Цена невинности

Пролог. Дым во тьме

В этот день город будто сжимался в страхе. Бледный свет фонарей с трудом пробивался сквозь туман, улицы дышали промозглой сыростью, а ветер завывал в переулках, словно оплакивал тех, кто пропал. Никто не говорил об этом вслух, но все знали – сегодня кто-то исчезнет.

Анна спешила домой. Пальцы, стиснутые на ручке зонта, белели от напряжения. Она чувствовала на себе чей-то взгляд – не резкий, не явный, но настойчивый, пробирающийся под кожу. Она оглянулась, но в переулке позади никого не было. Лишь серый туман извивался, как живое существо.

Шаги ускорились. Она знала, что нельзя выходить одной в этот день. Отец предупреждал. Соседи шептались. Но она задержалась у подруги, и теперь жалела об этом. Каждый удар каблучков по мостовой отдавался в висках, сердце стучало в такт. Дом был всего в нескольких кварталах. Ещё немного.

Тень скользнула в боковом проходе. Анна замерла.

– Кто здесь? – голос её дрожал. Тишина.

Она шагнула дальше, ускоряясь, но вдруг что-то холодное, липкое коснулось её плеча. Девушка вскрикнула и обернулась. Позади никого. Только ночной воздух, густой, как смола. Легкие наполнились едким запахом гари.

И тут она увидела его.

Черный дым, клубящийся в воздухе, живой, осознанный. Он тянулся к ней, словно змея, извиваясь и расширяясь. Анна хотела закричать, но дым резко метнулся вперёд и вонзился ей в рот. Её тело выгнулось дугой, глаза расширились в безмолвном ужасе. Горло вспыхнуло огнём.

Мир погас.

А через мгновение она снова открыла глаза.

И улыбнулась.

Глава 1. Без следа

Сквозь занавешенные окна сочился серый свет – блеклый, тягучий, чужой. Петербург снова прятался в утреннем тумане, и улицы казались выцветшими, размытыми, будто нарисованными на отсыревшем холсте. В комнате было сыро. Даже бумага, казалось, впитала эту влагу, желтоватые страницы газеты под пальцами были мягкими, рыхлыми.

За массивным дубовым столом сидел Николай Мезенцев.

Высокий, сухопарый, с прямой осанкой, которая даже в усталости не теряла жёсткости. Ему было около тридцати пяти, но выглядел он старше – не из-за морщин, а из-за той вечной усталости, что пряталась в его взгляде. Черты лица резкие, напряжённые, словно высеченные ножом. Высокие скулы, немного впалые щёки, твёрдый подбородок с лёгким намёком на щетину, которую он брил нерегулярно, когда выдавалась пара свободных минут.

Тёмные волосы острижены коротко, но не аккуратно – скорее практично. Он никогда не тратил время на внешность, не стоял перед зеркалом дольше необходимого. Ему было безразлично, как он выглядит, лишь бы одежда была чистой и удобной. Он носил тёмное шерстяное пальто, с которого почти не снимал следы пыли, шляпу с узкими полями, которую сдвигал чуть набок, когда глубоко задумывался. Под пальто – строгий костюм тёмных оттенков, немного потертый на локтях. Белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, тёмный жилет с серебряной цепочкой карманных часов, которые он иногда машинально щёлкал ногтем, когда задумчиво сидел за столом.

Его пальцы длинные, сухие, с костяшками, выдававшими частые встречи с холодным воздухом и бумагами. На правой руке – след от пореза, который он когда-то получил, защищая подозреваемого от ножа пьяного громилы.

Револьвер он носил всегда. В кобуре под левым боком, на крепком кожаном ремне. Он не снимал его даже дома, разве что когда ложился спать – и то кладя рядом, в пределах досягаемости. Убеждённый, что детектив, который расслабляется, долго не протянет.

Его движения были выверенными, спокойными, но в каждом ощущалась внутренняя напряжённость. Будто в нём работал невидимый механизм, который никогда не останавливался. Глаза двигались быстро, внимательно, отмечая мельчайшие детали, но в их глубине всегда жила лёгкая тень усталости – не от работы, а от того, что он видел и знал слишком много.

Он держал газету одной рукой, в другой – папиросу, которая давно потухла. Дым ещё ощущался в воздухе, но он не замечал этого. Его мысли были заняты заголовком, жирным, кричащим: "Загадочное исчезновение юной Анны Воронцовой!"

Он провёл пальцем по тексту, пробегая по знакомым словам: молодая девушка, приличное воспитание, последний раз видели вечером 31 декабря, возвращающейся от подруги. Отец, известный купец, умоляет полицию найти дочь.

Ничего нового. Такие статьи появлялись в газетах с пугающей регулярностью. Менялись только фамилии. Последние полгода, в конце каждого месяца, пропадали девушки. Всегда один и тот же сценарий: никакого шума, никаких свидетелей, просто исчезновение.

Мезенцев устало выдохнул, скомкал газету и отложил в сторону. Всё те же вопросы без ответов. Город жил своей жизнью, но страх, будто ржавчина, начал разъедать его изнутри. Родители перестали выпускать дочерей на улицу, после заката окна закрывались плотнее, ставни запирались на засовы. Петербург, всегда кипящий ночной жизнью, замирал в тревожной тишине, точно боялся, что за ним наблюдают.

Но самое странное было не в этом. Полиция работала. Искала, допрашивала, шерстила улицы, но каждый раз натыкалась на пустоту. Будто девушки исчезали в воздухе. Всё, что оставалось после них – это туман. Вязкий, холодный, окутавший город в ночь их пропажи.

Раздался стук в дверь. Глухой, уверенный, без колебаний.

– Войдите, – сказал Мезенцев, выпрямляясь.

Дверь отворилась, и в кабинет шагнул высокий мужчина в дорогом тёмном пальто. Воронцов.

Седина тронула его виски, но осанка оставалась прямой. Лицо с резко очерченными скулами, глубоко посаженные серые глаза, в которых застыла усталость. Этот человек привык к власти, привык, что мир подчиняется его воле. Он слегка сжал пальцы, кожа на перчатках натянулась, но уже в следующую секунду его руки снова остались неподвижны. Жест, почти незаметный, но говорящий больше, чем слова.

Он сел в кресло напротив, не снимая перчаток.

– Моя дочь пропала, – сказал он ровным, тихим голосом.

Мезенцев молчал.

– И я не доверяю полиции.

Наступила пауза.

Воронцов сохранял выправку, его голос звучал уверенно, но в глубине сквозила тяжесть прожитых дней. Не та, что приходит после бессонной ночи. А та, что оседает внутри, проникая в самую суть человека, оставляя за собой пустоту.

– Найдите её. Что угодно – только найдите.

Мезенцев смотрел на него, оценивая. Воронцов не выглядел потерянным родителем, который в отчаянии хватается за соломинку. В его лице не было истерики, паники. Только тревога. Застывшая где-то в уголках глаз, в едва заметном движении пальцев, сжимающих подлокотники кресла.

Этот человек знал больше, чем говорил.

– Я уже изучал это дело, – наконец произнёс Мезенцев. – Ваша дочь не первая.

Воронцов дёрнул уголком губ, но лицо его осталось неподвижным. Только в глазах мелькнуло нечто… странное.

– Но, думаю, вам не нужны обычные объяснения. Вы что-то знаете, не так ли?

Купец напрягся.

– Я… не знаю, – выдавил он наконец. – Но есть вещи, о которых лучше не говорить вслух.

Мезенцев чуть усмехнулся.

– Тогда мне стоит узнать их за вас.

Он потянулся за блокнотом и карандашом.

– Кто видел её последним?

Воронцов медлил, затем медленно выдохнул.

– Она была у подруги. Ольги Корниловой.

– Когда?

– Вечером 31 декабря. Около десяти.

– Она возвращалась одна?

– Да. Дом Корниловых недалеко, всего семь минут ходьбы.

– Но она так и не дошла.

– Да.

Воронцов провёл рукой по лицу.

– Слуга ждал её у двери. Она не пришла.

Мезенцев записывал.

– Полиция обыскала маршрут?

– Разумеется. Все дворы, переулки…

– Но ничего не нашли. Ни следов борьбы, ни свидетелей.

Купец стиснул челюсть.

– Только туман, – сказал он.

Детектив приподнял бровь.

– Что?

– В ту ночь был туман. Очень густой.

– Петербург не бывает без тумана зимой.

– Да, – Воронцов поднял на него глаза. – Но вы ведь понимаете, о чём я.

Мезенцев молчал.

Он знал.

Туман был в каждом из этих случаев.

Но что важнее – туман был всегда.

Это была лишь погода. Обычная для зимнего города.

Но почему тогда внутри нарастало ощущение, что всё это не просто совпадение?

Воронцов ждал.

Детектив закрыл блокнот.

– Я хочу поговорить с Ольгой Корниловой.

Купец кивнул.

– Я подготовлю экипаж.

Он поднялся, вытащил часы, глянул на циферблат.

– Ольга ждёт нас в их доме. Она… боится.

– Боится?

– Говорит, Анна вела себя странно в последние дни.

– В каком смысле?

Воронцов сжал пальцы.

– Она говорила… что за ней кто-то следит.

Мезенцев медленно кивнул.

Часы в углу кабинета глухо отбили полчаса.

Он уже знал, с чего начнёт расследование.

Но не знал, куда оно его приведёт.

Глава 2. Шепоты в тумане

Лошадиные копыта гулко цокали по промёрзшей мостовой. Туман, стелившийся по городу, приглушал звуки, делая их странными, растянутыми, будто кто-то дёргал за тонкие невидимые нити.

Мезенцев сидел напротив Воронцова, скрестив руки на груди, и рассеянно смотрел в окно экипажа.

Воронцов нервно сжимал в руках перчатки, кожа которых скрипела под его пальцами. Он смотрел перед собой, но казалось, что его взгляд обращён куда-то внутрь, туда, где ещё был голос дочери, её смех, её шаги.

Карета сворачивала в очередной переулок, когда лошади вдруг резко встали, фыркая и тревожно переступая копытами.

– Да чтоб тебя! – раздался возмущённый голос кучера. – Глаза разуй, смотри куда прёшь!

Мезенцев взглянул через окно. Два экипажа едва не столкнулись, их колёса были опасно близко, и теперь оба кучера выкрикивали друг другу угрозы.

– Будь ты проклят, идиот! – крикнул один.

– Сам идиот! Куда гонишь в таком тумане?

Мезенцев отвернулся. Петербург жил своей жизнью, но что-то в этом городе изменилось. Было в нём что-то чужое.

– Она всегда была смелой девочкой, – вдруг негромко произнёс Воронцов.

Мезенцев перевёл на него взгляд.

– Анна?

Воронцов кивнул.

– Не боялась ни темноты, ни страшных историй. Когда была маленькой, всё норовила заглянуть туда, куда нельзя. Мать всегда переживала, что она упадёт в Фонтанку, потому что в детстве Анна любила наклоняться через парапет, высматривая, что там внизу.

Голос его дрогнул.

– А теперь… Теперь её нет.

Мезенцев не стал говорить, что пока ещё не всё потеряно.

Экипаж тронулся дальше.

– Вы хорошо знали Корниловых? – спросил Мезенцев, чтобы отвлечь Воронцова от мрачных мыслей.

Тот задумался на секунду, прежде чем ответить:

– Достаточно. Их семья приличная, с хорошей репутацией. Отец Ольги держит торговую лавку на Невском. Человек строгий, но честный. Жена его, Елизавета Петровна, женщина добрая, но нервная, всегда переживала за дочь. Они с Анной дружили с детства.

– А сама Ольга? Какая она?

– Тихая, скромная. Никогда не была такой, как Анна. Не лезла вперёд, не пыталась быть первой. – Воронцов на мгновение сжал губы. – Но преданная. Если Анна доверяла ей, значит, Ольга не стала бы молчать, если бы что-то знала.

Мезенцев кивнул. Он встречал таких людей – тех, кто боится, но всё равно говорит правду. Главное, задать правильные вопросы.

Карета свернула на узкую улицу, где фонари были расставлены реже, и тени домов падали длинными полосами на снег. Свет в окнах дома Корниловых горел тускло, но в нём чувствовалась жизнь. Тревожная, взволнованная.

Экипаж остановился.

– Приехали, – тихо сказал Воронцов, но не сразу вышел.

Мезенцев первым распахнул дверь, вдыхая морозный воздух. Воронцов последовал за ним. Тишина этого места казалась гуще, чем в других районах города. Будто сам дом знал, что произошло, и скорбел вместе с его обитателями.

На крыльце стояла женщина средних лет, закутанная в плотную шаль. Она выглядела так, будто не спала несколько ночей, её лицо осунулось, губы были плотно сжаты. Руки крепко сжимали край шали, словно она боялась разжать пальцы.

Когда мужчины подошли ближе, она вскинула взгляд.

– Вы детектив? – голос её дрогнул.

– Да, – коротко ответил Мезенцев. – Николай Мезенцев. А вы мать Ольги?

Женщина кивнула, быстро взглянув на Воронцова, затем снова на детектива.

– Проходите скорее. Девочка очень напугана. Она… она пару дней уже молчит. Но, может быть, у вас получится её разговорить.

Она открыла дверь, пропуская их внутрь.

Дом встретил их тревожной тишиной. Тяжёлые портьеры скрывали окна, в камине потрескивал слабый огонь, отбрасывая зыбкие тени на стены. Воздух был пропитан тревогой, как будто сама атмосфера напиталась страхом. Где-то вдалеке скрипнула половица, и Воронцов невольно дёрнулся, словно ожидал худшего.

Ольга Корнилова сидела в кресле у камина, кутаясь в тёплый плед, но не от холода. Лицо её было бледным, губы искусаны в кровь, глаза блестели от сдерживаемых слёз. Она вздрогнула, когда Мезенцев сел напротив.

– Ольга, – мягко начал он, – я хочу узнать об Анне. Ты была последней, кто её видел.

Девушка сжала плед ещё крепче, словно он мог её защитить.

– Она… она была странной, – прошептала Ольга. – В последние дни… она говорила, что кто-то дышит у неё за спиной.

– В комнате никого не было. Но она клялась… что ночью кто-то стоит у её кровати. И шепчет.

– Кто? – Мезенцев подался вперёд.

– Я не знаю, – Ольга прошептала, сжав пальцы в болезненной судороге.

Воронцов шумно выдохнул. Глаза его бегали по комнате.

Мезенцев внимательно всмотрелся в лицо девушки. Страх, разъедающий изнутри, не мог быть наигранным.

– Ты что-то видела? – спросил он.

Ольга резко подняла голову. Губы её задрожали.

– Я… я не знаю, но… в ту ночь… когда она ушла… я не могла уснуть. Я выглянула в окно. Туман был слишком густым… и… он шевелился.

Тишина в комнате сгущалась.

Где-то вдалеке завыла собака, и Ольга вздрогнула.

– Я хочу, чтобы это было сном… Но я знаю… оно забрало её.

Мезенцев встал, не говоря ни слова, и подошёл к двери. Воронцов с волнением следил за каждым его движением, но ничего не говорил. Ольга продолжала сидеть в кресле, её взгляд потухший, словно часть её души растаяла, как дыхание на холодном стекле.

– Благодарю вас, Ольга, – сказал Мезенцев сдержанно. – За ваши слова. Это важно.

Он кивнул её матери, которая стояла неподалёку, с беспокойным выражением на лице.

– И вам спасибо за терпение, – продолжил он. – Надеюсь, эта тяжёлая ноша скоро покинет ваш дом.

Женщина только тяжело вздохнула и склонила голову в ответ.

Они вышли из комнаты и направились к выходу, где их уже ждал Воронцов. Мезенцев задумчиво ступал по деревянному полу, ощупывая каждый шаг, словно ожидая, что вот-вот услышит очередной тревожный звук. У двери он остановился и обернулся.

– Я постараюсь найти ответ, – сказал он, не добавляя лишних слов. – Покой вам.

Мезенцев перешагнул порог, и Воронцов последовал за ним. Воронцов быстро шагал рядом и, когда они оказались у экипажа, распахнул дверь. Мезенцев сел первым, Воронцов последовал за ним. Дверь захлопнулась с глухим звуком, и карета тронулась вперёд. Лошади спокойно двинулись в туман, не замечая особой разницы между тенью и светом.

Мезенцев скрестил руки на груди и устремил взгляд в окно, обдумывая собранные факты. Он не верил в мистику – за каждым событием скрывались лишь человеческие страхи и слабости, которые можно было разгадать, если следовать логике.

– Ну что, Николай Васильевич, – сказал Воронцов, с явным облегчением в голосе. – Как думаете, что это всё значит?

Мезенцев чуть прищурился, продолжая следить за тем, как туман поглощает всё вокруг. Он молчал некоторое время, прежде чем ответить.

– Я ничего не могу утверждать, пока не увижу больше фактов, – произнёс он, зловеще глядя в расплывчатые тени. – Пока что это всё больше напоминает… страшные сказки.

– Но если это правда, – продолжил Воронцов, – тогда что мы будем делать? Мы можем что-то предпринять?

Мезенцев обернулся к нему, его глаза были холодными и решительными.

– Мы будем искать связи. Анализировать каждую деталь, каждый шаг. Пока у нас нет доказательств, только слова, – сказал Мезенцев, его голос стал твёрдым. – Но эти слова могут быть не более чем страхами. Нам нужно искать факты, чтобы понять, что скрывается за ними.

Когда карета наконец подъехала к его дому, Мезенцев открыл дверцу и встал. Воронцов наблюдал за ним, пока тот не вышел на улицу, где царила задумчивая тишина.

– Спасибо, Александр Петрович, – сказал Мезенцев, вытягивая руку и закрывая дверцу. – Лучше всего подумать обо всём в тишине. Надо вернуться к фактам, ничего кроме этого.

– Конечно, Николай Васильевич, – ответил Воронцов и лёгким кивком дал знак кучеру ехать дальше.

Мезенцев поднял воротник пальто и обернулся к своему дому. Двухэтажное здание из тёмного кирпича выделялось среди соседних особняков сдержанностью архитектуры – никаких излишеств, строгие прямые линии, высокие окна, затянутые тяжёлыми шторами. Лишь фонарь у входа освещал массивную дубовую дверь с тяжёлой латунной ручкой. Дом не был роскошным, но надёжным, как и сам его владелец.

Открыв дверь, детектив вошёл внутрь, ощущая, как тепло каминов смягчает прохладу с улицы. В прихожей царил порядок: на вешалке висело всего несколько пальто, аккуратно сложенные перчатки лежали на узком столике у зеркала. Долгие годы работы приучили Мезенцева к строгости и организованности, и дом его отражал это как нельзя лучше.

Он снял перчатки и прислушался. Где-то наверху послышались лёгкие шаги – Наталья и Марфа были на втором этаже. Жена что-то убирала в комод, время от времени негромко перекликаясь с дочерью, которая, судя по звукам, возилась с игрушками. Дом жил своей тихой, размеренной жизнью.

Мезенцев не стал подниматься. Он прошёл мимо тёмной лестницы и свернул в кабинет. Здесь царил полумрак – свет лампы с зелёным абажуром мягко освещал бумаги, разложенные на столе. Книжные полки вдоль стен были забиты томами по уголовному праву, криминалистике и психологии, среди документов лежал небольшой серебряный портсигар и стопка писем, до которых так и не дошли руки.

Сбросив пальто на спинку кресла, он подошёл к камину, подбросил в огонь полено и сел. Закрыл глаза, переплетя пальцы перед лицом. Всё, что он узнал сегодня, казалось лишь бредом перепуганных людей. Девушка исчезла, а её подруга говорит о шёпоте и живом тумане. Ни одной зацепки, ни одного твёрдого факта.

Но где-то в глубине сознания интуиция шептала, что за этим всем скрывается нечто большее.

Глава 3. Тень прошлого

Детектив стоял у окна, опершись о подоконник, и наблюдал за городом. В его голове переплетались обрывки мыслей и догадки, касающиеся странных исчезновений, которые продолжались в последней день каждого месяца. Внешний мир был неясен, окутанный плотным зимним туманом, из-за которого улицы казались словно исчезнувшими в пустоте. Силуэты домов и деревьев едва виднелись, а тусклый свет фонарей лишь подчеркивал жуткую атмосферу. Мезенцев не торопился и держал сигарету, которая догорала до конца, его мысли тем временем вращались вокруг дела, которое становилось всё более странным.

Вдруг дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился полицейский. Он казался немного нервозным, но сохранял приличную осанку.

– Николай Васильевич, – произнёс он, подходя ближе. – Майор Павлов передаёт вам информацию. Он просил сообщить, что нашли тело одной из пропавших девушек. Тело обнаружено в заброшенной церкви на окраине города. Это Софья Лебедева.

Мезенцев резко повернулся, его взгляд моментально потемнел. Он ожидал, что рано или поздно какой-то след приведёт к подобной находке, но что тело окажется в церкви – это было новостью.

– Где именно? – спросил Мезенцев, быстро собравшись и готовясь к действиям.

Полицейский указал точное место на окраине города и поспешил выйти, предоставляя детективу время собраться с мыслями.

Мезенцев в тот же момент принял решение. Он уже знал, что не будет сидеть и ждать, пока кто-то другой разгадает это дело. Взяв свою шляпу и пальто, он вышел из кабинета, не теряя времени.

Прибыв на место происшествия, Мезенцев сразу ощутил, как зимняя тишина охватывает его, словно тяжелое одеяло. Чёрное небо нависало над городом, заглушая даже слабый свет уличных фонарей. Ветер не решался подняться, оставив на улице мертвую, но многозначительную тишину. Вокруг церкви царил мрак и полная тишина, лишь редкие шаги сотрудников правоохранительных органов нарушали этот угрожающий покой. Старые деревья стояли словно привидения, их скелетные ветви изогнуты в необычных углах, отчаянно тянулись к небу. Церковь, полуразрушенная временем и погодными условиями, стояла в одиночестве на пустой улице. Её каменные стены были покрыты мхом и трещинами, как если бы сама постройка не могла больше нести тяжесть своего прошлого. Вокруг не было живых душ, кроме немногих сотрудников, которые двигались без лишних слов, будто бы нарушать тишину было чем-то запретным.

Как только Мезенцев ступил на порог церкви, он почувствовал, как старинный, сырой воздух, наполненный запахом гнили и плесени, немедленно проник в его легкие. Запах церкви был тяжёлым, маслянистым, с нотами затхлого дерева, старой бумаги и, возможно, давно забытых молитв. Внутри было ещё темнее, чем снаружи, и тени сгущались, несмотря на слабый свет от нескольких керосиновых ламп, которые тут и там тускло мерцали, отбрасывая на стены причудливые, бесформенные силуэты. Ожидаемая пустота ощущалась в воздухе, словно сам храм был далёким эхом от прошлого. Чёрные окна, наглухо заколоченные подгнившими ставнями, выглядели зловеще. Дерево покоробилось и вздулось, по его поверхности расползлись тёмные пятна гнили. Ржавые гвозди торчали криво, словно вот-вот выпадут из расшатанных досок. В щелях между ставнями виднелись клочья паутины, дрожащие от малейшего движения воздуха. Казалось, эти окна не открывались уже долгие годы.

В самом центре храма, среди обрушившихся колонн и полуразрушенных алтарных декораций, Мезенцев заметил группу полицейских. Среди них выделялся его старый знакомый – майор Сергей Павлов. Не просто знакомый. Близкий друг. Когда-то, много лет назад, они начинали работать вместе, ещё совсем молодыми и полными рвения к службе. Тогда казалось, что справедливость – это вопрос усердия, а любой преступник рано или поздно окажется в руках закона.

Теперь Павлов стоял немного в стороне от остальной группы, его фигура была чуть скрючена, будто этот мрак давил на его плечи. Он был человеком средних лет, но уже с запёкшимися следами тяжёлых размышлений на лице. Его гладко выбритое лицо с носом, чуть приплюснутым на кончике, не скрывало того напряжения, которое копилось у него годами. Он был полноват, с толстыми щеками, но несмотря на свой вид, всегда сохранял спокойствие в самых трудных ситуациях.

Его взгляд был проникновенным, цепким, улавливающим даже мельчайшие детали. Он был опытным следователем, но в последние годы всё больше погружался в цинизм и отчуждённость. Жизнь постепенно стирала в нём ту юношескую уверенность, с которой они когда-то вместе начинали. Его походка была немного тяжёлой, как у человека, который вынес в своей жизни слишком много горя, а руки всё время нервно теребили манжеты, будто в бессознательном поиске опоры.

Мезенцев знал, что под всей этой усталостью скрывался тот самый Павлов, с которым они когда-то обсуждали первые дела, спорили о мотивах преступников, мечтали о том, как сделают мир лучше. Но мир оказался сильнее.

Когда Павлов заметил Мезенцева, он слегка кивнул, потом подошёл к нему с каким-то внутренним выражением неудовлетворённости и усталости, словно знал, что детектив не будет доволен тем, что он увидит.

– Здорово, Николай, – сказал Павлов, слегка махнув рукой в сторону тела. – Как ты и просил, если любая инфа появится, сообщить тебе. Так вот, ктож мог подумать, что местные ребята забегут в эту заброшенную церковь и найдут тут её, – он кивнул на девушку. – Мать одного из пацанов сразу сообщила нам. Посмотри сам. Честно говоря, я никогда такого не видел.

Мезенцев шагнул вперёд, но его взгляд не отрывался от тела. Девушка лежала на старом деревянном полу, её тело было измождённым и худым, словно все жизненные силы ушли, оставив лишь высохшую оболочку. Кожа казалась натянутой и сероватой, а в некоторых местах была слегка потрескавшейся, как у старой, забытой куклы, чей срок давности давно прошёл. Мезенцев почувствовал, как холодок пробежал по спине, но сдержал эмоции.

– Чёрт возьми, Павлов, ты серьёзно? – прошептал он, не отводя взгляда от тела. – Это что за… чертовщина? Как это могло произойти?

Павлов тяжело вздохнул, подходя ближе, но не решаясь встать рядом с Мезенцевым. Он стоял чуть сбоку, следя за реакцией друга.

– Я тебе говорю, Коль, это не похоже ни на что, что я видел до этого. Ты только посмотри на неё… Худая, будто из неё все соки высосали. Кожа… посмотри на эти чёрные пятна. Медики сами в шоке, говорят, что она будто сгорела изнутри, но это пока не точно. Честно говоря, я сам не могу понять, что с ней произошло. Это не похоже на обычное повреждение – скорее на какой-то странный процесс, который затронул её изнутри. Но пока это всего лишь догадки.

Мезенцев молчал, погружённый в раздумья. Он стоял, не двигаясь, и смотрел на тело. Все детали, которые только что рассказал Павлов, – всё это смущало и тревожило. Он знал, что пока не было никаких официальных выводов, но что-то подсказывало, что они сталкиваются с чем-то по-настоящему необычным.

Мезенцев отвернулся, продолжая осматривать церковь. Она была мрачной и заброшенной, в углах стояли тени, как неведомые существа, готовые поглотить любое движение. В воздухе чувствовалась плесень, и запах старых древесных досок наполнял пространство. Никакой жизни здесь не было. Остановившись у двери, Мезенцев снова оглядел девушку, потом снова вернулся к Павлову.

– А что с её одеждой? – спросил он, не скрывая своей настороженности.

– Почему ничего не тронуто? Никаких следов борьбы или беспорядка? Она будто просто лежала здесь и ждала.

Павлов задумался, прежде чем ответить.

– Мы ещё не проверили её вещи, но всё, что нам известно – её просто нашли. Никаких следов борьбы, никаких внешних повреждений, – он снова посмотрел на тело. – Она просто лежала здесь, и всё.

Мезенцев вновь взглянул на девушку. Его лицо стало всё более мрачным, но он не мог позволить себе терять концентрацию. В его голове сражались догадки, но ясности всё равно не было.

– Ясно, – сказал он, отрывая взгляд от девушки и переводя его на Павлова. – Будем ждать, как ты сказал. Но, Сергей, знай одно: если ты что-то ещё узнаешь, сразу сообщи. Мне нужно знать всё. Каждую деталь.

Павлов кивнул, уже зная, что Мезенцев не успокоит себя, пока не получит все ответы.

Он снова оглядел мрак заброшенной церкви. Повсюду ощущалась тень, застывшая в обломках, которые когда-то были частью великой структуры. Бледные остатки стены, разрушенные витражи, которые едва удерживались на своих местах, и, конечно, пыль. Пол был покрыт слоем грязи, словно вековой туман поглотил все следы человеческого присутствия. С каждой минутой ощущение пустоты становилось более ощутимым.

Мезенцев, чувствуя, что всё же должен осмотреть всё это место, сделал шаг вперёд, спросив у Павлова:

– Не против, если я немного осмотрюсь? Может быть, что-то упустили.

Сергей, слегка пожав плечами, ответил:

– Конечно, посмотри. Мы уже всё обследовали, но у тебя, может, взгляд будет другой. Мы не нашли ничего, но… может, тебе удастся.

Мезенцев снова осмотрел церковь, его взгляд скользил по разрушенным уголкам, по избитым полам, но ничего, что могло бы внести ясность в происходящее, он не нашел. Место было так мрачно, что казалось, сам воздух здесь был пропитан болью и отчаянием.

Павлов, видя, что детектив всё же не находит ничего нового, решил подойти ближе.

– Мы сейчас пакуем девушку и везём её в морг, – сказал он, глядя на Мезенцева. – Так что зайди ко мне завтра в кабинет, после обеда. Экспертизы будут готовы, посмотрим. Может, там хотя бы будет от чего отталкиваться.

Мезенцев кивнул, устало взглянув на тело. Он надеялся, что экспертизы наконец прольют свет на происходящее. Возможно, именно они дадут первые реальные зацепки – единственный шанс приблизиться к разгадке.

– Хорошо, – ответил он, отходя к выходу. – Пожалуй, так и сделаем.

Он ещё раз взглянул на мрак церкви, ощутив, как давление неизвестности давит на его грудь.

– Ладно, Сергей, пойду тогда домой, – сказал Мезенцев, с тяжёлым вздохом направляясь к выходу. Но, оглянувшись, он добавил: – Завтра увидимся.

Сергей, который уже был готов выйти за ним, остановил его с лёгким смехом:

– Так чего ты пешком-то пойдёшь? – он указал на пустые сани, в которые уже аккуратно укладывали тело девушки. – Сейчас ребята тело в сани уберут, прыгай ко мне в повозку, всё равно ведь по пути. Я тебя поближе к дому высажу, а то мороз такой, да ты ещё и без шляпы.

Мезенцев немного замедлил шаг, обдумывая предложение. На самом деле, он был уставшим, и предстоявший путь по морозу вряд ли был бы ему в радость. Он кивнул и, не сказав ни слова, направился к повозке.

– Ладно, – ответил он, опускаясь на мягкую скамью. – Ехать ещё долго, но хотя бы не придётся мёрзнуть на улице.

Сергей усмехнулся, поправляя шубу и усаживаясь рядом. Лошади начали неторопливо двигаться, и повозка медленно тронулась по узким улицам, скользящим под снежным покрывалом. Мезенцев, облокотившись на спинку сиденья, не отрывал глаз от улиц города, поглощённых зимней темнотой. Его мысли возвращались к делу, к церкви, к девушке на полу и к таинственному исчезновению, которое всё больше начинало тянуть за собой невообразимые вопросы. Но ответы пока оставались скрытыми.

Когда они проезжали через главную площадь города, небо всё так же оставалось тяжёлым и мрачным, словно предвещало что-то ещё более тревожное. Мезенцев, не в силах выкинуть из головы мысли о том, что произошло в церкви, тихо произнёс:

– Спасибо, Сергей.

– Давай, Николай, отдыхай, семье привет передавай, – сказал Сергей, поднимаясь с места и поправляя шубу. – А вот ещё, у меня тут плитка шоколада, по одному делу отблагодарили. Передай Марфе, ей понравится.

Мезенцев немного удивлённо посмотрел на него:

– Да не стоило, Серёж.

Тот махнул рукой:

– Да бери, мне сладкое не особо, а твоей точно понравится.

Мезенцев кивнул и взял плитку.

– Спасибо тебе, – сказал он, с улыбкой пряча шоколад в карман. – До завтра, Сергей.

– До завтра, – ответил тот, усаживаясь в повозку. – Будь здоров.

Мезенцев слегка покачал головой, поблагодарив Сергея за заботу, и пошёл прочь от повозки, оставляя друга и его помощь позади. Его шаги поглощал снег, под ногтями хрустело, а воздух был таким холодным, что каждый вдох казался болезненно острым. Он быстро двинулся в сторону дома, но в голове продолжал вертеться мрак церковного зала и странные слова медиков, которые не могли точно определить, что именно случилось с девушкой. Его мысли обрывались, как только он обращал внимание на окружающий мир – тёмные улицы, освещённые лишь тусклыми фонарями, дома, которые казались ещё более угрожающими в этот поздний час.

Мезенцев ускорил шаг, стремясь поскорее добраться до дома. В темноте ему не хватало света, но он знал улицы города, знал, как ориентироваться в этом мраке, как обходить ямы на тротуарах и избегать затруднений. Вскоре он миновал знакомый угол, а за ним уже виднелась родная улица. Перед ним вырос дом, его дом. Холодный, застывший в ночи, с окнами, за которыми горел свет. Это было место, где его семья ждала, где можно было наконец окунуться в тепло, забыв о невыносимом холоде ночи и мучительных вопросах, что всё сильнее давили на разум.

Он пересёк двор, поднялся по крыльцу и, наконец, открыл дверь. Внутри было тепло, воздух пропитался запахами ужина, доносящимися сверху – из кухни на втором этаже.

Первый этаж дома почти не использовался для жизни – здесь был его кабинет, заваленный делами, которыми он занимался вечерами, и небольшая библиотека с книгами по криминалистике, юриспруденции и психологии. Полумрак и тишина царили здесь всегда, если только он сам не работал за столом, перебирая очередные документы.

Мезенцев не задержался внизу, миновал кабинет и направился по лестнице на второй этаж, где находилось всё, что можно было назвать домом – кухня, их общая спальня, комната Марфы. Поднимаясь по ступеням, он услышал приглушённые голоса: Наталья что-то говорила дочери, а та оживлённо возилась с игрушками. Тёплый свет лился из-под двери, создавая ощущение уюта, которое на какое-то мгновение заставило Мезенцева забыть обо всём, что осталось за порогом.

У двери его встретила Марфа – шестилетняя девочка с кудрявыми светлыми волосами, похожими на тонкие золотистые пружинки. Её лицо, круглое и ещё по-детски мягкое, озарялось широкой улыбкой, а большие, любопытные глаза блестели от радости при виде отца. Маленькие ручки нетерпеливо сжались в кулачки, будто она готовилась броситься к нему в объятия.

Мезенцев, стоя на пороге, снял пальто и, как всегда, слегка помял её светлые кудри, наблюдая за дочерью с тёплой, едва заметной улыбкой.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Мезенцев, доставая плитку шоколада, которую ему передал Сергей.

Марфа, стоявшая рядом с ним, сразу подняла глаза и внимательно взглянула на плитку. Она молча протянула руки, и Мезенцев с улыбкой отдал ей весь шоколад. Девочка взяла угощение и не смогла скрыть своей радости.

– Шоколад! – воскликнула она, глядя на плитку с таким восторгом, словно это было самое драгоценное сокровище в мире.

– Да-да, шоколад, – сказал Мезенцев, с мягкой улыбкой наблюдая за дочерью. – Это тебе от дяди Сергея, за хорошее поведение.

Марфа в ответ лишь кивнула, продолжая наслаждаться своим сладким угощением. В этот момент в прихожей раздались шаги, и на пороге появилась Наталья.

Она была стройной женщиной с правильными чертами лица, высокими скулами и аккуратным подбородком. Серо-голубые глаза внимательно скользнули по мужу, в их глубине мелькнула тёплая, спокойная забота. Тонкие, естественной дугой изогнутые брови придавали её взгляду мягкость, а длинные ресницы слегка дрожали при каждом моргании.

Тёмно-каштановые волосы с лёгким медным отливом были небрежно заколоты на затылке, но несколько прядей выбились, спадая на виски. Обычно она следила за своей причёской, но дома позволяла себе чуть больше расслабленности.

На Наталье был домашний халат из тёплой ткани, запахнутый на талии. Рукава чуть задрались, открывая запястья, а подол мягко касался пола при каждом шаге. На шее поблёскивала золотая цепочка с небольшим медальоном – старый подарок от Николая, который она носила, не снимая.

Остановившись в дверях, она посмотрела на мужа, едва заметно улыбнувшись, но в её взгляде сквозила привычная тревога – она всегда беспокоилась о нём, даже если не говорила этого вслух.

– Здравствуй, дорогой, – сказала она, с улыбкой подходя к мужу. – Ты как раз к ужину.

Мезенцев положил руку на её плечо и ответил с облегчением в голосе:

– Здравствуй, дорогая, – сказал Мезенцев. – Как вы тут?

Наталья посмотрела на мужа с тёплой улыбкой.

– Всё хорошо, – сказала она, – тебя вот ждали целый день. У Марфы сегодня праздник. Давай снимай ботинки и садись к столу, пока горячее не остыло. Заодно возьмём у Марфы пару долек шоколада, а то ей одной, слишком много будет.

Мезенцев, услышав слова Натальи, улыбнулся и с мягким смехом ответил:

– Хорошо, сейчас пойду к столу, – сказал он, сняв ботинки и аккуратно поставив их в угол. – И надеюсь, что мне достанется хоть долька шоколада, а то я тут как всегда остаюсь без сладкого.

Наталья дождалась, пока он снял ботинки, и только после этого они вместе направились на кухню. Марфа уже сидела за столом, нетерпеливо постукивая пальчиками по краю тарелки. Она внимательно следила за отцом, словно хотела уловить его настроение. Наталья мягко коснулась его руки, словно напоминая, что сейчас он дома, рядом с семьёй, а значит, можно хоть ненадолго оставить все свои тревоги.

Мезенцев сел в кресло, тяжело откинувшись на спинку, чувствуя, как тепло кухни постепенно согревает его после долгого дня. Наталья тут же принялась хлопотать, словно только и ждала момента позаботиться о муже. Она взяла чайник с горячим заваренным чаем, аккуратно наполнила его чашку, следя, чтобы не пролилось ни капли, затем так же бережно поставила перед ним блюдце. После этого она наливала чай себе, а затем Марфе, которая уже вертела в руках плитку шоколада, задумчиво глядя на неё, словно взвешивая, стоит ли ждать или можно съесть прямо сейчас.

Пока чай немного остывал, Наталья взяла половник и аккуратно зачерпнула густой, ароматный суп из кастрюли. Она первой наложила в тарелку Николаю, поставив перед ним, чтобы он мог сразу приступить к еде. Затем так же заботливо наполнила тарелку Марфе и только после этого себе, следуя привычному порядку, который установился в их доме уже давно.

Марфа, пока мать возилась с едой, нетерпеливо развернула шоколад и уже было потянулась, чтобы отломить кусочек, но Наталья мягко накрыла её руку своей ладонью, не позволяя ей взять сладость.

– Сначала суп, а потом шоколад, – сказала она спокойно, но без возможности возражений.

Марфа насупилась, надув губы, но всё же взяла ложку и с видимым недовольством принялась за суп.

Мезенцев тем временем поднял чашку, обхватив её тёплыми ладонями, сделал неторопливый глоток и на мгновение прикрыл глаза. В такие моменты работа отступала, уходила на второй план. Всё, что было важно сейчас, – это домашний уют, тепло, близкие люди рядом.

Марфа быстро доела суп, поставила ложку в тарелку и с нетерпением посмотрела на мать.

– Ну что, а теперь шоколад можно? – спросила она, едва сдерживая улыбку.

Наталья хихикнула, глядя на дочь, и, покачав головой, всё же кивнула:

– Можно.

Марфа тут же схватила плитку, её глаза загорелись от радости.

Этот вечер был по-настоящему хорошим. Пусть такие моменты случались не так часто, как хотелось бы, но когда они были – они наполняли дом особым теплом. Спокойный голос Натальи, радостный смех Марфы, аромат домашней еды, мягкий свет лампы – всё это создавалось для него как тихая гавань, в которую можно вернуться после долгих часов, проведённых в погоне за истиной.

Глава 4. Следы во тьме

Мезенцев шел по длинному коридору, проходя мимо массивных дубовых дверей, от которых раздавался характерный скрип, давно ставший частью здешнего облика. В полутьме тускло горели несколько газовых ламп, отбрасывая длинные тени на каменные стены. Воздух был пропитан запахом бумаги, чернил и табака, смешиваясь в знакомую смесь, свойственную этим местам. Сырость пробирала до костей, словно здание само впитало в себя холод улиц.

Он вошел в кабинет майора Павлова – просторную, но давящую комнату с высокими потолками. За окнами уже сгущались сумерки, приглушённый свет отражался в стекле, а Петербург оставался таким же мрачным, как и внутри здания. Ковры с бледными узорами, пыльные книжные полки и массивный стол, заваленный бумагами, завершали картину беспорядка. В углу, на небольшой подставке, вяло тлела трубка – Павлов курил нечасто, но никогда не отказывал себе в этом привычном удовольствии.

– Коль, привет, – кивнул майор, пододвигая к нему несколько листов. – Получили заключение экспертизы. Удивишься, когда прочитаешь.

Мезенцев сел за стол, развернул документы и начал читать. Почерк судмедэксперта был аккуратным и разборчивым, но местами строки выглядели неровными, будто написаны в спешке.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ СУДЕБНО-МЕДИЦИНСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

Объект исследования: тело женщины, возраст 19 лет

Дата обнаружения: 5 января 1899 года

Внешний осмотр:

Тело женщины выраженного астенического телосложения с явными признаками крайнего истощения. Кожные покровы бледные, тургор тканей снижен. В области лица, рук и ног отсутствуют следы борьбы, травматических повреждений или следов насильственного воздействия. На теле нет признаков длительного воздействия низких температур или воздействия химических веществ.

Внутренний осмотр:

Внутренние органы подверглись полному обугливанию. Лёгкие, сердце, печень, желудок, кишечник и прочие внутренние структуры имеют выраженные признаки термического воздействия. Ткани разрушены, органическая структура не поддаётся полной идентификации. При этом внешние кожные покровы не имеют характерных ожогов или следов воздействия открытого пламени.

Гортань и ротовая полость без видимых повреждений. Мягкие ткани не имеют признаков термического или механического воздействия. Отсутствуют следы вдыхания горячих газов или копоти, что исключает классический вариант ожогового поражения дыхательных путей.

Дополнительные исследования:

Назначены гистологический и химико-токсикологический анализы с целью выявления возможных внешних факторов воздействия.

Заключение:

Точная причина смерти не установлена. Выраженное внутреннее обугливание при отсутствии внешних ожогов не поддаётся стандартной классификации. Дополнительные исследования необходимы.

Мезенцев нахмурился. Пробежался глазами по тексту ещё раз.

– Внутренние органы обуглены… но при этом гортань цела? – пробормотал он, постукивая костяшками пальцев по столу. – Это чёртова дичь.

Павлов молча ждал.

– Если бы ей в глотку залили что-то горящее, ткани были бы обожжены. Но они нетронуты. Значит, горение началось изнутри. – Он поднял взгляд. – Но как?

– На этот вопрос никто не может ответить, – тихо сказал Павлов.

Мезенцев раздражённо щёлкнул пальцами по бумаге.

– Ты понимаешь, что это значит, Сергей? Это не просто очередная пропажа. Тут что-то совсем не то. – Он потер виски. – Ладно. Расскажи мне, почему эта церковь вообще закрылась?

Павлов помедлил, будто что-то прикидывал в уме.

– Там служил священник, отец Алексей. Исчез пятнадцать лет назад. Просто… пропал. – Он задумчиво потер подбородок. – Его искали, но ни следа. А после этого церковь закрыли. Мол, не к добру это место.

– Кто последний видел его?

– М-м, сейчас… как там её… – Павлов прищурился, вспоминая, затем кивнул. – Марфа Ивановна, вроде. Живёт неподалёку, всё ещё там.

Мезенцев задумался, постучал пальцем по столу. Старуха могла знать что-то полезное, но не сейчас. Сейчас его интересовало другое.

Я поеду в церковь.

– Опять? – Павлов прищурился. – Ты ведь уже был там.

– Слушай, Серёжа, у меня какая-то чуйка на эту церковь. – Мезенцев поднялся, забирая документы. – Всё это как-то странно… Девушку нашли именно там, и почему-то именно сейчас. А до этого – никаких улик, ничего. Как будто кто-то специально ждал подходящего момента.

– Понимаю. – Павлов кивнул, скрестив руки.

– Если вдруг что-то узнаешь про этого Алексея – сообщи.

Павлов кивнул, но выглядел так, будто ему не нравилась эта идея.

Мезенцев покинул управление полиции, закрывая за собой тяжёлую дубовую дверь. На улице его встретил ледяной ветер, резанувший по щекам, будто тонкие лезвия. Он плотнее закутался в пальто, сунул руки в карманы и шагнул вперёд.

В голове всё ещё крутились строки из судебно-медицинского заключения. Обугленные внутренности. Гортань – единственное уцелевшее место. Как, чёрт возьми, такое вообще могло произойти? Это не укладывалось ни в одну из возможных версий.

Пока он шёл, город постепенно редел. Высокие фасады доходных домов сменились старыми строениями с заколоченными окнами. Под ногами мерзлый снег похрустывал с каждым шагом. Лавки закрывались, редкие прохожие ускоряли шаг, будто сама ночь подгоняла их домой.

Он шёл быстро, целенаправленно, стараясь не вглядываться в темнеющие проулки. Всё равно там ничего, кроме мусора, крыс и пустоты.

Когда показались очертания заброшенной церкви, он выругался.

– Чёрт… пока шёл, уже стемнело.

Петербургские ночи были чернильными, особенно в этой части города, где фонари стояли редко, а их свет скорее терялся в тумане, чем действительно освещал улицы.

Он остановился у входа и медленно вытащил из кармана мятую пачку папирос. Провёл пальцами по её краю, с легким нажимом выдавил одну и поднёс к губам. Бумага чуть хрустнула от давления зубов.

Другой рукой он достал спичечный коробок, чиркнул – огонёк вспыхнул резко и ярко, мгновенно бросив дрожащий свет на его пальцы. Ветер тут же попытался его задуть, но Мезенцев прикрыл спичку ладонью, оберегая тепло. Поднёс к папиросе, кончик затлел красным угольком, выпустив первые тонкие струйки дыма.

Он сделал глубокую затяжку, чувствуя, как терпкий дым наполняет лёгкие и согревает изнутри. Никотин привычно отдавал горечью в горле. Несколько секунд он держал дым в себе, затем медленно выпустил его сквозь зубы, наблюдая, как серый шлейф растворяется в холодном воздухе.

Папироса тлела ровно, слегка потрескивая. Он снова подтянул её к губам, пальцы легко постукивали по её тонкому корпусу, от чего пепел осыпался на землю. Огонёк на конце то разгорался ярче, то снова угасал, следуя за его дыханием.

Тишина вокруг оставалась густой и неподвижной, а лёгкий ветер лишь иногда пробирался в воротник, напоминая о зимней прохладе.

Двери церкви, как и в прошлый раз, были приоткрыты. Мезенцев затушил папиросу носком ботинка, глубоко вздохнул и шагнул внутрь.

Сырость и холод встретили его сразу. Воздух здесь был застоявшимся, мёртвым. Запах пыли смешивался с чем-то ещё… чем-то прогорклым, затхлым, будто старое, истлевшее мясо.

Он чиркнул ещё одной спичкой, держа её чуть в стороне, чтобы огонь не обжёг пальцы. Свет осветил узкий проход между рядами гнилых скамей. Тени плясали по стенам, складываясь в причудливые формы.

Мезенцев двинулся вперёд.

Половицы под ногами протяжно скрипнули, гулко отдаваясь в пустом помещении.

Где-то впереди послышался глухой звук – словно небольшой предмет сорвался с края полки и упал на деревянный пол, прокатившись пару сантиметров, прежде чем замереть.

Мезенцев резко обернулся. Позади – пустой тёмный коридор, стены которого терялись во мраке. Ни движения, ни звука. Только холодный воздух тянулся откуда-то из глубины помещения.

Он медленно выдохнул, подавляя нервное напряжение.

Свет спички качнулся, осветив алтарную часть. Каменный престол, весь покрытый вековой пылью. Именно здесь, в нескольких шагах, нашли тело.

И тут он увидел это.

Небольшой медный крестик, лежавший прямо перед алтарём.

Мезенцев нахмурился. В прошлый раз здесь не было ничего. Он осматривал церковь досконально, каждый угол, каждую скамью – но этого крестика он не находил.

Он медленно подошёл ближе, присел на корточки, поднял находку двумя пальцами. Крестик был холодным, но совсем не ржавым, словно его положили сюда совсем недавно.

Он перевернул его и нахмурился.

На обратной стороне были выбиты странные символы. Не церковные. Не те, что можно увидеть на обычных крестах.

Что-то старое. Что-то чужое.

Мезенцев нахмурился, провёл пальцем по тёмному металлу, ощущая шероховатость выгравированных знаков. В свете тусклого пламени они казались ещё более зловещими.

Он перевёл взгляд на блокнот в кармане, но тут же отложил эту мысль. Слишком темно.

– Надо будет дома зарисовать, – пробормотал он себе под нос и аккуратно убрал находку в карман.

И только тогда он заметил это.

На стене, чуть выше алтаря, темнели пятна – странные, неправильной формы. Сначала он подумал, что это просто копоть, следы от времени, но, приглядевшись, понял: они напоминали отпечатки ладоней.

Обугленные.

Мезенцев подошёл ближе, поднеся спичку к стене. Огонёк задрожал, тени заскользили по камню, и ему показалось, будто пятна двинулись, но, моргнув, он понял – это всего лишь игра света.

Или нет?

Он медленно протянул руку, пальцы коснулись поверхности. Камень был холодным, шершавым, но в этом месте он казался чуть иным. Будто гладким.

Будто обожжённым.

Он провёл пальцами по краю пятна, ощутил, как кое-где камень крошится. Остался слабый чёрный след на кончиках. Он понюхал пальцы. Запаха гари не было.

Нахмурился.

Мезенцев точно помнил: накануне, когда он уже бывал здесь, этих пятен не было. Да, стены были покрыты копотью, вековой грязью, но ничего подобного. И тем более – не в форме рук.

Он отступил на шаг назад, осматривая пятна под другим углом. Они действительно напоминали отпечатки ладоней. Расплывшиеся, не чёткие, но если приглядеться…

Спичка догорела, обжигая пальцы, и Мезенцев небрежно стряхнул её на пол. Огарок упал на старые деревянные доски, оставив на них слабый след золы.

Он достал новую спичку, чиркнул о коробок, и пламя снова осветило его лицо и ближайшие стены.

Затем ещё раз перевёл взгляд на крестик в своей ладони.

Кто его оставил? И когда?

На улице было тихо, но вдруг где-то вдалеке завыл пёс. Долгий, протяжный вой прорезал ночную тишину, пробежавшись по нервам тонкими иглами.

Мезенцев сжал крестик в кулаке и глубоко выдохнул.

Что-то здесь было не так.

Детектив задержал дыхание, прислушиваясь к ночной тишине. В какой-то момент ему показалось, что он услышал легкий, едва различимый шум – нечто вроде шороха, будто кто-то шел по старому полу церкви, царапая ногтями по камням. Он оглянулся, но в помещении не было никого.

Шорох стих так же внезапно, как и начался. В этот момент ему послышался еще один звук – едва уловимый, почти неразличимый, но определённо исходящий откуда-то с алтаря. Это было не похоже на обычные шумы старой церкви. Это был шепот.

Тонкий, быстрый, словно кто-то сдерживал дыхание, стараясь не быть замеченным.

Мезенцев замер, его взгляд снова метнулся к пятнам на стене. Сердце неожиданно забилось быстрее. Он тихо шагнул назад, не отрывая глаз от мрачного пятна, будто оно было живым. Казалось, что оно стало слегка изменяться, как будто что-то внутри него шевелилось. В голове закружились мысли, но только одна была ясной: ему нужно было выбраться отсюда.

Но его ноги словно приросли к полу. Пальцы невольно сжались, дыхание стало тяжелее.

Шёпот усиливался, пробираясь в уши, заполняя пространство вокруг. Теперь уже не было сомнений – кто-то был здесь, рядом. Не эхо, не ветер, не игра воображения.

Холодный пот выступил на висках, горло сдавило, словно воздух стал гуще. В церкви стояла неестественная тишина, но он чувствовал: за спиной что-то двигалось.

"Ты не уйдешь, Николай…" – послышалось тихо, почти на уровне его уха.

Он резко обернулся, но никого не увидел. Только пустота и холод, пронизывающий стены.

Его пальцы нащупали крестик в кармане, сжали его крепче. Холод металла казался единственным реальным ощущением.

Страх сдавил грудь, подступил к горлу. Это было не просто напряжение или тревога – что-то было здесь, рядом. И оно не хотело, чтобы он двигался дальше.

Мезенцев, изо всех сил стараясь не поддаться панике, ринулся к двери. Он не думал, не размышлял, его тело двигалось по инерции, будто в попытке убежать от того, что преследовало его. Когда он шагнул в темный коридор, спичка, которую он держал в руке, внезапно погасла. Это было настолько быстро, что он даже не успел понять, что произошло. Мрак мгновенно накрыл его, поглотил, словно шёлк, затягивающий в бездну. Его разум, на мгновение лишённый логики, ничего не мог воспринимать. Он был поглощён этой мглой, этим холодом, который ощущался даже на кончиках пальцев.

Ноги предательски скользнули по древнему, изношенному деревянному полу. Он не успел среагировать, его тело не выдержало и он рухнул на пол с глухим, тяжёлым ударом. Камень скользнул под его ладонью, но поверхность была неровной, покрытой грязью, и он, не в силах удержать равновесие, оказался в обвальной позе. Пол, был не просто холодным – он был влажным, скользким, как будто церковь сама пыталась его удержать, вцепиться, запереть.

Он поднялся, рука отпечаталась на полу, а голова кружилась от удара. Когда он сделал первый шаг, ощущение ненормальности этого места вернулось с удвоенной силой. Это был не просто мрак и сырость. Это было что-то невидимое, что-то живое. Страх, который держал его в плену, рос. Внезапно по его спине прошел холодный, ощутимый ветер – не как дыхание бури, а словно чей-то невидимый взгляд, пронзающий его, холод, который не от мира этого.

Что-то в этом воздухе сдавливало его грудь, и он почувствовал, как дыхание замедляется. Он инстинктивно вздрогнул, подняв голову, но перед ним снова не было ничего, что могло бы объяснить этот ужас. Шепот.

Шепот, не имеющий источника, но казавшийся таким близким, как если бы его произнесли прямо в ухо.

"Ты не уйдешь, Николай…" – слова пронизывали его, застывая в воздухе, висели над ним, давили. Он резко повернулся, пытаясь поймать хоть что-то, хоть малейшее движение, но помещение оставалось мертвым, неотзывчивым. Стены, покрытые вековыми слоями пыли и копоти, не шевелились. Но что-то было не так. Что-то было здесь с ним. Это не могло быть просто игрой разума. Это было настоящим, живым злом.

Мезенцев лежал на полу, тяжело дыша. Сердце колотилось, руки дрожали, ноги будто отказывались слушаться. Он не сразу понял, как оказался здесь, но вот он лежит, чувствуя под собой холодные мокрые доски, а вокруг было душно и нехватало воздуха.

Его трясло. Не от холода, а от страха. Сильного, настоящего. Того, который сжимает грудь, сбивает дыхание и не даёт пошевелиться.

Он не мог оставаться здесь. Всё внутри подсказывало – беги, уходи, не смотри назад.

Мезенцев с трудом поднялся на ноги. Всё плыло перед глазами, будто он только что выпил литр самогона. В груди бухало, дыхание сбивалось, пальцы судорожно сжимали крестик. Он держал его так, будто от этого зависела его жизнь.

Он шатался, но пошёл вперёд. Ноги подкашивались, колени подгибались, но он двигался. Дверь была совсем рядом. Он рванул за ручку, но она застряла. Сердце ухнуло вниз. Он дёрнул ещё раз, сильнее.

Дверь распахнулась.

Когда он оказался на улице, глотнул свежего воздуха, сердце бешено колотилось в груди. Его взгляд был пустым, глаза дикие, как у зверя, пойманного в ловушку. Он почувствовал, как тяжело дышит, как его тело еще не может освободиться от этого заклятого присутствия. Он задышал быстрее, хватая воздух, который был холодным, резким, но он всё равно не мог избавить себя от этого ощущения. Всё казалось не таким.

Мезенцев, не думая, вытащил сигарету из кармана, быстро прикурил и сделал затяжку. Дым наполнил его лёгкие, но не принес никакого успокоения. Он сделал ещё одну затяжку, потом ещё одну. Не мог остановиться. Сигарета в его пальцах становилась всё короче, но всё равно не могла унять огонь, который пылал в его голове. Его разум зациклился на том, что случилось. Что, чёрт возьми, это было? Где он вообще был? Почему эти образы не уходили, почему прилипли к сознанию, как грязь под ногтями, от которой не оттереться?

"Просто устал", – подумал он, пытаясь убедить себя. "Да, вот в чём дело. Много работы. Разум сыграл свою роль. Всё нормально." Но в глубине его сознания, где оставались последние уголки разума, что-то не отпускало. Этот голос. Этот шепот, который больше не исчезал. Он ощущал его в самой душе, он был уже не просто в воздухе – он был внутри него.

Сжав зубы, Мезенцев вытащил очередную папиросу и снова закурил. Но даже дым не мог замолкнуть в его голове. Вся его сущность ощущала себя чуждой, словно мир вокруг стал слишком плотным, а он – пленником в нем. "Нужно отдохнуть", – снова попытался он сказать себе. Но голос в его голове продолжал звучать, как холодный шепот: "Ты не уйдешь, Николай…"

Глава 5. Второе тело

Мезенцев стоял у окна, его взгляд блуждал среди размытых огней города, скрытого под плотным снежным покрывалом. Мрак сгустился, захватив всё вокруг, и город словно поглотил себя в тумане. Он устал, но мысли не давали покоя. Мозг упорно возвращался к событиям, произошедшим в церкви. Он не мог избавиться от чувства тревоги, которое не давало ему покоя с того самого момента, как он покинул её стены.

Он подошёл к столу, опустился на кресло и вытащил блокнот. Достал карандаш и начал медленно перерисовывать символы с крестика, который нашёл в церкви. Чем дольше он смотрел на них, тем более странными и зловещими они казались.

Мезенцев вдруг вспомнил об отчёте о вскрытии. Эти строки сами всплыли в голове, чёткие, как будто он только что снова их прочитал.

«Тело женщины, 19 лет. Крайняя степень истощения. Органы внутренние повреждены, обуглены. Гортань цела. Причина смерти не установлена.»

Он не знал, почему именно сейчас вспомнил эти слова, но они не выходили из головы.

Органы, обугленные, словно они прошли через пламя, но гортань осталась целой. Это было невообразимо. Всё противоречило тому, что он знал о человеческом теле. Он знал, что после ожогов остаются следы, что ткани теряют свою структуру. Но здесь всё было иначе. Девушка была сожжена, но не снаружи. Это был именно внутренний ожог. Кто-то или что-то выжигало её изнутри.

Он глубоко вздохнул, но мысли обрывались на этом. Как могла девочка – 19 лет, такая молодая – стать жертвой такого чудовищного насилия? И почему её тело оказалось именно в той церкви? Почему крестик, который он нашёл на полу, оказался здесь? Он не мог ответить на эти вопросы, а каждый новый факт только добавлял вопросов.

Что-то было странное, зловещее в этих событиях. Он не мог избавиться от ощущения, что его кто-то запугивает. Или же он сам пытался придумать объяснение, чтобы не смотреть в глаза ужасной правде. Он отчётливо помнил, как слышал голос, как почувствовал что-то сверхъестественное в воздухе. Может, это была просто усталость, нагоняющая галлюцинации?

«Это всё бред», – сказал он вслух, пытаясь прогнать страх.

Он посмотрел на крестик и вновь задумался. Откуда он взялся? Почему он был на полу в том месте? Ответ был где-то рядом, но он не мог найти его.

Мезенцев задумался. Он знал, что в Казанском соборе могут быть те, кто разбирается в таких крестах. Возможно, там он найдёт ответы, которые помогут ему понять, что за вещь оказалась в его руках. Решение было принято: утром он отправится туда.

Но сейчас нужно немного отвлечься.

Мезенцев сидел в кресле, устало опершись локтями о подлокотники. Он вытащил папиросу, чиркнул спичкой и затянулся. Дым тёплой горечью заполнил лёгкие, но напряжение не отпускало.

Он потянулся к графину, налил виски в стакан. Жидкость густо перелилась, заиграла в свете камина, оставляя след на стекле. Он взял стакан, немного покрутил в руке, сделал глоток. Тепло разлилось по горлу, опустилось в живот. Второй глоток – крепче, резче.

Но ни дым, ни алкоголь не помогли. В голове всё так же шумело.

Не заметил, как тяжесть навалилась на веки. Огонь в камине постепенно угасал, тени в углах кабинета сгущались, и вскоре он провалился в тревожный, неглубокий сон.

Когда он проснулся, в кабинете царил полумрак. Камин давно потух, оставив после себя лишь серый пепел. Он потёр лицо ладонями, прогоняя остатки сна. В голове всё ещё звучали отголоски ночных размышлений.

За окном стояла ясная морозная погода. Солнце пробивалось сквозь стекло, освещая комнату холодным светом. Мезенцев поднялся с кресла, потянулся, ощущая ломоту в затёкших конечностях.

Понимая, что на улице стужа, он вышел из кабинета и поднялся в спальню. Достал из гардероба тёплую рубашку, надел шерстяной жилет, застегнул плотное пальто, намотал на шею шарф и нахлобучил шляпу.

Только после этого он спустился вниз, вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь.

Холодный воздух тут же ударил в лицо, пробуждая окончательно. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как мороз наполняет лёгкие.

«Наконец, хорошая погода», – мелькнула мысль.

Он быстрым шагом направился в сторону Казанского собора, сжимая в кармане крестик. В этот раз у него была цель – узнать, что он из себя представляет. Возможно, там, в тени колонн и свечного света, его ждут ответы.

Мезенцев шагнул внутрь тяжёлой дубовой двери, и воздух, пропитанный сыростью и старостью, будто сомкнулся вокруг него. Здесь было холодно, но не так, как на улице. Этот холод исходил от каменных стен, напитавшихся временем, от старинных шкафов, доверху забитых тяжёлыми фолиантами, и от самих бумаг, чей пожухлый вид говорил о сотнях, а то и тысячах рук, листавших их прежде. Запахи чернил, пергамента и восковых свечей смешивались, создавая тягучий аромат, вызывающий у детектива странное, неприятное чувство – будто он погрузился в чужую память.

Помещение скрывалось в полумраке. Высокие, как в храме, окна были затянуты инеем, сквозь который едва пробивался блеклый утренний свет Петербурга. Казалось, сам город снаружи пытался заглянуть сюда, но стекло, покрытое ледяными узорами, не пропускало его взгляда.

За массивным дубовым столом, заваленным пожелтевшими бумагами, пыльными книгами и россыпью сургучных печатей, сидел пожилой архивариус. Он был худ, сутул, его морщинистое лицо напоминало высушенный пергамент, а круглые очки сидели на носу так неустойчиво, что, казалось, ещё немного – и они просто упадут. Длинные костлявые пальцы не торопясь переворачивали страницы открытого перед ним фолианта. Он поднял голову, и взгляд его тусклых серых глаз скользнул по гостю, оценивающе и без спешки.

– Чем могу помочь? – голос был хриплым, будто архивариус нечасто говорил вслух.

Мезенцев не стал терять времени. Он молча достал из кармана крестик, разжал ладонь и положил его на гладкую поверхность стола. Металл показался холоднее обычного.

– Мне нужно узнать, кому мог принадлежать этот крест, – сказал он спокойно, но с внутренним напряжением, внимательно наблюдая за реакцией архивариуса.

Архивариус медленно потянулся к предмету, взял его тонкими сухими пальцами, с осторожностью, присущей человеку, привыкшему иметь дело с хрупкими вещами. Он повертел крестик в руках, внимательно рассматривая его с обеих сторон, и его брови чуть дрогнули.

– Где вы его нашли? – голос его стал ещё ниже.

– В заброшенной церкви за городом, – ответил Мезенцев, не отводя взгляда.

Архивариус медленно кивнул, будто что-то понял для себя, затем аккуратно положил крестик обратно на стол и встал, направляясь к высоким полкам. Его движения были неторопливы, но в них ощущалась чёткая уверенность человека, знающего, где именно искать.

– Хм… место старое. Очень старое, – пробормотал он, перебирая в уме нужные документы. Его голос едва слышно отразился от стен, словно даже камень в этом архиве привык к тишине и не желал, чтобы её нарушали.

Мезенцев ждал, наблюдая за тем, как архивариус скользит длинными пальцами по корешкам книг и папок, извлекая то одну, то другую. Старик знал их расположение наизусть. Казалось, он не просто работал здесь, а сросся с этим местом, стал его частью.

– Она была построена ещё при Анне Иоанновне, – продолжил он, вытаскивая из пыльного ряда потрёпанный кожаный том. – Но до этого на её месте стояла деревянная часовня.

Он вернулся за стол и аккуратно разложил перед Мезенцевым несколько старых документов. Пожелтевшие страницы дрожали в его руках.

– С тех времён люди рассказывали странные вещи, – добавил он, не поднимая глаз.

– Например? – Мезенцев склонился над бумагами.

Архивариус поднял голову, и в его взгляде мелькнул слабый, почти незаметный отблеск тревоги.

– Говорили, что там исчезали люди.

Детектив медленно выдохнул. Этого он ожидал, но слышать подобное всегда неприятно.

– Пропажи? – переспросил он, переводя взгляд с документа на архивариуса.

Тот кивнул, разложив перед ним несколько более древних свитков.

– Вот, – он указал на документ с размашистой, выцветшей надписью. – 1782 год. Отец Филипп найден мёртвым у алтаря. Лицо искажено ужасом. Следов насильственной смерти нет.

Мезенцев провёл пальцем по строкам, пытаясь выудить из них что-то большее, чем просто перечень событий.

– Что за отец Филипп?

– Священник, служивший в той самой часовне до её перестройки. История умалчивает, что с ним произошло. Его нашли на каменном полу перед алтарём. Ужас застывший на лице, но ни следа борьбы, ни ранений. Будто он умер не от рук человека… а от чего-то невидимого.

Архивариус снял очки и потер усталые глаза.

– После этого случая часовню снесли и построили каменную церковь.

Мезенцев задумчиво перевернул несколько страниц. Снова пропажи, снова тёмные пятна в истории.

– Эти исчезновения происходили в разных местах? – тихо спросил он.

– Их было немало, но среди них попадались и те, кто имел отношение к этой церкви, – уклончиво ответил архивариус. – В разные годы люди исчезали без следа. Некоторых находили, но не живыми.

Детектив ощутил, как по коже пробежал холодок.

– А что насчёт этих символов? – он достал блокнот, развернул его на нужной странице и пододвинул к старику.

Тот склонился, вглядываясь в наброски, которые Мезенцев сделал с крестика. Его лицо дрогнуло.

– Это не привычная церковная гравировка, – наконец сказал он.

– Что это значит?

Архивариус провёл пальцем по бумаге, словно пытаясь на ощупь разобрать символы.

– Похоже на что-то старое… но не православное.

– Например?

Старик почесал седую бороду, задумчиво глядя в пространство.

– В Петербурге в разное время существовали тайные общества, братства, секты. Некоторые из них использовали знаки, похожие на эти. В частности, мистические культы, основанные на дохристианских верованиях.

Мезенцев стиснул челюсть.

– Вы хотите сказать, что этот крестик мог принадлежать… не служителю церкви?

Архивариус кивнул.

– Именно так. Он может быть связан с чем-то совершенно иным.

Мезенцев взглянул на крестик и вдруг ощутил в пальцах холод. Неприятное, липкое чувство.

– Благодарю за помощь, – сказал он, поднимаясь.

Архивариус лишь кивнул, но его взгляд задержался на детективе дольше, чем следовало.

Когда Мезенцев направился к выходу, старик пробормотал ему вслед:

– Да хранит вас Господь, молодой человек.

Детектив обернулся.

Глаза архивариуса теперь казались тревожными.

Но он ничего больше не сказал.

Мезенцев вышел из архива при Казанском соборе, натягивая перчатки, и вдохнул ледяной воздух полной грудью. Утро стояло ясное, морозное, и солнце, хоть и низкое, окрашивало город в бледные, холодные оттенки. Мороз пробирался под пальто, колол кожу на лице, но его разум был занят другим.

Он достал папиросу, поднёс спичку, и огонёк дрогнул на ветру, прежде чем пламя коснулось бумаги. Глубокая затяжка наполнила лёгкие тёплым, терпким дымом, и он наконец позволил себе обдумать всё, что узнал.

Церковь. Крест. Отпечатки ладоней.

Все эти детали вертелись в его голове, создавая ощущение, будто кто-то водит его по замкнутому кругу. В первый раз, когда он был там, не было ни следов, ни креста. А на следующий день – появились. Будто кто-то оставил их намеренно, хотел, чтобы он это увидел.

Кто? И главное – зачем?

Тело Софьи Лебедевой было найдено там же, словно подброшено. Как знак. Как предупреждение.

Что связывает эту заброшенную церковь с исчезновениями?

Он нахмурился, стряхнул пепел в снег и снова глубоко затянулся. Мысли приходили быстро, одна за другой, но ни одна не давала чёткого ответа. Только новые вопросы.

Если церковь действительно имела отношение к исчезновениям… кто-то должен был это знать. Но полиция официально не связывала её с пропажами девушек. Никто не говорил о ней. Никто, кроме архивариуса. И теперь у него было ощущение, что тот знал больше, чем сказал.

Но копаться в документах он будет позже. А сейчас… Нужно было выпить.

Он бросил окурок в снег и зашагал дальше, прибавив шагу.

Кабинет встретил его тем же холодом, что и улица. Камин давно потух, оставив после себя лишь серый пепел. В воздухе застоялся запах бумаги, чернил и табака. В углу, у стола, на полу остались следы пепла – он давно собирался вычистить этот угол, но так и не дошли руки.

Мезенцев снял пальто, повесил его на спинку кресла, затем скинул перчатки. Те с глухим шорохом упали на стол. Ощущая, как в пальцах замерзла кровь, он шагнул к небольшому шкафчику, вытащил оттуда графин с виски и плеснул в стакан.

Он сел за стол, наблюдая, как виски тянется тонкой плёнкой по стеклу, оставляя жирные следы, медленно стекающие вниз. Цвет напитка играл в свете лампы – густой, насыщенный, похожий на растопленный мёд с медными отблесками.

– Чёрт… – тихо выдохнул он.

Он нечасто пил. Лишь когда день становился слишком тяжёлым. Этот день был именно таким.

Первый глоток согрел горло, но не мысли. Он потянулся к папиросам, достал одну, чиркнул спичкой. Огонь вспыхнул резким оранжевым светом, на секунду освещая его пальцы. Глубокая затяжка, дым обволакивает лёгкие, затем медленно вырывается из губ.

Мезенцев прикрыл глаза.

Но едва он позволил себе этот миг отдыха, как перед ним снова встала церковь.

Тёмные своды, затхлый запах сырости и гниющей древесины, тени, прилипшие к углам. Деревянные скамьи рассохлись, покрылись трещинами, словно сами прогнулись под тяжестью времени.

И тишина.

Густая, давящая.

Тишина, которая дышала.

А потом – голос.

Он вздрогнул, глаза распахнулись.

– Чёрт… – повторил он, но уже тише.

Этот голос не мог быть плодом воображения. Он был там. Он чувствовал его, он слышал его.

Кто-то там был. Или… что-то.

Мезенцев вцепился в стакан, чувствуя, как напряжение сдавливает виски. Он всегда верил в логику, в рациональность, в факты. Но что делать, если факты говорили, что там был голос? Если его собственное сознание подсказывало, что он не один?

Он снова сделал глоток, затем резко поставил стакан на стол.

Это не могло быть игрой разума.

Он снова видел этот крест перед собой. Чувствовал его холод в пальцах, вспоминал, как провёл пальцем по непонятным символам на обратной стороне.

Кто-то оставил этот крест в церкви.

Но зачем?

Кто-то оставил отпечатки ладоней.

Но почему только теперь?

Кто-то… шептал.

Но кто?

Мезенцев не был склонен к суеверию, но теперь ощущал, как в сознании просачивается тревога.

Он глубоко затянулся, глядя в окно. За стеклом Петербург жил своей жизнью. Где-то вдалеке раздавался звон трамвайного колокольчика, по мостовой шли люди, а он сидел здесь, в холодном кабинете, и впервые за долгое время чувствовал, что не всё можно объяснить логикой.

Но если нельзя объяснить логикой – это не значит, что нельзя понять.

Мезенцев погасил папиросу, откинулся в кресле и прикрыл глаза.

Ответ был где-то рядом.

Ему просто нужно было копнуть глубже.

Пламя в камине потрескивало, бросая тёплые отсветы на стены, но тепло не доходило до сознания. Мезенцев сидел в кресле, одной рукой придерживая стакан с виски, а в другой медленно поворачивал медный крестик. Свет отражался на тёмном металле, пробегал по выбитым знакам, которые не давали ему покоя.

«Что это значит? Почему я нашёл его только теперь? И кто его оставил?»

Виски приятно жгло горло, но в голове не прояснялось. Всё было слишком разрозненным: церковь, крест, пропавшие девушки, отпечатки ладоней на камне. А теперь ещё и шёпот, услышанный в той гниющей церквушке.

Он задумался, вглядываясь в огонь.

Что, если…

Но его размышления прервали уверенные стуки в дверь.

– Войдите, – сказал он, убирая крестик в карман.

Дверь открылась, и в кабинет шагнул Павлов. Лицо его было мрачным, глаза цепкими, настороженными, словно он пришёл не просто поговорить, а принести с собой ещё одну загадку.

– Коль, нам нужно поговорить, – произнёс он, захлопывая за собой дверь.

Мезенцев медленно выдохнул сквозь зубы, поднял глаза и жестом указал на кресло напротив.

– Что-то случилось?

Павлов сел, но не спешил заговорить. Он внимательно посмотрел на стакан в руке детектива, затем на камин, будто подбирая слова.

– Нашли ещё одно тело, – наконец произнёс он. – На берегу Невы.

Мезенцев поставил стакан на стол.

– В таком же состоянии?

– Пока не ясно, – ответил Павлов, глядя ему в глаза. – Истощение, тело долгое время находилось в воде. Повезли в морг на вскрытие, тогда и будет ясно.

Детектив провёл ладонью по лицу.

– Чёрт… – тихо пробормотал он.

– Но есть одна деталь, – добавил Павлов.

Мезенцев посмотрел на него пристально.

– Какая?

– У неё был крестик.

В комнате стало тише, даже потрескивание дров в камине будто стихло.

Мезенцев нахмурился.

– Какой крестик?

– Медный. На тонкой цепочке. И… на нём выбиты знаки. Не похожие на церковные, – Павлов помедлил. – Я бы даже сказал, что совсем не похожие.

Мезенцев медленно потянулся к карману, достал крестик, который только что вертел в пальцах, и разжал ладонь. Металл сверкнул в тусклом свете лампы.

– Вот такой?

Павлов замер.

Его глаза сначала сузились, затем медленно расширились, будто сознание не сразу позволило осознать увиденное.

– Чёрт возьми… – выдохнул он.

Его лицо исказилось смесью удивления и недоверия.

– Откуда?!

Мезенцев откинулся в кресле.

– Нашёл в заброшенной церкви, – ответил он спокойно, подбрасывая крестик в ладони и снова сжимая пальцы вокруг него.

Павлов провёл рукой по лицу, затем, словно потеряв силы, тяжело опустился в кресло.

– То есть теперь их два…

Мезенцев кивнул.

– Как минимум, – уточнил он. – И, думаю, не последние.

Павлов помолчал, затем вытащил из кармана тонкую папку и протянул детективу.

– Кто эта девушка? – спросил Мезенцев, раскрывая документы.

Майор вздохнул.

– Мария Грекова. Исчезла в конце сентября.

– В сентябре? – повторил детектив.

– Да, – кивнул Павлов. – Об исчезновении заявила мать. Как обычно: девушка вышла из дома вечером и так и не вернулась. Полиция искала, но…

– Безрезультатно, – закончил за него Мезенцев.

Павлов кивнул.

Детектив развернул папку, пробежал глазами по строкам. Описание. Возраст – девятнадцать лет. Рост средний. Телосложение худощавое. Волосы русые, заплетены в длинную косу. Черты лица правильные, кожа светлая. Из документов следовало, что Мария была девушкой тихой, скромной, жила с матерью, нигде не работала.

Он скользнул взглядом по этим строчкам. Всё это – просто факты, собранные в бумагу, но за ними скрывалась жизнь, которой уже не было.

Глаза его задержались на последней пометке, сделанной полицейским чиновником: "Пропала 30 сентября. Последний раз видели в районе Гороховой улицы около девяти вечера."

Теперь её нашли. Спустя три месяца.

Он медленно закрыл папку и снова взглянул на крестик перед собой.

"Теперь это уже не случайность."

Кто-то оставляет знаки.

Кто-то ведёт свою игру.

Мезенцев не спешил закрывать папку. Его взгляд снова скользнул по строкам, а затем вернулся к кресту в его руке. Он перевернул его пальцами, проводя большим по выгравированным знакам. Те же, что и на другом. Один нашли в церкви. Второй – на теле утопленницы.

Совпадение? Нет. В такие вещи он не верил.

Он задумчиво сжал крест в кулаке. Металл был холодным, будто хранил в себе часть той сырости и тьмы, что пропитала церковь. В свете камина гравировки отливали тусклым блеском, и на секунду ему показалось, что символы словно двигаются, дрожат, как только он меняет угол наклона.

Мезенцев откинулся в кресле, крепко сжав пальцами переносицу. Виски отдавали тупой болью, а от виски в животе разлилось неприятное тепло. Он устал. Чертовски устал.

Но он не мог остановиться.

– Ладно, Николай, – голос Павлова отвлёк его от размышлений. Тот уже поднялся, поправляя мундир. – Завтра к шести вечера давай встретимся в нашем морге.

Мезенцев посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.

– Думаешь, Громов сможет что-то нам сказать?

– Он хороший специалист, – Павлов пожал плечами, застёгивая верхнюю пуговицу. – Если кто-то и может пролить свет на то, в каком состоянии была Мария Грекова, так это он.

Детектив кивнул, потянулся к бутылке на столе, но, поколебавшись, передумал.

Павлов встал, перекинул через плечо пальто, но не торопился уходить.

– Только постарайся бухим туда не заваливаться, Николай Васильевич.

Мезенцев усмехнулся, поднимая со стола бокал с остатками виски.

– Не волнуйся, Сергей. Я ещё отличаю работу от слабостей.

Павлов покачал головой, но ничего не ответил.

Он двинулся к двери, но перед тем как выйти, задержался на пороге.

– И всё же, будь осторожен, – сказал он, не оборачиваясь. – Всё это начинает мне не нравиться.

Мезенцев не ответил.

Дверь закрылась.

Тишина легла на комнату, заполнила её целиком, словно пропитывая даже стены.

Он остался один.

Камин потрескивал, бросая пляшущие тени на стены, и в их движении ему вдруг почудилось что-то чужое. Будто кто-то стоял в углу комнаты, невидимый, сливаясь с густыми, неровными пятнами света.

Он глубоко вздохнул, встряхнул головой, но ощущение не исчезло.

Мезенцев снова взглянул на крестик в руке.

Два одинаковых. Оставленные кем-то. Или чем-то.

Зачем?

Почему?

Он не знал.

Ему предстояло дождаться завтрашнего вечера.

Но тревога уже поселилась внутри него.

И не отпускала.

Глава 6. Тайна холодных вод

Морозный вечер укутывал Петербург густым туманом, а в переулках между каменных зданий клубились пары, вырывающиеся из канализационных люков. Лошади, запряжённые в экипажи, роняли на мостовую клубки пара, а их копыта гулко выбивали ритм по заледенелым камням.

Где-то вдалеке раздавался приглушённый перезвон колоколов – отбивали вечернюю службу. Но здесь, в судебно-медицинском морге, не было места молитвам.

Мезенцев шагнул в длинный коридор с низкими сводами, стены которого были покрыты тусклой серо-зелёной краской. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным сыростью, формалином и слабым запахом гари, будто где-то недавно что-то жгли. В углу тикали старые напольные часы, их мерный ритм, казалось, отмерял последние мгновения перед встречей с мёртвой женщиной.

Павлов шёл впереди, его шаги гулко отдавались в каменных стенах.

– Эксперт ждёт нас, – бросил он через плечо, не сбавляя шага.

Коридор вёл к массивной двери, её деревянная поверхность была тёмной, словно пропитанной годами влаги и времени. Латунная ручка поблёскивала в свете керосиновых ламп.

Павлов толкнул дверь. Она поддалась с протяжным скрипом, будто нехотя впуская гостей в своё мрачное нутро.

Морговый зал встретил их гнетущей тишиной.

Бледный свет лампы отбрасывал слабые тени на влажный каменный пол. Стены, обшитые старым тёмным деревом, выглядели так, словно впитывали в себя все разговоры, все стоны, все признания, звучавшие здесь за последние десятилетия.

В центре комнаты стоял железный анатомический стол. На нём, под белой простынёй, покоилась Мария Грекова.

В дальнем углу, за тяжёлым дубовым столом, сидел Василий Аркадьевич Громов, судебно-медицинский эксперт. Худощавый, с осунувшимся лицом, которое казалось высеченным из серого камня. Его кожа была сухой, с землистым оттенком, а на скулах резко выделялись впадины. Глубокие морщины прорезали лоб и тянулись к уголкам тонких, плотно сжатых губ. Волосы, тёмные с проседью, были прилизаны назад, но выбившиеся пряди придавали ему вид человека, который редко заботится о своём внешнем виде.

Под его глазами залегли тени – не просто от усталости, а от чего-то более глубинного, того, что оставляет след не только на лице, но и в душе. Громов работал с мёртвыми слишком долго. Он знал, как пахнет смерть в разное время года, знал, как выглядят глаза тех, кто уходит не по своей воле. Он давно привык к телам, которые никто не оплакивал, и к тем, вокруг которых вились тайны. Возможно, именно это и сделало его тем, кем он был сейчас – человеком, который не задаёт лишних вопросов, но слишком многое понимает.

Он был невысоким, но худоба делала его фигуру вытянутой. Пальцы длинные, сухие, с пожелтевшими ногтями – то ли от постоянного контакта с химическими реагентами, то ли от вечной привычки курить. Он держался ровно, но его движения выдавали усталость – не физическую, а ту, что накапливается годами, когда каждый день приносит одно и то же.

Он не сразу поднял голову, но когда их взгляды встретились, Мезенцев заметил в его глазах что-то… необычное.

Страх? Нет. Скорее… тревогу.

Громов отложил очки на стол и сухо кивнул.

– Господа, – произнёс он негромко, но голос его был ровным, без дрожи, словно он встречал их не в морге, а за своим рабочим столом в каком-нибудь архиве.

– Василий Аркадьевич, – произнёс Павлов.

– Рад бы приветствовать вас в более приятных обстоятельствах, – пробормотал эксперт, затем указал на тело.

– Вы уже закончили осмотр? – спросил Мезенцев, подходя ближе.

Громов откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.

– Да. Результаты… – он помолчал, подбирая слова. – …результаты странные.

– В каком смысле? – насторожился Павлов.

Громов взял лист бумаги, пробежался по нему глазами, затем посмотрел на детектива.

– Тело находилось в воде не менее двух месяцев.

Мезенцев едва заметно нахмурился.

– Каким образом удалось это установить?

Громов сцепил пальцы в замок.

– Есть несколько факторов. Во-первых, кожа на руках и ногах сморщилась, но вместо обычного разложения ткани остались обезвоженными.

– Как это понимать? – Павлов опёрся на край стола.

Эксперт потёр уставшие глаза.

– Обычно в воде тело разлагается по определённой схеме. Сначала кожа размягчается, затем отделяется, затем начинается гниение мягких тканей… но здесь этого не произошло.

– Почему?

– Будто вода не смогла завершить процесс.

Мезенцев переглянулся с Павловым.

– Обезвоживание, – задумчиво повторил детектив. – Вы хотите сказать, что её… высушили?

Громов не ответил сразу.

– Я хочу сказать, что тело не поддаётся обычным процессам разложения.

– Как это возможно?

Эксперт медленно снял очки, положил их на стол и посмотрел на детектива.

– Я не знаю, Николай Васильевич. Но это неестественно.

Мезенцев перевёл взгляд на белую простыню.

– Что ещё вы обнаружили?

Громов неохотно встал, подошёл к телу и медленно стянул простыню.

Они увидели её.

Мария Грекова.

Лицо было странно нетронутым, но при этом бледным, почти мраморным. Губы потрескались, на скулах проступил слабый синюшный оттенок.

– Глаза? – тихо спросил Мезенцев.

– Я их закрыл, – ответил Громов. – Но если вы настаиваете…

Мезенцев кивнул.

Эксперт осторожно раздвинул веки.

И Павлов едва не отшатнулся.

– Господи…

Белки глаз были жёлтыми. Не мутными, не бледными, а именно жёлтыми, с тонкими красными прожилками. Зрачки расширены, как у человека, увидевшего нечто ужасное.

Мезенцев медленно выдохнул.

– А тело?

Громов осторожно взял её за руку и приподнял.

– Видите? Кожа выглядит обезвоженной, но при этом внутренние ткани подверглись странному воздействию.

Павлов нахмурился.

– Как так?

Громов провёл пальцем по груди, затем указал на странный, едва заметный след.

– Вот здесь.

Мезенцев вгляделся.

Прямо по центру груди проходила тёмная, тонкая полоса – будто ткань выжгло изнутри. Он склонился ближе, морщась от слабого, едва уловимого запаха, похожего на запах старой золы. Вскрытие показало, что повреждения затронули не только кожу, но и мышцы, а главное – органы внутри оказались словно опалёнными.

– Внутренний ожог, – пробормотал детектив.

Громов кивнул, и его лицо слегка дёрнулось – то ли от усталости, то ли от чего-то, что он ещё не сказал.

– Такое ощущение, что что-то изнутри уничтожало её тело, но при этом снаружи повреждения минимальны.

Павлов прикрыл лицо рукой, словно пытаясь согнать нахлынувший озноб.

– Но это невозможно…

– И тем не менее, – Громов наклонился к своим записям, вытащил лист с выпиской вскрытия и провёл пальцем по строчкам. – Внутренние органы обуглены полностью. Лёгкие, сердце, печень – всё. Словно сгорели изнутри, без единого следа пламени снаружи.

Мезенцев нахмурился, стараясь осмыслить услышанное.

– А что с гортанью?

Громов замер, потом медленно поднял глаза.

– Цела.

Детектив резко взглянул на него.

– Совсем?

Эксперт коротко кивнул.

– Ни единого повреждения. Как и у Софьи Лебедевой.

В комнате повисла гнетущая тишина.

Мезенцев отошёл от стола, выпрямился, сцепил руки за спиной. Взгляд его был устремлён куда-то в даль, но мысли кружились в голове, как рой ос.

– Коль… – осторожно позвал Павлов.

– Это не просто странность, – тихо сказал детектив, не поворачиваясь. – Это закономерность.

Громов тяжело выдохнул и, поколебавшись, добавил:

– Есть ещё один момент.

Мезенцев обернулся.

– Когда я проводил вскрытие Софьи Лебедевой, я не обратил на это внимания, но теперь… – Громов сцепил пальцы. – Обе девушки были девственницами.

Павлов резко поднял голову.

– Что?

– Я тогда не придал этому значения, – хмуро произнёс эксперт, – но теперь, когда тот же факт выявился у Марии Грековой, я задумался. Возможно, это просто случайность, но… – Он сжал губы в тонкую линию.

Мезенцев подошёл ближе, пристально глядя на него.

– Вы хотите сказать, что убийца выбирает именно девственниц?

Громов неопределённо пожал плечами.

– Я пока не знаю, закономерность ли это, но факт остаётся фактом. Обе жертвы были девственницами, и обе погибли… таким образом.

– Я решил, что вам стоит знать.

– Вы правы, – сухо ответил детектив. – Это важная деталь.

Мезенцев нахмурился, повернулся к Громову и задал вопрос, который не давал ему покоя:

– Вы точно уверены, что тело находилось в воде два месяца? Как именно вы это определили?

Судебно-медицинский эксперт поднял голову, поправил очки на переносице и медленно выдохнул, словно собираясь с мыслями.

– Я основываюсь на нескольких показателях, – начал он, сцепляя пальцы. – Во-первых, состояние кожи. Как я уже говорил, её структура изменилась не так, как обычно бывает после длительного пребывания в воде. Вместо разложения мы наблюдаем обезвоживание, что само по себе уже странно. Но ещё один важный фактор – водные организмы.

– Организмы? – переспросил Павлов, хмурясь.

Громов кивнул.

– Водоросли, личинки насекомых, ракообразные. Вода – это среда, которая мгновенно начинает воздействовать на тело, и разного рода существа появляются в определённой последовательности, в зависимости от срока нахождения в воде. В данном случае я обнаружил типичный набор для двух месяцев. Если бы тело находилось там три, а не два, признаки были бы другими.

Мезенцев задумался.

– То есть, если тело было в воде два месяца, а пропала она три месяца назад… где она была месяц после пропажи?

В комнате повисла тишина.

Громов медленно потёр виски, как будто ему и самому этот вопрос не давал покоя.

– Хороший вопрос, – наконец произнёс он. – И я боюсь, что ответа на него у меня нет.

Павлов недовольно выдохнул сквозь зубы и бросил взгляд на покрытое простынёй тело.

– Значит, её держали где-то месяц, а потом бросили в воду?

– Возможно, – осторожно ответил эксперт. – Но тогда возникает другой вопрос: зачем? Почему не сразу?

– И что могло привести к такому состоянию тела? – Мезенцев нахмурился, сделал паузу, подбирая слова. – Будто оно выгорело изнутри.

Громов снова устало потёр переносицу.

– Это самый сложный момент. Вскрытие показало, что её внутренние органы действительно обуглены, но причина этого… необъяснима. Я впервые сталкиваюсь с подобным. Обычные ожоги так себя не ведут. Нет следов воздействия химии, нет следов высоких температур снаружи. Всё словно…

– Словно что? – резко спросил Павлов.

– Будто огонь родился внутри неё, – медленно сказал Громов, посмотрев прямо в глаза детективу.

Мезенцев молча сжал зубы.

Всё это заходило слишком далеко.

Громов устало потер виски, затем взял со стола очки и аккуратно надел их обратно, словно стараясь отгородиться от происходящего. Он посмотрел на Павлова, потом на Мезенцева и выдохнул:

– Господа, тут я вам уже не помощник. Я врач, я привык искать логические объяснения, но во всём этом… – он обвёл рукой тело под простынёй, – их просто нет. Я могу рассказать вам, что вижу, могу назвать факты, но понять, что за этим стоит… это уже не в моей компетенции.

Мезенцев не ответил сразу. Он смотрел на Громова, на его напряжённое лицо, морщины, в которых застрял хронический недосып, на тонкие пальцы, всё ещё нервно постукивающие по столу. Этот человек привык вскрывать тайны мёртвых, но даже он был сломлен непонятностью происходящего.

Павлов тяжело вздохнул, устало проведя ладонью по лицу.

– Что ж… спасибо за вашу работу, Василий Аркадьевич.

– Рад бы сказать, что это было мне в радость, – усмехнулся эксперт, но в его голосе не было ничего, кроме усталости.

Он посмотрел на простыню, под которой скрывалось тело, задержался на её гладкой, натянутой поверхности. Затем кивнул, протянул руку к столу и взял свой блокнот.

– Я подготовлю официальный отчёт, – добавил он, – но боюсь, он вам не даст ничего нового.

Мезенцев поднялся с места и застегнул верхнюю пуговицу пальто.

– Иногда важны не только факты, но и их отсутствие, – тихо сказал он.

Громов усмехнулся и проводил их взглядом.

– Тогда у вас будет очень много материала.

Павлов кивнул ему на прощание, но не сказал ничего.

Когда они вышли в коридор, воздух показался им свежим, несмотря на то, что он всё ещё был пропитан сыростью и формалином.

Мезенцев глубоко вдохнул.

– Ну что, Сергей?

Павлов, шагая рядом, сунул руки в карманы.

– Нужно выйти на воздух.

Когда они вышли из морга, город уже погрузился в ночь.

Петербург жил своей жизнью: по мостовым стучали копыта, извозчики бранились с прохожими, пьяные выкрики разносились по тёмным переулкам, отражаясь от стен старых домов. Сквозь запотевшие окна трактиров пробивался тусклый свет, и доносился хриплый голос певца, выводящего нестройную мелодию. Где-то хлопнула дверь, послышался женский смех, затем глухой звук падения, вскрик – и снова тишина, будто ничего и не было.

Мезенцев поднял воротник и плотнее натянул перчатки. Январский ветер резал лицо, цеплялся за одежду, словно пытался пробраться под неё. Он не любил этот час, когда Петербург становился другим – не тем, что днём, где среди снега и льда ещё теплилась жизнь. Ночью город был похож на хищника, притаившегося в темноте, и улицы его становились лабиринтом, полным теней, куда лучше не заходить без необходимости.

Павлов молча закурил, прикрывая ладонью спичку от ветра. Огонёк дрогнул, вспыхнул, осветил его усталое лицо. Дым повис в воздухе, медленно рассеиваясь.

– Коль, мне всё это не нравится, – наконец сказал он, пряча лицо в воротнике.

Мезенцев покосился на него.

– Думаю, мы должны выяснить, что связывает всех этих девушек.

– Ты считаешь, они не случайные жертвы?

– Я уверен в этом.

Павлов сплюнул на мостовую.

– Хорошо. С чего начнём?

Мезенцев сжал в кармане холодный металл крестика.

– С прошлого.

Они молча пошли по узкому переулку, где скрипел снег под сапогами, где в стенах старых домов пряталась сырость, а из подворотен тянуло мочой и дешёвым алкоголем. Петербург в этом месте казался безликим, чужим, дышащим чем-то затаённым и недобрым.

Внезапно за их спинами раздался странный звук – едва слышный, похожий на короткий вдох или шорох ткани.

Они замерли.

Павлов инстинктивно потянулся к кобуре, а Мезенцев медленно развернулся.

Позади никого не было.

Переулок оставался пустым – узкий проход между домами, где слабо горел фонарь, а в его свете кружил редкий снег. Стена старого здания уходила в тьму, испещрённая трещинами, словно рассечённая временем.

Тишина.

Павлов хмыкнул.

– Нервы, чёрт побери.

Но Мезенцев не ответил. Он внимательно смотрел в темноту.

Фонарь едва заметно дрожал, его пламя колыхалось, будто воздух вокруг него стал гуще.

Или будто кто-то только что прошёл мимо.

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в тени.

Ветер прошёлся по переулку, закружив снег у его ног.

– Николай? – Павлов посмотрел на него с тревогой.

Мезенцев помедлил, но затем покачал головой.

– Показалось.

Они продолжили путь, но в душе детектива осталось ощущение, будто за ними кто-то следил.

Они свернули на Большую Морскую. В этот час улица почти опустела: лишь редкие прохожие торопились домой, кутаясь в воротники, изредка поглядывая по сторонам, словно опасались, что за ними кто-то следит. Петербург жил по своим законам. В богатых особняках ночь проходила при свете свечей и керосиновых ламп, под звуки роялей и негромкие беседы за столами, уставленными графинами с вином. В домах попроще за столами сидели семьями, собираясь у печи, где потрескивали дрова, а слабый огонь лампы едва освещал потрёпанную скатерть.

Но были и те, кто встречал ночь совсем иначе. В холодных рабочих бараках, где от ветра скрипели щели в стенах, люди укрывались старым тряпьём и жались к тёплым бокам друг друга. В тесных комнатушках доходных домов, где дышать было тяжело от копоти, ночевали мастеровые и их семьи, а кое-где на чердаках коротали ночь те, кому даже угол под крышей казался спасением.

Город не спал, но у каждого слоя общества была своя ночь – тёплая и светлая или тёмная и холодная.

Под мостами бродяги жгли костры из старых газет, по подворотням прятались тени, трактиры всё ещё гудели голосами, а над крышами таинственно клубился дым, смешиваясь с туманом.

Павлов шагал рядом с Мезенцевым, его лицо пряталось в глубоком капюшоне шинели.

– Ты сказал «с прошлого». О каком прошлом ты говоришь? – спросил он, стряхивая пепел с сигареты.

Мезенцев не сразу ответил.

– О прошлом этих девушек, – наконец сказал он, останавливаясь на секунду, чтобы взглянуть на одинокий газовый фонарь. Его свет был слабым, дрожащим, будто сам Петербург не хотел, чтобы ночью что-то было видно.

Павлов хмыкнул, но в голосе его не было насмешки.

– Мы знаем, что они не были знакомы. Разные семьи, разные районы…

– А если их объединяет не настоящее, а нечто другое? – Мезенцев покачал головой. – Место рождения, родители, что-то в их прошлом, что сделало их… избранными.

– Избранными? – Павлов бросил на него острый взгляд.

– Или проклятыми.

Майор молчал, только выпустил струю дыма.

– Это всё начинает мне не нравиться, – пробормотал он.

– Мне тоже, – спокойно отозвался Мезенцев.

Они шли по мостовой, и их шаги отдавались странным эхом.

– Я проверю архивы, – сказал Павлов. – Может, найду похожие случаи.

Мезенцев кивнул.

– Хорошо. А утром я пойду к родителям Грековой.

Майор фыркнул.

– Не завидую я тебе. Родители убитых – самые тяжёлые собеседники.

– Я знаю, – коротко ответил детектив.

На мгновение город будто затаился.

Снег продолжал падать, тихо ложась на мостовые, и в этой тишине звук шагов стал громче, отчётливее.

А затем – замер.

Мезенцев замедлил шаг.

Павлов тоже это почувствовал.

Чужое присутствие.

Оно было неуловимым – как слабый запах, который ещё не осознаёшь, но уже чувствуешь. Или как взгляд в спину, который ты не видишь, но знаешь, что он есть.

Детектив остановился и медленно обернулся.

За их спинами улица была пуста.

Но за несколько секунд до этого он слышал шаги.

Он был уверен.

Павлов нахмурился.

– Николай…

Мезенцев посмотрел на него – в глазах майора мелькнула тень тревоги. Значит, и он тоже это заметил.

Но улица оставалась пустой.

Лишь слабый ветер шевелил края вывески закрытого лавочника, и одинокая кошка, выгнув спину, проскользнула в переулок.

Павлов прислушался.

– Чёрт… Я тоже слышал.

Мезенцев нахмурился.

Где-то в глубине тьмы, за чередой узких арок, что-то шевельнулось. Или ему показалось?

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в темноту.

– Кто-то был здесь, – тихо сказал он.

– Может, показалось? – Павлов бросил окурок и раздавил его сапогом.

Мезенцев не ответил.

Он снова прислушался.

Тишина.

Но это не была обычная тишина ночного города.

Она была глухой, будто воздух стал плотнее, а звуки – чужими.

Как если бы что-то невидимое затаилось рядом, наблюдая, оценивая, решая…

Павлов поёжился.

– Ладно, хватит. Идём, пока мы сами не свихнулись.

Мезенцев задержался ещё на пару секунд, но затем всё же повернулся и пошёл дальше.

Они шагали быстро, не сговариваясь.

Ветер поднялся, закружив снег, и газовые фонари на углу улицы вдруг вспыхнули чуть ярче, а потом резко потускнели.

Будто что-то мимо них прошло.

И снова этот запах – слабый, еле уловимый.

Как гарь.

Как что-то сгоревшее.

Павлов зло выдохнул.

– Завтра будет трудный день.

Мезенцев молча кивнул.

– Спать собираешься? – спросил майор, свернув на свою улицу.

– Собираюсь, – спокойно ответил детектив. – А утром – к Грековым.

Павлов посмотрел на него с сомнением.

– Надеюсь, ты правильно понимаешь, во что влез.

Мезенцев усмехнулся.

– Я давно не понимаю, во что влез.

Павлов покачал головой.

– Ладно. Увидимся завтра.

Он развернулся и скрылся в подворотне.

Мезенцев остался один.

Он стоял, вглядываясь в пустую улицу, где только снегопад и медленный, неестественно ленивый дым над крышами выдавали движение времени.

И где-то там, в глубине Петербурга, что-то двигалось вместе с ним.

Тайное.

Неизвестное.

Ждущее.

Он опустил взгляд на крестик, который всё это время сжимал в кармане.

Металл был тёплым.

Глава 7. Грехи прошлого

Петербург встречал новый день молчаливо. Мороз сковал улицы, тонкий слой льда покрывал мостовые, делая каждый шаг неуверенным. На окнах домов застыл иней, рисуя причудливые узоры, а воздух был густым, тяжёлым, наполненным ледяной сыростью.

Город просыпался медленно. В утреннем сумраке извозчики хлопали лошадей по бокам, поправляли сбившиеся попоны, разминая замёрзшие пальцы. Из-под копыт глухо скрипел снег. Редкие прохожие, укутавшиеся в меха, шагали быстро, пряча лица в воротники. Над крышами клубился дым из труб, лениво растекаясь по серому небу, – знак того, что в печах разгорались первые утренние дрова.

Мезенцев стоял перед массивной дверью особняка Грековых, всматриваясь в его строгий, мрачный фасад. Дом был большим, добротным, но в нём чувствовалась какая-то гнетущая, застывшая пустота. Будто за этими толстыми стенами давно не звучали голоса, не раздавались шаги, а воздух внутри стоял неподвижно, как в давно запертом помещении.

Каменный особняк возвышался над улицей, и даже среди других зданий казался слишком тёмным, холодным. Все окна на первом этаже были плотно закрыты тяжёлыми ставнями, на которых иней образовал тонкие, белесые узоры. Казалось, их не открывали уже несколько недель. На втором этаже виднелись высокие окна, их тонкие занавески были плотно задёрнуты, скрывая происходящее внутри. Только одно стекло на балконе выглядело чуть тусклее, с неровными разводами инея, словно кто-то недавно дышал за ним, оставив слабый след на холодной поверхности.

Деревянная дверь, массивная и старая, с потемневшими коваными деталями, выглядела прочной, но в ней было что-то неподвижное, застывшее, словно она не открывалась уже долгое время. Когда Мезенцев протянул руку, чтобы постучать, он заметил, что металлическая ручка покрыта льдом и была неприятно скользкой на ощупь.

Крыльцо дома состояло из нескольких широких каменных ступеней, поросших тонким слоем снега. На них не было ни единого следа. Ни от обуви, ни от домашних животных. Будто сюда никто не входил и не выходил уже долгое время. Даже у порога отсутствовали привычные отметины, которые оставляют прислуга или случайные гости.

Этот дом словно затаился, замер в ожидании. Или в страхе.

Он постучал.

Прошла почти минута.

За дверью послышались тяжёлые шаги, затем негромкий лязг засовов. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в узкой щели показалось бледное, осунувшееся лицо женщины. Её глаза, покрасневшие и опухшие от долгих слёз, смотрели на него с усталостью и какой-то болезненной отрешённостью. В темноте прихожей черты её лица казались заострёнными, болезненно тонкими, как у человека, который долго не ел и не спал.

На ней был тёмный платок, плотно завязанный под подбородком, скрывавший волосы, но несколько седых прядей выбились из-под ткани, ложась на впалые щёки. Чёрное платье из плотной ткани, без украшений, без единого узора, висело на ней слишком свободно, подчёркивая её истощённость. Она выглядела так, будто за последние дни постарела на десять лет.

Мезенцев заметил, как её пальцы, сжатые на дверной ручке, дрожали. Возможно, от холода. Возможно, от слабости. Или от того ужаса, который поселился в её душе с тех пор, как исчезла её дочь.

– Вы… по делу Марии? – голос её был слабым, надломленным, словно каждое слово давалось с трудом.

– Да. Я детектив Николай Мезенцев, – представился он, чуть склонив голову.

Женщина несколько мгновений разглядывала его, будто пытаясь понять, можно ли ему доверять. Потом её взгляд метнулся куда-то в сторону, внутрь дома, словно она ждала разрешения от кого-то невидимого.

– Вы от полиции? – в её голосе не было ни надежды, ни недоверия. Только усталость.

– Я работаю независимо, но сотрудничаю с полицией, – ответил он. – Хочу задать вам несколько вопросов о вашей дочери.

Она судорожно сглотнула.

– Вы нашли его?

Мезенцев сжал челюсть.

– Пока нет.

Женщина тяжело вдохнула, словно сдерживая новую волну слёз, затем молча отступила, приглашая его внутрь.

Мезенцев шагнул в дом, и тяжёлая дубовая дверь за его спиной закрылась с глухим стуком. Внутри было холодно. Несмотря на потрескивающий в камине огонь, воздух оставался застоявшимся, пропитанным сыростью, пеплом и чем-то ещё – еле уловимым, но тревожным.

Дом не жил. Он ждал.

В сумеречном свете керосиновой лампы стены казались выше, чем снаружи. Потолок уходил в темноту, массивные балки отбрасывали длинные тени, похожие на чёрные трещины. Половицы под сапогами детектива чуть скрипнули, но звук этот прозвучал чужеродно, словно нарушая тягостное молчание дома.

Он прошёл в гостиную, где воздух был пропитан тяжёлым ароматом старых книг, воска и полынного дыма. Здесь, как и во всём доме, чувствовался отпечаток прежнего уюта, но теперь он казался лишь тенью того, что было. На стенах висели тёмные, выцветшие портреты, искажённые игрой теней. В углу, на узорчатой полке, стояли позолоченные часы с хрупкими стрелками, мерно отсчитывающие секунды в этом мёртвом, застывшем времени.

Отец Марии Грековой сидел у стола. Пожилой мужчина, когда-то, вероятно, статный и полный сил, теперь он выглядел так, словно жизнь вытянула из него все силы, оставив лишь усталую оболочку человека, сломленного горем. Лицо осунулось, кожа стала бледной с сероватым оттенком, морщины стали глубже, а глаза – пустыми. Они устремлялись в одну точку перед собой, но ничего не видели.

Он сидел неподвижно, в костюме, который висел на нём, будто с чужого плеча. Руки, сжатые в кулаки, обхватывали носовой платок, измятый от бесконечных часов скорби. В пальцах поблескивал обручальный перстень, но он не обращал на него внимания.

Женщина, всё ещё дрожа, подошла ближе и положила руку на плечо мужа. Тот медленно поднял голову, моргнул, как человек, которого вырвали из долгих раздумий.

– Вас… вас прислали из полиции? – спросил он, голос его был хриплым, сухим, будто он не говорил вслух уже несколько дней.

– Я частный детектив, – спокойно ответил Мезенцев, наблюдая за ним.

Мужчина кивнул, но в его взгляде не было ни удивления, ни даже особой заинтересованности.

– Значит, вы тоже пришли задавать вопросы…

Он устало потер лицо, провёл ладонью по глубоким складкам морщин, затем сцепил пальцы перед собой.

– Хорошо, – выдохнул он. – Спрашивайте.

Мезенцев сел напротив.

– Спасибо, что согласились со мной поговорить, – тихо сказал детектив.

Отец Марии не ответил, только коротко кивнул.

– Мне нужно понять, что произошло с вашей дочерью, – продолжил Мезенцев. – Возможно, перед исчезновением вы замечали что-то… странное?

Женщина, стоявшая у стены, всхлипнула, но не сказала ни слова. Мужчина стиснул зубы, будто собирался с мыслями.

– Она изменилась, – глухо произнёс он.

Детектив внимательно посмотрел на него.

– Как именно?

Отец Марии провёл рукой по лицу, словно отгоняя тяжёлые воспоминания.

– В последний месяц перед исчезновением она почти не разговаривала. Стала молчаливой, замкнутой. Вечно казалась уставшей… Иногда она просто сидела у окна, смотрела в пустоту.

Мезенцев прищурился.

– Смотрела куда-то или на что-то?

Мужчина сжал пальцы.

– На что-то.

Детектив медленно кивнул.

– А когда говорила, то… – отец Марии запнулся, словно не был уверен, стоит ли продолжать.

– То что?

Он взглянул на Мезенцева, и в его глазах мелькнул страх.

– Она рассказывала о снах.

Воздух в комнате стал гуще.

– О каких снах?

– О дыме. Чёрном дыме, – прошептала мать Марии.

Мезенцев медленно перевёл на неё взгляд.

Она дрожала.

– Он приходил к ней во сне. Окутывал её. Говорил с ней… – её голос сорвался.

Детектив подавил непроизвольный озноб.

– Она слышала голос?

Мужчина медленно кивнул.

– Говорила, что он шептал ей.

– Кто?

Мужчина не ответил.

Женщина нервно сжала подол платья.

– Она изменилась, – повторила она. – Взгляд… движения… однажды я зашла к ней в комнату и увидела…

Она судорожно вдохнула.

– Что увидели?

Женщина прижала ладони к губам.

– Она стояла перед зеркалом.

Мезенцев ждал.

– Она говорила сама с собой.

Где-то в глубине дома скрипнуло дерево.

– Но это был не её голос, – прошептала мать Марии.

В комнате повисла давящая, тягучая тишина.

Пламя в камине дрогнуло.

– Какой это был голос? – тихо спросил детектив.

Женщина сжалась, будто её ударили.

– Глухой. Глубокий. Чужой.

Ветер за окном ударил в стекло.

Мезенцев медленно выдохнул.

– Она говорила вам, кто это?

Мужчина покачал головой.

– Нет. Только одно слово.

– Какое?

Отец Марии поднял на него затравленный взгляд.

– Он.

Детектив смотрел на него, но мужчина отвёл глаза.

– Вы не знаете, почему вашу дочь могли выбрать?

Греков резко сжал кулаки.

– Что вы хотите этим сказать?!

– Простите, но мне нужно понять, что объединяет этих девушек. Что угодно, может какие-то связи между семьями были?

Женщина отвернулась.

Мужчина молчал.

Но в этом молчании что-то было.

– Вы уверены, что ничего не связывает Марию с другими пропавшими девушками?

Мужчина стиснул зубы.

– Ничего. Они все разные.

Но Мезенцев чувствовал, что тот врёт.

Тишина растянулась, как тень по стене.

Детектив медленно встал.

– Благодарю вас за время. Если вспомните что-то важное – дайте мне знать.

Женщина не ответила.

Когда он уже был у выхода, её голос разорвал тишину:

– Детектив!

Мезенцев обернулся.

Её губы дрожали.

– Пожалуйста… – её голос сорвался в хрип. – Найдите его.

Детектив замер.

Она не сказала: убийцу.

Она два раза сказала: его.

Когда он вышел на улицу, город показался ещё холоднее.

Снег кружился в воздухе, улицы были пустынны, но…

Чувство чужого взгляда не исчезло.

Он достал из кармана крестик.

Металл был ледяным.

Мезенцев ступил на крыльцо, и ледяной воздух тут же впился в лицо, пробираясь под воротник пальто. Город дышал зимним холодом, смешанным с гарью топящихся печей, сыростью талого снега и кисловатым запахом конского пота. Он машинально сунул руку в карман, нащупал помятый кисет, выудил папиросу и чиркнул спичкой. Пламя дрогнуло на ветру, осветив его лицо на краткий миг, прежде чем исчезнуть. Первый глоток дыма согрел горло, чуть прояснил мысли, но не рассеял тяжесть, с которой он вышел из этого дома.

Он стоял перед особняком Грековых, наблюдая, как редкие прохожие кутаются в шарфы, спешат по своим делам, будто никто из них не замечает, что творится в этом городе. А может, они и правда не замечают? Может, страх поселился только в тех, кто столкнулся с этим лицом к лицу?

Мезенцев сжал зубы, выпуская в морозный воздух облачко дыма.

Эта девушка слышала голоса.

Как и Анна Воронцова.

Он помнил, как Ольга Корнилова рассказывала, что её подруга слышала шёпот в своей комнате. И теперь мать Марии Грековой говорит, что её дочь боялась какого-то голоса.

«Чёрт побери…»

Он сжал папиросу в пальцах.

Да и я уже начинаю что-то слышать.

Этот голос в церкви. Шёпот. Глухой, низкий, растекающийся в темноте. Не может же у них у всех быть одинаковая галлюцинация?

Мезенцев провёл языком по пересохшим губам.

Если предположить, что действительно какая-то сила могла похитить этих девушек…

То почему Мария назвала его «он»?

Почему мать Марии сказала: «Найдите его»?

Голос? Дым? Туман?

Он резко затянулся и выдохнул.

Эти вопросы не давали ему покоя.

Нужно ещё покурить. Или я чекнусь нахрен.

Это уже за гранью его восприятия.

Неужели есть что-то, что выходит за рамки человеческого понимания?

Он бросил взгляд на улицу, где тускло светили фонари, и пошёл дальше, в сторону управления полиции. Павлов, возможно, успел что-то откопать в архиве.

Мезенцев шагал быстро, сжимая в кармане крестик, который теперь казался тяжёлым, словно свинцовый груз. Ему нужны были ответы.

Петербург с трудом пробуждался от зимней ночи. Тусклый свет солнца пробивался сквозь плотные серые облака, освещая город лишь на мгновение, прежде чем снова спрятаться за тяжёлым небом.

В воздухе висел запах копоти и замёрзших каналов. Улицы были покрыты тонким слоем льда, пешеходы осторожно ступали по скользким мостовым, кутаясь в тёплые меха. Где-то вдали раздавался стук молота – рабочие пытались пробить лёд на пристани, чтобы освободить место для грузов.

Мезенцев шёл быстрым шагом, придерживая воротник пальто, защищаясь от ледяного ветра. На его лице не отражалось ничего, кроме сосредоточенной напряжённости.

Он прибыл к зданию Управления полиции спустя несколько минут.

Здесь, за массивными стенами, в глубине старых коридоров, находился архив.

Толкнув тяжёлую дверь, детектив вошёл внутрь.

Архив был похож на склеп: высокие стеллажи, пыльные папки, едва мерцающий свет газовых ламп. Здесь пахло старостью, сухими чернилами и кожей переплётов.

Между массивных стеллажей, нагруженных старыми папками и потрёпанными томами, неторопливо двигался архивариус. Худощавый, сгорбленный человек лет шестидесяти, с осунувшимся лицом и длинными, костлявыми пальцами, испачканными чернильными пятнами. Он выглядел так, будто всю жизнь провёл в этом полумраке, среди пыли и шороха перелистываемых страниц. Глубокие морщины избороздили его лоб и тянулись к уголкам блеклых, усталых глаз, лишённых какого-либо выражения, кроме бесконечной сосредоточенности. Очки со стеклами, мутными от времени, сползли на кончик длинного, крючковатого носа. Казалось, он видел всё и ничего одновременно – скользящий по бумагам взгляд был внимательным, но при этом отстранённым, будто он давно разучился смотреть людям в глаза.

Одежда его выглядела так же выцветшей, как и сам архив. Потёртый, серый жилет с обвисшими карманами, застиранная рубашка с засаленным воротником и длинный, исчерканный чернильными пятнами сюртук, который когда-то, возможно, был чёрным, но теперь обрёл неопределённый сероватый оттенок. От него пахло старой бумагой, пылью и чем-то ещё – слабым запахом воска и прелых пергаментов, словно сама история въелась в его одежду.