Живые души

Покинув свое бренное тело, я положенное время пребывала «рядом» с домом, где я провела последние годы земной жизни, по традиции напоминая о себе бывшей родне, и не без некоторого облегчения взмыла на «небо» сразу же после сороковин. Ситуация была для меня довольно неопределенная, что называется между небом и землей, я еще к этому не привыкла. Я еще очень молодая душа, это было первое мое посещение Дольнего мира, и хотя я скорбела по Ушедшему, все же новые, теперешние мои перспективы томили своими соблазнами. Конечно, я прекрасно понимала, что в христианской части того мира, куда мне предстояло прибыть, обстановка спокойнее и благопристойнее, чем у соседей. И все же я волновалась. Я смутно припоминаю, что пока я еще мужала для первого воплощения, я ощущала себя совсем незрелой душонкой, рвущейся поскорее воплотиться, я не слишком задумывалась об ответственности за первую бренную жизнь, которая мне досталась. Да, да, первый раз всегда от нас не зависит, это как распределение в советском ВУЗе – получил направление и – вперед, считай, что повезло. Другим приходится и ждать, и хлопотать, и даже… – впрочем, все по порядку. Помню только, что ощущение было такое, будто я бесконечно долго была как бы книгой, которая одновременно читала и писала сама себя, – или нет, скорее – огромной библиотекой, в которой пишутся все новые и новые книги, книги попадают на полки, потом их кто-то читает и пишет свою, еще одну – и так до конца жизни этой библиотеки. Кажется, что вот уже все знаешь, ко всему готова, дайте только «порулить» – ан не тут-то было. И, кстати, первый раз у меня получился не слишком удачный – начала я хорошо, развернулась вовремя, обжилась уютно и без конфликтов и с телом, и с совсем еще молоденьким тогда рассудком, и с Ближними, а главное – с родителями тела. Но потом все как-то пошло наперекосяк, стали портиться отношения со страстями, причем, видимо, я сама была виновата, они вели себя как и подобает, вполне предсказуемо, а я чего-то заартачилась. От меня, помню, постепенно отвернулись и рассудок, и влечения, сперва телесные, потом и в моих собственных вышел скандал, тут наложились чисто внешние события – отец тела пропал на войне, а матери досталось такое, что не дай Бог никому. Мои товарки, душки-соседки, пытались как-то вытащить нас, помочь, был даже случай – вспоминаешь, так слеза прошибает, – самопожертвования ради нас, – но я жила и впрямь как в потемках, стала «себе на уме», хоть и знала, что делать этого не следует. В общем, кончилось все нехорошо и гораздо раньше времени. Говорить об этом мне никогда не приходилось, а вспоминать горько.

Все эти сорок дней я представляла себе, как пройдет мое водворение в мир Горний, и чем больше я об этом думала, тем беспокойнее мне становилось. Конкретно я ничего не могла вспомнить, – так, одни смутные предчувствия. Горний мир отрезан от памяти, он не фиксируется в ней – это уже давным-давно запрещено Богом, Он запер Память во Времени, поэтому ничего определенного люди о нем не знают, хоть мы в них и живем, и всю их жизнь только и делаем, что гадаем о «том свете», бессмертии и рае. Я, например, и сейчас, после Прощания, ничего определенного не могу сказать о той «жизни», которая мне предназначена. Постепенно во мне просто расчищается что-то, похожее на периферийное видение, я начинаю видеть всем своим существом во все стороны – это зрение уже новое, такого Там не бывает, оно позволяет видеть не вещи – их здесь просто нет, а вижу я теперь Идеи, другие Души, может быть, в этот раз повезет и мне откроется Божественное, ну а если нет, придется опять отправляться на круги своя, лелея надежду, обретая веру и проникаясь любовью. Без этого даже нечего надеяться на Возвышение и Приобщение, а плох тот солдат, кто не хочет в маршалы. Маршал – это конечно иносказание. А беспокойно мне потому, что толком не знаю, что Будет и что Делать. Простите, оговорюсь. Будет – это вообще не наше словечко, нет никакой смены состояний, которое измеряется Временем. Это мы внизу усваиваем чудовищный жаргон, в котором «пространство», «здесь», «там», «езда», «далеко», «не успел» – что-то значат. Ничего такого, как «есть», «сейчас», «было», «будет», «потом», «скорее» – этого ничего на самом деле просто нет. Так же нет и «делать» – руками, ногами, головой, – все превращения, которые Там, внизу, надо было «делать» из вещества, энергии или информации, здесь происходят сами собой, нет здесь никакого вещества, не знаю точно, есть ли энергия и информация, но это никого не интересует, насколько я знаю. Мое беспокойство иного толка. Я трепещу перед Лицом своего Грядущего, но перед ним ведь все трепещут. Совершенно одинаково. До сих пор не могу понять, откуда берутся все эти басни об индивидуальности, неповторимости, уникальности душ – все мы настолько похожи, одержимы абсолютно одинаковыми стремлениями и страхами, что особой уникальности я что-то за собой не числю. Насколько я знаю, и соседки мои тоже не бином Ньютона. Но за этим стоит что-то другое – что не знаю, но чувствую присутствие чего-то потаенного, что потом Откроется. От нас никто ничего не скрывает, но мы в разных стадиях зрелости живем, видимо, разными Смыслами. Я начинаю понимать, что в Вечном и Нетленном мире не все так просто, как казалось раньше, что здесь тоже есть и рождения, и смерти, но не знаю, что это значит. Как можно родиться в вечности, если рождение – это начало? Как можно умереть, если ты в вечном покое обрел также и вечное блаженство, а стало быть, и Бытие. Я уверена, что мне будет открыто Все, и меня охватывает необычный познавательный зуд, – не болезнь, не смятение, а своего рода вибрация, когда я вся целиком готова к чему-то невероятно новому и в то же время давно желанному. И я нараспашку стремлюсь к неведомому, предчувствуя его горькую, сладкую боль. Я приму ее как жертву своему Будущему, и я не стану раскаиваться.

Сама не заметила, как попала «в очередь» на Суд. Правда, очередь – это условность. Нет помещения, где все стоят и сопят друг другу в затылок и ждут своего шажка к заветной цели. Ожидание – это сугубо внутреннее состояние меня самой, когда во мне раскрываются как бы заново мои способности дать Отчет. Прежде, чем я сама себе его не дам, я еще не готова Предстать. Перед кем – это уже дело второе. Кстати, мне иногда кажется, что предстать мне предстоит перед чем-то очень родственным, близким, вовсе не страшным, чуть ли не перед собой самой, но только в какой-то новой, еще неизведанной прежде праведной силе. Странно, не могу же я быть себе судьей, я не вправе себя оценивать со стороны, как же это? Неужели мне придется вновь пережить все мучения и ужасы, виной и свидетельницей которых я была Там? И как во мне возникнет эта новая сила, отчего не вела она меня праведным путем по Дольнему миру, почему не уберегла от падений? И разве честно теперь судить да рядить о том, что было, если это былое так беспомощно и темно? Слишком легко сегодня осудить себя вчерашнюю. Если в одну реку нельзя войти дважды, то нет никаких правых и виноватых, есть лишь череда вынужденных поступков, всегда чем-то обоснованных и чем-то оправданных. Хотя чего там лукавить, я всегда понимала и понимаю это сейчас, что именно я и была стержнем, на который нанизываются поступки, или который их не приемлет – по наитию или размышлению зрелом – это уже все равно. Вот это стержневое в себе мне и надо понять, просветлить, рассудить – и тогда я буду готова.

И все-таки очередь существует. Мы все, воспарившие недавно, находимся в одинаковом положении, решаем одни и те же проблемы, и открыты друг другу как на духу. Все мы претерпеваем то, что сами с собой делаем, и имя сему – просветление. Когда оно наступает, мы уже не принадлежим более Ушедшему, теперь мне это ясно, мы уже становимся другими, – не то, чтобы рвем связи с ним, но Претерпеваем Превращения. А тот, что дольне Ушел, уже нет. В этом, собственно, и вся разница. Не потому ли, кстати, говорят, что не живет тот, кто не меняется? – не знаю, просто у нас разные критерии «жив – не жив». У нас жить – это думать о жизни, переживать ощущение ее постоянного и неоспоримого присутствия. Мысль и предмет мысли нацело совпадают, но это не чистое мышление, уж простите мне такой вульгарный оборот, а скорее чистое Бытие. И мое есьм в нем. Кстати, признаюсь, что уже почти все забыла, как Там было принято считать и думать—это уже добрый знак, значит, я уже полностью Здесь. Даже слегка дрожь пробивает от сознания, что Просветление влечет за собой Забвение, – неужели это так обязательно, отречься от дорогого пережитого, от слез и восторгов, от умиления и сострадания, чтобы Просветиться? Разве нельзя было оставить нам хоть часть памяти, ну хоть самое важное или приятное, сохранить это в себе для дальнейших Превоплощений?

Смешно подумать, как себя будет чувствовать здесь душа какого-нибудь профессионального социолога, или историка – в общем человека, всю жизнь верившего в то, что душа человека – произведение общественное, только в обществе заводится, взрастает и процветает. Понимаете, нет вообще никакого общества, нет никакой истории, нет никакой коммуникации и вообще всего того, о чем они Там пели как о сущности души. Мы есть, а этого ничего нет. Как объяснить наше собственное существование, я сама не знаю – чуть было не сказала «и знать не хочу», но это неправда, конечно, хочу, но робею – это знание мне не по зубам, я просто боюсь это знать – ведь для нас знать – это быть. Я не хочу менять ничего – неумелыми своими попытками изменить свое бытие – не значит ли его вообще испортить, прекратить? Я чувствую, что раз нет ответов на эти вопросы, значит, и вопросы какие-то неправильные, не надо было их задавать, потому что если нет ответов, значит, бесполезно спрашивать. Это то же самое, что стучаться в полную глухоту. Все равно ничего не узнаешь, у нас тут не академия наук, никакого вам тут свободного познания, никаких экспериментов и раскрытия секретов. Нет никаких секретов. Есть Таинства, но главное есть Праведное знание, – вот ему и следуй. И все будет в порядке, если этот порядок нарочно не нарушать. А кому это здесь надо? Разница, кстати, огромная: глухота – вязкая и неотзывная, это безответная бездна. Таинство – мерцающая глубина, откуда тебя манят озарения. Тебе в принципе доступно все, что скрыто в безднах Таинств, но ты абсолютно бесплодна наедине с глухотой. Вот вам разница между атеизмом и верой, как я ее понимаю. Вот теперь мне открылось: есть вопросы, подрывающие веру – это вопрос о Памяти, например. Или о знании. Знать что-нибудь о себе – это вывернуть себя наружу своей сущностью – то есть вытряхнуть из себя кучу маленьких жизненных секретов и пустячков, которые висят на стенках твоего дома как старые фотки и безделушки – понимаете меня? Помнить, все что с тобой было – это наверное все время быть погруженной в хаос случайных эпизодов, событии, необязательных всплесков бытия, которые вообще могут не иметь никакого смысла. Зачем она, эта самая память, вообще тогда нужна? Почему ее запретили? Да какая мне разница, запретили, значит ради моего же блага. Ну их, эти вопросы. Их задавать я больше не буду. Вот в чем одно из моих первых Просветлении!