Искусство допроса. Монография

© Бертовский Л. В., 2024

© ООО «Проспект», 2024

Автор:

Бертовский Л. В., доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры криминалистики юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, директор института Высокотехнологичного права и социально-гуманитарных наук НИУ МИЭТ, профессор Московской академии Следственного комитета РФ, эксперт РАН по уголовному процессу, автор более 200 научных работ, в том числе 8 монографий, 5 учебников.

Рецензенты:

Чистяков А. А., доктор юридических наук, профессор, профессор РУДН;

Игнатьев М. Е., доктор юридических наук, профессор кафедры криминалистики МГУ имени М. В. Ломоносова.

От автора

Уважаемый читатель! Перед Вами находится монография, посвященная искусству допроса. В ее основу легла монография «Допрос: тактика и технологии», которая вышла в 2015 г. Она была рекомендована руководством Следственного комитета Российской Федерации для использования в работе сотрудникам Следственного комитета Российской Федерации и других правоохранительных органов. В самое короткое время тираж монографии был продан, и книга превратилась в библиографическую редкость. Монография легла в основу межфакультетского курса «Особенности получения информации от различных категорий людей», объемом 36 часов, читаемого мною на Юридическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова. Неоднократные и настоятельные просьбы передать экземпляры книги друзьям, коллегам, ученикам, которые я не в состоянии был выполнить, заставили меня снова вернуться к работе над этой темой. Представленная монография «Искусство допроса» является глубоко переработанной версией первой книги, в которой содержится много новых положений, в том числе и те, которые ранее вообще не были освещены в криминалистической литературе. В новых главах исследуются: история допроса, особенности допроса лиц старшего возраста, лиц, находящихся в тяжелом состоянии, а также тактика допроса с участием защитника. Надеюсь, что монография будет полезна для самого широкого круга читателей!

Предисловие к книге Л. В. Бертовского «Допрос: тактика и технологии»[1]

Самым распространенным следственным действием на сегодняшний день является допрос. Нет ни одного уголовного дела, в ходе расследования которого не были допрошены свидетели, потерпевшие и т.д. Это подтверждает и распределение временных затрат субъектов поисково-познавательной деятельности. В бюджете рабочего времени следователя проведение допросов и очных ставок занимает 23–27%. Рабочее же время, затраченное на производство других следственных действий (обысков, следственных экспериментов и т.д.), несопоставимо меньше – 3,5–4%[2]. Интерес к проблемам такого важного следственного действия с точки зрения доказывания и чрезвычайно сложного с точки зрения его организации и проведения очень велик. Поэтому неудивительно, что отечественными и зарубежными учеными проведено большое количество исследований, посвященных этой тематике.

Одной из первых работ, которая до сих пор не потеряла своей актуальности и где достаточно системно изложены вопросы, связанные с подготовкой и проведением допросов свидетелей и обвиняемых, является легендарное «Руководство для судебных следователей как система криминалистики», изданное в г. Граце в 1892г. основоположником криминалистики Гансом Гроссом. Как отмечали переводчики этой книги Л. Дудкин и Б. Зиллер: «Гансом Гроссом представлены руководящие указания, и судебный следователь не только Австро-Венгрии, но любого культурного государства не будет уже в состоянии растерянности и недоумения. В важнейших случаях он… допрашивая свидетелей или обвиняемых, будет иметь в памяти те увлекательно изложенные главы книги, в которых излагаются данные о свойствах человеческого восприятия, об относительности показаний очевидцев и др., и будет знать, как бороться с их вольной и невольной ложью»[3].

Позднее было опубликовано огромное количество работ различных авторов, посвященных как общим положениям допроса, так и отдельным его разновидностям, перечисление которых займет не один десяток, а то и сотни страниц. И поэтому возникает вопрос: так ли уж необходимо было проводить новые исследования, тратить время на написание этой книги?

Когда известному французскому моралисту, воспитателю герцога Бургундского, Жану де Лабрюйер, сказали: «Гораций и Депрео говорили это до вас», он ответил: «Верю вам на слово, но все же это мои собственные суждения. Разве я не могу разумно думать и после них, как другие будут разумно думать и после меня?»[4]

Другой довод в пользу необходимости написания такого рода работ привел известный криминалист, проф. А. Н. Васильев, который писал: «Вряд ли существует какой-либо предел таких исследований, и прежде всего потому, что данная тема тесно связана с общепсихологическими проблемами, в том числе с проблемами восприятия, диагностики лжи, форм психологического воздействия и т.п., еще сравнительно недостаточно разработанными и в самой психологии. Каждая серьезная работа на тему допроса приближает нас к наиболее рациональному решению практических вопросов тактики допроса»[5]. И с этим утверждением трудно не согласиться.

За последнее время с использованием психологических, нейро-психологических и нейрофизиологических методов получены новые научные данные о работе памяти человека, процессе восприятия, кодировании, сохранении, об извлечении и передаче информации. Появились достоверные сведения о внешних проявлениях различных эмоций человеком, разработаны новые методики активации памяти, оценки достоверности показаний и т. д. Безусловно, эти и другие достижения современной науки, в сочетании с уже имеющимся накопленным опытом, необходимо осмыслить, обобщить и использовать в правоохранительной деятельности для борьбы с преступностью. Именно эту задачу мы и поставили перед собой при подготовке данной работы.

Первая глава посвящена общим положениям допроса, сформулированы его основные принципы. На основе современных концептуальных представлений о работе памяти, во взаимосвязи с другими психологическими процессами и высшими психическими функциями, а также с учетом многочисленных факторов, влияющих на ее функционирование: психических процессов, состояний, эмоционально-мотивационной сферы индивидуальных различий, реальной обстановки и ситуаций, – показан процесс формирования воспоминаний у человека и особенности их извлечения из памяти. Предложен ряд классификаций допросов, и обоснован вывод о необходимости при подготовке криминалистических рекомендаций по тактике допроса отталкиваться в первую очередь от ситуации, сложившейся на момент проведения следственного действия (конфликтной и бесконфликтной). Исследованы положения позитивного законодательства и определены лица, которые могут быть подвергнуты допросу, а также те, которые обладают «свидетельским иммунитетом».

В значительной по объему информации второй главе содержатся общие теоретические подходы к процессу принятия решения о производстве допроса, рекомендации, сформулированные на основе современных достижений различных отраслей психологии, криминалистики, уголовного процесса, физиологии и др., по подготовке и планированию допроса, особенностям выбора места и времени его проведения, подбору участников, внешнего вида субъекта поисково-познавательной деятельности, оборудования кабинета для допроса и многое другое. Сформулировано понятие психологического реагента и рассмотрены вопросы, связанные с его практическим применением, в том числе использование запахов при допросе, вещественных доказательств и др.

Третья глава состоит из двух параграфов, где рассмотрена основная рабочая (операциональная) стадия допроса. В этих параграфах представлены этапы общеориентирующего и детального исследования. В первом параграфе рассмотрены особенности формального знакомства следователя с допрашиваемым и установления психологического контакта; проведение предварительной беседы.

В параграфе, где раскрывается специфика детального исследования, содержатся рекомендации по проведению допроса в конфликтной ситуации, в бесконфликтной ситуации и допроса лиц, не достигших 18-летнего возраста.

Кроме общих рекомендаций по тактике проведения допроса в бесконфликтной ситуации (установление взаимодействия, особенности поведения следователя) предложены общие положения методики когнитивного интервью, направленные на активацию памяти интервьюируемого, исследованы причины и условия возникновения искажений информации, не зависящей от воли допрашиваемого, а также общие положения методики мониторинга реальности, позволяющей диагностировать искаженную информацию у добросовестно заблуждающегося свидетеля, потерпевшего или обвиняемого.

При рассмотрении допроса в конфликтной ситуации нами сформулированы понятие конфликта применительно к предварительному расследованию преступлений, его структура, механизм, причины возникновения и способы разрешения. Исследованы внешние признаки проявления эмоций у человека. Предложен целый ряд тактических приемов, направленных на преодоление создавшейся ситуации.

Рекомендации по допросу лиц, не достигших совершеннолетия, сформулированы с учетом когнитивного развития ребенка. В основу системы этих рекомендаций положены выводы известного швейцарского ученого Ж. Пиаже о четырех стадиях, которые проходит в своем развитии ребенок. Исходя из возможностей несовершеннолетнего на каждом этапе, разработаны предложения по выбору места и времени допроса, содержания и форме вопросов, предлагаемых ребенку, и др. Кроме того, изложены общие положения методики оценки валидности утверждений. На сегодняшний день она является наиболее популярной методикой для оценки правдоподобности утверждений, представленных в устной форме. О проблемах, возникающих у субъекта поисково-познавательной деятельности при завершении процесса фиксации следственного действия, завершении общения и подготовке допрашиваемого к возможному продолжению совместной деятельности и путях их решений, идет речь в четвертой главе.

Если перефразировать известное выражение «железного канцлера» Пруссии (позже Германии) Отто Эдуарда Леопольда Бисмарка «политика есть искусство возможного»[6], можно сказать, что допрос есть искусство возможного. Мы очень четко понимаем, что не на каждом допросе можно добиться успеха: есть определенная вероятность оказаться в проигрыше. Но для исключения такого исхода необходимо использовать весь имеющийся тактический инструментарий для достижения цели – получения достоверной информации. Допрос – это действительно великое искусство. В данной монографии исследованы только основные базисные явления, влияющие на возможность получения реальной информации от носителя. Искусство же заключается в том, чтобы сложить эти блоки (или пазлы) таким образом, чтобы они, правомерно воздействуя на коммуникатора, позволили воссоздать ясную картину произошедшего.

В целом книга ориентирована на практических работников, но представляется, что будет полезна преподавателям, аспирантам и студентам при изучении курсов криминалистики и уголовного процесса.

Глава 1. История допроса

Получение вербальной информации при расследовании преступлений человечество интересовало с древних времен. Потребность в этой информации возникла вместе с возникновением правовых запретов на совершение криминализированных деяний (убийства, кражи и т. д.). С развитием системы законодательства и накопления эмпирического материала получение такой информации становилось все более эффективным. Нужно отметить, что развитие человечества напрямую связано с развитием технологий. Каждый технологический прорыв, а считается, что сейчас человечество стоит на пороге четвертой промышленной революции, приводил к глубочайшим изменениям в обществе. Безусловно, это отразилось и на таком регуляторе общественных отношений, которым является право. Выделяют четыре этапа развития права: архаичный (до XI–XII вв.), сословный (XI–XVII вв.), государственный (XVII – конец XX в.) и нынешний, высокотехнологичный (XX в. – по настоящее время). Поэтому вполне обоснованно, что по уровню процессуальной закрепленности, качества и количества тактических рекомендаций (связанных с уровнем развития различных наук), можно выделить четыре исторических этапа развития допроса.

Первый этап – зарождение допроса (ХХ в. до н.э.– XIв. н.э.). Зарождение допроса как способа установления истины характеризуется отсутствием тактики и определенного, процессуально закрепленного порядка его проведения. Законодателей того времени более всего интересовали вопросы, связанные с количеством свидетельствуемых и их статусом, который определял возможность участия в судебном разбирательстве. Особое внимание уделялось верификации показаний, которая в большинстве случаев осуществлялась путем пыток, испытаний или клятв.

В первобытном обществе, когда людям были неведомы такие понятия, как «право», «закон», «процесс», «суд», в качестве регуляторов общественных отношений использовались обычаи, а их выполнение гарантировалось авторитетом старейшины рода (племени). Его власть, как правило, строилась на уважении к нему сородичей и соплеменников, но каждая личность пользовалась полною свободою выйти из подчинения общине, обособиться. При разборе конфликтов старейшина рода прибегал к помощи посторонних лиц, которые могли засвидетельствовать воспроизводимые участниками спора события или факты. Видимо, с тех времен дошло до наших дней первое, содержащиеся в словарях, значение слова «свидетель» – человек, присутствующий лично при каком-либо событии, происшествии; очевидец[7]. «Мы видим,– отмечал В. И. Ленин,– государство обычаев, авторитет, уважение, власть, которой пользовались старейшины рода, видим, что эта власть признавалась иногда за женщинами…– но нигде не видим особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими…»[8] При разборе конфликтов старейшина рода прибегал к помощи посторонних лиц, которые могли засвидетельствовать воспроизводимые участниками спора события или факты. На протяжении всей истории первобытного общества, от первоначальных этапов до его распада, у разных народов внутри родовых общин существовали разнообразные формы управления, при которых все возникающие споры разрешались самими заинтересованными людьми при участии старейшины (вождя, сахема)[9].

Одна из первых более-менее структурированных норм, регламентирующих получение вербальной информации, содержится в дошедшем до нас законнике Хаммурапи (правил Вавилоном в XVIIIв. до н.э.), где уже в самом начале, в 3-м параграфе, устанавливается ответственность за дачу ложных показаний: «Если человек выступит в судебном деле для свидетельствования о преступлении и не докажет сказанных им слов, то, если это судебное дело о жизни, этого человека должно убить»[10]. Наказание заслуживает и свидетель, солгавший «в судебном деле о хлебе или серебре». Еще ряд норм рассматриваемого нормативно-правового акта (параграфы 9—11, 13) устанавливает обязательное участие свидетелей при рассмотрении дел о кражах и скупке краденого.

В законах Древней Индии, названных именем мифического прародителя людей Ману (Манавадхармашастра), составленных, как указывает индийский историк и юрист К. П. Джаясвала в 150–120гг. до н.э.[11], положение свидетеля в судебном разбирательстве выглядит достаточно своеобразно. Так, в п. 138 гл. IV к свидетелю предъявляется требование о том, что «надо говорить правду, говорить приятное, не следует говорить неприятную правду, не следует говорить приятную ложь – такова вечная дхарма». При этом в п. 255 указывается на то, что «кто говорит добродетельным людям о себе противное истине, тот в этом мире самый крайний злодей» и, продолжая осуждать лжецов, в п. 256 говорится о том, что «все вещи определяются словом, имеют основанием слово, произошли от слова; кто же нечестен в речи, тот нечестен во всем».

Ну и, конечно, устанавливались требования к качествам допрашиваемых, кого можно допускать или не допускать к свидетельствованию: «В судебных делах должны допускаться и выбираться свидетели из людей, достойных доверия, знающих свои обязанности, чуждых жадности, некорыстолюбивых, а других не допускать… главы семейства, люди, имеющие детей мужского пола, жители той же местности, принадлежат ли они к классу воинов, купцов или рабов, могут быть допускаемы к свидетельству, а не первые попавшиеся, за исключением случаев необходимости.

Пусть дают свидетельские показания относительно женщин – женщины, относительно дважды рожденных – такие же дважды рожденные и т. д.».

«Не должны допускаться к свидетельству:

• ни заинтересованные в иске, ни родственники, ни соучастники, ни враги, ни ранее изобличенные, ни пораженные болезнями, ни опороченные;

• ни лица, находящиеся под влиянием денежного интереса;

• ни больные люди, способные на преступления;

• ни друзья, ни люди заведомо недобросовестные».

Нельзя «позвать в суд свидетелем ни короля, ни рабочего низшего класса, ни ученика, ни аскета, отрешенного от всех мирских отношений, ни человека в скорби, ни пьяного, ни сумасшедшего, ни человека в гневе, ни вора, ни голодного, ни жаждущего, ни влюбленного, ни старика, ни ребенка, ни занимающегося запрещенным делом, ни человека, имеющего жестокое ремесло, ни человека, вполне зависимого».

В комментарии к законам «Ману» обращается внимание судьи на необходимость подмечать такие признаки поведения свидетелей, по которым можно сделать вывод («подозревать») о лжесвидетельстве «лживости жалобы или свидетельства»: «переступают с одного места на другое, облизывают языком углы рта, лица которых покрываются потом и меняются в цвете, отвечают медленно, голосом дрожащим и обрывающимся, шевелят губами и не отвечают ни голосом, ни взглядом, и непроизвольно проявляют подобные изменения в деятельности духа, тела и голоса»[12].

Другой индийский источник – «Нарада-смрити», предъявляя похожие требования к свидетелям, признавал лживыми тех, «кто, угнетенный сознанием своей виновности, смотрит как бы больным, постоянно переходит с места на место и бегает за каждым; кто кашляет без всякой причины, вздыхает, двигает ногами, как будто ими пишет, машет руками; кто меняется в лице; чье лицо потеет, а губы сохнут; кто смотрит вверх и по сторонам, кто много болтает без удержу, как человек в спехе, отвечает без спросу. Однако все эти лица, а также рабы и тому подобные люди тем не менее должны быть допускаемы к свидетельству, причем их показания должны быть надлежащим образом оцениваемы». Таким образом, это одно из первых требований к оценке доказательств.

Однако сама оценка доказательств осуществлялась в достаточно специфичном формате. Нормы древнеиндийских законов, созданных на основе законов Ману «Дхармашастра Яджнавалкьи», для «очищения» обвиняемого предусматривали ордалии – испытания весами, огнем, водой, ядом или священной водой. Они применялись судом в процессе допроса.

Хотя применялись для оценки и такие способы, которые дошли и до наших времен. Так, другой древнеиндийский правовой источник, «Артхашастра», описывал рекомендации по производству допроса: «У взятого под подозрение надлежит выведать данные относительно орудий совершения преступлений, советчиков, сообщников похищения предмета и посредников. Все это должно быть сопоставлено с фактическим местом действия, предметами и похищенным имуществом».

В этом историческом периоде значительный интерес вызывают нормы законодательства Древней Греции и Древнего Рима, «…потому что культура всех европейских народов тесно связана с их культурой, ряд правовых форм современности коренится в древнегреческих и древнеримских институтах; наконец, юридические формулы и афоризмы древности сохранились до наших дней»[13].

Из истории Древней Греции нам известны такие широко известные исторические памятники, как законы Драконта (около 621г. до н.э.), реформы одного из «семи мудрецов» Солона (594г. до н.э.), правовые нормы его ученика, а по некоторым сведениям, и любовника Писистрата (560г. до н.э.). Революция Клисфена (509г. до н.э.) низвергла аристократию, а вместе с ней и остатки родового строя[14]. Судебные инстанции в это время находились в состоянии переходного периода. С одной стороны, еще сохранялся старый вариант рассмотрения дел, как то присяга или поединок. Но уже появляются судебные инстанции как органы государственной власти.

Главным уголовным судом Афин в тот период была гелиэя (суд присяжных), в которой гелиастами (судьями) были присяжные, избираемые населением страны. Законодатели того времени в который раз попытались создать суд, в котором будет отсутствовать коррупция.

Для исключения возможности психологического воздействия свидетелей на судей разбирательство дела происходило ночью, когда судьи не могли видеть выражения лиц выступающих, а только могли слышать их голоса.

Характерный для того времени подход заключался в том, что сверхдоказательством считалось признание обвиняемого, которого было достаточно для вынесения решения. На ложные показания суд не реагировал[15]. Также устанавливался перечень лиц, которые могут быть свидетелями. В гелиэе могли выступать только свободные люди-граждане или иностранцы[16]. Показаниям гражданина предавался больший вес, чем показаниям иностранцев.

Следует отметить, что, несмотря на большое значение признания обвиняемого и полученных под пыткой показаний рабов, присяжные всегда заслушивали свидетелей, которым свои показания необходимо было изложить письменно, чтобы не извратить их смысла при толковании. По обычаю, каждый свидетель до своего появления в суде представлял актуариусу (по нынешним понятиям секретарю суда) краткое письменное изложение своих показаний. Свидетели могли давать и устные показания, которые обязательно заносились в протокол судебного заседания[17]. Свидетели, отсутствовавшие по уважительным причинам, присылали через доверенных письменные показания, подлинность которых удостоверялась другими свидетелями. Организация и осуществление судебного разбирательства в гелиэе строились на некоторых элементах современных принципов: плановости (день судебного заседания объявлялся заранее); гласности (судьи, стороны и свидетели выступали перед публикой, ораторы апеллировали к ней); разумной достаточности времени для разбирательства (для речей назначалось определенное время, одинаковое для обеих сторон, но водяные часы, клепсидра, останавливались на время чтения законов, свидетельских показаний и других документов); равенства сторон (несмотря на то что первым произносил речь обвинитель, равное время предоставлялось и защите, их одинаково внимательно выслушивали)[18].

Законы XII таблиц (451–450гг. до н.э.), в числе прочих правил поведения, регламентировали судебное разбирательство в Древнем Риме, однако институт свидетеля здесь рассматривается крайне скудно. Так, законодатель, определяя количество необходимых свидетелей, в таблице VI указывает: «…если кто заключает сделку самозаклада[19] или отчуждения вещи в присутствии пяти свидетелей и весовщика, то пусть слова, которые пробросятся при этом, почитаются ненарушимыми». А в таблице II определяется порядок вызова свидетеля, не явившегося в суд: «Пусть [тяжущийся], которому недостает свидетельских показаний, идет к воротам дома [не явившегося на разбирательство свидетеля] и в течение трех дней во всеуслышание взывает [к нему]». В таблице VIII, в которой устанавливалась смертная казнь за целый ряд правонарушений, требовалось, чтобы «уличенный в лжесвидетельстве сбрасывался с Тарпейской скалы»[20].

Дальнейшее развитие римского уголовного судопроизводства связано с созданием специальных судов, восьми постоянных комиссии (quaestio perpetuae), каждая из которых рассматривала дела в соответствии со своей подсудностью. Большее число комиссий создано по законам Корнелия Суллы, диктатора в 81–79 гг. до н. э.

В соответствии с этими законами устанавливалось, что «показания одного – не свидетельство», при этом нужное количество свидетелей оставалось на усмотрение комиссии. При рассмотрении дел о государственных преступлениях в качестве свидетелей привлекались и женщины, и даже рабы, которые давали показания под пыткой; если они свидетельствовали против своего господина, то после суда становились свободными. Но использование пыток для получения информации все больше и больше завладевало умами римских законодателей, и при Августе (23 сентября 63 г. до н. э. – 19 августа 14 г. н. э.) впервые был подвергнут пытке при даче показаний римский гражданин.

В некоторых актах более динамично развивающегося Востока можно уже найти некоторые первоначальные разрозненные рекомендации по производству допросов и порядку их процессуального закрепления. Так, древнекитайское Циньское руководство по расследованию уголовных преступлений (документ относится к 3 в. до н. э.) рекомендует судьям: «Во время допроса необходимо, прежде всего, внимательно выслушать показания и записать их, предоставив допрашиваемому излагать суть дела как можно более подробно. Даже если становится ясным, что дающий показания лжет, не следует сразу же уличать его. Только после того, как показания полностью записаны, и в них обнаруживаются противоречия, следует уличить допрашиваемого. После этого вновь выслушивают и записывают объяснения, и снова уличают его в том, что составляет противоречие в показаниях. Если допрашиваемый был полностью уличен и неоднократно давал ложные показания, но тем не менее отказывается признать себя виновным, к нему в соответствии с законом следует применить меры физического воздействия. В этом случае в деле делается запись: „Постольку имярек неоднократно менял показания и противоречил самому себе, его допросили с применением палок“».

Второй этап (XI–XVIIвв.) развития допроса связан с начальной процессуальной регламентацией в нормативно-правовых актах и попыток сформулировать тактические рекомендации, основанные в основном на практическом опыте (т. е. придавалось особое значение определенным выражениям лица, жестам и другим внешним проявлениям чувств. Их описание обстоятельно вносилось в протокол допроса и им придавалось доказательственное значение), без использования данных других наук (да к тому времени они еще и не получили те данные, которые можно было использовать в практических целях при организации допросов).

Во время судебного разбирательства стороны представляли доказательства. Приговор выносился на основании полученных показаний. Самым весомым доказательством считалось признание подсудимого.

Свидетели, которых требуется не менее двух, подразделялись на тех, кто видел, и тех, кто слышал от других или высказывает лишь свое мнение. Свидетельским показаниям придавалось важное доказательственное значение.

Основным средством получения информации становится пытка.

В зарубежных странах допрос приобретает строгую правовую регламентацию. Пыточный метод получения вербальной информации определяется различными правовыми нормами.

Пытать свидетелей или подозреваемых можно только в определенных случаях.

Пытка применялась в отношении лиц, заподозренных в совершении преступления, либо в отношении тех, о ком была плохая молва. Пытка была основным средством получения от обвиняемого показаний. Так, во французском «Ордонансе о суде и охране порядка в королевстве» 1498 г. (изданный в Блуа в марте 1498 г. после собрания нотаблей) пытка признается естественным способом получения доказательств.

В ст. 113 Ордонанса описывается ее процедура, т. е.: «При производстве допроса с пристрастием или пытки присутствует названный секретарь, который заносит в протокол имена сержантов и других присутствующих, формы и способы указанного допроса, количество воды, данной названному заключенному, сколько раз повторялась пытка, если такое повторение имело место, вопросы и ответы, а также об упорстве заключенного, о подтверждении им (своих показаний) или об их изменении; а на другой день после указанного допроса названный заключенный допрашивается вторично не в том месте, где он подвергался пытке, чтобы убедиться, насколько он упорствует в своих показаниях, и все это должно быть записано названным секретарем (в протокол)».

И в других нормативных актах того времени прослеживается тенденция к дальнейшей регламентации допроса и применяемых при этом приемов. В соответствии со ст. ХХV Уголовно-судебного уложения Карла V «Каролина» (1498) пытка допускается при наличии восьми оснований (подозреваемый, по слухам, [является] таким отчаянным и легкомысленным человеком с дурной славой; подозреваемый обнаружен или застигнут в месте, опасном и подозрительном касательно преступления; виновного видели на месте преступления или на пути туда или оттуда, и т. д.).

В ст. ХХ Закона говорится о том, что «никто не должен подвергаться допросу, доколе не будут получены улики, и не будет доказано то преступление, допрос о котором желают произвести. …Если же судьи нарушат сие, то они должны и повинны будут учинить надлежащее возмещение за бесчестие, страдания, судебные издержки тому, кто вопреки праву, без предъявления доказательств, был подвергнут пытке».

Судье рекомендовалось прибегать к неясным или даже «ловушечным» вопросам. Обвиняемому нельзя было сообщать об обстоятельствах, ставших известными следователю. Так, в ст. 6 и 55 прямо указывалось, что «расследование может быть испорчено, если арестованному при задержании или допросе будут заранее указаны обстоятельства преступления, а затем станут о них допрашивать».

Для изобличения обвиняемого по данному Закону могли проводиться очные ставки со свидетелями и предъявляться предметы, являющиеся вещественными доказательствами.

В соответствии с Законом в ходе допроса к обвиняемому могли применяться религиозные увещевания, или разрешалась угроза применением пытки.

В этом же Законе дается указание на то, что «если будет установлено преступление, караемое смертной казнью, или будут обнаружены прямые доказательства этого, то должно учинить допрос под пыткой в целях полного осведомления, потребного для открытия истины, а также для подтверждения ее признанием виновника…».

Показания, данные под пыткой, протоколировались и приобщались к делу. За увечье, причиненное рабу в процессе пытки, вознаграждение выплачивалось его хозяину за счет того, кто проиграл процесс[21].

В Большом уголовном ордонансе Людовика ХIV (1670) допрос уже получает более четкую регламентацию: задержанные должны были быть допрошены в течение 24 часов; допрос должен производиться лично судьей; обвиняемых надо допрашивать порознь, и перед допросом они должны принести присягу; на заданный судьей вопрос обвиняемый должен был отвечать немедленно; допрос мог быть возобновлен всякий раз, когда это требовалось в интересах дела; протокол допроса прочитывался обвиняемым и им удостоверялся.

Этот Ордонанс подробно регламентировал порядок проведения допроса и очной ставки, которая признавалась особым видом допроса подозреваемого или обвиняемого. Если против обвиняемого было собрано недостаточно улик, или он не признавал себя виновным, несмотря на неоспоримые доказательства, его подвергали пытке.

В процессе допроса обвиняемому могли быть предъявлены предметы, являющиеся доказательствами по делу.

Расширяется и круг лиц, которые могут быть подвергнуты допросу. Теперь не допускаются лишь дети до 14 лет, безумные, глухонемые и «бесчестные» люди. Не могли также быть полноценными свидетелями женщины, слуги, ближайшие родственники обвиняемого и соучастники преступления.

Изменение показаний в суде, как правило, рассматривалось как лжесвидетельство и влекло наказание.

Нельзя обойти вниманием многочисленные в то время церковные суды[22]. В 1215 г. папой Иннокентием III был создан особый церковный суд католической церкви под названием «Инквизиция». Затем инквизиционные суды создавались по всей Европе. Их основной задачей являлось «обнаружение, наказание и предотвращение ересей».

Нужно особо выделить работу доминиканского инквизитора Генриха Крамера (латинизированный вариант имени – Генрикус Инститор) «Молот ведьм» (1486–1487), которая описывала не только методы распознавания ведьминских и сатанинских выходок, но и указывала, каким образом проводить допросы и какие методы приводят к эффективным признаниям. Благодаря тому, что выход книги совпал с началом практики массовой печати Иоганном Гутенбергом, она получила широкое распространение и выдержала 12 переизданий.

Согласно этой работе, к свидетельству привлекались практически любые люди, независимо от их социального статуса. «Позорное пятно ереси столь велико, что для разбора этого преступления допускаются также крепостные для свидетельства против своих господ, а также всяческие преступники и люди, лишенные прав». Также имеются достаточно четкие рекомендации о тех вопросах, которые стоит задать обвиняемой, о порядке проведения пыток. Допрос во время пыток должен фиксироваться нотариусом.

Некоторые рекомендации Генриха Крамера актуальны и в наши дни при допросе обвиняемых: «Когда ведьма начинает признаваться, то судья ни в коем случае не должен прерывать ее показания. Даже если она стала признаваться ночью, то он должен продолжать снятие допроса. Если это случилось днем, то пусть он не заботится о том, что придется позднее позавтракать или пообедать. Надо дослушать ее до конца в один прием, хотя бы и в общих чертах. Иначе она вернется к запирательству и не откроет правды»[23].

Но в просвещенной Европе все чаще и чаще стали высказываться мнения о необходимости запрета пыток.

Чезаре Беккариа, итальянский юрист, опубликовал в 1764г. «Очерк преступлений и наказаний», в котором утверждал, что пытки несправедливо наказывают невиновных и не должны использоваться для доказательства вины[24].

Вольтер (1694–1778) также яростно осуждал пытки в некоторых своих эссе.

В Англии суд присяжных предоставил значительную свободу в оценке доказательств и осуждении на основании косвенных доказательств, что сделало ненужными пытки для получения признательных показаний. По этой причине в Англии никогда не существовало упорядоченной системы судебных пыток, и их использование ограничивалось политическими делами.

Находясь в Египте, в 1798 г. Наполеон Бонапарт писал генерал-майору Бертье относительно действительности пыток как инструмента допроса: «Варварский обычай избивать людей, подозреваемых в том, что у них есть важные тайны, должен быть отменен. Всегда признавалось, что этот способ допроса мужчин, подвергая их пыткам, ничего не стоит. Бедные негодяи говорят что-то, что приходит им в голову, и то, что они думают, что следователь хочет знать…

Следовательно, главнокомандующий запрещает использование методов, противоречащих разуму и человечности»[25].

В 1638 г. Англия первой из европейских стран отменила пытки, столетиями служившие обычным средством дознания в ходе следствия по уголовным и другим делам.

За ней последовали и остальные европейские страны.

В России, так же как и на Западе, с целью получения показаний применялись пытки самых разных видов.

Когда дело касалось события, которое было общеизвестно, которое случилось перед глазами самого суда, всего мира, то, вероятно, никаких доказательств и не требовалось. Тут была очевидность, исключавшая возможность всякого опровержения. Точно такое же убеждение производили, кажется, некоторые вещественные доказательства преступления, например, раны, знамения (статья Русской правды о луже крови). Найденное у кого-нибудь поличное рождало такое подозрение в татьбе в отношении к лицу, у которого это поличное было опознано, что оно не иначе могло очистить себя, как сводом, т. е. указанием на того, от кого оно его получило.

Свод стоит в отыскании истцом надлежащего ответчика посредством закличи (объявление). В ст. 34–36 Русской правды (пространная редакция) устанавливалось, что: «34. Если у кого пропадет конь, оружие или одежда, и он объявит о том на торгу, а после опознает пропажу в своем городе, то взять ему свое наличием, а за ущерб платить ему 3 гривны.

35. Если кто познает свое, что у него пропало или было украдено, или конь, или одежда, или скотина, то не говори тому <у кого пропажа обнаружена>: „Это мое“, но пойди на свод, где он взял, пусть сойдутся <участники сделки и выяснят>, кто виноват, на того и падет обвинение в краже; тогда истец возьмет свое, а что пропало вместе с этим, то ему виновный выплатит; если будет конокрад, то выдать его князю на изгнание; если вор, обокравший клеть, то ему платить 3 гривны.

36.О своде. Если будет <свод> в одном городе, то идти истцу до конца этого свода; если будет свод по <разным> землям, то идти ему до третьего свода; а в отношении наличной <краденой> вещи, то третьему <ответчику> деньгами платить за наличную вещь, а с наличной вещью идти до конца свода, а истец пусть ждет остального <из пропавшего>, а где обнаружат последнего <по своду>, то тому платить за все и штраф князю»[26].

В большей части случаев достоверность вины и решение дела обусловливались собственным признанием обвиняемого. Если добровольное признание не последовало, тогда надобно было прибегнуть к другим лицам, к послухам – свидетелям.

«В то время преследование преступника было дело совершенно частное, и суд к личности свидетелей не питал никакого доверия. Являясь по ссылке сторон, они считались участниками дела, людьми, принадлежащими к одной из двух борющихся партий, состоящими с одною из сторон в стачке, в заговоре. Сила их показаний зависела от сторон, против которых они были представляемы. При ссылке одной стороны на известные доказательства, например, на послухов, судья обыкновенно спрашивал другую сторону, шлется ли она на этих же послухов, т. е. допускает ли их к свидетельству.

Наконец, и по допущении послухов к свидетельству от сторон зависело согласиться с их показаниями или опровергать эти показания. Это согласие могло быть дано до вызова свидетеля, т.е., ссылаясь на свидетеля, сторона могла прямо поставить исход дела в зависимость от показания этого свидетеля, обещать, что она подчинится тому, что окажется из слов свидетеля. Это называлось ссылкою с виноватого. Если обе стороны ссылались на одного и того же свидетеля, то это называлось общею ссылкою. В обоих этих случаях показания свидетелей приобретают безусловную силу, но только потому, что стороны наперед отказались оспаривать их. Во всех остальных случаях сторона, даже и допустив послуха к свидетельству, могла уничтожить силу его показания, прибегая к средству последнему, крайнему, которое собственно судебным доказательством названо быть не может, а есть не что иное, как особенная форма суда – к суду Божию, поединку, полю. Большая часть исков приходила к этому исходу; большая часть спорщиков досуждалась до поля»[27].

Свидетельские показания, называемые сказкой, были основным источником доказательств.

В литературе существует двойной подход к понятию «послух» и «видок». По первому, видок есть очевидец совершившегося факта; послух – человек, свидетельствующий по слуху. По второму, видок и послух означают две процессуальные роли, совершенно различные друг от друга. Видок есть простой свидетель в нашем смысле слова, а послух – пособник, на которого «послался» истец и ответчик.

Лучшим указанием на различие послухов от свидетелей в нашем смысле слова есть то, что закон прямо требует определенного числа в зависимости от квалификации исследуемого деяния (для дел о личных оскорблениях требуется по два с каждой стороны). Вероятно, столько же требовалось при исках о татьбе (и всех равных тому); это можно видеть из того, что при своде последний владелец вещи обязан выставить двух послухов («моужа») или сборщика торговых пошлин; в том, что он купил вещь, а не украл ее (ст. 37 Русской правды)[28]. Число два принято было и в договорах русских с немцами (по двое с каждой стороны: Дог. 1229 г., ст. 13).

При исках об убийстве обвинитель должен выставить 7 послухов, чтобы они отвели обвинение; если же «обвиняемый» варяг или какой иной «иноземец», то выставить двух свидетелей (ст. 17 Русской правды).

Все эти разнообразные постановления упрощаются в эпоху Псковской и Новгородской грамот, когда во всяких делах, требующих послушества, выступает только один послух. Послух должен быть всегда один (Новг. судн. гр., 22; Пск. судн. гр., 27); свидетелей же, напротив, может быть несколько в том же самом деле, в котором именно требуется присутствие лишь одного послуха (Пск. судн. гр., 27, 55).

Послух должен быть свободный человек – «муж»; отсюда «послушествовать» и «мужевать» были синонимами (Рус. Пр., Кар. 99, ср. 77; Новг. судн. гр., 22). Но из этого допускалось прямое исключение: холопы высшего рода, именно дворские тиуны боярские (которые сами ведали суд в боярских вотчинах) и люди полусвободные – закупы – могут, по требованию необходимости (т. е. за недостатком послухов-мужей), быть признаны к послушеству (Кар. 77). Второе исключение состоит в том, что холоп всякого рода может быть допущен к послушеству в несобственном смысле, т. е. по словам холопа может быть начат процесс, но не окончен его показаниями; в самом процессе холоп не играет роли послуха, не принимает присяги (Кар. 99). Наконец, в Новг. судн. гр. постановляется, что «холоп на холопа послух» (Новг. судн. гр., 22), т. е. в исках против холопа послухом может быть выставлен холоп же.

Второе качество, требуемое от послуха, есть то, что он должен быть гражданин государства, а не иноземец (Новг. судн. гр., 22). Из этого начала делается необходимое исключение в исках граждан с иноземцами.

Наконец, из понятий о послухе, как муже, следует, что послухом не могла быть женщина.

Послух должен:

а) стать на суде: неявка его к суду ведет за собой потерю иска для стороны, его выставившей (Пск. судн. гр., 22);

б)подтвердить словесно все, что говорила сторона, выставившая его. Тождество показаний должно быть буквальное: «…слово противу слова» (Рус. Пр., Кар. 24). Если он не договорит или переговорит, то его послушество теряет всякое значение (Пск. судн. гр., 22). Формализм такого требования изъясняется значением показания послуха как высшего (безусловного) доказательства на суде и в свою очередь указывает на то, что послух вовсе не есть свидетель в нашем смысле слова[29].

Судебник 1550 г. положил конец «послушеству» и потребовал от свидетелей: «Не видев не послушевствовать, а видевши сказать правду».

Теперь для дел собственно уголовных, или так называемых губных, в которых государство считало себя непосредственно заинтересованным, возникла система судопроизводства чисто инквизиционная, которая в противоположность с прежним чисто обвинительным судом носит название розыска, сыска. Но как отыскать лихих людей? Как их обнаружить? Верховная власть для достижения этой цели прибегла к двум специфическим средствам получения вербальной информации: к повальному обыску и к пытке.

Повальный обыск – это тоже свидетельство, тоже получение вербальной информации, но свидетельство целой общины. Его мы встречаем в средневековой Германии. Оно является и в Англии под названием jurata. Из него в этой стране и выросло знаменитое учреждение присяжных.

Повальный обыск есть повинность, которую государство в видах благоустройства возложило на общины: выдавать государству на казнь всех ведомых лихих людей, злодеев. Повальный обыск существенно отличается и от старинного послушества, и от уголовного свидетельства под присягою; он был переходною ступенью от одного к другому.

Община, где жил подсудимый, его соседи, люди одного с ним сословия, могли знать о его характере, об образе его действий, о роде его занятий, о его поступках, получивших огласку, хороших или худых, хотя бы никто из них не был лично очевидцем этих поступков. Государство только и добивалось от них удостоверения, добрый ли человек обвиняемый или лихой. Против возможных ошибок оно старалось заручиться многочисленностью привлекаемых к обыску людей и страшными наказаниями, постигавшими их за утайку истины. Обыск шел на все четыре стороны версты по две, и по три, и по шести, и больше; допрашивалось сряду, а где по выбору, человек двадцать, пятьдесят, сто; запрещалось принимать показания от семей и заговоров, а за солгание или утайку ведомых лихих людей пятый или шестой из обыскных подвергались сечению кнутом.

Однако осуждать только по одной догадке, по плохому поведению даже в те времена представлялось несправедливым. До полной достоверности недоставало собственного признания обвиняемого; надлежало добыть это признание во что бы то ни стало. И тогда очевидное решение – пытка!

Судья вел допрос; содержание допроса фиксировал в протоколе секретарь (подьячий); палач, растянув пытаемого на дыбы, по указанию судьи бил его кнутом и т. д.

«Пыточные речи», т. е. показания допрашиваемого, в протокол заносил подьячий. Допускалось пытать не более трех раз, а если при этом менялись показания, то пытать можно было еще три раза.

Задержав кого-то с поличным, судья осуществлял повальный обыск, если задержанного негативно характеризовали, его подвергали пытке, и в случае признания своей вины казнили, нет – помещали в тюрьму пожизненно.

Если в процессе пытки обвиняемый давал показания на других соучастников, проводили очную ставку (с очей на очи), делали повальный обыск в отношении оговоренных и их также пытали.

Со временем процедура изменилась: губный староста или воевода, созвав уездных жителей, допрашивал, кто у них лихие люди, и если они указывали на кого-нибудь, даже не обвиняя его в известном преступлении, его брали тотчас и подвергали пытке[30].

Однако этот порядок вскоре стал исполняться недобросовестно, обыскные стали злоупотреблять своим служебным положением и брать взятки.

Как писал сторонник военных и экономических преобразований Петра I, Иван Тихонович Посошков, в своем знаменитом социально-экономическом трактате «Книга о скудости и богатстве, сие есть изъявление от чего приключается скудость, и от чего гобзовитое богатство умножается»: «А что в проклятых повальных обысках, то сам сатана сидит, а божия правды ни следа нет. Всех свидетелей пишут заочно, а и попы и дьячки, не видя тех людей, на коих кто послалъся и на словах не слыша, да руки к обыскам прикладывают»[31].

Поэтому пытка и обыск все чаще стали меняться местами, и на первое место прочно встала именно пытка.

В указанной работе И. Т. Посошков описывал значение фактора внезапности при допросе, а также необходимость тщательной к нему подготовки и проведения допроса наедине. Так, в работе автором рекомендовалось допрос наедине производить в «особых чуланцах, чтоб во время допроса никто посторонний тут не был, а судье никто не мешал».

В этой книге мы не найдем еще цельного учения о допросе. Там имеются отдельные рекомендации о необходимости тщательной подготовки к допросу, правильного выбора места допроса, о проведении подробного и раздельного допроса лиц, проходящих по одному уголовному делу.

«А буде же пред судьею в канторе не повинитца, а в словах своих станет мятца, то таковаго надобно с великим тужанием напорно всякими образы разными допрашивать: давно ль то было и товарищи ево, кои в росписи написаны, все ли тут были, и прежде ли ево они пришли или после, или все они вместе пришли, и отъкуду пришли и где они сошлися, и отъчего у них сталось и как кончилось, и о коем часе дня или ночи и в какой хоромине или на дворе или в ином каком месте. И буде в хоромах, то в коем месте, в переднем ли углу или у дверей, или у печи или за столом, и сидя ли или встоя, и рано ль или поздно, и на дворе ведрено ли в то время или ненасливо было и после того случая, как разошлися и кто из них прежде пошол от него, или кто остался, или все вместе пошли и колько их было и всех ли он знает, иль и никого не знает?»[32]

Безусловно, это были рекомендации тактического характера, и к тому же не лишенные оснований.

Петр Великий, придя к власти, будучи ярым приверженцем западного образа жизни, старается ограничить пытку, ставит ее применение только при недостатке иных доказательств, как то:

• добровольное признание;

• изобличение преступника достоверными свидетелями, которых должно быть не менее двух (последние не очевидцы не могут свидетельствовать по молве, по слуху);

• полудоказательства, при этом, как бы много ни было улик, все они вместе взятые не могут составить полного доказательства, но они важны тем, что их наличие предполагало использование пытки.

Пытка допускалась только при наличии трех обстоятельств: преступление очевидно, против обвиняемого есть полудоказательства, и он не сознается в совершении преступлении.

Для своего времени это была очень полезная действенная система доказательств, направленная на ограничение произвола судей, злоупотребления пыткой, но именно потому она, предполагая пытку, без нее становится бессмысленной.

В Российской империи пытки были отменены в 1801 г. в царствование Александра I.

Третий этап развития допроса (середина ХIХ в.– конец ХХ в.). На этом этапе учеными-юристами формируется и совершенствуется учение о допросе.

Радикальная судебная реформа 1864 г., выразившаяся в принятии четырех уставов, в том числе и Устава уголовного судопроизводства, взяла на вооружение теорию свободной оценки доказательств, отменив теорию формальных доказательств. Впервые в России был систематизирован порядок проведения следственных действий, в том числе и допроса.

В Кратких Наказах волостным и сельским начальникам по раскрытию преступлений и поимке преступников (1884) даются некоторые рекомендации по закреплению показаний в протоколах исходя из сложившейся жизненной ситуации. Так, в п. 12. указывалось, что «если заподозренный или кто-либо из свидетелей окажется тяжко больной, и можно полагать, что он умрет еще до прибытия судебного следователя, то его нужно расспросить при понятых и данное им показание записать; потом следует громко, вслух прочитать записанные показания при больном, который должен подписать его, а если не может, то за него должен расписаться тот, кого он попросит. Кроме того, такое показание должно быть подписано тем, кто его отбирал, и понятыми»[33].

На первых порах к свидетельским показаниям судьи относились с должным доверием, но в конце ХIХ в., в период обострения классовых противоречий, доверие к ним было поколеблено. Наблюдениями и опытами представителей экспериментальной психологии в юридической науке была разработана и обоснована частная теория, отрицающая доказательственное значение свидетельских показаний.

В результате этого в уголовном процессе были предприняты попытки уменьшить значение свидетельских показаний, подменить их «немыми свидетелями» (т. е. вещественными доказательствами) и так называемыми научными заключениями экспертов.

В дальнейшем вопрос о личности свидетелей, доказательственном значении свидетельских показаний и возможности их использования в уголовном процессе стал объектом продолжительных споров среди ученых.

С позиции исторического аспекта вопросы оценки личности в уголовном судопроизводстве возникали задолго до официального основания криминалистики как науки. Так, западногерманский криминалист, Л. фон Ягеманн, в 1838–1841гг. представил типологию допрашиваемых лиц по их личным особенностям в своем «Руководстве по судебному расследованию»[34]. Р. А. Рейс – автор книги «Научная техника расследования преступлений» (1912)[35], и А. Вейнгарт – автор «Уголовной тактики: руководство к расследованию преступлений» (1912)[36], также во главу своей научной работы ставили знания о личности участников процесса.

В 1910г. на международном конгрессе Союза криминалистов в Брюсселе основным предметом обсуждения стал вопрос «Опасность состояний преступника». В ходе работы этого научного форума, обсуждавшего проблемы новой науки, вопрос о психологии свидетельских показаний (который не предполагал прений) вызвал особый интерес присутствующих[37].

Все это послужило тому, что в психологии появилось самостоятельное направление – психология свидетельских показаний. Наряду с правильными положениями о зависимости качества показаний от объективных и субъективных факторов восприятия, судебные психологи пришли к некоторым ошибочным выводам, например, о невозможности использования свидетельских показаний в уголовном судопроизводстве.

Подвергаются сомнению утверждения Г. Гросса о том, что дети в возрасте 7–9 лет – самые лучшие свидетели, положение В. Штерна о меньшей достоверности показаний женщины, чем мужчины, а также о необходимости проведения психологической экспертизы для установления степени достоверности свидетельских показаний и возможности их допуска в качестве судебных доказательств. К данному мнению присоединились и российские ученые О. Б. Гольдовский, А. В. Завадский и др.

К чести русских юристов, в теории «недостоверности свидетельских показаний» быстро разобрались, и поэтому сколько-нибудь заметного отрицательного воздействия на практику допроса она не оказала.

Критикуя данную частную теорию, А. Ф. Кони подчеркивал, что свидетельские показания являются одним из лучших и наиболее веских доказательств в новом уголовном процессе. По этой проблеме опубликовано много научных трудов, в том числе Л. Е. Владимирова, А. И. Елистратова, А. Ф. Кони, А. В. Скопинского и др.

Первым среди советских ученых-криминалистов обстоятельно рассмотрел проблемы тактики допроса и его психологические основы И. Н. Якимов. Он не только проанализировал психологические основания оценки показаний свидетелей, обвиняемых, но и дал сравнительное описание психологии показаний некоторых категорий свидетелей: женщин, детей, стариков, больных, лжесвидетелей и «умалчивающих правду» свидетелей.

В конце 20-х гг. ХХ в. И. Н. Якимов на психологической характеристике показаний построил тактику допроса названных лиц. А в 1930 г. в своей научной работе «Допрос: практическое пособие для опрашивающих» разработал рекомендации для работы с преступниками исходя из особенностей их личности, он рекомендовал учитывать при общении с ними их склонности, которые привели к преступным намерениям субъекта. П. П. Михеев в работе «Допрос» (1931) делает попытку описать и классифицировать советы для получения правдивых показаний от обвиняемого.

И хотя в СССР пытки были отменены, однако в период с 1935 по 1953 г. физическое воздействие для получения информации допускалось руководством страны. Как это видно из следующего документа:

ТЕЛЕГРАММА

ШИФРОМ ЦК ВКП(б)

СЕКРЕТАРЯМ ОБКОМОВ, КРАЙКОМОВ, ЦК НАЦКОМПАРТИЙ,

НАРКОМАМ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ, НАЧАЛЬНИКАМ УНКВД.

ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показывает, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, райкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим объяснением. № 1/с, 2/с, № 26/ш.

СЕКРЕТАРЬ ЦК ВКП(б)

И. СТАЛИН

10/I – 39 г. 15 час.

И только после смерти Сталина И. В. 04.04.1953 был издан приказ МВД СССР «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия», где подобные деяния категорически запрещались.

К сожалению, до начала 50-х гг. специальных исследований в области тактики допроса практически не велось. Литература тех лет – это главы в учебниках по криминалистике для вузов и отдельные журнальные статьи общего характера С. А. Голунского, Б. М. Шавера и некоторых других авторов.

В конце 50-х – начале 60-х гг. ХХ в. вновь возрос интерес к проблемам допроса, число публикаций по данной проблеме стало значительно расти, были проведены фундаментальные научные исследования. К их числу можно отнести работы Л. М. Карнеевой, С. С. Ордынского, С. Я. Розенблита «Тактика допроса на предварительном следствии» (1958), Н. И. Порубова «Допрос в советском уголовном процессе и криминалистике» (1968).

В этих работах были рассмотрены ранее не исследованные вопросы:

• тактические задачи, разрешаемые при допросе свидетелей;

• тактические приемы оказания свидетелю помощи в припоминании забытых фактов, преодолении мотивов умолчания;

• использование для получения правдивых показаний обвиняемого особенностей его личности;

• тактика допроса обвиняемого, заявившего о своем алиби или изменившего свои первоначальные показания;

• пути установления психологического контакта с допрашиваемым;

• методы правомерного психологического воздействия на личность в процессе допроса;

• взаимодействие следователя с органами дознания на стадии подготовки к допросу;

• особенности судебного допроса и др.

Глубокая научная аргументация, в сочетании со знанием запросов и потребностей практики, стала залогом долгой жизни этих работ, не потерявших своей значимости и в наши дни.

Четвертый этап (XXIв.– наше время). Дальнейшее развитие уголовного процесса пошло по пути дополнительной регламентации получения вербальной информации у различных категорий допрашиваемых и использования высокотехнологичных средств в следственных действиях. Так, например, в ст. 191 УПК РФ получил дальнейшую регламентацию порядок допроса малолетних свидетелей: «Следственные действия с участием несовершеннолетнего потерпевшего или свидетеля в возрасте до семи лет не могут продолжаться без перерыва более 30 минут, а в общей сложности – более одного часа, в возрасте от семи до четырнадцати лет – более одного часа, а в общей сложности – более двух часов, в возрасте старше четырнадцати лет – более двух часов, а в общей сложности – более четырех часов в день». Проводятся исследования о возможностях участия в уголовном процессе лиц с ограниченными возможностями (в том числе пожилых[38] и иных, с нарушениями когнитивного развития[39]). Организуются и проходят научные и научно-практические мероприятия, в том числе международного уровня[40].

Получило развитие использование высоких технологий в вербальных следственных действиях. В статье 189.1 УПК РФ регламентируются особенности проведения допроса, очной ставки, опознания путем использования систем видео-конференц-связи.

Использование новейших психологических, нейропсихологических и нейрофизиологических методов позволило получить новые научные данные о работе памяти человека, процессе восприятия, кодировании, сохранении, об извлечении и передаче информации. Появились достоверные сведения о внешних проявлениях различных эмоций человеком, разработаны новые методики активации памяти, оценки достоверности показаний и т. д. Все это позволило существенно обновить арсенал тактических рекомендаций по производству вербальных следственных действий, а в ряде случаев и сформулировать абсолютно новые принципы получения уголовно-релевантной информации.

Глава 2. Общие положения

2.2. Основные положения процесса формирования воспоминаний у человека

При допросе важно учитывать, что формирование личностной информации (психических отражений, следов памяти) складывается из следующих моментов:

1) восприятия человеком объекта;

2) отражения в памяти человека признаков воспринимаемого объекта (формирования его мысленного образа);

3) преднамеренного либо непроизвольного запоминания мысленного образа объекта (удержания его в памяти).

Указанный образ – психический след не статичен, он изменчив, подвергается «старению», испытывает на себе влияние других следов от многочисленных воздействий[46].

Здесь следует остановиться на основных принципах работы нашей памяти. Это необходимо по двум причинам. Во-первых, знание закономерностей функционирования памяти позволит субъекту поисково-познавательной деятельности сформулировать свои авторские подходы к работе со свидетелями, разработать новые рекомендации, способствующие оптимизации работы по получению правдивых показаний на предварительном следствии. Во-вторых, нужно учитывать, что конечная оценка полученных доказательств производится профессиональными судьями, а, в случае рассмотрения дел с участием присяжных заседателей, и коллегией присяжных. Однако и у тех и у других в большинстве своем отсутствуют специальные познания о процессе формирования показаний, свойствах памяти, об условиях, влияющих на процессы восприятия, запоминания и воспроизведения воспринимавшегося ранее события, явления и т. д., т. е. именно тех, которые необходимы для адекватной оценки полученной информации. Вместе с тем проведенные исследования показали, что именно такие познания позволяют правоприменителям более адекватно оценивать полученную в ходе допроса информацию.

Профессор права и психологии университета Небраски Стив Пенрод, специализирующийся на исследовании процессов принятия решения жюри присяжных заседателей, провел эксперимент, суть которого заключалась в следующем: испытуемые наблюдали за инсценировкой преступления, после чего их показания о нем записывались на видеопленку. Затем испытуемые-присяжные смотрели видеозаписи и оценивали точность свидетельских показаний. На следующем этапе эксперимента половина присяжных слушала показания специалиста о факторах, влияющих на процесс формирования показаний у свидетеля, вторая половина – нет. Обе группы вынесли свое решение. Основной результат заключается в том, что присяжные, которые слушали пояснения специалиста, принимали более взвешенные и правильные решения, чем те, которые не слушали их[47]. Поэтому такие сведения будут полезны в первую очередь судьям, оценивающим результаты допроса. Но не менее полезны они окажутся и для тех (прокуроры, адвокаты), кто представляет доказательства в суде, которым знание основных положений современных подходов к функционированию памяти человека позволит в доступной форме объяснить их присяжным заседателям и на основе этого сформулировать выводы о том, как различные процессы, связанные с восприятием, запоминанием и передачей информации, могут повлиять на достоверность полученных показаний. Кроме того, убедительно доказано, что свидетельские показания (когда свидетель искренне уверен в своей правоте) оказывают большое влияние на правоприменителей. Разъяснив им возможность искажения действительности, можно заставить их взглянуть на показания с известной долей скептицизма.

Пo мере того как в психологии росло влияние когнитивного подхода[48], росло и число сторонников представления о том, что существует не один вид памяти, основанный на связи стимул – реакция, а два-три, а возможно, и больше. На рисунке представлена концепция понимания памяти, в основе которой лежит предложенная Аткинсом и Шифриным сенсорная модель[49], которая впоследствии с учетом новейших исследований была уточнена и модернизирована.

Рис.1. Сенсорная модель памяти

Информация, поступающая из внешнего мира, сначала обрабатывается системами сенсорной памяти, состоящей из различных регистров (зрительных, слуховых, тактильных и т. д.), которые можно рассматривать как границу раздела восприятия и памяти.

Так, если в темноте взмахнуть бенгальским огнем, он оставит в памяти след, который быстро исчезнет. Факт удержания визуального образа достаточно долго для того, чтобы оставить этот самый след, свидетельствует о том, что он каким-то образом сохраняется, а то, что он быстро исчезает, – о существовании некоей формы забывания. Этот феномен лежит в основе кинематографа: быстро представляемая последовательность статичных изображений, между которыми существуют незаполненные интервалы, воспринимается как находящийся в движении непрерывный визуальный образ. Это происходит потому, что система восприятия сохраняет визуальную информацию достаточно долго, благодаря чему заполняются разрывы между статичными образами, и каждый последующий образ интегрируется с предыдущим образом, лишь незаметно отличающимся от него.

Затем, как полагают, информация поступает в рабочую память, позволяющую кратковременно хранить информацию и лежащую в основе выполнения сложных познавательных действий, – систему, обеспечивающую нашу способность выполнять умственную работу, логически мыслить и определять дальнейший порядок работы с полученной информацией.

Предложенная проф. А. Баддли[50] модель рабочей памяти состоит из подсистем ввода информации (зрительно-пространственной, речеподобной и др.) и так называемого главного оператора – структурой, которая выбирает информацию в подсистемах и распоряжается ею.

Один из способов составить представление об этой модели заключается в том, чтобы постараться вспомнить, сколько всего окон в вашем доме или в вашей квартире. Каким образом можно решить данную задачу? Вероятнее всего, вы сформировали некий зрительный образ своего дома; эта операция основана на системе ввода зрительно-пространственной информации. Затем вы, скорее всего, пересчитали окна, для чего вам понадобилась подсистема ввода речеподобной информации (так как мысленно считая окна, вы про себя проговаривали цифры 1, 2, 3 и т. д.). И, наконец, на протяжении всего этого процесса вам был нужен главный оператор, который выбирал стратегию работы (уяснение задачи, постановка цели, выбор способа ее достижения, порядок истребования информации из долговременной памяти и ее анализ и т. д.) и реализовывал ее.

Когда мы засыпаем, центр памяти в нашем мозге, так называемый гиппокамп, начинает циклически перерабатывать те воспоминания и впечатления, которые его обладатель пережил за день, формируя глубокие воспоминания[51] в долговременной памяти, а все несущественное отбрасывается. Ночная активность мозга – это основополагающая часть обучения и формирования долговременной памяти. Активность мозга во время фазы быстрого сна необходима для консолидации памяти[52].

Мэтью Уилсон провел эксперимент, в ходе которого его сотрудники натренировали крыс бегать по лабиринту в поисках аппетитно пахнувших шоколадом кусочков пищи. С помощью имплантированных в мозг животных сенсорных датчиков они постоянно регистрировали импульсы, исходящие от скоплений нейронов, отвечающих за ориентацию крыс в пространстве.

Но они также фиксировали, что происходило в этих клетках, когда крысы спали. Когда спящие крысы входили в фазу быстрого сна и видели сны, импульсы возникали в тех же скоплениях нейронов, что и при дневной беготне по лабиринту.

Повторы импульсов были настолько точными, что Уилсон мог даже показать, какому именно месту в лабиринте соответствовал тот или иной импульс – где находилась крыса во время дневного своего путешествия, и двигалась ли она в этот момент или стояла на месте. При этом путешествие крысы по лабиринту во сне занимало столько же времени, сколько занимало и путешествие наяву[53].

Таким образом, информация фиксируется в долговременной памяти. Сама по себе долговременная память тоже не является унитарным образованием. Она, в свою очередь, состоит из других разновидностей памяти.