Грязный город

Размер шрифта: 13

ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

* * *

Посвящается моей матери Данине.
Во-первых и навсегда. А также Дэниелу – за то, что подбадривал меня. Всем нам и нашим бедам.
И всем, кому не удается выжить

Мы

4 декабря 2001 года, вторник

Мы ждали, когда сложится полная картина.

Ночная мгла до конца не рассеялась. Но даже если бы светило солнце, нам не было нужды осматриваться вокруг. Куда ни кинь взгляд, все та же выжженная земля, из которой лениво пробивались кое-где пучки сухой травы, у ограждения – тот же бетонный желоб для воды со следами ржавчины по верхнему краю, такие же белые кипарисы, что одиноко стояли во владениях наших семей. До боли знакомый пейзаж. И мы знали, что опять нашли это место, по смрадному запаху, который забивал носы и драл глотки, будто глубоко запихнутый жгут. Это был запах овечьих трупов, брошенных гнить на солнце.

Водитель пикапа повернул руль, чувствуя, как натягиваются на руке швы зашитой раны. Со своего места в кабине он видел вдалеке неясные очертания родного дома. Всходило солнце. На некоторое время он уезжал с фермы и теперь, по возвращении, проверял ограждения. Если б вел машину на метр дальше от них (а на таких огромных площадях метр – это ничто), проехал бы мимо, так ничего и не заметив. Но пикап вдруг слегка накренился, колесом проваливаясь в рыхлый грунт. Мужчина открыл дверцу, и его мгновенно, как и нас, облепила нестерпимая вонь. Выбравшись из машины, он обошел пикап и взял из кузова лопату. Мы, дети, все слышали и видели. Затрудненное дыхание мужчины периодически заглушал скрежет вгрызавшейся в землю лопаты. Лицо его искажала гримаса боли. Мы заметили, как перекосились его плечи, когда лезвие полотна ударилось обо что-то плотное. Это был явно не затвердевший ком почвы и не корень растения. Мужчина присел на корточки, ладонью счистил землю со своей находки и провел пальцами по блестящему черному полиэтилену. Четыре дня миновало с тех пор, как Эстер Бьянки видели последний раз, в том числе мы.

Солнце уже поднялось высоко. Пот заливал мужчине глаза, струился по его спине. Мы видели, как он моргает. Мужчина выпрямился во весь рост, лопатой сгреб грунт с края ямы. Земля всего на пять-шесть дюймов покрывала сверток, который в длину был гораздо больше, чем в ширину. Полиэтиленовая пленка выскальзывала из рук мужчины.

* * *

Позже полицейские отчитают его за то, что он переместил труп. Ему следовало немедленно вызвать представителей власти, едва он заподозрил, на какую находку наткнулся.

– Ну вызвал бы я вас. А вдруг это оказался бы теленок или еще какая ерунда. Получается, вы приехали бы напрасно? – заявил в свое оправдание мужчина, вскинув брови.

«Зачем бы теленка стали заворачивать в черный полиэтилен?» – подумала про себя женщина-следователь. Вслух она этого не сказала.

* * *

Здоровой рукой мужчина потянул сверток из ямы. Земля его отпустила, а мужчина упал, неловко подогнув под себя ногу. На карачках отполз в сторону, едва не воя от боли в заштопанной руке, на которой разошлись швы. Затем поднялся с земли, посмотрел на дом в отдалении и шагнул к свертку. Не обращая внимания на боль, на тошнотворную вонь, он развернул полиэтилен и тотчас же отшатнулся, зажимая рукой рот.

Что все это значит? Пока мы можем только сказать, что мы там были, видели, как кровь сочилась сквозь рукав его рубашки, когда он пошел прочь от тела Эстер Бьянки, озираясь по сторонам, словно надеялся найти ответ где-то в поле.

Ронни

30 ноября 2001 года, пятница

Однажды Эстер так защекотала меня, что я обмочилась. Мы были у нее дома, на заднем дворе.

– Эстер, перестань! – взмолилась я, хохоча сквозь боль.

– Не будет тебе пощады! – кричала она.

В наших играх Эстер была заводилой, придумывала то одно, то другое, пока я обмусоливала детали. Нам было по восемь лет.

Я повалилась на землю. Эстер уселась на меня верхом. Столько лет прошло, но я до сих пор помню, как она впивалась пальцами в мой мягкий живот, а я покатывалась со смеху. Закатывалась так, что не в силах была продохнуть. Ощущение примерно такое же, как при прыжке на глубину водоема: ждешь и ждешь, когда ногами коснешься дна, чтобы оттолкнуться от него и вынырнуть на воздух. И вдруг я увидела – сначала увидела, а потом уже почувствовала, – что на моих спортивных шортах расплывается мокрое пятно. Эстер тоже это заметила. Я задом отползла от нее. Девочки моего возраста в трусы не мочатся.

Никогда не забуду, что она тогда сделала. Эстер встала, отступила на шаг. Я ждала, что она сейчас завизжит, начнет глумиться надо мной, но увидела, как из-под ее короткой юбочки по длинной ноге течет янтарная струйка. Ее белую кожу покрывали синяки – лилово-бурые отметины, как на крупе серого в яблоках коня. На белых носках, которые она надевала в школу, расплывалось светло-желтое пятно – такого же цвета, как занавески на кухонном окне в ее доме.

Широко улыбаясь, Эстер схватила шланг, повернула до отказа водопроводный кран и пальцами зажала струю, усиливая напор. Визжа, мы принялись вырывать шланг друг у друга. Я уже и не вспоминала про свой конфуз. Пыль кружилась над растекавшейся лужей, постепенно впитывавшейся в землю.

Мама Эстер, Констанция, качая головой, заставила нас раздеться у входа в дом. Мне она дала свою рубашку. Та была длинная, как платье, доходила мне до колен. Нижнего белья на мне теперь не было: Констанция не додумалась предложить трусики дочери, а я сама не попросила. Помню свое ощущение трепетного возбуждения, когда я сидела на заднем сиденье юта[1] отца Эстер в одной только тоненькой белой хлопчатобумажной рубашке. Я обожала ездить домой со Стивеном, как я называла отца Эстер по его настоянию. Сидя с ним в машине, я воображала, что он мой папа и мы куда-то едем вместе. Сам Стивен много не разговаривал, но мне кажется, он с удовольствием слушал мою болтовню. А я готова была сделать что угодно, лишь бы рассмешить его. Маме я никогда не признавалась в том, что Стивен мне очень нравится. Она всегда сердилась, если я начинала расспрашивать ее про своего отца. В этом Эстер имела еще одно преимущество передо мной: у нее был отец. Но я ей не завидовала. Она заслуживала того, чтобы у нее был отец, крепкий, мускулистый мужчина, который запросто поднимал ее вверх и кружил в воздухе. Отец, который любил ее так же сильно, как я.

* * *

Свое имя Эстер моя лучшая подруга носила с величавой непринужденностью, как королева – корону. Меня она всегда называла «Ронни». Взрослое имя, которым меня нарекли, мне не шло. Чарующие слоги Ве-ро-ни-ка ко мне не имели отношения. Нам было по двенадцать лет, когда она пропала. Я тогда была плотно сбитая, важная, ростом меньше, чем Эстер, но полная решимости диктовать правила игры. Когда мы на переменах в школе изображали Могучих рейнджеров, я всегда присваивала себе право распределять роли и сердито топала ногами на других детей, осмелившихся выдвинуть свои идеи. Но с Эстер мне редко удавалось настоять на своем: обычно я оглашала уже принятые ею решения. Иногда она влетала в комнату с высунутым языком, высоко подпрыгивала, приземляясь на широко расставленные согнутые в коленях ноги, закатывала глаза и с криком «ура!» так же стремительно убегала. Мне нужно было самоутверждаться, а Эстер – нет. Думаю, поэтому меня к ней влекло.

Неудивительно, что мама Эстер считала, будто я плохо влияю на ее дочь. На самом деле зачинщицей всех шалостей и проказ была именно Эстер. Порой мне стоило лишь взглянуть на нее краем глаза – на каком-нибудь собрании, в раздевалке бассейна или когда мы сидели за низкими столиками в детском саду, – и я прыскала со смеху. Мы постоянно смеялись, и я всегда бежала следом за ней, пытаясь делать вид, будто это я – лидер.

* * *

В последнюю пятницу ноября, в тот день, когда пропала Эстер, после школы мне полагалось выполнять домашнее задание за столом в своей комнате. В пятницу занятия заканчивались рано, в два тридцать, и мама требовала, чтобы я сделала все уроки до выходных. Учительница поручила каждому ученику подготовить плакат о какой-нибудь стране Южной Америки. Мне удалось урвать Перу, еле отвоевала: на нее претендовал один из близнецов Аддисонов, хотя буквально все знали, что ламы – мои любимые животные. Рисунками с их изображением я обклеила все свои учебники. Правда, сейчас почему-то лама у меня не получалась. Глаза у нее смотрели в разные стороны, а ноги вышли безобразно толстыми и короткими, хотя я старательно перерисовывала животное из старого номера «Нэшнл джиогрэфик», который мама купила в газетном киоске около работы. Меж ножками моего стула петлял наш толстый рыжий кот Фли. Я подложила журнал под альбомный лист, но бумага была слишком толстой, и мне не удавалось карандашом обвести контур. Бросив эту затею, я пошла на кухню за пакетиком сухой лапши.

Фли выскочил из-под стула, и едва я открыла дверь, выскользнул в коридор и прибежал в кухню раньше меня. На самом деле его назвали мистером Мистофелисом[2], но «Фли» – самое близкое, что я могла произнести, когда была маленькой. С тех пор эта сокращенная кличка к нему и пристала. В кухне была мама, она стояла спиной к двери у висевшего на стене телефона, прижимая к уху белую трубку. Я босиком подошла к ней. Фли шествовал впереди, поглядывая на меня.

– Эстер из школы ушла вместе с тобой? – спросила мама, ладонью прикрывая трубку.

– Ага. – Я взяла с сушки на раковине перевернутый стакан и налила воды.

– В какую сторону вы пошли?

– К церкви.

«Как стащить из буфета лапшу, чтобы мама не заметила?»

– А потом расстались?

– Да.

«Если я скажу, что проголодалась, мама велит мне съесть яблоко – вон они, поблескивают в миске на столе». Продукты стоили дорого. Особенно свежие фрукты. Сама мама в иные дни довольствовалась лишь печеньем с чаем, но мне старалась обеспечить «полноценное» питание.

– В какую сторону она пошла? – нетерпеливо допытывалась мама, по-прежнему прикрывая ладонью трубку.

– Налево. От церкви она всегда идет налево. – Я до дна осушила стакан.

– Вероника Элизабет Томпсон, ты уверена? – Мама посмотрела на меня долгим внимательным взглядом.

Я переступила с ноги на ногу. В раннем детстве я думала, что Элизабет – ругательное слово и если его добавляют к твоему имени, значит, ты заслуживаешь порицания. И однажды прилепила «Элизабет» к имени одного из своих кузенов, когда он стащил из моей корзины пасхальное яйцо, найденное во время большой охоты, которую каждый год устраивали на дедушкиной ферме. Все надо мной смеялись.

– Абсолютно. – Я ополоснула стакан, вытерла его и прошла к буфету.

Несколько секунд мама молчала, ожидая, когда отзвук моего ответа растворится в тишине. Убрала за ухо прядь рыжих волос. У моей мамы второго имени не было. Просто Эвелин Томпсон. По непонятной причине двойные имена в ее семье давали только мальчикам. У ее брата Питера второе имя было Реджинальд – уже само по себе наказание, на мой взгляд. Я любила его больше остальных маминых братьев и сестер и, узнав, что дядю Питера нарекли столь неблагозвучным именем, ужасно обиделась за него. Фли терся о мамину ногу, но она на него даже не взглянула. Хотя обычно брала кота на руки и принималась ворковать с ним, называя его своим пушистым малышом или четырехлапым дитяткой. А увидев, что я мою за собой посуду, она прижимала руку к груди, изображая потрясение. Но сейчас мама отвернулась и что-то тихо сказала в трубку. Ее слов я не расслышала.

Я убрала стакан на место. Когда бочком пошла из кухни к себе в комнату, под платьем у меня был спрятан пакетик лапши «Мэми».

* * *

Теперь воспоминания об Эстер невозможно отделить одно от другого. Подобно сцепленным вагонам поезда, каждое из них тянет за собой следующее, образуя длинную клацающую вереницу. Сколько я себя помню, она всегда была в моей жизни – важный неотъемлемый элемент бытия, нечто само собой разумеющееся, как дом, где ты растешь. Как и моя мама, папа Эстер родился в Дертоне, но не имел общих родственников с нашей семьей, Томпсонами, которых легко отличали по рыжим волосам. Эстер не состояла в родстве ни с богатеями Резерфордами, ни с жадными Макфарленами. В нашем городке жили несколько человек с фамилией Бьянки – в основном итальянцы, – уже не молодые, и все их дети покинули Дертон. Эстер, как и я, была единственным ребенком в семье, что в нашей школе всех удивляло. Даже на Льюиса смотрели как на белую ворону, потому что он имел всего одного брата. Но мне, в отличие от Эстер, нравилось, что я у мамы одна. «Разве тебе не хотелось бы братика или сестренку?» – однажды спросила меня мама. «Нет, спасибо», – ответила я. «Будто вежливо отказалась от сэндвича с огурцом», – потом со смехом вспоминала мама.

Эстер мечтала, чтобы у нее было четверо или пятеро братьев и сестер или хотя бы кузины с кузенами, как у меня. (И будь они у нее, в тот день они проводили бы Эстер до дома.) А мне самой всегда была нужна одна только Эстер.

* * *

За ужином мама все больше молчала, даже особо не заставляла меня есть кукурузу, которая всегда напоминала мне зубы иноземных чудищ. Я ждала удобного момента, чтобы выйти из-за стола.

– Эстер так и не вернулась домой из школы, – сообщила мама.

Я уже отодвинулась от стола. Еще светило солнце, хотя шел седьмой час вечера. Мама Эстер, должно быть, места себе не находила от беспокойства.

– Ронни, она точно не говорила, что собирается заняться чем-то или пойти куда-то после школы? Может, она решила сходить в бассейн или прогуляться?

В бассейн мы ходили вчера. По пятницам мы бассейн не посещали. Тем более что сегодня вонь стояла несусветная: только идиот потащился бы куда-нибудь без крайней необходимости. К тому же в бассейн нас всегда водил папа Эстер.

Мы вышли из ворот школы вместе с другими шестиклассницами. Что сказала мне Эстер перед тем, как мы отправились по домам? Пока, наверное. Она обернулась, помахала мне рукой на прощание? А я?

В нетбол сегодня Эстер не играла: забыла взять кроссовки. И ужасно расстроилась из-за этого. А я была бы только рада пропустить игру. Эстер сидела на скамейке и, подпирая голову ладонями, жадно наблюдала за ходом матча. Когда мы с ней расстались у церкви, я мысленно отметила, что в следующий физкультурный день мне тоже надо бы прийти в школьных кожаных туфлях.

– Она просто пошла домой. – Левой ногой я поддела деревянную перекладину под столом. – Как всегда. – Мама, казалось, ждала от меня еще каких-то подробностей. – Я помахала ей, она махнула в ответ, – только я сказала это, как описанная мной картина мгновенно оформилась в отчетливое воспоминание. Взмах руки, едва заметный, но видимый, как контур перерисованного изображения.

Мой взгляд упал на торшер в столовой. Я поняла, что можно сделать с рисунком ламы. Надо поднести журнал с альбомным листом к верхнему отверстию в абажуре. Благодаря бьющему снизу свету, журнальная иллюстрация проявится на бумаге. Рисунок получится такой классный, что мой постер признают лучшим. Я стала думать об этом, мысленно обыгрывая возможные ситуации, представляя, как буду обходить те или иные препятствия. Если меня спросят, обвела ли я готовое изображение, придется признаться. Но ведь можно сказать: «Сама нарисовала». Это же не будет ложью?

Мама молчала. Лишь кивком разрешила мне выйти из-за стола.

Я вернулась в свою комнату. Казалось бы, меня должна охватить паника. Ничего подобного. Странная реакция, да? Как объяснить, почему меня совершенно не беспокоило, что никто не знал, куда подевалась моя лучшая подруга? Почему я сидела и как ни в чем не бывало делала уроки? В свое оправдание могу сказать одно: я воспринимала это так, будто они жаловались, что не могут найти океан. Мне было очевидно, что Эстер просто ищут плохо или не в тех местах.

В кухне зазвонил телефон, а спустя пару минут в комнату ко мне вошла мама.

– Мы едем к Маку. Он хочет побеседовать с тобой.

Я как раз выводила на середине листа ПЕРУ толстыми пузатыми буквами, которые у меня получались лучше всего.

– Об Эстер? – уточнила я.

Я не хотела, чтобы мама видела, как я жульничаю с помощью торшера. Придется перерисовывать ламу в тот день, когда она будет на работе.

– Да, Ква-Ква, – слабо улыбнулась мама. – Об Эстер.

Прозвище Ква-Ква дала мне мама. Я иногда называла ее Му-Му. Бывало, если мы отправлялись куда-то в дальний путь – например навестить мою тетю Кэт, жившую в штате Виктория, – мама шутливо говорила: «Ква-Ква и Му-Му пустились на поиски приключений».

* * *

Всю дорогу до полицейского участка мама вела машину, стиснув зубы. Сзади на шее у нее вздулась вена, будто ей под кожу запихнули пластиковый прут, прочный, но гибкий, сделанный из того же материала, что и скакалка. В отделении полиции я никогда не была, а полицейского Макинтайера видела только в городе или когда он приходил в школу, чтобы провести с учениками беседу о том, что детям лучше не общаться с незнакомыми людьми, это может быть опасно. Мама называла его «Мак». Они с женой Лейси жили рядом с местом его работы. Когда мы подъехали, Лейси выбежала из дома и впустила нас в участок. Мы миновали стойку дежурного и вошли в маленькую кухню. Из крошечного холодильника Лейси достала бутылку молока и налила его в кружку с надписью «Копы лучше всех». Добавив пять ложек шоколадного порошка «Майло»[3], она поставила кружку в микроволновую печь. В школе от кого-то я слышала, что Макинтайеры не могут иметь детей из-за того, что у Лейси какие-то проблемы со здоровьем. Я смерила ее взглядом, когда она вручала мне кружку с напитком. Лейси была очень худая, кожа да кости. Правда, моя мама тоже упитанностью не отличалась, однако меня ведь она родила.

Пришел Макинтайер.

– Привет, Эвелин, – кивнул он моей маме и сел за стол. – Привет, Вероника.

От него пахло по́том и одеколоном, и ему не мешало бы побриться.

– Просто Ронни, – поправила я его.

– Как тебе будет угодно, Ронни. – Он улыбнулся маме и подался вперед, опираясь на локти. – Расскажи, чем вы с Эстер занимались сегодня после обеда? – спросил как бы между прочим. Словно увидел на столе последний кусочек «Ламингтона»[4], но побоялся, что его обзовут обжорой, если он возьмет пирожное, и потому будто бы невзначай поинтересовался у присутствовавших: «Кто-нибудь еще это будет?»

Задавал он те же вопросы, что и мама. Отпивая глоточками солоновато-сладкий «Майло», я сообщила ему, что мы играли в нетбол, но Эстер в игре не участвовала. Что у церкви мы расстались. Что она была такая же, как всегда. Только я не упомянула, не смогла бы объяснить, что от Эстер даже в самый обычный день исходила некая магия и она могла сделать что угодно – скрутить язык, запеть, наклониться и ладонями коснуться земли, не сгибая колени. И она никогда не обводила изображения – рисовала сама.

– Эстер любит спорт? – спросил Макинтайер.

– Да, – ответила я. – С ней случилась беда?

Макинтайер глянул на маму, но она сидела чуть позади меня, лица ее я не видела.

– Нет, Ронни. Никакой беды с ней не случилось. Никакой.

Когда мы вышли из участка, мама остановилась, обняла меня и застыла. Через некоторое время мне надоело так стоять, и я кашлянула.

– Ква-Ква, – произнесла она мне в макушку, дыханием всколыхнув волосы, – я хочу, чтобы ты побыла у дяди Питера, пока я буду помогать с поисками.

– Я хочу искать вместе с тобой.

Я всегда находила Эстер, когда мы играли в прятки. У нее не хватало терпения подолгу оставаться в укрытии. Рано или поздно я замечала ее темноволосую голову, выглядывавшую из-за какого-нибудь дерева.

– Не хватало еще, чтобы и ты потерялась, – сказала мама, ладонью приглаживая мои волосы.

* * *

Мой дядя Питер встретил нас перед своим домом. Он приходился маме старшим братом, и она очень его любила. Я это знала наверняка, потому что, не считая меня, только ему удавалось по-настоящему ее рассмешить. Разулыбавшись, он крепко обнял маму. Улыбка у него была кривая: в молодости – ему тогда шел двадцать второй год – он играл в футбол, и в него кто-то неудачно врезался; с тех пор левая часть его лица немного перекошена. Когда я была помладше, он позволял мне дергать его за козлиную бородку, в которой теперь серебрилась седина. На нем была тенниска с логотипом компании грузовых перевозок, в которой он работал. Шагая рядом с мамой, дядя Питер повел нас в дом. При нашем приближении на крыльце зажегся оборудованный датчиком светильник, и я увидела, как на голых руках дяди заискрились рыжие волосики.

– Даже подумать страшно, Пит, – произнесла мама.

Он кивнул.

– Шелли пошла туда.

К маме Эстер моя мама не испытывала большой симпатии, но с тетей Шелли дружила Констанция. Эстер много времени проводила в доме моих дяди и тети, где вечно царил беспорядок, но ей это ужасно нравилось. Она умела везде оставаться самой собой – не то что я. А я, приходя к дяде, всегда чувствовала, что тетя Шелли считает меня хитрой и пронырливой. А если тебя считают хитрой и пронырливой, ты волей-неволей начинаешь вести себя соответственно. Я рыскала по двору, и, если украдкой пробиралась на кухню, чтобы чем-нибудь полакомиться, меня обязательно там кто-то заставал. Не то чтобы тетя Шелли возражала, но в ее глазах, сдается мне, я была избалованным ребенком. А дядя относился ко мне совсем по-другому. Смеялся над моими шутками. Один раз сам так меня насмешил, что я от хохота аж пукнула, отчего мы оба еще сильнее захохотали, продохнуть не могли. Но, пожалуй, это было и к лучшему, потому что воздух я испортила знатно. А однажды из какой-то своей поездки он привез мне шляпу, и, когда я ее надевала, казалось, что на голове у меня спит барашек. Я носила эту шляпу каждый день, пока мама не сказала, что она затерялась во время стирки.

Дядя обнял меня крепко-крепко.

Едва мы ступили в дом, свет на крыльце начал гаснуть. Я все ждала, что из-за забора вот-вот выпрыгнет Эстер и покажет нам язык, а потом, закатив глаза, громко захохочет.

С момента ее исчезновения миновало уже шесть часов.

Сара

30 ноября 2001 года, пятница

Сержант Сара Майклс остановила свой белый седан без опознавательных знаков полиции у свободной бензоколонки. Ее напарник, констебль Уэйн Смит, спал с открытым ртом в пассажирском кресле. Сейчас они находились примерно в семи часах езды от Сиднея. Когда возвращались в город с очередного задания, ей позвонил начальник. «Придется вам задержаться в провинции, Майклс!» – заявил Кинуак. Сара была рада уже тому, что они не успели доехать до дома, а то пришлось бы снова поворачивать назад.

– Как самочувствие, босс? – Потирая глаза, Смити выбрался из машины.

– Жарко, – ответила Сара, отворачивая крышку бензобака.

Почти всю дорогу она была за рулем, подставляя солнцу всю правую сторону тела. Перед отъездом из Сиднея она сняла подаренный Амирой браслет, оставив его на стеклянном подносе у кровати, и надела мамины часы. Теперь рука покраснела, кожа горела.

Смити пошел платить за бензин, а Сара, воспользовавшись случаем, сдернула свисавший с зеркала заднего вида освежитель воздуха с ароматом ванили и бросила его в темную пластиковую урну, возле которой стояли ведро с затхлой водой и видавший виды резиновый скребок. От ароматизатора, напоминавшего ей об Амире и ее благовониях, заболела голова.

Спустя несколько минут, увидев выходящего из здания заправки Смити, Сара обошла автомобиль и заняла пассажирское кресло, решив, что оставшиеся полчаса до места назначения машину пусть ведет напарник.

У противоположной колонки автомобиль заправляла худая женщина с темными кругами под глазами. Несмотря на жару, она была в длинном кардигане, усеянном катышками. На заднем сиденье кричал младенец. Женщина повесила на место пистолет и посмотрела на Сару. У той сложилось впечатление, что, если б сейчас ее не было на автозаправке (а по ней сразу видно, что она из полиции, пусть и не в форме), женщина пошла бы платить за бензин, оставив ребенка в машине, и даже дверцу бы не закрыла.

Смити сел за руль и взглянул на Сару:

– Не унывай, сержант, может, ничего страшного не случилось.

До этой минуты Сара и не осознавала, что хмурится, но из принципа не стала менять выражение лица.

– Смотри на дорогу, констебль.

* * *

Смити не расставался со жвачкой. Его рыжеватые усы подергивались, а чавканье раздражало Сару, особенно сейчас, когда ей не надо было следить за дорогой. Слава богу, хоть в салоне теперь ничем не пахло. Она с облегчением вздохнула, когда они заметили щит с поблекшей надписью «Добро пожаловать в Дертон» и съехали с автострады.

Смити затормозил перед крошечным зданием полицейского участка – меньше она еще не видела.

– Куда подевался ароматизатор? – спросил он, глядя на зеркало заднего вида.

– Упал, наверное, – ответила Сара.

Смити полез под сиденье, а она вышла из машины.

У входа в участок их встречал местный сержант. Щурясь, он представился Маком и поначалу обращался к Смити. Но затем констебль официально представил их обоих, указав звания, после чего Мак резко повернулся на сорок пять градусов, к ней лицом. В усах напарника, заметила Сара, промелькнула усмешка. По крайней мере, Маку хватило такта не вскинуть брови. Вряд ли в этих краях много женщин-полицейских. А может, и вообще желающих служить в полиции здесь раз-два и обчелся.

Мак, плотный загорелый мужчина с легкой щетиной на лице, действовал четко по протоколу. Чем выгодно отличался от многих провинциальных полицейских, с которыми приходилось работать Саре за те два года, что она служила в отделе по розыску пропавших без вести. Он собрал всю информацию, необходимую для того, чтобы приступить к поискам. Жена Мака оставалась в полицейском участке, кого-то обзванивала. Сара встретила ее при входе в отделение. Она подумала, что худая, но жилистая Лейси Макинтайер с ее загаром и белокурыми волосами неплохо смотрелась бы на трибунах стадиона, где проводится матч по поло, пока не услышала ее грубоватую речь: та говорила с сильным местным акцентом.

Это все выдумки, что нужно выждать двадцать четыре часа, прежде чем начинать поиски пропавших людей, тем более детей. Бывало, что к приезду Сары потерявшегося ребенка уже находили – он мирно спал в укромном уголке на заднем дворе своего дома или прятался у кого-то из друзей. Тогда она с улыбкой пожимала руки местным стражам порядка и по возвращении в город составляла короткий отчет, на пару страничек. Не считая тех случаев, когда своих отпрысков не могли поделить родители, большинство детей, которые не нашлись в первые три часа после исчезновения, как правило, уже были мертвы. Здесь же с момента исчезновения девочки прошло больше четырех часов. Мак вручил Саре журнал регистрации происшествий. Она пролистала его, игнорируя жжение в правой руке. Затем Мак проводил приезжих до их белого «коммодора», сказав, что позже будет ждать их в месте сбора поисковой группы.

Дневной свет угасал, сменяясь синеватой мглой. Смити опустил стекла на окнах машины. Город был унылый, бурый; вдалеке темнели силуэты холмов. От полицейского участка они поехали к небольшому домику, облицованному фиброцементными плитами, где их ждали родители Эстер Бьянки. В свете, льющемся с крыльца, Сара увидела на стволе пальмы новый почтовый ящик «Бьянки».

Всякий раз, когда Сара подходила к дому, где пропал ребенок, ей вспоминалась одна женщина. Тогда Сара только-только перевелась из отдела защиты прав детей в отдел розыска пропавших без вести, а у той женщины пропала семнадцатилетняя дочь Карла. Когда Сара пришла к ней, та провела ее в тесную кухню, где красовалась коллекция чехлов на чайники. Несчастная мать сказала Саре: «Когда у тебя пропадает ребенок, ты ходишь по дому, смотришь на вещи, и тебя от них тошнит. Вот спрашивается, зачем ты коллекционировала кошачьи фигурки? Это же чертовски глупо, пустая трата времени. Прежней ты уже никогда не будешь».

Карлу так и не нашли.

Они пошли по дорожке к дому, где с веранды за их приближением наблюдала какая-то женщина. Сара была рада, что додумалась надеть пиджак поверх потной рубашки. Важно, чтобы она выглядела как официальное лицо.

Смити представил Сару и себя, и женщина пригласила их в дом.

– Стив отправился на поиски, еще не вернулся, – сообщила она. – Я имею в виду отца Эстер.

С улицы донесся рокот подъехавшего к дому автомобиля.

На полу в прихожей стояла пара резиновых сапог с узором из маргариток, у двери висела мужская светоотражающая куртка. В столовой работал вставленный в окно кондиционер, но в комнате было тепло и душно.

– Эстер вернулась? – спросил от входной двери низкий голос.

Следом появился и обладатель голоса – мужчина чуть более шести футов ростом[5], загорелый, смуглый, в спецовке.

– Очень вовремя, – заметил Смити, глянув на Сару.

Она кивнула.

– Пойдемте со мной, мистер Бьянки, – сказал Смити.

Отец девочки последовал за ним по коридору. Сара уловила исходивший от него запах пота – резкий, слегка сладковатый. Это напомнило ей собственного отца. От него тоже всегда разило по́том, когда он возвращался домой после игры в сквош с кем-нибудь из приятелей, служивших, как и он сам, в полиции. Где-то в глубине дома хлопнула дверь – вероятно, ведущая на задний двор, предположила Сара. Ей предстояло опросить мать, а всегда желательно, чтобы родители пропавшего ребенка не слышали друг друга. Женщина кивком предложила ей присесть. Сара глянула на папку в руках: Констанция Бьянки. Она села за обеденный стол, застеленный зеленой скатертью, которую Констанция постоянно комкала ладонью, так что на шелковистой ткани образовалась округлая замятость размером с головку младенца.

Сара попросила ее предъявить удостоверение личности.

Водительские права подтвердили то, о чем свидетельствовали ее мышиного цвета волосы у корней: Констанция не была натуральной блондинкой. Хоть щеки у нее были круглые, а лицо опухло от слез, черты Констанции отличала резкость, не нашедшая отражения на фото. Под большими темными глазами, неугомонно шнырявшими по комнате, чернели подтеки от расплывшейся туши. Рот и нос были несоразмерно большими. Помада на губах стерлась, но карандашный контур остался. На буфете слева от Констанции стояла большая фотография девочки, чье школьное фото лежало в папке Сары: Эстер висела на шведской стенке, маленькое личико в обрамлении сияющих черных волос, глаза светились гордостью – вот я какая ловкая! Сара не заметила особого сходства между Эстер и сидевшей перед ней женщиной.

С кухни донесся шум.

– Там кто-то есть? – спросила Сара.

– Моя подруга, Шелли Томпсон. Она пришла меня поддержать.

– Понятно. С ней мы, пожалуй, тоже побеседуем через пару минут.

– Конечно, – пожала плечами Констанция.

– Эстер – необычное имя, – заметила Сара.

– Да, – согласилась мать девочки. – Я назвала ее в честь своей бабушки по отцовской линии.

– Вы еврейка?

– Нет, и отец мой не еврей, а бабушка – еврейка. Меня часто об этом спрашивают. Если честно, я даже не задумывалась о том, что это еврейское имя. Как ни странно это может показаться. Просто я очень любила бабушку. – Было заметно, что Констанция раздосадована этой пустой, по ее мнению, болтовней.

– Вы не возражаете, если я возьму у вас мазок с внутренней стороны щеки? Чтобы у нас была ваша ДНК.

Констанция кивнула, и Сара взяла образец ДНК. Эту процедуру она всегда воспринимала как некое сокровенное действо.

Ей нужно было задать несколько вопросов матери пропавшей девочки. Эстер когда-нибудь убегала из дома? Грозилась ли когда-нибудь, что убежит? Кто-то еще претендует на то, чтобы оформить над ней опеку? Констанция водила ладонью по краю стола, отвечая «нет» на каждый вопрос. Такие же ответы она уже дала раньше Маку.

– В последнее время в жизни Эстер происходили какие-то перемены? Может, например, у нее появились новые друзья или она начала заниматься в какой-то другой секции по плаванию? – осведомилась Сара.

– Нет.

– В доме за последний год производились какие-либо работы?

– Нет. Обо всем этом меня уже спрашивали. На нее это вообще не похоже. Мы не знаем никого, кто мог бы ее похитить.

«Оставайся невозмутимой», – в свое время наставлял Сару ее инструктор-сержант. Она следовала его совету, и ей это всегда помогало. Она старалась не терять хладнокровия, как и подобает опытному полицейскому. Старалась отрешиться от горя матери, хотя говорила с ней мягким тоном, не торопя растерянную женщину с ответом. Сейчас она невольно задумалась об Амире. Вспомнила, как та щипала ее за руку и шмыгала носом, принюхиваясь, когда Сара пыталась объяснить психологические аспекты своей работы, необходимость подавлять в себе всякую эмпатию. «А на ощупь ты вполне себе человек!» – восклицала Амира, искоса поглядывая на нее, чем доводила Сару до смеха.

Эх, если б можно было вскрыть мозг человека, думала Сара, рассмотреть во всех подробностях, чего он боится, что скрывает, и записать увиденное в блокнот.

– Кто-нибудь заходил в комнату Эстер после того, как она утром ушла в школу?

– Нет.

Сара чувствовала, что Констанция с трудом сдерживает нетерпение.

– Вы сами точно там не были? Может, постиранные вещи приносили? Или ковер пылесосили?

– Постойте. – Констанция вскинула руку, будто пешеход, жестом останавливающий едущую на него машину. – Я действительно туда заглядывала. Она не вернулась к трем, как обычно, и я пошла к ней в комнату. Подумала… подумала, вдруг она прошмыгнула в дом через черный ход.

– Что вы там делали?

– Я… я хотела заправить ее постель, но не стала: Эстер должна сама застилать свою кровать. На полу валялись ее вещи. Я их подобрала. – Последнюю фразу Констанция произнесла с восходящей интонацией – то ли вопрос, то ли мольба.

– Хорошо. Через минуту мы с вами пройдем туда вместе, и вы еще раз проверите, не пропало ли что из вещей.

– Скажите, у вас есть дети?

Сара по опыту знала, что незамужние бездетные сотрудницы полиции, выполняющие ту же работу, что и она, у людей вызывают больше доверия, нежели холостые мужчины. Даже если они догадывались, что она лесбиянка, а сами не особо жаловали людей нетрадиционной сексуальной ориентации, к ней они относились с меньшим подозрением, чем к Смити. Сара плохо представляла, как бы она после тех ужасов, с которыми ей приходилось сталкиваться на работе, возвращалась домой к своим детям, если б они у нее были. «Это не нормально, – доказывала ей мать. – Тем, кто хочет заниматься подобной работой, нельзя иметь детей. Это не нормально». А ведь мама не знала и половины из того, с чем ее дочери приходилось иметь дело. Сара никогда не рассказывала ей о своих буднях в отделе по защите прав детей.

Констанция ждала ее ответа.

– Нет, детей у меня нет, – призналась Сара.

– Думаете, мою дочь похитили, да? – Мать Эстер вздернула подбородок.

– Констанция… – Сара встретила ее взгляд. – Я пока ничего не думаю, следствие только началось, еще рано что-либо говорить. Одно могу с уверенностью сказать: теперь мы с вами партнеры. Обе хотим одного и того же. Чтобы Эстер вернулась домой.

Сара старалась не делать преждевременных выводов. Сейчас ее беспокоило не то, что Эстер, возможно, уже мертва. Она боялась, что девочка жива и ее где-то насильно удерживают. Но своими опасениями с матерью Эстер она, конечно, делиться не собиралась.

Констанция молчала.

– У вас есть другое фото? – спросила Сара, вынимая из папки снимок, который дал ей Мак. – На школьных фотографиях дети не похожи на себя. Вы не замечали?

* * *

С блокнотом в руках, в котором теперь лежала другая фотография Эстер Бьянки, Сара шла по коридору на шум, доносившийся, как она полагала, из кухни.

На пороге комнаты с виниловым полом она остановилась, упершись взглядом в широкую спину рослой женщины, которая, казалось, подпирала головой низкий потолок кухни. Сара кашлянула. Женщина резко обернулась.

– Шелли Томпсон? Я хотела бы задать вам несколько вопросов.

В руке женщина держала стакан, вероятно с красным вином, судя по цвету налитой в него жидкости.

– Простите, – женщина поставила стакан на стол. Одета она была в черные легинсы и фиолетовую футболку с украшенной стразами серой головой тигра на груди. Многие люди, не раз замечала Сара, при виде полицейских сразу настораживались, а эта женщина улыбнулась ей.

– Не подумайте, я не алкоголичка. Просто нужно выпить что-нибудь, – голосом она особо выделила последнее слово. – Бутылка была откупорена, но, по-моему, давно. Вкус препротивнейший.

Женщина могла бы спокойно спрятать вино, Сара ничего бы и не заметила, но она не стала суетиться. С короткой стрижкой, рыжеволосая, но не от природы, Шелли заметно дрожала, но не потому, определила Сара, что перед ней стояла сотрудница полиции. С исчезновением Эстер ее мир перевернулся. Шелли переставила стакан в раковину.

– Мне нельзя расклеиваться. Ради нее. – Она кивнула в сторону коридора.

– Вы давно знаете эту семью? – осведомилась Сара.

– Констанция – моя лучшая подруга. Мы познакомились в тот день, когда она приехала в наш город, – ответила Шелли, выпятив подбородок, словно гордилась этим. – Ее Эстер мне как родная дочь.

– Расскажите про Эстер. Что она за ребенок?

– Хорошая девочка. Бывает, что ребенок, если он один в семье, только нос задирает перед всеми, а Эстер с моими ладит как с родными, – тыльной стороной ладони женщина отерла глаза, силясь успокоиться. Она явно старалась внушить Саре, что Эстер – особенная девочка. – Она из тех детей, которые буквально все готовы освоить. И доверяет людям, видит в них только хорошее.

С подобным Сара уже сталкивалась: родные и близкие пропавшего ребенка всегда старались убедить полицейских, что их чадо – бесценное сокровище. Сара могла бы сказать, что это не имеет значения: полиция будет искать всякого ребенка, который попал в беду. И все же. Тех, кого любили, искали с особым усердием.

– Вы знаете кого-то, кто, возможно, хотел бы причинить ей зло? – мягко спросила Сара.

Женщина через силу покачала головой, словно отторгая саму эту мысль.

– А где вы находились сегодня после полудня?

– В начале третьего поехала к дочери, чтобы забрать внука. Пробыла там примерно пару часов. Калеб совсем еще малыш, Кайли – это моя дочь – трудно с ним приходится. Я стараюсь давать ей передышку. Привезла Калеба к себе домой – обычно я забираю его по пятницам. Когда вернулась, дети сообщили, что звонила Констанция.

– В котором часу это было?

– Около пяти.

– Точнее сказать можете?

– Нет, точнее не скажу. Но не позже пяти, потому что я успела получить сообщение и приехать сюда в семь минут шестого. Я помню, что посмотрела на часы, прикидывая, на сколько уже задерживается Эстер.

Сара коротко записывала показания в своем блокноте, не отрывая глаз от Шелли. Она обладала особым навыком не смотреть на то, что пишет.

– Откуда позвонила вам Констанция?

– Отсюда.

– Уверены?

– У нас на телефоне стоит определитель номера. Я пыталась ей перезвонить перед тем, как поехать сюда, и увидела ее телефон в списке звонивших абонентов. – Тон у женщины не был воинственным. Чувствовалось, что она старается сохранять самообладание.

– Где находился Стивен, когда вы приехали сюда?

– Должен был находиться на работе. – Сару поразило, как она произнесла это «должен был».

– Но его на работе не было?

– Констанция сказала, – помолчав, отвечала Шелли, – что долго не могла до него дозвониться. – Потом, словно сообразив, что Сара может превратно истолковать ее слова, добавила: – Она никогда не может его найти, когда он ей нужен.

– Что вы можете сказать о Стивене?

Какое-то странное выражение промелькнуло на лице женщины.

– Я стараюсь не совать нос в чужие дела. – Она вытащила из раковины стакан с вином и поднесла ко рту. Отпив большой глоток, поморщилась и вылила остатки. – Мой муж Питер со Стивеном не дружен, но Эстер с Констанцией постоянно торчат у нас дома. Мои дети любят Эстер. А она любит их.

– Где ваш муж находился сегодня после обеда?

– Питер? Он был дома, с детьми, пока я ездила за внуком.

Сара в своем блокноте быстро начертила треугольник рядом с этой записью.

Шелли выпрямилась во весь рост, будто готовилась дать бой.

– У вас ко мне все? Можно я теперь пойду к ней? Сейчас нельзя оставлять ее одну.

– Дайте, пожалуйста, телефон Кайли.

Сара по опыту знала, что в первую очередь нужно тщательно проверять алиби тех, кто наиболее тесно связан с пропавшим человеком.

– У Кайли дома нет телефона. Мы сейчас пытаемся его установить. Я могу дать вам ее адрес.

Сара кивнула. Шелли Томпсон продиктовала ей адрес дочери, потом еще раз повторила, чтобы Сара проверила, правильно ли записала, и прошла мимо нее в коридор.

* * *

Покинув дом Бьянки, Сара и Смити поехали к месту сбора поисковой группы. За ними на своем юте следовал Стивен Бьянки. Сара убеждала родителей Эстер не принимать участия в поисках по ряду причин, в том числе и потому, что они могли обнаружить труп. Но Стивен даже слышать ничего не желал.

Солнце еще не закатилось за горизонт, и Сара различала дома, затаившиеся в преддверии опускающейся ночи: в окнах ни огонька, никакого движения. Они доехали до широкой улицы с длинным газоном посередине, на котором через равные промежутки высились деревья. Витрины старых магазинов, в основном пустые, не так давно освежили, покрасив в традиционные цвета Австралии.

– Если б я увидел их вдвоем в магазине у одних и тех же полок, никогда бы не подумал, что это муж и жена, – произнес Смити. В машине он всегда о чем-нибудь заводил разговор или возобновлял какой-то прежний, развивая тему, которую не до конца обсудили, словно был уверен, что Сара поймет его с полуслова. Она предположила, что Смити ведет речь о Стивене и его жене. – Он симпатичный малый, – продолжал констебль. – Правда, на мой взгляд, немного туповат.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, либо туповат, либо хитрит.

Во время беседы с полицейским Стивен Бьянки в спецовке расхаживал по комнате, следя за тем, чтобы от людей, которые отвечали за поиски его дочери, его отгораживала мебель. Он служил в городском совете и, по его словам, с полудня до вечера в составе бригады проводил ремонтные работы на одной из близлежащих дорог. Смити уже позвонил Маку и попросил проверить его алиби. Констанция Бьянки покинула врачебный кабинет, где она работала, в половине третьего, но в следующие полчаса, до трех, когда она начала искать дочь и обзванивать всех знакомых, ее никто не видел.

Сара глянула через плечо. Стивен на своем юте ехал за ними почти вплотную, едва не задевая бампер их автомобиля.

– Как бы взять у него образец ДНК?

– Да без проблем, – ответил Смити. – Я о другом думаю. Наверно, надо бы организовать, чтобы криминалисты осмотрели машины обоих родителей.

– Сначала можно спросить, не согласятся ли они на осмотр их машин без надлежащей санкции, – ответила Сара. Как она сама об этом не подумала?

– Наверно, это следовало сделать в первую очередь, да? – Смити поднял глаза к зеркалу заднего обзора, но не увидел в нем ничего, кроме слепящих фар машины Стивена Бьянки.

– Хм-м… – Констебль прав, признала Сара. Ей надо сосредоточиться. «Ты знаешь, как это делать, Майклс, – так делай», – гудела в голове мысль, словно старые электропровода.

Конечно, желательно бы привлечь к поискам чуть больше сотрудников полиции, но в штате пропали еще две девочки – двойняшки. Происшествие, получившее широкую огласку. Даже Сара об этом знала, хотя криминальную хронику по возможности старалась не читать и не слушать, игнорировала даже статьи и репортажи, освещавшие дела, которые вела сама. Страшно было сознавать, что результат поисков во многом зависел от совокупности сложившихся обстоятельств. Это как в больнице: наплыв пациентов в отделении неотложной помощи обусловливал качество ухода и лечения. Чистая арифметика, нехватка ресурсов. А в обществе уже пошли разговоры о том, что исчезновения двойняшек и Эстер Бьянки связаны между собой. Сара считала, что это маловероятно, но все равно эту мысль занесла в блокнот.

На большое количество опытных полицейских рассчитывать не приходилось, но в ее распоряжении, судя по собравшейся толпе, было много помощников из гражданских лиц. Десятки машин выстроились вереницей вдоль неасфальтированной дороги близ ручья, мимо которого Эстер обычно шла домой. Соответственно, этот участок и являлся центральной зоной поиска. Стивен втиснул свою машину между двумя другими ютами. Как только Смити припарковался, Сара первым делом нашла местного полицейского и, показав на Стивена, велела ему забрать у того ключи от его пикапа.

– Вежливо объясните ему, что нам хотелось бы осмотреть его машину. В обращении используйте «сэр». Скажите, что вы лично доставите его домой, как только он будет готов.

Сара по опыту знала: всегда лучше, если подобная просьба исходит от такого полицейского, как этот – здоровенного, на вид немного туповатого.

Молодой полицейский отвел взгляд, словно сомневался, что Сара вправе отдавать ему распоряжения. Она повернулась и пошла прочь, тем самым дав понять, что ее приказ не обсуждается.

* * *

– Видели кого-нибудь подозрительного? – осведомилась Сара у Мака в тихом уголке депо сельской противопожарной службы, в котором разместили штаб поисковой операции, поскольку оно ближе остальных городских сооружений стояло к реке, где Сара планировала обследовать местность. Вокруг них волонтеры и полицейские готовились прочесывать обозначенную зону поиска. В группу входило много местных жителей, пожарные из соседних районов, волонтеры Службы штата по чрезвычайным ситуациям, полицейские из Роудса – более крупного города, расположенного неподалеку от Дертона. С роудскими коллегами Сара начала согласовывать действия еще до их прибытия в Дертон; кое с кем из них ей уже случалось работать вместе.

– Один парень, которого я раньше не видел, при регистрации назвал только свое имя – Стэн; остальные личные данные представить отказался, – доложил Мак, почти не разжимая жестких губ. Сара молчала, и он продолжал: – Я сказал, что он не может участвовать в поисках, если у него нет при себе удостоверения личности. – Сара приподняла брови, и Мак добавил: – Не волнуйтесь, я его сфотографировал.

Сара решила, что Мак ей нравится. Она была рада, что именно он оказался их местным координатором.

– Ладно, больше ждать нет смысла, – сказала она.

Сара залезла на платформу ближайшего юта и встала лицом к внушительной толпе: на поиски детей собрать большую группу обычно не составляло труда. Смити зычным голосом утихомирил собравшихся, призвал к порядку тех, кто стоял сзади.

– Я хочу поблагодарить всех присутствующих здесь за то, что вы проявили терпение и выдержку, пока мы проводили регистрацию и инструктаж, – начала Сара. – Если вам что-то неясно, обращайтесь к нашим сотрудникам. – Она жестом показала на стоявших в ряд волонтеров Службы по чрезвычайным ситуациям, одетых в желтые куртки поверх оранжевых комбинезонов. – Ну все, за дело.

Поисковая операция началась. Глядя на мужчин и женщин, мелькавших между деревьями, Сара на мгновение поддалась эйфории – радостному чувству, что, возможно, сегодня вечером они найдут Эстер и вернут ее домой. Ведь на поиски девочки вышли более ста человек.

Разумеется, в ближайшие дни им предстояло проверить всех местных жителей, принявших участие в поисках. Если б люди знали, что похитители часто присоединяются к поисковым отрядам, они вообще не стали бы предлагать свою помощь.

Воспользовавшись добрым к ней отношением некоторых высоких чинов, Сара добилась, чтобы сюда хотя бы на сутки перекинули команду кинологов, задействованных в другой поисковой операции. Их фургон как раз подъехал, и она направилась к ним. По пути заметила Стивена в авангарде первой шеренги. Вокруг него образовалось пространство, словно люди боялись подходить к нему слишком близко. Сара уже попросила другого полицейского доставить автомобиль его жены с ее согласия к мотелю, где они со Смити по окончании поисков осмотрят обе машины семьи Бьянки.

Дав указания кинологам, Сара снова нашла Мака. Он подготовил список всех владений, мимо которых могла проходить Эстер по пути из школы домой. Сара кивала, слушая его, а сама, как всегда в таких случаях, мысленно сверяла свои действия с тем планом, что она набросала в блокноте.

– Лейси переговорила со всеми, кто был дома, и назавтра пригласила их в участок к назначенному времени. Хозяина этой фермы я знаю. – Мак махнул в сторону огороженного пастбища с сухой травой. В угасающем свете вдалеке виднелся дом, за ним простирались поля до самой грунтовой дороги, по которой они направили машины. – Его зовут Нед Харрисон. Сейчас он в отъезде. Но один из наших все равно постучал в дом, на всякий случай.

– Что вы можете сказать о Питере Томпсоне? – спросила Сара. – Он ведь муж лучшей подруги Констанции Бьянки, да?

– Томпсоны живут на другом конце города. Питер – хороший мужик. – О том же говорило и выражение лица Мака: «Тут беспокоиться не о чем». – Водитель грузовика, – продолжал Мак. – У него пятеро детей. Нормальный парень.

– Он будет в списке тех, чье алиби мы должны завтра проверить?

– Список длинный, – сказал Мак. – Но, конечно, его алиби мы тоже проверим.

– Да, и добавьте в тот список его дочь. Кажется, ее зовут Кайли. Я хочу, чтобы вы с ней тоже побеседовали. Необходимо проверить алиби всех лучших друзей семьи пропавшей девочки.

– Без проблем, сержант.

Сара мгновенно улавливала малейший намек на раздражение: не все полицейские на местах охотно подчинялись женщине, и сломить их сопротивление часто бывало очень сложно, – но Мак оказался настроен вполне дружелюбно.

– Хотел спросить: по-вашему, есть связь между этим делом и пропавшими двойняшками?

Сара поражалась, как Маку удавалось что-то произносить внятно, почти не размыкая губ.

– Маловероятно, но эту версию я не исключаю, – ответила она.

Мак потер затылок.

– Даже подумать страшно, что какой-то псих рыскает вокруг и похищает девочек. Аж дрожь пробирает.

Сара кивнула.

* * *

Уже совсем стемнело, когда собаки у школы взяли след Эстер Бьянки, который привел их к речке, но там они стали метаться из стороны в сторону, водя кинологов кругами. Прочесывание местности ничего не дало, в ходе докладов о результатах поисков не всплыло ни единой детали, за которую можно было бы зацепиться. Волонтеры заняли небольшой домик для скаутов возле школы, где поставили раскладушки для всех, кто нуждался в отдыхе. Поиски планировалось возобновить на рассвете.

Покидая вместе со Смити зону поиска, Сара заметила, как какая-то брюнетка с микрофоном в руке стягивает с себя объемную куртку. Это прибыла репортерская группа из двух человек. «Вероятно, местное телевидение, – предположила Сара. – Интересно, скоро ли появятся представители СМИ из Сиднея?» Усаживаясь в машину, Сара оглянулась. Она не слышала, что вещала журналистка, но видела ее силуэт в круге яркого света. Женщина показывала в сторону речки, рукой с вытянутыми пальцами снова и снова разрубая воздух, что означало: прямо здесь.

Они вернулись в полицейский участок, где до поздней ночи вместе с Маком составляли и уточняли список тех, кого собирались опросить на следующий день. Полицейским было приказано всю ночь патрулировать город. Лейси договорилась с местным мотелем о предоставлении номеров всем, кто не будет находиться на ночном дежурстве. Кинологов разместили по два человека в номере, но через день они уедут, даже если ничего не найдут. Сару и Смити в Сиднее ждали другие дела, но она полагала, что в Дертоне им придется задержаться как минимум на несколько дней. Автомобили родителей Эстер были припаркованы за зданием мотеля, чтобы их никто не увидел с дороги.

От полицейского участка до широкой подъездной аллеи мотеля «Лошадь и трость» Сара и Смити доехали за несколько минут. Они заглянули в бар – единственное помещение во всем здании, где горел свет. Мужчина за стойкой представился владельцем мотеля. На нем была грязная голубая майка, которая, словно дорога, прорубленная сквозь буш, рассекала его плечи, густо покрытые темными волосами. Саре он напомнил мужской персонаж, в которого любила перевоплощаться Амира. Дочь сирийских мигрантов, Амира обожала строить из себя туповатого австралийского мачо в замызганной майке-алкоголичке. «Это ж надо так обозвать невинный предмет одежды!» – возмущалась она, морща нос, как всегда делала, если считала что-либо нелепым. Хозяин мотеля, буркнув что-то себе под нос, вручил им ключи и продал Смити упаковку из шести банок пива. От выложенного бетонными блоками вестибюля мотеля тянулся длинный ряд комнат.

Войдя в свой номер – затхлое помещение с меблировкой начала восьмидесятых, – Сара скинула обувь, легла на кровать и смежила веки. Левой рукой накрыла обожженную солнцем правую, положив ладонь на часы матери, которые, как и она, всегда носила на правой руке.

Маме Амира нравилась. «Она – красивая женщина». Ее мать всегда подчеркнуто произносила местоимение «она», словно сравнивала Амиру с Сарой или, может быть, с самой собой. Сара, со всех сторон прямая как палка, внешне была больше похожа на отца. Маму, она подозревала, раздражало, что от нее дочь унаследовала только леворукость. Но сама Сара была рада, что ей не досталась пышная грудь матери, не передалась ее вызывающая манера величаво вплывать в комнату, мгновенно приковывая к себе взгляды. С другой стороны, разве не таких женщин всегда выбирала Сара? Она вздохнула. Не время сейчас думать об Амире. И не время спать. На завтра Сара вызвала криминалистов, но для начала им со Смити следует самим осмотреть машины. Она встала с кровати и, пошарив в сумке, нашла фонарик.

Затем вышла в коридор и постучала в соседнюю дверь, в номер Смити.

– Нужно осмотреть машины родителей девочки.

Смити вышел на стук в трусах и рубашке. На столе за его спиной стояла открытая банка пива.

– Черт возьми, сержант, с тобой не соскучишься.

– Жду тебя у машин.

* * *

Сара обошла обе машины. От металлических дверей тускло отражалась вывеска мотеля, подсвеченная флуоресцентными огнями. Вдохнув полной грудью, Сара размяла плечи. Машину Стивена она хотела осмотреть сама. Она натянула перчатки. Подошел Смити. Сара дала ему ключи от «короллы» Констанции. Сейчас она себя чувствовала героиней одного из сериалов о работе полиции, которые Амира вечно заставляла ее смотреть, хотя у Сары они вызывали лишь раздражение, поскольку были напичканы неточностями.

– Ты мой отважный сыщик, – сказала однажды Амира, лохматя короткие волосы Сары. – Правда, в сериале тебе не позволили бы быть лесби.

– Копы в тех фильмах вечно на грани срыва, – фыркнула Сара. – Я не такая, как они.

Амира в ответ лишь рассмеялась.

Присев на корточки, Сара заглянула под переднее пассажирское кресло и высветила фонарем очертания какого-то предмета. Часы показывали почти полночь, но у Сары сна не было ни в одном глазу. Даже Амира сочла бы, что это уж слишком легко. И впрямь смешно, что Стивен не потрудился избавиться от улики. Рукой в перчатке Сара осторожно вытянула из-под сиденья детскую туфлю – из черной кожи, с пряжкой на боку. Судя по детальному описанию, что дала Констанция, Эстер была именно в этих туфлях, когда уходила из дома в школу.

* * *

Дверь открыл Стивен, словно он их ждал. Шел первый час ночи, то есть фактически уже наступила суббота.

– Вам придется проехать с нами в отделение, – сказала Сара.

– Зачем? – спросил Стивен крикливым голосом, одновременно с вызовом и испуганно.

Боялся он не зря. Мак подтвердил, что Стивена Бьянки никто не видел там, где, по его словам, он находился в момент исчезновения его дочери. Также Мак договорился, чтобы Саре выделили кабинет для допросов в региональном управлении полиции, расположенном в Роудсе, поскольку в полицейском участке Мака не было оборудования, необходимого для проведения допросов по столь серьезному делу. И они рассчитывали, что региональная штаб-квартира полиции произведет более устрашающее впечатление. Стивен пока еще не был задержан, но Сара хотела, чтобы он чувствовал себя как под арестом. Он молча сидел на заднем сиденье «коммодора». Мимо закрытых окон автомобиля струилась черная ночь. Левая нога Стивена, близко находившаяся к рычагу переключения передач, отбивала дробь как заводная. Смити и Сара и не думали его успокаивать: пусть понервничает.

У Амиры тоже была привычка отбивать дробь ногой. «Это потому, что мы, бисексуалы… – Она тыкала пальцем себя в грудь. – Мы – как это правильно сказать? – более энергичные люди, – говорила она с сильным сирийским акцентом, имитируя речь отца. – Это вы, лесбиянки, вечно усталые. – Амира закатывала глаза. – А мы нет, не такие. Энергия из нас бьет ключом». Голос матери, высокий, с придыханием, Амира почему-то никогда не имитировала. Сара слышала его на видео, которое показывала ей Амира. Там она танцевала для родителей, поздравляя их с тридцатилетним юбилеем супружеской жизни. С родителями Амиры Сара не была знакома и теперь уже никогда не познакомится. Две недели миновало с тех пор, как Амира произносила имя Сары, обещая, что это в последний раз. Две недели Сару уже никто не называл иначе как «Майклс» или «босс».

* * *

Сара закрыла дверь кабинета для допросов и прошла к столу, за которым сидели Смити и Стивен. Усаживаясь, она взглянула на Стивена, и у нее мелькнула праздная мысль: интересно, какое мнение у присяжных сложится об этом красавчике? Стивен стиснул зубы: должно быть, рассчитывал, что его снова будет допрашивать Смити.

Сара включила цифровое записывающее устройство и наговорила стандартное вступление.

– Итак, Стивен. Вспомните, пожалуйста, что вы делали в пятницу? – вполне приветливым тоном попросила она.

Взгляд Стивена метнулся к Смити, словно он надеялся, что тот более благоразумен и спасет его.

– Я уже говорил. Я был на работе. Домой вернулся около пяти. К тому времени, когда добрался до конторы и узнал, что меня разыскивала жена, рабочий день уже все равно подходил к концу.

– Давайте вернемся к тому, что было чуть раньше. Что вы делали утром? Точнее, теперь уже вчера утром, – поправилась Сара, глянув на настенные часы.

– Как я сказал ему… – Стивен дернул головой в сторону Смити, – в пятницу я приступаю к работе поздно, не раньше десяти.

– Везет вам, выспаться успеваете, – заметила Сара.

Стивен опустил веки, словно отгораживаясь от нее.

– Кто отвозит Эстер в школу?

Он снова открыл глаза.

– Констанция. Вам же это известно.

Теперь он выглядел спокойнее. Саре хотелось немного его встряхнуть.

– Вы с Констанцией часто ссоритесь? – спросила она.

– Бывает.

– Как Эстер реагирует на это? На ваши ссоры?

– Да прекрасно она реагировала, – огрызнулся Стивен, снова посмотрев на Смити.

Сара отметила, что ответил он в прошедшем времени.

– Стивен, вы всегда были уверены, что Эстер – ваш ребенок?

– Естественно, она – моя дочь.

Казалось, к нему возвращается самообладание. Он откинулся на спинку стула, ладони держал на столе.

– Стивен, что вы делали в половине третьего?

– Как я уже говорил вашему напарнику, я наносил новую разметку на автостраде.

– Один? В вашей бригаде это допускается? – уточнила Сара.

– В принципе нет. – Стивен напряг плечи, словно отказывался признавать очевидное. – Обычно мы работаем парами. Но один из наших ребят заболел. Я просто доделывал. – Он взглянул на Сару.

– Что вы доделывали? – Сара смотрела в блокнот, слушая его. «Заболевший коллега?» – записала она.

– Разметку, – снисходительным тоном ответил он.

– Где конкретно вы работали?

– На выезде из города, – вздохнул он, – на том участке дороги, где стоит щит, обозначающий границу Дертона.

Это соответствовало показаниям начальника Стивена. Тот подтвердил, что направил его туда, но то, что он действительно находился там, Сара знала только со слов самого Стивена.

Пришло время предъявить ему улику.

– Стивен, ваша жена подтвердила, что эта туфля из той пары обуви, в которой ваша дочь вышла из дома в восемь часов утра в пятницу тридцатого ноября.

Смити положил на стол туфлю в прозрачном пластиковом пакете.

– Для протокола. Прошу обратить внимание, что констебль Смит представил мистеру Бьянки вещественное доказательство под номером 466, – произнесла Сара. – Стивен, объясните, пожалуйста, как эта туфля оказалась в вашей машине?

– Где вы ее нашли? – У Стивена раздувались ноздри.

– Под передним пассажирским креслом в вашем юте, – ответила Сара.

Стивен переводил взгляд с Сары на Смити и обратно. Те молчали. Тогда он склонился над пакетом, внимательно рассматривая туфлю, словно искал пятидесятидолларовую купюру в высокой траве. Плечи его опустились.

– Да, похожа на ее туфлю. Но я не знаю, как она оказалась в моей машине. – Тон его изменился: стал менее вызывающим.

– Стивен, как минимум два человека в школе заметили, какая на ней была обувь. – Сара заглянула в записи Мака. – Ваша дочь не могла играть в нетбол, потому что забыла дома кроссовки. Физрук хорошо рассмотрела туфли Эстер, когда решала, сможет ли девочка в них играть.

– Вы все не так поняли, – заявил Стивен, словно только теперь осознал всю серьезность своего положения. Но было в нем что-то деревянное. Фальшивое. Чувствовалось, что с его языка так и рвется слово «стерва».

– Значит, вы не можете это объяснить? – спросила Сара.

Ей нужно было его разговорить, да так, чтобы он захлебывался словами, не в силах остановиться. От услуг адвоката Стивен отказался, но ведь он может и передумать.

Молчание.

– Стивен…

– Что бы я ни сказал, это неважно, да? – выпалил он, глядя на Смити. Тот не поднимал головы от бумаг, которые лежали перед ним на столе. – Что бы я ни сказал, вы все перекрутите так, как вам удобно. – Открыв рот, Стивен смотрел то на Сару, то на Смити.

– Мы пытаемся прояснить несоответствия в ваших показаниях, мистер Бьянки, – сказала Сара. – Это наша работа. Вы же наверняка понимаете, что обнаружение этой туфли – факт, противоречащий вашему утверждению о том, что вас не было рядом с Эстер в два тридцать?

Саре вспомнился другой кабинет, где напротив нее сидел, сцепив ладони, мужчина в коричневом джемпере с желто-зеленой окантовкой по краям рукавов. Традиционный мужской джемпер, вполне характерный. Мужчина отрицал, что продавал видеозаписи со своей пятилетней внучкой. Не сообразил, что Сара смотрела эти видеозаписи и что на одной фигурировал мужчина без трусов. Ни лица, ни даже торса его видно не было. Зато, как указал эксперт, виднелся край коричневого джемпера – край рукава с желто-зеленой окантовкой, то и дело попадавший в кадр.

– Я об одном прошу: найдите ее. Но нет, вы же слишком заняты, тратите здесь попусту время. – В голосе Стивена появились визгливые панические нотки. Так ребенок, упав, озирается по сторонам, проверяет, не наблюдает ли кто за ним, готовый зареветь во весь голос, если увидит, что кто-то спешит к нему на помощь, подумала Сара.

Стивен зажмурился и опустил голову на стол. Смити посмотрел на Сару. Она поняла, о чем он думает. Она думала о том же самом. Время идет, а толку никакого. У них нет оснований для ареста Стивена. Туфлю они тщательно осмотрели под ярким светом: крови на ней не было. Не было следов крови и в его машине. Они уже вызвали мобильную группу экспертов-криминалистов, и кто-то согласился поработать ночью, но результаты они получат не раньше завтрашнего дня. Туфлю они отдадут на экспертизу сразу же, как закончат допрос, но Сара хотела, чтобы Стивен увидел эту улику и знал, что она у них есть.

Стивен все еще не поднимал головы со стола.

Смити кивнул на него, словно спрашивая: «Можно я его допрошу?»

Сара отодвинулась: «Давай. Он твой».

– Каким путем вы добрались до ручья? – осведомился Смити.

Стивен вскинулся, приковался взглядом к констеблю.

– Я же сказал: я был на работе. – Он заскрипел зубами.

Смити перегнулся через стол и шепнул что-то Стивену на ухо, да так тихо, что ни Сара, ни записывающее устройство не уловили его слов.

Стивен вскочил на ноги. У Сары сжалось сердце еще до того, как он набросился на констебля. Рано или поздно придется давать объяснение этому происшествию в суде.

По мнению Сары, Смити обладал отменной реакцией, выше среднего, но все равно не успел увернуться и получил удар в нос. Сара стремительно поднялась со стула, обогнула стол и, крепко обхватив Стивена сзади, рывком оттянула его на себя.

– Стивен Бьянки, – произнесла она стандартную фразу, – вы арестованы за нападение на сотрудника полиции. Вы не обязаны ничего говорить или делать, если сами того не пожелаете. Все, что вы скажете или сделаете, может быть зафиксировано и использовано как доказательство в суде. Это ясно?

Стивен резко дернул головой назад. Будь она выше – рослым здоровенным парнем, – удар пришелся бы ей прямо в лицо. А так ей ничего не стоило быстро уклониться.

Сара глянула на видеокамеру системы безопасности в углу комнаты, на ее мигающий красный огонек. Вывела Стивена в темный коридор, передала его дежурному и велела оформить задержание. Затем вернулась в допросную.

– Ты как? Жив?

– Вполне, – прогундосил Смити. Из носа у него шла кровь.

– Давай посмотрим, что у тебя тут, – сказала она.

– Теперь он никуда не денется, – улыбнулся Смити, сверкнув окровавленными зубами из-под усов. Сара подумала про Амиру. Вспомнила, как та, потная, с приклеенными обвислыми усами стояла на сцене и, широко раскинув руки, принимала аплодисменты пьяной толпы.

Льюис

Декабрь 2000 года

Если б до той пятницы Льюиса Кеннарда спросили, какое у него самое главное воспоминание об Эстер, он ответил бы не колеблясь. Тот день, когда он разбил аквариум с золотыми рыбками, запомнился ему главным образом тем, что в классе царили тишина и покой. Прохлада и сумрак. Казалось, стулья и парты только и ждали подходящего момента, чтобы перестроиться, расположиться в более хаотичном порядке.

Это произошло за год до исчезновения Эстер. Незадолго до того дня ее и Льюиса назначили в пару дежурить в Черепашьем уголке. Согласно одной из многих железных установок миссис Родригес, в каждую пару дежурных входили один мальчик и одна девочка. В те дни, когда Льюис и Эстер дежурили, Ронни Томпсон нередко торчала рядом, развлекая их болтовней через дверь. Правда, миссис Родригес почти всегда прогоняла Ронни, говоря, чтобы шла убирать мусор на школьном дворе вместе с другими детьми, раз у нее есть время бездельничать.

– Льюи, хочешь сам сегодня положить листья салата? – спросила Эстер, снимая крышку с аквариума, в котором сидела черепаха Регги. Оставаясь вдвоем, они называли друг друга Эсти и Льюи. Здорово, когда есть человек, пусть даже девчонка, с которым используешь в обращении особые прозвища, известные только вам двоим.

Льюис кивнул и, поправив очки на носу, полез к черепахе. И, естественно, локтем задел стоявший рядом аквариум с золотыми рыбками. Разве могло быть иначе? Повернувшись, он увидел, как аквариум полетел на пол. Льюис оцепенел, ошеломленно глядя на осколки стекла, лужу воды и двух золотых рыбок с выпученными глазами, которые, хватая воздух маленькими ротиками, смотрели куда-то мимо него. С низкой парты, возле которой стоял черепаший аквариум, Эсти схватила стакан для карандашей. Это была жестяная банка, в какой продают консервированные бобы, только без этикетки и выкрашенная в зеленый цвет. Эсти положила стакан на пол и указательным пальцем задвинула в него сначала одну рыбку, затем вторую. И даже не поморщилась от того, что прикоснулась к их склизким тельцам. Оглядевшись, она схватила старую бутылку из-под «Спрайта» и плеснула из нее в стакан немного воды, предназначавшейся для Регги.

В дверях появилась миссис Родригес.

– Льюис, что здесь происходит? – резко спросила она, поднимая взгляд от пола на дежурных.

Льюис будто онемел и одеревенел. Душа у него ушла в пятки.

– Я нечаянно опрокинула аквариум, мисс, но, думаю, рыбок мы спасли. – Эсти со стаканом в руке без страха смотрела на миссис Родригес.

После он пытался поговорить с Эсти об этом происшествии, поблагодарить ее, но она лишь рассмеялась и пожала плечами, словно это был сущий пустяк.

* * *

Вскоре после этого – в конце пятого года обучения – все мальчишки из класса Льюиса перестали с ним водиться, словно от него воняло за милю. Впервые он понял, что его чураются, во время игры в школьный гандбол. Пяти- и шестиклассники играли на бетонной площадке возле столовой. Самым престижным считался квадрат, расположенный ближе всего к зданию столовой с плоской крышей. Место выбывавших игроков занимали другие, подобно тому как пузырьки, поднимаясь к горлышку бутылки, лопаются и сменяются другими, всплывающими со дна. Существовало негласное правило: мальчишки сначала выбивают из игры девчонок.

Льюис помнил, что это было почти за год до исчезновения Эстер, когда все уже ждали наступления летних каникул. В недели, предшествовавшие Рождеству, школьники делали то, что обычно поручали им делать учителя: строили домики из деревянных палочек, раскрашивали картинки, подозрительно похожие на те, что давали им раскрашивать год назад. Миссис Родригес отпустила их на обед пораньше, и почти весь класс собрался на площадке для игры в гандбол. Льюиса первым выбили из соревнования, послав ему низкий мяч, которого он никак не ожидал на начальном этапе матча. Он напился из фонтанчика и сел на скамейку, ожидая возобновления игры. Обычно за обеденный перерыв они успевали сыграть несколько партий. Льюис смотрел, как два последних игрока бьются за победу. Игра была окончена. Белые тенниски повставали со скамеек и пошли занимать квадраты. Чем престижнее квадрат, тем больше игроков стремились поскорее выбить тебя уже с первых ударов. Льюис выбрал самый крайний квадрат. Мячи ему посылали низкие, подлые. Одноклассники смеялись, наблюдая, как он изо всех сил пытается их отбить. На один из отбитых им мячей раздался крик «аут!», хотя никакого аута не было.

– Да вы что, ребята? Какого черта? – Льюис услышал визгливые нотки в своем голосе.

Мальчишки разразились глумливым хохотом.

– Вылетай, приятель! – крикнул кто-то с утрированным английским акцентом, передразнивая его. Английский акцент Льюис перенял у матери и теперь никак не мог от него избавиться. Он и внешне был похож на мать: маленький, бледный, с тонкими каштановыми волосами, как у нее.

Льюис повернулся и пошел на скамейку.

– Тебе там самое место, Луиза! – крикнул кто-то ему в спину.

Судя по голосу, это был Алан Чэн. Льюис всегда дружил с ним. Несколько раз, когда отец Льюиса работал допоздна, Алан приходил к нему в гости. Однажды они вместе смотрели документальный фильм о стихийных бедствиях. Льюис помнил, что произошло с океаном перед обрушением цунами: вода отхлынула от берега, обнажив песчаное дно и кораллы, которые обычно не видны. Брату Льюиса, Саймону, нравился голос Дэвида Аттенборо[6], и он всю передачу просидел на полу перед телевизором. После Алан никогда не заводил разговор о том, какие звуки издавал брат Льюиса, как он горбился, подавшись вперед всем телом, так что лицом едва не касался телеэкрана.

Льюис дошел до скамейки и двинул дальше, направляясь на игровую площадку перед школой.

– Давай, давай, вали! – снова кто-то крикнул ему вдогонку.

И вслед ему понесся смех. Льюис завернул за угол школьного корпуса и увидел Эсти и Ронни. Они сидели под большим фиговым деревом. Он зашагал к девочкам. Глумливый хохот за его спиной стих, словно поглощенный цунами. Эстер смешила Ронни, строя рожицы. Внезапно она подняла глаза и, заметив Льюиса, пригласила его в их компанию.

* * *

После той ужасной игры до конца недели мальчишки обзывали его «Луизой» и отворачивались, если видели, что он подходит к ним. В общем-то, они с давних пор иногда его дразнили – особенно с того времени, когда увидели Саймона, которого мама Льюиса привела на пикник в День Австралии[7]. Но теперь в их насмешках появилось что-то злобное, словно они на дух не переносили самого Льюиса. На переменах он продолжал сидеть с девчонками. Думал, если не будет попадаться на глаза мальчишкам, их враждебность исчезнет сама собой.

В следующий понедельник, когда Льюис пил из фонтанчика, у него за спиной вырос Симус.

– Двигай отсюда, педик, – с подчеркнутой медлительностью протянул он.

Льюис ушел, вытирая рот тыльной стороной ладони.

И это оскорбительное прозвище приклеилось к нему. Поначалу его произносили тихо, потом стали кричать на весь школьный двор. Сидеть с девчонками было не так уж и плохо. Ронни любезно делилась с ним сэндвичем с нутеллой, причем делала это с гордостью, словно восхищалась собственной щедростью. Льюис думал о том, что сказал бы его отец, если б узнал, что он водится с девчонками. Между ним и отцом Эсти произошел безобразный инцидент: мистер Бьянки обвинил отца Льюиса в том, что тот продал ему некачественную газонокосилку. Не понравилось бы отцу Льюиса и то, что его сын якшается с Ронни. Если он видел где-нибудь в городе мать Ронни, с его языка слетало презрительное «шваль» – довольно громко, так что его голос вполне отчетливо доносился из открытого окна машины. Но Ронни была нормальной девчонкой. Главное – не слушать все, что она болтает. А еще лучше – перестать внимать ее трескотне уже через десять секунд. Это золотое правило.

Во дворе перед школой был участок, выложенный четырьмя бетонными плитами. Идеальная площадка для школьного гандбола, где Льюис и стал играть с девчонками. Обе владели мячом из рук вон плохо, но Эсти через несколько дней поднаторела. Чем лучше получалось у Эсти, тем Ронни сильнее расстраивалась и играла все хуже и хуже. На ее лице возникало то же выражение, какое Льюис видел у теннисистов, когда отец переключал телевизионные каналы. Тот терпеть не мог теннис. «Если я захочу послушать, как люди кряхтят, можно найти что-то поинтереснее тенниса».

* * *

Точнее было бы сказать, что все мальчишки перестали общаться с Льюисом в школе. К концу той четверти он уже две недели все перемены проводил в компании Ронни и Эсти. Возвращаясь домой, Льюис увидел недалеко впереди Кэмпбелла Резерфорда. В этом не было ничего необычного. Кэмпбелл жил в той же части города, где и Льюис. Он шел, не торопясь, сохраняя дистанцию между ними, но Кэмпбелл обернулся и, глядя на него, крикнул:

– Тащишься от новых подружек, да, Льюис?

Кэмпбелл Резерфорд уже тогда имел телосложение почти как у взрослого мужчины, хотя у большинства мальчишек в классе лица еще не утратили детскую пухлость и округлость. Он был второгодник и поэтому старше остальных. Кэмпбелл стригся коротко, так что можно было видеть плавные линии его затылка. Обратившись к Льюису, он замедлил шаг, а теперь и вовсе остановился. Они стояли лицом к лицу. Льюис отметил, что ресницы у Кэмпбелла очень светлые, сразу и не разглядишь. Он боялся, что если ответит, то голос его снова сорвется на визг.

– Это нормально, – шепотом произнес Кэмпбелл, словно отвечая Льюису: – У педиков не бывает подружек. – На его губах заиграла улыбка.

– Что тебе надо, Кэмпбелл? – глухим грубоватым голосом спросил Льюис.

– Да я шучу. Пойдем ко мне, в футбол[8] поиграем?

– Да иди ты!.. – Льюис пошел дальше.

– Да ладно тебе, не выпендривайся.

У Кэмпбелла была куча приятелей, с которыми он мог бы играть в футбол. Льюис пытался вспомнить, где тот находился во время той игры в школьный гандбол.

– Я серьезно. Дома помрешь от скуки. Пойдем ко мне, мяч покидаем.

Льюис молчал, пытливо всматриваясь в лицо Кэмпбелла. Насмехается?

Горячий ветер вздымал пыль с широких обочин утрамбованной дороги. Они оба жили в той части города, где асфальта уже не было.

– Сначала я должен зайти домой. – Льюис напрягся, ожидая, что Кэмпбелл рассмеется ему в лицо.

– Ладно. Знаешь, где я живу?

Льюис знал. Почти каждый день он видел, как Кэмпбелл сворачивает у своего почтового ящика и идет по стриженому газону, который – учитывая жесткие ограничения на расход воды – был подозрительно зеленым. Отец Льюиса полагал, что Резерфорды поливают газон по ночам.

Льюис кивнул.

Дальше они шли молча. У подъездной аллеи, ведущей к дому Резерфордов, расстались.

– Пока, – бросил на прощание Кэмпбелл.

Войдя в прихожую, Льюис услышал, что мама возится на кухне. Брат еще не вернулся из школы. Он учился в Роудсе, рядом с больницей. Автобус забирал детей со всей округи. Поездка до школы занимала почти полтора часа. Мама Льюиса пекла печенье. На столе лежали полоски теста. Кондиционер работал на полную мощность, поскольку холодное тесто было легче раскатывать. Его отец часто бурчал на маму из-за кондиционера. «Для того я и женился на английской розе», – говорил он, закатывая глаза. Если был не в духе, то просто выключал кондиционер.

Мама у Льюиса была красавицей, с длинной стройной шеей и холодными руками. Софи Кеннард жила в Австралии семнадцать лет. В молодости она на год отправилась путешествовать за границу, но познакомилась с отцом Льюиса и на родину уже не вернулась. Льюис пытался представить, какой была его мама до встречи с отцом, но воображение рисовало лишь некий смутный образ. Одно он знал точно: мама с трудом переносила австралийскую жару.

– Папа дома? – спросил Льюис.

– Нет, милый, сегодня он работает до десяти.

– Можно я схожу к Кэмпбеллу Резерфорду?

Мама внимательно на него посмотрела.

– Чем вы там будете заниматься?

– В футбол поиграем.

Спортивная игра была аргументом в его пользу. Да и отец его ладил с Резерфордами. Вполне вероятно, что его отпустят, рассудил Льюис.

– Ну даже не знаю, дорогой. Надо было предупредить заранее.

– Ну пожалуйста! Я ненадолго.

Мама с минуту смотрела на свои руки, затем ополоснула их и прошла к телефону на дальнем конце стола.

– Вечером ты должен помочь искупаться Саймону, – сказала она. – Так что к шести будь дома.

Льюис кивнул. Все что угодно.

Саймон был на четыре года старше Льюиса. То есть родители, конечно же, знали, что он не совсем нормальный ребенок, когда решили произвести на свет Льюиса. Мама надеялась, что, родив его, она реабилитирует себя в глазах отца – подарит ему здорового сына. Но она опять сплоховала. Льюис родился со слабым зрением и, чтобы хорошо видеть, должен был носить очки. Порой, когда он смотрел по телевизору с отцом футбольный матч, ему с трудом удавалось следить за мячом на экране, что жутко раздражало отца. Льюис знал, что не о таком сыне мечтал Клинт Кеннард.

Отведя плечи назад, мама Льюиса нашла в адресной книге какой-то номер и позвонила. Вероятно, маме Кэмпбелла, предположил он. Потому что с женщинами его мама разговаривала не своим обычным будничным голосом, а более звучным, низким.

– Ладно, иди, – разрешила мама, кладя трубку. – Но сначала переоденься.

Льюис прошел к себе в комнату, где переоделся в синие шорты и футболку. Школьные ботинки он скинул у входной двери и сейчас, достав кроссовки, заколебался. Не лучше ли оставить школьные ботинки, которые привык видеть отец, на обувной полке у входа? В этом случае, если отец неожиданно придет домой, он не подумает, что Льюис пошел гулять в школьной обуви. «Пожалуй, нет», – отмел он эту мысль. Школьную обувь следует убрать в шкаф, по возвращении домой кроссовки он заберет в свою комнату, а черные ботинки снова поставит у двери. «Да, так будет лучше», – рассудил Льюис.

* * *

Вскоре Льюис с Кэмпбеллом уже носились за мячом по двору Резерфордов. Тощие ноги Льюиса рассекали воздух. Кэмпбелл был сильнее, зато Льюис бегал быстрее. Он кружил вокруг Кэмпбелла, делая обманные движения, но тот удерживал мяч вне пределов его досягаемости. Льюис снова бросился к мячу. Планировал неожиданно подпрыгнуть и ловко выхватить мяч, но споткнулся и растянулся на земле. Очки его отлетели в сторону. Услышав треск разорвавшейся ткани, он сунул руку между ног и нащупал дыру. Шорты были безнадежно испорчены.

Смеясь, Кэмпбелл подошел к Льюису, поднял его очки, затем протянул руку, помогая ему подняться на ноги. Мгновение они так и стояли, сцепив руки, словно кровные братья. Льюис ощущал запах пота, свой и Кэмпбелла, а также запах земли под ногами. Город, казалось, отодвинулся от них: Льюис едва слышал шум пролегавших вокруг улиц. Кэмпбелл отдал Льюису очки, и тот снова водрузил их на нос.

Когда Льюис собрался уходить, Кэмпбелл проводил его до конца подъездной аллеи. Льюис обернулся и махнул ему на прощание. Кэмпбелл кивнул в ответ, серьезно так, по-взрослому, отчего показался Льюису еще старше. Прибежав домой, порванные шорты Льюис спрятал на дне выдвижного ящика в шкафу. Решил, что ночью выбросит их в мусорный бак. К счастью, шорты были старые, их никто не хватится.

* * *

В тот вечер, пока брат плескался в ванне, Льюис смотрел в потолок. Саймон, казалось, даже не сознавал, что он сидит рядом. Его вид вызывал у Льюиса неприятие: рыхлое дебелое тело в жировых складках, пузырьки пены на плечах. Саймон ухал и гикал, играя с пенисом, пока мама не убрала его руку. Он любил медленно ложиться на спину в ванне, а потом резко садиться, расплескивая воду. Сейчас мама возилась в соседней комнате, готовя для Саймона другую пижаму: предыдущую он забрызгал. Мама всегда была занята Саймоном. К тому времени, когда Льюис сделал свой первый шаг, Саймон еще едва держался на ногах и в подгузниках ходил почти до семи лет. Мама рассказывала, что Льюис, когда был помладше, осваивал какие-то навыки – наливать себе сок, завязывать шнурки, – а потом притворялся, будто забыл, как это делается, потому что Саймон не мог сам заботиться о себе. «Как же это изматывало, Льюис. Ведь ты забывал умышленно».

Льюис стал поднимать Саймона из ванны, и тот впился в него ногтями. В кои-то веки Льюис не рявкнул на брата. Сейчас он не испытывал ненависти к Саймону, как это обычно с ним бывало, когда он оставался с братом наедине. В другое время Льюис не преминул бы в ответ ущипнуть Саймона, но часы, проведенные в компании Кэмпбелла, привели его в благодушное настроение. Приятно было хранить в душе то, что его родные не могли видеть. Теплые воспоминания.

* * *

Назавтра, в самый последний день учебного года, утоляя жажду из фонтанчика, Льюис поднял голову и увидел на школьном дворе Кэмпбелла. Первый звонок еще не прозвенел.

– Ну и влетело мне вчера от мамы из-за шорт! – крикнул Льюис. Он солгал. Солгал лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. Хотел снова увидеть улыбку Кэмпбелла или тот его серьезный кивок.

А Кэмпбелл, нагнув голову, сказал что-то мальчишке, который был рядом с ним. Они рассмеялись и зашагали к столовой. Льюис отправился к Эсти с Ронни, сел рядом с ними. Вспомнив, как Кэмпбелл помог ему встать с земли, он повернул руку, разглядывая свою ладонь. Ронни, заметив, что он ее не слушает, рассердилась и принялась рассказывать свою историю с самого начала.

* * *

Начались школьные каникулы. Льюис находил разные поводы, чтобы пройти мимо дома Кэмпбелла, пока тот не заметит и не окликнет его. Если на улице был кто-то еще, Льюис шел, не останавливаясь. Так это и происходило. Кэмпбелл приглашал Льюиса к себе, и они гоняли в футбол либо убивали время в комнате Кэмпбелла. На протяжении всех летних каникул, фактически целую жизнь. Часами они играли во дворе, на полу в гостиной.

Наступил новый учебный год. Льюис пошел в шестой класс. Он рассчитывал, что теперь в школе у него есть друг. Но Кэмпбелл игнорировал его, как и прежде, и Льюис оставил всякие попытки заговорить с ним в часы школьных занятий.

К тому времени, когда пропала Эсти, у него уже вошло в привычку в обеденный перерыв сидеть вместе с девчонками. Вся его жизнь сосредоточилась на послешкольных часах, которые он проводил с Кэмпбеллом. И в ту пятницу в конце ноября после уроков они с Кэмпбеллом тоже были вместе, когда увидели Эсти там, где никому из них троих не следовало находиться. Эсти стояла с мужчиной в синей клетчатой рубашке. Но это был не ее отец, а кто-то нездешний. Из-за того, чем Льюис занимался в тот день, что говорил и о чем молчал после исчезновения Эстер, все, что случилось позже – особенно с Ронни, – произошло по его вине.

Мы

30 ноября 2001 года, пятница

Наш город не из тех, какие посещают туристы. Здесь по обочинам не стоят лотки, с которых торгуют вишней, и наши родители не держат кафе-кондитерские, где можно купить булочки с джемом и сливками. Мы, дети, затруднились бы сказать, на чем базируется экономика нашего города. Знали только, что ноябрь – очередной месяц в очередном году, когда от цен на пшеницу зависит счастье наших родителей. Наш город раскинулся по обеим сторонам железной дороги, от которой к школе тянулась центральная улица. Ее обрамляли большие вековые деревья, которые всегда стояли и будут стоять там, обозначая центр города. Магазины, равно как и мотель «Лошадь и трость», были в той же части города, что и школа. По другую сторону железной дороги, за шоссе, пролегавшим вдоль путей, находились отделение полиции и кладбище. Поезда компании CountryLink останавливались на старой станции, но только по требованию.

Формально лето еще не началось, но город уже выглядел как обгоревшая на солнце шелушащаяся кожа. От бетона на главной улице поднималось раскаленное марево. Со стен газетного киоска облезала краска и хлопьями разлеталась на ветру, усеивая белыми крапинками дорогу до самой школы. Имелась в городе и лавка, где торговали жареной рыбой с картофелем фри. Только, как говаривал отец одного из наших товарищей, откуда взяться рыбе за триста километров от океана? Потому эту лавку мы называли картофельной или иногда «Пузанчиком». Туда мы забегали за мороженым, оставляя на линолеуме лужицы воды, капавшей с наших мокрых плавок. Там было душно, стоял запах кипящего масла, в котором жарился картофель.

В Дертоне имелись две церкви. К одной примыкал зал, где в определенные будние дни вечерами мы собирались у флага организации девочек-скаутов, принесенного чьей-то мамой, и клялись в верности королеве, о которой знали лишь понаслышке. Однажды Ронни Томпсон незаметно для остальных слупила целую коробку печенья, предназначенного на продажу для сбора средств, и ей запретили посещать эти собрания. Эстер Бьянки тоже перестала на них ходить – в знак протеста. В выходные вторая церковь привечала молодежь: нас потчевали пончиками с джемом и теплым лимонадом, уговаривая принять любовь Господа. Мимо участка, отведенного для ярмарок и прочих городских мероприятий, тянулась еще одна железнодорожная колея. Ее проложила агрофирма по выращиванию пшеницы, которой некогда принадлежали почти все земли в округе. Поезда по ней больше не ходили, но до сих пор все по привычке замедляли шаг перед тем, как перейти этот путь, проверяя, не движется ли по ветке состав.

Наш маленький городок заметно отличался от более крупного, чуть дальше по автостраде. Слово «город» в устах наших родителей звучало по-разному. И мы по их примеру научились произносить «Город» с подчеркнутой выразительностью, как будто с большой буквы, когда подразумевали нашего «соседа», до которого ехать двадцать пять минут в тесноте машины без кондиционера. В Городе были кинотеатр, магазины «Кмарт» и «Риверс». А еще ипподром. Иногда мы просили наших отцов отвезти нас туда, чтобы посмотреть на лошадей.

– Хочешь поехать в Город – веди себя хорошо. И прекрати задирать младшего брата.

Мы, дети, между собой называли Дертон Грязным городом. Неизвестно, кто первым это сказал – должно быть, кому-то захотелось щегольнуть остроумием, – но к тому времени, когда мы пошли в школу, только так мы свой город и называли. Не с ехидством или с любовью, а как само собой разумеющееся: давали понять, что место, где мы живем, мы никогда не воспринимали как плохое или хорошее. Для нас это не был вопрос выбора. Наш город такой, какой есть. Мы здесь живем.

Некоторые бурчали, что Дертон умирает.

Работы становилось все меньше, наркотиков – больше. Весь город узнал об этом, когда какой-то чел, наширявшись, свихнулся – взвинтился так, что выше некуда, выше цен на бензин на старой автозаправке «Брукс», – и кулаком побил все окна в здании Ассоциации земледельцев, сильно поранив руку.

Но мы были детьми и в том ноябре не думали ни о чем, кроме изнуряющей жары, донимавшей нас по дороге в школу, пока мы тащились через железнодорожные пути или пыльными проселками. Помещения классов испеклись на солнце, хотя в тех комнатах, что располагались в старом каменном здании, было сумрачно и прохладно. Во времянках жар исходил от стен и поднимался от пола. Учителя обливались по́том, объясняя нам способы деления или степени сравнения, заставляя придумывать собственные примеры. «Он был высокий, как фонарный столб, то есть шести футов ростом» – это лучшее, что приходило в голову. Если не удавалось сесть на автобус и из школы мы шли пешком, домой мы добирались розовые как поросята и, тяжело дыша, тотчас же вставали перед открытой дверцей холодильника, из которого выплывали белые завитки холодного пара, быстро растворявшиеся в комнатном воздухе. Это напоминало нам сцену из фильма «Бесконечная история»[9], который мы смотрели по видику каждый день после школьных занятий.

* * *

В ту пятницу после полудня солнце палило так нещадно, что края дороги у обочин потрескались. Мы катили домой из школы на велосипедах, колесами продавливая плавившийся асфальт. Или выскакивали из небольшого белого школьного автобуса, который пятничными и субботними вечерами развозил членов клуба Лиги ветеранов армии и флота[10]. Один из нас так сильно пнул младшего брата по лодыжке, что тот споткнулся и упал, а его школьная широкополая шляпа отлетела в сторону. Когда мы добирались до дома, мамы наливали нам в стаканы холодный домашний лимонад из кувшинов, на которых почти стерся узор из колесиков лимона и апельсина.

Последний пациент на прием не пришел, и врач, у которого работала Констанция Бьянки, отпустил ее домой пораньше. Доктор был уже в летах. Когда он выйдет на пенсию или умрет, его врачебный кабинет, скорее всего, закроют, и местным жителям придется ездить за двадцать пять миль, в Город, чтобы им вправили вывих или померили давление. Констанция заехала бы за дочерью в школу, но, сев в машину, решила отправиться прямо домой. По пятницам детей отпускали в полтретьего, а Эстер не знала, что у мамы рабочий день сегодня закончится раньше. Если девочка уже ушла из школы, велика вероятность, что Констанция разминется с дочерью, потому что в жаркие дни Эстер предпочитала возвращаться домой короткой дорогой, через ручей. Поэтому Констанция прямиком поехала домой, где, готовясь встретить дочь, достала пачку печенья и налила два больших бокала ледяного молока. Приятный сюрприз.

Мы наблюдали, как Констанция Бьянки сидит на кухне за столом. Ей не терпелось увидеть Эстер. Утро у нее выдалось напряженным, послеполуденные часы – нервными. Она поругалась с подругой Шелли Томпсон. Констанция мечтала поскорее обнять дочь, отвлечься, слушая ее возбужденный рассказ о том, как прошел день в школе. Через какое-то время она поднялась из-за стола. Куда лучше пойти: к входной двери или к той, что ведет на задний двор? Констанция застыла в нерешительности. Может быть, Эстер уже как-то незаметно пробралась в свою комнату и нужно проверить там? Или все-таки остаться в кухне? По крайней мере, здесь она услышит скрип гравия на подъездной аллее, когда дочь будет подходить к дому. За каждую секунду, пока Констанция стояла неподвижно, она принимала не какое-то одно решение, а перебирала в уме целый ряд возможностей.

Около трех она принялась обзванивать знакомых, и каждый раз ей казалось, что вот сейчас она сделает еще один звонок и все само собой разъяснится. Не исключено, что утром она была рассеянна и забыла, как дочь предупредила ее о своих планах на вторую половину дня. Она звонила на работу Стивену, оставила ему несколько сообщений, но муж редко перезванивал. Можно подумать, стоял в больнице за операционным столом, а не на обочине дороги с лопатой в руках. Впрочем, это, наверное, не его вина, рассудила Констанция, ища оправдание мужу. Возможно, ему просто не передают ее сообщения. Хотя какая разница? Скоро мама кого-нибудь из учеников – хозяйка большой фермы, богатая, имеющая мобильный телефон, – позвонит ей и скажет: «Помните, я говорила, что мы поедем в Роудс и Эстер возьмем с собой?»

Конденсат на бокалах испарялся, молоко теплело.

А что мы? Кто-то из нас вертелся под ногами у старшей сестры, собиравшейся в Город, в кинотеатр. Исходил завистью, потому что тоже хотел посмотреть «Авансцену»[11]. Кто-то умолял старшего брата дать покататься на его грязном велосипеде, клялся, что потом отмоет его дочиста. По возвращении домой мы первым делом прыгали прямо в школьной форме в бассейн с водой, такой же бело-голубой, как зубная паста «Колгейт». Мамы выскакивали из дома и кричали нам, что хлорка испортит одежду, а нам только это и надо было: мы надеялись, что форма растворится в хлорированной воде и нам больше не придется ходить в школу.

К тому времени, когда мы сели ужинать, Эстер домой так и не вернулась. Кто-то из нас ел спагетти болоньезе с маленькими грибочками, которые не любил, но не жаловался, ведь на столе лежал чесночный хлеб; он просто съедал спагетти, а грибочки оставлял кучкой на краю тарелки. Кто-то сидел в кухне китайского ресторана, который держали его родители, и с наслаждением уплетал вилкой свинину в кисло-сладком соусе – его любимое блюдо, хоть родители и пытались приучить сына есть то, что ели они, именно так, как ели сами – палочками. Кто-то разогревал в микроволновке заморозку фирмы «Маккейн» – самое вкусное блюдо: цыпленка пармиджано, – и был безумно счастлив, потому что его брату досталась пастушья запеканка. Кто-то снова мучил запеченного тунца с макаронами. Или довольствовался отварной куриной грудкой с салатом и толстыми ломтиками моркови, потому что мама была на диете. Когда разгрызал морковь, ощущение было такое, что голова раскалывается надвое и потом придется заново ее складывать, подбирая с кухонного пола обе ее половинки, челюсть и мякоть, которая ее заполняла.

Одна из мам, вернувшись за стол после разговора по телефону, сообщила:

– Дочку Бьянки похитили.

– Когда? Где? – спросил отец. Его тон подразумевал, что мама, должно быть, что-то напутала.

Мало кто из жителей Дертона в ту пору имел мобильные телефоны. У нас, детей, их точно не было. Имя Эстер никто не произнес – мы, по крайней мере, не слышали. Мы не так много видели фильмов и читали книг, потому не знали, что бывает с пропавшими девочками. Слово «похитили» мало о чем нам говорило.

– Кто? – спросили мы, но наши родители не ответили.

– Бедная ее мать, – промолвила мама.

Порой она так говорила о себе самой: «Хоть бы раз подумали о своей бедной матери!» – поэтому мы предположили, что эта девочка сделала что-то плохое.

Или мы сразу поняли, о чем вели речь родители, ведь мы смотрели передачи «Блюстители порядка». Правда, само преступление представляли так, как оно было бы воссоздано на телеэкране: человек в балаклаве; камера меняет ракурс, берет в объектив девочку, синее школьное платье. Потом – с более широкого угла съемки – показывает, как выглядело бы место происшествия издалека. Пыльная дорога. Высокие эвкалипты не входят в кадр.

Одна из наших мам слышала, что девочка якобы просто ушла сама. Или родители сказали, как зовут пропавшую, а потом, оставив нас дома, отправились на ее поиски в составе специально собранной группы. Или же мы жили за пределами города, и родители вообще ничего нам не говорили, телефон в коридоре молчал, и о том, что случилось, мы узнали лишь в понедельник, когда пошли в школу.

Констанция

30 ноября 2001 года, пятница

Теперь, когда Констанцию Бьянки спрашивают, есть ли у нее дети, она говорит, что всегда хотела стать астронавтом. Это не ответ на заданный вопрос, и обычно ее слова вызывают смех. На ее нынешней работе Констанция должна постоянно улыбаться и шутить, поэтому она добавляет: «С детской коляской в космос не полетишь». Однако она умалчивает о том, что до сих пор мечтает стать астронавтом. Вращаться на орбите вокруг Земли, плыть в холодном стерильном пространстве, где не с кем поговорить, кроме как с Центром управления полетами… Эта мысль действует на нее успокаивающе. Облегчает жизнь. В космосе детей нет. Своих одноклассниц из школы для девочек Констанция всегда считала дурами за то, что они хотят стать мамами, спешат поменять одну тюрьму на другую. А сама? Чем она лучше их? Если б в конце девяностых Констанция все еще поддерживала связь с кем-то из своих школьных подружек, они, наверное, пришли бы в недоумение, узнав, что она прозябает в захолустье. Такой женщине, как Констанция, самое место в большом городе. Правда, увидев Стива, они перестали бы удивляться. Муж Констанции был красавчик-итальянец, и это говорило само за себя. За таким любая женщина пошла бы на край света.

После полудня в пятницу Констанция первой позвонила Эвелин Томпсон, спросить, пришла ли Эстер домой с Ронни. Когда повесила трубку, у нее возникло ощущение, будто некий зверь пожирает ее изнутри. Стоя в кухне, она вдруг с ужасом осознала, что нарекла дочь одним из тех имен, которые на слух звучат как имя пропавшей девочки. «Эстер Бьянки», – громко произнесла Констанция в пустой комнате. Дочь она назвала в честь матери своего отца. Многие часто отмечали, что это имя устаревшее, в наше время такое новорожденным не дают. Сейчас, произнесенное вслух, оно имело некий ужасный ритм, было пронизано неотвратимостью. С экрана телевизора оно прозвучало бы как приговор: все, Эстер больше нет. Констанция ходила по дому, заглядывая в каждую комнату, в каждый шкаф.

Она никогда не любила брать на руки чужих детей. Если какой-то малыш смотрел на нее, она отворачивалась, искала глазами бокал вина или другого взрослого. Но с того мгновения, как Эстер приложили к ее груди, нити всепоглощающей любви сами собой сплелись в веревку. В тот день на свет появилась Констанция-мать. Она держала дочь на руках и думала: «Это мой ребенок».

Когда Эстер было четыре года, скончался отец Стива. Они приехали из Мельбурна в Дертон на похороны. Мать Стива выглядела немощной и одинокой. Констанция до сих пор помнила, что на Эстер тогда была серая водолазка, потому как черных рубашек в ее гардеробе не имелось. Водолазка была слишком теплой для той погоды, какая стояла в те дни. Эстер жаловалась, что от нее чешется все тело, и по окончании церковной службы Констанция разрешила дочери снять свитерок. Эстер бегала между скорбящими в белой маечке. Констанции хотелось прижать к себе дочь, потрогать впадинки под хрупкими лопатками. После похорон Стив заладил про свое детство. Он хотел, чтобы и Эстер жилось так же вольготно. Чтобы она могла сама ходить в школу и всюду гонять на велосипеде. «В маленьком городке безопаснее», – говорил он. И Констанция сдалась, уступила, потому что пыталась быть послушной, сговорчивой женой.

* * *

Летом 1995 года, когда Эстер было шесть лет, Констанция познакомилась с Шелли Томпсон. В то первое лето в Дертоне она все утро наводила порядок в доме – скоблила, пылесосила, разбирала вещи, – а потом, усталая, потная, отправилась в супермаркет IGA[12]. Она прошла в глубину магазина, где стоял характерный запах пыльных консервных банок и дешевых чистящих средств, неизменно ассоциировавшийся с бежевым линолеумом и продукцией с истекающим сроком годности. Склонившись к средней полке, Констанция сравнивала два вида имевшихся в продаже шампуней, решала, какой из них купить: Country Peaches или Clean Apple. Возле нее остановилась высокая женщина.

– Здесь одна британка, Софи Кеннард, держит салон красоты. У нее можно выгодно приобрести профессиональную косметику. Она просто творит чудеса.

Констанция невольно взглянула на стриженные каскадом волосы женщины. Короткие, они были покрашены в огненный цвет, прореженный рыжеватыми и светлыми прядями. Прическа – классика жанра. Идет она женщине или нет – по крайней мере, ее никто не упрекнет, что она не следит за своей внешностью. Позже Констанция выяснила, что «салон красоты» размещался в сарае на заднем дворе дома британки, где женщины с накидками из черного полиэтилена на плечах и трубочками из фольги в волосах стояли и курили на газоне, бросая окурки на клумбы.

– Ты недавно в нашем городе, – сказала женщина. Поскольку это был не вопрос, Констанция не ответила. – Я Шелли Томпсон. Можно просто Шел.

Выпрямившись во весь рост, Констанция увидела, что едва доходит Шел до плеч.

– Поехали ко мне, а? Посидим, чайку попьем? – предложила Шел.

В ее зеленый фургон с широким серебристым выступом по всему периметру кузова, наверно, могло бы уместиться человек десять. Он чем-то напоминал галактический корабль: казалось, может уцелеть при вхождении в плотные слои атмосферы. Констанция безропотно села в свою серебристо-синюю «тойоту» и поехала за Шелли к ее дому.

* * *

В кухне у Шел оказалось чисто, но не прибрано. Ближний к стене край рабочего стола был заставлен контейнерами для обедов, бутылочками с газировкой и мисками с фруктами. Младший ребенок Шел, Рики, был еще грудным младенцем. Самая старшая из ее детей, четырнадцатилетняя Кайли, широкобедрая, с худыми ногами, всем своим видом демонстрировала нарочитую небрежность. Ярко подведенные глаза и толстый слой туши на ресницах придавали особую выразительность ее рыжеватым бровям. Как и многие четырнадцатилетние девочки, она вела себя грубовато, вызывающе. Потом Констанция не раз встречала Кайли на улице. Школьная юбка на ней была подвернута в поясе несколько раз, чуть ли не до самого зада обнажая блестевшие на солнце белые ноги. Сама Констанция в подростковом возрасте особо не бунтовала. А Стив никогда бы не позволил, чтобы его дочь ходила по улицам с тонной макияжа на лице. Шел была всего на шесть лет старше Констанции, и это означало, что Кайли она родила довольно рано. Через пять лет Шел снова погрязнула в пеленках, потому что у Кайли появился Калеб. Первый внук Шел. Отец ребенка растворился где-то на просторах штата Виктория еще до рождения Калеба.

– Хочешь чипсов, солнце? – предложила Шел, когда ее дочь пошла из кухни с черно-белым пакетиком Burger Rings.

Констанция кивнула и взяла пакетик чипсов со вкусом зеленого лука.

На ручке духовки висело кухонное полотенце с рисунком из комиксов «Футрот-Флэтс»[13].

– Какое красочное, – заметила она, показывая на полотенце, чтобы Шел поняла, о чем идет речь, – у меня таких ярких полотенец нет. – Произнеся это, Констанция забеспокоилась, что ее реплику примут за выражение высокомерия.

Расхохотавшись, Шел выдвинула один кухонный ящик, затем другой, перебирая стопки полотенец с карикатурными изображениями австралийских парней и девиц, среди которых затесались штуки две с изображением австралийского флага.

– Стоит купить одно полотенце с австралийской символикой, все сразу думают, что ты их коллекционируешь, и начинают дарить тебе такие полотенца на каждое Рождество, на каждый день рождения, чтоб им пусто было. Но в этом году я всех предупредила: если хотя бы унюхаю кухонное полотенце, им не поздоровится. – Она судорожно выдохнула, фырча от смеха, к которому Констанция вскоре привыкнет.

* * *

Спустя шесть лет, почти день в день, Констанция, высадив дочь у школы, снова ехала к Шел на чашку чая, как она это обычно делала по утрам. Эстер она отвозила в школу пораньше, в восемь часов, чтобы та до звонка успела поиграть с друзьями. Шел к ее приезду кипятила чайник и наливала ей чай в одну и ту же чашку, и, входя в ее дом, Констанция мгновенно как-то сразу расслаблялась, успокаивалась. В ту пятницу утром они сидели за столом в кухне, где пол был выложен квадратной белой плиткой и висели шкафчики из сосны. Констанция видела, что посреди двора разбиты новые клумбы. Шел была куда более предприимчива, чем Констанция; у нее все горело в руках. Она привыкла приноравливаться к обстоятельствам. Успевала закупить все необходимое для дома, хотя магазины работали всего четыре дня в неделю до четырех часов. Если ехала в большие супермаркеты в Роудсе, всегда брала с собой «эскимосик»[14], чтобы продукты не испортились по пути домой.

Шел опустила в белый заварочный чайник четыре пакетика чая «Липтон», залила их кипятком и закрыла крышку. В одной руке она что-то прятала за спиной.

– Не хочу, чтобы мои сорванцы это видели. – Она торжественно положила на стол упаковку шоколадного печенья «Тим-Там».

Руки у Шел были полные и загорелые, но лицо бледное. На висках просвечивали вены, змейкой убегавшие под короткие крашеные волосы. Нос широкий, а брови редкие, невыразительные, исчезающие на концах. Муж Шел, водитель грузовика, часто бывал в разъездах, поэтому Констанция всегда приходила к Томпсонам без Стива, да и не желала она брать его с собой. Конечно, обе семьи могли бы устроить совместное барбекю, но Констанция к этому не стремилась: ей казалось, что в доме Шел она может быть другой – менее требовательной, крикливой, разборчивой. Одновременно менее женственной и больше похожей на ту женщину, какой представляла себя. Шел была осью своего дома. Все ее дети, вся жизнь семьи крутилась вокруг нее, словно она обладала некой силой притяжения. На Констанцию это действовало успокаивающе, будто здесь она защищена от всех бед и невзгод.

Во время беседы Шел водила ладонью по чайнику, будто поглаживала маленькую зверушку. Она протянула Констанции облитое шоколадом печенье, на котором от ее теплых пальцев остались крошечные вмятинки.

* * *

Они выпили два чайника, и только потом Констанция села за руль своей «тойоты». Она обратила внимание, что муравейник в углу палисадника Шел разросся, стал выше. Предыдущим летом сыновья Шел пустили струю из шланга в одно из отверстий в холмике, и дом наводнили спасавшиеся бегством муравьи. «Не хочешь поменяться: ты мне свою малышку, а я тебе пятерых своих сорванцов?» – частенько шутила Шел, подмигивая Констанции. Эстер Шел всегда любила, и со временем дошло до того, что ее дочь сначала бежала к Шел, если сдирала коленку или находила что-то интересное в ее саду. Констанция помахала подруге, облизала шоколад с костяшки пальца и повернула ключ в замке зажигания. Машина зафырчала, как лошадь, отказывающаяся брать препятствие, затем чихнула и заглохла. Констанция повторила попытку, но услышала лишь тихое тиканье.

– Что случилось, милая? – крикнула Шел, направляясь к ее автомобилю.

– Стиву надо позвонить, – ответила Констанция.

– Пит вот-вот будет дома. Посмотрит твою машину.

Шел уже стояла возле нее.

– Мне скоро нужно быть на работе, а Стив сегодня заступает на смену с десяти, – объяснила Констанция. – Спасибо, что предложила помощь, я очень тебе признательна, но Стив и сам с удовольствием покопается в моторе. Мужчины-итальянцы, как ты понимаешь, очень щепетильны на этот счет.

Какое-то странное выражение скользнуло по лицу Шел.

– Тогда тебе нужен телефон.

Она повернулась и пошла к дому. Констанция вылезла из машины, но, прежде чем успела нагнать Шел, та закрыла за собой дверь. Констанция осталась стоять у автомобиля, как будто и не собиралась идти в дом следом за подругой. Шел вынесла телефон, дождалась, пока Констанция позвонит. За шесть лет, что они были знакомы, Констанция ни разу не видела, чтобы Шел не улыбалась так долго.

Она подошла ближе к дому, пытаясь поймать более устойчивый сигнал. После того как она связалась с мужем по беспроводному телефону, Шел забрала у нее трубку. Лицо подруги оставалось непроницаемым.

– Дай знать, если еще что понадобится, – сказала Шел, снова скрываясь в доме.

* * *

Приехал Стив. Шел вышла на крыльцо, но не махнула ему в знак приветствия, не поспешила к их машине, как ожидала Констанция. Правда, Стив тоже с ней не поздоровался. Даже когда они жили в Мельбурне, он не особенно стремился общаться с подругами жены.

– Мне нужен гаечный ключ меньше того, что я взял с собой! – крикнул Стивен из-за открытого капота. – Придется съездить домой.

– Так ты у Шел попроси, – ответила Констанция в открытое окно автомобиля. – У Питера наверняка есть.

Глядя на приближающегося к крыльцу Стивена, Шел отвела плечи назад… как будто приготовилась к чему-то. Иначе и не скажешь. Стивен что-то буркнул ей, но Констанция его слов не расслышала. Шел с каменным лицом сквозь зубы процедила что-то в ответ. О чем они?

Констанция выбралась из машины. Хотела уже, повинуясь природному инстинкту, встать между ними. Но тут Шел отвернулась и громко произнесла:

– Сейчас вынесу тебе ключ.

Констанция не могла отделаться от мысли, что это было сказано для нее. Она подошла к Стивену, но тот даже не взглянул на жену. Констанция стояла рядом, не зная, как нарушить молчание.

Из дома снова вышла Шел. Теперь она улыбалась.

– Держи, – небрежно бросила она, вручая Стиву гаечный ключ. Странный момент, свидетелем которого стала Констанция, миновал. И что это было?

* * *

Стив отремонтировал автомобиль Констанции и поехал на нем домой, чтобы проверить ход. Она села за руль его юта, где в кабине имелось два ряда сидений. Констанция уже отвыкла водить машину с ручным управлением и надеялась, что Стив, ехавший за ней следом, не слышит скрежета механизмов, когда она переключает коробку передач. Самые важные разговоры между ними происходили в машине, когда они ехали вдвоем. Обстановка располагала: куда проще обсуждать серьезные темы, если сидишь рядом, но смотришь на дорогу, а не в лицо. Мир за окном движется, и оттого кажется, что все временно, что любое слово можно отменить. В его прежнем юте – когда родилась Эстер, Стив купил пикап побольше – они впервые заговорили о женитьбе. Констанция дала ему понять, что для нее это не имеет значения, но, если он хочет на ней жениться, она возражать не станет. Стив слушал, задумчиво кивал, глядя на белую разметку на середине дороги. Предложение он ей сделал полгода спустя, зимой – на пляже Сент-Кильды[15]. «Думаешь, ты могла бы выйти за меня замуж?» Он задал тот же вопрос, что и тогда в юте, но на этот раз протягивая ей кольцо.

Констанция подумала про Шел, вспомнила, как та натянуто улыбалась, махнув им на прощание.

– Я не знал, что ты дружишь с Шелли Макфарлен, – сказал Стив. Она проследовала за мужем в кухню. Он повесил ключи от ее машины на крючок над телефоном.

– Я часто бываю у нее, – ответила Констанция. Сама не зная почему, она никогда не говорила Стиву, что они с Шел близкие подруги. На протяжении многих лет позволяла ему думать, будто бегает по хозяйственным делам. Впрочем, нет, конечно, она знала, почему вводила мужа в заблуждение: его мать всегда рьяно занималась домашним хозяйством, и Констанция жила с тягостным ощущением, что она обязана быть такой же фанатичной хозяйкой. Но у нее с давних пор сложилось впечатление, что Шел и Стив не ладили в школе. Шел ни разу не была у Констанции дома. – И теперь она Шелли Томпсон.

– Я не стал бы с ней общаться, – сказал Стив, проходя мимо нее к холодильнику.

– Почему? – Констанция повернулась, глядя, как муж что-то высматривает на полках.

Стив захлопнул дверцу холодильника, так ничего и не взяв из него.

– Она только себя любит. Вечно всем недовольна.

– Сегодня утром она была какая-то не такая, – заметила Констанция, злясь на себя за бесхребетность: Стивен поливает грязью ее подругу, а она с ним соглашается. Ну почему она идет у всех на поводу? Констанция сама себе была отвратительна. – Стив, ты не должен недолюбливать мою единственную подругу. Других у меня здесь нет, – добавила она жеманным беспечным тоном.

Бьянки против всего света. Так всегда было. Стив в любом споре принимал сторону своих родных. Возможно, в этом-то все и дело. Мать Стива, Мария, скончалась два года назад. Сердечный приступ. Мертвой ее обнаружил Стив. Констанция надеялась, что теперь-то они уедут. Вернутся к прежней жизни в Мельбурне, а Дертон останется в прошлом. Но Стив отказался уезжать. Да, мама его умерла, но здесь живут его тетя, кузены и кузины. Констанция чувствовала себя чужой на этих шумных итальянских сборищах. На первых порах ее считали робкой. Потом – надменной. Теперь, она была уверена, ее записали в стервы.

Констанция отдала мужу ключи от его машины, пальцами коснувшись его руки.

– Как думаешь, моя машина довезет меня до работы?

Шесть лет – немалый срок. Неужели до сегодняшнего дня она и впрямь не видела, чтобы Шел и Стив общались? Еще одно подтверждение, что в их семейной жизни не все ладно. Это не нормально, когда у человека нет друзей, когда круг его общения ограничен семьей. Почему они никогда не ходили к Томпсонам на барбекю? Питера Констанция знала не очень хорошо, но с ней он всегда был приветлив. У нее не возникало ощущения, что она или Эстер его раздражают. Внезапно Констанцию поразило, что Шелли при всем ее гостеприимстве никогда не приглашала к себе домой всю их семью, а только Констанцию и ее дочь. И Шел никогда не приходила к ней в гости.

– Я все наладил, – холодно ответил Стив и вышел из кухни.

Она принялась мыть посуду, со стуком выдвигая ящик со столовыми приборами, гремя кастрюлями и сковородами. Правда, не очень громко, чтобы не привлечь внимания Стива. Просто старалась дать выход гневу на себя саму.

В окно над раковиной она видела, как Стив сел за руль своего юта. Он вышел на улицу через черный ход, чтобы снова не проходить мимо нее. Его красота каждый раз производила на Констанцию ошеломляющее впечатление. Выразительные черты лица, темно-карие глаза, волевой подбородок так и притягивали взор. Красивый муж – это своего рода проклятие. Другие женщины, видя его фото, неизменно замечали: «Надо же, какого красавчика отхватила. Повезло тебе». А Шел в числе прочего ей тем и нравилась, что никогда не намекала, будто Констанция сорвала джекпот. Она с сочувствием выслушивала ее жалобы на Стива. Тот хотел, чтобы Констанция все, буквально все, делала так, как его мать, а после смерти Марии и вовсе на этом помешался. Шел, безусловно, жилось куда труднее, чем ей, – пятеро детей, муж постоянно в разъездах, – но она никогда не пыталась подчеркнуть, что проблемы Констанции – пустяки в сравнении с ее собственными. Констанция не умела заводить и удерживать подле себя подруг, а вот с Шел ей было легко: та искусно сглаживала любую неловкость своим фырчащим смехом, напоминавшим шипение аппарата ИВЛ при его отключении.

* * *

Констанция подумывала о том, чтобы позвонить Шел, но по опыту знала, что лучше не торопиться: пусть возбуждение уляжется. «Тем радостнее будет поболтать потом с Шел и уладить недоразумение», – рассудила она. В десять Констанция оделась для работы – по пятницам ее рабочий день начинался в одиннадцать – и принялась собирать в стирку грязное белье. Раздался стук в дверь. «Наверное, Стив вернулся», – решила Констанция. Заскочил, чтобы помириться. В данный момент его обычный способ примирения ее не устраивал, но она знала, что муж, если задастся целью, непременно ее уговорит и она ему уступит. Констанция открыла дверь.

– Шел! Я что-то забыла? – Они расстались меньше часа назад.

– Констанция.

Услышав свое имя, она замерла. Шел обычно называла ее «милая». Правда, она ко всем так обращалась, но Констанции все равно было приятно.

– Что-то случилось?

– Есть время, чтобы выпить еще по чашке чая? – спросила Шел.

– Конечно. Входи! – Констанция жестом подкрепила свое приглашение.

Шел проследовала за ней в кухню. Взглянув на настенные часы, Констанция включила чайник и приготовила большую чашку для Шел и одну, поменьше и поизящнее, для себя.

Молчание.

– Еще раз спасибо за чудесное утро. И прости, что доставила тебе хлопоты. – Констанция ждала, что Шел ей возразит, но та не раскрывала рта. – Вообще-то, я рада, что ты пришла. Хотела извиниться за Стива. Я знаю, что он не самый общительный человек.

Шел по-прежнему хранила угрюмое молчание.

Щелкнул чайник – вода в нем уже была горячая, – и Констанция налила кипяток в чашки. Ту, что предназначалась для Шел, она понесла к столу, держа в другой руке бутылку молока.

– Стив нагрубил тебе сегодня? На него иногда находит. Прости, что он на тебя сорвался, – сказала она.

– Да нет, дело не в этом. Ты тоже меня прости. Я знаю, что вела себя странно.

Констанция почувствовала, как ее переполняет облегчение. Она сделала глубокий вдох.

– Что он тебе сказал? – спросила она, стремясь скорее уладить конфликт. – Порой он просто ужасный брюзга. – Она улыбнулась.

– Констанция, – произнесла Шел.

Еще не зная, что Шел намерена ей сообщить, Констанция поняла: это она, возможно, не хотела бы слышать.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – продолжала Шел. – Надо было сделать это раньше, но я просто не знала, как начать.

– Да, что такое? – Констанция пыталась придать лицу выражение открытости, желая быть для Шел подругой, которая способна понять ее беды и проявить участие.

Шел села за кухонный стол.

– Прежде я должна спросить: ты что-нибудь слышала обо мне?

Констанция тоже села. Шел пристально смотрела на нее.

– Нет, – ответила она.

– Однажды, когда мне было восемнадцать, во дворе дома Тони Бьянки была вечеринка, – начала Шел, набрав полные легкие воздуха.

Констанция знала, что Тони был одним из дядьев Стива. Сама она его никогда не видела. Он умер вскоре после того, как она познакомилась со Стивом. Стив поехал в родной город на похороны, но ее с собой не позвал, а она и не напрашивалась.

– Мы сидели в углу двора, рядом с сараями для хранения шерсти. Тони уже лег спать. Пылал костер. Кто-то принес несколько бутылок Southern Comfort[16]. Почти все девчонки уехали на экскурсию в Сидней, на пасхальный фестиваль. А мне родители не могли выделить денег на поездку, и я осталась. Но я за это не переживала. Предпочитала выпивать вместе с ребятами. Среди них я была единственной девчонкой. И совершенно не замечала, что бутылка возвращалась ко мне, обойдя лишь полкруга. В конце концов дошло до того, что мальчишки просто передавали мне бутылку, а сами не пили. Одна бутылка закончилась, мне дали вторую. Они смеялись надо мной, и я смеялась вместе с ними: думала, это смешно. Я вела себя раскованно, потому что в кои-то веки рядом не оказалось старшего брата, который отгонял всех от меня. Моего Питера в тот вечер тоже не было. Он был на год старше меня, уже окончил школу и на время уехал работать на ферму где-то на севере. – Шел улыбнулась, глядя на свои руки, лежавшие на зеленой скатерти. – Конечно, тогда он не был «моим Питером». Просто Питер Томпсон, парень из школы. Мы с ним иногда переговаривались, улыбались друг другу. Мне казалось, что я ему нравлюсь, хотя в толк не могла взять, чем ему приглянулась дылда, на которую никто другой вообще не обращал внимания. С севера он прислал мне письмо. Написал, что хочет встретиться со мной, когда вернется домой. Что думает обо мне. Наверно, это было первое и последнее письмо в жизни Питера, и я до сих пор его храню.

Констанция боролась с желанием встать и взять свою чашку с рабочего стола. Почему-то в глаза Шел смотреть она не могла и потому смотрела на ее рот. В каком-то журнале она прочитала: если смотришь на рот собеседника, пока тот говорит, тому кажется, будто его слушают. Шел, очевидно, было важно то, что она рассказывала.

– Шел, продолжай, пожалуйста.

Та не добавила в свой чай молока. Сидела, обхватив ладонями горячую чашку.

– В общем, я была счастлива, потому что думала об этом. Может, потому и пила так много. Я предвкушала встречу с Питером, и мне казалось, все видели, что я счастлива, и потому крутились возле меня. Мы засиделись допоздна. Было уже часа четыре утра. Помнится, я сказала: «Ладно, ребята, маленькой леди пора домой». И рассмеялась собственной шутке, ведь я была выше многих парней. А потом я попыталась встать и упала. Мы расхохотались. Мальчишки помогли мне встать, и мы пошли, сели в чей-то ют. У всех парней были юты. Я пыталась… пыталась вспомнить, чья это машина. Мальчишки залезли на платформу. Не знаю, сколько их было. Я заснула в кабине, а когда проснулась, решила, что мы остановились, потому что подъехали к моему дому. Дверца открылась, и я вывалилась. Мы были у ручья. Я учуяла запах воды. Я лежала ничком на холодной земле.

Констанция остро сознавала, какое у нее выражение лица, как лежат на столе ее руки.

– Кто-то тронул меня за ногу. Они задрали на мне юбку, стащили с меня трусы. Я стала вырываться. Вся была в грязи. Чувствовала на лице чужие руки, зажимавшие мне рот, потому что я кричала, громко кричала. – Шел на мгновение умолкла. – Я была девственницей. Боль была жуткая. Пронзительная. Все четверо причиняли боль. Может, их было всего двое, но каждый сделал свое дело по два раза. Не могу сказать.

Констанции хотелось подняться из-за стола, включить чайник. Словно мозг пытался отвлечь ее, предлагал подумать о другом, не о том, что она услышала. Но Шел продолжала свой рассказ:

– Потом они погрузили меня в ют, бросили ничком на платформу. Когда машина остановилась в конце моей улицы, я кое-как слезла. Уже было, наверно, часов пять утра. Я была вся в грязи – лицо, руки, весь перед. Никто из них не вышел со мной, но я помню: когда они уезжали, Стив смотрел на меня из окна со стороны пассажирского кресла. Он был одним из них. Ему тогда было всего пятнадцать, но он насиловал меня вместе с остальными.

Из-за этой последней фразы, подозревала Констанция, и был затеян весь разговор. Грудь сдавило, будто из нее вышибли дух.

– Что Стивен тебе сказал сегодня утром? – спросила она.

– Чтобы я держалась от тебя подальше, – ответила Шел безжизненным голосом. Казалось, рассказ выхолостил ее. К чаю она так и не притронулась. Сидела, сгорбившись над чашкой. – Я скрыла это от родителей. В дом зашла с заднего двора. Приняла душ. Одежду, что была на мне, выбросила. Не хотела, чтобы кто-то знал. Я даже толком не помню, кто еще там был, кроме Стивена.

Прямо за спиной у Шел на стене висел семейный фотопортрет, который Стив подарил жене на День матери. Все трое в белых рубашках и джинсах, Констанция, Стивен и Эстер, позировали на фоне декорации в фотоателье.

– И что ты предлагаешь мне с этим делать? – Констанция задыхалась, будто только что бегом поднялась по длинной лестнице.

Шел содрогнулась, съежилась, как слизень, когда ткнешь его палкой. Палку уже убрали, а он еще несколько секунд извивается, пытаясь защититься.

Констанция встала. Ощущение было такое, будто она залпом выпила полный стакан содовой. В горле шипел и пенился гнев.

– Что, по-твоему, я должна делать с этой информацией?

– Я подумала, что ты должна знать. – Лицо Шел было непроницаемо.

– Знать? Или поверить? Ты хочешь, чтобы я в это поверила?

Шел тоже поднялась из-за стола. Ее плотно сжатые губы вытянулись в тонкую линию, концы которой терялись в щеках. Она стояла, перенеся тяжесть тела на одну ногу, словно готовая сорваться с места и уйти, чем напомнила Констанции ее мать, хотя была на целый фут выше матери. Констанцию почему-то это взбесило.

– Убирайся из нашего дома. – Как будто Стив стоял у нее за спиной, сложив руки на груди. Сейчас Констанция как никогда была уверена в том, что их с мужем связывает большая любовь. Все плохое, что было между ними, мгновенно забылось, и в голове у нее свербела только одна мысль: «Я его люблю».

Шел попятилась, отступила на несколько шагов, не выпуская Констанцию из поля зрения, словно перед ней была сумасшедшая.

Констанция нагнала Шел, когда та уже вышла за порог. Она со всей силы захлопнула дверь. Щелкнул замок. Констанция задыхалась, будто ей не хватало кислорода. С улицы донесся рокот отъезжающей машины Шел.

Ей вспомнилось, какая чувствительная у него кожа на ребрах, как она щекотала его во время их шутливых драк в первые месяцы супружества. Стив тогда был такой милый, такой веселый. Не зная, что делать, Констанция взяла с кухонного рабочего стола свою чашку. Потом с чашкой в руке прошла в спальню, постояла там, глядя, как свет струится в окно. Погруженная в свои мысли, она не заметила, как выронила чашку. Та, отскочив от ноги, упала на тонкий серый ковер, расстеленный прямо на бетонном полу, и разбилась на три части. Черепки напоминали счищенную кожуру апельсина. Казалось, если их сложить вместе, они снова примут прежнюю форму. Горячая жидкость растекалась между пальцами, словно вода во время пролива. Обожженная стопа горела. Ей хотелось наступить на осколки, раздавить их голыми ногами. Лишь огромным усилием воли сумела она обуздать свой порыв.

Обойдя черепки, Констанция заковыляла по коридору в ванную. Дверь закрыть не удосужилась. Шелли Томпсон не вернется. Констанция спустила трусики. В флуоресцентном освещении маленького помещения обвисшая ткань была похожа на сброшенную кожу. Она вытерлась, слила воду в унитазе, затем умылась и промокнула лицо. Вернувшись в спальню, она отчистила от чая ковер, собрала и бросила черепки в мусорное ведро. «Если не потороплюсь, – подумала Констанция, – опоздаю на работу».

* * *

До полудня Констанция двигалась как в тумане. Допускала глупые ошибки. Во время перерыва на обед, когда не было ни пациентов, ни документов, которые отвлекли бы ее от тяжелых дум, она решила, что должна поговорить с Шелли. Убедить ее никому не повторять обвинения в адрес Стива. Ей было жаль Шелли, но перед глазами постоянно вставал образ пятнадцатилетнего Стива. Шелли была пьяна. Она сама сказала, что точно не знает, сколько парней там было. Констанция не обязана ей верить. А потом, в половине третьего, доктор Сполдинг сказал, что она может пораньше уйти с работы. Эстер дома не оказалось, хотя она уже должна была вернуться. Дочь задерживалась на десять минут. Потом на двадцать. На полчаса. Констанция позвонила всем, кого знала, но до двух человек, с которыми особенно хотела поговорить, так и не смогла дозвониться. На работе Стива никто не мог сказать, где он. Констанция машинально набрала номер Шелли, даже не вспомнив про их недавнюю ссору. Дети Шелли сообщили, что Эстер у них нет, а мама поехала за Калебом. Констанция позвонила Маку. Тот сказал, что вызовет специалистов по поиску пропавших детей и сделает это немедленно.

– А это не преждевременно?

– Скажем так, пусть меня обзовут перестраховщиком, я это переживу. Зато буду знать, что мы ничего не оставили на волю случая. Вы не согласны?

Около пяти Констанция наконец-то связалась со Стивом. Тот приехал буквально через несколько минут и тотчас же отправился на поиски дочери. Периодически он возвращался, проверяя, не вернулась ли Эстер. Констанция остро сознавала, как утекают минуты.

А потом приехала Шел. Прямо в коридоре она привлекла Констанцию в свои широкие объятия. Та расплакалась навзрыд.

– Прости, что не сразу приехала. У Кайли пока еще нет телефона, – объяснила Шел. – Дети сообщили мне сразу, как только я вернулась домой. – Она помолчала, словно прислушиваясь к шумам в доме. – Стив здесь?

– Уехал на поиски, – ответила Констанция.

В тот момент женщины негласно решили, что не будут заводить разговор об утреннем происшествии. Пока не будут. Сейчас важно было отыскать Эстер.

Констанции казалось, что ее руки стали прозрачными. Она чувствовала в них биение сердца.

– Не могу поверить, – произнесла Шел. – Должно быть, она где-то в своей комнате. Наверняка.

Констанция всхлипывала, уткнувшись лицом в плечо подруги.

– Констанция, все будет хорошо. Она найдется. – Женщины льнули друг к другу. Констанция слезами и соплями заливала рубашку Шел. – Все будет хорошо, милая, – повторила Шел.

* * *

Констанция даже мысли не допускала, чтобы выйти из дома, ведь Эстер могла вернуться в любую секунду. Она бегала от задней двери к передней, периодически останавливалась перед телевизором и смотрела новости, словно ожидала увидеть дочь на заднем плане в репортаже о приостановке ремонта кинотеатра в Роудсе. Размышляла о том, где могла быть Эстер, что могло с ней случиться, думала о носках, которые были на дочери, о чистых носках в ее шкафу. Никто не произнес слово «изнасилование», но все думали об этом: приезжая женщина-следователь, опрашивавшая Констанцию через несколько часов после того, как Эстер полагалось быть дома; работница социальной службы, трещавшая без остановки, пока Констанции не удалось под удобным предлогом положить трубку.

Когда у дома остановилась машина, Шел поспешила скрыться то ли в ванной, то ли в одной из спален. Констанция была ей благодарна. Стив позаимствовал у кого-то автомобиль, потому что его ют забрала полиция. Он лишь заглянул в дом, проверяя, не вернулась ли Эстер, и снова уехал. В половине девятого родственники Стива, не участвовавшие в поисковой операции, пришли посидеть с Констанцией. Та болезненно реагировала на появление у порога чужих людей, потому что постоянно думала об Эстер. Все ее существо было преисполнено ожидания, она так сильно жаждала увидеть дочь, что, казалось, ее тело вибрировало от напряжения.

Бестактное время не замирало, безжалостно летело минута за минутой. Шел выпроводила родственников Стива. Она отвечала на телефонные звонки и сказала журналистам, что семья не будет делать каких-либо заявлений. А потом в поздних вечерних новостях показали фотографии Эстер. Для Констанции это был шок. Мозг на мгновение словно взорвался: «Наконец-то! Вот она! Нашлась!»

Ее охватила неконтролируемая жажда деятельности. Мысленно проигрывая разговор со следователем, она пошла в комнату Эстер, чтобы понять, где искать дочь: вдруг она что-то не заметила. Констанцию не покидала надежда, что Эстер все же прячется в своей комнате. Вместо дочери она обнаружила там Стива. Он сидел в темноте, спиной привалившись к белой дверце встроенного шкафа. На подъездной аллее машины не было, и она не слышала, как он вошел в дом. Стив плакал, содрогался всем телом от беззвучных всхлипов. Констанцию он не заметил, потому что ладонью прикрывал зажмуренные глаза. На него было жалко смотреть, как и на любого человека, который силится подавить рыдания. Констанция попятилась, вся ее целеустремленность сдулась. Она прошла в кухню и, избегая взгляда Шел, сказала, что Стив вернулся с поисков и ей лучше уйти домой, к детям. Настенные часы в кухне показывали одиннадцать вечера.

– Я не хочу оставлять тебя, милая.

– Иди домой, Шел. – Это прозвучало грубо, но Шел не обиделась.

– Конечно, ты хочешь побыть со Стивом. Но, если что, звони, ладно? Я сразу прибегу. – Все невысказанное осязаемым облаком нависало над ними. – Все будет хорошо, – добавила Шел. – Вот увидишь.

Констанции было важно, что подруга пришла поддержать ее. Она крепко обняла Шел.

– Шел, сегодня утром…

– Не думай об этом, милая. Вот Эстер найдется, тогда и поговорим.

Констанция с тоской смотрела, как уезжает подруга. Ей захотелось позвонить Шел сразу же, едва та села в машину.

* * *

В начале первого ночи вернулись следователи. Шел уехала с час назад, и в доме находились только Констанция и Стив. Стук в дверь раздался, когда он снова готовился идти на поиски дочери. Сообразив, что происходит, Стив спокойно спросил, можно ли отдать фонарь жене. Констанция забрала у мужа фонарь, безмолвно наблюдая, как его выводят из дома. Ей показали черную туфлю дочери – в запечатанном полиэтиленовом пакете с белым ярлыком, на котором были написаны какие-то цифры. Констанция пришла в недоумение: что это может означать? Женщина-следователь сообщила, что туфлю Эстер нашли в машине мужа. Ее напарник уже посадил Стива в полицейский автомобиль.

– Но ведь после обеда он был на работе.

– Миссис Бьянки, я вам глубоко сочувствую. Самое лучшее сейчас – дать нам во всем разобраться. Наши коллеги проведут у вас обыск. У вас есть что сообщить нам до того, как они начнут?

Констанция подумала о том, что рассказала ей Шел. Слова звенели в ушах, но выдавить их из себя она не могла. Она покачала головой.

Следователь спросила, есть ли кто-то, кому она могла бы позвонить, и Констанция продиктовала телефон Шел. Сержант Майклс предупредила: если позже выяснится, что Констанция утаила от них важные сведения, против нее может быть выдвинуто обвинение. У Констанции мелькнула мысль, что, пожалуй, все же надо бы сообщить ей то, что она узнала от Шел. Но ведь Стив – ее муж, и его задержала полиция. Нет, она не может дать показания против него. Констанция не знала, что и думать.

Следователи уехали. Констанция сидела за столом в кухне, пока полицейские производили в доме обыск. И, как это ни нелепо, ей казалось, что они непременно отыщут Эстер в одной из комнат. Ведь бывает же так, что утерянная вещь неожиданным образом обнаруживается сама собой, когда к поискам привлечен кто-то посторонний.

Позже Констанция поняла, что уже приняла решение. Продиктовав следователю телефон Шел, она подсознательно сделала выбор. В душе ее произошел некий сдвиг, что-то в ней умерло, когда она увидела туфлю дочери в запечатанном прозрачном пакете, и больше не возродится.

Приехала Шел. Констанция впустила ее, проверив, чтобы дверь осталась незапертой. Ей казалось очень важным, чтобы обе двери – входная и черного хода – не были закрыты на замок. Она боялась, что Эстер, не сумев попасть в дом, просто повернется и снова исчезнет в ночи. Шел принялась мыть посуду, заваривать чай, а Констанция смотрела на график дежурств Стива, висевший на холодильнике. Конечно, он был на работе после полудня. Это какое-то недоразумение. Его ключи от дома до сих пор лежали на кухонном рабочем столе.

Шел не спросила, что произошло. Констанция сидела за столом, на том самом стуле, на который она периодически присаживалась с трех часов дня. Каждый раз, вставая с него, она надеялась, что сейчас увидит, как Эстер входит в дом. Даже не верилось, что с тех пор прошло девять часов. На зеленой скатерти виднелись круги от чашек. Это постарались родственники Стива: не зная, что делать, они в смущении сидели за столом и торопливо пили чай, чтобы поскорее уйти. Час был поздний, но Констанция все ждала, что Эстер вот-вот прибежит домой и примется рассказывать, что она потеряла туфлю и потому так долго не возвращалась – боялась, что мама из-за этого рассердится на нее. Стив вернется и выяснится, что следователи – мошенники, вели фиктивное расследование. Но теперь эти заезжие аферисты испарились, и все будет как прежде. Утренний разговор с Шел ей просто приснился – кошмар, омрачивший ее жизнь в часы бодрствования. Такое с ней уже бывало: порой она просыпалась с обидой на Стива за то, чего он на самом деле не совершал.

Шел сидела с ней в кухне. В час ночи Констанция поднялась из-за стола и пошла в спальню, чтобы позвонить матери. Обычно они разговаривали по телефону раз в год, в день рождения Эстер. Сейчас она решила ей позвонить, потому что, несмотря на все их разногласия – несмотря на то, что мать никогда не была для Констанции палочкой-выручалочкой, – ждала, что та решит все проблемы дочери. Как в игре: берешь карточку, а на ней написано: «С нее хватит. Она больше не выдержит».

Услышав в трубке сонный недовольный голос матери, Констанция расплакалась. Рыдала так громко, что Шел прибежала из кухни. Она взяла у нее трубку и тихим голосом объяснила ситуацию.

– Шел, скажи ей, чтоб не приезжала! – истерично вскричала Констанция, чтобы Шел поняла, насколько это важно.

Та удивленно посмотрела на Констанцию, но просьбу ее передала, а еще через несколько секунд кивнула и повесила трубку.

– Она не приедет, – доложила Шел так, словно сама не верила в то, что произносила. – Просила позвонить ей, как только что-то станет известно.

Констанция с ужасом представила, как вела бы себя мать, будь она здесь, рядом. В комнате стало бы нечем дышать.

Почему она не способна противостоять тем, кто ее окружает? Это ее проклятие, ее крест.

Констанция вернулась на свой стул.

Она хотела спросить у Шел, как ей теперь вести себя со Стивом, что вообще это значит, но лицо, казалось, отяжелело от слез, набухло, да и не знала она, как выразить свои мысли словами. Она заметила, что лицо Шел тоже мокро от слез, и внезапно ею овладела неодолимая потребность поговорить о чем-нибудь, о чем угодно, только не о том, что сейчас происходит. Нога, на которую утром упала чашка, до сих пор болела. Казалось, это было тысячу лет назад.

– Я тебе рассказывала, почему мы с мамой не общаемся? – спросила Констанция. Она знала, что не рассказывала, но так было проще всего начать разговор.

Шел покачала головой, отирая лицо тыльной стороной ладони.

– Мой отец умер, когда я была маленькой, но я хорошо его помню. В нем было все то, что маме не дано. Доброта, сердечность. Когда он занимался мной, уделял мне внимание, казалось, кроме нас двоих, никого в мире не существовало.

Чайник вскипел, и Шел встала, чтобы заварить чай.

Констанция даже не посмотрела на нее, а продолжала говорить, глядя на скатерть.

– После его смерти мама долго оставалась одна. Но потом начала встречаться с одним из его друзей. Открыто, не таясь. Он периодически навещал ее, справлялся, как у нее дела, и они постепенно сблизились. Но свои отношения не афишировали. Я ни о чем не догадывалась, пока он не переехал к нам.

Констанция вспомнила себя в подростковом возрасте. Внешне она была пай-девочкой. При матери, от которой веяло ледяным холодом, никакой другой она быть и не могла. Но порой в глубине души она позволяла себе злиться, гневаться на несправедливость судьбы: почему не мама умерла, а отец?

– Фрэнк во многом был как мой отец, – продолжала Констанция. – Добрый, сердечный человек.

– Никогда не слышала, чтобы ты говорила о нем, – заметила Шел, ставя на стол две чашки с черным чаем. Молоко в доме кончилось.

В присутствии матери Констанция испытывала ужас, но потом, когда отчим клал ладонь ей на спину, ее словно окутывало прозрачное облако. Мягкое, теплое, с красными и фиолетовыми прожилками, подобно гигантским галактическим туманностям, которые запечатлевают на фото.

– Мне ты можешь рассказать, – подбодрила Шел Констанцию, вплотную придвинувшись к ней на стуле.

– Она застала нас вместе. Мне было пятнадцать. Он просто обнял меня. Наверное, хотел подарить мне немного тепла. Но мама вообразила бог весть что, стала орать на весь дом, слушать нас не желала. Она так и не простила ни его, ни меня.

Жалость Шел была бы для нее невыносима. Но та и не думала ее жалеть.

– Значит, не видать тебе поздравительной открытки на Рождество, – пошутила Шел.

Констанция рассмеялась. Ее смех непривычно звонким эхом рассыпался по темной комнате. Констанцию захлестнула волна благодарности. Ей вспомнилось, что было потом. Мать отправила ее в школу-интернат. Она была одна в целом свете, пока не познакомилась со Стивом. Тогда она впервые за долгое-долгое время почувствовала, что, возможно, встретила человека, которому не безразлична.

– Прости, – промолвила Шел. – Досталось тебе. А ты ведь девчонкой совсем была.

Констанция не поощряла общение Эстер с бабушкой. Помнится, когда она последний раз задумывалась об этом, ее охватила грусть, но грусть не глубокая, не затрагивавшая струны ее души. Эту ситуацию она воспринимала как сторонний наблюдатель, но теперь ощущение отрешенности исчезло. Чувство было такое, будто она подставила ветру обритую наголо голову. Вообразив, как ее дочь лежит где-то холодная и обнаженная, она снова расплакалась.

Шел терпеливо ждала, когда подруга успокоится и продолжит свой рассказ.

– Стиву я об этом не говорила. Он просто принял как факт, что мы с матерью не общаемся. Знаешь, это наводит на определенные мысли. Как можно было утаить от мужа нечто столь важное? Как я могла не поделиться с ним? Что еще мы скрываем друг от друга?

Констанция была уверена, что Шел понимает, о чем она говорит.

Та поглаживала ее по плечу. То ли потому, что из глаз Констанции снова хлынули слезы, то ли, наоборот, Констанция заплакала потому, что Шел гладила ее. Трудно сказать.

1 Ют (англ. ute) – разговорное название пикапа в стиле coupé utility, легкий коммерческий автомобиль с открытой грузовой платформой. В отличие от классических пикапов передняя часть юта оформлена в стиле двухдверного купе (отсюда и название стиля coupé utility). Популярное авто в Австралии. – Здесь и далее – прим. пер.

2 Мистер Мистофелис – персонаж мюзикла «Кошки», кот-чародей.

3 «Майло» (Milo) – солодовый порошковый продукт со вкусом шоколада, производимый Nestlé, обычно смешивается с молоком, горячей водой. Первоначально он был разработан в Австралии Томасом Мэйном в 1934 году.

4 «Ламингтон» – популярное австралийское лакомство: бисквит прямоугольной формы, облитый шоколадной глазурью и обсыпанный кокосовой стружкой. Десерт назван в честь барона Ламингтона (1860–1940), губернатора австралийского штата Квинсленд в 1895–1901 гг.

5 Фут – мера длины, один фут равняется 0,3048 м. 6 футов = 182,88 см. (Прим. ред.)

6 Дэвид Фредерик Аттенборо (род. в 1926 г.) – британский телеведущий и натуралист, один из пионеров документальных фильмов о природе.

7 День Австралии – национальный праздник, отмечается ежегодно 26 января или в первый понедельник после него. Официальный выходной день. Провозглашен в честь 26 января 1788 г. – дня официального объявления восточной части материка и острова Тасмания, а также территории до 135° западной долготы включительно владением Великобритании после прибытия на материк первой партии ссыльных и их конвоиров на кораблях Первого флота под командованием английского капитана Артура Филлипа (1738–1814).

8 Имеется в виду австралийский футбол – командная игра, включающая элементы баскетбола, классического футбола, ирландского и американского футбола и регби. В процессе игры разрешается применять силовые приемы.

9 «Бесконечная история» (The NeverEnding Story) – кинофильм совместного производства ФРГ и США, снятый в 1984 г. по мотивам одноименной книги немецкого писателя Михаэля Энде (1929–1995).

10 Лига ветеранов армии и флота Австралии (Returned Services League of Australia) создана в Мельбурне 3 июня 1916 г. Цель деятельности – сохранение памяти о тех, кто пострадал или погиб во время войны; оказание помощи нуждающимся ветеранам. Издает ежемесячный журнал, проводит съезды, организует праздники.

11 «Авансцена» (Center Stage) – американский фильм режиссера Николаса Хайтнера о студентах художественного колледжа, мечтающих о большой сцене. Премьера состоялась в 2000 г.

12 IGA (Альянс независимых производителей продовольствия) – австралийская компания, учрежденная в 1926 г. Объединяет местных семейных производителей продуктов питания.

13 Footrot Flats – комикс, созданный новозеландским художником-карикатуристом Мюрреем Боллом. Печатался в газетах в 1976–1994 гг. «Футрот-Флэтс» – название фермы, где происходят события в комиксе.

14 «Эскимо» (Eskimo) – название первых переносных холодильников в Австралии; широко употребляется в настоящее время.

15 Сент-Кильда (St Kilda) – популярный приморский пригород Мельбурна, находится в 6 км от центра города.

16 Ликер на основе виски.

Продолжить чтение