Глиняная девочка

Венька покачала ногами, потом в носу поковыряла, но и в этом занятии разочаровалась очень скоро. Душа просила чего-то сложного, мудрёного, чему не знала названия, рвалась в какие-то смутные дали.

– Вырасти хочу, – сказала Венька вслух, и будто бы вытянулась немного в длину, но поди проверь. Потянула себя за палец – вроде и тянется, а вроде и нет. Напасть.

 На крыльце, вглядываясь в тлеющий берестою горизонт, курил свою дымную отраву дед Кандей. Душа его молчала, наглотавшись дыма, и старый кузнец наслаждался каждой минутой этой передышки. Лишь бы думать о какой-нибудь чепухе. Вот, к примеру, сколько уже кружит над лесом чёрный дронок – и кружит, и кружит, добычу выцеливает. Так и скользит бесшумно над самой закатной кромкой, то вправо вильнёт, то влево, то вдруг уйдет под облака. И вчера так кружил до самого рассвета, ни с чем и улетел.

– Низко флает. Говорят, не к добру, – Улат, черноглинный купчишка, никогда не здоровался и никогда не прощался, и вечно-то нелегкая его приносила, когда и языком ворочать неохота.

– Говорят, что кур доят, – проворчал Кандей и пустил дым носом. Купец не понял, но смолчал, глядя задумчиво в небо. Дронок зашел на новый круг, и вдруг спикировал стремительно и хищно, огласив лес пронзительным визгом. Потом снова стало тихо, даже тише, чем прежде.

– Ублюдки, – покачал головой Улат.

– Ублюдки, – согласился дед.

– Что, глины-то нет? – спросил купец без особой надежды.

– Нет.

– Если плохая есть…

– Нету! – буркнул Кандей неприветливо, и слово его дымным облачком повисло в воздухе.

Улат вздохнул и тронулся с места. На телеге его громоздились свёртки, укрытые клеёнкой.

– Мане от меня поклон, – сказал купец напоследок, и посмотрел как-то странно, нехорошо. Не поверил про глину, или, может, Веньку в окне заприметил. Сам к приказчику не пойдёт, ему за чёрную глину сиринжа светит, в лучшем случае – кандалы и Червий Мешок. Но мужикам разболтать может, а у тех и вовсе вода в жопе не удержится. Мужики-то все за Улатовой телегой бегают, кто через раз, а кто еще загодя караулит. И каждый третий на двух других приказчику наушничает. Никакой им веры, мужикам, особенно у кого морда битая. Если бьют, значит, есть за что. Значит, поймали за какую кляузу.  Только иного что бей, что не бей, а натура у него такая.

– Гнида факовая, – пробормотал вслед купцу Кандей. Настроения не осталось никакого. Теперь уж дело верное. Поедет Улат лесной опушкой, поедет озёрным берегом, в косогорскую сторону. Косых Гор уж три дня как нету – непривычно. Только облако висит, клубится, да пылюку ветром доносит. Поедет Улат старой дорогой, через столетний прииск, и тут-то, там-то подвезёт какого-нибудь мужичонку. У кого за пазухой глины с колобок, у кого пригоршня, а у кого на донце сиринжи маленько. Улат везёт не шибко, а сам-то всё взвешивает, у него весы – не дыхни, воздух можно весить. Даёт скупо, но на одни конторские разве проживешь? На всю Казму не найти мужика, чтоб не ходил по чёрную глину. Спросишь – говорят, мол, ходили с дружками в лес, ублюдков кольями бивали. Обыкновенное дело. Когда и правда так, а иной раз лучше и не пытать. Вот и караулят Улата. Не один, так другой донесёт.

Но делать нечего.  Счёт всё одно на дни пошёл, такого-то шила в мешке долго не утаишь. Со старым приказчиком, может, еще вышло бы договориться. Тот был здоров, как медведь, с кузнечной рукой, и нрава самого сурового, но не без понимания. А нынешний навроде хоря, мал-вонюч, и в рот ему ничего нужного не клади. Старый поехал лесом на светлогорскую заставу, да так и сгинул. Может, ублюдки подстерегли, а то и беглые. Последнее даже вернее, ублюдки-то его крепко боялись, хотя, конечно, большой стаей могли и осмелеть.

 Докурил Кандей, вернулся в избу. Дым еще гулял в прокалённом его нутре, но прежние тревоги вернулись, стоило взглянуть на Веньку. Та скакала беззаботно на одной ноге, но как деда увидала, остановилась и спросила серьёзно:

– Деда-а, вот ты говоришь, люди бывают из железа, а бывают из глины… А я из чего?

– Опять пальцы грызла?

– Не-а!

– Смотри, Венька, – Кандей добродушно дохнул дымом и подхватил девчонку на руки. – Смотри, отгрызёшь – не жалуйся потом! Пересажу тебе свои, и не станут они тебя слушаться, а будут только шшекотать, шшекотать, шшекотать!

А Венька знай смеялась, звонко, что колокольчик. Девочка как девочка. Только глаза не по годам умные.

– Деда-а! Из чего я, деда? Ну из чего?

– Из теста, – отвечал Кандей, прищурясь.

– Не быва-ает из теста!

– Вот как есть из теста. Это мы с бабкой по сусекам поскребли, по амбарам отмели, да и наскребли по колобочку…

Тут бы Веньке спросить, что за сусеки такие, только опять ее не туда понесло:

– Деда, а бабка где? – и нахмурилась так растерянно, что защемило сердце.  И правда, где же бабка? Только ведь была… всегда ведь была… всегда рядом, только лица отчего-то не вспомнить. Была, а теперь вот нет. Есть холмик без креста за плетнём, и есть Венька.

Самое время было бы опустить малютку на землю, заглянуть ей ласково в глаза и сказать волшебное слово. Хоть и обещал себе Кандей никогда такого больше не делать, но цену своим обещаниям знал давненько. И всё-таки удержался.

– Померла наша баба Маня, – сказал он горько, прижимая девочку к груди. – Я тебе не хотел говорить, огорчать не хотел… Ну-ну-ну, Венёк, ну ничего, ничего… Бабка-то, она… старенькая была уже, пожила хорошо. Не плачь, Венечка, деда уж за двоих выплакался, не плачь…

Венька будто бы поняла, хотя куда ей.  Можно жизнь прожить – и не понять. Помереть, воскреснуть – и всё равно не понимать. Так и подмывало спросить: "Знаешь, Веня, про квантовое бессмертие?" Но очень уж боязно – знает ведь. И так уже брякнул, разбередил старый триггер…

– Ты знаешь чего, Вень… вон, пошшупай, – старый кузнец подвинул Венькину ручонку себе на сердце. – Постучи. Слышишь? А у себя-тко постучи! Ну, похоже?

– Не-а! – всхлипнула малышка.

– Ну вот… Вот это – железо. А вот это, – он пощекотал девочку под подбородком, – это глина. У нас с бабкой Маней три сыночка-то было, все из глины… Только их в солдаты забрали. Раньше только железных забирали, а теперь вот всех подряд. Время такое.

– А какое?

– Да вот, нихайцы чего-то беспокойничают… А у нас ведь как говорят: увидел нихайца – бей!

– Зачем?

– Да такое у них племя… Сами-то всё нихао да нихао, но где один, там назавтра будут трое, а где трое, там и тыща. Они ж как мураши, где пройдут – всё сметут подчистую, и железо, и глину, и воду живую и мёртвую.

Стыдно стало рассказывать Венечке такие глупости, но дед Кандей утешал себя воспоминаниями о том, как в бесконечно далёком детстве ему самому вешали на уши лапшу. Про Санта-Клауса в летающих санях, про то, откуда дети берутся… И ничего, потом сам всё понял, не дураком и вырос. Нельзя же сразу про квантовое бессмертие. Всё, что знать нужно, Венька и так знает, а понимать сама научится.

– Вот и забрал Начальник сыночков наших в солдаты. А мне за добрую службу обещал, что в атаку их не пошлёт. Говорил, даст им из пушки стрелять. Кто ж не хочет из пушки-то…

– А меня заберут в солдаты? – спросила Венька тревожно.

– Нет, Венёк, тебя не заберут… А что, хочешь?

– Нет, – решительно замотала головой малышка, и на глаза её опять навернулись слёзы. – Не хочу! И из пушки стрелять не хочу, даже в нихайцев! Деда-а!..

– Ну-ну-ну, Венёк, – забормотал Кандей, радуясь своей маленькой победе. – Ну-ну-ну…

– Деда, а из чего лучше быть, из глины или из железа? – спросила Венька, успокаиваясь.

– Да кто его разберёт…  Я, вишь, напополам, из того и из сего. Глина мягкая, недолго и служит. Иные чёрной глиной пробавляются, лишь бы свой век продлить, ну да это уж… Зато которые глиняные, те от мамки родятся, и растут, и плодятся, потому глиняных завсегда больше. А железные этого дела не умеют. Железные от кузнеца, а много ли хороших кузнецов? Нет, год от году всё меньше. Тут бы успеть передать своё искусство. Да и железо хорошее поди добудь. Глина глину родит, а за хорошим железом надо глубокие шахты рубить, корячиться, света белого не видеть. Зато уж оно прочное! И век, и другой прослужит. Под Светлой горкой нашли в том годе чудного такого железного человека, стародревнего совсем. Весь покорёженный, напополам разломленный, а бормочет без умолку, только всё непонятно, не по-нашему. Два дня верещал, а там пришли стражники, да на железо его и попилили. Повезли к Начальнику, а он им – вы, так-растак, дурни жидкоглинные! Клеймо не посмотрели! Стали смотреть, а клеймо на ём – самого Вулкана, бога всех кузнецов!..

– Ух! Деда, а он не осерчал?

– Кто, Вулкан? – старик почесал в затылке. Сказать, что ли, волшебное слово? – Нет, вряд ли. Если он живой вообще. Помнишь,  я про войну богов сказывал?

Девочка кивнула. Много помнила такого, чего никогда не бывало.

– Ну вот. Они, боги-то, друг друга тогда насмерть поубивали. Одни говорят, теперь их нету, богов-то. Другие тайком Хозяйке молятся.

Венечка задумалась. Видно было, что стоит ждать от нее каверзного вопроса.

– А Начальник их? – спросила она наконец. Дед вздрогнул.

– Какой-такой?

– Ну, божеский… Который их всех в солдаты забрал и воевать заставил. Он живой еще?

Тут уж Кандей совсем не представлял, что ответить. Разве слово волшебное, да назад часа на три, чтобы уж наверняка… Тут-то запиликал тревожный звоночек. Двести метров. Может, и поделом. И так уже у Веньки уши под весом лапши трещат.

– Посиди-ка тут, малыш, только не шуми, – он усадил девчушку на печку. Сто девяносто, сто девяносто и три, сто девяносто два и семь, да еще трое там и там двое. Двое с постоянной скоростью, остальные как попало. Только органика. Только глина. – Там чужие люди пришли. Я выйду, потолкую с ними.

– Дед! – проорали со двора. Двадцать четыре до нуля, двадцать два до порога. Остальные чуть дальше. – Хэй, дед!

– Какого фака вам надо? – Кандей, подбоченясь, вышел на крыльцо, отфильтровал свет, оглядел гостей. У плетня мялись пятеро конторских стражников, чуть поодаль – местные мужики. Те совсем присмирели, глаза попрятали. Про кузнецов и так всякое говорили, а уж про деда Кандея до самого Хазарда байки сказывали. Будто бы он и с Подгорной Хозяйкой знался, и землемера глиняного подковал, и самому Начальнику справил из первого железа печень. Как подъедешь к такому человеку?

Только один не заробел, но такой уж у него дефект – не умел бояться. И много еще всякого не умел, что людям положено. Звали его Акс. Помнил старый кузнец этого Акса еще мальцом – уже тогда хаживал он в лес на старую гарь, будил по осени глиняных полозов забавы ради. А с полозом какие забавы!  Ты его загонишь под какую корягу, давай там палкой шарить, а он уж у тебя за спиной. Но у Акса у самого глаза – что у полоза, и не поймешь, то ли дурак, то ли тебя поумней будет. Нехороший такой человек. Подрос – стал опять на гарь ходить, бить полозов на глину. Хозяйку сердить. Быстро подрос-то, а старел медленно. Бабы на постирушках сплетничали, будто во рту у него хоботок, навроде как у землемера, и втыкает его Акс, как сиринжу, в полоза или в ублюдка какого, лучшую глину потягивает. Сказывали, не от мамки он и родился, а от подгорной кузни, и в братьях-сестрах у него червец с червихой.

Он первый и нашелся:

– Дай-ка, – говорит, – свой топор поинспектить.

–Курва, фак твою матку! – проворчал Кандей, но топор разложил. Стражники не шелохнулись, обмерли со страху, на пятерых одно ружье.

Акс, не поднося света, деловито изучил гудящее лезвие, проверил пазы и привод.

– Окей, – заключил он наконец и поднял на старика впалые глаза, чёрные, как червивая шахта. – Велено тебя к приказчику вести.

– Какого это фака? Я человек свободный, мне сам Начальник дал волю; пускай сам приходит, если надо.