Не дай Бог, такое пережить моему врагу

Дома меня не ждали, но жена обрадовалась моему приезду раньше времени, а Максим вдруг прижался к ногам, обнял их и сказал целое предложение:

– Я забыл, что у меня папа был.

В доме сутра отключили газ, и жена решила сварить мне борщ на электроплитке. Она ушла на кухню. Розетка находилась сразу на входе в кухню за остеклённой дверью. Она поставила плитку на пол и стала варить щи, а мы с сыновьями остались в зале. Я подошёл к коляске, и Сергей заулыбался мне. Максим начал показывать папе, чему он научился в моё отсутствие. Вначале он качал коляску, пока Сергей не уснул. Потом сын начал гонятся, за залетевшей в конце лета в комнату назойливой мухой. Бил её свернутой в трубочку газетой, если муха садилась на кровать или на стену, когда он мог достать её. У Максима это ловко получалось. Он боялся, что муха укусит его братика. Муха залетела через завешенный тюлем проём балконной двери, и никак не хотела покидать нашу комнату. Уставшая от погони за ней сына, муха садилась на потолок и переставала жужжать. Тогда Максим с испариной на лбу садился мне на колени и говорил:

– Всё папа, муха испугалась меня и улетела. Не укусит моего братика.

В этот момент сын чувствовал себя победителем над мухой и требовал от меня награду, рассказать ему сказку. Тогда я рассказывал ему сказку по его выбору, а сам думал, как быстро летит время, ведь меньше, чем через три месяца Максиму исполнится два года. В это время жена сварила наваристый борщ с жирным куском мяса на свиной косточке. Я услышал, как аромат от него распространился по всей квартире. Тогда толи я изголодался по нормальной еде в командировке, толи борщ был очень вкусный, этого я не узнаю никогда, но мне очень захотелось есть. Сварив борщ, жена вынула вилку из розетки и спрятала шнур в угол кухни между дверью и плиткой со стоящей на ней кастрюлей. Затем открыла нараспашку дверь в кухню, прижав её, насколько это было возможно к плитке. Борщ на плитке оказался закрытый дверью от посторонних глаз и вездесущего ребёнка. После этого жена зашла к нам в комнату, и сказала:

– Сейчас борщ простынет, и мы пойдём на кухню покушаем.

Поэтому папа идёт мыть руки с мылом на кухню, санитарная комната сейчас занята, а Максим поможет мне сменить ползунки братику.

Что делать, приказ начальника закон для подчинённого. Я пошёл на кухню и в мыслях похвалил жену, за то, что она научилась после моих замечаний не оставлять горячие кастрюли на плите, а прятала их в духовку плиты, даже сейчас, когда был отключён газ, кастрюлю она спрятала в духовку. Я расстегнул ворот рубашки и начал мыть на кухне над раковиной руки лицо и шею, сначала смочил их водой, потом стал намыливать мылом. Маша сняла ползунки с Сергея подтёрла младенцу попу и оставила того подёргать голыми ножками, а сама с грязными ползунками пошла в санитарную комнату, чтобы простирнуть испачканные ползунки и принести новые. По ходу движения жена, наверное, только прикрыла дверь из комнаты, потому что она оказалась открытой. В это время, назойливая муха, громко жужжа, слетела с потолка на ручку коляски и выбирала момент, чтобы сесть на открытое тело младенца. Наглость незваной гостьи, разозлила Максима. Он схватил газету и ударил по мухе, та упала на пол, но сразу ожила, поднялась вверх и от страха вылетела через дверной проём в коридор, спасаясь от мальчишки. Тот погнался за ней, муха с коридора улетела на свет и оказалась на столе на кухне. Я в это время уже промывал от мыла глаза. Услышав голос охотника, я произнес:

– Сынок, оставь муху в покое, пока не разбился, всё ровно ты её не убьёшь, она уже старая и хитрее тебя.

Тут подраненная муха набралась сил и от греха подальше перелетела на окно, но долетела только до подоконника. Максим подкрался к подоконнику и точным ударом, газетой убил муху. От радости он поднял руки вверх, начал прыгать на месте и кричать:

– Попа, смотри, я убил муху! Папа, смотри, я убил муху! Она больше не будет обижать моего братика.

Я в это время вытирал шею полотенцем, и раньше, чем Максим закричал, уже смотрел на сына, и видел последний момент его охоты.

– Молодец, но мама велела тебе быть возле братика, слушайся её.

Произнёс я и начал вытирать лицо полотенцем. Дальше я ничего не видел, только слышал шаги ребёнка в сторону двери. Когда я закончил вытираться и поворачивался к вешалке, чтобы повесить полотенце, то увидел, что дверь кухни полуоткрыта, на полу стоит плитка, под ней раскалённая спираль красного цвета, хотя вилка с розетки выключена. Борщ в кастрюле медленно кипел, но пар не выделялся. Но самое главное Максим уже начал подгибать ножки, он садился на кастрюлю. Всё это увидели мои глаза, ситуацию мой мозг оценил в долю секунды, и я с полотенцем в руках бросился к сыну и выхватил его из кипящей кастрюли. Слава Богу, он только начал опускаться в неё, но кастрюля уже наклонилась и жидкость из борща лилась по его колготкам. Максим уже был в моих руках, когда раздался душераздирающих крик моего сына одновременно с падением кастрюли на пол. А дальше всё как в тумане, как кто-то руководил мною. Я велел, прибежавшей на крик жене, снять с ребёнка колготки. Та, не помня себя, взяла в руки концы горячих, провисших от жидкости колготок, и с закрытыми глазами стащила их вместе с кожей ребёнка.

Максим уже не кричал, у него не было сил на это, как оказалось, у ребёнка был болевой шок. Увидев ноги ребенка без кожи, я велел жене, на кровати расстелить чистую белую простыню, свернув её пополам. Сам левой рукой открыл холодильник и взял из него бутылку растительного масла, в правой руке у меня был ребёнок. Когда я прибежал к постели, простынь уже лежала на ней. В полулитровой бутылке оставалось грамм двести масла, и я вылил его всё на простыню, затем завернув в неё ребёнка. Максим молчал, не подавал признаков жизни. Я обернулся на жену, она лежала на полу, потому что увидела ноги ребёнка без кожи и потеряла сознание. Я прибежал в коридор и одел на свои обожженные ноги в пузырях, без носок, туфли без шнурков. Затем вернулся к кровати, взял перед собой сына на руки, раскрыл нараспашку входную дверь в квартиру и побежал по лестнице вниз, перешагивая через ступеньку. На крыльце я чуть не сбил с ног Галю Волкову, я даже не остановился, лишь крикнул на ходу, чтобы она вызвала скорую помощь Маше.

Бежал я на подстанцию скорой помощи, до которой по тротуарам было больше километра. Но бежал я напрямую, по улицам и через дворы, и наверно не обращал внимания на светофоры. Мой забег и мой внешний вид, вызвал подозрения у двух милиционеров, которые начали преследовать меня после триста метров моего забега, когда я не остановился на их окрики. Я бежал изо всех сил, и не обращал внимания на окружающих, которые недоумевая, смотрели в мою сторону. У меня сейчас была только одна мысль в моей голове, быстрее попасть на подстанцию скорой помощи. На подстанцию я вбежал в приёмное отделение в первый кабинет с врачами, положил сына на столе и развернул перед ним простынь, сидевший на приёме мужчина сразу вышел с кабинета и успокоил возмущённых больных, получивших травмы и ждавших приема. Пока я отдышался и стал рассказывать сестре, что случилось. Молодой врач сообразил сам, что надо ребёнка вывести из шокового состояния. Спустя некоторое время сын сильно заорал, я понял, что он вернулся в наш мир. Дальше малыш только стонал, и смотрел на меня широко раскрытыми голубыми глазами полными слёз. О чём думала тогда головка маленького мальчика, мы никогда не узнаем. Тогда счастливая беззаботная жизнь моего сына в одно мгновение превратилась в ад, но он не выпускал из своей руки мой палец, держался за него из последних сил. Пока сестра записывала мой рассказ о несчастном случае, врач уже успел связаться с ожоговым центром и сообщил им, что к ним сейчас привезут тяжело обваренного ребёнка, мальчика до двух лет, с предварительным диагнозом: «Семнадцать процентами ожога кожи и мягких тканей второй – третей степени». Ожоги в области попы, промежностей, и двух ног. По словам папы, мальчик сел в кастрюлю с кипящим борщом. По нашему предположению температура такого жирного борща может доходить до трёх сот градусов. Когда я вышел из здания подстанции с сыном на руках в сопровождении врача, ко мне подбежали два милиционера с разных сторон, и хотели меня задержать. Врач вступился за меня:

– Что опять ловите водителя за превышение скорости? Так он вынужден был это сделать. Привези он ребёнка на пару минут позже, ребёнок умер бы от болевого шока, не приходя в сознание.

После его слов, нас с сопровождающей бригадой посадили в карету скорой помощи, а врач вернулся в свой кабинет и продолжил приём больных. Через двадцать минут мы уже были в приемном отделении ожогового центра. Скорая помощь, вызванная Волковой Галей, приехала лишь через полчаса, и оказала жене посильную помощь. С этого времени у жены пропало молоко, врачи потом скажут, что это произошло на нервной почве. Уже сидя в карете скорой помощи, я почувствовал, что пошёл ветерок через открытые окна в салоне, хотя на улице было за двадцать градусов. Я захотел снять с себя мастерку и только тут заметил, что мой спортивный костюм хоть выжимай. Даже верх сидения подо мной стал мокрым от пота. Тогда я попросил у сестры одеяло и укрыл дрожащего от боли ребёнка. За время поездки на молодом теле спортивный костюм почти высох, но запах пота от моего тела заполнил весь салон. Максим за дорогу совсем обессилел, и я осторожно вытащил свой палец из его руки.

В приёмном отделении у меня забрали ребёнка, а сопровождавшая меня бригада отдала документы и уехала на очередной вызов. Молодой крепкий мужчина лет сорока в белом халате, взял их моих рук сына и унёс в реанимационное отделение. Девица лет тридцати, наверное, кастелянша, выдала мне больничную пижаму и штаны, после чего отправила в душ. Там я вымыл себя и простирнул в тазике хозяйственным мылом свои плавки и спортивный костюм. После завершения помывки я сильно отжал все постиранное, плавки одел на себя, а костюм завернул в полотенце и вышел на то место, где я был до этого. За столом уже сидела женщина в белом халате и заполняла молодой паре документы. Мальчик четыре года, ожог десять процентов третей степени, через неделю пребывания в ожоговом отделении дополнительно заболел пневмонией. В конце третей недели летальный исход. Услышав эти слова, мной овладел страх, и я убежал по этажу искать своего сына. И сразу наткнулся на врача, который забрал у меня Максима, он шёл без ребёнка принимать очередных больных.

– Где мой сын? – Набросился я на врача.

– Ваш ребёнок в реанимации, что в наших силах мы сделали. Вы побудьте пока в холле, на третьем этаже. После обеда придёт заведующая, её кабинет на втором этаже, только она может решить в какую палату вас положить. Беда в том, что у нас палаты только мужские и женские, есть две детские палаты, но они переполнены, да и с детьми лежат женщины, но это не ваш случай. Извините, там уже привезли очередного больного, – после этих слов врач удалился по своим делам.

Я поднялся на третий этаж и стал ждать прихода заведующей отделением. Время тянулось мучительно медленно. Я прочитал всю информацию по ожогам, на множественных стендах под стеклом, они были развешаны на стенах большого холла. Изучил статистику летальных исходов при ожогах и показатели ожогового центра на фоне других больниц. Наш предварительный диагноз не сулил нам ничего хорошего, даже при небольшой площади ожогов третьей группы, маленькие дети, находясь круглосуточно в палате, где гниёт своё тела, и тела других больных всегда заболевали пневмонией. По статистике многие из них умирали не от ожогов, а от пневмонии и общей стафилококковой инфекции организма. Я решил не искушать судьбу, а подключить всех кто может мне помочь. Но беда в том, что во всех моих друзей был железнодорожный номер, а с телефона автомата, который был в холле, не было выхода на железную дорогу.

Я прошёлся по коридору третьего этажа с конца в конец, молодая сестричка на сестринском посту разговаривала со своей мамой живущей на улице Авроры. В коридоре час назад помыли полы с хлоркой, и её запах смешивался с гниющим запахом человеческой плоти. Оба запаха были мне противны, и я спустился на второй этаж. В коридоре второго этажа воздух был свежее. Сестричка лет двадцати исправно выполняла предписания врачей, она то и дело открывала двери в палаты, заносила больным капельницы и ставила уколы. Я нашел кабинет заведующей первым ожоговым отделением, остановился у него, и стал наблюдать за работой медицинской сестры. Просчитал, что если сестра несла две капельницы в палату, она там задерживалась на несколько минут и этого времени мне хватит, чтобы позвонить секретарю вагонного депо и передать информацию о себе Пивоварову Ивану Юрьевичу. В ВЧД-7 секретарь была в возрасте, у неё болела нога, и она сидела всегда на своём рабочем месте, ей оставался год до пенсии, и относилась она ко мне с уважением, даже заботилась о моём здоровье. Когда мимо меня прошла медсестра с двумя капельницами, то сказала, что заведующая будет через два часа, и мене лучше вернуться на свой этаж. Я понял, что лучшего момента у меня уже не будет и пошёл на третьи этаж мимо стола медсестры, где стоял телефон. Поравнявшись с ним, я остановился, обернулся назад, и посмотрел на сестру с капельницами, она шла в дальнюю по коридору палату. Тут я решился и снял трубку телефона. По кодовой цифре вышел на Железнодорожную АТС и набрал номер начальника Вагонного депо. Услышав знакомый голос, я сказал:

– Любовь Михайловна это Виктор Леонидович. Срочно передайте Ивану Юрьевичу, что я нахожусь в ожоговом центре. У меня двухлетний сын обварился и находится в реанимации, пусть он подымет всех наших общих знакомых, и выйдет на главврача. У них есть больше часа, чтобы помочь нам. В первую очередь нам нужна палата, где меньше всего больных с ожогами. Больше я вам не смогу позвонить, в автомате нет выхода на нашу АТС.

– Сынок я всё сделаю, как ты просишь. Держись и верь в лучшее, – услышал я из трубки и положил её.

Я даже успел сделать несколько шагов, как услышал, что сестра вышла с палаты. А я вернулся в холл, отодвинул штору у крайнего окна и посмотрел на батарею отопления, на холодной батарее за шторой еще висел мой спортивный костюм и полотенце. Я взял в руку полотенце задвинул штору сел на диван и стал ждать. Через полчаса кастелянша нашла меня и отругала за то, что я не сдал полотенце, мол, она не девочка, чтобы бегать за мной по этажам. Я извинился и вернул женщине её пропажу. И опять мучительное ожидание. Наконец наступило время, и вот я в кабинете заведующей первым ожоговым отделением. За столом смазливая блондинка лет тридцати в белом халате, по её внешнему виду и оформленному напоказ холлу, в ней больше было от администратора, чем от врача. Она начала беседовать со мной свысока, стремясь показать, что её не зря поставили на такую должность: