Домовёнок

Фантастический рассказ, основанный на реальных событиях.

Посвящается моей бабушке, рассказавшей мне эту историю.

Глупцы люди, совсем глупцы! Думают, что я – домовой. Ночью шмыгну к миске с молоком, кошка зашипит на меня, так Дарья с печки голос подаст:

«Брысь, Мурка! Пусть домовой поест».

Эх, святая простота! Сижу, кошку глажу по спине, чтобы не шипела, молоко лакаю, да думаю – глупцы люди, совсем глупцы! Но приятные.

Да кабы я домовым был, давно бы уже их со свету сжил. Домовые – они народ суровый. В сторожке этой раньше жил Бровач. Угрюмый дедушка, злой. Ему лучше на глаза не попадаться. Запросто махоркой в глаза пыхнет. А пыхнет – то все, каюк.

Жильцов прежних сильно забижал. Пугал так, что девочка ихняя захворала совсем. Стала леших видеть да огненных лис, хотя в лесу нашем ни леших, ни огненных лис отродясь не видывали. Потом и у матери началось. Отец собрал жену да дочь и сбежал отсель. Куда сбежал, не ведаю, да знаю только, что Бровач за ними отправился. Добивать.

Такой уж у них, у домовых порядок заведен – непременно добить.

Так что ошибаются таперишние жильцы, ошибаются. Нет тут домового.

Кикиморёнок я.

Вернее сказать, кикимореночка. Никого у меня нет, кроме бабки. Мамка была, да ушла в другой лес. У нас, у кикимор, так заведено. Родила кикимореночку – дуй в другой лес, а кикимореночку оставляй. А как бабка в ряску превратится от старости, то кикимореночка кикиморой лесной станет. Так исстари ведется.

Ушла мамка моя. Помню, сидела я под деревом, выла, выла. Нету мамки моей.

А бабка – злая. Да и какая она мне бабка. Кикиморе как два раза по 100 лет исполнится, так она тёплышку свою изживает. А нету тёплышки внутри, то становится кикимора как вода студеная. И утопить может, как вода. Вот меня бабка невзлюбила за что-то, утопить захотела.

– Эй ты, – шелестит (кикиморы как два раза по 100 лет исполнится, все шелестеть начинают, – так старожилы лесные сказывают). – Матка убралась твоя, так иди сюда, я тебе луковицу раздавлю и утоплю тебя. Не внучка ты мне, не нужна в лесу такая кикимора.

А мне луковицу свою жалко. Хорошая луковица, хорошо сидит на плечах, и, если посмотреть в озеро, в тот час, когда отражается все, то и красивая луковица.

Ушла я от бабки. Пусть сидит в болоте одна, ждет, когда в ряску превратится.

Шла по лесу, шла. Выла, выла.

Так и нашла домик. Сторожка. Матка сказывала, разные люди в нем живали. Я только одну семью видела, с огненными лисами.

Хоронилась в лесочке, смотрела, как Бровач их гоняет. А потом убёгла семья, и Бровач за ними убёг. Добивать будет. Ну, домовые такие, да.

И домик пустой оказался! А мне под деревом холодно, страшно. В домике, конечно, ласковее. И поселилася я в домике. Кикиморенку тоже тепло надоть.

А потом эти появились.

Павел, Дарья – большие. И Танюша – с меня ростом. Красивая. Ей бы в озерную гладь глядеться, глядеться! С косами! С глазками! Со щечками!

Хорошо жили. Молоко мне – в блюдечко. Вкусно! Лакаю, лакаю, потом кошка приходит, долакивает.

По ночам, знамо, вылезаю из подпола. А иначе нельзя – заметят. Нам, кикиморам, запрет дан людям на глаза показываться. Так заведено.

Даже Танюше не показывалась я, хотя и хотелося. Красивая она и умеет звуки из палочки доставать. Я слушала, слушала звуки, и чуть не запела! Едва опомнилась, закрыла рот. Нельзя. Не показываемся мы. Заведено так.