Принц запретов

Глава первая

Наша семья – cемья Колтонов – слыла странной. Пока я была маленькой и каждый вечер вприпрыжку спешила с папой к реке, то не задумывалась об этом. Брала с собой соль, а Томми устраивался на крыльце с ружьем на коленях и внимательно следил за темнеющей кромкой леса. Но все изменилось, когда мне исполнилось шесть, – тогда я и рассказала папе про огоньки.

– Красивые, правда? – однажды спросила я и помахала голубому светящемуся шарику, гладкому на вид, будто бы шелковому, – он подпрыгивал и кружился на ветру.

Томми и папа переглянулись. Взгляд у брата стал многозначительным, сразу почувствовалось, что он на девять лет старше меня и знает об этом мире гораздо больше. После того дня Томми не отходил от нас ни на шаг во время вечерних прогулок, а дуло его ружья, заряженного стальными пулями, отныне всегда грозно смотрело в сторону реки.

Но это было в порядке вещей – все равно что пойти в церковь в воскресенье или выпить чашечку кофе с утра. В нашей семье царили любовь и мир, мы жили дружно, точно три горошинки в одном счастливом стручке, и ничем не отличались от других трудяг-фермеров, возделывавших свои поля близ городка Фэйрвиль, штат Джорджия, истых христиан, как и все местные. Вот только мы не ходили в церковь и не прославляли Господа, а оставались верны своим традициям. Своим ритуалам. Как-то раз я спросила папу, почему мы не поем молитвы Богу, как все остальные.

– Потому что за нами придет не Господь, – ответил он, – а дьявол.

Я не сомневалась в его словах. Когда твой папа говорит тебе подобное, да и вообще хоть что-то рассказывает, ты не думаешь: «А не лукавит ли он, часом?» – а просто ловишь каждое слово. По вечерам я ходила с ним к реке. Когда в небе появлялась сверкающая луна, а цикады затягивали в траве свои кантаты, я тихонько бормотала начало папиной песни: Мы спускаемся к реке, к озеру да к болоту…

Я делала на земле круг из соли. Папа завершал ритуал. К ясеню да к туману полночному…

Так мы и продолжали. Мы плясали, молились, сыпали соль вдоль рек, окружавших нашу землю. У Томми были при себе стальные пули, а у меня на шее висел железный крест. Здесь, на нашей земле, защищенной нашей собственной литургией и знанием, которое нам передал папа, бояться было нечего. А знание это таилось в песне, которую мы пели. Папа сочинил ее сам.

В то лето, когда мне исполнилось восемь, я попыталась разузнать, почему мы каждый раз ее поем. Мы втроем сидели на крыльце. Папа попивал виски, брат – чай, а я играла у их ног деревянной лошадкой, которую выстругал Томми, – возила ею по затертым половицам. Папа и Томми обменялись тем священным взглядом, который у меня никак не получалось понять. Не обращая на них внимания, я опустила взгляд к реке, бегущей внизу, у подножия холма. С того берега мне помахала женщина с белой кожей, похожей на бересту.

Отец схватил меня за руку, пригладил мне волосы. Я тут же отвлеклась от диковинного создания.

– Однажды ты услышишь, Аделина. И все поймешь. Когда дьявол убивает святых, он неспешен.

Это была папина любимая строчка, ею заканчивался каждый куплет его особенной песни. Ее же он вспоминал всякий раз, когда я спрашивала, почему мне нельзя ходить в школу. Или почему мы ни разу не переходили мост через скованные железом реки, окружавшие нашу землю. Почему из всех людей мне разрешено говорить лишь с папой и Томми, даже если к нам приходят покупатели, которым мы распродаем урожай. Почему моя мама умерла, а я выжила и сделала свой первый вздох, когда она испустила последний. Ответ всегда был одинаковым, его смысл от меня ускользал, но такова была папина правда, а значит, и моя.

– А наш папа святой? – шепнула я на ухо Томми спустя несколько лет.

Когда я задала этот вопрос, мне было десять, и я была худенькая, как спичка, и пугливая, словно мышка. Томми обнял меня и ткнул пальцем в строчку на поблекших страницах собрания сочинений лорда Теннисона. В школу я так и не пошла, и в настоящей церкви мы тоже ни разу не бывали, поэтому учили меня дома. Томми любил книги о войне, а я поэзию, и вот мы нашли компромисс. Из мрака папиной спальни дальше по коридору доносились тихие гитарные аккорды.

– Нет, это ты святая, – ответил он так буднично, точно рассказывал о погоде, и прервал мои расспросы, вновь указав на «Атаку легкой бригады»[1].

– А по-моему, папа, – упрямствовала я. – Вот почему он боится медленной смерти.

Рука брата, лежащая на моих плечах, застыла, стала твердой, будто кожаный переплет у него под пальцами. А потом он произнес так тихо и зловеще, что я до сих пор гадаю, уж не почудилось ли мне:

– Святые душой не торгуют, крошка.

Эти слова не тревожили меня, пока мне не исполнилось одиннадцать.

Стоял 1917 год. Пускай война и не добралась до наших границ, газеты трубили о ней каждый день. В них упоминались края, о которых я, жительница джорджианского захолустья, даже и не слыхала. Да, у нас водились книги, но я почти ничего не знала о Уэльсе, Бельгии, Германии или о французских лесах, где погибло столько людей. В тот же год папа впервые стал брать меня в город. Я ненавидела эти вылазки, потому что всякий раз он заставлял меня вывернуть одежду наизнанку и повязать колокольчики на лодыжки. Хуже того – горожане пялились на нас. И перешептывались. Меж пересудами о том, до чего же мы странные, как я похожа на сатанинскую дочь в этом своем наряде и что папа славословит владыку бесовского, они делились страхами о войне. Говорили, что скоро в нее вступит Америка, а не то немцы явятся и всех перебьют.

Тогда немцы были моим главным страхом. Они могли бы потягаться с самим дьяволом. Детишки, игравшие в центре города, больше не вспоминали историй из аппалачского фольклора и не боялись, что их отправят в ад за то, что они не чистят зубы. В 1917-м все боялись только немцев. Все, кроме моего брата.

В день, когда Томми пришла повестка, я плакала, пока небо не потемнело. Но и тогда не успокоилась, проревев до самого утра. А Томми не боялся. Он твердил, что все будет хорошо. Что он, черт его дери – здесь он извинялся за грубость, – обязательно вернется домой! Когда война закончится, он первым же делом меня обнимет – так крепко, как никогда прежде, – и на солдатское жалованье купит мне те белые туфельки, которые я заприметила в городе, а потом мы обязательно дочитаем нашу книжку. Там осталось всего шесть стихотворений. Треклятые фрицы не смогут нам помешать!

В апреле мы втроем уже стояли в центре города и смотрели, как лошади поднимают столбы пыли у колодца. С шахт вернулась группка мальчиков с усталыми, перепачканными углем и сажей лицами. Они вымыли руки в ведрах и только потом зашли в здание школы. Там их ждали послеобеденные уроки. В окне каждого магазинчика и даже таверны, рассадника порока, который набожные дамы вечно пытались закрыть, виднелся американский флаг. С нами пришло еще четыре семьи – тоже попрощаться со своими новобранцами. Томми пожал руки новым товарищам, и они тут же разговорились, то и дело отпуская смешки, будто бы нас никогда не считали исчадиями ада. Новый враг оказался куда страшнее наших языческих наклонностей. Потом к нам подъехал грузовик, в котором сидела еще одна группа молодых бойцов в зеленой форме, сложив на коленях оружие. И вот Томми уехал, забрав с собой половинку всего известного мне мира.

Мы получали от него письма. Сперва даже часто. Я убедила папу заказать наш семейный портрет. Фотограф запретил нам улыбаться и пригрозил, что сидеть перед камерой придется так долго, что лицо может заболеть, а я все время, пока мы позировали, пыталась унять дрожь в губах. Потом я стала помогать папе собирать календулу и ивовую кору для аптекаря. На скопленные деньги удалось отправить потрепанное собрание сочинений Теннисона в батальон Томми, квартировавший во Франции. Я приклеила на заднюю сторону обложки книги наш с папой портрет и добавила записку, в которой пообещала, что, когда Томми вернется домой, мы сфотографируемся еще раз – уже втроем.

Потом поток писем стал редеть, затем и вовсе прервался на долгих полгода. Я чувствовала недоброе – гнетущее ощущение разливалось в самом воздухе вокруг меня, струилось по бурной реке, окружавшей нашу землю. Сначала я перестала есть. Однажды в поле я упала в обморок, и папа тут же кинулся запихивать мне в рот засахаренные персики. В тот день я впервые увидела, как он рыдает. А следом ушел сон. И речь. Зловещее предчувствие смерти придавило меня тяжелым грузом, стиснуло легкие, выбив из них весь воздух. Как-то раз я проснулась с ощущением, будто вовсе и не жила никогда.

Может, правы были горожане? Может, дьявол поселился на нашей ферме, а его мрачная тень не отстает от меня ни на шаг? Я написала папе записку с просьбой отвести меня в настоящую церковь – всего один раз. Вместо этого он записал меня на уроки балета.

– Если говорить не выходит, то можно танцевать. Как мы у реки. – Он провел рукой по моим шелковистым волосам цвета пшеницы. Заглянул в мои карие глаза – такие же, как у мамы. – Обещаю, доченька, он вернется домой. Бог тут ни при чем.

Точнее и не скажешь. Бог тут ни при чем. В отличие от меня.

Как-то раз мы возвращались домой с балета. Единственная танцевальная студия в нашем округе находилась за три города от нас, поэтому каждый вторник по вечерам папа усаживал меня в свое седло и мы мчались в Кальверстон. Когда лошадь пересекла мост, ведущий к нашим землям, в небе замерцали звездочки и осветили диковинных существ, плясавших в лесу: тут были и древесные женщины, и мужчины, чьи тела состояли сплошь из веток. Я уже привыкла к тому, что замечаю в лесу всякую чертовщину, а после отъезда Томми такое стало происходить еще чаще. Когда я перестала разговаривать, папа купил мне альбом и угольки, чтобы можно было зарисовывать лесных обитателей и показывать ему, кто живет с нами бок о бок. Обычно мне попадались маленькие крылатые люди, вьющиеся меж деревьев, длинноволосые мужчины размером с кошку и древесные женщины с цветами вместо волос, но в тот вечер я увидела создание, которого никогда прежде не замечала в наших краях.

– Я отведу Скаута в конюшню, а ты пока накрывай стол к ужину, – сказал папа.

Я кивнула, а сама пошла к реке.

Фигура у дальнего берега была одета во все белоснежное, начиная с атласных туфелек и заканчивая пышной вуалью. Белыми были и волосы, рассыпавшиеся по плечам, и глаза без зрачков. Белизну разбавляла только зеленая военная форма, пропитавшаяся кровью, – дама стирала ее на мелководье. Она опустила куртку в воду, и тут же рядом с ней зазмеилась, будто алая ленточка, тонкая струйка.

Я остановилась на скользких камнях и уставилась на фигуру.

– А ты, должно быть, давно предчувствовала мое появление? – спросила она.

И тут я заговорила. Впервые за восемь месяцев. Это случилось вопреки моей воле – что-то в собеседнице так и требовало ответа, а противиться ее приказу я не могла. Каждое слово все сильнее царапало горло, а голос сухо шелестел, как осенние листья на каменистом берегу.

– Мне нельзя разговаривать с дьявольским народцем!

Ее губы тронула улыбка. Острые, точно бритва, зубы замерцали в свете звезд.

– Никакие не черти, а феи, крошка.

Я сглотнула и обвела взглядом кромку леса. Знакомые создания испарились. Даже насекомые с птицами и те притихли среди деревьев.

– Как это вы сидите в воде? Папа говорит, что черти боятся железа.

– Не все, но многие. – Ее голос потрескивал, как огонь в камине, но был холоден, словно только что разрытая земля.

– Выходит, вы из их числа?

Она подняла на меня молочно-белые глаза. Я отшатнулась.

– Тебе известно мое имя, – ответила она.

Чистая правда, вот только я не хотела говорить его вслух. Я чувствовала ее присутствие уже не один месяц.

Мое сердце ухнуло вниз, на самое дно реки.

– Вы забрали моего брата?

– Вопрос еще не решен. – Она провела большим пальцем по дыре на нагрудном кармане солдатской куртки. Из нее тут же полилась кровь, будто из раны. – В конце концов, моя истинная цель – ты.

По моим рукам побежали мурашки.

– Я? Почему?

Она склонила голову набок, буравя меня взглядом пустых глаз:

– Потому что ты меня обманула.

– Мэм, ни в чем я вас не обманывала…

– Не прикидывайся, крошка. – Она выпустила военную форму из рук. Ткань стала пунцовой, пошла алыми пузырями, а в следующий миг течение унесло куртку прочь. – Он думал, что можно меня обдурить, чтобы спасти тебе жизнь, но забыл самое главное правило. В итоге я всегда получаю то, что хочу.

У меня за спиной, на крыльце, зажегся свет. Двор прорезал папин медленный свист. Его подошвы захлюпали по грязи, вскоре он скрылся в доме. Я нырнула поглубже в траву.

– Вы о моем отце?

Она отрицательно покачала головой.

– О дьяволе? – переспросила я.

Дама хищно улыбнулась:

– Так ты его называешь?

Ладони у меня похолодели и стали липкими от пота. Я пожала плечами. Ее гортанный смех разлился в ночи.

– Когда он наконец-то тебя отыщет… когда схватит своими когтями… – Смех сменился вздохами, и собеседница поманила меня рукой. – Заключим сделку, а, Аделина? – Подол ее великолепного платья колыхался и топорщился у ног, повинуясь течению. – Томас вернется домой, если ты взамен отдашь мне кое-что. Не сегодня и не завтра, через много лет, но это непременно случится.

Ради Томми я готова отдать все.

– А чего вы хотите?

– Твою жизнь. – Она так легко произнесла эти слова, будто они совсем ничего не значили. – Ты умрешь при родах. Погибнешь так, как и должна была.

Страх просочился мне под кожу. Казалось, до родов еще целая вечность, ведь я в свои юные годы пока не задумывалась ни о браке, ни о детях. К тому же можно ведь прожить без супружества! Лишь бы рядом были папа, Томми и их забота.

И все же стоило расспросить ее поподробнее.

– А если я откажусь?

Она вскинула руки над головой, пародируя мой любимый балет.

– «Их удел – не возражать. Смело, без расспросов в бой идти и погибать»[2].

Я сразу узнала стихотворение. Как его забудешь!

У меня пропало желание есть, спать, говорить… жить. Папа и Томми – вот все, что у меня было, все, вокруг чего вертелся мой одиннадцатилетний разум. Жизни без них я не знала, поэтому для меня ее не существовало вовсе.

Я кивнула. Ледяной ветер пронесся над рекой, и Женщина в Белом исчезла. Отныне моя судьба была предрешена.

Жизнь продолжалась своим чередом. Я продолжала молчать, предпочитая изъясняться танцами или рисунками. Но зато начала есть. Вернулся и сон. Ночевала я в изножье папиной кровати, свернувшись как щенок, прижимая к себе рубашку Томми. Спалось мне бестревожно, ведь я понимала, что спасла брата.

А потом пришел ноябрь 1918 года. Мировая война закончилась. Злодеев-немцев разгромили. И Томас Колтон отправился домой.

Я ждала во дворе, наматывая круги рядом с папой. На мне была моя самая нарядная одежда. Волосы я украсила единственной чистой лентой. Платье было синее, а чулки желтые. Томми обещал купить мне белые туфельки на солдатское жалованье, и мне очень хотелось, чтобы мой наряд к ним подходил. Но сперва, думалось мне, я крепко-крепко обниму брата и узнаю, не дочитал ли он нашу книгу без меня. Пусть стихотворения Теннисона уже успели стереться из моей памяти.

Вдали что-то зашумело, и на дороге, ведущей к нашим землям, появился грузовик. Подъехав к мосту, он сбавил скорость. Я вся аж дрожала от нетерпения в своих стареньких тапочках. Папа бросил на меня предупреждающий взгляд, и я сцепила руки за спиной. Я еще ни о чем не догадывалась, а папины слова «когда его будут заносить, не пялься» еще сильнее сбили меня с толку.

Я машинально кивнула. Грузовик остановился. Из кабины появилось трое солдат. Они обошли машину и, перебросившись горсткой слов, вытащили из кузова каталку. На ней, среди серовато-белых простыней, лежало нечто. Какое-то существо. Но никак не Томми.

Пока солдаты заносили каталку на крыльцо, я разглядела прядь волос того же пшеничного оттенка, что и у меня. Поймала пустой взгляд шоколадно-карего глаза. Все тело было скрыто бинтами.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла проронить ни слова. Солдаты остановились, посмотрели на меня, на папу, на съежившееся тело среди простыней. Никто не прерывал молчания. Томми занесли в дом. Белые туфельки мне так и не купили. И книжку мы не дочитали.

Потянулись такие дни, словно война и не заканчивалась. Томми не покидал своей комнаты, а папа не пускал меня к нему. Мы всеми силами старались подзаработать. Несколько мучительных недель я даже одевалась под мальчика и ходила с другими ребятами на шахты, пока у меня не появился такой сильный кашель, что папа запретил мне туда возвращаться. Все деньги шли на лекарства, бинты, врачей и специальные «сережки», которые должны были вернуть Томми слух.

Я по-прежнему молчала. И ничего не ела. В те редкие ночи, когда мне удавалось уснуть, меня будили крики Томми, доносившиеся из его темной спальни. Он всегда повторял одно и то же слово, снова и снова. Аргон. А одной декабрьской ночью крик раздался из гостиной. Я приоткрыла дверь своей комнаты. По половицам разлился желтый свет, горящий в коридоре.

– Томми, успокойся.

Что-то разбилось. По коридору прокатились гортанные стоны и шепот. «Граната, где же эта чертова граната?.. Аргон. Капитан погиб. Аргон. Убейте меня. Убейте меня. Убейте меня». И так по кругу, снова и снова.

Я на цыпочках вышла в коридор. Снова глухой удар об пол. Тяжелое дыхание, а следом пронзительный вопль. Опять удары – и вот уже папа прижал Томми к полу прямо под портретом мамы в ее лучшем парадном платье. Чуть ниже портрета папа повесил боевую награду Томми – медаль, которую ему вручили за героизм. За то, что побеждал злодеев.

Томми снова утробно прокричал.

– Тише, мальчик мой. Сестренку напугаешь.

– Я тебя не слышу. – С губ брата сорвался истошный вопль, пробравший меня до самых костей. – Я тебя совсем не слышу, папа. Не слышу, не слышу, не… – Папа потянулся к уху Томми, чтобы поправить специальную металлическую сережку. – Убери руки!

Он толкнул папу. С такой силой, что тот отлетел и свалил один из деревянных обеденных стульев. В воздух взвилась россыпь щепок. Томми повторял все те же слова: «Граната. Капитан. Аргон. Убейте меня». Стук его быстрых шагов гулким эхом расплывался по коридору, он исступленно хлестал себя по лицу – по левой его стороне, где кожа была изуродована и напоминала потекший воск, который кто-то перемешал.

Я всхлипнула. Томми впился в меня взглядом. Глаза у него были такие красные и опухшие, что привычного шоколадного оттенка было не разглядеть.

– Аделина.

Я отступила на шаг назад. Голос Томми прервал глухой треск.

– Адди, – продолжил он.

Папа простонал у его ног и приподнялся. Я снова попятилась.

– Прости. Пожалуйста, кроха, не смотри на меня так, – сказал Томми. – Мне очень жаль. Умоляю, прости. – Изувеченная пунцовая кожа на его лице сморщилась.

По моим щекам побежали горячие слезы. Томми снова закричал и выскочил из комнаты. Когда папа поднялся на ноги, послышался хлопок деревянной двери. Судорожно дыша, папа нетвердой походкой зашагал ко мне.

– Детка, ну что ты, тебе давно пора спать!

Он подергал меня за рукав ночной рубашки, но я не двинулась с места. Папа измученно вздохнул.

– За Томми не переживай, он в порядке, просто дни сейчас трудные. Пора спать. Если хочешь, пойдем ко мне в комнату.

Я покачала головой и заковыляла к себе в спальню. Дождалась, пока папа закроет дверь в свою комнату и из нее послышатся звуки гитары, а потом схватила свой альбом и сняла со стены медаль Томми. Деревянную дверь я прикрыла тихо, чтобы она меня не выдала.

Ночь выдалась холодной. Все деревья, кроме вечнозеленых, уже сбросили листву, а на серой, точно пепельной траве серебрился иней. Светлячки в такой холод попрятались. Месяц был еще совсем тонким, и мрак разбавляли только мерцание звезд и слабый оранжевый свет обгоревшей лампочки на крыльце. Вооружившись одним из новых папиных газовых фонарей, я огляделась. У реки подрагивала съежившаяся фигура, а судорожное дыхание эхом разносилось по холму.

Когда я устроилась рядом с Томми, он ничего не сказал. Холод просочился под мои тапочки, стылая грязь облепила платье. Кусочек льда проплыл мимо по реке, а потом зацепился за ветку, повисшую над самой водой, и раскололся.

– Кажется, теперь мы оба видим чертовщину, которой не существует.

Я обхватила колени и притянула их к груди. А потом, впервые за год с лишним, заговорила с другим человеком:

– Бранятся только плохие люди. Папа так сказал.

Брат ничего не ответил – может быть, попросту не услышал. Я не знала, как именно работают эти его специальные сережки, но папа всегда их поправлял, если Томми ничего не слышал. Я тоже потянулась к его уху, но Томми шлепнул меня по руке. Я отпрянула.

И снова у него хлынули слезы. Мужчины не плачут, вернее, им плакать не подобает, насколько я знала. Но папа плакал, когда я отказывалась от еды, а Томми рыдал каждый день с тех пор, как вернулся с войны. Мне на глаза тоже навернулись слезы, но от них нам всем сделалось бы еще хуже, так что я их смахнула.

Томми выдохнул, медленно и измученно, и сам поправил сережку:

– Давай погромче.

Я сглотнула, не обращая внимания на царапающую боль в горле, совсем отвыкшем от речи.

– Папа говорит, что бранятся только плохие люди.

Томми сощурился и напряженно всмотрелся в дальний берег реки, но он впервые пустовал.

– Так я и есть плохой человек, кроха.

Я покачала головой и пробормотала:

– Неправда. – Я достала из кармана медаль и помахала ею у него перед лицом. – Папа сказал, что тебя этим наградили, потому что ты герой. Как солдаты из «Атаки легкой бригады». Плохим людям не выдают ленточки со стальными подвесками, Томми! – Я улыбнулась, уверенная, что он разделит мое настроение.

Но нет – его обезображенное лицо исказилось в желтом свете фонаря.

– Не хочу это видеть.

Я нахмурилась, поднесла пеструю ленту поближе к его глазам:

– Ну постой, ты же и впрямь молодец! И нечего тут печалиться, Томми! Ты настоящий герой!

– Адди…

– Ты обещал, что вернешься домой, и не обманул. Ты бился со злыми немцами и победил, а хорошие мужчины не ругаются и не плачут, Томми, так что…

Он вдруг злобно зарычал, выхватил награду из моих дрожащих пальцев, опрокинув меня на землю, и швырнул медаль в реку. Но перестарался. Она глухо звякнула, ударившись о дерево на другом берегу.

Мои глаза налились слезами. Холодная грязь захлюпала под пальцами, налипла на коленки. Я больше не могла сдерживаться. Из горла вырвались глухие всхлипы, смешиваясь со всхлипами моего брата.

– Прости, кроха. Прости меня. – Он обвил меня холодными руками и крепко прижал к груди. Я в ответ попыталась его оттолкнуть, но он притиснул меня к своей куртке со всей силы. Его била дрожь. Прости, прости, прости…

Вдалеке заухала сова. Еще одна льдинка в реке раскололась. Томми глухо рыдал у моей щеки. Он пригладил мне волосы, принялся укачивать меня на коленях. Перед глазами у меня плясали звезды, но я выровняла дыхание, обняла Томми за шею и прижалась к нему сама.

– Почему ты теперь сам на себя не похож?

Он покачал головой. Уханье сов опять заполнило ночную тишину. Уж к чему к чему, а к молчанию я уже привыкла. Когда Томми уехал, а я затихла, папе не с кем стало разговаривать. Пустые слова наполнили наш дом, точно сорняки – поле.

Я поднялась и вскинула руки высоко над головой. Немного покружилась. Потом плавно взмахнула запястьями, чтобы передать печаль, – нас так учила на уроках балета миссис Джун. Провела пальцами по щекам, изображая слезы, поникла и опустилась на землю.

Томми наблюдал за мной, поджав губы. Его красные глаза следили за каждым движением. Папа не рассказывал ему, что я хожу на балет, и ни разу не упоминал, что я перестала разговаривать, но старшие братья и сами все подмечают. Нить нашего родства была прочнее всего на свете. Томми кивнул:

– Ты угадала, кроха. Мне очень грустно.

Я свернулась у него под боком, положила голову ему на бедро, а он стал гладить меня по волосам. Мы долго-долго смотрели на воду.

– И совсем не беда, что ты видишь всякое, – наконец сказала я.

Томми убрал руку от моих волос:

– Ничего нет хорошего в том, чтобы видеть то, чего не существует.

– Еще как существует! – Я подтянула колени к груди и достала свой альбом из-под пальто. – Папа подарил мне вот это, чтобы я рисовала все, что вижу в окрестностях нашего дома. Может, и ты начнешь рисовать… этот самый Аргон, – уточнила я, припомнив имя.

Томми снова сжал бледные губы в тоненькую линию. Я торопливо добавила:

– Не беспокойся, Аргон не причинит тебе зла! Мы ведь сыпем соль вокруг дома, так что дьявольский народец не сможет перебраться через реку!

Он сглотнул, точно слова царапали ему горло.

– Аргон – это такое место, Адди, а не существо.

– Ой! – Я нахмурилась. Странное дело. Как можно видеть места? Лично мне являются только злые создания! – Его все равно можно нарисовать, – упрямо повторила я.

Потом открыла альбом и стала показывать свои рисунки. На первом листе было изображено крылатое существо, сотканное из цветов. Под ним была подпись моей рукой: «Цветочная пикси».

– Несколько месяцев назад один тролль пообещал, что поделится со мной именами всех существ с моих рисунков, если я отдам ему сорочку, в которой меня крестили. Папа сперва рассердился, ведь мне нельзя торговаться с дьявольским народцем, но, когда увидел, сколько всего мне удалось разузнать, очень обрадовался! Может, тролль и тебе поможет, если мы отдадим ему одежду, в которой тебя крестили! – с улыбкой предложила я.

Томми натянуто улыбнулся. Перелистнул страницу. На следующей была изображена женщина-береза – совершенно голая, она вообще никогда не появлялась в одежде. Мои щеки залила краска, а Томми просто продолжал листать альбом. Следом шли тролли с шишковатыми лицами. Затем жутковатая водяная лошадь, или, как ее еще называли, келпи. Косматые карлики – брауни[3] – и наклави[4]. Над последним рисунком, изображавшим лошадь и всадника, соединенных плотью и сухожилиями и напрочь лишенных кожи, палец брата застыл. Наклави являлся мне всего один раз, но после этого мне несколько недель снились кошмары.

– Ты и впрямь это все видишь? – изменившимся голосом спросил Томми.

Я кивнула:

– Не всегда, но бывает. Но не беспокойся, через реку они перебраться не могут. Да и за пределами наших земель они мне не встречаются, если вывернуть одежду наизнанку, повязать на ноги колокольчики, а на шею – железный крест.

Томми вскинул на меня взгляд.

– Это не так уж и страшно, главное – привыкнуть. – Я попыталась забрать у него альбом, но он не отдал. Книжица так и осталась лежать у Томми на коленях. Вид у него был испуганный, а я не могла взять в толк почему. – Ты же с самого начала знал, что мне является дьявольский народец, Томми!

– Так-то оно так, но… – Резкий порыв ветра заглушил его голос, а у меня за спиной взревело ледяное течение. – Я… я думал, что у тебя просто бурная фантазия, а папа чересчур суеверен… – Брат тряхнул головой. – Ты и правда их всех видишь? Во всех подробностях, как на рисунках?

Я улыбнулась:

– Ну, художник из меня неважный! В реальности они немного другие.

– И папа… это поощряет?

Я кивнула:

– Он говорит, здорово, что я могу за ними наблюдать и изучать их. Так будет проще уберечься.

Томми поморщился и всмотрелся в запотевшие окна нашего дома, точно мог разглядеть папу, игравшего на гитаре у себя в спальне.

– Дьявольского народца не существует, кроха.

Я нахмурилась:

– Существует! Как и Аргон.

– Нет же, Адди. – Томми натужно сглотнул и положил руки мне на плечи. – Скажи, неужели все время, пока меня не было, ты только и делала, что наблюдала за всякой чертовщиной и рисовала ее под папино одобрение? Неужели он и впрямь считает, что тут нет ничего страшного?

Я решила, что сейчас неподходящий момент для рассказа о том, что в эти месяцы у меня пропали аппетит, сон и речь.

– А чего бояться? Дьявольский народец и впрямь не может сделать нам ничего плохого.

В глазах брата засеребрились слезы. Он прикусил нижнюю губу.

– Кроха, выслушай меня, хорошо?

Я кивнула.

– Всей этой чертовщины не существует, – повторил брат. Я открыла рот, чтобы возразить, но он меня перебил: – Раньше я этого не понимал, а теперь понимаю. Папа тот еще болтун, а ты толком и не бывала за пределами фермы. Я и сам почти не выезжал, но на фронте повстречал столько людей, Адди, со всего света, и никто из них ничего подобного не видел. Ни один. Это ненормально.

Я дрожала в его руках и все норовила вырваться, но он держал меня крепко.

– Адди, послушай меня, – продолжал он. – Знаю, после возвращения я и сам не могу похвастаться здравомыслием, но тебе нужна помощь, милая, и серьезная. Тут нужен доктор, лекарство или, может… может, поход в церковь, не знаю, но точно знаю, что папины слова вредны твоему мозгу. Если пустить все на самотек, конца этому не будет!

– Дьявольской народец взаправду существует, Томми, я…

– Смотри. – Брат выпустил меня и сунул руку во внутренний карман плаща. Достал cобрание сочинений лорда Альфреда Теннисона.

Я улыбнулась, решив, что он передумал продолжать разговор, но тут Томми вдруг перевернул книгу. Сзади по-прежнему была прилеплена черно-белая фотография, с которой улыбались мы с папой. Точнее, улыбалась только я. А рядом с папой поблескивала пуля, вошедшая глубоко в толстую обложку.

Я тревожно заерзала в подмерзшей грязи.

– Я не буду рассказывать тебе всего. Точнее, почти обо всем умолчу. Но я побывал в аду, сестренка. В настоящем аду, в единственном аду, что только существует. И не видел там ни одного чертенка со страниц твоего альбома. Их никто не встречал.

Я опустила взгляд в землю, лишь бы только не смотреть на книгу, которую Томми мне протягивал. Принялась нервно теребить подол грязной юбки.

– А знаешь, что реально и не подлежит сомнению?

Я покачала головой.

– Ты спасла мне жизнь. – Томми положил книгу на землю между нами. – Я носил ее в нагрудном кармане, понимаешь? У самого сердца. Ты спасла меня, а теперь мой черед тебя выручить, кроха. Я помогу. Я все исправлю.

– Они существуют, – снова прошептала я.

Я ведь их видела. Своими глазами. Папина песня, мои рисунки, сделка, которую я заключила, чтобы спасти брата, и дьявол, который явился за папиной душой по условиям давнего соглашения, – все это реально.

– Ш-ш-ш, все хорошо. Все хорошо.

Я и сама не заметила, как вновь полились слезы. Горячие, они побежали по моим щекам, смешиваясь с пятнами грязи и инея на моем платье.

Томми обнял меня, принялся гладить по волосам. И пускай он мне не верил, пускай он ошибался, пускай его лицо изменилось, пускай в его жизни появились слезы и ругань, пускай он больше не танцевал со мной и с папой у реки, я позволила ему себя обнять. И поднять, хоть папа и ворчал, что я для такого уже слишком взрослая. Я обхватила руками его шею, а ногами – пояс и уткнулась носом в кожу. Да, Томми ошибается, но он любит меня, как и папа, так что надо просто ему доказать, что он не прав.

– Я люблю тебя, Адди. Мы… мы со всем справимся. – Томми поцеловал мои волосы, влажные от слез, и поднялся на ноги. Я его не отпускала. – Пойдем-ка уложим тебя. Уже поздно.

Пока Томми, прижав меня к себе и гладя по голове, поднимался к вершине холма, слезы без остановки бежали по моим щекам. Это путешествие на руках у брата отличалось от всех предыдущих. Томми вышагивал с непоколебимым упорством, мужественно переставляя изуродованные ноги. Я так выросла, что теперь мои лодыжки болтались ниже его пояса. Брат смотрел поверх меня, он не сводил глаз с мягкого света у нашего дома и с демонов, которые поджидали неподалеку. Я же смотрела на реку, на существ, населявших наши леса, на тех, от кого Томми забыл меня защитить, пока боролся с врагом в заморских странах.

Звезды поблескивали в небе, говорливо журчала река, в густом кустарнике кипела жизнь. А потом весь мир вдруг затих. Свет от фонаря померк, его пятна уже не лежали на траве у дома. Шум, доносившийся от реки – треск льда и совиное уханье, – теперь были едва различимы. Даже шепот Томми рассеялся без остатка, как дым на холодном ветру. Звезды утонули во мраке, а высокие сосны и ели замерли. Ночь окутало такое густое безмолвие, что вскоре я уже не слышала ничего, кроме стука крови в ушах. Я подняла голову над плечом Томми. И застыла.

С дальнего берега на меня смотрела пара золотистых глаз. В тени деревьев стояла мужская фигура. Мрак стекался к ней – казалось, фигура эта впитывает саму ночь. Темнота окутала незнакомца, облепила его, будто вторая кожа, и лишь изредка то тут, то там вспыхивала искорка. Острая линия скул, пальцы задумчиво поглаживают шею. Ничего примечательного, такого, за что взгляд мог бы зацепиться. Если не считать глаз. Узкие, будто у змеи, они горели в темноте, как два маяка. Жилка у моего горла начала тревожно пульсировать, налилась жаром. Сердце тяжело застучало о ребра.

Когда дьявол убивает святых, он неспешен.

Томми крепче обхватил меня, но я толком и не почувствовала этого. Золотистые глаза буравили меня и спину моего брата, пока тот спешил к дому. Незнакомец склонил голову набок. Трудно было понять, дружелюбен ли его взгляд. Чего он ищет – ответов или добычу?

По моим венам разлился холод, но было еще одно чувство, пробиравшее меня до костей, чувство, от которого не получалось отвлечься. Я робко подняла руку и медленно разогнула пальцы. Томми все нашептывал свои утешительные речи, поглаживая меня по спине. Золотистые глаза улыбнулись мне в зацелованном тенями мраке.

Мой слух наконец уловил слова брата, приглушенные и нечеткие, словно он говорил издалека, из-под толщи воды. Нет на нашей ферме никакой чертовщины. Ее не существует!

Я будто бы вся растворилась в этом нечеловеческом взгляде. Меня словно осенило, и внутри заворочалось зловещее предчувствие. Я давно понимала, что мы странное семейство. Что горожане о нас судачат. Но только теперь, прижавшись к груди брата и не в силах унять дрожь, я осознала в промозглом мраке еще кое-что. Томми не прав, и папа тоже.

– Дьявол не заберет папину душу, – заверил меня брат.

Я кивнула и прижалась к его плечу. Первый и единственный раз в своей жизни я порадовалась, что он больше меня не слышит.

– Конечно, – прошептала я в ответ. – Ведь он явился за моей.

Глава вторая

В аптеку пробрался пикси и теперь беззастенчиво пялился на меня.

На этих существ лучше вообще не обращать внимания, но я совершила эту роковую ошибку, пока пикси, обгладывая маленькую пористую кость, перескакивал с полки на полку за спиной у мистера Лэйни. Серовато-зеленая кожа пикси сразу бросалась в глаза: слишком уж ярким и необычным было это пятно на фоне аптечных склянок. Потом пикси устроился на ворохе эластичных бинтов, подергивая заостренными и длинными, как у кролика, ушами, и принялся наблюдать за мной зоркими блестящими черными глазками. Он склонил маленькую голову набок, обнажив клыки в хищной улыбке. Мистер Лэйни кашлянул:

– Мисс Колтон, что такое?

Я усилием воли перевела взгляд на аптекаря, взявшись за железное распятие, висевшее у меня на шее. Стоило пальцам скользнуть по прохладному металлу, как пикси тотчас исчез.

– Что, простите?

– Я спросил, что такое. Вы будто что-то увидели. – Аптекарь нахмурился, но дожидаться ответа не стал, а просто придвинул ближе мою покупку – пузырек с болеутоляющим – и сдачу.

Я убрала склянку и деньги, поправила шляпку и платье и вышла из магазина под пристальными взглядами миссис Джойлэнд и миссис Фарли. Над головой у меня звякнул колокольчик, вторя тем, что были повязаны у меня на лодыжке. Одна из дам прошептала:

– У этой не все дома.

Я остановилась всего на секунду, а после сразу вышла на улицу.

Солнце то пряталось за серыми проворными облаками, то снова выныривало. То и дело поднимался легкий жаркий ветерок, раскидывая пыль и грязь по дороге. Флюгер на крыше универмага «Таллис» неутомимо вращался словно балерина. Мимо меня пробежала ребятня в грязной одежде, придерживая шляпы, чтобы не слетели. Напротив таверны, которую закрыли шесть лет назад – она таки пала жертвой сухого закона, – жена пастора с тремя сестрами обмахивались веерами, крепко сжимая сумочки. На руках у них белели чистые, накрахмаленные до хруста перчатки.

– Мисс Аделина!

Ко мне подбежали два маленьких мальчика, такие чумазые, что их трудно было узнать издалека. Но стоило им приблизиться, и я разглядела лица Грегори и Роберта Бейкеров. Братья были так похожи, что различить их можно было только по количеству зубов и складу характера.

Я остановилась у городского колодца, крепко сжимая пузырек с лекарством и сумочку. Роберт подскочил ко мне и отпихнул брата в сторону:

– Мисс Аделина, кажется, мы видели в лесу дриаду!

Я покосилась на четырех дам, отдыхавших на крыльце старой таверны. Белинда, супруга пастора, тут же сощурилась и поджала губы.

Я склонилась к Роберту и проговорила вполголоса:

– Ты же знаешь, люди не любят, когда так говорят.

– Да плевать на людей!

Мальчишка просиял и улыбнулся, сверкнув дыркой на месте передних зубов. Грегори переминался с ноги на ногу за спиной у брата. Мальчишки прониклись ко мне доверием прошлым летом, когда я предупредила их, что в одну из местных рощ ходить не стоит, потому что она кишит водными духами. Я редко признавалась окружающим, что вижу всякую нечисть, но тут речь шла о довольно злобных тварях, а мальчикам было всего восемь. Да еще их младшая сестренка, Флоренс, вечно ходила за ними хвостиком, присматривать за ней было некому, ведь отец умер, а мать тяжело заболела. Впрочем, сегодня Флоренс нигде не было видно.

– Я же вас просила: держитесь подальше от леса! – воскликнула я и присела на каменный краешек колодца, скрестив ноги. – И вообще, почему вы оба не в школе?

– На этой неделе уроков нет! Учитель уволился, – пояснил Грегори.

Я нахмурилась:

– Он же только месяц назад пришел, разве нет?

– Тут никто не задерживается. Мама говорит, это потому, что Фэйрвиль – тот еще гадюшник! – пояснил Роберт, нетерпеливо подпрыгивая на месте.

Я закрыла глаза и вздохнула. Белинда поднялась со своего стула, вцепившись в деревянный подлокотник с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Я приготовилась было прочесть мальчику лекцию о языковом этикете, но одного взгляда на их перепачканные сажей лица хватило, чтобы передумать. Их отец умер, мама почти не вставала с постели, младшая сестренка едва научилась ходить. Пусть занятия в школе и отменили, но ребята не сидели без дела, а целую неделю трудились на шахтах, о чем свидетельствовала не только перепачканная сажей кожа, но и впалые щеки.

– Вот бы вы стали нашей новой учительницей! – воскликнул Грегори.

Я бы с удовольствием. По правде говоря, я не раз пыталась устроиться на эту работу. Детишек я любила. С ними гораздо проще, чем со взрослыми, ведь мир еще не успел отравить их юные умы, а раз матерью мне стать не суждено, преподавание казалось подходящей заменой. Но всякий раз, когда я подавала заявку, поднималась волна протестов. Никто не хотел, чтобы его ребенка учила «юная сатанистка».

Я улыбнулась:

– Не могу, я же еще молодая! В учителя берут только седовласых да кислорожих, верно я говорю?

Роберт состроил гримасу:

– Вообще-то вы уже старая, мисс Адди.

Я сощурилась, но не сдержала смеха. Мальчишки же выжидающе притихли.

Мы с Томми едва сводили концы с концами. У нас накопился долг за дом, а лето выдалось неурожайное – третий год подряд. Из-за нескончаемой засухи весь Фэйрвиль жил впроголодь. Братья выглядели еще хуже, чем я. Их взгляд был прикован к моей сумочке. Я со вздохом достала буханку хлеба, купленную на последние два доллара. Разломила ее пополам.

– Обязательно угостите маму с Флоренс, хорошо?

Роберт бросился было за хлебом, словно хищный зверь, но я приподняла его над собой, чтобы он не дотянулся.

– То, что вас воспитали по-волчьи, не значит, что можно так себя вести. – Мальчик сцепил руки за спиной, улыбнулся и изобразил тихий волчий вой.

– Спасибо, мисс Адди, – прошептал Грегори из-за спины Роберта.

В мгновение ока хлеб исчез у меня из рук, а в следующий миг братья были уже на другом конце улицы.

– И главное, в лес не ходите! – крикнула я им вслед, а они показали мне поднятые большие пальцы.

Я сделала глубокий вдох и, обмахиваясь сумочкой, проворно зашагала мимо старой таверны. Лицо Белинды презрительно задергалось:

– Позор, мисс Колтон. Как не стыдно забивать мальчикам головы всякой чертовщиной!

– Ничем я им головы не забивала, – вполголоса пробормотала я. – А вот желудки сегодня пустовать не будут.

Не поднимая глаз и не выпуская из пальцев железного креста, я двинулась к дому по узкой тропке.

Собиралась гроза. Летние ливни нисколько меня не пугали, но стоило бы успеть домой до первых раскатов грома. Томми плохо переносил громкий шум. До этого я планировала заглянуть на кладбище, но решила отложить на завтра.

Сегодня дриады толпами гуляли по лесной опушке, высвободившись из своих древесных домов. При виде меня они захихикали, поглаживая себя по коже-коре и цветочным прическам:

– Глядите-ка! Вот и наша красотка явилась!

– Сестра, поиграй с нами!

– Сестра, потанцуй с нами в нашем лесу! Ну пожалуйста!

Я прекрасно знала, что будет, если живое существо подойдет слишком близко к их деревьям. Об этом красноречиво напоминали окровавленные останки животных, которыми была усеяна земля у высокого дуба. Вкрадчивые голоса дриад скользили за мной по дороге, их хор на окраине леса рос и креп – все жаждали заманить меня в чащу. Прикосновения к оберегу не помогли, поэтому я сунула распятие в рот и стала его обсасывать, пока от металлического привкуса не защипало в горле. Через секунду голоса дриад ослабели, а древоподобные тела растворились в воздухе.

Я дошла до конца тропинки и увидела, что за мостом, у самого нашего крыльца, припаркован блестящий черный «роллс-ройс», кабриолет с опущенным верхом. Я нахмурилась и обвела взглядом берега, заросшие высокой травой, реку, фермерские угодья за нашим домом. Нигде не было ни души. Хотя обычно Томми проводил послеобеденные июньские часы в поле.

Я зашла в дом и повесила шляпку на крючок. В коридоре улавливались отголоски беседы. Я заглянула за угол и увидела за кухонным столом незнакомца, который пил кофе вместе с Томми.

При виде меня оба осеклись. Незнакомец расплылся в улыбке. Его седоватые волосы были аккуратно зачесаны назад, а на дорогом костюме не угадывалось ни складочки, ни пятнышка. Томми сидел напротив в своем самом нарядном костюме, состоявшем, помимо прочего, из папиной выцветшей полосатой рубашки, поношенных кожаных подтяжек и парадных туфель, которые ему выдали в армии на церемонию награждения.

Томми вымученно улыбнулся:

– Адди… Не ждал тебя так рано.

– Я увидела, что гроза собирается. И заторопилась домой. – Я скрестила руки на груди, даже не потрудившись поприветствовать гостя, который все ждал, что Томми представит нас друг другу.

На кухне сгустилось напряженное молчание. Томми буравил меня взглядом. Наше негласное противостояние длилось долго, то тех пор, пока он не понял, что я не уйду.

– Агент Моррис, это моя сестра, мисс Аделина Колтон. Адди, это мистер Моррис.

Я высоко вздернула бровь:

– Агент?

Мистер Моррис учтиво улыбнулся:

– Да, я работаю в Федеральном бюро расследований, мэм. Присаживайтесь, мы как раз обговаривали с вашим братом одно дело.

Во взгляде Томми явно читалась фраза «оставь нас», но мне уже было не двенадцать, и я понимала: раз к нам в дом заглянул такой человек, значит, обсуждается что-то важное. Я устроилась на стуле рядом с братом и, сверившись со своими скудными представлениями об этикете, спросила мистера Морриса, не желает ли он подкрепиться. Агент отказался, и тогда я спросила:

– Случилось что-то плохое?

– Нет-нет, что вы. – Мистер Моррис сложил руки на столе. – Мы с вашим братом обсуждали его будущее, только и всего. Вам есть чем гордиться, мисс Колтон. ФБР предлагает ему работу.

Я покосилась на Томми, он же смотрел куда угодно, но только не на меня. Я сидела справа от него, и с моего места было отлично видно уцелевшую половину его лица – гладкую кожу, зоркий карий глаз, золотистую щетину на подбородке.

– А вы в курсе, что он плохо слышит? – спросила я агента.

Томми сжал челюсти. Мистер Моррис кивнул:

– Именно поэтому он идеально нам подходит! Мы ищем человека, который мастерски умеет читать по губам.

В этом Томми и правда преуспел. За последние годы у него поломалось немало слуховых аппаратов; и пока мы зарабатывали деньги на новые, только чтение по губам и помогало общаться. Учить язык жестов брат наотрез отказался.

– Томми не упоминал, что предложил свою кандидатуру.

Мистер Моррис посмотрел сперва на меня, потом на брата. Томми резко повернулся ко мне:

– Это мы обсудим потом, наедине.

– Мы фермеры. Так было и будет всегда, – продолжала я, не обратив на реплику брата никакого внимания. Улыбка сползла с лица мистера Морриса. – Но спасибо, что к нам заглянули.

Томми закрыл глаза и медленно выдохнул:

– Агент Моррис, можно я завтра наведаюсь к вам в отель, чтобы обсудить остальные документы?

– Разумеется. – Мистер Моррис поблагодарил нас за уделенное время, кивнул мне на прощание, надел шляпу.

Томми проводил его до крыльца и вполголоса попрощался. Потом громко хлопнула деревянная дверь, а через мгновенье брат влетел в комнату. Я даже со стула не встала.

– Ты серьезно?! – возмущенно воскликнул брат.

Я медленно подняла на него глаза и прошипела:

– «Серьезно?!» Это ты у меня спрашиваешь? Может, расскажешь, что, черт возьми, происходит?

– Ты же леди! Следи за языком! – Томми зашел на кухню, закатывая рукава, чтобы смыть пот с влажных ладоней. – Я не хотел ничего рассказывать, пока вопрос не будет решен.

Я сжала кулаки:

– Какой еще вопрос?

– С моей работой. – Он стряхнул капли прямо на кухонную столешницу, достал из шкафчика еще одну кружку и с грохотом поставил рядом со мной. – Как дела в городе?

Я не стала наливать себе кофе:

– Не меняй тему.

– А я и не меняю. – Томми опустился на стул напротив, потирая виски. – У меня не было выбора. Нам же очень нужны деньги.

– Я неплохо зарабатываю у аптекаря.

Мы с мистером Лэйни договорились о сотрудничестве при условии, что никто о нем не узнает. Кому в Фэйрвиле захочется судачить о том, что на него работает юная сатанистка? По воскресеньям, пока все собирались в церкви, я приносила аптекарю кору ивы, боярышник, примулу и другие сезонные растения по запросу. Половина города лечилась снадобьями с дьявольской фермы и даже не догадывалась об этом.

– Этого мало. – Томми достал из кармана письмо и швырнул его на столешницу. – Дело дрянь, кроха.

Дыхание у меня перехватило. Я вцепилась в бумагу взмокшими пальцами и перечитала письмо раз, второй, третий – чтобы уж наверняка. Дорогой мистер Томас Колтон, это официальное уведомление от Банка штата Джорджия…

Я покачала головой:

– В прошлом месяце мы заплатили за дом вовремя.

– И все равно остались должны целых пять сотен. – Томми забрал у меня письмо. – Я сделал все, что мог, слышишь? Мне жаль, что ничего не вышло, жаль, что в прошлом году не было дождей, жаль, что мы не сможем сохранить наш дом, но отца нет уже шесть месяцев, а мы не можем…

– Всего шесть месяцев! Неужели банк не подождет еще несколько? Мы найдем деньги…

– Нет, Адди, – припечатал он, точно вынес смертный приговор, и болезненно поджал губы. – Я любил папу ничуть не меньше твоего и никогда слова дурного о нем не скажу, но удачливым дельцом его не назовешь. Он купил эти земли от жадности, а не от большого ума, и, даже когда нас было трое, мы едва держались на плаву. Вдвоем же мы точно не справимся, Адди, тут нечего больше и пытаться. Надо что-то менять.

У меня защипало глаза. Я отвернулась, стиснула зубы, вытерла слезы.

– Первое время я буду получать триста долларов в месяц. Это хорошие деньги, Адди, и я знаю, как ты прикипела к этому дому, но, может, когда мы поживем в Нью-Йорке немного…

Я резко его перебила:

– То есть как в Нью-Йорке?

– Моя новая контора – на Манхэттене.

Я снова покачала головой:

– Тогда ты никуда не поедешь.

– Поеду. А ты со мной, – отрезал Томми, постукивая по ручке своей чашки и не обращая внимания на мое лицо, к которому с каждым мигом все сильнее приливал жар. – У нас больше нет дома. Папа теперь с матушкой и Господом. Тебе уже двадцать, ты молодая девушка, и пришла пора покинуть эти края. Ничего хорошего они тебе не подарили.

Я стукнула ладонями по столешнице. Стеклянная лампа, стоявшая в центре, задрожала.

– Это место мне необходимо. Томми, ты же знаешь, что уехать я не могу. Это небезопасно.

Брат уставился на меня. Я никогда не признавалась в этом никому, кроме себя самой, но порой, когда я вот так смотрела на него анфас, мне казалось, что я говорю с двумя разными людьми одновременно. Правая часть лица с гладкой кожей, здоровым глазом теплого карего цвета и шаловливой полуулыбкой, которая сводила с ума всю женскую половину Фэйрвиля, принадлежала моему старшему брату, тому самому нескладному подростку, который вырезал мне деревянных лошадок и учил меня читать, человеку, с которым мы были одним целым. А левая часть, пустая оболочка, вернувшаяся с войны, обожженная и покрытая шрамами, неузнаваемая, холодная и отрешенная, казалось, принадлежит незнакомцу, с которым у меня нет ничего общего.

Это чувство усилилось, когда брат произнес:

– Адди, наш папа был сумасшедшим. Он очень тебя любил, но не принес тебе ничего, кроме боли.

Я вскочила на ноги, не обращая внимания на гримасу, исказившую лицо Томми. Мой стул громко опрокинулся на пол. Большие часы в гостиной пробили трижды, деревянная дверь хлопнула у меня за спиной, вдалеке прогремел гром. Я не стала возвращаться в дом, чтобы удостовериться, что Томми выключил слуховой аппарат.

Глава третья

Мы спускаемся к реке. Мы спускаемся к реке…

Колокольчики позвякивали у моих лодыжек, а внутренний шов платья тер шею. В небе то тут, то там вспыхивали молнии, вдалеке гремел гром, но я не обращала внимания на надвигающуюся грозу и решительно приближалась к реке с мешочком соли. Полгода назад папа испустил последнее дыхание у самой кромки воды – такой была его последняя воля, которую он прошептал во время такого сильного приступа кашля, что даже мне стало понятно: ему уже не выкарабкаться. Но пусть он умер, а его старая гитара с прошлой весны стояла без дела у его кровати, вся в пыли, у меня в голове по-прежнему звучала мелодия и его хриплый баритон, выводящий первые строки песни:

Я зажмурилась и медленно вдохнула, отдаваясь мыслям. Томми вечно твердит, что мои видения не имеют с реальностью ничего общего, но тогда получается, что я выдумала эту сцену с папой у реки несколько месяцев тому назад? Нет, у меня остались одни только воспоминания, ритуалы, которым меня обучил отец, и песня, которую я знала до того хорошо, что могла спеть и во сне.

Я сняла обувь и положила ее на островок сухой травы, чтобы дальше пройтись по влажной земле босиком. Отстегнула от пояса мешочек с солью и начала обходить наш дом. Мое тело тут же словно бы наполнил тихий гул – чувство животрепещущей сопричастности.

– Мы спускаемся к реке… – пробормотала я, но язык сегодня не слушался, как и во многие другие дни. Но мне живо представилось, как папа выводит своим бархатным, низким голосом заветные слова и как его седеющая борода подергивается на каждом слоге.

В небе совсем недалеко от меня полыхнула молния. Оставаться на улице в такую грозу было опасно, а уж среди высоких деревьев и рядом с водой тем более, но я должна была закончить. Казалось, если я хоть один раз пренебрегу папиной литургией, я забуду ее насовсем. Я никогда не пела. Пел всегда он. Он был голосом, который я отринула, а Томми потерял, когда лишился слуха. Но оставался еще танец, и я плясала, как в старые добрые времена, подняв лицо к небу и шлепая по грязи, а ветер трепал мои волосы и холодил затылок.

На той стороне реки застонали от ветра рослые сосны и ели, зашуршали листья на протянутых к небесам ветках, а тени запрыгали по воде. Я двинулась в обход нашего дома по выжженной тропке, траву на ней разъела соль, которую мы сыпали изо дня в день на протяжении многих лет. Ветер носился по реке, пробирал меня до костей, но я упрямо шла, рассыпая соль, бормоча себе под нос, выдерживая ритм, пока наконец не закрыла глаза и не начала двигаться по памяти. Мои плечи покачивались в такт порывам ветра, подол платья хлестал по лодыжкам. Стоило мне с головой погрузиться в мелодию, как память стала воскрешать не только папин голос, но и мелодичные переливы его призрачной гитары.

Вместе с финальными словами, сорвавшимися с моих губ, упали на землю и последние крупинки соли. Повинуясь инстинкту, я подняла глаза на лес, на темную покачивающуюся линию древесных крон. Нет ли где хоть крохотного признака жизни? И главное, пары золотистых глаз? Впрочем, с нашей последней встречи прошел уже год, и за это время тревоги о том, что у самой границы наших земель бродит зловещее видение, уже успели отступить. Люди поговаривали, что дьявол блуждает по нашей ферме, и были совершенно правы. Он навещал меня каждый месяц, но только во сне.

Дождь лил с такой силой, точно кто-то дернул за рычажок, а вернуть его в прежнее положение забыл. Подол платья облепил мне ноги, промокшие волосы хлестали меня по лицу, но я не двигалась с места. Иногда мне хотелось, чтобы грянул холодный ветер и забрал и мои легкие. Чтобы наконец покончить и с ожиданием, и с тревогой, и с издевками, и со скорбью.

Я зашла в дом. Дождь быстро смывал мою свеженасыпанную соль. Все мои старания растворялись на глазах.

Под напором стихии весь наш дом дрожал. Жестяная крыша гудела под ударами капель, словно гонг. Колокольчики, которыми было украшено наше крыльцо, неумолчно и заунывно звенели, а огоньки свечей, расставленных по гостиной, мигали от каждого порыва ветра. На столе стоял нетронутый, давно остывший ужин Томми, а рядом с ним наши грязные кружки из-под кофе.

Я повесила на шею – поверх железного креста – мамины жемчужные бусы. Потом надела свои парадные туфли на маленьком каблучке, накрасила губы любимой помадой и завела в гостиной граммофон. Его мне подарила миссис Джун, когда мне было пятнадцать, – в тот год пришлось завязать с уроками балета, потому что они стали нам не по карману. «У вас есть дар, мисс Колтон, – сказала тогда учительница. – Не закапывайте его в землю!»

Откровенная чушь. Вместо таланта я была наделена проклятием, но нужно же было чем-то заполнять тишину теперь, когда папы не стало. Мы с Томми оба из рук вон плохо справлялись с этой задачей.

Я сделала несколько пируэтов – та еще пытка в туфлях на каблучке, пускай и небольшом. Но что делать – мои старенькие пуанты давно износились. Первая позиция. Арабеск. Дальше я напрочь позабыла о технике и просто стала кружиться в такт музыке. Мелодия «Карнавала животных», печальная и зловещая, та самая, что так полюбилась Михаилу Фокину[5], расплылась по комнате.

В те дни танец был моей отдушиной, моей речью. И когда Томми, шаркая, зашел в гостиную в помятой рубашке и с взъерошенными волосами, мне трудно было справиться с искушением и не остановиться. Он опустился на диван, внимательно следя своими темными глазами за каждым моим движением. Я заметила, что слуховой аппарат он с собой не взял.

Мелодия закончилась. Я направилась к граммофону, чтобы перевернуть пластинку, как вдруг услышала:

– Я тебя понимаю. Мне жаль.

Я обхватила ручку граммофона, пряча дрожь в пальцах. Чтобы Томми понял, что я на это скажу, нужно было обернуться, дать ему прочесть мой ответ по губам. Он всегда выкидывал такие вот фокусы, когда хотел, чтобы я на него посмотрела. Больше никто не осмеливался. С 1918-го Томасу Колтону пришлось привыкать, что все вокруг отводят от него взгляд. Одна я не боялась глядеть на него в упор.

Я обернулась, прислонилась к столу, скрестила руки на груди:

– Неправда. Ни капельки не жаль.

– Я сочувствую твоей боли, – проговорил он. Учтивая замена для «мне все равно, каково тебе».

Я перевернула пластинку, опустила на нее иглу и снова закружила по нашему тусклому ковру. Такой уж стала наша обыденность в последнее время. Наши слова падали в бездну меж нами, чтобы сгинуть в ней без следа. Раньше Томми выслушивал меня, даже если речь заменяли пируэты на ковре и взмахи конечностями, но эти дни прошли. И дело вовсе не в том, что он потерял слух. Он лишился способности слышать.

– Что мне делать в Нью-Йорке? – спросила я, выдерживая паузы между словами, чтобы он успел прочесть их по губам.

Ответ последовал не сразу. Я успела испугаться, что слишком быстро говорю, но брат наконец произнес:

– Да что захочешь. Мне дадут неплохую квартирку с двумя спальнями, так что тебе будет где разместиться. Это я уточнил. – Он подергал нитку, выбившуюся из ткани рубашки. – А когда обустроимся на новом месте… даже не знаю. Говорят, в наше время женщины в Нью-Йорке чем только не заняты. Можно найти работу, а можно включить весь твой природный шарм, затесаться в круги богатеев и ужинать с ними каждый день. Может, найдешь себе богатенького кавалера или еще что-нибудь.

– Замуж я не собираюсь. – Я привстала на цыпочки, завершив поворот. – Вести светские беседы умею не лучше дикого кабана, а ферм на Манхэттене, если мне не изменяет память, пока никто не построил.

– Адди, тебе ведь уже двадцать. Может, все-таки поискать себе спу…

– Я не пойду замуж, – отрезала я. Руки, поднятые над головой, резко опустились, юбка зашуршала у колен. – Если эта идея так тебя заботит, что ж ты сам себе не отыщешь спутницу жизни?

Я пожалела об этих словах сразу же, как они сорвались с языка. Неспроста же я старалась помалкивать, ведь стоило мне только открыть рот, как оттуда тут же начинал литься поток несправедливых или злых слов. Мой брат охотно женился бы, восемь лет назад он был таким красавчиком, что по нему сохла половина юных девиц в Фэйрвиле, наплевав на то, что их матери считают Томми служителем дьявола.

Я опустилась на колени, прижала большие пальцы к вискам.

– Адди, мне это очень нужно.

Я встретилась с ним взглядом. Сжала губы в тонкую линию.

– Очень нужно, правда, – повторил Томми. – Невыносимо живется с тех пор, как… – Его голос уплыл куда-то вдаль, как прохладный ветерок, а взгляд будто бы устремился через океан, на окровавленные шрамы Аргона. – Я наконец принесу пользу, – договорил он.

– Ты и сейчас ее приносишь.

– Неправда. Я не смог спасти ферму. Не смог вести дела, как папа, с моими увечьями это невозможно. Я уже несколько лет ищу работу и начал поиски задолго до папиной болезни, а все ради того, чтобы встать на ноги и увезти тебя из этого ада. Но здесь маловато возможностей для почти глухого ветерана, так что… – Томми пожал плечами, не поднимая на меня глаз. – Все мои старания кончались провалом, кроха. Все двери захлопывались передо мной, что бы ни происходило. ФБР нуждается в таком, как я. Но больше я никому не нужен.

– Мне нужен.

Брат кивнул:

– Ну да.

Музыка на пластинке закончилась. Огромную пропасть, зияющую между нами, теперь заполняла дробь дождя. И с каждой секундой пропасть все ширилась.

Я не произнесла вслух того, о чем думали мы оба. Недостаточно. Что ни делай, а этого всегда недостаточно, чтобы заполнить дыру, которую в Томми оставила война и которая стала лишь глубже после папиной смерти, пускай брат и не любил признавать это вслух. Последние восемь лет между отцом и Томми не было согласия, какую тему ни возьми, но всякий раз, когда мой брат с криком просыпался посреди ночи, папа был рядом. И только папа мог его успокоить, когда призрачные картины войны беспощадно застилали ему глаза.

И вот мы остались вдвоем. Две одинокие горошинки в стручке горя и скорби. Сын – изувеченный войной солдат, дочь – обезумевшая служительница дьявола. Глухой мужчина и женщина, отвергнувшие речь.

– Жалею, что не получилось уехать раньше. – Я попыталась заглянуть Томми в глаза, но он на меня не смотрел. Казалось, его взгляд устремлен куда-то далеко-далеко, за пределы Атлантики. – Может, тогда тебе бы жилось лучше, но сегодня это большее, что я могу. Молю: хотя бы попытайся! Дай Нью-Йорку шанс. Я буду откладывать деньги и через несколько месяцев попробую выкупить наш дом, если его выставят на аукцион, а тебе не понравится в большом городе. Но прошу, хотя бы попытайся. Ради меня.

Ну вот и все. Хоть кричи, хоть рыдай, хоть падай на ковер и катайся по полу перед братом. В конце концов, после папиной смерти Томми стал главой семьи. Я же так и осталась младшей сестренкой, дерзким несмышленышем. Все решения принимал Томми, и большее, на что можно было надеяться, – он хотя бы обдумает мои слова, но куда там. Только папина фигура и разделяла наши миры: то, что хорошо для Томми, и то, что хорошо для меня. Насчет последнего у брата было свое мнение, подпитанное многолетними спорами с отцом. Он бы не стал меня слушать. Он в любом случае поступил бы так, как считал правильным, а я, женщина и его тяжкий крест, вынуждена была бы подчиниться.

Я кивнула, стараясь мысленно свыкнуться с тем, что над братом сгущается новое проклятие:

– Я попытаюсь.

Глава четвертая

Я стояла на ветхой, разваливающейся платформе рядом с Томми, сжимала ручку набитого до отказа чемодана и обмахивалась веером. За железной дорогой в палящих лучах солнца угадывались городской колодец – именно у него собирались новобранцы в тот день, когда Томми отправили на войну, – старая школа, универмаг «Таллис», аптека. Еще дальше раскинулось кладбище, где обрели вечный покой мои родители, а чуть поодаль осталась ферма, на которой я прожила всю жизнь. Это и был весь мой мир, и другого я не знала. Удел незавидный, и не то чтобы я питала к Фэйрвилю большую любовь, но внутри все равно ощущалась горечь от осознания, что я вот-вот лишусь всей своей прошлой жизни.

Мимо с гудением пронесся поезд. Густой дым, плотный и едкий, заволок мне глаза и ударил в нос. Ветер сорвал с моей головы шляпу, и Томми бросился ее догонять, велев мне следить за вещами. Его чемодан стоял на платформе по соседству с моим. Вся наша жизнь уместилась в двух небольших сумках. Все остальное мы продали банку.

Этот самый банк замелькал в окнах поезда, его очертания то вспыхивали, то гасли, пока локомотив с грохотом несся между нами. Наконец он остановился, громко прошипел, обдал рельсы дымом, а из боковой дверцы высунулся долговязый кондуктор. Томми же все ловил мою шляпу по платформе.

Наши билеты пропитались влагой и размякли у меня в руке. Может…

– Поймал! – Томми возник рядом со мной и вернул изрядно перепачканную шляпу-беглянку мне на голову. Выхватив билеты у меня из пальцев, он протянул их кондуктору: – Первый класс!

Первый класс был нам не по карману, но я не стала этого говорить. Еще утром я сделала выбор в пользу молчания и за весь день не проронила ни слова, пока в последний раз обходила дом и собирала в свой чемодан все самое важное. Будь моя воля, я бы набила его всеми памятными вещами, но Томми снова и снова повторял: бери только одежду и ценности. Большего мы не могли себе позволить.

Но для меня ценностью было все. В доме я на каждом шагу слышала, как поет папина душа, эта песнь пропитала деревянные половицы, окутала мебель. Но всю жизнь в чемодан не запихнешь, да и Томми не разделял моих чувств. Для него этот дом полнился болезненными воспоминаниями, а вовсе не светлыми. Он позволил мне взять только папину гитару и мамин портрет, а потом стал твердить, что всем необходимым мы разживемся на севере. В городе. В Нью-Йорке.

Мы опустились на бархатные сиденья друг напротив друга. Паренек с грязными подтяжками взял наши чемоданы и закинул на полку под потолком. Потом явился нарядно одетый проводник и спросил у Томми, не желает ли он сигару. За окном снова заклубился дым. Поезд дернулся и покатился вперед так быстро, что я даже не успевала различать цвета, проносившиеся за окном. Фэйрвиль пропал в мгновение ока – совсем как парнишка в зеленой униформе и с ружьем в руках, пообещавший, что непременно вернется домой.

Томми закинул ногу на ногу и раскрыл сегодняшнюю газету, причем не местную, а «Таймс». На передней полосе был размещен крупный зернистый снимок какого-то франтоватого господина. Над его шляпой темнел крупный заголовок: «ЦЕНЫ НА АКЦИИ НЕФТЯНОЙ КОМПАНИИ „Дж. У.“ ВЗЛЕТЕЛИ ДО НЕБЕС». А чуть ниже фотографии, шрифтом помельче, значилось: «НЕУЕМНЫЕ „КОТЕЛКИ“ НАНОСЯТ НОВЫЙ УДАР! ВСПЛЕСК НАСИЛИЯ СВЯЗЫВАЮТ С НЕЛЕГАЛЬНОЙ ПРОДАЖЕЙ АЛКОГОЛЯ».

Я подалась вперед.

«Убийства и погромы уже стали обыденностью для жителей Нью-Йорка, который может посоперничать с Чикаго по числу эпизодов насилия. Мэр Хайлан считает, что всему виной нелегальная продажа алкоголя и сухой закон, который…»

– У тебя сегодня были видения? – Томми опустил газету и впился в меня таким внимательным взглядом, будто думал, что сможет разглядеть, что же сломалось у меня в мозгу.

Склонив голову набок, я продолжала читать смятую газетную страницу, лежащую у его бедра: «Однако следователи из полиции Нью-Йорка полагают…»

– Аделина, я задал тебе вопрос.

Я вздохнула и подалась вперед, недовольно сдвинув брови:

– Нет.

– А то я смотрю, ты все кулон дергаешь.

Я выпустила крест из пальцев:

– Это нервное. Просто привычка.

– А из-за чего ты нервничаешь?

Рассказывать об этом не было никакого смысла. Он бы мне не поверил или решил, что я утратила последние крупицы здравомыслия.

– Сегодня новолуние, – ответила я.

Томми нахмурился:

– Мы же не поплывем по воде, так что нечего переживать о приливах и отливах.

– Я знаю, – ответила я, решив не договаривать свою мысль.

Сегодня новолуние. А значит, я увижусь с самим дьяволом.

Когда мрак окутал небо, кондуктор проводил нас до спальных мест. Оказалось, что я буду спать в отдельной комнатке с тяжелой дверью, отделяющей меня от коридора. Прежде я ни разу не ездила на поездах, но сразу поняла, что за такое место пришлось хорошо заплатить. Большинство пассажиров спало на узеньких открытых койках, привинченных прямо к стене в зловонном тесном вагоне, где никому не хватало места, – я забрела в него случайно, пока искала дамскую комнату. В таких же условиях должны были оказаться и мы.

Свет погасили, а я все лежала без сна и смотрела в окно. На небе взошел тонкий молодой месяц, такой бледный, что почти не рассеивал темноту. Вокруг него слабо мерцали звезды.

Он всегда являлся в новолуние. Первый раз это случилось вскоре после моего восемнадцатилетия. Я тогда уснула в своей теплой кровати, а пришла в себя на дне реки. Конечно, я понимала, что это сон, но все равно запаниковала, когда меня окутали холод, влага и зловещая тьма. Легкие сдавило, а бурное течение обожгло руки. Подол белого платья опутал мне ноги, и я задергалась, надеясь высвободиться, но меня затягивало все глубже и глубже. Прямо к нему.

Сначала я увидела одни только золотые глаза. А потом в мутной воде надо мной проступили очертания самого странного существа, которое мне только доводилось видеть в жизни. Он походил на человека, но совершенно точно им не был. Густая черная шерсть вилась вокруг теплой кожи. В слабом свете можно было различить заостренные уши и хищные зубы. Фиолетовые и черные татуировки густо покрывали его руки и грудь, тянулись вверх по шее до самой челюсти. Даже ладони – и те были испещрены чернильными завитками, которые изогнулись, когда он потянулся ко мне.

Он пропустил сквозь свои пальцы мой светлый локон, и его подхватило течением. Вода разделила локон на тонкие прядки, и он стал похож на завесу цвета слоновой кости, а потом я проснулась. Это видение приходило ко мне трижды, каждую ночь до самого конца новолуния. Когда тоненький месяц вновь начал расти в небе, мои сны стали спокойными и пустыми. А через четыре недели все повторилось. И с каждым месяцем сны делались все ярче, все громче, а мои чувства все реальнее.

Действие сегодняшнего сна разворачивалось в поезде. Когда я ложилась, небо было черным и пустым, но теперь за окном сияла полная луна. Землю и пол устлал густой туман, высокий, по колено, и гладкий на вид, будто стекло. Я опустила босые ноги на пол, и туман тут же окутал их. Но когда я открыла дверь в коридор, я невольно повредила белую густую завесу. Сквозь туман пробивались плотные темно-зеленые стебли толщиной с мои руки. Они оплели металлическую облицовку вагона, улеглись вокруг окон, будто змеи, повисли на стенах огромной паутиной. С потолка свисали гроздья цветов вистерии, он зарос так густо, что весь теперь был фиолетовый. Больше никаких признаков жизни я не заметила.

Я замерла посреди пустого вагона и стала ждать. По моим ногам пробежался теплый ветерок, напитав густой туман головокружительным ароматом олеандра. Вдалеке зашумел дождь. Ему вторил мерный ритм барабанов. А меж ударов я уловила дерзкий, вызывающий шепот:

– Аннвил.

Запах олеандра усилился. Я вышла из нашего вагона, и на меня тут же обрушился дождь, намочив волосы и лицо. Я прошлась по решетчатому настилу, который больно впивался в ноги, и пробралась в следующий вагон. На меня уставились ряды пустых коек. Они были прибиты по три – нижняя, средняя, верхняя – вдоль обеих стен и до самого конца и все пустовали. Кроме одной. В самом последнем ряду на верхней кровати кто-то насвистывал и покачивал ногой в такт.

Я прислонилась к двери. Свист оборвался, нога перестала раскачиваться и исчезла. Воцарилась тишина, только гибкие стебли, покрывшие стены, негромко шипели.

– А вот и предмет моих восторгов!

Я обернулась на голос и ни капли не удивилась, увидев его обладателя на верхней койке совсем рядом с собой. Он повернулся на бок, лениво улыбнулся и подпер щеку рукой. Длинные пальцы медленно вырисовывали круги на одеяле, вторя узорам татуировок на голом торсе. На боку у него было запечатлено поле яростного боя и воин, встречающий свою смерть. На ребрах призывно танцевала женщина, взобравшаяся на стол. Вокруг бицепса, точно живой браслет, обвилась змея, а на сердце обнимали друг дружку двое детей, напуганных гигантским смерчем. Пространство между крупными изображениями не пустовало, а тоже было наполнено движением: на нем были прорисованы грозные волны черного и серого цвета.

И все равно для меня самой демонической деталью его облика были глаза.

Слегка приподняв голову, я улыбнулась уголком рта:

– Ну привет, дьявол.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты меня так зовешь. – Он зловеще осклабился, обнажив острые клыки.

– А как мне еще тебя звать? Тогда назови свое настоящее имя.

– Назову, если ты скажешь свое.

– Может, вариант «Сатана» тебе понравится больше?

Еще одно папино правило, с которым я никогда не спорила, звучало так: никогда не называй свое настоящее имя. Всякий раз, когда у меня его спрашивали, я представлялась как Адди и никогда как Аделина, не упоминая фамилию Колтон. Этот фокус можно было бы провернуть и с моим темным принцем, но холодок, пронзивший меня до костей, заставил поостеречься. Мне подумалось, что делиться даже прозвищем, причем во сне, очень рискованно и сперва надо понять, к каким последствиям это может привести. От всей его фигуры, окутанной черно-золотым свечением, словно второй кожей, исходила нешуточная угроза.

– Вот же бессердечная чертовка! – Он цокнул языком и со скучающим видом обхватил голову рукой. – Ну рассказывай, любовь моя, куда мы путь держим?

– Домой. – Не то чтобы правда, но и не совсем ложь. Уж кому-кому, а ему проще простого меня раскусить.

– Хм-м-м…

Мгновение – и он снова исчез. А потом появился передо мной в костюме. Щелчок пальцев – и ночная рубашка сползла с моих плеч, а ей на смену явилось тяжелое, пышное платье – такое скорее подошло бы представительнице маминого поколения, чем мне. Корсет обхватил талию и ребра, приподнял грудь под квадратным вырезом. Шелковые рукава, расшитые жемчугом и кружевом, протянулись до локтей. Даже волосы, как по волшебству, легли на голове волнами, украшенными золотыми шпильками. Бриллианты обвили шею и повисли на ушах, ловя блики лунного света, когда он притянул меня к себе, обхватив одной рукой за талию, а другой за запястье. Незримые струны затянули тревожную песню, которую тут же разнес олеандровый ветер.

– Я по тебе скучал.

Он привлек меня ближе к себе, так близко, что жар, исходивший от его тела, просочился под слои шелка и растекся по моей коже, распалил кровь, усугубив томление, которое и так не стихало ни на секунду. Оно успокаивалось только тогда, когда мы сближались, и, лишь прижавшись к его телу, я могла вздохнуть полной грудью:

– Через четыре недели снова свидимся.

Впрочем, успокаивать его не требовалось. Все эти сны, призрачные видения, были сотворены темным властелином, чтобы меня соблазнить, и потворствовать им не стоило. Он действовал хитро и расчетливо. Особенно когда его теплые губы заскользили по моей шее, покрыв кожу россыпью мурашек.

– Скажи, где ты, аннвил? – Он крепче обхватил мою талию. Его взгляд стал тяжелее и мрачнее, стоило ему только произнести загадочное прозвище, смысл которого был мне неясен.

Я склонила голову набок:

– Тогда ты перестанешь по мне скучать!

– Справедливо. – Он пробрался большим пальцем под тонкий слой кружев у меня на спине. – Но тогда можно будет меня наказать каким-нибудь другим способом.

По моим рукам побежали мурашки, а внизу живота разлился жар, от которого стало отчаянно стыдно. К счастью, он отвлекся от своего предложения даже быстрее, чем порой исчезал из поля зрения.

– Как поживают твои цветочки?

– Неплохо. Ты оказался прав: аптекарь и впрямь щедро заплатил за кору.

На наших землях было несколько ивовых рощиц. Они расположились поодаль от леса, и потому в них можно было ходить без опаски. В прошлом месяце мне не удалось выгодно продать запасы календулы, и тогда темный принц предложил торговать корой.

Он не понимал, зачем мне деньги, знал только, что я отчаянно в них нуждаюсь. Почти всегда сюжет этих снов разворачивался за пределами папиной фермы, неподалеку от моего «соляного круга». Вполне понятно, почему мне снились знакомые места, но как ему удавалось видеть то, чего я в упор не замечала, по-прежнему загадка. Так было с ивами, растущими кру'гом у самой окраины фермерских угодий, или с кустиками примулы у реки. Когда я просыпалась, всегда оказывалось, что в реальности все так и есть.

– В следующий раз попробуй наперстянку, – прошептал он мне на ухо. Его соблазнительный шепот переплетался с мелодией призрачных струн.

– Она же ядовитая.

– Лекарства – не что иное, как искусно дозированный яд.

Повинуясь его движениям, я откинулась назад, прогнувшись в спине, так низко, что смогла разглядеть потолок во всех деталях. С него, как и в предыдущем вагоне, аметистовыми гроздями свисали цветы вистерии, вот только среди стеблей угадывались еще и маленькие, ярко-синие, хорошо узнаваемые цветы с ярко-желтой сердцевиной… белладонна, или, как ее порой называют, сонная одурь.

– Твой аптекарь разберется, что делать. – Он притянул меня к груди и загадочно улыбнулся. – Пытаюсь представить, как ты будешь лежать среди этих цветов… Красота, да и только!

Еще одно зловещее предзнаменование, преисполненное шарма, столь соблазнительная угроза, что так и хочется броситься навстречу собственной гибели. Гипнотическое приглашение во тьму. Да, ровно так всегда и ощущалось его присутствие.

Последние два года я как могла старалась расшифровать смысл этих мгновений, даже накупила книг по толкованию снов. Но сколько бы ни читала, ни размышляла, ни разговаривала наедине с пастором, так и не пришла к какому-то выводу. Сны ведь не должны казаться более реальными, чем сама жизнь. И не могут ничему учить или сообщать сведения, о которых ты раньше и не подозревал. В книгах ничего стоящего я не нашла, а пастор стал меня убеждать, что я впустила в свое сердце дьявола. Увы, последнее было чистой правдой.

– Наперстянка… – прошептал он, обжигая мне шею своим дыханием и вырывая меня из потока мыслей. Он отнял руку от моей талии и показал горсть семян. – Тоже любит тень, как и белладонна. Расскажи семенам свои самые темные тайны, и цветы вырастут за две недели.

Я лукаво улыбнулась:

– Неужели и вправду сработает?

– Предпочитаешь иные варианты?

Я дернула плечом. Он снова положил руку мне на талию, и в этот миг рядом с нами полыхнула молния.

– Все не может быть настолько просто. Шепчи не шепчи, желай не желай, но роста цветов это не ускорит.

– Не надо ничего желать. Приказывай. – Он прильнул губами к моей скуле. Поцелуй был таким долгим и полным мрака, что я испугалась, как бы не растерять последние искорки света. – И цветы, и земля, и темнота, и лес – они все твои, если ты этого захочешь. Возможно, однажды ты сможешь командовать и мной.

Призрачные струны замолкли, уступив незримую сцену барабанам. Шелковое платье, которое было на мне, исчезло. Я вновь оказалась в тапочках и ночнушке. Темный принц тоже растворился в воздухе, оставив на моей липкой ладошке лишь горсть семян. Дыхание мое ускорилось, стало неровным и иступленным, как и ритм барабанов. Я…

Я проснулась. Яркий свет, бьющий в окно, заставил сощуриться. В щели под дверью было видно, как по коридору то и дело пробегают тени – это люди спешат кто куда. Просто сон, такой же, как и всегда… а может, что-то большее? Дьявол всегда подмечал то, что укрывалось от моего внимания, то, в чем я не признавалась даже самой себе. Повелевать цветами, землей, собственным воображением, им… получить всецелую власть над всем в моей жизни – вот каким было мое единственное искреннее желание.

Почти всегда я была в ужасе от мысли, что может произойти, если он и впрямь меня найдет. Но иногда втайне молилась, чтобы так и случилось.

Глава пятая

Нью-Йорк оказался огромным.

Ранним утром наш поезд прибыл в город. Мы сошли на станции «Центральный вокзал», чем-то напомнившей гигантскую пещеру, стены которой украшены позолотой, а пол выложен мрамором. Куда ни кинь взгляд, повсюду были дамы в нарядных платьях, мужчины в костюмах и дети, которые либо торговали газетами, либо кричали, что начистят обувь всего за два цента. За пределами вокзала хаос не закончился, лишь выплеснулся вместе с нами на улицы и настиг даже в подземке, где столпилось столько народа, что мне с трудом удавалось удерживать ручку своего чемодана. Мы приехали в центральный район и пробились сквозь людское море к какому-то невзрачному многоквартирному дому. Томми достал из кармана связку ключей, и мы зашли в нашу новую квартиру.

Как ни крути, а с домом ее было никак не сравнить, но я ожидала, что будет гораздо хуже. За входной дверью нас встретила просторная гостиная, от которой тянулся узкий коридор, ведущий на крошечную кухоньку. Еще в квартире было две спальни, начищенный до блеска деревянный паркет, свежевыкрашенные стены. Стоило только взглянуть на них, и я тут же затосковала по обоям в цветочек, которыми был обклеен наш фермерский домик. Мебели в квартире было не много, но зато за нее не требовали плату. На шторах собралась пыль, кровати стояли неприбранные, но в остальном здесь было довольно чисто.

– Тут без женской руки не обойтись, – подметил Томми. Он вручил мне стопку банкнот и сообщил, что ему надо ненадолго зайти в контору, а после он сразу же вернется домой. – А ты времени даром не теряй.

Вскоре я уже вышла на крыльцо нашей гигантской каменной многоэтажки, поправляя сумочку. Томми упомянул, что жить мы будем в тихом районе. Если это тихо, то что же такое громко? Я всерьез сомневалась, что вообще смогу тут уснуть.

Куда бы я ни смотрела, взгляд всегда утыкался в людей. Низеньких, высоких, богатых, бедных, молодых и старых, белых и смуглых… Люди были повсюду. Все население Фэйрвиля легко уместилось бы в старой церкви, стоявшей в городе, – там жило всего несколько сотен человек, и, кроме них, я почти никого не встречала. Иногда я заводила разговоры с теми, кто оказался в Фэйрвиле проездом, но папа относился к чужакам с недоверием, а Томми и того хуже. Это недоверие передавалось и мне всякий раз, когда эти самые приезжие мужчины слишком уж долго пялились на меня на улице. Я привыкла считать себя хорошенькой, но в Фэйрвиле толком и не из кого было выбрать. Мимо прошествовала толпа дам в дорогих нарядах. Их вид заставил меня поправить прическу и обновить помаду на губах.

Немощеных троп в Нью-Йорке почти не было, и к этому тоже еще предстояло привыкнуть. Из-под подошв не взмывали крупинки земли, зато в переулках клубился густой смог – из-за фабрик, которых тут было немало. Он смешивался с выхлопными газами и прямо-таки разъедал легкие. Люди вокруг переговаривались, беззаботно болтали, источали кипучую энергию. Дети в рваных обносках играли всего в паре футов от франтов в дорогих костюмах, которые пришли на деловую встречу. Мимо прошла группка молодых женщин в коротких юбках и фетровых шляпах. Я задержала взгляд на их лодыжках и голенях, гадая: неужели отцы и мужья отпускают их в город в таком виде? Томми вот вечно твердил, что я леди и одеваться должна под стать.

Сделав глубокий вдох, я шагнула было вперед, но тут увидела перед собой пару голубых глаз.

– Ты никак заплутала, а, цыпочка? – спросила незнакомка.

У нее была кожа цвета слоновой кости, огненно-рыжие волосы, постриженные так коротко, что едва доставали до подбородка. Круглое, будто перламутровое лицо обрамляли идеальные тугие кудряшки. Одета она была в платье и легкую куртку бордового цвета, а на ногах красовались модные туфли без единой царапинки. На шее же мерцали жемчужные бусы. Девушка одарила меня теплой, дружелюбной улыбкой, и знала бы она, как я от этого устала!

– Нет, все в порядке, но спасибо за беспокойство. Я иду за покупками.

– Боже, какой очаровательный акцент! – воскликнула моя собеседница. До чего иронично, учитывая, что ее собственная речь казалась мелодичной и какой-то аристократической – наверное, она приехала откуда-то из Европы. Незнакомка переложила бархатную сумочку в другую руку и протянула мне ладонь. Потом, немного подумав, наклонилась ко мне и расцеловала в щеки. – Хотя, наверное, ты уже устала от таких комплиментов. Понимаю! Меня ими тоже уже завалили, аж тошно. Вы, американцы, прямо помешаны на всем этом! Ладно, меня зовут Лиллиан Картер. Я живу в квартире напротив. Вы с папиком только заехали, да?

Распахнув рот, словно рыба, я судорожно пыталась придумать ответ. Лиллиан тем временем открыла сумочку и достала сигарету. Я с ужасом наблюдала, как она прикуривает и медленно затягивается.

От нее это не укрылось.

– Тут женщины могут курить – и никто им слова плохого не скажет. Недаром же город прозвали «Большим яблоком».

Все это так меня впечатлило, что я не нашлась с ответом, а сказала только:

– Мой папа умер.

С ее губ сорвался лающий смех, такой громкий, что мужчины, стоявшие неподалеку, обернулись к нам.

– Милая, да я не про папу спрашиваю! А про папика! – Я непонимающе уставилась на Лиллиан, и она снова захихикала. – Ой, да не волнуйся, ты местный сленг быстро освоишь. Не успеешь оглянуться, а уже будто всю жизнь в Нью-Йорке прожила! – пообещала она и, взяв меня под руку, потащила на тротуар. Кто бы мог подумать, что в такой хрупкой даме скрывается столько силы!

Лиллиан погладила мои пальцы своими, давая мне время хоть что-то ответить.

– Ты, наверное, видела моего брата, – проговорила я, с ужасом обдумывая истинный смысл слова «папик».

Лиллиан покачала головой и снова расплылась в улыбке:

– Вот как! Брат! Чудесно! А он с кем-нибудь встречается?

Я опять разинула рот, но моя спутница поспешила заполнить паузу:

– Мистер Уоррен предупредил меня о новых жильцах и велел устроить тебе экскурсию. Мебель у вас в квартире ничего такая, но нужна женская рука, верно? Я знаю лучшие места в городе. На Пятой авеню дивные магазины, но там все слишком дорого. А вот в районе Виллидж тебе и доступные цены, и модные штучки! – Лиллиан резко дернула нас влево и продолжила: – Нам, женщинам, надо держаться вместе. И нельзя допустить, чтобы дома было грязно и неуютно! Особенно когда начнешь принимать гостей.

Мне приходилось шагать с удвоенной скоростью, чтобы поспевать за ней, такой стройной и длинноногой.

– А кто такой мистер Уоррен?

И снова звонкий хохот.

– Кто такой мистер Уоррен? А ты шутница!

– Я серьезно. – Я шла потупившись, успешно избегая липких взглядов мужчин, стоявших по ту сторону улицы.

Лиллиан, высокая, гибкая, бесподобная красавица, забирала все внимание себе: даже разденься я и начни плясать прям посреди толпы, и то не вызвала бы такого ажиотажа. Но даже если это ее и тяготило, она не подавала вида.

Лиллиан резко остановилась, и я вместе с ней.

– Что? Ты и впрямь не знаешь, кто такой мистер Уоррен?

Я покачала головой.

– О нет… сейчас исправим!

Лиллиан потащила меня дальше еще проворнее, чем прежде.

– Мистер Уоррен – владелец всего дома, где мы живем, а если уж говорить честно, то половины города. Почти все местные жители работают на него, – сообщила она и просияла. – И жительницы тоже.

Я нахмурилась, но не успела задать свой вопрос, как Лиллиан продолжила:

– Я его секретарша. И, скажу без ложной скромности, я лучшая! – Она вновь одарила меня улыбкой победительницы. – Терпеть не могу обязательства, да и хозяйственность у меня на нуле!

Тут я выпалила, не дав Лиллиан продолжить:

– А еще одна секретарша мистеру Уоррену не нужна? Я не умею печатать, но очень быстро учусь.

Лиллиан едва заметно поджала губы:

– Ничего об этом не знаю, но спросить стоит! Я смотрю, ты пока не планируешь съезжаться с богатеньким покровителем, а?

Кажется, мой пустой взгляд все сказал за меня. Лиллиан крепче прильнула ко мне:

– Думаю, мы с тобой подружимся!

Я кивнула, не позволяя себе раскрыть рта, и прижалась к ней сильнее, пропуская двух дам, идущих по тротуару. В их нарядах, прическах и походке не было ничего необычного, а вот лица… я мгновенно узнала дриад. Они заметили, что я на них пялюсь, и многозначительно на меня покосились. А через мгновение кора превратилась в обычную кожу. Я помотала головой, гадая, уж не сошла ли с ума.

Но тут случилось нечто еще более странное. У меня резко закружилась голова, спутав все мои мысли, а по языку разлилась ежевичная сладость. По коже растекся жар, но стоило Лиллиан отстраниться, как загадочные ощущения тоже схлынули. Мысли прояснились. Я увидела перед нами внушительный фасад магазина. Лиллиан завела меня внутрь.

Когда мы выбрали новую фарфоровую посуду, тюлевые занавески и постельное белье, Лиллиан достала визитку и протянула кассиру:

– Запишите все на счет мистера Уоррена, пожалуйста.

Я бросилась было к продавцу, но тот уже проворно унес и визитку, и бумагу с моим адресом в подсобку – готовить товары к отправке.

Меня захлестнуло волной ужаса. Я и в глаза не видела этого мистера Уоррена, а его секретарша записала все мои покупки на его счет! Это же просто неприлично! От стыда у меня закружилась голова. Ох как раскричится Томми, когда узнает правду!

– Ой, да не переживай ты! – Лиллиан послала мне воздушный поцелуй. Вряд ли она догадывалась, до чего мучительными были мои мысли. – Мистер Уоррен разрешает пользоваться его счетом в любой момент. Поверь, он не будет против. Считай, что это такой подарок на новоселье.

У меня взмокли ладони и закружилась голова. Когда работник магазина вернулся и попросил завтра в десять быть дома, я и вовсе оказалась на грани паники. Что это за секретарша такая, которой позволено записывать на чужой счет любые траты? И какому начальнику по карману такие вольности? Я украдкой рассматривала Лиллиан, стоя у прилавка, скользила взглядом по ее плавным изгибам и пухлым губам и все никак не могла привести мысли в порядок. Когда она взяла меня под руку и потянула в следующий магазин, в голове по-прежнему царил хаос.

Наконец, борясь с желанием утереть пот со лба, я прошептала:

– А чем именно мистер Уоррен зарабатывает себе на жизнь?

– Да много чем, он крупный предприниматель. Свой первый капитал он сколотил несколько лет назад, когда обнаружил нефть на своем участке американской земли. Потом окончательно перебрался к нам из Уэльса. И вот с тех пор понемногу занимается то одним, то другим. Автомобили, поезда, инфраструктура, всякие гнусные делишки. – Предпоследнее слово она произнесла, многозначительно поигрывая бровями. – Впрочем, тебя это все совсем не должно тревожить.

Легко сказать: не должно тревожить. Мы ведь поселились в доме у этого самого дельца, а ровно в эти минуты мой брат подписывал контракт с ФБР! Мы прошли мимо газетного киоска, где уже выставили свежую прессу. Мне тут же вспомнился заголовок, который я заметила вчера краем глаза, пока Томми читал газету. Нефтяная компания «Дж. У.».

– А какое у мистера Уоррена имя?

– Джек. – Лиллиан цокнула языком. – Вот только его так мало кто зовет.

Одному Богу известно почему, но я ни капельки не сомневалась, что во вчерашней газете упомянули именно нашего домовладельца.

И снова покупки, снова милые безделушки для дома. Напоследок я прихватила пачку сигарет «Лаки страйк» для Томми, а потом Лиллиан проводила меня домой. Всю дорогу она болтала о городе, о нынешней элите, о вечеринках, о том, как порой скучает по Уэльсу, откуда эмигрировала вскоре после Джека Уоррена. Когда я отперла дверь нашей квартиры, голова у меня была уже до того тяжелой от ее рассказов, что даже думать получалось с трудом.

Лиллиан снова расцеловала меня в щеки:

– Какой насыщенный денек! Увидимся ближе к вечеру, так ведь?

Я вцепилась в дверную ручку с такой силой, что пальцы побелели.

– Сегодня? – переспросила я.

– А как же! На вечеринке! – Лиллиан кокетливо улыбнулась, и почему-то по моей коже пронесся холодок. – Цыпочка моя, ты просто прелесть! – Тут она подергала меня за рукав летней куртки и нахмурилась. – В восемь принесу тебе что-нибудь из одежды. Обязательно плотно поужинайте с братом, это не помешает! – Я хотела было возразить, но Лиллиан в мгновение ока пересекла коридор и скрылась за дверью своей квартиры, подмигнув мне напоследок.

Вот черт!

Томми позвонил и предупредил, что вернется поздно, но ужин ему можно не оставлять. Когда телефон, будь он проклят, зазвонил, я едва из кожи не выскочила от неожиданности: я ведь прежде ни разу не пользовалась этой штукой. Она так истошно трезвонила, что я едва не оглохла, пока не разобралась, где расположен динамик.

Лиллиан, как и обещала, постучала ко мне в дверь в восемь, уже разодетая, аки царица Савская, хотя нет, гораздо скандальнее! У меня челюсть отвисла, как только я увидела ее голые коленки, подвернутые чулки, сверкающий наряд, расшитый перьями. Лиллиан словно бы явилась к нам из другого мира. Блестки на щеках и драгоценные камни, сверкающие чуть ли не на каждом дюйме кожи, только усиливали это впечатление. А когда она показала мне наряд, который должна была надеть я, я покраснела до корней волос:

– Я не могу это надеть.

– Еще как можешь. – Лиллиан положила платье мне на кровать и оглядела мою фигуру с таким видом, точно я была ее фарфоровой куклой.

Если я наряжусь в том же духе, что и она, Томми удар хватит!

– Мой брат такое не одобрит.

– А почему надо во всем его слушаться? – Не предложив компромиссов, Лиллиан решительно подвела меня к зеркалу, слегка забрызганному краской. – Может, мы тебя подстрижем? Ты сильно против?

Я покосилась на ее отражение, разглядывая дерзкую стрижку. Сама я всю жизнь носила длинные волосы, но в Нью-Йорке все леди ходили с короткими. Я пожала плечами, маскируя страхи безразличием. Не то чтобы я любила перемены. Не то чтобы горела желанием в корне преобразить свою жизнь или подстроиться под новые традиции, но я ведь дала Томми обещание, что попытаюсь… В Фэйрвиле я так и не смогла влиться в общество, но, может, здесь у меня что-то получится? Нужно ведь как-то продержаться до тех пор, пока мы не заработаем денег и не вернем кредит банку.

Я кивнула, вручив Лиллиан бразды правления. Она так этому обрадовалась, что у меня даже голова закружилась, но это было приятное головокружение. Лед, сковывающий мое сердце, слегка расплавился от ее восторга. Если не считать братьев Бейкер и моей родни, никто рядом со мной еще так не радовался. Никогда прежде у меня не было друга.

Когда она закончила, мои веки окутало синевато-золотой дымкой, по щекам разлился нарисованный румянец, а губы приобрели винный цвет и соблазнительную пухлость, совсем как у самой Лиллиан. За столь яркий макияж меня бы взашей выгнали из Джорджии, но в слабом свете моей новой спальни мой облик казался волшебным, утонченным, магнетическим – и я с трудом узнавала саму себя.

Потом Лиллиан помогла мне облачиться в новое нижнее белье со словами: «Дорогуша, корсеты – это последний писк моды!» – и надеть через голову платье. Как я и боялась, оно едва доставало мне до колен. Фасон у него был слегка ампирный, с низкой талией, и потому оно скрадывало формы, но мой стилист остался всем доволен. Темно-изумрудные рукава, украшенные кружевами и драгоценными камушками, обтянули мои плечи. Камнями был усыпан весь наряд – их тут набралось бы на целое состояние, – а снизу платье было отделано золотой бахромой, которая щекотала лодыжки. Я запротестовала, когда Лиллиан стала подворачивать мне чулки, но она строго сказала: «Так надо».

– Сама Шанель не справилась бы лучше! – причмокнув, воскликнула она, снимая с моих волос заколки и поправляя волны, возникшие на волосах. С такой прической мне еще не приходилось иметь дела, но мою новую стрижку будто сам Бог велел укладывать именно так.

Лиллиан снова подвела меня к зеркалу, любуясь плодами своих трудов.

– И последний штрих!

Мне на лоб чуть выше только что выщипанных бровей легла золотистая лента, с которой свисали бриллиантовые, жемчужные и золотые украшения. Ни дать ни взять корона соблазнительницы!

На мгновение я позабыла обо всех своих горестях. О папиной смерти, о брате, о Фэйрвиле с его строгим социальным этикетом, даже о дьяволе, не желавшем оставить в покое мои сны. Мне еще никогда не было уютно и спокойно в собственном теле, наедине с собственным разумом, который, по мнению Томми, помутился, по мнению Фэйрвиля – пропитался злом, а по папиным словам – стал жертвой проклятия. Я ни с кем не могла разделить невзрачный сосуд земного существования, в который была заключена моя душа, ведь тогда Женщина в Белом отняла бы его навсегда. Во мне привыкли видеть только дочку фермера с грязными руками и обветренными щеками, а вовсе не красавицу. Не знаю, может, встреча с этой потаенной стороной пробудила во мне тщеславие, но рассматривать свое новое отражение было приятно.

– Ну как, нравится? – певуче спросила Лиллиан. По голосу чувствовалось: ответ ей уже известен.

Я склонила голову набок. Трудно было поверить, что из зеркала на меня смотрит мое же отражение.

– Забудь про работу секретарши. Тебе пора свой бутик открывать!

Лиллиан звонко, жизнерадостно рассмеялась:

– Пойдем!

Молодой месяц еще не украсил собой пустое черное небо, и стоило мне подумать об этом, как по рукам волной пробежали мурашки. Густая августовская жара липла к нам, будто смог, и мое лицо быстро взмокло под толстым слоем макияжа. Но кипучая энергия Лиллиан от этого ничуть не ослабела. Мы провели наедине всего день, но этого оказалось достаточно, чтобы обнаружился ее главный недостаток – она обожала обсуждать все и вся. Полезное свойство, если надо быстро освоить новый социальный круг, но вместе с тем настораживающее. Дамочки из фэйрвильской церкви преподали мне важный урок: если люди судачат с тобой о других, то и о тебе с удовольствием посплетничают.

Так что сама я выбирала слова как можно тщательнее и старалась ограничиваться нечленораздельными звуками и редкими односложными «да» или «нет», хотя Лиллиан мне понравилась. Пока мы шли по городским улочкам, я узнала, что большинство мужчин, живущих в нашем доме, – молодые холостяки. От этого открытия мне сделалось не по себе, а вот Лиллиан так и лучилась восторгом. А когда я спросила, планирует ли она замужество, моя спутница так расхохоталась, что я аж споткнулась в своих туфлях на каблуках.

Как бы там ни было, Лиллиан призналась, что очень рада новой подруге, ведь в здешних кругах женщин не много (странное замечание, которое она оставила без пояснений). Эти самые социальные круги очень маленькие, элитарные, эксклюзивные (и это еще одна подробность, которая меня встревожила, но не хватило духу расспросить о ней вслух). Удивительно, что два фермера из далекой Джорджии так легко проникли в эти самые маленькие, элитарные и эксклюзивные сообщества.

Лиллиан еще раз подчеркнула, что тут все всех знают, и перечислила несколько имен, которые мне следовало запомнить, а потом остановилась на фигуре мистера Уоррена. Она рассказала, что он любит закатывать масштабные, шумные вечеринки, но попасть туда можно только по особому приглашению. А еще владеет большим отелем в деловом районе, где и проходят эти самые празднества. Если верить Лиллиан, верхние три этажа пять вечеров в неделю превращались в самый настоящий рассадник разврата.

– Клянусь, он вообще никогда не спит, – с ноткой мечтательности в голосе поведала Лиллиан. – Честное слово! – Хитро подмигнув, она снова взяла меня под руку, к этому жесту я уже успела привыкнуть. Снова нестерпимо закружилась голова, а по языку растекся фруктовый вкус, но спустя мгновение все исчезло. – И вот еще что: держись подальше от Маргарет Фриман. Это сущее исчадие ада, уж поверь мне! Если угодишь к ней в лапы, она будет до утра болтать с тобой о политике!

Мои губы тронула улыбка, но она мгновенно угасла, как только мы остановились у отеля. Не знаю, что я ожидала увидеть, но уж точно не каменную громадину, занимающую чуть ли не полквартала. По фасаду были рассыпаны каменные украшения в готическом стиле, а вход оснащали гигантская арка и стеклянный витраж. Над ним крупными сверкающими золотыми буквами было написано: «ОТЕЛЬ „ШАРМ“». Сквозь вращающиеся двери внутрь заходили нарядно разодетые мужчины и женщины. Свет фонарей играл бликами на их бриллиантовых украшениях, а в воздухе висел сладковатый дым. По тротуару расплылся громкий, ритмичный, словно барабанный бой, гул разговоров, а в голове у меня шумно застучало. В лобби отеля было светло как днем, и в то же время за дверями словно бы таился какой-то мрачный секрет.

Я замешкалась на тротуаре. Во мне росла тревога, а вместе с ней соблазн. Меня так и подмывало попросить у Лиллиан еще одну сигарету, лишь бы потянуть время, но такой манящей казалась эта незримая, таинственная тьма, которой веяло от отеля. Она звала меня. Пробуждала такое глубокое и мощное чувство, что едва ли оно имело хоть какое-то отношение к миру живых. Что-то подобное мне уже доводилось ощущать, но только во сне.

«Ну что за глупости», – сказала я себе и последовала внутрь за своей новой подругой.

На первый взгляд показалось, что внутри нет ничего необычного. Да, тут было полно народу, и многие нарядились куда скандальнее, чем мы, но не то чтобы это шокировало. Сперва я немного удивилась, что в столь поздний час в лобби так людно, но стоило только пропитаться соблазнительной энергией этого места, и все вопросы тут же отпали. Угрожающий гул отдавался в груди эхом, потрескивал, словно молния, а по спине побежали мурашки.

Я увидела какие-то диковинные двери, у которых выстроилась длинная очередь. Лиллиан бесцеремонно прошла в самое ее начало. Симпатичный коридорный присвистнул и подмигнул моей спутнице, но та лишь глаза закатила и потребовала, чтобы он ее пропустил. Когда мы зашли в маленькую комнатку, коридорный спросил, какой нам нужен этаж.

– Самый верхний, разумеется.

Парень отвесил Лиллиан церемонный поклон:

– Как скажете, моя милая Лиллиан.

Тут она вновь закатила глаза, но в этот раз едва заметно улыбнулась. В комнатке не было ни других дверей, ни намека на лестницу. Перед нами опустилась металлическая решетка, и пол вдруг пошатнулся. У меня тут же засосало под ложечкой, а пальцы мгновенно вцепились в поручень. С губ сорвался испуганный крик.

– Ты что, впервые в лифте? – спросила Лиллиан, звонко хихикнув. Потом, выпустив маленькое облачко дыма, она покачала головой. – Бедненькая цыпочка!

Я все не отпускала поручень. Лиллиан невозмутимо стряхнула пепел в пепельницу и продолжила:

– Маленькое предупреждение, пока мы еще едем. Кто бы что тебе ни предлагал, даже если на вид все весьма безобидно, не вздумай съесть что-нибудь или выпить, пока мы в отеле. Поняла?

Я уставилась на нее.

– И рот закрой, а то больно на карпа похожа. – Лиллиан притронулась к моему подбородку снизу двумя пальцами и вернула на место отвисшую челюсть. – Надеюсь, милочка, ты готова. Такого празднества ты точно еще не видела.

Глава шестая

На праздниках мне бывать доводилось. И не раз. Я видела, как проходят церковные торжества, свадьбы, ежегодный банкет в ратуше по случаю урожая. Один раз я даже смогла мельком понаблюдать за балом дебютанток, на котором подрабатывал Томми. Так вот, за дверями лифта нас ждал вовсе не праздник. А сумасшедший дом.

Оказалось, что огромная толпа, так удивившая меня в фойе, – это еще цветочки: на верхнем этаже отеля мистера Уоррена просто яблоку негде было упасть. Сразу стало понятно, как же так получилось, что двум фермерам из Джорджии удалось примкнуть к элите, лучшим из лучших: если других сюда не пускали, то выходило, что чуть ли не полгорода ходят в аристократах. Сотни людей толпились тут плечом к плечу. Вдоль стен были расставлены столы, за которыми мужчины играли в азартные игры, покуривая сигары. На некоторых столешницах отплясывали женщины в сверкающих нарядах и на высоченных каблуках. У дальней стены была оборудована ярко освещенная сцена, на которой играло пятеро музыкантов. Подобной музыки я в жизни не слышала. Гости танцевали под чувственный ритм барабанов, и их движения напоминали мои, когда я сыпала соль на землю. Лампы с пестрыми тканевыми абажурами отбрасывали на стены радужные отсветы. Драгоценности, блестки, стеклянные украшения, свисавшие с потолка, то и дело вспыхивали, преломляя свет. Уши у меня заложило от громкого гула, а мысли путались. Я вцепилась в руку Лиллиан, точно в плот посреди бушующего моря.

– Чудесно, правда? – спросила она, и ее ослепительная улыбка посинела в тени ближайшей лампы. – И это только начало! Подожди, пока чернь приедет!

После всего увиденного я как-то не горела желанием знакомиться еще и с «чернью». Со сцены лилась до того пошлая мелодия, что аж зубы свело. В воздухе висел запах пота и дыма, было тяжело дышать. Куда ни посмотри, повсюду люди. Люди, которые танцуют, целуются, злятся, пьют.

Я заметила в бокале одной гостьи ярко-зеленый напиток.

– Это что?

– О, цыпочка, спиртное тут льется рекой. – Лиллиан притянула меня поближе к себе и прикусила губу, чтобы спрятать улыбку. – Я же тебе говорила, мистер Уоррен не чужд всяких мерзких делишек.

Где-то в груди у меня поднялась волна отвращения. Тем временем дама с зеленым напитком сделала глоток из своего бокала.

– Он что, гангстер? – спросила я.

Лиллиан цокнула языком:

– Какое гадкое словечко!

Ну еще бы. Именно из-за гангстеров в городе пышным цветом расцвела преступность. Именно из-за них произошел тот страшный взрыв в Кальверстоне, унесший жизнь трех работников нелегальной пивнушки. Из-за них моего единственного брата Томми, последнего члена моей семьи, оставшегося в живых, наняло ФБР – чтобы было кому выполнять работу до того опасную, что по моей коже всякий раз бежали мурашки, стоило только об этом подумать.

В поле моего зрения снова появилась Лиллиан.

– Ты из-за выпивки так встревожилась, милочка? – слегка нахмурившись, уточнила она. – Посторонние сюда не проникнут, не бойся.

Я покачала головой, не смея раскрыть рта.

При всей своей болтливости и любви к сплетням Лиллиан обладала отменной интуицией. Она взяла меня за локоть и повела в дальний угол, к столику. Всего одна ослепительная улыбка – и вот уже мужчины, сидевшие за ним, повставали со своих мест, уступив их нам.

Я смотрела им вслед, сдвинув брови. Это кем надо быть, чтобы…

– Прости, я думала, ты знаешь, – проговорила Лиллиан. Она смотрела на меня, подперев рукой щеку, да так пристально, что мне сделалось не по себе. – Твой брат, должно быть, только-только начал работать на нас, и ты немного нервничаешь.

Я кивнула, решив ее не переубеждать. Нельзя же рассказывать, кто на самом деле нанял Томми.

– Напрасно он с тобой не поделился. Вот ведь сволочи эти мужики, правда?

Я судорожно выдохнула:

– В большинстве своем.

– Ты не переживай, мы окружим вас обоих заботой. – Лиллиан подмигнула мне – раз, наверное, в тысячный за этот вечер. – Как бы там ни было, ты похожа на светскую львицу, так что давай держаться соответственно… – Она вдруг затихла и выдержала паузу, внимательно оглядывая зал.

А я сидела, будто примерзнув к своему месту посреди шумной толпы, и гадала, что же это: обещание или угроза?

– Посмотрим, посмотрим… – бормотала Лиллиан себе под нос, выискивая кого-то. – Ага! Вон там. Седые волосы, нелепый жилет, курит дорогущие, явно не по карману, сигареты. Видишь?

Я кивнула, хотя даже не проследила, на кого указывает Лиллиан. В голове все крутилось шокирующее осознание. Жилье нам подыскало новое начальство Томми – выходит, они нарочно свели нас с этими проходимцами? И самое страшное: неужели мой брат знал об этом, но решил мне не говорить?

– Короче говоря, обходи стороной его зазнобушку, и особых проблем не будет. – Лиллиан мрачно покосилась на меня. – Ты вообще меня слушаешь? Это важно!

Я кивнула, сосредоточенно глядя на собственные ногти, вонзившиеся в ляжку. Лиллиан покачала головой:

– Дорогуша, посмотри на меня.

Я подняла взгляд.

– Это важно, – подчеркнула Лиллиан. Должно быть, мой пустой взгляд оказался слишком красноречивым, потому что дальше она со вздохом добавила: – Вечно нас, девушек, недооценивают, скажи?

Я кивнула.

– А все потому, что о нас забывают. – Лиллиан легонько постучала по уголкам глаз, а потом по ушам. – Мы для них фоновый шум. Крохотные мухи на стене. Что-то я к тебе прониклась, так что поделюсь секретом. Мужчины добиваются своего насилием, а мы разговорами. – Она обвела комнату рукой. – Теперь ты одна из нас, дорогуша, так что пора усвоить правила игры. Слушай. Мотай на ус. Да, палить из пушки и кулаками размахивать – не твоя история, но у тебя есть куда более ценное оружие. – Лиллиан склонилась ближе и обнажила острые зубки в зловещей усмешке. – Секреты. Сплетни. Вес в обществе. И самое главное. Ты очень, очень красивая.

Я так густо покраснела, что, казалось, сам воздух вокруг нас раскалился.

– Я не из этих…

– Вот и славно, – беззаботно подхватила Лиллиан. – Если честно, куда лучше не поддаваться. Собакам куда больше по нраву охота, чем вкус добычи. Тем больше власти у тебя будет! – Она вновь подмигнула. – Вижу, ты расстроена, но послушай внимательно. Сегодня ты богиня. Королева! Сегодня ни один мужчина не посмеет сказать тебе «нет». Наблюдай, учись, но забудь о сволочных мужиках и их выходках. Давай немного повеселимся! – Она потянулась ко мне и взяла мою ладонь в свои. – Помнишь, что я тебе рассказывала про Маргарет Фриман?

Я кивала, слушала, запоминала. Лиллиан рассказала, что Маргарет Фриман – младшая дочь сенатора, ярая феминистка, которая рвется в политику, но есть у нее одна слабость – сплетни. Она не в силах держаться в стороне от скандалов. Мало кто воспринимал ее всерьез, но к ней смело можно было обращаться за информацией. И не только.

Ее сестрицу Глэдис в обществе жаловали куда больше. Однажды она закрутила интрижку с одним из Рокфеллеров и появлялась на страницах газет ничуть не реже своего отца. Ее супруг Ричард любил заложить за воротник и не блистал умом. Многие подозревали, что развод уже не за горами.

Далее последовал рассказ о Теодоре Гринли, знаменитом пианисте, который заявлялся на вечеринки трижды в неделю. Потом мне указали на Говарда Дэниелса, потомственного богача и филантропа, который при этом не брезговал подзаработать на кабальном кредитовании. Лиллиан предупредила, что стоит держаться подальше от Агнес, Нелли и Люсиль Морриган – трех сестриц, которым повезло выйти замуж за мужчин, занимавших на социальной лестнице куда более высокое положение, и которые готовы были на клочки разорвать всякого, кто встанет у них на пути. Еще и одиннадцать не пробило, а я уже знала, как зовут половину гостей в зале, какой карьерный путь они проделали и каково их положение в обществе. Все это было банально и скучно, но я понимала: если Лиллиан права, все эти сведения способны сослужить мне добрую службу. Если иметь правильные связи и знать нужные имена, можно повернуть ситуацию в свою пользу. Найти способ погасить долг за дом, пока еще не слишком поздно.

Пока я выслушивала долгий рассказ о Хелен Маккинли и ее брачных злоключениях, мой взгляд привлекла одна дама. И не только мой: на нее тут же все обратили внимание, будто мотыльки полетели на луч света. Дама способна посоперничать в красоте с самой Лиллиан. Высокая, гибкая, она могла похвастаться кожей цвета слоновой кости и волосами темнее смолы. Одета она была во все черное: платье, чулки, обод на голове, даже перчатки – все было одного цвета. Она неспешно прошлась по сцене, не обращая внимания на похотливый взгляд певца и на то, что барабанщик сбился с ритма, и со скукой посмотрела в зал. Разгневанная богиня, с издевкой глядящая на свою паству. На этом странности не заканчивались. Еще у нее была…

– Это что…

Лиллиан закатила глаза:

– Да-да. И она настоящая.

Хотя наряд этой красотки впору было назвать траурным (если учитывать только цвет, а не длину, – да, пожалуй, ее платье было самым коротким в зале), украшал его весьма пугающий и интригующий аксессуар. Крупная змея, золотая, как само солнце, обвивала изящную шею. Хвост тянулся вдоль точеных плеч и ниспадал на грудь, точно ожерелье. А верхняя часть змеиного туловища обмоталась вокруг руки – от плеча до запястья. Массивная голова покоилась на кисти, которая сжимала бокал со все тем же ярко-зеленым напитком.

– А еще очень ядовитая, – добавила Лиллиан. – Поговаривают, что она натравливает свою гадюку на всякого, кто ей досаждает, и это, поверь мне, отнюдь не пустые сплетни.

Казалось бы, тут-то моему любопытству пора было успокоиться. Как ни крути, а дамочек, которые носят ядовитых змей как шарфик, лучше обходить стороной. Но мое внимание уцепилось и за другие детали. За холодное выражение лица, за суровый взгляд, за то, как дама сошла со сцены в толпу, точно королева, которая ждет, пока все падут пред ней ниц. От нее веяло какой-то мрачной энергией, которая мгновенно заполнила наш угол комнаты и словно бы выбила из легких весь воздух. Казалось, дарить этой роковой красотке свое внимание – значит иссушать свою душу, но отвести взгляд было куда страшнее.

Мой шепот потонул в нарастающем шуме:

– Кто это такая?

Лиллиан фыркнула. Дама в черном не сильно ее впечатлила.

– Вайолет Уоррен.

– Так мистер Уоррен женат?

– Нет, – неоправданно резко ответила Лиллиан и вдруг одарила меня улыбкой. – Это его сестра-близнец. Их редко можно увидеть порознь, даже если речь о бизнесе. Они, как говорится, не разлей вода. Необычный расклад для женщины, но ты, главное, не верь слухам. О них много гадостей рассказывают. Политика дело грязное, очень грязное.

Выспрашивать, что за мерзкие слухи распускают про Уорренов, я не стала – мне это было неинтересно. Внимательно, точно я знала, кого ищу, я оглядела комнату, гадая, есть ли в толпе мистер Уоррен. Если он хоть сколько-нибудь похож на свою блистательную сестрицу, его точно никак не пропустишь.

– Пока держись от нее подальше, – вполголоса посоветовала Лиллиан, но поздно. Появление неземной красавицы со змеей на шее и толпой поклонников в зале так захватило мои мысли, что я и не заметила, что она не сводит глаз с меня.

Скучающее выражение тут же переменилось. Тусклый, лишенный всякого интереса взгляд вдруг наполнился изумлением до того неуместным, что я даже своим глазам не поверила, а потом на ее лице проступили паника и пламенный гнев. Чувства сменяли друг друга все быстрее и быстрее, пока наконец не скрылись за маской холодного безразличия.

Лиллиан встала:

– Думаю, нам лучше…

– Кажется, я раньше тебя не видела. – Вайолет остановилась передо мной.

Вблизи ее красота потрясала еще больше. Гладкая кожа напоминала фарфор, черные волосы – будто пятно чернил, расплывшееся по бумаге. Но больше всего на этом лице, словно бы высеченном талантливым скульптором, выделялись глаза – до того необычные, что аж дух захватывало. Кто-то назвал бы их карими, кто-то медовыми, но и то и другое не соответствовало истине. Они были золотыми, как чешуя змеи, обвившей ее плечи. Мне на ум снова пришла ассоциация с богиней.

– Какое очарование! – Я поднялась и подалась вперед, чтобы поцеловать ее в щеку, но она отступила назад. Змея, чья голова покоилась на руке красотки, зашипела. – Сколько тебе лет?

– У леди такое спрашивать не принято, – проворчала Лиллиан, барабаня пальцами по столешнице.

Вайолет стрельнула в нее гневным взглядом, но Лиллиан выдержала его с высоко поднятой головой. Да, она работала на брата мисс Уоррен, но между ними явно было что-то выходящее за рабочие рамки. Что-то личное.

– Двадцать, – ответила я, чтобы сбавить напряжение, хотя дело было не только в этом.

В затянутом паутиной уголке моего мозга словно бы что-то встрепенулось, вынудило меня подчиниться. Я не понимала, что это за странная сила, как не понимала и того, почему меня и всех остальных в радиусе десяти футов так тянет к Вайолет.

– А когда тебе исполнилось двадцать?

– Где-то полгода назад.

Вайолет едва заметно нахмурилась, но всего на мгновение. Если бы я не стояла так близко, я и вовсе не уловила бы этого движения.

– Я только-только заселилась в одну из многоэтажек мистера Уоррена, – продолжила я против собственной воли.

Слова сорвались с губ точно сами собой. Я никогда не любила делиться личной информацией, но шарм темноволосой красавицы действовал на меня магнетически, будто мед на мух.

– Интересно, – медленно отчеканила она, будто бы пробуя каждую букву на вкус, и повернулась к Лиллиан, словно позабыв о моем существовании. – Мой брат уже с ней виделся?

Лиллиан легонько покачала головой и перевела на меня холодный, пронзительный взгляд.

– Вот и славно. – Выражение лица Вайолет изменилось. Казалось, от скуки не осталось и следа, впрочем… в этот момент я не доверяла своим ощущениям. Губы Вайолет тронула зловещая, змеиная улыбка. Золотистые глаза угрожающе замерцали. – Я бы хотела с тобой выпить.

Холодок пробежал по моему затылку. Вокруг нас громко играла музыка и переговаривались люди, но весь этот шум мгновенно стих, удалился куда-то далеко-далеко. Я покачала головой:

– Простите, мэм, но я не пью алкоголь. – Больше не пью. С этим покончено. Ведь спиртное теперь вне закона, гангстеры активно торгуют им среди населения, а ФБР наняло моего брата, чтобы с этим бороться. У Вайолет Уоррен ведь тоже есть брат. Может, она поймет.

– А я тебя и не спрашиваю. – Она протянула руку со своим бокалом, из которого еще не сделала ни глотка.

В зеленой жидкости виднелись пузырьки, как в шампанском, но густотой она скорее напоминала ликер. Ничего подобного я раньше не встречала. Тут мне вспомнилось загадочное предостережение Лиллиан о том, что в стенах отеля не стоит ничего есть и пить ни при каких обстоятельствах. Почему – было мне непонятно, впрочем, все нюансы жизни ньюйоркцев были скрыты от меня завесой тайны.

Змея Вайолет протяжно зашипела, точно мой отказ вывел ее из себя. Она высунула язык и ударила им по бокалу в пальцах своей хозяйки. Лиллиан, стоявшая за спиной у Вайолет, покачала головой.

– Я правда не…

– Адди?!

Я резко обернулась. В паре шагов от меня изумленно застыл Томми. Он был одет в свой лучший костюм. Кто-то зачесал назад его светлые волосы, выставив на всеобщее обозрение все шрамы на лице. А ведь он уже много лет не ходил вот так. И что самое странное, в руке у него поблескивал бокал с шампанским.

Я сдвинула брови:

– Что ты тут делаешь?

– А ты что тут делаешь? – Томми схватил меня за руку и притянул к себе, а бокал поставил на соседний столик. Если он и заметил, как на нас пялятся мои недавние собеседницы, то не придал этому значения.

Я высвободилась из его рук и кивнула на Лиллиан:

– Томми, это мисс Лиллиан Картер, она живет в квартире напротив. По ее приглашению я сюда и попала. Лиллиан, познакомься, это мой брат, мистер Томас Колтон.

В глазах Лиллиан полыхнул огонь.

– Твой брат? – Она легко и беспечно, точно и не было недавнего инцидента, плавно подошла к нам, как кошка к своей добыче. В воздухе разлилось электрическое напряжение. Мисс Уоррен недовольно поджала губы у Лиллиан за спиной. – Ты не говорила, что он у тебя такой красавчик! – Лиллиан скользнула пальцами по краешку рукава Томми. От этого мимолетного движения у меня холодок пробежал по спине.

Томми густо покраснел и взволнованно пригладил волосы. Я подняла глаза в потолок:

– Да как-то не привыкла такое о нем рассказывать.

Томми не обратил на мое смущение никакого внимания. Он вовсю улыбался стройной рыжеволосой красотке. Та кокетливо поджала губы.

– Вы живете в квартире напротив, мисс Картер? Ни за что не поверю! Такое лицо я бы непременно запомнил.

– Какое такое? – спросила она, хлопая ресницами.

– Мы отойдем на минутку, – сказала я.

Вайолет явно собиралась возразить, но я схватила Томми за рукав и потащила к двери. Упираясь пятками в пол, он успел прокричать, что приглашает Лиллиан завтра на кофе.

Я остановилась, только когда мы прошли двери в бальную залу, пересекли два коридора и попали в альков, где к одной из стен уже прислонилось несколько захмелевших гостей. Глаза у Томми еще возбужденно поблескивали, со щек не сошел румянец, но ум уже начал проясняться. Он заморгал и уставился на меня с растущим раздражением:

– Адди, тебе тут не место.

Я всплеснула руками:

– Да ладно! Это ты у нас работаешь на ФБР, между прочим. Что ты тут…

– Ш-ш-ш! – Он зажал мне рот ладонью и встревоженно огляделся, не подслушивает ли кто. Один из выпивох икнул и сполз на пол. Томми придвинулся ближе, улыбнулся и убрал ладонь от моего рта. – Я под прикрытием, понимаешь? Меня сразу же отправили на задание!

– Приятно видеть тебя таким радостным. С каких это пор ты работаешь под прикрытием?

– Ну вообще-то только так и будет. Это даже в договоре прописано. Чтобы читать по губам, нужно ведь, чтоб тебя подпустили поближе. – Он спрятал руки в карманы и еще раз окинул взглядом коридор. – Ты ведь ничего не пила, да?

– Я не пью алкоголь с тех пор, как он под запретом, а вот о тебе такого не скажешь.

– Это все для вида. Я все выливаю в растения. Но тебе тут и впрямь делать нечего, слышишь? Не подходит это местечко для девушек вроде тебя. Давай провожу до дома.

Я горько усмехнулась:

– До дома? Ты про здание, в которое Джек Уоррен заселил всех своих подчиненных?

Томми помрачнел:

– Откуда ты об этом узнала?

– Мне Лиллиан рассказала. Она тоже на него работает.

Он вдруг стал белее мела:

– Ты ей рассказывала, где я работаю?

Я покачала головой:

– Я не настолько глупая, чего не скажешь о тебе. Почему ты мне не рассказал ни о работе, ни о месте, в котором мы поселились? Ты вообще понимаешь, как это опасно?

– Именно поэтому и не стал рассказывать.

– А если бы я невольно тебе навредила? Ты об этом вообще подумал, а, Томми? – Я ткнула его в грудь. – Ты говорил, что мы оба начнем все с чистого листа, что нам выпал шанс вступить в новую жизнь. И вот мы оказались в доме какого-то бандюги, а ты даже не предупредил меня, как себя вести ради нашей безопасности! Теперь мне только и остается, что каждый день бояться, что ты не вернешься с работы живым с этими твоими вылазками под прикрытием. Ты свежие газеты вообще читал? Эти паршивцы ни с кем не церемонятся, Томми, они устраивают перестрелки, убивают и мучают неугодных! И ты готов на такие риски после всего, что было? Ты совсем обо мне не думаешь, да? – На последних словах мой голос дрогнул, невольно выдавая чувства, которые я пыталась замаскировать злостью.

Окажись вся эта история с переездом на север, где якобы полно перспектив, полным фарсом, я бы как-то это пережила. А вот без Томми я бы не смогла, как бы он сам к этому ни относился. При этом я прекрасно понимала: ему-то без меня было бы гораздо легче. Если бы не я, он бы жил как ему вздумается, заботясь лишь о себе и о собственных ранах, оставленных войной. Все было бы иначе. Не так, как сейчас, когда он рискует встретить смерть, а может, и что похуже, пока я сижу дома и гадаю, вернется ли он. История повторяется: это все уже было. Когда-то ожидание едва не погубило меня. Да что там! Погубило.

Его голос зазвучал тише, с какой-то тошнотворной нежностью, а я вдруг снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая шмыгает носом у реки, прижимая к себе книгу стихов в потрепанной обложке.

– Адди…

Тут он резко повернул голову. Мимо нас по коридору энергично прошел темнокожий мужчина, одетый с иголочки. Томми нахмурился и прошептал вполголоса, то ли самому себе, то ли незнакомцу:

– Уилл?

Мужчина остановился, но оборачиваться не стал.

– Уилл Портер, это ты? – еще раз окликнул его Томми.

Мужчина медленно и несмело повернулся к нам. Он был до того красив, что это пугало. По сравнению с выразительным и запоминающимся лицом даже дорогой костюм, эффектно сидящий на стройном теле, напоминал блеклые лохмотья. Под мышкой он держал стопку бумаг, а в зубах покачивалась сигара. Когда он заговорил, я уловила тот же мелодичный акцент, что и у Лиллиан с мисс Уоррен.

– Так точно, я.

Томми направился к нему по мраморному полу:

– Уильям Портер из Валлийского полка?

Мистер Портер кивнул и огляделся. Чувствовалось, что он хочет поскорее уйти.

– Верно, но, кажется, я вас не знаю.

– Томас Колтон, – представился Томми. Никакой реакции не последовало. Тогда он уточнил: – Капрал Колтон из семьдесят седьмого батальона. Аргон.

В выражении лица мистера Портера что-то переменилось. Он впился взглядом в изуродованные черты моего брата и вдруг просиял.

– Томми! Ну конечно, дружище, как поживаешь? – Он бросился к моему брату, похлопал его по спине, а потом они обменялись стандартными шумными приветствиями, удивленными восклицаниями, вопросами о нынешней жизни и так далее.

Я же слилась со стеной, накапливая энергию на очередное социальное взаимодействие, для которого совершенно не осталось сил.

– Мне непременно нужно познакомить тебя с Адди! Ад, иди сюда! – Томми дернул меня за руку, поставил перед собой и обнял за плечи. – Это моя младшая сестра, мисс Аделина Колтон. Адди, а это…

– Мистер Уильям Портер из Валлийского полка, – закончила я за него, кивнула и протянула руку. – Приятно познакомиться.

– А мне-то как приятно! – Мистер Портер поймал мою ладонь и склонил к ней голову, решив, видимо, не пожимать мне руку, а поцеловать ее, но в последний момент его что-то остановило. Кокетливая улыбка вдруг омрачилась. По моей коже побежали мурашки. – Можете звать меня Уилл, – сказал он и отпустил мою руку. Странное выражение не сходило с его лица.

Томми же был в таком восторге от встречи, что не заметил между нами никакого напряжения.

– Поверить не могу! Ты жив! – воскликнул он, убирая руку с моего плеча и взмахивая ею в радостном жесте. – Невероятно! Мы же все видели, как ты тогда рухнул на землю, и думали: ну все, не жилец. В тебя ведь раз шесть выстрелили, если не больше! Да еще в грудь! – На смену радости пришло печальное смятение. Я взяла брата за руку.

Уиллу тоже сделалось неловко.

– Да просто повезло, наверное.

– Так-то оно так, но… – Томми покачал головой. – Таких везунчиков еще поискать!

Как жаль, что самому Томми удачи не хватило. Ну почему Уильяму Портеру попали в грудь аж шесть раз, а он на вид целехонький, не то что Томас Колтон, который потерял слух и половину лица?

Мистер Портер сглотнул и обратился ко мне с самым странным вопросом на свете:

– А мы раньше не встречались?

Стараясь сохранять внешнее дружелюбие, я покачала головой:

– Это вряд ли, сэр. Мы с Томми всего несколько дней назад переехали сюда из Джорджии.

– У вас очень, очень знакомое лицо, – подметил он, наклонившись вперед так сильно, что мне сделалось не по себе.

Я отступила:

– Может, мисс Картер обо мне рассказывала? Вы с ней знакомы? – Трудно было поверить, что сегодня на вечеринку в отель Джека Уоррена случайно забрела целая толпа молодых иммигрантов из Уэльса, тем более что с Лиллиан я познакомилась только сегодня утром, но другого объяснения я не находила.

Мистер Портер сдвинул брови:

– Вы знакомы с Лиллиан?

– Она живет в квартире напротив.

– И она вас сюда приве… – Уильям осекся и перевел взгляд с меня на Томми. На смену смятению пришла напряженная улыбка, при виде которой я невольно стиснула зубы. – Не желаете ли кое с кем познакомиться?

Я покосилась на брата, а тот спросил коротко:

– С кем же?

– Ну как же! С нашей главной звездой, конечно же.

Я мгновенно поняла, о ком идет речь, и покачала головой:

– Извините, но нам пора…

– О, с большим удовольствием! – вмешался Томми, бросив на меня взгляд. – Я как раз хотел лично поблагодарить хозяина. Проводи нас, пожалуйста!

Глава седьмая

Мистер Портер повел нас вереницей коридоров, один был краше другого. Белые мраморные полы были выстелены персидскими коврами, а все стены сплошь завешаны картинами в позолоченных рамах. Сюжеты у них были необычные, и чем дальше мы заходили, тем скандальнее они становились. Если у алькова висели официозные черно-белые портреты работников компании, то, когда мы подошли к позолоченным французским дверям, я нос к носу столкнулась с полотном, изображавшим пару обнаженных стройных женщин, которые танцевали босиком на густой траве в лучах лунного света.

Уилл открыл двери с поистине хозяйской смелостью. Я воспользовалась возможностью и шепнула брату на ухо:

– Это отвратительная идея.

Томми даже не удостоил меня взглядом:

– Да брось.

– А вдруг он поймет, кто ты такой?

– При даме ничего страшного не случится. Ты, главное, улыбайся и кивай. Мы уйдем при первой же возможности.

Нашим глазам предстала просторная изысканная прихожая – такую впору встретить в каком-нибудь дворце, а не в нью-йоркском отеле. Стены и пол тут были высечены из камня, словно мы вдруг очутились в готическом замке. Но красные и зеленые лампы, наследие нынешней эпохи, согревали помещение своим светом и разбавляли мрачное впечатление. На полу лежал очередной мягкий ковер с вычурным узором, а мебель была сплошь из красного дерева. В углу стояла медная барная тележка с сигарами, графином, полным какой-то коричневой жидкости, и бутылкой того самого зеленоватого шампанского. Уилл плеснул его себе, а потом предложил и нам выпить. Я собиралась было отказаться, но Томми ткнул меня локтем. Пришлось улыбнуться и принять бокал с изумрудной пузырящейся жидкостью.

Стиснув стеклянную ножку бокала так крепко, что костяшки пальцев побелели, я продолжила путь. Вскоре мы подошли ко вторым дверям, украшенным куда обильнее, чем предыдущие. На этих было вырезано огромное множество самых разных зверей, но самыми крупными среди них были две гадюки, которые глядели друг на друга, обнажив клыки и высунув хищные языки. И снова змеи. Какая странная семейка!

Меня с порога обдало волной жара. Несмотря на августовский зной, в камине у дальней стены вовсю потрескивал огонь. По соседству с ним стоял огромный – до самого потолка – книжный шкаф, уставленный всевозможными диковинками и книгами в позолоченных обложках. По углам и на каждом островке свободного места у стен стояли горшки с маленькими деревьями и восхитительными цветами. В центре комнаты разместился кофейный столик, вокруг которого были расставлены кресла и диванчики, обитые бархатом. Позади этого нагромождения, ближе к камину, угадывались очертания широченного письменного стола – такого широкого, что он мог бы послужить мне кроватью, – заваленного бумагами и книгами, поверх которых, к моему ужасу, поблескивало два пистолета. На диванчиках неподалеку сидело трое незнакомцев. Но я не обратила на них никакого внимания, потому что за самим столом, в кресле, куда больше напоминавшем трон, сложив руки на груди, обтянутой жилетом, сидел, зловеще улыбаясь, темноглазый красавец, которого я узнала с первой секунды.

На верхнем этаже отеля «Шарм» меня поджидал сам дьявол. Бокал вылетел из моих пальцев, упал на пол и разбился.

– Адди! – Томми выразительно глянул на меня, а потом поспешил дружелюбно улыбнуться демону в костюме-тройке. – Простите, мистер Уоррен! Мы сейчас сами все уберем.

Мистер Уоррен – двойник дьявола во плоти – нетерпеливо взмахнул рукой и вздернул подбородок. Один из мужчин поднялся с диванчика и проворно убрал осколки, лежавшие у моих ног. Мистер Портер кивнул ему и тоже сел, даже не потрудившись нас представить.

– До чего же мне повезло, что она сегодня почтила нас визитом! – Джек Уоррен расплылся в неспешной, змеиной улыбке. Его медовый голос с легким валлийским акцентом окутал меня словно греховная песнь. По коже разлился жар. Сердце застучало где-то у горла.

Я переступила с ноги на ногу, стараясь навести порядок в мыслях:

– Искренне извиняюсь, что так получилось, мистер Уоррен! Я такая неуклюжая.

Золотистые глаза сощурились, задержавшись на мне. Кажется, он почувствовал, что я лгу. Я снова нервно переступила с ноги на ногу, стараясь прочитать его мысли, а заодно и понять, не едет ли у меня крыша. Мистер Уоррен выглядел точь-в-точь как дьявол, но просто не мог им быть! У дьявола были более заостренные, поистине нечеловеческие черты, которых у этого мужчины не было. Я не увидела ни одной татуировки, да и уши под аккуратно подстриженными черными волосами были вполне привычной человеческой формы. Зрачки совсем как у обычного человека, а не как у змеи, – идеально круглые, они поблескивали в обрамлении золотистой радужки.

Мистер Уоррен был весьма известным человеком. С тех пор как он создал нефтяную компанию и обогатился, его фото появлялись в газетах с завидной регулярностью. Даже тут можно было найти разумное объяснение. Должно быть, рай и ад тут вообще ни при чем. Наверное, Томми прав и у меня просто слишком уж богатое воображение, с которым подчас не совладать. Наверное, я где-то увидела лицо мистера Уоррена и оно просочилось в мои сны, подстроившись под их сюжеты.

Вот только в воздухе все равно угадывалось что-то зловещее. По моей коже пробежал холодок.

– Присаживайтесь, – сказал он и кивнул на свободный диванчик. Я села как можно дальше. – Я бы предложил вам еще выпить, но, кажется, не стоит.

Томми рядом со мной заметно напрягся. Мистер Уоррен выразительно поглядел на него и уточнил:

– Я вовсе не обвиняю вас в распутстве. Просто некоторые наши угощения… в общем, не все люди их переносят.

Не зная, что сказать, я скрестила ноги и попыталась повторить дружелюбную улыбку Томми. Попытка провалилась. С громким треском.

Мистер Уоррен поднялся. Это простое движение заставило меня прямо-таки врасти в подушки. Внутри почему-то проснулся неведомый, какой-то первобытный страх. Мистер Уоррен обошел стол, постукивая по каменному полу своей элегантной деревянной тростью. На вид ему было не больше тридцати, так что странно было видеть в его руке, обтянутой кожаной перчаткой, такой вот аксессуар. Набалдашник трости устрашал в самом прямом смысле слова – стальной, сделанный в виде головы дракона, кровожадно распахнувшего хищную, клыкастую пасть.

Мистер Уоррен остановился напротив меня:

– Джек Уоррен. – Он протянул руку.

Я тупо уставилась на черную кожаную перчатку. Потом несмело заскользила взглядом вверх, по темно-серому жилету, серебристой цепочке часов, черному галстуку, идеально отутюженному воротнику и, наконец, по лицу, которое проникало в мои сны каждый месяц. Меня тотчас словно бы обдало леденящим, смертоносным ветром. Острые линии челюсти под розоватой чувственной улыбкой. Теплая на вид кожа. Высокие скулы и резкие, точно росчерк пера, брови, придающие ему строгий вид. Неоспоримая, почти невыносимая красота. Честно сказать, мне сложно было даже представить кого-то красивее, чем он.

Я тоже поднялась и неловко забормотала:

– Очень рада познакомиться.

Он обхватил своей рукой мою, и пусть кожу разделяли перчатки, но по моей руке разлилось поистине экстатическое тепло, а по затылку пробежали мурашки. Мистер Уоррен выжидающе приподнял бровь.

Томми тоже встал со своего места:

– Мистер Уоррен, меня зовут Томас Колтон, а это моя младшая сестра, мисс Аделина Колтон. Мы только заселились в ваш многоквартирный дом неподалеку от центра.

Меня снова охватил страх. Мистер Уоррен улыбнулся еще шире:

– В самом деле?

Я отдернула руку:

– Да.

– Что ж, я рад таким жильцам, – ответил он, не обращая на Томми никакого внимания. – Как вам новое пристанище, мисс Колтон?

Мой язык в секунду будто свинцом налился, а кровь в венах превратилась в железо. Какая-то темная сила вспыхнула и заискрила меж нами, заставив пульс замереть. Я оглядела комнату, гадая, испытывает ли кто-нибудь, кроме меня, такую же странную, неодолимую тягу к человеку, стоящему напротив. Должно быть, дело отчасти было в манере держаться и одеваться, в потрясающей роскоши обстановки, в которую мы попали, но, в чем бы ни крылась причина, он источал власть. Он словно бы управлял жизнью и смертью. Даже воздух и тот будто бы подчинялся ему, недаром мне вдруг стало нечем дышать.

Только тогда я наконец обратила внимание на остальных людей, присутствовавших в комнате. Первый, настоящий великан, один занимал целый диванчик. Второй, с мелкими чертами лица, придающими ему сходство с горностаем, считал деньги. В кресле справа сидел худенький беспокойный блондин лет тридцати пяти и с нескрываемым интересом пялился на меня. Мистер Портер устроился в своем кресле с уверенностью самого настоящего принца. Поймав мой взгляд, он тепло мне улыбнулся, но улыбка все равно вышла какой-то натянутой.

– Квартира просто чудесная. Спасибо.

Мы встретились взглядом. Хоть я и пыталась этого избежать, взгляд мистера Уоррена манил меня как магнит. Я мгновенно перенеслась в прошлое. Вот мне двенадцать, я сжимаю ладонь брата и машу чудовищу, которое смотрит на нас с дальнего берега реки. А вот мне уже восемнадцать, и я тону в золотистых глазах, а пальцы, покрытые татуировками, гладят меня по волосам. И вот мне двадцать, и губы дьявола ласкают мою шею и нашептывают соблазнительные речи.

Дыхание снова перехватило. Меня тянуло к нему все сильнее, и мои ноги еще на несколько дюймов ближе подкрались к его кожаным ботинкам. Жар снова опалил кожу и сгустился где-то внизу живота. Хотелось подобраться еще ближе. Хотелось к нему прикоснуться. Попробовать его на вкус.

Мистер Уоррен склонил голову набок, оценивающе глядя на меня. Словно я была его долгожданной находкой. Я повторила его движение, утопая в этом медово-золотом взгляде. Казалось, воздух мне больше не нужен.

– Откуда у вас такие глаза? – спросила я, не совладав с собой.

Томми шумно закашлялся.

– Простите, мистер Уоррен, кажется, нам пора домой. Моя сестра неважно себя чувствует.

Вид мистера Уоррена тут же стал грозным. Золотистые глаза сощурились, трость с такой силой уперлась в каменный пол, что дерево заскрипело. Великан, лежащий на диванчике у него за спиной, встрепенулся с каким-то хищным интересом, блондин извинился и пошел к бару, а Уилл тряхнул головой и нервно хохотнул.

Через секунду все изменилось. Почуяв неладное, Томми быстро взял меня под руку и отступил. Но напряжение от этого не спало, даже когда мистер Уоррен одарил меня извиняющейся улыбкой.

Конец. Слишком поздно. В моей жизни этому дьяволенку не место.

– Тебе и впрямь нехорошо, Аделина? – Его голос снова окутал меня, но как будто что-то изменилось. За чарующей улыбкой скрывался волевой, стальной тон. А грозный, пылающий взгляд и вовсе был смертоносным оружием.

– Очень, – ответила я и в беспамятстве пожелала доброй ночи всем присутствующим, поблагодарила мистера Уоррена за приглашение и направилась к выходу.

Всю дорогу до дома я сжимала в руке свой железный кулон с надписью.

АННВИЛ.

Полная луна сияла в окне, разгоняя мрак на небе и в моей комнате. Серебристый свет заливал пространство, падал на темную фигуру рядом со мной. Мое зрение еще туманилось, и я заморгала, прижав руку к мягкой, теплой ткани рубашки. Ну как я могла забыть? Мой темный принц навещал меня каждое новолуние.

– Не хочу тебя видеть сегодня. – Бесполезные слова. Он не пропускает ни одного визита.

И вот я уже лежу, уткнувшись лбом ему в грудь, а дьявол крепко прижимает меня к себе. Лежим в незнакомой постели посреди квартиры, которую я пока не могу назвать своим домом. Может, не назову никогда.

Наверное, Томми был прав. Всему виной мое разыгравшееся воображение и многолетние самовнушения. Никакого дьявола нет, и уж тем более нет моих видений и руки, ласкающей меня по спине. Звучит логично. Я столько лет страдала от одиночества, так долго жила в изоляции, где не было никого, кроме папы и Томми. А потом Томми и вовсе уехал на фронт, и я едва не потеряла рассудок. Он вернулся совсем другим человеком, наша семья словно бы раскололась, и никто в целом Фэйрвиле не мог восполнить мою потерю. Теперь же и отца нет в живых, и отношения с братом ухудшились – он все равно что чужой человек, вот и приходится искать утешения в образе, порожденном моим же сознанием.

Но если это все правда, если мой разум раскололся… То каким человеком надо быть, чтобы обратиться за помощью к самому страшному грешнику всех времен и народов?

Горло сдавило от тихих всхлипов. Чужая рука крепче обхватила мою талию. Меня окружил аромат дождя, и с каждым поцелуем он только усиливался. Губы дьявола ловили мои малодушные слезы, смывали их с лица. Грубые пальцы скользили по моим волосам. Я постаралась раствориться в этом чувстве. В бескрайней ночи, которую мне дарил только он один. Он был тьмой, красотой, сверхъестественной силой, способной украсть у меня всю боль, заменив ее экстатическим теплом.

– Так лучше, дорогая?

Я кивнула. От сдавленных рыданий почти ничего не осталось. Я нырнула под его пиджак, вцепилась в жилетку, прижалась крепче, так чтобы наши грудные клетки оказались вплотную, дюйм к дюйму.

Его теплое дыхание плясало по моим закрытым векам.

– Я знаю, где ты сейчас, аннвил. И готов исполнить любое твое желание, только скажи.

О, как мне не хватало этого чувства! Этого гипнотического призыва нырнуть во тьму! Этой возможности позабыть о боли, потерях, бесконечных несчастьях! Такое было возможно лишь в этих снах. И лишь с его помощью. И пускай даже это значило, что я вконец спятила.

Бога не было рядом, а вот дьявол меня не покинул.

Я обхватила ногой его бедро, сближая совершенно непохожие части наших тел. Во сне я никогда не отвечала на его поцелуи – отчего-то это казалось мне аморальным. Но теперь вдруг стало все равно. Раз это не взаправду, то какая разница? Зарывшись руками в его темные, гладкие, как атлас, волосы, я коснулась его губ своими и выдохнула.

Кипучее желание растеклось по моим венам, оно было даже жарче, чем стук крови в груди. Раньше я не поддавалась ему, никогда не уступала, но теперь путь назад отрезан. Я так отчаянно хотела его, так в нем нуждалась, что казалось, что без этого просто умру.

Он издал низкий стон, крепче вцепившись в ткань моего платья, и провел носом по моей шее, сорвав с моих губ тяжелый вздох. Тело уже не могло сопротивляться. Мне было мало. Красноречием я никогда не блистала, поэтому решила показать. Я повернулась, взглянула в эти змеиные глаза, обхватила лицо ладонями и укусила.

Я прихватила зубами его нижнюю губу, и из его груди вырвался еще один стон, теперь мрачнее, нетерпеливее. Его язык скользнул ко мне в рот, меня тут же накрыло волной экстаза. Я тонула в этом чувственном море, пока его рука гладила меня сбоку; я жадно, отчаянно целовала его, и с каждым поцелуем воспоминания отступали. Кожа горела огнем, а внизу живота скопилось напряжение. По внутренней стороне бедер растеклась влага. Я снова укусила его за нижнюю губу, прося, нет, требуя большего. Наше тяжелое дыхание смешивалось, моя обнаженная нога крепче обвила его за пояс. Пространство, которое я между нами оставила, было совсем крошечным – его хватило лишь на то, чтобы скользнуть рукой вниз и показать ему, о чем же я мечтаю больше всего на свете.

Моя ладонь легла на его длинный, затвердевший член, и с губ снова сорвался судорожный стон. Каково же будет ощутить его внутри? Я задрала платье повыше, поцеловала его еще жарче, схватилась за ворот его рубашки, и…

Дьявол повалил меня на спину. Вернее, нет, не дьявол. Надо мной навис сам Джек Уоррен; тяжело дыша, он поднял мои руки над головой и прижал запястья к кровати. Тяжело выдохнул и хрипло прошептал:

– Не сейчас.

Я моргнула, и дьявол вернулся. Мгновение – и опять появился Джек. Еще несколько раз реальный и выдуманный образ, призрак из моих снов и человек, с которым я познакомилась несколько часов назад, сменяли друг друга. И наконец снова проступили демонические черты. Я закрыла глаза и устало выдохнула.

– Тебя не существует. – Вот только руки, прижимавшие мои запястья к матрасу, были до того сильными, что такое попросту не выдумаешь. А щеки согревало жаркое дыхание.

Он прижимался ко мне всем телом, и я чувствовала всю твердость его члена. Казалось, между нами вспыхивают искры, когда мы соприкасаемся кожей. Я открыла глаза и опять увидела Джека Уоррена. Серебристая цепочка от его часов падала мне на грудь.

– Не сейчас, – повторил он, тяжело дыша между слогами. А потом тихо и жарко прошептал не то угрозу, не то обещание: – Попроси меня, Аделина. Я дам тебе все, что пожелаешь.

Я покачала головой:

– Ты сам дьявол?

Он склонился ниже. Теперь он был так близко, что я почувствовала губами его дыхание, уловила аромат дуба, дождя и пушечной бронзы.

– Для тебя буду и хуже.

– Адди, все в порядке?

Я крепко зажмурилась, потом открыла глаза и увидела вокруг себя комнату, уже не залитую лунным светом. Дьявола в моей постели тоже не оказалось. В дверях стоял Томми. Ему в спину бил золотистый свет лампы из гостиной.

Я провела рукой по лицу:

– Что такое?

– Да ничего, я просто услышал, как ты разговариваешь во сне. Подумал, может, тебе приснился кошмар или что-то такое.

Ему-то кошмары были не в новинку. Ночи, когда он обходился без них, можно было по пальцам одной руки пересчитать. Наверное, в глубине души Томми хотелось, чтобы и я так же страдала. Чтобы он не чувствовал себя так одиноко.

– Да, все хорошо, – заверила я его.

Хотя куда там. Мне всерьез начинало казаться, что я теряю рассудок. Томми склонил голову набок, крепче сжав дверной косяк:

– Прости, что разбудил. Доброй ночи.

Папашка-то у нее сумасшедший.

Да и у девчушки не все дома.

Откуда у вас такие глаза?

Мне срочно нужно было отвлечься. Как угодно, лишь бы не думать о доказательствах, говорящих о том, что мой отец ошибался, что мне не хотелось уезжать из Джорджии, потому что я понимала: тогда придется столкнуться с правдой о себе, что я зашла уже так далеко, что меня уже никому не спасти. Вот почему я устремилась мыслями туда, где ничего этого не существует. В вагоны поезда, заросшие вистерией. В запретные чащи, где сквозь ветви на тебя глядят золотистые глаза. В темные коридоры, где играет зловещая музыка, в роскошные залы с трескучим камином. Я унеслась мыслями так далеко от реальности, так прочно позабыла о ней, что до утра не замечала того, что сжимала в кулаке. А утром разжала его и увидела на вспотевшей ладони тоненькую серебряную цепочку, какие часто блестят на мужских жилетах.

Глава восьмая

Когда мне было шесть, на самой кромке нашего северного поля Томми отыскал кроличью нору. Незадолго до этого папа застал мамашу-крольчиху за поеданием нашего зерна и застрелил ее на месте, не догадываясь о том, что тем самым обрек ее детишек на голодную смерть. Когда Томми отыскал нору, в ней был только один живой крольчонок, крошечный, болезненный комочек, который мы взяли домой, потому что папа поддался на мои мольбы.

В первый день казалось, что он оправится. Крольчонок был слабенький и голодный, но ел с большим аппетитом. Когда небо окрасилось цветами заката, он даже немного попрыгал в своем ящике из-под молока, который я выстелила сеном. Но на следующий день отказался от еды. До самого полудня он тихо сидел в уголке, а потом несколько часов бился своей маленькой пушистой головой в деревянную стенку ящика. Сперва он обнюхал ее, потом принялся царапать, а следом и таранить иссохшие доски лбом. Так продолжалось, пока малыш не начинал визжать от боли. А потом все начиналось по новой. Через три часа папа положил конец его страданиям.

Примерно так же я ощущала себя в последующие дни. Нет, я не чувствовала того слепящего гнева, который накрыл меня в детстве, когда я узнала о папином поступке, и не было той невыносимой горечи, с которой я хоронила крольчонка рядом с мамой. Меня изводила бесконечность этих самых попыток протаранить головой стену, которые заканчивались одной лишь болью. Мое безумие было колесом. Я снова и снова будто бы принюхивалась к нему, царапала, а потом опять и опять запускала его вращение.

Томми работал. Я же с утра прибиралась дома, потом готовила ужин и ждала его домой. Сперва Лиллиан захаживала ко мне на кофе почти каждый день. Эта подлинная, всамделишная дружба была одной из немногих привилегий моего положения. Но однажды черты ее лица заострились, а тело замерцало, и я зареклась пускать ее в дом. Я повторяла знакомые с детства ритуалы, но это место словно отказывалось мириться со мной и с уроками, которые мне преподал отец. Колокольчики на лодыжках больше не отпугивали диковинных существ. Когда я шла по городским улицам и, завидев какую-нибудь нечисть, хваталась за железный кулон, она нисколько меня не пугалась. Каждый вечер я рассыпала соль по нашей квартире и молилась Богу, хоть меня и воспитали с убеждением, что ему не стоит доверять, но чем больше старалась, тем хуже становились видения. Опять и опять я билась головой о стену, приближая собственный бесславный конец.

Через две недели я совсем перестала выходить из дома. Через три занавесила все окна. Когда Томми пришел с работы и увидел это, он заявил, что мне надо к врачу. Мы громко поругались. Остаток ночи я прорыдала, свернувшись рядом с ним калачиком, а утром наша ссора продолжилась.

Через месяц Томми отправили на стажировку в Чикаго. Он уехал, наказав мне каждый день отправлять ему письма и пригрозив, что, когда вернется, всерьез займется мной. А через пять недель в мою дверь постучали. Я выглянула в глазок. У порога стояла Лиллиан. Ее рыжие кудри были уложены в эффектную прическу, а с губ не сходила очаровательная улыбка. Я совсем чуть-чуть приоткрыла дверь, но соседка тут же ворвалась ко мне в квартиру – я даже не успела сообщить, что не хочу разговаривать.

– У меня для тебя новости! Бог ты мой, что тут случилось?

Я огляделась. Мои скудные пожитки были разбросаны по всей гостиной. В раковине громоздилась гора тарелок, по углам серела пыль. На кухонном столе, словно на алтаре, лежала папина гитара, а два из моих трех платьев служили оконными занавесками. На полу белел круг из соли, он прерывался только у двери, там, где я попыталась отразить атаку Лиллиан. Тревога пронзила меня острой иглой.

С минуту мы молча слушали, как тикают часы в квартире. Наконец Лиллиан вздохнула и кивнула на свою дверь:

– Может, зайдешь выпьешь чего-нибудь?

– Чай, кофе, что покрепче?

– Обойдусь, спасибо.

Лиллиан засуетилась на кухне, а я пока устроилась на ее диване креветочно-розового цвета, заваленном подушками. Я осмотрелась. Казалось, эта квартира принадлежит внебрачной дочери неизлечимого скопидома и эксцентричного музейного хранителя. У меня даже разболелась голова от обилия разномастной мебели, всевозможных безделушек, необычных картин, покрывавших разноцветные стены.

– Ну ладно, не хочешь немного взбодриться – как хочешь. – Она села напротив с пустой чайной чашечкой, но потом переставила ее на кофейный столик, где почти не осталось свободного места. – Скажи, что с тобой происходит? Я же вижу, ты не в порядке.

Ой, ну кто бы говорил! Я пожала плечами, стараясь не обращать внимания на ее пристальный взгляд.

– Как отношения с братом?

Я не смела взглянуть ей в глаза.

– Порядок.

Лиллиан кивнула, впрочем, я сидела опустив голову, так что заметила только то, как дернулся ее подбородок.

– Семья дело такое, тут бывают трудности. Особенно если потеряли родителя…

Моя тревога мгновенно усилилась, но тут я вспомнила, что сама же и рассказала ей о папиной кончине. Должно быть, вот он, еще один побочный эффект моего безумия. Потеря памяти.

– Это жизнь.

– Я все равно очень тебе сочувствую. – Она не стала продолжать эту тему, хоть с лица и не сошло встревоженное выражение. Я была благодарна ей за это и даже не стала возражать, когда она все-таки поднялась и налила нам чаю. – У меня для тебя хорошие новости.

– Да?

– Я поговорила с мистером Уорреном, у него в офисе появилась вакансия. Он намерен остановить выбор именно на тебе, и никаких собеседований не надо. – Лиллиан выдержала паузу. – Но при одном весьма особом условии.

Ну а как иначе!

– Каком же?

– Он хочет с тобой поужинать. – Она обвела меня взглядом, заприметив мои ввалившиеся глаза и посеревшую кожу. Одежду, которая теперь болталась на мне, потому что идти в магазин я отказывалась, а Томми уехал. Выражение ее лица стало еще более хмурым. Я даже испугалась, что отныне оно всегда будет таким. – Думаю, тебе такая прогулка не повредит.

Вот только на этой прогулке я буду повсюду видеть всевозможную нечисть. Реальна она или нет – я уже не понимала, но как ходить на работу, сидеть в офисе, как сохранять видимость здравомыслия, если тебя постоянно окружают чудовища, которых больше никто не видит, не слышит и не осязает?

Я покачала головой и тихо ответила:

– Спасибо за предложение, Лиллиан, я очень тебе признательна, но пока что мне лучше не работать.

Нас снова поглотила тишина. За окном чирикали птички и смеялись дети. На заднем фоне тикало трое часов, развешанных по разным стенам квартиры Лиллиан. Словно зоркие стражники, они наблюдали за этим напряженным моментом. Лиллиан сложила руки на коленях, заправила локон за ухо:

– Аделина, тебе нужна помощь?

Я уставилась на нее.

– Мы, девчонки, должны держаться вместе, помнишь? – Кажется, она мне подмигнула – тот ее фирменный приемчик, – но так вяло, что, возможно, мне это попросту показалось. – Но иногда есть решения и получше.

Я молчала. Лицо Лиллиан неожиданно приняло крайне серьезное выражение. Трудно было понять почему.

– Мистер Уоррен – очень влиятельный человек. Уж не знаю, что ты ему сказала на той вечеринке, но он остался… под впечатлением. Обещаю: если ты попросишь его о помощи, он приложит все возможные усилия. О чем бы ни шла речь.

Я нахмурилась. Ничего особенного я ему не говорила. Споткнулась, уронила бокал на ковер, только и всего. Наверное, он хочет со мной переспать. С Лиллиан вот у них точно что-то было. В день переезда я успела заметить на кофейном столике его запонки, золотые, с узнаваемыми инициалами.

Серебристая цепочка, припрятанная под складками одежды, обожгла мне талию. Я носила ее с собой весь месяц. Вот только никакого мистера Уоррена в моей комнате никогда не было. Как и дьявола. Там бывал только Томми, стерегущий мой хрупкий сон. Как я ни старалась, все никак не могла выудить из угасающей памяти ответ на вопрос, откуда же у меня эта чертова вещица. Может, мы с мистером Уорреном делали что-то такое, о чем я позабыла? Может, прав был священник и в мою душу проникло зло? Может, я уже сдалась на милость безумию, которое уже давно подбиралось ко мне своими когтистыми лапами?

Мне бы поправить рассудок. Вернуться домой. Снова увидеть папу. Ничего из этого мистер Уоррен не сможет.

Я была точно кролик. Я билась головой в стену, ждала, падала, начинала все сначала. Казалось, этому никогда не будет конца. Я позабыла свои ритуалы, литургию, которой меня научил папа, улыбку брата, старый фермерский домик. Теперь все это было где-то далеко-далеко. И чем меньше чувств во мне оставалось, тем хуже становилось. Поздней ночью я слышала, как по половицам бродит дьявольский народец, как он кричит и хохочет, не давая мне спокойно жить.

Я сломалась. Пришло время, и я поняла, почему в отчаянном положении человек иногда совершает ужасные вещи. Когда тебе нечего терять, последствия не имеют ни малейшего значения. И вот на исходе пятой недели в Нью-Йорке я написала Томми письмо, в котором говорилось, что у меня все хорошо, а потом сделала один звонок. В моем распоряжении было только имя, причем весьма распространенное, но его известность сыграла мне на руку: оператор сразу понял, кому перезвонить. Я оставила сообщение какой-то безымянной секретарше, а потом вышла к газетному киоску. Он был недалеко – пока я была в заточении, я каждый день слышала, как мальчишки-газетчики выкрикивают текст заголовков у нас под окнами.

Дьявольский народец заполонил улицу. Я старалась не смотреть на этих тварей. Делала вид, будто их не существует. Скоро все закончится. Я снова буду в безопасности. На обратном пути я зашла к Лиллиан и с часик поболтала с ней, дружелюбно улыбаясь, лишь бы получить то, что мне нужно. Потом вернулась домой и принялась ждать ответного звонка. И готовиться.

В пятницу ровно в шесть часов вечера в мою дверь постучали. Я знала, что Томми еще не вернулся из Чикаго, но в глубине души надеялась, что это он. Но за дверью меня ждал другой человек. Джек Уоррен. Глаза у него были все того же медово-золотого цвета, а костюм поражал своей безупречностью. В руке он держал букет роз.

– Мне очень приятно, но на свидания я не хожу.

Он склонил голову набок. Держался он расслабленно и уверенно, но о взгляд можно было порезаться, как об осколок стекла.

– А это дружеский презент, – объявил он тоном, намекавшим на обратное.

Я сглотнула, вдохнув полной грудью его узнаваемый аромат. Свежесть дождя, олеандр, нотки пушечной бронзы. Едкий, как дым фабрики через дорогу, и теплый, как бочки, в которых он хранит алкоголь. Все это были знакомые запахи, изменилась лишь их концентрация. Аромат окутал меня будто погребальный саван.

– Я же вас совсем не знаю, – сказала я, тщетно пытаясь сохранить невозмутимость. Под кожей разлилось опасное тепло.

Он улыбнулся самым уголком губ:

– А хотите узнать?

Глава девятая

– Только мне бы вернуться пораньше.

– Не переживайте, мисс Колтон.

Непрошеное чувство вины за весь этот план схлестнулось в моей голове с армией лживых слов, которые пришлось сказать брату и моему сегодняшнему спутнику. Постукивая тростью, он шагал по асфальту к своей гангстерской машине, а я старалась не отставать. Раньше мне доводилось ездить только в стареньком ржавом «форде», и этот автомобиль не шел с ним ни в какое сравнение. Черный, блестящий, со сверкающими хромированными вставками, в которых отражалось закатное небо, чтобы потом рассыпаться бликами по дороге, он потрясал воображение.

К счастью, большую часть пути мы ехали в тишине. Любые попытки Джека Уоррена завязать светскую беседу быстро разбивались о мое молчание, и в какой-то момент он понял намек. Крепче прижимая к груди сумочку, я в тысячный раз репетировала свою речь. Целую неделю я только и делала, что готовилась, или, как изящно сформулировала это Лиллиан, «наводила справки». Проще говоря, подслушивала и не брезговала социальными саботажами.

Через двадцать минут мы остановились у ресторана. Одного взгляда на позолоченные двери хватило, чтобы понять – это заведение явно не для грязных фермеров. И хотя я выбрала для вечера свое лучшее платье, мне все равно сделалось неловко. Если мистер Уоррен и заметил, что огонек в моих глазах померк, он не подал вида. Отослав камердинера, он сам обошел машину, открыл мне дверь и протянул руку в кожаной перчатке.

Стоило нам переступить порог, как по меньшей мере с десяток человек закивали мистеру Уоррену: официанты, швейцары и гости приветствовали его как старого друга. На нас накинулись с расспросами: не забрать ли шляпу, сумочку, нужно ли особое обслуживание или «как обычно», кто я такая, усадить ли нас за «стандартный столик» или мы предпочтем местечко потише? При мне ни один человек еще не привлекал столько чужого внимания. Джек Уоррен сохранял железное спокойствие, а персонал кружил вокруг него, точно пчелы. Эта толпа буквально загнала меня за столик в дальнем углу зала. А пока мы шли по ресторану, лавируя между другими гостями, по залу пробежала ощутимая волна тревоги. Когда мистер Уоррен выдвинул мне стул и пригласил занять место, в напряженной тишине снова послышались шепотки.

Оглядев ресторан, я невольно задумалась о шокирующей репутации мистера Уоррена – и о том, чего она ему стоила. Если ты с порога воспламеняешь людские умы, значит, прежде сумел поджечь целый мир, иначе попросту не бывает!

Он откинулся на спинку и, почувствовав мое волнение, одарил меня улыбкой миллионера. Ее одной было бы достаточно, чтобы завоевать весь свет, даже если бы ее обладатель не внушал всем вокруг страха.

– Кажется, ты взволнована.

– Вовсе нет. – Эта ложь даже для меня самой прозвучала неубедительно, но я не слишком расстроилась. Я знала: он все поймет, как только выслушает мою речь. Лишь бы мне хватило смелости открыть рот.

Я проделала такую работу. Составила хитрый, но совершенно легальный план. Осталось продержаться совсем немного.

Чопорный официант в черном костюме налил нам воды и спросил, какие напитки мы желаем. Едва я успела удивиться заказу мистера Уоррена, который попросил виски со льдом, как суровый мужчина воззрился на меня. Я уже несколько лет не брала в рот ни грамма спиртного, а после объявления сухого закона и вовсе зареклась это делать. Но сегодня был особенный день, а мне и так вымощена прямая дороженька в ад. Я попросила бокал красного вина «на ваш вкус» – сама я никаких вычурных названий не знала, а выпивку пробовала только домашнюю.

Потом я наконец заглянула в глаза человеку, на которого прежде не смела поднять взгляда. На его лице, казалось, отсутствовало всякое выражение. Развалившись на стуле как король, он с ледяной невозмутимостью оглядывал зал. Интересно, подумала я, мы так и будем сидеть в тишине, пока я первая не заговорю? В голове вдруг вспыхнули непрошеные воспоминания о тех снах. О его жаркой коже, о сильных руках, сжавших мои запястья, о теле, вдавившем меня в матрас своим весом…

Румянец залил мои щеки. Я потупилась. Я же совсем не для этого сюда пришла! Расплата за все мои грехи наступит позже. Чтобы исполнить мой план, надо прогнать из головы все эти мысли.

Вот только меня снова тянуло к нему, и я опять подняла глаза. Казалось, наши души – это магниты, а между ними пульсирует безудержная энергия, тяжелая, темная, и еще кое-что, что пока невозможно описать словами. Мы встретились взглядом, и я судорожно вздохнула:

– Благодарю за ужин, мистер Уоррен.

Его губы тронула улыбка. Предвестница самых что ни на есть пугающих намерений.

– Зови меня Джек.

– Пускай лучше и дальше будет «мистер Уоррен».

Его черты заострились. Он сощурился, сжал зубы. От каждого его движения веяло пугающей силой. А смутная тяга с каждой секундой делалась все невыносимее. Она болью разливалась в груди, сгущалась жаром между ног, затуманивала мозг, заставляя его думать лишь об одном: как бы заполучить его внимание?

– Для друзей вполне уместно звать друг друга по именам. – Он поставил трость между своих колен, крепко сжав набалдашник. Эта железная хватка так контрастировала с расслабленной позой, что это завораживало.

– Мы с вами еще не друзья.

– Поэтому ты здесь.

Я медленно отпила вино, борясь с приступом тошноты.

– На самом деле по совсем другой причине.

– Какой же?

Сейчас или никогда. Я сделала еще глоток – теперь уже огонь, растекшийся по горлу, не заставил меня скривиться.

– Я тут узнала кое-что.

Он приподнял бровь:

– Кое-что?

– Да. – Я достала свою сумочку. – Из газет, которые вышли в понедельник. Там говорилось, что вы планируете купить большую долю в транспортной компании мистера Роджера Леттермана.

– Так вот она, твоя любимая тема для разговоров за ужином? Бизнес?

– Если он меня касается. – Я выложила на стол газету со скандальной статьей – первое доказательство из вороха моих улик. – Интересный выбор, знаете ли. Не нужно долго наводить справки, чтобы узнать, что мистер Леттерман – образцовый католик, все сплетники об этом судачат. Говорят, он сотрудничает лишь с теми, кто разделяет его убеждения.

Если он уже понял, куда я клоню, то никак не показывал этого. Брови вернулись в привычное положение, на теплой коже не было ни морщинки. Даже в его дьявольских глазах не было ничего, кроме равнодушия.

– Я тоже католик.

– Я и об этом слышала. Таких истых верующих еще поискать. – Я кивнула на низкий стакан с виски, который ему принесли. – Если честно, мистер Уоррен, я, как человек, который с рождения жил среди настоящих религиозных фанатиков, отчетливо вижу, что вы совершенно другой.

Его губы тронула улыбка. Меня будто обдало волной ледяного ветра. Магнетическая, неоспоримая тяга меж нами стала еще ощутимее.

– Репутация – это крайне важно. Насколько я поняла, вы прикладываете немало сил, чтобы сохранять определенное влияние – так сказать, соответствовать требованиям своего потенциального делового партнера.

Это было лишь мое предположение, но за ним пришел черед фактов. Я выложила на стол чек, который стащила из папки, принесенной Томми домой с работы.

– Некий покупатель из Уэльса приобрел у вас десять тысяч труб.

Мистер Уоррен пожал плечами:

– Европейцы пекутся о своих машинах.

– Знаете, я все думала: как вам удается прятать в тени ваш второй, более доходный бизнес. – Мы опять встретились взглядами. Он сильнее сжал трость. – А теперь вижу логику! Зачем продавать алкоголь здесь, если можно экспортировать его на родину, где у вас всяко больше влияния, связей и способов проворачивать грязные делишки. Не хватает одного: транспортной компании.

Он не стал ни подтверждать, ни оспаривать мои слова, но я и так знала, что это чистая правда. Чтобы убедиться в этом, достаточно было чуть повнимательнее изучить квартирку моей болтливой соседушки. Ребра обжег стыд. Но я не стала обращать на него внимание.

– А представьте, какой скандал поднимется, если узнают, что вы спите с подчиненными.

Тут он не сдержался. Сначала улыбнулся, потом тихо рассмеялся, покачал головой, провел кончиком языка по зубам.

– Ну уж тут ты меня не подловишь, дорогуша.

Я в последний раз сунула руку в сумочку и достала две запонки с гравировкой. Разжала кулак, и они упали на стол, как две песчинки.

– Это я нашла в квартире Лиллиан. Как и еще некоторые другие ваши вещички, которые теперь поступили в распоряжение редакции «Светских сплетен». Кроме того, есть несколько свидетелей, готовых подтвердить, что сегодня мы покинули мою квартиру вместе и что я поехала ужинать с вами.

Джек Уоррен подпер голову ладонью. В глазах плясали искорки – кажется, он был одновременно и заинтригован, и возмущен. Поистине гремучая смесь!

– Это та желтая газетенка? – уточнил он.

– Она самая. – Я защелкнула сумочку. – Думаю, у мистера Леттермана появятся некоторые небезосновательные сомнения в вашей непорочности, если эта история всплывет.

Он все молчал. Пустоту между нами заполняло эхо чужих разговоров. Я отпила еще вина, так крепко стиснув бокал, что пальцы побелели. А когда я поставила его на стол, мистер Уоррен смотрел на меня с усмешкой, будто происходящее его забавляет – и не больше.

– У этой попытки меня оклеветать есть один недостаток, милая.

– Какой же?

Он впился в меня взглядом:

– С тобой-то я пока не переспал.

Мои мысли рассыпались, сталкиваясь и подпрыгивая вокруг этих самых слов, как стеклянные шарики марблс. Его губы тронула торжествующая улыбка. Вне всяких сомнений, она не раз помогала ему исполнить вышеупомянутую угрозу, но я-то была совсем из другого теста. И пришла вовсе не для того, чтобы его соблазнять.

Снова вспомнился сон. Отяжелевшие веки, его рука на моем бедре, низкий мужской – нет, дьявольский – стон у самого уха.

– Правда не так важна, как общественное мнение, – отчеканила я. Три заветных слова – «пока не переспал» – никак не желали уходить из моих мыслей. Пришлось добавить, чтобы хоть как-то отвлечься: – Я приличная женщина, мистер Уоррен, и прошу, чтобы вы обращались со мной подобающе.

– Пока ты очерняешь меня и сливаешь желтой газетенке? – уточнил он, постукивая пальцами по столу. Из голоса исчез всякий намек на игривость. – Скажи, для чего ты вообще затеяла все это дивное расследование?

– Ради пяти сотен долларов.

Он вскинул бровь:

– Всего-то? Даже не тысячи?

Перед глазами у меня поплыли алые пятна. Всего-то? Можно подумать, пятьсот долларов – никакая не возможность вернуть родной дом и уехать отсюда. Можно подумать, они не помогут вернуть нормальный сон, а не просыпаться каждую ночь с криком. Можно подумать, они не подарят мне безопасность и душевное равновесие, не спасут от психушки.

– Всего-то, – процедила я.

Мистер Уоррен сощурился, глядя мне в глаза. Терпеть не могла этот взгляд. И то, как он просачивается под кожу, как проникает в те уголки, о существовании которых я и не догадывалась, и пускает там корни. Вокруг него клубился мрак, а одно его присутствие будто бы высасывало весь воздух, как и этот самый взгляд, названия которому я не знала и молилась о том, чтобы никогда не узнать.

Джек Уоррен сунул руку в карман и достал чековую книжку с ручкой. Что-то нацарапал в ней. Потом придвинул мне чек на тысячу долларов.

– За то, что составила мне компанию сегодня, – пояснил он.

Хоть я и прожила почти всю жизнь в заточении, я понимала, что такое «составить компанию».

– Я не распутница!

– Под развлечениями я имею в виду ужин и беседу, только и всего. – Он склонил голову набок. – Весьма занимательную беседу, надо сказать. Я бы отдал тысячу просто за то, чтобы узнать, что забыл у Лиллиан запонки. В следующий раз проси больше. Вымогать так вымогать. – Он раскрыл меню со щелчком. – Не хочешь еще выпить? Раз уж с твоими мерзкими делишками покончено.

Я уставилась на него:

– Вы шутите?

– Ни капельки. Кроме того, теперь, когда мы с тобой вступили в такую финансовую близость, самое время начать звать меня Джеком. – Он протянул руку и выхватил мои улики. – Расскажи, где ты все это накопала. Хитрый ход, вынужден признать. Я впечатлен.

Прошла целая вечность, прежде чем я наконец пробормотала:

– Да просто вы ужасный преступник.

– ФБР это скажи. Они вот уже какую неделю охотятся за моей задницей. – Неожиданно грубые словечки слетели с его языка без всяких усилий и сожалений.

Казалось бы, от любого, кто сознательно нарушает закон, стоит ждать как минимум вульгарности и как максимум аморальности, но Джек Уоррен как никто умел обманывать ожидания.

Надо было бежать. Схватить в охапку чек и свою замутненную совесть, поскорее собрать вещи – и на поезд, домой. Но вместо этого я произнесла:

– А вы совсем не такой, как я думала.

– Ну да, согласен, в личной беседе я очаровываю еще сильнее.

Мои губы дрогнули – трудно было сдержать улыбку. Джек тем временем проворчал, что лобстер в этом ресторане ужасен на вкус.

– Мне пора.

Не успела я встать со стула, как он сказал:

– Посиди еще и поешь со мной, пожалуйста. Я же выложил целых пять сотен за такое удовольствие.

– Вообще-то тысячу.

– Тысяча – это общая сумма. Пятьсот отдал за вымогательства и пятьсот за удовольствие.

– Почему я здесь? – выпалила я.

Не то чтобы я не знала. Последние сомнения исчезли, стоило ему упомянуть про «пока не переспал», но я хотела выяснить, чувствует ли он эту самую тягу. Как я. Только поэтому я не сгребла деньги и не сбежала, когда он подписал чек.

– Люблю ужины и приятные разговоры.

Уж кем-кем, а болтуньей я не была, и мы оба это знали. Не считая подготовленной речи, я в присутствии Джека и одну-то единственную фразу с трудом могла из себя выдавить.

– Я польщена. Уж простите, что внезапный интерес к незнакомцам кажется мне необычным. Но я честно признаюсь: с такими, как вы, я разговаривать совсем не умею.

– Такие, как я, – это кто, Аделина?

– Гангстеры, – уточнила я. Его губы едва заметно дрогнули. – Простите за прямоту, но меня не так-то легко впечатлить деньжатами и выпивкой.

– Выходит, эта деталь моей биографии тебя тревожит?

– Верно.

– Почему?

А вот это уже совершенно не его дело. Как и судьба моего брата. Впрочем, Томми ведь пришлось перебраться в Нью-Йорк именно из-за всей этой темной истории.

– Как мне кажется, вы приносите больше вреда, чем пользы. А мир и так прогнил, зачем же портить его еще больше?

Он криво ухмыльнулся:

– Какая глубокая мысль.

– Я очень ценю честность. Когда вы говорите, что мы подружимся, мистер Уоррен, вы ошибаетесь. Не быть нам друзьями. Тут все дело в характере и выборе.

– Характер и выбор, – повторил он с уже знакомой ленивой интонацией. – При этом ты меня оклеветала. И поселилась в моей квартире. А чек, который я тебе выписал, заметно тебя впечатлил.

– Просто у меня, в отличие от вас, нет выбора.

Я яростно стиснула носовой платок, сама не зная, что я имела в виду: говорила ли я о своем положении или подсознательно оправдывала недавние решения. Впрочем, не успела я ощетиниться, как он разом убрал все мои иголки: склонил голову набок и с неподдельной искренностью произнес:

– Мне очень жаль, что у тебя нет выбора.

Я сглотнула. К нашему столику снова подошел официант, но Джек прогнал его взмахом руки. Не смея взглянуть ему в глаза, я снова принялась разглядывать убранство комнаты: пышную зелень, лепнину ручной работы, позолоченные перила, дорогую мебель из красного дерева. Богатства иного рода, недоступные дельцам вроде мистера Уоррена. Недаром «новые деньги» зовутся именно так – до недавнего времени процветали лишь те, кому богатство досталось по наследству, и вот все изменилось. Кому, как не мне, знать, что наследственной бывает и бедность и какие глубокие шрамы она оставляет.

– Лиллиан была права.

Джек снова привлек мое внимание. Эти глаза… Боже, ну что за глаза! Их взгляд расплавлял мгновенно, пробуждал под кожей отчаянное желание, отнимал самоконтроль, и тот будто песком ускользал сквозь пальцы.

– Вы о чем?

– Я расспрашивал ее о тебе. Она сказала, что ты очень добрая, но очень грустная.

Интересно, подумала я, как бы изменилось это описание, узнай Лиллиан, как я ее обманула.

– Никакая я не грустная.

Джек постучал пальцами по столу. Стук вышел глухим из-за кожаных перчаток. Странно, что он их не снял. Спеша сменить тему, я спросила:

– У вас что-то с руками?

Он выдохнул и заговорщически оглядел комнату:

– По мнению местной публики – да, но тебе я могу показать, если хочешь.

Еще как! И дело было не только в желании удовлетворить любопытство. Я вдруг поняла, что мы еще ни разу не соприкасались по-настоящему. Интересно, какие его руки на ощупь? Грубые, как у работяги, или мягкие и гладкие, как сама беззаботная жизнь? Но стоило ему стянуть перчатки и положить ладони на шуршащую скатерть, и я поняла, что обе мои догадки неверны.

Его кисти были покрыты татуировками. Реалистичными, причудливыми, пугающими. Их было так много, что, казалось, он натянул поверх обычной кожи чернильные перчатки. Пространство заполняли сложные узоры, символы, вычурные узлы, но больше всего притягивали внимание два крупных рисунка. На левой руке была изображена роща – такая реалистичная, что, казалось, я вижу, как колышутся на ветру кроны деревьев. На правой руке – ветки, перевязанные веревкой и охваченные пламенем, устремленным в беззвездное небо.

Настойчивый, нестерпимый жар снова прошелся по моей спине. На костяшках же в три ряда были вытатуированы буквы на незнакомом языке.

– Что тут написано?

– Yn y bywyd hwn neu o hyn ymlaen. «В этой жизни и после».

– Это на валлийском?

Он кивнул. Не то чтобы это объяснение было понятным, но в моей груди разгорелось жаркое пламя, словно решив посоревноваться в мощи с тем, чернильным, на его коже. Я еще не встречала человека с татуировками. Томми вечно твердил, что их делают только моряки да всякий сброд, но такая памятная, полная смысла красота едва ли могла сравниться с их наколками. Мне безумно захотелось дотронуться до этих рисунков, обвести пальцами контур деревьев, приласкать чарующие слова. Рука дрогнула. Остатки разума так и вопили: не делай этого! Но через секунду я сдалась и опустила свою ладонь на его руку.

Я тихо выдохнула. Сладчайший мед тут же окутал мои вены, потянул куда-то на дно. Это нехитрое касание обернулось экстазом, симфонией, удовольствием настолько сильным, что по спине побежали мурашки. Тут же безумно захотелось большего. Еще касаний, еще наготы, а память принялась подкидывать образы: вот мой темный принц ждет меня в лесу, за деревьями, в темноте, которую разбавляет лишь слабый свет луны. Вот меня целуют его опухшие губы, вот они ласкают меня, а рука тем временем поднимается по бедру. Вот потолок, весь в цветах вистерии и белладонны. Глаза Джека – точнее, моего темного принца – поблескивают во мраке, а вокруг нас ревет река. Ткань моего белого платья вздымается между нами, и я слышу шепот. Обещание. Вопрос…

Аннвил.

Он отстранился. Я заморгала. Мерный гул сменился звонким смехом и громкими разговорами. Мой взгляд снова сфокусировался на золотых лампах, на зелени, расставленной по комнате, на официантах в строгих костюмах. На пронзительных глазах мистера Уоррена.

Я приложила тыльную сторону ладони ко лбу. Показалось, что у меня начался жар.

– Ты в порядке, Аделина? – спросил он, но вопрос донесся до меня словно бы сквозь толщу воды. Я кивнула и взяла из его рук носовой платок, но не для того, чтобы вытереть лоб, а в надежде, что его пальцы снова скользнут по моим. Мои губы онемели, а по рукам и ногам будто бы сновали языки пламени, которые мог погасить своим касанием лишь он, – вот только Джек Уоррен снова надел перчатки. И когда он склонился ко мне и промокнул мой лоб, я ощутила лишь прохладу черной кожи.

– Это все ошибка.

Я не сразу поняла, что эти слова были произнесены мной. Теперь их уже не забрать назад. Да, это все было ошибкой. Не стоило уезжать из Джорджии. Не надо было обещать Томми, что я постараюсь приноровиться к новой жизни. Не надо было радовать мистера Уоррена разговорами, ужином и так далее. Меня вдруг залихорадило и накрыло волной необъяснимой паники. Какой-то глубинный, первобытный инстинкт вопил: беги!

Я вскочила. Гости, сидевшие за соседним столиком, насторожились. Десятки глаз впились в меня, но я видела лишь один взгляд. Взгляд золотистых глаз, темнеющих с каждой секундой. Именно он не покидал моих мыслей, пока я изо всех сил бежала прочь.

Глава десятая

Только добравшись до своей квартиры, я перевела дух. Целых два часа я плутала по городу, пытаясь отыскать дорогу, а когда наконец доползла до дверей, над головой уже раскинулось бескрайнее ночное небо. Первым же делом я схватила мешочек с солью и бросила несколько щепоток у порога.

Мы спускаемся к реке. Мы спускаемся к реке…

С губ сорвался судорожный всхлип. Мешочек выпал из рук. Соль просыпалась на пол, и я зарыдала. Что я творю, ну что я твор…

Что-то тяжелое ударило меня по голове. В глазах потемнело.

– Пока не просыпайся.

Я попыталась сфокусировать взгляд, но мешал бледный лунный свет. Я почувствовала под собой холод деревянных половиц. Увидела, что ко мне склоняется чье-то лицо, окутанное мраком.

Боль обожгла глаза, кожа на лице саднила. Я с трудом пыталась сделать вдох. Тишину нарушил чей-то сдавленный хрип. Неужели мой? Быть такого не может. Тонкий палец коснулся моих губ.

– Ш-ш-ш-ш, давай без этого, милочка. Тебе надо еще поспать.

Силуэт стал детальнее. Я увидела Вайолет Уоррен, сидящую на мне верхом. Она крепко держала меня за руки, а ее лицо было наполовину скрыто волосами. Вернее, не так. Мне показалось, что это Вайолет Уоррен. Чудовище, пригвоздившее меня к полу, обладало ее внешностью и голосом, но точно не было дамой, с которой я познакомилась в отеле «Шарм». Не было человеком.

– А ну тише, – приказала она шуршащим, будто осенняя листва, голосом. Ее глаза – такие золотые, что светились во мраке, – впились в меня. Вертикальные зрачки сузились, а потом снова расширились. Мне в нос ударил приторный аромат, и к горлу подкатила тошнота.

– Давай без фокусов. – Кончики ее заостренных ушей, пробившиеся сквозь длинные шелковистые волосы цвета самой ночи, подрагивали. Черты сделались еще острее, ярче, и ее красота, которая и без того потрясала воображение, и вовсе стала почти невыносимой. – Без фокусов, – повторила она и провела большим пальцем по моей скуле, размазав по коже капельку гноя. – Вечно надо все портить, да?

Я рвано выдохнула, и она тут же зажала мне рот ладонью.

– Если не успокоишься, он тебя почует! Еще можно сбежать, но надо вести себя тихо.

Она склонилась еще ниже, теперь мы оказались нос к носу. Ее жаркое дыхание заплясало по моему уху, а под кожу стал просачиваться тихий шепот:

– Фермерский домик в Джорджии… Ты ведь этого и хочешь, Аделина, – вернуться домой? Для этого нужно уснуть. Обещаю, я скоро вернусь за тобой.

Это видение. Не может такого быть. Сердце гулко колотилось о ребра, а судорожное дыхание со свистом вырывалось изо рта. Это все не взаправду. Такого не может быть.

– Засыпай, – прошептала Вайолет Уоррен, а потом поймала ладонями мое лицо и притронулась губами к моим.

Все произошло так быстро, что и поцелуем назвать нельзя, но этого легкого касания оказалось достаточно, чтобы затуманить все мои мысли и погрузить меня во тьму. Беспощадное течение подхватило меня и потянуло на самое дно, а над головой сомкнулись темные воды.

Когда я снова проснулась, еще не рассвело. Разбитые часы на дальней стене подсказали, что сейчас три часа ночи. В открытое окно задувал легкий ветерок, раскидывая по полу мелкие осколки стекла и крупинки пыли. Лунный свет затекал в щели между половицами, а с улицы доносились голоса, но в квартире, кроме меня, больше никого не было. Вайолет исчезла.

Я покачала головой, приложив к опухшим глазам тыльные стороны ладоней. Это все просто сон. Очередной нелепый кошмар, порожденный психозом и запятнанной совестью. Пора идти. Мое платье было безнадежно испорчено – все в дырах и пятнах крови, натекшей из раны на лбу. Остальные два наряда служили занавесками, так что пришлось надеть ночную рубашку и халат. Пока я натягивала колготки, под ногами похрустывало стекло, оставляя на коже мелкие ранки. Схватив чек от Джека Уоррена, я выскочила за дверь.

На полпути к банку до меня дошло, который сейчас час. Голова страшно кружилась, побаливали порезы на ногах. Вокруг меня разгуливали толпы выпивох и полуночников, но я не обращала на них никакого внимания. Опустившись на тротуар, я уткнулась лбом в колени, обтянутые колготками, и глубоко вздохнула.

Нельзя ждать до утра. В недавнем сне Вайолет ясно дала понять, что еще вернется за мной, а мне совсем не хотелось еще раз с ней встречаться. Если потороплюсь, успею на шестичасовой утренний поезд.

Придумывать другой план было попросту некогда. Я стянула обувь и выбросила ее в соседний переулок, крепче сжала чек от Джека и поспешила к его отелю. Пускай недавно пробило три часа ночи – если верить Лиллиан, в отеле пять раз в неделю устраивались шумные кутежи, а развратники обычно ложатся спать только под утро.

Но так уж сложились звезды, что сегодня выдалась тихая ночь. На тротуаре у отеля никто не толпился, да и в лобби было пусто. Уставший швейцар, прикрыв глаза, тихо посапывал, сгорбившись у входной двери. Я шмыгнула мимо.

Внутри не только не оказалось заядлых кутил, но вообще никого не было. Стол, за которым регистрировали посетителей, пустовал, на этаже не было ни единого посыльного, и даже парень-лифтер куда-то отлучился с рабочего места. По моей коже побежали мурашки. Я вдохнула сквозь зубы. Воздух был густой, едкий, пропахший моей же кровью. А еще здесь пахло смертью, пустотой… опасностью.

Ты ударилась головой и сходишь с ума, Адди. Еще бы тут не пахло опасностью, сказала я себе. Прозвучало вполне убедительно. Я зашла в лифт и сама дернула за ручку. Господи, только бы вспомнить расположение комнат на верхнем этаже и как идти из бального зала в его кабинет!.. Скорее всего, к нему примыкает квартира. Я объясню, что мне срочно нужны деньги, и предложу обменять чек на наличку, которая наверняка хранится у него в сейфе. Взамен пообещаю, что на этом всякое наше общение прекратится. Если не получится, пущу в ход слезные мольбы. Если и это не поможет, вернусь к угрозам. А если и они окажутся тщетны, сама его трахну.

Лифт звякнул, перебив мой маниакальный хохот – что-то между всхлипом и криком. Я оторвала лоб от стены, к которой недавно его прижала. Двери лифта разъехались.

Кажется, я ошиблась этажом. Пол был устлан таким густым туманом, что мрамора под ним было не разглядеть. Стены были увиты лозами ползучих растений, которые пробивались в трещины в камне и гипсе, оплетали картины в рамках, отчего казалось, что те висят в воздухе. С потолка гроздями свисали цветы вистерии, придавая ему сходство с беспокойным фиолетовым морем.

Ну вот, снова сон. Я облегченно вздохнула и опять не сдержала безумного смеха. Ну конечно, сон, что же еще! А я так переживала… Сложив ладони рупором, я прокричала:

– Дьявол!

Воздух вырвался из моих легких, смешался с густым туманом, и по стенам тут же побежали алебастровые волны. Лозы заскользили куда-то, а потолок пошел трещинами, но никто не ответил.

– Это аннвил! – крикнула я.

И снова тишина. Я нахмурилась и повернулась к лифту. Обычно он сам меня призывал и ни разу не заставлял себя искать. Но сегодня было никакое не новолуние – на небе сиял полумесяц, так что, возможно, правила изменились. Я сделала шаг и опустила ногу в туман, глядя, как он расступается у лодыжки.

– Может, хоть подсказку дашь? – потребовала я, всматриваясь в коридор.

– Это же убьет все веселье.

Я развернулась на голос. Он был женский – высокий и певучий. Вот только позади никого не было. Коридор тоже пустовал, как и лифт.

– Аннвил! – насмешливо повторил второй голос, на этот раз мужской, вот только снова не дьявольский. Гнусавое эхо пробежалось по коридору. – Какими судьбами кто-то додумался так ее звать?

– Может, у него глаз нет? Иначе и не объяснишь, – насмешливо предположил женский голос.

Мужской хрипло рассмеялся.

– Как по мне, с ней можно неплохо так поразвлечься, – подметил третий голос, тоже мужской. Я огляделась, но вокруг по-прежнему было пусто.

Я зажала уши ладонями и сползла на пол. У тебя едет крыша, у тебя едет крыша, у тебя едет…

– Хочешь поиграть с нами сегодня, а, малышка аннвил? Кажется, твоего дьявола тут нет.

– Да тут никого нет, – сквозь всхлипы и сжатые зубы процедила я. – Никого нет.

Третий мужской голос вздохнул:

– Да с этими околдованными вечно будто рулетку крутишь.

Послышался щелчок, и вокруг меня появились три человеческие фигуры. Вернее, не так. Это были чудища. Дьявольский народец. Женщина с певучим голосом оказалась вовсе не человеком, а дриадой, высокой и стройной, с древесной корой вместо кожи и яблоневыми цветами вместо волос. Рядом стоял мужчина с обнаженной грудью, с копытами вместо ног, с длинными черными волосами и рогами, торчащими над головой. Третьим оказался человекоподобный боров.

Я закричала. Дриада со вздохом зажала мне рот ладонью:

– Да уж, весело с ней не будет.

У меня в горле зародился новый крик, но, даже когда дриада отняла ладонь от моих губ, я не смогла их разжать. Их будто намазали клеем. Пока я ревела и мычала что-то сквозь этот невидимый кляп, все трое, не обращая на меня никакого внимания, вступили в перепалку.

– Дадим ей эликсир. Она сразу раскрепостится!

– Да я что-то не горю желанием. Погляди на ее лицо – ее будто виверна погрызла!

– Зато волосы светлые. Ты же знаешь, как я люблю блондиночек!

Примерно в таком духе все и продолжалось, пока обладатель копыт не спросил:

– А напомните, кого она там искала вообще?

Боров и дриада перестали пререкаться.

– Дьявола? – предположила последняя, переводя дыхание.

– А как выглядит этот человеческий дьявол?

– Да откуда ж мне знать? – Дриада всплеснула руками.

Я снова закричала сквозь склеенные губы.

– Нет, погодите, его же часто сравнивают со змеем, так?

– О, точно! – подхватил боров и зафыркал, размахивая пальцем в воздухе. – Там еще что-то было про сад, помните? И про змея.

– Ну так вот, если она имеет в виду именно его, то кто ее хозяин, как вам кажется?

На мгновение повисло молчание. А потом три пары глаз испуганно округлились.

– Какими судьбами… – вставила дриада. – Что же нам теперь делать?

– Можем сами ее доставить.

– Ты с ума сошел? Лучше отправим ее назад.

Так они и спорили, пока мужчина с копытами не проорал:

– Хватит!

Дриада и боров затихли.

– Мы же не хотим, чтобы он решил, будто это мы ее так разукрасили? – предположил рогатый и кивнул на меня, а точнее, на мое обглоданное виверной лицо. – Никс, подлечи ее немного, приведи в порядок, и тогда мы сами ее доставим. Может, даже нам что-то перепадет за это.

Боров застонал:

– А я-то думал, мы как-нибудь избежим сегодняшнего бедствия.

– И станем его жертвами? – Рогатый опустился передо мной на колено и сжал двумя пальцами мой подбородок.

Я тихо застонала сквозь запечатанные губы, а на глаза навернулись слезы. Наконец у меня получилось открыть рот. Но не успела я крикнуть, как дриада Никс тоже опустилась на колени рядом:

– Ладно, сделаю из нее настоящую красотку. Ты же не против, малышка аннвил? А потом мы отведем тебя к дьяволу, и ты ему расскажешь, как чудесно мы с тобой обошлись!

– И как великодушно! – добавил рогатый.

– Замолвишь за нас словечко, а, милашка? – подхватил боров.

Я тяжело выдохнула:

– Господи, я совсем потеряла рассудок…

– Какая прелесть! – восхищенно взвизгнула Никс и хлопнула в ладоши. Потом схватила мое лицо.

Боль огнем прожгла мне череп, и я рухнула на пол.

– Просыпайся, малышка аннвил.

Я моргнула… потом еще и еще. Три создания из ада снова предстали передо мной.

– Теперь она выглядит гораздо лучше!

– Да не то слово!

– Даже смотреть приятно! Наконец что-то привлекательное появилось!

– Ну что, красотка, пора наверх. – Рогатый схватил меня за руку и резко дернул.

Пошатываясь, я встала на ноги. Перед глазами все плыло. Он потащил меня куда-то в глубь коридора. Всякий раз, когда я пыталась прервать этот бег, мне едва удавалось устоять на ногах.

Вскоре в коридоре сделалось теплее и светлее, а туман начал терять плотность. Когда мы прошли знакомый портрет, я уловила завораживающие и одновременно пугающие звуки: нестройную резкую музыку, от которой сжалось сердце, громкий хохот и дикие вопли, больше напоминавшие боевой клич, смешанный со стонами наслаждения. Впереди уже показался бальный зал. Двери, ведущие в него, были распахнуты. Внутри мерцали огни, а на стенах плясали тени.

Вдруг возопил пронзительный голос, перекрыв даже какофонию прочих звуков:

– Неужели мы это стерпим? Неужто будем сидеть сложа руки, пока Вальдивийский Дом потворствует гибели наших собратьев?

Никс пригладила мои волосы, пропитанные потом, и толкнула меня внутрь. Зал был полон всякой нежити. Некоторых гостей можно было бы принять за людей, если бы не животные черты: хвосты, рога и другие жутковатые приметы. Некоторые и вовсе потрясали воображение: были там, к примеру, дамы с волосами из камня, воды и даже солнечного света, словно бы пролитого с небес на женскую спину. Многие походили на Вайолет Уоррен из моего недавнего сна – высокие, стройные, они были так прекрасны, что не описать словами. Глаза их светились, а уши были заострены. А еще были уже знакомые мне существа – дриады, брауни, феи, снующие над толпой в воздухе. Спригганы с конечностями-ветвями, тролли с шишковатыми лицами, бледно-зеленые пикси. На стуле неподалеку стоял мужчина, которого можно было бы принять за обычного человека, не источай он столь мрачную ауру, и обращался к толпе.

– У моей фракции есть ответ получше! – провозгласил он. Глаза у него опухли и раскраснелись от ярости. – Богораны создали нас, чтобы мы правили мирами, и так тому и быть! Оставайтесь с нынешним владыкой, если хотите, но, если жаждете счастливого будущего, переходите на мою сторону!

Поднялась волна хриплых криков, защелкали когти, зацокали копыта, раздался вой, от которого я вся похолодела.

– Не всех тут создали Богораны, – подметил равнодушный голос. Голос, который я бы узнала где угодно.

Я закрутила головой, но взбудораженная толпа закрывала обзор. Никс толкнула меня вперед. Тут-то дьявольский народец заметил мое появление.

– Кто это у нас тут?

– Привет, человечек. Тебе, поди, стало скучно и одиноко?

– Поглядите на эту жалкую бедняжечку!

– А петь она умеет? Может, споет нам?

Музыка стала громче, и у меня вдруг задергались ноги. Тело так и норовило пуститься в пляс, наполнилось истомой, хоть резкие аккорды и царапали слух. По коже побежал нестерпимый жар – оказывается, в центре зала горело пламя. Пол был устлан ползучими растениями, их стебли, как змеи, ползали меж ног дьявольского народца.

– Ну что там опять случилось? – спросил голос.

Взгляд говорившего устремился туда, где толпа начала сгущаться. Гости сомкнулись вокруг меня плотным кругом – всем хотелось рассмотреть меня поближе. Они смеялись, дразнились, тыкали в мою голую кожу, дергали за ткань ночной рубашки. Никс и рогатый мужчина с такой силой потащили меня вперед, что, кажется, вывихнули мне плечо. Отпустили меня только у сцены, расположенной в дальнем конце зала. На этой самой сцене недавно играла группа из пяти человек, а теперь стояли два трона – большой и поменьше.

И с них на меня воззрились дьявол и Вайолет Уоррен. У меня перехватило дыхание. Я заглянула в жестокие, пустые глаза существа, которое каждый месяц приходило ко мне в мучительных снах и, вне вяких сомнений, говорило со мной несколько часов назад. Дьявол со скучающим видом откинулся на спинку своего трона, сжимая в пальцах бокал с зеленой пузырящейся жидкостью. Когда трое моих спутников отступили, его глаза едва заметно расширились, но через секунду вернулось привычное равнодушие.

Он ткнул пальцем в Никс:

– Это еще что?

Та поклонилась… хотя нет, это слабо сказано – прямо-таки рухнула на пол.

– Это очаровательное создание попросило у вас аудиенции.

Присутствующие визгливо, язвительно засмеялись. Дьявол вскинул руку, и тотчас повисла тишина.

– И вы решили, что я захочу удовлетворить эту просьбу?

Рогатый тоже хлопнулся на пол, выражая почтение, и только потом заговорил:

– Она так о вас говорила, что мы решили, будто вы знакомы. Неужели между вам не было связи?

Гости опять захихикали, только теперь тише, прикрывая рот ладонью. Вайолет обвела комнату золотистым змеиным взглядом, и смех снова набрал громоподобную мощь.

Дьявол смерил меня взглядом:

– Может, и была. Они для меня все на одно лицо. – Он сделал неспешный глоток и недобро на меня покосился. – Впрочем, на одну ночь сойдет. Слышишь меня, Дельсаран? В некоторых делах люди очень даже неплохи.

Дельсаран – тот самый оратор, который выступал, стоя на стуле неподалеку от входа, – густо покраснел.

– Вы назвали это бедствием, а не я. Если желаете меня выслушать, уберите свинью. При ней я говорить не намерен!

– Не то чтобы прямо горю желанием, – ответил дьявол. – Я разрешил весь этот спектакль потехи ради, но, увы, даже шут из тебя так себе. – Он поднял бокал в воздух. – Впрочем, ладно, продолжай свою проповедь, если так неймется. Меня ты пока не переубедил, как и всех моих последователей. Зачем нам избавляться от людей, если существует столько чудесных способов ими воспользоваться? – Толпа поддержала его одобрительными воплями и топотом.

– Эдак вы изничтожите весь честной народ!

– А ты – мое терпение. – Дьявол опустошил бокал и швырнул его на пол.

Осколки разлетелись во все стороны. Толпа загоготала. Боров аж захрюкал от удовольствия. Дельсаран сжал кулаки.

– Что ж, просветите меня, как же можно использовать этих людишек?

Я тяжело задышала. Кровь застучала в ушах. Дьявольский народец сжал кольцо еще плотнее: всем не терпелось разглядеть человека. Зловещая энергия пульсировала в воздухе. Меня захлестывали паника и хаос, но посреди всей этой суматохи проснулось еще одно чувство – та самая магнетическая тяга. Эдакий спасательный трос, обернувшийся вокруг моих ребер и протянувшийся по полу до самого трона, на котором сидел владыка-змей. В действительности никакого троса, конечно, не существовало, но я чувствовала его. И еще кое-что, идущее вразрез с настроением толпы. Отчаянный страх.

Впрочем, наверное, мне это все показалось, потому что губы дьявола тронула хищная усмешка.

– А она что, не хочет поклониться королю?

Кто-то толкнул меня, и я рухнула на колени. От удара о мраморный пол они аж хрустнули и все мое тело содрогнулось. Это все сон, точно сон, иначе и быть не может. В ушах зазвучал папин голос, спокойный и сильный. Однажды ты услышишь.

Вот только я решила спеть совсем не его песню. Соединив ладони и ткнувшись в пол лбом, я начала:

– Отец наш Небесный, да святится имя Твое! Да наступит царство Твое и на земле, и на небе…

– Глядите, она молится Богу! Какая прелесть!

– Думаешь, он спасет тебя, кроха?

В зале началась настоящая истерика. Никс протащила меня по полу, затем по ступенькам, и вот я уже стояла на коленях у ног дьявола. Он поймал пальцами мой подбородок, поднял мою голову, заглянул мне в глаза. Улыбнулся.

– Твоего Бога тут нет, деточка. Можешь помолиться мне.

На мои глаза навернулись жгучие слезы.

– Принесите еще выпить. – Он выпустил мое лицо и сделал знак грациозному официанту, стоящему неподалеку. Монстр поклонился, исчез, а через секунду вновь появился с зеленым шампанским.

Дьявол поймал меня за подол ночной рубашки и усадил к себе на колени, обтянутые кожаными штанами. Я подняла крик и стала сопротивляться, но он крепко обнял меня за талию, мгновенно обездвижив.

– Расслабься, кроха. Все это ради веселья, только и всего. Ты ведь тоже этого хочешь, правда? – спросил он, а потом добавил, обращаясь уже к Дельсарану: – Мне прямо здесь показать, как ее можно использовать, или уединимся?

Притяжение стало невыносимым. Пространство меж нами так и искрило страхом, гневом и тревогой. Я схватилась за подлокотники золотого трона. Металл холодил руки, а по спине словно блуждали языки пламени. Внутри вспыхнуло извращенное желание, проворное, как и страх, наполнивший мои вены, и все это было так странно. Казалось, это чьи-то чужие, совсем не мои чувства.

– Милая, посмотри на меня.

Я не послушалась. Тогда он поймал пальцами мою челюсть и поднял мою голову. Пришлось прильнуть к нему всем телом, другого выбора просто не было. И пускай в зале присутствовали и другие влиятельные обитатели ада, чутье подсказывало – лучше держать в поле зрения именно его. И главная угроза таится в этом красавце, который гладит теперь мое обнажившееся бедро.

Его дыхание со слегка гнилостным ароматом меда и яда обожгло мне ухо.

– Обещаю, что обойдусь с тобой гораздо хуже, чем тебе кажется. – Он поднял бокал и обвел взглядом гостей. Музыка сделалась громче, снова зазвучали смех и гомон. – То, что мы не желаем тебе смерти, вовсе не значит, что мы твои друзья.

Официант снова возник рядом с троном, опустился на одно колено и протянул мне второй бокал. Дьявол кивнул, и я обхватила сосуд дрожащими пальцами. Сильные руки вцепились в меня крепче, и я тихо всхлипнула.

– Не давай им повода, аннвил, – понизив голос, посоветовал он.

Сердце бешено колотилось где-то в животе. Я неотрывно глядела в эти магнетические, нечеловеческие глаза. Они так и манили за собой, увлекали во тьму. Если бы я только знала, до чего пророческим было это ощущение!

– Пей, – прошипел дьявол.

И я выпила.

– Объявляю нынешнее бедствие оконченным. Можешь убираться восвояси, Дельсаран. И сброд свой с собой забери.

После этого прозвучало еще несколько фраз, но мой разум уже заволокло туманом. Тепло и страх, свет и тень словно бы начали битву за место в моей голове. Меня замутило, и я еще сильнее привалилась к дьяволу, отчаянно пытаясь не растерять хоть крупицы сознания. Казалось, меня вдруг выбросило из собственного тела. Я наблюдала словно бы со стороны, как руки скользят по моему животу. По бедрам. Как на ухо мне нашептывают горячие речи, как постукивают ногой в такт гротескной музыке. Одному Богу известно, сколько времени прошло, прежде чем дьявол выпрямил ноги, сбросив меня на пол.

Холодный мрамор обжег разгоряченную кожу. Пот и слезы заструились по моему лицу и закапали на камень.

– Скучно мне! – объявил дьявол и грозно посмотрел на Вайолет.

Все это время она смиренно наблюдала за мной, но теперь и на ее губах расцвела дьявольская усмешка.

– Взять ее, – пренебрежительно и холодно приказал дьявол.

И куда только делся игривый флирт, которым были полны мои сны? Вайолет поднялась со своего трона, на ходу разминая мышцы, точно хищница. Одним ловким движением она подняла меня на ноги, прижала мою спину к своей груди, а голову – к плечу. Пробежалась острым ногтем по моей щеке.

– Что с ней дальше делать, брат мой?

– Брось ее в Тайник. Я ей позже займусь.

Она поклонилась:

– Как скажешь.

Нас проводили криками, тычками и непристойными восклицаниями. Вайолет потащила меня вереницей коридоров сквозь туман, липнущий к нашим ногам. Вскоре шум из бального зала совсем стих. Наконец впереди показались знакомые двойные двери.

Мы пересекли фойе, затем кабинет. Вайолет отодвинула горшок с огромным папоротником. За ним оказался еще один коридор с дверью в самом конце. Она пнула ее, и дверь распахнулась. Меня затолкали внутрь и швырнули на пол, застеленный ковром.

Я подняла глаза на Вайолет, не зная, что сказать. Она покачала головой:

– Я же тебя предупреждала: не стоит просыпаться. – Она хлопнула дверью, и тьма накрыла меня с головой.

Глава одиннадцатая

Глубокой ночью я ползком добралась до широкой кровати в декадентском стиле. Мои ноги запутались в мягком одеяле цвета слоновой кости. Кровать была с пологом, и с четырех ее позолоченных столбиков струился полупрозрачный шелк. С потолка свисало несколько газовых занавесок, которые легонько колыхались, придавая комнате сходство с лабиринтом. В камине, сложенном из камня, горели угольки, свет пробивался в высокие, до самого потолка, окна, а на стенах зеленели ползучие растения.

Я резко дернулась и села, несмотря на боль в голове.

– Эй, поспокойнее.

Я замерла. Голос был мне знаком. Да что там, я знала его так же хорошо, как и то, что небо синее, а трава зеленая, как ласковое прикосновение реки, если сунуть в нее руки. Сердце глухо застучало о ребра. Я медленно выдохнула и обернулась. Газовые занавески подрагивали на легком ветерке, а змеиные глаза поблескивали за ними.

Я отдернула ткань. Передо мной оказался Джек Уоррен собственной персоной. Под его глазами залегли темные круги. Помятый костюм висел на плечах, а пальцы так крепко сжимали трость, будто она чем-то его обидела.

Я ждала от него объяснений. Но он молчал. Поймав краешек ночной рубашки, я стиснула его, надеясь, что сердце перестанет так колотиться. Джек Уоррен прикусил острым клыком свою нижнюю губу. Закрыл глаза. Вокруг нас кружили цветы и занавески из тонкой ткани, точно ими играл ветерок, вот только все окна были закрыты.

– Я теперь до конца жизни буду исправлять последствия минувшей ночи, – сказал он и открыл глаза – обычные, человеческие. Сама не знаю почему, но все мои мускулы напряглись. Тело словно кричало: беги! – Кое-кто тут непременно убил бы тебя, если б узнал, кто ты такая. Я не хотел, чтобы он заподозрил неладное. Знаю, звучит неубедительно, но, надеюсь, ты в курсе, что я не желаю тебе зла.

– А кто я такая? – Я сжала вспотевшими пальцами край одеяла. – Нет, лучше скажи, кто ты такой?

– Начнем с того, что я не дьявол. – Он провел большим пальцем по своим губам. – Впрочем, если однажды наткнусь на него, понаделаю себе заметочек.

Я так и не поняла, шутит он или нет. Дыхание стало тяжелым и свистящим, пальцы еще крепче впились в одеяло. Комната казалась незнакомой, кровать тоже. Интересно, с ужасом подумала я, а исполнил ли он свои ночные обещания? Воспоминания возвращались вспышками: вот я пришла в отель, вот стройная дриада схватила меня за волосы, вот мой темный принц хищно улыбнулся, а вот рука легла мне на бедро.

Я ей позже займусь.

– А я?

Он склонил голову набок и впился в меня золотыми глазами:

– А ты моя.

– Что-то не помню, чтобы соглашалась на такое.

– Пусть так. Но судьбу это не изменит, аннвил. Вот он я… – Он поднял трость, подцепил драконьим клыком бретельку на моем плече и стянул ее. – А вот ты.

Я вздрогнула, оттолкнула трость, вернула бретельку на место.

– Это неприлично!

– Да что ты? – Он вскинул брови. – Месяц назад ты меня и не о таком в постели молила.

Моя кровь вскипела, а потом снова обратилась в лед. Передо мной предстали две новости, каждая ужасала и имела разрушительные последствия. Во-первых, я не сошла с ума. Но раз я в своем уме, раз все это взаправду… получается… получается…

– Кто ты такой? – снова спросила я.

– Я из волшебного народца, тебе не раз доводилось видеть моих собратьев.

– Мне являлся только дьявольский народец, и, насколько я помню, его представители не так сильно похожи на… – последнее слово застряло у меня в горле. «Людей». Я хотела сказать «людей».

Джек Уоррен сощурился и оценивающе посмотрел на меня. Меня накрыло пугающее чувство. Кажется, я нащупала что-то важное.

– Стало быть, раньше ты сталкивалась только с низшими фейри.

– А ты…

– Я из высших, из сидов, народа, живущего на холмах, из прогнившего отребья, выбирай что хочешь.

А вот это уже явно была шутка, но я не рассмеялась. И он тоже. Только уставился на меня так пристально, что по телу пробежала дрожь. То, что мы не желаем тебе смерти, вовсе не значит, что мы твои друзья. Он сказал, что не желает мне зла, но надо быть полной дурой, чтобы в это поверить.

Я оглядела комнату. Кроме занавесок, ползучих растений и порождения ада, сидящего рядом со мной, тут были пустой бельевой шкаф, комод, туалетный столик с зеркалом, в котором виднелось мое отражение, двери, ведущие в мраморную дамскую комнату. Двери же в коридор были заперты. Мало того, чтобы до них добраться, нужно было пройти мимо мистера Уоррена. Или как там его настоящее имя.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил он.

И снова воспоминания. На этот раз мне вспомнилось певучее предостережение Лиллиан: не вздумай съесть что-нибудь или выпить, пока мы в отеле.

В висках больно стучало. Во рту пересохло. Я покачала головой:

– Разве что уйти отсюда.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– Мы зовем эту комнату Тайником. Она очень надежно защищена, но важнее всего, что в ней невозможно солгать. – Он подался вперед, а я отодвинулась назад, выдерживая между нами прежнюю дистанцию. – Так что задам тебе один вопрос и попрошу подбирать слова как можно внимательнее. Что привело тебя сюда ночью?

– Деньги, – ответила я.

Можно было еще упомянуть о визите Вайолет в мою квартиру, но я решила опустить эту подробность. Чем меньше он знает, тем лучше.

Мой ответ явно его не устроил. Инстинкт самосохранения потребовал сказать что-нибудь утешительное, но, когда я открыла рот, с губ не сорвалось ни звука. Мысленно я смогла произнести: «А еще мне хотелось тебя увидеть», но вот в реальности – нет.

– Тебя кто-то сюда привел?

– Нет.

– Ты говорила с кем-то в отеле?

– Да, с дриадой и с двумя ее спутниками. Они и притащили меня в бальный зал. На этом все, – выпалила я, не успев вовремя прикусить язык и сдержать этот поток откровений.

– А ты узнала Дельсарана, человека, который выступал?

В памяти проступил туманный портрет мужчины с темной аурой. Я покачала головой.

– Откуда ты?

Я поджала губы, наморщила нос и процедила:

– Из Джорджии.

– Где именно ты жила в Джорджии?

На лбу у меня выступил пот. Я покачала головой.

– Где именно ты жила в Джорджии? – повторил он, с каждым словом сбавляя темп. Губы у меня задрожали. Ответить было не так-то просто.

– Разве ты сам не знаешь? – спросила я наконец.

– Где твой отец? – продолжал он допрос.

У меня сжалось сердце.

– В могиле.

Джек Уоррен стиснул зубы:

– Я так и думал.

У меня перехватило дыхание. Ладонь, лежащая на колене, словно окаменела. Он явно не убивал папу, но, может, планировал?

Я понимала: нужно уходить, и как можно скорее. Кто знает, на что еще способно это создание и какие мрачные секреты обитают в недрах этого проклятого отеля! Даже если до конца своих дней я буду мучиться вопросом, кто такой Джек Уоррен и как он проник в мои сны, ничего страшного, это меньшая из возможных жертв. Но вот незадача: кажется, он не собирался так просто меня отпускать. У меня не было ни оружия, ни помощи, ни даже малейшего представления, как можно сбежать отсюда.

– Чего ты хочешь? – спросила я.

Он ответил не сразу, словно бы тщательно подбирая слова:

– Тебя.

Не такой ответ я хотела услышать. Прохладный ветерок пронесся по комнате, подхватив сверкающую ткань, свисавшую с потолка. Одна из занавесок на мгновение скрыла лицо мистера Уоррена. Сквозь полупрозрачную ткань я увидела заостренные уши, торчащие из черных волос, и татуировки, покрывавшие шею. Занавеска упала на пол, и к Джеку Уоррену вернулось людское обличье. Я опустила глаза на его бедро. Ветерок приподнял край пиджака, обнажив пистолет, висевший у пояса.

– Ты хочешь… меня? – В груди пробудилось знакомое и в то же время какое-то новое чувство. Та самая тяга. Неукротимая энергия обожгла ребра, и зловещее тепло разлилось по груди. Кожу обдало жаром, волоски на руках приподнялись.

Джек наклонился вперед:

– Да.

Тяга крепла, становилась удушливой, вытесняла из легких весь воздух. Тепло распалялось, становилось жаждой. В голове зарождались темные мысли, уничтожая последние крупицы ясности.

– Почему?

Он провел языком по зубам, сжав пальцами край кресла:

– Есть причины.

– А как ты меня хочешь? – Я откинула одеяло.

Мои бледные ноги блестели в слабом утреннем свете, подол простой сатиновой рубашки собрался складками на бедрах. Джек Уоррен заскользил взглядом по кружевной ткани, по изгибам моих ног. От него веяло несокрушимой силой, которая затягивала меня все дальше и дальше, в самые глубины его орбиты.

Еще один порыв ветра – теплого, как красное вино, и в то же время холодного, как лед, – пробежался по комнате. Неведомая сила уже не просто влекла меня к Джеку Уоррену. Она искрила. Я впилась взглядом в его лицо, в золотые глаза, в темные волосы, вслушивалась в жаркое дыхание, которое он пытался скрыть за маской спокойствия. Голова кружилась от запаха дождя и олеандра, который от него исходил. Мне вдруг стало холодно. Холод, отчаяние и пустота заполонили меня. Вот бы коснуться его кожи, притронуться к губам, вот бы ощутить его внутри…

– Как. Ты. Меня. Хочешь? – В дальнем, покрытом паутиной уголке сознания отчаянно билась мысль: «Хватит! Сорви у него с пояса пистолет и беги, беги, беги!» – но она была ничтожно слаба в сравнении с магнетизмом его присутствия. Перед моими глазами проносились картины: пестрые поля, ядовитые цветы, гибнущие под ладонью, покрытой татуировками, теплая кожа, обласканная рваным шепотом. Вот что меня ждет, если я пойду за ним, если подпущу его к себе.

Он не ответил. Я встала на четвереньки, слегка провалившись в мягкий матрас. Теперь наши глаза были на одном уровне. Казалось, это сейчас правильнее всего. Быть наравне. Приблизиться к нему. Почувствовать, как воздух из моих легких перетекает в его. Золотые глаза потемнели: зрачки увеличились до того сильно, что от радужки почти ничего не осталось. Подлокотник кресла скрипнул под его пальцами. Он придвинулся на самый краешек сиденья.

– Прямо так, – прошептал он.

Я двинулась вперед. Он низко застонал:

– Прямо так, дорогая. Ползи ко мне.

По моей спине пробежала волна жара и стекла в самый низ живота. Меня душили мои желания. Тонкая ткань ночной рубашки опустилась, обнажив грудь, и все внимание Джека тут же устремилось на нее. Руками я добралась до самого края кровати и потянулась вперед. Мы с Джеком замерли, оказавшись нос к носу. От него веяло мускусом и жаром, облизывавшим мою кожу. Я задержала глаза на его губах, выжидающе, вопросительно… Нет, это не я.

Он поймал пальцами мой подбородок:

– Я скучал по тебе.

Я зажмурилась и рвано выдохнула сквозь зубы. Джек, не отпуская моего лица, провел большим пальцем по моим губам. Я почувствовала вкус кожи. Так и не снял свои треклятые перчатки! Поскорее бы. Пусть прикоснется ко мне без них, я так хочу этого! В горле заклокотал жалобный стон. Стоило мне открыть глаза, как он высосал из меня остатки света.

– Проси что хочешь, аннвил. Что угодно. – Он обжег мне щеку своим дыханием и замер. Наши губы почти соприкасались.

И тут он вдруг склонил голову набок, словно бы впал в какое-то сверхъестественное оцепенение. Ни один волосок на его голове не дрогнул. Глаза не моргали, а пульс в пальцах, по-прежнему сжимавших мой подбородок, будто бы смолк. Никогда прежде не видела, чтобы человек вот так замирал. Разве что звери перед лицом неотвратимой угрозы.

Вот только никакой угрозы не было. Джека Уоррена никак нельзя было назвать жертвой, притаившейся в траве. Он был хищником.

Он раздул ноздри, крепче сжал зубы. Снова встретился со мной взглядом. Теперь передо мной был никакой не человек. Змеиные глаза мерцали в утреннем свете, а вертикальные зрачки сузились, стоило ему посмотреть на мои губы.

– Никуда не уходи из комнаты, – приказал он и, не удостоив меня прощального взгляда, поднялся с невероятной грацией.

Я жадно следила за его плавными движениями, за мышцами, которые перекатывались под одеждой. Через секунду дверь за ним захлопнулась. Вот же черт! Я прижала дрожащую ладонь к сердцу, тяжело дыша. Сознание прояснилось, словно небо, с которого ветер согнал все тучи, но вопросов все равно было больше, чем ответов. Что мы только что делали? Откуда у меня такие мысли и такие повадки? В груди опять проснулась магнетическая тяга, но с каждой секундой она неумолимо слабела. Не время думать. Пора бежать.

Я вскочила на ноги и бросилась к двери. Массивное дерево заглушало все внешние звуки. Досчитав до десяти, я замерла, не смея вздохнуть, и осторожно повернула ручку. Кабинет в конце темного коридора пустовал, но из фойе доносились голоса.

– Чем от тебя несет, черт возьми? – возмущался Джек.

– Ну, я накануне и сама неплохо повеселилась, а потом пришлось повозиться с этой твоей драмой, так что некогда было помыться, понимаешь ли, – ответил голос Вайолет Уоррен.

Следом раздалось два коротких удара: видимо, она скинула обувь.

Я осторожно отпустила дверную ручку и выскользнула в коридор сквозь узкую щель.

– Как поживает наша гостья из мира людей?

Я сделала несколько шагов по каменному полу, придерживаясь за стену, увитую ползучими растениями.

– Вайолет, чего ты хочешь, а?

– Да ничего, просто нравится смотреть, как мой братец все глубже себя закапывает. Ты совершаешь самую страшную ошибку в жизни. Забавно за этим наблюдать.

Я добралась до конца коридора и затаив дыхание заглянула за угол, спрятавшись за очередным раскидистым деревцем в горшке. Джек и Вайолет, как бы их ни звали на самом деле, стояли в дверном проеме между фойе и кабинетом. Вайолет прислонилась к косяку и потягивала какой-то напиток.

– Ты устроил превосходный спектакль, кстати. Впрочем, вряд ли он понравился нашей смертной крохе. – Она выпятила губы и сложила ладони, пародируя молитвенный жест. – Поставил бедняжку на колени, а она возьми да начни молиться христианскому Богу! Поди, в тот момент ты здорово разочаровался.

Он сжал зубы и покосился туда, где я пряталась. Я всем телом вжалась в стену и зажмурилась. Через секунду Джек вздохнул:

– Отправляйся домой.

– За это не беспокойся, лучше подумай о последствиях своих идиотских поступков. Сдается мне, ты вообще не понимаешь, что будет дальше.

– Прекрасно понимаю.

– Она не решит наших проблем. Только создаст новые. Уж не знаю, что там между вами, но оно здорово туманит тебе разум. Раньше надо было думать.

– Поэтому-то ты решила ее от меня спрятать? Ничего лучше не придумала?

– А что делать, если у тебя яиц не хватает, чтобы отослать ее подальше? Я оказала тебе услугу.

Они понизили голос до шепота и продолжали спор, а я решила идти: все, что нужно, я уже услышала. Огляделась в поисках выхода. Джек и Вайолет загораживали единственный известный мне путь, а про тайные коридоры и двери в этой части отеля я ничего не знала.

Дверь Тайника со скрипом приоткрылась, будто бы повинуясь фантомному ветру. В высокое окно лил солнечный свет. Сеток на нем не было. Как не было и замка, насколько мне было видно. Сердце подскочило к самому горлу. Брат с сестрой прервали ссору. Вайолет о чем-то спросила, но Джек шикнул на нее, призывая к тишине. Меня затрясло. Сердце заколотилось как бешеное.

– У меня нет на это времени, – наконец сказал он.

– Мы еще не закончили.

Тишина повисла слишком неожиданно, явно не случайно. Должно быть, он что-то почувствовал: может, услышал, а может, унюхал или еще что-то. В конце концов, почуял же он как-то приход Вайолет. Словно зверь. Как я ни пыталась утихомирить пульс силой воли, он только ускорялся. И новая мысль подстегнула его еще сильнее.

Если не успокоишься, он тебя почует! Именно так сказала Вайолет у меня в гостиной. А тяга… она наверняка неспроста возникла. Это мне не почудилось.

Я внимательно оглядела мрачный коридор. Все стены тут были в цветах вистерии, белладонны и не только. Все растения – сплошь ядовитые. Справа я увидела плотные стебли наперстянки, пробившиеся сквозь трещины в камне.

Во сне Джек часто призывал меня собирать определенные цветы и растения. Как правило, все они были ядовитыми в большой дозировке, но он любил повторять, что лекарство – не что иное, как правильно дозированный яд. Именно от Джека я узнала, какой эффект вызывают эти растения при приеме внутрь. От белладонны случаются галлюцинации, от вистерии начинается рвота, от азалии изо рта идет пена, а болиголов ее останавливает. Наперстянка же замедляет пульс… если принять совсем немного. Большая же доза может убить.

Не успев подумать дважды, я оторвала один лепесточек и прожевала. Медленно. Эффект был немедленным. Я сплюнула лишнее. Тут же стало легче дышать. Сердце забилось медленнее и спокойнее. Джек, словно бы почувствовав это, с растущим нетерпением повторил, что продолжит разговор позже.

Коридор покачнулся. Не обращая на это внимания, я пробралась в Тайник и с тихим щелчком захлопнула за собой дверь. Распахнула окно, выглянула наружу, моля небеса о том, чтобы желудок меня не подвел.

«Высоковато» – это еще слабо сказано, подумалось мне, когда я опустила взгляд на улицу. До тротуара было несколько сотен футов. Внизу уже сновали люди и машины, сероватый дымок из их выхлопных труб растворялся в легком ветерке. Утро выдалось теплое. Двумя этажами ниже виднелся каменный балкончик. Здание было старое, с многочисленными уголками, щелями и выступами. Если действовать осторожно и медленно, вполне можно спуститься.

Я подумала, не скрутить ли мне веревку из простыней, но на это не было времени. Придется спускаться по стенам и молиться о том, чтобы в случае падения я рухнула на балкончик, а не на улицу. И чтобы этот самый балкончик не переломал мне ноги.

Я сделала несколько глубоких вдохов, борясь с нахлынувшей тошнотой. Сердце гулко колотилось в груди. До цели было футов пятнадцать, может, чуть меньше. А я уже преодолела где-то пять футов и семь дюймов, так что падение не казалось таким уж фатальным. Такое вполне можно пережить.

Я крепко зажмурилась и спрыгнула. В полете уловила треск рвущегося чулка, зацепившегося за камень, почувствовала, как до крови ободрала пальцы, задев ими какой-то острый угол, и как вспыхнула боль в покрытых порезами ногах, стоило им натолкнуться на какой-то из выступов, обточенных ветром. Я рухнула на балкон, глубоко вздохнула и усилием воли заставила себя встать. Открыла стеклянные двери и вошла в гостиничный номер. Людей внутри не было, только распахнутый чемодан и ворох мятого постельного белья. Я поспешила спрятаться в тени, а окончательно пришла в себя только на улице, прислонившись к фонарному столбу и услышав вопрос швейцара о том, не нужна ли мне помощь. Отлично, мне удалось сбежать, но что дальше?

Я пошла домой, подволакивая окровавленные ноги и едва держа голову. Чека у меня больше не было: наверное, его сожрал боров или торжественно сожгли ночью. То есть я осталась совсем без денег, а отсутствие Джека вовсе не означало, что у меня в квартире безопасно. Но оставался еще один потенциальный источник помощи.

– Доброе утро, цыпочка! Какой приятный сюрприз! – Стоило Лиллиан разглядеть меня повнимательнее, и она помрачнела. – Что с тобой приключилось?

– Одолжи мне два доллара.

– Э-э-э, ну ладно, сейчас, – сказала она, но не двинулась с места. – Видок у тебя так себе, Адди. Почему ты в ночнушке? И где твоя обувь, бог ты мой…

– Позарез надо, – прошептала я, заодно давая понять, что задавать мне лишние вопросы сейчас не стоит.

Меня мучила совесть – все-таки я кое-что выкрала у Лиллиан и использовала ее, чтобы подставить Джека Уоррена, но теперь это не имело значения. Нужно было уносить ноги от высших фейри, а сама Лиллиан, насколько я понимала, относилась скорее к…

Я замерла и обвела ее внимательным взглядом. Высокий рост, гибкость, изящество, неземная красота… Интересно, как широко простирается сеть Джека Уоррена? Сколько таких вот ходят по улицам в человечьем обличье и живут среди нас?

Лиллиан скрестила руки на груди и нахмурилась, прижавшись плечом к дверному косяку.

– Я тебе честно скажу, Адди, ты не против?

Я вцепилась в края ночной рубашки:

– Нет, конечно.

– Выглядишь ты неважно, – всматриваясь в мое лицо, подметила она. – Ночью я услышала какой-то подозрительный шум и кое-куда позвонила. Знаю, что тебе кое-кто помог.

О да, сама Вайолет Уоррен, дьяволица во плоти.

– Проблема решена, спасибо большое.

Она прикусила нижнюю губу и продолжила:

– Если совсем честно, на тебя страшно смотреть. Можно мне хотя бы узнать, зачем тебе деньги? Может, я смогу помочь?

– Это личное. Пожалуйста, Лиллиан, речь всего о паре долларов. Я тебе их верну через несколько дней.

– Знаю, прозвучит сомнительно, но, если нужна помощь, обратись к мистеру Уоррену. Он…

– Нет.

Лиллиан нахмурилась.

– Мы же с ним совсем чужие люди, мне неловко.

– Ну ладно… – Она достала деньги, но не сразу отдала мне банкноты.

Я сжала их в кулаке:

– Не говори Джеку.

Мы обе замерли. Прошла секунда, показавшаяся мне вечностью. Лиллиан печально и натянуто улыбнулась:

– Конечно, не буду.

Мы спешно попрощались. Никто не хотел признавать, что это, возможно, навсегда.

Глава двенадцатая

Я бежала к Центральному вокзалу так, словно от этого зависела вся моя жизнь. Впрочем, это вовсе не преувеличение. У меня было всего два доллара, а еще рваные чулки и грязная сатиновая ночная рубашка. Мужчины провожали меня косыми взглядами, а женщины закрывали глаза своим детям. На 46-й улице меня почти поймал полицейский, но я юркнула в переулок и смогла от него сбежать.

Усталый кассир уставился на меня сквозь стекло сверкающей, вычурной билетной кассы:

– Куда едете?

– Мне нужен билет на ближайший поезд. Любой, какой только можно купить за два доллара. Желательно до Чикаго. – Первым делом я решила уехать как можно дальше. Правда, тогда у меня совсем не останется денег, но об этом можно позаботиться и на следующей остановке.

Дальше по плану, раздобыв еще несколько долларов, я должна была выйти на связь с Томми и воссоединиться с ним на Среднем Западе. А потом уехать вдвоем далеко-далеко отсюда. Навсегда. Я сунула смятые купюры под стекло, нетерпеливо подпрыгивая на месте. Кассир уставился на меня.

– Скорее!

Он что-то пробурчал себе под нос, поставил штамп на билет, оторвал его и протянул мне:

– До Чикаго. Одиннадцатый путь. Отправление через три минуты.

Я успела заскочить в поезд и плюхнулась на старенькую деревянную скамейку. Напротив меня, под окнами, протянулась еще одна. Ее ножки упирались в грязный ковер, постеленный на пол. Все мои соседи тут же поспешили занять места подальше. Женщина с двумя маленькими детьми злобно уставилась на меня из дальнего угла вагона и велела своим чадам отыскать себе местечко получше.

Ноги у меня были все исцарапаны и покрыты толстым слоем грязи и крови. Ворот ночной рубашки опасно провис, а подол едва доставал до колен. Я несколько дней не смотрелась в зеркало и всерьез сомневалась, что у моего лица божеский вид. Все руки были в алых царапинах и кровоподтеках.

И это только то, что можно было увидеть со стороны. После покупки билета на поезд у меня осталось ровно двадцать пять центов. Я погладила слегка позеленевшую монетку вспотевшими пальцами. Хватит на еду, соль и телефонный звонок. А Томми потом позаботится обо всем остальном.

Решив, что мне больше нет дела до правил приличия, я подтянула колени к груди и обняла их руками. Пожилая соседка, сидящая напротив, густо покраснела. Ее спутник издал странный звук и отвернулся. Открылась дверь вагона, и до меня донесся грубый мужской гогот. За окнами повалил густой дым, и поезд двинулся с места. Пожилая пара пошла в другой вагон. Я крепче обняла колени.

В той части вагона, где вместо скамеек были ряды отдельных кресел, сидело четверо мужчин. Все в безупречных серых двубортных костюмах, но мое внимание привлекло не это. У всех на голове были котелки запоминающегося темно-бордового цвета. Один из них поймал мой взгляд и хищно осклабился:

– Чудесные ножки, милочка.

Я натянула подол ночной рубашки пониже, насколько это было вообще возможно. Пассажир положил руки на сиденье, стоящее впереди, и опустил голову на запястья:

– Да ладно тебе, мы же наслаждались видом!

Остальные трое загоготали. Я встала, поморщилась от боли, когда израненные ноги коснулись деревянных половиц, и поспешила мимо них в другой вагон. Но как только поравнялась с креслами, один из четверки вытянул руку и схватил меня за запястье. Я застыла. Он приблизил нос к моей коже и глубоко, хрипло вдохнул. А потом лизнул меня. Прямо в пульсирующую артерию.

Я высвободила руку. В голове вспыхнуло воспоминание о том, как мы с Томми ехали в Нью-Йорк. Мне вспомнился заголовок газеты, которую он держал в руках: «НЕУЕМНЫЕ „КОТЕЛКИ“ НАНОСЯТ НОВЫЙ УДАР!» Бордовые шляпы поблескивали в утреннем солнце. Я отступила.