Синхронизация

Волшебная, восхитительная вечность! Сколько слёз по тебе пролито, сколько терзаний и мук пережито! Ты звала через века и сулила россыпи бриллиантов духа. Ты обещала основательность и могучую непреложность. Успокоение и победный итог. Заслуживаем ли мы тебя, достойны ли? Мы все и каждый по отдельности…

На финише тридцатого тысячелетия Эры Безысходности мир погрузился в беспокойство. Люди бурлили, люди сходили с ума. Тихая размеренность и мудрая созерцательность перестали считаться главными ориентирами жизни. Всем хотелось перемен, настоящего перерождения, прорыва в запредельность.

Тихо, незаметно, но предельно убедительно доминирующей в научной среде стала теория Синхронизации. Кто бы мы мог подумать ещё каких-то триста лет назад, что она столь серьёзно, столь агрессивно будет рассматриваться как единственно верный путь преодоления многовекового кризиса, обретения человечеством всех своих утерянных достоинств и блестящего, а в равной степени и неминуемого выхода в Объективность.

Необходимо заметить – и это очень важно! – что она воспринималась одновременно как философская, так и технологическая проблема. Все без исключения, не считая самых невзрачных скептиков, полагали именно так: могучие мыслительные переливы неизбежно приведут к блестящему технологическому решению, и как следствие – к изменению реальности.

В основной, генеральной своей линии она принималась как абсолютная данность, направление, у которого не может быть альтернатив. Споры велись лишь о методах и формах её реализации.

Я тихий человек. Скромный человек. Человек, который отчаянно сомневается в необходимости перемен. Тем более, таких радикальных, к которым может привести Синхронизация.

Меня зовут Максим Блан, мой номер в системе JCN11212.

Смирение – это добродетель. Это наша коллективная судьба. Наш удел – плыть по течению времени в тех реалиях, какие нам даны, и не пытаться их изменить. На заре существования Обители все – все без исключения! – прекрасно это понимали. Почему и когда кто-то вдруг стал считать, что от перемен станет лучше?

Я тихий человек, и в гуще этого вопроса, по большому счёту, оказался совершенно случайно. Или всё-таки нет? Какая случайность может быть в том, если ты вот уже изрядное количество лет числишься в действительных членах Всемирной Академии наук, занимаешь должность профессора философии Всеобщего университета, выпускаешь научные труды, выступаешь с лекциями и даже балуешься экспериментами с Полотном Времени, благо имеешь к нему доступ? Вольно или невольно ты непременно окажешься в сердцевине этого бурления, начнёшь высказывать точку зрения, спорить и ругаться, принимать и отвергать.

Но – да будет мне свидетелем Ядро великой сущности мира! – я никогда бы не полез в эту свару без Александра Арно (номер в системе – CKF10514). Он мой коллега и друг, яркий и талантливый учёный, один из самых горячих и трепетных сторонников Синхронизации. Сторонников выхода из Обители.

Освобождения, в их терминологии.

Едва зародились первые проблески теории Синхронизации – которая, что поразительно для наших времён, не имела конкретного автора – Александр, поначалу несколько отстранённо, но всё более и более распаляясь, стал ею интересоваться, погружаться в дискуссии и даже чертить формулы и графики, пытаясь выявить в ней закономерности, лакуны и слабые места.

Суть всех споров и сомнений по поводу теории Синхронизации была отчасти проста – как и с чем мы должны соединиться на Полотне Времени? Что даст нам импульс, искру – какие события, люди, или, быть может, даже артефакты прошлого? Что из них и в каком порядке позволит создать нам вожделенную Материю, передаст истинное знание и способность к её воплощению? Как и с чем синхронизироваться?

И этот простой вопрос на поверку оказался невыносимо сложен.

Не менее сложным получался и вопрос о том, кто должен стать завершающим элементом Синхронизации, её конечным элементом, приёмником.

– Индивид, человечество или объект – вот в чём вопрос! – любил повторять и без того звучавшую из всех углов фразу Александр Арно.

То есть, попросту говоря, должен в Синхронизации участвовать конкретный человек или к процессу необходимо подключить всё существующее человечество до последней единицы? Третий вариант существовал, но как бы в тени – все подспудно понимали, что Синхронизацию трудно осуществить с Обителью как таковой или же с каким-то абстрактным местом в ней. Человеческое сознание – индивидуальное или коллективное – виделось для большинства единственно возможным элементом Синхронизации.

Индивид или человечество: этот вопрос представлялся не просто научным, но ещё и политическим. Технически подключение всего нынешнего человечества в единую сеть проблемой не являлось. Но для этого требовалось одобрение Совета Могучих. Добиться этого было непросто: Совет никогда официально не озвучивал своего отношения к теории Синхронизации, но по некоторым вполне достоверным признакам можно было судить, что воспринимает он её более чем сдержанно.

Сам Александр постепенно всё больше и больше склонялся к идее о Синхронизации индивидуальной. Рассуждения его после долгих и вдохновенных погружений в проблему выглядели примерно так: ну зачем, к чему Синхронизация коллективная, если речь идёт не о массовом исходе, а пока лишь о создании инструмента для него – обретении Материи и власти над ней. Что может дать подключение к Полотну Времени всей многочисленной человеческой массы? Здесь Александр достигал почти невиданной для него расчётливости: это, приходил он к выводу, попросту опасно. Вдруг все разом каким-то чудом погибнут или растворятся в безликой причинности? Представить это сложно, система надёжно защищает всё человечество, но эксперимент на то и эксперимент, что может пойти боком.

Я аплодировал ему в такие моменты и не стеснялся вслух хвалить его рассудительность. Однако вскоре мне стало ясно, что в подобном здравомыслии содержится один маленький, но весьма неприятный пиксель – имя ему тщеславие.

Говоря сугубо научным языком, я был согласен с тем, что коллективная Синхронизация не только бессмысленна, но и опасна, но в Синхронизации индивидуальной содержалось ещё больше явных и скрытых камней. Неприятно в этом признаваться, но Александр стал видеть себя в роли спасителя мира, мессии, освободителя от тяжких мук Безысходности. Да-да, он стал склоняться к тому, что Синхронизации должен участвовать один-единственный человек – и этим человеком, разумеется, должен стать он.

Говоря по правде, не он был инициатором индивидуальной Синхронизации. К тому времени вовсю разносились новости о том, что отдельные учёные уже приступили к практической реализации теории и пытаются синхронизировать то добровольцев, то самих себя с какими-то реалиями прошлого.

Не он был первым, но первые же слухи о практических попытках Синхронизации многократно усилили в Арно и без того пылавший жарким пламенем огонь. Он вдохновенно и отчаянно взялся за осуществление идеи. О добровольце речи не шло. В качестве участника эксперимента он видел лишь самого себя.

– Но мне понадобится помощник, – сказал он как-то, имея в виду, разумеется, меня. – Верный, надёжный и проницательный ум. Не столько для того, чтобы участвовать в процессе, сколько для наблюдений. Для фиксации параметров и хода эксперимента. Ведь не исключено, что его придётся повторять не один раз. Может быть, не один десяток раз.

После многозначительной паузы, призванной выразить мои глубокие сомнения, я задумчиво ответил:

– Друг мой, я не уверен, что подхожу на эту роль. Сама эта идея, сама теория, она…

– Что смущает тебя?

– Хорошо, отвечу начистоту: она представляется мне слишком наивной. Слишком явным ответом на сложившиеся в настоящий момент ожидания. Слишком ловким подгоном под задачу.

– Но ты же учёный, а не рядовой гражданин. Ты в состоянии анализировать информацию, строить причинно-следственные конструкции, оценивать их вероятность. Имеющаяся у нас информация свидетельствует о том, что создание Материи возможно. Даже сама Вселенная родилась когда-то из пустоты. Чем, по сути, Синхронизация отличается от Большого взрыва? Это то же самое обыкновенное чудо – казалось бы, невозможное, но абсолютно реальное.

– Я не задумывался раньше о связи Синхронизации с Большим взрывом, но сейчас, после твоих слов, мне открылась ещё одна опасность этого эксперимента – что если он действительно будет сопровождаться огромным выплеском энергии? Энергии, природу которой мы не понимаем. Энергии, которая уничтожит нашу Обитель.

– Этого не может быть!

– Почему?

– Потому что энергии не от куда взяться. Я не собираюсь расщеплять атомы, я всего лишь хочу получить объективную информацию о Материи, которая содержалась в людях и явлениях прошлого. К тому же ты видишь – эксперименты уже ведутся нашими коллегами. Никаких выплесков энергии не зафиксировано.

– Хорошо, пусть взрыва не будет. Но меня пугает… – я запнулся. – Вызывает опасения тот мир, который мы можем обрести после Синхронизации. Мир, который мы не понимаем. Который не сможем контролировать.

Арно изобразил немалое удивление.

– Эге! – воскликнул он. – Да ты не просто скептик, а скептик в десятой степени. Ты рассуждаешь не как учёный, а как фанатик-клерикал, отчаянно противящийся переменам. Твои слова противоречат всему нашему пониманию мирозданию, всей базе накопленных знаний о мире.

Я был смущён его реакцией, но пытался отстоять свои сомнения.

– Человечество уже не раз обманывало себя. Ты же помнишь о той нелепой теории относительности, которая доминировала когда-то в прошлом? Люди искренне верили в неё, а вместе с ней – в прочую чепуху, вроде космических червоточин, которые якобы связывают время и пространство. Впоследствии она была блестяще опровергнута и осмеяна.

– Это не одно и то же. Ты смешиваешь научную подделку с объективным положением вещей.

– Как мы можем здраво рассуждать о природе Вселенной, если у нас нет объективных средств наблюдения за тем, что происходит за пределами Обители? Мы не знаем, существует ли до сих пор Солнце. Мы не знаем, в какой части Вселенной находимся в данный момент.

– Мне ли тебе объяснять, что незнание – часть замысла! – саркастично воскликнул Арно. – Наши праотцы считали, что незнание придаст нам спокойствия и смиренности. Но сейчас другие времена! Перед нами новые вызовы, нас влекут новые дали! Мне тоже отчаянно хочется узнать, не потухло ли Солнце, мне неимоверно хочется понимать, где мы сейчас находимся! Неужели ты не чувствуешь этот зов? Неужели ты не хочешь поучаствовать в его осуществлении?

– Этот зов стремится нарушить весь уклад жизни, созданный праотцами. Теория Синхронизации – прямая конфронтация с их заветами.

Признаться, я думал, что непререкаемый авторитет праотцов и страх перед ними образумят пылкие позывы Александра. Но он, к моему удивлению, отреагировал чрезвычайно просто и дерзко:

– Ну и что с того! В меняющейся ситуации мы тоже должны меняться. Я не считаю, что мы должны следовать заветам на протяжении целой вечности. Настало время пересмотреть их.

В этот момент я понял, что ситуация гораздо серьёзнее. Что всё окружающее, всё, что происходит сейчас с теорией Синхронизации – это не просто движение научной мысли, а самая что ни на есть революция. Пересмотр всех основ нашего мира. И революция эта осуществляется практически без сопротивления.

Я ужаснулся – но в то же время испытал странное облегчение. Почему я должен выступать охранителем этих странных древних заветов? Почему мне должна быть мила эта застывшая очевидность мира? Почему я не могу совершить смелый и дерзновенный шаг в неизвестность, пусть даже он принесёт мне боль и потери? Чем, в конце концов, я рискую, кроме этой изрядно опостылевшей реальности? Ведь я вполне могу отказаться от неё, я чувствую к этому силы и желание!

Видимо, подобную цепочку рассуждений пережил и Александр, только раньше меня. Я почти готов был принять его точку зрения, почти согласиться с ней. Однако меня ещё что-то удерживало на прежних позициях.

Я молчал, переваривая услышанное, а Арно, то ли стараясь окончательно добить меня, то ли действительно из благих побуждений добавил:

– Ты никогда не задумывался о том, почему наши праотцы, создатели Великого Перехода, сами не переместились в Обитель?

– Ох ты, господи! Ты озвучиваешь самый запрещённый вопрос! – я даже огляделся по сторонам. – Как бы на наш разговор не отреагировал Совет Могучих.

– И всё же, почему? Мы учёные, мы не должны застилать себе глаза догмами. Мы обязаны стремиться к самому пониманию сути. Почему?

– Потому что они отдали свою жизнь ради всего человечества.

– А была ли в этом необходимость?

– Мы не знаем в полной мере всех обстоятельств Великого Перехода. Тогда всё происходило сумбурно, второпях, под неотвратимой угрозой исчезновения человечества. Они переместили всех, кого было можно, но сами не смогли.

– Странно. Такая жертвенность… Что-то в ней не то…

Я молчал. Страшно было признаваться в том, что сомнения эти так близки и так созвучны мне.

– Впрочем, по большому счёту, не в этом дело, – завершил разговор Арно. – Я вижу перед собой задачу, я обязан взяться за её реализацию – осуществить, в конце концов, эту чёртову Синхронизацию! Иначе для чего я вообще существую в этом мире?

Я понимаю причину нашего увлечения Объективностью. Всё определяется древними привязанностями, образом жизни, который не получается, да и не хочется изменить. Банальным ежедневным бытом.

Мы живём прошлым. Мы растворились в нём. Мы им питаемся.

Прошлое – это, прежде всего, геометрия. Это очертания форм и конструкций, строение реальности. Я почти не помню себя до Великого Перехода, но геометрия прошлого мира осталась. Линии зданий. Улицы. Леса и горы. Водная гладь. Сосед-старик, выгуливающий собаку. Подросток, проезжающий мимо на велосипеде. Торговые ряды на городской ярмарке, забитые какой-то дребеденью. Улыбающиеся лица незнакомых женщин. Мы не сохранили запахи и переживания, но вот эта неторопливость рисунка, эта проработанность цветов, вся эта элегантная небрежность мимолётных набросков остались с людьми навсегда.