Дочь Востока, душа Запада
ГЛАВА 1: ОДИНОКАЯ НАСЛЕДНИЦА
Горы, окружавшие замок, простирались далеко за горизонт, их вершины терялись в тумане, словно остатки древней легенды, о которой уже никто не помнил. Вечерний свет ложился на них мягким золотом, растекаясь по скалам, скользя по темным еловым зарослям, оседая на водной глади узкой речки, что извивалась в долине, подобно серебристой змее.
Воздух здесь всегда был другим – прозрачным, хрустящим, полным запахов смолы, горьких трав, прохладной земли. Он врывался в комнату через приоткрытое окно, и лёгкий ветер шевелил тонкие занавески, заставляя их колыхаться, будто белые паруса в бесконечном море.
Ферида сидела за массивным письменным столом, вырезанным из темного ореха. Пальцы её легко сжимали перо – чёрное, лебединое, тяжелое, словно отягощенное не только чернилами, но и мыслями, которые она пыталась запечатлеть на бумаге. Лист, перед ней, уже был испещрен тонкими, аккуратными строчками, но ей всё казалось, что этого мало.
Она хотела написать что-то настоящее, что-то, что отразило бы её сердце, её тоску, её невидимую борьбу с миром, который казался таким прекрасным снаружи и таким холодным изнутри.
Сквозь стену доносилась музыка: «Doğarken ağladı, insan… bu son olsun, bu son…»
Голос певца был глубоким, теплым, полным невысказанной боли, словно он знал нечто такое, что неведомо всем остальным.
Ферида откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Музыка заполнила её.
Она вспомнила себя маленькой девочкой, бегущей босиком по мраморному полу, ее отражение скользило по глянцевой поверхности, а за спиной раздавался строгий голос бабушки:
– Девочка из нашего рода не должна бегать, как деревенская девчонка!
Тогда она ещё не понимала, что значит «из нашего рода».
Позже она поняла.
Значит – быть безупречной.
Значит – ходить медленно, говорить сдержанно, улыбаться ровно настолько, насколько нужно, чтобы не вызвать пересудов.
Значит – следить за каждым своим жестом, каждым взглядом, каждым словом.
Значит – быть красивой, но не слишком доступной.
Значит – быть умной, но не умнее мужчин.
Значит – быть правильной.
Ферида сжала пальцы. Чернильница на столе слегка качнулась.
Она не хотела быть правильной. Она хотела быть собой.
Но кто она?
Её мир состоял из мрамора и шелка, из сводов потолков, высоких зеркал, тяжёлых канделябров, из запахов лаванды и жасмина, из ровных голосов слуг, из долгих ужинов при свечах, где звучала французская и итальянская речь, из томов книг на турецком, арабском, греческом, английском…
Она знала столько, но не знала самого главного.
Кто она без всего этого?
Ферида открыла глаза и взяла перо. Чернила блеснули в свете лампы. Она начала писать.
«Я знаю, что значит быть запертой в золотой клетке.
Я знаю, каково это – видеть мир через ажурные решётки окон,
Слушать голоса, которые не принадлежат мне.
Я знаю, как больно осознавать,
Что даже ветер здесь чужой.»
Она остановилась.
За окном небо темнело, солнце скрывалось за горами, оставляя после себя лишь нежный персиковый след. Где-то внизу, далеко на дороге, мелькнул силуэт. Всадник.
Ферида невольно подалась вперёд.
Кто мог приехать в этот час? Отец? Нет, он должен был вернуться только весной. Гости? У бабушки не было привычки принимать неожиданных гостей.
Всадник двигался медленно, но уверенно, тёмный силуэт выделялся на фоне вечернего пейзажа, и сердце её на миг дрогнуло.
Она не знала, почему.
Но ей казалось, что этот всадник везёт с собой изменения.
Ветер снова ворвался в комнату, и перо в её руке дрогнуло, оставив на бумаге тонкую, неаккуратную линию. Ферида раздраженно отбросила его и поднялась. Складки ее легкого, кремового платья мягко колыхнулись. Она подошла ближе к окну и, слегка наклонив голову, вгляделась в долину.
Всадник уже миновал извилистую тропу, ведущую к замку. Теперь он двигался по узкому мосту, перекинутому через речку. Его тёмный плащ развевался, лошадь двигалась размеренно, но без усталости – это был не случайный путник, заблудившийся в горах. Этот человек ехал сюда осознанно.
Ферида невольно провела кончиками пальцев по холодному оконному стеклу.
– Кто ты? – едва слышно пробормотала она.
– Ферида-ханым!
Её позвал голос, полный мягкой, но непреклонной строгости.
Она обернулась. В дверях стояла Хатидже – её главная служанка, женщина лет шестидесяти, невысокая, худая, с лицом, покрытым тонкой сетью морщин. Глаза её были темны и спокойны, как глубокий колодец.
– Ваша бабушка ждёт вас в зимнем саду, – произнесла она, сложив руки перед собой.
Ферида кивнула, задержавшись на секунду.
Всадник исчез за стенами замка.
Она сделала шаг назад и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты.
В замке, казалось, всегда царил полумрак, даже днём. Коридоры были высокими, прохладными, их стены украшали гобелены с охотничьими сценами, тяжелые турецкие ковры смягчали звук шагов. Слуги двигались по дому бесшумно, как тени, а свечи, зажжённые в нишах, бросали колеблющиеся блики на отполированные поверхности.
Ферида прошла мимо портретов предков – мужчины с густыми усами, женщины в длинных платьях с осанкой королев, дети с невозмутимыми взглядами. Она никогда не знала их, но чувствовала их присутствие. Будто каждый из них следил за ней, оценивая, достойна ли она своего имени.
Зимний сад находился в южной части замка. Это было любимое место её бабушки – Сафийе-ханым, женщины, чьё имя внушало уважение даже за пределами их земель.
Когда Ферида вошла, запах лимонов и жасмина окутал её. Здесь, среди стеклянных стен и зелени, можно было почти забыть, что за пределами замка царят холодные горы.
Бабушка сидела в плетёном кресле у маленького столика, на котором уже был разлит чай в изящные фарфоровые чашки. Она была в тёмном бархатном платье, её волосы, собранные в высокий узел, едва тронула седина, и только острые черты лица, строгий взгляд напоминали, что этой женщине далеко за шестьдесят.
Ферида вошла и присела напротив.
– Ты опять писала стихи, – не спросила, а констатировала Сафийе-ханым.
Ферида не ответила сразу. Взяла чай, поднесла к губам, сделала глоток.
– Да, бабушка.
Старуха посмотрела на неё долго, испытующе.
– Это несерьёзно, девочка моя. Женщина твоего происхождения не должна заполнять голову пустыми мечтами.
Ферида не стала спорить. Она уже знала, что споры с бабушкой бессмысленны.
– Скоро твой бал, – продолжила Сафийе-ханым, наливая себе ещё чаю. – Всё должно быть идеально. Приедут важные люди.
– Ты же знаешь, что мне всё равно, – вырвалось у неё.
Бабушка подняла брови, и в её взгляде блеснул лёд.
– Ты говоришь глупости.
Ферида сжала губы.
– Почему? Почему я должна разыгрывать этот спектакль? Встречать людей, которые меня не знают, которые видят во мне только имя, богатство? Почему я не могу…
– Потому что ты не живёшь для себя, – перебила её бабушка. – Мы – не простые люди, внучка. Мы – наследники великой семьи. Твоя судьба уже решена.
Ферида чувствовала, как внутри нарастает глухое раздражение.
– Отец тоже так думает?
Сафийе-ханым отставила чашку.
– Твой отец – военный человек. Он служит своей стране. Но я – твоя семья. И я лучше знаю, что для тебя правильно.
Наступила пауза.
Ферида посмотрела в окно. Там, за стеклянной стеной, уже сгустился вечер.
– Кто приехал? – внезапно спросила она.
Бабушка чуть замешкалась, но тут же вернула себе невозмутимый вид.
– Это не твоя забота.
Но Ферида знала свою бабушку достаточно хорошо.
Эта встреча – не просто случайный визит.
Ферида чувствовала, как напряжение между ними сгущается, словно густой, невидимый туман, который невозможно развеять словами. Бабушка не любила неожиданных вопросов. Она предпочитала контролировать разговоры, как дирижер управляет оркестром, проверяя каждую ноту.
Но Ферида не собиралась отступать.
– Это не твоя забота, – повторила Сафийе-ханым, на этот раз чуть жёстче.
Ферида отставила чашку, чуть склонила голову и произнесла ровным голосом:
– Значит, всё же кто-то приехал.
В глазах бабушки мелькнуло раздражение, но она тут же взяла себя в руки.
– Ты слишком любопытна, девочка.
Ферида сжала пальцы на коленях. Она знала этот тон – в нём сквозила мягкая, но непреклонная сила. Бабушка никогда не повышала голос, но в её словах всегда звучал приказ.
– Я просто спросила, бабушка, – сдержанно сказала она.
– А я ответила, что тебе незачем беспокоиться.
Снаружи, за стеклом зимнего сада, ночь уже окончательно окутала горы. Сквозь густые ветви цитрусовых деревьев пробегали дрожащие отблески свечей. Где-то вдалеке раздался стук копыт – тихий, размеренный.
Ферида почувствовала, как её охватывает неясное беспокойство.
Она вспомнила силуэт всадника, который исчез за каменными стенами замка. Кто он? Почему бабушка не хочет говорить о нём?
Но спорить дальше было бесполезно.
Она медленно поднялась.
– Я устала, – спокойно произнесла она. – Позвольте мне удалиться.
Бабушка пристально посмотрела на неё, словно что-то взвешивая.
– Завтра днём я жду тебя в большом салоне, – сказала она наконец. – Нам нужно обсудить твой бал.
Ферида кивнула.
– Конечно, бабушка.
Она вышла из зимнего сада, стараясь держать голову ровно, спину – прямо, шаги – легкими и уверенными. Так, как ее учили с детства.
Но едва за ней закрылась дверь, она замедлилась.
Коридоры замка тянулись длинными тенями, темными, как чернила на её стихах. Масляные лампы на стенах мерцали неровным светом. Где-то вдалеке послышался глухой шёпот слуг, лёгкие шаги по мраморному полу.
Ферида остановилась, обернулась.
Тишина.
Но ей казалось, что кто-то наблюдает.
Сердце стучало медленно, гулко.
Она вздохнула и шагнула в боковой коридор.
Этот коридор вёл к старой библиотеке.
Ферида всегда любила это место. Оно было её убежищем, её единственным укромным уголком, где она могла спрятаться от предписанных ей ролей и ожиданий.
Она открыла дверь и вошла внутрь.
Высокие полки тянулись вверх, теряясь в полумраке. Запах старой бумаги, пыли и полированного дерева заполнил воздух.
Огонёк керосиновой лампы мягко дрожал на столе, отбрасывая тёплые блики на корешки книг.
Ферида прошла к окну.
Снизу, из внутреннего двора, доносился гул голосов. Мужские. Грубые, отрывистые.
Она замерла, осторожно выглянув сквозь тяжёлые шторы.
Во дворе стояли двое мужчин.
Один – слуга, она узнала его сразу. Халиль-ага, пожилой, сгорбленный, но с цепким взглядом. Второй был незнакомцем.
Ферида не могла разглядеть его лица, но видела, что он был высок, плечист. Его длинный плащ слегка колыхался на ветру, руки были спрятаны за спину.
Он говорил низким, спокойным голосом, но в его манере было что-то… властное.
– передайте Сафийе-ханым, что я не намерен ждать.
Халиль-ага что-то ответил – слишком тихо, чтобы она могла разобрать.
Мужчина сделал шаг вперёд.
– Я приехал не просто так, – его голос был напряженным. – Вы знаете, кто я. И знаете, что мне нужно.
Ферида почувствовала, как у нее похолодели пальцы.
Она не знала, кто этот человек.
Но она знала, что его появление изменит всё.
Тени внутри двора извивались, сливаясь с ночной мглой, и, несмотря на пламя факелов, вкрадчиво поглощающий свет мрак казался почти живым. Ферида, не отрывая взгляда, смотрела вниз, следя за каждым движением незнакомца, за тем, как он чуть склонил голову, ожидая ответа, за тем, как его пальцы нетерпеливо прошлись по пуговицам тёмного, строгого пальто.
Она не слышала слов, которыми ответил ему Халиль-ага, но что-то в тоне слуги было слишком осторожным, слишком подчеркнуто смиренным, и это заставило её внутренне напрячься. Незнакомец, похоже, тоже это заметил – едва уловимый оттенок насмешки пробежал по его облику, он чуть подался вперёд, и даже со своего высокого окна Ферида могла ощутить исходящую от него властную уверенность.
– Скажи ей, что у неё нет выбора, – произнес он медленно, словно смакуя каждое слово, и его голос, глубокий, холодный, наполненный той самой непоколебимой решимостью, которой, казалось, нельзя было противостоять, заставил Фериду сжать подол платья в кулаках.
Она не знала, к кому он обращается, но отчётливо понимала – речь не только о бабушке.
Что-то в его присутствии говорило ей, что этот человек пришёл за чем-то важным.
Или за кем-то.
Халиль-ага низко поклонился, кивнул и поспешно развернулся, исчезая в тени арки. Незнакомец остался стоять, будто ожидая чего-то ещё, затем медленно вскинул голову, и его взгляд почти случайно скользнул вверх, туда, где за тяжёлыми гардинами таилась Ферида.
На секунду ей показалось, что он её заметил.
Её дыхание замерло.
Словно невидимая рука сжала ей горло.
Но он не сделал ни единого движения, лишь коротко, чуть резче, чем прежде, повернулся на каблуках и направился к дальнему флигелю, в ту часть замка, где бабушка иногда принимала особых гостей.
Ферида всё ещё стояла у окна, чувствуя, как в груди скапливается тяжесть.
Кто он?
Почему его слова звучали как угроза?
И какое отношение это имеет к ней?
Она закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями, но в темноте её сознания продолжал звучать его голос:
«У неё нет выбора…»
Ночь в замке всегда была особенной.
Старые стены впитывали в себя тишину, каменные своды дышали прохладой, и даже самый лёгкий звук, будь то скрип пола или шорох ткани, казался слишком явным, слишком отчетливым.
Ферида не могла уснуть.
Она лежала в своей огромной кровати с резными колоннами, укрытая мягким шёлковым покрывалом, но прохлада ночи пробиралась сквозь тонкие ткани, пробиралась внутрь неё, поселившись под кожей странным, тревожным ощущением.
В её голове рождались вопросы, один за другим, не давая покоя.
Почему бабушка ничего ей не сказала?
Почему никто из слуг не предупредил о приезде этого человека?
Почему его слова звучали так, будто в замке происходит что-то большее, чем просто очередной визит?
Ферида резко села в постели, сдвинув покрывало, и опустила ноги на прохладный мраморный пол.
Она больше не могла просто ждать.
Коридоры были тёмными и пустыми, лишь редкие лампы отбрасывали слабый, жёлтоватый свет на стены, усыпанные портретами давно ушедших предков. Полированные доски под босыми ногами были прохладными, а воздух был насыщен слабым ароматом старых книг, воска и чего-то ещё – чего-то неуловимого, едва различимого, но настораживающего.
Ферида двигалась осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому отдалённому звуку, пока не оказалась у той части замка, куда нечасто заходила.
Флигелю, куда увели гостя.
Она остановилась перед массивной дверью, за которой всегда проходили важные беседы.
И услышала голоса.
Один принадлежал бабушке.
Холодный, чёткий, властный.
Второй…
Ферида закрыла глаза.
Глухой, глубокий, тот самый голос, что звучал во дворе.
Голос незнакомца.
– Ты пришёл слишком рано, – раздался голос бабушки, и в нём не было ни страха, ни удивления, только усталое раздражение.
– Я пришёл вовремя, – ответил он.
Небольшая пауза.
– Она ещё не готова.
– У неё нет времени.
Ферида почувствовала, как сердце пропустило удар.
Речь шла о ней.
Ферида невольно вжалась в стену, сердце гулко билось в груди, ладони стали холодными. Она смотрела на массивную дверь, за которой шла беседа, и чувствовала, как страх и любопытство сплетаются в ней воедино. В темноте коридора воздух казался более плотным, вязким, наполненным чем-то невидимым, но ощутимым, словно тени тихо наблюдали за ней с портретов на стенах.
«Она ещё не готова.»
«У неё нет времени.»
Слова, произнесённые в полутьме, имели вес, который она не могла объяснить.
Бабушка не ответила сразу. Её молчание длилось мучительно долго.
– Ты не должен вмешиваться, – произнесла она наконец, и в её голосе прозвучала лёгкая, едва уловимая угроза.
Ферида крепче прижалась к холодному камню стены.
– Я вмешиваюсь не потому, что хочу, – ответил незнакомец ровным, безмятежным голосом, но в этой безмятежности слышался намёк на что-то опасное, на что-то, что не терпит отказов. – А потому что вынужден.
Снова пауза.
– Что ты предлагаешь? – спросила бабушка.
Шаги. Медленные, выверенные.
– Её бал состоится через три дня, – произнес он спокойно. – После этого она отправится со мной.
Ферида сжала зубы, чувствуя, как волна гнева поднимается внутри неё.
«Со мной?»
«Куда?»
«Почему никто даже не спросил моего мнения?»
– Она ещё не готова, – вновь повторила Сафийе-ханым, и на этот раз в её голосе звучало не просто раздражение, но и что-то ещё… что-то похожее на опасение.
– Это не имеет значения.
Тишина.
Затем раздался звук – лёгкий, почти незаметный, но Ферида знала его слишком хорошо.
Бабушка отложила свою чайную чашку.
Она делала так всегда, когда понимала, что бесполезно спорить.
– Ты поставил нас в сложное положение, – произнесла она.
– Я просто напоминаю о том, что было обещано.
Ферида чувствовала, как её ладони стали влажными.
«Обещано?»
Она не знала, что это значит.
Она не знала, кто он.
Но она знала одно:
Её жизнь уже никогда не будет прежней.
Она не помнила, как оказалась обратно в своей комнате.
Голова кружилась, мысли хаотично метались, а дыхание было сбивчивым. Она рухнула в кресло у камина, стараясь осознать всё, что только что услышала.
«После бала она отправится со мной.»
Эти слова звучали, как приговор.
Она взглянула на свои руки. Они дрожали.
«Почему?»
«Куда?»
«Что это за обещание?»
И главное…
«Почему бабушка ничего не сказала мне?»
Всё её детство бабушка внушала ей, что её жизнь принадлежит семье.
Что у неё нет выбора.
Но она всегда надеялась, что это не правда.
Что однажды она сумеет изменить свою судьбу.
Теперь же казалось, что её судьбу уже давно решили за неё.
Ферида сидела в кресле, обхватив руками собственные плечи, словно пытаясь сдержать дрожь, но не от холода, а от нарастающего внутри неё беспокойства, от неясного предчувствия, сгустившегося тёмным облаком где-то в глубине её сознания. Каждый услышанный ею фрагмент разговора бился в мыслях, как пойманная в ловушку птица, отчаянно и беспорядочно, не давая ей сосредоточиться, заставляя вновь и вновь прокручивать в памяти эти слова, это непоколебимое заявление о том, что её жизнь уже решена кем-то другим.
Значит, он не просто так появился у ворот замка, значит, бабушка знала о нём заранее, но даже не сочла нужным подготовить её к этому разговору, не сказала ей ни единого слова, не дала даже намёка на то, что её ожидает. В детстве, в юности она часто думала, что судьба женщины, особенно богатой наследницы, всегда была чем-то предопределённым, что решения о её будущем принимаются другими, что её доля – следовать установленным традициям, быть достойной фамилии, которую она носит, и стать фигурой, выгодной для семьи. Она думала об этом, но никогда не позволяла себе до конца поверить, что это действительно так, всегда оставляя в душе место для надежды, что однажды она сама сможет выбрать, как ей жить.
Теперь же всё рухнуло в одно мгновение.
Она медленно поднялась, её пальцы скользнули по шёлковой ткани ночной сорочки, ногам стало холодно от каменного пола, но она не обращала внимания на эти мелкие ощущения, её разум был занят другим, более важным. Если бабушка ничего не говорит, если этот человек появился внезапно и так уверенно предъявил своё право на её будущее, значит, за этим стоит что-то большее, что-то, что тщательно скрывалось от неё все эти годы.
Подойдя к трюмо, она посмотрела на своё отражение, её тёмные глаза, обычно глубокие и задумчивые, теперь казались тревожными, в них читалась неуверенность, смешанная с вызовом, губы были чуть приоткрыты, как если бы она хотела что-то сказать, но так и не нашла нужных слов. Кто он? Почему считает, что может забрать её? Что он имеет в виду, говоря об обещании?
Она понимала одно – молчание бабушки означало, что обсуждению это не подлежит, что решения уже приняты, а значит, у неё остаётся только два пути: покориться или сопротивляться.
Ферида резко выдохнула, провела ладонью по лицу, пытаясь вернуть себе спокойствие. Она знала, что завтра ей предстоит вести себя так, словно она ничего не слышала, словно ночь прошла спокойно и ничто не тревожит её мысли, но внутри неё уже зародилось что-то, что невозможно было остановить – решимость узнать правду.
Утро в замке началось, как всегда, с размеренных шагов слуг в коридорах, шороха тканей, доносящегося из комнат, и аромата свежесваренного кофе, наполняющего воздух тёплой, чуть терпкой горечью. Небо за окнами ещё хранило следы ночной темноты, но уже начинало светлеть, окрашиваясь в бледно-лиловые и золотистые оттенки, словно природа сама постепенно пробуждалась после долгого сна.
Ферида, не смыкая глаз почти всю ночь, сидела у зеркала, опершись подбородком на сцепленные в замок пальцы. Её лицо, обычно спокойное, выглядело усталым, тени под глазами выдавали бессонные часы, но в её взгляде не было ни растерянности, ни страха – только решимость и глухое, тёмное раздражение.
Она знала, что скоро придёт бабушка.
Так было всегда.
Каждое утро Сафийе-ханым приходила в её покои, чтобы проверить, всё ли в порядке, чтобы убедиться, что внучка ведёт себя подобающе, чтобы напомнить ей, какой должна быть её жизнь.
Ферида выпрямилась, руки сжались в подлокотниках кресла, когда за дверью раздался знакомый звук – негромкие шаги, размеренные и властные, а за ними лёгкий стук в дверь, даже не требующий ответа.
– Войди, – сказала она, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно.
Дверь открылась, и бабушка вошла, как всегда, сдержанная, величественная, с безупречно собранными серебристыми волосами, в лёгком, но строгом утреннем платье цвета тёплого жемчуга. Она ничего не сказала сразу, лишь скользнула по внучке внимательным взглядом, оценивая, читая её, будто раскрытую книгу, в которой уже замечены лишние строчки.
– Ты не спала, – произнесла она наконец, подходя к столику и аккуратно усаживаясь в кресло напротив.
Это не было вопросом.
Ферида медленно развернулась к ней, задержавшись на секунду, прежде чем произнести:
– Вчера ночью здесь был человек.
Её голос звучал ровно, почти спокойно, но она видела, как пальцы бабушки едва заметно сжали край подлокотника, прежде чем расслабиться.
– Да, – ответила та без колебаний.
Ферида ожидала, что она попробует скрыть это, соврать или хотя бы увести разговор в сторону, но нет – бабушка, как всегда, не нуждалась в уловках.
– Кто он?
Сафийе-ханым чуть склонила голову, её пронзительный взгляд не отпускал внучку.
– Он пришёл напомнить мне о договорённости.
Ферида почувствовала, как по телу пробежал холодный укол тревоги.
– Какой договорённости?
Бабушка откинулась на спинку кресла, задержав взгляд на серебряной кофейной ложечке, которую лениво крутила в пальцах, словно взвешивая, стоит ли отвечать на этот вопрос сразу.
– Твоё будущее – это не только твои мечты, Ферида, – произнесла она наконец, голосом ровным, но твёрдым, в котором не было ни намёка на мягкость. – Это цепь решений, которые принимались задолго до тебя.
– О каких решениях ты говоришь? – в голосе Фериды зазвучали нотки напряжения, почти гнева, но бабушка, казалось, не обратила на это внимания.
– Он был здесь, чтобы напомнить, что ты связана обещанием, данным ещё до твоего рождения.
Ферида почувствовала, как у неё пересохло в горле.
– Каким обещанием?
Бабушка наконец подняла на неё взгляд.
– Ты обручена, Ферида.
В комнате повисла тяжёлая тишина.
Ферида не сразу смогла понять смысл сказанного, как будто слова доходили до неё сквозь толщу воды, превращаясь в приглушённый, далёкий звук, и только спустя несколько долгих секунд она ощутила, как всё внутри неё замерло, а затем взорвалось вихрем вопросов и непонимания.
– Что? – выдохнула она, не веря в то, что только что услышала.
– Ты обручена, – повторила бабушка медленно, не отводя взгляда.
Ферида резко выпрямилась, словно её ударили.
– Это невозможно.
– Это так.
Она покачала головой, чувствуя, как в груди поднимается ярость.
– Но мне никто ничего не говорил!
– Потому что не было необходимости, – ответила бабушка с той же бесстрастной холодностью, что была в ней всегда. – До сегодняшнего дня.
Ферида вскочила с кресла, чувствуя, как дыхание сбивается.
– Значит, вся моя жизнь уже была решена? – её голос дрожал, но не от слёз, а от злости, от возмущения, от ужасающего осознания, что её судьба была предопределена кем-то другим задолго до того, как она вообще начала понимать, чего хочет сама.
– Ты – наследница, Ферида, – бабушка поднялась, грациозно, плавно, как королева, которая не собирается оправдываться перед кем бы то ни было. – Твои желания никогда не имели значения.
Эти слова были последним ударом.
Ферида почувствовала, как что-то внутри неё оборвалось, как если бы хрупкая, почти невидимая нить, удерживавшая её надежды, разом лопнула, рассыпавшись в воздухе.
Она смотрела на бабушку, но в этот момент ей казалось, что перед ней стоит не та женщина, что вырастила её, не та, что читала ей книги по вечерам, не та, что однажды сказала ей, что каждая судьба – это выбор.
Перед ней стоял человек, для которого она была только фамилией, только фигурой на шахматной доске, частью игры, где чувства не имели никакого веса.
Ферида сжала пальцы в кулаки.
Она не знала, что сделает.
Но знала одно – она не покорится.
Ферида не слышала больше ни слова. Воздух в комнате стал тяжёлым, давящим, будто потолок опустился ниже, стены приблизились, замкнув её в тёмном, душном пространстве, где нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть без боли. Она смотрела на бабушку, но больше не видела в ней женщину, что однажды учила её разбирать поэзию древних персидских поэтов, не видела в ней заботу, тепло или даже простую привязанность. Теперь перед ней стоял человек, который лишил её будущего, не сказав ей ни слова, не дав ни шанса, не позволив ей даже осознать, что она никогда не была свободной.
Она хотела закричать.
Но не позволила себе этого.
– Кто он? – её голос был хриплым, но холодным, словно металл, закалённый в огне.
Бабушка чуть склонила голову, будто взвешивая, стоит ли отвечать сразу, но затем выпрямилась, плавно, спокойно, как будто этот разговор был для неё всего лишь формальностью, не более значимой, чем обсуждение нового портного.
– Ты узнаешь его через три дня, на балу.
Эти слова были последним ударом.
Ферида медленно кивнула, ощущая, как внутри поднимается не страх, не паника, а тихий, ледяной гнев.
Значит, вот так?
Значит, её обручение даже не заслуживает того, чтобы сказать ей об этом заранее, чтобы позволить ей хотя бы знать, с кем связана её жизнь?
Как чужую вещь, как предмет роскоши, купленный по договору, её просто передадут из одних рук в другие.
Она почувствовала, как по телу пробежала дрожь, но сжала пальцы так сильно, что ногти впились в ладони.
Бабушка наблюдала за ней, и в её взгляде не было ни капли сочувствия.
– Всё уже решено, Ферида, – сказала она наконец. – Я надеюсь, ты не заставишь меня сожалеть о том, как я тебя воспитала.
Ещё мгновение, и она развернулась, вышла из комнаты с той же грацией, с которой вошла, оставив после себя аромат лаванды и бледно-серебристое мерцание ткани на солнце.
Дверь закрылась, и замок вновь погрузился в тишину.
Ферида стояла посреди комнаты, едва дыша.
Она знала, что если останется здесь ещё хоть секунду, она сломается.
И поэтому она сделала единственное, что оставалось.
Она шагнула к двери, открыла её резко, почти яростно, и вышла в коридор.
Она шла быстро, почти бегом, чувствуя, как её длинное, лёгкое утреннее платье путается вокруг ног, цепляется за ковры, как холодный мраморный пол обжигает босые ступни, но она не обращала внимания.
Ей нужно было дышать.
Ей нужно было выбраться.
Она спускалась по лестнице, проходила через колонны, миновала статуи и золотистые арки, не глядя по сторонам, не замечая ничего, кроме огня внутри себя, который с каждой секундой разгорался всё сильнее.
Слуги смотрели на неё с удивлением, но никто не осмеливался заговорить.
Когда она наконец оказалась в саду, утренний воздух ударил ей в лицо прохладой и свежестью, напоённой ароматами роз, жасмина и влажной травы.
Она глубоко вдохнула, зажмурилась, почувствовав, как лёгкие наполняются этим воздухом, и, наконец, позволила своему телу расслабиться.
Но только на мгновение.
Потому что в следующую секунду её мысли вернулись к тому, что только что произошло.
Она сжала руки в кулаки.
«Они думают, что могут решить за меня.»
«Они думают, что я просто подчинюсь.»
Она разжала пальцы и посмотрела на них.
На них не было ни крови, ни ран.
Но что-то внутри неё было разорвано в клочья.
Она не знала, что сделает.
Но знала одно – она не позволит себя сломить.
Она найдет способ. Способ выбраться из этой клетки.
Ферида стояла в саду, ощущая, как утренний ветер мягко касался её кожи, проникая сквозь тонкую ткань ночного платья. Этот ветер приносил с собой запах жасмина, влажной земли и далёких гор, которые раскинулись за пределами замка, возвышаясь над миром, словно стражи её судьбы.
Всю свою жизнь она знала этот сад. Она гуляла здесь с самого детства, бегала между цветущими деревьями, скрывалась за мраморными колоннами, пока няня искала её, кричала её имя с лёгким укором в голосе. Она помнила, как в детстве воображала, что сад – это её собственное королевство, где она может быть кем угодно, кем пожелает, где никто не решает за неё.
Но сегодня сад казался тюрьмой с позолоченными решетками.
Она резко отвернулась, заставляя себя не думать об этом, и сделала несколько шагов вперёд, к фонтану, который стоял в центре сада, окружённый высокой изгородью из розовых кустов. Вода в фонтане была чистой, прозрачной, и Ферида, наклонившись, увидела в ней собственное отражение – чужое, незнакомое.
Сколько раз она смотрела на себя, видела в зеркале своё лицо, знала каждую черту? Но сейчас ей казалось, что перед ней другая женщина, та, которую она не хотела знать. Женщина, которая принадлежит не себе, которая лишена выбора, которой уже дали судьбу, не спросив, хочет ли она её.
– Нет.
Она прошептала это слово одними губами, но внутри себя она произнесла его чётко, ясно, громко.
Она не примет это.
Она не станет чьей-то вещью.
Она не позволит им решить за неё.
Но как?
Как найти выход?
Ферида закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. Ей нужно думать. Ей нужно понять, есть ли у неё хоть малейшая возможность избежать этой участи. Она знала одно: три дня – это всё, что у неё есть. Три дня до бала, три дня до того, как ей представят человека, которого она якобы должна назвать своим мужем.
Она открыла глаза, вглядываясь в солнечный свет, пробивающийся сквозь листья.
Она найдёт способ.
Она должна.
В течение дня Ферида почти не показывалась слугам, избегая бабушку, закрываясь в своей комнате, делая вид, что читает. Но страницы книги оставались непрочитанными, слова сливались перед глазами в бессмысленные строчки, потому что её разум был занят другим.
К вечеру, когда солнце окрасило небо в оттенки розового золота, она наконец приняла решение.
Она найдёт отца. Только он мог вмешаться.
Он был строг, он редко бывал дома, он всегда оставался для неё фигурой далёкой, почти призрачной, но он был её единственным союзником.
Он не мог не понять. Не мог позволить им сделать это с ней.
Ферида подошла к столику, взяла бумагу и чернильную ручку, но, когда наклонилась, чтобы написать письмо, её рука замерла.
А что, если он уже знал?
Что, если он сам согласился на это?
Мысль пронзила её холодной иглой.
Нет.
Она не могла в это поверить.
Она написала всего три строчки.
«Отец, мне нужно поговорить с вами. Это срочно. Приезжайте.»
Никаких объяснений.
Если он захочет знать больше, он приедет.
Если нет…
Она отбросила эту мысль.
Она не могла позволить себе сомневаться.
Запечатав письмо, она вызвала слугу, передала ему записку, и, когда он поклонился и ушёл, Ферида наконец позволила себе выдохнуть.
Теперь оставалось только ждать.
Три дня.
Три дня до бала.
Три дня до того, как её судьба либо изменится, либо станет окончательно решенной.
Ночь в замке опустилась быстро, как всегда это бывало в горах. Тёмное, почти чёрное небо, усыпанное тысячами холодных звёзд, нависало над дворцом, словно огромное полотно, раскинутое над миром самой судьбой. Лунный свет падал на мраморные колонны и виноградные лозы, покрывавшие часть фасада, отбрасывая длинные тени на внутренний двор.
Ферида не зажигала свечей.
Она сидела у окна, глядя на ночной пейзаж, ощущая, как холод пробирается сквозь тонкую ткань её ночного халата, но не двигаясь, не пытаясь укутаться в плед. Она не чувствовала холода.
Она ждала.
Прошло несколько часов с тех пор, как слуга отправился с её письмом. Она понимала, что отец не получит его сразу. Возможно, он даже не откроет его, пока не сочтет нужным. В её жизни он всегда появлялся, словно призрак – ненадолго, непредсказуемо, сдержанно. И всё же, несмотря на это, в глубине души она верила: он приедет.
Он должен приехать.
Ферида провела рукой по подлокотнику кресла. Её мысли путались, сменяя друг друга, разрастаясь, подобно беспокойному пламени в камине.
Что, если он тоже в курсе?
Что, если он сам принял это решение?
Она не знала, что будет делать, если это окажется правдой.
Она поднялась с кресла и подошла к зеркалу. Её отражение смотрело на неё с таким же напряжением, с каким она смотрела на него. Лицо было бледным, глаза – слишком тёмными в этой полутьме.
«Я не позволю им решать за меня.»
Эта мысль снова и снова звучала у неё в голове, словно заученная строка из старого стихотворения, повторённая так много раз, что она больше не была просто словами – она была истиной.
Ферида провела пальцами по стеклу, а затем, внезапно, словно подчиняясь порыву, взяла с туалетного столика лист бумаги и снова села за стол.
Она медленно, осторожно вывела первую строчку.
«Жизнь, как ветер в горах – её не удержать…»
Перо слегка дрогнуло в её пальцах.
Слова всегда были для неё прибежищем.
Когда ей было десять, она писала детские рассказы в свою потайную тетрадь, пряча её под подушкой, боясь, что слуги обнаружат и донесут бабушке. Когда ей было пятнадцать, она записывала в блокнот стихи на французском, изучая каждое слово так, будто оно могло спасти её от одиночества.
Слова были её свободой, даже тогда, когда ничего больше не принадлежало ей.
Она писала.
И с каждой новой строчкой внутри неё крепла решимость.
Она найдёт выход.
Она выберется из этой клетки.
На следующее утро солнце поднялось медленно, лениво растекаясь по горизонту золотистым сиянием. Замок пробуждался к жизни: слуги двигались по коридорам, кухни наполнялись запахом свежего хлеба, где-то в саду слышались голоса садовников.
Но Ферида не спала.
Она уже знала, что будет делать.
Она не будет ждать отца.
Она найдёт способ спастись сама.
Ночь оставила после себя тёмные круги под глазами и ощущение глухого напряжения в висках. Ферида не спала – не могла уснуть. Каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней вставало будущее, которое ей навязывали: блестящий бальный зал, смокинги и драгоценности, чужие взгляды, скользящие по её фигуре, будто оценивающие товар перед покупкой.
Она чувствовала, как поднимается тошнота.
Когда первые лучи солнца коснулись балконных дверей, Ферида уже стояла у зеркала, изучая своё отражение. Лицо выглядело бледным, губы сжатыми, а в глазах застыла решимость, граничащая с отчаянием.
«Я не дам им это сделать со мной.»
Она должна найти способ выбраться.
Она должна.
Утро в замке началось, как и всегда: размеренно, неспешно, словно ничто в мире не могло нарушить заведённого порядка. Слуги уже были на ногах, разносили подносы с чаем и свежими фруктами, готовили платье для хозяйки, расставляли вазы с цветами в больших залах.
Ферида знала, что бабушка ждёт её за завтраком.
Как и каждое утро.
Она могла бы остаться в комнате, сказать, что нездоровится, попросить подать еду в постель, но это было бы слабостью. Она не могла позволить себе быть слабой.
Поэтому, когда час пробил девять, она спустилась по лестнице в столовую, ведя себя так, будто ничего не изменилось.
– Ты плохо спала, – сказала бабушка, едва взглянув на неё.
Ферида улыбнулась краем губ, беря чашку чая.
– А есть повод спать хорошо?
На мгновение в глазах старой женщины промелькнуло что-то похожее на предупреждение, но она тут же опустила взгляд в свою тарелку, поднося к губам ложку с йогуртом.
– Ты ведёшь себя так, словно это какой-то заговор, – сказала она ровным, спокойным голосом. – Хотя всё это ради твоего же блага.
Ферида отложила чашку.
– Моё благо, бабушка, – она чётко выделила это слово, – не может быть определено без моего участия.
– Ты слишком молода, чтобы понимать, что для тебя хорошо, а что нет.
– Разве? – она наклонила голову, внимательно разглядывая женщину напротив. – Вы ведь тоже были молоды когда-то. Вас тоже кто-то решил отдать замуж без вашего ведома?
В комнате на секунду повисла напряженная тишина.
Ферида почти ожидала, что бабушка разозлится, повысит голос, как это бывало раньше, но та лишь сделала небольшой вдох и вытерла уголок губ салфеткой.
– У тебя слишком острый язык, дитя, – мягко, но холодно произнесла она. – Иногда это опаснее любого кинжала.
Ферида выдержала её взгляд.
– Неужели?
– Возможно, когда-нибудь ты это поймёшь.
Бабушка отложила столовые приборы, сложила руки на коленях и посмотрела на внучку с той самой высокомерной сдержанностью, которая всегда сводила её с ума.
– Бал через два дня. Я хочу, чтобы ты была готова.
Ферида сжала пальцы на скатерти.
Два дня.
Всего два дня, прежде чем её мир закроется за ней, как железные ворота тюрьмы.
Она медленно вдохнула.
– Конечно, бабушка.
Она поднялась, не дожидаясь разрешения уйти, и вышла из столовой, чувствуя, как бешено стучит сердце.
Всё было ясно.
Она не могла ждать.
Она должна была действовать.
И если отец не приедет вовремя – ей придётся самой спасать себя.
После завтрака Ферида поднялась к себе, закрыв дверь так, чтобы никто не мог войти без её разрешения. Она прислонилась к дереву, чувствуя, как напряжение внутри нарастает, словно пружина, закрученная до предела.
Ей нужно было думать.
Время ускользало от неё, как песок сквозь пальцы. Ещё утром у неё было три дня, теперь – два. Два дня до бала, два дня до того момента, когда её судьба будет скреплена за одним из столиков в зале, с приглушённым светом свечей и бокалами игристого вина, с улыбками и рукопожатиями.
«Они считают, что я соглашусь.»
От этой мысли внутри всё сжалось.
Её мир всегда был золотой клеткой. Но до этого момента клетка хотя бы казалась ей просторной. Теперь же она почувствовала её прутья на своей коже.
Ферида сделала несколько шагов к окну, обхватила себя руками, пытаясь успокоиться.
Как она может вырваться?
Она не могла просто взять и сбежать – замок был охраняем, слуги следили за каждым её шагом, даже если не показывали этого. Да и куда она могла пойти?
«Париж.»
Мысль пришла внезапно, и Ферида замерла.
Париж.
Город, о котором она мечтала с детства. Город, о котором она читала в книгах и стихах. Город, куда она просила отца отправить её на учёбу, но каждый раз слышала в ответ одно и то же:
– Девушке не место одной в Париже.
Но что, если теперь – это её единственный шанс?
«Если отец не приедет…»
Эта мысль впервые пронзила её сознание так остро, что она резко выпрямилась.
Если он не приедет, если он уже принял решение, если он не собирается её спасать, значит, ей придётся спасать себя самой.
Но как?
Ферида начала медленно шагать по комнате.
Если сбегать – нужно планировать.
Деньги.
Она наследница, но её состояние было не в её руках. Слуги следили за финансами, а бабушка держала под контролем расходы. Однако кое-что у неё было.
Она подошла к шкафу, открыла его и опустилась на колени, вытаскивая тяжёлый, обитый бархатом сундук. Она никогда не заглядывала в него всерьёз, но знала, что внутри.
Украшения.
Кольца, серьги, браслеты – драгоценности, подаренные ей бабушкой на день рождения, на праздники, на особые случаи. Они были даны ей как символ её положения, но теперь могли стать её билетом на свободу.
Ферида подняла одно из ожерелий, тяжёлое, с крупными сапфирами, и сжала его в ладони.
«Этого хватит, чтобы купить билет. Этого хватит, чтобы начать.»
Она убрала несколько украшений в мешочек, спрятала его в потайной карман платья. Теперь оставалось главное – найти момент, чтобы уйти.
Ферида знала: ей дадут выйти в сад.
Слуги не удивятся, если она отправится туда перед обедом, как делала это почти каждый день. Она сможет пройти через внутренний двор, сказать, что хочет прогуляться, а затем… затем ей нужно будет найти способ выйти за пределы поместья.
«Я сделаю это.»
Сердце билось быстрее, но внутри уже не было страха.
Было только предвкушение.
Она не позволит им решить её судьбу.
Она найдёт свободу.
ГЛАВА 2: БАЛ В ЧЕСТЬ СОВЕРШЕННОЛЕТИЯ
Замок, который всегда казался Фериде неизменным – неподвижной громадой из камня и мрамора, несгибаемым памятником её прошлому, запертому внутри вековых стен, – сегодня дышал другой жизнью. Казалось, что сам воздух наполнялся чужой энергией, напряжением предстоящего события, электризованным ожиданием, сотканным из тысяч невидимых нитей – шепотов слуг, звона полированных бокалов, перестука каблуков по отполированному до зеркального блеска мрамору.
По коридорам сновали люди, чьи лица ей были знакомы, но безразличны: служанки, несущие подносы с легкими угощениями, швеи, в последний момент исправляющие складки на дорогих платьях, повара, приказывающие подмастерьям украсить очередное пирожное съедобным золотом. Где-то в глубине замка застыли музыканты, настраивая скрипки и смычки, готовясь к тому моменту, когда залы наполнятся танцами, смехом и громкими тостами.
Сегодня её дом принадлежал не ей.
Сегодня он принадлежал гостям.
Она стояла в своей комнате, глядя в высокое зеркало, обрамленное резным деревом, и видела в отражении совсем другую себя.
Её платье, цвета расплавленного золота, спускалось по телу мягкими волнами, тонкий пояс, украшенный драгоценными камнями, подчёркивал линию талии, а полупрозрачное кружево на плечах казалось паутиной, сотканной из солнечного света. Бриллиантовые серьги отражали огонь свечей, заплетенные в сложную укладку волосы держали небольшую диадему, как напоминание о том, что она – не просто девушка, а наследница.
Она ненавидела этот образ.
– Прекрасно, – раздался голос бабушки, и Ферида вздрогнула, поняв, что та уже вошла в комнату и наблюдает за ней, сложив руки на груди.
Она встретилась с её взглядом в зеркале.
– Вы одобряете?
– Я довольна. – Голос бабушки был спокоен, но в нём сквозило что-то стальное, то, что не терпело возражений. – Сегодняшний вечер – это не просто праздник, Ферида. Это твой первый шаг.
Ферида почувствовала, как внутри всё сжалось.
«Первый шаг?»
Первый шаг куда?
К жизни, которую за неё уже решили? К долгим годам в браке с человеком, которого она не выберет? К существованию, в котором она будет всего лишь приложением к чьему-то имени, к чьему-то титулу?
– Не разочаруй нас, дитя, – добавила бабушка, и, прежде чем Ферида успела ответить, развернулась и вышла из комнаты.
Она осталась одна.
Музыка уже звучала внизу, гости собирались в большом зале, и её ожидали.
Ферида сжала пальцы на подоле платья.
«Они не знают. Они ещё не знают, что я не позволю им выбрать за меня.»
Она расправила плечи.
Пора было выходить.
Лестница, ведущая в бальный зал, казалась бесконечной.
Ферида спускалась медленно, ощущая на себе десятки взглядов. Гости, собравшиеся внизу, повернули головы, мужчины замерли, женщины слегка наклонили головы, оценивая её наряд, её осанку, её походку.
Зал сиял в свете сотен свечей. По стенам рассыпались тени от высоких люстр, тонкий запах белых лилий смешивался с ароматами дорогих духов. Полированная поверхность пола отражала узоры росписи потолка, и в этом свете, в этом мягком, тёплом блеске, всё происходящее казалось постановкой.
Она знала, что это именно так.
Это пьеса.
В которой она – главная актриса.
– Прекрасна, – раздался глубокий голос отца, когда она ступила на последний мраморный ступень.
Он стоял прямо перед ней, высокий, выпрямленный, в идеальном темном мундире, на лацканах которого сверкали ордена. Человек, которого она видела всего несколько раз в год, теперь смотрел на неё так, будто он гордился.
Ферида посмотрела ему в глаза и ничего не ответила.
Он подал ей руку.
Их появление вызвало новый всплеск внимания, новый ропот среди гостей.
Ферида слышала слова, сказанные вполголоса, слышала, как мужчины обсуждали её красоту, как женщины шептались о возможных женихах.
Они рассматривали её так, словно она была лотом на аукционе.
– Позволь представить тебе виконта д’Арманьяка.
Ферида почувствовала, как внутри всё похолодело.
Отец подвёл её к высокому мужчине, который уже наклонил голову в лёгком поклоне. Он был одет с изысканной небрежностью, которая могла позволить себе только истинная парижская аристократия: безупречно скроенный черный фрак, легкий запах дорогого одеколона, волосы, аккуратно уложенные назад.
Но больше всего её задел его взгляд.
Холодный.
Оценивающий.
Он взял её руку, поднес к губам, не касаясь кожи, и произнёс:
– Очарован, мадемуазель.
Ферида заставила себя улыбнуться.
– Взаимно, виконт.
– Надеюсь, сегодняшний вечер окажется для вас незабываемым.
Он сказал это с лёгкой улыбкой, но в его тоне было что-то… странное.
Она не могла понять, было ли это обычной вежливостью или в этих словах крылось нечто большее.
– Уверена, он таким и будет, – ответила она, и на её лице всё ещё играла безупречная маска светской грации.
Музыка сменилась, и виконт протянул ей руку.
– Позволите танец?
Ферида вздохнула.
Она должна была принять.
Она знала, что на неё смотрят.
Поэтому вложила ладонь в его руку, позволив увести себя в центр зала.
Вальс начался мягко, словно первые снежинки, падающие с зимнего неба, словно едва уловимое дуновение ветерка в саду тёплым осенним вечером.
Но внутри неё бушевала буря.
Она чувствовала, как крепко виконт держит её за талию, как плавно ведёт её по залу, и каждый их шаг, каждый поворот был частью игры, которая уже была расписана до мелочей.
«Не сегодня.»
«Вы думаете, что контролируете меня.»
«Но это мой вечер.»
Её сердце билось ровно, её улыбка оставалась мягкой, но в глубине души она знала:
Всё, что они запланировали – разрушится.
Потому что этот бал не станет её началом.
Этот бал станет её побегом.
Музыка завораживала, закручивала их в вихре вальса, заставляя тела двигаться так, словно они были не людьми, а частицами одной общей мелодии. Но за внешним совершенством этого танца скрывалась напряжённость. Каждое движение, каждое прикосновение ладони виконта к её талии ощущалось как невидимая нить, которой он пытался привязать её к себе, подчинить, заставить признать его право вести её, как он вел бы любую другую женщину в этом зале.
Но Ферида не была любой другой.
Она чувствовала, как внутри, за внешним спокойствием, за идеально отрепетированной улыбкой, растёт что-то живое – тихий огонь, который ей приходилось сдерживать всю жизнь. Она слышала, как в голове звучит голос бабушки: «Ты должна быть совершенством». Но сегодня этот голос уже не имел над ней власти.
– Вы танцуете прекрасно, – раздался голос виконта, и его слова прозвучали так, будто он читал по сценарию.
– Как и вы, месье, – ответила она, едва уловимо приподняв уголки губ.
– Надеюсь, этот бал станет началом долгой дружбы.
Он сказал это ровно, с вежливой полуулыбкой, но в его глазах не было ни капли дружеской теплоты. Он смотрел на неё как человек, уже уверенный в своём влиянии, в том, что рано или поздно она согласится на то, что от неё ждут.
Ферида встретила его взгляд.
– Возможно, виконт, – мягко ответила она.
И сжала пальцы чуть сильнее, чем требовал танец.
Когда музыка затихла, он отвёл её обратно к группе гостей. Отец стоял неподалёку, беседуя с каким-то пожилым дипломатом. Как только Ферида приблизилась, он бросил на неё быстрый, оценивающий взгляд, затем кивнул – молчаливое одобрение.
Она знала, что этот жест значил гораздо больше, чем просто признание её светского успеха. Он значил, что выбор сделан.
Что теперь всё пойдёт по их сценарию.
Но он ошибался.
Она почувствовала, как её сердце забилось быстрее, и на мгновение ей стало не по себе. Всё было подготовлено – слуги в саду уже знали, что должны сделать, лошадь была осёдлана, дорожная одежда спрятана в доме привратника. Вся её жизнь шла к этому моменту.
Остался последний шаг.
Но перед этим…
Она должна увидеть его.
Ферида огляделась.
Среди гостей был человек, ради которого она решилась на всё это.
Тот, чьё присутствие в этом доме было непредвиденным.
Человек, чьё появление перевернуло всё, что она думала о своей жизни.
Её взгляд нашёл его в толпе.
И он уже смотрел на неё.
Мужчина в идеально сшитом чёрном фраке, высокий, сдержанный, но с тем выражением во взгляде, которое говорило о том, что он видел в ней не наследницу, не объект выгодного брака, а человека.
Он сделал шаг вперёд.
И Ферида поняла: ещё немного, ещё чуть-чуть – и её жизнь изменится навсегда.
Ферида не двигалась, хотя внутри у неё всё звенело от напряжения. Мир вокруг – мягкий свет свечей, смех гостей, тихий звон бокалов, шелест дорогих тканей – вдруг словно размылся, превратился в неясный фон, не имеющий значения. В этот момент существовало только одно – его взгляд.
Мужчина стоял в нескольких шагах от неё, высокий, уверенный, но с какой-то тенью усталости в глазах. Он держался отстранённо, как человек, который привык наблюдать, но не вмешиваться. Темноволосый, с резкими чертами лица, с лёгкой насмешкой, которая скрывала нечто более сложное. Весь его облик говорил о том, что он не принадлежит этому месту, этой толпе людей, одетых в роскошные наряды и занятых искусной игрой в светскую благопристойность.
Ферида знала, кто он.
Антуан де Лоррен, французский аристократ, интеллектуал, живший между Парижем и Стамбулом, человек, который, по слухам, знал секреты, способные погубить министров и дипломатов. Он был не просто гостем на этом балу. Он был намёком на другую жизнь, на возможность выхода за рамки того, что для неё запланировали.
И он не сводил с неё глаз.
Ферида почувствовала, как кровь прилила к лицу, но она не отвела взгляд. Она не хотела отводить взгляд.
– Ты бледна, – вдруг раздался за её спиной низкий голос отца.
Она вздрогнула и быстро спрятала эмоции за вежливой улыбкой, которая, казалось, уже приросла к её лицу.
– Всего лишь устала, – ответила она.
– Неудивительно. Сегодня важный день. – Голос отца был спокоен, но в нём слышалось предупреждение.
Она чувствовала его взгляд – внимательный, оценивающий. Он не был глупцом. Он видел, куда направлены её глаза.
Ферида вновь заставила себя улыбнуться, но внутри ощущала, как сжимается петля.
Она должна уйти отсюда.
Но прежде…
Она сделала шаг вперёд, пробираясь через гостей, и, кивнув знакомой даме, оказалась рядом с мужчиной, который всё ещё наблюдал за ней с лёгким любопытством.
– Мадемуазель, – он чуть склонил голову, и в его голосе было что-то одновременно мягкое и насмешливое.
– Месье де Лоррен, – её голос был спокоен, но внутри бушевала буря.
Он усмехнулся.
– Вы не выглядите счастливой именинницей.
– Не все торжества приносят радость, – ответила она, глядя ему прямо в глаза.
Антуан чуть приподнял бровь, затем наклонился ближе.
– Если так, почему бы вам не выбрать другое торжество?
Он сказал это почти шёпотом, но каждое слово проникало глубже, чем могло бы показаться.
Ферида сжала бокал.
Он знал.
Она не понимала, откуда, но он знал, что она не хочет оставаться здесь.
И, возможно…
Он мог помочь.
Ферида на мгновение замерла, ощущая, как его слова, произнесённые чуть громче, чем шёпот, отдаются в ней эхом, пробуждая что-то давнее, неясное, но до боли знакомое. Вопрос, который никто никогда не задавал ей так открыто. Почему она должна оставаться там, где её не хотят слышать? Почему она должна играть ту роль, что ей написали другие?
Она посмотрела на Антуана, не зная, что ответить. Но он, кажется, и не ждал ответа. В его глазах, в этой тонкой усмешке, скользнувшей по губам, была уверенность, будто он уже видел её будущее, будто знал, что именно эта ночь, этот бал станут началом конца её старой жизни.
– Вы предлагаете мне сбежать? – тихо спросила она, чуть приподняв подбородок.
– Я лишь предлагаю задуматься о том, что вам не обязательно быть там, где вам не нравится.
– Смело с вашей стороны так говорить.
– А с вашей? – Он склонил голову, и в его голосе появилась лёгкая ирония. – Мне кажется, что именно вы сейчас хотите сказать что-то смелое.
Ферида чуть крепче сжала бокал в руках.
– Вы слишком проницательны, месье.
– Это не проницательность. Просто я знаю, как выглядят люди, которые хотят уйти, но боятся сделать шаг.
Он произнёс это так просто, что она вдруг ощутила острую зависть. Зависть к человеку, который мог свободно говорить то, что думал. К человеку, которому не нужно было скрываться за масками, за вежливостью, за ожиданиями окружающих.
Но прежде чем она успела ответить, к ним приблизился её отец.
– Месье де Лоррен, – его голос был ровным, но в нём скользнуло предупреждение.
Ферида почувствовала, как напрягся воздух между ними.
– Полковник, – Антуан слегка склонил голову, улыбаясь безупречно, но с той же тенью насмешки, что сквозила в каждом его движении.
Отец внимательно посмотрел сначала на него, затем на Фериду.
– Музыка снова играет, – сказал он холодно. – Виконт д’Арманьяк ждёт вас для следующего танца.
Ферида почувствовала, как что-то замкнулось вокруг неё.
Как будто её пальцы уже заключили в цепи, как будто дорога была уже решена за неё.
Она посмотрела на Антуана.
Он не сказал ни слова.
Но его взгляд был вопросом.
«Ты правда готова это принять?»
И тогда она поняла.
Нет. Она не готова.
И сегодня она это докажет.
Ферида знала, что у неё осталось совсем мало времени. Бал длился уже несколько часов, и вскоре начнутся последние танцы, за которыми последует неизбежный прощальный тост и обязательные слова благодарности гостям. А затем… затем двери закроются, и её мир окончательно затвердеет, как отлитая из золота клетка.
Она чувствовала, как на неё смотрят. Отец – внимательно, оценивающе, словно проверяя, достаточно ли хорошо она усвоила уроки послушания. Виконт д’Арманьяк – чуть снисходительно, с тем выражением уверенности, с которым смотрят на вещь, которая уже принадлежит тебе, просто ещё не оформлена юридически. Антуан де Лоррен – так, словно видел её насквозь, видел её сомнения, её страх, её желание сбежать.
Музыка вновь зазвучала, медленно, величественно.
– Вам следует идти, мадемуазель, – голос отца был твёрдым.
Ферида подняла подбородок.
– Разумеется.
Но она не двинулась с места.
Мгновение.
Вечность.
А затем она сделала шаг не туда, куда ожидалось.
Она прошла мимо виконта, не взглянув на него. Прошла мимо отца, чувствуя его ледяной взгляд в спину. Остановилась перед Антуаном де Лорреном и посмотрела прямо в его глаза.
Он приподнял бровь.
– Не желаете потанцевать, месье?
Секунду он медлил.
Но затем протянул ей руку.
– С превеликим удовольствием, мадемуазель.
И они шагнули в центр зала.
Гости зашептались.
Отец сжал кулаки.
Виконт д’Арманьяк хмуро нахмурился.
Но Ферида не слушала их.
Она чувствовала только одно – как тепло его ладони касается её пальцев, как сильная рука уверенно ведёт её в танце.
И как впервые за долгие годы она делает то, что хочет сама.
Танец начался.
Медленный, почти церемониальный, с плавными поворотами, с осторожными, выверенными движениями, которые требовали от партнёров идеального баланса, совершенного понимания друг друга. Этот танец был не просто светским развлечением, но перформансом, игрой взглядов, едва заметных прикосновений, молчаливых обещаний, спрятанных между движениями.
Ферида чувствовала, как Антуан ведёт её, но не так, как это делали другие. В его прикосновениях не было ни намёка на притяжение собственности, на власть – лишь осознание, что перед ним не просто наследница, не просто выгодная партия для брака, а человек, женщина, которая может выбрать свою судьбу.
– Смелый поступок, – его голос был низким, почти насмешливым, но в этой насмешке звучал и интерес.
– Танец? – её голос был спокоен, хотя сердце билось так, что она едва слышала музыку.
– Вы прекрасно понимаете, что не сам танец, – он сделал шаг, ведя её в следующем круге, и наклонился чуть ближе. – Вы только что продемонстрировали всем этим людям, что у вас есть выбор.
Ферида сдержала улыбку.
– А если я просто хотела потанцевать?
– Если бы это было так, вы бы выбрали виконта д’Арманьяка.
Ферида почувствовала, как что-то искрится в воздухе между ними. Это было нечто совсем новое, не похоже на все те искусственные разговоры, что она вела долгие годы, поддерживая пустые светские беседы.
– А если я люблю сюрпризы?
– Тогда, мадемуазель, мне стоило бы быть настороже.
Он сказал это с лёгкой улыбкой, но в его глазах мелькнуло нечто большее – тень чего-то более сложного, глубинного, почти неуловимого.
Ферида хотела спросить, что он имеет в виду, но прежде, чем она успела открыть рот, музыка оборвалась.
И вместе с ней обрывался момент.
Она почувствовала, как вокруг них замер зал.
Виконт д’Арманьяк стоял у края танцевальной площадки, глядя на неё с выражением холодного недовольства. За его плечом был отец – он не сказал ни слова, но его лицо сказало всё.
Ферида знала: её ждёт наказание.
Но сейчас, в эту последнюю секунду, когда Антуан всё ещё держал её руку, когда в его глазах всё ещё читался тот же немой вопрос…
Она чувствовала только свободу.
Свобода длилась мгновение.
А затем – как звук стекла, разбившегося в дальнем конце зала, – реальность ворвалась обратно.
Ферида почувствовала, как рука Антуана медленно отпустила её пальцы. В зале воцарилась натянутая, почти болезненная тишина – та самая, которая бывает перед грозой, когда воздух тяжелеет, предчувствуя удар молнии. Гости, ещё несколько минут назад погруженные в вальс, теперь замерли, наблюдая за сценой, разыгрывающейся перед ними.
Её отец сделал шаг вперёд.
– Ферида, – его голос был мягким, но именно в этой мягкости скрывалась угроза.
Он не произнёс лишних слов. Ему и не нужно было. Взгляд, спокойный, выверенный, говорил за него: ты перешла границу.
Ферида почувствовала, как в груди сжимается страх, но одновременно с этим вспыхнуло другое чувство – злость.
Злость на то, что все вокруг считали, будто имеют право решать за неё. Злость на то, что любой её шаг воспринимался как вызов, как нарушение негласного, но неизбежного порядка вещей.
Но самое страшное было не в этом.
Самое страшное было в том, что до сегодняшнего дня она сама принимала эти правила.
Она медленно выдохнула.
– Да, отец?
– Ты устала, – он не спросил, он утвердил, и в этих словах уже звучало приказание.
Уходи. Забудь. Сделай вид, что ничего не произошло.
Она почувствовала, как рядом слегка напрягся Антуан. Он не двинулся, не сказал ни слова, но Ферида знала, что если она сделает хоть одно неверное движение, он вмешается.
И тогда последствия будут необратимыми.
Она не могла позволить себе ошибки. Пока что.
Ферида отвела взгляд от Антуана и посмотрела на отца.
– Вы правы, – её голос был спокоен.
Но внутри буря не утихала.
Отец кивнул, развернулся и пошёл прочь, ожидая, что она последует за ним. Виконт д’Арманьяк бросил последний холодный взгляд в сторону Антуана и последовал за полковником.
Ферида задержалась на секунду.
Её глаза снова встретились с глазами Антуана.
И тогда он улыбнулся.
Не нагло, не дерзко, не с вызовом.
Но так, будто он знал, что всё только начинается.
Ферида почувствовала, как что-то внутри неё откликнулось на эту улыбку.
Она сделала шаг назад.
А затем повернулась и ушла.
Но теперь она знала: её тёмная клетка треснула.
И вскоре она выйдет из неё навсегда.
Всю дорогу до своих покоев Ферида шла молча, с опущенными глазами, стараясь не показывать ни одной эмоции. Шелковые юбки слегка касались ковра, а шаги отца впереди звучали ровно, уверенно, с той же неизменной тяжестью, что сопровождала её с самого детства.
Она знала, что разговор неизбежен. Что отец не оставит этот вечер без последствий.
И всё же, когда за ней захлопнулась дверь, когда в комнате остались только они двое, тишина оказалась тяжелее, чем она ожидала.
Ферида подняла голову.
Отец стоял у камина, спиной к ней, не двигаясь. Он снял перчатки, положил их на мраморную полку, затем медленно, почти лениво расстегнул верхнюю пуговицу мундира.
– Я думал, ты умнее, – голос его прозвучал ровно, без раздражения.
Ферида не ответила.
– Ты прекрасно понимаешь, что твой маленький спектакль не останется без последствий.
Она сжала руки в кулаки, спрятав их в складках платья.
– Это был просто танец.
Отец развернулся к ней.
– Нет, Ферида, – его взгляд, холодный, колючий, заставил её невольно напрячься. – Это был не просто танец. Это был жест. И ты знаешь, что он значит.
Она молчала.
– Д’Арманьяк в ярости. Он не привык, чтобы с ним обращались, как с уличным мальчишкой.
– Возможно, ему стоит привыкнуть.
Её голос прозвучал спокойно, но внутри всё бурлило.
Отец посмотрел на неё долго, изучающе, а затем вдруг усмехнулся – коротко, почти беззвучно.
– Значит, ты решила играть в независимость?
Ферида сжала губы.
– Разве я не имею права на выбор?
– Выбор? – Он шагнул ближе. – Твой выбор был сделан задолго до твоего рождения.
Ферида подняла голову, смотря ему прямо в глаза.
– Тогда, возможно, пришло время его пересмотреть.
Тишина между ними натянулась, как струна.
А затем отец заговорил вновь, теперь медленно, с хладнокровием, от которого по её спине пробежал холод.
– Ты не понимаешь, в какой мир хочешь ступить. Ты думаешь, что свобода – это просто? Ты веришь в красивые слова, в романтические идеи. Но этот француз… – он усмехнулся, в его голосе послышалось презрение. – Он не твой герой из поэтических грёз. Он опасен.
Ферида сжала руки сильнее.
– Опасен для кого? Для вас?
Он не ответил сразу.
Вместо этого подошёл к столику, налил себе бокал коньяка и, сделав небольшой глоток, заговорил снова:
– Я отправлю тебя в Париж.
Ферида замерла.
Она ждала всего чего угодно. Запретов, угроз, ещё одного навязанного брачного союза.
Но не этого.
– В Париж? – её голос прозвучал осторожно.
Отец поставил бокал, повернулся к ней.
– Д’Арманьяк в любом случае не забудет этого унижения. Пока что я уговорил его проявить терпение. Но теперь все будут следить за тобой. Здесь, в этом доме, у тебя нет права на ошибку.
Он выдержал паузу, давая ей понять, насколько это серьёзно.
– Поэтому ты уедешь. На несколько месяцев. Освежишь образование, займешься музыкой, будешь писать свои стихи. Вдали от сплетен и ненужных слухов.
Ферида слышала его голос, но в этот момент её мысли уже убегали дальше.
Париж.
Город, который она видела только на страницах книг. Город, где она могла бы…
Она не осмелилась додумать эту мысль до конца.
– И после? – наконец спросила она.
– После ты вернёшься и сделаешь то, что должна.
Она хотела бы сказать что-то ещё. Хотела бы бросить ему вызов, заявить, что не намерена возвращаться к прежней жизни.
Но она понимала: сейчас не время.
Сейчас она получила не наказание.
Сейчас она получила шанс.
Ферида склонила голову, изображая покорность.
– Как пожелаете, отец.
Он внимательно посмотрел на неё, будто пытаясь разгадать что-то невидимое в её глазах.
А затем кивнул, довольный её ответом.
– Завтра же начнутся приготовления.
И с этими словами он вышел из комнаты, оставив её в тишине, полной новых возможностей.
Ферида глубоко вдохнула.
Париж.
Она знала, что этот город изменит всё.
Осталось только понять, готова ли она к этим переменам.
Ферида не могла уснуть той ночью.
Горела свеча у трюмо, отбрасывая дрожащие отблески на стены её покоев, но воздух оставался неподвижным, как будто сама комната прислушивалась к её мыслям. Вечерний шум давно стих – гости разъехались, служанки убрали зал, отец, вероятно, сидел в своём кабинете с очередным бокалом коньяка, переваривая происшедшее.
А она лежала в постели, глядя в потолок, но сон не приходил.
Париж.
Это слово звучало в её голове, словно набат.
Она представляла его – живой, шумный, наполненный светом и тайнами. Он не был похож на её родной дом, не был заточен в правила и условности, не диктовал каждое движение, не прятал всё живое под слоем золочёной традиции.
Но была ли это правда? Или же её представления о свободе были просто красивой иллюзией, созданной на страницах книг и в записях путешественников?
Её губы дрогнули в слабой усмешке.
«Ты не понимаешь, в какой мир хочешь ступить», – сказал отец.
И, возможно, он был прав.
Но это не означало, что она отступит.
Она встала, подошла к окну и открыла ставни. Ночь была ясной, воздух наполняли запахи влажной травы и далёкого моря. Где-то внизу, в парке, сонно ухнула сова.
Ферида провела пальцами по деревянной раме, ощущая подушечками неровности краски.
Она знала, что это путешествие будет не просто поездкой.
Это был поворот.
И если Париж действительно изменит её – она сделает так, чтобы он изменил её навсегда.
Приготовления начались уже на следующее утро.
Служанки суетились в её комнатах, перетряхивая платья, отбирая самые элегантные из них. Швеи уже прибыли – отец заранее предусмотрел, что в столице она должна выглядеть безупречно. Ювелиры принесли новые украшения. Гувернантка составляла список рекомендованных знакомых, с кем ей следует поддерживать связь.
Ферида позволяла им делать свою работу, но не участвовала.
Она наблюдала со стороны, слушала разговоры, принимала наряды – но всё это казалось ей театром, в котором она пока ещё вынуждена играть навязанную роль.
«Ты едешь туда, чтобы учиться», – сказал отец.
«Ты едешь туда, чтобы выйти замуж за более выгодную партию», – добавила бы мама, если бы была жива.
Но она сама знала:
Она едет в Париж, чтобы стать другой.
День отъезда наступил неожиданно быстро.
На рассвете экипаж уже стоял у главного входа. Вещи были уложены, слуги суетились, запрягая лошадей.
Отец спустился на крыльцо, одетый в строгий мундир, с тем же невозмутимым лицом, что и всегда. Он ничего не сказал – только жестом велел подать Фериде руку, когда она подошла.
Она подняла на него взгляд.
И впервые увидела в его глазах сомнение.
Это длилось лишь миг.
А затем он заговорил, холодно и чётко:
– Ты должна помнить, кто ты есть.
Ферида сжала пальцы на перчатках.
– Конечно, отец.
Он кивнул, удовлетворённый её ответом.
– Береги себя.
Она кивнула в ответ.
А затем поднялась в экипаж.
Когда колёса тронулись с места, она почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди.
Париж ждал её.
И что-то внутри подсказывало – назад пути не будет.
Когда экипаж тронулся, оставляя за собой величественные ворота семейного поместья, Ферида не обернулась.
Она знала, что если посмотрит назад, если задержит взгляд хоть на секунду, в душе закрадётся что-то ненужное – либо сомнение, либо воспоминание о детстве, либо сожаление о том, что она покидает единственный мир, который знала.
Но ей не нужен был этот груз.
Вместо этого она устремила взгляд вперёд, туда, где дорога, покрытая утренней дымкой, исчезала среди холмов.
День обещал быть жарким. Воздух уже сейчас начинал наполняться сухим, густым ароматом лаванды и нагретого камня. Колёса экипажа скрипели по мостовой, лёгкий ветер играл с занавесками на окнах кареты, и Ферида, откинувшись на спинку сиденья, позволила этому мягкому движению успокоить её.
Её путь начался.
Снаружи мелькали знакомые пейзажи. Угольно-чёрные кипарисы, стройные и неподвижные, тянулись вдоль дороги, будто наблюдая за ней. Дома крестьян, окружённые виноградниками, оставались позади, их крыши утопали в зелени, а белые стены казались размытыми под светом утреннего солнца.
Она выросла среди этих холмов.
Когда-то, будучи ребёнком, она бегала по этим дорогам, вдыхая запах влажной земли после дождя, представляя себя героиней одной из тех книг, которые так жадно читала.
Но тогда ей казалось, что жизнь начинается за пределами этих холмов.
Что где-то там, далеко, в больших городах, скрывается её настоящая судьба.
Теперь, наконец, она направлялась к ней.
Ферида провела рукой по мягкому атласу платья, чувствуя гладкую ткань под пальцами. Она вспомнила слова отца, его предостережения, его уверенность в том, что она по-прежнему останется лишь фигурой в шахматной партии, которую он ведёт.
Но он ошибался.
Эта поездка – не просто побег от скандала, не просто временное изгнание, чтобы утихомирить гнев виконта д’Арманьяка.
Это был шанс.
Шанс начать заново.
Путешествие было долгим.
Ферида проезжала города, которые раньше знала только по рассказам слуг или по путевым дневникам отца. Караван-сараи, торговые площади, узкие переулки восточных городов, наполненные ароматами специй, переходили в холодную строгость европейских улиц, утопающих в сером камне.
На каждой остановке её окружали новые лица, новые голоса, новые акценты, которые она тут же подмечала, запоминала.
Она всё чаще ловила себя на том, что записывает в своём дневнике наблюдения – тонкие, едва уловимые детали, которые делали её путешествие живым.
Например, как старик-торговец на окраине Анкары шептал молитвы над кусочком янтаря, прежде чем продать его проезжему купцу.
Или как в кондитерской на одной из улиц Измира молодой пекарь рисовал узоры из карамели на горячем слоёном тесте, напевая себе под нос старую песню.
Или как в каждом новом месте, куда бы она ни приезжала, мужчины смотрели на неё одинаково – с восхищением, но и с опаской, будто её присутствие нарушало привычный порядок вещей.
Но ей было всё равно.
Она знала: её путь лежит дальше.
Париж встретил её сумраком.
Небо было затянуто тучами, ветер нёс запах дождя, улицы казались мокрыми, блестящими в свете фонарей.
Ферида высунулась из кареты, наблюдая за тем, как экипаж пробирался по узким переулкам. Каменные фасады, высокие окна, дым, поднимающийся от крыш – всё было таким, как в книгах, но совсем не таким, как она представляла.
Этот город не был сказочным.
Он был живым.
Грубым, колючим, порочным, как незнакомец, что смотрит на тебя исподлобья и улыбается слишком медленно.
Ферида ощутила возбуждение.
В ней впервые вспыхнуло ощущение настоящей жизни.
Здесь её никто не знал.
Здесь она могла быть кем угодно.
А значит, впервые в жизни, она могла быть собой.
Когда экипаж замедлил ход и остановился перед массивными воротами одного из особняков в Сен-Жермен-де-Пре, Ферида на мгновение задержала дыхание.
Ветер донёс до неё запах мокрого камня, влажного дерева и лёгкий аромат цветов, пробивающийся из сада за оградой. Улица была тихой, лишь где-то вдалеке слышались звуки экипажей и приглушённые голоса гуляющих пар.
Кучер спешился, чтобы открыть дверцу, но Ферида не спешила выходить.
Она посмотрела на дом.
Высокий, трёхэтажный, с изящными колоннами у входа, он выглядел строго, но не холодно. В его окнах горел мягкий свет, будто намекая на то, что за этими стенами её не ждут приказы и правила, а что-то иное.
Свобода?
Или просто новая клетка, только более просторная?
Ферида поправила шляпку и, собрав всю свою выдержку, ступила на влажные каменные ступени.
– Bienvenue, mademoiselle, – раздался негромкий голос.
У дверей её встречала пожилая женщина с седыми, аккуратно уложенными волосами, в чёрном строгом платье.
– Madame Duret, – тихо сказала Ферида, припоминая имя, упомянутое в письмах отца.
Женщина слегка кивнула, оценивающе посмотрев на гостью.
– Вы, должно быть, устали с дороги. Позвольте проводить вас в ваши комнаты.
Ферида не стала возражать.
Войдя в дом, она сразу ощутила разницу.
Здесь не было той выверенной роскоши, что окружала её в Турции. Вместо позолоченных орнаментов и тяжёлых ковров в особняке преобладала лёгкость – высокие потолки, просторные залы с приглушёнными оттенками на стенах, тонкие узоры лепнины, изящная мебель в светлых тонах.
Воздух пах воском, бумагой и ароматом свежих роз.
Здесь чувствовалась интеллектуальная утончённость.
Возможно, именно это место и было её шансом.
Ферида вышла на балкон своей новой комнаты, глубоко вдыхая прохладный вечерний воздух.
Париж расстилался перед ней, огромный, бесконечный, мерцающий множеством огоньков, каждый из которых скрывал свою историю, свою тайну.
На дальних улицах слышался смех, всплески музыки, звук удаляющихся шагов.
В этот момент она поняла:
Её жизнь изменилась.
И назад дороги действительно нет.
Утро встретило её звонким шумом улицы, запахом дождя, пропитавшего каменные мостовые, и лёгким светом, пробивающимся сквозь высокие окна её новых покоев.
Ферида лежала, не открывая глаз, позволяя себе несколько минут между сном и явью, где ещё можно было не быть никем – ни наследницей, ни дочерью военного атташе, ни гостьей в чужом городе.
Но Париж не позволял оставаться в тени.
Как только она встала и подошла к окну, взгляду открылось бурлящее движение улицы: торговцы выкрикивали цены, художники, сидя на узких скамьях, быстро делали наброски проходящих мимо людей, женщины в элегантных платьях о чём-то живо беседовали, поправляя перчатки и ленты на шляпках. Париж уже жил, и ей предстояло стать его частью.
Едва она успела одеться – выбрав простое, но элегантное платье, которое не слишком привлекало внимание, но подчеркивало её тонкий стан, – как в дверь постучали.
– Входите, – спокойно сказала она, поворачиваясь.
Вошла мадам Дюре – та самая сдержанная, собранная женщина, что встретила её накануне. Теперь она держалась чуть менее формально, но в её взгляде всё ещё читалась внимательная оценка.
– Ваш отец просил меня позаботиться о вас, мадемуазель, – сказала она, сложив руки на груди. – Сегодня вам предстоит встретиться с вашим наставником.
– Наставником? – Ферида вскинула бровь.
– Учителем. Ваш отец не хочет, чтобы ваше образование ограничивалось только университетскими лекциями. Он нашёл вам человека, который поможет вам ориентироваться в здешнем обществе, изучить культуру, понимать политику и искусство Парижа.
Ферида усмехнулась.
– Какое удобное прикрытие.
– Прошу?
– Отец хочет быть уверен, что я не сделаю чего-то неподобающего, – сказала она, медленно завязывая ленту на запястье. – Ему не нужен мой рост, ему нужен контроль.
Мадам Дюре не изменилась в лице.
– Возможно, – сухо сказала она. – Но в вашем положении это не столь важно. Вам стоит быть осторожной, мадемуазель. Париж может показаться романтичным, но он безжалостен к тем, кто не умеет играть по его правилам.
Ферида взглянула на неё с интересом.
– Значит, мне просто нужно изучить правила, – тихо произнесла она.
Мадам Дюре ничего не ответила, но в уголках её губ мелькнула едва заметная улыбка.
Первую встречу с наставником назначили в Сорбонне.
Ферида шла по улице, ощущая на себе взгляды прохожих. Мужчины внимательно изучали её профиль, оценивающе задерживая взгляд на её высокой осанке, на лёгкости её движений. Женщины смотрели иначе – кто-то с любопытством, кто-то с откровенным презрением.
Она шла спокойно, будто вовсе не замечая их.
Внутри, однако, она чувствовала электрический ток – ту самую смесь страха и возбуждения, которую ощущаешь, когда вступаешь в незнакомую игру.
Она вошла в старый университетский двор, оглядываясь.
Где-то здесь её ждал человек, который должен был стать её проводником в новом мире.
И она не знала, чему он её научит.
Внутренний двор Сорбонны казался миром в себе – ограждённым стенами истории, пропитанным запахом старых книг, чернил и холодного камня.
Здесь время двигалось иначе.
Ферида остановилась у колоннады, вглядываясь в окружающих.
Студенты, одетые в строгие костюмы или в богемно небрежные сюртуки, обсуждали последние лекции, горячо спорили о новых философских идеях. Молодые женщины, немногие среди них, держались чуть в стороне, но их взгляды не уступали мужским в остроте.
Здесь она почувствовала, что Париж – это не просто город. Это разум, бурлящий, живой, вечно жаждущий нового.
И среди всего этого хаоса он.
Высокий, немного сутулый мужчина лет сорока, в темном пальто, с книгой в руках, лениво перелистывающий страницы, пока ждал её.
Ферида заметила, как его губы едва заметно дрогнули в насмешливой полуулыбке, когда он поймал её взгляд.
– Mademoiselle…
Он не поклонился, не протянул руку. Только наблюдал.
– Monsieur? – сдержанно спросила она.
– Жан-Батист де Вилье, – представился он, захлопывая книгу. – Ваш… наставник.
Ферида выпрямилась, чуть приподняв подбородок.
– Какое у вас право учить меня?
Он усмехнулся.
– Моё право – в том, что я знаю этот город лучше, чем ваш отец. И я знаю, как он может сломать тех, кто слишком медлит, чтобы понять его.
Ферида прищурилась.
Она поняла: эта встреча не будет лёгкой.
Но, возможно, в ней заключался ключ.
Ключ к её свободе.
ГЛАВА 3: ПАРИЖ НЕ ПРОЩАЕТ МЕДЛИТЕЛЬНЫХ
Ветер, пронзительный и резкий, скользил по брусчатке, подхватывая пыль, обрывки старых газет, клочья разговоров, чьи-то быстрые шаги, смешивая их в хаотичную симфонию Парижа.
Ферида стояла под сводами Сорбонны, вдыхая этот запах осени, дождя, чернил и кофе, ожидая человека, который, возможно, станет её проводником в новом мире.
Вчерашний день ещё был в ней – ощущение дороги, запах экипажа, холод каменных ступеней её нового дома.
Но сегодня…
Сегодня она выходила из замкнутого пространства своего прошлого, и не знала, каким будет следующий шаг.
– Mademoiselle.
Голос.
Чуть хрипловатый, с нотками усталости, но не без интереса.
Ферида подняла взгляд.
Перед ней стоял мужчина, выглядящий так, будто он знал этот город лучше, чем его улицы знали сами себя.
Жан-Батист де Вилье.
Высокий, в тёмном пальто с поднятым воротником, с лёгкой сутулостью человека, который слишком много читал и слишком много думал. Его взгляд был внимательным, но не слишком пристальным, голос – негромким, но в нём было что-то, заставляющее слушать.
Он держал в руках книгу, но Ферида знала: этот человек читает не только книги.
– Вы не поклонились, – заметила она, поднимая бровь.
Он улыбнулся одними уголками губ.
– Не все в Париже кланяются, мадемуазель.
Она чуть склонила голову набок, изучая его так же, как он изучал её.
– Вы знали, что я скажу именно это?
– Разумеется. Ваш отец прислал мне очень точное описание вашей натуры.
Ферида улыбнулась – и в этой улыбке было не только любопытство, но и вызов.
– И что же он сказал обо мне?
Вилье закрыл книгу, спрятал её во внутренний карман пальто и чуть наклонился к ней, будто собирался открыть ей тайну.
– Что вы слишком умны, чтобы быть просто чьей-то дочерью.
Она почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.
Этот человек не пытался ей льстить, не пытался очаровать, как это делали турецкие дипломаты или французские кавалеры на балах.
Он просто видел.
И его слова звучали опасно близко к истине.
Они шли по университетскому двору, и Ферида слушала его голос, словно музыку нового языка.
Вилье говорил не как профессор, не как политик, не как человек, который разделяет мир на правильное и неправильное.
Он говорил так, будто Париж был живым существом, капризным и жестоким, красивым и бесстыдным, безразличным к тем, кто его не понимал, и благосклонным к тем, кто умеет играть по его правилам.
– Париж – это не стены и мосты, не монументы и сады. Это – слова, взгляды, обещания, интриги. Это город, в котором всё решает тон сказанного и значение несказанного.
Ферида смотрела на улицу перед собой.
Торговцы выкрикивали цены, студенты горячо спорили в углу двора, пожилой художник на мосту осторожно накладывал на холст серо-голубые мазки.
Это был тот самый Париж, о котором писали книги, но в то же время совершенно другой.
Тот, что существовал в глубине, под слоем открыток и светских вечеров.
– Ваш отец хочет, чтобы я защитил вас, – сказал Вилье, остановившись у книжной лавки. – Но если бы он знал Париж так, как знаю его я, он бы понял, что здесь нельзя защитить, здесь можно только научить выживать.
Ферида провела пальцами по старым корешкам книг, покрытым пылью.
– И как же мне выживать?
Вилье посмотрел на неё с лёгкой усмешкой.
– Начать с того, чтобы понять: этот город не прощает медлительных.
Она повернула голову, встречая его взгляд.
Её пальцы сжались на книге.
Она вдруг поняла, что этот человек говорит не просто о Париже.
Он говорит о ней.
Сорбонна осталась позади, когда они вышли на оживленную улицу.
Воздух был наполнен запахами свежего хлеба, дыма, парфюма, осенней влаги.
Ферида почувствовала, как ее сердце бьется чуть быстрее.
Это не было страхом.
Это было предчувствием.
Здесь, в этом городе, в этом разговоре, в этом мужчине, который не пытался её поучать, но и не собирался перед ней склоняться, начиналось нечто новое.
И пусть она пока не знала, к чему это приведет…
Она не хотела останавливаться.
– Ваш отец хочет, чтобы я защитил вас, – сказал Вилье, когда они свернули на бульвар Сен-Мишель, где утренний воздух был наполнен ароматами свежего хлеба, кофе и газетной типографской краски. – Но если бы он знал Париж так, как знаю его я, он бы понял: защита здесь – иллюзия.