеальным. Красивые чёрные глаза и пышные ресницы, над которыми тянулись длинные, в меру густые брови, красивой формы нос, живые и достаточно объёмные губы, ухоженная борода.

Солидно, со вкусом одетый, с дорогими часами и перстнем на левой руке, он легко мог сойти за богатенького сына лондонской знати. Быть может, таковым он и являлся, что нынче мало заботило отчаявшегося брата. Однако первое впечатление этот джентльмен производил приятное. И он был необходим Эштону по совсем другому вопросу. Крайне важному.

– Я много слышал о вас, как о профессионале своего дела, мистер Блэквуд, – произнёс Эштон, глядя на собеседника. – И скажу честно, был крайне удивлён, что в столь молодом возрасте вам удалось достичь таких успехов.

– Благодарю. Но я всего лишь делаю свою работу. Причём не за малые деньги. И возраст здесь явно ни при чём, – вежливо, но резко ответил Рой Блэквуд.

– Освежите мне память, пожалуйста, я, запамятовал, кто именно порекомендовал вам меня? Я нечасто разбрасываюсь визитными карточками, посему полагаю, что просто так вам, вряд ли, удалось бы выйти на меня, – поинтересовался детектив, немного прищурившись.

– Кэмбелл. Патрик Кэмбелл. Он давний друг нашей семьи и отличный адвокат. Собственно говоря, именно ему удалось достать вашу визитку, а я имею честь познакомиться с вами лично! – слегка улыбнувшись, ответил Эштон.

– Мистер Кэмбелл, вот как, припоминаю такого. Как я сам не догадался, – по какой-то личной причине иронично молвил детектив. – Кэмбелл действительно хорош в своём деле.

– Всё верно! – подтвердил Эштон.

– Что ж, мистер Дэвис, начнём! Сейчас я стану вносить в записную книжку всю нужную информацию о пропавшей, и мы приступим непосредственно к делу, которое свело нас с вами. Вы же, в свою очередь, должны как следует восстановить в памяти хронологию событий и рассказать мне о случившемся во всех подробностях, которые вам известны, стараясь не упустить мелких, но важных деталей.

Эштон утвердительно кивнул.

– И так, назовите имя пропавшей.

– Мари… То есть, Мариэль Дэвис, – со вздохом и болью в сердце произнёс Эштон.

– Возраст?

– Семнадцать.

Затем последовала череда вопросов, на которые Эштон отвечал развёрнуто и честно. Иногда он переспрашивал, иной раз лишь кивком головы подтверждал понимание слов собеседника.

Чуть погодя Блэквуд достал портсигар и извлёк одну сигару. Она была длиннее обычной сигареты, из тёмно- коричневой бумаги, обрамлённая золотистым кольцом у конца. Он угостил и Эштона, но тот вежливо отказался, не имея пристрастия к вредным привычкам.

Сам же Блэквуд с удовольствием закурил и, сквозь густой дым, внимательно посмотрел на убитого горем молодого человека. Безусловно, будучи непревзойдённым в своём деле, его было сложно чем-то удивить, и всё же, наряду с приобретённым мастерством, Блэквуду удалось сохранить простое человеческое сострадание…

– То есть у вас возникли подозрения лишь на почве возникшей симпатии Эвана Робинсона к пропавшей девушке, то есть вашей сестре?

– Не только: этот человек – крайне скользкий и гнусный тип, внушающий отвращение. Полагаю, он на многое горазд, в частности, и на само похищение. Этот вопрос меня беспокоит с первой минуты исчезновения Мари, – с презрением к упомянутому Эвану, сказал Эштон.

– Стало быть, у вас на руках нет никаких улик, кроме личной неприязни к данному субъекту? Я правильно понимаю? А в нашем деле предвзятость только вредит и мешает трезвому взгляду на саму ситуацию. Презрение – тонкая трость, а потому плохая опора, – сухо ответил детектив и отложил карандаш с тонким острым грифелем.

Подняв одну бровь, он сложил руки на груди и вызывающе посмотрел на Эштона, сверкнув чёрными глазами.

– Мистер Дэвис, я частный, независимый специалист по сыскному делу. Вместе с тщательно лично подобранной командой, я раскрыл полдюжины разных нестандартных и запутанных дел, десяток из которых ждут разоблачения со дня на день. Данная деятельность имеет свою специфику, но мой опыт и методы работы почти никогда не давали осечки. Моя дотошность порой мне самому досаждает, но таков уж я есть. Пусть кажется, что дело зашло в тупик, я укажу вам на свет, вскрыв всю истину. Тем самым выведу на «чистую воду» и упомянутого вами мистера Робинсона. Нас интересует, имеет ли он какое-либо отношение к делу, а ваша личная неприязнь меня мало волнует, – произнёс он строго и уверенно.

Эштон внимательно наблюдал за его жестами, прислушивался к каждому слову. Он подметил, что привлекательные черты детектива иной раз портит едва заметная жёсткость. К тому же тот оказался весьма прямолинейным человеком.

– Полагаю, вы правы, – со вздохом произнёс Эштон, покосившись в сторону.

– Итак, мистер Дэвис, выдыхайте! Не существует преступника, способного увернуться из моей цепкой хватки. Такие изощрённые мне, во всяком случае, не попадались.

Впервые за весь вечер мужчина «подобрел» и белозубо улыбнулся. Эта улыбка была ему чертовски к лицу. Докурив сигарету, он почему-то не бросил её в пепельницу, а завернул в лоскут бумаги и положил обратно в портсигар. Эштона это впечатлило, но он попытался скрыть своё удивление.

– Эштон, я могу к вам так обращаться?

– Да, безусловно, – добродушно ответил он.

– Благодарю. И хочу вас предупредить, что главное условие моего сотрудничества с кем-либо, и с вами, в частности, – это инкогнито.

– Да, сэр, конечно, мистер Кэмбелл предупредил меня.

– Полнейшее, – подчеркнул Блэквуд.

– Видите ли, я много лет кручусь в этом деле. Существует много людей, которым я посодействовал, но ещё больше тех, кому усложнил праздную жизнь, внося в неё «иную палитру красок», так сказать. Но никто не любит, когда достают его чертей из табакерки. Ну, вы понимаете, о чём я, – добавил Блэквуд, сделав глоток из бокала.

– Как вам угодно, сэр. Я уповаю на Господа и ваше содействие, готов чётко следовать любым указаниям. Всё прочее не столь важно, ведь без неё всё утратило свою значимость, – положительно покачав головой, ответил окончательно сокрушённый собеседник.

– Уповать на господа? Нет уж, извольте, в этом деле мне напарник не нужен, в особенности столь сомнительный, – с ухмылкой произнёс Блэквуд.

– Я давно полагаюсь лишь на собственные силы, ищу опору в самом себе, вместо того чтобы рассчитывать на снисходительность мнимых богов. Они там, мы здесь. Их много, а мы одни. Каждый сам за себя, – добавил он, как истинный вольнодумец. И Эштон понял, что имеет дело с подлинным безбожником.

– Что ж, на сегодня достаточно! Я немедля поставлю в известность свою, так сказать, «кавалерию», и мы тут же приступим к тщательному поиску. И ещё мне нужно фото пропавшей.

Видимо, вы упустили столь важную деталь. Подготовьте небольшой снимок. И да, не ищите меня, я сам найду вас, как только вы мне понадобитесь! – заключил Рой Блэквуд, поднимаясь.

Попросив свою верхнюю одежду, он одарил Эштона крепким рукопожатием и слегка улыбнулся. Затем, уже у двери, добавил:

– Виски.

– Что, простите? – не сразу понял Эштон.

– Я предпочитаю виски. Медовый! – произнёс мужчина и, надев чёрный цилиндр, поспешно удалился…

Эштон смотрел ему вслед и молился Господу о том, чтобы этот «атеист- детектив», с явно выраженной «бесовщиной», поскорее отыскал его Мари.

К слову, мистер Кэмбелл не только рекомендовал Блэквуда, как лучшего сыщика в Лондоне, но также добавил, что это весьма скрытный, скептичный и осмотрительный человек. Он ответствен и дисциплинирован. Блэквуд не оставляет дело до последней зацепки, тактично рассматривая все возможные варианты исхода. Но стоит лишь раз отклониться от установленных им правил, как он тут же разрывает все контракты и прекращает вести расследование. Все дивились его прыткости и остроумию: он появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. Безусловно, жертвы, найденные им, не всегда были живы и невредимы, но это уже другой разговор. Его главной задачей было отыскать пропавшего и вернуть его родным. Своим ходом или в гробу – уж как повезёт. За это он никогда не ручался, что было само собой разумеющимся. Со всем прочим Блэквуд справлялся блестяще, безошибочно указывая и на самого преступника. Многие подражали ему, коллеги откровенно завидовали его матёрости, но, тем не менее, за долгие годы ещё никому не удалось его превзойти. Никто достоверно не знал, где именно проживает мистер Блэквуд. На этот вопрос он отвечал с ироничной улыбкой:

– Я отовсюду и ниоткуда в тот же час…

Так же не существовало и тех, кто был с ним «на короткой ноге», или мог похвастаться, что знает о нём что-то существенное. По сути, это и делало его персону таинственной и почти неуязвимой.

Имя этого джентльмена было на устах всего Лондона, однако тех, кто имел честь быть с ним знаком лично, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Прежде всего Рой лично принимал решение: браться за дело или отклонить предложение, исходя из симпатий и типа преступления. Другая сторона – высокая цена его услуг. А она была на порядок выше, чем у других сыщиков. Вместе с тем и гораздо эффективнее.

Обратившись к Блэквуду, Эштон знал, что это ему дорого обойдётся. Но он и вообразить не мог, во что именно обернётся эта судьбоносная встреча…

* * *

На пятый день своего пребывания в одиноком лесном домике Мари обнаружила странное проявление заботы похитителя к своей персоне. На нижнем этаже её ожидала небольшая ванна с горячей водой и корзинка с одеждой и принадлежностями для купания. Заметив среди свежей одежды чулки и дамское бельё, Мари смутилась, хотя понимала, что без них не обойтись. Чуть погодя она убедилась, что одна, и только потом осмелилась искупаться. Уж больно некомфортно было ей без надлежащих водных процедур, вот уже пять дней к ряду.

Будучи очень чистоплотной, желание привести себя в порядок взяло верх над гневом и страхом. А запах тушёного мяса в горшочке, стоявшем перед камином, выманив её из воды, не оставил шансов противостоять желанию впервые вдоволь поесть. Так пленница и поступила.

Сытая и чистая, девушка решила немного прибраться в доме, ведь она всё ещё здесь находилась, не гоже дышать пылью, по меньшей мере это вредно для здоровья. Засучив рукава, она приступила к уборке. Не щадя рук, использовав воду после ванны и старую одежду из чулана, вымыла пол, а с помощью метлы собрала паутину со стен, куда кое-как могла дотянуться. Затем, сорвав старые шторы, впустила в дом свет, а вместе с ним и жизнь.

Впервые Мари представилась возможность самостоятельно навести порядок, и ей это даже понравилось. Закончив уборку внизу, ей вздумалось немного прибраться и на верхнем этаже. Там ее ожидало новое открытие. Девушка увидела, что одна из дверей приоткрыта. Просунув голову, Мари убедилась, что никого нет, затем, осмелев, заглянула внутрь, где обнаружила просторное помещение, больше походившее на библиотеку и личный кабинет.

Высокие стеллажи и небольшая антресоль, заставленные книгами разных размеров и фактур. Она не удержалась от желания прикоснуться к ним. Обложки разных цветов и текстур: от кожаных до лаконично спокойных, убранных в мягкий замш, а некоторые даже в бархат. У окна стояла софа, обтянутая изумрудным велюром, пусть и изрядно пожившая, но хорошо сохранившаяся. Тут же на полках находилось множество статуэток и подсвечников, также горделиво стояла высокая серебряная «Менора» на семь свечей. Видимо, когда-то здесь жили ценители искусства – люди с тонким изящным вкусом. Несомненно, это были изделия ручной работы: тонкая лепнина, покрытая серебром и золотом, а на некоторых из них вместо глаз были вставлены камни, вполне вероятно, не искусственные. В общей сложности все эти сувениры могли стоить целое состояние – в разы дороже самого дома, куда их запрятали. Вот только в эту картину никак не вписывался похитивший её варвар. Единственным объяснением было то, что ему, каким-то образом, удалось всё это заполучить и накопить здесь, как ненужный хлам. Предположительно, а если быть точнее, вполне вероятно, все они попали сюда отнюдь не законным путём. Как, в частности, и она, находится здесь не по доброй воле. Подумалось девушке, разглядывавшей различные мраморные фигуры людей, животных, мифических богов и несуществующих, фантастических существ.

Все они явно были из разных эпох и вмещали в себя множество историй и тайн прошлого. Всё в этом месте завораживало и пугало. Посреди кабинета расположился большой дубовый стол с кожаным креслом тёмно- зелёного цвета и такого же цвета небольшой диван, неподалёку от камина. На столе стоял большой подсвечник «трикирий» на три свечи, чернильница и целая кипа различных бумаг, прикоснуться к которым у Мари не хватило решимости. Здесь же находился и высокий узкий шкаф до самого потолка. Висевший на нём большой замок из тёмного сплава говорил о том, что его хозяину есть что скрывать. Нечто очень тёмное и запретное. «Само собой», – подумала Мари. Её отец тоже любил хранить в тайне свои дела, но даже у него не было такого странного замка.

В отличие от остальных помещений, этому кабинету хозяин уделял должное внимание, ведь даже на верхней части антресоли не было больших скоплений пыли, чего нельзя было сказать о столовой. Однако.

Громкий стук входной двери застал Мари врасплох. Девушка растерянно выбежала из кабинета и, забежав в свою теперь спальню, дрожащими руками захлопнула дверь и прислонила к ней стул.

Послышались шаги на лестнице, затем поворот ключа в двери. Угроза вернулась.

– Заметил. Конечно, он всё понял. Теперь грабитель меня точно убьёт! – прошептала девушка в слезах.

Мари по-прежнему была уверена, что похититель вовсе не человек. И крайне опасен.

Уснув прямо на полу перед камином, она проснулась поздно вечером, и жажда заставила узницу спуститься вниз. Ей везло, казалось, он и сам её избегает. Их нежелание столкнуться было обоюдным, и Мари была уверена, что и на сей раз ей удастся проскользнуть незамеченной. Девушке удалось бесшумно спуститься и осторожно проникнуть в столовую. Передвигаясь, как мышь, она добралась до воды, вдоволь напившись, взяла несколько поленьев, дабы поддержать огонь в камине. Возвращаясь обратно, подумала, что в большой камин стоило бы подбросить парочку поленьев, ведь и он вскоре потухнет, а значит, утром здесь будет зябко. «Снабдить очаг – обеспечить себя теплом», – подумала она. Мари вернулась и подбросила дров, которые с треском воспламенились.

Вдруг за спиной девушка услышала глубокое, ровное дыхание. В миг её ноги вросли в деревянный пол, а сердце застучало в висках. Это был он, он спал в одном из кресел перед камином.

Именно в том, которое предпочитала и она.

Раскрыв широко глаза и зажав свободной рукой рот, она заглянула в лицо своему самому большому страху.

Тут же ватные руки разомкнулись, выронив на дощатый пол поленья. «Субъект её опасений» проснулся…

Мари бежала по заснеженному лесу, мокрые локоны от слез и снега прилипали к щекам и подбородку. Спотыкаясь, падая и поднимаясь, она продолжала бежать, сломя голову. Громкие шаги за спиной не давали ей покоя. Вот-вот он её настигнет. Вокруг ничего, лишь большие сугробы и единственная узкая тропинка вперёд.

Ростом выше семи футов, облачённый в чёрную длинную мантию на фоне белого леса, её преследователь был истинным исчадьем ада. Иначе как «выходцем из преисподней» его и не назовёшь.

Руки в перчатках, сжатые в кулаки, показались ей длиннее человеческих. Это наводило ужас.

Тут у преследователя что-то выпало. Наклонившись, он ловко отыскал уроненный во мраке предмет.

– О боже, это же мой браслет с жемчужинками! – вырвалось у девушки.

Убегая, она понимала, что в глубине леса не найдёт ничего, кроме смерти. Но обратного пути не было.

Крик ночных птиц, неестественные звуки, шелест не опавших листьев на верхушках деревьев – всё это приводило её в панический ужас. Пальцы онемели, ноги отказывались идти дальше. Сил почти не осталось. Подняв крупные, чёрные, как агат, глаза, Мари с замиранием сердца посмотрела на небо, усеянное звёздами и с нависшей огромной полной луной. Ей раньше не доводилось видеть такое… Могло показаться, что, отыскав небольшой холм и взобравшись на него, до луны «подать рукой». Гамма чувств и эмоций овладела ею: от радости до испуга и отчаяния, от восторга до равнодушия и апатии.

Неистовый волчий вой, раздавшийся неподалёку, вернул девушку к действительности. Древний инстинкт самосохранения заставил её бежать дальше. Прилив новых сил дал возможность попытать удачу.

Но чем дальше она бежала, тем ближе подступали волки. Жертва нутром ощущала их присутствие, это сложно объяснить словами, лишь будучи добычей, можно почувствовать, какие эмоции проникают под её тонкую кожу ещё до столкновения с самим хищником. Мари осознала, что их несколько и они окружили её, заведомо загнав в «кольцо смерти».

Сердце стучало, как у перепуганного ягнёнка, казалось, это конец. Но внезапно вдали появился свет, он был предназначен для неё. Без всяких сомнений, бедолага бросилась к нему. Не единожды оступившись, она падала, изранив тонкие запястья, прикусив нижнюю губу. Испытывая боль, ощутив привкус крови, Мари отчаянно продолжала борьбу. С каждым шагом свет становился ближе и ярче. Деревья реже, тропинка шире. Она выбежала на опушку леса, где перед ней раскинулась переходная полоса. Узкая поляна не шире трёхсот футов. Здесь кое-где из-под снега выглядывали невысокие деревца и кусты. Мари на миг остановилась и представила всю красоту края летом. Пожалуй, в тёплое время года здесь очень зелено и красиво. Неподалёку журчит небольшой ручей, а вокруг растут прекрасные полевые цветы. Осенью, в октябре, в этом уголке природы, должно быть, благодать. Всё покрыто золотой листвой, а на кустах дозревают маленькие плоды голубики. Можно предположить, что обилие света и полутени позволяет полноценно развиваться тем растениям, которым в глухой чаще леса не хватает солнечных лучей…

Сейчас же всё обстояло иначе: поляна была полностью покрыта высокими сугробами. Местами снежные сугробы были огромными. Волчье рычание послышалось в нескольких шагах от неё. Мари решила – конец близок. Это страшная участь, но лучше трагическая гибель, чем опороченное существование.

Выбежав в центр, она испуганно оглянулась вокруг: злобные, огромные серые существа окружили её и медленно надвигались. Их было шестеро. Красные, безумные глаза, белый оскал, острые когти, впивавшиеся в снег при каждом шаге. Но всё, ему полагается, – плоть, пустой сосуд не более, тогда как душа всецело принадлежит Господу. Девушка мысленно произнесла молитву.

– Мариэль, девочка моя! – Послышался голос из-за спины.

– Матушка! – закричала Мари и, не веря своим ушам, резко обернулась.

Мертвенно- бледная, тощая, в тонкой ночной сорочке, с подсвечником в руке, босоногая женщина стояла на снегу. Мари, в смятении, бросилась в объятия измождённой матери, громко зарыдав.

– Свеча догорает, дитя моё, меня не должно быть здесь. Но позволь мне приоткрыть тебе завесу грядущего. А потому слушай внимательно и беспрекословно, – впервые заговорил фантом приятным, родным голосом.

Девушка вздрогнула, глядя заплаканными глазами на осунувшееся лицо матери.

– «На испытания суровые, настигшие душу чистую, гляди через призму сердца, а не разума. Ибо разум откажется верить увиденному воочию».

– Что это значит, матушка, о чём вы? – недоумевая, переспросила она.

Но мать, приложив тощий палец к губам дочери в знак молчания, добавила:

– Две половины водной глади воедино соедини, больно изранишься, не отступай, прямо над бездной раскинулся рай…

Вдруг поднялся порывистый ветер, а кровожадные волки созвучно завыли неистовым голосом. Их жуткий, дикий вой пронизывал до костей. Луна исчезла за огромной чёрной тучей, предвещая нечто худое. Женщина, ещё секунду назад стоявшая рядом, будто рассеялась в потоках воздуха, уронив подсвечник, как знак своего присутствия. Тут непрочный, молодой покров затрещал, предупреждая об опасности, затем поверхность озера местами стала обваливаться, а волки, оказавшиеся совсем рядом, заскулили, попятившись назад. Они опасались не ледяной глади, а того, кто тяжёлыми шагами ступал по ней…

Непомерная тяжесть идущего, его стальной гнёт, не выдержал бы даже самый прочный ледник. Каждый последующий шаг приводил к неминуемой беде. Подняв голову, Мари впервые столкнулась с ним взглядом и онемела от ужаса.

В чёрной мантии и, в прикрывавшей вытянутое лицо маске, с остроконечными ушами, тёмной густой шерстью и налитыми кровью глазами, на неё надвигалось безудержное мифическое существо. Одно лишь его обличье нагоняло лютый ужас. Оно ступало легко и ровно, гибко минуя хрупкую кромку непрочной поверхности озера. Мари посмотрела на его огромные, цепкие лапы с длинными когтями, в которых тот крепко сжимал её украшение. Девушка громко вскрикнула, схватив подсвечник, оставленный матерью.

В тот же час прозрачная изморозь, покрытая толстым слоем снега, звонко треснула и Мари провалилась под лёд. Вода в пруду оказалась настолько холодной, что в миг девушка почувствовала, как её лёгкие наполняются льдом, а кровь стынет в жилах.

Пальцы непроизвольно разомкнулись, выпустив подсвечник, который упал на дно водоёма. Последние судороги пробежали по телу, затем она затихла, медленно опускаясь всё глубже и глубже в бездонное озеро с широко раскрытыми глазами. Сквозь толщу воды, Мариэль смотрела вверх на воротившуюся, вновь озарившую опушку луну, полагая, что это их последняя встреча…

Но тут крепкая мужская рука ухватила её за запястья и выдернула на поверхность. У её страха оказались такие же, как у неё, жгучие чёрные глаза…

Вскочив с постели, девушка обнаружила, что ночная рубашка насквозь промокла. Затуманенным взором она обвела всё вокруг.

– Такого не может быть! – изумлённо прошептала она, мотая головой.

Тот же маленький стол, стул, зашторенное окно и камин с догорающими дровами.

Задыхаясь от обиды и отчаяния, Мари снова упала на постель, будто бы вновь провалилась в прорубь…

НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ

– Мистер Дэвис, – услышал Эштон спустя несколько недель после исчезновения сестры.

Эштон торопливо обернулся.

– Блэквуд? Рой Блэквуд, это вы? – удивлённо произнёс Эштон, глядя на неожиданного визитера.

– Нам следует поговорить, предпочтительно в более укромном местечке, – произнёс Блэквуд, вежливо улыбаясь, по обыкновению элегантно одетый, с кожаной сумкой в руке.

– От вас не было вестей почти месяц, я уж и не знал, что и думать, – сказал Эштон, когда они зашли в один из местных пабов.

– Тут не о чем думать, Эштон, я не стану давать ложных надежд и беспокоить попусту. С первого дня мы приступили к поискам пропавшей девушки, тогда как люди прокурора сидят в шикарно обставленных кабинетах и чинно выполняют свои обязанности, перебирая ненужную макулатуру. Между тем мы действуем более оперативно, а значит, в разы эффективнее, – выгнув бровь, он сделал глоток эспрессо и замолчал.

Щетина на запавших щеках Эштона не могла скрыть хроническое недосыпание и потухший взгляд. На фоне молодого Дэвиса, сидевший напротив брюнет выглядел словно джентльмен, только что сошедший с обложки модного журнала. Борода аккуратно острижена, чёрные густые брови, пытливые глаза, до краёв переполненные рвением к жизни и тягой к справедливости.

Но крепко изнурённый Эштон был не в силах выдержать долгие паузы детектива. Поэтому поторопился внести ясность в текущий разговор.

– То есть вам удалось кое-что разузнать? Верно?

– Абсолютно верно! Мы выяснили, что вашу сестру вывезли из Лондона в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое декабря на дилижансе. Есть извозчик, видевший подозрительный проворный экипаж, быстро мчавшийся в окрестностях Лондона. Извозчик попытался заговорить со странником, так как его карета вышла из строя на въезде в город. Но тот не пожелал ему помочь, даже не слез с сиденья, лишь бросил несколько фунтов и поспешно скрылся. Свидетель был удивлён такой щедростью, а также его угрюмостью и таинственностью. Извозчик утверждает, что мужчина был одет во всё чёрное. Подозреваемый ловко управлял четверкой резвых смолянисто – чёрных лошадей. Увы, очевидцу не удалось разглядеть лица путника. С его слов, при встрече по неведомой причине, этот тип погасил фонари дилижанса, что было крайне неразумно, учитывая столь поздний час и непогожее время года, – произнёс Блэквуд и допил свой виски, тогда как Эштон даже не пригубил его. Он нервно чесал щетину.

– Это плохо! Поздно, может быть, слишком поздно! – тревожно произнёс он и посмотрел в глаза собеседнику.

– Предполагаю, он решил залечь на дно и сидит где-нибудь в подполье, выжидает удобный момент, чтобы заявиться и потребовать выкуп, обычно они так и поступают. Но если раньше вымогатели сразу выходили «на свет», так сказать, то нынче наблюдается противоположное. Стало быть, они усвоили уроки своих предшественников и решили действовать иначе. На моей практике такое встречалось довольно часто. В некоторых случаях дело доходило до нескольких месяцев, а иной раз и того

более. Однако, может быть и с точностью до наоборот. Возможно, он лично, не сегодня, так завтра станет посылать вам письма. Инкогнито, разумеется, – добавил Блэквуд, закинув ногу на ногу. Эштон тяжело вздохнул.

– И да, я просил иметь при себе фотографию сестры. Надеюсь, вы не забыли о моей просьбе?

– Нет вовсе, я ношу её с первого дня, как вы мне сказали, что в любой момент можете меня встретить и потребовать её! Ну, это я так, образно, – невесело усмехнулся Эштон. Он стал торопливо искать фото по карманам пальто и в бумажнике, но не нашёл.

– Чёрт возьми, моя забывчивость доведена до крайности! Стало быть, я по рассеянности оставил её у сотрудников прокуратуры. Они должны будут напечатать фотоснимки и развесить по городу! – виновато произнёс Эштон.

– Не беда, мне не составит труда забрать его у них. Почти незаметно! – лукаво улыбнулся Блэквуд и, достав часы из кармана, посмотрел на время, затем торопливо поднялся.

– А сейчас прошу извинить, у меня запланирована ещё одна важная встреча, и джентльмен, как и вы, будет удивлён моим визитом!

Когда Рой поднялся, Эштон вспомнил что-то важное.

– Одну минуточку, сэр! Будьте любезны, скажите, стало ли что-то известно об Эване Робинсоне?

– Эвана Робинсона мы разбираем по косточкам уже вторую неделю, и нам удалось найти много «занимательного» про вышеупомянутого господина, но всё это никак не связано с нашим делом, – заявил Блэквуд.

– Вы считаете, что он невиновен?

– Нет, я считаю, что он тот ещё аферист, но это никак не связано с исчезновением вашей сестры! – заключил детектив.

– Ну что ж, я, пожалуй, пойду. Вам тоже пора поторопиться, не заставляйте даму ожидать вас, это дурной тон. А мисс Робинсон и вовсе! – произнёс Рой, одарив обаятельной улыбкой и пожав руку удивлённому мужчине. А спустя секунду он уже захлопнул дверь паба «Caff e Gold» с обратной стороны.

«Какой всё-таки странный тип этот Блэквуд», – подумал Эштон, взглянув на нетронутую чашку эспрессо. Затем сделал большой глоток, и тут же скривился: остывший, чертовски горький, настолько крепкий, точно густой, как ему показалось.

– Редкостная гадость, однако! Люди, вливающие в себя ежедневно этот яд, причём, прошу заметить, добровольно, явно лишены вкуса к жизни. Ибо как почувствовать полноту, сладость бытия, испив столь горький, неприятнейший напиток?! Или же, напротив, после него всё прочее покажется нектаром, – произнёс негромко Эштон, посмотрев на заснеженную улицу за окном.

Тут он вспомнил о Люси. Блэквуд был прав, и у него была запланирована встреча с этой норовистой и взбалмошной девчонкой. Вот только каким образом Рою удалось это выяснить, для Эштона оставалось загадкой.

Встреча была назначена самой девушкой, она настаивала на ней уже несколько дней. Сидя в прогулочном экипаже, они колесили по главным улицам Лондона и несколько натянуто разговаривали о произошедшем. Вместе с тем Люси несколько раз косвенно попыталась реабилитировать в глазах Эштона репутацию неприглядного брата, на что Эштон ощутимо помрачнел.

– Настоятельно не рекомендую вам становиться посредником в этой тёмной истории, Люси. К тому же, какой резон оправдывать того, к кому вы и сами давно не питаете ни доверия, ни почтения? – глядя в окно экипажа, молвил мужчина.

Девушка, положила руку в перчатке на руку сидящего напротив Эштона и зорко посмотрела ему в глаза. Но он не подал виду, оставив её взгляд незамеченным.

– В ваших словах столько правды, в которой я боюсь себе признаться. Но жить в таких муках, в поисках возмездия, точно не стоит. Как погляжу, вы вовсе себя не бережёте, совсем истаяли, как воск. Не могу безучастно наблюдать за вашими мучениями, – обеспокоенно произнесла девушка в неприсущей ей сострадательной манере.

И по ноткам её голоса было понятно, что она рвалась к нему навстречу по «личному делу». А разговор о пропавшей Мари – не что иное, как предлог: открытый флирт, прикрываемый дружбой.

«Видимо, сейчас, как никогда кстати, объяснить Люси, что я не могу ответить на её чувства, дабы не давать ей ложных надежд», – промелькнуло в голове Эштона.

Он хотел было убрать руку, но не желал обидеть девушку. Принуждённо улыбнувшись, чуть погодя Эштон произнёс:

– Послушайте, Люси, дело не в вас, а во мне. К сожалению, я исчерпал все средства и абсолютно иссяк, как ручей, – произнёс он, дабы избежать очередной неловкой паузы. – Никоим образом я не желал бы оскорбить ваши чувства, но ответить на них взаимностью я тоже не готов!

Эштон почувствовал дискомфорт от того, что обидел девушку.

– Пожалуй, мне пора. Извините, но я и в самом деле паршивый собеседник, особенно сейчас. Дальше я пойду пешком, хочу подышать морозным воздухом, нынче он мне, как никогда, кстати.

Неловко улыбнувшись, он попросил кучера остановить экипаж.

Воротившись домой, Эштон застал Дону, одиноко сидящую у камина. Она улыбнулась ему, и это, пожалуй, была самая красивая улыбка, которую ему когда-либо доводилось видеть.

Говорят, любовь рождается и умирает в один из дней, так зачем прикипать к чему-то, чему выпало на долю истлеть, оборваться? Но что, если, глядя на эту женщину, он верит в её неувядаемость?

Дом по-прежнему был убран в рождественские декорации, так как накануне на вопрос прислуги, когда велено убрать украшения и саму ель, Эштон серьёзно ответил: «Никогда. Всё останется, как есть, до самого возвращения Мари».

– Пусть она по возвращении лично уберёт всё, как и развесила!

И он явно не шутил…

* * *

Солнце ещё не полностью ушло за горизонт, мягкий, рассеянный свет плавно опустился на землю, едва заметно переходя от теней к бликам.

Один из самых мистических и богатых особняков Лондона был погружён в малиновые сумерки.

Это был огромный особняк в готическом стиле со множеством композиций, отличавшихся от всех прочих, в частности от нашумевшего рококо, экспрессией, динамикой и напряжением фигур. В свою очередь, готический архитектурный стиль отображал мир в фокусе религиозных взглядов общества.

В центральном портале фасада упомянутого особняка был искусно изображён образ Девы Марии, а на цоколе – молодой месяц и символы времён года. Став олицетворением человеческого упорства и труда, глядя на эту архитектуру, чувствовался величественный размах идеи средневековых зодчих, отображающих возвышенную религиозность, воспевание и поклонение высшим силам. Ибо величавость поместья и других, наряду с ним, готических храмов несоизмерима с размером простого смертного, тем самым, оказывая сильнейшее эмоциональное воздействие, в особенности на верующего человека. Данное поместье, скорее, походило на роскошный родовой замок с длинной галереей. Многовековые, потемневшие наружные стены придавали ему ещё большую загадочную и мистическую атмосферу. Как и многие готические и неоготические храмы- крепости с удлинёнными башнями, это строение также стремилось ввысь к вертикали.

Арочные окна с мозаикой, контрфорсы (вертикальные столбы) для устойчивости снаружи здания, аркбутаны (опорные арки) изумляли монументальностью готической живописи и утончённостью архитектуры. Сияние витражей, взлетающие небо колючие иглы шпилей – ничто иное, как шедевр, симфония камня, стекла и света!

Смотря на величие и масштабность сей конструкции, поражающей своей изящностью и сложностью форм, складывалось впечатление, что это средневековое сооружение не может принадлежать своему веку и времени. Но это непреложная истина. Готика – венец Средневековья!

Все эти, исключительные по своим достоинствам, характерные особенности готического стиля были искусно выдержаны в архитектуре отдалённого особняка в окрестностях Лондона: пространство, свет, высокие колонны, продолговатые арки, резные перила, фасады, украшенные всевозможной резьбой и гравировкой.

Известно, что обитель является отображением своего господина, и крепость чаще всего формируется по его образу и подобию. Пристанище олицетворяет характер, интересы, образ жизни, мировоззрение и даже степень ума. Родной кров становится символом душевных качеств и нрава своего обладателя. Любопытно, какое умозаключение создал сам детектив Рой Блэквуд о своём впечатляющем, но в крайней степени мрачном родовом особняке.

Он сидел в своем кабинете в отдалённом крыле дома. Изысканность и роскошь сооружения не ограничивались лишь фасадом. Внутреннее убранство было таким же величественным, богатым и ещё более таинственным и завораживающим.

Казалось, здесь нет места простым смертным, только богам. И всё же, самый скрытный и многоуважаемый детектив Лондона родился и прожил в стенах этого мрачного поместья с высокими сводами всю свою сознательную жизнь. Рой сидел в гордом одиночестве, вдумчиво рассматривая декоративных химер и водоотводы- горгульи через стрельчатые окна своей обители.

Ещё с детства он слышал, что существует множество легенд об этих мифических существах, вплоть до того, что каменные фигуры – это падшие души, которым был запрещён вход в храм.

Как говорят, во мраке химеры оживают и разлетаются вокруг здания, защищая его от вампиров и других тёмных сил, не позволяя им овладеть телами и душами живущих в доме, а поутру они возвращаются, занимая свои прежние места. Химеры охраняют достаток и здоровье. Изображение этих мистических, крылатых тварей с жутким оскалом, неуязвимых стражников на высоких каменных колоннах, всегда находило большой отклик и вместе с тем опасение в сердцах суеверных людей.

Сейчас Рой сидел в кожаном кресле и, уйдя глубоко в себя, смотрел на языки пламени в мраморном камине, держа в руке стакан медового виски со льдом. Сделав небольшой глоток, он поставил стакан на стол из красного дерева с изящной резьбой.

Напротив камина находился небольшой шкаф из того же материала. Дверца шкафа была не заперта, из неё выглядывали стопки папок различных оттенков серого и бежевого цвета, педантично сложенные по цветовой гамме.

Закинув ноги на край стола, мужчина вдруг что-то вспомнил, окинул беглым взглядом стол и потянулся к комоду.

Его длинные ухоженные пальцы извлекли из ящика невзрачный, плотный конверт, а из него – небольшую фотокарточку.

Развернув её, он впервые взглянул на изображение юной девушки на ней. Он смотрел на неё с необъяснимой заинтересованностью, не отрывая глаз. Впервые за долгие годы его сердце наполнилось теплом, а в глазах зажглась искра. Ему вдруг стало неловко от невольно нахлынувших эмоций. Рой резко отложил снимок и встал. Выкурив сигару, он неспокойно зашагал по кабинету. Потом он подошёл к зеркалу во весь рост, висевшему на одной из стен, и пристально посмотрел на своё отражение под ярким светом настенной канделябры.

– Игра не стоит свеч! – бархатным голосом произнёс он, выпустил густой едкий дым с ароматом кедра и хвои, после чего отвернулся.

Раздражённо взъерошив рукой непослушные волосы, он вновь поднёс стакан виски к губам. Несколько небольших завитков тут же упали на его высокий лоб. Чёрные, как воронье крыло, пряди слились с его густыми, удивительно красивой формы бровями.

Неутолимое желание взглянуть на неё ещё раз отбросило все предрассудки, и он снова достал конверт.

Длинные волосы, чёрные глаза, пышные ресницы, алые нежные губы. А что самое главное – взгляд. Он ещё никогда не встречал глубокого и осмысленного взгляда, к тому же у столь юной, очаровательной особы. Девушка была настолько утончённой и нежной, но вместе с тем, в ней чувствовалась непомерная воля.

Безусловно, речь шла о силе духа, о внутренней свободе.

– Где же вы? Кто осмелился на столь гнусный поступок? – прошептал Блэквуд, глядя в глаза девушки на фотокарточке, на обратной стороне которой было написано «Мариэль Дэвис».

– Мариэль.

Произнёс он её имя впервые…

* * *

Мистер Дэвис хлопнул дверью кабинета и посмотрел на сына, стоявшего перед его рабочим столом.

– Признайтесь, Эштон, вы кончины моей желаете?! – возмущённо прокричал он.

– О чём вы, отец? Право, я не понимаю, – поднял руки удивлённо Эштон.

– Неужто, сын мой?! Какие у вас иные объяснения на сей счёт имеются, гм..? Вы повздорили с Томасом, облили человека нечистотами и чуть было не с тумаками выставили за дверь. За что мне нынче приходится склонять пред ним колено, а он ни в какую не желает даже выслушать меня! А я говорил вам – это плохая идея!

Он досадно опустился в кресло и взялся за сердце рукой.

– Нет надобности преувеличивать произошедшее, отец, к тому же у них «нос по ветру», вот и спохватились вовремя. Вы не меньше меня подозреваете Робинсонов в нечестной игре. А его выражение признательности к нашей семье и к вам в первую очередь – сплошная театральная «бутафория». Испытанный метод избежать правосудия, а значит, разоблачения. Очевидно, что он не идёт к вам на примирение, так как с исчезновением Мари он утратил к вам всякий интерес! Не находите? – спросил Эштон, сурово глядя на отца.

– Ой, нехорошо мне, Эштон, давеча было худо, нынче и того пуще, гляди и вовсе могу преставиться! – часто задышав, произнёс мистер Дэвис.

Он, как и Эштон, весьма переменился, исхудал за время отсутствия Мари, за два месяца успел состариться лет на пять. В его отцовском сердце было гораздо больше опасений, чем было известно сыну. К тому же его угнетало чувства вины, но он всячески пытался утаить его, как, собственно, и многолетние грехи. Они то и дело приводили в действие «шпильку» в груди.

Но было ещё кое-что подозрительное. Накануне Рождества, когда отец в очередной раз вызвал сына к себе «на ковёр», тот, ожидая его, сидя в кресле, предвидя очередную крупную размолвку, приметил на полу под окном сложенный вдвое лист бумаги. Он и не подумал, что это может быть что-то личное, а уж тем более откровенное.

«Я согласна», – коротко и лаконично отвечала дама, недвусмысленно соглашаясь на некое предложение. И всё бы ничего, вот только отец на вопрос сына о найденном письме, в котором женщина так покорно одобрила его предложение, «уступив пальму первенства», отреагировал крайне взволнованно и раздражительно. Безусловно, у него были короткие интрижки, но ничего стоящего, чтобы заострять внимание. За исключением этого случая, когда отец тут же стал пунцовым, отнюдь не только от злости. Вдобавок ещё и отутюжил его за, как он выразился, «право дерзить».

– Видать, влюбился, – заключил Эштон, акцентируя на этом должное внимание, но не торопился затрагивать деликатный вопрос.

– Влюблённость в столь почтенном возрасте – это вам не шутки! – подшучивал он, рассказывая о своих догадках Доне.

– Любите вы, однако, острословить, Эштон. А если человек действительно прикипел к кому-то, нет чтобы порадоваться. А вы! – попрекала она его, не одобряя едкую иронию над главой семьи…

* * *

Под конец марта, возвращаясь с больницы поздно ночью, Эштон услышал быстрые шаги за спиной. Обернувшись, он приметил силуэт мужчины и сразу распознал в нём Блэквуда. Когда тот поравнялся с ним, после крепкого рукопожатия, они молча свернули за угол.

Спустя несколько месяцев знакомства и встреч с ним, Эштон перестал удивляться его внезапным появлениям, при этом питая всё больше симпатии и глубокое уважение к новому знакомому.

Когда они, минуя модный клуб, зашли в переполненный нетрезвым людом паб, Эштон удивился:

– Это что, розыгрыш? Нам точно сюда? – не удержавшись, спросил он.

– Точно. Следуйте за мной!

В небольшом узком кабинете их уже ожидал некий человек. За липким, залитым ромом столом сидел мужчина лет шестидесяти, бедно одетый и дурно пахнущий.

– Это Боб. Это он видел экипаж в рождественскую ночь. Эштон тут же пожал ему руку, с нетерпением вглядываясь в чумазое лицо с несколько испуганными глазами очевидца, напрочь позабыв о зловонии.

Но Рой ответил вместо него:

– Он утверждает, что часто видел тот же экипаж и после того случая. Говорит, что раньше он никогда не ездил по их стороне, впервые – в ту ночь, а после зачастил. Боб живёт в трущобах за Лондоном, он хорошо знаком с убогим местом, в частности и с теми, кто туда наведывается.

Через четверть часа мужчины вышли из «рюмочной» и быстрым шагом направились к экипажу, ожидавшему Блэквуда.

Красивый экипаж в готическом стиле, чёрного цвета, с обивкой из угольно- матовой кожи внутри, подчёркивающий утончённый вкус его владельца, тонко намекающий на его безбедную жизнь. Два чёрных крепких скакуна звонко стучали по мокрой брусчатке подкованными копытами, не желая более бездейственно стоять под моросящим дождём.

– Прошу вас, – Блэквуд пропустил Эштона вперёд, затем вошёл сам и присел напротив. Мужчина из пивной наотрез отказался садиться внутрь и уселся рядом с извозчиком, чтобы лучше показывать маршрут.

– Вы не против, если я закурю? – спросил Рой, когда экипаж тронулся.

Они ехали несколько миль молча. Эштон смотрел в окно и мучился от мысли, что его сестру могли везти именно по этим дорогам, в неведомом направлении.

Блэквуд же спокойно курил сигарету, листая какие-то бумаги из своего, на этот раз коричневого саквояжа, идеально подобранного в тон ботинок. Рой всегда выглядел с иголочки, будто бы сошёл с подиума модного дома и сразу же ступил на узкие улочки города, не испытывая никакого дискомфорта. Его совсем не смущал щеголеватый вид и взгляды, которые он притягивал. Рой выглядел так естественно и натурально, что грех было порицать его за эту нарочитость. Его манеры и повадки были врождёнными, отнюдь не театральными.

– Несомненно, он и по дому ходит в домашнем костюме, расшитом серебряными и золотыми нитками. А на ногах у него кожаные туфли! – как-то заявил Эштон Доне, усмехнувшись, на миг представив эту картину.

– Естественно, люди благородных кровей чаще всего перенимают не только титул и наследие, но и красивые манеры, элегантный вкус, а также чопорность, как у вашего нового знакомого, – парировала ему Дона.

Эштон, как и его младшая сестра, умело считывал людей, интуитивно прощупывая саму сущность. У некоторых он точно мог рассмотреть тонкую душевную организацию, а у других – грузовой трюм. А этот таинственный сыщик ему сразу приглянулся, хоть и казался весьма загадочным…

– Мистер Блэквуд, – обратился Эштон к ещё курящему

Рою, – я вспомнил, что у меня есть для вас кое-что.

Рой заинтригованно поднял бровь:

– Вы припрятали во внутреннем кармане пальто пузырёк хмельного зелья?

– Вовсе нет, сэр! – поспешил оправдаться Эштон.

– А чего это вы так засуетились? Как по мне, весьма достойное предложение, – щедро одарив Эштона улыбкой, возразил Блэквуд.

– Фотокарточку сестры я ношу с собой уже несколько недель. Полагаю, у вас есть образец снимка, который я оставил в полиции? Но мне показалось, что здесь свет падает лучше, оттого и лицо видно точнее. Я решил, что он может вам пригодиться, – произнёс Эштон, глядя на изображение Мари.

Рой утвердительно кивнул, а сердце забилось быстрее.

«Да чтоб тебя, Рой!», – мысленно отругал он себя за мальчишеский порыв давно утраченной и казнённой романтики. Хотя внешне по-прежнему оставался невозмутим.

Он мог бы отказаться, ибо одного снимка вполне достаточно, но желание взглянуть на неё снова взяло верх, и он протянул руку.

Вихрь ярких, противоречивых, неподвластных эмоций поглотил его. Они вырывались из его души, воспламеняя сердце, как из недр земли, из морского дна выплёскиваются самые тёплые и тёмные, густые и чрезмерно глубокие переживания. Эти многоликие порывы чувств настораживали его, став новым путеводителем в мир, куда он запретил себе возвращаться…

– Сколько вы сказали полных лет вашей сестре? – спросил, между прочим, Рой.

– Семнадцать, минувшей осенью ей исполнилось семнадцать, – с дрожью в голосе ответил Эштон.

На фотографии была изображена девушка во весь рост, в нежно- розовом платье и с собранными на затылке волосами. Её непорочность была видна невооружённым глазом. Мари была воплощением невинности, красоты и молодости.

– Что это у неё на запястье? – присмотрелся Блэквуд внимательнее, указывая на снимок.

– О, это подарок отца на её последний день рождения. Жемчужный браслет, на замочке которого был лепесток с выгравированными инициалами М. D. Сестра никогда не любила яркие безделушки, как большинство девушек, но это украшение пришлось ей по вкусу. Я почти уверен, что и в ночь её исчезновения оно было на ней, так как его нет нигде в ящиках и ларцах.

Тут Рой вынул из сумки увеличительное стекло и стал разглядывать браслет повнимательнее. Затем он поднял глаза на Эштона и сказал:

– А что, если оно до сих пор на ней? Это может послужить нам очень важной деталью при опознании вашей сестры. Вдруг кто-то мог видеть девушку, подходящую под это описание. Опознание – весьма витиеватая процедура, здесь каждая деталь крайне важна, и нужно учитывать все предметы и улики, которые нам удастся отобрать в процессе расследования.

Эштон молча кивнул.

Когда экипаж остановился, мужчины вышли и осмотрелись, окинув взглядом местность, в которой оказались. Он невольно вздрогнул.

– Батюшки, я отказываюсь верить, что люди, живущие в современном мире, могут пребывать в таких ужасных условиях!

– Боюсь, им повезло меньше, чем нам с вами, или же наоборот, – саркастически ответил Рой, созерцая трущобы.

– Меня больше смущает другое: короткий световой день, который, не успев расцвести, тут же уходит в закат, вынуждая меня постоянно скитаться в сумерках, как Дракула! – недовольно пробурчал Рой.

Обойдя все закоулки в округе, они остановились вместе с бедняком Бобом на той самой дороге, где он видел дилижанс. Рой внимательно посмотрел в сторону дороги, указанной им, и подметил:

– Но, здесь неподалёку, сразу за теми деревьями – перекрёсток и широкая развилка на три дороги. Вам удалось разглядеть, куда именно свернул путник?

На вопрос Боб ответил не сразу. Шмыгнув носом и почесав затылок под закатанной шапкой, он задумчиво указал вдаль грубой, грязной рукой:

– Не могу утверждать с точностью, сэр, он был слишком далеко для столь близорукого, как я, но, кажется, он повернул налево!

– Это же направо! – поправил его Блэквуд.

– Точно. Тогда направо. Кажется…

– Ясно! – выдохнул разочарованно детектив, что-то черкая в своей записной книжке.

– Говорите, сколько раз вы встречали подозрительного извозчика на этих дорогах? – прислоняя карандаш к губам, спросил сыщик, прищурив пытливые глаза.

Его испытующий взор насторожил даже Эштона, не говоря уже о растерянном бедолаге.

– Раза три точно, сэр, а то и четыре. А другой раз видел свежие узорчатые следы на снегу, в точь такие же, как те, что оставлял тот самый экипаж. Не нравится мне этот господин. От одной мысли о нём мне не по себе становится, – вытирая нос оборванным, замызганным рукавом кожуха, торчащего из-под такой же фуфайки, съёжившись, добавил Боб.

– Я работаю неподалёку, на лесной ферме Дикенсонов. Раньше, когда было много воды в пруду, приходилось делать крюк.

Сейчас же хозяин накинул небольшой деревянный мостик через водоём. И ему на руку и в моих интересах, так сказать, – довольно беззубо улыбнулся мужчина. Домой возвращаюсь поздно и всегда пешком. Поэтому волей- неволей становлюсь свидетелем всего, что происходит в округе.

– Это вы сейчас к чему?! – выгнул бровь Блэквуд.

– Да так, сэр, к слову, хотел…

– Не надо хотеть, надо думать! Примите к сведению, Боб: я трачу здесь драгоценное время не забавы ради, а ради мужчины, который стоит рядом с вами. Послушайте меня внимательно и усвойте, желательно с первого раза. Я готов вам щедро заплатить, и плата будет вдвое выше вашего месячного жалования.

Только все сведения должны быть точными и правдивыми. Вздумаете переусердствовать – пеняйте на себя. Ибо я не потерплю манипуляций и не дам вам пользоваться сложившейся ситуацией. И ещё кое-что: не вздумайте трубить о нашем разговоре, никто не должен знать, с кем вы имеете дело! – строго сказал Блэквуд, чётко выговаривая каждое слово, дабы, как можно доходчивее пояснить выдвинутые условия сотрудничества.

– Я принимаю ваши требования, сэр, и обязуюсь честно их выполнять, – робко предположив, что, увлёкшись рассказом, ушёл не в ту степь и разгневал столь серьёзного господина, ответил неряшливый свидетель, быстро захлопав желтоватыми, мутными глазами.

– Предполагаю, писать вы не обучены?

– Нет, сэр, – виновато опустил голову Боб.

– Не страшно, вот вам блокнот и карандаш. Рисуйте! – подбодрил его Рой, сменив гнев на милость, и вложил в ладонь нищего пять шиллингов…

– Сдаётся мне, наш наблюдатель немного заигрался в сыщика и стал переигрывать. Вполне возможно, он готов сгущать краски, лишь бы удержать нас на крючке, догадываясь, какой глубокий интерес мы питаем ко всему происходящему, – произнёс Рой, когда экипаж тронулся и направился обратно в Лондон.

– Согласен, – подтвердил Эштон.

– Но всё не так скверно, не стоит торопить его или пренебрегать им. Уверен, Боб нам ещё пригодится. Я буду подогревать его интерес, за что он будет добывать для нас нужную информацию.

К тому же я приставлю к нему хвост – одного из своих людей, дабы несколько дней сверять показания, чтобы подловить его, вздумай он что-либо преувеличить и исказить факты, – продолжил излагать свои планы Рой, снова закурив.

– Точно, – кивнул Эштон и закашлялся.

Боб же всё стоял и пристально смотрел вслед удаляющемуся экипажу, почесывая затылок с жидкими, сальными волосами. Может быть оттого, что ему удалось ухватиться за соломинку, испытать фортуну…

* * *

Мало сил, много отчаяния, боль в правом запястье – первое, что почувствовала Мари, открыв глаза. Мысли быстро сменяли одна другую, превращаясь в сплошную путаницу опасений. Но все они рассеялись, как пудра по ветру, а им на смену пришел новоявленный кошмар в лице спящего мужчины всего в нескольких шагах от неё. Руки, скрещенные на груди, ноги, закинутые одна на другую. Повернувшись лицом к стене, некто крепко и мирно спал поодаль на деревянном стуле.

Сделав небольшое усилие, Мари села на кровати, поджав под себя ноги и плотно укутавшись одеялом, посмотрела на субъекта напротив: тёплое кашемировое пальто, кожаные ботинки, перчатки, на голове серая шляпа. Она не могла разглядеть черты лица, поскольку оно было спрятано за известным аксессуаром.

Видимо, эта деталь служит ему для прикрытия, никак иначе, и она не сможет разглядеть за этим платком ничего, даже если станет смотреть на преступника в упор. Но самое непредсказуемое было впереди. Неожиданно мужчина зашевелился, а девушка застыла.

Стало быть, спать сидя – не удобно, поэтому время от времени мужчина менял положение тела. Сейчас он вытянув длинные ноги перед собой и глубже надвинув шляпу на глаза, продолжил спать.

Мари бесшумно подошла к столу и осторожно взяла кувшин с водой. Она обратила внимание на пустые пузырьки разной формы, несколько флаконов с какой-то жидкостью и бинты.

Мари догадалась в чем дело, взглянув на своё перебинтованное запястье. Видимо, забила руку, когда упала, возможно, не только её. Так же девушка вспомнила, что платье, в котором проснулась, она не надевала…

– Какой стыд! – вырвалось у неё. Чувство неловкости и скованность возобновились с новой силой. Вдобавок Мари напрочь забыла о времени с того мгновения, как всё это произошло.

И лишь взглянув в окно, сообразила, что на дворе вовсю благоухает весна. От этой вести она уронила на пол кувшин, из которого жадно пила воду, утоляя жажду после вековой, как оказалось, спячки.

От шума мужчина в кресле резко дернулся, не сразу сообразив, что произошло, но, увидев лицо испуганной девушки, тут же вскочил на ноги.

Мари бросилась к двери, но тот ловко схватил её за руку, совсем не больно, но очень крепко. Он посмотрел ей в глаза – чёрные, с длинными ресницами и дьявольским огнём, они пронзили её, как клинком. Девушка затаила дыхание, словно испуганный, загипнотизированный кролик в смертельных объятиях удава.

Она приросла к полу в ожидании дальнейших действий противника, не оставившего ей ни малейшего шанса для обороны.

– Послушайте, я не намерен причинять вам вред. Вижу, вы оправились после тяжёлого недуга, чему я исключительно рад.

Мари слушала его голос, не веря своим ушам. Он доносился до неё, точно эхо.

– Сейчас я отпущу вашу руку, и вы присядете у камина, затем мы спокойно поговорим. Согласны?

Мари кивнула.

– Вот и договорились!

Но стоило ему ослабить хватку, как девушка тут же вырвала руку и выбежала из комнаты. Она сбежала вниз, но громоздкая входная дверь была предательски наглухо заперта на ключ.

– Отпустите меня, умоляю! Отпустите! – закричала она что есть мочи, безнадёжно кидаясь из стороны в сторону, из угла в угол.

То шёпотом, то переходя на крик, Мари рыдала, мучительно ломая руки от безысходности, умоляя освободить из заточения. Мужчина подошёл ближе и молчаливо стал наблюдать за её действиями, присев в кресло. Мари вовсе растерялась. Её болезненный вид и крик души не могли оставить его равнодушным.

Однако он бездействовал.

– Полагаю, жизнь побудила вас на этот шаг, и я не вправе вас судить, никто не вправе. Назовите только сумму, и она завтра же будет у вас. Всеми святыми клянусь, как только вы меня освободите, я лично позабочусь об этом! – уверенно заявила девушка, вытирая слёзы.

Мужчина упорно хранил молчание, что в конец взбесило девушку. Её просьбы переросли в угрозы, затем в неистовый плач.

– Прошу, выслушайте меня, я могу многое объяснить,

– наконец-то заговорил похититель.

– Гораздо лучше свести счёты с жизнью, чем пойти на уступки такому деспоту, как вы! – кричала она, а он по-прежнему невозмутимо смотрел на её «демонстрацию духа», выжидая момент, когда она утомится, дабы попытаться поговорить с ней.

Наконец Мари затихла, сложив руки на коленях, присела у двери, раздосадовано глядя в сторону.

«Свершилось», – подумал мужчина. Почувствовав, как из камина потянуло сквозняком, он решил, что в самую пору подбросить дров, а затем начать мирный диалог. Присев на корточки у очага, похититель мысленно подбирал слова, чтобы найти подход к узнице, не подозревая, что произойдет в следующее мгновение.

Недолго думая, доведённая до отчаяния девушка, пользуясь случаем, что обидчик повернулся к ней спиной, явно не ожидая от неё такой дерзости, схватила добротное полено и что было сил нанесла ему удар прямо по затылку. Последовал глухой стук, негромкий возглас, затем мужчина упал на пол, покорно раскинув руки.

Мари металась по дому в поисках ключей и оправдания своему поступку. Глядя на неподвижно лежащего мужчину, она опасалась, что он мёртв. От этого её начало колотить ещё пуще. Не найдя ключи, она осмелилась проверить карманы его пальто.

И о чудо, вот они! Достав целую связку отмычек, она стала перебирать их, торопливо подбирая «ключ к свободе». Но взглянув на раненого, беззащитного человека, на кровь, которая тонкой струйкой стекала на пол, разрыдалась. Однако дело было сделано, представился единственный шанс к побегу, и она им воспользуется, во что бы то ни стало.

Пленница распахнула настежь дверь и глубоко вдохнула тёплый весенний поток воздуха.

– Давно хотела это сделать! – облегчённо произнесла она и выдохнула.

Накинув пальто, захватив шарф и ботинки, она прытко выбежала во двор. Но тут её великодушие взяло верх и она вернулась проверить, дышит ли он. Девушка осторожно наклонилась и, опасаясь, приложила ухо к груди пострадавшего.

– Бьётся. Значит, жив! Как только я выберусь, обещаю, что отправлю сюда помощь. Хотя сильно сомневаюсь, что он высоко оценит мой благородный поступок, – пообещала она себе, глядя на его крепко сомкнутые веки.

– Пол жёсткий, будет вернее что-то подложить. Господи, сохрани ему жизнь, верни ему силы, вот только не спеши, пусть крепко спит. Дай мне немного времени, дабы уйти подальше, а после разбуди его, словно от долгого сна. Умоляю тебя! Ведь, если он умрёт, моя жизнь не будет прежней, угрызения совести не дадут дышать полной грудью. Не позволь этой крови остаться на моих руках, – вытирая слёзы, добавила она, подложив под голову раненого мягкий валик из одежды и укрыв одним из пальто, что висели на вешалке у двери. Несмотря на содеянное, Мари меньше всего хотела, чтобы он скончался. Её пальцы испачкались кровью; вздрогнув, Мари наскоро вытерла их носовым платком. Потом избавив его руку от перчатки, она проверила пульс, как учил брат.

– Пульс есть, рука тёплая, крепкая, пальцы правильной, красивой формы, – заключила она, не задумываясь.

– А это ещё к чему? Глупости какие! – тут же отругала она себя за то, что находит симпатичным человека, из-за которого попала в столь жестокую передрягу. Но, вспомнив про пузырьки и бинты в комнате, побежала за ними.

Долгих минут двадцать, сидя на коленях у изголовья раненого, перевязывая ему голову, девушка словно забыла о том, что он ей враг и почти перестала его опасаться. Она освободила копну его тёмных волос из-под шляпы, что вряд ли бы одобрил сам пострадавший, тут же заметив шрам на его правой брови – тонкий, почти незаметный, давний рубец.

– Хоть бы шевельнулся, – прошептала она. Мари желала, чтобы он открыл глаза, но вместе с тем больше всего боялась его пробуждения и последствий. За время ожидания она успела хорошо рассмотреть его лицо, точнее ту малую часть, что не прикрывал платок.

– Должно быть, он красив, – вновь посетили её голову недостойные, неразумные мысли.

Рука так и тянулась снять шёлковый чёрный платок, но не решилась. Поднявшись над ситуацией и трезво оценив всю её остроту и угрозы, пленница напрочь избавилась от желания разоблачать похитителя.

– А вдруг он умрёт? Осквернение трупов – страшный грех! – зарыдала она, неосознанно сложив руки раненого на груди…

Чуть погодя, собрав в небольшой узелок всю пищу, что нашла в доме, за исключением кусочка вяленой курицы и сыра (на случай, если он выживет), Мариэль выбежала прочь…

– Боже праведный, вот она… свобода! Её запах отличался от обычного воздуха: он наполнен всеми дарами природы, богат радостью жизни, смелостью, риском! – произнесла довольная Мари.

Она впервые увидела дом снаружи, и он выглядел куда достойнее, чем она предполагала: двухэтажный деревянный дом, в окружении хвой ных деревьев и небольшой пристройки неподалёку.

– Возможно, какая- нибудь хижина, – пожав плечами, предположила она. – Мне нет до неё никакого дела, сюда-то я точно возвращаться не планирую!

Подбодрила себя и пустилась в путь, не имея понятия, куда именно направляется.

Днём лес был наполнен светом, ароматами молодой травы, подснежников и пением птиц. Девушка шла вдоль тропинки, надеясь, что она быстро выведет её к цивилизации.

Вдруг она вспомнила его глаза и этот нечеловеческий блеск в них. Мари никогда не видела ничего подобного, не встречала настолько сильного, магического взгляда…

ЛОЖЬ ВО БЛАГО

– А я говорю следите за языком! Ваше смирение сыграет нам на руку. Ибо ваши шутки не такие уж невинные! К тому же, благодаря вашему незадачливому ухажёру, благоустройство вашего будущего хорошо скажется и на нас. Внесите, так сказать, свою лепту в благоустройство нашего семейства! Ещё и брату вашему вздумалось здесь задержаться, тогда как полдюжины дел за океаном накопилось! Кроме прочего, сколько можно растрачивать не бесконечные средства? Пора и посодействовать немного, раз уж выгодное предложение внезапно подвернулось! Не стоит забывать, что столь чудесные идеи поступают крайне редко. Так что не затягивайте с ответом, день-другой повремените для приличия и полно. Время приятных хлопот! Пора гостей созывать да торжественный приём устраивать, – произнёс мистер Робинсон, стоя у окна спальни дочери и рассматривая подаренное поклонником ожерелье.

– Золото высшей пробы, усыпанное алмазами. Стоит целое состояние, к вашему сведению! – добавил он, бережно вернув украшение в бархатную коробочку.

– Мне не нравятся эти украшения, – фыркнула капризная девушка.

– Знаете – дареному коню в зубы не смотрят!

– А то, что он вдвое меня старше и за плечами у него три брака, вас и вовсе не смущает, отец?! – спросила

Люси, усаживаясь за туалетный столик.

– Абсолютно несущественно! Когда это прошлое мешало солидному джентльмену устроить свою судьбу? К тому же, такая мелочь совершенно не влияет на вашу беззаботную и праздную жизнь. Этот состоятельный мужчина гораздо лучше, чем какой-то неопытный юнец, у которого за душой ни гроша, и в долгах, как в шелках!

– Бедность не порок, – возразила Люси.

– Ага, а вдвое хуже! Что взять с того, кто и себя обеспечить не в состоянии? – ответил строго и жестоко мистер Робинсон.

Бедность, пусть на словах, вызывала у него брезгливость и отвращение, словно, говоря о ней, он пачкал свой новый сюртук чем-то убогим, а значит, недостойным. И уже от этого он приходил в ярость. Люси была хорошо знакома с отцовской немилостью и опалой, сегодня же он вновь был не в самом лучшем расположении духа.

Бари Отисон, состоятельный сорокатрехлетний землевладелец из города Йорка, умело подбирал ключи к расположению неласковых особ, одаривая их изысканными украшениями и подкупая вычурными комплиментами. Но это лишь на первый взгляд. На деле же это был крайне строгий и мстительный человек, питавший скрытую ненависть ко всем женщинам. Каждая мелочь могла привести его в настоящее исступление и тогда-то он давал выход своей истинной сущности. Но Отисон искусно скрывал эту «особенность», играя в нравственное величие, что его крайне забавляло. Затем, известным образом, он замыливал глаза членам семьи своей супруги, пока сам измывался над очередной жертвой.

Отец Люси много слышал о нём, как и о том, что жён было больше трех. Однако принял решение испытать судьбу, полагая, что его дочь не из робкого десятка и не даст себя в обиду. К тому же расторжение брака, вдруг что, никто не воспрещал. А это, как ни как, часть имущества состоятельного супруга в придачу, на худой конец. Особенно сейчас, когда дело, связанное с Эваном и семьей Дэвис, так не вовремя вылетело в трубу.

– Сначала дела, а уж потом «завтра», – добавил он вслух, всё думая о чём-то своём…

* * *

Вечер подкрался незаметно. От мысли, что, возможно, уже завтра она будет дома, у Мари захватывало дух. Но тревога с приходом сумерек только усилилась. Беглянка не знала, в каком направлении движется и куда приведёт этот путь. Но каким же было её разочарование, когда она оглянулась вокруг и поняла, что всё это время ходила вокруг да около того же дома…

– Глазам своим не верю! – удивлённо произнесла Мари, когда вышла из леса и увидела тот же высокий дом, только сзади. На улице было ужасно холодно и зябко, она продрогла до костей, скитаясь по безлюдной местности.

– Чёртов замкнутый круг! – крикнула девушка и заплакала. Немного успокоившись, она осмелилась зайти в дом. Стало быть, деваться некуда, и будет благоразумнее переночевать в доме, а наутро попробовать разомкнуть эту бесконечную петлю.

Мари шагнула в дом и сразу почувствовала, что внутри гораздо теплее и спокойнее. Она обнаружила, что мужчина всё так же неподвижно лежит на полу.

– Неужели отошёл? – дрожащим голосом спросила она мёртвую тишину вокруг. Девушка быстро зажгла свечи на столе и подоконниках, подкинула поленьев в камин, раздула несколько угольков в ещё тёплой золе, пока те не воспламенились. Подавив рыдание, со свечой в руке она опустилась на колени рядом с человеком, лежавшим на полу; ей всё не давал покоя его платок на лице.

– Раз уж он не жилец, значит, ему больше ничего не угрожает. К чему теперь лишняя осмотрительность и этот атрибут? – шмыгая носом, проговорила она и прикоснулась к платку. Но стоило ей наклонить свечу, как капли горячего воска закапали на лицо бедняги. Мари засуетилась и, выронив свечу, стала тотчас вытирать предательски быстро остывающий воск. Между тем прыткий огонёк свечи стал быстро перекидываться на пальто лежащего мужчины. Совершенно растерявшись, девушка стала тушить разгорающийся огонь, браня себя за столь разительную неуклюжесть и очередное невезение.

– Кто-нибудь, ущипните меня, я не верю, что все происходит наяву! – заплакала она, прикоснувшись к лицу мужчины, чтобы аккуратно убрать воск, застывший прямо на лбу бедняги, точно каучуковая печать в центре закрытого письма, на которую не успели вовремя поставить штамп с каким-то незаурядным оттиском. Но тут произошло самое интригующее: «усопший» ловко поймал её за тонкую кисть руки и широко открыл глаза, не отдавая себе отчёта во всём происходящем…

* * *

Трое мужчин сидели за столиком на обширной террасе одного из лучших ресторанов на окраине Лондона, расположенного на территории местного лендлорда, среди благоухающей природы. Наслаждаясь чистым воздухом и не менее отборным виски, они вели оживлённую беседу в ожидании своего заказа.

Здесь подавали лучший ростбиф из молодой телятины с дольками сельдерея и молодой моркови с соусом из тунца и дижонской горчицы. И, конечно же, сливовый пудинг. Все блюда были изысканными и пикантными, так как готовились по исконно английским рецептам с добавлением секретных ингредиентов. Что существенно подкупало местных гурманов. Верно говорят: вкус к изысканной еде прививает изысканная еда.

Ценители изысканных блюд, поданных в эксклюзивной посуде, были готовы щедро заплатить не только за оказанную услугу полакомиться любимым блюдом, но и приятно отдохнуть вдали от лишних ушей и зорких глаз, получая удовольствие от пребывания в этом чудесном месте. Трудно поверить, что от суетливого города их разделяло всего несколько миль, но складывалось впечатление, что это совершенно другой мир, ничейный Эдем.

– Я много слышал о вас и дурного, и хорошего, – с ухмылкой заявил один из мужчин, обращаясь к джентльмену гораздо моложе себя, к тому же куда симпатичнее.

– И то, и другое правда! – подмигнул молодой человек, ничуть не смущаясь.

– И меня это ничуть не гложет. Всё человеческое мне не чуждо. Надо полагать, как и вам! – широко улыбаясь, не без порицания, заявил он.

– Вы горазды на многое, я полагаю, оттого с вами приятно иметь дело. А ваше мастерство неподражаемо, тонко и филигранно обходить острые углы и бить противника в упор, мне чертовски нравится. Да что там, я просто в восторге, в частности от вашего последнего дела! – лукаво внес свою лепту в текущий разговор третий, высокий и худощавый собеседник.

– Здесь вы попали точно в яблочко. Я готов перевернуть каждый камень в этом городе, пролезть через самую узкую лазейку в ограде, затем, чтобы проделать брешь там, где ещё вчера стояла непробиваемая каменная стена. Горазд в одиночку, неустрашимо захватить штурмом любую крепость, броситься на амбразуру, лишь бы восторжествовала справедливость там, где её подавили! – сверкнув чёрными глазами, молвил собеседник.

– И горе, о горе тому, кто осмелится посягнуть на то, что поправу принадлежит мне. И только мне! – безапелляционно заявил молодой человек, сделав большой глоток виски, глядя в сторону Темзы, что виднелась вдали. Никто из компаньонов ничуть не сомневался в достоверности его слов, хотя и были несколько впечатлены сей меткой, колкой речью лорда Роя Блэквуда…

* * *

– Он, право, очень обходителен и излагает красиво. Ну и пусть, что сердце не ёкнуло, и меня взвинчивает его обращение «дорогуша». Впервые я приняла решение действовать исключительно в интересах отца. Я совершила несколько ошибок и раз уж по сердцу мне супругой стать не суждено, пора принять условия игры, – поделилась первым впечатлением о мистере Отисоне Люси, обращаясь к матери.

– Ах, как вы можете так говорить? Вклад во благо семьи – это далеко не первое, о чём вы должны думать, избирая себе супруга, – прошептала миссис Робинсон, прикоснувшись к плечу дочери.

– Да что вы, матушка! Мне из ваших слов, ранее сказанных, стало понятно, что у каждого человека, в особенности женщины, своя цена, нужно лишь не робеть и вовремя назвать свою.

Всего-то! Так вот, думаю, мы с вами не прогадали, а мистер Отисон не станет мелочиться и его «щедрый взнос» пополнит наши «не бесконечные средства», как заявил отец, – дерзко ответила девушка.

– Люси, доченька, вы меня неправильно поняли. Полагаю, нам стоит всё обсудить, прежде чем дать окончательный ответ этому господину, – сопереживая, произнесла мать, чувствуя собственную вину и правоту слов дочери.

– Тут и думать нечего, надо брать! И я не нуждаюсь в вашем участии. Сейчас ваши опасения, как никогда, не к месту. Давно миновал тот час, когда мне ещё хотелось получить дельный совет. Ваш порыв запоздалый, хоть и не лишён сердечности. За что низкий поклон. Но нынче я сама себе госпожа! – отстранившись от матери, сказала Люси.

– Сообщите отцу о моём согласии, пусть назначают день бракосочетания. Весна – самое время устроить красивое торжество. Полагаю, вы, как никогда, сумеете поразить гостей своим утончённым вкусом, превосходно расставив свадебные декорации, – безрадостно съязвила Люси и насухо вытерла заплаканные глаза.

– Незачем понапрасну лить слёзы, стало быть, Бари Отисон – мой «порог невозврата», – добавила она мысленно, поднимаясь к себе. Но, ясно представив черты Эштона Дэвиса, девушка тут же закрыла руками лицо, выражавшее душевную боль…

* * *

Мари развешивала белье, задумавшись о чём-то своём, и не сразу заметила, как во двор заехал мужчина на бравом скакуне. Обернувшись, она немного смущённо посмотрела на всадника.

– Прошу прощения, что напугал вас, стало быть, я явился не вовремя.

– Нет, что вы, всё в порядке, я только отвлеклась на шум в лесу, иногда оттуда доносятся странные звуки, они несколько пугают меня непонятностью своего происхождения, – ответила девушка, вытирая влажные руки о цветастый передник.

Прошло недели три после пикантного случая, когда Мари не только «прописала» своему обидчику тумака, но и чуть было не сожгла его заживо. После этого, парой дней позже, состоялся первый серьёзный разговор, который, хоть и не развеял страхи Мари, но внёс некую ясность в её дальнейшую судьбу.

Усадив девушку перед собой в кресло, похититель, меряя широкими шагами расстояние от окна до дверей, подробно изложил, что удумай она что, он быстро «нанесёт визит» её родным…

– Я не стану настаивать на вашем благоразумии, убеждён, вы обладаете богатой фантазией, ибо на сей раз вы превзошли себя саму, осмелившись не только поднять на меня руку, если выражаться помягче, но и чуть не подожгли, точно хворост! – строго произнёс мужчина, хмуро глядя в виноватое и перепуганное лицо девушки.

– Это произошло совершенно случайно. Не стала бы я вас умышленно поджигать, как обрядовое чучело! Зачем мне этот грех, я была уверена, что вы и так не жилец! – с досадой произнесла Мари, растирая по щекам слезы.

– Чучело, значит? Не жилец? Как же ловко вы увернулись от ответственности! – он бросил быстрый взгляд чёрных глаз на Мари.

– Извините. Это я так, к слову, – несмело ответила девушка.

– Бросьте. Можете не снимать с себя обвинения, ясное дело, что вас страшит одно моё присутствие и вы меньше всего желали бы оставаться здесь. Виноват, не спорю. И я не стану у вас ничего требовать, пресекать ваши порывы. Однако, отныне от вас зависит благополучие ваших родных. Ваше послушание в обмен на их безопасность. Но если вы ослушаетесь меня, ничто не сможет предотвратить их горькую участь. Следовательно, не стоит меня провоцировать, ибо в гневе я ужасный человек. Примите и это к сведению на будущее, – с недоброй улыбкой отозвался он.

Но Мари этого не увидела, поскольку все его эмоции были умело скрыты за искусной маской. Отнюдь не только шёлковой.

– Пожалуй, это моё главное и единственное условие, – строго отозвался он чуть погодя, глядя на очаг.

Эти слова резали слух и зародили в ней новое беспокойство не за себя, а за родных.

Мари понимала, что этот человек не станет терпеть её выходки, и в случае непослушания, пострадают ни в чём не повинные близкие люди. Она не могла этого допустить.

После долгого, сложного разговора той же ночью, Мари обдумала и пересмотрела свое поведение. Она приняла решение повременить с очередным побегом, понаблюдать за похитителем. Хоть страх перед ним не оставлял ее ни на минуту.

– И да, вы находитесь далеко от дома, вокруг вас в радиусе нескольких десятков миль один только непроходимый лес, есть еще глубокий пруд, поэтому нецелесообразно убегать от меня при первом удобном случае. Единственное, на что вы можете рассчитывать, обращаясь в бегство, так это случайно наткнуться на недобрых людей. Но я бы на вашем месте не стал испытывать судьбу, полагаясь на удачу. Так что взвешивайте каждый последующий шаг. Жить – значит отвечать! – подчеркнул он и, смерив её суровым взглядом, отправился наверх в свой кабинет, касаясь ноющего затылка.

– Наткнуться на недобрых людей, а он, значит, добрый? Какая вопиющая наглость! – негодовала Мари.

– Тоже мне «серый кардинал». Его хлебом не корми, дай страх наводить. То бродит, как тень, мрачнее тучи, то тараторит, точно язык без костей! Это же надо, как меня угораздило в его немилость попасть! Любопытно, чей он посредник и как долго планирует держать меня здесь?! Должно быть, ему с лихвой заплатили за роль «тёмной лошадки» в столь нехорошей истории.

Хоть и мнит себя неподкупным! И всё же стоит заметить, что он хорошо знает свой удел – крайне опасный тип, от него так и веет угрозой, – ломая голову, думала девушка в его отсутствие, а когда он навещал её, украдкой наблюдала, выдвигая в голове целый ряд подозрений, не решаясь вновь вступить в игру с таким опасным огнём.

– Так и быть, стану действовать крайне осмотрительно и воздержусь от лишних высказываний. Неразумно идти голыми руками на хищника. Очевидно, он не оценит мою очередную импровизацию, а на кону моя семья, я не стану ставить их под удар.

Но вдруг что-то пойдёт не так, воспользуюсь планом «Б», – твердила она ежедневно. – Не беда, что у меня и плана «А» не было. И пусть! Начинать-то с чего-то надо! – подбадривала она себя, чтобы не обезуметь от гнетущих мыслей окончательно…

Сейчас же он явился в третий раз на этой неделе, причём, как всегда, не с пустыми руками. Мужчина привёз большую корзинку с продуктами и свёрток с одеждой.

– У вас воды холодной не найдётся? – спросил он, вой дя в дом вслед за Мари.

«Только эссенция. Угощайтесь!» – подумала Мари, а вслух произнесла:

– Да, конечно, кувшин на столе.

Он проследовал в столовую, а Мари подошла, чтобы помочь. Жестом он остановил её.

– Не вставайте, я в состоянии сам о себе позаботится. И не нужно так бледнеть при каждом моём появлении, людей я не ем. Так или иначе, пока за мной такого пристрастия не наблюдалось! – проговорил он не без иронии.

Мари ничего не ответила. Глотнув воды и поправив на лице чёрный платок, он вернулся к девушке и сел напротив за стол.

Лёгкий костюм- тройка кремового цвета, весеннее пальто цвета беж и коричневые ботинки выигрышно подчёркивали его статность и привлекательность. В этот раз на нём даже шляпа была светлых тонов, вот только платок, прикрывавший лицо, неизменно чёрный. Складывалось впечатление, что он точно прирос к лицу, а сорви вопреки его воле, окажется, что за ним и нет ничего. Или того хуже, не лицо вовсе.

А что, если у него вместо обычного человеческого облика звериный оскал, как в её видении, или обглоданные кости, совершенно без плоти? Жуть какая. Такое и в голову не придет, но у Мари была буйная фантазия, которая постепенно распускалась, как весенние цветы…

Подумав о челюстях под платком, она невольно вздрогнула. Он обратил на это внимание.

– С вами всё в порядке?

– Да, простите.

– Вы хорошо обдумали своё решение?

– Более чем.

– И?

– Я принимаю ваши условия.

– Рад слышать! Чинить препятствия в вашем положении крайне неразумно. Я доволен, что сумел вам это донести, – промолвил похититель.

Ком встал у Мари в горле, она еле сдерживала слёзы и огромное желание наброситься на него с кулаками. Но, набравшись решимости и терпения, произнесла:

– Как долго, как долго я должна ещё находиться здесь? Мари подняла глаза, и их взгляды встретились, впервые за долгое время. Его чёрные глаза пристально глядели на нее и сейчас же, встретившись с ней взглядом, он не отвел их в сторону, а уверенно продолжал смотреть. Точно выстрел в упор.

– Никто не знает ответа на этот вопрос. С трудом могу быть уверен в каждом последующем мгновении, не говоря уже о за-втрашнем дне. Я взвешиваю решения, обдумываю, но принимаю их не в одиночку. В этом вся соль. Слишком много незакрытых вопросов ТАМ. Исходя из этого, пока вы побудете ЗДЕСЬ. Мне так спокойнее, – твёрдо добавил он, делая акцент на ключевых

словах. – Я ясно излагаю?

– Вполне, – ответила Мари, оставшись недовольна его

уклончивым ответом. Он это тоже подметил, но молча наблюдал за её реакцией.

– Превосходно! – на выдохе пробормотала она.

Это вызвало слабую улыбку на его мужественном лице.

– Не забывайте также о том, что вы здесь не одна, в моё отсутствие за вами наблюдают мои люди, поэтому спите спокойно, – добавил он, поднимаясь со стула.

– А сейчас пойдёмте на улицу, там слишком хорошо, чтобы засиживаться в доме.

– Ладно, – робко ответила девушка.

– Не забудьте верхнюю одежду, в лесу ещё довольно сыро, – заботливо добавил он.

– Ишь какой хлопотливый и участливый преступник! —

полушёпотом произнесла Мари, выглянув в окошко, где во дворе похититель, в ожидании, бережно распутывал кусты роз, ветви которых крепко сплелись между собой.

– Знаете толк в садоводстве? – не без иронии спросила Мари, выйдя на веранду.

– У меня много талантов и гораздо больше положительных качеств, чем вы предполагаете.

– Кто бы сомневался. Розы распутал, тоже мне подвиг! При этом скромность, явно, не ваш конёк, – прошептала Мари.

– Что, простите?

– Говорю же, не смею подвергать сомнению ваши слова, – ответила она громче.

Они шли рядом по узкой тропинке, тёплые лучи солнца играли на её лице и в волосах.

– В эту пору здесь благодать! – глубоко вдохнув, произнёс мужчина. – Весной нужно дышать полной грудью, само слово уже играет на струнах души. Оно такое благозвучное, такое цветущее и приятно пахнущее пионами. Весенний тёплый ветер, распространяющий благоухание – это нечто восхитительное и умиротворяющее. Вот только зачерпнуть нельзя или взять в охапку, что ли, – безмятежно добавил он с полузакрытыми глазами.

Мари украдкой наблюдала за ним, не переставая удивляться. У неё не укладывалось в голове, как человек, пошедший на злодеяние, может так спокойно и тонко наслаждаться жизнью и рассуждать о прекрасном. В частности, в присутствии самой жертвы.

«Чистой воды нарцисс и циник!», – заключила она.

Вечером, закрыв двери и ставни на окнах, Мари сидела у камина с чашкой молока и бисквитами.

«Как он мог знать, что я их люблю? Уму непостижимо», – размышляла она, откусив кусочек свежей, приятно пахнущей ванилью выпечки. Девушка думала о нём, о их совместной прогулке сегодня. Она не могла избавиться от навязчивых мыслей о этом загадочном человеке, вызывавшем в ней огромный интерес и одновременно опасение…

* * *

Люси разочарованно поднялась, чтобы уйти.

– На что я только надеялась, придя сюда. Нет, чтобы «живи да радуйся». А я что удумала. Вот полюбуйтесь, стою пред вами, как посмешище, отвергнутая искусительница. Полнейший вздор! И чем я только думала? А вы верно подметили: мы совершенно разные. Пожалуй, я слишком хороша для вас, даже чрезмерно. Извините, впредь я не стану вас беспокоить, навязывая вам свою компанию! – всхлипнув и, положив на столик пригласительные на свадьбу, выбежала прочь из ресторана, куда

полчаса назад вошла вслед за Эштоном.

Ошеломлённый горой упрёков и очередным припадком Люси, Эштон развернул пригласительную открытку, на развороте которой была указана дата торжества – 06.06.1864.

Эштон ни в чём не провинился перед ней, и её нарекание не имело никакого основания, кроме как следствие её немыслимых, неоправданных надежд. Эштон испытывал к Люси сочувствие, жалость, даже опасение за её будущее, что угодно, но явно не влечение.

Он сурово посмотрел вслед экипажу, извозчик которого увёз раздосадованную девушку.

– Только этого мне и не доставало, мало в жизни драмы. Вот и это недоразумение случилось, – иронично молвил он.

– Какая мелодрама! Подайте мне салфетку! – послышался знакомый бархатный голос за спиной. Эштон впервые за утро улыбнулся и, повернувшись лицом к обратившемуся, качая головой, произнёс:

– Любопытно, когда я перестану удивляться джентльмену, который вновь и вновь появляется, как окаянный, из ниоткуда.

– Стоит надёжнее закрывать крышку табакерки! – лукаво улыбаясь, ответил Рой Блэквуд и протянул Эштону свою крепкую руку.

– Вас можно поздравить, ещё немного и у вас останутся одни глаза и уши! Право, Эштон, на вас больно смотреть, вы – кожа да кости. Негоже так изнурять себя, мистер Дэвис! – порицательно произнёс Рой.

– Уверен, вашей сестре меньше всего хотелось бы увидеть, при встрече, ваши живые мощи, – сказал Блэквуд, окинув снизу вверх Эштона укоризненным взглядом.

– Не стану отрицать, вы правы, – безучастно согласился Эштон.

– Вид у вас, конечно, ещё тот, и хоть я на это не подписывался, отныне я беру на себя обязанность вернуть вам утраченную волю к жизни, а заодно и утраченное обоняние, – уверенно заявил Рой. – По рукам?

– Условились, вот только сдаётся мне, на этот раз ваше благое дело потерпит полное фиаско. Я напрочь утратил аппетит. Боюсь, даже такой важный детектив, как вы, не в силах отыскать и вернуть мою утраченную потребность в еде. Кажется, я обречён, – скептически предположил развязку Эштон.

– Когда кажется, креститься надо! – усмехнулся Блэквуд.

– А когда крестишься – ещё больше кажется! – подметил Эштон.

– Меня всегда забавляла эта крестьянская поговорка. Любопытно, а что предпринять иудеям и мусульманам? – саркастически добавил он.

– Какой же вы всё-таки находчивый, Рой. Ваш богатый лексикон можно смело растянуть на весьма неплохие цитаты! – не удержался от улыбки Эштон.

– Само собой разумеется, уверен, мне ещё не раз представится возможность блеснуть перед вами своим остроумием. Только, нынче, я здесь не за этим, – произнёс он, поправляя манжеты белоснежной сорочки.

Блэквуд, как всегда, выглядел безупречно, стильно и изящно. Его харизма, как и парфюм, распространялась на каждого прохожего.

– Есть новости? – торопливо спросил Эштон.

– Есть! – интригующе подтвердил Рой…

В этот вечер дистанция между Роем Блэквудом и Эштоном Дэвисом сократилась вдвое. Их общение стало гораздо теснее делового, что стало исключением из правил для обоих. Прежде всего разительная перемена собственных убеждений насторожила самого Роя. По натуре нелюдимый и замкнутый, сейчас он поймал себя на мысли, что именно с Эштоном ему приятно общаться, отнюдь не только по делу. Впервые за долгие годы он почувствовал желание вести непринуждённую беседу, просто подискутировать с приятным, начитанным человеком. Сама же ситуация с пропавшей девушкой была штатной, ничем не выходящей из ряда вон. И всё же было в ней что-то необъяснимое, что задело его нутро, угодило в душу. Казалось бы, столь широко смотрящего, слышавшего суть и основу, полного серьёзных дум человека невозможно чем-то поразить. Но ей удалось пробудить

в нём давно дремлющие переживания. Здесь крылось нечто, что стало выдающимся, ключевым звеном для запуска переживаний столь глубокомысленной личности, как Рой Блэквуд.

Рой знал, что такая «смена настроений» недопустима. Существует профессиональная этика, которую следует строго соблюдать при ведении дел. Но, несмотря на это, сегодня он позволил себе слабость не только, как эксперт своего дела, но и для того, чтобы поддержать Эштона по-человечески. Посодействовать, не извлекая какой-либо личной выгоды.

– Позвольте задать нескромный вопрос, – спросил Блэквуд, сделав глоток виски со льдом и закусив кусочком чеддера.

– Были ли у вас подозрения на кого-то из тесного круга общения вашей сестры? Может, кто-то из близких друзей оказывал ей знаки внимания, что показалось вам подозрительным?

Кроме мистера Робинсона, разумеется, – поспешил внести поправки Рой.

Эштон немного поразмыслил, затем ответил, всё ещё обдумывая вопрос:

– Не стану утверждать, но вряд ли был хоть кто-то, кто мог остаться равнодушным к столь очаровательному созданию, как Мари. Но смею с уверенностью заявить, что с её стороны ни разу не было никаких намеков, способных кинуть тень на её привязанность к кому-либо из её окружения. Она всегда была весьма сдержанной и учтивой, но вместе с тем отличалась рассудительностью и просвещённостью. Мари – очень добрая и ранимая девушка, порой уступчивая, в силу воспитания и праведности. Но

внутри неё сидит волевой дух цельной личности. Я с малых лет наблюдал это в ней, – дрожащим голосом ответил Эштон.

– Это радует. У неё есть стержень, это ей поможет выжить! – отозвался Блэквуд.

– Как у вас там говорят: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»?

– Стало быть, – отозвался Эштон.

– Я же убеждён, что она принадлежит к непокорным и настойчивым. У каждого из нас своя цель, но главное на пути к ней – не утратить свою целостность. Определённо, – добавил Рой твёрдо, демонстративно подняв указательный палец.

– А вы, как я погляжу, не только начитанный, но и весьма осведомлены в божественных провидениях и предписаниях религии, как для атеиста. Что весьма любопытно. Это наводит меня на неоднозначные умозаключения.

– Это какие же? – бровь детектива изогнулась, изображая недоумение.

– Вы излишне добродушны и сердобольны, как для человека, не верящего в силу добра. Но вместе с тем слишком критичны и недоверчивы, чтобы полагаться на кого-либо, кроме себя.

Главным образом на божью милость. И всё же я склонен верить в вашу праведность больше, чем вы, поскольку имею честь её лицезреть. А ещё вы слишком щедры, а это прямой признак благочестивости, тогда как именно скупость и жадность – показатель недостаточно полноценной веры! – смело и безапелляционно заключил Эштон, допивая свой виски.

– Боюсь, я не гожусь, удачно отрекомендовать себя малознакомому джентльмену. Стало быть, это моя дурная привычка – делать добрые дела! – тут же ответил Рой, разводя руки в стороны.

– Но, уверен, что справлюсь. Пройдёт ещё год, другой, и я освобожусь и от этой навязчивой, упрямой добродетели. Ибо я не сторонник библейских убеждений, тут нечего добавить! – отшутился он.

– Стало быть, вы всего лишь острослов. Я не верю, что вы поддерживаете философию нигилизма! – предположил Эштон.

– Абсолютно! Даже такому скептику, как я, нигилизм режет слух. Само слово звучит крайне категорично и убого. Этот термин, возникший в немецкой литературе и философии совсем недавно, вызывает много противоречий. Что не идёт ни в какое сравнение даже с моим недоверием! – признался Рой и, не удержавшись, рассмеялся бархатистым смехом.

Впервые за всё время знакомства с Эштоном он позволил себе подобную приятную вольность. Чем был крайне доволен.

Эштон с удовольствием подхватил его задор и сам разразился громким смехом. Его рука впервые за вечер потянулась к закуске…